Понь бледный

Глава вторая

Всех людей в мире можно бесконечно делить на две категории, различая два диаметрально-противоположных полюса. Есть люди бедные, есть богатые, есть смелые, а есть трусливые, есть оптимисты, есть пессимисты. Правши и левши, стратеги и тактики, эсеры и анархисты, мздоимцы и меценаты. Был еще один незримый водораздел, по которому Сталин привык машинально оценивать людей среди своего ближайшего окружения. Неочевидный, но чрезвычайно важный. Есть люди, которых неожиданность оглушает, а есть те, которых она, напротив, мобилизует.

В страшном июне сорок первого года, когда случилось то, что не могло было случиться, то, что невозможно, немыслимо, невероятно – Сталин еще раз убедился в том, что был прав. Люди, которых столкновение с невозможным выбивало из колеи, делались опасным балластом. Не в силах переосмыслить ситуацию со вводом в нее «невозможной» переменной, они враз теряли инициативность, смелость, сообразительность, веру – одним словом, теряли все. Напротив, те, кто встречал неожиданность как данность, не останавливаясь на причинах, отчего невозможное стало возможным, смогли поднять обреченную, разбитую, практически уничтоженную армию – и сделать дважды невозможное. Таких людей Сталин отмечал особо, выдвигая на соответствующие посты. Люди, привыкшие к невозможному, стали костяком его армии. И Сталин был уверен, что если бы на заседании Генерального штаба ему случилось бы сообщить о том, что марсианские троцкисты высадили под Выборгом экспедиционный корпус, ни один человек из собравшихся не спросил бы «Как это возможно?». Но обязательно бы спросили «Что нам делать дальше?».

Самого себя он тоже относил ко второй категории. Пусть недобитые аристократы Белого Движения терзают себя вопросами «Да возможно ли это?» в будуарах сифилитичных парижских проституток. Он, товарищ Сталин, первый председатель Совета Министров СССР, генералиссимус, генеральный секретарь Центрального Комитета, не станет предаваться рефлексии, теряя драгоценное время. Даже если он оказался маленьким пони на бескрайнем изумрудном лугу сказочного мира.

Первым делом надо установить, обитаем ли этот мир. Вторым делом – установить, что он из себя представляет. Третьим…

Сформулировать третьестепенную задачу Сталин не успел. Потому что заметил движущуюся точку на опушке леса. Точка двигалась очень причудливо, своей амплитудой напоминая прыгающую бомбу Уоллеса вроде той, которой в войну разрушали плотины Рура. Она перемещалась мелкими скачками, подскакивая на добрых два метра над поверхностью, словно сделанная из высококачественного каучука.

Точка быстро приближалась. Настолько быстро, что от того момента, когда Сталин понял, что видит другого пони, до того, когда этот пони оказался прямо перед ним, прошло едва ли больше десяти секунд.

За эти десять секунд врожденная наблюдательность Сталина позволила сделать ему лишь два вывода. Первый – пони был розовым. Не каурым, не пегим, не буланым или серым, как он сам. Розовым. Совершенно неестественный цвет для копытных. Второй – этот пони был кобылой. Второй вывод был сделан интуитивно, после того, как Сталин заметил огромные голубые глаза, закрученные длинные ресницы и завитую пышную гриву, тоже невозможного ярко-розового цвета. Как будто этого было мало, на крупе розового пони обнаружился рисунок: три разноцветных воздушных шара.

Розовый цвет обрушился на Сталина подобно лавине. Сокрушающей лавине розового льда и клубничного мороженого.

 — Привет! Привет! Привет! Ух ты, как здорово! Новый пони! Хотя ты немножко и старый пони! Старый новый пони! Ново-старый пони! Йахх-ху!

Этот напор ошеломлял сильнее второй танковой группы Гудериана. Слишком много розового.

Сталин даже попятился, мимоходом отметив, что собственное тело слушается его на удивление легко. Словно из него слили всю старую застоявшуюся кровь и наполнили газированным крюшоном, а мышцы налились силой. Даже мир воспринимался не так, как он привык за последние года. Как если бы кто-то протер свежей влажной тряпочкой грязный танковый триплекс, сквозь который он привык смотреть на окружающее. Протер – и сбрызнул одеколоном пропыленное и душное боевое отделение, наполнив его запахом свежескошенной травы, меда и жимолости.

Но едва ли это новое тело серого пони могло тягаться с безумным розовым существом, которое ни мгновения не оставалось в покое. Настигнув Сталина, оно стало прыгать вокруг него, отталкиваясь от поверхности со звонким хохотом.

Она, поправил себя Сталин, пытаясь мыслить в привычной хладнокровной манере. Это она.

 — Я тебя раньше не видела! Ух ты! Прикольная кьюти-марка! А ты любитель покурить, да?

 — Какая марка? О чем вы? – спросил Сталин и открыл в себе еще одну интересную деталь – его новый голос был глуховат, но лишен акцента. И со словами справлялся необычайно легко, не встречая привычного сопротивления.

 — Твоя! Кьюти! Марка! Я тоже курила трубку! С мыльными пузырями! Мы с Твайлайт расследовали опаснейшее дело об исчезновении вкуснейшего торта в кантерлотском поезде! Опаснейший торт! Вкуснейшее дело! Я сразу вычислила вора! Хотя глупенькая Твай и пыталась мне помочь! Но она ничего не понимает в джемдукции! То есть, в дедукции!

Сталин наконец догадался повернуть голову так, чтоб увидеть собственный круп. Теперь и он разглядел, что серая шерсть на ляжке украшена цветным рисунком, изображающим курительную трубку с колечком дыма. Не самый плохой отличительный знак, подумал Сталин, могло быть хуже. По крайней мере, если бы его круп украшал рисунок «Т-34», пришлось бы что-то объяснять этому розовому хаосу, который не проявлял ни малейшего желания оставить его в покое.

 — Меня зовут Пинки Пай! А тебя?

Вопрос был прост, но требовал внимания. Как назваться? Бесошвили? Нижерадзе? Чижиковым? Или Ивановичем? Сталин вспоминал десятки своих партийных псевдонимов, пытаясь определить, какой из них больше подходит ситуации. Задача была не из простых. Ему не случалось прежде выбирать себе псевдоним, маскируясь пони. Поэтому он махнул рукой. Или копытом?..

 — Сталин, — он намеренно опустил социальные артикли, чтобы прозвучало нейтрально.

Пока он не разберется в здешней ситуации, не следует именовать себя «товарищем», равно как «господином» или «герром». И вообще, сейчас ему лучше поменьше говорить и побольше слушать. Ему вспомнилась речь, которую он когда-то, много лет назад, держал перед курсантами Военной академии, которую тогда за глаза именовали «Консерваторией Шалина». Ее воспитанникам, будущим разведчикам и дипломатам, Сталин говорил:

«И помните одно простое правило, товарищи слушатели. Не ищите себе лавров товарища Рейли. Авантюризм и излишняя инициативность погубили больше агентов, чем замаскированные микрофоны. Разведчик – это аппарат связи, товарищи. Радиостанция. Которая сперва принимает, и лишь затем передает. В любой обстановке, в любой ситуации думайте прежде всего о том, как собрать информацию. Не пытайтесь что-то предпринимать до тех пор, пока количество фактов не позволит вам свободно оперировать. Разведчик – это глаза и уши. И еще это руки, но третье вам никогда не понадобится, если есть первое и второе…»

Теперь у него не было этого самого третьего. Поэтому оставалось волей-неволей сосредоточиться на первом и втором. Глаза, уши. Сбор информации. Определение ситуации. Анализ исходя из доступных фактов. Составление краткосрочного и долгосрочного прогноза. Моделирование отдельных пунктов стратегического плана в длительной перспективе.

 — Сталин? Сталион! – розовая пони, назвавшаяся Пинки Пай, заливисто рассмеялась. — Ты Сталион! Иностранное имя! Издалека приехал, да?

 — Издалека, — согласился Сталин, присматриваясь к собеседнику, и мысленно добавил – «Какая возбужденная особа. Прямо как Александра Коллонтай по весне в былые времена. Столько же шума из ничего…»

 — Бобро пожаловать в Поннивилль! – розовая пони оглушительно свистнула в мгновенно появившуюся в ее лапе – ноге? руке? — свистульку и осыпала его конфетти. От нее пахло патокой, клубничным джемом, миндальным шоколадом и чем-то еще, кажется, лакрицей. Наверно, некоторые покупают туалетную воду на кондитерской фабрике…

 — Спасибо, — сдержанно сказал Сталин. — мне будет приятно его посетить. Особенно после… такой торжественной встречи.

Глаза. Уши. В данный момент его глаза и уши оказались засыпаны разноцветным конфетти, но это не мешало ему помнить о главной задаче.

Помни, Коба, теперь ты – рация в режиме радио-молчания. У тебя нет кодов, нет выделенных частот, нет операторов. Ты работаешь в пустоту. Сам не зная, для кого. Поэтому будь терпеливым, будь осторожным, будь рассудительным. Делай свою работу.

 — Пошли! – подскочила от нетерпения Пинки Пай. — Пошлипошлипошли! Я проведу тебя в Поннивилль и все покажу!

 — Удобно ли? – осторожно спросил Сталин, привыкший с подозрением воспринимать всякую бескорыстную помощь.

 — Конечно, удобно! Ты же мой друг! Старо-новый друг! Все пони – друзья Пинки! А помочь другу – это же замечательно!

 — Все пони? – усомнился Сталин. — Даже незнакомые?

 — Все-все-все! Это же дружба! Ты уже мой друг! А я – твой! Замечательно, правда?

«В ней что-то есть от наших доморощенных либералов-народников, — подумал Сталин, прикрыв глаза, утомленные вездесущим розовым цветом. — Такое же восторженное слюнтяйство на грани идиотии. Абсолютно нежизнеспособный класс. Идеализм толкает их в объятья каждого встречного, и ничем хорошим это обыкновенно не кончается».

 — Замечательно, — подтвердил он вслух. — Буду рад, если ты покажешь мне Поннивилль.

 — Тогда пошли, Сталион, чего стоишь? – Пинки Пай оттолкнулась от земли и взмыла вверх, как сошедшая со стартовой площадки «Фау-2». — Это далеко! И у тебя будет время послушать про наш Поннивилль! И про моих друзей!

И они двинулись в путь. Это было весьма странное путешествие.

Сталин не сразу свыкся со своим новым телом. Поначалу ему казалось, что освоиться с четырьмя ногами будет весьма сложно. Он, привыкший ходить на двух, поначалу путался, стоило лишь опустить взгляд вниз и увидеть разом все конечности. Ноги тут же начинали путаться, он сбивался на иноходь и пару раз, под пронзительный смех своей спутницы, неприятно утыкался носом в землю. Потом он понял, что в этом деле главное – дать волю телу и выкинуть из головы попытки его контролировать. Его новому телу серого жеребца можно было доверять, и оно быстро это продемонстрировало. Заключенные в нем рефлексы позволили Сталину двигаться быстрым шагом, иногда даже переходя на рысь – достаточно было не глядеть себе под ноги, чтоб не запутаться. Оказалось достаточно просто.

«Увидел бы меня сейчас товарищ Буденный, от смеха лопнул бы, — подумал Сталин, не без удовольствия ощущая, как его сноровистое и послушное тело легко преодолевает расстояние под дробный перестук копыт. — У старика всегда было странное чувство юмора, что до лошадей. «Смотрите, — закричал бы на все Политбюро, — товарищ генералиссимус галопирует ну прям как моя кляча Нюська!..»

Пинки Пай многократно опережала его и в горизонтальной и в вертикальной скорости. Но отрыв не увеличивался – она вилась вокруг него, оказываясь со всех сторон сразу, и ни на мгновение не закрывала рта. Удачнейшая находка для разведчика, но сомнительное достоинство для сбитого с толку старика, который вдруг оказался лошадью и, хоть убей, не понимает, что делать дальше. Поэтому Сталин делал то, что привык и что умел делать – внимательно слушал, машинально вычленяя из хаотичной путаницы слов полезные звенья.

Вскоре он уже знал, что место, поразившее его невозможно-чистым небом и зеленой травой, зовется Эквестрией. Слово показалось ему знакомым, но смутно. Кажется, что-то румынское… Или у румын – Транснистрия?.. В любом случае, Пинки Пай была столь же похожа на тайного агента Сигуранцы, как сам Сталин – на призового орловского рысака. Эквестрия – так Эквестрия. Живут здесь пони, а также пегасы и единороги. К собственному удивлению, пегасов и единорогов Сталин воспринял вполне спокойно. Как драконов, алмазных псов, говорящих зебр и прочих обитателей этого безумного мира. Не удивляются же буйнопомешанные новым формам галлюцинаций?..

Проблема была в том, что галлюцинацией это не было. Сталин ощущал упругость травы под ногами, дуновение теплого и пьянящего ветерка, теплое прикосновение материнской солнечной руки к собственной спине. Они с Пинки Пай преодолели небольшой луг, миновали лесную опушку и выбрались на утоптанную тропу. Все здесь было реально. Все имело форму, вес, цвет и вкус. В последнем Сталин убедился самолично, слизнув на ходу несколько сочных ягод, похожих на голубику.

Но он старался не отвлекаться, черпая все новые и новые сведения о мире в этом бездонном источнике. Пони, такие, как он сам и Пинки Пай, жили на земле, занимались преимущественно простым трудом и хозяйством – выращивали урожай, чинили, добывали полезные ископаемые, работали на нехитрых фабриках, где производством можно было управлять при помощи грубых копыт.

Пегасы, наделенные парой сильных крыльев, умели летать, оттого обычно чурались «земляного» труда. Они заведовали погодой, разгоняли облака, устраивая в нужных местах дожди, и обеспечивали комфортный, на грани тепличного, климат. В противовес земным пони, обыкновенно трудолюбивым и работящим, пегасы часто отличались легкомысленностью, проистекающей от их образа жизни.

Еще были единороги, сразу показавшиеся Сталину существами потенциально опасными и наиболее загадочными. Обладающие от рождения магическим рогом, они властвовали над материей, силой магии совершая самые удивительные вещи. Появление предметов из воздуха, левитация, телепортация, управление временем, сжатие пространства – это все было детскими фокусами для опытного единорога. Уж эти, конечно, не станут копаться на грядках, подумалось Сталину. Он оказался прав, единороги обычно посвящали себя интеллектуальному труду, работая в библиотеках и магических лавках.

Если верить Пинки Пай, все три разновидности здешних жителей, пони, пегасы и единороги, были единым народом без привилегированных сословий, и считали себя единым целым. Однако же, как подметил Сталин, равенство это было иллюзорным и реальным ровно настолько, чтоб образовывать стройную теоретическую концепцию, удовлетворяющую народным массам.

Классы. Конечно. Что там говорил Владимир Ильич на этот счет?..

«Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».

Изучению марксизма-ленинизма Сталин посвятил всю свою жизнь и многие цитаты свободно знал на память. Громоздкие, иногда кажущиеся неуклюжими, они, в то же время, настолько точно отражали суть реального мира, что Сталин всякий раз поражался, с какой легкостью жонглирует ими его учитель.

Впрочем, сейчас он был далек от чувства благодарности. Ильич, конечно, светлая голова, и в устройстве общества он разбирался как никто, да толку?.. Сюда бы его, мелькнула мстительная мысль, в Эквестрию… Был бы лысым пони с хлебной чернильницей на крупе…

Фактически, как уяснил Сталин, привыкший для себя раскладывать всю информацию «по полочкам», обычные пони были основным производителем и рабочей силой. Единороги – здешней элитой, правящим классом, который сосредоточил в своих руках – копытах! копытах!.. – каналы управления и распределения всеми получаемыми благами, а также экономическую, военную и политическую мощь. Пегасы же образовывали нечто среднее между ними, этакую социально-аморфную массу, которую сложно было контролировать, и которая большую часть времени была подчинена сама себе.

Над всем этим возвышался монархический аппарат, возглавляемый Принцессой Селестией. Эта Принцесса Селестия, будучи, по факту, правящей королевой, проживала в столице, Кантерлоте, и была представителем аристократии, которая уже неприкрыто возвышалась над прочими классами, а именно – аликорном, существом, имеющим черты и обычного пони, и пегаса, и единорога. Прочие аликорны, состоявшие по большей части с ней в кровном родстве, поддерживали управленческий аппарат, образуя дворянскую клику.

Знакомая картина. Другие краски, но кисти все те же, отлично знакомые Сталину по собственному опыту. Диктатура монархизма-абсолютизма, глубоко-классовое общество, вшивые аристократы, угнетенный пролетариат… Все как по учебнику, что печатался Коминтерном для развивающихся стран. По словам Пинки Пай выходило, что Принцесса Селестия отнюдь не узурпатор и не тиран, напротив, добрый, внимательный и справедливый правитель. Но Сталин, во-первых, уже знал цену словам Пинки Пай, а во-вторых, знал и то, что всякий монарх, этот спрут, обвивший жадными щупальцами трон, тщится казаться прогрессивным и заботливым хозяином. Что не мешает ему выжимать соки из народных масс в попытке обеспечить собственные непомерные аппетиты. Какая пакость… Что ж, Коба, следовало тебе с самого начала догадаться, что даже в стране с акварельным небом и изумрудными лугами, все простроено по тем же самым законам, что в твоем родном мире. По законам, на основании которых сильный душит слабого, а слабый безропотен и покорен своему обидчику. Люди или говорящие пони – столь ли велика разница?.. Законы общества действуют в любом случае, будь то высшие приматы, млекопитающие или, скажем, какие-нибудь насекомые.

На дне сознания теплым костерком затлела мысль, еще неуверенная, но уже приятная. Если этот мир устроен по привычным законам, может быть и он, Коба, окажется здесь не совсем чужим?.. Тот, кто умеет играть на пианино, освоит рояль, и неважно, на какой сцене тот будет стоять. А товарищ Сталин, посвятивший обучению и оттачиванию навыков последние пятьдесят лет своей жизни, был в своем роде недурным пианистом…

Спокойно, одернул он сам себя, тпрр-ру, Коба! Будь терпелив, будь осторожен. Ты уже на заслуженной пенсии и весь этот балаган с цветными пони представляет для тебя лишь теоретический интерес.

Между тем, они приближались к Поннивиллю. Дорога стала шире, а вдалеке замелькали городские домишки, преимущественно невысокие и деревянные. Насколько Сталин мог судить, город был провинциален и едва ли насчитывал более двух-трех тысяч душ. Однако он был очень аккуратен и чист, ни дать ни взять, какой-то макет, подготовленный для разглядывания под лупой. Узорчатые башенки, увитые плющом домики, стеклянные витрины, скромные вывески, просторные каменные мостовые. Уютный, славный город, распространяющий, подобно Пинки Пай, далеко окрест свой особенный запах. Но запах этот был не приторен. Пахло свежей сдобой, навозом, стружкой, фруктами, сеном, печным дымом, краской, цветами и еще тысячью всяких вещей, которым должен пахнуть уютный и славный городишко. Поннивилль чем-то напомнил Сталину довоенный Мариуполь – та же провинциальная опрятность и вселенское спокойствие. Только здесь преобладали карамельные и пастельные цвета, а на улицах можно было разглядеть пони.

 — Это «Сладкое яблочко!» — щебетала тем временем Пинки Пай, по-прежнему борясь с гравитацией самым действенным образом. — Самые вкусные яблочки в Поннивилле! Здесь живет моя подруга Эппл Джек!

Хозяйство на окраине города, мимо которого они проходили, было приличным – Сталин машинально оценил простирающиеся на многие гектары густые яблоневые соды. Разносящийся над «Сладким яблочком» запах свежего сидра и яблок был столь силен, что у него защекотало под ложечкой. Ужасно захотелось свежего сидру.

 — Здесь тысячи деревьев, — заметил Сталин, сглатывая слюну. — Наверно, твоя подруга очень богата.

 — Эппл Джек богата? Уахахаха! – Пинки Пай так и покатилась со смеху. — Ну ты даешь, Сталион! Они всей семьей работают от зари до зари, и Эппл Джек, и Биг Макинтош, и старенькая Грэнни Смит, и даже малышка Эппл Блум! Варят вольт-яблочный джем, пекут яблочные пироги, готовят сидр и…

 — Если их всего четверо, им сложно будет съесть все приготовленное. Они должны продавать излишки.

 — Они продают! Еще как продают! И выпечку, и вкусные яблочки, и сидр и…

 — Но ты, кажется, сказала, что они небогаты?

 — Совсем не богаты! – поддакнула Пинки Пай. — У Эппл Джек из всего богатства – амбар да старая страшнючая шляпа!

Кажется, она не преувеличивала – хозяйство было обширным, но роскошью не блистало. Покосившиеся строения, много лет не знавшие ремонта, неухоженные дорожки, и общий дух какого-то унылого запустения, который местами перешибал сладкий аромат сидра.

 — Так куда же уходят деньги?

 — Деньги уходят на добро! Бобро-добро! Бобро-бобро! Не знаешь, а бобры действительно добры?..

 — Какое добро? – Сталин никогда не повышал голоса, но всегда умел одним только тоном заставить самого безапелляционного крикуна умолкнуть и внимательно слушать. Как ни странно, то, что работало при общении с людьми, оказалось небесполезно и в Эквестрии. По крайней мере, Пинки Пай, уже доставшая было хлопушку, вдруг примолкла, уважительно на него поглядывая.

 — Ой, ты умеешь делать ВЗГЛЯД – прямо как у моей подруги Флаттершай!

 — Деньги, — мягко напомнил Сталин. — На какое добро они уходят?

 — Ну это просто! Эппл Джек каждый месяц отдает их Принцессе! А Принцесса делает добро!

 — И какое добро она делает?

 — Ну всякое! Она же добрая, значит, делает из денег добро!

 — Она дает безвозвратные ссуды Поннивиллю в неурожайный год?

 — Конечно, нет! Если год неурожайный, значит, виноваты пегасы! Они такие ветренные!

 — Она организовывает стипендии за свой счет для обучения молодежи?

 — Учатся только единороги! У них есть волшебные школы! Мы учимся сами! Я долго училась и научилась засовывать в рот сорок пять коврижек! Сейчас покажу!

 — И все жители Поннивилля дают деньги на… добро?

 — Все-все-все! Даже я! – Пинки Пай горделиво задрала голову в обрамлении невыносимо-розовых кудряшек. — Почти всю зарплату из «Сахарного уголка»!

 — Но раньше ты говорила, что Принцесса Селестия любит всех вас и ничего от вас не требует. Теперь оказывается, что почти весь свой заработок вы отдаете ей.

 — Глупый! – снисходительно заметила Пинки Пай. — Ты, наверно, откуда-то очень издалека, Сталион! Мы же даем эти деньги не ей! А на добро!

 — Наверно, получается немалое количество добра каждый месяц… — пробормотал себе под нос Сталин.

На «Сладкое яблочко» он теперь глядел с другим ощущением. Не кулаки, не эксплуататоры своего же трудового класса, не аграрные магнаты и капиталисты. А такие же крестьяне, закабаленные «добром» Принцессы Селестии. Теперь многое увиделось ему по-другому. И в милых домиках карамельных цветов, казавшихся такими аккуратными и беззаботными, вдруг проглянуло что-то нехорошее. Словно чья-то знакомая уродливая рожа высунулась на миг из-за тонких декораций.

Сталин на миг прикрыл глаза. Он не имеет права судить этот мир по привычным ему законам. Здесь живут разноцветные пони, которые ничего не знают ни про полит-экономику, ни про невидимые механизмы власти. Оставайся зрителем, Коба. Ты проиграл в своем родном мире, подвел своих учителей, обрек дело своей жизни на разруху и уничтожение. У тебя нет права судить других. Даже если милые кукольные домики стоят на фундаменте из угнетения и эксплуатации.

Но был еще другой Сталин, сидящий глубоко в его сознании, тот, который не желал соотносить себя с пони и любоваться сказочными ландшафтами. Тот, другой Сталин, соображал очень быстро и четко, раскладывая все «по полочкам». Значит, семья Эппл Джек – крестьянского происхождения, да еще и страдает от гнета и непомерного труда. Это та почва, на которой яблочное семечко быстро даст росток. Разведчик, действующий в чужом городе без легализации, без базы, без документов, должен подмечать такие вещи. Должен особо брать на учет тех, кто может стать союзником, кто обеспечит укрытие или помощь. Азбучные истины, разработанные когда-то им самим. Ищи тех, кто поможет тебе не из-за денег, а из личных побуждений. Такие реже предают.

Если ты – никому не известный революционер в незнакомом городе, от кого ждать помощи? Не от зажиточных буржуа, не от духовенства или военных. Ищи подмогу среди пролетариата. Обездоленный, притесняемый и гнобимый, он охотнее откроет тебе свое сердце, чем тот, кто знает вкус достатка. Именно на почве пролетариата, удобренной слезами и кровью, надо растить древо революции.

И, прежде чем Сталин сердито оборвал эту мысль, кто-то, с кем он делил сознание, ловко поставил мысленную галочку напротив имени Эппл Джек. Кто-то, кто настолько привык к принятым раз и навсегда правилам игры, что отказаться от них уже не мог. И кто будет частью Сталина до тех пор, пока тот не умрет окончательно.

 — Сперва мы зайдем к Твайлайт Спаркл! – упоенно рассказывала Пинки Пай, которую вполне устраивал молчаливый собеседник. — Она тебе обязательно понравится! Она знает умные слова, которыми ты говоришь! Хотя она глупышка! Она не может засунуть в рот даже восемь коврижек! А еще она – единорог и маг! Твайлайт училась в школе Принцессы Селестии и обожает книжки! И она – лучшая ученица Принцессы!

Интеллигенция, паразитарная форма жизни, подсказал невидимый секретарь, такая же продажная и беспомощная, как везде. Сливается с властью, так как труслива и бесполезна сама по себе, но служит такой же ее опорой, как полиция и капитал. Наверняка эта Твайлайт – враг рабочего класса. Враг умный, умелый и очень осторожный. С такой надо держать ухо востро. Такие всегда опасны.

 — Зайдем к ней, — согласился он небрежно. — Она живет недалеко?

 — Совсем близко! – пискнула Пинки Пай. — Она живет в собственной библиотеке, представляешь! А потом мы пойдем к Рэйнбоу Дэш! Только у нее нет дома, она живет на облаке!

 — Она бездомная? – встрепенулся Сталин. — Значит, пролетарий?

Бездомный люмпен-пролетарий – это еще лучше. Такому нечего терять. Тоже ценный ресурс для того, кто попытается изменить привычный порядок вещей в Эквестрии.

 — Еще как пролетарий! – воскликнула Пинки Пай с восторгом. — Так пролетарий, что ух! Один раз она устроила такой пролетарий у меня над головой, что я икала неделю! Вот такой она пролетарий!

 — Она работает?

 — Рэйнбоу? Конечно! На заводе по производству облаков! А когда в Кантерлоте нужна вода, она командует всеми пегасами Поннивиля!

Не пролетарий и не рабочий в полном смысле этого слова. Скорее, заводской управленец не очень высокого ранга. Но может быть потенциально-полезной. Еще одна отметка в невидимой тетради. Кроме того, насколько успел уяснить Сталин, пегасы всегда отличались независимым и упрямым нравом. Это может быть ценно. Особенно когда собираешься проломить головой стену, которую никто из окружающих даже не замечает.

 — Потом Рарити! Она единорог и у нее свой магазин одежды! Красивая одежда! Уиии! Она любит драгоценности! А еще ее хорошо знают в Кантерлоте! Она шьет платья для самих принцесс-аликорнов!

Вредоносный элемент, мгновенно определили инстинкты. Обслуга правящего класса, готовая плясать под его дудку, пока льется золото. Такие не ищут равенства и справедливости, лишь заказы и выгоду. И эта любовь к драгоценностям… Сталин против воли вспомнил Геринга с его унизанными драгоценными стекляшками жирными пальцами. Старый Геринг плохо кончил в свое время, не помогли ему драгоценности…

 — И Флаттершай! Она тебе ужасно понравится! Она любит зверушек и очень милая! И ужасно застенчивая! Такая добрая, что мухи не обидит! Правда, она может обидеть медведя, когда тот плохо себя ведет! Она пегас, но живет на земле, как обычный пони!

Сомнительный выбор. Опыт подсказывал Сталину, что гуманисты чаще всего представляют из себя балласт, чем полезный ресурс. Милосердие может позволить себе сильный. Но эта Флаттершай, кем бы она ни была, едва ли станет надежным подспорьем. Любовь, которая происходит от страха, а не от силы, то же самое, что скверное синтетическое топливо для танков. На нее никогда нельзя по-настоящему положиться.

 — Ты понравишься моим друзьям, Сталион! – воскликнула Пинки Пай, хлопая Сталина по спине. — Ты милый, хоть и странный! Бобро пожаловать в Поннивилль!.. Кстати, а ты когда-то видел бобров?..

На мостовую Поннивилля Сталин ступил с тяжелым чувством. Точно на миг к нему вновь вернулась старость, отчего кости налились непослушной тяжесть, а во рту пересохло. Красивые разноцветные домики, издалека казавшиеся изящным и прелестным макетом, больше не манили взгляда. И сочный воздух перестал насыщать, как прежде. Как будто он пересек невидимую черту, за которой его ждало что-то неотвратимое.

Будь терпеливым, Коба. Будь расчетливым. Будь осторожным.

Быть может, жизнь твоя не закончена, а только начинается?..