Опасный роман лебедей
Глава 9
В ожидании вечернего выпуска Гослинг стоял рядом с Селестией и подслушивал разговор Блюблада и Рейвен, но только после того, как Селестия заверила его, что подслушивать можно. У Рейвен и Блюблада были странные отношения, которых Гослинг не понимал: любовь-ненависть между мазохистом и садистом. Они сводились к тому, что Блюблад говорил: "Сделай мне больно", а Рейвен отвечала: "Нет".
Но это было не единственное, что определяло их отношения. Нет, было гораздо больше. Кокетство, язвительность, сарказм, оскорбления и удары ниже пояса. Гослинг был рад, что у них с Селестией были более традиционные, романтические отношения. Он взглянул на Селестию, беспокоясь за нее, и придвинулся поближе: они стояли вместе на балконе, откуда открывался вид на почти пустой небольшой приватный танцевальный зал внизу.
К удивлению и шоку Гослинга, принц Блюблад начал петь, исполняя серенаду Рейвен голосом, который звучал как хор демонов, вопящих в Тартаре. Это была самая ужасная вещь, которую он когда-либо слышал.
— О, малышка… у тебя болезнь… и ты говоришь, что это всего лишь зуд, но он сделал тебя такой сукой…
Гослингу пришлось засунуть копыто в рот и прикусить, чтобы удержаться от смеха. Рядом с ним Селестия тряслась от беззвучного смеха, ее глаза были зажмурены.
— О, малышка… у тебя болезнь… и ты говоришь, что это просто сыпь, но что-то ползает по твоей заднице… о, малышка… у тебя болезнь… у тебя в гавани были моряки, потому что теперь у меня есть бородавки… о, малышка… у тебя… у тебя болезнь…
На секунду Гослинг забыл о вечернем выпуске газеты, который должен был появиться совсем скоро. Он прислонился к Селестии, ощущая ее тепло, и завизжал от смеха. Это была именно та песня, которую Гослинг никогда бы не спел Селестии.
В этом безумном, сумасшедшем замке каждый пони справлялся со стрессом по-своему. Публика никогда бы не поверила, что происходит в этих стенах. Игры в покер, королевские особы, ведущие себя как простолюдины (или даже хуже), а также поющий принц, который мог заставить любовь звучать так ужасно и грязно.
Он услышал, как Селестия хихикнула, когда его подняли и понесли прочь от ужасной любовной песни, которую пели внизу. Магия щекотала все вокруг, и ему пришлось еще сильнее прикусить копыто, пока они пробирались через дверь.
Стоя на площадке на вершине лестницы, Гослинг размышлял о том, как справиться с разницей в физических размерах. Они с Селестией были одни, или, по крайней мере, он считал, что они одни, и Гослинг хотел, чтобы она чувствовала себя лучше. Расправив крылья, Гослинг взлетел, что вызвало у Селестии любопытный взгляд. Он завис, стараясь держаться на уровне ее глаз. Когда он придвинулся для поцелуя, то обнаружил серьезный недостаток своей идеи.
Губы сомкнулись, Селестия применила свой трюк с поцелуем — всасывание, и Гослинг ослабел всем телом. Он рухнул, чуть не упав, его губы теперь блестели от слюны, и он решительно затрясся, пытаясь прийти в себя.
Селестия ничего не сказала, только стояла и смотрела на него с забавным видом, возможно, Гослинг был немного оптимистичен, но она также выглядела впечатленной. Неустрашимый, Гослинг собирался покорить великана, если это будет последнее, что он сделает в своей жизни.
Поскольку Селестия смотрела на него с ожиданием, Гослинг попробовал другой подход. Взмахнув крыльями для равновесия, он встал на задние копыта, закинул передние ноги на шею Селестии и, вытянувшись всем телом, оказался почти на уровне ее глаз. Он мотнул бровями и ушами, сокращая расстояние между ними. Он поцеловал ее, задние копыта постукивали по мраморному полу, когда он пытался удержать равновесие. Он сжал ее шею чуть крепче. У него начались судороги в ягодицах, но ему было все равно.
Поцелуй был так хорош.
Почувствовав удовлетворение, он с готовностью бросился в поцелуй, пытаясь применить все, чему научился до сих пор. Его крылья трепетали, когда он пытался удержать равновесие. Он целовал ее со свирепой, всепоглощающей потребностью, впиваясь губами в ее губы с такой силой, что чувствовал, как острые края ее зубов впиваются в его губы. Она стояла непоколебимо, как скала, ни разу не дрогнув, ни разу не шелохнувшись, и Гослинг полностью отдался ей.
Возможно, даже слишком. Он чувствовал прохладный воздух тем местом, которым, как он знал, он не должен был чувствовать прохладу. С влажным чмоканьем он разорвал поцелуй, моргнул и посмотрел в розовые глаза Селестии. Моргнув еще несколько раз, он чуть отстранился и посмотрел вниз, между своих передних ног, которые все еще обнимали шею Селестии. О, это было нехорошо.
И тут, к его ужасу, Селестия тоже посмотрела вниз. Гослинг почувствовал, что его уши достигли состояния самовозгорания. Он увидел, как ее глаза расширились, а рот превратился в идеальную круглую букву "О", когда она уставилась на то, что скрывалось внизу, между его передними ногами.
Балансируя изо всех сил, он освободил одну переднюю ногу от шеи Селестии, подставил ее под подбородок, приподнял ее голову, чтобы снова заглянуть ей в глаза, и сказал:
— Красавица, мои глаза здесь, наверху, — сказал он тихим, осипшим шепотом, его голос дребезжал от смущения.
— Но то, что меня интересует, находится там, внизу, — ответила Селестия голосом безупречной уверенности.
Когда Селестия снова попыталась посмотреть вниз, Гослинг откинул голову и издал неловкий писк. Он покачивался на задних ногах и с трудом удерживал равновесие. Он никогда раньше не стоял в такой позе.
— У тебя торчит гусси-нос. — Селестия сделала паузу, и ее губы сжались. — Или это твоя гусии-шея?
Серая мордочка Гослинга побагровела, пока он стоял, а его горящие уши поникли. В этот момент он мало что мог сделать. Селестия смотрела вниз между его передними ногами, и он мало что мог сделать, чтобы остановить ее, разве что отпустить. Но он не хотел отпускать.
— Я верю, что ты хочешь проткнуть меня коричноголовым кортиком, — произнесла Селестия спокойным голосом. — Подающий надежды солдат представил свою пику на проверку своему монарху.
Сжав глаза, Гослинг почувствовал, что его крылья напряглись. У аликорна, белой и непорочной кобылы, казавшейся такой безупречной и прекрасной, величественного существа, безупречного, как свежевыпавший снег, был грязный, немытый рот. Он отпустил шею Селестии и снова опустился на четвереньки.
Подняв голову, он услышал, как Селестия прищелкивает языком. Ее глаза были теплыми, ласковыми, а в выражении лица чувствовалось что-то дерзкое. То, как она смотрела на него, наполняло его желанием.
На лестнице послышался стук копыт, и Гослинг запаниковал. Селестия повернулась лицом к лестнице, и Гослинг спрятался за ее спиной, опустив расправленные крылья к бокам, чтобы прикрыться и спрятаться.
Поднявшись по лестнице, Кейденс остановилась и принюхалась к воздуху. Она посмотрела сначала на Селестию, потом на Гослинга, который прятался за Селестией, и, не выдав даже намека на улыбку, спросила:
— Я вам не помешала?
— Нет, — ответила Селестия, — совсем нет.
— Хм, могу поклясться, я что-то почувствовала, именно так я тебя и нашла. — Кейденс снова фыркнула, и ее глаза сузились, когда она посмотрела на свою тетю. — Ты просто пыталась развратить беднягу Гослинга и подорвать его ценности?
— Нет, — снова сказала Селестия, на этот раз глядя Кейденс прямо в глаза.
— Может, хочешь посоветоваться, как его по-настоящему раззадорить? — спросила Кейденс у своей тети. — Я очень объективна. Я давала парам советы, как разнообразить их любовную жизнь, наблюдая за тем, как они обнимаются и сношаются. Я могу наблюдать и подсказывать вам, как лучше поступить. Я очень хорошо разбираюсь в любви…
— Мне нужен сопровождающий! — пискнул Гослинг.
Кейденс опустила голову и заглянула за бок Селестии, глядя на Гослинга, который трусил и пытался прикрыться:
— Я и есть сопровождающая!
Сейчас Гослинг сидел вместе с несколькими остальными и ждал газет, а час все приближался. Чашка чая дымилась перед ним, а сам он сгорбился над столом, согнув шею. Он чувствовал себя измученным и усталым после побега от Кейденс и Селестии, которые гнались за ним по лестнице, по коридору и через большую часть замка.
Погоня измотала его, выжгла нервную энергию и оставила почти без сил. Рядом с ним Селестия попивала чай и разгадывала кроссворд. Луна, вставшая рано, сидела за столом, но нельзя было сказать, что она проснулась. Она встала, но далеко не проснулась, точно так же, как зомби далек от жизни. Если бы состояние бодрствования Луны представляло собой диаграмму Венна, то круги, обозначающие и Луну, и бодрствование, находились бы далеко-далеко друг от друга, на разных страницах, причем каждая страница была бы размещена на противоположных берегах Эквестрии.
Кейденс налила Луне кофе, а затем похлопала Принцессу Ночи по спине, выражая сочувствие Луне в ее нынешнем плачевном состоянии. Когда Луна чуть не упала вперед и не угодила мордочкой в чашку с кофе, Кейденс спасла ее и помогла поднять голову.
— Ненавижу ожидание, — негромко проворчал Гослинг, прикоснувшись губами к краю чашки, которую держал в своих проворных маховых перьях. — Вот каково это — быть приговоренным, ожидающим исполнения смертного приговора?
— Это война, — ответила Селестия, не отрываясь от своего кроссворда. — Долгие периоды сильной скуки, перемежающиеся с ужасом, сжимающим кишечник.
— Но мы просто ждем газет, — сказал Гослинг.
— Неотличимо от войны. — Кейденс в очередной раз удержала Луну от падения лицом в чашку с дымящимся кофе. Потянувшись, она погладила Луну по щеке и улыбнулась сонной тете. — Ты с нами, бабуля?
Луна откинула голову на спинку стула и задремала с почти оглушительным фырканьем, отчего Селестия подняла голову от кроссворда, взглянула на Луну, а затем ее глаза расширились от осознания:
— Слово из семи букв, обозначающее сонливость… дремота! — Ее перо задвигалось, царапая, пока она выводила слово. — Оно подходит! Это сводило меня с ума!
Пробежавшись по кроссворду Селестии, Гослинг посмотрел на то место, где Селестия только что вписала слово чернильным пером. Решение кроссворда пером и чернилами требовало определенного мужества, и Гослинг нашел еще одну черту, которая восхищала в его монархе.
— Если отталкиваться от начала слова "дремота", то медицинское слово, обозначающее сонливость, состоит из десяти букв и называется гиперсония. — Гослингу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что в комнате вокруг него воцарилась тишина. Все взгляды были устремлены на Селестию. Даже Луна уже почти проснулась, и бумаги с диаграммой Венна теперь лежали на Кантерлоте и Филлидельфии. Кейденс моргала, ее большие глаза расширились от страха.
Прежде чем он успел что-то сказать, Селестия опередила его.
— На что вы все смотрите? — потребовала Селестия, отложив перо.
— Ты не рассказал ему о правиле, — обеспокоенно произнесла Кейденс.
Гослинг почувствовал, как у него заныла шея:
— Правило?
Кейденс кивнула, ее глаза расширились от страха:
— Правило.
Чувствуя тревогу, Гослинг моргнул и огляделся по сторонам:
— Я только что нарушил правило?
— Негласное правило гласит, что никто не помогает тетушке с кроссвордами. Она становится… раздражительной…
— О, фух, — пробурчала Селестия, отмахнувшись от слов Кейденс взмахом копыта, — Гослингу разрешено помогать мне. Пары должны работать над кроссвордами вместе. — Селестия закатила глаза и взяла перо.
— Правило было изменено, — сказала Кейденс тихим, встревоженным голосом,
Фыркнув, Селестия откинула голову назад:
— Кейденс, перестань глупить. Ты ведешь себя так, будто я становлюсь иррациональной и выхожу из себя, если кто-то заглядывает в мой кроссворд.
— Тетушка, мне напомнить тебе об инциденте с кроссвордом на завтрак Твайлайт Спаркл? — Голос Кейденс был почти жеребячьим и просительным. Кейденс, низко пригнув голову, посмотрела на Гослинга. — Твайлайт нашла ответ на вопрос, который ставил тётушку в тупик весь день и всю ночь… зызыва[1]… это вид долгоносика… Твайлайт нисколько не колебалась, она посмотрела на слово и сразу поняла, что это такое…
— Эта надоедливая маленькая всезнайка взяла моё перо и заполнила мой кроссворд! — Селестия снова бросила перо, и оно подпрыгнуло на столе. — Я всю ночь не спала, пытаясь разгадать его. Я даже не слышала о долгоносике зызыва… Как Твайлайт узнала о нем, я никогда не узнаю. — Селестия окинула Кейденс угрюмым взглядом. — А что, если бы она ошиблась? Более двухсот лет я заполняла кроссворды пером и ни разу не ошиблась. Она могла бы разрушить мою удачу.
Дверь открылась, и в комнату всунулся Найт Лайт.
— Газеты здесь…