Янтарь в темноте
Глава десятая «Забытые»
Рэйнбоу Дэш знала толк в переговорах. Это, блин, важно, когда до Эквестрии тысячи миль, а в кошельке вместо серебра кучка краденых фиников. Ага, именно краденных. Ей случалось воровать, случалось и обманывать — и грусти особой не было — победа ведь важнее. Но как-то это недобро. Так что зная кучу сомнительных приёмов, она предпочитала честные пути.
Проблема была в том, что сегодня крадеными финиками не обойдёшься: ей доверили три здоровенных сундука с серебром старинной чеканки, а задачей было накупить припасов на десятитысячную орду.
— Это безумие какое-то…
Она стояла под тенью клёна, на рыночной площади торгового Бортона, а в копытах раскрывался список покупок — что тянулся и тянулся, уже немалой частью валяясь на земле.
К списку прилагался здоровенный талмуд «Торговые пути востока», а кроме него фолиант чуть поменьше «О зелени и пряностях». Надо сказать, Твайлайт хотела нагрузить её ещё десятком книг по организации снабжения, но передумала — вместо этого достался отряд стражи, а кроме бесполезных жестянок суховатый такой и очкастый бородатый козёл. Кулинарный эксперт, стало быть.
— Друг, — Рэйнбоу обратилась, закрывая морду крылом. — Давай сразу договоримся. Я ничего не смыслю в кулинарии. Но я уважаю любого, кто посвятил своему делу жизнь, — она свернула свиток и передала с коротким поклоном. — Я сделаю всё возможное, подключу друзей, вытрясу из торговцев всё до последнего финика. Но мне нужно чётко знать, с чего начать?
— Начни с фруктов.
Она поднялась, широко улыбаясь, хотя и хотела недоверчиво вскинуть бровь.
— …Виноград, вишня и смородина. Много яблок и груш, тыквы, инжира, слив и персиков, дынь и арбузов, — немолодой козёл перечислял как-то задумчиво и малость потеряно, оглядывая рыночные ряды. — Только там же, получается, тысяча бочек одних только фруктов. Как я всё это перебирать буду? Кто нам столько продаст?..
Окей, помощи не будет. Вместо помощника ей дали товарища по несчастью. Великая кругосветчица и кабинетный учёный — их призвали, чтобы спасти мир!..
Преследовало явное, вот прямо до мурашек трескучее чувство, будто одна морда-просит-кирпича-единорожица решила её слить. Только это чувство было лживым. Если ждать от всех гадостей, то и оглянуться не успеешь, как и лично начнёшь гадить исподтишка. Твайлайт не справляется — вот и весь ответ. И, дракон, это неудивительно: одна рогатая слишком много на себя брала!
— Так, нам кровь из носу нужен эксперт по снабжению…
— Хру?
— …Ага, и я уже знаю, где такого найти.
Рэйнбоу до ушей улыбнулась подбежавшей свинке. По местному обычаю хрюкнула в ответ. Дурацкая мода, ну да ладно: вот, верблюды, например, плевались гостям в ноги; кирины могли ни с того ни с сего нарычать; а зебры… ну, это отдельный разговор.
— Хай, Пинки, — Дэш уткнулась носом в тёплый пятак. — Помнишь, я же обещала вернуться! Не забыли ещё ту мелкую сволочь, которая вам пол-ратуши разнесла?
Дэш стояла, склонив голову, чтобы не смотреть свысока на ошарашенную свинку. А ещё три года назад они стояли вровень! Как говорится: «Хай, Пинки, сколько лет, сколько зим!»
— Уииии… — началось узнавание.
Невысокие они были, эти борейские кабанчики, особенно если сравнивать с теми здоровенными хрюнами, кто жил в эквестрийских городах. Чёрные, крапчатые, очень редко розовые — борейцы жили большими дружными семьями, а жилища строили как землянки, в покрытых огородами и цветниками холмах.
Пинки на самом деле звали Пеппа. Но розовая же, в белую крапинку! И, сказать честно, на Пинки из Понивиля Дэш не могла смотреть без смеха, узнавая знакомые черты.
— …Ииии! Вау! Ты! Это ты!
— Ага, подросла, остепенилась!
— Ошалеть-просто-да-это-же-радуга-дэш!
Ха, поклонники! Поклонники никогда не меняются! Дэш вскинула крылья, приветствуя собирающуюся толпу свинок и поросят. А потом, миг, и она уже рылась носом в грузовом отсеке планёра, второй миг, и вытаскивала тяжеленный ящик на траву.
— Шоколадки, ребята! Помните, я обещала?! Только, умоляю, по две не берите, чтобы хватило на всех!
Она вытянула следующий ящик, отчаянно махая крылом стражникам. Те всё поняли верно. Открылся второй грузовой планёр, третий, четвёртый. Спасибо Твайке с её безумным списком, отныне Дэш отлично знала, какая прорва шоколада требуется, чтобы угостить стотысячный город. Ну, или хотя бы всех местных поросят.
«Берите по одной», — она вывела на ящиках, а после этого терпеливо подсчитала каждую коробку. Массу, объём. Сорок тысяч шоколадных плиток! С хорошей организацией праздника должно было хватить на всех. И что же, она не ошиблась, выбрав для посадки кулинарную лавку давней подруги. Уже спустя минуту Пинки раздавала распоряжения, а дюжие кабанчики из рыночной стражи отгоняли особенно настырных поросят.
Итак, проверка пройдена. Кулинарный эксперт — чек. Эксперт по снабжению — чек. Признательность местных — чек. Мысленно Дэш заполняла объёмный список, а от улыбки ямочки на щеках начинали болеть. Нет уж, как бы там Твайка не считала, мир не сводился к спискам товаров и «делегированных задач». Мир сводился к дружбе, к отношениям: к умению взять в оборот нужную хрюшку — чтобы и её обрадовать, и она обрадовала тебя.
Стоит отдать Пинки должное, шоколадки разлетались бесплатно. Зато мгновенно появились столики с пряниками, бочки местного корневого пива, и огромная вывеска: «Вкусности запада от Рэйнбоу Дэш».
— Хм, а ты мудрее, чем кажешься, — прохаживался рядом «кулинарный козёл». — Как я понимаю, мы не будем покупать фрукты у этой Пинки. Мы вовсе не скажем ей, что в чём-то нуждаемся. Но завтра нас окружат сотни таких же, хм, созданий, предлагая лучшие товары за право с нами торговать.
— А ты рестораном владел, получается?
— Да, в Балтимэре, пока не началась война. Но имя я сделал как автор «Истории кулинарных культур»…
Дэш широко улыбалась, особенно не вслушиваясь. Эксперт по торговле? Пожалуй — чек. Как говорится у грифонов: «На безрыбье и рак рыба».
— Дружище, у меня тут одна мысль появилась, — Рэйнбоу начала заговорщицки, подозвав «эксперта». — Это покажется тебе странным, но ты подумай, так и эдак прикинь…
О да, мысль показалась ему более чем странной, аж до копыта у лица. Но спустя минуту козорогий призадумался, а спустя десять уже неуверенно улыбался, уши приподняв.
— …Если так рассудить, что вы теряете, добрый сэр?.. — Дэш перешла на «вы». — Место на побегушках у Тваечки? Скромную зарплату? Обещание дома на новой земле? Так вот она, новая земля, бери сколько хочешь! Здесь же всё просто, плати честную ренту, не обижай кабанчиков, и все будут вам рады. Борейцы не олени, и даже не наши, они как зебры, только лучше. Расовых заморочек у них вовсе нет.
Теперь Дэш говорила вдумчиво, всерьёз. Речь шла не о чём-нибудь, а о судьбе целой династии балтимэрских козочек, которые ушли, чтобы найти дом на новой земле. Ведь что они могли тут на пару с «кулинарным экспертом»? Да ничего почти не могли. А сотня коз с их деловой хваткой, это уже сила. И если козы подружатся с местными, то проблема снабжения экспедиции будет начисто решена.
— Хм, так ты познакомишь меня со своей Пинки? — наконец-то проникся кулинарный козёл.
— А то.
И познакомит, и подружит, и к взаимной выгоде приведёт. И ничего себе не запросит. Потому что дружба важнее. А эти набитые серебром сундуки — да пусть останутся козочкам! От Твайки не убудет. Тем более, что нечестно добытое должно быть потрачено на добрые дела.
Приближался вечер, когда Рэйнбоу попрощалась с восторженными свинками и главой козлиной династии. Стражников она отослала, чтобы не подслушивали, но лично у неё оставалась ещё немало дел.
Старый добрый планёр, шум ветра, редкие пёрышки облаков. Она следовала азимуту в сто десять градусов, на восток, к оленьим княжествам Пеуры. Вдоль заросших дубравами окрестностей Бортона, широкого булыжного тракта, каналов орошения и давно убранных полей.
На самом деле мало чем страна кабанчиков отличалась от глубинной Эквестрии: победнее, конечно, без мегаполисов, фабрик и железных дорог. А так те же пони, только без грив и с пятачками, те же путевые столбы с привычными милями, а на холмах ветряки конструкции Винди: простые и надёжные — по всему миру строили их. А причина проста — пегасы делали свою работу: те же книги, семена, изобретения — всё быстро расходилось по свету. И так получалось, что кабанчики Бортона выращивали яблоки Эпплузы, а кирины Маэт-Кэра учились магии по учебникам из Кантерлотской школы волшебства.
Только вот заморочки у всех были собственные. Например, ратуша Бортона. Она что, хотела её рушить? Неа, вовсе не хотела! Сами попросили. Мол, «Комми охренели!» «Время свергать!» Ну, она и свергла. Семейство ни в чём не повинных Комми. В обмен на вкусный ужин и рюкзак ореховых пирогов.
Рэйнбоу летела, поглядывая на памятные ещё с первой кругосветки места, но больше всё-таки работала. Страницы «Аэронавтики» уже в два слоя висели вдоль кабины планёра, а в копытах постукивали счёты. Температура, энергия, рельеф и ветер, запасы влаги в реках и во льдах. Почему-то всех глав-тваек в последнее время это отчаянно заботило: вот, Твайлайт, например, постоянно морщила нос над своими таблицами; Дёрпи отнекивалась и закатывала глаза; и даже Глоу, уж на что дура, а всё равно что-то высчитывала и мрачнела день ото дня. Наконец, Вондерболтов выслали на разведку «климатических зон», что и стало последней каплей — Дэш решила разобраться во всём сама.
«Урожай не очень, — жаловалась свинка-Пеппа, — у нас томаты попортились, у оленей засуха, а дальше на восток вообще беда».
Узнав о засухе в Мамонтовых степях, Дэш хотела первым же делом лететь к побережью, чтобы собрать дождь. Но призадумалась. Тысяча миль на тысячу миль, это площадь Эквестрии, лишь треть которой пегасы снабжали водой. Десятки тысяч погодников, сотни и сотни станций наземных служб. Нереальные числа. Могла ли она их превзойти? Честно — она не знала. И, всё больше размышляя, не спешила проверять.
Солнце остановилось над континентом. По времени была ночь, а оно всё пекло и пекло. Меньше, чем раньше, меняя интенсивность свечения с суточным циклом, смещая луч по линиям ветров. Но чтобы сохранить климат этого недоставало. Ячейки атмосферы нарушились, льды в горах таяли, а над великими степями севера уже месяцы как не выпадало ни капли дождя.
Итак, если она принесёт дождь, это не решение. Засуха совпала с сезоном урожая, и это значило, что в сухости и безветрии зерно сохранится на полях. На бесконечных, занимающих тысячи миль полудиких полях. Питаемые тающими ледниками реки тоже пересохнут нескоро. Случайность ли? Или чей-то расчёт, но это значило, что кочевые народы зубров и мамонтов переживут зиму. И не будут голодать ещё несколько лет.
А потом будет плохо.
— Нет, будет полный звездец, — она заключила, наконец-то закончив с расчётами.
Это ведь несложно. Плодородность почв, «Справочник земледельца», твайкины таблички по местным сортам. Как ни считай, выходило паршиво. Степи превратятся в пустыни, континентальные леса в пустоши. Миллионы… — нет, сотни миллионов! — уйдут к побережью, а побережье не сможет всех прокормить. Это будет худшим ужасом со времён Столетней зимы.
А они окажутся посреди грядущей бури. Сотня кораблей, десять тысяч пони; запасы южного арахиса в трюмах, который неплохо растёт и при недостатке дождей. Уйма арахиса: двадцать до верху загруженных трёхмачтовых судов! Твайлайт столько его скупила, что земные вращали копытом у виска. Они не знали. Никто не знал! Потому что узнав об этом, никто не пошёл бы в Экспедицию, и план Твайлайт провалился бы не начавшись. А она верила, что сможет всех спасти.
Стоит им найти землю и помощников, как полмиллиона мер арахиса дадут урожай, дополнив севооборот растений и сменив местные худшие сорта. Спустя год у них будут уже миллионы мерных бочек на посадку, а спустя три года сотни миллионов годовых рационов очень питательной еды. Как раз к тому времени, когда в степях иссякнут запасы. Даже при худшем раскладе шансы были. Хорошие шансы, если не паниковать, а работать, начиная с сегодняшнего дня.
Рэйнбоу сложила записи, закрепила ниткой. Потом снова вытащила из футляра список покупок. Триста блюд, куча овощей и фруктов, точнейшие расчёты всего. Это намёк что ли? Проверка её способностей?.. Но не купить всё это, а осознать, насколько дела плохи. Если так, то она осознала — испарина текла со лба.
— Добро пожаловать в клуб, — Рэйнбоу Дэш вздохнула. — В клуб мрачных морд и заспанных взглядов. Бумаг, циферок и дурацких приказов. Месяцев и лет работы, за которые не скажут спасибо, а скорее всего ещё и обвинят.
Дэш почесала нос, поморщилась. Вообще, умная Твайлайт выбрала бы островок на краю мира, чтобы все беды обошли Экспедицию стороной. Но Твайлайт не очень умная пони. Их путь лежал дальше, вдоль берега Срединного моря, в земли палящего Солнца, в самый центр грядущих бед.
— Окей, признаю, — Рэйнбоу Дэш сложила копыта. — Твайлайт храбрая. Твайлайт очень храбрая. Будь свидетелем, Небо! Я дам ей шанс!
Но какая, всё-таки, зануда…
И ошибается нередко. Вон как с тем жеребчиком, которого из-под Замка вытащили. Уже три дня как очухался, а его держат взаперти. Это, что, дело? Нихрена это не дело.
Жеребчик, конечно же, молчал, зыркая на всех злющими глазами. Впрочем, в драку не кидался. Боялся, наверное, что покалечат или убьют. А она смотрела на него и видела Скуталу. Нужно было спасать — немедленно! — пока не стало слишком поздно. А значит по носу Твайке, по носу стражникам, жеребчика в охапку и метеором домой. Но куда «домой»? Его дом ограбили, опекуна убили. Так что же делать? Как спасти?
Дэш заглядывала в глаза добродушной свинке-Пеппе и сомневалась, что она справится с таким бедствием как Скут. Набьёт пятак и сбежит. И у козочек носы чувствительные, и у оленей тоже. Кто, вообще, мог позаботиться о жеребчике, который всех люто, бешено ненавидит?
А в особенности — её.
Между тем пони устраивались на новом месте. Твайлайт исполнила обещание «дать всем отдохнуть», сумела организовать доставку свежих овощей и фруктов, а как формальности разрешились ещё и открыла воздушные маршруты к столицам соседних государств. Ярмарки Бортона, древние цитадели Бор-Бооса, озёрные сады Арас-Аэлина — теперь планёры отправлялись туда каждое утро, а возвращались к вечерним часам. Жеребятам разрешили бегать где захотят, но Твайлайт потребовала клятвы: «Летать с гвардейцами и к ночи возвращаться домой», а иначе «под замок».
Она не шутила. Все уже убедились, что волшебница в золотой броне не шутит. Как минимум один жеребчик безвылазно сидел под замком. Что до «Крепости-на-утёсе», которую разломали до основания, туда никого не пускали. Разве что рота гвардии держала оцепление, а если прокрасться поближе, слышались глухие звуки «Гидроударов» в глубине катакомб. Гвардейцы решили если не уничтожить, то как минимум замуровать всё опасное внизу.
Лагерю и флоту, впрочем, ничто не угрожало.
День шёл за днём. Корабли в бухте постепенно приводили в порядок, а пони строились на новом месте. Палаточный лагерь теперь больше напоминал городок откуда-нибудь с запада Эквестрии. Тёплые каркасные здания несложно было поставить, да и разобрать тоже, когда придёт время уходить.
Никто не планировал оставаться здесь надолго: северные пустоши оказались уж слишком дождливы и холодны. Прежде чем строить настоящий город, следовало найти место получше. В идеале в обжитой, дружелюбной и нуждающейся в их помощи стране.
Через десять дней жеребчик из замка полностью выздоровел, но по-прежнему молчал. Рядом с дверью его комнаты всегда дежурила пара стражников. Никто не знал, что с ним делать. А сами пони успокоились: ничто здесь им не угрожало, никто опасный не жил на сотню миль вокруг. Сигнальные заклинания сняли; разве что патрули пегасов изредка осматривали окрестности, а гвардейцы держали несколько постов на границе городка.
Так прошли две недели.
Скуталу прогуливалась по серпантину, изредка бросая взгляды вниз, на скалы и реку в ущелье. Она не спешила, на самом деле ей некуда было идти. Да и смотреть не очень-то хотелось, но всё же она оглядывалась каждые несколько шагов.
Там было красиво. Зелень осинников, вытянутое полумесяцем озеро, взлётная полоса, палатки и землянки. Вон планёр приземлился, и тут же его окружила толпа крошечных как точки мышекрылых жеребят. Она отвернулась. Две точки всё бегали у планёра; её искали; и не сели, даже когда тот взлетел. А ведь сказано было: «К чёрту экскурсию. Не полечу!»
Вот какого дракона с ними так сложно?!.. Да, она ненавидела планёры! Любая пегаска бы ненавидела планёры, если ты только и можешь, что сидеть в нём мешком картошки, а случись что, с визгом полетишь вниз. Хотя нет, не с визгом. Она бы смеялась. Хохотала бы навзрыд, пока ветер бьёт в морду, а обрубки крыльев бессильно дёргаются, сливаясь в сплошное пятно. А земля всё ближе и ближе, чтобы больно ударить, а потом с нежностью обнять.
Дурацкие мысли.
Периоды тоски случались с ней и раньше: в Понивиле все давно привыкли, что «та дикарка» может пропадать в лесах день-другой, а иногда даже и неделю. Она нуждалась в этом. Скут всё ждала, когда же уныние само пройдёт, но в этот раз оно не желало заканчиваться так запросто. Раньше она всегда находила в себе силы жить дальше. Ради любимого Понивиля, ради друзей. Но сейчас, после того как увидела полоску рассвета выше облаков, получится ли? Она не могла ответить самой себе, и это было грустнее всего.
Так, размышляя о всяком, Скуталу добралась до любимой площадки на краю ущелья. Копыто сбросило вниз камешек, затем другой. Обычно восточная тропа была спокойным местом, но, вот досада, не сегодня. Сначала пролетела пара гвардейцев, затем ещё пара; после них Дёрпи по своим непонятным делам. А вот и какая-то кобылка показалась внизу. Скуталу сбросила последний камень и отошла подальше от обрыва; она накинула капюшон на гриву, зелёный плащ спрятал среди кустов; не хотелось с кем-то встречаться. В конце-то концов она и так сбежала, чтобы никуда не лететь.
Прохожая пони подошла ближе и Скут удивилась — у этой незнакомки не было крыльев, а бескрылых любителей прогулок она пока что не встречала. Пони шла вдоль края ущелья: темнела серая шерсть, в лучах Солнца серебрилась грива. Вовсе не взрослая пони это была, это оказался жеребёнок не старше её.
Без крыльев, не старше её… Она едва не подскочила: таких же всего пятеро на всю экспедицию!
«Его отпустили?» — мелькнула мысль.
Нет, идёт без плаща и сумок. Значит, сбежал.
Скут быстро прикидывала в уме. Бежать в лагерь? Напасть? Какие тут сомнения?.. Она быстро, но как умела тихо, стала подбираться ближе.
Белогривый пони остановился у обрыва, чтобы посмотреть вниз. Сбросил в пропасть камешек, переступил, шагнул к самому краю.
И вдруг подёрнул ухом, а затем негромко, но очень чётко произнёс:
— Аварто нин.
«А какое мне дело? Пусть уходит», — мелькнула странная мысль.
Скут приостановилась, поморщилась, мотнула головой. Решительный шаг и она вышла из кустов.
— Слушай меня. Сейчас мы пойдём в лагерь, без глупостей, — сказала она, стремительно шагая к жеребчику.
Он обернулся.
— Гвельв а лит ле даро!
«Чёртов непонимашка!» — она бросилась вперёд.
В лицо ударил порыв ветра, мелкий песок больно резанул глаза. В одно мгновение песчаный вихрь поднялся вокруг, но уже через миг Скут вырвалась из него и бросилась на врага.
Чёрные глаза уставились на неё. Взгляды встретились. Промелькнуло узнавание, страх, ужас. Жеребчик замер на долю секунды, и вдруг шагнул в пропасть.
Она попыталась схватить.
Удар в нос, и он сорвался.
Скут бросилась следом.
Она крепко держала глупого жеребчика. Отчаянно молотили крылья, но они совсем не замедляли падение.
В такие мгновения вся жизнь проносится перед глазами; так говорят; но похоже, в её короткой жизни не нашлось ничего такого, что стоило бы вспоминать.
Раздалось чёткое:
— Сул эрио мэн.
Как вода ударил воздух, в глазах потемнело, через мгновение ударила земля. Вспышку боли она не успела ощутить, сознание ушло раньше.
Скуталу знала, что однажды это закончится. Может волки, может лесная отрава, может холодная забортная вода. Нет, она не лезла шеей в петлю, но и не бегала от смерти. Храбрые встречают смерть лицом к лицу.
Дэш говорила: «Гордись. Поэтому все так боятся тебя». Она знала, она была такой же. Но от неё почему-то не шарахались, а наоборот, тянулись, какие бы безумства она не творила, наплевав на риск. Это было нечестно. Мир, вообще, нечестная штука: и если Дэш заряжала всех вокруг своей энергией, то она, получается, нагнетала уныние. Вот и старалась Скуталу держаться подальше ото всех: особенно от Блум и Динки, которым после Замка и так нелегко.
— Нэста. Мит нэсто аннуд'рох…
Уснуть не давали. Всё «нэста» да «нэста» — это слово звучало и звучало над ухом, но вместе с тем словно бы очень далеко. Она попробовала двинуть копытом, чтобы столкнуть помеху, но нога не слушалась. И глаза не получалось открыть. Тогда она попыталась вдохнуть, но даже это сделать не удалось. Скуталу никогда не думала, что смерть может быть настолько медленной и страшной. Но, по крайней мере, не было боли.
Шли минуты, она не могла дышать, но почему-то не задыхалась.
— Нэн нэсто аэврох, — в этот раз слова прошлись тёплым потоком через всё тело.
Она вздрогнула, открыла глаза.
Морда жеребчика оказалась напротив, совсем рядом. Взгляд такой испуганный.
Скут попыталась вдохнуть и закашлялась, изо рта хлынула вода. Она кашляла и кашляла, лужа растекалась вокруг — столько воды просто не могло быть в лёгких.
— Что за… ~хфф …это было? — пробормотала она, как только смогла отдышаться.
Дыхание вернулось, а в голове путались разные мысли. Вспоминался любимый самокат. Куда там она его положила? В трюме? В Динкиной палатке? Или Дёрпи забрала?.. Почему-то эта странная кобыла уже неделю как преследовала её…
Белогривый вдруг заговорил:
— Мы упали. Ты сильно ударилась. Как ты себя чувствуешь?
— Что?! — Скут уставилась на жеребчика. — Ты умеешь говорить?!
Тот смотрел со страхом и едва заметно дрожал.
— Да. Будто не все звери знают ваш язык. Как ты?
— Э-э, в порядке? — она помотала головой, поднялась, шагнула вперёд и назад. Крылья дёрнулись. Только они и болели, совсем чуть-чуть.
— Можешь думать? Зачем ты прыгнула за мной?
«Ну конечно же, что ещё он мог спросить?» — Скуталу поморщилась. Придётся отвечать, прежде всего самой себе.
— Иногда я забываю, что мои крылья не держат даже меня саму…
«Да кому я лгу». — тут же влезла мысль.
— Если бы ты упал, я прыгнула бы следом. Надоело. Мне совсем не нравится жить.
Она устало улеглась на камни.
«Камни. Стоп! А где же вода?!»
Быстрый взгляд вокруг. До реки сотни шагов, высота ничуть не меньше! Смертельная даже для костей пегаса галька лежит повсюду вокруг. А она падала головой. Она точно помнила, как падала головой!
— Почему мы живы?!
Жеребчик молчал в ответ.
Она схватила его за шею, встряхнула.
— Почему мы не разбились?
Белогривый отозвался лишь через несколько долгих секунд:
— Я позвал ветер. Он поддержал нас.
— Ты сделал что?
— Потом долго лечил тебя. Тебя отбросило, ветер неохотно помогает чужим.
— Но ты же не единорог!
Мысли неслись с огромной скоростью, все разные. Наконец попалась одна:
— Те слова? Ты звал ветер словами?!
Испуг из глаз жеребчика полностью исчез, теперь он смотрел твёрдо, чего-то ожидая. Как только она опустила копыта, он отступил на пару шагов.
— И это может сделать каждый?! — Скут аж подпрыгнула. — Сул эри омэн! То есть нет! Сул эрио мэн! — крылья замелькали. Она кричала во весь голос: — Сул эрио мэн!!! Сул эрио мэн! Сул эрио?..
Единственные потоки ветра вызывали её маленькие крылья.
Она обернулась к белогривому, который уже успел отойти. В глазах жеребчика было облегчение. Медленно, осторожно, он отступал к кустам.
— Пошли в лагерь, — сказала Скут безучастно.
— Нет.
— Тогда убей. Не тяни.
Она опустила взгляд к земле. Не хотелось умирать, но жить хотелось ещё меньше.
Глухо прозвучали шаги по камням; к плечу прикоснулось прохладное, чуть шершавое копыто.
— Убей. Или я убью тебя.
Внутри разгоралась ярость, совсем как в то мгновение, когда он напал на Динки. Но в этот раз некому остановить. Она пойдёт к воде, помоет копыта, а затем наверх. Хотелось ещё немного посмотреть на реку и горы, прежде чем закончить это всё…
— Сул эрио нин. Скажи это очень тихо, не двигаясь, без оттенков приказа или мольбы. Ветер нельзя подчинить, он должен сам тебя признать.
Она вскинула взгляд.
Пони не боялся, и жалости не было: в чёрных глазах отражалась усталость и тоска. Он готовился умереть.
— Сул эрио нин, — сказала Скуталу шёпотом, вкладывая в слова всё, что осталось от неё.
Перьев коснулся лёгкий ветерок.
Дыхание сбилось. Она попыталась погладить ветер, почувствовать его — но он исчез уже через миг.
Скуталу снова заглянула в глаза белогривому жеребчику; округлившиеся, изумлённые; собственный гнев ушёл, тряхнуло страхом. Она задрожала.
— Можно мне остаться с тобой?
— Что?!
— Остаться с тобой здесь, в долине.
Пони снова отступил и теперь смотрел ошарашено. Его мордочке очень шло это удивлённое выражение, и грива красиво серебрилась в лучах рассветного Солнца.
— Я думал, ты попытаешься схватить меня. Будешь заставлять учить себя и других, — он потёр морду копытом. — Почему?
— Не знаю.
А жеребчик, будто не слыша, продолжал свою сбивчивую речь:
— Без пыток, без угроз… Просто лечили. Но зачем? Почему?.. — во взгляде снова появилось выражение. Любопытство. — Прости меня, ты удивительная. Как тебя зовут?
— Скуталу.
Пони повернулся на восток, поднял взгляд к небу.
— Ладно. Пошли. До дома путь неблизкий.
Они молча шли по горной тропе, вдоль изломанных скал, россыпей гальки и падавших крошечными водопадами ручьёв. Неглубоких, лишь по копыто, но таких быстрых, что окатывали брызгами до живота. Белогривый всё молчал и молчал, даже не оглядываясь. Это немного угнетало. Хотя и она тоже хороша — не решалась заговорить первой, когда все мысли уже додумались до пустоты в голове.
Так-то она не была фанатом долгих размышлений, как подруга-земнопони, пустую Динкину болтовню тоже не любила; но сейчас нужно было что-нибудь сказать — а она боялась. Не идущего впереди земного, конечно же. Что он мог сделать?.. Она боялась спугнуть его.
— Я не представился. Меня зовут Эреб, — первым не выдержал тишины белогривый пони.
— А мне больше нравится, когда меня зовут Скут.
— Хм, а что это значит?
Она с сомнением улыбнулась. Призадумалась. Да и выдала как есть:
— Не знаю. Родители тоже не знали. Просто отцу нравились скутеры, а маме зебринские имена. Вот и получилось Скуталу. Скут-Алу. По-зебрински «Алу», это то ли птица, то ли какой-то цветок.
На самом деле «колибри». Цыплёнок такой: с цветастыми перьями, сиреневым хохолком и клювом, длинным как хоботок. Но это было слишком стыдно, чтобы признаться даже Дэш.
— Родители? — жеребчик остановился.
— Они погибли. Меня ничто не держит там.
Враньё такое враньё, но она надеялась, что Эреб ничего не заметит. Он лишь на миг оглянулся, но выглядел при этом так, будто надкусил лимон.
Он продолжил:
— Эреб значит «одинокий». Тоже не знаю, почему родители выбрали такое никчёмное имя. У меня всегда были друзья.
— Эм, а что значили те слова?
— «Сул», это ветер. «Эрио» — просьба поднять. А «мэн» значит «нас». Теперь скажи, что значит «нин»?
— «Меня», конечно же, — Скут опустила ушки.
— Прости, глупо пошутил. Продолжим? «Нэн» значит «вода». Нэсто — просьба исцелить. Аэврох же… Это ты. Я никак не мог подобрать правильное слово, в нашем языке нет названия для крылатых пони, поэтому вода не понимала, чего от неё хотят. Я боялся, что ты умрёшь так.
Он оглянулся, показав смущённую мордочку.
— Аэв, это такая маленькая птичка. А «рох» — имя для всех пони.
— Красиво звучит, — Скут тоже остановилась, призадумавшись. Хихикнула.
«Цыплёнок. Опять. Наверное, это ещё одно моё проклятие».
Удивительно, но эта мысль вовсе не сделала грустной. Так красиво цыплёнком её ещё никто не обзывал. Впервые она чувствовала такое тепло в груди.
Надежда. Впервые Скуталу так ярко чувствовала её. Снова летать, это было всем, о чём она только мечтала. Это значило всё. Это стоило любой цены. Как можно быть путешественником, исследователем новых земель, если не можешь летать? Если нет рога и магии? Дома она мечтала заглянуть в самые дальние уголки Драконьих гор, но туда не тянулись магнитные дороги, да и без крыльев нечего делать среди отвесных скал.
— Должно быть уже началась ночь. Здесь в паре шагов ручей и пещера, мы остановимся там.
Скуталу вздрогнула. Задумавшись, она забыла обо всём вокруг.
— Я вовсе не устала! Могу идти хоть всю ночь!
Крылья приподнялись, показывая силу воли.
— А я устал. Идти нам ещё не меньше двух дней.
«Проклятье, как я могла забыть!» — внезапно она вспомнила, что не догадалась даже предложить ужин.
Скут скинула сумку и теперь рыскала в ней носом. И вот он, вкусно пахнущий свёрток. Всё же не забыла взять!
— Что это?
— Мффн.
— Ах да, — он подхватил свёрток копытом.
— Маффины это. Вкусные, с мёдом.
— Впервые слышу, — обёртка упала на камень. — А, басгорн.
Она сразу же подняла уши, ожидая едва ощутимого эха, как от тех, призывающих ветер слов.
— Что это слово делает?
— Ничего. Всего лишь значит «круглый хлеб». Я тоже умею такой готовить.
Они молча грызли чуть зачерствевшие маффины. На небе собирались тучи, но пока не спешили закрывать Солнце; под обрывом серебристой полоской блестела река. Красивый был рассвет, да и мир неплох. О таких путешествиях Скут мечтала с детства, хотелось, чтобы оно длилось и длилось. Раньше она всегда гуляла в одиночестве: пони не любили горы, пони боялись диколесья…
Она правда пыталась быть дружелюбной, но с друзьями не очень-то везло.
За ночь её трижды будил холод. Костёр мгновенно прогорал, угли не грели; кучки хвороста летели в яму и раздражающе громко щёлкало кресало. Хорошо хоть огниво было новым: резкий поворот рычажка сразу давал сноп красивых, небесно-голубых искр. Ещё у неё были часы: заводные, с золотистым ободком. Дёрпин подарок. Бестолковый, как казалось поначалу, а потом даже понравившийся: было бы грустно потерять чувство времени, что в мире вечной ночи, что в мире вечного дня.
Было уже пять. Скут лежала, греясь у костра. Сон не возвращался, она никогда не спала подолгу, но умела ждать. Только взгляд, нет-нет, да и косился на жеребчика рядом. Тот спал. Ну, или хорошо притворялся, а она всё разглядывала и разглядывала его.
Обычный такой жеребчик. Не очень высокий, ниже Динки ростом, но повыше её, с не очень земнопоньскими чертами. Может, зебры в предках? Или, чем чёрт не шутит, олени? Нос очень напоминал олений, даже потрогать хотелось, но решимости не хватало, чтобы копыто протянуть.
«А вдруг спугну?»
А как не спугнуть? Непонятки. Легко представляя себя на месте жеребчика, она знала, что сделала бы первым делом: ускользнула бы от назойливой как репей спутницы, чтобы продолжить путь в одиночку. Тем более, что их будут искать.
Если ещё не ищут.
Дым от костра с неба непросто заметить: огонёк маленький, почти не дымит, да и крона осины рассеивает. Но кто знает, на что способны единороги со своим колдовством?.. Она отлично помнила, как они разносили замок; как убивали дракона; как выслеживали богиню, едва не прихлопнув её. А с другой стороны — жеребчик сбежал. Значит не так уж круты рогатые, значит могут и упустить.
«А что можно сделать, чтобы наверняка упустили? Как поступила бы Дэш?»
— Слушай, — Скуталу обратилась.
Ухо жеребчика дрогнуло, он открыл глаза.
— Я… должна вернуться. Тебя будут искать, а как узнают о моей пропаже вообще всех поднимут. Я скажу им, что ты сорвался в реку. Я сбегу через неделю. Я…
Хотелось сказать: «Я буду ждать тебя здесь», — но голос сорвался. Вдруг представилась жёлтая мышекрылая земная, и она спрашивала: «Эй, Скут, а назови хоть одну причину ему возвращаться? Хоть одну?..» — и ведь ни единой причины не было. Спутники ещё не значит друзья.
Она задрожала.
— Слушай, твой дом разрушили. Я натаскаю вещей в пещеру. Нам понадобятся топорики и пилы, ножи, плащи. Я возьму лопаты, семена. Нам будет проще выжить вместе. Я ничего не боюсь!
— А я, боюсь?..
— А? — она вздрогнула. Фраза Эреба прозвучала как вопрос.
— За друзей страшно. Я жил не один…
«Точно, тот кабанчик. Они ведь бросили его».
— Там всё затопило, мне говорили. Никого не стали искать, — Скуталу снизила тон.
— Ммм… — он потёр лоб, поморщился. — Знаю. Наверное, нырять придётся. Ты умеешь?
— А то! — она вскочила.
— Тогда, помоги пожалуйста.
— Конечно! Идём?!
Жеребчик кивнул, тоже поднялся. Поправил плащ. Он как будто хотел сказать ещё что-то, но только поморщился, поджал уши. Из пещеры он выглянул первым, долго и очень осторожно осматривая небо вокруг.
— Не боись, меня скорее всего ещё не хватились. У гвардии в восемь завтрак, в девять построение. Только с полудня нас начнут искать.
Ну, Дэш была бы исключением, но это вышло бы просто зашибись, если именно она их отыщет. Тогда все проблемы разом бы решились: уж от подруги-то гадостей можно было не ждать. Только Скуталу ничуть не верила в свою удачу: потому что есть на свете пони, которых удача любит, а других обожает пинать.
И всё же она нет-нет, да и поглядывала на небо, надеясь увидеть радужный след.
Они спешили. Сначала быстрым шагом, а затем перейдя и на рысь. Жеребчик бежал молча, указывая путь, а она только следовала, держа дистанцию, чтобы рядом всегда были растущие вдоль старых оползней ивняки. Хоть какая-то маскировка — особенно после того, как спутник вернул ей её походный плащ.
Было непросто — они поднимались. Всё выше и выше по склону огромного каньона, часто теряя тропу и подсаживая друг друга на скалы, а местами и вовсе забираясь по отвесным стенам с помощью единственной верёвки и её походного ножа. Десятки шагов пустоты, даже сотни — а страх как отрезало. Больше она ничуть не боялась упасть.
Прошёл час, второй и третий, пятый и шестой. Она предупредила, что уже полдень, и тогда они сорвались в галоп. Узкая тропа среди скал, дикий бег, сбитое дыхание жеребчика. И наконец-то, вот оно, очередное убежище. В этот раз им достался грот за ручьём, влажный и опутанный корнями раскидистой ивы.
Они ввалились внутрь, сбросили поклажу, и жеребчик тут же рухнул на плащ. Несколько долгих мгновений он только пил из её фляги и пытался отдышаться: дыхание звучало с хрипом, не очень-то хорошо.
— Хочешь, научу тебя дышать на бегу?
— Ты железная?.. — он обернулся.
Скут прикрыла глаза, призадумавшись.
— У меня крылья. Убогие, но крылья. Любой пегас может сутками бежать как гепард.
— Можно посмотреть?
— А?
— Крылья.
Она уселась рядом, расправила перья. Касание жеребчика — и мгновение невольной дрожи. Просто… трогать крылья было не очень-то вежливо. Она разве что Дэш такое позволяла, а кроме неё врачам. Ну, когда ещё верила, что они помогут. А жеребчик врачом считался? Неа — она убедилась, когда тот вернулся, только покачав головой.
Значит, только магия, только костыли.
Она неуверенно улыбнулась.
— Так каков план?.. — спросила Скут.
— Хмм…
Картина приложившего копыто к мордочке жеребчика была красноречивее всяких слов.
— У меня есть идея, — Скуталу подобралась. — Может, дурацкая, но ты выслушай.
Они с Дэш немало путешествовали, а в путешествиях всякое случается. Однажды приключился такой день, когда подруга научила её особенному искусству — прятаться на виду. То есть действовать нахально, явно, зримо. Не сидеть под кустом, а перекрасить шерсть и гриву. Не ждать у моря погоды, а попросту пролезть на корабль. И опередить всех в гонке, потому что, в самом деле, не будет же команда вышвыривать посреди бури безбилетных жеребят?..
И идея, пришедшая на ум ещё по дороге, была просто офигенной!
— …Так вот, товарищ по несчастью, — говорила Скуталу, наставив копыто на жеребчика. — У тебя почти что олений нос. И сложение очень похожее. Снаружи я видела охряные кусты. Мы тебя перекрасим. Обстрижём хвост и гриву. Чтобы скрыть репицу ты возьмёшь мой плащ. А потом мы вернёмся в лагерь, нагрузим лодку припасами. И прощайте, ребята. Пусть хоть век ищут, мы спрячемся в каком-нибудь гроте выше от бухты. Будем грызть печенье и ждать, пока флот не уйдёт.
Белогривый слушал, расширив глаза.
— Но…
— Да никто тебя не узнает! Мы же просто гуляем! У нас там уже десятки «белохвостых» с кабанчиками. Каждый день отходят их корабли.
— Вообще-то…
— Поверь мне! Пожалуйста! Иначе нам ни за что не добраться до Замка. Не сегодня, так завтра нас или поймают магией, или с неба засекут.
Она уставилась ему в глаза, стараясь всеми силами не сорваться. Не плакать. Только не плакать! Уже годы — годы! — она не позволяла себе слёз.
— Я…
— Пожалуйста. Я не предам.
— Эдро фэннас.
— А?
Белогривый поднялся, прижимаясь сначала боком, а потом и носом к стене. Повторил фразу. И вытянул копыта, как будто что-то раздвигая. В лицо дыхнуло холодным, чистым воздухом. Беззвучно в стене пещеры открывался проход.
— «Откройся путь», — он перевёл, чуть отступив. — Этот туннель ведёт от побережья к Замку. Он ровный. Там есть вода и еда. В пещере, где мы спали, тоже был выход. Прости пожалуйста. Мне следовало сразу же показать.
Проём открылся уже до такой степени, что двое могли бы пройти свободно. Мелкая пыль кружилась в едва проникающих в грот солнечных лучах.
— Я хорошо вижу в темноте, — Скуталу сказала осторожно. — Я пойду вперёд.
— Лахо калад.
Полоски в стенах мягко засветились. И следом за упавшими ушками нос подозрительно намок.
— «Гори свет». — жеребчик сверкнул взглядом. — Держись следом за мной, пожалуйста.
Уши совсем опустились. Скуталу послушно затопала позади.
В подземелье было холодно. Очень. Даже для неё. Они шли осторожно, часто поглядывая на пол, потому что нет-нет, да и попадалась скользкая наледь, поверху прикрытая недавней каменистой пылью. Как будто удары разрушавших Замок заклинаний доходили даже досюда, на добрые тридцать миль.
Изредка слышалось гудение, под копытами подрагивала земля.
Скуталу всё же вышла вперёд, после того как неловкий попутчик едва не свалился. Теперь она то осторожно шагала, то скользила по ледяному полу, помогая себе крыльями, а жеребчик держался за верёвку, которую она привязала к перевязи на боку. Проход понемногу поднимался, так что был нешуточный шанс поскользнуться и покатиться обратно: на сотни, а то и тысячи шагов.
— Кто это, в-в-ообще, придумал? — пробормотала Скут, когда они наконец-то добрались до очередного грота, где было на самую чуточку теплее, а лучи Солнца падали через пару отверстий в потолке.
…
Жеребчик не ответил, отчаянно разминая затёкшую челюсть. Погрызенная на конце верёвка так и валялась, где они бросили её.
— Так, ладно. Нам необходимо развести костёр.
— Хмм…
— А?
— Извини. Нельзя. Пегасы прямо над нами.
Скуталу призадумалась. Нет, себя она знала. Но сильно сомневалась, что недавно раненый жеребчик выдержит ещё три десятка миль пути и бессонную ночь. Земнопони ведь не железные. А у неё были крылья, пусть и паршивые, но достаточно выносливые, чтобы не только бежать без устали, но и согреваться за счёт них. Просто махай себе и махай, и если есть чем укрыться, то вскоре станет теплее. «Термодинамика», — как говорила Дэш.
Вот только сквозняк в проходе снова и снова сдувал всё созданное крыльями тепло.
— У нас есть маффин, и ещё один маффин, — она покачала головой, вытягивая хлебцы из сумки. Скут протянула оба, но белогривый взял только один.
— Скоро мы доберёмся до дома. Я приготовлю горячий обед.
Скуталу поморщилась.
— Говорила мне Пинки однажды: «Идёшь на день, бери кексов на неделю». Я никогда не слушала её.
Они собрали постели из наметённых в грот палых листьев. Не очень-то тёплые, колючие — но лучше такие, чем ледяной пол. Жеребчик прошептал несколько волшебных слов, и проход в туннель закрылся. Вездесущий сквозняк самую чуточку поутих.
Скуталу, кое-как свернувшись на куче палой листвы, прикрыла глаза. Нужно было подождать, пока спутник не уснёт, а потом подняться и бродить рядом. Махать крыльями, махать и снова махать. Чтобы что-нибудь себе не отморозить. Нет, она не боялась простуды, да и уже не помнила, когда в последний раз болела: но тело ведь такая подлая штука, что может подставить, когда гадости вовсе не ждёшь.
Лучше обойтись без сна.
Она ждала, смотря на минутную стрелку часов и прислушиваясь к дыханию жеребчика. И вот, стрелка прошла десять делений, а его дыхание не изменилось. Двадцать делений — а он всё не спал. Тридцать, и она уже чувствовала покалывание в застуженных копытах. Внутри понемногу закипал гнев.
«Вот какого дракона? Так сложно уснуть, когда просят? Почему он не хочет притворяться оленем? Неужели грива настолько ценнее, чем отморозить себе всё?!»
Послышался шорох, участившееся дыхание. Зашуршали тихие, неспешные шаги. Она замерла. А потом сверху вдруг опустилось что-то лёгкое, тёплое и мягкое. Её походный плащ. И согретой телом листвы вокруг стало чуточку больше. Ничего не говоря, дрожащий жеребчик опустился рядом и прижался спиной к её крыльям, кутаясь в свою половину плаща.
— Хочешь, расскажу какую-нибудь историю? — едва слышным шёпотом он спросил.
— А то.
— Хм, — Эреб как будто смутился. — Это история начала «Столетней зимы». Великого флота и великого переселения. «Прибрежного союза» и страны, что сёстры-богини когда-то создавали для нас.
Она осторожно перевернулась, прижавшись грудью к спине земного. И тот, чуть подёргав ушами, повернулся тоже. Теперь плаща хватало им обеим, нос едва не прижимался к носу, а пока друг говорил, тёплое дыхание обдувало лицо.
Ага, друг. Хватит бояться честных слов. Не спутник, не попутчик, не товарищ по несчастью, а друг. Друг, друг, и ещё раз друг!
Белогривый рассказывал о той дикой древности, когда небо было заселено всякой сволочью во главе с Дискордом, а государства строили огромные летучие пушки, чтобы хоть как-то противостоять морским чудовищам и богам. Кто мог построить такие, те процветали, а кто не был способен, те жались к выжженным пустошам на окраинах обжитых земель.
Их звали «Забытыми». Они жили здесь с того печального дня, когда страна волшебников, Юникорния, объявила земли земных своими. А тем, кто не признавал власть единорогов, ставили метки рабов.
— В ваших книгах о таком не пишут? — жеребчик неожиданно спросил.
Скуталу представила воображаемую Черили. И со всей дури зарядила ей в нос.
— Нуу… Пишут вроде. Я не очень-то хорошо училась.
— Хм, ладно. Вы странные. Вы здорово удивили меня.
Эреб продолжил. О том, что когда-то у земных были княжества и великие города-государства. О том, что династии вовсе не были слабыми, но они не смогли объединиться, чтобы противостоять сплочённому врагу. Война длилась и длилась: то затухая, когда очередное княжество погибало, то с очередным вторжением разгораясь вновь.
А ещё в этой истории была пара кобылок; крылатых и рогатых; которых ненавидели и те и другие — потому что Селестия с Луной, что бы они ни делали, всё равно оставались выводком проклятого племени богов.
Жеребчик говорил задумчиво, едва не касаясь её носа собственным. Тёплое дыхание обдувало лицо.
— Это слово, «племя», очень много тогда значило. Эпплы, например, ненавидели Пирусов. А Персимоны терпеть не могли «вишнёвую династию». Из-за какой-то глупой ссоры, которую и тогда уже каждый забыл.
— Хм…
— А я, кстати, из Персимонов.
— Оу? — она подняла бровь.
— Ага. К вашим услугам, Эребнит Персимон.
Белогривый встал, забавно поклонился, и тут же снова юркнул в листву и под тёплый плащ.
Рассказ потёк дальше, о том как Селестия с Луной, разбив непредставимое число носов, таки остановили междоусобицу. Но на этом всё не закончилось. Рогатые ни за что не хотели отдавать захваченные земли, а земные принимать бывших невольников. «Безродные», «ничейные», даже «разбойники» — как их только не называли. И в конце концов, плюнув на всё, богини начали их попросту отлавливать, переправляя далеко на восток, на клочок совсем непригодной к земледелию земли.
— Только представь, — Эребнит говорил тихо. — До «Столетней зимы» здесь была пустыня. Триста миль до наползавшего с востока «Моря разложения», сто миль до «Кислотного моря». Здесь даже юки не хотели жить.
— А кто это?
— Маленькие такие, мохнатые. Похожи на выдр.
— Хищники?
— Не, рыбу едят.
Скут призадумалась, да и кивнула. Раз уж рыбу, то пожалеть можно. Не всех же убивать. Между тем убивали раньше немало, и не только плохих. В учебниках как-то тихо съезжали с этой темы, и разве что начитавшееся всякого Дэш рассказывала, какая тогда стояла охренительная резня. «Лунные пираты», например, ей даже нравились; а начались они, как оказалось, всё с тех же никому не нужных земных.
Эреб говорил прямо. И как его предки строили первые поселения, вырезая хитинистых «Моря Распада», а затем выжигая в пепел их грибные леса. И как урожаев с испорченной почвы всё равно не хватало, так что очень многое приходилось покупать. И как пираты добывали деньги: нападая на других, порабощая, и продавая в Юникорнию белохвостых оленей, кобылок и жеребят.
Их бы уничтожили, этих пиратов Мёртвого моря, но не всё было так просто. Луна взяла их под крыло. Так появился город в океане, названный Рифы, а города-государства севера, чтобы противостоять ему, объединились в «Прибрежный союз». Они строили огромные флоты, собирали армии, укрепляли альянсы — а потом вдруг оказалась, что пираты, в общем-то, неплохие соседи. По крайней мере не хуже других.
— Постой, они же вас ненавидели?.. — Скуталу удивилась.
— Рогатых они ненавидели больше. А потом началась Столетняя зима.
Ага. Уж эту-то историю Скут помнила. Бах — и ничего не стало. Ни зебр, ни осликов, ни рогатых. Только голодные и замёрзшие — прямо как они с другом — которым хотелось только прижаться покрепче, чтобы не так страшно было умирать.
— Мои предки спасались как умели, — жеребчик забавно хмурился. — Рыбачили в обмен на зерно, продавали награбленное, сдавали в наём флот. Нас приглашали в Эквестрию, снова и снова, и очень многие ушли. В конце «Зимы» остались только самые отчаянные, в шести последних городах.
И вот тут Скут аж пряднула ушками. Друг сказал такое, во что она поверить не могла.
— Мы продались драконам. Был клан водных, потерявший свой дом на северном полюсе. И были ущелья Имрат Сула, где яркосветы добывали с первых дней. Мои предки знали, что им не выстоять перед драконами, так что они поклялись в верности, в обмен на защиту и право учиться волшебству.
— А как же Эквестрия?
— Во-первых, Эквестрия — наследник Юникорнии. А во-вторых, она далеко.
Жеребчик потянулся, наконец-то согревшись. А потом вдруг уткнулся носом ей в плечо.
— Моим предкам очень повезло, как оказалось. Водные драконы бесконечно отличались от земных. Они очень доверчивые, ты знала? Они добрые, благородные, верные друзьям. И именно поэтому им так нужна была клятва. Их слишком часто предавали, чтобы ошибиться ещё раз.
Эреб рассказывал дальше. О том как драконы, растопив снег, призвали туманы, благодаря чему удалось собрать хороший урожай; о новых кораблях, приисках и селениях; о городах, в которых начинался новый рассвет. И о волшебном языке, который когда-то был величайшей тайной, а теперь принадлежал всем.
Все были одержимы обретённым волшебством. Чародеи находили новые слова и собирали их в такие невероятные заклинания, что даже драконы удивлялись. Жеребятам давали имена из волшебных слогов, которые лучше отражали душу. На новом языке писали книги, на нём даже разговаривали, всё время боясь, что из-за неосторожного слова собеседника ударит молния с небес.
Природа отвечала не на каждое слово и не от каждого пони — волшебный язык оказался сложной и капризной штукой. Но всё же с этой магией даже простые земные были способны творить чудеса. И однажды «Совет династий» решил взять единое имя для всего народа. Эглан. Что значило «Забытые». В насмешку над проклятым прошлым, когда все предпочли их просто забыть.
Отныне союзу драконов и Эглан принадлежал весь восточный мир.
— Клёвые у тебя были предки… — Скуталу призадумалась.
Одна мысль о волшебных словах кружилось на краю ума. Вот прямо как муха, которая жужжит, жужжит, а крылом не отогнать.
— Постой! — она вдруг осознала. — Тогда почему у вас не было никаких учебников с волшебными словами? Почему учебники не появились у нас?..
— Клятва же. — Он произнёс это так, что аж в носу похолодело. — Понимаешь, я должен был умереть, когда начал учить тебя. Но что-то пошло не так…
Она коснулась жеребчика, проверяя температуру. Он дрожал.
— …Я бы сначала почувствовал это. Потом стало бы больно, отнялся голос. А если бы я всё равно продолжил, тогда смерть. Не совсем смерть. Не важно.
Он не шутил. Совсем не шутил. Тогда она решилась, чувствуя бегущий по спине холодок:
— Тогда подскажи слова. Я тоже поклянусь.
Жеребчик поморщился, как от кислого яблока. Сощурил глаза. Они лежали нос к носу, наконец-то согревшись, касаясь друг друга всей четвёркой поджатых к брюху копыт. Эреб долго молчал.
— Мне лгали.
— А?
— Никакой клятвы не было, — жеребчик расширил глаза. — Друг лгал мне.
Ну… Бывает. Рэйнбоу ей тоже иногда лгала. Чтобы не обидеть, наверное. Чтобы не делала глупостей. Врать Дэш совсем не умела: сразу же принималась шутить, переминалась с ноги на ногу, бегала взглядом. А Скут не обижалась. Врать другим, это ведь что, мелочь: гораздо хуже, когда день за днём врёшь себе.
— Можно я песню спою? — вдруг сказал Эреб.
— Ты умеешь?!
— Не очень. Но хочу.
Смущённо фыркнув, он напрягся, как будто собираясь снова выбраться из под плаща. Но лишь высунув нос наружу передумал. Взгляд в упор касался взгляда, когда Эреб негромко начал петь.
Белоснежный Хаффи
В прибрежных водах жил.
В замке, где дельта Серебрянки,
Ему наш древний род служил.
На небе звёзды не мерцали,
Мы знали, предвещало то беду.
И птицы с запада сказали,
Что недруг старый готовит новую орду.
В мире магии, где прежде
Всем правил Солнца свет,
Сёстры-волшебницы решились
Искать желанный свой рассвет.
Подняв бури над морями
Сдержать врага пытались мы.
Но глаза сестёр огнём сияли,
Их проклятый народ вели мечты.
Ветра не остановили
Стальные корабли,
Но, помня обещание,
Хаффи ждал их на пути.
Живут драконы вечно —
Так сказки говорят.
А счастье быстротечно —
О том истории молчат.
Горели глаза пони:
Что для них дракон?
Помеха и подарок,
Чешуй прожжённых звон.
Так последний страж востока
Скрылся в глубине.
Подарив тем пони праздник,
Что живёт лишь в одном дне.
Мгновение сомнений, и она обняла друга всей четвёркой копыт. Потёрлась носом о шею. И тот, с непередаваемым фырканьем ответил. Теперь они обнимались. Как с Дэш в холодные ночи; или как с Блум, когда той досталось после того проклятого ветряка.
Вот теперь было в сто раз теплее. И совсем не страшно засыпать.
Ей снились полёты. И первые, самые клёвые, когда она только встала на крыло; через пушистые облака, через холод и грозы, рядом с широченной улыбкой Дэш. И последний, когда они сглупили, прямо как пара тупых галок влетев в раскрученный до свиста ветряк.
Когда она просыпалась, крылья всегда болели. Той фантомной, призрачной болью. Когда потягиваешься, и вдруг осознаёшь, что здоровенной части тебя попросту нет. Нечем скинуть одеяло, нечем разгладить гриву, нечем опереться о пол.
А мелкие крылышки всё равно тянутся, аж до хруста, и жуть как при этом болят.
Но в этот раз… боли не было.
— Эмм… ты что-то сделал? — удивлённо она поднялась.
Жеребчик рядом грыз последний оставшийся маффин. И в плащ кутался. Который, по мордочке видно, не собирался отдавать.
— С крыльями? — он потупился. — Извини. Нет. Это не в моих силах.
Значит… психологическое? Она не раз слышала это слово, да и вообще кучу всего сложного, пока врачи копались в нервах и всём таком.
— Пойдём дальше? — жеребчик закончил с маффином. — Если поспешим, до вечера доберёмся. Я приготовлю ужин! И в замке гораздо теплее спать.
— Мы же всё там порушили.
— Не верю. Мои родители были куда круче этих ваших… тваек. Мой дом, знаешь ли, чинит сам себя.
— А мой дом летает, — Скуталу улыбнулась, впервые без примеси злости вспоминая Клаудсдэйл.
— Шутишь.
Она, улыбнувшись ещё шире, рассказала о родном городе. Большом, белом и пушистом. Где облака поднимаются мраморными колоннами, блестят на солнце витражи и хрустальные шпили; а когда бежишь, перепрыгивая с тучи на тучу, мягкие как перья облачка чуть что подхватывают тебя. И да, там живут сто тысяч пернатых пони. А ещё сотни грифонов, династия перитонов, семейство гиппогрифов и чёртова уйма тиарских крылатых жаб.
Жеребчик долго смотрел на неё, хлопая большими, удивлёнными глазами.
— Нам нужно спешить, — заключил он.
Сказано — сделано. Наскоро собравшись и наполнив флягу из ключа, они побежали. Сначала галопом, чтобы согреться, а когда тоннель стал слишком уж скользким, перейдя на рысь.
На самом деле каждый пони мог сутками бежать рысью, прыгнуть на два роста, взобраться по отвесной скале. Дело только в тренировке. Но некоторые не хотели учиться: Блум, например, всего боялась; особенно после Замка; а Динки хоть и просила поначалу: научи, мол, драться — но вскоре забросила это ради магии. Теперь она сутками ломала ящики на заднем дворе.
А она оставила их. Первых, после Рэйнбоу, настоящих друзей. Может они согласились бы уйти вместе? Уж Дэш-то — наверняка. Но и Блум, возможно, тоже: потому что с её-то характером ни одна земная не отказалась бы от шанса поучиться волшебству. Динки же… отдельный разговор.
Он ведь её едва не убил. Пытался, был способен, хотел убить.
— Блииин… — она застонала.
— Что?
— Ничего, — взгляд назад, неуверенная улыбка. — Следи за дыханием. Помнишь? Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Ты сбиваешься, когда начинаешь дышать ртом.
Она неслась, легко поддерживая равновесие крыльями, и часто скользя о обледеневший пол. Жеребчик с верёвкой в зубах пыхтел позади.
Её план был годным. Он должен был сработать! Разве это так сложно, перекрасить шерсть и подстричь свою драгоценную гриву? Натянуть капюшон поглубже и молчать в тряпочку, а уж встреченным стражникам она сама с три короба наврёт. Так нет, грива дороже. Трусость важнее. И толковый план, к которому ещё можно было вернуться, с каждым часом всё быстрее и быстрее улетал в вытяжную трубу.
«Им ведь плохо. Как они там? Ну почему он такой самовлюблённый трус?.. Почему я не лучше?!» — думала Скут, кривя морду и всё больше ускоряя бег.
Часы показали десять. Одиннадцать. Двенадцать. И всё — поздно. Если ещё вчера подруги бы не подняли панику, то теперь Динки уж точно поставила на уши всех. И раз уж друг не хотел, у неё не было ни шанса отправить весточку. Даже самой Дэш.
— Блииин… — Скуталу простонала, когда они остановились, чтобы напиться и пополнить запас воды у крошечного, бьющего в гроте ключа. — Блинский блин…
— Голодная?
— А?.. Это тоже, — она нырнула мордой в ледяную воду. Аж по гриву, чтобы дурацкие мысли смыло ко всем чертям. — Блины, это такие лепёшки. Очень тонкие. Мы в них жареные овощи заворачиваем, а ещё орехи, шоколад, мёд, масло и варенье. Очень вкусно, если взять всего побольше и перемешать.
Когда она подняла взгляд, жеребчик смотрел удивлённо, хотя и с изрядной долей сомнения.
— Правда вкусно.
— Мне шоколад понравился, — он слегка нахмурился. — Только у нас тут он совсем не растёт.
Смешок, и она рассказала, что шоколад, это вообще-то семена из кисло-сладких фруктов, растущих на деревьях. А ещё как их собирают палками с большими крючками, дробят в грохочущих машинах, дают побродить в бочках, сушат и обжаривают. И о заводе, конечно же, где семена превращают в масло и порошок на горячих паровых мельницах, вальцуют с сахарной пудрой и очень долго коншируют в больших открытых чанах.
— Семейное дело? — жеребчик спросил, восторженно глядя.
— Не совсем, — она поперхнулась, едва не прикусив язык. — Побежали? А то замёрзнем здесь.
Он упомянул семью: запретную тему, о которой она даже с Блум договорилась, что, если нос дорог, то никогда. Было ужасно неловко. До сих пор общение с жеребчиками не было для неё проблемой: копыто, лоб, звёзды из глаз — это если лезет дружиться. Если смеётся, она могла сделать гораздо больнее. Но конкретно этот жеребчик не смеялся. Да и дружиться, признаем честно, лез вовсе не он.
Тогда почему же он так бесит?..
Лишь спустя час бега Скуталу окончательно подавила вспышку гнева. Пока что маленькую, едва ощутимую, но это был плохой знак. Её учили бороться с гневом: и Дэш, и Пинки, и многие другие. Но дело было в том, что она вовсе не хотела бороться. Она раздувала эту крупицу ярости всеми силами, потому что в худшие часы все остальные чувства отмирали. И верность, и надежда, и даже боль. Так она оставалась наедине со своей яростью: согреваясь в гонке, ломая пни и коряги, крича во весь голос в диком лесу. Только там Скуталу чувствовала себя свободной и живой.
Больше этого не требовалось. Она шептала: «Сул эрио нин» — и едва ощутимый ветерок щекотал перья. А друг произносил ту же фразу — со странным эхо — и сразу же его бег становился легче и быстрее, а дыхание выравнивалось, словно земной вдруг получал собственные крылья за спиной. Это длилось, длилось и длилось — пока он сам не отпускал заклинание, смущённо признаваясь, что удерживать его не так-то легко.
Она знала, чему теперь будет упорно учиться, и кого вскоре превзойдёт. Вот только ярость в этом деле не помощник. Нос-то сломать легко, а что дальше? Друг разобьёт нос уже ей. И останутся они вдвоём с кровавыми носами. Которые, к слову, он умел, а она не умела лечить.
Нет, хватит с неё разбитых носов и плачущих жеребчиков. Лучше уж сразу мордой о скалы, чем так дурацки последнюю надежду пролюбить.
Они бежали. Скуталу вслушивалась в рокочущие удары, звучащие уже прямо над головой; а жеребчик давно ничего не говорил, только поджимая уши и разогнавшись в совершенно дикий, невероятно быстрый для земного галоп. Теперь они неслись рядом, и Эреб её едва не обгонял.
— Редхи…
— А?
— Харн редхи, си рад легрин. — жеребчик вдруг остановился, уши взлетели вверх. — «Редхи», это имя. А дальше сложнее: «Я зову тебя. Поспеши».
Она кивнула, на всякий случай полуобернувшись. Разогретые до жара крылья подрагивали, а копыта были готовы со всей дури бить. Вот только кого? Позади тянулся туннель, стены которого покрывал иней, а пол, волнистым узором, замороженная вода.
Путь впереди, если приглядеться, заканчивался. Ледяная стена блестела в неярком белом свете. Она щетинилась, словно иглами: раздробленные куски сосулек густо покрывали пол. С каждым новым гидроударом стена трескалась, но струя воды тут же превращалась в новую сосульку, которая уже через миг отламывалась, чтобы выпустить очередной гейзер бурлящих брызг.
— Всё плохо? — она спросила тихо.
— Просто ужасно.
Кем бы ни был этот Редхи, он не отзывался, и тогда жеребчик принялся колдовать со стенами туннеля, открывая проходы. Первый «Эдро фэннас» — завалы камня. Второй — глыбы и льдины. Третий — окативший их ледяной гейзер. И четвёртый — совсем крошечный — из которого, внезапно, потянуло сквозняком.
— Ну пожалуйста, пожалуйста… — жеребчик зашептал.
Стена открылась, и, отчаянно дрожащие, они ввалились в знакомый Скуталу закуток. Корзины репы и лука порея, чесночные гирлянды, коробы с мукой; рассохшаяся дверь, через которую они с Динк и Блум проникли в катакомбы Замка; а дальше бесчисленные вязанки дров.
— М-мы должны согреться, — Скуталу бросилась вперёд. — Немедленно! Костёр? Где?!
— За мной!
Снова они бежали, а жеребчик рядом то открывал проходы магией, то попросту сносил грудью обмазанные известью дощатые стенки. Те самые, которые когда-то задержали их с Динки и Блум. Некоторые проходы вовсе не открывались магией, а другие не хотели закрываться позади них. И повсюду, повсюду торчали сосульки, а пол покрывали волны похрустывающего с каждым ударом льда.
Над головой грохотало. Да так яростно, что уши поджимались уже сами по себе.
— Редхи?!
Жеребчик ворвался в очередной знакомый ей туннель. Застыл у старой, укреплённой изогнутыми брусьями двери. Это было то самое место. Место, где Динк досталось, а она едва не убила… друга. Сейчас же Эреб трясся, оглядываясь из под насквозь промокшего плаща.
На полу до сих пор стояла тележка, к которой они с Динк привязывали немёртвого кабанчика, только теперь путы были разорваны, а вместо борейца лежали ошмётки шкуры с ворсистым узором, ярко-алая пыль и глиняные черепки.
Это сделала Дёрпи. Мимоходом. Когда спасала их.
— Редхи…
Скуталу молчала, не зная что сказать. Попросить прощения? Такое не прощают. Обнять? В нос даст. Напомнить о главном? Им ведь нужно согреться. Немедленно! Прямо сейчас!
— Редхи. Что же мне делать теперь?.. — жеребчик безучастно шептал.
Поплыл, бедолага. Она по себе знала, как это бывает. Это могло длиться недели, месяцы, годы! Пока не найдётся рядом Дэш, готовая со всей дури стукнуть в нос. Но то крайнее средство. Ещё можно было угостить вкусным, напоить крепким чаем, согреть…
Точно. В комнате же была печка! Она огляделась, толкнула рассохшуюся дверь. Сразу та не захотела открываться, и тогда Скуталу приложилась плечом. Скрип, звон наледи, и невеликая комната, украшенная книжными полками и ковром.
Мелкий, глиняный котик смотрел на неё.
— Не мешай.
Кот вдруг вспыхнул, заставив прищуриться. Ярчайшим, ощутимо жарким светом. Гораздо лучшим, чем любая печь.
— Стоять! Ты-то мне и нужен!..
— Мяв!
Прыжок вперёд, вытянутые копыта, врождённая пегасья ловкость. У свето-котика не было ни шанса. Пара испуганных мявов, и он уже бился в её копытах.
И тут вдруг в нос прилетело.
— Редхи!
Жеребчик свалился сверху, обнимая их с глиняным котом. Неожиданно сильные ноги сжали шею, да так неуклюже, что слепяще сияющего котяру прижало к её лицу. И в тот же миг она ощутила, насколько же он обжигающе горячий.
— Мяяяв!
— Аааа!!!
Со всей дури она саданула жгущую мелочь. Сначала лбом, а потом и копытами. Едва сумев сдержать силу, так что кот не отлетел с визгом, а только откатился, зашипев на неё.
— Стой! Это друг!
Два ярко-голубых, гранёных словно сапфиры камешка заглядывали в глаза. Слепящий и жгущий морду свет котика чуть поутих. Она моргнула. Котёнок тоже. Волнистые узоры на его мордочке двинулись, складываясь в выражение ярости и удивления. А потом когтистая лапа ткнула её в нос.
— Ай!..
— Она тоже друг!
Лапа ударила снова.
— Друг же!
В третий раз. И всё — достало. Хлюпая разодранными ноздрями Скуталу послала ответочку, да так, что глиняный кот с мявом отлетел. А потом всё смешалось. Лапы, копыта, вихри песка и вспышки ярчайшего света. И кошачья морда, которая всё росла и росла. Огромная, белоснежная морда.
Уже ничего не видя в море белого света, Скуталу только била на звуки «мявов» и защищалась, когда громовое рычание приближалось к лицу.
— ХВАТИТ!
Что-то попыталось её остановить, а поскольку копыта были заняты шипящим чудовищем, Скут сначала врезала лбом, выбивая дыхание, а потом и вгрызлась зубами. Кто-то закричал.
— Ааай!
Во рту… отдавало кровью. Уже почти ничего не видя Скуталу попыталась отступить. Поскользнулась. А потом всё погасло. Всё, кроме кружащихся вихрем звёздочек, серебристого хвоста, кровящего от укуса крупа — и отпечатка пары задних копыт, прилетевших прямо в лоб.
— Забудем? — друг предложил.
— Забудем, — она согласилась.
— Мяв, — эхом отозвался глиняный кот.
Они седели втроём, рядом с жарко натопленной печуркой. Первая порция дров уже прогорела, пока они с белогривым сохли и согревались; теперь изнутри печи тянуло тушёными овощами, а сверху жарящемся луком; побулькивал горшок, на пару разваривая североморскую крупу.
Глаза немного слезились, но после пары волшебных слов зрение восстановилось почти сразу же. И грохот сверху затих, будто твайки тоже решили взять перерыв.
— Позволь объяснить, — жеребчик заговорил негромко. — Наш Редхи, это сам Замок. Сердце Имрат Сула. Вроде как кристальные сердца ваших городов. Он может явиться в любой заколдованной вещи, но сам живёт глубоко внизу.
— Он в опасности, да?
— Нет. Они не пробились. И теперь, когда мы вернулись, не пробьются уже наверняка. Сейчас Редхи замораживает всё затопившее Замок озеро. Он не мог призвать по-настоящему сильных духов, пока я не разрешил.
«Тоже клятва?» — Скут призадумалась. И вдруг осознала, что спросила вслух.
— Ага. Очень, очень старый договор. На самом деле уйма договоров, которые нельзя так запросто нарушить. Можно попросить?..
— Конечно! — она вскочила.
Мгновение, и печь осталась на попечение глиняного котяры, а они уже бежали по коридорам. Скут едва успевала уследить за мелькающим впереди серебристым хвостом.
— Сюда! — жеребчик сбросил засов, распахивая окованные бронзой ворота. Влетев за ним в огромную залу, она едва успела прищурить глаза.
Это место сияло. Лёд хрустальными сталагмитами поднимался от искорёженного пола, достигая пробитого в центре потолка; стены бросали зеркальные блики. А ещё были бесчисленные постаменты — выполненные из странного, блестящего как обсидиан материала. Каждый из них покрывала белая ветошь, которые Эреб тут же принялся яростно срывать.
Он взялся за правую сторону округлого зала, а она за левую. Ничего не спрашивая, просто делая как друг. Удар копытами, сжатые зубы, треск за что-то зацепившейся ткани — и сияние, едва не заставившее замереть. Сначала ей показалось, что это пони: угольно-чёрный, с единственным ярко-алым глазом, крупный как полдюжины подобных ей жеребят.
Но нет, это был доспех. Пластинчатый, как у стражников, просто очень и очень большой. А на втором постаменте поменьше, явно на кобылу. Как и третий, и четвёртый, и пятый. Она срывала полотна и находила латы даже настолько маленькие, будто предназначались для жеребят. Здесь же лежало и оружие. Хорошо знакомые ей топорики и катары, арбалеты со странно-ребристыми стрелами, угловатые палки и палочки, которые по книгам показывала Эпплблум.
— Что мы ищем? — спросила она, закончив со своей стороной.
— Алые камни. Возьми что-нибудь острое, и как увидишь — ломай.
Пожав плечами, она подхватила топорик-ледоруб. Первые доспехи, яркий камень во лбу, прыжок с разбега. Удар, и тут же вспышка, зазвеневший в ушах хлопок.
— Сэдхо, Фаэрим! — закричал жеребчик, сначала на своём языке, а потом и переведя: — Вы свободны! Здесь вы никому не поможете! Спасайтесь! Бросайте всё!
Кивок друга — и вторая попытка. В этот раз Скуталу зажмурилась перед прыжком, но вспышки не было, только хруст и шелест, когда после удара камень разлетелся в жгучую пыль. Она занялась вторыми доспехами, третьими, четвёртыми; а жеребчик по другую сторону комнаты точно так же размахивал секирой; зеркальные стены отражали испуганное лицо.
— Зачем это? — Скуталу спросила, когда они закончили. — Рубиновая пыль теперь покрывала их по уши, и серый жеребчик выглядел совсем как какой-нибудь искупавшийся в варенье земной.
— Это духи ветра.
— А?
— Здесь им не место! Пошли остальных отпускать!
И они пошли, а вернее вновь побежали: вверх по лестницам, через расступающиеся стены и своды, мимо забитых льдом комнат и пробитых насквозь потолков. Жеребчик срывал полотна, сбивал обсидиановые шлемы, а она била и била по кристаллам, везде, где видела их. Алые облака поднимались и оседали повсюду, а шипение, звон, шелест — сопровождали каждый удар. Но вспышек больше не было, разве что от вездесущей пыли слезились ещё не отошедшие от ожогов глаза.
Скуталу не следила за временем; разве что желудок, будто бы приросший к позвоночнику, напоминал о себе; но она работала без вопросов, пока, наконец, Эреб не остановился. Его уши подёргивались, а от частого дыхания раздувались бока.
— Вот и всё, — он пробормотал, покачивая головой. — Остался последний. А потом и мы…
«Стоп! Мы?!»
Алый от пыли жеребчик обернулся, сжимая секиру в зубах.
Она подобралась.
— Так, дружище. Убить себя я не позволю. Единственный шанс ты уже пролюбил.
— Что?!
С глазами на пол-мордочки жеребчик смотрел на неё.
— Эмм, забыли.
Замечательное всё же слово. Сколько раз оно спасало их дружбу с Дэш! А уж теперь-то, чувствовалось, придётся повторять волшебное «забудем» по десять раз на дню. Кстати, как оно там по-эглански звучало? Ага…
— Аварто нин, — она ухмыльнулась.
Жеребчик поднял бровь.
— Ты редко разговариваешь с другими?
Вот-вот, угадала. Теперь его мордочку залило румянцем до ушей.
— Да ладно, — она приблизилась, пытаясь стряхнуть пыль с гривы. — Я тоже. Могу неделями вообще ни с кем не говорить. Пинки от этого сама не своя.
Друг кивнул, и она кивнула тоже. Он улыбнулся, и она улыбнулась. А потом вдруг пришло осознание, что до этого она ни разу не видела его улыбки. Неожиданно красивой: без дурацкого оскала, зато с ямочками на щеках. Жаль только, что как и всё замечательное, улыбка быстро закончилась — синхронно заурчали животы.
Они возвращались молча, шагая вровень и таща секиры за собой. Вдоль ледяных стен, колонн и пробитых заклинаниями провалов; перешагивая через обломки разбитых статуй и минуя книжные полки, которые пришлось опрокинуть, чтобы добраться до особенно хорошо спрятанных камней.
Полок было много, а значит и дров им хватит надолго. Да и бумага пригодится. Может здесь что-то написано о медицине, земледелии или опасных зверях?
Скут ухмыльнулась снова, представив, как кроме жеребчика её сопровождает маленькая, но очень терпеливая Эпплблум.
А после был ужин. Сначала Скуталу учуяла ароматы: картошки и тушёной репы, обжаренного сельдерея и карамельного лука, множества пряных трав. В комнату она ворвалась первой, отогнав зло мявкнувшего глиняного кота.
Их ждал противень, полный овощей, и котелок совсем незнакомой, но потрясающе пахнущей каши. С первого глотка Скуталу едва не обожглась, второй проглотила даже не заметив, но дальше — поймав удивлённый взгляд — заставила себя очнуться.
«Лови момент!» — учила Пинки Пай, и теперь Скут с улыбкой разжёвывала каждую порцию: лютый голод придавал пище особенно изысканный вкус. Был оттенок кориандра, довольно сильный; ломтики чего-то кисловато-острого пощипывали язык; а нежные на вкус зёрнышки совсем не напоминали привычный по экспедиции рис.
Миска показала дно, а вскоре вторая и третья. Через хруст и хрумканье закончился сельдерей, и наконец, покусывая реповые паренки, они уже просто лежали, в сотый раз пересчитывая камни, выступавшие на потолке. Поскрипывала щётка, вычёсывающая из гривы засевшую пыль, а жеребчик, держа рукоятку во рту, довольно урчал.
Всё было бы замечательно, если бы не глухие удары заклинаний, снова зазвучавшие наверху.
— Я читал об этом, — Эреб пробормотал, закончив с чисткой гривы. — О магии, от которой вымирают нации и рушатся города. Об их безумном упрямстве. О том, что они никогда не останавливаются, пока не добьются своего.
Скуталу прикрыла глаза, размышляя, а потом всё-таки решила сказать честно, как считала сама:
— Мы не такие плохие. Даже твайки. Я видела их главную, когда та едва не потеряла всё. Она — не чудовище. Тиран, конечно, но не чудовище. Она просто боится за нас.
Она принялась рассказывать. О Твайлайт, которую все ненавидят, но в общем-то любят; о Глоу, из-за которой все неприятности, но не по её вине; о Шайнинг Арморе, по которому сохнет Динки. И, наконец, о Рэйнбоу — лучшей подруге на свете — обвинять которую, это как плюнуть в душу ей самой.
— Дэш потеряла сознание из-за раны. Врачи лгали, мол, царапина, но я-то отлично видела, как хлестала кровь. Слушай, друг, ты её не знаешь. Экспедиция уйдёт, а она останется и в конце концов нас отыщет. Мы встретимся с ней, хочешь ты того или нет. Я пойму, если ты дашь ей в нос. Но ей от этого не будет и на одну сотую так больно, как больно было тогда.
Скуталу повернулась, поджав копыта. Теперь они с другом лежали нос к носу, а она вновь заглядывала Эребниту в глаза.
— Да, мы убийцы. Но мы не предатели. Пожалуйста, прости Дэш.
Ей казалось, что вот-вот жеребчик расплачется, но тот держался стойко, не отводя взгляд. Не неженка — она убедилась. И не слабак — когда во взгляде показалась отлично знакомая ей по зеркалу злость. Живо представилось, как он с котом вяжет её и тащит наружу. А потом пинок под круп, знакомые лица — и вновь пустые, лишённые надежды дни.
«Только не это!» — она хотела выкрикнуть, но с огромным усилием воли держалась.
Злой-презлой взгляд жеребчика буравил глаза. И она отвечала таким же, полным ярости взглядом. Словно две бури сошлись вихрями на экваторе, меча молнии и разбрасывая как щепки корабли.
— Мяв.
Они прижались нос к носу. Оскалились вместе. Скуталу уже чувствовала, как болит напряжённая шея и тянет ямочки на щеках.
— Мяв!
Когтистая лапа опустилась сверху. Скут приготовилась к удару, но это было всего лишь что-то длинное и терпко пахнущее. Скрипнувшая на зубах нитка, грецкие орехи, и тугой как нуга вываренный с мёдом ягодный сок.
Она распробовала — и понравилось. Жеребчик с другой стороны шумно жевал.
— Мяв… — кот ушёл, постукивая глиняными лапами, но напоследок всё-таки заехал ей по носу большим и плоским как у бобра хвостом.
Это сбило взгляд, всего лишь на долю мгновения. Но когда Скуталу сфокусировала зрение снова, с той стороны ореховой палочки смотрел всего лишь испуганный жеребчик — и столь же испуганная пегаска отражалась у него в глазах.
Хотелось сказать что-нибудь; да хотя бы извиниться; но вязкая как нуга палочка не располагала. Так что вместо этого они ткнулись носами, в жесте дружбы, известном на весь мир.
— Пойми, Скут… — Эреб первым дожевал угощение. — Я её прощу, но только когда сам лучше узнаю.
— Справедливо, — согласилась она.
— …А ещё я хочу кое-что тебе показать.
Жеребчик вдруг вскочил. С безумным взглядом ухмыльнулся.
Ещё одна пробежка? Почему бы и нет — самое то после ужина. Она не забыла ледоруб, как и Эреб свою секиру: так что неслись они с весёлым звоном, мимоходом смахивая сосульки и с грохотом прорубаясь через промороженные остатки дверей.
Путь вёл вниз, где льда и проломов становилось всё меньше, а воздух понемногу теплел.
Скальные туннели расширялись, становясь всё выше, а вскоре и вовсе остался единственный, по которому, как по спирали, они спускались вниз.
На стенах вспыхивали узоры, и Эреб касался их, шепча заклинания. В эти мгновения снизу поднималось нечто, зыбкое как уплотнённый воздух, дёргало крылья, шерсть и гриву, и только ощупав лоб отступало опять. Иногда касание задерживалось, становилось холодней. Тогда вперёд выходил глиняный котик, обстукивая стену лапой. Узор сыпал искрами и вскоре угасал.
Когда кот возвращался, взгляд сапфировых глаз метался между ними, а на морде читалось: «Что я творю».
— Так надо, — отвечал жеребчик, сам возвращая ей испуганный взгляд.
Облегчённо выдохнул он только когда лестница закончилась, а впереди открылся зал, перегороженный теряющейся в тенях двустворчатой дверью. Такой высокой, что даже подпрыгнув с разбега она не дотянулась бы до верхнего конца.
— Это здесь, — Эреб остановился. — Ненавижу это место.
— Мяв.
— Эдро фэннас.
Жеребчик толкнул дверь носом, открывая громадную створку, будто она была сделана из невесомых облаков. Проскользнул дальше.
— Лахо калад нэд пер-келар, — послышалось впереди.
Пожав плечами, Скуталу пошла следом. Странные поступки других, после знакомства с Дёрпи, её уже ничуть не удивляли. Но в этом случае, пожалуй, она могла понять. Мысленно рисовался Клаудсдэйл, на который напали злые и жадные единороги. Рухнувшие колонны, град и ливень, смешанные с грязью облака. И одинокая пегаска, бежавшая с клинком в зубах по пустым залам. Не чтобы напасть на кого-то, а потому что бежать легче, чем просто прятаться и дрожать.
Вспоминалась Динки с её выдуманными историями, и Скуталу, щурясь от яркого света, покачивала головой. Глаза постепенно привыкали, взгляду открывался огромный, многоэтажный зал.
Зал, заполненный ледяными статуями. Лишь некоторые из которых стояли, а все прочие лежали на высоких кроватях, постельное бельё которых давно утратило цвет. Они были земными: с шерстью тёмных оттенков, прикрытыми глазами, подведёнными тушью, и гривами, серебристо-белыми, как у друга — молча вставшего среди них.
— Это же тела… — она прошептала.
Казалось, что тысячи и тысячи пони смотрят на неё.
— Что… что здесь случилось?..
— Ничего, они просто устали, — Эреб сказал, оглянувшись. — Это хэлегдин, «вечный лёд», который хранит тела на границе между жизнью и смертью. Я тоже превращусь в статую, если амулет во мне решит, что я готов перешагнуть границу в мир мёртвых.
Вдохнув и выдохнув, чтобы разогнать остатки страха, она направилась к жеребчику, который остановился в полукруге ледяных фигур. Те стояли, рядом со своими постелями, наклонив головы к нему.
— А вот мои родители, — он потёрся носом о шею невысокой кобылы, а потом и стоящего рядом с ней чуть оленьеносого жеребца. — Им было полтысячи лет, когда они решили завести жеребёнка.
Они вовсе не выглядели старыми.
— Сколько же лет тебе? — Скуталу поражённо уставилась на белогривого пони.
Тот оглянулся, внезапно улыбнувшись до ушей.
— Тринадцать. Выгляжу старше, а?
— А мне двенадцать. Даже Блум на год старше меня.
Статуя кобылы вдруг шевельнулась; едва уловимым движением, заметным лишь краем глаза; ледяная пони перевела взгляд на неё.
Под крупом вдруг оказался холодный пол, крылья застучали. И только сжавшиеся на рукоятке топорика зубы не дали ей позорно завизжать.
— Они ж-живые?!..
— Да. Просто очень медленные для нас.
Скуталу заставила себя подняться. Смахнула испарину со лба. А потом ещё чуть отступила, чтобы к двери был свободный от статуй проход.
Снова вспоминалась Динки с её историями, а воображение рисовало новую картину. Пегаску, живущую в руинах Клаудсдэйла, среди оживших предметов и тысячелетних стариков. Очень свободную, наверное, потому что никому не было до неё дела. Им даже до войны дела не было: лишь несколько эглан стояли, подняв уши и вглядываясь в потолок.
Жеребчик продолжил:
— Хэлегдин был самым сильным нашим заклинанием. Лечебным, или вроде того. Когда тело слабело, он замещал собой повреждённые ткани. Старости не было, никто не умирал.
Эреб рассказывал, изредка сбиваясь. О том как сначала двадцатилетние считались жеребятами, а потом и тридцатилетние; как все следовали своему таланту, больше не заботясь о любимых и друзьях. А когда хотелось создать семью, было уже поздно. Жеребята без любви не рождаются. И уж тем более не рождаются, когда у родителей кристальные тела.
У двоих последних была мечта — завести жеребёнка. В конце концов, спустя века работы, они осуществили её.
Скуталу подошла вплотную к жеребчику. Потрогала. Понюхала. Лизнула в лицо. Вполне настоящий — она убедилась. Кристальные пони не пахли потом, не были солёными на вкус. И уж точно не прерывались посреди рассказа, отплёвываясь, с румянцем на щеках.
— В нос лягнуть пробовал? — она спросила.
— Не помогает…
Она пригляделась. Действительно, у удивлённо стоящей пары были чуть щербатые носы.
— Гланмир тоже пробовал. Всё, что только знал и умел. Они с отцом были хорошие друзья.
— Тогда не поможет уже ничего, — Скуталу сказала как есть.
— А ваши твайки…
— Да куда им до этого?! Твайлайт чуть старше двадцати. Это что, много? Рэйнбоу могла бы вести экспедицию куда лучше неё!
Жеребчик опустил взгляд.
— Слушай, — она положила копыта ему на плечи. — Мои родители погибли. Я помню, как это бывает, когда ничего не хочется, когда на всех наплевать. А потом Дэш дала мне по носу и всё наладилось. Так что если ты тут начнёшь превращаться, я за себя не отвечаю. Береги нос.
— Но я…
Она встала на дыбы, изготовилась. Поймала испуганный взгляд. И опустила копыта.
— Давай дружить.
— Я рад…
— Не в том смысле! Давай дождёмся, пока твайки отбудут, а потом выйдем к Дэш. Давай отправимся в путешествие! К оленям и киринам Маэт'Кэра, к твоим волшебным юки. А когда надоест, в Эквестрию. Я покажу тебе Понивиль и Клаудсдэйл! А ещё с нами отправится Эпплблум. Помнишь её? Такая пугливая земная. И Динки, хотя с ней будет непросто. Ей здорово досталось от тебя, да и вообще.
Жеребчик смотрел на неё с медленно разгоравшимися глазами. И казалось, что ещё несколько статуй сдвинулись, подняв уши и ловя её взгляд.
— Динки, та единорожица?.. — он спросил. — Я сильно ранил её?
Скут призадумалась, да и ответила честно:
— Очень. Но если извиниться не выйдет, вы просто скажете друг другу волшебное слово. И всё будет хорошо.
— Аварто?
— Неа, другое. Давай дружить.
Жеребчик приложил копыто к подбородку, огляделся. Статуи молчали. И тогда Скуталу представила, как они с другом уйдут, а ледяные пони останутся. Спустя год они соберутся в круг, чтобы обсудить вторжение; спустя десятилетие решат, что Эквестрия слишком многое себе позволяет; а спустя полвека отстроят Замок заново и напишут Селестии гневное письмо. И улягутся спать, считая свой долг исполненным.
А богиня, может, и ответит. Спустя ещё несколько десятков лет.
Скуталу побежала. Это было уже слишком для неё!