Мигрени

(могут быть довольно серьезными)

Я не могла читать.

Я не могла читать, но не придавала этому значения.

Не то чтобы я прямо не могла читать. Скорее, слова будто бы были далеко, летали над страницей. Словно мои глаза не могли зацепиться за них, когда те пролетали сквозь меня. Словно они были маленькими пушистыми гусеницами, извивающимися на пергаменте.

Если я смогу их увидеть, то смогу и прочесть.

В этом я была уверена.

У меня и раньше были мигрени. Такие, когда кажется будто твоя голова опухает, становится все больше и больше, наполняясь горячим воздухом, битым стеклом и осами. Это чудо, что я могу держать свою голову прямо при таком состоянии, не то чтобы читать. Не говоря уже про осмысление.

Это не совсем мигрень, говорила я себе. Когда у тебя мигрень, то ты не можешь даже встать. Ты не можешь даже говорить. Всё было не так уж плохо.

Поэтому я не придала этому значения.

Я поднялась с кровати, моя голова отставала от тела на пару мгновений. Мой мозг, мои глаза, мои пульсирующие уши, мои зудящие зубы — все они плыли сквозь патоку, пока мои дрожащие копыта проделывали осторожные шаги по деревянному полу.

− Твайлайт?

Я моргнула. Ощущение такое, будто наждачкой проехались по бетону.

Спайк был… где-то. Это ведь его приглушенный тоненький голос, не так ли?

− Твайлайт, ты в порядке?

Так далеко. Как будто он на дне колодца, под водой. Или, возможно, это мои уши набиты ватой.

Его коготок достиг и коснулся моей ноги. Я вздрогнула от прикосновения, и он отдернул коготь назад, словно от горячей плиты.

− Я в порядке, − ответила я и мой язык стал вдвое больше прежнего. − Просто… ну, знаешь…

Силуэт Спайка запульсировал.

Я причмокнула губами. Такие сухие.

− Головная боль.

Спайк сплел когти вместе. Казалось, что их было чересчур много.

− Ты имеешь в виду головную боль?

− Я так и сказала.

Спайк запульсировал снова.

− Что ж, ладно. Пожалуй, тебе стоит прилечь. Я принесу лекарства.

Я покачала головой. Мой мозг расплескался, как желатин в чаше пунша.

− Нет, нет. Мне нужно заняться делами. Мне нужно почитать.

− Твайлайт, прекращай.

Спайк встал передо мной.

И теперь я смогла увидеть, что это был вовсе не Спайк.

Это был почти Спайк. У него было почти его лицо, почти его чешуя и почти его маленькая драконья морда. У него даже было почти две руки.

Полагаю, я должна была бы испугаться. Но не придала этому значения.

В конце концов, мигрени могут сбить с толку.

Я оттолкнула почти-Спайка с пути. Он не возражал, просто проехался по полу как кукла. Как ростовая фигура. Как картонная коробка. Словно он был ничем.

Я вновь начала идти. Ощущения становились всё более привычными; это было похоже на таскание дирижабля на веревке от воздушного змея, пусть даже каждое натяжение этой веревки вызывало удар током по моему позвоночнику. Я могла бы это сделать, но это потребовало бы всей моей концентрации. Каждый крошечный, неторопливый шаг был спланирован и рассчитан, направляя мой кипящий, жужжащий разум еще на дюйм вперед.

Еще на дюйм вперед.

Еще на…

− Твайлайт, осторожнее!

Моё копыто скользнуло по верхней ступеньке и угодило в пустоту.

Я кувыркнулась в воздухе.

Моя голова опухла, щеки раздулись, а в уголках глаз проступили слезы. Мой желудок падал гораздо быстрее, чем я, а череп все еще отставал на три мгновения, три щелчка, три кадра. Я чувствовала, как мой мозг невероятно сильно давил на черепную коробку, пытаясь вырваться сквозь трещины и просочиться вниз по лицу, и...

Я дёрнулась.

Птицы.

Громкие. Громкие птицы.

И свет. Так много света. Так много яркого и ослепляющего света. Желтого и горячего и пылающего.

Я кладу копыта на своё лицо, но яркость не утихает.

− Это мигрень, дорогуша, − говорила Рэрити. − Тебе не стоит быть на улице. Сидеть вот так, на солнце, не принесет никакой пользы.

Я прижимаю копыта глубже к своим глазам.

− Это просто головная боль.

− Мигрени это не то же самое, что и головные боли. − Рэрити перемешивала свой чай, звука движения ложки по керамике было достаточно, чтобы заставить меня закусить щеку до крови.

На вкус как вишня.

− Тебе стоит полежать, пока она не пройдет. − Рэрити положила ложку на скатерть и поднесла чашку к своим губам. − Чем бы ты ни была занята, это может подождать.

− Нет, нет. − Я положила голову на стол и уткнулась лицом в копыта. − Это просто головная боль.

− Это мигрень, дорогуша.

Её дикция была безупречна. Настолько безупречна, что она звучала как заезженная пластинка.

Но я не придала этому значения.

− У меня есть дела, − напомнила я ей. − Я не могу засиживаться дома.

− Это мигрень, дорогуша.

Я промолчала.

Птицы зачирикали снова. Всё те же три безупречные ноты. Так громко и так близко, что казалось, будто они сидят прямо на моём плече. И клюют мне ухо.

− Это мигрень, дорогуша.

Медленно, осторожно, я убрала копыта от своих глаз. Мой мозг лениво распластался на новообретенное пространство и давление расплескалось как волны.

Рэрити.

Она выглядела почти как она, подумала я. Она имела почти фиолетовую гриву и почти белую шерсть. У нее было почти красивое лицо и почти сочувствующий взгляд. У неё даже было почти два глаза.

Это была не Рэрити. Я знала это, и меня это устраивало, наверное. Она всё так же размешивала чай. Она говорила со мной о том же. Она даже привела меня в тот же ресторан.

Это была не Рэрити, и я не придала этому значения.

Потому что Рэрити тоже была тут. За следующим столиком. Не её грива, не её шерсть, не её кьютимарка — но всё еще она. Я знала это с той же уверенность, с которой знала собственное имя.

И Рэрити напротив неё.

И Рэрити подающая им напитки.

Рэрити заходит внутрь, вместе со своей младшей сестрой Рэрити.

Рэрити пролетает над нами.

Я не придала этому значения.

− Это мигрень, дорогуша, − повторила почти-Рэрити. Все остальные Рэрити заговорили вместе с ней и это звучало, как горячий пустынный ветер.

Она запульсировала.

Мои глаза запульсировали вместе с ней.

Мне стало дурно.

Огненные муравьи забурились в борозды моего мозга немного глубже, и я закрыла глаза от резкого утреннего солнечного света. Птицы вторили им своим криком, всё те же три ноты, снова, и снова, и снова. Мне захотелось откусить свой язык.

Но я не придала этому значения.

Это мигрень.

Мигрени могут быть довольно серьезными.

Я откинулась на спинку стула. Назад, назад, назад, дальше, чем было бы можно, пока не провалилась вновь.

Моя грива покрыла лицо, пока я падала назад. Я приготовилась к удару об землю, но она оказалась гораздо дальше, чем я рассчитывала.

Рэрити продолжали шептать мне, и звук был настолько близко, что я могла чувствовать, как их губы касаются моей щеки. Я чувствовала тяжесть их дыхания, словно вода налипала на мою шерсть. Я слышала тихий скрежет их зубов.

В конце концов, земля встретилась со мной, и она была тёплой и твёрдой.

− В таком состоянии у т’я ничего не выйдет, Твайлайт, − сказала Эпплджек, подталкивая меня своим копытом. − Давай, вставай. Я проведу т’я домой.

− Я в порядке, − ответила ей я, пока мои зубы покачивались в дёснах. − Это просто головная боль.

− Просто мигрень, вот что эт такое. − Эпплджек подтолкнула меня снова. − Ну, давай.

Я встала, но моя голова осталась лежать на земле.

Сад пах как парфюм. Запах был таким сильным, что мне захотелось вырвать, хотя пахло от него так сладко и приятно. Никаких яблок или земли в нём не было. Но я не придала этому значения.

− Я в порядке, − сказала я снова. − Я смогу дойти до дома.

− Сперва т’е надо бы встать, − напомнила мне Эпплджек.

Я встала, но моя грудь осталась на земле.

− Всё в порядке, серьёзно, − взмолилась я. − Я могу дойти домой самостоятельно.

− Ты ж даже еще с земли не встала. − Эпплджек пихнула меня снова.

Я встала.

− Вот так. − Эпплджек сплюнула налево, из ее рта вылетел комок чего-то черного и острого. − Не так уж и тяжело, верно?

− Верно, − согласилась я.

Мой мозг запекался на солнце. Я чувствовала, как он бурлит, шипит и разъедает мой череп. Воняло смолой и падалью. Это почти испортило приятный аромат фруктового сада.

− Лады, пора двигать, − сказала Эпплджек.

Она сделала шаг, и внезапно оказалась далеко впереди. Эпплджек помахала мне от садовых ворот.

− Ты идёшь? − позвала она меня.

И только с такого расстояния я смогла увидеть, что это была не Эпплджек.

Это была почти Эпплджек. У неё был почти её поза и почти её шляпа. У неё был почти её акцент. У неё даже было почти четыре ноги.

Я сделала шаг и оказалась рядом с ней, пусть даже мой разум задержался позади, в саду.

Так мы и шли сквозь Понивилль, по кварталу за шаг, с моим отстающим на огромное расстояние мозгом позади. Я чувствовала, как вечерний бриз свистел сквозь мой пустой череп. Его прохлада обжигала мои скользкие, влажные внутренности.

Мы дошли до библиотеки. Это заняло пару мгновений и заняло пару часов. Почти-Эпплджек вежливо подождала, пока мой мозг не догонит нас.

− А теперь ложись в кровать, поняла? − посоветовала она, коснувшись своей почти-шляпы.

Ответа она не дождалась. Сделала один шаг и умерцала прочь, обратно в почти-город.

Я понаблюдала за ними. Городские пони, да-а.

У них нет мигреней.

Но у них также нет ничего другого, не так ли?

Все их попытки выглядеть настоящими были механичны. Маршируют по улицам, каждый их шаг синхронен, каждый голос одной громкости, каждый пони один пони.

Казалось, что они различаются.

Но я знала, что это не так.

Я открыла дверь и упала прямо на кровать.

Падение было долгим. Дольше, чем могла бы представить, но я не придала этому значения. Всё ощущается дольше, и дальше, и тяжелее, и горячее, когда у тебя мигрень.

Мигрени бывают довольно серьезными.

Моя кожа стала липкой от пота. Простыни запутались вокруг моих ног. От них пахло старым бельем, имбирным элем и соплями. Моя голова была величиной с колесо телеги, но в то же время маленькой, как булавочная головка.

Комната запульсировала.

Я запульсировала в ответ.

Шея начала ужасно болеть. Она болела от тяжести моего черепа и опухшего мозга.

Горло было сдавленным, холодным, влажным и толстым.

Моя спальня вздымалась вместе с моей грудью.

И я вот что подумала.

Я подумала, что вот так и умру. Лёжа в кровати, с головой полной иголок, и булавок, и жуков, и пара. Я умру в этом почти-мире с почти-пони.

Я подумала, насколько забавно то, что мигрень — это словно смотреть сон бодрствуя.

Я медленно и настойчиво повернула голову в сторону и уставилась на свою книжную полку. С этого ракурса она выглядела вполне реальной, хотя я знала, что это всего лишь кусок дерева с наклейкой.

Всё это место неплохо притворялось настоящим, хотя я могла видеть, что каждый ракурс немного неправильный. Каждая деталь стёрлась и выцвела. Каждый цвет тусклый и серый. Я гордилась тем, что заметила это, особенно при такой мигрени.

Тараканы в моём мозгу начали успокаиваться. Должно быть, знали, что пора засыпать.

Я не стала бы просыпаться от этого сна.

Но не придала этому значения.

---

Утром всё кажется таким странным и глупым.

Когда мигрень заканчивается, сны забываются, а слова на страницах вновь неподвижны, и ты задумываешься, как тебе вообще пришло подобное в голову. Ты пытаешься вновь представить себя в том мире жары, медлительности и боли, но не можешь. Это реальность, совершенно отдельная от нашей.

Когда мигрень заканчивается, ты просыпаешься в липком склепу пожелтевших простыней и застоявшегося пота.

Когда мигрень заканчивается, её призраки всё еще преследуют тебя.

Я медленно встаю, с копытом у виска, ожидая волны не-совсем-боли. К моему облегчению, её не было. Лишь странное опустошенное ощущение во лбу и роге.

Я испускаю долгий вздох. Копыто соскользнуло на грудь, и я чувствую её нежный подъем и падение.

− Спайк? − позвала я.

Ответа нет.

Должно быть, еще слишком рано.

Но… нет, солнце уже взошло. Яркий бело-желтый свет падал полосами на мою кровать, разрезаемый жалюзи на кусочки.

Я нахмурилась.

− Спайк! − позвала я вновь.

По-прежнему ничего.

С прежней уверенностью, я откинула одеяла и встала на свои копыта. Дерево сопровождало меня, твердое и верное, пока я пересекала комнату и открыла дверь спальни.

Там стоял Спайк.

Почти Спайк.

Небольшая кукла с почти его лицом, почти его чешуёй, и почти его маленькой драконьей мордой. У неё было почти две руки.

Я стискиваю зубы. Мой опустошенный рог, кажется, резонирует с безмолвным тотемом передо мной, почти взяв на себя озорную ответственность.

Почти.

Какими бы серьезными мигрени не были — а они могут быть довольно серьезными — худшей частью было именно это:

Разбираться с последствиями.