Другой конец

Другой конец

Быстро написано. Некачественно, не вычитано.Вот так вот.

— Солнышко, отойди в сторонку и отвернись. Это зрелище явно не для твоих глаз.- Я обращаюсь к маленькой флаффипони-пегаске ярко-оранжевого цвета, стоящей чуть позади меня.

— Папоська будет девать дяде бобоськи?- С интересом спрашивает она, снизу вверх глядя на меня своими большими невинными глазами.

— Да, причём большие. Очень большие,- отвечаю я,- И, если можешь, заткни ушки.

— Ховошо, папочка. Вубвю тебя.

— А я тебя.- Я провожаю пони взглядом, следя, чтобы она всё сделала правильно.

Скутафлаффи приподнимается на задние копытца, обнимает меня за ногу и, проворно перебирая своими крохотными лапками, отбегает в высокую, скрывающую её до середины роста, траву, где плюхается на круп. Сочные зелёные стебли качаются прямо перед её носом и флаффипони, не удержавшись, открывает рот, высовывает свой розовый язычок и осторожно облизывает один. Но, судя по скривившейся мордочке пони, стебель совсем невкусный. Спохватившись и вспомнив мои слова, Скутафлаффи разворачивается спинкой и старательно пытается закрыть свои мохнатые ушки, но ножки пони коротковаты, и у неё ничего не выходит.

— Папоська, я не могу. — Оглядывается она, и я слышу нотки искреннего сожаления в голосе флаффи.

— Не расстраивайся. Знаешь что, тогда просто напевай песенку. Помнишь, мы недавно учили: «От улыбки…»

— Пво Квофку-енота?- Пони просто светится счастьем.

— Умница,- улыбаюсь я,- да, про Крошку-енота.

Она отворачивается, и я слышу, как пони тихонько начинает петь детскую песенку, которую она услышала по телевизору. «От увыбки станет вфем фветвей, от увыбки ….» Маленькое чудо. Как ребёнок. Чистый, невинный и очень доверчивый. Их вывели как игрушку. Дорогую живую игрушку для детей. Интеллект трёхлетнего ребёнка, речь, гипоаллергенный мех, жажда общения и игр. И абсолютная безопасность. Они были неспособны причинить человеку вред. Поначалу бывшие показателем престижа и статуса, флаффи постепенно вышли из моды. Хрупкие и чувствительные, они, требовавшие особого ухода, стали ненужными. Слишком много хлопот, слишком часто умирают. Но пони быстро размножались, и вскоре любой желающий мог завести пушистопони, и даже не одного. «Ведро жеребят — пятьдесят рублей»,- зло шутили продавцы, и это почти было правдой. Они продолжали быть игрушками, но уже для взрослых. Флаффипони использовались в самых жестоких и извращённых фантазиях. По закону, конечно, это было запрещено. Но много ли у нас людей, наказанных за насилие над животными? Никто ведь не следит, как вы обращаетесь, например, со своей кошкой. Всё это делалось за закрытыми дверьми. Все знали, но всем было безразлично. А они, беззащитные и покорные, любили своих мучителей. Любили до последнего вздоха. Не могли иначе.

Я нашёл Скут в парке. Озябшая от утреннего холода ранней весны, поникшая и запуганная, она, тихонько чихая и шмыгая носом, сидела в траве под скамьёй. Оранжевая шерсть покрылась пятнами высохшей грязи, в спутанной гриве висели шарики прошлогоднего репейника, к правому боку прилипла жвачка. Заплаканная чумазая мордочка была измазана зелёным — она пыталась насытиться ещё редкой молодой травой. Видимо, получилось плохо. Когда я взял пони на руки, это был скелет в подушке меха. Сама ли она сбежала, или её оставили, я не знаю. Если сама — явно не от хорошей жизни. Если оставили — стала ненужной, и тогда жизнь на улице оказывалась не самым худшим вариантом. Флаффипони нуждаются в общении так же, как в пище и в воде, без него они могут впасть в депрессию и умереть, как бы странно это ни звучало. Пегаска легко пошла на контакт, стоило лишь мне сказать, что я не причиню ей вреда. Сколько я себя помню, у нас в доме всегда были животные. В разное время это были кошки, собака, попугаи, крыса и рыбки. Закутав пегаску в шарф, я отнёс её домой. Уже там, после стрижки колтунов и купания, вызвавшего приступ паники, во время расчёсывания шёрстки я заметил на её коже длинные тонкие шрамы от порезов, похоже, нанесённых бритвенным лезвием. Некоторые были ещё совсем свежие, флаффи вздрагивала и попискивала, когда я нечаянно касался их. После расчёсывания и обработки свежих ранок зелёнкой, пони впервые за несколько дней наелась досыта наспех приготовленным фруктовым салатом, осторожно забралась ко мне на колени и уснула, довольная и усталая. А я всё перебирал и перебирал её оранжевую густую шёрстку, отыскивая новые следы прошлых издевательств на её исхудавшем тельце. Сломанная и неправильно сросшаяся передняя правая ножка. Не видные из-за меха, зажившие рваные раны на ушках, следы ожогов, маленькие и круглые, как от сигареты. Я не знаю, кем нужно быть, чтобы так издеваться над беззащитным существом. Пони мирно посапывала на руках, и только иногда несильно взбрыкивала ножками и трепетала крохотными крылышками, как будто начинала бежать. Ночлег я ей устроил в большом пластмассовом тазу, выстелив в нём шерстяное солдатское одеяло.

Шли дни, флаффи выздоровела и поправилась. Резвая и весёлая, она могла целыми днями носиться по квартире. Из-за длинной шерсти, почти скрывающей её ножки, казалось, что это меховой шар, перекатывающийся из комнаты в комнату. Я дал ей новое имя, и казалось, что она забыла прежнего хозяина. Лишь иногда, лёжа на руках, Скутафлаффи, словно что-то вспоминая, тяжело вздыхала и крепче обнимала меня своими маленькими лапками. Довольно смышленая, ласковая пони не доставляла никаких проблем, чистенькая и ухоженная, она, видимо наученная горьким опытом, быстро привыкла к лотку и никогда не пакостила. Старалась, по крайней мере. Она провожала меня на работу и встречала после. Пони чутко чувствовала настроение, и если я приходил уставший, не шумела и не докучала с играми, лишь с моего молчаливого согласия забиралась на колени, как в первый день, и клала голову под ладонь. Ей, соскучившейся за день, любое внимание было в радость. В выходные, если это было возможно, она не отходила ни на шаг. Скут любит музыку. Любит песни французских шансонье. И рисовать. Она начала делать это в подражании мне. Если я давал ей бумагу, пони с удовольствием малевала восковыми карандашами, держа их во рту. Пегаска заменила ребёнка, которого у меня никогда не будет.

В первый раз после того, как я нашёл её, мы вышли на вечернюю прогулку, до этого она видела улицу лишь с балкона квартиры, когда я поднимал её на руки. Мы идём туда, где нет людей, в заброшенную часть большого парка. Радостно попискивая и бормоча под нос о чём-то своём, пони, описывая круги, бегала вокруг меня. Но вдруг внезапно остановилась, замерла, опустила ушки и прижалась к земле. Не сводя глаз с мужчины, одиноко идущего по дорожке, Скутафлаффи медленно подползла и прижалась к моей ноге. Когда я поднял её на руки, оказалось, что пони колотит дрожь. Она продолжала смотреть и не сводила с него взгляд, поворачивая голову вслед движению человека. Ошарашенный, я не сразу понял.

— Это он, твой прежний папочка?

— Пвохой, он пвохой,- Скутафлаффи уткнулась носом в отворот куртки,- Монств. Обижав.

— Больше он никогда не обидит тебя, я обещаю,- Я глажу пони по спинке и мои пальцы тонут в мягкой шёрстке,- Успокойся. Хочешь, вечером приготовим спагетти, как ты любишь?

— Хотю. — Пегаска выпрямляется, с объятиями кидается мне на шею, и я чувствую, как часто бьётся её маленькое сердечко.

По дороге домой мы заходим в супермаркет. Я сажаю флаффи в продуктовую тележку и мы, объезжая торговый зал, закупаемся едой. Скут встаёт на задние ножки, свешивает передние за борт проволочной корзины тележки и, расправив крылышки, представляет, что летит. Беззаботный радостный смех наполняет зал. Дома я готовлю капеллини с тофу и пармезаном. На десерт будут запечённые яблоки в мягкой карамели. Пони, ёрзая, сидит за высоким детским стульчиком для кормления и следит за процессом готовки. Я веду себя так, будто ничего и не произошло там, на прогулке. Когда готовые спагетти немного остывают, я перекладываю их на тарелочку, добавляю туда нарезанное яблоко, и вместе с персиковым соком в стаканчике-непроливайке ставлю перед пони. Её прежний хозяин не выходит у меня из головы. Что, если это не он. Может, ошиблась? Нужно будет проверить. Я найду его, и что? Что дальше?

— Папа, наевафь,- Держа стаканчик копытцами, пони допивает свой сок и отодвигает тарелочку с недоеденным яблоком.

Я достаю протягивающую ко мне копытца пегаску из стульчика и несу в ванную, где умываю её мордочку. Скут фыркает носом и ловит капли воды высунутым язычком. Когда я опускаю её на пол, пони с задорным визгом несётся в зал, где, наступив на пульт, включает телевизор.

Несколько дней подряд я выхожу по вечерам и иду туда, где мы встретили того мужчину. Иногда я вижу его, иногда нет. Он появляется в разное время, с интервалом в полчаса. Наверное, возвращается с работы. Идёт через парк. Удобно. Здесь почти никто не ходит. Но мне нужно точно убедиться, что это он. Через неделю наблюдений я вновь выхожу со Скутафлаффи на прогулку. Проходит немного времени и он, наконец, появляется. Весело насвистывая, мужчина, раскачивая, несёт клетку, до половины закрытую тёмной тканью. С пегаской в руках я выхожу ему навстречу. Мужчина видит её, с сомнением прищуривает глаза, но, когда мы пересекаемся, узнаёт пони, и его лицо осклабляется в улыбке. Он ставит клетку на асфальт и обращается к Скут.

— О, так вот ты где, маленькая дрянь. Я думал, что ты уже сдохла. А я ведь скучал. Эй, ты. Как она тебе? Ты тоже веселишься с ними, да? Я сменил уже нескольких. Они так забавно пищат и умоляют: «Папа-папоська, не надо». Умора. Вот несу ещё одну, накачал её транквилизаторами.- Приподняв ткань на клетке, он кивает на спящую в ней маленькую серебристую единорожку.

Ясно, это точно он.

— Солнышко, отойди в сторонку и отвернись….

— Солнышко? Песенка? Люблю? Парень, да ты кретин….- Поставив клетку на асфальт он за чем-то лезет в карман.

Мужчина не успевает договорить. Страшный неожиданный удар в челюсть опрокидывает его. Не давая подняться, я прижимаю человека к земле, коленями вставь на грудь, и в ярости, не разбирая, наношу удары в шею и лицо. Наконец, я встаю. Мои кулаки с содранными в кровь костяшками, кровоточат и саднят.

— Мужик, ты чего??? Э-э-э, остановись. Ты чего!!! За что?- Хрипит лежащий на асфальте. Сплошной синяк вместо лица. С заплывшим глазом и разбитыми, опухшими губами вокруг раззявленного, искривлённого от боли рта. Рассечённый и свёрнутый набок нос. По его подбородку, смешавшись со слюной, течёт кровь. Он сплёвывает и на асфальте остаются белеть осколки зубов. Человек пытается ползти назад, отталкиваясь ногами. Его единственный глаз расширяется от ужаса, когда спиной он натыкается на бордюр дорожки. Пытаясь защититься, мужчина поднимает руки со скрюченными, неестественно вывихнутыми пальцами. Из-под сломанных и ободранных об асфальт ногтей сочится кровь.

— Ты что? За вот эту? Из-за этого куска дерьма, из-за кучки меха?!!! Она всё равно ничего не понимала. Да я тебе таких сотню принесу. Отпусти!!! Она не человек, опомнись. Мы же не звери. Брат… Пощади…-Силясь, каркает он.

— Не брат ты мне, выродок…

«…и она не вас к тебе ефё вевнётся…»- доносится до нас тихий детский голосок.

Наклонясь, я подбираю валяющийся рядом обломок бордюрного камня и опускаю его на голову мужчины. Раздаётся противный хруст и из проломленной раны толчками льётся ярко-алая кровь. Он всхрипывает последний раз и затихает. Мёртв. Странно, я не чувствую жалости или сострадания. Лишь отвращение. Словно убил насекомое. Мерзкое насекомое, таракана. Подобрав клетку, я направляюсь к пегаске, терпеливо сидящей в траве.

— Всё, Скут. Больше никому и никогда он не причинит вреда. Идём домой.

Сахар.

По желаниям трудящихся запиливаю хэппи-энд. Банальный и сопливый, но уж какой есть.

Скут. Неиссякаемый источник жизнерадостности в облике маленькой оранжевой флаффи-пони.

Пегаска живёт в квартире уже полгода и прекрасно выучила все мои привычки. Утром, ровно за десять минут до того, как прозвенит будильник, она просыпается и неслышно забирается ко мне в постель. Скут пробирается к подушке, топчется по ней, устраиваясь поудобней, тихонечко сопит и горячо дышит мне в ухо, а потом своим нежным голоском старательно начинает декламировать: «Утво квасит невным цветом стены двевнево Квемвя, провыфыпаефа с ваффветом вфя Фоветфкая Вемвя…». У пони прекрасная память, всего один лишь мы читали этот стих, когда я нашёл старую советскую хрестоматию, и она запомнила его. Закончив стихотворение, она прижимается своим пушистым тельцем, зажмуривает от удовольствия глаза и шепчет: «Обнимаськи…» Но это в будни. В выходные дни флаффи сама с удовольствием спит до обеда. Несколько минут мы лежим так, наслаждаясь тишиной и покоем, но, как только звучит будильник, я встаю, беру Скут на руки и мы идём в ванную комнату, где я умываюсь и чищу зубы сам и умываю пони. Полотенцем я аккуратно вытираю её мордочку, опускаю на пол и пони, стуча копытцами по линолеуму коридора, со всех ног бежит на кухню, где мы завтракаем. Она болтает ножками и лепечет о чём угодно: что она видела, что узнала, иногда рассказывает свои сны. «На удивление смышленая».- Говорит мне Ольга. «Вся в меня. С кем поведёшься…».- Отвечаю я с гордостью. Ольга смотрит на меня и качает головой: « С тобой-то? Ну-ну. Думаю, ты серьёзно преувеличиваешь своё значение».

Уже две недели я в отпуске. Пегаску это не останавливает и она, точно по часам, продолжает будить меня. «Скут, ну отпуск же, выходной, давай поспим ещё».- Шепчу я ей, а она лишь улыбается и продолжает мурлыкать свой стишок.

Но в последние несколько дней она изменилась. Я просыпаюсь от мелодии будильника и с удивлением смотрю на сонно зевающую пони, уютно устроившуюся в своей спальной корзинке.

-Скут, всё в порядке? На тебя это совсем не похоже. Ничего не болит? Ты только скажи.- Обеспокоенный, я сажусь на пол рядом с ней.

-Нет, папоська, не бовит, — Пегаска выбирается из корзинки и идёт ко мне. Пони ещё совсем сонная и её немного покачивает. Я беру её на руки, и Скут трётся носом мне об щёку,-Ковючий. Вубвю тебя.

После умывания пони просыпается, и становится той же самой жизнерадостной Скут. Вот только уже не несётся по коридору галопом, а бежит неспешной трусцой. За завтраком пони быстро уплетает свою порцию и просит: «Есё хотю». Это тоже на неё непохоже. Обычно она даже не доедает. И если чувствует лёгкий голод между нашими походами на кухню, пользуется миской с нарезанными фруктами, которую я оставляю для неё в зале. Весь последующий день она, напевая песенки, тихонечко рисует или рассматривает детские книжки, время от времени наведываясь к тарелке.

Вечером у нас купание. Мне стоило больших трудов, чтобы приучить её не бояться воды. Я набираю в ванную воду, ровно столько, чтобы скрыть её ножки, и пробую температуру рукой. Готово. Можно запускать. Обычно она резвится в ванной, разбрызгивая воду, но сегодня пони на удивление спокойна.

-Скут, закрой глазки.- Прошу я её, обдаю струями душа и намыливаю шампунем.

После душа я вытаскиваю пегаску из воды, заворачиваю в огромное махровое полотенце так, что видна только милая мордочка с огромными глазами и уношу в зал, где она сидит, взъерошенная и растрёпанная и ждёт, пока я приберусь и ополосну ванную.

-Не замёрзла?- Возвращаюсь я с феном.

-Нет.- Улыбаясь, пищит она.

Осторожно я разворачиваю её и начинаю растирать. Полотенце впитывает часть влаги, но шерсть флаффи настолько длинная и густая, что его оказывается мало. И тогда в дело вступает фен. Поначалу боявшаяся его, Скут вскоре привыкла и теперь ей доставляет удовольствие, когда горячие струи воздуха обдувают её мех. Я заканчиваю, и передо мной стоит шарик меха, ещё больший по размеру, чем раньше. Я беру щётку и начинаю расчёсывать пони. Аккуратно, стараясь сильно не давить на неё, я длинными продольными движениями вычёсываю её длинную шёрстку. Когда я провожу щёткой по бокам флаффи, то видно, что они округлились. Я заметил это ещё во время купания. Когда флаффи сухая, то её фигурку скрывает копна шерсти. Но сейчас, нежно поглаживая пальцами, я ещё раз ощупываю её.

-Скут, у тебя живот не болит?

-Нет, папоська,- Отвечает пони, и, немного подумав, добавляет,- Устава.

Хм. Пальцами я ещё раз провожу по её животику. Сверху вниз. Если болит, то можно применить массаж, как я уже делал несколько раз. Но она не жалуется. Странно. Пальцами я натыкаюсь на вымечко пони. Оно припухло и чуть увеличилось. Инфекция? Во время прогулки она могла подхватить где-нибудь. Или поранить.

— Скут, потерпи немного,- Я переворачиваю её на спинку, чтобы осмотреть вымечко. Нет, всё в порядке. Нет ни ранок, ни трещинок, просто припухлость. Лучше пригласить Ольгу. Ольга — моя соседка, живущая этажом ниже. Она ветеринар. В наше время редко кто знает своих соседей, мы почти не пересекались и познакомились лишь на прогулке. У неё тоже есть флаффи. Молодой тёмно-синий жеребец по имени Кобальт с бельмом на правом глазу. Из-за этого его, когда он был жеребёнком, принесли в клинику. Узнав, что это непоправимо, хозяева хотели усыпить жеребёнка, но Ольга выпросила его себе. Иногда, когда мне нужно уехать куда-нибудь на длительное время, я оставляю Скутафлаффи у девушки.

Я набираю её номер и жду. После нескольких длинных гудков она, наконец, берёт трубку.

-Оль, слушай. Тут со Скут что-то неладное. Ты не можешь прийти и осмотреть её? Я б сходил в ветеринарку, но уже поздно,- я смотрю на часы,- А? Да. Конечно. Спасибо большое, жду.

Я беру флаффи на руки и, обнявшись с ней, жду прихода Ольги. Проходит минут пятнадцать и дверной звонок выдаёт птичью трель, я оставляю пони на диване и иду открывать. Пегаска было порывается бежать за мной, но я подхватываю её и возвращаю на место.

-Куда? Нет, солнце, посиди спокойно, сейчас вернусь.

Я иду в прихожую и открываю дверь. Ольга. Вместе с ней в квартиру забегает и Кобальт.

-Ты не против? Мы только с прогулки, я не стала заходить домой. Сразу же сюда.- Девушка кивает на одетого в комбинезончик жеребца, жмущегося к её ногам.

-Нет-нет, всё в порядке, проходи. Привет, Кобальт.- Я помогаю ей снять пальто и вешаю его в гардероб.

Ольга разувается, раздевает Кобальта, берёт его на руки и проходит в ванную, где с мылом моет себе руки, а ему копытца.

-Так, где пациентка?- Ветеринар вытирает руки и отпускает жеребца на пол.

-В зале. Идём.

Втроём мы проходим в комнату. Кобальт проворно забирается на диван, усиживается рядом с пегаской и они нежно трутся носами.

-Фу, какой бардак. Это что?- девушка смотрит на полотенце и фен, валяющийся на полу.

-Эм, не успел убрать. – Я начинаю подбирать разбросанные вещи.

-Так, Кобальт, поиграй где-нибудь в другом месте, — Ольга опускает его на ковёр и жеребец бежит к фруктовой миске, наполовину уже опустошённой пегаской,- На что жалуемся?

-Ну, она в последние несколько дней какая-то вялая. Долго спит. Говорит, что устала. Не такая активная. Уже не так носится. А, и ещё ест за двоих. А сегодня я заметил, что она округлилась. И вымечко посмотри. Какая-то припухлость. Я уж думал, что она животом мучается. Но Скут не жалуется. Я не знаю, что и думать.

Ольга приподнимает притихшую Скут и переворачивает её на спинку.

— Осторожнее с крылышками.

— Не учи меня. Ого, как потяжелела. Температуру мерил?

-Да?- удивляюсь я, — я и не замечал. Впрочем, учитывая её аппетит….Нет, не мерил.

-Так ты её каждый день берёшь на руки, вот и не заметно. Так. Скут, точно ничего не болит? А так? А здесь?- Ольга осторожно ощупывает пони и обращается ко мне, -Градусник принеси.

-Нет, нет. Не бовит.- Повторяет флаффи.

-М-м-м. Хм. — хмыкает Ольга, — Принёс? Молодец. А теперь- отвернись.

-Что с ней?- Спрашиваю я, подавая найденный прибор.

-Отвернись, говорю. Это между нами, девочками.

Проходит несколько минут ожидания и Ольга, чмокнув пони в нос, наконец, объявляет:

— Поздравляю тебя, дедусь. Скутафлаффи беременна. Примерно…Примерно неделю.- Улыбается девушка.

Пегаска хитро улыбается, трепещет крылышками и весело произносит:

-У фваффи будут детки. Фкутафваффи станет мамоськой.

-Что? Где? Как? Откуда?- Я в шоке смотрю на ветеринара.

-Спеффиальные обнимаськи. Детки.- Снова слышу я доносящийся с дивана довольный голос Скут.

Мой взгляд, блуждающий по комнате, натыкается на Кобальта, жующего кусочек яблока и рассматривающего рисунки пегаски, разбросанные у миски.

-Ольга. Этот террорист, это он обесчестил её!!!

Кобальт вздрагивает от моих слов и в поисках защиты бросается к ногам хозяйки. Та поднимает его и ставит на диван.

-Чш-ш. Не ори так, ты же не хочешь чистить ковёр, правда? Наверное, они устроили свои «обнимаськи», когда ты оставлял её у меня.

-Да я уже и не сомневаюсь. Но….как ты не уследила?- Возмущаюсь я.

-О, хоспади. Я же не могу всё время смотреть за ними. Да и долго ли умеючи? Всё, не ори. Теперь пони понадобится вся любовь и тепло, что ты можешь дать ей. Она выросла. Прими это.

Прошёл месяц.

Я взял несколько дней отгула. Мы с Кобальтом сидим в тёмной спальне. На полу. По разным углам. Ждём. Наконец, он, не выдержав, осторожно ступая, подходит и вместе с передними копытцами кладёт голову мне на ноги.

-Пвохой фваффи? – Спрашивает жеребец, глядя мне прямо в глаза.

-Нет, Кобальт, совсем не плохой. Очень даже хороший, – я поднимаю руку, взъерошиваю его гриву и пони, довольный и улыбающийся, целиком забирается ко мне на колени,- Я совсем не сержусь на тебя.

Мы с ним тут. Ольга и пегаска – в зале. Там, на разложенном столике, девушка принимает роды. Она выгнала и меня, и крутящегося под ногами Кобальта в другую комнату.

«Кыш! Только мешаетесь»- Шипит она. «Может, помогу чем?»- Сопротивляюсь я.

«Простыню и клеёнку принёс. Таз с водой есть. Больше ничего не нужно. Она всё сделает сама. Я здесь только для присмотра. Всё-всё, уходииим, нечего тут смотреть. И его прихвати».

Как же долго. Скут совсем молоденькая. Ей всего год. И это первые её роды. За время беременности она стала похожа на шар.

-Вот видишь, что ты наделал?- Обращаюсь я к флаффи.

— Пвости, фваффи бовфе так не будет.- Он настороженно поводит ушами и ловит каждый звук, идущий из зала.

-Ой, ну конечно.- Вздыхаю я.

Наконец, один за другим из комнаты доносятся тоненькие писки новорождённых. Мы не выдерживаем, вскакиваем на ноги и забегаем в зал. Три маленьких цветных комочка, покрытых слизью, лежат у вылизывающей их Скутафлаффи. Простыня под пони измазана кровью и околоплодными водами. Видны кусочки последа, которые Скут не успела съесть. Рядом стоит раскрасневшаяся и улыбающаяся Ольга. Пегаска заканчивает умывать детёнышей и, повернувшись на бок, подталкивает их к вымечку.

-Мамоська вюбит деток. Детки ховофые. Детки говодные. Мамоська согвеет. Мамоська дафт деткам молофька.

-Погоди, Скут, — Ольга обмывает вымечко пони тёплой водой и, взявшись за сосок пегаски, аккуратно сцеживает немного молока в тоненькую пробирку. Потом натягивает на неё проколотую раскалённой иглой резинку от пипетки и получается крохотная бутылочка. Затем поднимает флаффи и вместе с детёнышами переносит в корзинку, — Вот, теперь можешь их кормить.

Двое новорождённых, присосавшись к вымечку, затихают. Остаётся один. Не находя еды, он тонко и протяжно пищит. Скут нежно обнимает его копытцами и, прижав его к груди, что-то тихонечко воркует.

-Хочешь покормить его?- Спрашивает меня Ольга,- я пока уберу тут всё.

-Скут, можно?- Я склоняюсь над ней и ласково поглаживаю по гриве.

-Да, папоська, товко аккуватно. Не девай деткам бовно.- Разрешает она.

-Никогда.

Я ополаскиваю руки в тазу, вытираю их полотенцем, протянутым мне Ольгой, и осторожно беру на ладонь крохотный живой комочек бирюзового цвета. Кобылка-единорог. Маленькая флаффи ещё слепая, с неотросшей шёрсткой и совсем коротенькой гривкой. Беспомощная и беззащитная, она пищит, раскрывая розовый рот, и шевелит ножками. Я осторожно подношу бутылочку к её губам. Тотчас пони успокаивается, обнимает её крохотными лапками и, виляя коротеньким хвостиком, начинает сосать материнское молоко.

А потом они выросли, начали революцию, захватили власть и устроили ядерный апокалипсис, чтобы все превозмогали.

КОНЕЦ.

Для сердобольных.

Не нравится мне эта концовка. Слишком наивно. Зато человек не умер.

— Мужик, ты чего??? Э-э-э, остановись. Ты чего!!! За что?- Хрипит лежащий на асфальте. Сплошной синяк вместо лица. С заплывшим глазом и разбитыми, опухшими губами вокруг раззявленного, искривлённого от боли рта. Рассечённый и свёрнутый набок нос. По его подбородку, смешавшись со слюной, течёт кровь. Он сплёвывает и на асфальте остаются белеть осколки зубов. Человек пытается ползти назад, отталкиваясь ногами. Его единственный глаз расширяется от ужаса, когда спиной он натыкается на бордюр дорожки. Пытаясь защититься, мужчина поднимает руки со скрюченными, неестественно вывихнутыми пальцами. Из-под сломанных и ободранных ногтей сочится кровь.

— Ты что? За вот эту? Из-за этого куска дерьма, из-за кучки меха?!!! Она всё равно ничего не понимала. Да я тебе таких сотню принесу. Отпусти!!! Она не человек, опомнись. Мы же не звери. Брат… Пощади… Я не буду…-Силясь, каркает он.

— Не брат ты мне, выродок… Они тоже умоляли тебя, и что? Ты пожалел их, пожалел, ублюдок?

«….и она не ваз к тебе ефё вевнётся… папоська-а-а!!!»- доносится до меня приближающийся детский голосок.

Поняшка подбегает ко мне, обнимает лапками за штанину и со слезами на глазах жалобно лепечет:

— У дяди бовной сок течёт. Не бей. Пожавей его. Повавуфта.

Скут. Пелена спадает с моих глаз. Кем я буду, если убью его. Да и слишком милосердно это. Пусть живёт и страдает. И боится каждой тени. Кровь стучит в висках, а руки дрожат от прилившего адреналина.

-Ты — грязь и не стоишь даже волоска из её гривы. Слушай меня. Я знаю, где ты живёшь. Если я ещё раз увижу тебя рядом с флаффи. Если я узнаю, что ты покупаешь их. Я приду. И тогда ты пожалеешь, что не сдох сейчас. Считай, что она спасла тебе жизнь. Ты понял? А пока я обеспечу тебе занятие на несколько месяцев, и ты даже пальцем никого не тронешь.

Я ещё раз с силой бью мужчину по голове. Он всхрипывает в последний раз и затихает. Пальцами я нащупываю пульс. Живой, лишь потерял сознание. Ничего с ним не будет. (Ой, ну дальше вообще жестоко. Но что уж поделать. Я оглядываюсь и замечаю кирпич, лежащий в траве. Подняв его, несколько раз с силой бью по пальцам и кистям человека).

Мерзкое насекомое, гадина. Сколько ещё таких ходит по земле. Одной рукой подхватив пегаску, другой поднимаю стоящую на асфальте клетку.

— Всё, Скут. Больше никому и никогда он не причинит вред. Идём домой.