Пробник

Глава первая

Я стоял один у окраины города и ждал, когда же придут договариваться. Всё ждал и надеялся, вот придут они, и я уйду. Противно мне тут, тошно. Я им чем смог, тем помог, остальное они от меня принимать отказываются, хотя и первое время вынуждены. Пока они от Свободы не откажутся, придётся им меня терпеть. А мне терпеть нет нужды.

По холмистой равнине летал пепел и песок. Небо всё закрыто серыми тучами. Привычно. Часто здесь всё так и есть. И это всё сделали беженцы. Буквально за месяцы, может за годы. Как только появилась Свобода, то они и начали. Объявили её врагом, объявили нас, её создателей, врагами и тех, кто примирился, договорился со Свободой. Уничтожали всё, что мы защищали. Мы решили позаботиться о согласных, они начали устраивать массовые беспорядки и всех подряд избивать. Мы обратили большое внимание на природу, они сжигали леса, засоряли реки, озёра, убивали животных. Строили новые города, их разрушали, и разрушали старые. Всё, чему мы могли помочь, они истребляли. Потом пришлось согнать нам их под землю, в специальные места, и поставить над ними Свободу, потому что сами уже не могли говорить. Было нам очень больно. Со временем всё уладилось, несогласные превратились в беженцев, потому что растеряли всё, что у них было, а согласные стали их помощниками, потому что помогать уже было некому.

К окраине подошла толпа, поднимая за собой тучу пыли. Помощники, тысячи и тысячи серых рубашек, Падальщики. Один Падальщик из первого ряда вышел ко мне и рыкнул на других, мол, сгружайте, дальше они сами. Он подошёл ко мне и дал список того, что они принесли. Хоть что-то, беженцы мне вообще список не дали.

Падальщик стоял передо мной и ждал, когда же я проверю, всё ли на месте. После он напомнил о том, что нужно оставить пару телег, и откланялся. Вскоре пришли беженцы и с оханьем и недовольством забирали свой паёк, ругались на отсутствие нужного. Падальщики ещё пошумели, порычали, помычали, а потом собрались и ушли дальше в свой поход, обещав принести в следующий раз побольше. После них осталось много следов и несколько саженцев деревьев.

Я передал беженцам список и ушёл. Пока они заняты, им не до меня. Собрался в дорогу с ночи, больше меня ничего здесь не держало.

Я пошёл на восток и споткнулся, пошёл на запад и упал, на север, наглотался пыли, на юг, опять упал. Хотелось отдохнуть и я решил пойти куда глаза глядят, подальше от этого города. Мне в спину подул свежий ветер, показалось даже, что солнце пробилось через тучи. Чудо.

Где-то вдалеке тянулся столб пыли, должно быть Падальщики. По всей земле, куда не пойди, а всегда найдёшь рытвины и канавы, их следы. Найдёшь одинокие и торчащие как штыри голые саженцы, перевязанные вокруг железных прутьев. Бывает, найдёшь целые поляны, утыканные этими саженцами. Они всегда оставляют что-нибудь за собой. Может это даже часть их работы, которую они выполняют правильно. А может это и есть чудо, но этого чуда я боюсь, боюсь я этих Падальщиков. Почему, не знаю. Для меня бояться их стало привычкой, толи из-за того, что они никогда не говорят, а только рычат и мычат, или потому что несмотря на это я их понимаю и знаю, что если я им ничего не сделаю, то они мне не сделают ничего плохого. Привычка, с ними много связанно привычек.

Очень долгим выдался мой путь. Я всё искал и искал, чему бы помочь, что бы такое сделать лучше. Меня эта мысль терзала, но такова моя работа. Ближе к полудню я дошёл до мутноватой реки и набрал воды сколько смог. За этим делом меня застал пегас в зеленоватой безрукавке и с обрезом за плечом. Он отпустил полозья телеги и набирал воду. Измятый весь, побитый был.

— Ты на меня не смотри, я тут по собственному делу и желанию. Влип в историю, — сказал он мне, приложив мокрую тряпку ко лбу. – Понимаешь, стою, набираю здесь воды и вижу, трое, в сером, рычат всё и мычат, Падальщики. А боюсь я их, старичок. Ну я пальнул раз, пальнул два, да со страху дрожал, промахнулся. Одного, вроде, задел, когда обрезом в него кинул. Дёру от них дал, да выследили. Пришлось драться. Теперь вот раны зализываю.

Мы разговорились, мне показалось, что так и надо с ним. Звали его Кеша. Он почему-то решил, что я странный и что со мной что-то не ладно, не правильно. Что одновременно похож я на всех, что хожу без знания своего места. Возражать не стал, он точно не беженец, значит с ним можно по-хорошему. Кеша позвал меня к себе, ведь со мной что-то не ладно. Мы собрались и пошли. Я спросил, откуда у него обрез.

— Достал. Попросил заниматься своим делом, найти его. Нашёл, а потом и этот обрез в придачу достался с патронами. Добротный такой обрез, хороший. Превратности Свободы. Вдобавок к делу научился ухаживать за оружием и стрелять. Пхех.

Жил Кеша недалеко от реки, в небольшом ресторанчике у просёлочной дороги. Стены стоят, крыша держит, двери можно забаррикадировать двумя мусорными ящиками, чёрный ход. Удивительное место, обжитое, чистое.

Кеша попросил, мол, устраивайся поудобней, а у меня дела. Он взял метлу с совком и пошёл на кухню за барной стойкой. Я решил ему помочь, работа нашлась, провести влажную уборку в зале. Вечером Кеша предложил посидеть на лавочке у крыльца, да дождь сильный пошёл, решили остаться внутри. Заперли все двери и сидим, слушаем как в окна капли бьют.

Кеша с меня глаз не сводил, втемяшилось ему в голову, что со мной что-то не так, странный я, мол. Поэтому Кеша начал меня лечить. Сел он напротив меня и говорит:

— Что бы я тебе не сказал, на всё отвечай всегда согласием. Как я говорить закончу, начинай ты, моя будет очередь соглашаться. Авось так и выгоним дурь из твоей головы, больно уж ты на Падальщика похож, и на беженца, али ещё на тварь какую, не поймёшь тебя без разговору такого.

Я пожал плечами и согласился на условия. Кеша подпёр копытом подбородок, задумался, вспоминал что-то, о чём он думал давно, что ему покоя не даёт.

— Знаешь, старичок, что странно… чудо природы какое. Наше серое небо. Скажи, приходилось видать тебе это наше явленье? Замечал ли чудо такое?

— Да.

— Вот и я подметил. Странное, знаешь ли, чудо. Взялось давно, видится каждый день, чтобы мы не делали, не меняется, потому что и до всех нас оно было. Ведь каждый на этом чуде ловится, так ведь? Скажи, приходилось идти тебе и думать о чём-нибудь, смотреть под ноги? А потом на небо? И чувствовал ведь ты, что небо-то серое, а? Хоть день, хоть ночь, хоть чисто, хоть облачно, так?

— Да…

— Но ведь мы видели с тобой красные восходы и розовые закаты. Даже сейчас, когда небо действительно серое. Так вот скажи, разве сейчас не время серого неба? Кто ответит, что нет его, а? Никто. Так вот действительно, разве не пришло его время? Время странного чуда. Наш ответ на наши вопросы – серое небо. Весь мир наш под этим небом, подумай, ведь ни за что мы так не сможем сделать, да? Природа это, не нашего узкого ума и не наших неловких копыт это чудо.

— Да… — протянул я.

Кеша откинулся на кресле и замолчал, пришла моя очередь.

— Знаешь, да, давнишнее чудо. А вот сколько ты здесь? Сколько ты помнишь? Две недели так живёшь, правильно?

— Да.

— А сколько живёт это давнишнее чудо? А? До нас ему не взяться было, ибо до нас о нём никто так как мы не думал. Ну небо и небо, а тут, чудесное, странное, серое. Наше! Мы. Мы обладаем такими званиями для неба, нашего неба, ведь так?

— Да…

— Ну а теперь? Разве теперь, когда мы так живём, оно перестало быть чудом? Нет. Оно исчезло от Падальщиков, исчезло от беженцев, исчезло от нас? Нет. Оно стало только сильнее. Это чудо наших умов, наше дело, которое улучшают все. Разве сейчас стало меньше узких умов и неловких копыт? Нет. Их стало больше. Этим мы можем даже похвастаться, если разом поймём, что серое небо – наше чудо. Это нас делает нами, наше чудо, наше право, наше дело, единовременно разделённое с другими, ведь одному не сделаешь чуда, только будешь дивиться ему и им кормиться, всё, другие дороги имеют как минимум две полосы.

Каждый вечер мы с Кешей собирались вместе и продолжали лечение, хуже никому не становилось. Кеша успокаивал меня, стал мне другом. Он живой, потому что у него есть своё дело, которым он охотно делился со мной. Он рисовал карту, отмечал, где он был, где что-то есть, был гидом. Со мной он долго просидел, допытывал, мол, как ты сюда дошёл, что ты видел? А я и говорю, куда глаза глядели, туда и шёл, а потом молчу, смеюсь только, ибо Кеша наигранно злится.

Единственное, что ни он, ни, может быть, я не знали, каково моё дело. У меня есть работа, но дела у меня нет. Кеша приободрил, мол, найдёшь, никуда не денешься, потенциал есть.

Часто Кеша улетал по своему делу на несколько дней, искал что-то, пытался не оставить для себя пустых пятен. В это время я выходил и искал Падальщиков. Мне хочется через страх свой их понять, ведь всё, всё сейчас на свете делают они, не мы. Может им самим нужна помощь. Но наше время ушло. Иногда мне получалось что-то понять, узнать о них, через разговор, вот только после него Падальщики сами начинали меня бояться, они не понимали меня, следовательно – боялись. Кеша с трудом одобрял мои подпольные вылазки добровольной помощи, ему они не нравились, поэтому иногда лечил он меня в одни ворота, без права говорить мне. Я привыкал, слушал, мне это не сложно, приучила Свобода. Да и Кеша долго обиду не мог держать. Скалился только, упрашивал без него не ходить, ибо дурной я, дров наломаю.

Иногда он брал меня с собой на дело и опять долго ругался, мол, я так медленно иду. А я только смехом заливался. Однажды он решил показать мне два чуда, одно за другим. До первого чуда шли мы долго, через скалистую местность, но Кеша всё уверял, что оно того стоит.

Мы пришли к высокому холму, на котором стояла избушка. Перед избушкой в четыре ряда по четыре штуки стояли ульи. По холму и до открытой двери тянулась полоска из следов. У стен стояли телеги. Было здесь очень ветрено и прохладно, я посильнее укутался в ветровку. Как только мы зашли внутрь, стало теплей. Дверь за нами захлопнулась от сильного ветра, так резко, что мы аж перепугались. Кеша растопил старенькую печку и похвастался своей находкой, за печкой он нашёл ружьё.

— Странное оно, выглядит так, будто стреляли из него неделю и без перерыва. Да и хозяина нигде не видно…

Избушка изнутри выглядела ещё хуже, чем снаружи. Проходной двор какой-то. Мусору на полу немерено, под грязным ковром вход в подвал. Лавка в углу, рядом со столом. Полки высоко, чуть ли не у потолка. Была ещё картина: стая ворон кружится над гороховым полем. Табличка с названием картины отсутствовала. На столе стояла керосинка и пустая пепельница. Сомнительное такое чудо…

— Да говорю тебе, есть тут что-то. Чувствую. Что, кто-то просто так дома строит?

— Да…

— Тьфу на тебя, я тебя сейчас не лечу.

Мы посидели, отогрелись, ещё раз осмотрели, что тут есть. Оказывается, Кеша думал тут склад устроить, мол, в двух места держать пайки безопасней. А заберёт кто, и не жалко, многого тут он не оставит, да и авось кому хорошему понадобится. Кеша дал мне то странное ружьё и, прихватив с собой керосинку, спустился в подвал, походил там, пошумел, и меня следом позвал, мол, всё чисто.

Подвал широченный, кажется, что даже больше избушки. По углам лежали целые и побитые ящики, которые по содержанию напомнили мне тот груз от Падальщиков. На потолке висели нерабочие длинные лампы. Ещё в подвале был стол, на котором стоял цельный и прочный сундук. Был ещё платяной шкаф. Открыв его, Кеша тут же обомлел, в шкафу рядком стояли новенькие ружья, нулёвки, да в прибавку с патронами. Радости у него было море. Потом пришла моя очередь дивиться чуду. В ящике на столе хранился старенький патефон, без пластинок, радио, жаль, что сломанное и плёночный фотоаппарат. Музыку сразу послушать захотелось, да вдруг тоска от этой избушки накатилась.

Мне было от этого места неспокойно, я слышал о таких местах, знал о них, знал, что здесь может быть, поэтому поторопил Кешу. Он посмотрел на меня странно, мол, я говорю так, будто нашёл своё дело, но мне было не до этого.

Вечером, сидя у костра, мы всё говорили об избушке. Кеша попутно рисовал карту и думал, куда бы применить эти ружья, ему ведь и своего обреза хватало. Мне же жутко хотелось найти хотя бы одну пластинку для патефона, давно я не слушал музыку. Кешу кое-что беспокоило, он думал, что найдёт кого-нибудь в этой избушке, хотел найти.

— Вот чувствовал ведь, чувствовал. Знаешь, похожа избушка так, словно были там тысячи и тысячи, а нет никого. Эх… довольствоваться тем, что есть, а? Как думаешь, старичок? Ты меня сегодня словами поражаешь.

— Думаю да, жалко, конечно, что никого не нашли, но согласись, ничего и не потеряли. Как там в поговорке: и из пары досок можно сделать плот, из тысячи – только забор.

— Хм… хорошо сказал, чудно.

— Я ещё о кое-чём думаю…

— М?

— Знаешь, тогда, когда мы говорили с тобой про серое небо, про искусственное чудо… Мне вспомнилась одна старая мысль. Комната. Про это я когда-то думал. Понимаешь, мне кажется, что мы, все мы, давно сделали такое место, где есть все искусственные чудеса, где все наши правила, все табу, запреты. Такое старое и забытое место. Комната. Весь наш мир мы туда засунули и иногда возвращаемся туда, чтобы что-то найти в старых закромах. Но войдя, со всего хлама находим только мутное окно, стол, вчерашнюю газету, мягкое кресло и заколоченную с другой стороны дверь. И про эту Комнату мы никогда не говорим, там же запреты, там же правила, её бы спалить, да нет… Тогда весь хлам оттуда девать будет некуда… Что если всё, что мы видим, мы видим чрез призму этой Комнаты, через наше ограниченное пространство, выделенное всем нам. Чудо же, великое чудо…

— Хм… Интересно-интересно. Слушай, старичок, а тебе с такими мыслями понравится следующее чудо, вот точно, обещаю. И знаешь, хорошо идёт твоё лечение, дурь у тебя потихоньку выветривается.

Я улыбнулся и кивнул, хотя и мысль об этой Комнате надолго засела в моей голове. Не давала покоя. А может наоборот, давала, только я не с того угла смотрю, может я к этому сейчас не готов.

На день мы остановились в ресторанчике, уложили приобретённое, убрали и приложили к старому. Кеша приготовил вкусный и сытный ужин после дальней дороги, потом я лёг спать, Кеша ещё сидел за картой. Не медля, мы на следующее утро вышли ко второму чуду, больно меня заинтересовало, что же имел в виду Кеша. Как оно связанно с Комнатой, мысль о которой меня и сейчас заводила, давала сил искать что-то новое.

Кеша повёл меня к чуду, настоящему чуду. Заповедник, уголок, отгороженный от мира, настоящее чудо от работы и на работе созданное, на которое не жалко тратить силы и время. Я знал про заповедник, он такой не один, об этих местах я тоже слышал. Должен согласиться, выбрал он очень хорошее чудо, туда только вдвоём и ходить, одному страшновато.

Сначала надо было пройти через серый лес. Наш лес. Земля здесь гнилая и топкая, стволы деревьев трухлявые, с отвалившейся корой. Ни тропинок, ни кустов, ни ростков. Только далеко над головой зеленеют оставшиеся ветки с листвой. Наш лес, вложено много сил, но потрачено за малое время.

Кеша пошёл впереди, ведя меня одной ему известной дорогой, попросил быть поосторожней, мол, места здесь нехорошие.

В лесу было шумно, то треснет что-то, то вдалеке повалится дерево, кто-то кричал. Как оказалось, по лесу бродила группа беженцев, пятеро, все с ружьями. Присматривали за ними Падальщики, которые аккуратно обходили стволы и поваленные деревья, сколько их, сказать было трудно. Мы с Кешей обходили их стороной, только вот шли они у нас на хвосте, словно выискивали.

— Что-то тихо, — сказал один их беженцев. – Зверя что ли нет. А мы тут на охоту пришли, ага, охотники.

— Цыц! На след напали! Спугнёшь!

— Да мерещится тебе. Это всё эти шумят, в рубашках серых.

— Вот пристал! Не хочешь – не надо. Сами дальше пойдём, видел я кого-то.

— Видел он, видел… Старый дурак.

Мы пошли быстрей, Кеша сказал, что скоро край леса, а там уж выберемся, по холмам, по равнинам, но беженцы не отставали. Чем ближе мы подходили к окраине леса, тем было неспокойней. Рычал там кто-то, гул стоял похуже, чем был…

По равнине шли тысячи Падальщиков и вели животных. Жутко рычала большая медведица. Её окружили Падальщики. Они шли за ней, шагали вокруг. Не отходили от неё, даже рычали ей в ответ. Когда она остановилась и начала рычать на одного из них, они все собрались в одну кучу и рычали в ответ, пока медведица не пойдёт снова.

Беженцы вышли следом и ахнули. Раздалась пальба, вроде все промазали. Звери перепугались и побежали к лесу, за ними Падальщики. Мы с Кешей бежим, да поздно. Пыль столбом стоит, не видно ничего, где-то сшибают деревья, треск жуткий, гам. Тут я и от страха рванул и ударился обо что-то… Слышал выстрелы, кричал Кеша. Потом, кажется, кто-то взял меня и понёс куда подальше…