Экипаж "Броняши"

Глава 1

Пламя костра трепетало в ночи, отгоняя мрак. Как, оказывается, это важно — порой отогнать от себя тени. Убежать, спрятаться от вездесущей тьмы, прикрыться жарким огнем и сделать вид, что там, в тенях, ничего нет.

Сигарета потухла. Последние искры сорвались, растворяясь в ночи стаей ярких светлячков.

Одним глотком я прикончил очередную кружку сидра. Эпплджек сказала, что дала мне первач в самой убойной концентрации, но алкоголь не забирал. Покрутив в руках пустую кружку, я поставил её на землю, рядом с собой.

Я сидел дальше всех от костра и отсюда, скрытый полумраком, мог наблюдать за тем, что делается у самого огня. А веселье шло вовсю. Веселье с приторным, горьким привкусом алкоголя, который должен был перебить страх и понимание того, что завтрашний день многим из нас не пережить. Если не всем.

Задорно плясала Эпплджек, взяв в пару ефрейтора Нойманна — и хоть мой подчиненный, в отличие от его спутницы, передвигался на двух ногах, у них получался на удивление складный танец.

Твайлайт наколдовала музыку. Сказать по правде, мне были неизвестны границы колдовства единорогов, и эту невероятную сторону их натуры я так и не понял до конца, однако, веселая мелодия банджо, лившаяся со всех сторон и подкрепленная мягким сиянием рога фиолетовой единорожки, выбила эту мысль из головы. В конце концов, какая разница, откуда исходит музыка, если она хороша?

Гольцевиц достал губную гармошку. После нескольких попыток, он подобрал незамысловатую мелодию банджо и начал аккомпанировать. Получалось не очень хорошо (гармоника порою фальшивила), но вступление нового инструмента было встречено дружными аплодисментами и радостными восклицаниями.

Под хлопки и веселые возгласы еще одна пара пустилась в пляс. Приглядевшись, я увидел, что это Пинки и Ланге. Танцевать у них получалось еще забавнее, чем у Нойманна и Эпплджек — Пинки просто подпрыгивала на четырех ногах, а ефрейтор, забавно двигая бедрами, и махая руками в такт музыке, пытался угнаться за своей сверх всякой меры энергичной спутницей.

Сидевшие вокруг костра хлопали двум танцующим парам, а я чувствовал, что ко мне подкрадывается апатия. Даже не апатия — отчуждение. Каким забавным гротеском выглядела эта картина — танцующие, хохочущие поняши и люди рядом с ними, солдаты. Многим из них завтра придется встретить свою судьбу, и, как командир с немалым опытом, я могу сказать — что еще и свою смерть.

Не было шансов у нас в грядущем сражении, не было, как ни крути, какую магию-шмагию и прочие фокусы не прибавляй в наш актив. Слишком разными были силы. Именно поэтому, в моих глазах все это веселье, этот безудержный пляс, эта фривольная музыка выглядели так чуждо. Словно собравшиеся перед последним боем друзья не хотели думать о реальности, о том, что ждет их завтра.

А я вот не мог не думать — в конце концов, это обязанность любого командира — размышлять о судьбе своих подчиненных. Даже сейчас, находясь в нетрезвом состоянии, мой ум перебирал варианты и оценивал обстановку — нельзя ли как-то повернуть ситуацию так, чтобы не пришлось нам всем завтра идти на верную гибель? Да что там, нам! Как бы мне сделать так, чтобы волшебные и забавные, милые и добрые существа, называющие себя "пони" не шли на самоубийство завтра вместе с нами. Однако, как ни крути, вариантов не было.

Нужно было остановить врага. Во что бы то ни стало.

Рефлекторно я поднял с земли кружку и обнаружил, что сосуд пуст. Господи, как же мне одиноко! Каким чужим я чувствую себя тут, среди непринужденно веселящейся компании, презревшей верную смерть. Как бы я хотел остановить все это, закончить, повернуть всю историю вспять! Право, лучше было бы мне попасть в плен к русским или погибнуть вместе со своими доблестными экипажами, чем приносить с собой войну в этот сказочный, полный доброты и приязни мир. Мысль о том, что попал я сюда не по своей воле, меня не утешала.

Оглянувшись через плечо, я посмотрел на огромную тушу самоходки, стоящую за моей спиной. Словно спящий зверь, машина с номером "254" на рубке, как мне казалось, тихо дремала, ожидая своего часа. Ожидая момента, когда заговорит огромное орудие, и содрогнется враг — каким бы многочисленным он ни был, и командир неприятельского соединения поймет — мирный город под защитой. И не так просто будет его разорить, разрушить — перед этим придется сломать себе пару зубов.

Одинокая фигура пони отделилась от общей компании, направляясь в мою сторону. Я просто глядел на неё, оценивая взглядом красоту и плавность движений: даже перед боем идеально уложенную гриву и грациозную поступь.

— Я вам сидру принесла, — приблизившись, сказала Рэрити. Улыбнувшись, она села рядом. — Вы уже выпили свой. Вы много пьете, господин гауптман.

Что мне было ответить? Когда не знаешь, что ответить, нужно говорить правду друзьям, не так ли?

— Это помогает притупить чувства, — ответил я, поглядев на неё. — Ослабляет боль.

— Вам больно, капитан? — спросила Рэрити, встревожившись.

Я улыбнулся, и потупил взгляд.

— Да, милостивая фройляйн. Я ощущаю боль — за то, что делал на своей войне. И за то, что принес свою войну к вам.

Белая единорожка задумалась, и сказала:

— Не говорите ерунды, Отто, вы не несете ответственности за эти события. Вы попали к нам совершенно случайно!

Пожалуй, это было то оправдание, которое бы мне хотелось дать самому себе. Однако совесть не позволяла.

— Как бы там ни было, — сказал я, — именно с нами война пришла в ваш добрый мир. Именно с нами... — я запнулся, не подобрав нужных слов.

Рэрити положила копытце мне на плечо, и тихо промолвила:

— Я понимаю вас, и понимаю, что никакие утешения не уймут вашего чувства вины, однако, знайте — что вы не принесли в наш мир одно лишь зло. Вы принесли и чувства тоже. — Рэрити замолчала, но, собравшись с духом, продолжила: — Мои чувства, например.

Я ощутил, словно кто-то залил кипятком всю мою душу. Внутри стало тепло, однако, при этом я ощущал жуткий стыд.

— Вы хотите сказать, что... — сказал я, вопросительно поглядев на Рэрити.

— Это последняя наша ночь тут, не так ли? — ответила вопросом на вопрос белая единорожка.

Я не мог лгать.

— Да. Скорее всего.

— Тогда я хочу, чтобы вы знали эту правду. — Рэрити уставилась в землю.

Я улыбнулся. Страшная, дикая, гротескная, однако при этом полная настоящих чувств и переживаний, сцена: не может быть ничего у модницы-красавицы из провинциального городка с прожженным войною насквозь офицером. Да что там офицером. Человеком. Увы, по количеству опорных конечностей, у нас с фройляйн Рэрити намечался явный диссонанс.

— Были бы вы женщиной, — сказал я и улыбнулся.

Рэрити подняла глаза от земли, и взглянула на меня. Я почувствовал, что тону в этих красивых, огромных глазах, словно тону в океане. И еще больше мне захотелось того, чтобы завтра ничего не произошло — чтобы вдруг, каким-то невероятным, волшебным образом, сгинули бы враги, и не пришлось бы идти в кровавый бой и брать с собой на погибель это прекрасное создание.

— Не смотрите на меня так, Отто, — сказала Рэрити. — Пожалуйста. Только не сейчас.

— Простите, — сказал я, и вновь опустил взгляд.

Через мгновение я почувствовал, что мою руку поднимает копытце Рэрити. Накрыв руку одним копытом сверху, и придерживая другим снизу, она произнесла:

— Только не нужно ничего говорить, мой гауптман, — что бы завтра не произошло, запомните — я навсегда останусь вашей, а вы — моим, несмотря на то, что между нами никогда и ничего быть не может.

Новое чувство пронзило мое покалеченное сердце. С каждой секундой, прошедшей после слов Рэрити, оно крепло и ширилось, заполнив все мое естество. Не чувство долга, и не чувство преданности. Намного более сильная эмоция заполнила меня — теперь мне было за кого драться. С незапамятных времен, когда мужчина, обернувший вокруг своей талии звериную шкуру, бесстрашно бросался на саблезубого тигра, угрожавшего его женщине, зная, что этот бросок все равно ничего не изменит, — с тех самых времен, я клянусь тебе, читатель, — никто не испытывал более сильного чувства.

Я высвободил руку из копыт Рэрити, и обнял её за плечо, со словами:

— Солнце всходит.

— Да, ответила белая единорожка, подняв глаза к горизонту.

Робкие лучи рассвета постепенно освещали всю высоту, и сад: из ночного сумрака проступали контуры деревьев и яблочек, висевших на их ветвях. Вдали виднелись отблески других костров и фигуры собравшихся вокруг них пони. Мы шли на смерть не одни. А я и Рэрити сидели, обнявшись — максимальная степень близости, которую могут позволить себе два столь разных существа.

Прошло еще несколько минут, и веселье у костра начало стихать. С лучами солнца лица моих подчиненных, как и мордочки поняш, приобрели совсем другое выражение. Эта ночь, которую мы хотели растянуть, подошла к концу. На Понивилль неудержимо надвигался день.

— Пора, герр гауптман? — спросила Рэрити, не поднимая голову с моего плеча.

— Пора, фройляйн заряжающая, — ответил я ей.

---

Вам, видимо, интересно, что за путаницу я сейчас написал, не так ли? Чтобы избежать кривотолков и недосказанности, мне нужно будет рассказать эту удивительную историю с самого начала. Ну что ж — мое имя Отто Кёниг, я капитан танковых войск вермахта.

Глава 2

Несмотря на работающий двигатель, в рубке было холодно, я мерз. Хотя на дворе стоял апрель, однако, время было шесть утра, и воздух не успел прогреться робким весенним солнцем. Кроме того, весна сорок пятого как назло выдалась холодной и дождливой — словно сами небеса плакали о пролитой за эти годы крови.

Внутри самоходки было холодно. В полутьме рубки тускло мерцали циферблаты приборов. Тяжелая машина вздрагивала, пробираясь по лесному бездорожью на запад, к спасительной Эльбе. Какая горькая ирония — остатки элитной противотанковой роты, призванной наводить ужас на противника, должны трусливо, по-воровски таясь, продираться через дебри только для того, чтобы сдаться в плен. Еще немного — и вот он, берег Эльбы, а за ним — позиции американцев. От русских трудно ждать снисхождения, и я хорошо их понимаю, учитывая, что мы творили на их земле больше трех лет… Быть может, янки отнесутся к нам лучше?

Четыре машины — вот и все, что осталось от роты тяжелых истребителей танков после изнурительных боев. Просто чудо, что мне удалось сохранить хотя бы их. Четыре «Ягдтигра». К счастью, полностью боеспособные. Болтуны из министерства пропаганды вещали о них, как о «сверхоружии, способном переломить ход войны», о «последнем детище немецкого военного гения, последним отчаянным плевком в лицо смерти, последним неистовым выкриком о том, что немецкий народ еще не сломлен…» Но нам уже было все равно. Сколько б ни портила воздух контора Геббельса, мы все знали, что перелом войны наступил уже давно, и отнюдь не в нашу пользу. И спасти нас не может уже никакое сверхоружие. Но надо признать, «Ягдтигр» и в самом деле был неплохой машиной, и достойных соперников в бою ему находилось немного. Главным нашим врагом была нехватка боеприпасов, запчастей, и топлива.

Хорошо хоть прошлым вечером наши машины заправили в последний раз по полному. Боезапас был укомплектован на все сто, а баки залиты до краев. Ребята из службы снабжения не поскупились, зная, что экономить уже смысла нет. Да и все мы хорошо понимали, что эта заправка была для нас последней. Независимо от того, удастся наш отчаянный рывок или нет…

Четыре машины двигались по лесу, сминая кусты и молодые деревца. Справа по курсу было шоссе, выщербленное бомбардировками и щедро украшенное остатками разбитых повозок, автомобилей и танков. Мы могли двигаться быстрее даже среди этого мусора, но нас моментально бы засекли с воздуха. А своды леса давали нам хоть какое-никакое, но прикрытие от летающих наблюдателей. Да уж. Сказал бы кто четыре года назад, что мне когда-нибудь придется тайком, под покровом ночи пробираться для капитуляции, опасаясь, чтобы никто не заметил — рассмеялся бы прямо в лицо. Теперь же нам было вовсе не до смеха. Главное, самим бы остаться в живых…

Я потянулся, разминая тело, затекшее от многочасового сидения в командирском кресле, и окинул взглядом внутренности рубки.

На своих местах около боеукладки сидели заряжающие. Один из них, сержант, дремал, примостив голову на казенник орудия. Второй, с погонами рядового, тряпкой протирал боеприпасы. В самоходке грохотало, но я настолько привык к этому, что воспринимал грохот мотора как легкий фоновый шум. Пальцы нащупали в кармане помятую пачку сигарет. Курить хотелось нестерпимо, но в насыщенной бензиновыми парами атмосфере самоходки это было бы опасно. Вместо этого, я прижал ларингофоны к шее и произнес:

— Наводчик, доклад.

Наушники ожили, и я услышал искаженный помехами голос. Наводчик сидел с другой стороны орудия, и нас разделял всего метр, но рев мотора не позволял общаться внутри рубки без ТПУ.

— Герр гауптман, туман. Приближаемся к населенному пункту, дистанция три тысячи метров.

В тусклом освещении рубки я сверился с картой. От спасительной Эльбы нас отделяло километров десять-двенадцать, но местность здесь была довольно густо населена, и на пути к американским позициям стояли многочисленные деревушки.

— Радист, связь! — сказал я по ТПУ. Незамедлительно в моих наушниках раздалось шипение. Дав радиостанции пару секунд, чтобы настроится на частоту, я произнес:

— Машины, стой!

Четыре самоходки замерли в рассветном лесу. Я подтянулся, чтобы поглядеть в приборы наблюдения. С расстояния трех километров поселок выглядел вполне спокойно: аккуратные, ухоженные домишки, пустующие загоны для скота, патриархальные сельские улочки… Затем я окинул взором местность вокруг нашей позиции (благо, круговой обзор командирской башенки это позволял) — самоходки остановились у гребня небольшого холма. Здесь заканчивался подлесок, по которому мы двигались. Машины стояли друг рядом с другом, из выхлопных труб шел сизый дым.

Сочтя позицию удовлетворительной, я вновь начал изучать лежащий перед нами поселок. Как-то подозрительно тихо. Но другой дороги нет — иначе придется двигаться либо по дороге, либо через поле. И там, и там мои самоходки будут отличной мишенью. Так что остается только один путь…

Я прикинул: главное — проскочить небольшой луг, всего три километра — потом нас скроет деревня, ну а потом — суп с котом! Как говорил мой преподаватель в танковой школе, «думай о том, что сейчас, Отто — о том, что будет через десять минут, будет думать полковник, а о том, что через полчаса — генерал!» Слова были хорошими, однако теперь, я был уже капитаном. Означает ли это, что я должен думать вперед на пятнадцать минут?

Интересно, подумал вдруг я, жив ли сейчас мой старый учитель? Что с ним теперь? Призвали ли его в фольксштурм, или же дали под командование боевую бронированную машину? А может, он бесславно сгинул во время одной из американских бомбардировок, которые министерство пропаганды называло не иначе как «террористическими»? Что ж, заслужили — получите…

Последний раз окинув взором местность и сверившись с картой, я принял окончательное решение: двигаться нужно напрямую в деревню. Я уже нажал на тумблер радиостанции, чтобы отдать приказ своим подчиненным, как вдруг произошло то, что кардинально изменило мой взгляд на ситуацию. Справа от моей машины, аккурат между ней и машиной «три» прогремел взрыв. Комья земли забарабанили по броне, смертоносные осколки звякнули по ней, не причиняя вреда. Инстинкты опередили разум, и я еще раз внимательно осмотрел пространство перед собой. Однако дыма, который неизбежно бы остался после выстрела из орудия, я не заметил. Одновременно с ужасной догадкой, я скомандовал по уже включенной в режим передачи радиостанции:

— Всем машинам вперед, спуститься с холма!

Ведомый выработанными годами чувствами, я взглянул в прибор наблюдения командирской башенки, показывающий заднюю полусферу, и моему взору открылось как раз то, что я ожидал увидеть — русские танки, значительно превосходящие нас в скорости и маневре. Они двигались к нам боевым порядком. Хуже того — прямо нам в тыл.

Зеленые туловища советских «тридцать четвертых» летели по подлеску, на ходу стреляя из орудий. К счастью, снаряды пока только падали рядом — точность огня советской техники, над которой танкисты вермахта посмеивались до последнего времени, еще более снижалась, когда танк вел огонь в движении. Но сам план русского командира был хорош и тактически правилен: найти отступающее соединение по его собственным следам, настигнуть и уничтожить огнем в тыл. Поэтому, я отдал единственный приказ, который мог продлить жизнь экипажам — быстро спустится с пригорка, чтобы хоть на короткие мгновения пропасть из обзора русских. Хотя бы попытаться перехватить инициативу.

Машины ринулись вниз по пригорку, пока вокруг грохотали взрывы. Несколько секунд, и массивные силуэты скрылись за гребнем. Грохот вокруг, клубы дыма, комья земли, заполнившие весенний воздух, бывший тихим еще какую-то минуту назад, не давали мне возможность оценить статус других машин. Единственное что я знал сейчас твердо, что по командирской машине не пришлось ни одного попадания, и мы стремительно, насколько позволяла скорость, слетели с холма к его подножию. Я сказал по радиостанции:

— Перекличка!

Секунды ожидания показались для меня вечностью. Что с подчиненными? Мертвы? Или, быть может, умирают, в тщетной попытке выбраться из горящих машин? Но не прошло и нескольких мгновений, как машины начали отзываться:

— Машина три, ефрейтор Шефер, — спустились с холма, повреждений нет.

— Машина один, ефрейтор Гольцевиц, — спустились с холма, повреждений нет.

— Машина два, сержант Шрёдер. — В радиоэфире образовалась секундная пауза, когда я понял, почему наводчик второй машины откликается вместо командира. — Спустились с холма, попадание в рубку. — Вновь пауза (мне показалось, что я услышал вздох наводчика). — Командир погиб, приборы наблюдения за задней полусферой повреждены, других повреждений нет, принимаю командование.

Последним отозвался я:

— Машина четыре, — спустился с холма, повреждений нет.

Мне было искренне жаль командира второй машины — фельдфебеля Отэма. Не то, что мы были близкими друзьями — скорее наши отношения были хорошим примером фронтового товарищества. Да и знал я его только с хорошей стороны. Жаль, что сторон на этой войне так мало. Не мародерствовал, в пьянке замечен не был — значит, хороший парень. С каждым годом этой проклятой войны критерии все больше стирались.

Я вспомнил, как познакомился с Отэмом. Стояло жаркое лето сорок третьего — лето, когда, как нам казалось, еще качалась чаша весов, взвешивая шансы между орлом и красной звездой. В то время я командовал ротой "Тигров", а наше соединение, тогда находившееся под командованием фельдмаршала Манштейна, отступало с кровавых полей орловско-курского выступа. Из восьми боеспособных машин осталось всего три, и после дней скитаний, мы заняли позицию южнее города Харьков. Танковый корпус СС должен был наносить контрудар в сторону города, а нашу бригаду отвели для пополнения. Там я и познакомился с ним. В тот день я с радистом Цветти отдыхал в классической малоросской избе. Мы забили крестьянского гуся и только садились обедать, когда он зашел в дом.

Отэм выглядел прямо как солдат с пропагандистского плаката Вермахта — подтянутый, с идеальной осанкой, одетый в чистый, отглаженный мундир. На груди красовался железный крест. Отдав честь, он произнес:

— Гауптман Кёниг? Фельдфебель Отэм прибыл в ваше распоряжение для командования танком!

Произнеся это, он улыбнулся. Заулыбался и Цветти — так заразителен был энтузиазм вновь прибывшего. Я знал, что взамен подбитых «Тигров» нам должны прислать один новый, но вот с квалифицированными кадрами становилось все труднее. Вначале мое мнение о новичке было противоречивым — слишком уж холеным он выглядел, слишком опрятным, не по-фронтовому. Однако награда на его груди внушала определенное доверие.

Почти два года прошло с тех пор, и мы с Отэмом видали много сражений. Словно пожарную команду, наши "Тигры" бросали на опасные участки фронта, и, отступая километр за километром, мы жгли машины врага, которым, как нам тогда казалось, не будет конца. Было и хорошее, разумеется. Я вспомнил, как в краткие часы отдыха он рассказывал мне о своей жизни — по-простому, без утайки — о детстве в Баварии, о его отце-фермере. О том, как в 1936 году он пошел в вермахт. Как прошел Польшу и Францию без единой царапины. Даже тогда мне казалось, что это было в каком-то другом мире.

А теперь его не стало. Не стало фельдфебеля Отэма, который любил пропустить стаканчик крепкого и завести историю о своих успехах на не столь смертоносном, любовном фронте. Не было толкового командира, с которым мы научились чувствовать друг друга на поле боя, словно братья. Не было человека — и не важно, хорошего или плохого — просто вот он был, а теперь его нет.

Самоходка со скрипом остановилась, достигнув подножия холма. Почувствовав, что движение прекратилось, я нажал тумблер "передача" на радиостанции:

— Машинам один, три и два развернутся, и готовится встретить врага с высоты!

Я не хотел разворачивать все машины тылом к деревеньке. Смущали меня слишком пустые строения, слишком пустые улицы, и слишком пустые загоны для скота. Так не бывает… Словно в унисон с моими мыслями, я увидел вспышку пламени со стороны поселка. Землю рядом с машинами разорвал взрыв. Я прильнул к приборам наблюдения. Словно в кошмарном сне я видел, как русские солдаты выскакивают из зданий, которые секунду назад казались пустыми. Как на позицию выходит советский истребитель танков, первый выстрел которого был не успешен. Второго шанса повернутым к нему тылом самоходкам он бы не дал.

Мысли в моей голове неслись с лихорадочной скоростью — преследующих со стороны холма танков не меньше семи, в деревеньке истребитель танков и неизвестное число пехоты. Не стоит полагаться, что в ней нет других противотанковых средств. Таким образом, разворот трех машин тылом к поселку был им смертным приговором. Не разворот — тоже. Увы, "Ягдтигр", не блистал динамикой, и надеяться на быстрый и дерзкий маневр мне не приходилось. Мой ум перебирал варианты. Прошло не больше нескольких секунд, как враг в деревне обнаружил себя, а я уже отдавал приказ по радиостанции:

— Машине один развернуться к деревне! Попытайся прикрыть корпусом тыл машины два!

Поглядев в прибор наблюдения, я убедился, что приказ выполняется — огромная туша самоходки с цифрой "251" на рубке, еле видная в клубах пыли и дыма, начала разворот.

— Мехвод, влево! Прикрыть фланг самоходки три!

Мой план был единственной отчаянной вещью, которая пришла мне в голову — прикрыть машины, ждущие отряд врага с холма, двумя другими машинами. Прикрыть в прямом смысле — закрыть уязвимые задние проекции своими корпусами и крепкой передней броней. Вокруг рвались снаряды. Я отдал приказ по радио и ТПУ одновременно, объясняя план:

— Машины два и три — встречают догоняющие танки. Один и четыре — нейтрализуют угрозу из деревни.

Все-таки, я гордился своим отрядом — пусть потрепанным, пусть морально и духовно сломленным, но все равно грозным. Словно загнанный в угол раненный зверь, четыре тяжелых истребителя танков были готовы дать бой.

Грохнуло орудие второй машины, следом за ним раздался рев уже нашей пушки — наводчики самоходок вели стрельбу по врагу, засевшему в поселке. Я увидел, что там, где стояла советская самоходка, чадил густой дым. Один или сразу два выстрела оказались удачными. Однако радость была недолгой — я почувствовал удар, машина содрогнулась всем корпусом. В ушах звенело, но я заставил себя сказать:

— Все целы? Доклад!

Словно сквозь слой ваты до меня доносились рапорта экипажа — "повреждений нет". Они говорили что-то еще, но пребывая в состоянии шока, я вычленил из этого главное. Крепкая рубка выдержала попадание снаряда. Я понял, что в стороне деревни есть еще минимум одно противотанковое средство, которое пока себя не обнаружило.

Я начал было искать его взглядом через приборы наблюдения, как грохот за спиной заставил меня отвлечься. Преследующие нас советские танки не стали дожидаться, когда мы придем в себя — они атаковали сразу же, обрушившись на нас с холма, словно лавина. Раздались два выстрела, и когда я поглядел в приборы наблюдения за задней полусферой, то увидел сразу два советских танка, чадящих на спуске с холма. Подчиненные мне машины не подвели — оба попадания вывели вражеские танки из строя. Однако наш тыл охраняло лишь два ствола, а у врагов оставалось еще пять.

Танки русских, ускорившись, сокращали дистанцию, и поворачивали башни, чтобы поразить уязвимую бортовую броню моих самоходок. Ни о какой логике уже не могло быть и речи — мои нервы, натянутые до сих пор, словно стальные струны, начали рваться. Глядя в приборы наблюдения боковой полусферы, я видел, как машина "два" начала разворачиваться, стараясь встретить спустившиеся с высоты советские танки своей наиболее защищенной, лобовой частью. Что происходит с первой машиной, я не знал.

Вокруг грохотали взрывы, корпус сотрясло вновь — на этот раз огонь открыла моя машина. Вопреки всем инструкциям, я даже не взглянул в прибор, чтобы посмотреть, куда стрелял наводчик. Только краем глаза увидел, как на пол боевого отделения падает гильза, и заряжающий с кошачьей ловкостью бросается подавать новую порцию смерти в казенник орудия.

Вокруг четырех самоходок все гремело — горела сама земля, не давая машинам прорваться к последнему рубежу. Советские танки, завершая свой победоносный маневр, не оставляли нам шанса на победу. В деревне была подготовлена засада — и все наше предприятие теперь казалось обреченным с самого начала. Бесполезно было вести машины через весь этот ад — через разорванные войной километры, вдоль разбитой дороги с тем, чтобы сдаться на милость союзникам. Менее унизительное унижение. Не нужно было держать нервы в напряжении, подстегивать экипаж, каждые пять минут кричать сиплым от постоянных команд голосом в радио: "Доклад!" Ничего из этого не было нужно. Можно было просто выйти из ненавистных машин, которые стали нам домом и крепостью, и лечь на израненную землю, слиться с ней в едином порыве, в желании закончить все это — и больше никогда не вставать.

Неуместные мысли вихрем проносились в моей голове. Зачем все это? Зачем? Зачем боль, зачем страх? Словно все идет по порочному заколдованному кругу. Черт возьми, я ведь никогда не хотел воевать, — до того, как жизнь сделала меня командиром смертоносной боевой машины, я хотел стать художником. Рисовать картины не хуже тех, что хранились в галерее родного Дрездена. Учителя в школе говорили, что у меня к этому есть способности. Как же так сложилось, что будущего, о котором я мечтал, будучи мальчишкой, не стало, и теперь на борту смертоносного истребителя танков, которым я командую, — злой немецкий крест, а на нашей совести сотни жизней?

Оторвавшись от вновь постигшей меня апатии, я погладил свой собственный "рыцарский крест"... только не обычный, а с маленькими дубовыми листиками под ним — следующая степень награды. Раньше я гордился ею, а теперь понял главное — такие ордена дают вовсе не за красивые глаза, а за то, что руки по локоть в крови. За то, что умеешь хорошо убивать.

Теперь, когда конец был неизбежен, я понял, как был неправ. Как упивался гордостью и тщеславием, принимая под командование свой первый танк. Как зарделся, когда после французской кампании и сражения около Дюнкерка мне дали этот крест. Как мои уста светились злой улыбкой, когда под мое командование дали новейший на то время "Тигр". Как ни забавно, но "Ягдтигру" я вовсе не радовался — когда мы вместо танков получили самоходки, стоял февраль сорок пятого года, и лица моих танкистов уже отмечала печать безысходности.

Выходит, это все, что после меня останется миру? Смерть да убийство? И может, напишут когда-нибудь в какой-то исторической книжке, что был такой головорез Отто Кёниг, командир противотанковой роты, и вел он в далеком апреле далекого 1945 года свои машины сдаваться американцам после того, как его держава проиграла войну, да вот не довел. Догнали. Окружили. И убили.

— Командир! Командир! — голос наводчика в наушниках срывался на крик. Странно, я думал, что ничто не может поколебать спокойствия унтер-офицера Швальке — огромного брауншвейгца — столь габаритного, что он едва помещался в весьма просторную рубку "Ягдтигра".

Мне не хотелось отвечать наводчику по ТПУ. Не хотел отвечать я и за гибнущие вокруг меня экипажи, за горящие машины, за горящую землю.

— Я не знаю, что делать, все меняется! — продолжал наводчик. — Тут так светло!

Светло? Стоп, что? Русские применили какое-то новое оружие, которое должно нас ослепить? Зачем, если мы и так повержены? Быть может, они просто хотят его испытать? С усилием я заставил себя заглянуть в приборы наблюдения.

Все вокруг было словно сотканным из радуги. Не было больше деревеньки, в которой таилась вражеская засада, не было холма, с которого слетели четыре отважные машины, не было советских танков, завершающих маневр. Была только бесконечная радуга вокруг — такая густая, что казалось, если протянуть руку, то её можно будет зачерпнуть горстью. Оцепенение спало, и я открыл люк в крыше самоходки. Заряжающий (любопытно, куда делся второй?) схватил меня за лацкан мундира:

— Нельзя, герр гауптман, опасно!

Не слушая его, я высунулся в люк. Моему взору предстало бескрайнее радужное море, по которому плыли четыре самоходки. Вернее, не плыли, а летели — поглядев вокруг, я увидел, что машины перемещаются в пространстве, не шевеля гусеницами. Или может, это радуга плыла вокруг нас? Взглянув туда, где минуту назад была незыблемая твердь, я не увидел очертаний земли, точно как вверху не увидел никакого подобия неба. Разноцветная, сочная радуга была везде. Она словно спасала нас от неминуемой смерти.

---

— Давай еще, поднажми! — крикнул Цветти. Мехвод четвертой машины поднажал, и истребитель танков под номером три начал плавно вылезать из болота, вращая гусеницами. Благо, тяжелая машина не успела сильно погрузиться в трясину. Экипаж ближайшей самоходки, быстро отреагировав, смог прицепить стальные тросы, и вытащить утопающего.

— Сцепление не сожги! — бросив окурок на землю и придавив его каблуком, крикнул я механику-водителю, тянущему «потопленца».

Наконец-то я мог нормально закурить. Вытащить сигарету из смятой пачки, поджечь ее нервно трясущимися пальцами и жадно вдохнуть горький табачный дым, чувствуя, как вместе с каждой затяжкой постепенно уходит напряжение.

Убедившись, что с третьей машиной все нормально, я перевел взгляд в противоположную сторону. К двум свежим холмикам и простым, наскоро сделанным из веток крестам, на которых висели шлемофоны. Последняя услуга, которую можно оказать боевым товарищам и которую, когда придет время, кто-нибудь окажет и тебе. Негласный фронтовой закон. Что ж, остается надеяться, что проходящий мимо, кто бы он ни был, испытает уважение и постоит минутку молча, увидев могилы неизвестных танкистов.

Левая могила принадлежала Отэму. Правая — заряжающему моей машины. Ян Песков — так его звали. Сержант Ян Песков. Его фамилия вовсе не была русской, как можно было бы подумать, она читалась с ударением на «е». Я знал Яна с самого июня сорок первого, когда в составе группы армий «Юг» мы готовились покорять Россию. Ян был недалеким, хоть и весьма честным и открытым парнем, уроженцем Восточной Пруссии. Хоть исторически военное дело и было у него в крови, но из-за невыдающихся интеллектуальных способностей, он провалил экзамены в унтер-офицеры и отправился в армию простым рядовым. Попал он, как и многие другие, в спешно формируемые и бурно развивающиеся танковые части — сразу в мой экипаж. Как сейчас помню, как намучались мы с ним, пока он научился хорошо справляться с обязанностями заряжающего. В итоге, Ян научился делать свое дело просто отлично.

Если фельдфебеля Отэма я воспринимал как брата, несмотря на разницу в званиях, то к Яну я (да и все мы) относился как к непутевому младшему сыну. Простоватый житель предместья, от него была далека высокая политика точно так же, как и тонкая тактика. Его отец в свое время отдал голос за НСДАп только потому, что благодаря усилиям партии около их деревеньки была проведена хорошая дорога. И восстановлена старая фабрика, давшая работу многим мужчинам, так нуждавшимся в ней в то тяжелое время. По стопам отца пошел и Ян, поддержав новую власть своим вступлением в вермахт.

Яна убило осколком брони, отколовшимся изнутри рубки — чистая (и весьма редкая) случайность. Когда во время боя, который, как я думал, станет для нас последним, в рубку моей машины попал снаряд, этот осколок и откололся от брони. Подумать только, если бы не Ян, его целью мог оказаться я…

Я постарался отбросить дурные мысли и в очередной раз огляделся вокруг, пытаясь осознать произошедшее. Всего час назад я был уверен, что моя карьера, моя жизнь, и жизнь моих экипажей закончена, а впереди — мучительная смерть в горящем стальном гробу. Однако теперь все переменилось. Сияющая разноцветная радуга перенесла нас… или мы перенеслись по ней… право, не знаю, как сказать лучше. Сюда. Не понятно, что на самом деле произошло? Какие-то козни русских, или удачное (неудачное?) применение «вундерваффе», которое нам обещало министерство пропаганды еще с 1944 года? Ответов на эти вопросы у меня не было.

Лишь только мы пришли в себя, я отдал приказ экипажу третьей машины пойти на разведку пешим ходом, в то время как другие незанятые солдаты выполняли роль похоронной команды.

В том месте, которое мы покинули, шла холодная весна. А в этом странном мире, судя по всему, уже наступило лето. Здесь росли деревья — с очень зелеными листьями. Под ногами трава — очень зеленая. В небе светило солнце — очень желтое. Все вокруг было очень ярким, словно не настоящим. Как будто весь окружающий мир сошел с детского рисунка, насыщенного красками. Я наклонился, и в очередной раз потрогал почву и траву рукой. Ничего особенного — на ощупь обычная трава и обычная земля. Чуть влажная, пожалуй. Вот только эти чересчур яркие, кричащие цвета окружающего мира… Что-то тут не так. Я заметил, что резкость цвета бросается в глаза уже не так сильно, как в тот миг, когда я впервые взглянул на окрестности. Возможно, я просто привыкаю? Или наоборот, гротескные цвета были следствием контузии или шоком, а теперь все приходит в норму? Услышав сзади треск, я обернулся и увидел, как ефрейтор Ланге молча ощупывает яркий куст, с выражением крайней задумчивости и недоумения на лице. Что ж, если это контузия, то коллективная.

Со стороны холма, полукольцом окружавшим ложбину, возвращался экипаж третьей машины. Судя по тому, что они шли спокойно, опасности не было. Дождавшись, когда они сойдут вниз, я спросил:

— Ну что там?

Мне ответил новый командир второй машины, ефрейтор Шефер:

— Ничего, герр гауптман, только лес. Экипаж тоже ничего не видел. За холмом начинается небольшая тропинка, но самоходке там будет пройти нелегко — она слишком узкая.

Шефера я знал совсем недолго — с тех пор, когда его прислали командовать «Ягдтигром» в моей противотанковой роте. В отличие от Отэма, Шефер ничем не запоминался — на первый взгляд он был последовательным, исполнительным служакой, который хорошо выполняет возложенные на него задачи и не задает лишних вопросов. Пожалуй, даже сейчас я бы не мог с уверенностью сказать, что у этого человека внутри.

— Какая почва в районе тропы? — спросил я.

— Сухая, герр гауптман, а деревья совсем небольшие.

Ефрейтор улыбнулся. Он явно понял ход моей мысли — как сказал классик, «дороги ведут к тем, кто их построил» — пусть даже это не дорога, а всего лишь тропинка. Я собрался было отдать танкистам приказ занять свои места в машинах, как вдруг слева от меня раздался крик. Я узнал голос Нойманна, радиста моей машины:

— Слева движение, в деревьях, сверху!

Я заорал что было силы:

— По машинам!

Не знаю, чего стоило ожидать — возникших из ниоткуда русских танков, приближение которых мы почему-то не услышали, засаду пехоты, желающей захватить экипажи врасплох, или чего другого? После невероятного происшествия с радугой, я был готов ко всему. Ну, или практически ко всему.

Солдаты запрыгивали в машины очень ловко — даже самоходка под номером три, только что выбравшаяся из болота — и та взревела мотором, начиная медленно разворачиваться туда, куда указал радист. Бегом достигнув машины с цифрой "254" на рубке, подтянувшись за гусеницу и крышку воздушного фильтра, я нырнул в распахнутый люк. Лишь только я скользнул в привычное командирское кресло, мотор взревел и самоходка начала разворот — ждали только меня.

В деревьях на верхушке холма я заметил какое-то смутное движение — слишком сильное, чтобы быть простым дуновением ветерка. Что-то мелькало между деревьев, приближаясь к нам. Из-за густой листвы я не мог понять, что именно там было.

Я бегло осмотрел позиции остальных машин, а также наш тыл. Еще раз убедившись, что вместо болота, простирающегося за нашими спинами, вдруг по волшебству не воздвиглась твердь (чего только не подумаешь после знакомства с волшебной радугой), я отметил, что позиция машин не очень удачна. Мало того, что все мы располагались в низине, что уже было тактическим фиаско, так еще и нижний бронелист машины два смотрел прямо в сторону гипотетических нападающих, а ствол слишком сильно задирался вверх, чтобы вести огонь. Обругав себя за очередную оплошность, я скомандовал по радиостанции:

— Машина два — задний ход, остальным прицелиться. — Я на секунду запнулся, определяя, откуда светит солнце. — Северо-восточнее моей машины, ориентир — большое упавшее дерево.

Когда я убедился, что машины начали разворачиваться в указанном направлении, готовые подставить врагу прочную лобовую броню, я скомандовал по ТПУ:

— Заряжающий, фугасный.

Цель была слишком маленькой для танка. Разведчик, пехотинец, возможно, но никак не бронированная машина. А потом произошло то, чего я ожидать никак не мог. Сказать по правде, я был готов ко многому. К внезапной атаке русских. К внезапной атаке кого угодно. Даже, к внезапной атаке неизвестным ранее оружием. В общем, ко всему, к чему только должен быть готов командир противотанковой роты. Особенно, когда его подразделение перенеслось в неизвестное место посредством магической радуги.

Из лесной чащи, из самых крон деревьев навстречу самоходкам вылетело странное существо. Ярко-желтого цвета, оно отдаленно напоминало лошадку, если бы только у них были крылья. Смотря через прибор, я отметил, что для лошади создание все-таки мелковато. Пожалуй, мелковато даже для жеребенка. Кроме крыльев, меня смутил в первую очередь тот факт, что летающий жеребенок был ярко-желтого цвета, что, наряду с крыльями никак не вкладывалось в мое представление о лошадях. Вылетая из чащи, неведомое создание, казалось, вовсе не замечало нас, и лишь когда ей открылась поляна и стоящие на ней машины, оно резко остановилась, просто паря в воздухе.

Даже сквозь ровный шум двигателей, работающих на холостых оборотах, я словно кожей чувствовал оцепенение, которое сковало долину. Маленькое желтое существо смотрело на нас, и я мог поклясться, что вижу испуг и недоумение на его мордочке. Невероятно, раньше я за собой не замечал способности различать эмоции зверей. Создание просто глядело на нас, а в ответ на него смотрели четыре черных, словно лицо самой смерти, орудийных ствола. Мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем я отдал приказ:

— Заглушить двигатели.

На поляне воцарилась подлинная тишина. Затем я открыл верхний люк. Прежде чем вылезти, я посмотрел на заряжающего. Он сжимал в руках извлеченный из стеллажа пистолет-пулемет, готовый прикрыть меня. Хорошо.

Я медленно высунулся в люк и смог теперь лучше рассмотреть непонятное существо, уже не сквозь призму оптических приборов. Оно выглядело не как лошадь, а скорее, как желтая пони, с неизвестно откуда взявшимися крыльями, как у пегасов, описанных в мифах древней Греции. На протяжении всего времени, что я вылезал из рубки, существо недвижимо парило на границе поляны. Я мог поклясться, что в его глазах я вижу испуг и удивление. И ни капли агрессии.

Я начал осторожно махать рукой, подманивая животное к себе, но желтая летающая лошадка оставалась неподвижной, глядя на меня. Я уж было хотел подозвать её, чтобы рассмотреть внимательней, как тут произошло нечто странное.

Скажу по правде, я никогда не был полиглотом и владел на других языках, кроме немецкого, лишь парой фраз. «Сдавайся и иди сюда», «Где ваш офицер?», а также «Заминирован ли этот мост?» — вот и все мои навыки французского языка. Познания в русском были и того скуднее, кроме того, информативные фразы в моей интерпретации богато межевались с идиоматическими выражениями, — на них этот язык был очень богат.

Когда я собрался заговорить, чтобы подозвать необычного зверька, я почувствовал невероятное — в мой рот, словно тягучая, густая патока, вливалась чужая речь. Это привело меня в неописуемый шок — ведь я никогда не учил других языков. Совершенно неожиданно для себя я выдал на неизвестном мне наречии, обращаясь к лошадке, которая так и парила в воздухе:

— Цып-цып, иди сюда!

Глаза лошадки округлились, так, будто это было человеческое лицо, выражающее степень крайнего удивления. Поняв, что этим своим «цып-цып» лошадь не подманить, я сменил тактику, все еще поражаясь невесть откуда взявшемуся наречию, на котором я почему-то говорил так, словно оно было мне родным. Я зацокал языком.

— Эмм… добрый день… — сказало создание. Я почувствовал, что сейчас мой разум потерпит крушение. Желтая летающая лошадь поздоровалась со мной, на неизвестном языке, который я почему-то знаю. Врача мне, скорее! Нужно было немедленно собраться с силами и что-то делать. Лошадка заговорила — значит, она разумна. Я её понял, значит, мне известен этот язык. Нужно пользоваться новыми способностями, как бы странно это все ни было.

— Добрый день, — ответил ей я, пробуя слова на вкус. Эта речь была тягучей и нежной, с обилием гласных, и этим в корне отличалась от сухого немецкого языка, — меня зовут Отто. Мы не желаем вам зла.

Прошло достаточно много времени, прежде чем желтое существо открыло рот и произнесло весьма милым женским голоском:

— Я Флаттершай.

Глава 3

Первое существо, встреченное нами в этом необычном месте, назвало себя пегасом. Вернее, пегасом женского пола, пегаской. Кроме наличия её, что само по себе было феноменом, следующим чудом в списке был пресловутый язык. Как оказалось, через несколько минут диалога, мы все способны на нем изъяснятся, причем, вполне свободно. Хотя между собой мы, конечно, говорили по-немецки, но сам факт, что вкупе с магической радугой, спасшей нас от смерти, мы в подарок получили еще и знание какого-то странного языка, был фантастическим. Как бы то ни было, преодолев первоначальный страх, мы завязали то, что я предпочитал называть «невраждебным контактом», а Флаттершай — «дружбой». Встретив неизвестных существ посреди леса, и выяснив, что животными мы не являемся, она, преодолев страх, решила завязать с нами знакомство, итогом которого было приглашение в её дом.

Этот дом находился недалеко, в этом самом лесу, крыша его была покрыта мхом и растительностью, в остальном же он в принципе походил на обычное человеческое жилище.

Следующей в череде цепочки странностей были животные. Возможно, я и упустил что-то на уроках естествознания, однако был уверен, что дикие звери не должны быть такими смышлеными. Понятие «зоопарк» вполне коррелировалось с моей психологией, однако в доме Флаттершай животные жили безо всяких ограничений — судя по всему, они могли приходить и уходить, когда им вздумается. Да и вообще, их поведение было скорее любопытно-дружелюбным и лишенным всякой осторожности, нежели пугливым.

Лишь только я переступил порог дома, как ко мне подбежал белый кролик, и начал обнюхивать мою ногу. Закончив исследование сапога, он фыркнул, затем чихнул и уставился на меня с нескрываемой враждебностью. Раньше я и не думал, что мордочки животных могут выражать какие-либо эмоции. Однако, глядя на говорящую желтую лошадку с крыльями (или пегаску, как она себя называла), я в очередной раз подумал, что в этом месте мы откроем для себя много нового.

На самом деле, наше знакомство чуть не началось с непонимания — после её робкого приветствия и установления дружеских отношений она пригласила нас в свой дом. Забавное существо буквально источало дружелюбие, и я, не ощутив опасности, принял приглашение, добавив, что самоходки смогут продвинуться по узкой тропе, повалив несколько деревьев. Я и не думал, что причинение незначительного, на мой взгляд, ущерба растительности приведет нашего нового желтого друга в неописуемый ужас. Махая крыльями с невообразимой скоростью, она воскликнула:

— Нет-нет, что вы! Нельзя ломать деревья! Они живут и растут здесь много лет, а в их корнях и ветвях гнездятся зверюшки!

Я переглянулся с командиром второй машины и увидел то же удивленное выражение лица, которое, видимо, было сейчас и у меня. С другой стороны, встретив желтую говорящую лошадь, пожалуй, уже ничему не стоит удивляться.

Флаттершай показала нам маршрут в обход деревьев — от одной полянки к другой, мы двигали наши тяжелые машины, следуя её указаниям.

Сначала она чуть не пустилась наутек, едва мы завели двигатели — испугалась возникшего шума. Однако, отлетев метров на тридцать, она остановилась и, убедившись, что ей ничего не угрожает, осторожно вернулась к нам. Осмотрев рычащие машины и клубы дыма, идущие из выхлопных труб, она поморщилась:

— Неужели ваши колесницы так шумно работают? — спросила она чуть более громким голосом, пытаясь перекричать рев четырех «Майбахов». Я собрался ответить, но Нойманн, высунувшийся из люка опередил меня:

— А знаете, как стреляют?

После этих слов на мордашке желтой пегаски отразился страх, а я, поглядев исподлобья на ефрейтора, произнес:

— Отставить!

Радист замешкался, а потом сказал:

— Ну, я чисто так, гипотетически… сообщил. — После этих слов он опустил глаза и скрылся в недрах боевой машины, захлопнув за собой люк.

— Не бойтесь, — сказал я нашей новой подруге, добавив после секундного размышления: — фройляйн. Мы не собираемся никому причинять вред. — Сказав это, я изобразил самую доверительную улыбку, а про себя прибавил — «пока никто не причиняет вред нам».

Этот ответ несколько успокоил Флаттершай, и мы начали медленно и аккуратно передвигаться по указываемым ею тропинкам, которые мы сами ни за что не заметили бы. К радости пегаски, ни одно дерево не пострадало.

По пути я заметил на ее бедрах симметричные рисунки, изображающие розовых бабочек.

— Это кьютимарки, — объяснила Флаттершай. — Когда кто-то из нас открывает свой особый талант, на его теле появляется кьютимарка. Она символизирует, к чему склонен тот или иной пони, и чем он будет заниматься в жизни. Мой особый талант — ухаживать за животными.

— То есть этот ваш «особый талант» — что-то вроде предназначения в жизни, верно?

— Совершенно верно.

Я подумал, насколько это должно быть удобно — с детства знать, чем тебе стоит заниматься. Не то, что у нас, у людей — многие всю жизнь не могут найти своего предназначения и страдают, занимаясь не своим делом.

Вдруг вспомнилась моя детская мечта. В голову пришла шальная мысль — наверняка у меня, родись я в этом мире, появилась бы марка в виде кисти и мольберта. Это меня рассмешило.

— Разве я сказала что-то смешное? — обиженно спросила Флаттершай.

— Нет, я о своем. Скажите, здесь живут только пегасы, вроде вас?

— Конечно, нет! У нас еще есть единороги и земные пони — у них нет ни крыльев, ни рога. Да и много кто еще.

Вскоре мы добрались до точки назначения. Флаттершай пригласила нас войти в свой дом. Когда «Ягдтигры» замерли рядом с её жилищем, а желтая пегасочка застыла в дверях, приглашая нас взглядом, я подождал, пока экипажи выберутся из машин и произнес:

— Будьте учтивы, солдаты, это необычное существо не стало в нас стрелять. — Я улыбнулся. — Она пригласила нас в гости и обещала накормить. Так что ведите себя подобающе.

Я не знал, какой реакции ожидать от подчиненных, но ответ Швальке прояснил ситуацию:

— Почему мы должны обижать это создание, герр гауптман? Она пригласила нас в свой дом и обещала накормить, — унтер заулыбался. На лицах остальных солдат читалось одобрение и солидарность.

Что ж, хорошо, хоть что-то человеческое в нас пока еще живо.

Мы сидели в круглой гостиной на первом этаже дерева, вокруг нас беззаботно скакали зверушки, а наша желтая подруга исчезла в другой комнате. Судя по всему, она была на кухне: оттуда доносились звуки, сопутствующие приготовлению пищи. Вскоре к звукам добавился аппетитный запах.

Пользуясь возможностью, я оглядел необычное жилище. Стены не были покрыты краской, а дерево выглядело не облагороженным. Однако это не добавляло интерьеру неряшливости, наоборот — делало все вокруг каким-то… уютным? Мебель была небогатой, но такой же уютной, а пол покрывал ковер на тонком ворсу. Разумеется, стульев и небольшого диванчика на всех не хватило (вряд ли Флаттершай когда-нибудь принимала столько необычных гостей), поэтому я сел прямо на полу, недалеко от двери. Солдаты разбрелись по гостиной, рассматривая диковины и зверушек, которые без страха приближались к ним. Зорко следя за тем, чтобы мои подчиненные не нарушили порядка у гостеприимной хозяйки, я стал дожидаться обещанного угощения.

Наша новая подруга не заставила себя долго ждать. Дверь кухни распахнулась, и она впорхнула, держа в передних копытцах большую миску. За ней следовал суровый белый кролик, несущий в лапках кастрюльку, по размерам не меньше, чем миска. Как только он её удержал-то? Солдаты заметно оживились, когда Флаттершай поставила на стол еду. Белый кролик швырнул кастрюльку на стол, чудом не расплескав содержимое, и демонстративно отвернулся от нас. Увидев такое поведение своего питомца, Флаттершай залилась краской (вы не поверите как это необычно, когда желтое существо краснеет), и прощебетала:

— Энджел, нельзя так вести себя с гостями, это невежливо.

Кролик никак не отреагировал на увещевания хозяйки. Вместо этого, пулей сорвавшись с места, он исчез в дверном проеме. Порхая в воздухе над столиком, Флаттершай извиняющимся тоном сказала:

 — Простите Энджела, он порой бывает такой грубиян, но в глубине души он настоящий лапочка!

Ефрейтор Ланге, до того с любопытством разглядывающий миски с едой, повернулся к пегаске, и дружелюбно произнес:

— О, ничего, фройляйн Флаттершай, мы привыкли к грубому обращению! — Сказав это, Ланге улыбнулся. Тот факт, что в его улыбке не хватало нескольких зубов, потерянных в сорок втором при экстренной эвакуации из горящего Pz.IV, несколько смазал картину. Глаза нашей хозяйки округлились и она растерянно промолвила:

— В том месте, откуда вы пришли, с вами плохо обращались? Почему?

Она смотрела на Ланге, но я почувствовал, что на этот вопрос отвечать нужно именно мне. Комок в горле оказался неожиданно твердым, и воспоминания, на время оттесненные необычностью мира и нашей первой подруги, вновь настигли меня. Стараясь сохранять голос спокойным, я произнес:

— Война, фройляйн. В том месте, откуда мы пришли, идет война.

Я ожидал любой реакции — злобы, негодования, даже желания немедленно выгнать нас из своего дома. Но Флаттершай просто парила над обеденным столиком какое-то время, а за тем простодушно спросила:

— Это так ужасно. В Эквестрии так давно не было войн, что я почти забыла значение этого слова. Как же так получилось?

Отвечать на этот вопрос пришлось очень осторожно — за то небольшое время, что мы провели в обществе нашей спутницы, у меня создалось впечатление, что она весьма ранима. Мне не хотелось травмировать её разум рассказами о сражениях и реалиями фронта, поэтому я ограничился лишь общими сведениями о ситуации. Флаттершай слушала, не перебивая, а я прервал свой рассказ лишь для того, чтобы подождать, пока она спустится из центра гостиной и сядет неподалеку от меня. Краем глаза я заметил, что никто из подчиненных не притронулся к еде, все они внимательно слушали мою речь.

Ограничившись общей политической информацией, мой опус свелся примерно к следующему: «Мы — Рейх, они — СССР, Англия, Франция, и еще Америка. У нас были союзники — итальянцы, венгры и румыны — только последние повернулись к нам спиной, и когда запахло жареным, ударили по нам. Мы воевали, мы проиграли». О национальном вопросе, как и о концентрационных лагерях, СС, Гестапо и прочих мерзостях я решил умолчать.

Флаттершай какое-то время сидела молча, собираясь с мыслями, а потом, подняв на меня глаза, задала вопрос:

— Если я правильно поняла… простите если я что-то сейчас скажу не так, но… эти «красные», о которых вы говорили, и другие тоже — они пришли к вам и начали эту войну? Пришли, чтобы отобрать вашу еду и выгнать вас из ваших домов? — произнеся это, желтая пегаска содрогнулась.

Вокруг царила звенящая тишина — на меня смотрели все собравшиеся. Даже зверьки прекратили свою забавную возню, и глядели глазками-бусинками, словно могли понимать, что я говорю. Смотрел на меня Цветти — который в 1939 году начал свою карьеру в Польше. В Польше, мирной до того, как туда пришли мы. Смотрел Ланге, который отличился во французской кампании наряду с покойным Отэмом — в той Франции, которая была мирной, пока не пришли мы…

Я опустил глаза, будучи не в силах выдержать столь чистый вопрошающий взгляд желтой пегасочки, и уставился на свои ладони. Минск, Смоленск, Сталинград, Курск, Ленинград, который мы чуть не задушили голодом, и сотни других городов и деревень, куда приходил доблестный вермахт — чтобы побеждать и порабощать. Ответ на вопрос Флаттершай был одним из самых сложных ответов, которые мне приходилось давать в своей жизни. Экзамены в офицерском корпусе не шли ни в какое сравнение с ним:

— Нет, фройляйн Флаттершай, — произнес я тихо. — Мы пришли в их дома. Мы начали делать плохие вещи. Мы забирали у них то, что принадлежало им.

Я поднял глаза на пегаску — её мордочка выражала недоумение. А обведя взглядом помещение, я увидел, что солдаты потупили взгляды. Мы все знали это. Просто… не говорили открыто. Прошло значительное время, прежде чем она вновь заговорила, обращаясь ко мне:

— Но, зачем вы это делали?

Черт возьми, еще один сложный вопрос, на который нельзя дать простой ответ. Кто-то делал это потому, что верил в фюрера. Кто-то — потому, что ему приказывали, и я полагал, что таких было большинство. Но было еще что-то, чего я не мог сформулировать словами. Какое-то чувство в глубине души, которое я хотел высказать, и если б я нашел выражения, то смог бы ответить Флаттершай. Однако в университет я так и не поступил — началась война. Унтер-офицерское училище, — и в бой. А потом все так закрутилось…

Не найдя нужных слов, я ответил просто:

— Мы делали то, что нам приказывал наш лидер.

Я увидел одобрительные улыбки на лицах некоторых моих солдат. Но лично для меня такой ответ звучал как оправдание. Как попытка снять с себя личную вину.

Пегасочка какое-то время сидела молча. Я сказал, нарушая неловкое молчание:

— Представьте себе, что ваш главный предводитель приказывает вам сделать что-то. Какую-то злую вещь относительно других. Мотивируя и обосновывая это так, что все верят. Вы начинаете выполнять приказ, а потом, через годы, вы понимаете, что ваш правитель был не прав. Просто представьте себе...

Несмотря на мою разумную, как мне казалось, тираду, я все еще чувствовал, что оправдываюсь — словно кожей я ощущал какую-то недосказанность, будто бы я не назвал желтой пегаске одну из главных причин войны. Если бы я знал сам…

Тоска щемила сердце, и ощущение неправильности происходящего сдавило меня, словно клещами. Не должно нам, грешным, быть тут. Вкушать пищу с таким существом, находиться в том месте, где звери спокойно и дружелюбно общаются с крылатыми лошадками, не знающими значения слова «война». То, что мы тут — большая ошибка. Пока я так думал, Флаттершай собралась с мыслями и произнесла в ответ:

— Не думаю, что принцесса Селестия приказала бы нам делать что-то плохое другим пони. Или зебрам. Или бизонам. Я вообще не думаю, что она приказала бы нам делать что-то плохое кому бы то ни было.

Все еще чувствуя себя словно облитым помоями, я произнес:

— Вот и мы так думали.

Цветти удовлетворительно крякнул. Я хотел было сказать еще что-то, но тут голос подал Ланге:

— У вас страной правит фрау?

Флаттершай только повернулась к нему, чтобы что-то ответить, как вопрос задал уже Цветти:

— Тут есть зебры?

Мехвод третьей машины продолжил список вопросов:

— И бизоны? Они разумны?

Я понял, что подобного рода шквал вопросов нужно остановить, и громко прочистив горло, произнес:

— Простите меня и моих людей, фройляйн Флаттершай. Мне так неудобно за их манеры, но мы всего лишь солдаты, и плохо обучены этикету. — Произнося это, я выразительно посмотрел на Цветти и Ланге. Те опустили глаза.

— Однако, — продолжил я. — Я лично обещаю вам, что от нас не исходит никакой угрозы для жителей этих земель. Мы надеемся, что нас примут как гостей, и не хотим, чтобы наше мрачное прошлое омрачало лишь начинающую завязываться дружбу.

После этих моих слов Флаттершай несколько оттаяла. В её взгляде все еще читалось недоверие, однако, видит Бог, если бы я встретил толпу голодных танкистов на своей земле, последнее, что бы я сделал — это начал бы им доверять. Однако пегаска вполне дружелюбно сказала:

— Я совсем завалила вас вопросами, простите. — Она потупила взор. — Вы вероятно очень голодны, кушайте, пожалуйста! Потом отдыхайте, сколько хотите, а я пока… — Она запнулась. — Слетаю по делам.

Сказав это, Флаттершай выпорхнула через дверь, даже не потрудившись закрыть её за собой. Никто из солдат не притронулся к еде, все вопрошающе смотрели на меня. Суровая фронтовая жизнь учит хорошо чувствовать ложь, особенно такую неприкрытую. Было очевидно, что желтая пегаска не сильна в скрывании правды. Собравшись с мыслями, я отдал четкий приказ:

— Экипажам занять места в боевых машинах. Машине один встать около… этого сооружения, фронтом в сторону, куда она улетела. Остальным трем машинам сосредоточиться в трехстах метрах за машиной один, всем заглушить двигатели, замаскироваться и ждать указаний, поддерживая постоянную связь.

Я обвел взглядом подчиненных, и строго сказал:

— И помните: мы не уверены, что она приведет врагов.

Заметив тоскливый взгляд Швальке, устремленный к мискам с едой, я добавил:

— Разделите провизию между собой, и подкрепитесь в машинах.

Глава 4

Мой голос, многократно усиленный громкоговорителем, сотрясал лес:

— Внимание! Внимание! С вами говорит капитан роты противотанковых самоходных орудий Отто Кёниг. Мы вооружены и готовы оказать эффективное противодействие любым враждебным действиям, предпринятым против нас. Я прошу вас не приближаться, и выслать парламентера для ведения переговоров. В противном случае мы вынуждены будем открыть огонь в целях обороны. Учтите, что синий пегас, парящий в небе над нами, находится в радиусе эффективного действия наших противовоздушных средств. Немного подумав, я добавил:

— Не вынуждайте нас вступать в конфронтацию.

Закончив речь, я начал смотреть в стереотрубу. Через приборы наблюдения мне был прекрасно виден тыл первой машины, занимавшей позицию за домом Флаттершай, а также её фланги. Если бы неизвестные, о приближении которых меня известил радист первой машины, задумали окружить одинокую самоходку, то горько бы об этом пожалели.

Это был один из трюков, которым я научился, воюя на восточном фронте. Видя одинокий танк без сопровождения, русские часто предпринимали попытку его окружить и застать врасплох. Тем временем остальные машины подразделения, замаскированные на каком-то расстоянии от «заманивающего» танка, спокойно ждали этого маневра. Исход такого хода для окружающих был очевиден.

Я посмотрел на открытый люк своей самоходки, и на наводчика, высунувшегося из него. Предусмотрительно ожидая любых действий, я приказал двум машинам, включая мою, приготовится к отражению возможной воздушной атаки — и на люках рубок тотчас же установили пулеметы MG-42 с зенитными прицелами.

Как оказалось, приказ был отдан не зря — первым в небе появилось существо голубого цвета. Оно застыло на значительной высоте, и, махая крыльями, принялось разглядывать нарочито стоящую без прикрытия машину под номером один.

После моих слов синее существо повисело в небе еще с полминуты, а затем спустилось куда-то в чащу леса. Зорко следя за его маневрами, я тут же передал по радио:

— Пойдут с той стороны, куда полетела Флаттершай. — И, сделав паузу, предупредил: — Огня без моей команды не открывать.

Я был уверен в наводчиках и командирах других машин, поэтому не боялся случайных «нервных» выстрелов. Однако еще раз предупредить людей о моих намерениях, разумеется, стоило. Прошло несколько томительных минут ожидания, и тут радиостанция ожила:

— Говорит машина один, — донеслось из наушников шлемофона. — На опушку вышла эта, как ее… Флаттершай. Она стоит и не двигается. Выглядит напуганной.

«Видимо, она и есть парламентер» — подумал я, и отдал приказ:

— Иду говорить, прикрывайте.

Сказав это, я проворно выбрался из самоходки через бронированную дверь в задней части рубки и пошел в сторону первой машины и дома Флаттершай.

---

— Простите нас за столь негостеприимный прием, — сказал я. — Но когда Флаттершай улетела, мы подумали, что она приведет врагов. Мне очень жаль, что так произошло.

Мы сидели в гостиной желтой пегаски, и тут было не протолкнуться от народа — для экипажей самоходок и шестерых подруг это место было явно тесновато.

Преодолев взаимное непонимание, мы завязали беседу, и поняши, увидев, что я говорю с Флаттершай, тоже вышли из леса. Их было шестеро, и они разительно отличались друг от друга. Две лошадки с крыльями — Флаттершай и голубая пегаска по имени Рэйнбоу Дэш — это она разведывала нашу позицию с воздуха. Две единорожки — Твайлайт Спаркл, и Рэрити. А также две лошадки без рога или крыльев — Пинки Пай и Эпплджек.

Мы сидели в доме Флаттершай, и я объяснялся:

— Там, откуда мы пришли, всюду приходится ожидать врагов и нападения. И когда мы поняли, что Флаттершай полетела, чтобы привести кого-то, то заняли оборонительную позицию, по нашим правилам. Мы очень рады, что не произошло кровопролития.

Пони сидели молча, — их смущало столь необычное общество, а также истребители танков, которые стояли возле дома. Первой подала голос рыжая пони в большой широкополой шляпе — Эпплджек:

— То есть, вы не собираетесь причинять никому вред? — сказав это, она поглядела мне прямо в глаза. Я внимательно следил за ситуацией. Все, что происходило, было очень важным, даже мелочи. Кто первым заговорит, кто как будет глядеть.

Выдержав её взор, я ответил:

— Мы сами не знаем, как попали сюда, фройляйн. И если никто не захочет обидеть нас, то и мы не станем применять силу.

Опять это обращение! Видимо, все местный диалект, дарованный нам неизвестными силами, не полностью укоренился в нас, и фрагменты немецкой речи то тут, то там прокрадывались в разговор.

Главным фигурантом диалога с нашей, человеческой стороны, был, естественно я. Солдаты внимательно слушали мои ответы, поэтому мне приходилось подбирать слова с максимальной тщательностью — требовалось сохранить статус-кво и показать, что мы ни в коем случае не пленные и не подчиненные — просто неожиданные гости, которые сожалеют о причинении неудобств хозяевам. Фиолетовая лошадка-единорог проговорила:

— Флаттершай очень встревожила нас рассказом о вашем появлении и необычном транспорте, на котором вы прибыли. Она была так испугана этим, а также вашими рассказами, что позвала на помощь нас, ведь мы — её лучшие друзья. Я хотела первым делом известить принцессу, но решила сначала посмотреть собственными глазами.

В разговор вступил Нойманн, до этого молча стоящий у двери:

— Нам очень неудобно, дамы-лошадки, что мы причинили страх вашему другу, и потом вам. — Сказав это, он вопросительно поглядел на меня.

Я подтвердил:

— Истинно так.

— Пони, — заметила Пинки Пай.

— Что, простите? — осведомился я, не понимая ход её мысли.

— Мы не лошади, а пони! — сказала она, улыбнувшись.

— А, понятно, — кивнул я. — Теперь мы будем знать.

Рэрити вернула разговор в конструктивное русло:

— А эти ваши машины, которых так испугалась Флаттершай — для чего они?

Оглянувшись в сторону ближайшего окна, и поняв, что новой магической радуги не планируется, я решил ответить правдиво:

— Это истребители танков. Как вы можете понять, они созданы для того, чтобы уничтожать танки врага. — Максимально краткое и сжатое описание, которое я мог дать в данной ситуации. Тут же со стороны девушек-пони посыпались вопросы:

— А много у вас врагов там, откуда вы пришли? — спросила проницательная единорожка Рэрити.

— Что такое «танк»? — задала вопрос Пинки Пай.

И, начав свой ответ с последнего вопроса, я решил рассказать все. По мере развития моего повествования, я видел, как и без того большие глаза наших новых подруг все больше округляются. А рассказать нужно было еще много чего.

Скажу откровенно: я не люблю лгать, это претит моей натуре. Конечно, если бы меня взяли в плен враги и выпытывали у меня информацию, я бы лгал намеренно, но это совсем не то. Эти пони, судя по всему, не были нам врагами, а их заинтересованность была скорее защитного характера. Они пытались разузнать, какую гипотетическую опасность мы можем представлять для них и для их страны.

И, поскольку ситуация выходила далеко за рамки боевых уставов и привычных мне фронтовых реалий, я решил поступить так, как учил меня мой наставник в танковой школе. «Если не знаешь, что сказать, Отто», — говорил он, — «Лучше говори правду, всё, как есть на сердце!» — а потом, хохоча, добавлял: «Если ты не в плену у врага, разумеется!». Поэтому мой рассказ был правдив, разве что я умолчал лишь о некоторых самых жестоких и неприглядных сторонах этой войны.

Когда я закончил рассказ, за окном уже сгущались сумерки. Вновь воцарилось молчание, и его нарушила Твайлайт Спаркл:

— Это. Очень. Впечатляет, — сказала она, четко выделяя каждое слово. И после того, что вы рассказали, скажите: хотели бы вы вернуться к себе домой? — Она обвела взглядом собравшихся в комнате солдат.

— А у вас есть возможность отправить нас обратно? — спросил я.

Если бы ответ был утвердительным, я бы не колебался ни секунды — ведь каждый должен быть на своем месте. И наша судьба — быть в нашей гибнущей стране в её самый драматический момент.

— Боюсь, нет, — ответила Твайлайт. — Такая магия мне неизвестна, — Я увидел, как при слове «магия» брови Гольцевица поползли вверх так, что подперли козырек фуражки. — Даже не знаю, сможет ли вам помочь кто-то из принцесс. Ваше появление было просто феноменальным!

— Ответ на ваш вопрос для каждого из нас, видимо, свой, — сказал это я, поднимаясь с пола. Если говорить лично за меня, то я не знаю — там, откуда я пришел, у меня уже, наверное, никого не осталось. Родной город Дрезден превращен бомбардировкой в исполинский костер, отблески которого были видны за много километров. Моих родных больше нет в живых. Друзья сгинули, страна, которую я любил, разорвана в клочья. И, признаться, давно перестала отвечать моим представлениям о ней.

Я услышал, как за моей спиной распахнулась дверь. Обернувшись, я увидел, что Ланге быстрыми шагами покинул комнату. Мне были понятны его чувства. Если у меня в Германии никого не осталось, то Ланге мог надеяться на то, что отыщет свою семью после войны. Извещения об их гибели, также как и сводок о бомбардировках деревушек у подножий Альп, откуда Ланге был родом, не поступало. Поэтому у ефрейтора были все шансы найти своих, если бы он сам выжил, конечно. И я прекрасно понимал, что становящиеся все более туманными перспективы возвращения его не радуют. Как и многих из нас.

С определенной долей удивления, я заметил, что мне все равно. Я больше волновался о том, что происходит здесь и сейчас — о сохранности моих людей, о состоянии матчасти, о том, чтобы на нас никто не напал. Странная радуга, по которой мы попали сюда, и которая, при повторном возникновении, теоретически, могла перенести нас назад, меня беспокоила значительно меньше.

Гольцевиц поднялся с маленького диванчика и сказал, глядя на распахнутую дверь (Ланге не удосужился ее затворить):

— Я пойду за ним.

— Отставить, — сказал я, и Гольцевиц остановился. — Дай ему побыть одному.

Произнеся это, я подошел к двери и закрыл её, заметив, что Ланге стоит рядом со своей машиной, спиной к нам, и держится за фальшборт. В воздух поднимался дымок от папиросы. Жаль парня. Что ж, у всех нас есть предел, знаете ли…

Я обернулся к компании пони:

— У вас есть еще вопросы к нам, дамы?

Они начали переглядываться. Я заметил, что все посматривают на фиолетовую единорожку — Твайлайт. Видимо, она была у них лидером, или просто занималась принятием общих решений. Она возбужденно ответила:

— О, да, множество! Тот мир, откуда вы прибыли, настолько разительно отличается от нашего, что я хочу узнать о нем все. Разумеется, я напишу письмо об этом экстраординарном случае принцессе Селестии, однако сейчас не могли бы вы рассказать мне еще о том месте, откуда прибыли?

Твайлайт хотела сказать что-то еще, но тут Рэйнбоу Дэш её перебила:

— Погодите-ка секундочку! — импульсивно начала она, — мне есть что сказать!

На мордочках Твайлайт и других пони появилось печальное выражение. Видимо, в их компании Рэйнбоу не была тем, кто взвешивает слова. Я повернулся к ней. Перелетев на середину комнаты, она начала подходить ко мне, с каждым шагом отчеканивая слова:

— Нам тут не нужно всякой этой вашей войны, поэтому предупреждаю вас, — если будете бесчинствовать, то пеняйте на себя. — Голубая пегаска топнула копытом по полу, и мне показалось, что даже зарычала.

Краем глаза я увидел, что рука Нойманна легла на кобуру, а Швальке, словно ни в чем не бывало, поднялся с дивана, будто бы разминая спину. Я лишь легонько покачал головой, давая знак своим подчиненным — и кровопролитие было предотвращено. Однако, какова нахалка! В холке Рэйнбоу Дэш доставала мне, пожалуй, до пояса, может чуточку выше. И слышать слова угрозы от такого существа было несколько комично. С другой стороны, её порыв вызвал у меня уважение. Пускай, обращение было совсем невежливым, она хотела защитить своих друзей.

Пока я думал, Рэйнбоу продолжала тихо рычать, глядя на меня. Подавляя желание улыбнуться, я снял фуражку с головы, и, глядя пегаске прямо в глаза, пообещал:

— Слово офицера, фройляйн Рэйнбоу. Ни я, ни кто-либо из моих людей не обидит местных жителей, если они первые не обидят нас. Наш ответ будет симметричным. Сказав это, я на секунду опустил глаза и слегка поклонился. Совсем чуть-чуть. Мудрый человек не станет ссориться с неизвестными существами в неизвестном месте, не так ли?

Голубая пегаска застыла в нерешительности, обдумывая мои слова, а потом, успокоившись, сказала:

— Не волнуйтесь насчет этого. Здешний народ очень дружелюбен. По сравнению с местом, откуда вы пришли, у нас все очень мирно.

Рэрити подала голос из-за стола:

— Я вообще не думаю, что вы найдете тут ситуации, подпадающие под ваше понимание слова «конфликт» или «нападение».

Остальные согласно кивнули, и я подумал, что они правы. В моем понимании конфликт — это когда кто-то хочет тебя убить и развязывает агрессивные действия.

— Обещание дано, дамы, — сказал я. — И за моих людей я ручаюсь.

Поняши хором выдохнули и заулыбались. Робкие улыбки появились и на лицах солдат. Лишь Ланге все еще не вернулся назад. Пинки Пай задорно произнесла:

— А знаете, что все это значит?

Солдаты посмотрели на неё, а поняши начали закатывать глаза. Ничуть не смутившись, Пинки продолжила:

— Противотанковая вечеринка!

Сказав это, Пинки, прыгая на всех четырех ногах одновременно, покинула дом.

— Она всегда так встречает гостей? — спросил Нойманн.

— Это же Пинки Пай, — ответила Флаттершай. — Она рада любому поводу, чтобы организовать веселье.

Повторно выглянув в окно, я увидел, что розовая пони остановилась около Ланге и что-то ему говорит. От созерцания этой картины меня отвлек голос Твайлайт:

— Так что? — спросила она, глядя на меня уже без былого опасения, — расскажете нам про свой мир?

Я уж было хотел начать отвечать, как подала голос Рэрити. Она подошла к Нойманну, разглядывая его одежду. Тут стоит отметить, что полностью по форме среди солдат был одет только я: у остальных же наряд состоял из сочетаний формы совершенно разных родов войск. В сорок пятом регулярные поставки обмундирования, разумеется, были нарушены.

— Какой у вас странный наряд, — сказала белая единорожка, сморщив нос, — как это… кхм… несовременно.

— В чем были, — с улыбкой пожимая плечами, ответил я, и Рэрити перевела взгляд на меня, рассматривая китель, погоны и награды.

— Да, — сказала она, — ваш наряд мне нравится больше. Не скрою, что в этих строгих линиях есть определенная элегантность. — Рэрити начала обходить меня по кругу. Поглядев на Нойманна, я увидел, что он хихикает.

Флаттершай, начавшая прибираться в комнатке, подала голос:

— А скажите, у вас много животных водится? А птиц?

Сержант Шрёдер начал ей рассказывать. Меня же отвлекла Рэйнбоу.

— А что это тут у вас? – дергая меня за рукав, с подозрением спросила она, указывая на кобуру пистолета, висящую на моем ремне.

Со всех сторон раздавались вопросы, и я понял, что мы окружены. Я уж было хотел прервать этот поток, как тут Твайлайт сама все сделала, громко сказав:

— Пожалуй, так вести себя не вежливо, девочки! Наши друзья только что с дороги и, наверняка, очень устали.

Я поглядел на Цветти. Тот изобразил мученическое выражение лица, стараясь показать, насколько он устал. А тем временем, фиолетовая единорожка продолжила:

— Поэтому я предлагаю нам на время прекратить расспросы и продолжить наше общение в Понивилльской библиотеке! — Твайлайт торжественно притопнула копытцем:

— Там достаточно места, чтобы расположится нам всем, и, кроме того, насколько я знаю, Пинки готовит какой-то сюрприз. — Пони заулыбались.

Я пребывал в некоторой растерянности от всего произошедшего и, признаться, еще не до конца пришел в себя. Все происходило слишком быстро. Вначале бой, потом радуга, потом Флаттершай, чужой язык, её дом, необычные подруги. В общем, сегодняшний день для меня был явно перегружен информацией. Однако, сидеть в лесу тоже не было никакого смысла, учитывая тот факт, что местное население нам, судя по всему, не враждебно. Подумав, я произнес:

— Ничего не имею против.

Пони заулыбались, и мы дружной компанией, солдаты вместе с новыми четвероногими друзьями, покинули домик Флаттершай.

---

Глаза открывать было неприятно, а поворачивать голову — и вообще болезненно. Словно сам бог грома Тор колотил по моей макушке своим молотом. Сделав над собой значительное усилие, я открыл глаза, и, покрутив головой, оглядел помещение.

Архитектура комнаты, где я проснулся, отличалась от домика Флаттершай — это сооружение было устроено внутри дерева. Впоследствии я понял, это было весьма привычно для здешних жителей. В отличие от дома желтой пегаски, это строение было значительно крупнее, и служило общественным целям.

"Библиотека" — вспомнил я. Ну, разумеется, кому еще придет в голову устраивать пьянку в библиотеке? Ах, да, Пинки Пай сказала, что это у них называется "вечеринка".

Кто бы мог подумать, что здешний народ с удовольствием употребляет алкогольный напиток — сидр, и умеет устроить веселье не хуже, чем в иных немецких пивных. Пытаясь объяснить себе причины похмелья от столь слабого напитка, я оправдал себя тем, что давно не употреблял алкоголь в существенных дозах. А, кроме того, насколько мне стало ясно из возникающих в больной голове воспоминаний, пони закусывали свой сидр исключительно сладостями. Наивное упоминание Швальке о мясе, поджаренном на вертеле, встретило лишь взгляды, полные непонимания.

Рывком заставив себя сесть, я поборол приступ головокружения. Когда комната перестала плыть перед глазами, я сфокусировал взгляд на окружающих меня вещах. Осматривая помещение, я приметил любопытную картину на стене, изображающую большую белую лошадь одновременно и с крыльями, и с рогом, что нежно обнимала крылом единорожку Твайлайт. На картине фройляйн Спаркл выглядела значительно моложе. Обозревая комнату дальше, я заметил рядом с кроватью стул, на котором аккуратно висела моя одежда — мундир, рубашка и брюки. Не обнаружив под стулом сапог, я начал наугад шарить ногами, не опуская взгляда, боясь очередного приступа головокружения. Несколько раз мои ноги, ищущие обувь, наткнулись на что-то мягкое. Вначале я подумал, что это ковер. Однако почувствовав, что он как-то подозрительно неравномерен, и к тому же тёплый, я все-таки собрал свою волю в кулак и опустил глаза.

Ответив на мое начинание острым уколом боли в районе затылка, и желанием тут же опорожнить желудок через рот, мозг все-таки сконцентрировался на пространстве у меня под ногами. Каково же было мое удивление, когда я понял, что прямо на полу, рядом с кроватью спит белая пони. Пристроив шарфик вместо подушки, она тихонько похрапывала, и тот факт, что я пытался найти сапоги там, где она спала, ей, кажется, совсем не помешал.

Как только я оглядел себя, мне сделалось жутко неудобно — я был в одном лишь нижнем белье, одежда висела на стуле, и чтобы получить к нему доступ, мне требовалось перешагнуть через спящую. Несколько минут у меня ушло на борьбу с вяло слушающимся разумом, а затем я начал действовать — аккуратно поставив ногу на пол, другой я перешагнул через тихо сопящую Рэрити. Еще один бесшумный шаг был сделан, и я оказался возле вожделенного стула.

Скажу по правде: после того, как я надел форму так, чтобы моя неожиданная соседка не проснулась, я почувствовал себя намного лучше. Не хватало, чтобы туземка видела офицера вермахта, прошу прощения, в исподнем.

Успех моей тайной операции меня приободрил, и, почувствовав себя настоящим разведчиком, я решил так же тихо и незаметно продвинуться к двери, и посмотреть, где мои подчиненные, и чем же закончилась "вечеринка". Но если первой части моего плана сопутствовал неожиданный успех, вторую постигла неудача. Я заметил свои сапоги, которые почему-то стояли у двери, и решил направиться в их сторону, как одна из половиц предательски скрипнула под моей босой ногой. Замерев в ужасе, я услышал за своей спиной сладкий зевок.

Тут же сбросив с себя образ разведчика, я обернулся и увидел заспанную мордочку Рэрити, поднявшей голову со своего шарфа. Судя по её выражению, состояние белой пони не далеко ушло от моего — поморщившись, она несколько раз моргнула и, наконец, сфокусировала взгляд на мне.

— А, это вы, — она зевнула. — Здорово провели время вчера, да? — сказав это, Рэрити встряхнула головой, пытаясь прогнать симптомы похмелья. — Ох, моя голова. Нужно сказать Эпплджек, чтобы держала бродящий сидр чуток поменьше в бочках. — Рэрити хихикнула. — Забористый получился в этом сезоне.

Не найдя ответа на её слова, а также несколько смущенный её фривольным тоном, я просто молча уставился на белую единорожку. Через секунду я понял, что начинаю краснеть.

— Я вижу, вы засмущались! — Рэрити поднялась на все четыре копыта, и нацепила шарфик. — Еще бы! Видели бы вы себя вчера.

После её слов в моей голове начали проноситься образы вчерашнего вечера. Как вполне мирные, где мы учили поняш нашей песне "Panzerlied", так и более дискредитирующие — например, как мы играли в "приколи пони хвост", и я, почему-то будучи уже без сапог, старался приколоть игрушечный хвост к нарисованной на холсте пони.

Собрав в кулак все обаяние, которое ниспослано мне высшими силами, я обратился к Рэрити.

— Приношу свои извинения за неудобства, — отчеканил я, краснея еще больше. — Боюсь, что на кровати должны были спать или вы, или хозяйка. Мне безумно неудобно.

Рэрити потянулась, разминая затекшее тело, и буднично произнесла:

— Ну да. Только вы очень большой. — Она зевнула повторно и вновь тряхнула головой. — И постоянно сталкивали меня с кровати. Поэтому я в итоге решила устроиться на полу.

Не будет преувеличением сказать, что подобное смятение я испытывал всего раз в жизни. Как раз в тот момент, когда отец мне рассказывал о разнице между тычинками и пестиками.

Кровообращение, совершенно вышедшее из-под моего контроля, наполнило мое лицо краской еще сильнее, и я хотел было начать извинятся в витиеватых выражениях, но белая пони меня опередила:

— Не беспокойтесь, все в порядке. К счастью вы не видели, как мы вчера укладывали спать Пинки. В общем, не переживайте. — С этими словами Рэрити сделала шаг в мою сторону. — Все было просто чудесно!

Сказав так, она мне подмигнула.

Пожалуй, похожие чувства испытывает пригоршня навоза, лежащая на свеженапечатанном научном трактате. Вероятнее всего, она испытывает некую неловкость, подумал я.

После нашего знакомства, скрепленного дружеской вечеринкой, я начал считать здешних обитательниц весьма привлекательными. Разумеется, моя симпатия была лишь платонического характера. То есть, мне было приятно, что местные жители живут в мире и согласии, не зная военных конфликтов.

Рэрити улыбнулась, и начала крутить головой по сторонам, в итоге произнеся:

— Предлагаю объединить наши силы в поисках воды.

Чуть успокоившись после конфуза с одеванием, я произнес:

— Согласен. И еще, фройляйн Рэрити — я бы сердечно вас просил вас никому не говорить об этом инциденте.

Черт возьми, как неудобно для офицера проснуться в такой ситуации! Чего доброго, в маленьком отряде могут пойти толки, именно в тот момент, когда мы должны быть сплоченными, как никогда.

— О, не волнуйтесь, — улыбнулась белая пони.

Я был рад, что в этом несколько неудобном вопросе мы достигли договоренности. Решив поскорее надеть обувь, я воспользовался возможностью спрятать глаза от Рэрити, которая, посмеиваясь, наблюдала за мной.

Поиски воды в комнате ни к чему не привели. Я даже хотел испить из вазы с цветами, но Рэрити взглядом остановила меня.

— Пойдемте вниз, — вежливо сказала она. — Там мы найдем воду.

Убедившись, что мундир сидит как должно, и моя выправка хороша, я толкнул ручку двери. Открытия, которые я совершал по пути, были одно чуднее другого — оказалось, моё положение было далеко не самым постыдным из всех возможных. Спускаясь по лестнице с верхнего этажа, я стал свидетелем нескольких забавных картин. Сойдя на первый этаж в большую круглую комнату, я первым делом обнаружил Нойманна, который спал, приобняв надкушенный торт. Самое удивительное заключалось в том, что он был в брюках и сапогах, но без кителя и рубашки — их подложила под голову вместо подушки спящая рядом рыжая пони — Эпплджек.

Рэрити поглядела на эту картину и весело произнесла:

— Похоже, не только у вас будет стеснительное пробуждение. — Она отправилась в соседнюю комнату, и я, решив не будить ефрейтора, последовал за ней.

К моему большому удовольствию, за дверью оказалась кухня, и мой алчущий взор сразу приметил графин с водой, стоящий на столе посреди недоеденных кушаний. Рэрити, видимо, его не заметила, и стала обходить кухню по кругу, осматривая углы и закрома.

Взяв графин, я поборол желание тотчас начать пить и протянул его белой единорожке со словами:

— Извольте.

Я заговорщицки улыбнулся. Что ж, пожалуй, ничто так не сближает, как совместное пробуждение с хорошим похмельем. Разве что совместный поход в бой.

Рог Рэрити засветился, и я почувствовал, как графин вырывается из моих рук. Я смутно помнил, как вчера вечером Твайлайт и Рэрити показывали под наши дружные аплодисменты, как могут колдовать единороги, но тогда я был прилично подшофе. Теперь магия в исполнении белой единорожки выглядела еще более впечатляюще. Я разжал руки, отпустив графин, готовый его подхватить, если он упадет. Однако этого не произошло. Окутанный эфемерным сиянием, сосуд проплыл по воздуху к Рэрити, наклонился, и единорожка начала пить. Даже употребление жидкости столь утонченным существом выглядело элегантно — маленькая капля, сорвавшись с её губ, потекла по щеке, и спустилась к шее. Заметив мой восхищенный взгляд, белая единорожка хлопнула ресницами, и элегантно стерла воду с мордочки.

Пока я любовался, как это волшебное создание пьет, Рэрити успела осушить добрую половину графина. Напившись, она сосредоточилась, и графин подплыл ко мне. Все еще полный благоговейного изумления, я подхватил сосуд рукой и поднес ко рту. Живительная влага скользнула в горло, и я почувствовал мгновенное облегчение. Глотая воду с жадностью, вскоре я обнаружил, что графин пуст, а мой организм чувствует себя значительно лучше — головокружение прошло, и краски перестали так больно резать взгляд.

Поглядев на мою спутницу, я улыбнулся, вытер остатки воды с губ, и поставил пустую тару на стол. Рэрити улыбнулась в ответ, и проговорила:

— Ну что ж, теперь я чувствую себя значительно лучше, — сказала она. — Пойдемте, посмотрим, как идут дела у остальных.

Я кивнул в знак согласия. Вдруг, откуда-то (судя по всему, со второго этажа) я услышал крик.

— Ааааа! — Голос принадлежал Ланге и был полон ужаса.

Не сговариваясь, мы бросились на голос, и я, убедившись, что белая единорожка выскочила впереди, незаметно расстегнул кобуру пистолета. Мало ли что. Перескочив через просыпающегося Нойманна, который пялился на спящую Эпплджек (а ее, видимо, не разбудил испуганный крик), мы взбежали по винтовой лестнице на второй этаж и подскочили к двери, откуда раздавался крик. Рэрити было хотела толкнуть дверь копытом, но я остановил её, взяв за лапку:

— Погодите, фройляйн, — сказал я, — позвольте мне идти первым.

Под недоуменный взгляд белой единорожки, я извлек из кобуры не положенный нам по уставу "парабеллум". Толкнув дверь, я, предусмотрительно встав за углом, оглядел комнату. Картина, которая предстала перед моими глазами, заставила меня убрать палец со спускового крючка. Пряча пистолет в кобуру, я зашел в комнату, а слегка напуганная Рэрити процокала за мной.

В углу помещения прямо на полу сидел Ланге. Так же, как и я в момент пробуждения, он был в одном нижнем белье, и прижимал к себе брюки, стараясь прикрыться. А посреди комнаты на горе вещей, сидела розовая пони. С улыбкой до ушей она поедала раздобытый где-то кексик. Аппетитно чавкая, Пинки Пай повернула голову к нам, и заулыбалась еще шире:

— Доброе утро! — весело воскликнула она. — Мне кажется, ваш друг испытывает некую неловкость.

Пинки одним укусом прикончила кекс.

Ефрейтор, заметив меня, подавил желание встать по стойке "смирно", и продолжил прикрываться брюками, затараторив:

— Герр гауптман, простите, у меня спросонья вчерашнее вылетело из головы! Я проснулся, а тут рядом — она спит. Мне стало так страшно.

Я уж было открыл рот, чтобы успокоить солдата, как тут Пинки Пай подала голос:

— Я страшная?! — воскликнула она.

Ланге пошел пятнами, и прижал брюки — единственную свою защиту, к себе еще сильнее:

— Нет, нет, что вы... фройляйн, леди...

Мотивы ефрейтора мне были вполне понятны. После пяти лет пребывания в огне сражений, проснуться рядом с говорящей пони — это стресс.

Заикаясь, Ланге пытался найти оправдания своему выкрику, прикрывался брюками, параллельно шаря глазами по комнате в поисках оставшихся частей наряда. Окинув взглядом помещение и придя к выводу, что ничего плохого не произошло, мы с Рэрити переглянулись. Не удержавшись, я усмехнулся. Белая единорожка тоже заулыбалась. А вот розовая пони, увидев улыбки на наших лицах начала хохотать во весь голос, хотя и не могла знать причину нашего веселья. Похоже, сам процесс смеха доставлял ей неописуемую радость.

Увидев реакцию моего подчиненного, я подошел к нему, оставив веселящихся пони за спиной:

— Не беспокойся, — сказал я ему. — Я проснулся не в лучших условиях.

Ланге чуть успокоился и робко улыбнулся мне. Через секунду он тоскливо взглянул в противоположный угол комнаты, и я, проследив его взгляд, увидел там его мундир, лежащий на полу. Уловив намек, я повернулся к Пинки и Рэрити:

— Пойдемте, фройляйн, — промолвил я. — нашему ефрейтору нужно побыть наедине с собой.

Убедившись, что пони, посмеиваясь, направились к двери, я наклонился, и шепнул Ланге:

— Вода внизу, на кухне.

Ефрейтор поглядел на меня глазами, полными благодарности, и так же шепотом проговорил:

— А туалет?

Ответа на этот вопрос у меня не было, поэтому я лишь пожал плечами, и весело подмигнув, направился к выходу.

Повторно спустившись вниз, уже в компании двух поняш, я слушал болтовню Пинки:

— Это была лучшая противотанковая вечеринка, которую я когда-либо устраивала! — тараторила она.

— Если я не ошибаюсь, — чопорно ответила Рэрити. — Ты никогда раньше не устраивала таких.

— Поэтому она и является лучшей! — ничуть не смутившись, ответила Пинки. — "Покрыты пылью лица, но прочь ушла печаль, проносятся машины, бронею грохоча!" — громко затянула она, и засмеялась.

Внизу мы уже застали всех в сборе — танкисты выходили из разных комнат, заспанные, но довольные. Ничто так не расслабляет, как хороший отдых и выпивка после тяжелых боев. Возвращаясь к своему прошлому, я подумал, что только алкоголь и спасал нас от неизбежных срывов. Поэтому такой веселый непринужденный отдых однозначно был на пользу моему уставшему отряду. Лица танкистов хоть и выглядели слегка бледными после обильного возлияния, но светились радостью и, главное, долгожданным спокойствием.

Лишь только ситуация начала прояснятся, как одна из дверей, соединяющих центральный зал библиотеки с другими, неизведанными нами комнатами, распахнулась, и оттуда вышла фиолетовая единорожка. В отличие от нас всех, Твайлайт Спаркл выглядела без последствий похмелья, лишь заспанной. Её рог светился мягким сиянием. Увидев наше собрание, она сказала:

— Доброе утро всем! Боюсь, что не знаю, как помочь в этой ситуации, возможно, вы сможете что-то сказать по такому поводу? Не думаю, что данный рецепт от продуктов распада алкоголя мне известен. — Твайлайт слегка повела своим рогом, и из-за двери выплыл Швальке, поддерживаемый магией единорожки. Находясь во сне, он бормотал:

— Ну как объяснить этим пони... рассол... рассол и огурчик.

Некоторые культурные традиции необъятной России все-таки проникли в наше общество, и снятие похмелья таким способом было одной из них.

Не опуская Швальке на пол и держа его силой своей магии, Твайлайт Спаркл заявила:

— Я не знаю такого рецепта. Пока вы спали, я посмотрела несколько книжек, однако ни в одной из них не сказано о лечении похмелья таким способом. — Твайлайт виновато улыбнулась.

Заулыбались и мы — столь наивной, хоть и несколько необычной была эта сцена. Поглядев наверх, я увидел, что Ланге, уже одевшись, смотрит на нас и на висящего в воздухе спящего Швальке, и улыбается. Пони тоже улыбались, и неожиданно для себя, улыбнулся и я.

Только сейчас я почувствовал, что меня по-настоящему отпускает напряжение. Я поймал себя на мысли, что все это время: когда мы сюда попали, когда познакомились с Флаттершай, и даже когда пили местный сидр вместе, — я был напряжен. И только сейчас, с похмелья, под общий смех и улыбки я, наконец, понял, что нам тут ничего не грозит. Вот, значит, каково ощущать это — когда вокруг мир. Когда никто не ворвется в дом, где гуляют друзья, когда не нужно держать в кобуре пистолет, и ежеминутно думать о том, сколько понадобится времени экипажам, чтобы занять места в боевых машинах.

Вот значит, что это — забытое мною чувство мирной жизни. Забытое так давно, что мой истощенный войной разум не захотел его принимать сразу. Однако щедрые и искренние улыбки наших новых подруг, веселый праздник, которые они организовали ради нас — все это рассеяло сомнения. Вокруг мир. И для нас, судя по всему, война уже окончена.

Словно в унисон со своими мыслями я услышал голос Шефера:

— Что дальше, командир?

Он был полностью одет, гладко выбрит, и его выправка была безукоризненной. Сцены "похмельного смятения", казалось, никак не смутили каменного командира боевой машины. Похоже, его ничто не могло смутить. На лице не было ни следа употребления алкоголя, он держался как всегда спокойно и сдержанно.

Я ответил ефрейтору:

— Отдыхать будем. После того, что мы пережили, нам всем сейчас нужен отдых…

Твайлайт переместила к дивану и отпустила висящего в воздухе Швальке. Грузный наводчик мешком шлепнулся на игрушечный диван, чуть не сломав его своим весом. От сотрясения он окончательно проснулся и осовело захлопал глазами:

— Что такое? Тревога? Герр гауптман?

— Спокойно, солдат. Война кончилась, — успокоил я его. — Отдыхай.

С шумом выдохнув воздух, Швальке опустил свою голову на диван, заставив его жалобно скрипнуть.

Эпплджек поправила свою видавшую виды шляпу и сказала:

— Не знаю, кому как, а мне пора идти работать — ферма не ждет! Бывайте, парни, было приятно провести время!

Сказав так, рыжая пони поскакала восвояси.

— Простите, но мне тоже нужно идти, — сказала Рэрити. — Я очень рада нашему знакомству. До встречи, Отто!

Я улыбнулся, и помахал рукой ей вслед.

Но в душе мне вдруг стало как-то неудобно — поняши после "ударного отдыха" разбегались по работам, вот и Рэйнбоу Дэш улетела разгонять облака, а мы оказались не у дел. Мы заслужили право на отдых после недель сплошных боев, но, все же, неизвестно, что о нас могут подумать. Впрочем, все равно. Несколько дней безделья и спокойствия — все, что нам нужно сейчас, а потом уже будем думать, что делать дальше.

— Я вчера написала письмо принцессе. Знаете что, пока она не приехала, вы могли бы прогуляться и осмотреть наш город! — предложила нам Твайлайт.

— Я могу провести экскурсию! — тут же весело воскликнула Пинки. Ну да, как же я мог забыть — эта розовая кумулятивная граната все еще здесь.

— Что же, мы не против, — улыбнулся я. Пинки, словно из ниоткуда, достала дудочку, и подула в неё несколько раз.

Солдаты заулыбались — до чего же энергичное создание!

— Разрешите обратиться, герр гауптман, — сказал Нойманн. — Я бы хотел остаться с фройляйн Спаркл — она говорила, что тут большое собрание редких книг, а вы же знаете мою страсть к литературе, командир.

— Оставайтесь, ефрейтор, если хозяйка не против.

— Нет-нет, что вы? — Твайлайт была несколько удивлена таким поворотом событий, однако продолжила, хоть и сквозь несколько натянутую улыбку, обращаясь к Нойманну:

— Я покажу вам все самые интересные книжки!

Ефрейтор улыбнулся и кивнул, и тут же подал голос Шефер:

— Я бы тоже хотел остаться, герр гауптман, и приобщится к волшебному миру литературы. Признаться, довольно давно не держал в руках приличного чтива. Все стрельба, да стрельба.

Несколько замешкавшись оттого, что на неё свалился уже не один, а целых два гостя-читателя, фройляйн Спаркл все же собралась с духом, и ответила:

— Разумеется, вы оба можете остаться! Если хотите, я даже могу сходить в "Сахарный Уголок", и принести вам поесть.

— О нет, спасибо, фройляйн — мы перекусим нашими галетами, — ответил фельдфебель.

Увидев, что вопрос улажен, Твайлайт повела Нойманна и Шефера вглубь дома. В этот момент за моей спиной раздалось восклицание:

— Я ГОТОВА!

Вздрогнув от неожиданности, я обернулся и увидел Пинки, подпрыгивающую прямо у меня перед носом. За её спиной стояли оставшиеся солдаты.

— Я думала, что вы забыли про экскурсию, поэтому я решила вам напомнить про экскурсию, потому что это очень важная экскурсия, которую буду проводить я! — выпалила Пинки Пай.

Оглядев отряд, я ответил розовой пони:

— Ведите нас, фройляйн Пинки, — нам не терпится увидеть ваш красивый город.

— Уиии!

Я мог поклясться, что после этих моих слов, энергии внутри розовой пони стало еще больше, хотя каждый раз мне казалось, что больше уже некуда.

Глава 5

— Это наш большой центральный фонтан, — рассказывала Пинки Пай, весело подпрыгивая на всех четырех ногах. — Наицентральнейший, центровой, я бы даже сказала, центрейший фонтан Понивилля! Пойдемте! — весело сказала она, и, напевая, поскакала дальше.

Вчера мы приехали в город уже поздним вечером, и не успели толком разглядеть что-либо. Теперь мы, в компании с нашим неутомимым гидом, наверстывали упущенное. Местные жители, которых мы встречали по пути, глядели на нас с любопытством и дружелюбием, не выказывая ни капли страха, а многие улыбались и приветствовали нас. Мне было весьма непривычно видеть подобное обращение, однако, это было намного лучше, чем привычная для нас враждебность населения.

Понивилль был совсем маленьким городком, и все здесь находилось рядом. Вот и сейчас, чуть отойдя от библиотеки, мы оказались на главной площади. В ее центре рассыпался хрустальными брызгами маленький симпатичный фонтан, вокруг него — ряд скамеек, занятых отдыхающими пони. Чуть далее — высокое круглое здание, Пинки сказала, что это городская ратуша.

Архитектура города пони заставляла вспомнить о наших, родных немецких городках и деревнях. Такие же домики со стенами из фахверка и соломенными крышами. Такие же ухоженные улицы. И — зелень. Много зелени. Тенистые скверы, клумбы, яркие палисадники у домов. В Понивилле не было помпезности европейских столиц. Но было другое — ощущение уюта, простого домашнего, душевного уюта.

Оглядываясь назад, я видел, что мои люди с любопытством разглядывают окрестности...

Я немного задержался у фонтана, засмотревшись на бесконечно переливающиеся водяные струи. В жаркий летний день даже находиться рядом с фонтаном было блаженством.

Двое жеребят запускали в фонтане игрушечный кораблик. Увлеченные своим делом, они лишь искоса поглядывали на нас, как и разморенные жарой взрослые пони, сидящие на скамейках вокруг. Видимо слух о том, что мы не представляем опасности уже успел разнестись по городку.

Я зачерпнул воды и слегка смочил лицо.

Заметив, что я отстал от группы, Ланге подошел ко мне. Он покосился на играющих малышей и, убедившись, что никто не услышит, нагнулся ко мне и тихо признался:

— Знаете, герр гауптман? А ведь со мной вчера чуть не случилась истерика.

Я внимательно поглядел на Ланге — сейчас он выглядел спокойно и уравновешенно, но вчерашний его срыв возле дома Флаттершай не вылетел из моей памяти — командир должен зорко следить за состоянием своих людей. Ланге тем временем продолжал:

— Не так легко принять, что, возможно, не вернешься домой. Но, представляете, Пинки Пай успокоила меня! Она сидела со мной еще долго, пока вы веселились внизу, и мы просто говорили. Знаете, герр гауптман, у здешних жителей много общего с людьми, как оказывается. Я просто рассказывал ей про свою жизнь, а она мне — про свою. И это происходило так просто, так бесхитростно, что я заметил, как меня отпускает напряжение. Выходит, что Пинки вчера спасла меня от депрессии.

— Как показывает практика, твоя депрессия — далеко не самая страшная вещь, от которой нам приходилось спасаться за последнее время. — Я улыбнулся и похлопал его по плечу. — Но я рад, что ты нашел общий язык с местной жительницей. Что скажешь о ней?

Ланге оживился:

— Очень веселая, но если разговор заходит на серьезные темы, может быть крайне проницательной, и даже вдумчивой.

— Спасибо за характеристику, ефрейтор.

Я заметил, что мы прилично отстали от группы. Все наши уже стояли у моста через речушку, собираясь переходить на другой берег. Швальке махал нам рукой, призывая не отставать.

— Думаете, нет ничего плохого в том, что мы пытаемся подружиться со здешними необычными созданиями? — спросил меня Ланге, пока мы догоняли остальных.

— Думаю, нет, — ответил я. — Более того, я считаю, эти необычные существа могут напомнить нам некоторые вещи, о которых мы давно забыли.

— Какие, например? — недоуменно спросил Ланге.

— Как быть людьми, — ответил ефрейтору я.

Поняв ход моей мысли, Ланге кивнул и улыбнулся. Тем временем мы нагнали остальную группу. Пинки Пай стояла рядом со зданием, напоминающим шатер. В его витринах были выставлены манекены пони в красивых нарядах.

— Это бутик «Карусель», — объяснила розовая пони. — Тут Рэрити и шьет свою замечательную одежду!

Вежливо постучав в дверь, Пинки застыла на пороге. Прошло около минуты, и я уж было подумал, что нам никто не откроет, а бутик пуст, как тут дверь распахнулась. На пороге стояла Рэрити — сейчас она была в очках, а на её шее висела измерительная лента. Увидев улыбающуюся во весь рот Пинки, и нас, маячивших за её спиной, Рэрити произнесла:

— Рада вас видеть! — обведя глазами солдат, она остановила взгляд на мне, и слегка склонила голову в знак приветствия. Я кивнул в ответ и уж собрался что-то сказать, когда Пинки Пай меня перебила в своей обычной, весьма бесцеремонной манере:

— Я показываю нашим новым друзьям город! — затараторила она. — Потому что они тут новенькие, и не знают города, а я знаю город отлично, поэтому я посчитала, что будет здорово показать его им!

Закончив свою очередную сумбурную реплику, Пинки уставилась на Рэрити. Та несколько смущенно улыбнулась (я бы тоже засмущался от такого количества слов в секунду, которое выпускает Пинки), и сказала:

— О, это... кхм... прекрасное начинание, подруга! Я бы с удовольствием поговорила с вами, но прости, сейчас я не могу уделить вам время. — Белая единорожка виновато опустила глаза. — У меня очень важный заказ, который нужно сшить в сжатые сроки.

Услышав, как розовая пони набирает в грудь воздух, чтобы выпалить очередное, трудно поддающееся анализу предложение, я понял, что нужно брать ситуацию в свои руки, и заговорил первым:

— О нет, фройляйн Рэрити, уважаемая Пинки Пай всего лишь показывала нам вам замечательный бутик, и мы никоим образом не собирались мешать вашей работе.

Пинки с шумом выпустила воздух из груди, а Рэрити, приободрившись, улыбнулась и сказала:

— Я так сразу и поняла. Удачной вам экскурсии!

---

За очередным поворотом нам открылась зеленая лужайка и опрятное красное здание с двускатной крышей. Над крышей лениво развевался флаг, на лужайке играли маленькие жеребята, а в дверях стояла вишневого цвета молодая пони, зорко наблюдая за малышами.

Наш приход вызвал немалый ажиотаж, и детишки, радостно загалдев, устремились к нам. Напрасно вишневая пони пыталась уговорить их расступиться — в считанные мгновения мы были окружены, и лишь Пинки Пай, выдвинувшаяся вперед, словно ледокол, позволила нам аккуратно пройти в центр лужайки.

Светлого цвета молодая поняша, с забавной кьютимаркой в виде ложки, и красиво уложенной гривой обратилась к нам, когда галдеж чуть стих:

— Так вы и есть те самые необычные существа, которые вчера прибыли в наш город? — Она оценивающе окинула нас взглядом. — М-да, я думала, вы выглядите интереснее. И, тем не менее, я считаю ваш вид достаточно необычным для того, чтобы показывать вас на обозрение всем... в Кантерлотском зоопарке к примеру.

Другая малышка, с забавной короной на голове, утвердительно кивнула, соглашаясь с этой репликой. Так. Радушный прием, как оказывается, нас ждет далеко не везде. Крайне странно было видеть такую явную невоспитанность и выслушивать хамство от столь юной особы, и я несколько растерялся. Не хамить же в ответ — ребенок все-таки. Пускай и жеребенок.

— Как тебе не стыдно, Сильвер Спун?! — возмутилась воспитательница. — Разве ты не слышала, из какого ужасного места пришли наши гости?

— Да! — тут же вмешалась маленькая желтая пони, с красным пушистым хвостом. — Разве тебе не рассказывали, на каких машинах они приехали? — Маленькая пони понизила голос до шепота. — Боевых машинах.

Мне показалось, что её акцент напоминает мне акцент Эпплджек.

В глазах задиры Сильвер Спун промелькнул страх, и она сказала куда более почтительно:

— Простите.

После этих слов они с подружкой скрылись в толпе.

— Простите Сильвер Спун, и Даймонд Тиару пожалуйста, — сказала вишневая пони. — Они хорошие девочки, правда. Но воспитание хромает, — Она направила строгий взор в толпу ребятишек, окруживших нас. — Меня зовут мисс Черили, я учительница в этой школе.

— Отто, — представился я в ответ. — Отто Кёниг.

Черили улыбнулась, и продолжила:

— Ваше появление произвело такое впечатление на детишек, что я просто не могла проводить сегодня урок — все разговоры были только о вас и ваших друзьях. Я слышала, что вы успели подружиться с кем-то из здешних пони?

— Да, они дружат с моей сестрой Эпплджек! — не давая мне ответить, тут же выпалила желтая поняшка.

— И с моей сестрой Рэрити! — добавила другая малышка.

К двум подружкам, оказавшимися сестрами наших первых знакомых в этом странном мире, немедленно присоединилась третья — маленькая темно-рыжая пегаска с лиловой гривой и маленькими крылышками:

— А еще вы дружите с Рэйнбоу Дэш! Это она нашла вас вчера в лесу, когда вы потерялись! Но вы очень испугались её и хотели убежать, но потом Флаттершай вас успокоила, и вы подружились! Правда, Рэйнбоу Дэш классная?

Я не смог сдержать улыбки, а некоторые из танкистов начали открыто смеяться. Что ж, как говорится, слухами земля полнится, пускай они и не слишком достоверны.

Я наконец-то смог ответить, обращаясь к темно-рыжей малышке:

— Да, Рэйнбоу Дэш, она, — я запнулся, подбирая слова, — очень энергичная и спортивная особа. И все было почти так, как ты рассказала, — улыбнувшись, я присел на корточки. — Как тебя зовут, малышка?

Лиловогривая пегаска, ничуть не смутившись, выпалила:

— Я Скуталу!

Тут же к ней присоединились две её подружки:

— Я Свити Бель!

— А я Эпплблум, — закончила приветствие сестра Эпплджек.

Все вместе подружки прокричали:

— Мы искатели кьютимарок!

Я недоуменно посмотрел на мисс Черили, и она ответила, чуть закатывая глаза:

— Не спрашивайте, это долгая история.

В прочем, я начал догадываться и сам. Вспомнив рассказ Флаттершай о кьютимарках, а так же то, что эти знаки появляются у пони в определенный момент, остальные выводы я сделал довольно быстро:

— У вас есть свой клуб! Вы ищете свои таланты!

Маленькие пони синхронно кивнули.

Все еще улыбаясь трем энергичным девочкам, я почувствовал укол в сердце с горьким осадком на душе. Веселые, беззаботные подружки вдруг заставили меня вспомнить о случае, который я хотел бы навсегда забыть…

---

Лето сорок первого подходило к концу. Наш батальон лавиной мчался по русским просторам, в составе танковой группы завершая окружение советских армий в районе Киева. Мы неожиданно ворвались в деревню близ железнодорожной станции. Даже не знаю, как она называлась. Наше появление стало для красных полной неожиданностью.

Стоящая у въезда противотанковая пушка разок выстрелила невпопад, после чего ее прислуга кинулась наутек. Моя «четверка» шутя смяла гусеницами пушку, а экипаж расстрелял из пулемета убегающих артиллеристов. Танки вихрем промчались по деревенским улицам, подавляя любые признаки слабого сопротивления.

Мой танк первым выскочил за околицу, и я заметил поезд, отъезжающий от станции. Паровоз отчаянно дымил, набирая ход.

— Эти коммуняки хотят удрать! Ян, фугасный! — приказал я.

Первый же выстрел оказался удачным. Паровоз окутало облако белого пара, он потерял скорость. Вторым выстрелом его сбило с рельсов, и он покатился под насыпь, увлекая за собой передние вагоны.

«Четверка» по широкой дуге огибала обездвиженный состав, а я с азартом всаживал один фугасный снаряд за другим в неподвижные вагоны. До тех пор, пока не разнес их все.

— Мы молодцы, ребята. В одиночку разгромили целый военный эшелон, — удовлетворенно заметил я. — Стойте, давайте глянем, не осталось ли там чего ценного.

Танк остановился возле дымящегося вагона. Мы вылезли наружу, держа наготове автоматы.

Заряжающий Ян Песков первым перешагнул порог.

— Твою мать… — только и смог сказать он, изменившись в лице.

Я поспешил узнать, что же так шокировало моего солдата. Позже я часто думал, что лучше бы нам было не останавливаться тогда и оставаться в неведении…

— Господи боже, — прошептал я.

Вместо солдат в вагоне были тела детей. Они лежали, словно куклы, разбросанные по полу. Сколько же их тут?

Взрослых совсем немного. Должно быть, в этом поезде ехал сиротский приют или что-то в этом роде. Вот почему покойный машинист так отчаянно спешил выйти из-под обстрела. Хотел спасти детей, вывезти их подальше, уберечь от опасности. Я ему этого не позволил…

Мертвая пожилая женщина обнимала своих малышей. Она хотела прикрыть их собственным телом от смертоносного града снарядов. Ее усилия были напрасны.

— Да что же это такое, господи ты боже мой, — растерянно лепетал за моей спиной Ян. — Детишки, невинные души…

— В других вагонах то же самое, — раздался голос мехвода. — Никого живых не нашел. Хорошо поработали, ничего не скажешь, — со злостью произнес он и сплюнул.

Я буквально спиной ощущал его ненавидящий взгляд. Что ж, именно я наводил пушку и именно я стрелял. Все эти детские жизни теперь на твоей совести, Отто… В горле стоял комок, такой плотный, что трудно было дышать. Я с трудом сглотнул слюну и, шатаясь, словно пьяный, пошел прочь, сопровождаемый взглядами своих бойцов. Да, можно сказать, что ты ошибся, можно сказать, что ты не знал, кто едет в этом проклятом поезде. Твою душу это уже никогда не очистит. Теперь ты детоубийца, Отто Кёниг.

Я в гневе швырнул автомат. Затем опустился на землю, прислоняясь спиной к борту танка, и расплакался. Разревелся навзрыд, как маленький, закрыв лицо руками, которыми жал на спуск. Мне казалось, что на ладонях помимо запаха железа и пороховых газов остался душный запах детской крови, запах, пропитавший разбитый вагон. Возле нас остановилась машина командира батальона, майора Штрауса. Майор высунулся из люка.

— Чего стоите, бездельники? Идем дальше!

Ян Песков молча показал в мою сторону. Комбат спрыгнул наземь и подошел ко мне.

— Чего разнылся? Живо в машину!

— Дети… Там дети… — всхлипывал я.

— Что «дети»? — раздраженно бросил майор.

Я указал трясущимся пальцем на дымящиеся остатки поезда.

— Я убил их всех, господин майор. Я убийца. Нет мне прощения.

Судорожный вздох. Майор нахмурился.

— Это война, солдат. Можно подумать, ты этого не понял, хотя воюешь с самого начала.

Я покачал головой.

— Это не война. Это убийство.

— Ты что, сомневаешься в приказах Рейха? — зашипел майор. — Забыл, что вам читали? «Помни о величии и победе Германии. У тебя нет ни сердца, ни нервов — на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского». Продолжай дальше!

— «Не останавливайся — старик перед тобой, женщина, девушка или мальчик. Этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навеки», — пробормотал я, вытирая слезы.

— Повтори!

— «Убивай всякого русского, не останавливайся — старик перед тобой, женщина, девушка или мальчик. Этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навеки», — послушно повторил я текст, слово в слово.

— Надеюсь, ты хорошо запомнил?

— Да, господин майор.

— Тогда подбирай свои сопли и садись в машину. Нечего переживать из-за этих личинок, у нас есть более важные дела.

Когда я занял свое сиденье в башне танка, Ян тихо спросил:

— Отто, что же нам делать теперь, а?

— Отставить разговоры! — рявкнул я. — Едем дальше!

Заряжающий только покачал головой.

С того дня прошло несколько военных лет. Я много чего повидал за это время и много чего делал в полном соответствии с гласными и негласными директивами. Но этот случай остался в моей памяти и еще не раз напоминал о себе в кошмарных снах.

---

Вот и сейчас, глядя на беззаботно резвящихся жеребят, я подумал о том, что те русские дети могли бы точно так же играть и наслаждаться жизнью. Если бы не я…

— Что с вами? Вы вдруг так побледнели? Вам что, плохо? — участливо спросила Эпплблум.

— Нет, я порядке, — я вздохнул, отгоняя от себя воспоминания. — Не волнуйтесь.

— Точно? Тогда не могли бы вы ответить нам на один вопрос?

Выражение мордочки Свити Бель стало серьезным, и она, сделав несколько шагов вперед, проговорила:

— Перейдем к главному.

Подружки синхронно кивнули, и голос подала Эпплблум:

— Скажите, сложно ли управлять вашей машиной?

— Да-да, сколько пони нужно, чтобы с ней справится?

— Вы же защитники! — Воскликнула Свити, — Рэрити рассказала мне, что в там, откуда вы пришли, вы героически защищали свой дом, и именно для этого нужны ваши чудесные машины!

Я был благодарен фройляйн Рэрити за то, что она, рассказывая сестре нашу историю, несколько переменила факты. В глазах малышей мы — защитники.

Я все еще чувствовал себя гадко.

Подружки-искательницы кьютимарок тараторили наперебой, толкая друг друга. Танкисты за моей спиной уже хохотали вовсю. Мне не осталось ничего другого, как сдаться под напором энергичных жеребят.

Мисс Черили попыталась обуздать пылких искательниц кьютимарок, но безуспешно — на её рациональное замечание, что гостям задавать столько вопросов неприлично, малышки не отреагировали, лишь Эпплблум отчеканила:

— Разве вы не понимаете, мисс Черили, что сейчас может решиться наша судьба! Благодаря нашим новым необычным друзьям, мы сможем наконец отыскать наши знаки отличия!

Я постепенно начал понимать, что от меня требуется, и сказал:

— Хорошо, девочки, я вам все подробно расскажу, но при условии, что вы будете вести себя прилично!

Вопросительно поглядев на учительницу, я увидел, как та легонько мне кивнула.

Мордашки подружек мгновенно засияли. Они подпрыгнули в воздух, стукнувшись передними копытцами.

— Ура! Искатели меток — самоходчики! — воскликнули они хором.

— Танкоходчики! — поправила подруг Эпплблум. — Самоходчики ходят сами, а танкоходчики — ездят на танке.

Тут уже, не сдерживаясь, засмеялся и я.

— Может, проведем что-то вроде открытого урока? — осторожно предложила Черили. — Расскажете о себе и о ваших машинах всем нашим ученикам. Если вам не трудно…

— Конечно, фрау, — согласился я, немного переведя дух. Я вновь могу смеяться…

---

Скуталу сидела на стволе орудия самоходки, держась задними ногами, и указывая копытцем вперед, громко произнесла:

— Вперед, защитники Эквестрии!

Свити Бель и Эпплблум, оккупировавшие крышу рубки машины, отдали честь, и начали издавать звуки, которые по их разумению должна была производить машина в процессе движения. Скуталу озвучивала орудие.

— Действительно, весьма необычные машины, — сказала мне Черили, разглядывая ходовую часть, — вот эти колеса, а вокруг них движется железная лента. Зачем это?

Мы все собрались около библиотеки, где были припаркованы самоходки, и в общих чертах рассказали школьникам об их свойствах и назначении.

Историю о том, как Отэм с экипажем случайно попал в тыл к русским (во время очередного спешного отступления отставшая машина заблудилась и свернула не туда), а потом вышел из окружения без единой царапины, попутно уничтожив несколько ничего не ожидавших советских танков, я вовремя прервал. В остальном же "урок на открытом воздухе" проходил вполне невинно — маленькие пони засыпали нас вопросами, а солдаты рассказывали им самые невинные из возможных фронтовых историй — о том, как эвакуировали подбитую машину, о пропавшем бензине, о веселых фронтовых товарищах. Все остальное рассказывать я настоятельно запретил.

Забраться внутрь машин я никому не позволил, но малышам посмелее разрешено было залезть на самоходки, и поиграть в танкистов — в этом деле явно лидировал экипаж искателей знаков отличия, который за непродолжительное время смог спасти Эквестрию от нашествия драконов, нападения мантикор, а также от предательской атаки «Тимбервульфов» из Вечнодикого Леса. Кто такие последние, я, честно говоря, не знал.

— Это гусеничный механизм, — объяснил я учительнице. — Он нужен, чтобы эффективней передвигать такую тяжелую машину по пересеченной местности.

— И это действительно работает? Ваши самоходки могут проехать где угодно?

— Скажу честно, далеко не везде. Все-таки это очень тяжелые машины. Но гусеницы помогают им пройти там, где обычный колесный транспорт проехать не сможет.

— Мистер Отто, мистер Отто, — закричала Свити Белль. — Смотрите, мы преодолеваем речку!

Я оглянулся на подружек, оккупировавших машину под номер два — Свити изображала шум воды, Скуталу все еще сидела на пушке, играя роль впередсмотрящего, тогда как Эпплблум крутила воображаемый штурвал.

— Отличная работа, танкисты, — подыграл им я. — не забудьте, что после преодоления водной преграды необходимо почистить все узлы машины, имевшие соприкосновение с водой!

— Есть! — хором воскликнули малышки, и принялись делать вид, что протирают огромную самоходку.

Все происходящее казалось прекрасным сном. Даже скорее не сном, а лекарственным бальзамом, который вылили на израненную, почти мертвую душу. Общаться с детьми, и их преподавателем, шутить, рассказывать забавные истории. Как было бы хорошо, если б эти машины были нужны только для потехи детворе.

Раньше я никогда не колебался — нам приказывали, мы выполняли, это наш солдатский долг. Но сейчас, глядя на веселящихся ребятишек и совсем не похожих на себя, улыбающихся танкистов, которые беззаботно играли с ними, в голову начала закрадываться мысль — неужели нам, людям, нельзя обойтись без войны, страданий и лишений?

Фюрер всегда твердил нам, что борьба и война — это естественное состояние нашего народа, и именно в нем, словно в горниле плавильной печи, выковываются сильные и гордые, как соколы, воины. Теперь я понимал, что фюрер заблуждался. Скорее, нет — не заблуждался, а намеренно лгал. Глядя на искренние детские улыбки и видя, что есть мир, где нет места ненависти и войне, а страшным катаклизмом считается заснувший на горе дракон, я понял, как мы все ошибались.

Безумно захотелось выпить, пускай и слабенького сидра. Залить приторно-сладким напитком душу, напиться вдребезги, до беспамятства, чтобы забыть это все — страшный, черный водоворот прошлого… и эти светлые, детские улыбки, смотреть на которые у меня не осталось сил. Я этого не достоин.

Мои размышления прервал голос Рэрити, доносящийся из-за моей спины:

— Ах, вот вы где, проказницы! Я шла забирать тебя из школы, Свити, но там мне сказали, что у вас открытый урок с нашими друзьями. Как я вижу, все идет продуктивно.

Рэрити стояла чуть поодаль от общей компании, и смотрела на Свити Белль, которая, восседая на командирской башенке самоходки, делала вид, что высматривает врагов.

— Да, сестренка! — крикнула Свити. — Смотри, я — командир танка! Я — танкоходчик!

— Искатели меток — танкоходчики! — закричали хором все трое.

Рэрити прыснула, прикрыв рот изящным копытцем. Заметив меня, она подошла поближе.

— Добрый день, Отто! Я как раз окончила свои дела в бутике, и решила забрать Свити домой, с уроков. А у вас тут такой аншлаг.

Я улыбнулся и почувствовал, что душевные переживания чуть-чуть отступили. Просто лицезреть это существо, созданное, кажется, лишь из грации и изящества — уже это одно лечит сердце, знаете ли.

— Здравствуйте, фройляйн Рэрити, — вежливо ответил ей я. — Как видите, малышам очень интересны наши машины и забавные истории.

— Надеюсь, вы рассказываете именно те истории, которые по настоящему являются забавными? — с легким опасением спросила белая единорожка.

— Разумеется. Я проинструктировал людей, чтобы ничего такого, что может травмировать детскую психику, не слетело с их уст. А за солдат я могу поручиться, как за себя!

Рэрити засмеялась, видимо сочтя эту фразу несколько пафосной, и произнесла:

— Да, я помню, Отто, что вы у нас душа компании и настоящий лидер.

Я слегка покраснел. Слышать слова похвалы от Рэрити, пусть даже в шутку, было приятно.

— Не стоит, прошу вас.

Рэрити неожиданно спросила:

— А позвольте поинтересоваться, Отто, откуда у вас такие хорошие манеры? Ведь, судя по вашим рассказам, вы пришли к нам из ужасного места, где постоянно идут битвы?

— Я был воспитан в интеллигентной семье и обучен правилам этикета. Битвы у нас идут вовсе не постоянно, как вы могли бы подумать. Мирного времени гораздо больше, хотя мы не умеем его ценить. Знаете, в моем родном городе было много театров, концертных залов, где играли классическую музыку. Известная на весь мир картинная галерея. Меня с детства приучили их посещать. Думаю, такой утонченной единорожке было бы в нем интересно.

После паузы я добавил:

— Мой город был большим культурным центром. Был. До войны…

— Как это интересно и захватывающе! — проворковала Рэрити. — Так необычно найти друга из другого мира, который был бы столь вежливым и галантным, как вы.

— Благодарю за теплые слова.

Рэрити повернулась в сторону "Ягдтигра", на рубке которого восседала её сестра, и крикнула:

— Свити Белль, слезай с чужого транспортного средства немедленно! Пора идти делать уроки!

— Еще пять минуток, ну пожалуйста! — раздался ответ.

Белая единорожка склонила голову, и, жеманно вздохнув, тихо произнесла:

— Иногда мне кажется, что этот ходячий клубок энергии сведет меня в могилу. Скажите, — неожиданно спросила она, — а что вы делаете сегодня вечером?

Я только пожал плечами. Это был мой второй вечер в Эквестрии, и я, естественно, не знал, как буду его проводить. Рэрити предложила:

— Давайте проведем немного времени вместе. Посидим в библиотеке, например. Понимаю, что вам не хочется далеко уходить от своих людей, но я вовсе и не настаиваю на приватной беседе, — единорожка хлопнула ресницами. — Просто мне на самом деле интересно с вами, и я хочу услышать еще ваших невероятных историй. Расскажете мне поподробнее о жизни вашего родного города…

Я поймал себя на том, что почему-то очень радуюсь этому неожиданному предложению. Покопавшись в себе и не дав ответа, почему, я просто согласился:

— Это было бы чудесно, фройляйн. Мы могли бы попросить у Эпплджек немного сидра, скажем так... для скрепления дружеской беседы.

— Не знаю, — Рэрити замялась. — Я обычно не пью так часто, однако, ситуация у нас не вполне обычная! Хорошо, я договорюсь с ней! — Пони топнула копытом, в знак согласия.

Какое-то время мы молча наблюдали за игрой малышей, которые совершенно бесстрашно карабкались по стальным тушам самоходок. Вскоре пришла и Эпплджек, чтобы забрать сестру с уроков, а Черили начала собирать остальных детей. Вежливо поздоровавшись с нашей светловолосой подругой и распрощавшись с учительницей и детьми, я хотел вернуться с солдатами в библиотеку, когда произошло событие, которое нарушило мои планы.

В небе раздалось хлопанье крыльев. Подняв голову, я увидел летящую повозку, в которую были запряжены два пегаса, одетые в подобие средневековых доспехов. Внутри повозки сидела большая белая пони. Даже не пони, а не побоюсь этого слова, целая лошадь. Когда этот удивительный кортеж приблизился, я увидел, что у белой лошади есть и крылья, и рог, а на ее голове красуется золотая корона. Получается, это и есть принцесса Селестия. Приехала выяснить обстановку, получив письмо от ученицы. Быстро, однако, у них тут ходит почта.

---

— Значит, Твайлайт не преувеличивала, — сказала принцесса Селестия, разглядывая машины и внимательно изучая каждую деталь.

Поняв, что прибывает столь высокопоставленный гость, я велел всем солдатам собраться перед библиотекой. Нет, разумеется, я не стал приказывать им строиться или отдавать честь. Здешняя правительница мне не командир, и присяги ей я не давал. Однако должное уважение выказать, разумеется, стоило. Наш отряд предстал перед принцессой в форме и с полной выправкой. Я приказал всем выглядеть подобающе — чтобы правительница могла видеть, что перед нею не просто компания шалопаев. Немецкий солдат умеет держать марку.

Селестия, неотступно сопровождаемая двумя стражниками, разглядывала то машины, то нас. Нужно отдать ей должное — я не мог понять, какое мнение у неё складывается о ситуации. Конечно, за неполные двое суток специалистом по психологии и мимике пони я стать не успел, однако эмоции наших подруг различал вполне нормально. С принцессой вышла осечка — я не мог понять, о чем она думает. Большая белая пони просто рассматривала нас, не выказывая ни капли эмоций.

Так же, стоит отдать должное и её охране. Несмотря на архаичное оружие и доспехи, мне бы, пожалуй, не хотелось схватиться с этими двумя. Их каменные выражения лиц, жесткий прямой взгляд — все это выдавало высокий уровень подготовки и долгую муштру. Селестию охраняли профессионалы. Не произвели на них впечатления ни странные двуногие твари, ни их чудные машины. Уважаю.

Закончив осмотр, принцесса подошла ко мне:

— Как я поняла со слов Твайлайт, главный здесь вы?

— Да, — коротко ответил я. Нечего пускаться в полемику и объяснения. Еще подумает, что я оправдываюсь. А оправдываться мне не в чем.

— И вы на самом деле дали обещание Рэйнбоу, что не тронете никого из жителей, если никто не тронет вас?

Ого. Подробное письмо написала Твайлайт. Или, как другой вариант — хорошие у принцессы информаторы. Даже не знаю, что больше настораживает.

— Да. Я поручился за себя и за своих людей. Более того, я сказал, что наш ответ в случае агрессии будет симметричным.

Под этими словами я подразумевал то, что если какой-то здешний пони лягнет одного из моих солдат, то я не стану сжигать весь город. Видимо, Селестия это поняла. Чуть помолчав, внимательно разглядывая стоящих за моей спиной людей, она сказала:

— Я действительно не знаю, смогу ли я вам помочь вернутся домой. То, что произошло, весьма необычно и для меня тоже. Однако, я рада, что вы не являетесь враждебными для нас.

Отчет, полученный принцессой, судя по всему, был очень подробным.

— Я могу поручиться за него, принцесса! — раздался голос из-за моей спины.

Обернувшись, я увидел, что Рэрити, видимо, не успевшая уйти домой с сестрой, бежит в нашу сторону. Слегка напуганная Свити Бель стояла в сторонке. Остановившись на почтительном расстоянии и церемонно поклонившись, белая единорожка заговорила:

— Они пришли из ужасного места, принцесса, но никому не причинили тут зла! Пожалуйста, не прогоняйте Отто!

В вопросе поведения политических переговоров, пусть и столь странного характера, у Рэрити явно опыта не было. Она проговорилась. Селестия, внимательно смотревшая на свою подданную все это время, промолвила:

— Не выгонять... Отто?

Рэрити залилась краской и поклонилась еще ниже. Застыв в поклоне, она тихо произнесла:

— Прошу, принцесса, не выгоняйте их. Они хорошие.

Я почувствовал, как во мне закипает злоба. Не нравилась мне эта сцена — когда моя подруга, столь утонченное создание, как фройляйн Рэрити, замирает в подобострастном поклоне, прося за нас, мужчин. Очень неприятно.

Я перевел взгляд на Селестию. Политика никогда не была моей сильной стороной, и я отношусь к ней весьма презрительно. Стоит мне лишь крикнуть, только дать приказ — и взревут четыре мотора, и эта напыщенная белая пони узнает, каково ставить мою подругу Рэрити в неудобное положение. Дай мне повод, Селестия. Умоляю.

То ли Селестия действительно была хорошим психологом, то ли просто так сложились обстоятельства, но, в очередной раз обведя взглядом самоходки, людей, и меня, она произнесла:

— Встаньте, Рэрити. Ваша просьба ни к чему. В любом случае, я не знаю, как отправить наших неожиданных гостей обратно. Все, в чем я хотела убедиться — так это то, что они не представляют угрозы здешним жителям.

Рэрити поднялась, и с улыбкой поглядела на меня. Мое же лицо оставалось каменным.

— Однако у меня все-таки есть вопрос к вам, — проговорила принцесса, глядя на меня. — Как вы планируете тут жить и что будете делать?

Сказать по правде, суть этого вопроса я понял не сразу, пришлось уточнить:

— Прошу прощения? — вопросительно ответил я.

— Ну как же, — сказала Селестия. — Жители Понивилля приняли и угостили вас. Предоставили вам кров и ночлег. А что будете делать вы?

Хм. Если отрешится от необычности ситуации, то вопрос в принципе логичный — мне он в голову как-то не пришел. Возможно по тому, что в течение последних шести лет своей жизни я питался исключительно за казенный счет, а жалованье получал, как действующий офицер вермахта? Возможно. Однако на вопрос нужно было ответить, и я сказал:

— Я и мои люди готовы помогать, в ответ за гостеприимство, пока не выяснится окончательно, сможем ли мы вернуться домой. Когда вы проясните этот вопрос, думаю, мы сможем снова вернуться к этому разговору.

Все это я говорил, смотря прямо в глаза Селестии — по-моему, я даже не моргал. В голове мелькала только одна мысль — "не показать слабость".

— Ну, вот и все! — сказала принцесса, и впервые за нашу встречу её уста тронула улыбка. — Поговорите с Твайлайт о том, как вы можете влиться в нашу жизнь. Думаю, она вам очень поможет. Я немедленно займусь изучением вопроса вашего феноменального возникновения тут.

Селестия повернулась, и сделала несколько шагов к своей повозке, которая стояла рядом с одной из самоходок, однако обернувшись, вдруг сказала мне:

— Простите. Капитан, не так ли? — Я кивнул. — Можно вас на секундочку?

Я подошел к принцессе и почувствовал, как напряглись телохранители. А Селестия тихо спросила меня:

— Скажите, вы прибыли одни?

Очень необычный вопрос, учитывая, что отчет от Твайлайт, который инициировал спешный прилет Принцессы сюда, был крайне подробным.

— Насколько мне известно, да, — ответил я, — однако я не знаю, могут ли возникать такие феномены где-либо еще, и от чего это зависит.

Селестия задумалась, а я решил задать встречный вопрос:

— Вас что-то беспокоит, принцесса?

Поглядев на меня, Селестия ответила:

— Я не знаю. Понимаете, капитан, я чувствую эту землю... чувствую, когда что-то не так.

С этими словами, принцесса решительно двинулась к повозке в сопровождении телохранителей. Как только они впряглись в упряжь, карета тот час взлетела и направилась в том же направлении, откуда и прибыла, оставив меня в задумчивости. Я не мог понять смысла странных слов принцессы, однако мне казалось, что она по-настоящему чем-то обеспокоена, и это "что-то" не связанно с нами. Что бы это могло быть?

Из задумчивости меня вывел как всегда прагматичный и расчетливый Шефер:

— Как прошло, герр гауптман? — спросил он меня.

Обернувшись, я увидел, что все солдаты смотрят на меня. Я ответил:

— Теперь у нас есть еще и работа!

Глава 6

Солнце припекало. Я снял фуражку и, протерев платком взмокший лоб, вновь поднял голову вверх — туда, где под самой крышей ратуши, закрепившись с помощью импровизированной лебедки, висел Ланге. В руках ефрейтора был молоток, а висящая рядом с ним и мерно взмахивающая крыльями Флаттершай держала банку с гвоздями. Закончив прибивать очередную доску, Ланге обернулся и заметил меня.

— Все хорошо, герр гауптман, — крикнул он. — Еще пара часов, и крыша будет как новенькая!

Как ни странно, проблем с акклиматизацией солдат и поручению им полезной работы, по настоятельной рекомендации принцессы Селестии, не возникло. Я думал, что моим людям будет тяжело адаптироваться в этом необычном месте, однако, то ли солдатская смекалка сработала, то ли другие, неизвестные мне факторы, но подчиненные сразу нашли себе дела и с радостью начали помогать поняшам.

Еще тем вечером, после разговора с Селестией, мои люди и пони вновь собрались в библиотеке. После некоторых размышлений, я согласился с тем, что валяться, словно собака на сене, нам не стоит. Как известно, труд сделал из обезьяны человека, а безделье проделывает обратный процесс. Отдохнули и хватит. Пора попробовать себя в мирной жизни.

Расположившись в холле библиотеки, мы с поняшами пытались решить, кто из нас и в какой отрасли может быть максимально полезен.

Эпплджек вспомнила, что крыша ратуши давно требует ремонта — ее серьезно потрепал смерч, пронесшийся недавно по вине не справившегося с ним «погодного пегаса» — не запомнил его имени, что-то вроде Дикси. Немедленно откликнулся Ланге, чей отец был плотником, и с ним еще несколько человек.

Твайлайт рассказала, что на местной электростанции давно жаловались на износившиеся детали трансформаторов. Помочь с наладкой вызвались сразу два мехвода, а Шефер, до войны работавший токарем на заводе, неожиданно для всех сказал, что готов сделать новые детали, если ему предоставят токарный станок и образцы. Его заверили, что и то, и другое будет в его распоряжении.

— Приложу все усилия, — ответствовал фельдфебель.

«Какое, оказывается, необычное развитие технологии в этом мире! — подумал я. — Электростанции соседствуют с древними доспехами и копьями».

— Я хорошо готовлю, — выпалил Швальке, и тут же опустил взгляд. — То есть, простите. Вроде бы как неплохо готовлю.

Я улыбнулся, и солдаты заулыбались тоже.

— Да чего ты прибедняешься? — сказал ему Нойманн. — Забыл, как в сорок втором зайца нам изобразил? Неделю вспоминали!

Из угла комнаты донесся жалобный голос:

— Энджел?

Я повернул голову туда и увидел Флаттершай, которая сидела поодаль от всех и, видимо, была очень впечатлена легкомысленными словами Нойманна.

— Нет, нет, — начал оправдываться тот, поняв, какую глупость он сказал. — Это вовсе не имеет отношения к вашему питомцу, ну или к друзьям вашего питомца. Просто, видите ли, — Ефрейтор запнулся, но быстро продолжил. — В нашем мире зайцы — это настоящие кровожадные чудовища. Однако их мясо очень хорошо на вкус.

Выпалив эту чушь, он с мольбой посмотрел на меня. Ну что еще оставалось делать? Повернувшись к Флаттершай, я сказал:

— Да. Настоящие монстры. Они даже Швальке свалить могут — говорю вам.

Мне очень хотелось рассмеяться, однако, я понимал, что судьбы всех зверей в мире очень беспокоят желтую пегаску. Чуть оттаяв, она сказала:

— Да? Ну что ж, это все объясняет.

Оглянувшись, я увидел, что Рэрити сидит, пытаясь сдержать смех — она точно поняла суть нашего маленького обмана.

— Он может помочь в сахарном уголке! — воскликнула Пинки, расположившись на мягкой подушке, лежавшей на полу в библиотеке. Вскочив со своего, места, она запрыгала вокруг улыбающегося Швальке, и затараторила:

— Мы могли бы испечь много кексиков вместе! А еще много тортов, а потом мы бы вместе могли отправиться в ваш мир, найти там кровожадного зайца, поймать и приготовить его тоже!

Боже, чему мы учим бедных поняш?

Решив уйти от скользкой "заячьей" темы, я приказал:

— Решено! Швальке отправляется в "Сахарный Уголок", помогать Пинки и господам Кейкам!

Таким образом, были распределены обязанности для всех членов экипажей самоходок — как бы ни было странно, дело нашлось каждому, и я был несказанно этому рад. Мы с Твайлайт взяли на себя обязанности контроля и составления графиков работы, и теперь, мотаясь целый день по городу, контролировали выполнение дел.

На случай, если мне вдруг понадобятся все бойцы (мало ли, что может случиться), я держал при себе сигнальную ракетницу с красной ракетой. Ее сигнал будет виден из любой точки города, и как только его заметят, все танкисты должны будут собраться у своих машин.

Правда, я не ожидал ничего сверхординарного. Скорее, привычка к порядку.

Как здорово, когда дело спорится! Все были при деле — Ланге чинил крышу ратуши, Шефер работал на электростанции. Другие солдаты помогали с амбаром Эпплджек, а Шрёдер неожиданно вызвался помочь Флаттершай с животными. Я и не знал, что среди нас есть ценитель фауны. Как, оказывается, много нового может узнать командир о своих подчиненных в столь нестандартной ситуации.

Оценив вместе с фройляйн Спаркл работу по восстановлению крыши, мы отправились в «Сахарный Уголок» — посмотреть, как идут дела у Швальке и Пинки. Благо, заведение Кейков находилось совсем рядом — перейти площадь, да свернуть за угол, и вот оно — самое вкусное кафе Понивилля!

Зайдя внутрь и вежливо поздоровавшись с посетителями, мы, не задерживаясь, проследовали в сторону кухни.

Толкнув дверь, ведущую в кухню «Сахарного Уголка», и сделав шаг за порог, я лицезрел удивительную картину: Швальке, одетый в огромного, под стать самому унтер-офицеру, размера фартук с забавным сердечком на кармашке, усердно месил мускулистыми руками тесто в большой кадке.

Мой взгляд скользнул дальше — через стеллажи с мукой, сахаром, и прочими принадлежностями для приготовления сладких и очень сладких продуктов, через центральную стойку для раздачи заказов — к углу. Там в невообразимом беспорядке Пинки Пай вытаскивала какие-то прямоугольные коробки из верхней антресоли.

Встав задними копытами на подоконник располагающегося рядом окна, передним же розовая пони вначале открыла дверцу антресоли, а теперь пыталась достать какие-то интересующие её ингредиенты. В общем, весь процесс доставания сводился к тому, что Пинки просто скидывала коробки на пол, после чего, не меняя дислокации, разглядывала их. Если коробки были не теми, что нужно, вниз летели новые, и процедура повторялась.

Я решил подшутить над подчиненным, и, поняв, что он меня не заметил, громко крикнул, одновременно закладывая руки за спину:

— Ахтунг!

Швальке вытянулся по стойке смирно, успев, тем не менее, поставить кадку с тестом на стол. В фартуке с сердечком он выглядел очень забавно. Самым невероятным было то, что по стойке "смирно" встала так же и Пинки, не слезая с подоконника. Она балансировала на двух задних ногах, вполне аутентично отдавая честь. Взгляд был направлен вперед. Не выдержав, я рассмеялся. Швальке тоже захохотал, поняв, что я пошутил, а вслед за нами, громче всех, рассмеялась розовая пони.

Сделав еще несколько шагов вглубь кухни и пропустив недоумевающую Твайлайт, я поинтересовался:

— Как идут дела?

Взявшийся вновь за тесто, Швальке ответил:

— Хорошо, герр гауптман, фройляйн Пинки Пай учит меня своему "секретно-особому" методу приготовления кексов, и я, кажется, делаю успехи, да?

Последний вопрос унтер-офицер адресовал Пинки, и та ответила:

— О да, большой человек хорошо учится! А я хорошо его учу. — Рассмеявшись, Пинки Пай спрыгнула с подоконника, и, вернувшись в более привычное для пони положение, опираясь на все четыре копыта, подошла к нам. Поглядев на меня и Твайлайт, Пинки проговорила:

— Хотите кексик?

Мы с Твайлайт переглянулись и синхронно кивнули. Да, утомительная это работа — следить за тем, как кто-то работает. Кексик был бы весьма кстати.

Согласно кивнув, розовая пони залезла в какую-то совершенно не заметную с первого взгляда кладовую, располагавшуюся рядом с тем местом, где Швальке месил тесто, и достала свежую партию кексов на противне. Поддерживая противень передними копытами, и передвигаясь на задних, словно человек, Пинки подошла, и протянула нам противень:

— Экспериментальная партия бесплатно! Ведь это кексы, которые делаю я и большой парень! Это наши совместные, общие кексы, которые символизируют нашу большую дружбу.

Я посмотрел на Швальке, а он лишь пожал плечами, словно говоря — "а что я могу сделать, она всегда такая!"

Убедившись в том, что в сахарном уголке все в порядке, и на ходу пережевывая кексы (действительно очень вкусные), мы отправились дальше. Нужно было проверить, как идут дела на электростанции, а так же у рабочей бригады по ремонту амбара семьи Эпплджек.

Однако не могу не скрыть от читателя, что по ходу всех этих проверок и ревизий по городу, которые мы совершали с Твайлайт, мои мысли витали совсем в другом месте.

Даже застав Швальке в забавной ситуации, даже радуясь успехам Ланге или просто вытирая пот со лба, я думал совсем о другом. О вчерашнем вечере и о том, что произошло после отлета принцессы Селестии.

Распределив обязанности на следующий день и с огромным удовольствием заметив, что никто из солдат не останется без дела, я встретил заговорщицкий взгляд Рэрити. Отправив подчиненных отдыхать, я остался в гостиной. Поняши разбрелись по домам, и только Рэрити осталась допоздна, разного рода предлогами продлевая свое присутствие. В итоге даже хозяйка дома Твайлайт, пожелав нам доброй ночи, пошла отдыхать, и мы с белой единорожкой остались наедине. Когда все в доме затихли, Рэрити выкатила в гостиную деревянный бочонок.

Памятуя о нашем дневном разговоре, который состоялся как раз перед прилетом принцессы, я понял, что в бочке — тот самый, договоренный с Эпплджек сидр. Подкатив бочонок к месту, где я сидел, Рэрити произнесла:

— Как и обещала. Давайте я схожу за кружками.

— Нет, позвольте мне, — ответил я, и, поднявшись с мягкой подушки, лежащей на полу, пошел на кухню. Взяв из стенного шкафа две кружки, я вернулся в зал, где Рэрити, используя свою магию, откупоривала бочонок.

Я уселся на свое место, а белая единорожка подтянула другую подушку и расположилась на ней. Налив себе по кружке сидра, мы чокнулись, и Рэрити произнесла:

— За вашу адаптацию в нашем городе!

---

— Вот это и есть вся история моей жизни, — сказала Рэрити, допивая сидр со дна кружки.

Мы сидели уже несколько часов, однако в сон не клонило. Как галантный собеседник, я вначале расспросил белую единорожку о её жизни, и, к моему большому удивлению, она рассказала мне все. Про то, как она открыла свой особый талант, когда рог привел её к скале, полной драгоценных камней внутри. Как захотела шить одежду, и как потом, через годы, познакомилась со своими друзьями при столь невероятных обстоятельствах. Рэрити рассказывала мне о том, как они жили вместе после этого, помогая друг другу во всем, порою ссорясь, однако всегда находя выходы из любых конфликтов. Когда Рэрити закончила, комната окончательно погрузилась во мрак, а за окном были отчетливо видны звезды, прекрасные звезды этого мира.

Несколько минут мы сидели в молчании. Я размял затекшие члены и уставился в то самое окно. Молчание нарушила белая единорожка:

— Мне кажется, что вас что-то гложет, герр гауптман — словно какой-то камень лежит на вашем сердце. Простите, если я навязчива, но не хотели бы вы облегчить душу? Я пойму вас, что бы вы ни рассказали.

Я отвлекся от созерцания звезд за окном. Во мраке комнаты Рэрити выглядела как фигура, скрытая тенями. Скудное освещение добавило мне решимости.

— Зовите меня Отто, — сказал я. — По званию меня называют лишь подчиненные, а вы мне не подчиняетесь. Хорошо, я расскажу вам свою историю.

Тьма скрывала черты, а сидр добавлял мне храбрости. То, что я хотел рассказать фройляйн Рэрити, было правдой, в самом жестком своем проявлении.

— Иногда мне кажется, — продолжил я, пересев поудобнее. — Что есть такие люди, которые созданы исключительно для того, чтобы рушить. Взрывать, расстреливать, уничтожать то, что они считают неверным, и идти дальше. Порой мне кажется, что я уже не могу ничего дать — никому и никогда. И нет места добру в моем сердце.

Опустив лицо в ладони, и переведя дыхание, я заговорил вновь, только теперь совсем тихо:

— Вы не представляете, сколько боли я испытывал, когда увидел этих школьников, этих детей, который резвились и играли, залезая на наши самоходки. Как больно мне было смотреть на их честные, искренние улыбки, слышать их чистый смех и одновременно чувствовать тяжелый груз прошлого на своих плечах. Я словно очнулся от долгого сна.

Рэрити, слушавшая до этого, не перебивая, подала голос:

— Вам больно просыпаться, Отто?

— Да. Очень. Но это хорошая боль. Правильная. Но я не могу даже надеяться, что этой болью искуплю хотя бы десятую часть того, что натворил.

Я наклонился к бочонку и налил себе еще кружку сидра.

Так много еще нужно было рассказать. Плотину прорвало. Замок, засов, на которые я закрыл самые темные уголки сознания, взломан, и мне оставалось лишь говорить с этим необычным существом, которое я знал лишь второй день. А она внимательно меня слушала.

Я залпом осушил кружку и почувствовал, как сидр проникает в желудок. Приторная сладость и избыток газа ударили в нос, но мне было плевать. Главное, чтобы напиток забирал.

Рэрити пошевелилась, еле заметная на своей подушке. Нет, я ничего не стану от нее утаивать. Пусть лучше она будет ненавидеть меня всей душой после того, что я расскажу. Но скрывать правду я не стану… Я вздохнул.

— Встреча с вашими детьми заставила меня вспомнить об ужасном происшествии, в котором я был виноват. Только я один…

Не упуская ни единой детали, я рассказал о случае с поездом на неизвестном русском полустанке, в душе немного радуясь тому, что в комнате царит темнота — я не мог видеть реакции Рэрити, а она — выражения моего лица.

За время моего рассказа Рэрити не издала ни звука.

— С тех пор я и мои люди сделали многое. Мы выгоняли жителей из собственных домов на холод и отбирали у них теплые вещи, чтобы согреться самим. Убивали. Сжигали деревни при отступлении, порой вместе с людьми, не успевшими спастись. Давили гусеницами — нас учили, что враги не были людьми. В общем, мы делали все, что от нас требовал Рейх, и чему нас учила пропаганда. Но этот, первый случай так никогда и не вышел из моей памяти.

Одинокая слеза скатилась по моей щеке. Как хорошо, что фройляйн Рэрити не видит этого…

— Теперь вы считаете меня и моих людей настоящими чудовищами. И ненавидите нас. Что ж, это справедливо. Мы это заслужили.

— Но… тот случай… это же была ошибка, верно? Вы не знали, так? — дрожащим голосом спросила Рэрити.

Я покачал головой.

— Это не оправдание. Тем более, больше мы не ошибались. Прощения мне не может быть в принципе. Я знаю.

Рэрити рывком вскочила с подушки. Кружка с сидром опрокинулась на пол, ее содержимое разлилось. Подбежав ко мне, она обняла меня передними копытцами, и уткнулась мордочкой мне в плечо. Я почувствовал горячие слезы, пропитывающие мою рубашку. Она долго молчала, и я подумал, что она так ничего и не скажет, однако, слегка успокоив дыхание, белая единорожка тихонько прошептала, заикаясь и всхлипывая:

— Бедный, бедный гауптман, какая невероятная судьба, какое стечение событий…

Признаться, это было совсем не то, что я от нее ожидал. Мое лицо оставалось сухим — и я начал молить Бога о слезах: «Господи! Слышишь меня, или нет? Я никогда ничего у тебя не просил, а теперь вот прошу — в этом невероятном мире, в объятиях этого сказочного существа — просто дай мне заплакать. Дай мне смыть слезами все то, что болит». Но Всевышний, как всегда, молчал, и слезы не приходили. Черствое сердце разучилось плакать, и я просто сжимал рыдающую Рэрити, которая шептала мне на ухо:

— Ничего, Отто, ничего. Теперь ничего не бойтесь. Все позади, и я вас вылечу. Я вылечу вашу раненную душу, можете мне поверить, — всхлипывая, говорила она.

Никогда и ни с кем я не ощущал такой духовной близости, как с Рэрити в ту ночь. Когда белая единорожка выплакала все слезы, она просто легла рядом, аккуратно прикоснувшись ко мне краешком копытца. Еще долго, лежа на подушках, лежащих посреди ночной гостиной, мы смотрели друг другу в глаза.

---

Проснувшись утром бодрым и неожиданно отдохнувшим, я обнаружил, что Рэрити рядом со мной уже нет. Убежала ли она, испугавшись моей истории, и теперь не хотела больше разговаривать? Или просто встала рано, и, решив не будить меня, отправилась по своим делам? Я терялся в догадках.

Как ни странно, но симптомов похмелья не было, лишь в голове слегка шумело. Возможно, я привыкаю к сидру? Что ж, в таком случае, я ничего не имею против. Этот напиток и общество Рэрити помогают мне ненадолго убежать от моих кошмаров.

Потянувшись, я встал с подушки. Солнце вовсю светило в окно, и я определил, что на дворе было позднее утро. Видимо, мои подчиненные уже разошлись по распределенным вчера работам. Лишь я заспался после долгой ночной беседы. Окончательно поднявшись, я уж было собрался идти умываться, как тут одна из внутренних дверей библиотеки распахнулась, и моему взору предстала Твайлайт — она явно проснулась раньше меня: грива единорожки была аккуратно причесанной, а на мордочке не было ни следа сна. Увидев меня, она заговорила:

— Доброе утро, Отто! Готовы к инспектированию подопечных и оптимизации труда? — задорно спросила она.

— Да, — ответил я, потирая ладони, и разминая затекшую шею, — вот только приведу себя в порядок.

— Разумеется, — ответила фройляйн Спаркл, и поскакала к выходу из библиотеки, — я подожду вас на крыльце, ведь сегодня такое чудесное утро!

Проводив взглядом Твайлайт, я направился в уборную. Предстояло привести себя в порядок, ведь какие бы переживания не приходилось перенести ночью, однако перед подчиненными командир должен предстать лишь в одном виде — идеальном.

---

Мы с Твайлайт удивленно смотрели на амбар Эпплджек, точнее, на то, как он переменился. Было два часа пополудни, но ремонтная бригада проделала замечательную работу — на солнце блестела новая крыша, стены начали покрываться краской, в окнах стояли новые стекла.

Солдаты носили доски и материалы, стучали молотки — в общем, работа кипела. Эпплджек не отставала. Я заметил рыжую пони, тянущую повозку, груженную тяжелыми на вид банками. Подкатив повозку к преобразовывающемуся амбару и распрягшись, Эпплджек крикнула крупному красному жеребцу:

— Я морилку привезла! Надоть крышу покрыть, пока пегасы дождь не организуют. Чтоб она успела высохнуть. Тогда она прослужит намного дольше, чем прошлая.

— Агась, — ответил ей красный жеребец и начал вытаскивать из повозки банки, источавшие специфичный химический запах, который я чувствовал даже отсюда.

Подойдя к Эпплджек, я поинтересовался:

— Как идет работа?

Увидев меня с Твайлайт, рыжая пони заулыбалась и ответила:

— О, просто отлично! С такими работниками мы закончим с амбаром до вечера. Спасибо вам, Отто!

— Рад помочь, — ответил ей я. Приятно, оказывается, быть полезным.

— Нужна какая-то помощь? — Поинтересовалась Твайлайт.

Рыжая пони подумала секунду, и ответила:

— Думаю, нет. У нас достаточно рабочих рук, и все при деле. Верно, ребята? — последнюю часть фразы Эпплджек сказала громче, обращаясь к работающим людям.

Дружные возгласы одобрения были ей ответом, и я понял, что у этой бригады действительно все хорошо. Убедившись в том, что все идет как должно, я обратился к Твайлайт:

— Пойдемте посмотрим, как идут дела у сержанта Шрёдера и Флаттершай с их зверушками?

— Я как раз хотела предложить тоже самое! — ответила мне Твайлайт, и, пожелав строителям успехов, мы отправились прочь от фермы. На опушку Вечнодикого леса, туда, где находилось жилище желтой пегаски.

Шли мы неспешно, и, видимо, воспользовавшись ситуацией, Твайлайт обратилась ко мне:

— Простите, Отто, возможно я лезу не в свое дело. Но как я поняла, вы сблизились с моей подругой Рэрити?

Отрицать очевидное не имело смысла.

— Так и есть, — ответил я, — а что не так?

Слегка смутившись, Твайлайт ответила мне:

— Нет, ничего плохого в этом нет. Прошу прощения, конечно, но скажите — у вас романтические чувства, или вы просто дружны? Поймите меня правильно, я знаю вас всего лишь пару дней, и меня волнует судьба моей подруги.

Мотивы фройляйн Спаркл мне были вполне понятны, и я разделял её тревогу:

— Скажу вам откровенно. Рэрити очень помогла мне облегчить душу, просто предоставив свое общество, за что я ей очень благодарен. Я действительно ощущаю к ней что-то теплое. Что-то, что я не могу описать своим сухим языком.

Мы свернули с мощеной дороги, идущей по окраине Понивилля на узкую тропинку, которая петляла к опушке леса — вдалеке замаячил силуэт известного мне дома Флаттершай.

— Однако я могу поклясться вам, фройляйн Спаркл, — продолжал я. — Что никогда не причиню зла Рэрити и не сделаю ничего против её воли. Если вдруг я наскучу ей, или она просто не захочет больше общаться, то я пойму и приму это, и оставлю фройляйн Рэрити в покое.

— Не думаю, что такое произойдет, — сказала мне внимательно слушавшая меня Твайлайт. — Последние два дня Рэрити только и говорит, что о вас.

— Неужели? — удивился я. Внутри разлилось тепло. Рэрити говорит обо мне со своими подругами. Она меня вспоминает, даже когда меня нет рядом. Совсем как я.

— Только я вам ничего не говорила, — с улыбкой сказала Твайлайт.

— Само собой, — ответил я и подмигнул фиолетовой единорожке.

Любопытно, как оказывается близка психология людей и пони. Конечно, я не был полностью уверен в этом утверждении, однако опыт последних дней подсказывал именно это. Несмотря на такую внешнюю разницу, я испытывал больше понимания и солидарности, скажем, с Эпплджек, чем с напыщенным инспектором, прибывшим в нашу часть из Берлина с проверкой и пытавшимся учить меня воевать.

Мы шли по тропинке, весело болтая о том и сем. Твайлайт рассказывала мне о том, как переменилась её жизнь, с тех пор как она переехала в Понивилль и встретила своих друзей. Рассказывала про то, что принцесса Селестия, на самом деле, вовсе не такая строгая и серьезная, как мне показалось при нашем знакомстве. Просто она тогда была очень встревожена.

Цокая копытцами по гладкой тропинке, Твайлайт беззаботно щебетала:

— Я, конечно, тоже не ангел и совершала ошибки. Вот послушайте историю про мою детскую куклу "мистера всезнайку".

Я был весь во внимании, готовый слушать еще одну историю из, казалось, бесконечного запаса фиолетовой единорожки. Но тут в лесу, со стороны домика Флаттершай раздался взрыв. Я увидел, как одно из деревьев осело, и в воздух взлетели комья земли и пыль. Вслед за взрывом раздался треск, который я ни с чем и никогда не спутаю — треск пулеметной очереди.

Схватив удивленную Твайлайт, я рывком повалил ее на землю, и сам упал вслед за ней. Найдя маленькую ложбинку рядом с тропой, по которой мы шли, я затолкал напуганную пони туда, а сам лег рядом.

— Что это? Что за грохот? — испуганно заговорила Твайлайт.

— Пулемет, — ответил я.

Глаза фиолетовой единорожки округлились, и она воскликнула:

— Что? Ваш друг стреляет в кого-то? Нужно срочно идти туда и все выяснить! Возможно, он защищает Флаттершай!

С этими словами, Твайлайт попыталась вылезти из канавы, но я затолкал её обратно со словами:

— Нет, это не наши. Все наше оружие в машинах, там выставлен караул. Это кто-то еще.

Словно в ответ на мои слова, на лужок, который отделял границу Вечнодикого леса от Понивилля, выкатился немецкий бронеавтомобиль. Покрутив башенкой туда-сюда, он начал аккуратно приближаться к городу. Вслед за ним из леса выкатились еще две машины. Наблюдая за этой странной картиной, я понял скрытый смысл слов принцессы Селестии — как оказалось, мы действительно попали сюда не одни.

— Что за чушь? — прошептал я, наблюдая за машинами. Подавив желание сразу же подняться и попробовать поговорить с соотечественниками, я лежал, наблюдая за ситуацией, прижимая одной рукой к земле вырывающуюся Твайлайт.

Настораживала меня пулеметная очередь. Мало ли кто сидит в этих машинах.

«Не торопись! — Так учили меня в офицерском корпусе, — разберись в ситуации, перед тем, как принимать решение». И я хотел разобраться.

— Если мы вскочим и побежим сейчас, то из машин нас могут заметить, и мало ли что будет! Если погибнем, то не сможем уже никому помочь! — сказал я Твайлайт.

Единорожка перестала вырываться, и, чуть подумав, сказала:

— Я могу телепортироваться прямо к дому Флаттершай. Тут не очень далеко.

Я начал обдумывать эту мысль, параллельно пытаясь понять значение слова "телепортация", как вдруг необходимость в перемещении отпала. Зорко обозревая луг и опушку, я увидел, что под тенью деревьев, в направлении от домика Флаттершай ползет человек, прилагающий все усилия, чтобы остаться незамеченным. Однако это было трудновато, учитывая тот факт, что рядом с собой он тащил что-то желтое, с подрагивающими конечностями. Шрёдер. И Флаттершай.

— Смотрите, — обратился я к Твайлайт, аккуратно показывая рукой. — Вон они!

Я уж было хотел поползти к подчиненному, как тут Твайлайт, не дожидаясь дальнейшей координации действий со мной, продемонстрировала искусство телепортации — просто мигнув в воздухе, сопровождаемая мягкой фиолетовой вспышкой, она тут же оказалась рядом с ползущим сержантом.

Я испугался, не заметят ли вспышку из броневиков, но переведя взгляд на них, слегка успокоился — судя по всему, внимание экипажей было обращено на город — головная машина остановилась, не доезжая нескольких метров до улицы, по которой минуту назад шли мы с Твайлайт. Оставшиеся две машины остановились чуть поодаль. Башня головного броневика вращалась, словно ища цель.

Кто бы там ни был, однако палить в неизвестной ситуации — явно не лучшее решение. С другой стороны, головорезов хватало всегда. Я вспомнил о войсках СС и айнзатцкомандах. Черт возьми, ну почему все так шатко и непонятно?

В любом случае нужно объявлять тревогу — так решил я. Поднимать людей, заводить самоходки и дать понять экипажам бронемашин, что тут есть представители вермахта. А на случай, если те начнут палить, было бы неплохо подогнать самоходки — и пусть только дернутся!

Я выгнал из головы дурные мысли — офицер вермахта не станет стрелять по своим. Это против всяких правил. Однако подать сигнал своим людям, я, разумеется, был обязан. Чем быстрее они займут места в боевых машинах и приготовятся к такой не столь теплой встрече, тем лучше.

Знак дать я мог лишь одним способом — ракетницей, которая заняла место в кобуре вместо ненужного здесь «парабеллума».

Быстро зарядив ракету и закрыв затвор, я направил ствол вверх. Я знал, что после подачи сигнала меня сразу заметят из броневиков. Я прикинул, что если начнут стрелять, то я поползу к лесу — но не туда, где находились Твайлайт и Флаттершай со Шрёдером, а в другую сторону.

Поглядев в последний раз на копошащихся под деревьями поняш и сержанта (судя по всему они пытались тащить находящуюся в полуобморочном состоянии Флаттершай), я нажал на спуск.

Красная ракета взвилась вверх. Черт возьми, как опасно. Перекатившись в ложбину, в которую я недавно запихнул Твайлайт, я стал наблюдать за броневиками. Башня ближайшей машины начала поворачиваться ко мне, и тут я вспомнил эту модель. Это была "Пума", довольно редкая, но весьма ценящаяся солдатами разведывательная машина, в башне которой, кроме пулемета, находилось еще и пятидесятимиллиметровое орудие.

Как только башня закончила поворот, я съежился в ложбинке. И тут грохнул выстрел. Потом была темнота.

---

— Что с ним? Я требую, немедленно отвечайте, что с ним? — словно сквозь пелену, я слышал голос Рэрити.

Постепенно тьма начала рассеиваться, зрение — возвращаться, сопровождаемое острым запахом нашатыря. Поморгав слегка, я оценил окружающую обстановку — надо мной склонился Шефер, сующий мне в нос пропитанную нашатырем ватку, а рядом с ним стояла Рэрити и трясла его за плечо, требуя ответа на свой вопрос.

Я закряхтел, и начал ворочаться. Увидев, что я очнулся, Шефер улыбнулся, а Рэрити бросилась меня обнимать:

— Вы живы! Я так рада,— воскликнула единорожка, — я думала, что вы погибли. Чуть смутившись своего такого фривольного поведения и косясь на удивленного Шефера, Рэрити чуть отступила и спросила, уже сдержаннее:

— С вами все в порядке?

Я огляделся. Меня положили внутри какого-то дома. Оглядев обстановку, я понял, что этот дом принадлежит какой-то семье пони, которых я, видимо, не знал. Так или иначе, хозяев не было видно — в комнате находились лишь наши друзья — поняши, с беспокойством глядящие на меня, а также Шефер, Цветти, Ланге, и Шрёдер. Последние стояли у окон и на меня не глядели — в их руках были автоматы.

Не поворачиваясь ко мне, Цветти сказал:

— Как вы там, герр гауптман? Пришли в себя?

— Да, — ответил ему я, осторожно пробуя пошевелиться. Ощущение было таким, словно по мне недавно проехал асфальтоукладчик или даже "Ягдтигр" — все тело ныло, однако, оглядев себя, я не заметил крови, и руки с ногами вроде бы как слушались.

— Долго я был в отключке? — спросил я подчиненных, медленно поднимаясь с диванчика. Когда я принял вертикальное положение, то все-таки почувствовал, что со мной не все в порядке — в голове шумело, а комната поплыла перед глазами. Проведя рукой по лицу и взглянув на ладонь, я увидел, что она в крови. Судя по всему, кровь шла из уха.

— Минут двадцать, — ответил Цветти, не отрывая взора от окна.

— Вам нужно лежать, Отто, — вновь подала голос Рэрити. — Вы плохо выглядите.

В глазах белой единорожки легко читалось нескрываемое беспокойство.

— Я в порядке, — успокоил я ее.

— Не беспокойтесь, фройляйн Рэрити, — сказал ей Ланге, отвернувшись от окна. — Наш гауптман и не такое переживал. Все с ним будет хорошо! — ефрейтор возобновил наблюдение.

— Доложите обстановку, — сказал я, осторожно поднимаясь на ноги. Шум в ушах еще не прошел.

— Цветти вас сюда притащил, — сказал мне Шефер, пряча флакончик с нашатырем в полевую аптечку. — После того, как мы увидели ракету, все бросились к машинам и завели двигатели. Я принял решение двигаться к месту, откуда взлетела ракета, однако, добравшись сюда, мы увидели, что фройляйн Спаркл и сержант Шрёдер затаскивают Флаттершай в дом. Тут же мы обнаружили и вас. А потом мы встретили их.

Под "ними" Шефер, видимо, подразумевал броневики, которые я видел.

— Каков статус вражеских сил и диспозиция наших?

Это был один из самых важных вопросов, который волновал меня сейчас. Вторым по важности был вопрос о состоянии Флаттершай, но это могло и чуточку подождать. Я поймал себя на мысли, что если бы вместо Флаттершай в дом занесли контуженную или раненную Рэрити, я бы в первую очередь поинтересовался её состоянием, а потом уж начал бы выяснять боевую обстановку. Не хорошо. Теряешь хватку, гауптман.

— Не знаю, насколько эти силы вражеские, — ответил мне Шефер. — Однако извольте. После того, как мы увидели ракету, броневики продвинулись в город. Их заблокировали машины два и один возле моста через речку. Сейчас им не выбраться — застряли на мосту.

— И что они делают? — спросил я.

— Садят из пулеметов почем зря, — ответил мне Шефер. — "Пума" из пушки добавляет. Вы же понимаете, что для наших самоходок это ничто. — Фельдфебель усмехнулся.

Словно в подтверждение его слов, издалека послышался треск пулеметной очереди. Ему вторил гулкий "бух" пушки "Пумы".

— Черт знает что такое, — сказал я, подводя итог всему этому безобразию.

Теперь, когда выяснилось, что неизвестные бронемашины блокированы, я мог задать второй по значимости вопрос. Повернувшись к пяти перепуганным подружкам, сидящим в кучке на другом конце комнаты, я спросил:

— Что с Флаттершай?

— С ней все в порядке — у неё лишь шок и глубокий обморок, — ответила Твайлайт. — Неизвестные атаковали её дом, когда она со Шрёдером находилась неподалеку, в курятнике. Они ухаживали за цыплятами.

— Хорошо, что их не было в доме в этот момент, — подала голос Рэйнбоу Дэш. — Могло бы плохо кончиться.

Видя страх на милых мордочках поняш, я сказал:

— Я приложу все усилия, чтобы не допустить кровопролития, — сказал я, и, чуть помедлив, добавил. — Надеюсь, его еще не произошло.

Ситуация становилась все страннее с каждой минутой. Немецкие бронемашины ворвались в город и начали палить во все подряд, увидев немецкие же самоходки. Что за чепуха? Нужно было разобраться в ситуации.

Словно в унисон с моими мыслями, за окном раздался знакомый грохот, и самоходка с цифрами "254" на рубке остановилась перед домом. Я подошел к окну, и увидел, как из люка спешно выбирается Швальке. Он подбежал к двери, и, распахнув её, вошел внутрь. Увидев меня, Цветти, Шефера, Шрёдера, и Ланге, а также поняш в относительном порядке, он заговорил:

— Черт знает что творится, герр гауптман, — сказал он мне. Переведя дыхание, наводчик продолжил. — Мы пытались поговорить с этими ребятами в брониках, но нам никто не отвечает! Они не выходят, только садят почем зря. Уже серьезно повредили один дом и не собираются останавливаться.

Сумасшествие какое-то. Теперь немцы палят в своих. Или внутри немецких машин все-таки сидит кто-то другой? Ответа на этот вопрос у меня не было.

— Я лично выясню обстановку. Со мной отправится только Твайлайт, как представитель здешних пони и самая ответственная особа. Если вдруг придется открывать огонь, я сначала посоветуюсь с ней.

Твайлайт хоть и выглядела напуганной, однако услышав мой план, согласно кивнула, и подошла ко мне, выражая готовность к действиям.

— Цветти, Твайлайт и Швальке в машину. Ланге, Шрёдер и Шефер — остаетесь здесь, охраняете поняш. Наблюдайте за Флаттершай. Если что, окажите помощь.

Если заявление Шефера было правдивым (а я был склонен считать, что так оно и есть), я не боялся оставлять троих людей тут — превосходство "Ягдтигра" над бронетранспортером было столь значительным, что даже одной машины бы хватило, чтобы разделаться со всеми тремя. Что уж говорить о трех полностью укомплектованных самоходках?

Выйдя из здания, я поймал на себе полный беспокойства взгляд Рэрити, которая проводила нас на крыльцо. Я привычно обошел "Ягдтигр" сзади, и, подсадив чуть смущенную Твайлайт, ухватился за гусеницу и крышку воздушного фильтра, запрыгнул через задний люк на командирское место. Единорожку я разместил на пустующем месте второго заряжающего. Мехвод, высунувшись со своего места, сказал:

— Рад видеть в строю, герр гауптман! Опять неспокойно в датском королевстве!

Я кивнул механику, и дождался, когда остальные члены экипажа займут места в машине.

— Трогай, — скомандовал я.

Машина тронулась вперед по узкой улочке к тому месту, где опять застрекотал пулемет. Сидя в рубке грохочущей самоходки на привычном месте, я понял, как соскучился по своей машине. Приятно было вновь сидеть внутри и владеть ситуацией, хоть обстоятельства, приведшие к ней, были в высшей степени странными. Бегло оценил состояние приборов, уровень топлива, я поглядел в прибор наблюдения. Самоходка прошла очередной поворот, и я увидел тыл машины с цифрами "251" на рубке — она стояла на углу перекрестка. Земля и угол дома вокруг самоходки были иссечены канавками от пуль. В здании ратуши, левее машины, красовалась большая дыра — работа орудия "Пумы". Вряд ли сооружения Понивилля строились с расчетом на обстрел из пушек.

— Вот гадство. Мы же её только что починили! — заметил Цветти. — Сволочи.

Приказав механику остановить машину в нескольких метрах от самоходки один, я произнес во включенную радиостанцию:

— Машина один, говорит командир соединения, — доложите обстановку. Из наушников незамедлительно раздалось:

— Рады слышать вас, герр гауптман. Последние десять минут без изменений: броники зажаты на улице и не делают попыток приблизиться, только стреляют из пулеметов и пушки. По нам в том числе.

— Повреждения машин есть? Спросил я.

— Никак нет, — донеслось хором из наушников. Я понял, что мне одновременно ответили обе машины.

— Хорошо, — ответил я. — Машина один, сдай назад, пропусти меня на позицию!

Самоходка, стоящая перед нами, начала медленно отъезжать. Дождавшись, когда она закончит движение, я скомандовал по ТПУ:

— Мехвод, занять позицию, на которой только что находилась первая машина.

Самоходка пришла в движение, и, выходя из-за укрытия стоящего справа от нас здания под углом (так чтобы повысить шансы рикошета, если "Пума" вздумает пострелять в новую мишень), развернулась фронтом вперед. Моим глазам открылась длинная улица, центральный фонтан города (к счастью, пока что целый), и силуэт "Ягдтигра", стоящего "ромбом" относительно находящихся в центре улицы бронетранспортеров. Я отметил тактическую грамотность такой постановки — самоходка стояла так, что могла в случае чего и открыть огонь, и быстро отступить за здание. Хотя, "Ягдтигр" и так может не бояться пушки "Пумы" — не по зубам он ей.

Я начал разглядывать улицу. Метрах в ста пятидесяти от нас, у моста через речушку стояли давешние бронемашины. Мостик оказался слишком узким для «Пумы», и левая пара передних колес соскочила с него, так, что машина не могла самостоятельно выбраться и перегородила путь двум другим. Вернуться назад они тоже не могли — путь к отступлению перекрыли мои самоходки. Башня "Пумы" была развернута прямо к нам, но орудие пока что молчало.

Сам вид улицы был удручающим: многие дома были посечены пулеметом, в некоторых зияли дыры. Оконные стекла были выбиты, и на улице лежали осколки. Неприятное зрелище.

Мне вспомнились бои под железнодорожной станцией "Поныри", участником которых в 1943 году был я, будучи еще командиром "тигров". За несколько часов два танковых корпуса, советский и немецкий, превратили поселок и железнодорожный узел в не подлежащие восстановлению руины.

Тут, конечно, ситуация чуть лучше — у бронемашин не хватало огневой мощи, чтобы причинить серьезный ущерб городу. Я надеялся, что жители бежали из обстреливаемых домов, и с ними все в порядке.

Подсадив Твайлайт, сидящую на месте покойного Яна Пескова, я помог ей дотянутся до приборов наблюдения командирской башенки. Убедившись, что фройляйн Спаркл оценила ситуацию, я вернул её на место, и крикнул, пытаясь перекричать двигатель:

— Что думаете?

Твайлайт так же громко ответила:

— Полагаю, жители покинули дома. Что это за машины и откуда они взялись?

— Откуда взялись, не знаю, но машины немецкие. Я попробую с ними поговорить.

Твайлайт согласно кивнула.

---

Я почувствовал дежавю. Второй раз за то время, что мы находимся в этом мире, мне приходилось использовать громкоговоритель, чтобы попробовать предотвратить кровопролитие.

— Парни, успокойтесь, вам ничто не угрожает. Мы свои, я гауптман Отто Кениг, командир тяжелой противотанковой роты. Прекратите стрелять!

Ответа не последовало. Томительное ожидание длилось уже около минуты, и я хотел повторить воззвание. Этого не потребовалось — пушка "Пумы" ожила, и мою машину сотряс грохот.

— Все в порядке? — крикнул я по ТПУ.

Экипаж рапортовал, что все целы. Поглядев на фиолетовую единорожку, я увидел, что она тоже в порядке — только напугана еще больше чем раньше.

Не успел я сказать еще что-то, как за выстрелом "пумы" последовало стрекотание пулеметов — очереди полоснули броню машины, однако вреда, разумеется, ей причинить не могли, раз уж пушка "Пумы" не справилась. Через полминуты залпы стихли.

— Вот суки, — подвел я черту под ситуацией.

Что же делать? Экипажи бронетранспортеров не шли на переговоры. Вместо этого они продолжали расстреливать все, что попадало в поле их зрения. Так дальше продолжаться не могло, но и стрелять в них я не хотел — внутри могли быть свои. Кроме того, выстрелы "Ягдтигра" вызвали бы огромные разрушения на и без того пострадавшей улице. Но тут я почувствовал, что фройляйн Спаркл прикасается к лацкану мундира. Отвлекшись от раздумий, я повернулся к ней, и она сказала:

— У меня есть план.

Наклонившись ко мне, она начала рассказывать. Чем дальше она говорила, посвящая меня в нюансы своей идеи, тем больше эта мысль мне нравилась.

Выслушав ее, я отдал приказ по радио:

— Машина один, сейчас вернетесь на прежнюю позицию, мы сдадим назад.

— Так точно, — донеслось из наушников.

— Мехвод назад, за дом, — сказал я по ТПУ.

Самоходка, двигаясь задним ходом, вернулась под защиту стены стоящего на перекрестке двух улиц дома. Двигатель был заглушен, и я обратился к экипажу уже без переговорного устройства:

— На месте остается только механик, остальным покинуть отделение боевой машины, и охранять её снаружи. За угол не соваться!

Экипаж начал покидать машину, выхватывая из стеллажей пистолеты-пулеметы. Перед выходом Швальке протянул мне последний МП40 и запасной магазин. Взяв оружие в руки, я выбрался из самоходки, и помог это сделать Твайлайт.

Я спрыгнул на землю, Твайлайт последовала за мной. Огромная машина, стоявшая рядом с нами, создавала впечатление каменной скалы, которая может защитить от любых невзгод.

Оглядевшись, и прислушавшись, мы решили, что тут нам ничего не угрожает. Твайлайт указала копытцем на дверь ближайшего дома, окна которого выходили на улицу, где стояли бронетранспортеры. Перешагнув порог, я увидел признаки хаотичного бегства — кое-что из мебели было перевернуто и лежало на полу, там же валялась сорвавшаяся со стены картина в рамке. Слева от стола была лестница, которая вела на второй этаж, и Твайлайт поскакала туда.

Поднявшись вслед за фиолетовой единорожкой наверх, мы зашли в ближайшую комнату. Это оказалась детская — в углу стояла колыбель, а на полу в беспорядке были разбросаны игрушки. Из большого разбитого окна броневики были как видны как на ладони. Мы с Твайлайт подползли к нему, стараясь не порезаться осколками стекла, и я аккуратно выглянул вниз. Со времени нашего отхода ничего не переменилось, — бронетранспортеры стояли там же, только башня "Пумы" смотрела теперь в другую сторону.

Твайлайт тоже осторожно выглянула из окна и начала разглядывать стоящие машины.

— Вы уверены, что справитесь? — спросил я.

На мой взгляд, до машин было далековато. С другой стороны, я не знал границ магических способностей Твайлайт. Зато прекрасно помнил, что Рэрити рассказывала мне, что фройляйн Спаркл является самой талантливой волшебницей в Понивилле и ученицей самой принцессы, а это внушало определенное доверие.

— Думаю, да, — задумчиво ответила мне фиолетовая единорожка. — С Урсой Младшим это сработало.

Я не знал, кто такой этот Урса, однако, на всякий случай, кивнул. Хорошо, когда боец уверен в себе — так меня учили.

— Действуйте, — решительно сказал я Твайлайт, — я вас прикрою!

Взведя затвор автомата, я приготовился в случае чего открыть огонь. Единорожка поднялась с пола, и, сосредоточившись, поглядела на бронетранспортеры. Её рог засветился. Аккуратно выглянув из-за укрытия, я увидел невероятное — что там графин с водой! Окутанная магическим сиянием в воздух поднималась двенадцатитонная "Пума"!

Бронеавтомобиль взлетал все выше и выше — и, поднявшись метров на пятнадцать над землей, начал переворачиваться в воздухе. Я поглядел на Твайлайт. На мордочке единорожки выражалось огромное напряжение, она закусила нижнюю губу. Переведя взгляд на улицу, я увидел, что оставшиеся два броневика взмывают в воздух вслед за первым, и так же достигнув высоты, переворачиваются. "Пума" беспомощно вращала башней, в тщетной попытке найти цель.

Чудесное зрелище длилось меньше минуты. Твайлайт прекратила воздействие своей магии. Если в свое время Швальке после такого трюка просто вскочил с дивана, то тяжелые машины ожидала совсем другая судьба — они синхронно упали на землю, крышами вниз. Я почувствовал сильнейший удар и чуть не потерял равновесия. Оставшиеся целыми стекла со звоном покинули оконные рамы.

Посмотрев вниз, я понял, что броневики больше никогда и никуда не поедут — лежа на крышах, и боках, они явно больше не были боевыми единицами. Приглядевшись, я даже увидел, как из "Пумы" на землю выливается масло.

— Отлично сработано, фройляйн Спаркл! — похвалил я фиолетовую единорожку. Она ответила вымученной улыбкой и бессильно опустилась на пол.

Бегом спустившись на первый этаж, я выскочил на улицу и крикнул в сторону первой машины:

— На штурм! Постарайтесь взять живыми всех!

После чего скомандовал своему экипажу:

— Все за мной! Идем за машиной один, как пехота!

Подойдя как можно ближе к разбитым бронемашинам, я заметил первую странность. Никто не пытался выбраться наружу, хотя люки после падения были не просто распахнуты. Они были сорваны с петель.

Я осторожно подкрался к распахнутому люку "Пумы". Заглянув внутрь, я вначале не смог ничего различить. После яркого дневного света снаружи, тьма в боевом отделении бронетранспортера казалось кромешной. Однако когда глаза чуть привыкли к темноте, в полном беспорядке перевернутого с ног на голову боевого отделения я увидел три тела, лежащие неподвижно — почти весь экипаж погиб, и лишь человек, сидящий на месте водителя, шевелился. Было темно, и я не мог разглядеть ни лиц, ни их знаков отличия. Решив проверить состояние водителя, я полез в носовую часть машины.

Солнце, светящее через смотровую щель, падало на него, и, подобравшись ближе, я взглянул на лицо водителя "Пумы". Лицо? Нет, не правильное слово. На месте, где у нормальных людей лицо, а у поняш — милая большеглазая мордашка, у этого субъекта было какое-то кроваво-черное месиво. Приглядевшись, мне показалось, что я различаю глаза. А вот рот мне был виден прекрасно — на фоне неестественно темного лица, белые зубы выглядели очень контрастно и делали общую картину еще более жуткой.

Я отпрянул назад, ударившись головой о перегородку водительского отделения, а водитель тем временем, с дьявольской ловкостью, выхватив нож, набросился на меня. Рефлексы вновь опередили мой разум, и автомат сработал, отбрасывая чудовище от меня.

— Герр гауптман! — услышал я крик снаружи. Убедившись в том, что мой соперник мертв, я оглянулся и увидел Цветти, ввалившегося в боевое отделение "Пумы" через люк:

— Вы в порядке? Что стряслось?

Переведя дыхание, я ответил радисту:

— Я в порядке, спасибо. А вот что тут стряслось, нам предстоит выяснить. Боюсь, это будет непросто. Обыскать остальные машины с предельной осторожностью!

Глава 7

— Я чувствовала, что здесь что-то не так, — сказала Селестия. — Знаете, капитан, вначале я подумала, что вы и есть источник ощущаемого мною зла. Однако, поговорив, я поняла, что это не так. Вернувшись в Кантерлот, я сразу взялась за изучения этого феномена, однако новости опередили мой анализ. Один из патрульных пегасов доложил, что огромный район в глубине Вечнодикого леса, примерно в ста милях севернее места вашего появления, словно выжжен. Мне не хотелось думать, что ваше появление и эти события как-то связаны, однако я не могла отрицать фактов. Когда вернулась поисковая группа пегасов, отправленных на место происшествия, был уже полдень. Они доложили, что видели множество следов, ведущих от этой странной проплешины посреди леса. А также большое количество машин, похожих на ваши. Они быстро двигались на юго-восток от предполагаемого места их появления.

— Юго-восточнее, да? — уточнил я. Селестия кивнула. — Это значит, в противоположную от Понивилля сторону? — Вновь ответом мне был утвердительный кивок.

— Других поселений там нет, — продолжила белая пони. — Однако этот передовой отряд набрел на Понивилль. Пегасы-дозорные докладывают, что основная группа теперь идет сюда.

— На как далеко они находятся? — задал я резонный вопрос.

— Милях в семидесяти, я думаю, — ответила принцесса. — Как думаете, они скоро будут здесь?

Я подумал и задал встречный вопрос:

— Вы можете точнее описать эту группу?

От типа машин и их численности напрямую зависело то, как скоро отряд достигнет городка.

— Конечно. Взгляните, — рог Селестии засветился желтым светом, и ко мне подплыло несколько фотографий из сумки, висящей на боку белой пони.

Указывая копытом на каждую из них, Селестия комментировала:

— Семь таких машин, шесть таких, и вот таких тоже шесть. Десяток вот таких, — принцесса протянула мне другой снимок, — еще семь таких, восемь вот таких, поменьше.

Я с недоумением разглядывал снимки, и не мог понять, что меня больше удивляет — то ли наличие фотографических аппаратов у пони, то ли такой детальный, обстоятельный подход к вопросу, исходящий от Селестии.

Снимки меня не обнадеживали. По ним выходило, что во вражеском соединении около пятидесяти танков. В числе прочего, семь "королевских тигров", шесть обычных "тигров", столько же "пантер", десять PZ.IV, а также значительное разведывательное соединение, состоящее из легких танков и бронемашин. На нас двигалась серьезная сила. Более того, по нашему с принцессой выводу эта сила была враждебной.

— А что по поводу передового отряда? — спросила Селестия.

— Это разведчики. Разведывательные группы отделились от основной, и отправились во все стороны. Одна из них обнаружила Понивилль и радировала основной группе. Поэтому, когда ваши пегасы фотографировали группу с воздуха, разведотряды успели присоединиться к основной массе.

Селестия молчала. Действительно, по ситуации сказать было нечего — к ответу у нас была лишь одна ниточка. Я повернулся, и направился к стулу, к которому сидело привязанным, с позволения сказать, человекоподобное существо. Назвать это человеком у меня не поворачивался язык.

После нейтрализации враждебного отряда мои подчиненные нашли еще одного выжившего — такое же страшное и уродливое существо, напоминающее человека лишь по количеству конечностей. Чудище набросилось на солдат, однако кулаки Швальке быстро заставили его утихнуть, и, в итоге, уродец был связан и пленен. Буквально через несколько минут в воздухе появилась повозка Селестии. Лишь потом выяснилось, как она про все это узнала.

Подойдя к стулу, я с размаху ударил подошвой сапога прямо в уродливую харю. Чудовище упало на пол, увлекло за собой стул, а я, не теряя времени, нанес уроду еще один удар — носком сапога под дых.

За своей спиной я услышал полное ужаса восклицание одной из пони. Однако в данный момент мне было все равно — это чудище было единственным ключиком к пониманию мотивации разведывательного отряда, а, следовательно, всего танкового полка, который двигался в нашу сторону через тропки Вечнодикого леса. Мне было очень жаль, что поняши видят насилие, однако так было нужно.

Жестокое время — жестокие сердца.

Схватив лежащего за воротник мундира, я заорал в его лицо:

— Фамилия! Имя! — наклонившись к уродливой физиономии еще ближе, я прошипел: — Номер части.

Пленник ничего не ответил.

— Почему на тебе наша форма? — заорал я в лицо чудищу, пытаясь понять, осознает ли оно мои слова.

Не знаю, как на счет речи, но интонации он понимал прекрасно — урод оскалил зубы и зарычал мне в лицо. Сверля его взглядом несколько секунд, я подумал, что ничего от него не добьюсь, как вдруг страшное существо проговорило:

— Приказ фюрера — уничтожить врагов Рейха.

— Что? — в недоумении спросил я, ослабив хватку.

Осклабившись, уродец повторил:

— Уничтожить врагов Рейха! — сказав это, он начал кашлять. Лишь через несколько мгновений, я понял, что это такой смех.

Цветти, смотревший на эту картину вместе с остальными, промолвил:

— Вот дерьмо.

Смею заметить, что это было очень точное замечание. Сам Ницше бы не выразился лучше.

Я начал трясти привязанного к стулу пленника, говоря:

— Какие враги? У Рейха тут нет врагов! Это другой мир! Тут живут мирные существа.

Однако уродливое создание не отвечало, продолжая кашлять. То есть, смеяться.

Поняв, что ни побоями, ни разговором я ничего не добьюсь, я оставил пленника лежать на полу и вернулся к Принцессе и поняшам, которые, находясь в некотором шоке от моих действий, наблюдали за происходящим. Подойдя к скамейке, на которой сидели пони, и рядом с которой стояла Селестия, неотступно сопровождаемая охраной, я произнес, тяжело дыша:

— Я не знаю, что с ним произошло. Весь этот отряд, как и основные силы, двигающиеся к нам из частей генерала Венка. Это следует из документов, которые нашли при них. Однако они не люди! — срываясь на крик, воскликнул я. — Что с ними случилось?

Поняши молчали, опустив глаза, лишь Рэрити глядела на меня. В её красивых глазах я мог прочесть страх и недоумение. Капельки слез дрожали на ресницах красавицы. Одно дело слушать истории о жестоких сражениях, но видеть, как жесток человек на самом деле — это совсем другое.

— У меня есть теория, — сказала принцесса. — Я считаю, что они переместились сюда немногим позже вас. Однако они переместились измененными. Не такими, как были раньше.

— Что вы имеете в виду?

— Я много думала о происшедшем и считаю, что их появление. — Селестия кивнула на лежащее на полу, привязанное к стулу человекоподобное существо, — неразрывно связанно с вашим. Кто-то нарушил целостность пространства, и вначале к нам попали вы. Затем этот "кто-то" повторил свою попытку, однако она оказалась неудачной. То ли было слишком много людей и техники, то ли сыграли роль другие, неизвестные мне факторы, однако те, кто пришел вслед за вами, очутились в Эквестрии измененными. И насколько я могу судить из данного примера, — Принцесса подошла к лежащему уроду и совершенно неожиданно пнула его копытом, заставив чудовище скорчиться. — Изменения стали как внутренними, так и внешними.

— Что вы имеете в виду? — повторил я.

— Видимо, перемещение сюда этой группы стерло их личностные черты, — сказала мудрая пони. — Они уже не разумны в полной мере. В них нет того, что объединяет таких необычных существ, как вы и ваши люди, скажем, с нами, пони.

— Что же это? — воскликнул Цветти.

— Душа, мой друг, — мягко ответила Селестия. — Душа, и то, что у нас внутри. То, что заставляет страдать вашего гауптмана, хотя вы этого и не видите.

Изумленные взгляды солдат метались от меня к Селестии и обратно. Чертовски проницательная пони.

— Не важно, сколько ошибок, пусть даже и страшных, вы совершили, — сказала принцесса. — Важно то, что вы можете осознать их и искупить. Именно это отличает нас, — Селестия обвела стройным копытом всех присутствующих: и солдат, и робко притихших поняш, — от них, — с этими словами Селестия указала на привязанного к стулу пленника.

— Кто же они тогда? — спросила Рэйнбоу Дэш, перелетев ближе к принцессе.

— Я не знаю, — ответила принцесса. — Могу только сказать, что это больше не одушевленные существа. В Эквестрию пришли только тела. Без душ. — Сделав паузу, Селестия добавила:

— Да и тела, как видите...

Возникшую тишину нарушила Пинки Пай:

— Они что, зомби?

Я не мог отделаться от чувства, что даже такую серьезную ситуацию Пинки не может воспринять всерьез — словно её розовый мозг просто не мог охватить всей серьезности происходящего. Даже её фраза про "зомби" прозвучала как шутка, а испуг розовой пони выглядел скорее притворным, чем настоящим. Проснись, Пинки Пай. Прошу, проснись.

Селестия улыбнулась:

— О нет, я так не думаю, — сказала она, вновь поглядев на пленника. — Как вы видели, они справляются с боевыми машинами. Думаю, они могут много чего еще, чего не может зомби в твоем понимании. Скорее, это страшные, опасные существа без душ. Существа, делающее то, что умеют лучше всего.

— Убивать, — тихо прошептал Ланге.

Селестия поглядела на ефрейтора и кивнула.

— Вам противостоит страшный и опасный враг, — сказала она.

Я собрался с мыслями. Что-то в построении фразы мне не нравилось. Ах, да. Нам противостоит? А ей что, не противостоит?

Словно отвечая на мои мысли, принцесса Селестия громко произнесла:

— В связи со сложившейся обстановкой, я высочайше повелеваю всем жителям Понивилля эвакуироваться из города!

Воцарилась секундная тишина, которую нарушило восклицание Твайлайт. Фиолетовая единорожка вскочила со своего места и подбежала к Селестии:

— Подождите! Неужели, магия не может помочь? — спросила она, заглядывая в глаза своей наставнице. — Может быть, Элементы Гармонии смогут спасти положение? Принцесса лишь покачала головой:

— К сожалению, я пробовала все перечисленное тобою, без особой огласки, разумеется, — ответила она. — Но на этих чудовищах Элементы Гармонии не сработают. Элементы могут воздействовать лишь на части этого мира, а эти создания не являются его частью. Магия гармонии бессильна.

В глазах Твайлайт появились слезы, и Селестия накрыла ученицу крылом, продолжив речь:

— Я повелеваю всем жителям эвакуироваться, и спасаться от этой угрозы. Другого решения для вас у меня пока что нет.

Поглядев на меня и солдат, белая пони произнесла:

— Вам я приказывать не могу. Делайте, что считаете нужным.

Мое раздумье было недолгим. В конце концов, эти существа были теми, кто пришел вслед за нами, и я чувствовал определенную вину. С другой стороны — принцесса четко дала понять, что у неё нет метода для противодействия надвигающейся армаде, и она приказывает подданным спасаться бегством. Что было бы, если бы и мы побежали? Что бы сделал танковый полк с экипажами из бездушных убийц с пустым Понивиллем? А с другими городами? Кто знает, когда у захватчиков кончится топливо и снаряды?

— Мы будем сражаться, — коротко ответил я принцессе, — и никуда не уйдем. Мы пришли в ваш мир и принесли войну с собой. Мы её и заберем.

Селестия молча кивнула и, в сопровождении охраны, направилась к выходу. Но не успела она пройти и половину ковровой дорожки, как из-за наших спин раздался голос Рэрити:

— Нет! — Белая единорожка вскочила со своего места и подошла ко мне. Решительным движением Рэрити вложила свое копытце в мою руку и сказала обернувшейся Селестии. — Я не уйду. Отто очень много значит для меня, и я его не брошу! Он и его друзья уже не чужие нам. Разве не вы учили нас, что дружба — это самое ценное, что есть на свете? Так вот, я Рэрити, отказываюсь убегать! Я останусь.

Не скрою, мне было безумно приятно слышать эти слова. Но я не хотел подвергать ни ее, ни других пони смертельной опасности. Опустив взгляд на белую единорожку, я прошептал:

— Вы должны идти с остальными, — сказал я ей, — так будет лучше для всех.

Рэрити решительно покачала головой и не сдвинулась ни на шаг. Её копытце все еще лежало в моей ладони, а взгляд был очень решительным.

— Как вы говорили, Отто, — сказала она. — Вы мне не приказываете, и я решаю сама за себя. Что же до вас, принцесса, то я заявляю, что отказываюсь выполнять вашу волю. Она противоречит моим чувствам. Я остаюсь.

Сказав так, Рэрити топнула задним копытом по полу. А переднее все еще лежало в моей ладони. Милое, родное копытце.

Селестия молчала, и тут вперед вышла Флаттершай. От кого-кого, а от неё я не ожидал услышать такого. Опустив глаза, желтая пегаска робко произнесла:

— Я понимаю всю сложность ситуации, принцесса, но я тоже должна отказаться выполнять ваш приказ. В этом лесу живет много зверей. Сказав так, Флаттершай обернулась в ту сторону, где за стенами ратуши, и границами города простирался Вечнодикий лес. — Многие из них мои друзья, — продолжила она. А я не могу бросить друзей.

Селестия словно окаменела. Ни один мускул не дрогнул на её лице, и даже вечно шевелящаяся волшебная грива прекратила свое движение на секунду. Собравшись, принцесса произнесла:

— Вы хотите сказать...

— Мы остаемся! — крикнула Рэрити.

— Да, — ответила Твайлайт, глядя прямо в глаза своей учительнице.

Я мог лишь представить, какая борьба шла в душе фиолетовой единорожки, чтобы так, напрямую, нарушить приказ старшего преподавателя.

Шестеро подружек отказались эвакуироваться. Подводя черту, Рэйнбоу Дэш сказала еще не ушедшей Селестии:

— Знаете принцесса, наши новые друзья помогли многим тут, в Понивилле. И я думаю, что мы будем не единственными, кто захочет остаться с друзьями и разделить их судьбу.

— Это ваше право, — печально произнесла принцесса и опустила глаза к ковровой дорожке. — Я освобождаю вас от приказа. Пусть каждый пони решит за себя, захочет он уйти или остаться.

Селестия вышла из здания ратуши. Через минуту я услышал, как её повозка взлетает и, сопровождаемая хлопаньем крыльев, устремляется прочь.

Какое необычное чувство. Я привык, что все должны подчиняться приказам — так учили меня в армии. Однако тут, в этом странном месте, где мы находились всего два дня, компания необычных существ, называющих себя "пони", согласилась идти с нами на верную гибель. Мотивировав это тем, что мы стали друзьями и, более того, презрев приказ своей принцессы.

Невероятно. Чувства, заполнившие мою душу, я право, не мог описать. Растерянность и страх перед грядущим соседствовали с огромной благодарностью, которую я ощущал, а еще со стыдом, что не могу прогнать поняш и заставить их оставить нас самих встречать врагов. Как было правильно сказано, они мне не подчиняются.

И еще одним чувством было теплота в левой ладони. В той ладони, которая все еще сжимала копыто Рэрити. Опустив глаза вниз, я увидел, что белая единорожка смотрит на меня:

— Что мы будем делать, Отто? — спросила она.

Я обвел взглядом всех присутствующих, и понял, что этот вопрос беспокоит не только Рэрити. Собравшись с мыслями, я ответил:

— Мы будем драться.

---

Я смотрел, как Шефер учит поняш пользоваться стрелковым оружием. Сейчас они проходили единый пулемет MG-42.

— Лучше всего вести огонь короткими очередями, — объяснял он слушателям. — Оружие имеет очень высокую скорострельность. Выберите цель и нажмите на спуск, сразу его отпустив. Пулемет выпустит больше пуль, чем вы можете представить.

Мы стояли на главной площади Понивилля. Здесь теперь был разбит тренировочный лагерь.

Я прекрасно понимал, что за несколько часов превратить миролюбивых пони в солдат не выйдет — это было чистой воды безумием. И все же многие пони просто отказались покидать город, сколько не увещевали их солдаты, сколько доводов не приводил им я. Они просто отказывались уходить. Маленький отважный народ. Вместо этого они изъявили желание помогать нам и защищать Понивилль, к которому неудержимо двигалась танковая армада. Поэтому я решил обучить их тому, чему могу, пусть и за эти ужасно малые сроки.

— Попрошу единорогов занять позицию стрелков, а земных пони — позицию поддерживающих ленту. Делайте все, как я говорю.

В сторонке, на наспех оборудованном рубеже стояли несколько пулеметов, снятых с подбитых броневиков и взятых из запасов зенитных средств "Ягдтигров". У врага не было авиации, и это меня несказанно радовало. В качестве мишеней были установлены мешки, набитые соломой.

Услышав слова Шефера, поняши бросились к пулеметам и заняли позицию "лежа". Пусть и неуклюже, однако с большой энергией, единороги, пользуясь возможностью манипулировать малыми предметами, дарованной им магией, зарядили оружие. Земные пони же, лежащие рядом, поддерживали передними копытцами ленты — так, чтобы патроны попадали в затвор без перекоса.

— Огонь! — скомандовал Шефер.

Небо над Понивиллем разорвал треск очередей. Мирные пони готовились защищаться.

Посмотрев на тренировку пулеметчиков, я направился дальше. Проходя по территории наспех сооруженного лагеря, я смотрел, как идут дела у остальных — Нойманн показывал принципы обращения с автоматом для желающих единорогов, а Швальке рассказывал теорию рукопашного боя.

Вначале я изумился, подумав, что столь разным по сложению существам будет трудно научить друг друга навыкам схватки без оружия. Однако, подойдя к огражденной мешками площадке, пол которой устилала солома, постеленная специально для этих целей, я понял, что не все так плохо.

— Бить жестко, — говорил Швальке, шагая по импровизированному рингу. — Не жалейте врага, потому что он вас не пожалеет. Цельтесь в голову, шею, если можете — в глаза. Когда сближаетесь с противником, смотрите только в глаза! — кричал разгоряченный унтер-офицер. — Запомните, вы тут хищники. Выключите сознание, выключите рассудок. Бейте так, чтобы враг уже не встал! Я слышал, у вашего народа сильный удар задних копыт? — окружавшие его земные пони согласно закивали.

— Что ж, кто готов его продемонстрировать?

Смотреть, как Швальке будет раскидывать пони по тренировочному рингу, мне не хотелось, и я направился дальше. Чуть отойдя от площади, я увидел другого тренера. Им была сидящая на крыше Рэйнбоу Дэш. На маленькой улочке перед ней, заполнив все пространство от дома до дома, сидели пегасы. В отличие от врага, у нас была своя, пусть и импровизированная авиация.

Листая книжку, которую я ей дал ("наставления ветеранов для молодых летчиков", завалялась в рубке самоходки), голубая пегаска говорила:

— Бум-Зум! Или «ударил-убежал»! Это будет главная тактика, которую мы будем использовать в предстоящем сражении.

Я поразился решительности голубой пони и остановился послушать её наставления. Тем временем, Рэйнбоу Дэш продолжала:

— Когда увидите, что одна из вражеских машин подбита, сосредоточьтесь на ней. Вскоре её начнет покидать экипаж, и тут начнется ваша работа!

Рэйнбоу Дэш перевернула страницу книжки и подлетела чуть ближе к слушателям:

— Выберите цель и атакуйте сверху, разогнавшись. Цельтесь задними копытами в голову и, что есть силы, бейте! А потом сразу же улетайте — не тратьте время на второй удар, иначе застрелят. Помните, у врага есть дальнобойное оружие. Действуйте только в паре! Когда один нападает, второй кружит сверху. Если после первой атаки противник подает признаки жизни, ведомый повторяет атаку ведущего. Такая тактика поможет вам избежать схваток на земле! Помните: ударил-убежал!

Наблюдая за этой сценой, я почувствовал гордость — черт возьми, как бы наивно и глупо это не звучало, но у нас будет своя штурмовая авиация. Хотя пегасов все равно было жаль — именно им предстояло пикировать в стан еще не поверженного врага и добивать экипажи подбитых нами машин. "Лес рубят — щепки летят, так, герр гауптман"? — спросил самого себя я. Однако тут же отогнал от себя эту мысль — эти пони сами согласились остаться.

Посмотрев немного на подготовку пегасов, я отправился дальше.

Поодаль от места тренировок будущих боевых летчиков одиноко сидела Флаттершай, держа в копытцах аптечку. Я увидел, что желтая пегаска внимательно изучает инструкцию. Увидев меня, она оторвалась от чтения и сказала:

— Я тоже буду помогать — лечить раненых и перевязывать, как тут написано, — желтая пегаска ткнула копытом в инструкцию. — Уносить с поля боя раненых пони и спасать всех, кого могу.

Я почувствовал, как в мою ладонь легло знакомое копытце. Знакомое, теплое копытце. Обернувшись, я увидел стоящую рядом Рэрити.

— Я закончила тренировки с первым заряжающим, — сказала она. — Теперь мне нужны вы, чтобы продолжить обучение с вашими указаниями и разным типом боеприпасов.

Я улыбнулся — так приятен был мне энтузиазм Рэрити. И так больно мне было идти с ней на гибель. Она могла подойти с такой просьбой к любому другому командиру самоходки. Но я с самого начал знал, что Рэрити обратится именно ко мне.

Поглядев на неё, я проговорил:

— Пойдемте, фройляйн заряжающая. Займемся практикой.

Решение было хоть и не совсем очевидным, но в целом верным — для эффективного ведения огня моей машине требовался второй заряжающий, взамен погибшего Яна. Обладая раздельным заряжанием, "Ягдтигр" мог эффективно стрелять, имея лишь двух заряжающих. Единорог подходил на эту роль лучше всех — с помощью искусства телекинеза, такое существо могло поднимать снаряд или гильзу и быстро доставлять её в казенник орудия. Рэрити сама вызвалась быть заряжающей.

Мы с фройляйн Рэрити пошли назад — туда, где стояли массивные самоходки. Я шел к машинам, а Рэрити цокала копытцами рядом, глядя на меня. Зачем это? — в очередной раз задал себе вопрос я. Почему все получилось так, что мы попали в этот волшебный мир и привели за собой врагов? Почему обстоятельства сложились так, что эти пони пойдут с нами завтра на смерть? Я бы хотел ответить на эти вопросы. И как настоящий солдат, не ищущий сложных решений, я хотел бы найти того, кто в ответе за все — чтобы поговорить с ним по-нашему, по-мужски. Хотя и не был уверен, что в ходе беседы не прибегну к пистолету.

Ход моих мыслей нарушила подбежавшая Твайлайт. Она совсем запыхалась, а в зубах держала брошюру, которую я дал ей несколько часов тому назад: "Моторизованные войска в обороне".

— Простите, что отвлекаю, Отто. Но если я правильно поняла, согласно этой книжке, — выплюнув брошюру, сказала единорожка, — после успешного отражения атаки и ослабления наступательного порыва врага следует сконцентрировать самые боеспособные подвижные части на одном участке, с целью нанесения быстрого контрудара? — Твайлайт Спаркл начала листать брошюру.

— Именно так, фройляйн Спаркл, — ответил ей я. — Современная война — это скорость и динамика. За более подробными разъяснениями вы можете обратиться к любому унтер-офицеру из моих подчиненных, а лучше — к Шеферу, когда тот освободится. Он знаком с этими вопросами немногим хуже меня.

Фиолетовая единорожка согласно кивнула и пошла назад, задумчиво листая брошюру, висящую перед её глазами в облачке магии.

— У меня такое чувство, — заметила Рэрити, — что завтра мы по-настоящему будем готовы встретить врагов.

Наивная юная девочка. Невозможно за день подготовить из мирных жителей бойцов. Возможно, в случае с пони произойдет какое-то чудо, на которое я постоянно уповал, однако факты свидетельствовали о другом.

— Ваше чувство ошибочно, — сказал я Рэрити. Что ж, боевые уставы предписывали всячески поддерживать молодежь и поднимать боевой дух. Однако лгать этой единорожке я не мог.

Рэрити посмотрела на меня своими красивыми глазами и задала вопрос на другую тему:

— А что мы будем делать, когда солнце зайдет, и мы окончим наши тренировки? — спросила она.

Вот это был действительно хороший вопрос. Поняшам, ставшим за один день солдатами-ополченцами, и проверенным экипажам "Ягдтигров" требовался отдых. Я знал лишь один способ сбросить напряжение:

— Пить будем, — ответил я.

Думаю, что Эпплджек, занимающаяся в данный момент со своим братом вместе с Швальке, не будет против, если мы осушим её запасы сидра. В конце концов, завтра никаких запасов может и не остаться.

Глава 8

Вы знаете, что такое война? Я отвечу за вас — нет, не знаете. В ней нет места романтизму, в который рвутся мальчишки от двенадцати лет и старше, нет места светлым чувствам. Война, словно огромный зверь, пожирает её участников, переваривает их, превращая в покалеченные автоматы. Прошедший войну никогда не будет таким, как прежде — он навсегда останется осколком бывшего целого, испорченным механизмом, обреченным на ночные кошмары. На вскакивание посреди ночи в холодном поту, на недоверчивые взгляды бывших друзей, на бесконечное одиночество. И топят ветераны свою память в бутылке, чтобы выбить из головы воспоминания об ужасах — в тщетной, заведомо неудачной попытке снова стать людьми.

Гауптман Кёниг не понаслышке знал, что такое война, и во что она превращает тех, кто принимает в ней участие. Видел он, опытный фронтовик, что поняши, идущие с ним в бой, даже если кто из них и выживет — никогда не станут прежними милыми созданиями. Если кому-то и посчастливится уцелеть под утюгом наступающего танкового полка, они навсегда останутся пленниками своих воспоминаний. И не будет у них больше искренних улыбок, наивных поступков, блеска в глазах. Словно неприкаянные, будут бродить нечаянные ветераны одной-единственной битвы по Эквестрии, силясь найти себе место в мире, и не смогут этого сделать.

Если выживут, конечно. Потому что война — это пекло.

Знал расчетливый и опытный капитан, на что обрекает зеленых ополченцев, располагая их в наскоро вырытых окопах и траншеях на передовой. Знал, на кого придется первый, самый страшный удар, пока его четыре самоходки, хорошо замаскированные в километре от линии траншей, будут издали расстреливать врага. Знал, что мало кто останется в этих окопах живым.

Но что главное на войне? Разумеется, победа. И если дрогнут поняши в окопах, если побегут назад — то в считанные минуты танки врага достигнут позиций самоходок, разобьют снарядами гусеницы и уничтожат обездвиженные машины. Гауптман понимал, что победить можно только так: если на линии окопов врага задержат и продержат как можно дольше, дав возможность самоходкам реализовать мощность и точность своих орудий, оставаясь вне досягаемости действительного огня. Предательский и подлый по отношению к пони план. Подлый, как сама война.

Чего стоят жизни сотен, по сравнению с жизнями тысяч других, к которым может прорваться враг, если оборона тут падет. Кто остановит чудовищ? Сколько бед они смогут натворить, сколько разрушить, сколько сжечь?

Отто Кёниг прекрасно понимал, что нужно было остановить противника именно тут. И именно так.

А что же наши танкисты, и их нечаянные подруги поняши? Кем они стали теперь, перед лицом опасности, после всего на всего трех дней знакомства? Говорят, что легко научить плохому, и трудно — хорошему, однако, совершенно неожиданно, этот труд был проделан здесь, в Эквестрии, в маленьком городке Понивилль, куда попали бойцы вермахта.

Глядя на загорелые и морщинистые лица, на крепкие руки, и в сухие, колючие глаза людей, которые помогали строить оборону, рыть окопы и оборудовать позиции, поняши начали открывать в себе новое. В сердце маленького народа проснулось мужество. Не бесшабашная пьяная храбрость захватчика и поработителя, не затравленная, отчаянная отвага умирающего и бросающегося в последний раз вперед бойца. Глядя на самоходчиков, вспоминая их рассказы и истории, вспоминая их помощь и краткую, словно северное лето, дружбу, в сердцах и душах пони зародилось настоящее мужество. То, которое заставляет народ забыть о внутренних разногласиях и раздорах и подняться против захватчика, пришедшего на их землю. То, что объединяет всех: и богача, и бедняка; и все, как один, бросают свои дела, идут на зов родной земли. Понивилль был в опасности, и его нужно было защитить.

И лежали в траншее бок о бок: и мистер Рич, и Биг Макинтош, и госпожа мэр — все, кто почувствовал зарождающееся пламя отваги в сердцах, были тут.

Так что же танкисты? Кем они стали, после этих трех дней чудесного пребывания тут? Да остались теми, кем и были по сути. Не вытравишь яд войны из себя, это вечная рана. Не заживить тремя днями рая пять лет ада. Не искупить преступлений, не загладить вину, не стать хорошими людьми из испорченных войною машин.

Но вот — вот, что я вижу? Чудо. Хрупкие ростки чувств в их сердцах, осторожные побеги человечности, что поднимаются над выжженным огнем полем. Пожалуй, им все-таки повезло, что они попали в то место, где есть настоящая дружба, где бескорыстная помощь и поддержка — это явление нормальное и будничное, где не было войны.

Вот Швальке — он вместе с Пинки Пай раздает желающим совместно приготовленные кексы. И зашевелится что-то робкое, тихое, в душе бывшего боксера и наводчика самоходки, когда очередная пони улыбнется ему и скажет простое "Спасибо".

А тут сержант Шрёдер. Как и остальные, он закален в огне сражений, но что он делал, помогая Флаттершай, в тот самый момент, когда разведчики врага двигались к Понивиллю? Они были в курятнике и ухаживали за цыплятами. Шрёдер смутно помнил, что до войны, которая перековала его, он любил зверей. Не зверей в зоопарке, а зверей свободных и вольных. В юности будущий сержант часами пропадал в лесу с биноклем, разглядывая зверюшек и отмечая наблюдения в тетради. Где это все сейчас? Сожжено, сметено лязгающими гусеницами и огнем орудий? Нет, не совсем. Флаттершай протягивала ему цыпленка, и Шрёдер аккуратно брал его в руки. Цыпленок был мягким и пушистым, а Флаттершай просто смотрела на сержанта, прижимающего к себе птаху, и улыбалась. И вспомнило сердце в тот момент, что оно еще не разучилось биться, что есть что-то в мире кроме крови и войны.

А как же наш гауптман? Сама того не зная, белая единорожка Рэрити нашла ключик к черствому сердцу капитана, и ключик этот оказался до смешного прост — сочувствие и понимание. Это то, что нужно нам всем, а ветеранам войн — особенно сильно. Немного разговора, положенное на плечо копытце, платок, который утирает взмокший лоб после очередного ночного кошмара — все это словно говорит: "ты не один против всего мира, больше нет". Порой Рэрити пугала жесткость Отто, но она переборола страх, открыв ему свою душу, щедро и без остатка полив пустыню утренней росою, и это растопило лёд. Понял тогда офицер: если есть в мире такое место, где все живут дружно и без войн, где могут простить ошибки, где стремящемуся к свету могут протянуть копыто помощи вместо холодного безразличия, то никогда зло окончательно не победит. Пока есть те, кто верит в свет, надежда остается.

---

Пинки Пай лежала в окопе. Её укрытие было вырыто намного ближе к лесу, чем основная линия траншей, и сокрыто под сенью деревьев. У Пинки не было оружия — только несколько гранат. Самое главное, чем была укомплектована розовая пони — это радиостанция, её личный бинокль и прибор ночного видения. Так же Пинки оделась в свой собственный черный шпионский костюм, и только пушистый розовый хвост мог её демаскировать — поэтому она старалась прятать его на дно окопа, чтобы он не торчал. Пинки Пай являлась артиллерийским наблюдателем, корректировщиком и разведчиком в одном лице.

Окоп был довольно глубоким и удобным, ведь Швальке и Ланге лично помогали ей его вырыть, заботясь о розовой пони. Расположив включенную радиостанцию и прочие вещи на дне, Пинки осторожно высунула голову и разглядывала в бинокль опушку леса. После того, как Рэйнбоу Дэш с разведывательным отрядом пегасов вернулась из дозора, точно сообщив направление, откуда движется враг, позиция Пинки была наскоро оборудована так, чтобы она могла следить за полем боя с некоторого расстояния и передавать по радиостанции свои наблюдения.

В голове у Пинки все еще слегка шумело — ночью она выпила много сидра и, кроме того, не сомкнула глаз — нервное возбуждение перед грядущим не давало уснуть. Похлопав копытом по щеке, чтобы прогнать сонливость, Пинки вновь уставилась в бинокль. Было около восьми часов утра, и на траве блестела утренняя роса. Особенно сильно она сконденсировалась в свежем окопчике. Пинки было холодно, и она порою вздрагивала, но следила, чтобы пушистый хвост случайно не высунулся из укрытия. Он был единственной частью её тела, которую не прикрывал шпионский наряд.

С расстояния лес казался спокойным. Внимательно обшаривая взглядом опушку, каждое деревце, каждую кочку, розовая пони выискивала признаки врага. Пинки снова начало клонить в сон, и она уже подумала, что никакого боя не будет — что все это чья-то плохая шутка, и нужно будет скоро вернуться домой, как приближающийся шум и треск, исходящий от леса, привлек её внимание. Наведя бинокль в нужном направлении, Пинки увидела, как из-за ухабов, ломая деревья, и подминая под себя кусты, к маленькому полю, на котором были вырыты окопы, подкатывается танк. Вслед за ним, чуть поодаль, выкатился другой. Они остановились на опушке, водя туда-сюда стволами пушек.

Рассмотрев танки, Пинки соскользнула на дно окопа и открыла папку. В папке были копии фотографий, которые принцесса Селестия показывала Отто во время совещания в ратуше. Поглядев на снимки, Пинки подняла трубку с рации, и, щелкнув тумблером, как её учили, заговорила:

— Пинки Пай вызывает "Броняшу четыре", отвечайте!

Идея назвать экипажи самоходок "Броняшами" принадлежала лично Пинки, и она этим гордилась. Когда Ланге объяснил ей значение слова "броня", мозг Пинки просто добавил к этому сакраментальное "няши", и таким образом название родилось.

Трубка в копыте у Пинки отозвалась незамедлительно:

— На связи.

Еще раз взглянув на фотографии, Пинки заговорила в рацию:

— Первые танки на опушке. "Королевский Тигр" и "Пантера". Стоят, не двигаются.

— Принято, — ответил из трубки искаженный помехами голос Отто. — Продолжай наблюдение.

Шум и грохот гусениц вдалеке заставил Пинки вновь аккуратно высунуть голову из окопа, и посмотреть в бинокль. За то время, что она сидела внизу и передавала сообщение, на опушке появилось еще несколько машин, а первые два танка начали движение по полю.

Вновь съехав на дно окопа, Пинки затараторила в трубку:

— "Броняша четыре", враг выехал на поле, на опушке еще несколько танков.

— Принято, — опять кратко донеслось из трубки.

— Почему вы не стреляете? — воскликнула Пинки в трубку, рефлекторно подпрыгнув в окопе. Хвост возбужденной пони встал торчком.

— Потому, что так надо, — ответила рация. — Не высовывайся, продолжай наблюдение.

Пинки положила трубку, и вновь полезла на бруствер, чтобы продолжить следить за врагами. И тут в голове розовой пони пролетела мысль: "Глупая, глупая я. Мой пушистый хвост. Как же я могла забыть про него". Прижав хвост к земле, Пинки высунула голову, но было поздно. Розовый опознавательный знак был слишком хорошо виден на фоне сырой утренней опушки. Она увидела, что башня одного из танков, стоящих поодаль, за которыми она наблюдала, смотрит прямо на неё. Воскресив в памяти снимки, Пинки вспомнила, что этот танк называется "Тигр".

Розовая пони только и успела, что упасть на дно окопа, как грохнул выстрел. Знаете, как взрывается восьмидесятивосьмимиллиметровый фугасный снаряд? Вот и Пинки не знала. Когда тебя прикрывает лишь окопчик, да насыпь земли вокруг него, перед такой мощью чувствуешь себя беззащитной.

Скрючившись в окопе, Пинки поняла, что только сейчас её глаза полностью открылись. Пожалуй, в тот самый момент, когда на розовую пони посыпались тяжелые комья земли, поднятые взрывом, и запахло гарью. Впервые в жизни Пинки Пай стало по-настоящему страшно. Не "страшно, но можно спеть, засмеяться, и это пройдет", и даже не "страшно, нужно бы убежать и прятаться", а просто страшно. Дикий ужас сковал Пинки Пай — только что она поняла, что такое танкобоязнь.

Пинки не знала, сколько времени она лежала на дне окопа. В голове и ушах шумело, и почему-то превалировала лишь одна мысль — "прятать подлый хвост". Пинки прижимала к себе хвост всеми четырьмя копытами, мелко дрожа. Прошло, пожалуй, несколько минут, когда грохот гусениц заставил её прийти в себя и высунуть голову из окопа. Пока она лежала там, на поле многое переменилось — уже десяток машин ехали по нему, и Пинки увидела, как откуда-то издали, из-за линии траншей сверкнули вспышки. Одновременно с этим два наступающих танка взорвались, и из них повалил густой дым. Пинки поняла, что это стреляют "броняши".

Переведя взгляд на то место, где стоял стрелявший в неё "Тигр", она увидела, что тот все ещё там, и башня смотрит прямо на её окоп. Обессиленная от ужаса, розовая пони скатилась на дно своего укрытия. "Я в ловушке" — вертелось в её голове. Внимание Пинки привлек звонок радиостанции, и она схватила трубку:

— Что там у тебя? — раздался раздраженный голос.

— Я... я... меня заметили, хвост выдал, — залепетала Пинки. — Мне нужно прятаться и бежать. Я больше ничего не смогу сделать!

— Не сметь! — раздалось из трубки. — Труса первого убьют! Если ты сейчас побежишь, то твоим друзьям в траншеях придется сражаться вслепую. Ты хочешь, чтобы погибла Твайлайт? Или Большой Макинтош?

— Нет, — пропищала в трубку Пинки и еще больше съежилась на дне окопа.

— Отлично, — отозвалось из радио. — Меняй позицию и ползи к лесу, укройся среди деревьев и продолжай наблюдение. И будь добра, прикрой как-то свой хвост, его видно за километр.

Ничего не ответив, Пинки повесила трубку. Прикрыть хвост. Страх пронзал всю её, и противоречивые желания разрывали Пинки Пай изнутри. Хотелось убежать и спрятаться. И почему-то хотелось кексик из «Сахарного уголка».
"Если ты побежишь, то твоим друзьям в траншеях..." — пронеслось в голове у Пинки. Собравшись с силами, Пинки Пай опустила свой хвост на дно окопа, и начала старательно вымазывать его в грязи так, чтобы ни капли розового не было видно. От этого хвост становился липким и тяжелым, но другого выхода не было. Спрятать хвост, и сменить позицию.

Подхватив радиостанцию и забросив на круп седельные сумки, Пинки на брюхе выползла из окопа и, словно ужик, поползла к деревьям. Расстояние, которое разделяло её прежнее укрытие и ближайшее дерево, было совсем небольшим — в прошлом, она бы могла покрыть его в пять прыжков. Но теперь оно показалось ей вечностью. Пинки ползла, вжимаясь в землю, как вдруг её хвост начал дрожать.

— Ой-ой-ой, — вскрикнула Пинки и начала ползти быстрее. — Сейчас что-то упадет!

Рядом с её окопом грохнул взрыв, и плеснула пулеметная очередь.

Вскочив на ноги, и забыв все то, чему её учили, розовая пони бросилась к ближайшему дереву, на ходу причитая:

Когда я маленькой была, и вечер наступал.

Бегом достигнув дерева, и вжавшись в его ствол так, чтобы он был между ней и охотящимся на неё "Тигром", Пинки продолжила:

Темнела во дворе земля, и ужас подползал.

Однако, волшебная мантра смеха и улыбки, которая спасала её от невзгод, теперь не помогала — ей было все так же страшно, а попытка засмеяться вырвалась в виде тихого кашля из горла.

Не успела Пинки отдышаться, как рядом с деревом разорвался снаряд. Розовую пони швырнуло на землю, и она увидела, как огромный ствол падает прямо на неё. Пинки лишь и успела, что отползти на несколько метров, когда дерево рухнуло рядом.

Все вокруг слилось в одну ужасную картину: взрывы, грохот, гарь и огонь — все металось словно вокруг неё одной. Сказать, что Пинки было страшно — значит, ничего не сказать. Она до конца думала: то, что предстоит — лишь игра. Серьезная, сложная, но игра. А теперь Пинки Пай поняла, что время игр для неё кончилось, возможно, навсегда, и она никогда не сможет забыть этот ужас. Теперь-то Пинки точно знает, как это бывает, когда в тебя стреляет танк…

Опустив взгляд, она поняла, что от страха обмочилась. Несколько минут у розовой пони ушло на то, чтобы, мажась грязью и землей, с остервенением тереть круп и задние копыта, чтобы смыть с себя следы нечистот. Проведя еще несколько минут у поваленного дерева, она рискнула высунуть голову — корни дерева торчали снаружи, обеспечивая Пинки хорошую маскировку.

Она точно не могла сказать, сколько времени прошло с момента её бегства из окопа, но на поле произошло много изменений — уже шесть машин, наступавших из леса, дымились на ровном месте, из траншей хлестали пулеметные очереди, и до Пинки доносились крики. Поднеся бинокль к глазам, она увидела высунувшегося на мгновение из траншеи Макинтоша — он метнул гранату в сторону подползающего танка. Пинки видела, что едва он успел скрыться в окопе, как место, где он находился секунду назад, накрыли пулеметные очереди.

Пинки Пай было очень страшно и жутко стыдно. Но увидев поступок Макинтоша, она взяла себя в копыта. Дрожь унялась, и она поискала глазами рацию. Та лежала совсем недалеко от неё, чуть присыпанная землей. Стряхнув с неё грязь, и подняв трубку, Пинки заговорила:

— Это Пинки Пай. "Броняша четыре", слушайте — шесть вражеских танков горят, из леса идут новые. Они пытаются объехать горящие машины справа от меня, и, соответственно, левее вас. Повторяю...

Так война изменила Пинки Пай.

---

Эпплджек делала то, что умела — пинала. Пушка, снятая с «Пумы», теперь стояла в самодельном редуте за линией траншей и вела огонь по врагу. Миловидные поняши-сестрички, массажистки из спа, наводили пушку на цель, а Эпплджек, ловко подбрасывая снаряды из ящика, направляла их в затвор, и ударом задних копыт досылала в ствол. После этого пушка стреляла и операция повторялась.

В целом их позиция была оборудована неплохо — эскарп и насыпь, из-за которой торчал лишь ствол. Как объяснил им капитан Отто — эта пушка единственная, кроме тех, что есть на самоходках, поэтому её стоит беречь. "Стреляйте по гусеницам" — так говорил он. И Эпплджек делала свой вклад — как можно скорее подавала снаряды в казенник. Когда враги начали наступать, и Твайлайт прискакала с командного пункта с приказом стрелять, все закрутилось. У Эпплджек сложилось мнение, что вся эта танковая армада целится только в них — взрывы гремели вокруг их позиции, в земляную насыпь вонзались пули. Разумеется, рыжей пони было страшно. Даже не так, очень страшно. Но чувство долга перед друзьями не давало ей броситься наутек. И еще — Макинтош. Со своей позиции, в краткие секунды передышки между подачей снарядов, Эпплджек видела краем глаза, как храбро в передних траншеях сражается её брат. Большой красный жеребец носился от бруствера к брустверу, от одной огневой точки к другой, доставал из сумки гранаты и бросал их в подкрадывающиеся танки. Его пример сильно мотивировал Эпплджек.

— Нужно быть честной, — твердила она себе под нос, обливаясь потом и отправляя очередной снаряд в затвор пушки. — Честной до конца, со всеми.

Она видела, как Лотус вновь наводит пушку на цель и кивает сестре. Алоэ нажимает клавишу, и вновь звучит выстрел. Аккуратно высунувшись из-за редута, Эпплджек заметила, как подъехавший на опасное расстояние к траншеям танк остановился из-за разорванной гусеничной ленты. Что-то свистнуло совсем рядом, и Эпплджек почувствовала, что с её головы сорвало шляпу. Плюхнувшись назад с редута, и перевернувшись, она увидела головной убор, лежащий в паре метров от неё. Подползя к нему, рыжая пони обнаружила, что в её любимой ковбойской шляпе прямо по центру зияет ровненькое круглое отверстие. "Как хорошо, что я ношу шляпу на макушке" — мелькнула мысль.

Из оцепенения её вырвал голос Алоэ. Красивая пони с обычно идеально уложенными волосами и чуть раскосыми глазами теперь выглядела иначе — грива растрепана, круп расцарапан. Из самой крупной царапины текла кровь. Алоэ кричала на Эпплджек:

— К заряду! Я сказала, немедленно, к заряду! — Её глаза сверкали.

Алоэ была пьяной от битвы и от крови. Эпплджек отшатнулась от неё, и рванула к ящику с боеприпасами. Быстро выхватив снаряд, она при помощи задних копыт дослала его в затвор. Алоэ отвернулась к прицелу, и грохнул новый выстрел.

И тут мир вокруг словно взорвался. Эпплджек потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела перед собой только голубое небо с белыми, похожими на цветущие яблони, облаками. И — ни единого звука вокруг, словно бой закончился. Не сразу до нее дошло, что ее оглушило взрывом. И еще больше времени прошло, прежде чем к ней частично вернулся слух, а она сама, преодолевая тошноту и головокружение, смогла подняться на ноги.

Пошатываясь, Эпплджек пошла к перевернутой пушке и увидела только лежащую на спине Алоэ. Губы пони шевелились, она пыталась что-то сказать. Нагнувшись к ней, Эпплджек услышала:

— Лотус, где Лотус? С ней все в порядке?

Эпплджек огляделась, но не увидела второй спа-пони. Предусмотрительно сняв шляпу, она выглянула из-за развороченного бруствера и наконец, увидела её.

Взрывом Лотус выбросило вперед, и разворотило живот. Лежа на открытом месте, она постоянно пыталась подняться, и бросится бежать, но из-за разорванного живота не могла этого сделать. Лотус пыталась подняться на копыта, и падала снова. Она ржала очень громко, так, что её жалобный предсмертный крик было слышно везде вокруг.

— Мамочка, помоги мне! Мама, ой, мамочка, помоги! Больно! Помогите, помогите мне, пожалуйста, помогите! — истошные вопли Лотус били по ушам оцепеневшей Эпплджек. По щекам несчастной ручьями текли слезы.

Ей хотелось зажать покрепче уши, чтобы больше не слышать этих криков. И перестать смотреть. Или просто лечь и умереть. Но она не могла оторвать взгляда от ужасного зрелища, и словно заколдованная, наблюдала за кончиной одной из пони, которую знала. Вот Лотус, захрипев, наконец, затихла, странно дергая копытом. Из раны на животе продолжала вытекать черная кровь.

Лоб Эпплджек покрылся ледяной испариной. Она ползком вернулась к Алоэ. К счастью, та все еще дышала.

— Что с Лотус? — повторила она, хватая Эпплджек за копыто.

— Хорошо все с ней, — стараясь не глядеть в глаза, ответила носительница элемента честности. — Пошла взять еще снарядов, всего и делов. Ничего, подруга, вот все закончится, завалимся все вместе к вам в спа. — Эпплджек улыбнулась. — Отмоемся от всего этого.

Алоэ попыталась улыбнуться в ответ:

— Вот растяпа эта Лотус... у нас еще много снарядов. Нужно навести по стволу. — В ее горле забулькало. — Нужно навести по стволу, Эпплджек.

Несколько судорожных вздохов, и Алоэ отправилась вслед за сестрой…

В голове Эпплджек не было вообще никаких мыслей. Все словно куда-то ушло, пропало, словно и не было никогда улыбчивой и сильной, честной и доброй рыжей пони. Осталось лишь одно…

Упершись задними копытами в землю, Эпплджек стиснула зубы и начала переворачивать опрокинутое орудие. Вокруг свистели пули, и её было хорошо видно с поля, но она не думала об этом. Нужно было только толкать пушку, и навести на цель. Выбиваясь из сил, Эпплджек толкала. Последний рывок, и орудие перевалилось через бруствер, замерев в хрупком равновесии, на насыпи.

Как автомат, Эпплджек подползла к ящику со снарядами, и извлекла один. Еще одно, последнее дело — и все. За Лотус. За Алоэ. За двух добрых спа-пони.

Открыв затвор, Эпплджек уставилась в длинный, с нарезами ствол, словно в подзорную трубу. Не было чувств в этот момент в ней — ни любви, ни тоски, ни жалости. Только холодный расчет. За Лотус, и за Алоэ...

На застланном дымом поле она видела темный силуэт их убийцы. Где-то на задворках сознания Эпплджек копнулась мысль, что эта модель называется Pz.IV. Не важно, все не важно. Только бы навести по стволу. Объезжая подбитые машины, танк снизил скорость, и повернулся к позиции Эпплджек бортом. Он был виден через открытый затвор и ствол. Дослав снаряд, Эпплджек нажала на клавишу пуска. Уставившись вперед, она увидела, что в корпусе танка зияет отверстие, и из него валит дым. Через несколько секунд из отверстия показалось и пламя.

— Вот так-то, — прошептала Эпплджек. И упала без чувств рядом с орудием.

Так познала войну Эпплджек.

---

Рэйнбоу Дэш летела среди облаков. Летать всегда было её самым любимым занятием, однако сейчас голубая пегаска пребывала в скверном расположении духа. Крыло пегасов, взлетевшее под её командованием, выбилось из графика. Сама она могла лететь быстрее, но нужно было привести к месту схватки всех. Одна она ничего не смогла бы сделать.

Ветер трепал крылья. Не снижая скорости, голубая пегаска обернулась, чтобы посмотреть, как летит её звено. Пегасы летели стройно, но на мордочках многих был страх, и лишь у единиц — решимость. Увы, сейчас она не могла ничего с этим поделать.

Строй пегасов поднялся выше, спеша к месту сражения — туда, где сверкали вспышки, и поле застилал дым. Машины внизу казались крохотными — как стоящие на расстоянии от обороняющихся самоходки, так и ползущие по полю танки врага. Но Рэйнбоу Дэш знала: стоит к ним приблизиться — и будет по-настоящему страшно. Она видела, что вражеские машины начинают концентрироваться на правом фланге — там создалась опасная обстановка, пони в траншеях сопротивлялись из последних сил. Не колеблясь, голубая пегаска направила свое звено туда.

Когда пегасы снизились, им открылась настоящая картина разрушений — все поле было перепахано взрывами, на нём чадило бесчисленное количество танков. Траншеи были разворочены огнем вражеских пушек, и пони хаотично метались по ним, пытаясь то ли бежать, то ли сопротивляться. Помощь требовалась немедленно. В этот момент Рэйнбоу почувствовала липкий страх. В жизни она гордилась тем, какой смелой и отважной была, но сейчас, лицезрев ужасные картины разрушений, предательский холодок пополз по её загривку, и пегаску бросило в пот. В этот момент Рэйнбоу вспомнила клятву танкистов, которую ей пересказал Шефер.

«Я клянусь быть верным и неизменно преданным Государству, как своему отечеству». Мозг голубой пегаски зацепился за эти слова, словно за спасательный круг. «Быть верным и неизменно преданным». Верным.

— За Эквестрию! за Понивилль! — закричала Рэйнбоу Дэш, презрев страх и прицеливаясь в ближайший танк. У того был открыт люк, и из него спешно выбиралась смутно похожая на человеческую фигура. Разогнавшись, Рэйнбоу Дэш в последний момент сложила крылья, и, перевернувшись в воздухе, выставила перед собой задние копыта. Удар был точным, и она почувствовала, как что-то хрустнуло под шлемофоном танкиста. С хрипом тот повалился назад в распахнутый люк.

Рэйнбоу Дэш оказалась на броне танка. Поверхность была раскаленной, и её копыта жгло огнем. Не задерживаясь, она взмыла вверх, постоянно меняя направление движения, чтобы в неё не попали. Поднявшись к облакам, она увидела кружащиеся там пары пегасов, которые по очереди атаковали выбирающихся из подбитых машин чудовищ. С земли пегасам помогали пулеметчики.

Рэйнбоу Дэш и её ведомая Лайтнинг Даст принялись искать следующую цель и увидели, как один из неприятельских танков на полной скорости старается прорваться сквозь слабеющий правый фланг траншей и проскочить к самоходкам. Он почти было подобрался к траншее, и Рэйнбоу уже показалось, что никто не успеет ничего сделать, как вдруг из окопа сверкнул выстрел. Вылетевший предмет оставлял за собой дымный след. Присмотревшись, Рэйнбоу Дэш увидела, что стрелявшая в танк госпожа мэр держит в копытах дымящуюся трубку. Это — фаустпатрон, один из пяти штук, извлеченных из подбитых броневиков.

— Вперед! — крикнула Рэйнбоу Дэш своей ведомой, и они спикировали на остановившийся танк. Как только они подлетели ближе, и машину стало хорошо видно, люки танка распахнулись, и оттуда начали выскакивать те самые чудища, которых она видела вчера в ратуше, сразу пятеро.

Не дожидаясь ведомой, голубая пегаска спикировала на врагов, врезав первому попавшемуся по затылку копытами, и очутилась на земле. Нужно было взлетать, но Рэйнбоу уже не могла себя контролировать — с грозным боевым кличем, она кинулась на танкистов, нанося удары, как учил её Швальке — в голову, в глаза, в шею!

Ярость пеленой застилала разум Рэйнбоу — она погрузилась в схватку с головой, азарт битвы и желание победить полностью захватили её. Через несколько секунд Лайтнинг Даст приземлилась рядом, нанеся сокрушительный удар копытами по еще одному из чудищ. Те видимо оторопели от такого напора, а две пегаски, не взлетая, начали молотить их копытами, бросаться на лица, валить на землю.

Последнего из монстров Лайтнинг свалила ударом копыт, а Рэйнбоу добила прицельным ударом в голову. Она все ещё топтала копытами размозженный череп, как время словно замедлилось для голубой пегаски, и она увидела себя со стороны.

До самого крупа забрызганная кровью, Рэйнбоу Дэш стояла на поле боя, а вокруг лежали тела поверженных врагов. Кем стала она теперь, после этого поступка? Рэйнбоу никогда не было проницательной натурой, и ответа на этот вопрос у неё не было. Единственное, что она знала, — битва еще не закончена, и когда она все-таки кончится, голубая пегаска никогда не будет прежней.

— Скорее, — крикнула ей запыхавшаяся Лайтнинг Даст, и обе пегаски взмыли в небо, чтобы найти себе новые цели.

Так познала войну Рэйнбоу Дэш.

---

Твайлайт находилась на импровизированном командном пункте, прямо на передовой. В центре траншеи яма была вырыта глубже и шире, и именно здесь расположилась Твайлайт. Перед ней на треноге стояла стереотруба, а чуть правее, на земле — радиостанция. Твайлайт искренне надеялась, что её организаторские способности помогут в бою, однако применить их в таком деле оказалось довольно трудно. Когда началось сражение, пони вокруг стали метаться, паниковать и отказывались её слушать. Лишь Эпплджек с орудийным расчетом оставались более-менее хладнокровными, и пушка вела огонь.

Фиолетовая единорожка вела наблюдение за полем боя через стереотрубу. Она тоже очень боялась. Когда все началось, и вокруг стали рваться снаряды, Твайлайт чуть не побежала. Однако, взяв себя в копыта, и сказав: «Я буду думать об этом потом, после боя. Пони здесь нужна моя помощь, и я их не подведу» — она осталась на позиции. Прошло меньше часа, а Твайлайт испытала столько переживаний, сколько не испытывала за всю свою жизнь. Дракон? Найтмер Мун? Дискорд? Она бы отдала сейчас все, что у неё есть, чтобы вновь схватится с этими злодеями. По сравнению с тем, что творилось на поле перед её глазами, их выходки выглядели детскими шалостями.

Тела пони были везде — ужасным ковром они покрывали дно траншеи. За спиной тоже были тела — тех, кто пытался выбраться и бросился бежать. На правом фланге складывалась опасная ситуация. Множество вражеских машин сосредоточилось там. Повернув к ним прибор наблюдения, Твайлайт увидела, как Рэйнбоу Дэш и еще одна пегаска схватились на земле с экипажем подбитого танка.

Защитников правого фланга оставалось все меньше, и Твайлайт решила скакать туда.

Оглядевшись вокруг себя, она приметила бабулю Смит, голову которой прикрывала старая зеленая каска. О, ужас, она-то как сюда попала? Под ногами у бабули стояли банки со странного цвета жидкостью, а сама она, вместо того чтобы вести беспорядочный огонь, уподобляясь другим пони, зорко следила за полем боя, аккуратно высунув голову за бруствер.

Подойдя к ней, Твайлайт заговорила, стараясь перекричать грохот битвы:

— Бабуля, я на правый фланг, там, кажется жарко. Вы оставайтесь здесь, и командуйте.

Старая зеленая пони ответила, не отводя взгляд от поля боя:

— Не беспокойся, милочка. Сделаю все, что в моих силах.

Твайлайт хотела броситься бежать, но, то ли врожденное любопытство сыграло с нею шутку, то ли другие, неизвестные факторы, однако она задержалась на секунду и задала бабуле Смит еще один вопрос:

— А что это у вас за банки?

Оторвав взгляд от поля боя, зеленая пони поглядела на Твайлайт, и задорно подмигнула. Невероятно — кажется, в ней вовсе не было страха.

— О, это то, что нам пригодится, если эти супостаты подберутся к нам поближе. Уж поверь мне, дочка.

Все еще очень удивленная спокойным тоном бабули, Твайлайт спросила:

— Вам что, ни капельки не страшно?

Бабуля усмехнулась:

— Страшно, милочка? Нет. Ты не думай обо мне, я уж пожила. Главное чтобы молодые пони выжили, а я то что? Толку от старухи?

С этими словами бабуля Смит ловко подхватила одну из банок, перевалилась через край траншеи и поползла вперед. Твайлайт увидела, что одна из легких машин врага пытается атаковать их позицию — полугусеничный броневик шел на них, на ходу паля из пулемета. Упав на землю, чтобы укрыться от его огня, Твайлайт высунулась в другом месте, и продолжила наблюдать за ползущей, как ни в чем не бывало, бабулей.

Когда броневик подкатил настолько близко, что Твайлайт могла различить смотровые щели в передней броне, бабуля остановилась, и извлекла из-за резинки каски какой-то маленький предмет. Спичечный коробок. Проделав какие-то манипуляции с банкой и чиркнув спичкой, она метнула её прямо в надвигающийся броневик, и сразу же поползла в обратном направлении.

Твайлайт не поверила своим глазам — после попадания банки в машину, её, словно по волшебству окутало яркое пламя, и бронетранспортер замедлил ход. Не доехав пары десятков метров до траншеи, машина окончательно остановилась, и через задние люки с дикими криками начал выскакивать экипаж, пытаясь сбить с себя пламя. Но пегасы были тут как тут…

Бабуля целой и невредимой шлепнулась обратно в окоп, со словами:

— Ну? Как вам такие яблочки?

Твайлайт справилась с изумлением, и, кивнув пожилой пони со словами «остаетесь командовать», бросилась на правый фланг. Она только и успела, что на скорое копыто схватить трубку радиостанции, и выпалить:

— Пони гибнут на правом фланге, я бегу туда!

Твайлайт уже скакала вперед, а за её спиной слышался скрипучий голос бабули:

— Вы все говно! Немедленно прекратите тратить боеприпасы попусту!

Кто бы мог ожидать такого от пожилой почтенной пони?

Прокрадываясь по траншее вправо, Твайлайт осторожно переступала через мертвые тела пони, многих из которых она хорошо знала. Вот бы ей быть такой же храброй, как бабуля Смит, и сильной как Эпплджек! Твайлайт с трудом могла владеть собой, видя страшные картины разрушений вокруг, однако, сцепив зубы, продвигалась вперед. Добравшись до правой части траншеи, она увидела, что лишь Большой Макинтош, собрав вокруг себя нескольких пони, продолжает сопротивление. Как всегда немногословный красный жеребец бросал одну гранату за другой, доставая их из ящика. Пожалуй, гранаты — это единственна вещь, в которой у обороняющихся не было недостатка — в подбитых ранее броневиках этих штук было очень много.

Глядя со стороны, Твайлайт отметила, что позиция последней горстки выживших не очень удачна — один из вражеских танков был подбит и развернут боком к траншее, загораживая вид. Кроме того, огромная машина дымилась, что делало обзор и вовсе затруднительным. И в этот момент в голове у Твайлайт сложился план.

Фиолетовая единорожка хорошо помнила, как было распределено оружие перед боем, и тут, на правом фланге были оставлены два из пяти фаустпатронов, реквизированных в подбитых бронемашинах. Это было то, что сейчас нужно. Мимолетно похлопав Макинтоша по плечу, чтобы обратить на себя внимание, Твайлайт бросилась к тому месту, где они оставили ящик. Борясь с приступом паники, она отодвинула тело погибшей пони, и контейнер оказался там, на месте. Открыв его, Твайлайт с удовольствием увидела два фаустпатрона, лежащие внутри, аккуратно завернутые в солому.

То, что пришло ей в голову, было единственной вещью, которая может ненадолго задержать врага. Протягивая ящик Макинтошу, Твайлайт заговорила:

— Отсюда нельзя стрелять. Из-за этого танка ничего не видно! — Красный жеребец кивнул. — Тебе нужно проползти вперед, и забраться под него. Я видела, как Рэйнбоу Дэш разобралась с его экипажем. Оставайся под танком, он будет твоим укрытием, и стреляй во врагов.

— Агась, — сказал Биг Макинтош, и, схватив ящик, собрался выбраться из траншеи.

— Стой!— крикнула ему Твайлайт, и, обмакнув копытца в грязь, начала безапелляционно мазать коричневой жижей жеребца. Встретив его недоумевающий взгляд, она пояснила:

— Ты красный, Макинтош. Очень красный.

Жеребец все понял, и послушно стерпел обмазывание грязью. Когда гримирование было завершено, Твайлайт напутственно хлопнула Макинтоша копытом, указывая на подбитый танк. Брат Эпплджек перевалился через траншею, и, толкая перед собой ящик, пополз в нужном направлении. Но Твайлайт еще не закончила. Подскочив к оставшимся двум поняшам, что возились у пулемета, она заговорила:

— Большой Макинтош займет позицию под днищем вон того танка, — Твайлайт указала копытом в цель. — Ваша задача — прикрыть его, пока он ползет. Чтобы все внимание было сосредоточенно на нас, и никто не заметил его. Вы поняли, пони?

В их глазах был страх, и Твайлайт прикрикнула:

— Вам понятно, пони?

Те синхронно кивнули, и бросились к пулемету.

От тех, кто попадал под огонь Mg-42, этот пулемет получил много красочных прозвищ. «Вдоводел», «Дырокол», «Коса Гитлера» — вот далеко не полный список его имен. Когда стреляет Mg, вы не слышите звуков выстрелов — темп огня настолько высок, что слышен лишь громкий треск, наподобие звука рвущегося картона. Зачастую это может быть последним, что услышит человек.

Пулемет ревел и плевался огнем, пока Макинтош, никем не замеченный, полз вперед. Поглядев на поле боя, Твайлайт убедилась в том, что её план сработал — вражеские машины начали прицеливаться в пулеметчиков, не замечая ползущего жеребца. Твайлайт увидела, что он преодолел уже половину пути.

— Прячьтесь! — крикнула она, и сама упала носом в грязь. В этот момент несколько взрывов прогрохотали рядом с их позицией. Твайлайт подняла голову, и увидела, что поняши уцелели, успев вовремя упасть на дно траншеи. Однако Макинтоша нужно было прикрывать дальше.

— Стреляйте! — крикнула она, однако это не возымело действия. Пони просто вцепились друг в дружку, и дрожали. Тогда Твайлайт подползла к ним, и начала раздавать увесистые оплеухи обоими копытами:

— Стреляйте! Нужно прикрыть Макинтоша!

В тот момент, когда пулемет вновь заговорил, и Твайлайт высунулась из окопа, чтобы оценить ситуацию, жеребец уже заполз под подбитый танк. Менее через минуту оттуда раздался выстрел, и, наблюдая за полетом кумулятивной гранаты, Твайлайт видела, как та попадает в неприятельскую машину. Танк незамедлительно вспыхнул, и Твайлайт уж было хотела скорректировать стрельбу пулеметчиков по нему, уповая на то, что из того будет выскакивать экипаж, однако, этого не произошло. Судя по всему, выстрел Макинтоша оказался очень удачным — и струя раскаленного пламени, вырвавшаяся из кумулятивной гранаты в последнюю секунду её короткой жизни, завершила всю работу внутри вражеского танка. Люки не распахивались — экипажа уже не было.

Омрачал сознание Твайлайт лишь тот факт, что теперь у красного жеребца остался всего один фаустпатрон, а у врага — еще так много танков.

Ситуация была критической, и фиолетовая единорожка снова почувствовала, как её опутывают липкие щупальца страха. Даже если второй выстрел Макинтоша будет удачным, у них все равно не останется других противотанковых средств. Рано или поздно враг прорвется через почти незащищенный фланг, проутюжит их гусеницами, и устремится к самоходкам. Бой будет проигран. В отличие от других пони, Твайлайт Спаркл сразу оценила преимущества, которые дает боевой машине вращающаяся башня.

От панических размышлений Твайлайт спас звонок радиостанции. Из тех четырех, которые были распределены на передовой, одно радио было у Пинки, одно на левом фланге, одно в центре, там, где Твайлайт оставила бабулю, и одно тут, справа. К счастью, рация еще работала. Схватив трубку, Твайлайт услышала искаженный помехами голос Отто:

— Это «Броняша четыре». Контратакуем. Держитесь.

В сердце фиолетовой единорожки вновь вспыхнул огонь надежды, и она закричала пулеметчицам:

— Осталось продержаться совсем немного! Наши контратакуют!

На самом деле Твайлайт ожидала несколько иной реакции от двух поняшек — хотя бы какой-то радости. Одна из них вовсе никак не отреагировала на сообщение Твайлайт, продолжая поддерживать копытами пулеметную ленту. Другая лишь легонько кивнула, не отводя глаз от прицела. Именно в этот момент Твайлайт поняла, что война калечит не только тела — но и души. Вряд ли они станут теми, кем были после этого ужасного дня.

Следующие несколько минут показались фиолетовой единорожке настоящим пеклом — их позицию постоянно обстреливали из орудий и пулеметов, и только земляная насыпь и траншея позволяли обороняющимся сохранить жизнь. Макинтош использовал последний фаустпатрон, и теперь просто лежал под неприятельским танком — проползти назад ему бы уже не дали. Пулемет вышел из строя, и теперь поняши огрызались из одного МП-40. Вражеские машины подползали все ближе, и ситуация казалась Твайлайт безнадежной. И тут сзади раздался грохот. Обернувшись, Твайлайт увидела, что две самоходки, с цифрами «252» и «254» на рубках спешат сюда. От траншеи их отделяло метров сто и, судя по всему, союзные машины собирались обогнуть её правее позиции Твайлайт.

Наблюдая за движением самоходок, она увидела, как командирская машина, идущая первой, собралась перескочить через пустующую траншею, но, сходу налетев на неё, остановилась. Фиолетовая единорожка увидела, что у тяжелой самоходки разорвана одна из гусениц.

Плохо, это очень плохо. Машина «252» остановилась на некотором расстоянии от траншеи и начала разворачиваться фронтом вперед. Однако с этой позиции эффективная стрельба была невозможна — прицел загораживал все тот же подбитый вражеский танк.

Оценив ситуацию, Твайлайт поняла, что остановленной самоходке так долго не простоять — к оставшимся врагам она была повернута бортом, и те могли поразить её уязвимую боковую броню. Нужно было немедленно что-то делать, и Твайлайт знала, что…

Рог единорожки вспыхнул магическим светом, и волшебное облако окутало огромную машину. Твайлайт старалась изо всех сил, пытаясь поднять самоходку в воздух. Упражнение с Урсой Младшим или броневиком сейчас казалось ей детской разминкой. Но она знала: там, внутри сидит её подруга Рэрити. И её друг Отто. А еще Швальке и Нойманн. Внутри обездвиженной машины были её друзья, и Твайлайт обязана была им помочь. Рог светился все ярче, хотя казалось, что это невозможно, и восьмидесятитонный «Ягдтигр» поднялся в воздух на полметра. Развернув самоходку стволом в сторону врагов, Твайлайт опустила её обратно на землю.

Лишенная всяких сил, она опустилась на дно окопа, и тупо уставилась в одну точку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой опустошенной.

Так познала войну Твайлайт Спаркл.

---

— О, Селестия, о, Селестия! — причитала Флаттершай, склонившись над очередным раненым. За позициями самоходок, под навесом расположился импровизированный госпиталь. К счастью, не все было так плохо, как казалось вначале, и Бон-Бон вместе с Дитзи Ду вызвались помогать желтой пегаске во врачебном деле. По сути все сводилось к тому, что Флаттершай обложилась медикаментами, собранными как из Понивилльских запасов, так и со всех самоходок и подбитых бронемашин, и оперировала.

На самом деле, Флаттершай ожидала чего-то другого от этой работы. Боязливую пегаску радовал тот факт, что она оказалась в некотором отдалении от передовой, хоть ей и было немного стыдно перед своими более отважными подругами. Однако её иллюзии исчезли очень быстро — как только Бон-Бон и Дитзи притащили первых двух раненых.

Совладав с собой, Флаттершай вытаскивала осколки и пули из тел, и ей казалось, что она упадет в обморок от всего этого ужаса. Как оказалось, настоящий ужас был впереди. За неполный час боя Дитзи и Бон-Бон (а впоследствии — только Дитзи, поскольку Бон-Бон куда-то пропала) постоянно приносили раненых. Она не знала, что с ними всеми делать. Вытащить пулю — это неприятное занятие, однако, сцепив зубы и пользуясь хирургическим инструментом, она могла это сделать. Но что ей делать вот с этим?

Флаттершай не в силах была отвести взгляд от стола, на котором лежал мистер Рич. Его задняя правая нога была разорвана почти пополам, и нижняя часть свисала на остатках кости. Кровь остановили, пережав ногу жгутами, но что делать дальше, Флаттершай не представляла. Больше всего ей хотелось убежать. Мистер Рич оставался в сознании, и постоянно пытался вырваться, несмотря на то, что его здоровые конечности были привязаны к столу. Он то смотрел на потолок, то переводил мутный взгляд на Флаттершай, бормоча в бреду:

— Тиара. Тиара, дочка. Где ты?

Его копыта скребли поверхность операционного стола.

— Этого не может быть. Нет. Нет, так не бывает.

Мистер Рич никак не мог успокоиться. Только через несколько минут Флаттершай, преодолев столбняк, догадалась вколоть ему морфий, которым комплектовались аптечки самоходчиков. Несмотря на врожденное отсутствие храбрости, на отсутствие памяти Флаттершай не жаловалась, и припомнила, что нужно делать в такой ситуации. Каждая секунда промедления — это опасность для жизни раненого в переполненном лазарете. Это еще один, кого она не сможет спасти.

Флаттершай решительно подхватила со стеллажа ножовку. Не хирургическую, которой, увы, не было, а обычную, только продезинфицированную. Подойдя к забывшемуся от укола мистеру Ричу, Флаттершай прошептала:

— О, Селестия, помоги твоему сыну вытерпеть эти муки…

Желтая пегаска вонзила пилу чуть выше места, где Ричу разорвало ногу. Инструмент в ране двигался тяжело, неохотно, и боль начала пробиваться даже сквозь наркоз — мистер Рич захрипел, и веревки, которыми были привязаны его здоровые конечности к столу, натянулись. Флаттершай стала пилить быстрее, сама не замечая своих выкриков:

— Будь прокляты Понивилльские врачи! — кричала она, работая ножовкой. — Сбежали всем составом, организованно прихватив весь свой скарб! Сюда бы их!

Струйка крови из ноги мистера Рича брызнула на мордочку Флаттершай. Рядом оказался кролик Энджел, он стер кровь салфеткой.

— Спасибо, Энджел, — сказала Флаттершай. — Сейчас самое время новой старой Флаттершай заменить совсем старую Флаттершай. Нужно быть сильной и стойкой! Не дают тебе пройти — отпихни их прочь с пути! — Флаттершай надавила на пилу чуть сильнее, и нога мистера Рича ниже жгута упала на пол. В глазах Флаттершай потемнело. Из апатии её вывел Энджел — кролик с ужасом показывал на открытую рану. Спохватившись, Флаттершай занялась перевязкой, и начала накладывать швы.

Едва она закончила с мистером Ричем, Дитзи притащила нового раненого — у того было столь обожжена морда, что Флаттершай не смогла узнать его. Обгорел и круп — так, что увидеть кьютимарку не было никакой возможности.

Безапелляционно взяв перерыв, Флаттершай вышла из лазарета — позади остались крики раненых, но теперь на неё с новой силой накатился грохот и стрельба стоящих неподалеку самоходок. Поглядев на них, Флаттершай увидела, что машины одна за другой начинают ехать в сторону передовой, разделившись, — две чуть правее, две — чуть левее. Но это сейчас было не важно — важно было то, что нужно помочь тому обожженному пони.

Минут пять Флаттершай блевала на улице, а потом, когда в желудке ничего не осталось, вернулась в лазарет. По пути на ее глаза упала прядь её волос, и Флаттершай с удивлением заметила, что они полностью седые. За один час ни капли розового не осталось в её гриве.

Так познала войну Флаттершай.

---

Рэрити выбивалась из сил — обычно она не поднимала своей магией ничего тяжелее измерительной ленты, или мотков пряжи. Но эти снаряды были по-настоящему тяжелыми. Боеукладка пустела, а Рэрити все доставала и доставала гильзы с зарядами из стеллажей, после того как первый заряжающий досылал снаряд, и ставила их в казенник. Затвор захлопывался автоматически, потом гремел выстрел. Через несколько секунд самоходка чуть поворачивала корпус, и все повторялось. Выстрел — заряжание, и снова выстрел.

Через несколько минут в рубке стало нестерпимо жарко, Рэрити обливалась потом, но не жаловалась — уступая по габаритам людям, маленькая белая пони вполне комфортно расположилась на месте второго заряжающего. Её душу грел и тот факт, что рядом был Отто, отсюда ей была видна его спина. А это значит, все будет хорошо. Как же переменился её возлюбленный, когда началось сражение. Каким мужественным и сильным стал в её глазах. Одно дело — слушать рассказы о подвигах, но совсем другое — видеть своего мужчину в деле, в сражении, защищающего тебя. Рэрити нравилось так думать, и эти мысли прибавляли ей сил. Каждый выстрел, каждый заряд, который она вовремя дошлет в ствол — это спасенная жизнь пони. Каждое попадание — это еще один шанс на то, что Понивилль будет спасен.

Рэрити очень переживала за своих подруг, и тех, кто был в окопах на передовой, и ей, признаться, не до конца был понятен план Отто. Рэрити не могла понять, почему, когда все сражаются впереди, самоходки должны стоять так далеко сзади. Однако Рэрити чувствовала, что Отто — не трус, и делает все так, как делает, потому что так надо. А как изменился его голос, когда он командовал по радиостанции? В нем не было больше нежности, не было приязни, это отдавал приказы авторитетный мужчина. И сидя здесь в рубке, помогая, и делая вклад в общее дело, Рэрити чувствовала себя с ним, словно за каменной стеной. Хотя нет, не каменной. Бронированной.

Порою ей хотелось положить копытце на его плечо, или обнять, показать, что она — тут рядом с ним. Но он был так напряжен, что Рэрити не рисковала этого делать. Кроме того, сейчас не время для чувств — на кону жизни! Единственное, что словно ножом резало душу утонченной единорожки — сообщения по радиостанции. Радиоприемники, снятые с бронетранспортеров (а на "Пуме" их было целых два) были установлены на передовой и по ним сражающиеся пони передавали свои донесения. Слушая это, Рэрити забывала о жаре внутри самоходки, и её пробивала дрожь.

— Гибнут пони! — раздался голос Твайлайт. — На правом фланге, я бегу туда!

Из второй радиостанции "Ягдтигра" слышался чей-то несмолкающий крик. Видимо радист на передовой не переключил рацию в режим "приём", и теперь экипажи были невольными слушателями его предсмертной агонии. Из динамика доносились проклятия, просьбы, молитвы, а порой — вообще всякая бессмыслица. Лишь Пинки Пай докладывала регулярно и четко, хотя её голос постоянно дрожал, что было слышно даже через помехи.

Когда в докладе Пинки упомянула о сорока — сорока пяти подбитых вражеских машинах, и сообщила, что из-за дыма более точный подсчет невозможен, Отто заорал на всю рубку, и во включенное радио:

— Это "Броняша четыре". Контратакуем. Держитесь.

Рэрити переполняло чувство гордости за себя и за него — какой же он храбрый и решительный! Тут же двигатель самоходки заревел, и огромная машина пришла в движение.

— Бронебойный! — закричал Отто, и незамедлительно огромный снаряд исчез в жерле казенника. Рэрити уже ставила в затвор гильзу с зарядом.

Самоходка загрохотала, придя в движение. Рэрити бросало из стороны в сторону на месте заряжающего, и она всеми силами старалась сохранить равновесие. Тем временем Отто кричал в радио:

— Машины два и четыре направо, один и три — налево, возьмем их в клещи!

Рэрити знала, что "клещи" — это такой инструмент, но не понимала, как танкисты собираются брать в них врагов — те явно были слишком велики для этого. Тем не менее, решительность гауптмана словно прибавила ей сил. Белая единорожка ухватилась копытцем за поручень, чтобы не скакать по рубке, словно мячик, пока самоходка едет. С усилием, Рэрити сосредоточила свой взгляд на полупустой боеукладке — как только поступит приказ, она должна будет дослать заряд в казенник. По субъективному летоисчислению единорожки прошло лишь несколько мгновений, когда самоходка с шумом остановилась.

— Целься в "Тигр" на опушке леса, — крикнул Кёниг. Гусеницы вновь пришли в движение. Тяжелая машина заняла необходимую позицию, и грохнул выстрел. Тут же поступила команда — "Бронебойный". Рэрити напрягла рог, и следующая гильза поплыла к затвору в облаке магии.

— Вперед, через окопы, — раздался приказ Отто — и незамедлительно самоходка пришла в движение. Вокруг снова все загрохотало, и Рэрити ухватилась за привычный поручень. Не прошло и нескольких мгновений, как движение с резким рывком прекратилось, и белая единорожка почувствовала, что самоходку резко развернуло вправо. Это сопровождалось такими выражениями со стороны Отто и остальных членов экипажа, что Рэрити захотела закрыть уши.

— Гусеница, черт её дери, — кричал со своего места Швальке.

— Доннерветтер, — кратко и непонятно выразился Отто, стукнув кулаком по броне, а потом сказал уже более осмысленно:

— Экипажу приготовится к эвакуации.

Даже слабо разбираясь в бранном деле, Рэрити поняла, что произошло — у тяжелой самоходки разорвало гусеницу, и теперь она оказалась беззащитной в прицеле у врага. Рэрити охватило острое чувство незащищенности, и даже то, что она находилась внутри крепкой броневой рубки лишь усиливало его — единорожка хотела бы знать, где находятся враги, но место заряжающего не давало существенного обзора, кроме махонькой амбразуры для стрелкового оружия.

Отто чертыхался, глядя в торчащие через люк стереотрубы, весь экипаж был на нервах. Рэрити понимала, что устранить неполадку, когда вокруг стреляют, будет невозможно. Она вдруг почувствовала себя очень одинокой, и маленькой. Ей стало так страшно среди всего этого грохота и ужаса, который творился вокруг, что она, не выдержав, прижалась к Отто передними копытцами, обхватив его за талию, и закрыв от страха глаза. Рэрити ожидала чего угодно — что он оттолкнет её, или не заметит, но тут она почувствовала, как рука ложится на ее плечо. Открыв глаза, увидела, что Отто смотрит на неё и улыбается. "Все будет хорошо" — словно говорят его глаза, и Рэрити обмякает на его плече. Но расслабляться нет времени, и вот он трясет её, пальцем показывая на боеукладку. Рэрити вновь возвращается на свое место, и готовится подавать снаряды, что бы ни случилось.

Этот маленький жест приязни — всего лишь объятие, всего лишь взгляд — придал ей сил, и ей снова не страшно. Единорог Рэрити вновь готова сражаться.

— Или кто-то вылезет, и посмотрит что там с гусеницей, или мы потеряем машину! Враг скоро заметит нас, и прошьет в борт! — крикнул Отто.

— Я пойду, — словно со стороны Рэрити услышала свой собственный голос. Изумившись своим словам, белая единорожка почему-то продолжила:

— Я самая маленькая из вас, меня и не заметят. Я быстренько вылезу, и посмотрю что там с гусеницей, вернусь и расскажу вам.

Конечно, Рэрити была не настолько глупой, чтобы не понимать, что этот поступок был бы бессмысленным. Кроме того, что её скорее всего бы просто убило, так ко всему прочему она не то что не смогла бы устранить неполадку — она даже не смогла бы детально описать повреждения, если бы и сумела вернуться внутрь.

Однако этот драматический шаг, демонстрация своей щедрости, пусть несколько переиграно и театрально, был важен сейчас для Рэрити. Она хотела, чтобы Отто гордился ею, и видел какая она у него смелая. Самое забавное было в том, что Рэрити не знала на самом деле, решится ли она на такой поступок.

Гауптман наклонился к ней, видимо, чтобы отговорить Рэрити от этого шага, как тут произошло то, что нивелировало необходимость ремонта гусеницы.

Рэрити почувствовала, что все вокруг меняется. Будто бы исчезла почва из-под ног, и все вокруг стало невесомым. Белая единорожка ощутила, что огромная самоходка поднимается вверх, и ей стало так страшно, как не было никогда раньше. Что это? Оружие врагов? Мы побеждены? Рэрити не знала. От ужаса она вновь метнулась сквозь узкое пространство боевого отделения к Отто и обхватила его копытцами, зажмурившись.

Так познала войну Рэрити.

---

"Какой же я трусливый и нерешительный" — пронеслось у меня в голове. Сражение разворачивалось в течение сорока пяти минут, а я все еще не решился отдать приказ на контратаку. Разные мысли проносились в голове — о том, что в машинах совсем мало топлива, и даже того, что мы слили из баков бронетранспортеров (кроме дизельной "Пумы") надолго не хватит. О возможном охватывающем маневре врага. Мысли были где угодно, но только не в контратаке. Наконец, в тот момент, когда приказ был отдан, и от Пинки последовало сообщение, что большая часть машин врага подбита, я двинул самоходки вперед, с целью взять врага в полукольцо — последние машины противника наверняка не ожидают атаки от самоходок. Теперь, когда основная масса врагов повержена, это будет весьма кстати.

Меня жгло острое чувство вины, когда мы проезжали мимо траншеи — через приборы наблюдения я видел, сколько мертвых тел пони лежат там. Сколько раз я видел подобные картины, когда вместо поняш лежали солдаты вермахта? Трудно сказать. Однако именно картина лежащих в наскоро вырытых траншеях, бездыханных пони заставила меня по-настоящему содрогнуться. Это слишком хорошие существа, чтобы так умирать. Слева застрекотал автомат, и самоходка чуть сменила направление — чтобы переехать траншею в узком месте. Неприятность, которая случилась потом, не была кознями врагов — просто переезжая траншею, мы порвали левую гусеницу. Проклятье, ходовая часть никогда не была сильной стороной "Ягдтигра"…

Я страшно сквернословил. Глянув в стереотрубу, я увидел, что машина повернута к оставшимся танкам врага, отступающим с поля задним ходом — боком. Не пройдет и минуты, как крупную самоходку заметят, и по ней откроют огонь. Тогда все — конец. Нужно немедленно узнать, что там с гусеницей, и я высказался об этом вслух.

Совершенно неожиданно, Рэрити предложила себя для выполнения этой роли. Я был весьма тронут её порывом, однако никак не мог ей этого позволить. Кроме того, что пользы от Рэрити в ремонте гусеницы было как от козла молока, так она еще была и белой. Я живо представил, как хорошо её будет видно на открытом месте. К счастью, в итоге все разрешилось само собой. Самоходку тряхнуло, и я уж подумал, что по нам попал снаряд или осколок.

Вслед за этим, через несколько мгновений я почувствовал и вовсе невероятное — словно кто-то хорошенько пнул меня под задницу, или я начал подниматься вверх на лифте. Мы ощутили, что самоходка взмывает ввысь. Совсем как в тот день, когда нас перенесла в этот мир чудесная радуга…

Я отдавал какие-то приказы, кажется, ругался, и тут почувствовал, что меня обхватывают за талию. Опустив глаза вниз, я увидел, что это — копытца Рэрити. Наверняка ей очень страшно.

Прильнув к приборам наблюдения, я стал свидетелем невероятного — в находящемся слева от меня окопе в воздух торчал ствол пулемета, а в мою сторону смотрела мордочка пони. Сквозь дым и гарь я разглядел, что это — Твайлайт. Её рог полыхал, так ярко, как я еще никогда не видел. Одновременно с этим я чувствовал, что самоходка поднимается еще выше в воздух и разворачивается. Заворожено я смотрел на бесстрашную фройляйн Спаркл, а она все поворачивала куда-то гигантский "Ягдтигр". Невероятно.

Как только наш поворот закончился, я почувствовал, что машина быстро, но бережно приземляется назад на землю. Рэрити обхватила меня копытцами еще сильней, однако мне было не до того. Я крикнул по ТПУ:

— Кто в прицеле?

Я понимал, что Твайлайт силой своей магии разворачивала огромную машину не просто так, а с какой-то целью.

Швальке незамедлительно ответил:

— Герр гауптман, они все в прицеле. Сосредоточились за подбитыми машинами, и отступают задним ходом. Нас развернуло как раз в нужную сторону.

Ай да молодец! Ай да фройляйн Спаркл!

— Огонь по врагу, — приказал я, оторвал копытца Рэрити от своей талии, и коротко глянув ей в глаза, пальцем указал на боеукладку. На мгновенье задержав взгляд, она кивнула и бросилась к снарядам.

На самом деле мне было искренне жаль, что так получалось. Было жаль поняш, оставшихся мертвыми на поле, жаль напуганную Пинки, всех кто погиб, и всех, кто выжил. Особенно жаль мне было Рэрити — хоть она и видела со своего места всего ничего, но могу поручиться, что этого она никогда не забудет. Воспоминания тяжким грузом лягут на её стройные плечи, и кто знает, сможет ли она нести их?

Орудие самоходки грохотало, и сквозь призму приборов я видел, как последние вражеские танки гибнут под нашим огнем. Глянув в прибор наблюдения за левой полусферой, я обратил внимание на то, что две другие самоходки, которые я направил на второй фланг, чтобы замкнуть "клещи" вышли на свои позиции, и открыли огонь. Хорошо. Теперь настало время для завершения.

Я отвлекся от приборов наблюдения, бегло оглядел пространство рубки, и показания приборов, и сразу отдал приказ по радиостанции:

— Машина "два", подойти к моей самоходке, готовься взять нас на борт. — Лица экипажа выражали недоумение и растерянность. — Враг повержен, и нам нужно завершить начатое, — жестко сказал я. — Никто не должен уйти.

Повернув голову к Рэрити, я прочел ужас в ее глазах. Хорошо это, или плохо? Я не психолог, и на этот вопрос у меня нет ответа. Я — офицер, и знаю одно — враг должен быть повержен.

Через несколько мгновений грохот снаружи известил меня о том, что самоходка «два» готова подобрать нас. Открыв люк в задней части рубки, я выглянул наружу. Вслед за мною из люка высунулась мордочка Рэрити. На меня свалились запахи и звуки боя. Знаете, сидя в танке, ты воспринимаешь окружающие события словно сквозь призму. Звуки взрывов и выстрелы приглушены, крики едва слышны. Теперь же, когда я распахнул люк, весь ужас этого безумного дня ворвался внутрь рубки.

Где-то рядом стрекотал пулемет, насыпь над траншеей, где сидели чудом выжившие поняши, дырявили пули. Вдалеке кто-то кричал. Кричал страшно, громко, и звал маму. Я напрягся, но крик все длился и длился. Поглядев на Рэрити, которая в самом начале любопытно высунулась из рубки, я увидел, как теперь переменилась её мордочка. Глаза закатились, и она рывком вернулась на свое место, колотя копытами по открытому люку рубки, силясь его затворить. Взяв её за копытце, я произнес:

— Нет, фройляйн Рэрити, нельзя. Нам нужно пересесть на машину «два», и продолжить атаку. Нужно добить врага, чтобы он не успел перегруппироваться, и организовать оборону.

Я понимал, что мои слова для фройляйн Рэрити скорее всего непонятны, по этому решил сказать проще:

— Оставайтесь тут — впереди вам нечего делать. Вы прекрасно сделали свою работу.

Рэрити словно не слышала меня — от всех ужасных звуков её колотило, а глаза впились в открытый люк, часть которого загораживал я.

— Экипаж на выход! Взять автоматы! Справа от нас стоит вторая машина, всем взобраться на неё! Помните, как делали русские? Десант на танках! Так вот, сейчас мы сделаем так же!

Экипаж начал покидать самоходку через задний люк. Я убедился в том, что все перебрались на второй, стоящий рядом, «Ягдтигр», и собрался выбираться сам, как Рэрити снова вцепилась в меня копытами. Я видел мольбу в её глазах. Ей было страшно, и она не хотела, чтобы я уходил. Поглядев через крышу рубки на позиции оставшихся танков врага, которые теперь потеряли всякую организацию, и пятились к лесу, я счел, что в рубке самоходки Рэрити ничего не угрожает. Осторожно отцепив её от себя, я уверенно произнес:

— Ждите меня тут, и захлопните люк. В самоходке вам ничего не угрожает, она очень крепкая. А я скоро вернусь. — Взгляд Рэрити был полон ужаса и отрицания моего плана, но она все-таки кивнула, и забралась назад в рубку. Как только я перескочил на вторую самоходку, стоящую рядом, люк с грохотом захлопнулся. Надеюсь, она сумеет потом его открыть, или нас после боя ожидает небольшой конфуз.

Вдохнув кислый, пропитанный запахом крови и пороха воздух и убедившись, что весь мой экипаж сидит на броне, я постучал прикладом автомата по рубке самоходки и громко сказал:

— Вперед! Осталось не много, мы уже почти победили! Уничтожим оставшиеся танки, и добьем врага. Не давайте им собираться вместе, громите по одному! Броняши, вперед!

Самоходка под нами взревела и поехала по полю — к точке, откуда будет прекрасно видно отступающие машины врага. Оглянувшись влево, я увидел, что две другие самоходки продолжают движение, замыкая «клещи». Обогнув по широкой дуге скопление подбитых машин, мы выехали как раз туда, куда я и рассчитывал — во фланг отступающим. Когда «Ягдтигр» вышел на прямую наводку, я увидел, что у врага осталось всего лишь четыре машины — две «Пантеры», Pz. III и «Тигр». Все они пятились назад к лесу, и нас, пока что не заметили.

— Спешиться, — приказал я сидящим на броне людям. — Всем рассредоточится!

Находиться в непосредственной близости от орудия «Ягдтигра» в момент выстрела — это не очень хорошо. Так можно на всю жизнь остаться глухим дурачком.

Солдаты спрыгнули с рубки и бросились к подбитым вражеским танкам. Нойманн и Швальке заняли позицию у подбитого бронеавтомобиля, я присоединился к ним.

— Вот уж не ожидал, — сказал Нойманн. — Целый танковый полк остановили. Невероятно.

— Поняшек жалко, — вздохнул Швальке. — Много их там, поди, полегло.

Я молчал. Нечего мне было ответить подчиненным. Предложенный мной план обороны был единственной вещью, которая не гарантировала мгновенного краха. Более того, теперь победа была в наших руках. Однако в одном Швальке был прав — чувствовал я себя гадко. Тот жалобный крик пони все еще стоял у меня в ушах, когда «Ягдтигры» открыли огонь. Вражеские танки загорались, как спички, и после первого залпа трех орудий у врагов осталась последняя машина — Pz III. Все правильно сделали мои экипажи, поразив вначале самые опасные цели, оставив на потом устаревший средний танк, который все равно ничего не может противопоставить грозной самоходке.

Я высунулся из-за подбитого броневика как раз во время для того, чтобы увидеть, как снаряд разносит последнюю вражескую машину. Башню «тройки», несмотря на то, что выстрел пришелся в корпус, чуть не сорвало с погона, и она замерла под неестественным углом. Из танка никто не выбирался. Оно и понятно — не защитить такой хлипкой коробочке свой экипаж от 128-миллиметрового снаряда.

— Поздравляю, господа, — сухо сказал я. — Этот день остался за нами.

— Что теперь, герр гауптман? — задал мне вопрос Нойманн.

Я вылез из-за укрытия, и подошел к стоящему рядом «Ягдтигру». Постучал прикладом по рубке. Люк открылся, и из него высунулся Шрёдер.

— Передай по радио всем машинам — пускай проводят зачистку. Вылезают из самоходок, и пешком прочесывают поле с оружием. Никто из этих чудищ не должен уйти. Третьему «Ягдтигру» оставаться на позиции, и осуществлять прикрытие, на всякий случай.

Хотя какой тут всякий случай? Всех мы добили, разумеется, всех. Даже в том маловероятном случае, когда могучее орудие «Ягдтигра» не пробьет чью-то броню, энергия летящего снаряда столь высока, что вражеский танк однозначно выйдет из строя, и вряд ли продолжит свой путь, как боевая единица — скорее, как металлолом.

— Выполнять! — сказал я, и окинул взглядом поле.

Да уж, наворотили мы дел. Сколько раз смотрел я на такие поля, заставленные дымящейся техникой и остовами машин. Сколько раз слышал из траншей крики людей на разных языках? Сколько видел мертвых тел, скольких сам отправил на тот свет? Не счесть. Но почему-то именно здесь и сейчас я чувствовал себя гадко. Пожалуй, если бы вредоносная бактерия умела думать, она бы чувствовала себя так же.

Пыль, и гарь, дым и кровь, все это пришло со мной в этот чудесный мир. И хоть я не знал как, не знал, почему, не имел ответов на все эти вопросы, все равно чувствовал свою личную ответственность за все.

Плечи ссутулились, и я бессильно опустился на землю, глядя в спину аккуратно идущим мимо горящих машин танкистам. Иногда один из них направлял оружие куда-то, и грохотал выстрел. Правильно, все правильно. Нельзя этих жестоких чудищ отсюда выпускать — кто знает, каких дел они натворят, если сбегут.

Мы же победили, да? Тогда почему у меня так пусто на душе? Может быть потому, что теперь, по прошествии стольких лет, я, наконец, захотел попробовать отмыться от своих грехов. Переосмыслить, искупить. И вот жизнь, или Бог, или кто-то третий вновь выливает мне на голову ушат кровавого фарша. Я вновь чувствую себя неспособным ни на что, кроме убийств.

Сзади слышится топот копыт, и я оглядываюсь. Через поле, лавируя, между подбитыми машинами врагов, ко мне мчится Рэрити. Она все-таки не высидела в рубке, и теперь, увидев меня, несется во весь опор. Когда она с разбегу врезается в меня, удар оказывается настолько сильным, что я чуть не падаю. Она вновь охватывает меня копытцами, и пытается что-то сказать, но не может. Пытается заплакать, и не может. Все, на что она сейчас способна, после увиденного — это жадно хватать ртом воздух, и держать меня в объятиях. Проходит несколько минут. То тут-то там я слышу на поле пистолетные выстрелы — это выполняют мой приказ танкисты. Бах-бах.

Рядом приземляется Рэйнбоу Дэш. Из её крыла течет кровь, но она словно не замечает этого. Она вся в крови. Я узнал её только по радужной гриве, которую чудом не заляпало. Рэйнбоу молчит какое-то время, а потом кладет голову на передние копыта, и складывает крылья. Я прекрасно понимаю голубую пегаску сейчас. И понимаю, что нужно просто помолчать — ведь есть такие камни, которые можно поднять только самому. Я понимал состояние Рэйнбоу Дэш, как понимает без слов ветеран ветерана.

Я даже не знал, сколько времени прошло, пока мы так сидели. Только с поля все снова и снова слышался очередной «Бах». Нужно было подниматься, и идти — помогать в окопах. Носить раненых. Хоронить мертвых. Но я никак не мог заставить себя пошевелится. Поглядев на Рэрити, я увидел, что она спит, все так же обвив своими копытами мою талию, и положив голову на ногу. Рэйнбоу молчала — голова покоилась на передних копытах, и она просто смотрела вдаль.

Я тоже просто посижу так еще чуть-чуть, и пойду, ладно?

Эпилог

Селестия в очередной раз перечитывала письмо. Никогда за весь её богатейший опыт правления, мудрую белую пони не пронизывали такие противоречивые чувства. В очередной раз развернув свиток, она читала текст:

«Дорогая принцесса Селестия. В этом письме я хочу рассказать о совершенно особенном уроке, который мы все получили. Об уроке мужества. Когда коварный враг подкрадывается, и угрожает твоему дому, и когда не остается другого выхода, кроме как защитить свою землю, и своих друзей — вот когда просыпается это чувство. Многих пони, которых вы знали, уже нет, но мне известно одно — мы выстояли. Выдержали чудовищный удар, и остановили врага, который пришел в наш дом.

Если бы мы побежали, представляете ли вы, Принцесса, сколько невинных душ пони бы погибло, если бы враг прорвался к другим городам? Нельзя бегать вечно, это я усвоила — и бывают моменты, когда нужно встать грудью на защиту этого нового слова, которое я выучила — «Отечество». Просто, понимаете, иногда так бывает — когда нужно сражаться, раз больше некому.

Я ни в чем вас не упрекаю, и прекрасно понимаю ваши мотивы. Лишь одна просьба у меня к вам — помните нас. Помните, как ваши маленькие пони в одночасье стали храбрыми. Помните, как горстка пошла против войска. Помните вы, и пусть помнят другие, во все последующие века, каково это — защищать свой родной дом, и свою родную землю.

Ваша преданная ученица, Твайлайт Спаркл.»

Далее шел список имен погибших пони.

Селестия положила письмо на стол, и уставилась в окно. В Эквестрии давно была ночь, но белой пони не спалось. Подойдя к окну опочивальни, Селестия окинула взглядом открывшуюся панораму. Кантерлот находился на крутой возвышенности, поэтому из окна принцессы был отличный вид. В полумраке Селестия видела, как колышется трава на полях. Как под дуновенья прохладного ночного ветерка гнутся деревья в садах.

Твайлайт и её друзья защитили это все, тогда как она, Селестия — не смогла.

«Помните нас» — крутилось в голове белой пони. Не отходя от окна, Селестия силой магии вновь поднесла свиток к глазам, и начала перечитывать письмо.