Бессильные мира сего

I. Опять я номер двадцать пять

Per aspera ad astra

Вначале все ужаснулись, потом удивились, потом списали на Дискорда, потом, когда узнали, что Дискорд тут не причем, ринулись искать причину, и, не найдя ее, сочли это карой свыше, но, спустя пару месяцев без разрушительных последствий, приняли это как должную реальность и забыли о том, что когда-то было иначе.

Глупые, глупые пони.

Думать, что событие столь противоестественное натуре самой природы и вводящее в ступор не то что силы создания, но и силы первородного хаоса – это должное, было просто восхитительным идиотизмом.

Когда-нибудь они поплатятся за свою беспечность и нежелание знать. Когда-нибудь… Но не сегодня.

А сегодня все было в порядке нынешних вещей – над Кантерлотом снова висели грозовые тучи, и снова лился черный дождь. Зонтики мерцали на украшенных потускневшим золотом улицах, и разноцветные занавески закрывались за пеленой окон, дабы скрыть это отвратительно зрелище.

Все это началось спустя лет двадцать после того, как были повержены дьявольские ростки, окутавшие своими колючими спрутообразными ветвями дерево Гармонии.

«Дружба держит нас вместе» — говорили они. «Дружба делает нас единым целым» — говорили они. Но когда наконец ниточек слабее дружбы, но сильнее в магическом плане, не стало, что-то медленно умерло в самом сердце империи добра и счастья, и низвергнуло себя в пучину адского безумия – и тогда впервые за всю историю на Кантерлот и его окрестности полились черные слезы небес, будто трауром оплакивая всю прошедшую историю тех лет, пока Элементы Гармонии были здесь и рядом.

Нет, черный дождь ничем не окончился – и даже многочисленные записавшиеся в ряды организации «букашка села задом – я труп» параноики вынуждены были осознать, что это не букашка, но и трупом никто не станет.

Размеренная жизнь продолжилась, и, казалось, черный дождь начал снова обретать прозрачность – пони более не видели той адской тьмы, которая наступала во время того, как он лил.

Тучи. Тучи никогда не сходили отныне с места на небесах, где стояла столица, и никогда невозможно было пресказать, когда же снова мирок погрузится во мрак.

А ведь пытались найти вредный эффект от этих дождей, дабы уговорить всех съехать. Но отожранные на ложе великого города пони никуда не хотели; конечно, не все такие – кто посметливей оказался, подчистил концы и убежал восвояси; а большинство – да что взять с большинства? Оно на то и большинство, чтобы действовать по указке.

И снова черный мир под черным дождем.

И разноцветный поезд в черной пелене пыхтел белым паром, продвигаясь к Кантерлоту.

А в поезде сидел один пассажир. Неприметный в толпе пегас, незаметной расцветки и неприглядной гривы, одной из стандартных кьютимарок без претензий на уникальность, потрепанным так называемым парадным костюмчиком, в котором даже в гроб уже было стыдно лечь…

…Разве что глаза были голубые. И это было, как ни странно, заметно на фоне тщедушного тельца. Иногда могло показаться, что они смотрят куда-то глубже, чем может смотреть просто взгляд.

«Какой замечательный самообман,» — думал он, смотря в окно, подпирая морду копытом и стараясь ни о чем ни думать. Спать ему не хотелось, но и смысла не спать он не видел. Жизнь его была одной большой трагикомедией и гиперболой на издевательскую метафору счастья одновременно.

Вспоминались прошедшие годы.

Он уехал на Работу в Балтимер, работать с пони, который слегка напоминал Хойти-Тойти. Проработал лет двадцать. Да вот беда — доход загнулся, и он вернулся, да на мгновение очнулся, чтобы понять одну непреложную для себя истину: в конце этого нудного фильма под названием жизнь все зависают над пропастью и ничего не происходит.

Он считал Кантерлотские своды стеклянными замками, вестниками наступившего трупного гомеостаза, но лишь заметил, что главный стеклянный замок — это его позиция в мире, и если что может его надтреснуть, чтобы цыпленок, связанный транквилизаторами общественного мнения, хотя бы попытался дать дёру, так это исключительно он сам или обстоятельства превыше его собственного отсутствующего мнения.

И да, так уж сложилось, что он не ставил в слове "замок" ударения. И это было так воодушевляюще жизнерадостно и по-дурацки, что сила воли не давалась ему в однозначном решении и завершении.

Поезд бренчал беззаботными колесами по стыкам, и приближался к стене дождя и стенам Кантерлота.

Фыркнули тормоза, чемодан был поднят, и наконец выкинутый своими мыслями из поезда Фезерфолл оказался под каким-то странным, непонятным дождем. Он даже не обратил внимание сквозь стекло на концентрированную неправильность творения туч, но подумал, что лишь его депрессия красит это в темные краски, и стекло плохой призмой акцентирует его внимание не на правдивых вещах.

«М-да,» — подумал он и, не найдя зонтика, начал плавный ход по перрону. Скользя по многочисленным невысыхающим черным лужам и пачкая копыта, он думал о том, как природа сходит с ума.

«Я вижу призраков вокруг; мир теней – одна выпрямилась и тело упало лицом в черную лужу; освобожденное сердце – наследие минувших дней; убийца на мгновение пришел в себя и выкинул нож в листья,» — пронеслись в голове Фезерфолла мрачные строки из Пониоганна Вульфганга.

Скользя неслышимо и невесомо за гулко слышимым дождем, он лишь только видел везде напоминание о солнце, но не видел за набросками цельной картины. Стена черного дождя опрокинулась на город.

«Что здесь произошло?» — вполне логично подумал он, наткнувшись и в исступлении разглядывая пустую скамейку открытого перрона. Сзади раздался гул – поезд шел дальше.

Захотелось броситься туда и уехать из этого города, но куда?

Там, под солнцем, ему места не найдется – он был уверен в этом, и поэтому, когда последний гудок прозвенел, Фезерфолл продолжил путь по перрону.

Выйдя в само помещение вокзала, его уши наполнил сладострастный шепот говора пони. Ничего не понимая в сотнях голосов, говорящих вокруг, он думал, что слышать эту музыку вокзала – одно сплошное наслаждение.

Кто-то о чем-то спорил; кто-то договаривался о том, что привезти в качестве сувенира, кто-то же искал билет, громко ругаясь и получая неодобрительные взгляды рядомсидящих, кто-то просто сидел и что-то бормотал себе под нос, кто-то напевал песенку и кто-то слушал певчих, потягивая клубничный коктейль.

Пестрящие своими нарядами и душами пони выстроились в хаотические ряды скамеек и сидели, стояли рядом или же ходили – но везде чувствовалась жизнь.

В отличие от того мертвого мира, который был снаружи, где ты плыл по лужам, словно какой-то Харон везет тебя за поворот в обещанный дом порядка, чтобы затем низвергнуть в рай, здесь тыидешь сам, ощущая себя трехдневным ребенком, которого распирает от гордости за то, что он смог преодолеть умение ползать, и встал на свои мелкие, хромые ножки, да пошел в мир.

Смешная карикатура на свое нынешнее состояние рисовалась в голове Фезерфолла, и он нехотя улыбнулся.

Кипящая жизнь варилась в своем смрадном котле, а путь других, что не хотят быть сваренными заодно с порцией лупоглазых толстяков-чиновников, лежат прочь из вокзала.

Вел он к каретам такси, в изобилии стоявших напротив центрального входа. Выбрав того, который показался поприличнее остальных, Фезерфолл уселся и назвал адрес.

«Улица Солнечная, дом сорок шесть,» — сказал он, а в голове пронеслось: «Место, где я рос, залитый солнцем бульвар и побыстрее, пожалуйста».

Дом родной. Родной.

Как можно было так позабыть это слово, и ощущения, с ним связанные, сам Фезерфолл понять не мог. Его врожденый абсолютизм и неприязнь любых вещей, которые нарушали его собственное спокойствие, иногда поражали воображение.

Мертвым взглядом оглянул он свой подъезд. На первый взгляд аккуратный, на второй – помойка.

Цветы на подоконнике оказались простым пластиком – у кого-то не было желания поливать. Криво замазанная надпись: «Аурелл – лох» на стене. Еще кривее стена.

Свет, на секунду появившийся в глазах Фезерфолла при слове: «Дом,» мгновенно потух и уступил место какой-то сразу появившейся неприязни от всей этой несовершенности его родного подъезда. Впрочем, проигнорировать это ему тоже удалось, и выражение беспричинного равновесия снова установилось на его мордочке.

Подъем на шестой этаж прошел размеренно, медленно, как будто в гору, где торопиться нельзя – шаг в сторону: падение и травма. Только здесь это было бы не травмой кости или мышцы, а травмой души.

Почему так – он и сам не знал. Как-то не очень хотелось воспоминания давно минувших дней терзать, да и претил Фезерфоллу этот старый дом.

Проблемы начались тогда, когда дверь оказалась заперта, а оттуда доносился какой-то шум.

Он позвонил в старый резной звонок, и дверь открыла молодая кобылка.

— Здравствуйте, — улыбнулась она, но наткнулась лишь на холодный взгляд.

— День добрый, — отрезал он, — что вы делаете в моем доме?

— В вашем? Но… Но это вообще-то наш дом…

— Ваш? – удивился Фезерфолл, — Но он – мой, я просто уезжал…

— Послушайте, — вдруг сказала кобылка, — мы сюда вьехали, и нам сказали, что этот дом уже свободный достаточно давно. Ничего не знаю. Все документы на покупку дома лежат у риэлтора. До свидания, — ее голос изменился и она захлопнула дверь прямо перед его носом.

На этом краткий разговор и окончился.

«Замечательная бессмыслица,» — подумал в первую секунду Фезерфолл.

В его голове проносились какие-то разные мысли. Пойти к риэлтору, устроить скандал, выселить эту наглую кобылку… Хотя она-то ни в чем не виновата, для нее Фезерфолл – лишь старый оборванец, который приехал сюда занять купленный ею за много денег дом. Но что с домом? Почему его посчитали пустым? Ошибки в адресе быть не могло – да и сама кобылка сказала, что купила его давно. Она была моложе его – значит, купила позже, а он родился тут.

— Хм-м… — говорил сам с собой Фезерфолл, — а может, ну его, этот дом. Кое-какие деньги есть – пока поживу в дешевом мотеле, затем найду работу, сьемную квартиру, затем и сам куплю…

Выйдя из подъезда, он из света масляных лампочек по стенам попал в кромешный мрак. Черный ливень был настолько плотный, что он потерял возможность различать предметы дальше своего носа. Как будто мир укутался во тьму и перестал существовать, заменив свое место жалкому ее подобию, абсолютно пустому черному трехмерному пространству, где злой смешливый бог издевается над пони, с помощью пинцета выгибая их лица в абсолютно ненормальное выражение.

«Что за чушь я несу,» — промелькнул голос циника в голове Фезерфолла, медленно возвращаясь в привычную окружность, радиус обозрения которой лежал дальше носа. Это значило только одно – дождь потихоньку отступал, и стало наконец видно улицу. Черная вода все еще накрапывала с неба, но теперь уже не так яростно и не так заливисто смеясь над тем, что пони зовут глазами.

Наконец и масляные фонари снова отчетливо воспряли над городом. Спускался вечер. Где ему было ночевать – было абсолютно неясно.

«Кантерлот – как проститутка. Раздевается догола за деньги,» — говорил один из его бывших Балтимерских приятелей. В чем-то он был прав – не имея какой-то суммы в кармане, ночевать здесь можно было лишь на площади или заимев сердобольное радушие какой-то старушки.

Нет, конечно, какие-то деньги у него остались в кармане. Но двадцать бит – это не цена проститутки, это цена плохо сделанной резиновой кобылы, и Фезерфолл решил сходить на эти последние в бар – авось что-нибудь да произойдет.

Его уже не волновало завтра – главным стало исключительно сегодня. И он пошел, осматривая улицы. Бросалось в глаза покореженное тьмой великолепие дворца и рядомстоящих зданий, которое даже черные дожди любого сорта затмить не могут. И здесь крылась большая проблема – незатменные дворцы, раскинувшись над городом, заслонили его от тусклого вечернего света со стороны горизонта, откуда вставала луна.

Пришлось идти в сумерках. Какое-то странное ощущение не покидало ноги Фезерфолла, и тот готов был броситься, побежать куда-то прямо сейчас – ощущение мнимой опасности не покидало его.

Но он шел твердо – и поэтому вскорости нашел то, что искал.

Старый бар откинулся на свои дряхлые плечи в торце торгового центра. Работал он только по ночам – но достаточно, чтобы иметь свою аудиторию, в которую и входил некогда незавидный студентишко Фезерфолл.

Дверь, которую за столько лет так и не починили, лишь слегка подлатали, скрипнула, когда открывалась, и пони зашел внутрь. Там уже было несколько пони, которые весело о чем-то рассуждали и пили.

Подойя к барной стойке, Фезерфолл встретился глазами с новым барпони, который был весьма молод. Решив не дряхлеть преждевременно, Фезерфолл не разразился тирадой о том, как он прошлого барпони еще «вот такусеньким» видел в надежде на скидку, а молча заказал сидра и сел у окна.

Прошло где-то полчаса бездумных глотков и пустых размышлений о том, что же будет с ним дальше. Это было самое бесполезное время времяпровождение, но оно выполняло свою функцию – слегка успокаивало и давало понять, что варианты еще есть.

— Эм-м… Миледи? К вам можно? – раздался голос сзади. Фезерфолла передернуло, и он, не поворачивая голову, ответил таким низким и грубым голосом, на который был только способен: «Пошел ты,»

— Ну миледи, я…

— Да ты что, настолько пьян, что не видишь, что я долбаный жеребе.. е.. – на этих словах он повернул голову и увидел пони в форме стражника.

Фезерфолл сощурил глаза. «Что за чертовщина?» — подумал он, но голос раздался сзади стражника: «Отойди, Херес, у меня есть дело к этой прекрасной дамочке,»

— Погоди-ка… БлайндЛайт, это ты что ли? – в памяти Фезерфолла возникали различные образы из памяти, которые восхитительно точно совпадали с тем голосом, который вышел из-за стражника в образе желтовато-белого пони с голубой гривой. «Световырвиглаз,» — вспомнил он его кличку и усмехнулся.

— Что-то не так, миледи Фезерфолл? Почему вы вернулись в этот грязный мирок, где сволочь прямо между строк? – что-то, судя по всему, взятое из какой-то новой и модной пьески, процитировал тот и улыбнулся.

— Рад тебя видеть, — безрадостно отвесил Фезерфолл и отвернулся.

— Ну не хмурься, ты, бука! – хихикнул голос, — Смотри, что я тебе принес.

Предложение заинтересовало Фезерфолла: бутылка элитного сидра разожгла в глазах Фезера нездоровый огонь.

— Она твоя, — кивнул Блайнд и пододвинул бутылку, а сам подсел рядом и разлил дорогой сидр по стаканам.

— Я-то как рад тебя видеть! Столько лет, сколько зим, — путая слова пословицы, оттарабанил Блайнд. Это могло показаться лицемерем, но знакомый с этим пони Фезерфолл знал, что это для него нормально – он был болен шизофренией.

Не такой шизой, при которой было неконтролируемое безумие – но в его голове, по его собственному признанию, были хаос, Фауст и Майкл Мэйнерс. Невеселая ситуация для окружающих и бесконечная игра для него оборачивались в гиперсоциальность и непонимание этикета.

Но не было завышенных цен и слишком больших дистанций, когда он мог исполнить задуманное — и это поразительное, сумасшедшее упорство вызывало к нему уважение. Теперь он работал, и добивался того, чтобы работа приносила открытия и доход – это уж, определенно, он умел совершенно.

После «дружеских обжимок» и прочих радостей времяпровождения в компании, наконец, Фезерфолл начал понимать, что Блайнд к чему-то клонит.

И это что-то было далеко не просто, как дважды два.

— Слушай, Блайнд, я знаю, что ты сейчас со мной проявляешь чудеса дружелюбия не просто так. Если будешь что-то предлагаешь, сразу называй мое максимальное вознаграждение, которое только готов предложить. Сэкономим время моей жадности и твоего терпения.

— Оу, оно у меня адское, если не сказать, что сходно с таковым у Селестии. Ты знаешь, кстати, ты прав. Есть одно ма-аленькое желание, которое я некоторое время назад загадал под черным небом. Ты знаешь, под этим небом нет никакой разницы, кто мы и что мы. Так вот, есть одно ма-аленькое, но очень интересное предложение…