Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 26

— Нет! Я не хочу! — Корчась или, по крайней мере, изо всех сил пытаясь корчиться, Сумак считал, что его нытье вполне оправдано. Он не хотел снова оказаться в тесном пространстве ванной комнаты, чтобы в его личное пространство вторгались, и не хотел, чтобы царапины на его шее промывали йодом. Достигнув своего сенсорного порога на сегодня, Сумак был пресыщен и близок к перелому. Ему очень нужны были тишина и покой, а возможно, и сон, хотя он скорее устроил бы истерику, чем признал этот факт.

Твинклшайн, оставшаяся исполнять родительские обязанности после того, как Лемон исчезла с Трикси, изо всех сил старалась справиться с сердитым жеребенком:

— Ну же, Сумак, будь взрослым…

— Мне пять! — закричал он в знак протеста против возмутительной просьбы Твинклшайн.

В редкий момент нетерпения из-за того, что ее великий день был испорчен, Твинклшайн потеряла самообладание и сама впала в довольно жеребячье состояние духа:

— Мог бы и провести меня, а ты ведешь себя так, будто тебе два года! — Не желая больше уговаривать Сумака сотрудничать, она схватила его, подняла с дивана, на котором он сидел, и потащила в ванную.

Сумак не выдержал, и бедный жеребенок достиг предела своей выносливости. Всхлипнув, затаившаяся истерика вырвалась наружу и начала сеять хаос. Первое, что она сделала, получив контроль над Сумаком, — попыталась поставить Твинклшайн на место с помощью мощного разряда электричества. С болезненным криком магия Твинклшайн погасла, и Сумак рухнул на пол — худший из возможных исходов.

Он бы так и приземлился, врезавшись в каменный пол лицом вперед, если бы Винил не схватила его за несколько сантиметров до удара. Разъяренная и страдающая от боли Твинклшайн глубоко вдохнула, чтобы отчитать Сумака, но ее остановила Мод, которая стояла неподалеку и качала головой из стороны в сторону. Молчание стоической земной пони каким-то образом дошло до Твинклшайн, и перламутровая единорожка, чья пастельно-розовая грива теперь стояла торчком, пуская статические разряды, казалось, сдулась, осознав, что именно она собирается сделать.

Винил, оставшись удерживать хнычущего жеребенка, испустила вздох неизвестно откуда взявшихся эмоций. Тем временем Клауди, наблюдавшая за всей этой перепалкой, переместилась к Твинклшайн, у которой, похоже, были свои проблемы с темпераментом. Мегара держала Бумер в лапах, но, похоже, не знала, чем утешить все еще сопящую драконицу, страдающую от дымной икоты.

— Фильм был ошибкой, — начала Октавия, подводя итог хаосу. — Из-за того, что все собрались в доме, я знаю, что у меня есть некоторые неудобства, поэтому могу предположить, что и у Сумака тоже. Бедный малыш перевозбудился и нуждается в покое.

— Так это и есть тот самый приступ интроверта? — Кустистые брови Игнеуса нахмурились, и он с беспокойством посмотрел на него.

— Да. — Голос Октавии был тихим, и она бросила на старшего жеребца нервный взгляд. — Пожалуйста, будь внимателен к своим словам, Игнеус…

— Я не собирался больше ничего говорить, обещаю. — Голос патриарха семьи Пай был добрым, искренним, и в его словах было много тепла и ласки.

— Спасибо, Игнеус. — Октавия слегка склонила голову, кивнув ему, а затем повернулась к Винил. — Пойдем, Винил, разберемся с Сумаком. Порезы надо промыть, а бедному малышу нужно прийти в себя.

И снова Сумака предали. Он обнаружил себя сидящим в наполненной пузырьками ванне между двумя кобылами. О, как он хмурился, и слезы стекали из уголков его глаз, пока Октавия терла ему спину копытами, а Винил поддерживала его. От горячей воды и мыла у него болели царапины на шее, но боль от предательства была еще сильнее. Когда Винил опустила его на крышку унитаза, а Октавия начала наполнять ванну, Сумак понял, что худшее уже свершилось.

Теперь ему оставалось только терпеть кипящую, невыразимую ярость. Его кипящая кровь была еще горячее, чем вода в ванной, и он пытался выразить свое недовольство, строя Винил яростные рожицы, но ее, казалось, не волновало — совершенно не волновало — выражение его яростного, апоплексического негодования. Конечно, это еще больше злило его, и казалось, что нет никакого способа заставить ее отреагировать.

И все же было приятно, что Октавия растирает напряженные мышцы его спины, но он не собирался признаваться в этом. Нет, о признании не могло быть и речи, поэтому он обнажил зубы и постарался выглядеть свирепым. Он даже попытался зарычать, чтобы выразить свое недовольство, но ни одна из кобыл не выглядела впечатленной, даже в малейшей степени. Что же оставалось делать жеребенку? В его распоряжении оставался один вариант, самый худший, — пукнуть в ванну. Это могло бы послужить им уроком.

Но с этим придется подождать, потому что сейчас Октавия терла ему спину, а горячая вода проникала в сведенные судорогой мышцы, и это было очень, очень приятно. А еще было приятно, что о тебе заботятся. В ванной было тихо, только плескалась вода, и никто ничего не говорил. Казалось, тишина восстанавливает его спокойствие, но Сумак не собирался никому об этом рассказывать. После того как его предали, он хотел разозлиться.

В абсолютной тишине Винил Скрэтч потянулась телекинезом и подняла с поверхности воды мыльный пузырь. Не в силах скрыть свою реакцию, Сумак открыл рот и стал думать о том, насколько тонким должен быть ее телекинетический контроль, чтобы поднять мыльный пузырь и не схлопнуть его. Он попытался сделать то же самое, но пузырь лопнул. Когда он попробовал еще раз, пузырь тоже лопнул. Теперь у жеребенка была миссия, цель, всепоглощающая потребность поднять мыльный пузырь, не дав ему лопнуть, и его сердитое выражение лица исчезло, сменившись выражением абсолютной сосредоточенности.

Повернувшись к ней спиной, Сумак не заметил ухмылки на лице Октавии, как не заметил и знающего выражения, которым она обменялась с Винил. В данный момент он был поглощен своей задачей, делая отчаянную попытку поднять мыльный пузырь и не лопнуть. Поначалу это казалось простым, но после дюжины попыток Сумак многому научился, и теперь его ум был полностью поглощен своими усилиями. Пузыри были хрупкими, и при малейшем надавливании они лопались. Как Винил это сделала? Это казалось невозможным, а тонкий телекинетический контроль, необходимый для того, что она сделала, был немыслим для Сумака.

Его задача превратилась в навязчивую идею, и жеребенок не заметил, как Октавия принялась обрабатывать царапины на его шее, пытаясь удалить кровь, запекшуюся в шерсти. Его тонкие брови были наклонены вниз над глазами, делая лицо изможденным, а язык высунут от сосредоточенности — черта, присущая эквинным по неизвестной причине.

Подняв пузырек своей магией, Винил опустила его на кончик носа Сумака, и он лопнул от прикосновения. Он зажмурил глаза, пытаясь сфокусироваться на ней, и ему уже не казалось странным или неудобным сидеть в ванне между двумя кобылами. Поднять мыльный пузырь казалось чем-то невозможным, и он не мог понять, как Винил удалось проделать столь впечатляющий трюк.

Одним нежным словом Сумак нарушил тишину. Нет, не резким лаем экстраверта, стремящегося прервать молчание ради того, чтобы услышать собственный голос, а мягким, внимательным прерыванием интроверта, желающего сделать краткое вступление. Вернув свое раздражение в неизведанную страну, он спросил:

— Как?

Винил ответила голосом, позаимствованным у Октавии, и он тоже был внимателен к потребностям тишины:

— Годы практики. Я начинала с детства. Примерно в твоем возрасте. Когда я сделала это в первый раз, я была уже подростком.

Это подавило его, ибо как еще он мог ответить? Как еще он мог реагировать? Казалось, не было никакой хитрости, никакого скрытого секрета, просто десятилетие тренировок во время принятия ванн. Когда перед ним открылась такая долгая и пугающая перспектива, на глаза навернулась слеза, потом еще одна, а потом еще столько же слез, жеребенок вздрогнул и вздохнул. Это казалось несправедливым, но, как и сама жизнь, что есть, то есть. Если он хотел проделать этот чудесный трюк, ему придется потрудиться.

Не обращая внимания на всплески воды, к трио вернулась тишина.

В чужой постели прижались друг к другу три кобылы, напуганные грандиозностью своей задачи: вырастить не одного, а двух отпрысков. Трикси Луламун спрятала голову под подушки и не желала оттуда вылезать. Твинклшайн лежала рядом с ней, ее грива представляла собой спутанную беспорядочную статическую мешанину, которую Лемон Хартс расчесывала щеткой. Бедняжка Лемон Хартс, казалось, только усугубляла проблему, и поэтому у нее начались жуткие статические потрескивания, которые усиливались с каждым взмахом щетки. Щетка, будучи всего лишь щеткой, не имела возможности озвучить свою неудачу, и поэтому страдала в глубоком молчании, став жертвой сокрушительного, изолирующего, экзистенциального раздражения.

Такова была судьба щетки.

Вдоволь надувшись, Твинклшайн издала дрожащий вой, а ее нижняя губа затряслась. Ее глаза, стеклянные от слез, казались расфокусированными, и, повернув голову, она уперлась пушистой челюстью в кьютимарку Трикси, используя расстроенную голубую кобылу в качестве подушки. Хвост Трикси с треском ударился о кровать, а глаза Лемон Хартс следили за его взмахами и падениями.

— Подавленная и травмированная Трикси останется подавленной и травмированной на ближайшее время, — сказала Трикси, ее голос заглушала подушка, которой она накрыла голову.

— Сумак поразил меня, и я чуть не уронила его. — Твинклшайн вздохнула, и от ее гривы к пушистому уху потекли разряды статического электричества, отчего оно судорожно дернулось. — Я действительно уронила его, и единственная причина, по которой он не упал на пол, — это Винил. Я не уверена в своих родительских способностях.

— Я не смогла утешить Бумер, — пожаловалась Лемон и подняла одно переднее копыто ко лбу в драматическом жесте страдания. — Посмотрите на нас… жалеем себя. Прячемся от своих проблем.

— Разве не за этим мы сюда приехали? Чтобы получить столь необходимую передышку? Чтобы мы могли восстановиться? — Твинклшайн закрыла глаза, глубоко вдохнула, задержала на некоторое время, а потом выдохнула с досадой. — Я была очень счастлива… Мне сделали предложение сегодня утром… Я собиралась стать частью семьи… Я собиралась сделать что-то значимое в своей жизни… А теперь я просто чувствую себя… раздавленной.

— Ты ничего не знаешь о раздавленности, — ворчала Трикси.

Нахмурившись, Твинклшайн подняла одну переднюю ногу и перекинула ее через туловище Трикси, чтобы та могла устроиться поудобнее. Лемон Хартс, которая ухаживала за кобылой, продолжала расчесывать ее, но ее усилия не приносили никакой отдачи. Когда Лемон повернулась, чтобы тоже прижаться к Трикси, куча кобыл сдвинулась, возможно, надеясь выдавить наружу ее затаенные секреты.

— Угнетенной и травмированной Трикси пришлось стоять в кабинке в туалете для кобыл вместе с сыном, пока у него был его самый первый… — Из-под подушки ее слова резко оборвались, и она не смогла закончить. Лемон и Твинклшайн вздрогнули всем телом, и синяя кобыла подтянула все четыре ноги к себе, свернувшись в позу эмбриона.

— О! — Рот Лемон застыл в маленькой округлой форме "о", когда она поняла, что произошло.

— Опустошенная и травмированная Трикси была бесполезна… бесполезна… бесполезна. Угнетенная и травмированная Трикси ничего не могла сделать, кроме как стоять на месте, совершенно не в силах общаться со своим сыном, наладить с ним контакт или как-то иначе достучаться до него. Он страдал, а угнетенная и травмированная Трикси ничего не могла сделать.

— О, бедняжка! — искренне воскликнула Лемон и прижалась к Трикси, пытаясь ее утешить. — Должно быть, это было ужасно для тебя.

— О, ты даже не представляешь, что творилось у меня в голове. — Подушка сдвинулась, но Трикси не вылезла, а осталась в своей крепости пушистости. — Я думала о самых ужасных вещах, о том, чего я не понимаю, о том, что меня смущает, и это причиняло мне боль…

— Ты ведь думала о том, как он однажды засунет это в Пеббл, не так ли? — спросила Твинклшайн.

— Да! — На этот раз Трикси все-таки вылезла из своей крепости пушистости, и ее голова поднялась с подушек. Она лежала и моргала, приспосабливая глаза к внезапному свету. — Откуда ты знаешь?

— Потому что ты теперь моя лучшая подруга, и я уверена, что люблю тебя, хотя и запуталась и то и дело отрицаю, — ответила Твинклшайн. Положив голову на кьютимарку Трикси Луламун, она прижалась к ее спинке и потискала ее.

— Смущённая и несколько обескураженная Трикси поняла, что у её сына есть сексуальные желания и однажды он начнёт их реализовывать. Это пугало ее, потому что она не знала, как поговорить с ним об этом или наладить с ним контакт, ведь Трикси ничего не смыслит в таких вещах.

— Но тебе, кажется, нравится, когда мы вместе, ну, знаешь, когда мы что-то делаем. — Твинклшайн на мгновение смутилась и начала водить подбородком взад-вперед по бедру Трикси.

— О, Трикси нравится внимание, но ощущение близости и эмоции — это то, что ее возбуждает. Все по-другому, но Трикси не может сказать, как. — Сделав глубокий вдох, она прикусила нижнюю губу и начала слегка жевать ее, оставляя на ней темно-синие пятна от влаги.

— О… о… подождите, кажется, кое-кто из пони нуждается в сапфических супружеских объятиях. — Глаза Лемон просветлели, и к ней вернулась часть ее обычного хорошего настроения.

— С тех пор как ты услышала эти слова от Октавии, — вздохнула Твинклшайн.

— Мне нравятся эти слова. — Улыбка Лемон была почти заразительной. — Мне приятно их произносить. А теперь пойдемте, и давайте максимально используем время, проведенное наедине друг с другом…