Страстной бульвар

8. Дом Ипатьева

Спешу проинформировать, что в заметках к рассказу, в оглавлении, теперь можно найти небольшую, но, на мой взгляд, интересную штуку...
Я не могу в красках описать персонажей своего рассказа. Мне не хватит ни подвешенного языка, ни воли, ни психологии.

Зато каждому персонажу теперь соответствует какая-то песня. Если вы не брезгуете русским роком,старьем и моим, весьма сомнительным, вкусом, возможно, вам это поможет постичь характер Димы Квятковского, Маши и Ипатьева.
Ну, а вдруг?

Уж за что точно можно любить рассказанные в детстве сказки – так это за попытку выстроить в ребенке чувство места. Определенно полезный в малом возрасте навык – знать, где должно случиться что-то нехорошее. Разум ребенка делит все на черное и белое, и потому, в том числе, зло не казалось всеобъемлющим и циничным. Оно было пугающим, вне сомнения, но жестко ограниченным рамками пространства. Мы все отлично знали, что самое подходящее место для свершения злодеяния – Избушка на курьих ножках, поэтому подсознательно, на радость родителям, остерегались мест с похожим интерьером.

Со временем, до любого ребенка доходило, что настоящее зло происходит не в избах на куриных культях, а в местах куда более приближенных к нашей реальности. В театрах, подворотнях, в военном бункере под Берлином, в общем, там, где хозяйничает не потусторонняя сила, а человек.

Наверное, именно в момент осознания того, что зло не берется из ниоткуда и не пропадает в никуда, что только человек виноват во всем том, что творится на голубых экранах телевизоров во время новостей, ребенок прощается с чарующим и предельно простым миром детства.

У самых же упрямых лоск и стиль нехорошего места остается в сознании на многие годы. Ипатьев не был исключением.

Этот странный человек вызывал противоречивые чувства. С одной стороны, от него веяло давно перекочевавшим из мира в кино образом благородного вора, попирателя богатых. С другой, мне трудно было при личной встрече удержаться от того, чтобы врезать Робину Гуду по переносице.

Но с чувством юмора все было у Ипатьева в порядке.

Большая Садовая, дом номер десять – закрепленный в русской истории, как обладатель самой нехорошей квартиры на свете. Воланд не ошибается в месте, где проводит свои мероприятия.

Снять офис в доме, где когда-то жил Булгаков – дорого и почетно, но, увы, тесно. Стены лестничной клетки здесь расписаны цитатами из романа и тушью.

Неофициальный музей – «Нехорошая лестница». Когда-то по этим ступеням поднимался на пятый этаж дома человек, подаривший миру «Мастера и Маргариту», «Дни Турбиных» и «Роковые яйца». Естественно, народная тропа не зарастает. При советской власти стены подъезда постоянно перекрашивали, погребая народные мысли под слоем зеленой масляной краски, в девяностые накатила волна безразличия, и стены, где молодые студенты, высунув от усердия кончик языка, выводили полюбившиеся цитаты и рисовали Бегемота, покрылись новой живописью – заветными тремя буквами и призывами купить по дешевке качественный спайс.

Совсем недавно мы попрощались с нулевыми, а вместе с ними ушли в небытие не самые лучшие дни лестницы. Наступили перемены. Стену больше не красят каждый раз, когда на ней появляется новая морда черного кота, расклейщики объявлений заимели какую-никакую совесть и обходят народный арт-объект стороной. Возможно, на примере этой стены, можно доказать, что жизнь все-таки стала лучше? Человечнее, что ли? Без изысков, но как-то более честно.

Водить машину оказалось задачей не самой простой. И хотя Садовое кольцо было свободным, немецкий дизель мерно урчал спереди, я чувствовал себя не в своей тарелке. Ну, посудите сами: зачем такому как я автомобиль? В Москве машина – скорее обуза и лишние траты. К тому же, студенчество вырабатывает опыт по беспрепятственному проникновению в метрополитен.

На светофоре я без зазрения совести пролетел на загоревшийся красный. В конце концов, хвост грешков, который тянется за моей задницей, увеличивается с каждым часом, и нарушение ПДД, пуская даже серьезное, я прощал себе без проблем. Была бы в зоне видимости полиция – я бы еще два раза подумал.

Миновав съезд на Малую Бронную, а значит, и Патриаршие пруды, я услышал, как с кормы воет сирена. Я сначала подумал, что это мою душу, а значит – погоня. Инстинктивно я ушел на правую полосу, и выдохнул, когда меня обогнала неотложка. На заметку: водя машину, нужно уделять больше внимания зеркалам. Для начала – их отрегулировать.

Въезд во внутренний двор десятого дома встретил отворенными настежь чугунными воротами. Да, безопасность превыше всего. Я жестко затормозил, и, подскочив на бордюре правым колесом, заехал в темный колодец.

Фары осветили высокие деревья и припаркованный в глубине двора автобус, стилизованный под трамвай. Золотая надпись «Аннушка» на морде прямо намекала на то, что кое-кто не уберег масло.

Я не стал изгаляться и парковать железку нормально – просто оставил в раскоряченном состоянии почти в самом центре двора, под развесистой кроной дуба. Разобрался в том, как заглушить мотор и вывалился на улицу. Закрывать угнанную машину и ставить ее на сигнализацию мне показалось кощунством и неуважением к хозяину.

Да, в визитке так и написано: «Экономические махинации Ипатьева. Круглосуточно. Дорого»

Адрес и приписка мелким шрифтом: «Приходите в любое время суток, если вам позволит совесть».

Позволит. Подъездная дверь, привет социализма, обладала редким на сегодняшний день кодовым замком. В детстве, путем нехитрых махинаций, такие открывались за минуту. Просто нажимаешь все кнопки по очереди, пока не выберешь три самые разболтанные. Требует сноровки и какой-никакой упертости.

Допустим, булгаковский подъезд открывался на комбинацию кнопок «Два-четыре-восемь».

На лестнице царил мрак, я полез в карман за телефоном, и, освещая себе дорогу монохромным экранчиком, начал восхождение на третий этаж. Спотыкаясь, я хватался за скользкие перила, шипел, но двигался дальше.

Как уже было сказано, наглость Ипатьева могла без каких-либо усилий ввести в ступор любого неподготовленного человека, поэтому я вовсе не удивился тому, что на двери его офиса (и квартиры заодно, настолько видимо он был привязан к своей работе) висела серьезная, советского образца, табличка:

«Ипатьев. Нотариальные услуги, работа с документами, отмыв денег».

Да ладно?

Нет, правда, так и написано. Я несколько раз провел телефоном по ламинированной поверхности, не веря своим глазам. Видимо, настолько абсурдное заявление просто не могло быть воспринято кем-то серьезно. Кроме тех, кто в теме.

— Сова, открывай! – кроме того, что я вдавил кнопку замка, так и для убедительности постучал ногой.

Я даже думал, что никто не откроет, но потом я услышал по ту сторону двери скрип половиц и открывание замка.

Ручка ушла вниз, и тонкая полоса света из квартиры прошила темноту. Я увидел лицо Ипатьева: седая щетина, тонкий нос, мешки под глазами и припухший рот.

— Квятковский?

— Впусти. Поговорить надо.

Ипатьев открыл рот, обнажив желтые зубы:

— Хорошо. Сейчас, подожди, разберусь с цепочкой…

— Серьезно?

— Конечно. Без базара.

Я как-то и не придал значения тому, что никакой цепочки на двери вовсе не было.

— Как здоровье, Дима?

— Сойдет. Затылок только болит.

— Упал неудачно.

Почти. Так ты меня впустишь или нет?

— Да-да, секундочку.

Его доброжелательный тон был очень подозрителен, и я думал, что он просто тянет время. Уже готовясь просто дернуть дверь что есть силы на себя, я почувствовал, как мне в живот уперлось что-то твердое.

Тупо опустил голову вниз, потом, словно болванчик, уставился на Ипатьева.

— Серьезно?

Пистолет был блестящий, красивый, и меньше всего походил на орудие убийства. Скорее на дорогую коллекционную игрушку.

— Ну а почему бы нет. Что ты мне можешь противопоставить?

По хорошему – ничего. Оружия у меня нет, а если бы и было, то пользоваться им я не умею. Школа не научила меня даже разбирать автомат, а в армию я пойти побоялся. Я неженка.

С другой стороны, столько дерьма случилось за последние два дня – давно пора привыкнуть и перестать ценить свою жизнь так высоко.

— Не знаю даже. Может, ницшеанство?

— Что ты несешь, дятел?

Дернувшись влево, я ушел с линии огня и навалился на дверь, защемив руку Ипатьева. Я слышал, как он громко выдохнул, выпустил револьвер и тот с лязгом застучал по каменному полу лестничной клетки.

Ипатьев зашипел:

— Да почему же ты все так усложняешь!

— Черная полоса в жизни, извини!

Враг по ту сторону двери высвободил руку из капкана и попытался захлопнуть дверь, но я не позволил. Тогда, предвкушая неминуемое, он бросился вглубь квартиры, резко отпустив дверь. Я осел на пол, и на карачках подползя к пистолету, перехватил инициативу.

Никогда не сказал бы, что пистолет весит столько. На картинках и в кино он представляется нам чрезвычайно легким, невесомым, что позволяет героям устраивать шикарные перестрелки. Он был удобен, рифленые щеки рукояти приятно цеплялись за руку. Было в этой массе и эргономике что-то величественное и поразительно опасное.

Квартира в старом доме имела коммунальную планировку – длинный коридор шел от входной двери, и уже от этой кишки во все стороны расходились комнаты. Золотые обои, давно некрашеный, треснувший потолок и массивная люстра.

Ввалившись в прихожую, я увидел, как в ближайшую комнату драпает Ипатьев. Я издал победный клич – экономист был блокирован.

Сумбурная драка продолжилась. Размахивая стволом, я вошел в комнату, которая, видимо, была кабинетом.

Ипатьев не собирался сдаваться без боя. Схватив когтистой лапой со стола, обитого кожзамом, кубик Рубика, он швырнул его, метя мне в лоб. И, что характерно, попал, прямо острым ребром. Очень неприятная штука – этот кубик Рубика. Воспользовавшись тем, что я закрыл лицо руками и тихонько заскулил, Ипатьев пнул меня в колено и попытался вырвать пистолет. Но я держал крепко, и, когда он понял, что это дело это бесполезное, и припустил глубже.

— Стоять!

Я, полуслепой, прыгнул Ипатьеву на спину, и мы кубарем покатились по пыльному паласу, нанося друг другу удары. Пользуясь пистолетом не по назначению, я тыкал его противнику в мягкий живот.

— Рубика запретили Женевской конвенцией, скотина! – кричал я сквозь зубы, вгрызаясь в рукав его рубашки и откусывая пуговицу.

Ипатьев собрал, наверное, последние силы, и, оттолкнувшись от моего плеча ногой в дорогом ботинке, так врезал мне другой стопой по носу, что я уже совсем неприкрыто взвыл. Нечестная драка!

Противник вновь поднялся на ноги, и, ковыляя, направился в правую комнату. Я – за ним. Тут-то и наступил финал.

Только я влетел в дверной проем за Ипатьевым, а он уже вытолкнул меня, абсолютно беспомощного, обратно, толкая вторым, видать, заготовленным пистолетом.

— Брось, Квятковский. Кончай этот цирк.

Оба мы запыхались, наши красные рожи совсем не располагали к конструктивному диалогу.

— Брось, я сказал, дурак, он все равно не заряжен!

— Врешь!

— Да зуб даю!

Дабы доказать свой тезис, он вырвал из моей безвольной руки револьвер, взвел курок и, приложив ствол ко лбу, нажал спуск.

— Вот. Видишь? Не дури, для тебя, дурака, стараюсь! Говори немедленно, сдаешься?

— Сдаюсь…

Ипатьев убрал второй пистолет от моей головы.

— Ладно. Хорошо дрался, Квятковский. Самозабвенно, — он усмехнулся – Чаю хочешь?

*
Только сейчас, сидя за столом, в полумраке, охваченный сизым дымом сигарет, я смог рассмотреть гостиную и пистолет, которым десять минут назад размахивал, словно умалишенный.

Этот револьвер любят показывать в историческом кино. Наган – символ эпохи, оружие, которое используют до сих пор преступные элементы. Ипатьев свое оружие любил: чистил его, хранил в бархатном футляре, вместе с шомполом и баночкой смазки. Было за что.

На рукоятке, поверх вырезанной в металле звезды, шла гравировка. Майору Ипатьеву, за проявленный героизм.

— Вы воевали?

— Держите, — хозяин квартиры протянул мне мокрый кусок марли – Лед. Приложите к лицу.

— Мы с вами теперь на «вы»?

 — Ну, а почему бы нет. То, что вы еще живы – невероятное везение. Ну, и немного моих трудов.

— Правда?

— Возможно.

Ипатьев сел напротив меня на скрипучий стул, но заместо чая принял решение принимать что-то прозрачное из граненого стакана. Что-то мне подсказывает, что не воду.

Гостиная была тесная, но уютная. Стеллажи книг, заляпанный ноутбук, фотографии, развешенные по стенам. Поразительно, не ожидал от Ипатьева такой сентиментальности. В красном уголке, как принято, стоял японский телевизор. По экрану носился неестественного цвета мультипликационный заяц.

— Все! Не могу больше молчать! Я разумное существо! Не могу срать под себя и питаться травой! Мяса! Мяса! – кричал бедный зверь.

— Задавайте свои вопросы. Все расскажу, как на духу.

— Слово офицера?

Он засмеялся:

— Ну, если вам так угодно, то да – слово офицера.

Кому скажи – не поверят. Чтобы Ипатьев, легенда черной наличности, автор гениальных махинаций, которые извели не одну преуспевающую фирму, и был офицером российской армии, да еще и награжденным именным оружием! Да таких на всю Москву людей пять наберется.

— Ну так что, вы воевали?

— Свердловская контртеррористическая операция, девяносто третий, когда лошадей в городском дворце культуры заперли и через три дня подорвали. Потом в Чечне за бородачами побегал. Вот и дали. Чтобы не обижался.

— Это где же таких великих комбинаторов готовят?

— Сам научился. Дурное дело – нехитрое.

— Как же так вышло, что вы стали главным на деревне в своем бизнесе?

Ипатьев пожал плечами.

— Деньги нужны были.

И не поспоришь. Нужны были – вот и добыл. Просто и понятно.

— Что же вы устроили-то с той фирмой? Она же под государственными структурами ходит. Я точно знаю. И вы же знали наверняка.

— Знал. Позвольте, расскажу, как все это случилось. В столе есть молескин, дарю. Записывайте.

Вы совершенно правы. И я, и Минюк – мы знали, что «Копыто» полностью завязано на ФСБ. Было бы просто непрофессионально не накопать подобную информацию. К тому же, лежало на поверхности.

Но дело в том, что тут схема куда хитрее. Может показаться, что просто кто-то решил заняться дележкой вассалов. Нет. Заказчик и жертва – одно лицо.

— Как? – хлопнул я по столу рукой.

— Сами себя ограбили, заявили об этом. Неплохой повод для того, чтобы разделить бюджет. С железными дорогами, правда, выходит куда интереснее, но не буду рассказывать о других своих проектах.

Все, что нужно было – это раздуть скандал, начать дело и завести его в тупик. Я навел заказчика на Минюка, тертого калача, в девяностых работал просто замечательно. Нужно было найти простака, которого будет не жалко разменять. Как пешку.

Квятковский, вы сделали все своими собственными руками. А потом должны были погибнуть. Согласен, куда умнее было бы вас утопить в Яузе, а потом сказать, что вы по пьяни захлебнулись. Но это неинтересно. А так, на вашей смерти был бы налет романтики. Представляете заголовки газет? «Покушение на молодого журналиста в ресторане»! Да вы бы стали звездой, куда более яркой, чем Политковская!

— Глупо с вашей стороны.

— Да. Но я подумал: вы подавали надежды и были еще слишком юны. Достойному журналисту – достойная смерть.

— Супница.

— А почему бы и нет. Вы бы знали, какие силы и деньги были вложены в эту акцию. Но я все равно рад, что она провалилась.

— Я тоже.

Ипатьев неожиданно протянул мне руку:

— Знаете, что я вам скажу, Дима. Без обид. Бизнес – поганая штука, как и политика. Сто раз изваляешься в грязи ради копейки. Позволите, я скажу, какие у вас перспективы?

Я, в ответ, пожал его руку.

— Излагайте.

Ипатьев поднялся из-за стола и заложил руки за спину.

— У вас два пути. Пассивный и активный. Пассивный – я даю вам деньги, в долг, естественно, вы едете в Питер, оттуда переправляетесь в Финляндию. Я научу вас хитрости, при которой вам не понадобится виза. Дальше – ваша судьба зависит только от вас. Плюсы – вы останетесь живы, и, возможно, ваша жизнь станет лучше.

Активный – я даю вам наводку. Вы выкрадываете этой же ночью документы, которые вынесли из офиса «Золотого копыта» несколькими неделями ранее. Обнародование их вызовет суд над всеми фигурантами дела, кроме, естественно, самой мякотки этого пирога. Взамен – вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы мой срок был меньше. Плюсы – профессиональный интерес. Минусы – на кону ваша жизнь и свобода. Вы готовы к этому?

— А откуда мне знать, что вы не врете?

— Слово офицера?

— Ну, нет.

— Тогда, допустим, то, что я вас не убил еще на входе. Если бы пистолет был заряжен, в вас была бы лишняя дырка, или даже две.

— Справедливо.

— Ну так что? За вас никто ничего не решит. Мы живем в свободной стране, и здесь каждый портит свою жизнь по собственному желанию.

Я бы, может, и согласился на изгнание, но только у меня был тяжелый камень, приковавший меня к Москве. Я опять вспомнил сегодняшний сон. С одной стороны, Маша. С другой – Таммерфорс. Черте что. Мне это решения далось трудно, но что вообще легко?

— Знаете, Ипатьев. Я всегда хотел остаться в истории как хороший журналист, а не как беглец.