Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 28

На кухне было полно пони, готовивших ужин, и Сумак удалился в тихий теплый уголок, чтобы подержать Бумер, наблюдая за сложным ритуалом приготовления еды. Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн все еще оставались в своей комнате, оставив его на попечение других. Им нужно было побыть друг с другом, разобраться во всем, отдохнуть и позаботиться друг о друге. Сумак догадывался о том, что происходит, хотя и не понимал всего.

Все трое слишком много времени уделяли заботе о нем и совсем мало — о себе и друг о друге. В этом был смысл, потому что после его похищения королевой Кризалис все вокруг было суматошным. Размышляя об этом, он вспомнил о Дискорде, и ему стало интересно, как проходит новая жизнь драконикуса в качестве подушки на диване Флаттершай.

Несмотря на то что на кухне было слишком тесно и слишком много голосов, чтобы он мог чувствовать себя комфортно, Сумак обнаружил, что ему это нравится — именно этого он хотел больше всего на свете. Большая, знакомая семья, все смеются и разговаривают вместе, готовя еду. Даже Мегара помогала, поскольку была вооружена полезными когтями.

Винил вместе с Лаймстоун готовила горячий сидр со специями, и две кобылы улыбались друг другу, пока трудились. Октавия и Пинки Пай готовили гоголь-моголь, но Сумак был почти уверен, что в этих двух кобыл ушло больше бренди, чем в гоголь-моголь. Глинтвейн был уже готов и теперь грелся в медленноварке, наполняя кухню восхитительным ароматом.

Множество горшочков для фондю стояли в ожидании наполнения, и Сумак с нетерпением ждал того, что, несомненно, станет восхитительным праздником. В горшочки с фондю можно было макать всевозможные лакомства, но в основном там было много хлеба с корочкой. Игнеус помогал, поедая крендельки, когда Клауди не смотрела, — те самые крендельки, которые потом должны были окунать в фондю.

Пинни Лейн, обладавшая довольно мощным, но неуклюжим телекинезом, превращала различные блоки сыра в кубики, а Пеббл передавала своей сестре Мегаре буханки хлеба для измельчения. Мод расчленяла тыквы, а Тарниш смотрел на это с насмешливым ужасом. Каждый пони вносил свой вклад, за исключением Сумака, который обнимался с Бумер. Было приятно просто наблюдать за происходящим, и это не было слишком утомительно.

Одно из поленьев в костре затрещало, и Сумак навострил уши, приходя в состояние повышенной готовности. Некоторое время он прислушивался, приглушая звуки множества голосов, и хриплое потрескивание прожорливого зверя наполнило его удовлетворенным чувством тепла. Ему всегда нравился звук ревущего огня, потому что он ассоциировался с безопасностью. В диких землях Эквестрии огонь сдерживал тьму и таящихся в ней существ.

Ему пришло в голову, что чувствовать себя в тепле — это не просто сидеть у огня, а нечто гораздо большее. Звук костра почему-то согревал не меньше, чем ощущение тепла, а еще был визуальный элемент. Наблюдение за огнем действительно вызывало ощущение тепла, и в этом было что-то от веселых, ярких осенних оттенков пылающего оранжевого. Сумак был уверен, что здесь не обошлось без влияния света. Костер, не дающий света, не дающий обнадеживающего освещения, просто не будет таким теплым, так он считал.

Все вещи, большие и важные, были лишь маленькими деталями, которые работали вместе. Огонь — это не просто тепло, это опыт; это вид, запах, звук и все сопутствующие ощущения. В этом смысле, рассуждал Сумак, огонь очень похож на любовь, или дружбу, или что-то большое и сложное. Дружба — это целая куча мелочей, составляющих одно приятное целое, нечто большее, чем сумма частей.

Потянувшись мысленно, он взял блокнот и карандаш с лежащего рядом стола, раскрыл его и начал записывать свои мысли, хотя их было трудно выразить словами. Как определить, что такое огонь? Просто ли это что-то горящее? Он полагал, что так оно и есть, но это не совсем справедливо по отношению к огню, как и то, что два пони, знающие друг друга, не определяют дружбу, хотя ее можно описать именно так.

Он знал Пеббл, но знакомство друг с другом — это неполный итог их дружбы. Вместе они смеялись, плакали, смотрели в лицо смерти, падали с небес, делились секретами, рассказывали неловкие, неудобные истины и пришли к выводу, что вместе они сильнее, чем порознь. Сумаку, конечно, было трудно выразить все это словами, но он попытался. Карандаш царапал бумагу, он пытался придать своим мыслям форму и цель, но превращение мыслей в слова было особой, сложной магией.

Так было и с семьей; это было нечто большее, чем просто общая кровь и родство. Сумак напрягал ум, чтобы осмыслить такие большие мысли, но ему нравилось это напряжение. Семья — это совместный ужин, время, проведенное в непосредственной близости, и удовольствие от общего дела. Как и в случае с огнем, его определял опыт, и все эти мысли будоражили мозг молодого Сумака.

Ускользнув в свои мысли, он перестал ощущать суету на кухне, и по мере того как все больше слов заполняли страницу, Сумак уже не чувствовал себя так подавленным происходящим вокруг. Сам того не осознавая, он в перерывах между своими мыслями записывал, чем занимаются другие, например, как Клауди ругает Игнеуса за воровство кренделей или как Октавия и Пинки Пай по очереди потягивают бренди из бутылки из коричневого стекла.

Сам того не осознавая, Сумак нашел свое счастливое место.

— Тыквенное фондю с чеддером и пивом — мое, — объявила Мод властным тоном. — Окунайте в него на свой страх и риск. — Было не сразу понятно, шутит ли она, и на ее лице не было ни единого выражения, которое могло бы выдать ее настоящие чувства.

— Хорошо. — Тарниш поднял длинную вилку для фондю, чтобы привлечь внимание всех пони. — Единороги, будьте полезны и передвигайте горшочки с фондю. Если нужно, помогите тем, кто рядом с вами, окунать. Это не только приятная еда, но и упражнение в помощи друг другу, поэтому старайтесь помнить о нуждах тех, кто рядом. Не торопитесь и не обожгитесь.

Прислонившись к столу, Сумак наблюдал, как в его бокал наливают глинтвейн. Не много, но на пробу. От одного только запаха у него закружилась голова. Другой бокал, гораздо более высокий, был наполнен сидром со специями. Гоголь-моголь еще не подали, но Сумак ждал его больше всего.

В двух десатках сантиметров от него стояла эмалированная чугунная кастрюля, наполненная пузырящимся сыром, и он не был уверен, что захочет окунуть туда в первую очередь. Яблоки? Хлеб? Сушеные вишни? Крендельки? Слишком большой выбор ошеломлял, и он не был уверен, что хочет попробовать первым. Почувствовав мягкое прикосновение к своему боку, он повернул голову и посмотрел на Пеббл, которая сидела рядом с ним.

— Окуни для меня? — попросила она, и Сумак почувствовал, что его сердце заколотилось.

Почему он должен это делать?

— Конечно. — На полпути к ответу голос Сумака надломился и стал совсем пронзительным. В целом все это было довольно неприятно, и ему захотелось заползти под стол и спрятаться, а может, и умереть. Он наблюдал, как Пеббл неуклюже пытается наколоть на вилку толстый ломтик яблока, но почему-то не укололась, как он опасался. Это решило за Сумака, и он тоже выбрал ломтик яблока для своего первого макания.

Отсутствие Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн Сумак почувствовал, но сосредоточился на задаче. Подняв две вилки для фондю, он окунул яблоки в стоящую рядом кастрюлю и подержал их в расплавленном сыре, чтобы согреть. Пеббл почти опиралась на него, ее дыхание было тяжелым от предвкушения, и это не просто немного отвлекало. Бумер, примостившись на краю стола, лакомилась сушеной вишней.

Сосредоточенно поджав губы, Сумак поднял две вилки и позволил излишкам сыра стечь с уже приготовленных яблок. Он слегка встряхнул их, отчего крупные капли сыра плюхнулись обратно в кастрюлю, и, убедившись, что это безопасно, вернул лакомства обратно. Помня об опасности, он передал вилку Пеббл под углом, чтобы сыр не стекал по всей длине и не попадал на уязвимую щетку, обжигая ее.

— Спасибо, Сумак, — сказала Пеббл, держа длинную вилку для фондю над своей бледно-зеленой тарелкой.

— Не стоит благодарности, — ответил он, тоже держа свое яблоко с сыром над своей пастельно-голубой тарелкой.

Смело, но осторожно Сумак коснулся сыра кончиком языка, затем отстранился и начал дуть на него. Сыр был почти такого же цвета, как и он сам, имел дымчатый, скорее ореховый вкус, а небольшие вкрапления красного перца придавали ему праздничный вид. Охладив его за мгновение, он откусил кусочек, опасаясь обжечься, и втянул между зубами побольше холодного воздуха.

— Когда я вырасту, я буду есть фондю на ужин хотя бы раз в неделю, — заметила Пеббл, разглядывая свое яблоко, посыпанное сыром.

— Однажды, в Фэнси, мы с бандой…

Эти слова Тарниша мгновенно привлекли внимание Сумака.

— Мы ели фондю и обсуждали, каким маршрутом отправиться в следующий этап нашего приключения, и тут появился не кто иной, как доктор Кабаллерон и банда похитителей произведений искусства. Они просто приехали в наемных каретах и высыпали на улицу, намереваясь напасть на музей, который находился напротив кафе, где мы обедали. Доктор Джекфейс увидел Дэринг Ду, Дэринг Ду увидела Доктора Джекфейса, и тогда я услышал, как Доктор Джекфейс сказал: "Все, что могло пойти не так, как задумано, уже пошло не так". После этого началась драка.

— Тарниш, у тебя когда-нибудь была спокойная поездка за границу? — спросил Игнеус.

Подняв бокал с глинтвейном, Тарниш ответил:

— Нет. Ни разу.

— Так что же случилось с доктором Джекфейс? — Лаймстоун, которая держала вилку для фондю в своей щетке, наклонилась в предвкушении того, что скажет Тарниш.

— Забавно, но в художественном музее была выставка, посвященная доиндустриальной культуре минотавров. — Тарниш подцепил вилкой кусок хлеба и с дерзким размахом окунул его в фондюшницу Мод. — Там была коллекция наковален, очень декоративные наковальни в форме животных, таких как слоны и октомегацеросы…

Протянув копыто, Мод ловко отшлепала мужа за нарушение, а Лаймстоун жевала с открытым ртом, слушая Тарниша. Это заставило Клауди нахмуриться, и она махнула копытом в сторону дочери, чтобы выразить свое раздражение плохими манерами Лаймстоун.

— Нам с Винил пришла в голову блестящая идея — дать похитителям произведений искусства именно то, что они хотели. Мы отдали им наковальни. Даже после того, как они попросили нас остановиться, мы были щедры на наковальни, в соответствии с нашими великими эквестрийскими идеалами. Вот почему нас считают послами, когда мы отправляемся за границу.

Прикрыв мордочку копытом, Октавия на мгновение поперхнулась, что заставило Винил повернуться и обеспокоенно посмотреть на нее, но затем Октавия начала хихикать, делая все возможное, чтобы не допустить этого. Ее тело сотрясалось от смеха, который она не могла сдержать, и это заставляло ее уши подпрыгивать вверх-вниз при каждом неженском похрюкивании, которое она издавала.

— Однажды я видела октомегасероса, — сказала Пинки Пай, пока Октавия продолжала свою доблестную борьбу. — Большой. Очень большой. Гигантский. И какашки у него тоже очень большие.

— Пинки… — Клауди, и без того раздраженная Лаймстоун, теперь обратила свой материнский взгляд на розовую пони. — Пинки, тебе обязательно было это говорить?

— Ну, — Пинки глубоко вдохнула, чтобы оправдаться, — это правда. Зекора рассказала мне, что зебры берут какашки октомегасероса, запекают их в большой печи, как пирог, и превращают в кирпич. Потом они строят из этих кирпичей что-то, и то, что получается, становится супер-пупер прочным.

Вздохнув, Клауди сдалась и окунула кусок мягкого, жевательного кренделя в пузырящуюся кастрюлю с сыром. Закатив глаза, она скорчила гримасу, которая присуща всем побежденным матерям, и Сумак, после всего сказанного, начал смеяться. Рядом с ним Пеббл делала то же самое, и пока они вместе смеялись, Сумак откусывал от своего яблока, покрытого сыром.

Покончив с яблоком, Сумак попробовал глинтвейн, и от первого же глотка у него поплыла голова. Он вздрогнул от пьянящего вкуса, решил, что ему нравится, и выпил еще немного. После еще нескольких глотков он почувствовал себя отдохнувшим, и его тревога уже не казалась такой сильной. Воткнув вилку в очередную яблочную дольку, он удовлетворенно улыбнулся и погрузил ее в стоящий перед ним горшочек с фондю. Через стол от него Винил ухмылялась от уха до уха, а Октавия продолжала бороться с желанием хихикать. Когда Пеббл передала ему свою вилку, он без промедления взял ее и окунул вместе со своей.

От глинтвейна ему стало тепло, очень тепло, и Сумак подумал, не краснеет ли он. Ему показалось, что он покраснел. Все было хорошо, как будто ему не было никакого дела до всего на свете, и ему потребовалось дополнительное усилие, чтобы вытащить вилки из горшка с фондю. Он передал вилку Пеббл обратно, все еще думая о ней, и заметил, что большая толстая деревянная ручка вилки была такого же цвета, как и тарелка Пеббл. Его собственная ручка соответствовала цвету его тарелки, и это стало для него большим открытием, потому что раньше он этого не замечал.

Немного вспотевший, с бешено колотящимся сердцем, Сумак был просто переполнен любовью… и смелостью. Такой смелостью, безоговорочным мужеством. Моргнув один раз, он потратил немало усилий, чтобы повернуться лицом к Пеббл. Его тело, и без того медлительное и неповоротливое, казалось еще более отрешенным, чем обычно, когда он наклонялся в сторону Пеббл. Кобылка рядом с ним была такого же восхитительного цвета, как и темное шоколадное фондю, и вообще Сумак очень любил шоколад, теперь, когда он регулярно получал его в качестве лакомства.

— Ты дышишь на меня, и от тебя пахнет, — сказала Пеббл Сумаку, бросив на него настороженный взгляд.

— Ты милая.

— Сумак…

— Эй, как долго ты варила глинтвейн? — спросила Клауди, прервав Пеббл.

— О… тьфу! — Пинки фыркнула и пренебрежительно махнула копытцем. — Мы с Октавией никогда не доводили его до кипения, чтобы выварить алкоголь. Так оно вкуснее. Мне тогда показалось, что это хорошая идея… Почему ты спрашиваешь?

Сумак не обратил внимания на ответ Клауди, и теперь Пеббл была в его неуклюжих, но жадных объятиях. Горячий и возбужденный, он дышал в ее трепещущее ухо и наслаждался ее необыкновенной мягкостью, которая притягивала его так, что невозможно было объяснить. Отбросив все свои запреты, он прижался к ней и чмокнул в щеку, на которой осталась блестящая слюна, когда он отстранился. Пеббл, застывшая в ужасе, не шевелилась, а сидела, держа в щетке вилку для фондю с яблоком, нанизанным на конец.

— Фу! — Пеббл каким-то образом преодолела чары и смогла моргнуть. — Почему никто не спас меня?

Все еще удерживая свой маленький бокал, наполненный глинтвейном, Сумак выпил его до дна, прежде чем взрослый смог спасти его от самого себя. Теперь он чувствовал себя прекрасно и, удовлетворенно вздохнув, принялся грызть сырое яблоко, покачиваясь из стороны в сторону на своем сиденье. Рядом с ним Пеббл вытирала щеку передней ногой, а ее лицо становилось все темнее и темнее.

— Тарниш… пока мы все в хорошем настроении… — Клауди повернулась в кресле лицом к зятю, и что-то в выражении ее лица заставило Сумака насторожиться. — Есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить.

— О чем, Клауди?

— Тарниш… Я хотела бы знать, как ты смотришь на то, чтобы выйти замуж за Лаймстоун…

Чувствуя приближающуюся гибель, Сумак потянулся за стаканом сидра с пряностями, когда ужин взорвался хаосом…