FO:E - "Проект Титан"
Неожиданное знакомство
[ЗАДАНИЕ: ПРОВАЛЕНО]
[ПОХИТИТЕЛИ СКРЫЛИСЬ. ПОСЫЛКА ПОХИЩЕНА. ПОЛНОЕ ИСТОЩЕНИЕ ДОСТУПНЫХ РЕЗЕРВОВ]
[ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТОЙЛО].
Тук. Тук. Тук.
Удары сердца. Дыхание, завывающее словно пылевая буря с юга Эквестрии.
Тук. Тук. Тук.
Словно кто-то стучит копытом в висок. Почему я лежу на какой-то вонючей рогоже? Почему вокруг пыльная, истоптанная поляна, притаившаяся среди зарослей высоких кустов?
Тук. Тук. Тук.
Подушка под щекой кололась мелкими травинками и ужасно воняла, но, когда я поднял гудевшую голову, то поневоле отпрянул, суча всеми четырьмя ногами, когда обнаружилось, что это была задняя часть полосатого пони, валявшегося в пыли. Точнее, полосатой пони, если мой нос меня не подводил, и пусть она смердела, как засорившийся стойловский туалет, прошло достаточно времени прежде, чем я понял, что уже достаточно долго сидел и тупо таращился на это диво.
Прежде я видел зебр лишь на картинках, хотя караванщики говорили, что где-то на юго-востоке Эквестрии еще бродят остатки пары племен. Но вот так, увидеть одну из них вживую… Это было странно, очень странно. Конечно, я получил стандартное стойловское образование и знал про этих маньяков-каннибалов, пожирающих пленных и павших, наслаждающихся пытками и вообще, желавших убить и сожрать всех, кто не имел полосок, не был их рабами и вообще, имел наглость желать жить своей жизнью. Они уничтожили нашу страну, наш народ, поэтому я считал, что вполне готов к встрече с остатками этого гнусного племени и иногда воображал себе, как поглумился бы над нападающими на меня полосатыми убийцами прежде, чем праведно их убить, посылая их черно-белые душонки прямиком в Тартар. Поэтому не сильно удивился обрывкам воспоминаний, принявшихся всплывать в гудящей черепушке при виде связанного полосатого тела.
Ярость душит, стремясь найти выход, и я бью наотмашь, отбрасывая от себя полосатую мерзость. Ее швыряет на труп земнопони, она сворачивается калачиком возле его распоротого живота и что-то тонко причитает на незнакомом мне языке, пока я ношусь по поляне, пытаясь найти выход распирающей меня ненависти. Обернувшись, я вижу двустволку, до того закрепленную на боевом седле мертвого бандита и, в два шага оказавшись рядом с прицелившейся в меня зеброй, гляжу ей прямо в глаза, игнорируя холодный ствол, уткнувшийся в мою грудь.
Наши дыхания смешиваются, когда она спускает курок.
Щелчки отдаются у меня где-то внутри, двумя тяжелыми ударами пробегая от сердца до паха. Оружие не перезаряжено. Зеленые глаза становятся круглыми от удивления и испуга, когда я бью по нему копытом, отбрасывая в темноту, и с ненавистью гляжу в испуганные глаза, после чего – швыряю обратно на землю. Ненависть ищет выхода, ищет ответа, и я отвечаю, причиняя мерзость и боль. У меня нет ножа, но я знаю, как заставить мучиться пони, и это знание из теории становится практикой, когда я сдираю с полосатого монстра вонючий, кишащий блохами балахон. Запах сгорающего керосина, мерцающий свет ламп за спиной, запах крови – все это срывает последние оковы с моего разума, оставляя лишь инстинкты, властно взывающие к моему телу. Оно движется словно само, отдаваясь во власть знаний, накопленных предыдущими поколениями, швыряя полосатое отродье на труп, заставляя опереться о него грудью и, тяжело дыша, взобраться на завертевшуюся подо мной спину. Жалобный крик взвивается в ночь, и пропадает, сменяясь плачем и болью, разрастающейся где-то в паху. Она усиливается с каждым движением и, последнее, что я помню, это злобный укус, с которым я спрыгиваю с содрогающегося от рыданий тела, все еще дрожащего в луже крови.
Даже не знаю, был ли это сон, или остаточное действие наркотика подарило мне такие жуткие галлюцинации, но боль внизу живота намекала на то, что не все из этого бреда мне привиделось, очень не всё. И зачем, скажите на милость, у меня в гриве болтается это странное украшение, напоминающее единорожье кольцо для рога, но в несколько раз больше и толще? Веселый желтый цвет намекал на то, что сделано оно было из золота, но при ближайшем рассмотрении я решил, что на самом деле это латунь – возможно, даже обрезок от водопроводной трубы. Или канализационной. Как бы то ни было, изготовивший его мастер старался, тщательно отполировав, закруглив и сгладив края, помимо этого, врезав в кольцо два ряда небольших, грубо ограненных камней ярко-алого цвета, на поверку оказавшихся потрескавшимся бутылочным стеклом. Конечно, вещица не из рядовых, да я никогда и не видел подобных ей украшений, но нацепить ее на себя, да еще и сорвав с этого жуткого чудовища-пониеда? Что же вчера вообще творилось с моей головой, раз меня так раздраконило, заставив кидаться на каждый казавшийся угрожающим мне предмет?
— «Бррррр! Да чтоб я еще когда-нибудь…» — заметив лежавший неподалеку использованный контейнер от рейджа, я передернулся и, содрогнувшись, пробормотал – «Клянусь, если я когда-нибудь найду хоть одну химическую лабораторию – на ней случиться внезапный и очень опустошительный пожар!».
Краем глаза заметив движение, я обернулся и снова застыл, уставившись в глаза настолько зеленого цвета, что я просто не мог придумать им подходящего сравнения. Даже краски на регулярно подновляемых картинах в отсеке смотрителей, даже драгоценные камни в шкатулке матери не шли ни в какой сравнение с яркостью этой зелени, надолго загипнотизировавшей меня. Очнулся я только после того, как их обладательница хлопнулась обратно на землю и, на полусогнутых ногах, поползла в мою сторону, после чего, приняв самую униженную позу, принялась дергать туда и сюда головой, метя по земле донельзя засаленной гривой.
«Это она что, кланяется мне, что ли?» — оторопев, подумал я. Подобных проявлений почитания удостаивались только смотрители и смотрительницы, в то время как даже наша семья удовольствовалась лишь всеобщим уважением жителей стойла, не претендуя на что-то большее – «Что за бред… Я что, вчера слишком сильно ударил ее по голове? Или себя?».
— «Прекрати» — буркнул я, вызвав к жизни лишь еще больше поклонов. Не знаю почему, но от этого мне стало как-то не по себе. Не в силах остановить эти униженные движения, я хотел было почесать в затылке, но застыл с поднятой ногой, увидев распахнутые от ужаса глаза, уставившиеся на мое копыто.
— «Это уже начинает раздражать» — пробормотал я, ощущая дискомфорт в груди при виде обезобразившего левую щеку зебры наливающегося синяка, поэтому строго напомнил себе, что это убийца, пожиратель жеребят, отравитель рек и вообще, палач всего живого, пусть и выглядящий как худая, трясущаяся полосатая пони, грязная шкура которой превратилась в череду серых и очень серых полос, в некоторых местах терявшихся под пятнами крови и грязи. Спутанная грива ее висела сальными космами, и я заметил многочисленных насекомых, скачущих среди грязных прядей. В общем, нужно было поступить так, как я когда-то задумывал, но при виде этого унылого, несчастного существа, всем своим видом воплощающего унижение и страдания, я решил просто выбросить из головы все, что произошло. Боль в груди не отпускала, сердце начало ускоряться и бухать как ненормальное, поэтому я только взмахнул ногой, на которой повисли растрепавшиеся обрывки чужой одежды и, поднявшись, медленно побрел вперед, пытаясь понять, в какую сторону отправились беглецы.
Вчерашнее доказало, что героиня не была бессмертной, и следовало закончить то, что она сама же и начала.
Решив, что угадал направление, я брел среди невысоких холмов. Обложенное тучами небо недобро хмурилось, где-то вдалеке грохотал гром и мне казалось, что кто-то огромный смеется надо мной, глядя на все происходящее с высоты. Самочувствие было прескверным – слабость и боль в всем теле жестоко терзали меня, с каждым шагом десятками засевших под шкурой дробинок дергая грудь и плечо. Растрепавшиеся лохмотья облезали словно линяющая шкура, кусками оставаясь на ветках кустов, и вскоре я понял, что меня уже давно потряхивает от лихорадки, тихо и ласково впившуюся в меня своими когтями. Пот градом катился по шее и лбу, иногда застилая обзор настолько, что приходилось останавливаться, соображая, куда же я иду.
Впрочем, шел я не один, а может быть, мне все это просто казалось, но иногда, останавливаясь, я слышал пыхтение бредущего за мной полосатого существа, вонь которого доносил ветерок, время от времени обдувающий мою горящую шкуру. Впрочем, я мог бы и не принюхиваться, ведь жужжание мошек, тучей вьющихся над преследовавшим меня неудачливым убийцей, выдавало наш путь с головой. Для чего на брела за мной, что-то бубня и постанывая, я не знал, но догадываясь, увидев однажды тусклый блеск давно не чищенного ствола. Похоже, она не оставила свою идея меня пристрелить, и после всего, что случилось я, в принципе, и не ожидал от нее чего-то иного, но ведь это относилось к кобылам, а не…
«Это же зебра! Убийца, отравитель, пожиратель жеребят!».
«Шестнадцать».
«Что?».
«Шестнадцать, говорю. Кажется, столько ты убил, когда вылез из своей скорлупы? И до этого тоже вроде не за цветочками тут прогуливался, не так ли?».
Болота. Откуда тут снова болота? Почему под ногами подсохшая грязь? Я ведь иду в Скотный Двор, вдоль ручья, который должен привести меня к этому городу. Я помню, что шел по холмам, потом вдоль какой-то речушки, потом… Потом пошли кусты…
«Где я вообще?».
«Ну, а я-то откуда знаю? Но ты не уходи от вопроса».
«Я… Я не помню».
«А стоило бы. Но не важно. Так за что, говоришь, ты ее так не уважаешь?».
«Она…».
«А, дай-ка угадаю – она убила больше, чем ты? Действительно, вселенская несправедливость!».
Остановившись, я вскинул голову, хотя делать это становилось все труднее. Хотелось лечь в холодную грязь и уснуть, но я чувствовал, что будет гораздо хуже, когда я проснусь, если проснусь вообще. Где-то позади грохнул гром. Или выстрел? Кажется, все-таки это было ружье…
«Кажется, это была она, да? Там, в развалинах. Этот мешок на теле… Наверное, она. Пыталась мне голову оторвать... Или отрезать… Не помню. Все плывет».
«Ну-ну. Тебе лучше знать».
«Почему? И вообще, я не хотел ее встречать!».
«А она тебя?».
Оглядываясь по сторонам, я пытался сообразить, куда же меня все-таки занесло. Лабиринт из колючих кустов высотой чуть ниже моего роста, впадины и пологие взгорки говорили о том, что все это время я ходил по кругу, что только подчеркивала башня с антеннами, торчавшая на горизонте.
«Она же зебра! Она в меня стреляла!».
«Ну, а ты просто появился из ниоткуда, всех поубивал, оставшихся отравил каким-то газом, ее изнасиловал и ушел с гордо поднятой головой. Но при этом это она — кровожадный рейдер, а ты – бедная жертва обстоятельств. Да-да, главное, смотри, не перепутай!».
«Я… почему ты так просто об этом говоришь? Ведь она же…».
«Потому что мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили, дружок».
Эта мысль возникла резко и хлестко, словно пощечина, и я даже лапнул за щеку копытом, ощущая, как она внезапно начала гореть, будто от оплеухи. Но что я такого сделал? Я же просто… Просто…
«Ох, твою ж мать».
«Не переживай, в любом случае, все решилось за тебя. Наверняка этого гадкого во всех отношениях полосатого монстра кто-то убил. Или слопал. Так что можешь расслабиться и продолжать свой путь. Ты, кажется, куда-то шел, правда?».
Язвительная мысль, острая, словно хорошо заточенный нож, горела где-то внутри и как нож, резала грудь. В конце концов, почему я должен был чувствовать даже не вину или раскаяние, а какую-то мерзкую гадливость при мысли о самом себе? Что я такого сделал, в конце концов? Но вот чувствовал, все сильнее и сильнее – вначале будто удавку на шее, волочившую меня вперед, с пригорка на пригорок, среди сухих кустов; но затем, понемногу, это чувство переродилось во что-то другое, что-то нехорошее, ощущавшееся так, словно я со всей дури наступил в холодный навоз. Вот только запачкал при этом не ноги, а что-то другое, что-то внутри меня, и теперь уже вряд ли когда-нибудь выведу это пятно. Оно ощущалось все сильнее, заставляя меня обливаться холодным потом при мысли о том, насколько я был слеп и наверное, именно поэтому я не заметил, как ноги сами принесли меня к пологому холму, на вершине которого расположилось странного вида укрепление, собранное из самого разного металлолома.
Лагерь рейдеров. И я оказался прямо перед входом в него.
Рейдеры были чумой Пустоши, встретить их можно было где угодно. Одичавшие, оскотинившиеся создания, бывшие когда-то пони, под влиянием радиации и болезней окончательно съезжали с катушек, превращаясь в озлобленных сумасшедших, готовых броситься на любого, чтобы сожрать и изнасиловать, высрав останки, которые снова изнасиловать и сожрать. Сбиваясь в большие группы и банды, они терроризировали окрестности, пока не убивали и не съедали всех, до кого могли дотянуться, после чего переходили на новое место, оставляя за собой изгаженные руины, которые «украшали» в своем особом, рейдерском стиле. В этом отношении лагерь на холме мог быть образцом, и я с омерзением оглядывал клетки для рабов, крошечные хижины из ржавого металлолома, между которыми были натянуты ржавые цепи, служившие для развешивания гниющих останков тех, кто попадал им в копыта. Хлипкий забор из проржавевших листов, окружавших крошечный лагерь, казалось, можно было проткнуть копытом, чего нельзя было сказать о рейдерах, как один, повернувшихся в мою сторону, лишь только стоило мне показаться у них на пороге.
Ах, да – полосатая тоже была тут. Прикрученная к двум перекрещенным жердям, она нависала над разгоравшимся костерком и уже не кричала, а сдавленно хрипела через веревку, немилосердно растягивавшую ее рот.
— «Хавчик причапал!» — лыбясь, словно безумная, протянула измазанная в чем-то кобыла, поднимавшаяся из-за стола. На нем, словно в безумной пародии на настоящую кухню, валялось множество ржавых инструментов, а также показавшиеся мне подозрительно знакомыми части тела, опознать которые я смог по обрывкам изгвазданных в грязи пиджаков – «Сюда, сюда ходи!».
«Это будет быстро».
Казалось, в кои-то веки, Пустошь была занята чем-то еще, помимо любования моими трепыханиями среди холмов и болот. Их было пятеро – пять алых точек на моем Л.У.М.-е, и в самую ближнюю полетел последний из имевшихся у меня ножей. Ободранная кобыла с неприятного вида язвами, расползавшимися по тощему, мосластому крупу, еще хихикала, когда нож со стуком вошел в ее грудь, но даже после этого смогла сделать два шага перед тем, как упасть. «Ее потеря – мне находка» — этот девиз я бы мог сделать своим кредо, если бы имел время задуматься, для чего мне это было бы нужно. Правда, времени как раз и не было, поэтому мне оставалось лишь подхватить выроненную ею лопатку, обвитую ржавой колючей проволокой, и броситься на остальных.
Даже не знаю, чего они ожидали — что я заору и побегу от них прочь, например?
«Не в этот раз, мясо!».
Четверо – это не то, чтобы серьезно, но в этом случае, в самый раз. Скользнув в З.П.С., я направился между медленно рейдеров, скакавшими ко мне с ножами в зубах, и нанес каждому по два хар-роших скользящих удара краем лопатки. Зубристая, скверно заточенная, она даже не разрезала, а разорвала горла обоим, отправив кувыркаться в сторону ржавого металлического забора. Никогда не понимал, для чего этим убогим строить свои стоянки именно из железа, и где они, собственно, его собирают… Впрочем, это был не слишком принципиальный вопрос. Гораздо сильнее в тот миг меня волновала оставшаяся парочка, решившая действовать в типичной рейдерской манере, призывавшей плевать на окружающую реальность и творить какую-то дичь. Вот и теперь, изукрашенная безыскусными рисунками земнопони, разрисовавшая себя чем-то, напоминающим подсохший навоз, подхватила с земли здоровенную ржавую саблю и, дебильно лыбясь, поскакала ко мне, в то время как скрывавшийся за ее спиной молодой рейдер, на вид еще подросток, прицелился в меня из ржавого револьвера, не забывая двигать зажатой в копыте пилой, с хрустом вгрызавшейся в одну из жердей, на которой распяли дергавшуюся добычу.
— «Выф фам хефтец!» — не представляю, что это значило, но вот сабля меня насторожила больше, чем пожелтевшие от болезни глаза кобылы, поэтому я оттек в сторону, избегая размашистого удара. Нет, ну кто так машет оружием, словно дубиной? Омерзение, каждый раз охватывавшее меня при виде рейдеров, направило мою ногу чуть ниже, одним скользящим ударом разрывая ее шкуру на шее, боку и бедре, обратным движением вспарывая сухожилие под коленом. Увы, это ее нисколько не впечатлило, и даже едва не падая, она загоготала, мотая плешивой гривой, и снова попыталась броситься на меня.
— «Да вы просто гребанные психи» — проворчал я, делая шаг вперед, и несколькими ударами плоской стороной лопатки заставляя ее отступить. Отбивать этим ненадежным оружием удар сабли, пусть и ржавой донельзя, я не рискнул, поэтому следующий выпад был направлен в ее шею. С неприятным хрустом реквизированное псевдооружие пробило ее гортань, превратив безумный смех в еще более безумный хрип, с которым кобыла покачнулась, и стала заваливаться на меня.
Весьма вовремя, надо сказать, поскольку через мгновение ее тело вздрогнуло от нескольких попаданий, отбросивших нас назад.
Если этот дрищеватый мерзавец думал, что может спрятаться от меня в клубах дыма от сгоревшего самодельного пороха, то он крупно заблуждался. Благодаря заклятью прицеливания я знал, где он сидел, я слышал его хихиканье и звук скрежещущей по дереву пилы. А вот он был сильно удивлен, когда два грязных, но более-менее острых ножа с глухим стуком пробили его спину, высунувшись из груди. Удивленно опустив голову, он посмотрел на окровавленные лезвия и даже потянулся к ним копытом… после чего икнул, и умер.
«Что ж, это было быстро».
Ну, что я говорил про Пустошь? Она явно услышала мою мысль. Наверняка. Иначе почему за синей полоской, обозначавшей бившуюся в своих путах полосатую, возникла еще одна красная, и такая большая?
— «Жа-а-арь?».
— «Да чтоб тебя…» — пролепетал я, ощущая, как уши сами прижимаются к голове. Кривая деревянная дверь того, что я счел общественным туалетом, внезапно с грохотом распахнулась, и на пороге этой будки появилось настолько огромное нечто, что я не сразу поверил, что все это время оно могло вместиться в этот объем. На пороге домика стоял здоровенный, жирный земнопони с кривыми ногами, почти лысой шкурой неприятного синюшно-розового цвета, в потных складках которой почти скрывались многочисленные ремни упряжи, покрывавшей его толстое тело. Вместо оружия на ней были укреплены многочисленные баллоны, а голову закрывала железная маска, по виду, сделанная из не самого маленького ведра.
«Ох ты ж мать моя летучая мышь!».
— «Жа-арь!» — прорычал земнопони, одной ногой шаря на своем боку. Наткнувшись на вентили баллонов, он резко крутанул их, а затем направил на меня раструб странного устройства, похожего на опутанную шлангами мясорубку – «Жарь-жарь!».
— «Ох ты ж ссукаблядьпиздец!» — скороговоркой выдохнул я, опрометью бросаясь в ворота, а оттуда – в кусты, в попытках увернуться от струи пламени, вылетевшего из воронки. Несмотря на всю мою прыть, эта жирная тварь оказалась куда как подвижной, и никак не желала от меня отставать, выскочив вслед за мной за пределы этого чудовищного лагеря, то и дело подпаливая мой зад своим уродливой пародией на огнемет. Впрочем, если я и хотел его утомить, то у меня это отчасти получилось, и, взобравшись на холм, я понял, что оторвался от своего преследователя. Признаюсь, эта тварь, когда-то бывшая пони, меня не только порядком напугала, но и разозлила, не в последнюю очередь тем, что почему-то напомнила меня самого, в наркотическом трипе набрасывавшегося на врагов. Стоя на вершине холма, я обернулся, по большей части для того, чтобы продемонстрировать себя тяжело рычавшему рейдеру, поскольку где он и что поделывает, я слышал и без того, а затем поскакал вниз, через несколько прыжков круто повернув в сторону, чтобы зайти ему в бок или в тыл.
Благодаря лабиринту из кустарника задумка вполне удалась, и вновь оказавшись у вершины, я увидел гниющего здоровяка, удивленно почесывающего затылок в попытке сообразить, куда же меня понесло. Вскочить ему на спину было делом техники, а вот разобраться в хитросплетении шлангов – это уже было потруднее. Впрочем, я решил не рисковать долгим думаньем (поскольку еще вчера выяснил, что это дело явно не моё), и просто резанул по всем сразу оставшимся ножом, заодно выкручивая на максимум все вентили, до которых смог дотянуться, поле чего кубарем скатился с этого куска грязного сала, остановившись в десяти футах от своего врага.
«Благословенен будь пресвятой Стойл-тек и все адепты его! Хвалу приносим мы вам за ниспосланные Вами дары! Во имя Л.У.М.-а, Пип-бака и З.П.С.-а!».
— «Жарь!» — увидев меня, радостно заорал этот отброс пустоши, поведя в мою сторону порядком помятой воронкой – «Жарь-жа-а-а-а-арь!».
— «Ага. Жопу себе зажарь, мразотварь» — с облегчением пробурчал я, когда вместо струи пламени из воронки появилась всего пара жиденьких огоньков. Впрочем, этого было достаточно для облака газа, растекавшегося из поврежденных патрубков, и которое радостно грохнуло, исторгнув из клубов огня радсвинячую тушу рейдера, кубарем полетевшую вниз по склону. Переворачиваясь и подскакивая, она набирала скорость, пока не подпрыгнула высоко-высоко в воздух, где и разорвалась, усеяв скворчащими остатками плоти все окрестности на много ярдов вокруг.
Мне даже показалось, что я услышал последнее «Жа-а-а-а-арь!», стихшее в шелесте ветра.
Что ж, это был в самом деле захватывающий бой. Не слишком длинный, да еще и с таким противником, с которым полагалось бороться силами огневой команды из двух-трех рейнджеров в силовой, и которого я завалил, словно радсвина, в одиночку и без брони – да об этом можно будет хвастаться не переставая, когда я вернусь домой, в стойло!
«Если вернусь».
Мысль была отрезвляющей и, отойдя от горячки боя, я снова почувствовал себя слабым и очень больным. Все тело ощущалось как шкура, набитая мокрым песком, в которой, по чьему-то недосмотру, оказался очень маленький и слабенький я. Ноги дрожали, пот струился по голове, а сердце пыталось выбраться и куда-то быстро-быстро ускакать – в общем, пока я добрался до лагеря, то успел несколько раз проклясть себя за собственную глупость и малодушие. Вот был бы на моем месте сержант Блум или смотрительница… Так, ругаясь и споря с самим собой, я и оказался возле жестоко распятой на жердях зебре, чьи ноги, прикрученные к склоненным над костерком жердям, уже начали наливаться нездоровой синевой. Еще раз ругнув за глупость себя и всяческие голоса, не дающие спокойно жить порядочным пони, я вздохнул и, нога за ногу, поплелся по лагерю в поисках какого-нибудь ножа. О том, что один такой был зажат у меня в зубах, я попросту не заметил, бездумно уставившись на куски гниющего мяса и внутренности, развешенные на цепях. Эти рейдеры… Они действительно были психами, и пусть я всего лишь раз или два наталкивался на такие вот лагеря по пути на восток, но только теперь понял, что шлем силовой брони не мог передать и десятой части той вони, которая царила в этих местах. Эти падшие пони жрали, спали и испражнялись в одном и том же месте, поэтому я ничуть не удивился, и не поставил себе в вину то, что как ошпаренный, выскочил из дома Жарь-жаря, после чего проблевался, дрожа и с утробными звуками извергая из себя скудное содержимое желудка.
О том, для чего он использовал отрезанные головы жеребят я сразу же постарался накрепко забыть.
Немного отойдя от общего впечатления, я понял, что дальше оттягивать неизбежное попросту невозможно, и поплелся к связанной зебре. Едва начавший разгораться костерок давно угас, и я без особого сожаления бросил в него растрепавшиеся остатки оставшейся на мне рванины – по крайней мере, запах сгорающей ткани понемногу начал перебивать пропитавшую лагерь вонь. Трясущаяся полосатая боялась даже открыть глаза и лишь негромко взвизгнула, когда я принялся перепиливать державшие ее веревки, старательно отводя глаза от бесстыдно выпяченного белесого живота, вид которого не портили даже глубокие царапины, по-видимому, полученные от рейдеров, имевших обыкновение глумиться над пойманной добычей, с гиканьем и смехом рассказывая той, как будут ее потрошить. Впрочем, это меня не сильно удивило, ведь животик и в самом деле был вполне себе симпатичным…
«Принцессы милосердные, что я несу!».
Поднявшись на задние ноги, я дотянулся до передних ног пленницы и принялся перепиливать веревки, затянутые настолько туго, что они без проблем сопротивлялись изрядно тупой пиле, с рычанием врезавшейся в медленно расходящиеся волокна. О том, что у меня с собой было уже два ножа, я даже и не вспомнил. Наконец, веревки подались, роняя на меня полосатую кобылу и признаться, я искренне обалдел, когда ее ноги обвили мою шею, и лишь спустя какое-то время осознал, что зачем-то неловко поглаживаю по спине ее захлебывающееся в плаче тело. Она дрожала и не открывала глаза даже когда я, собравшись с мыслями, перепилил остатки удерживавших ее пут, и осторожно разрезал растягивающую рот веревку. Упырки настолько сильно притянули ее к своему косому кресту, что понадобилось немало времени прежде, чем ее ногам вернулся нормальный цвет, если можно было так сказать вообще об этих странных и жутких созданиях. Все это время я придерживал одной ногой цеплявшееся за меня полосатое тело, а другой срывал с себя остатки тряпья, в которое тотчас же попытались набиться покрывавшие ее насекомые. И этот запах… Блин, ну нельзя же так прятаться от воды! А может, они вообще не пьют? Вроде бы у них там на родине были пустыни… Или джунгли… Или ружье, которое еще недавно, забытое, валялось там, где его бросили рейдеры, когда притащили в лагерь свою добычу, а теперь смотревшее прямо мне в нос.
«Ну, вот и что теперь делать? Убить? После того, как я тут из шкуры выпрыгивал ради этого полосатого рейдерского жаркого?» — нож все еще был у меня под ногой. Дернуть голову в сторону, отбивая в другую ружье, после чего вонзить нож в живот и, с потягом, потянуть вверх, ощущая, как кровь и горячие внутренности вываливаются нам на задние ноги, и держать кричащее тело, ощущая горячие струи, орошающие грудь и живот… Я даже тряхнул головой, то ли пытаясь выбросить из не довольно приятные мысли, то ли стряхнуть наваждение от этого взгляда широко распахнутых, ярко-зеленых глаз, после чего, не придя к какому-то однозначному выводу, решил начать с того, что просто вежливо улыбнулся. Ведь это меня ни к чему не обязывало, так?
«Упс. Плохая идея».
Эта мысль пришла позже, когда хоть немного перестала звенеть голова. Увидев улыбку в моем исполнении, зеленые глаза вдруг выпучились, как у болотной лягушки и, завопив, полосатая дура попросту выпалила из ружья, едва не снеся мне часть головы. Хорошо еще успел дернуться в сторону. Рявкнув от боли и неожиданности, я схватил ее за грудки и, широким движением послал куда-то в сторону, надеясь, что та встретиться башкой с какой-нибудь палкой или забором, расплескав свои дурные мозги и избавит меня от необходимости добивать ее самому. Проморгавшись и дождавшись, когда пройдет отупляющий звон в левом ухе, я решительно поднялся, подхватывая с земли рейдерский нож, и отправился… Ну, ладно, скорее пополз, шатаясь, на поиски этого исчадья тартара, решившего поквитаться со мной в самый неудачный момент.
В конце концов, я отказывался верить в то, что это было из-за простой вежливости с моей стороны. Да и не такой уж я урод, как говорила сестра, чтобы сразу вот так, из ружья, да в голову…
Лагерь был небольшим, поэтому пропажа нашлась почти сразу. Побродив вокруг, то и дело хватаясь за звенящую голову, я наконец обратил внимание на упавшую со столба водокачку, стоявшую когда-то в неглубоком ручье, пробегавшем ярдах в десяти от забора, и понемногу подмывавшем основание холма с лагерем на его вершине. Первой жертвой радиоактивной водички стало основание водокачки, завалившейся прямо в лагерь – наполовину ушедшая в землю, она развалилась, прихватив с собой часть забора, и теперь от нее оставался лишь треснувший от удара, перевернутый бак. Часть его глубоко вошла в землю на вершине холма, потом рейдеры навалили вокруг какие-то самодельные клетки, и мне было искренне жаль, что полосатая гадина, обретшая благодаря моим стараниям способность летать, не оказалась ни в одной из этих отвратительных, ржавых хреновинах, в обнимку с каким-нибудь поньским скелетом, где я смог бы оставить ее, поплотнее захлопнув дверь и заперев на неуклюжий замок. Увы и ах, две радости в день не приходят, как говаривал дед, и я недоверчиво оглядел круглый люк, в который умудрился попасть своим крикливым снарядом. Влетев в него вперед головой, полосатая так и сидела внутри и только тихонько скулила о чем-то, не подходя к приоткрытому люку.
«Не иначе жалеет о том, что потратила последний патрон».
«Или просто страдает – использованная, израненная, едва не съеденная, а потом вышвырнутая прочь, словно использованная тряпка».
— «Эй! Она стреляла в меня! Чуть голову не отстрелила!» — сердито заявил я собственным мыслям и, обернувшись, долбанул копытом по баку, порождая в его недрах гулкое эхо. Внутри громко икнули, а всхлипывания стихли до едва слышного шмыганья носом.
— «Пожалуй. А ты считаешь, что все, что с ней произошло, могло привести к чему-то другому?» — эта мысль была какой-то грустной. Казалось, она подводила итог всему, что случилось, будто последняя страница книги, не слишком-то веселой или забавной, и полной тяжелой борьбы, но почему-то оказавшейся достаточно интересной, чтобы думать о ней даже после отбоя, испытывая непреодолимое желание забраться с фонариком под одеяло, где все же узнать, что случилось дальше. А вместо этого в копытах оказывалась последняя страница, оставляя после себя лишь обманутые надежды – «Иногда достаточно одной секунды, одного неверного действия, одной маленькой ошибки, чтобы что-то важное ушло навсегда, оставляя после себя лишь сожаления».
— «Я… Это я чувствую, да? Раз уж я сумасшедший, то может, ты мне скажешь, почему мне так плохо?» — развернувшись, я привалился спиной к металлической стенке, захрустевшей под моей спиной чешуйками вездесущей ржавчины, краем глаза заметив осторожное шевеление возле люка, и на всякий случай поискал глазами ружье, все еще валявшееся неподалеку.
«Помимо не долеченных ранений и легкого абстинентного синдрома, вызванного приемом психоактивных веществ?».
— «Легкого?!» — попытался было возмутиться и, и тут же прижал уши, когда в моей голове что-то грохнуло – настолько сильной была пришедшая в нее мысль.
«Легкого! Потому что ты ходишь и дышишь, гаденыш, а не валяешься в полуотключке где-нибудь в уголке, в луже дерьма и ссанины!» — беззвучно громыхнуло между ушей. Вот не знаю, как это вообще возможно, но что было – то было.
— «Ха-арашо… То есть, все равно, плохо. Мне плохо. И не из-за активных веществ, а почему-то иначе» — решив не спорить, согласился я, краем глаза отслеживая чьи-то уши, показавшиеся из круглого проема. Между ними, словно разведчики, подпрыгивали и исчезали подозрительные точки, заставившие мой загривок передернуться от отвращения.
«Может быть, совесть проснулась? Или же ты ощутил, что поступил очень неправильно, очень плохо. Как грязь, которая попала на белоснежное полотенце, оставив после себя темное пятно, которое останется на нем навсегда, заставляя тебя испытывать сожаление от ошибок, которые привели к чему-то плохому».
— «И что же мне теперь делать? Я не хочу… Неужели вокруг все такой вот навоз? Эти рейдеры, эти гули, радиация, бандиты, болота, и я – неужели мы все одно дерьмо?».
«Ты жив – и это луч света в этой темноте, малыш» — мне показалось, или мысли окрасились в синий цвет печали, уже не так злобно возникая в моей голове? Точнее разобраться мешала грязная грива в отверстии люка, настолько грязная, что в ней с трудом угадывались полоски, вынуждая искоса следить за ней и ее кусачими пассажирами – «Мы живем ради хороших моментов. Живём ради мгновений, которые имеют значение. Только сумасшедшие живут ради страданий, да и они, со временем, учатся ими наслаждаться, на свой извращенным манер. В этом мертвом мире выживают лишь те, кто делают что-то, к чему-то стремятся, пусть даже обламывая копыта в попытках исправить свои ошибки. А те, кто начинают стонать и рефлексировать, сидя на крупе и посыпая голову пеплом, очень быстро пропадают без всякой памяти, в пустую пытаясь постичь смысл своего существования в этом мире».
— «И что же мне теперь делать?» — окончательно запутавшись, пробормотал я, почесывая затылок. Затем вновь почесался, и вновь, после чего злобно тряхнул гривой, почувствовав крошечные лапки, пробегающие в волосах – «Это же очень страшно – бояться сделать хоть что-нибудь не так! Ведь если я снова ошибусь, или сделаю что-то, что посчитаю правильным, а оно окажется неправильным – значит, мне снова будет стыдно и плохо?».
«Верно. Но знай, что нет ничего постыдного в страхе. Стыд – это позволить страху управлять тобой. Поэтому ты не должен останавливаться, а просто иди вперед. Старайся стать лучше, сильнее, умнее. Ищи свою добродетель, ведь она – это не что-то врожденное, а то, что мы ищем и наконец, находим, понимая, в чем именно мы можем стать лучше».
— «Прямо сейчас я чувствую себя грязным» — ожесточенно почесываясь, пробормотал я. Тем временем, пока я спорил, в люке уже показалась полосатая голова, осторожно выглядывавшая из круглого отверстия.
«Вот и начни свое обновление с очищения плоти. Быть может, оно сможет принести тебе хоть немного покоя за все эти сумасшедшие дни».
— «Очень трезвая мысль» — вздохнул я, с трудом отклеиваясь от стенки бака. Двигаться не хотелось, но еще сильнее хотелось избавиться от мерзких насекомых, самым гадким образом прыгавших по моей шкуре. Видимо, от радости – еще не могли поверить, что все это теперь принадлежит им. «Очищение плоти», надо же. Хотя…
Развернувшись, я постучал по стенке бака. Потом еще раз, и еще, пока солидный гул не превратился в глухой стук по железу, подпираемого чем-то изнутри. И если я не ошибался, этим «чем-то» должна была быть…
— «А ну, живо назад!» — обернувшись, рыкнул я, нажимая копытом на макушку полосатой, именно в этот момент решившей вылезти из укрытия. Пискнув, та с шумом провалилась обратно в люк, откуда до меня донесся крайне обнадеживающий плеск. А вот раздавшийся следом вопль – совершенно не вдохновил, поэтому мне пришлось сделать несколько вдохов прежде, чем собрать в копыто всю свою решимость и полезть внутрь, заранее представляя тот звуковой удар, который обрушится на мои бедные уши.
Что ж, хоть в чем-то я оказался прав.
В целом, звуковой напор был не слишком силен, однако немузыкальные вопли полосатой усиливались вибрацией стен, отчего моим зубам стало сильно неуютно во рту. Не найдя ничего лучше, я решительно протянул вперед ногу, и изо всех сил нажал на голову, бултыхавшуюся рядом со мной, по самые уши погружая ту в прохладную воду. Визг и вопли затихли, сменившись на забавное бульканье, после чего я наконец-то смог оглядеться. Впрочем, смотреть было не на что – ржавые стенки не выдержали и расползлись большой продольной трещиной, через которую на меня смотрело закрытое тучами небо, отражавшееся во взбаламученной барахтавшейся зеброй воде. Ее было не так уж и много, примерно по грудь, поэтому мне было решительно непонятно, откуда взялась эта паника, размахивание копытами и вообще, весь этот шум. Наконец, когда трепыхание стало уж слишком сильным, я убрал ногу, и рывком вытянул на поверхность бьющееся полосатое тело. Вода потоками лилась с полосатого тела, промокшего с ног до головы, но увы, нисколько не умерило полосатый энтузиазм, с которым это дитя пустоши начало сотрясать крошечную купальню совершенно немузыкальными воплями, поэтому мне пришлось еще раз притопить полоумное существо, хотя бы несколько секунд возвращая благодатную тишину.
— «Кобылы. От них один шум и проблемы» — посетовал я. Дождавшись, когда движения размахивавших во все стороны ног станут совсем уж судорожными, я отпустил копыто и выволок на поверхность кашляющую, мокрую и донельзя несчастную зебру, судорожно ухватившуюся за меня всеми четырьмя копытами и кажется, даже попытавшуюся влезть на меня целиком, спасаясь из такой страшной и невероятно глубокой воды, доходящей мне до груди. Промокшая насквозь, она была настолько жалкой, настолько жалобной, что я сам не заметил, как присел, привалившись к стене бака, и удерживал ее на себе, ощущая, как бешено колотится сердце в прижимавшейся ко мне груди.
[Уровень повышен].
[Навык: скрытность (70). Теперь вы [скрываетесь] когда сохраняете неподвижность. Этот бонус является ситуационным, и может быть как полезным, так и вредным для вас, в зависимости от ситуации].