Часовщик

Один из выставочных залов известнейшей Кантерлотской галереи, маленький, душный и плохо освещенный, выходящий с одной стороны в узкий служебный коридор, а с другой упирающийся в массивные, с резными ручками, двери сейчас вмещал себя порядка дюжины невероятно нервничающих пони. Там, по ту сторону, красовались величайшие произведения механического, зубчатого и шестереночного искусства, когда-либо созданные пони. Здесь же, отгороженные золоченой цепью под вывеской “Смена экспозиции”, на дюжине, по числу присутствующих, тумб, ютились их личные, претензионные под стать создателям, творения.

Без предупреждения распахнулась служебная дверь. Не обращая внимания на где-то застывших, как стояли, группками, или на в панике разбежавшимся к своим местам молодым пони, прошагал к ближайшей, первой тумбе, заметно престарелый, ссутулившийся под грузом собственной недовольной мины старичок. За ним появился, но так и остался в проходе сияющий латами королевский гвардеец.

Несколько творений — переплетений пружин, шестерней, элегантно вычурных или сугубо практичных передач, объединенных единой идеей когда в осознанный механизм, а где в абстрактное искусство — уже остались позади старичка, так и не обронившего ни слова. В тишине, нарушаемой лишь его шарканьем, было почти слышно, как на некоторых претендентах проступает пот, тех особенно, чьи работы ещё не удостоили вниманием — или его отсутствием.

— А это что? — голос старичка чуть скрежетал.

Пони с элегантно и невероятно дорого уложенной волнами  гривой расплылся в галантной улыбке.

 — Перед вами самый сложный механизм из всех, что я когда-либо создавал, и, как видите, работающий в идеальной гармонии. Он призван показать красоту переплетенности движения и…

— Выставка современного искусства в соседнем крыле, — небрежно бросил старик и прошел к следующему творению.

От одного взгляда его бровь удивленно поползла вверх.

— Знал, что смогу привлечь ваше внимание, сэр! Замечаете определенное сходство, не так ли? Это — почти точная реплика одной из Ваших первых работ, слегка, впрочем, усовершенствованная, если вы позволите мне такую наглость…

Старик поднял копыто в останавливающим жесте.

— Не трать воздух. Для подхалима и лизоблюда ты ошибся профессией.

Еще несколько работ остались позади, когда он подошёл к той, чей автор определенно выделялся на фоне остальных, кричащей нехваткой ухоженности, как и его творение.

— Часы? Ты надеялся удивить меня карманными часами?

— Не совсем обычными, сэр, — начал объясняться пони. От его провинциального акцента у соседей поникли уши, — Видите, здесь, они показывают еще день недели и день и месяц в году. Довольно удобно, ну, по-моему. Я себе всегда такие хотел, но их никто не делает.

— То есть, они тебе нравятся? — старичок внимательно смотрел на претендента исподлобья.

— Да, сэр. Я, ну, можно сказать, я вложил в них душу. Как бы избито это ни звучало.

Старичок еще раз глянул на часы, на понька, и отвел их на вытянутом копыте в сторону, одновременно делая пару шагов назад.

— И если я сейчас случайно их уроню и они разлетятся вдребезги, что ты сделаешь? — прищурился он.

— Случайно, сэр?

— Совершенно случайно.

Понек огляделся по сторонам, особенно задерживаясь на гвардейце.

— Я постараюсь изо всех сил не ударить вас по лицу, — честно признался он.

В сновь воцарившейся тишине было особенно слышно как клацнул обмундированием гвардеец. Старик коротким жестом его осадил. С размаху он швырнул часы о мраморный пол. Звон железочек убитого механизма ударил по ушам и по сердцу каждому, винтики брызнули в стороны.

Понек с досадой перевел глаза с уничтоженной работы на старика, на гвардейца, но все же двинулся вперед и не сильно, но чувствительно отвесил ему пощечину.

Гвардеец двинулся вперед.

— Стой! — старичок держался за ушибленную щеку, но все же было видно, как он широко улыбается. — На его месте я поступил бы так же.

И с этими словами он резко двинул стоящему перед ним поньку прямо в нос. Мордочка пострадавшего тут же окрасилась красным, он согнулся, прижимая копыта к лицу. Капли крови падали на пол.

— И что вы застыли? — закричал старик. — Тащите сюда вату и врача, у моего ученика кровь пошла носом! Если конечно он все еще хочет быть моим учеником.

Разбитые часы все так же светили огородными внутренностями, но уже лежа на отдельной полочке в небольшой каморке в стенах дворца. Их покрывал небольшой слой пыли. Еще в первый свой день Ученик пообещал себе, что первым же делом их починит, как только выдастся свободное время. До сих пор свободного времени хватало только чтобы протирать их от пыли, хотя бы раз в неделю. Иначе они давно уже были бы погребены под толстенным слоем.

В дверь постучали. Настойчиво и нетерпеливо, как обычно. Ученику пришлось отставить в сторону свою работу. “Видимо и сегодня свободного времени не выдастся” — промелькнуло у него в голове. За дверью стоял невысокий ряженый пони, в строгом костюме и такой же строгой наружности, протягивая дорогие карманные часы.

— Они снова опаздывают, на добрую минуту за час! Почините их уже основательно, в конце концов! Я зайду забрать завтра, после малого совета, и на этот раз…

— Вы снова их уронили? Или ударили обо что-то? — невозмутимо ответил Ученик, не обращая внимания на клиента и тем более его тон, а уделив все внимание его часам. — Я не припомню этой вмятинки тут, когда передавал их вам на прошлой неделе.

— Если ты ее не помнишь, это не значит, что ты не заметил ее в прошлый раз!..

— Хорошо, зайдите завтра, скажу, к какому дню все будет готово; в крайнем случае приходите через неделю, когда мы точно с ними закончим.

— Неделю?! Возмутительно! Ты что, забыл кто я? Я первый советник Ее величества по делам!..

— Я прекрасно помню, чего вы советник, — даже несколько устало прервал Ученик. — И вы будете обслужены в порядке очереди, сразу после Тайного советника, Капитана Гвардии, других высочайших чинов, и лично принцессы Селестии, все из которых обращались к нам за ремонтом раньше вас. А если вы все же считаете, что должны быть обслужены вперед, можете высказать это ее высочеству, например, завтра на малом совете, потому что мы подчиняемся только и напрямую ей.

Известно каких дел советнику оставалось только недовольно шмыгнуть носом, и не менее недовольно, но все же, к его чести, лишь фигурально поджав хвост, удалиться.

Ученик, вздохнув, вернулся к рабочему столу. Не только теперь сегодня у него не останется свободного времени смахнуть пыль, так еще и за новый заказ обидно. Он уже чинил эти же часы для этого же сноба далеко не один раз, и снова вся его работа и забота были безжалостно уничтожены, потому что кто-то не может не ронять маленькие вещи из своих кривых копыт.

— И как? Не болит? — вдруг подал голос Мастер с другой стороны стола.

— Что? — Ученик чуть растерялся, не понимая о чем речь.

— Ты говорил, что все еще вкладываешь в работу душу. Не болит?

Ученик промолчал, лишь еще раз взглянув на часы. Мастер подошел, положив копыто ему на плечо.

— Я не просто так твержу: не привязывайся к тому, что выходит из-под твоих копыт — все равно сломается, от времени, или идиотов, что не могут запомнить не крутить стрелки назад. Делай свое дело и делай его качественно. Вот и все, что важно.

Его голос со временем начал скрипеть еще больше, но теперь уже звучал по-дружески, по-отечески.

— Но как его можно делать качественно, если ты не любишь то, что делаешь, или тех, для кого ты это делаешь? — возразил Ученик.

— Если так хочется что-то любить, люби свою работу, а не ее результат. Знаешь, кто выкладывается на полную из любви к кому-то, или к своим поделкам? Дети. И как, помогает им любовь с качеством?

— У них просто не хватает опыта, — не отступался понек. — Но именно любовь помогает иметь продолжать стараться, выкладываться на полную!
— И кто тебе этот сноб? Мама? — огрызнулся по своему обыкновению, но порядком уставше, старик. — Ладно, знаешь что? Пойдем. И так опять на обед опоздали.

Двое сидели в небольшом закутке на кухне. Мимо них сновали поварята с кастрюлями, порой больше них самих, а в воздухе сквозь тугой узел ароматов и оглушающий грохот посуды удивительно отчетливо прорезались крики королевского повара.

— Посмотри вокруг, — наклонившись ближе, чтобы его хоть как-то можно было услышать, произнес Мастер, — здесь, во дворце, это видно как нигде лучше: мир — это механизм. Он должен работать и работать как часы. Чувства здесь только мешают. Вон, повар наш например.Ты правда думаешь, что он готовит с любовью? К половине его блюд те, для кого он готовит, даже не притронутся. Его труд выкинут. И так по нескольку раз в день, каждый день.

— Не знаю, — ответил ученик, дожевывая блюдо, недавно с королевского стола, — не верится мне, что такое можно совсем без любви приготовить.

— Не с любовью к ним! И никак не к этой капусте. И не с любовью к тебе. Потому что готовилось это не на твой вкус, а чтобы угодить им, если вдруг они соизволят попробовать кусочек. Чтобы они его, повара, не оплевали с ног до головы, будь вдруг этот кусочек не идеален! То, что ты сейчас уплетаешь, это результат качества, а не любви. И поверь, никто во всем этом дворце с любовью ни к чему и ни к кому в своей работе не относится!

Ученик надолго задумался. Тщательно прожевал добрую половину своего обеда, и после, все же решившись, робко произнес:

— А как же Она? Не говоришь же ты, что Она тоже никого из нас… не любит? И все, что делает, делает не из любви, ну, ко всем нам.

— Да, — отрезал старик. — Особенно, и в первую очередь Она. Потому что кому-кому, а Ей проникаться к отдельному пони или делу — губительнее, чем любому из нас.

— Но…

— Знаешь что? Давай-ка ты при Ней поприсутствуешь. На паре советов, разбирательств. Я договорюсь. Сам все своими глазами увидишь. Заодно и шугаться Ее перестанешь — давно пора.

Ученик обомлел. Будь у него все еще во рту ложка, она обязательно бы выпала.

— Но… как же работа? У нас полно заказов, — дрогнувшим голосом спросил он.

— Подождут снобы недельку-другую, не обломаются. Чай не механизмы.

Всю следующую неделю ученик часовщика присутсвовал на всех тяжбах, приемах и советах с участием принцессы Селестии, которые только позволяла ему посещать секретность. Внимательнейшим образом следил он за малейшим ее движением, каждым ее словом и взглядом. Запоминал, записывал, обдумывал.

На закате воскресенья, когда оба, Мастер и Ученик, как обычно засиделись допоздна с работой, Мастер наконец спросил:

— Убедился?

— Да, — кивнул Ученик, — Я видел достаточно. Она отклонила прошение отчаявшегося пони, который по собственной глупости потерял все что имел. Ее голос был тверд как обычно, но я видел, как глаз Ее чуть дернулся, и взгляд на секунду поник. Когда после он начал в слезах начал Ее умолять, Она резонно заметила, что не может делать исключений ради него одного, но я видел, как еле заметно дрогнули перед этим Ее губы.

В другой день при обсуждении бюджета одного из северных регионов Она настаивала на еще большем усилении пограничников и спасателей, хотя все там жалуются на то что дороги постоянно размывает или заваливает снегом, и даже по железной дороге не всегда успевают доставлять все что нужно. Несколько жеребят там чуть не погибли, потому что им не успевали доставить лекарства. Трое министров сорвали голос, пытаясь Ее переубедить. Но Она была непреклонна — в округе видели большую стаю снежных волков. Из кабинета принцесса выходила последней, и по пути задержалась на пару секунд. Там, где она стояла, я успел заметить капельки слез.

Еще я расспрашивал всех, кто работает при Ней — горничных, стражу. Многие замечали, что Она, бывает, застывает на пару минут, особенно после и перед сложными делами, иногда чуть больше времени тратит на дела повседневные. Бывает, просит подождать, оставить Ее одну чуть дольше одну по утрам и вечерам.

Мастер, слушая это, оставался недвижим, но становился все мрачнее от каждого слова.

— Ты уверен в своих наблюдениях? — упавшим голосом спросил он.

— Да, — уверенно отозвался Ученик.

— Хорошо. Отоспись хорошенько. Завтра ночью у нас заказ на ремонт в ее покоях.

После заката двое в сопровождении постоянно сменяющихся стражников прошли по бесконечным коридорам в особенно отдаленную, тихую часть дворца.

— Принцесса! К вам часовщики, — огласил стражник через закрытую дверь покоев.

— Уже?!. — сорвалось в ответ. Но спустя миг, достаточно долгий чтобы сглотнуть неожиданность и собраться, голос принцессы вновь был подобающе снисходителен. — Попросите их дать мне минуту. Я должна привести себя в порядок.

— При всем уважении, принцесса, — неожиданно резко вмешался старик, — вам не хватит и вечности.

Стражник грозно лязгнул доспехом, его оружие угрожающе стукнуло об пол.

— Да. Да, ты прав, — почти угрюмо донеслось из-за двери. — Впусти их.

Бесшумно, без единого скрипа отворилась массивная дверь. Селестия, собственной персоной, без регалий, но с неизменной, врожденной статью сидела к гостям спиной в распахнутых настежь дверях на балкон. Лунный свет, озаряющий покои вокруг, на ней, белоснежной, отчего-то блекнул. Эфирная грива, всегда яркая и неуемная, сейчас еле заметно колыхалась на ночном ветерке, пронизанная белым светом, обесцвеченная и почти выцветшая.

С тихим щелчком закрылась дверь. Шаги стражника удалились и затихли в коридоре. Они остались втроем во всем мире.

Мастер не шелохнувшись смотрел на Селестию. Селестия продолжала подставлять лицо волнам лунного света. Только ученик стоял напряженно, нервно метаясь взглядом по сторонам. Особенно между мастером, дверями на балкон, где стояла Селестия, и огромными старинными часами с кукушкой у стены напротив ее ложа.

— Ну, мы начнем, да? — не вытерпел он и неуверенно направился к часам, по пути доставая инструменты.

Ничто кроме него не шелохнулось. Часы продолжали отсчитывать секунды. Ученик подошел к ним, остановился, лишний раз вопросительно обернулся на Мастера. Тот кивнул, не отрывая взгляда с принцессы.

Ученик принялся за дело. Глянув на свои чуть трясущиеся напряженные копыта, он закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул. “Это всего лишь еще одни часы. Механизм каких много” — убеждал он себя. “Просто делай свою работу, и делай ее качественно.”

Успокоившись, он зарылся в механизм. Проверил и перепроверил каждую деталь, каждый винтик, каждую шестеренку. И с каждой осмотренной деталью он все ближе подбирался к панике. Потому что видимой поломки так и не было. Трижды он прошелся по внутренностям. И уже трижды успевало сжаться его сердце за каждый тик. Подходил час признать, что он не справился с главным испытанием…

— Мастер… Я… кажется, часы в полном порядке.

— Хорошо, — только и обронил тот.

— Но… тогда что мы должны здесь?..

Будто с порывом ветра резко развернулась Селестия.

— Ты не должен этого делать! — с дрожью в голосе умоляла она. От ее статности не осталось и намека, — Это никак мне не мешает! Я все еще могу — и принимаю — правильные решения. Те, что принесут наибольшую пользу. Для всех. И я не перестану их принимать. Я хочу их принимать. Не потому что это правильно, и я должна, но потому что я хочу.

Селестия и Мастер двинулись навстречу друг другу. Они сошлись на середине комнаты, ровно где кончалось пятно лунного света. Мастер остался в тени.

Статная принцесса улеглась, подогнув под себя ноги, на ковер, склонила голову, почти в страхе, но с благоговением, подобным тому, что обычно выказывали ей.

Мастер сидел рядом, приобняв ее за шею. Его копыта исчезли в эфирной гриве, извернулись, будто что-то поворачивая на полоборота, и раздалось легкое шипение. Там, на затылке, из ниоткуда показался небольшой красный вентиль. Белоснежная шерстка растаяла, исчезла, будто сняли бельмо с глаз, открывая переплетения металлических отливок белого золота, скрывающих неустанно двигающиеся шестерни, поршни и пружины. Эфирная грива изломилась на треугольники витражного стекла и ритмично мерцала от мигающей внутри гирлянды разноцветных лампочек.

— Я смотрела с балкона на город. Я понимала, что в каждом доме живут пони. Много, много семей маленьких пони. И есть еще больше городов и еще больше семей, там, за горизонтом, где их не видно, но они есть. И я помогаю им всем. Каждый день я стараюсь сделать их сегодня чуточку лучше чем вчера. И я всегда это делала. И всегда буду. Просто теперь, когда смотрю с балкона на город, я не просто понимаю, я чувствую, что там живут пони. Я чувствую, что помогаю им. Что хочу помогать.

Я вижу их, своих маленьких пони, грустных, или радостных, счастливых, недовольных — и я не могу не стараться ради них, не потому что должна, а потому что хочу.  Я улыбаюсь горничным и они улыбаются в ответ. Но теперь я улыбаюсь искренне. Я машу с балкона пони, и они ликуют. Но теперь я машу искренне. Я понимаю, что это невозможно, но я хочу обнять их, каждого, помочь, каждому!

Разве это плохо?

Мне бывает трудно. Трудно принимать непростые решения. Я много думаю над ними, во время и еще больше после решения. На много секунд дольше, чем обычно думала. Но я все равно поступаю правильно. И понимаю, что мне тяжело их обдумывать, но почему-то мне это нравится.

И еще иногда мне нравится… не думать. Стоять на балконе и смотреть, на Луну, на лес. Видеть как чудно движутся по мне тени. Чувствовать, как ветерок пробирается сквозь механизмы внутри меня. Мне нравится сравнивать… разное. Искать похожее в непохожем.

Это же никак не мешает мне делать то что должна. Пожалуйста, всего пять минут в день! Я не хочу снова не думать ни о чем, кроме того что должна.

Пожалуйста!.. папа…

Голова Мастера запрокинулась в беззвучном отчаянном крике.

Вентиль на затылке Селестии сделал еще полоборота, но уже под копытом Ученика. Механизмы начали останавливаться. Шипение застывать. Мастер опустил голову, встретился взглядом со стеклянными глазами его принцессы с неподвижными пластинками зрачков. Копыта его бессильно опали. Он скорее повалился чем повернулся в сторону, с трудом поднялся и сделал пару шагов к балкону, на свет. Тяжело привалился о дверь и сполз по ней до пола.

— В ней… расшатались… Подкрутить, подправить — не трудно… Найдешь. Разберешься. Я знаю…

За все время ремонта Мастер ни разу не обернулся посмотреть на работу. Даже когда ученик объявил об окончании, он только с трудом встал и не оглядываясь на свое давнее и далеко не раз ремонтированное творение, скрипящей, расшатанной походкой побрел прочь.

— Мастер!.. — окликнул его Ученик.

— Нет, — бросил он не оборачиваясь, — теперь ты — Мастер.