Посланник дождя
Глава II: Через труп прошлого
Какое обстоятельство может в одночасье превратить окружающий мир в ад? Обесценивание того, что тебе дорого. И в данном случае речь идёт о жизни.
За то, что он ещё дышит, Генрих был обязан нерастраченным рефлексам, а может, неумолимому стремлению выжить, коим славится человек. Инстинктивно-защитный выпад тела не дал ножу отшельницы прервать его существование подобно тонкой былинки: нацеленное в грудь лезвие встретило преграду в виде ладони левой руки, что, впрочем, не помешало ему пронзить её насквозь до упора рукоятки. Второго вероятного удара не последовало – Генрих стрелой выскочил из злосчастной хижины, прихватив с собой нож, крепко встрявший в его плоти.
Такой боли тело человека никогда не испытывало, благо, из-за выброса адреналина та пришла не сразу. Напрочь забыв, откуда пришёл, Генрих рванул в совершенно случайном направлении, желая лишь поскорее удалиться от этого места. И мчался он с такой прытью, что даже коварные корни не могли зацепить его ног. Улавливаемый глазами мир превратился в узкий, размытый с боков коридор, а в ушах стоял бой ударов загнанного сердца, глубокое дыхание и… последние строки того стиха. Человек понимал, что ещё долго будет его помнить.
Воспалённый от бега разум тревожился лишь одним вопросом – за что?
«Неужели моя жизнь так подешевела, что чужой бред стал поводом для попытки её оборвать?! Разыгравшееся воображение больной отшельницы — весомая причина для убийства в этом мире?!»
Генрих начал замедляться. Опустив взгляд на кровоточащую ладонь, он резким движением вытащил из неё проклятый нож. От острой боли, охватившей всю руку, он стиснул зубы, не позволяя сдавленному завыванию перерасти в вопль. Но сдержать рвущийся из груди истеричный смех Генрих не сумел.
«Приговорить к смерти за то, что я даже не совершил… Это даже адом назвать стыдно!»
Хорошо, что у него хватило сообразительности не выбрасывать ненавистное орудие, а запихнуть его за пояс.
Раненый человек продолжал идти вперёд. Порой, упав, он подолгу не мог встать, пока рана в кисти не пронзала тело незримыми, но весьма ощутимыми шпицами, заставляя возобновлять шествие. Отчего-то казалось, что если идти, боли будет меньше – очередной мираж.
Так череда падений и подъёмов довела его до небольшой поляны. Мутный свет луны ложился на плотные заросли трав, достававших человеку до пояса. Начав её пересекать, он вновь оступился, только теперь на совершенно ровном, пусть и скользком от дождя месте. Сейчас даже боль не смогла заставить его подняться. Физические ощущения покидали человека, а глаза застилало пеленой.
Вопреки всему, теряющий сознание Генрих всё ещё надеялся, что с пробуждением этот ад закончится. Что ни говори, а надежда умирает последней.
Вскоре человека обступила беспросветная тьма, затягивая в кошмар внутри кошмара.
Бегство. Неужели отныне в этом его удел? Прекратившись наяву, оно продолжилось в болезненном сне. Генрих нёсся без оглядки, пытаясь уйти от смерти, чьё холодное дыхание ощущал спиной. Но самое невыносимое в этом было всепоглощающее чувство страха. Как можно с ним жить? Никак, ибо жизнью это не назовёшь. Однако обернувшись, Генрих увидел, что смерть не более чем инструмент преследователя, за которого он принял этот мир.
Правильно ли по поступку одно судить обо всех? Нет… но сейчас человеку был известен лишь дебют, коим ознаменовалось его появление в Эквестрии.
Генрих проснулся мокрым, но, увы, не от дождя: тело бил озноб, сменяющийся лихорадочным жаром. За прошедшее время ладонь опухла, а из раны сочился гной. Пульсирующая боль стала острее, так что даже лёгкое прикосновение к руке ниже локтя доводило до крика.
Было очевидным, что эти симптомы обычный порез вызвать не мог.
«Похоже, лезвие смазали какой-то дрянью…» – не без отвращения осматривая рану, подумал Генрих.
Часов при нём не было, но по положению солнца он определил, что большая часть дня уже позади.
Волны боли, вторя его мыслям, намекали, что если он что-нибудь не предпримет, этот день станет для него последним. Но просто смириться и тихо умереть Генрих не собирался, а посему, собравшись скудными силами, поднялся и поковылял вперёд. Миновав поляну, он наткнулся на отчётливо видную тропу и ускорил шаг.
«Куда-нибудь, да обязательно выйду», – решил Генрих, сейчас больше походивший на поднявшегося из могилы мертвеца. Полностью расслабив левую руку и не особо напрягая правую, он, развевая на ветру лохмотья изорванной одежды, зашагал по тропе грязными босыми ногами.
Небо же наливалось свинцом. Подобно зрителям перед зрелищным представлением, на нём появлялись тёмные дождевые тучи. В этом не было ничего особенного — очередной июньский ливень.
Час непрерывного движения принёс свои плоды: редеющий лес, наконец, кончился, и Генрих оказался на опушке. Отсюда открывался отличный вид на живописную долину, жаль только, что человек был не в том состоянии, чтобы им любоваться. А вот расположенное в ней поселение, до которого было рукой подать, не могло не привлечь его внимания.
Черепичные разноцветные крыши аккуратных домов, слагающихся в путину улиц, башня ратуши, обозначившая центр города, и отражающие тусклый свет флюгера переходили на второй план, когда на первом был меньший, в сравнении с человеческими аналогами, размер.
«Людей я здесь вряд ли увижу», – сплюнул Генрих и решил поспешить – дувший в спину ветер, равно как и набухшие чёрные тучи над долиной, предвещали скорый ливень.
Пригибаясь, человек направился к дому, что был к нему ближе всех. Тяжело это признавать, но сейчас он и вправду чувствовал себя зверем – раненым и загнанным обстоятельствами на край пропасти.
Тот дом, в кустах перед которым затаился человек, был, можно сказать, на отшибе. Иными словами – то, что нужно.
Вскоре на крыльце показались его хозяева.
«Снова эти маленькие лошади… А хотя, кого ещё я ожидал тут увидеть?»
Но мастям шёрстки, цветам гривы и нахлобученным на их головы соломенным шляпам нужно отдать должное – тут Генрих не мог не удивиться.
Салатовая кобылка с золотистой гривой на пару с дородным бурым жеребцом, поторапливаемые усиливающимся ветром, уносили в дом какие-то горшки. У человека они невольно ассоциировались с крестьянами. Но подобные сравнения он гнал прочь. Их разговор между собой, доносившийся до его укрытия, Генрих старался не слушать, а осмысленность в их взгляде и действиях – не замечать. Палок в его колёсах и так уже на целый ворох хватит. Ему нужен был дом, а хозяева… с ними нужно что-то делать. Но ответ на этот вопрос –¬ будь он неладен! – уже давно встрял в голове человека.
«Хотел бы я сказать, что у меня нет выбора, но от этого он не исчезнет. Я не вижу в них враждебности… И в той кляче я тоже её не замечал, пока она не схватилась за нож! Но что, если они – хоть внешне по ним и не скажешь – другие? Может, стоит довериться и попросить у них помощи? – лихорадочно соображал разрываемый чувствами Генрих. – Нет… обманувшись вновь, я расплачусь за ошибку жизнью. Такой риск… Могу ли я на него пойти? Нет, проще спросить себя – хочу ли я жить? Да, чёрт возьми! И рисковать я не могу! Из-за неё, да-да, из-за неё! Из-за той больной ведьмы мне придётся пойти на такое…»
Вечерний ливень обрушился на землю, заставляя местных скрыться в доме. Сам человек, немного обождав, гуськом подкрался к нему и прижался к стене под небольшим навесом. Дробь капель по жёсткой ткани успокаивала и хоть немного отвлекала от боли в руке. Генрих ждал наиболее подходящего момента. Ждал, когда хозяева заснут беззаботным сном…
Мрак ночи надвигался на землю, когда человек вышел из-под навеса. Стихший ливень, переросший в моросящий дождь, не упустил возможности оросить Генриха, пока тот направлялся к крыльцу. Тьма в окнах позволила ему надеяться, что внутри все спят.
Вооружившись тонкой палочкой, он без особого труда поддел дверной засов – единственную преграду перед незваным гостем.
«Может, против копыт это и вправду работает», – хмыкнул Генрих, заходя в помещение.
В темноте, поглотившей прихожую, было сложно разглядеть даже собственные руки. Но висящее напротив открытой двери зеркало, отражавшее тёмный силуэт, было исключением. Оно – единственный свидетель того, что случится совсем скоро, и к счастью для главного действующего лица – безмолвный.
Наличие прихожей позволило Генриху предположить, что и в остальном жилище этого мира будет нести привычность и схожесть с тем, что знакомо каждому человеку.
Бесшумной поступью – наконец-то потеря обуви отбилась хоть какой-то пользой – он направился в левую от входа комнату. Та оказалась чуланом: гора неразличимого в темноте хлама выросла перед ним, едва он открыл дверь. Комната правее была закрыта – её незваный гость решил оставить на потом, отправившись к последнему помещению через короткий коридор. Если в доме и была кухня, то она перед ним: под лунным светом блестели тарелки и столовые приборы, железные ручки шкафчиков и гладкая поверхность стола. Тоже не то. Приметив с порога подставку с ножами, он не спешил хвататься за рукоятку одного из них – его правая рука уже обхватила покоящееся за поясом орудие. Ему не следовало медлить, но и спешить, несмотря на боль и лихорадочный жар, тоже не хотелось. Увидеть то, что не показало зеркало в прихожей – вот какое желание внезапно обуяла Генриха.
Подойдя к окну, он выставил перед собой нож отшельницы. Кое-как соскоблив с лезвия собственную запёкшуюся кровь, человек обнаружил в отражении своё лицо – грязное, всё в поту и царапинах… Рука сильнее прежнего сжала рукоять орудия, чьей хозяйке он был обязан за нынешнее положение.
«Так выглядит лицо жертвы, а не убийцы, – думалось ему. – А ведь ещё не поздно поступить иначе. Доказать, что та чокнутая ошибалась… – Как неустойчивый жар сменялся ознобом, так и мысли Генриха играли в безумную чехарду, постоянно изменяя течение. – Дурак… Я надеюсь на руку помощи, когда у них копыта. Кому я собрался доказывать постигшую меня несправедливость? Цветным непарнокопытным, которые, осознав всю никчёмность моего положения, не станут церемониться с чужаком… Тогда ведьма, конечно же, ошибалась. Ещё бы! Нет человека – нет проблемы. Рана от этого ножа убивает меня в наказание за несвершённое зло! Если мне и суждено умереть, то я должен хотя бы знать – за что…»
Генрих оторвался от лезвия и направился в последнюю комнату. Уняв дрожь в руке, он осторожно повернул ручку вниз и приоткрыл дверь спальни. Окно здесь смотрело в ту же сторону, что и на кухне, посему комната не была лишена естественного освещения луны. Одеяло на двуместной кровати мерно вздымалось и опускалось, скрывая тела спящих, чьи пышные гривы устилали подушки. Оказавшись совсем близко, человек услышал их вздохи и посапывания.
«Каково это – слышать дыхание жизней, которые ты собираешься прервать навсегда? – послышался глас совести, как ему показалось. – Да, они не люди, но назвать их скотом будет… неправильно».
Возникшее чувство, приди оно несколькими часами ранее, привело бы его в бешенство. Сожаление… на миг он пожалел, что отшельница промахнулась. И промах этот привёл его сюда – к кровати двух совершенно невинных существ, которым суждено расплатиться за чужие ошибки.
Застыв с ножом, направленным на голову одного из спящих, человек испытывал настоящий шторм в своей голове. Вопросы, вопросы, вопросы… Множество вопросов и ни одного ответа. Неосознанно Генрих пытался это исправить. Унять сомнения, ещё раз убедится в правильности решения.
«Это решение… оно может свести меня с ума. Чего-то не хватает… ну да, оправдания. Оно у меня есть. Конечно же, без него шагнуть к такому выбору нельзя...»
Не в силах подолгу держать руку на весу, Генрих отвёл нож. От навалившегося приступа озноба тело трясло, и он с трудом сохранял равновесие. Человек чувствовал, что разум его помутнился и совсем скоро будет поздно вообще что-либо предпринимать.
«И что же я могу предложить в качестве оправдания? Право же, вопрос не к месту. Меня пытались убить… Да, это так, но ответить тем же сложнее, чем казалось. Мне что-то мешает… Может, совесть? Она всегда мешала карты, когда не надо! Но её корень в прошлом… Бывшие идеалы и принципы – всё это следует отбросить. Всё отбросить, иначе мне не жить».
Головная боль усилилась. В ушах стоял невероятный шум, но ход мыслей не прекращался, словно те были его частью.
«Там, в зеркале и на лезвии ножа, я видел себя. Незнакомого, чужого, но всё же это был я. И такой образ по-своему хорош. Верно… Глупо отрицать, что чем-то он даже лучше меня прошлого. Грязный, загнанный… и живой. Именно живой. Это и значит – жить.
Если жизнь определяет борьба, то жалкое подобие, которым я был до этого, следует бросить в огонь, а пепел развеять по ветру. И это можно оправдать. Хотя бы желанием сделать свою новую жизнь дороже предначертаний, пусть и не пустых».
На кровати начались движения: один из спящих – вероятно, кобылка – перевернулся на другой бок.
«Я не виноват в том, что хочу жить! Кто поставил меня перед таким выбором – тот в ответе за кровь, что прольётся! Я должен переступить через прошлое… должен!»
Нож вернулся в прежнее положение, ожидая роковых движений отвердевшей руки.
«Единственно, что я могу им предложить – быструю смерть. Хотя бы постараюсь…»
Словно пытаясь помочь человеку с его единственным благим побуждением, посапывающая кобылка запрокинула голову, смотря ему в лицо закрытыми веками. С осторожность, на какую был способен, и даже с некой нежностью Генрих убрал прядь локонов с её шеи, к которой поднёс нож. Терпя боль, он положил больную руку на скрытое под одеялом плечо спящей, фиксируя положение её тела.
– Прости.
В тихой комнате раздался звук рвущейся плоти и последующее за этим неприятное хлюпанье. Не самая достойная смерть – быть зарезанным в собственной кровати.
Не проронив и звука, кобылка испустила дух. Через миг вслед за ней отправился и её муж.
Боль и шум в голове куда-то исчезли, уступив место тишине. Как же он был ей рад. После такого тихие минуты обретают особую ценность.
«Два бездыханных тела теряют своё тепло, а я так спокоен. Это… это ненормально».
Генрих накрыл своих жертв одеялом, ставшим погребальным саваном, оставил их спальне, теперь служившей для них склепом, и наглухо закрыл дверь.
Глаза любого увидят на кровати двух истекающих кровью мертвецов. Глаза любого, но не его. Он знал, что там есть третий, чьё тело растоптано и ран на нём гораздо больше, чем на двух других вместе взятых. Его прошлая сущность, личность и естество были искромсаны пришедшим к нему образом – тем, кого он видел в отражении. Человек больше не хотел сюда возвращаться.
«Это ли видела в своём котле ведьма? Если так, то её можно понять… – Генрих улыбнулся. – И ведь именно своим решением всё предотвратить, она запустила этот механизм. Ведения показали ей последствия выбора, но не моего… Жаль, что она не чувствует всю горечь своего промаха».
Генрихом вновь овладело сожаление. Жалость к себе, к хозяевам дома и ко всем, кто станет жертвой совершённой в лесной хижине ошибки.