Абсолютно серый

3. Он заставит вашу душу молить о свете

Дарлинг Дарк снова запела, и Дим Дарк, пробираясь между деревьями, слышал ее песню. У его семьи были характерные голоса — носовые, из-за тонких, точеных морд, и хотя Дарлинг не была оперной певицей, он всегда находил утешение в ее пении. Но сейчас было не время для пения, потому что он пытался подкрасться к зебре, которая использовала плохое худу, чтобы сделать марионетки из мертвого скота.

И цыплят.

Деревья вокруг него раскачивались, извивались и танцевали под голос Дарлинг, раскачиваясь взад-вперед, заставляя низко висящий туман клубиться вокруг их корней. Из тумана поднимались пукас — призрачные пони, которые то появлялись, то исчезали вокруг Дима. Почти все они были похожи на Дарлинг, но некоторые — на Десире.

Убил ли он ее?

Он не знал.

Он не знал, и это было плохо.

Не знать было хуже всего.

Усилием воли он сокрушил тело матери, раздробил и переломал ее хрупкие, похожие на птичьи, кости, а потом оставил ее. Он был почти уверен, что она мертва, но его мать обладала могущественной магией. Несомненно, она предусмотрела множество вариантов, чтобы защитить себя от безвременной смерти. По крайней мере, ему хотелось в это верить. В это было легче поверить, легче поверить в предполагаемую неуязвимость матери, чем в то, что она могла умереть.

Нет, его мать не была дурой, она была наделена силой. Десире знала, как расширить естественные границы, как подтолкнуть тело от естественного к сверхъестественному, и она сделала это с ним. В этой семье недостаточно было просто родить жеребенка, нет… созидание продолжалось и вне утробы матери. Первые четыре года своей жизни он сосал материнские соски, пока она употребляла всевозможные эликсиры, зелья, алхимические снадобья, фокусирующие вещества и реагенты, усиливающие магию. Все это проникало через ее тело, через ее соски и с молоком матери попадало в его хрупкую плоть, навсегда изменяя его.

Под руководством матери Дарлинг сделала бы то же самое, как только она бы ожеребилась, и цикл продолжился бы. Дарки были таким же продуктом алхимии, как кровосмешение и магия. Да, Дим многое узнал об инцесте с тех пор, как покинул Темный Шпиль, и с каждым открытием, с каждым пониманием его ужас расцветал заново, превращаясь в сад темных и страшных наслаждений.

Пукасы издевались над ним, дразнили его, многие из них теперь носили лицо его матери. Они были молоды, красивы, желанные Дарк Десире, но на его глазах увядали, старели, покрывались морщинами, становились старухами, жалкими, отвратительными каргами, сморщившимися до великолепного состояния отвращения. Вместе с пением Дарлинг теперь слышался пронзительный издевательский смех, а пукасы танцевали вокруг его ног, вдоль живота, дразня и щекоча пах.

Мать придала его пенису форму, как это было принято в семье Дарков. Сейчас, когда вокруг него кружились многочисленные призраки матери, он смутно помнил, как его формировали. Специальные крепления, в которых он спал, растягивали его, а в часы бодрствования вокруг его члена завязывались тугие, стягивающие ленты, связывающие его, формирующие его, придающие ему форму, пока он не стал соответствовать семейному идеалу. Теперь у него был великолепный длинный, тонкий член с широкой головкой. Его устрашающий орган теперь по форме напоминал бокал для мартини или, возможно, купе, с тонкой, изящной ножкой и широкой, изящной, почти чашеобразной, расклешенной головкой.

Темное совершенство было нелепым стандартом.

В окружении призраков, слушая, как призраки его сводной сестры поют, гармонируя друг с другом, пульсирующая эрекция Дима шлепалась о его живот, пока он следовал по серебряному шнуру к его источнику. Первобытная магия, заключенная в мелу, в соли, пела в его мозгу, заставляя нейроны, пропитанные тауматургией, трепетать на той же частоте, что и земля.

Деревья расступились, открыв дорогу на болотистую поляну — низкую землю возле видневшегося вдали хребта. Посреди болотистой поляны, стоя на грязной, болотистой земле, находилось стадо коров-зомби. Дим некоторое время смотрел на них, его зрачки колебались, и он видел серебристые астральные шнуры, тянущиеся в направлении хребта.

Здесь существовало плохое дзюцу, плохие вибрации. Некоторые деревья здесь имели странные, мерцающие ауры, а из астрального спектра торчали нити болезненного, тошнотворно-желтого света. Магия в этой местности прокисла, как молоко, оставленное на солнце. Пить ее, принимать ее было безрассудством, но Дим пил из глубины испорченной, оскверненной магии и черпал в ней силу.

— Зерно, — простонала одна из коров-зомби, копошась в грязи.

— Ты что, блядь, реально? — спросил Дим, приближаясь, и его копыта захлюпали по грязи.

Коровы смотрели на него гнилыми, молочными глазами. Из их пещерных ноздрей стекали слизистые сопли, и Дим не мог не думать о зевающих, возбужденных, ожидающих, стекающих вульвах, которые раскрываются, как прекрасные розы, в надежде на солнце. По крайней мере, он полагал, что розы именно так и поступают, но не мог представить, чтобы что-то на самом деле хотело быть поцелованным солнцем.

Сердце билось в груди, и он чувствовал, как под кожей ползает целая армия пауков. Неведомые жуткие твари скользили по его члену, заставляя мышцы паха трепетать и спазмировать, пока он полузабыл-полуощутил, как язык Дарлинг пытается привести его в состояние возбуждения.

— Зерно, — пробормотала корова, пока длинный плоский червь, похожий на ленту, выползал из одного уха, спускался по морде, а затем поднимался в одну ноздрю и исчезал из виду.

— Неприятно, — заметил Дим осипшим шепотом, а потом подумал о неживых коровах. Вздувшийся, наполненный газами кошмарный скот может взорваться, разбрасывая червей и личинок, как конфетти. Это были бомбы для вечеринок, а Дим не был готов к ним, совсем не был готов.

— Ублюдок, — обвиняющим голосом произнесла одна из коров.

Что-то в организме Дима обиделось на этих неживых копытных, и его чувства начали предавать его. Он начал чувствовать то, что видел, а видел он тухлых коров-зомби. Из-за этого его зрение затуманилось, все расплылось, как будто он смотрел на мир сквозь тонкую пленку слизи. Хуже того, он начал ощущать запахи, и его рот наполнился гнилостным, металлическим привкусом говядины, пропитанной злом, который вызывал электрические покалывания под языком. Пока слюнные железы выдавливали в рот оскверненную жидкость, слух перешел на магическое чувство, еще больше запутав его. Все шесть его чувств предали его, и он был полон ненависти к себе.

Более слабые пони в таком состоянии могли бы сойти с ума или даже покончить с собой, но только не Дим. Он держался, перенося неудачный трип так, как мог только он, и все это время призрачные формы его сводной сестры продолжали петь в гармонии, а армия призрачных теней в виде его матери охаживала его идеальный, безупречный, достойный Дарка пенис.

— Я — великое множество вещей, — сказал Дим, его голос дрожал и колебался, ноги шатались. — Я много чего умею, но я не ублюдок. Хе-хе-хе-хе… ху-ху-ху-ху. — Все вокруг него было окружено темными, зловещими радугами, которые мерцали, переливались и поблескивали, открывая темный спектр, который мало кто мог видеть.

Все нити сходились в расщелине влагалища на хребте впереди. Дим мог видеть, как оно трепетало в лунном свете, подмигивая ему, приглашая войти. Да, трещина приглашала его внутрь, пора было возвращаться, откуда он пришел, из темной и страшной утробы. Сверчки и лягушки в болоте звучали как мрачные скрипки, целая заунывная струнная секция, посланная сопровождать его, оркеструя его падение в безумие.

— Я превратился в носорога, приносящего скромные неудобства, — сказал Дим, выплевывая слова через онемевшие губы. Он начал произносить заклинания, готовясь, и с каждым актом магических усилий часть отравляющих веществ в его крови сгорала, очищая разум и обеспечивая незначительный прирост ясности. — Я трахну тьму своим рогом, да, конечно.

Преувеличенно твердой походкой он направился к темной расщелине скалы, готовый к битве со злом.

Впереди в пещере виднелся желтый отблеск костра, но он не годился. Нет, свет будет нежелателен для того, что последует дальше. Осторожно пробираясь вперед, держа свое хрупкое тело далеко-далеко от опасности, Дим осмотрелся и оценил свою жертву. Свою невежественную, безнадежную, слабоумную жертву.

В задней части пещеры, на возвышении, вылезшем из грязи, зебра устроила себе логово. В центре стоял грубый деревянный стол, а на столе лежала наполовину законченная книга. Книга была переплетена в кожу, а ее страницы — в пергамент, сделанный из шкур животных. Чернила были сделаны из черной смолы и крови, смешанных с различными алхимическими реагентами. Деревянный стол блестел от странной влаги, возможно, спермы, а может, и чего-то другого, столь же неприятного.

Кто-то пытался заключить сделку с тьмой, и Дим пожалел его.

Зебра была заблуждающейся, полубезумной дурой, и не более того. В пещере на витых деревянных подставках стояли восковые чучела, и от них тянулись серебряные нити к дзюцу-зомби снаружи. Не настоящим зомби, а дзюцу-зомби, тела которых оживлялись с помощью воли и извращенной магии. Это едва ли можно было назвать некромантией. Это была тщетная, жалкая попытка быть темным и на грани.

Значит, зебра хотела получить награни-зование? В этот вечер Дим чувствовал себя милосердным. Пришло время объявить занятия в школе, и для начала нужно было выключить свет. Мысленно Дим коснулся факелов и свечей в пещере; теплый желтый свет погас, и они излучили темноту. Разумеется, зебра начала кричать, и Дим телепортировался, сосредоточившись на звуке.

Он появился прямо рядом с зеброй и принялся за работу, парализуя свою жертву, как школьная учительница паучиха, держащая класс в своей паутине. Телепортация очистила его разум и кровь от некоторых субстанций, которые он проглотил, и мысли стали более ясными и сосредоточенными. Вокруг царила непроглядная тьма, но в глазах мелькнул слабый намек на цвет — серый, и это его порадовало.

— Добрый вечер, зебра, — сказал Дим своим аристократическим голосом. — Ты, наверное, заметил, что все вокруг потемнело, и ты не можешь пошевелиться. — Он моргнул и почувствовал, как его ресницы на мгновение прижались друг к другу. Они разошлись, скользнув друг по другу, и он открыл глаза, ощутив восхитительное, дразнящее чувство.

— В такой ситуации кто-то из пони, возможно, будет лгать тебе, рассказывая о мощном заклинании паралича, которое он наложил. Я не такой лжец… Я сделал большее с меньшим… то, что ты испытываешь, благодаря простому биологическому трюку. Да… Я отключил различные нервные центры в твоем теле, оставив тебя неподвижным и неспособным двигаться. Магический минимализм — это то, в чем мы с матерью не сошлись во мнениях, видишь ли. Хотя я и способен на сильную магию, она утомляет. Паралич, который ты испытываешь, требует минимальных усилий с моей стороны, лишь немного сосредоточенного применения электричества и знания биологии.

Зебра заскулила, его рот был слишком парализован, чтобы говорить.

— Молчи, зебра, говорит твой инструктор. — Дим прочистил горло, и действительно, его голова немного прояснилась. А вот для зебры все становилось интересным. Порывшись в седельной сумке, он достал маленький стеклянный пузырек с диэтиламидом лизергиновой кислоты, вытащил пипетку и капнул немного в ухо зебры. — Ты можешь почувствовать легкое ощущение безумия, — предупредил Дим, снова закупоривая пузырек и убирая его в седельную сумку. — Ты кажешься мне слабовольным. Это не пойдет тебе на пользу, мой ученик.

Вдохнув и выдохнув, Дим приготовился к уроку. Эту глупую, неразумную зебру нужно было напугать, чтобы она больше никогда не сбивалась с пути. Дыхание зебры участилось, и чувства Дима подсказали ему, что любопытная жидкость, льющаяся в ухо, начинает действовать.

— Ты стремишься черпать силу из тьмы… — Дим говорил медленно, растягивая слова, и в его собственных ушах они звучали так, словно пластинка проигрывалась на половинной скорости. — Ты обращаешься с силами, которых не понимаешь, и, что еще хуже, делаешь это при горящем свете. В настоящей темноте у тебя нет возможности даже прочитать книгу, которую ты создаешь. Я знаю, что за безумие ты пишешь, я чувствую каждое бессмысленное слово, даже сейчас. Я видел их во тьме, которую ты пережил.

Зебра испуганно булькнула.

— Ты сделал глупое предположение, что во тьме сила ждет тех, кто ее ищет, — продолжал Дим, и голос его растягивался, как ириска. — Это приманка, ловушка, тьма пожирает и поглощает тех, кто в ней не желанный гость. — Когда диэтиламид лизергиновой кислоты начал действовать на разум зебры, подавляя ее волю, Дим проник внутрь, заставив себя войти в его сознание.

— Ты пытался договориться с тьмой, но при этом не выключал свет, чтобы защититься от нее. Я… Я родился во тьме. Это мое право по первородству, мое наследство, моя тезка. Я вырос во тьме и был сформирован, чтобы соответствовать идеальным стандартам тех, кто обитает во тьме. Сейчас, мой ученик, я покажу тебе множество ужасных вещей. Готов ли ты? А разве это важно?

Дим рассмеялся — жуткий звук, эхом отдавшийся в непроглядной черноте, — и начал проецировать себя в сознание галлюцинирующей зебры. Он стоял рядом с полосатым собратом, одновременно жалея и ненавидя его. Наклонив голову и дыша зебре в ухо, он пустил в ход свою магию.

— Я родился в кромешной тьме, как и положено в моей семье. Пони боятся темноты, и не зря. В нас заложены инстинкты, которые толкают нас к свету. Когда меня толкали из одной темноты в другую, когда я переходил из материнской утробы в затемненную комнату, я плакал, как это делают все новорожденные. Я родился, я плакал, и меня не утешали. Видишь ли, меня оставили в той темной комнате.

— Оставшись в темной детской, я плакал, плакал и плакал. Мне не предлагали ни утешения, ни ласки, ничего. Мне разрешили сосать, чтобы прокормиться, но только осторожно, контролируемо, через средство, которое не давало ни утешения, ни тепла от моей матери. Так я просуществовал несколько недель, первые несколько недель своей жизни. Так продолжалось до тех пор, пока инстинкт не был погашен, подавлен, удален из меня, что позволило мне избавиться от этой вопиющей, оскорбительной слабости.

— Только тогда, после того как я прекратил свое жалкое, убогое мычание, моя мать начала осыпать меня лаской. Только после того как я принял свое наследие, свое право по рождению, мать назвала меня своим сыном, и с этого момента я постоянно находился рядом с ней. Когда, наконец, зажгли единственную свечу, я зарыдал, умоляя вернуть меня в темноту. После того как я обрел комфорт в темноте, свет стал для меня источником дискомфорта.

В состоянии, похожем на сон, подключившись к сознанию зебры, Дим нагнетал яркие мысленные образы жеребенка, оставленного в темных яслях, оставленного визжать, кричать, выть до состояния изнеможения и коллапса. Зебра, конечно же, отпрянула, но Дим заставил образ закрепиться. Наклонившись ближе, он прикоснулся губами к мягкому бархату уха зебры.

— Вот с кем ты стремишься заключить сделку, — прошептал Дим, вливая свои слова прямо в сознание зебры. В воздухе разлилась вонь мочи, за которой последовал аромат фекалий. Он чувствовал, как бьется сердце зебры через их общую связь — в ритме стаккато с синкопированием.

— Прошли годы, прежде чем я впервые увидел солнечный свет — я описался, когда решился выйти на улицу и столкнулся с ним. Меня высмеивали и стыдили за мою реакцию, насмешки и издевательства были беспощадны, моя семья не проявляла доброты, и их слова пробирали меня до костей. Я видел солнце еще несколько раз, но, как и все остальные пони в моей семье, отступил обратно во тьму, и долгие годы я оставался там, где меня ждали.

— Я снова увидел солнце лишь спустя более десяти лет, когда бежал из дома, но тогда было уже слишком поздно. Солнце знало, что я злобное, богохульное создание, оно ослепило меня, оно сожгло меня, оно наказало меня за само мое существование. Этого ли ты хочешь, маленькая зебра? — Теперь Дим проецировал боль, панику и мучения своих первых шагов на свет в тот роковой день. Он вогнал это внутрь грубым, небрежным толчком, точно таким же, как и в изящную, восхитительную попку своей сводной сестры.

Каким-то образом зебра преодолела свой паралич и закричала, издав ужасающий вопль. Диму стало жаль зебру, в его сердце разгорелся крошечный огонек жалости. Выйти на свет было мучительно, и ни одно существо не должно испытывать такой ужасной участи. Закрыв глаза, Дим продолжал изливать свою боль, свои мучения прямо в разум зебры, устанавливая новые связи, и за считанные мгновения создал ассоциации, на создание которых естественным путем ушли бы годы воспитания.

Никогда больше зебра не сможет выносить темноту и останется на свету, боясь того, что может сделать темнота. Открыв глаза, Дим увидел любимый слабый серый оттенок, который существовал в полной темноте, — его счастливое место, место, где его приучили быть счастливым, испытывать радость, находить утешение и комфорт. Внушение было сильной, страшной вещью, и Дим только сейчас начал понимать, что с ним сделали.

— У каждого из нас есть свое место в мире, маленькая зебра, — сказал Дим, шепча успокаивающие слова на ухо испуганной зебре. — Мне место во тьме, а тебе… тебе место на свету. Это естественный порядок вещей. Нельзя идти туда, где не видно, нельзя идти туда, где слеп. Поэтому как свет ослепляет меня, так и тьма ослепляет тебя. Это определенные границы естественного порядка вещей.

Ослабив свою магию, в пещере появился крошечный намек на свет, и Дим отпустил зебру, которая рухнула на пол, упав в собственные нечистоты. Зебра всхлипывала, закрывая лицо, пытаясь укрыться от Дима, который стоял над ней. Повернув голову, Дим сфокусировался на книге, в которой было свое собственное пламенное астральное присутствие.

В книгу было влито много зла, она была сосудом зла. Слова, письмена, они несли в себе идеи, а идеи были очень опасны. С идеями некоторые вещи обретали концепцию, а с нечистой магией они могли заразить разум. Буквы, написанные кровью, были ядом, который вливался через глаза в разум. Книга несла в себе следы некромантии зебры и обладала желанием насылать ее на других.

Книга была достаточно осведомлена, чтобы попытаться искусить Дима, призывая его перелистать ее страницы, прочитать своими физическими глазами то, что было доступно, — безумные, несколько бессвязные каракули некрофильной зебры. Ее нужно было сжечь, и Дим предоставил бы констеблю эту услугу бесплатно.

— Одного я не понимаю, маленькая зебра, — сказал Дим, пока зебра в беспамятстве причитала и выла. — Создание дзюцу-зомби… коров я могу понять, но как, твой член настолько мал, чтобы трахнуть курицу? — Сбитый с толку единорог с отвращением покачал головой. — Ты должен наполнить их спермой, чтобы дать им жизнь, да? Я не понимаю, а ты не в состоянии мне это объяснить. Очень жаль.

Потянувшись разумом, он начал разрушать астральные связи одну за другой, разрывая серебряные нити, идущие от воскового чучела к ожившей плоти. Это была базовая некромантия, самая мерзкая, отвратительная, сексуальный некромантический акт. Прорицание через общение с мертвыми телами, наполнение их жизнью, сущностью, семенем, а затем приглашение нечистых духов поселиться в оскверненном теле в надежде, что эти нечистые духи поделятся своими секретами.

Снова наступило время темноты. Дим погасил факелы, фонари и свечи, погрузив пещеру во тьму, и зебра завыла в абстрактном ужасе. Убедившись, что все источники огня потушены, он начал колдовать над водородом, вытягивая его отовсюду, наполняя комнату его высокой концентрацией. Книга сгорит, как и восковые чучела, теперь, когда связи были разорваны. Вся нечисть будет очищена, сожжена, как только он воспламенит все увеличивающуюся концентрацию газообразного водорода.

— Пойдем, маленькая зебра, я отведу тебя обратно к свету и цивилизации, урок окончен. — Сказав последние слова, Дим подмигнул, исчезнув из одного места, чтобы снова появиться в другом, в данном случае далеко за пределами пещеры, в безопасном месте. Потянувшись разумом, он коснулся облака водорода и поджег его, заливая пещеру сильным пламенем и поглощая ужасную книгу, убивая младенческое зло, еще не выросшее, чтобы достичь своей нечестивой, дьявольской окончательной формы.

Он не мог не думать о том, что, возможно, кто-то из пони должен был сделать то же самое для него.

Примечание автора:

Это нужно было написать, это сводило меня с ума. И это очень, очень короткая история, скажу я вам.