Опасный роман лебедей

Глава 30

Ночь была долгой и бессонной для Селестии, у которой было много забот. Теперь, измученная, она была вынуждена встречать день. Ей не хотелось встречать день, она хотела поваляться в постели, провести время с Луной или Гослингом, а может, и с ними обоими одновременно, но дел было слишком много.

Она сделала глоток кофе, пропустив свой обычный чай. Ей нужно было что-то покрепче. Она наблюдала за тем, как Рейвен собирает дневной портфолио, и сидела почти в тишине, произнося слова только тогда, когда это было необходимо.

— Скоро состоится ваша встреча с Метконосцами, — негромко сказала Рейвен. — Напомню, что они представляют собой интересную проблему: слишком много пони получают одинаковые или даже идентичные кьютимарки, что приводит к перенасыщению некоторых рынков труда претендентами и делает некоторые профессии очень труднодоступными. Другие вакансии не заполняются. Они подготовили презентацию с показом слайдов и считают, что это станет национальным кризисом.

Опустив уши, Селестия сделала глоток кофе. Весь их образ жизни плохо адаптировался к масштабам. Когда Эквестрия была маленькой, все казалось гораздо более сбалансированным. А может, так оно и было? Может, всё казалось сбалансированным, потому что пони обходились тем, что у них было?

— Принцесса Кейденс прислала депешу. Она вернется в Кантерлот, чтобы напрямую заняться Гослингом…

— Что? — Селестия опустила чашку с кофе и уставилась на свою помощницу.

— Принцесса Кейденс получила от терапевта Гослинга информацию о его состоянии. Кейденс считает, что необходимо личное вмешательство. Она считает, что это нечто большее, чем просто стресс, изматывающий его. — Рейвен моргнула и подняла листок с телеграммой. — Больше она ничего не говорит и не сообщает никаких подробностей. Только то, что она приедет, чтобы разобраться с этим.

— Разбитые сердца — забавная штука. Признаюсь, я не понимаю их так, как Кейденс. — Селестия сделала глоток кофе и скривилась, ее тело задрожало. Это был кофе уровня Луны. — У Гослинга действительно разбито сердце. Бедняжка должен был знать, что Скайфайр планировала использовать его. Она уже была беременна. Она знала, что Гослинг женится на первой попавшейся кобылке. Его собственные убеждения и ценности использовались против него.

— Его собственные убеждения и ценности спасли его, — ответила Рейвен, откладывая телеграмму Кейденс. — Его честность спасла его от плохой жизни.

— Рейвен, он любил ее. Хорошо это или плохо, но он любил ее. И я думаю, что какая-то часть его души все еще любит ее, даже если он говорит, что ненавидит ее. Гослинг — хороший пони, и хотя он говорит, что ненавидит ее, я не верю, что он способен на сильную ненависть. Его сердце нежно… Кейденс, пришедшая присмотреть за ним, чтобы вылечить его разбитое сердце, доказывает мою точку зрения. — Селестия смотрела в свою коричневую чашку с грязью и удивлялась, как Луна пьет это пойло.

— Ты позволишь ему помиловать ее? — тихим шепотом спросила Рейвен.

— Не знаю, — ответила Селестия. — Он приводит убедительные доводы, и Блюблад с ним согласен… Мы должны направить наши усилия на прессу. Преследовать того, кто спровоцировал этот беспорядок. Блюблад также утверждает, что это может быть расценено как нападение на свободную прессу.

— У Блюблада есть особый дар быть достаточно объективным, чтобы видеть обе стороны вопроса, — сказала Рейвен, синхронизируя ежедневник Селестии со своим собственным. — Иногда он просто бесит, играя в адвоката драконов^[1]. Но он редко ошибается.

— Вот почему я беспокоюсь. — Селестия подняла глаза и посмотрела на своего помощника. В очках Рейвен она увидела собственное отражение. Ее отражение выглядело усталым. — Скайфайр Флэш — глупая, неразумная кобылка, которая испортила себе жизнь. Гослинг прав… ее следует помиловать. Старлайт Глиммер была помилована…

— Старлайт была приговорена к пожизненному служению делу Твайлайт Спаркл как часть соглашения о снисхождении и милосердии. — Рейвен бросила на Селестию извиняющийся взгляд за то, что прервала ее. — Возможно, удастся найти компромисс. Возможно, Скайфайр сможет предложить что-то в обмен на помилование.

Услышав слова Рейвен, Селестия навострила уши и кивнула:

— Мне нравится, как это звучит. Милосердие должно быть проявлено. Помилование должно быть дано, но в качестве обмена. Она должна иметь какие-то последствия своих действий, но при этом ей должен быть предоставлен шанс искупить свою вину в глазах общественности.

Рейвен прочистила горло:

— Ваше величество, вы должны поручить Гослингу решить ее судьбу. Если она будет помилована, вы должны заставить его подумать о том, что она может предложить взамен.

Сузив глаза и подергивая ушами, Селестия отпила кофе, который окрасил ее губы в коричневый цвет. Она обдумала слова Рейвен, и ее брови нахмурились от глубоких, широких морщин. Мордочка даже сморщилась, а в уголках глаз появились морщинки, отчего она выглядела поумневшей. Это будет хорошей проверкой лидерских качеств Гослинга.

Вздохнув, Селестия сказала:

— Рейвен, мы миленькие маленькие лошадки. Мы пушистые, у нас большие, очаровательные выразительные глаза и плюшевые, тискательные тела, созданные для любых социальных контактов. Можно подумать, что мы будем счастливы играть на зеленых пастбищах, танцевать под солнцем, луной и звездами. Но нет… нет… мы должны были пойти и все усложнить. Мы должны были построить цивилизацию… развить любовь к чаю… — она опустила взгляд в свою чашку с кофе и фыркнула от отвращения, — … мы должны были построить систему управления… Зеленые пастбища уступили место деревням, городам и поселкам. В какой-то момент все пошло очень и очень не так. Чай был блестящей идеей, но все остальное… уф!

Замолчав, моргая и выглядя совой в очках, Рейвен уставилась на Селестию, не зная, что ответить. Рейвен опустила голову и стала выглядеть как можно более маленькой и кроткой, не понимая, что Селестия задумала. Тишина стала гнетущей, и Рейвен поняла, что должна как-то отреагировать. Селестия, казалось, ждала. Рейвен сглотнула и почувствовала себя очень, очень маленькой по сравнению с ее любимым монархом.

— Ну, некоторым пони не нравился вкус зеленой травы… мы должны были добиться прогресса…

Гослинг благодарно кивнул, когда мать поставила стакан с водой на прикроватную тумбочку, и улыбнулся ей. Его беспокоило присутствие матери. Она была возбудимой кобылой. Он, конечно, никогда бы этого не сказал, но она могла быть главным источником его стресса. Его мать могла быть очень громкой, очень голосистой и очень часто становилась причиной напряженности в его жизни. Ему было немного стыдно за то, что он боялся ее появления.

Но она была сама не своя. Она была тихой, мягкой и совсем не возбудимой. Гослинг не был уверен, в чем дело, но у него закралось подозрение, что его психотерапевт, Люмина Лавлеттер, могла что-то сказать его матери. Он хотел спросить, хотел что-то сказать, но не решался, опасаясь, что это может вызвать крики, а Гослинг был не в том состоянии, чтобы кричать. Он даже не мог самостоятельно сесть. Он потянул все мышцы живота и растянул брюшную стенку. Его легкие были обожжены, и ему было трудно просто дышать. Каждый час или около того ему приходилось пить какой-то ужасный меловой напиток, который нейтрализовал кислоту в желудке.

Ему было неприятно, что он боится ссоры с матерью. После всего, что она для него сделала. После всего, чем она пожертвовала. У его матери были свои проблемы, и иногда она бывала чересчур вспыльчивой. Она была хорошей кобылой, просто иногда немного перегибала палку, а когда перегибала палку она, перегибал палку и он, и тогда все выходило из-под контроля. Но он любил ее, поэтому справлялся с этим.

— Госси, ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Слит.

Потребовалось некоторое усилие, но Гослингу удалось ответить:

— Я в порядке.

— Хорошо. Мне пора… тебе нужен отдых. Гослинг…

Что-то в том, как оборвались ее слова, заставило его занервничать. Он ждал. Гослинг ждал и чувствовал, как холодный пот начинает струиться по его шее, не зная наверняка, что собирается сделать или сказать его мать.

— Госси, прости, что иногда я бываю чересчур настойчивой, — сказала Слит, стоя рядом с кроватью Гослинга. — Нет, не говори ничего. Я подозреваю, что во всем этом есть и моя вина. Иногда, Госси, ты просто попадаешь в колею и принимаешь кого-то из пони как должное. — Глаза Слит сузились, и она покачала головой. — Думаю, мы с тобой так много внимания уделяли выживанию… а ты просто был рядом… и когда мне становилось плохо, я просто расслаблялась и выпускала пар, потому что ты был единственным пони рядом, который слушал меня или заботился о том, что я чувствую или думаю. Ты был моим другом, Госси… Долгое время ты был моим единственным другом. Со всей работой, со всем, что я делала, ты был единственным пони, с которым мне было удобно разговаривать, и я думаю, я просто свалила все на тебя, потому что ты всегда вел себя так взросло и зрело. И я была неправа, когда так поступала, Госси.

Когда его мать ушла, направляясь к двери, Гослинг сказал:

— Эй, ма…

Он увидел, как она повернулась и посмотрела на него через холку. В ее голубых глазах стояли слезы, но она их сдерживала. Он закашлялся, борясь с болезненной щекоткой в горле. Его язык был сухим и покрыт болезненными комочками. Когда он говорил, язык скрежетал по зубам и причинял боль.

— Ма, я люблю тебя…

Слит сделала еще один шаг к двери:

— Гослинг, я тоже тебя люблю. — Повернув голову к двери, она потянула ее на себя и открыла. — Мы поговорим еще, когда тебе станет лучше. А пока мне нужно идти. — Белая пегаска шагнула в дверь и исчезла. Дверь за ней закрылась.

Гослинг знал, почему она ушла. Она не хотела расстраивать его своими слезами. Застыв на кровати, Гослинг почувствовал, как несколько слезинок потекли по его щекам, и почувствовал себя несчастным. Она ушла, чтобы не причинять ему еще большего стресса, но, похоже, стресс был неизбежен. Даже после приема лекарств против тошноты Гослингу захотелось выблевать свои внутренности.

— Севилья… — Гослинг удивился, увидев стоящего в дверях земного пони. Он откашлялся, чувствуя, что горло пересохло, и наблюдал, как Севилья заходит внутрь с тяжелой, потрепанной, избитой сумкой, затянутой на шее. — Что привело тебя сюда?

— Я беспокоился о друге, — ответил Севилья. — Я здесь не как репортер, поэтому Рейвен дала мне разрешение навестить тебя.

Услышав эти слова, Гослинг почувствовал себя немного лучше. После ухода матери он чувствовал себя неважно. Он был рад видеть Севилью. Ему нравился этот дружелюбный земной пони. Он повернул голову, чтобы лучше видеть Севилью, когда садился.

— Я рад, что ты здесь, — сказал Гослинг скрипучим голосом. Он поборол желание закашляться. — Если ты не возражаешь, мне бы не помешала небольшая помощь.

— О? — Севилья повернул голову и моргнул. — Что угодно для друга… после того, что ты сделал для меня… просто дай мне знать, чем я могу помочь.

Пытаясь собраться с мыслями, Гослинг поборол приступ тошноты и попытался обдумать, как лучше изложить свои идеи. На мгновение ему показалось, что кровать под ним зашевелилась, а потолок над ним словно исказился. Его тошнило почти до рвоты. Вся рвота и желудочная кислота испортили ему слух, и доктор сказал, что это может быть навсегда.

— Мне нужна помощь, чтобы написать кое-что. Заявление. Как будущий консорт, я должен сообщить пони, как все будет происходить. — Гослинг сглотнул и сжал копытами живот, а затем подождал, пока тошнота немного утихнет. — Ничего серьезного, просто мягкое напоминание. Думаю, пришло время перемен.

— Я могу помочь! — с энтузиазмом ответил Севилья.

— И как только бумага будет написана, ты должен отнести ее Рейвен, — сказал Гослинг. Его глаза сузились, и он пристально посмотрел на своего друга. — Скажи ей, что я настаиваю. Я буду не просто красивой птичкой в позолоченной клетке.

— Хорошо. — Севилья качнул головой.

Гослинг выпустил дурно пахнущую кислую отрыжку, а затем сказал:

— Севилья… Дом пони — его крепость…