Опасное вынашивание лебедей
Глава 2
Где была Кейденс? Селестия почувствовала, как на нее наваливаются муки ожидания и беспокойства. Ей было не по себе от своей неловкости, от своей нужды, и ее разум вспомнил то время, когда она была одна, совсем одна, без помощи, без облегчения, без содействия. Каким-то образом ей удалось выстоять в те мрачные, темные годы. Было много предательства, много подковерной возни, все шло не очень хорошо.
Но Кейденс? Кейденс можно было доверять. Теперь помощь была рядом. Повернув голову, Селестия посмотрела на Хэйзи и Сопрано, оба жеребца, усевшись в кресло, дремали в изнеможении. Закрыв глаза, Селестия приготовилась и потянулась вниз, в землю, глубоко в землю под ней, в темные, неведомые места, где скапливалась первобытная магия.
Она почувствовала, как восстанавливаются ее силы, и с почти неограниченной мощью, доступной ей, пока она была связана с Терра-Таумой, она начала создавать прекрасный рассвет. Увидев, что Гослинг может сделать с облаками во время восхода или заката, Селестия больше не довольствовалась тем, что просто поднимает солнце. На далеком горизонте она нагнала облака, сжала их до нужной плотности, а затем подтянула солнце чуть выше в небо.
Рассвет не то чтобы разгорелся, но рассыпался над Кантерлотом ярким цветом и теплым светом, разгоняющим тьму и наполняющим город радужным, жизнеутверждающим сиянием. Высокие, изящные шпили и башни Кантерлота казались усыпанными бриллиантами, когда солнце озаряло их с востока. С рассветом пришло обновление. Крошечная частица старения, постигшая Селестию во мраке ночи, была отброшена назад, и ее тело, пусть и беременное, вернулось к прекрасному идеалу вечной юности.
Потребовалась бы долгая-долгая ночь, чтобы на теле Селестии появилась первая морщинка.
Она была вечной, бесконечной, она была жизнью. Были аспекты ее силы, которые были ей неизвестны, части ее, которые были полной тайной, тайной, которую она потратила столетия, пытаясь разгадать. По какой-то причине в последнее время она стала сильнее, и, как ни старалась, не могла объяснить, почему. Уверенность в себе вернулась вместе с огнем новой жизни, растущей внутри нее, и она, как говорится, вернула себе моджо.
Сопрано проснулся с фырканьем, напуганный чем-то, возможно, сном. Селестия поднесла перо к губам, ее глаза повеселели, и жеребец немного успокоился, хотя его глаза оставались широко раскрытыми. Он зевнул, прижался к дремлющему рядом пегасу, закрыл глаза и снова заснул, а Селестия продолжила создавать рассвет.
Проблема с чаем, как считала Селестия, заключалась в том, что в нем не так много кофеина, как в кофе. Это… раздражало Селестию некоторое время, беспокоя ее, нарушая ее чувствительность и заставляя ее отвлекаться. Со временем, будучи хитрой кобылой, она обратила внимание на эту проблему.
В обычной чашке кофе содержится около ста миллиграммов кофеина. Чашка чая содержала около двадцати пяти миллиграммов кофеина — ужасное, ужасающее количество. Нужно было выпить гораздо больше чая, чтобы стать настолько бодрым, насколько это было необходимо, чтобы встретить день или преодолеть кризис. Для этого Селестия создала чай "Небесная слава", чтобы бороться с усталостью и унынием.
В одной чашке чая "Небесная слава" содержалось двести миллиграммов кофеина, что объяснялось вмешательством Селестии в растение камелия синенсис, которое теперь вырабатывало чрезмерное количество кофеина в процессе фотосинтеза под воздействием солнца. Это было не жульничество, нет, это была эффективность. Она хотела, чтобы ее империя работала как можно более гладко.
С тех пор как она вмешалась в процесс выращивания камелии синенсис, производительность в Эквестрии выросла, намного выросла, и она была довольна своим творением. Оно, конечно, придавало ей бодрости, и с каждым глотком из огромной кружки, украшенной подсолнухами, она чувствовала себя гораздо лучше после долгой ночи.
Синяя выглядела немного ворчливой, но это можно было простить. Селестия была рада видеть сестру проснувшейся, даже если день был не совсем согласен с бедной Луной. Ее сестра была молчалива и ничего не говорила с момента пробуждения. Проснувшись, Луна поднялась с кровати, ее грива вновь соединилась с Эфириумом, а затем она встала и стала охранять кровать.
Улыбаясь, Селестия подала сестре чашку чая, приготовленного так, как любила Луна, с маслом и медом — чайная традиция яков Як-Якистана. Сестры стояли вместе, потягивая чай и обмениваясь знающими взглядами друг с другом. Для случайного наблюдателя эти две сестры отличались друг от друга как ночь и день, но для того, кто их знал…
— Сестра, мне кажется, я никогда не видела, чтобы ты так спокойно отдыхала после своего возвращения, — заметила Селестия мягким голосом, ведя пустую болтовню. — Жеребец в твоей постели идет тебе на пользу.
Луна нахмурилась, но ничего не ответила.
— Луна… — Селестия подождала немного, пока Луна отпивала чай, но она была полна решимости сказать то, что считала нужным. — Даже если ты не хочешь иметь жеребят, а я это уважаю, тебе стоит подумать о том, чтобы взять себе ученика… подмастерье. Ты такой прекрасный учитель, и раньше ты всегда была счастлива…
— Нет. — Луна шаркнула копытами, отвернулась и уставилась в окно.
Вздохнув, Селестия посмотрела на пустой стул, где сидели два жеребца:
— Луна, ты должна вылечиться и жить дальше. Посмотри, как ты счастлива с Гослингом. Ты не можешь продолжать использовать свое прошлое как оправдание для того, чтобы скрывать себя от мира. Ты была бы прекрасным наставником для Мун Роуз.
— Нет. — Потягивая чай, Луна опустила уши, зажмурившись, и изо всех сил старалась не замечать сестру, глядя в окно.
— Сестра… — Голос Селестии был просительным, почти умоляющим. — Отношения между мастером и учеником — одно из самых священных доверительных отношений. Это отношения, которые удовлетворяют единорога внутри нас. Луна, пожалуйста, то, что ты делаешь, причиняет тебе боль, и ты знаешь это, ты призналась в этом…
— Оставь меня. — Голос Луны был всего лишь шепотом, но он заставил Селестию замолчать. — Мы осознаем, что поступаем неправильно и что это причиняет нам боль. Со временем Мы сможем решить эту проблему. Сейчас мы не хотим решать этот вопрос.
— Луна, я просто хочу чтобы тебе было лучше.
— Мы в курсе. Путь к здоровью долог и чреват опасностями. Пока что Мы довольствуемся тем, что у нас есть друг и товарищ по играм.
Вот оно. Зародился крошечный росток надежды, и на лице Селестии появилась облегченная улыбка. Крошечный проблеск игривости Луны проявился. На данный момент Селестия решила, что лучше оставить этот вопрос и сосредоточиться на крошечном ростке надежды, этом нежном, хрупком ростке, появившемся на поле их отношений. Луна называла Гослинга не только своим другом, но и приятелем, и хотя оба эти слова, по идее, были верны…
Луна все время отстранялась, оставляя бедного Гослинга начинать все сначала. Селестию это очень расстраивало, ведь Гослинг хотел быть другом и приятелем Луны. Гослинг был еще достаточно молод, чтобы быть игривым жеребчиком, и он мог реагировать на выходки Луны так, как Селестия не могла. Гослинг последовал за Луной, и они наклеили на статуи большие фетровые усы. Вместе они наклеили на статуи выпученные глаза а затем монокли — для пущей глупости. Затем они с Луной уединялись в каком-нибудь месте, чтобы наблюдать за тем, как разворачивается хаос, когда дворцовый персонал обнаруживает их гнусные, подлые делишки.
Принцесса Селестия с выпученными глазами, усами и моноклем была слишком величественна для маленьких пони. Горничные падали в обморок. Кибиц стоял на одном месте и стонал, пока кто-нибудь не приходил ему на помощь. Блюблад делал вид, что такого вандализма не существует. Севилья делал снимки для королевского альбома. В замке снова было оживленно, а Селестия считала, что в замке должно быть оживленно. Для этого нанимали шутов, но те уже вышли из моды. Кьютимарки шута не появлялось уже несколько столетий, о чем Селестия часто сожалела.
Кобылка назвала Хэйзи "мамой". Селестия почувствовала, как что-то невидимое сжимается вокруг ее сердца, и улыбнулась. Малышка Мун Роуз уже проснулась, и после разрешения медсестры ей разрешили встать с кровати, чтобы она могла посидеть с Хэйзи Бриз в кресле рядом с кроватью. Сопрано стоял рядом, охраняя тех, кого любил, а Селестия восхищалась тем, что Хэйзи — "мама" Мун Роуз.
К кобылке все еще были подсоединены все трубки, и держать ее приходилось с большой осторожностью, но в глазах Хэйзи читалось облегчение. Мать беспокоилась о своих жеребятах, жаждала прижать их к себе в трудную минуту, а для Селестии материнство не имело единой формы. За свою долгую-долгую жизнь она видела, как материнство приходит во всех формах и из самых маловероятных мест.
Со скрипом открылась дверь, и в маленькую, немного тесную больничную палату вернулась Луна с шоколадкой, завернутой в золотую фольгу и матово-красную бумагу. Ничего не говоря, она подошла к Сопрано, протянула шоколадку и предложила ее ему, бросив при этом многозначительный взгляд на Мун Роуз.
Шоколад с кристаллизованной морковью и клюквой, — золотыми буквами обещала обертка.
Кивнув в знак благодарности, Сопрано взял шоколадку, разорвал один конец, отломил крошечный кусочек и протянул его Мун Роуз, которая с улыбкой съела угощение. Луна, довольная своим поступком, отвернулась, сделала несколько коротких шагов и встала рядом с больничной койкой, на которой лежал спящий Гослинг, и снова принялась за работу.
— Мы хотим записать Мун Роуз в вашу школу, — промурлыкал Хэйзи немного пронзительным, но в то же время мягким женским голосом. — Но мы хотим, чтобы она каждый день приезжала к нам домой… Я… я… я буду каждое утро отвозить ее в школу и забирать после обеда. Мне придется изменить свой рабочий график, и мой босс может быть недоволен, но я найду способ.
Мун Роуз, откусывая очередной кусочек темного шоколада, ничего не ответила.
— Я уверена, что мы сможем что-нибудь придумать, — ответила Селестия, и в тот момент, когда она произносила эти слова, в глазах Хэйзи Бриз и Сопрано Саммер появился огонек надежды. — А пока я хотела бы, чтобы вы оба были нашими гостями в замке. Боюсь, ваш дом разрушен и потребует обширной магической очистки. Останьтесь с нами, пожалуйста?
— Сочтем за честь. — Сопрано, стоявший рядом с Хэйзи, прижался к креслу и смахнул несколько слезинок. Жеребец начал было говорить, но стук в дверь заставил его замолчать с открытым ртом.
Как раз в тот момент, когда Селестия начала поворачиваться, дверь распахнулась, показался розовый рог, а затем и розовое лицо. Вошла Кейденс, выражение ее лица было измученным, а глаза сузились от яростной любви. Рядом с копытами Кейденс стояла Флурри Харт, а чуть позади — Шайнинг Армор. Как раз когда Селестия начала что-то говорить, вошла последняя пони — белоснежная пегаска, которая застыла в дверях с измученным страдальческим выражением лица.
Шайнинг Армор поднял Флурри, левитируя ее, а затем опустил на кровать рядом с Гослингом. Кобылка сидела, моргая, стараясь быть храброй, стараясь быть взрослой в этом деле, но у нее ничего не получалось. В считанные секунды ее решимость рассыпалась, нижняя губа задрожала, предвещая грядущее извержение, а затем с приглушенным воплем она разразилась слезами, не имея других способов выразить свое горе.
— Кейденс, как я рада, что ты здесь, — сказала Селестия своей племяннице, пока Флурри продолжала рыдать. Пока Селестия немного шаркала копытами, Флурри занялась Луна, которая попыталась успокоить маленькую убитую горем кобылку.
— Простите, я опоздала. — Тон Кейденс был извиняющимся. — Между вами и Кристальной Империей бушевала сильная буря. Обычно я не обращала бы внимания на такие вещи, но мне пришлось взять пассажиров.
— Дела приняли неприятный оборот, — заметил Шайнинг Армор, ласково поцеловав Луну в щеку. — Кейденс настояла на том, чтобы пролететь сквозь бурю, и так оно и вышло. Она просто пронеслась сквозь нее, таща всех нас за собой, и нас мотало, как одежду в сушилке.
— Ой-вей, — пробормотала Слит, стоя рядом с кроватью.
— Больше никаких потерь времени. — Кейденс подняла голову, и усталость исчезла с ее лица. — Я готова начать. После последнего фиаско я немного попрактиковалась, так что, надеюсь, Гослинг не проснется Гусикорном…