Робинзонада Данте
Последние приготовления
Первым, что я увидел, очнувшись, был расписной потолок моей комнаты. На нём художник изобразил развесистое дерево, чью крону шевелил слабый ветерок. У корней сидели два пони — жеребец и кобылка, — одетые в лёгкие полупрозрачные одежды. Распущенные гривы, полуприкрытые глаза и непринуждённые позы передавали покой и негу. Низкая трава, выписанная до мельчайшей былинки, приминалась под телами сидящих, правое переднее копыто жеребца накрывало левое копыто кобылки.
В голове растекался туман. Впрочем, недавние события воскресли в памяти стремительно. Я вспомнил разговор — или то, смахивало на него, — с Дискордом, и в черепе появилось знакомое чувство тяжести, предваряющее жестокую мигрень, если не что-то худшее. Одновременно с этим навалились разочарование, жалость и стыд. Их сменил гнев, направленный на самого себя и тех, кто решил, будто разумное существо можно использовать в качестве обычной игрушки, от которой позже легко избавиться, забросив в гущу событий, с тем чтобы взглянуть, как скоро она сломается. Но всё смыл страх — животный ужас перед сущностями, играющими судьбами, ломающими и калечащими тех, кто находился несоизмеримо ниже на лестнице эволюции, с детской непосредственностью мальчишек, которые подожгли найденный в лесу муравейник и сейчас наслаждаются беспомощным мельтешением муравьёв. Господа и боги крошечного кусочка пространства, исследователи тысяч не имеющих для них никакого значения смертей, они довольствуются больше медленным дымным огнём, нежели развернувшейся в нём трагедией. Единственным отличием того, что будет происходить с Эквестрией, от гибели муравейника было то, что муравьи отважно бросаются в жадный зев пламени, стараясь погасить очаг своими телами, тогда как здесь аборигены сами разрушат свой дом и своё будущее. Пока храбрые букашки тушат, следуя инстинкту и разлитым повсюду феромонам, приказывающим пожертвовать собой, пони разжигают сильнее, ошеломлённые изменениями в себе и не успевшие толком осознать их масштаб, — ведь у них нет времени остановиться и подумать, всё произойдёт в течение максимум века. Более того, даже попытки изменить свою участь не дадут ровным счётом ничего: звёзды, обладая сознанием, превосходящим понимание жалких смертных и Духа Хаоса, наверняка просчитали любую мелочь. Небеса жаждут зрелища и не потерпят, чтобы их развлечениям мешали.
Оставалось одно — бежать, спасаться в надежде, что звёзды забудут про моё существование и хватит времени на сборы и поиск пути на Землю. Но, хоть этот мир не вызывал никаких приятных чувств, некоторые его жители не заслуживали предательства. Возможно, следует предупредить их? Но тогда меня точно сочтут свихнувшимся — никто не поверит истории о Высших Силах, развлечения ради готовых разрушить целую планету. Я не хотел очутиться в лечебнице и бессильно наблюдать, как целые расы уничтожают друг друга в войне, которая не имеет ко мне никакого отношения. Не хотел ждать, когда дойдёт черёд до меня, не хотел общей могилы в этом аду. Но альтернативой была лишь помощь Дискорду. Разве спасение можно купить обманом? Как глуп был я, когда думал, что обманывать доверившихся легко и безболезненно! Запутавшись в жгучей паутине лжи, лжи себе и другим, я уже не знал, что для меня правда, не знал, мог ли верить себе и своим мыслям.
Неподалёку раздалось покашливание. Я вздрогнул.
— Кто здесь?
Справа возник жеребец в тёмно-синей шёлковой мантии и больших круглых очках. Мордочку пожилого единорога украшала лопатообразная густая борода, доходящая почти до копыт. Оставалось неизвестным, как он управлялся с ней, не наступая на неё и не запутываясь в ней при ходьбе. Густая сеть морщин у глаз показывала привычку пони улыбаться. Вот и сейчас, заметив моё удивление, он не поджал губы, сетуя на невнимательность человека, но подарил тёплую, несколько рассеянную улыбку.
— Здесь я. Венерабл Херматик, если вы про имя. Главный королевский лекарь.
Говоря, светло-жёлтый жеребец не переставал помешивать какое-то варево в небольшом помятом котелке, удерживаемом магическим полем. Увидев колдовство в столь тесной близости, я невольно поморщился и пошевелился, отодвигаясь чуть дальше в глубину кровати. В нос ударил мерзкий, почти нашатырный смрад, разбавленный травяным ароматом.
— Я должен это пить?
— Желательно. Вы сразу встанете на ноги. Ну, не сегодня, но завтра точно.
— А мне не станет хуже от такого лекарства?
— Вы знаете, никто ещё не жаловался. — Херматик посмотрел на меня с лёгкой, но заметной обидой. Видимо, доселе его врачебные навыки сомнению не подвергали.
— Чудесно, — пробормотал я, придержав при себе догадку, что все потенциальные жалобщики давно покоятся на тихих кладбищах, навещаемые изредка родственниками из числа наиболее сентиментальных. — А с чего такая честь? Главный лекарь, надо же.
— Меня нашёл слуга с поручением господина Перформера. Наверное, господин Перформер каким-то образом узнал о вашем происшествии и решил, что вы нуждаетесь в наисрочнейшей и наилучшей помощи. К слову, ничего действительно серьёзного у вас я не нашёл: всё же погода сейчас, хоть и отвратительна, но не настолько, чтобы за час прогулки в лёгкой одежде получить обморожение. Вы заработали всего лишь слабую простуду. — Целитель закончил мешать жидкость и отвернулся, зарывшись в сумку. Что-то звякнуло, пони пробормотал: «Вот же она!» — и продемонстрировал мне мензурку, в которую перелил пойло из котелка.
— И для этого требуется настолько… пахнущее лекарство? — В коричневой мутной жидкости плавали какие-то тёмные точки.
— Как ни парадоксально, но заклятия от простуды до сих пор не придумали. Решения бытовых проблем порой оказываются куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, не замечали? А в вашем случае вообще поступила строжайшая рекомендация не использовать никаких заклинаний напрямую. Кстати, в этом зелье скрыто не только снадобье от насморка и кашля. Любопытнейшая вещь — при обследовании я выявил сильное душевное истощение, которое меня немало удивило. Конечно, обычно приезд в столицу оборачивается немалыми затруднениями, но в вашем случае это был чуть ли не нервный срыв. Я бы советовал быть поаккуратнее со здоровьем. — Венерабл Херматик протянул мне склянку. — Прошу прощения, что из пробирки… Если честно, было лень искать кружку. Да вы не волнуйтесь, она чистая. — Отчасти верно истолковал он мой насупленный взгляд. Я принял мензурку, выпил её содержимое залпом, скривившись от едкой, обжигающей горло горечи, кое-как замаскированной приторной сладостью неизвестной ягоды. Первые секунды после приёма прошли в отчаянной борьбе с желудком, стремящимся отвергнуть принятое. Варево оказалось на запах лучше, чем на вкус.
— А как вы обследовали меня, не используя магии? — За спиной жеребца не высились громоздкие приборы, памятные мне после первого и единственного посещения эквестрийской больницы.
— Амулетом, как же ещё? — В подтверждение своих слов лекарь вытащил из кармана балахона овальный толстый камешек диаметром около полутора дюймов. На обращённой ко мне стороне талисмана были высечены неразборчивые, сливающиеся в единый узор символы, напоминавшие отпечатки копыт. Отпечатки загорелись, едва Херматик поднёс артефакт ко мне, слабый оранжевый свет озарил лицо, заставив прикрыть веки, но никаких неприятных ощущений я не испытал. Это подводило к интересному факту: я был восприимчив только к непосредственному влиянию магических полей пони, в то время как преобразованная энергия могла касаться меня, не вызывая исступленной паники и боли.
— Отлично! — воскликнул старец, убирая камень. — Завтра вы будете в полном порядке. А пока отдыхайте, вам необходимо как следует выспаться.
Я и сам чувствовал нарастающую сонливость. Как-то незаметно реальность отошла на задний план, поблёкла, как древние мятые фотографии, пропитанные временем достаточно, чтобы стать бессмысленными реликтами ушедшей эпохи.
Венерабл Херматик споро собирал свой лекарский скарб, а я, в последний раз посмотрев на него, откинулся на мягкие, проминающиеся под головой подушки. Далёкая тревога напоминала о себе где-то на краю сознания, и я не представлял, как разделаться с трепещущим впечатлением безвыходности, которое лишь временно отступило под напором лекарств. Зевнув несколько раз, я повернулся на левый бок — простое движение стоило немалых усилий — и позволил нежным объятиям Морфея захватить меня полностью.
К сожалению, раздавшийся стук разрушил и мои планы, и рекомендации доктора. Всполошившийся Венерабл Херматик накинул седельную сумку на себя и почти бегом бросился к двери, чудом не запутавшись в бороде. Из бормотания лекаря я уловил «отдыхает» и «ни в коем случае не тревожить», после чего дверь распахнулась настежь. Я приподнялся, не в силах предположить, что за монстр мог потревожить больного в таком состоянии, и буквально впорхнувшая в комнату Шарминг Эйринес произнесла:
— Ох, бросьте это. Присутствие симпатичной кобылки ещё никому не вредило.
Не нашедший достойного ответа целитель промычал что-то невнятное и предпринял последнюю попытку выгнать нарушительницу порядка в коридор. Попытка эта обернулась полнейшим провалом. Напоследок Херматик фыркнул, стрельнул раздражённым взглядом в сторону виконтессы и покинул покои больного, не попрощавшись со мной. Единорожка же, нимало не смущаясь, подскочила к моему ложу. Её живая, подвижная мордочка то хмурилась, то озарялась слабой улыбкой, ушки подрагивали. Из тщательно уложённой рыжей гривы выбивалась непослушная прядь, и это придавало пони задорный и выверенно небрежный вид. Огромные непроницаемые глаза смотрели на меня с непонятным выражением. Спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, Шарминг сказала:
— Удивительно, но болезнь красит вас ещё больше. Вы слегка осунулись, но вам идёт.
Красота приговорённого, подумал я.
— Мы потеряли целый день из-за вашей выходки. Думаете, подготовка к церемонии настолько проста?
— Нет.
Шарминг Эйринес приблизилась ближе, наклонилась к самому моему уху и прошептала:
— Нам придётся нагонять расписание. Завтра вы от меня так просто не избавитесь. И, пожалуй, я схожу с вами к королевскому портному — вы, видимо, испытываете определённые трудности с обувью. Накопытники вам не подойдут, но поверьте, наш портной — истинный гений, он что-нибудь придумает.
Я представил, как буду объяснять пони процесс создания человеческих ботинок, которых в Эквестрии отродясь не было в силу их ненужности, и вздохнул. Я ничего в этом не понимал, и попытки в своё время описать нужную обувь Рэрити не добавляли воодушевления. Когда белоснежная модельерша уловила примерную суть, оказалось, что ни подходящих материалов, ни соответствующего умения у единорожки не было, да и работать с кожей она отказалась наотрез. Альтернатив Понивилль был лишён: два кутюрье не ужились бы в одном провинциальном городке.
— Ясно.
— Правда? — В голосе пони появились озорные нотки. — А мне кажется, вы не почувствовали… всю степень своей вины. И потому я вынуждена придумать наказание, помня о котором вы больше не будете совершать необдуманных поступков.
Она уткнулась носом в мою шею, двинулась выше и, прежде чем я отстранился, чувствительно куснула мочку уха. Я взвился:
— Сено, что вы себе позволяете?!
— Вы такой прелестный, когда злитесь. — Выражение мордочки виконтессы было далеко от виноватого. Просить прощения за шалость единорожка явно не намеревалась, вместо этого она хихикнула, прикрывшись копытом, и доверительно сообщила:
— Рядом с вами я чувствую себя прямо-таки обольстительницей, напавшей на неопытного юнца. Хотя, наверное, сейчас и впрямь не лучший момент… — добавила она, и её губы сложились в коварную усмешку. — Зато завтра у нас будет полно времени. Для обучения. А пока отдыхайте. И да, ругаться в присутствии леди по меньшей мере невоспитанно.
Чётко рассчитанным движением развернувшись, Шарминг Эйринес неторопливо вышла из комнаты. Только когда она мелькнула уже в дверях, я заметил, что её белоснежное платье, оставлявшее открытым заднюю часть тела, вновь было простым. Оно будто подчёркивало отсутствие каких бы то ни было украшений, оттеняло своей нарочитой скромностью природную красоту виконтессы. Я не был экспертом, но породистые черты мордочки и изящная форма ног выдавали в единорожке голубую кровь надёжнее любой одежды.
Всего через несколько минут после ухода Шарминг в дверь опять постучались — на этот раз куда менее требовательно, действительно спрашивая разрешения, а не уведомляя о появлении гостя. Я тихо застонал, разгоняя облака сна и жалуясь на судьбу равнодушным стенам, и спросил:
— Кто там?
— Роб, это мы! Я, Твайли и Рэрити с Рэйнбоу! — послышался тонкий голосок Спайка. Я сполз ниже, укутываясь в одеяла так, чтобы наружу выглядывала лишь голова, и разрешил войти.
Комната наполнилась шумом, ожидаемым от большой компании гостей. Дракончик и пегаска направились в столовую за стульями для всех, а моя работодательница и по совместительству — она так считала — друг произнесла, доверительно наклонившись к изголовью:
— Робинзон, дорогой, тебе не следует разбрасываться своим здоровьем. Уверена, если бы ты позволил мне сшить тебе осенний комплект одежды, этого бы не произошло…
Я остановил её движением ладони, освобождённой из плена постели.
— Благодарю, но не надо. Ты же знаешь… Но спасибо, Рэрити.
Я не имел достаточно денег, чтобы заплатить ей, а принимать такие подарки казалось унизительным и щекотливым занятием, особенно теперь. Виновата ли бдительная совесть или некстати проснувшаяся гордость, но это был мой выбор, каким бы глупым и непредусмотрительным он ни оказался. Встав, хоть шатко и ненадёжно, на ноги в финансовой сфере, я не желал допустить возникновения дальнейших связей и подачек, которые могли сроднить меня с обречённым миром. Но это был запоздалый реверанс в сторону честности, слишком уж запоздалый. Люди привязываются к тем, кто готов бескорыстно помогать им.
— Друзья могут делать друг другу подарки…
— Верно, — протянул я и отвёл взгляд, — но я привык… сам обустраивать свой быт.
— И к чему это привело? — В интонациях Рэрити появилось недовольство.
— Не беспокойся, завтра королевский портной подберёт мне что-нибудь к церемонии. Надеюсь, это будет что-то тёплое. И это не подарок, вовсе нет! Просто одежда для церемонии. Неужели ты думаешь, что я предпочёл бы их мастерство твоему? Будь у меня достаточно денег и успей ты сшить для меня что-нибудь…
— Я успею, даже если придётся просидеть всё оставшееся время. — Мысль о том, что её друг предпочтёт неизвестного портного ей, болезненно ударила по самолюбию единорожки. Несмотря на кажущуюся твёрдость духа, диктуемую кодексом истинной леди, белоснежная пони была очень ранима.
— Я не о том! Твайлайт, скажи ей, что на меня не нужно тратить своё время, для этого во дворце найдутся другие. Рэрити, у тебя наверняка много дел, поверь, нет нужды мучиться со мной.
— Действительно, Робинзон прав. Ты приехала сюда, чтобы отдохнуть, а не приниматься за ещё более тяжёлую работу, — поддержала меня лавандовая волшебница.
— Хорошо, — сдалась Рэрити. — Но я бы хотела взглянуть на этого так называемого королевского портного. Когда ты навестишь его?
— Н-не знаю, — запнулся я.
— Ничего, я что-нибудь придумаю. — Она спохватилась: — Мы принесли несколько книг, чтобы ты не скучал, соблюдая постельный режим.
Твайлайт Спаркл расстегнула сумку и вытащила из неё два толстых томика.
— Немного лёгкого чтива. Моя любимая «Дэринг Ду и проклятие шести скорпионов», а вот это выбирала Дэш — «Дэринг Ду в Безымянном Городе». Довольно необычно для неё, она предпочитает приключения, но здесь больше ужасов и мистики.
На обложке одной из книг была изображена песочного цвета пегаска в пробковом шлеме и одежде для сафари, с помощью лассо удерживающая пони раза в полтора крупнее её самой. Пони выглядел крайне злым, вполне возможно, оттого, что он был антагонистом, хотя в его положении любой смотрелся бы как минимум возмущённым. Я положил подарки на прикроватный столик и обнял обеих пони.
— Огромное спасибо. — Мне едва удалось сдержать зевок. — Думаю, они очень пригодятся.
Единорожки выглядели счастливыми, а я боролся с нарастающим эффектом от зелья. Выглянувшая из другого помещения Рэйнбоу спросила:
— Ну как?
— Отлично! — произнёс я, пока Спайк и пегаска расставляли стулья. Как только все уселись, я поднял подушку повыше, взбил её немного, лёг и неожиданно для самого себя закрыл глаза, тут же заснув. Вежливость проиграла нужде.
Следующее утро началось с лёгкого завтрака, состоящего из четырёх блюд, после которого не хотелось шевелиться, не говоря уже о каких-то занятиях. Я блаженствовал, лёжа на убранной кровати, ровно до тех пор, пока не вспомнил беседу с Дискордом. Верить на слово Духу Обмана было решительно невозможно, а не верить — страшно и опасно. Кем бы я стал, подчинившись призраку в своей голове, который диктовал условия, до боли похожие на приказы? В конце концов, я решил считать себя психически здоровым, а Дискорда — говорящим правду. Но даже лги он, ничего бы не поменялось, ведь первоочередной задачей всё равно оставалось найти путь на Землю, где мир пони не будет иметь надо мной власти и моё сознание тотчас придёт в норму. Ничуть не обязательно помогать или мешать местным в их внутренних распрях.
Единственным значимым последствием размышлений стала острая боль в лёгких, и следующие пять минут я провёл в ванной, склонившись над роскошной раковиной и пятная её дурно пахнущей слизью вперемешку с кровью. Когда кашель утих, я взглянул на себя в зеркало, и результат меня не обрадовал: бескровные щёки и ввалившиеся глаза превращали отражение в вампира. Вампир оскалился, показав длинные сахарные клыки, сверкнув налившимися красным глазами, и я отпрянул с приглушённым вскриком.
— Показалось… — пробормотал я и прополоскал рот, избавляясь от мерзкого привкуса и окрашенной слюны. Являлась ли болезнь подтверждением слов драконикуса, или тот ловко воспользовался ею?
Я прошёл в свою спальню, и меня посетило стойкое чувство дежавю: на постели сидела Шарминг Эйринес и, лукаво склонив головку и отстукивая передним копытцем нетерпеливый ритм, прислушивалась к создаваемым ею звукам мнущейся ткани.
— А вот и вы! — поприветствовала она меня. — Выздоровление обошлось с вами жестче, чем болезнь.
— Спасибо за комплимент. Куда теперь?
— В малый танцевальный зал, конечно. А потом к портному.
— Когда же вы собираетесь учить меня этикету? — спросил я. — И как я буду с вами танцевать?
— Всё в том же зале… И с чего вы решили, что именно я буду танцевать с вами? — усмехнулась виконтесса, поправив шальной локон, выбившийся из её причёски. На этот раз единорожка всё же надела украшение — серебряный кулончик с крохотным сапфиром, цепочка которого у шеи почти терялась в шерсти, — но платье было полностью закрытым. — Боюсь, это невозможно по чисто физиологическим причинам.
Я сделал вид, что задумался.
— А как же ваши бросающиеся в глаза… другие планы относительно моей скромной персоны? — Я направился к двери. — Которые едва ли претворятся в жизнь, в том числе и по чисто физиологическим причинам.
— Не понимаю, о чём вы. — Грациозным жестом спрыгнув с кровати, пони опередила меня и первой открыла путь наружу. — Тем более что я имею некий опыт в других планах, намёки на которые я по-прежнему не улавливаю.
— Вы считаете, что так просто соблазните меня? — сыграл я в открытую, и Шарминг вдруг поддержала меня, сказав: — А что в этом такого страшного?
— Например, то, что вы меня не привлекаете физически. — Мы вышли в коридор, и единорожка бодро загарцевала в одном ей ведомом направлении.
— Ой ли? — Тон пони не оставлял никаких сомнений в глубине её недоверия.— Полагаю, я в силах отличить равнодушие тела от… неравнодушия тела.
Я нервно рассмеялся.
— Только животные следуют зову своих тел, не сдерживая себя ни в чём.
— Какая пуританская мораль, — заметила виконтесса. — В Кантерлоте она не в почёте, как бы ни хотелось обратного кучке стариков-ханжей.
Я остановился, пережидая вспышку в сознании, вызванную словом «пуританская». Пришлось прислониться к стене, и Шарминг, успев вырваться вперёд перед тем, как заметила неладное, оглянулась с озабоченным видом.
— Я в порядке, — ответил я на невысказанный вопрос. — Видимо, ещё не отошёл до конца.
— В таком случае оставим эту тему до лучших времён, — предложила она, и я с радостью согласился.
Остаток пути мы проделали в молчании, и я с немалым удовольствием разглядывал великолепие, которое дворец предлагал тому, кто впервые попал в его стены. Каждое новое крыло носило стиль, отличный от предыдущего. Шли мы долго, и обнаружилась любопытная закономерность: количество статуй, расположенных в глубоких нишах, неуклонно росло, причём скульптуры могли изображать как одно существо, так и целую многорасовую композицию. Закончилось наше недолгое путешествие с очередным поворотом, когда мы вышли к неохраняемым дверям приблизительно в полтора моих роста. Ранее же гвардейцы попадались на каждом шагу. Шарминг Эйринес магией открыла их, и нашим взорам предстало огромное пустое помещение ярдов семидесяти в ширину и примерно вдвое больше в длину. На дальней стене висели гигантские зеркала, скрывавшие её так, что оставались лишь крошечные полоски вверху и внизу. Портьеры прятали окна справа. Из-за буйства отражений казалось, что зал ещё просторнее. Слева находилась богато украшенная завитушками галерея для музыкантов. При нашем появлении на далёком, терявшемся в вышине потолке зажглись хрустальные люстры, обманывая неопытного визитёра светом электрических свечей. Паркет гулко отозвался на вступившие на него копыта.
— Что скажете? — поинтересовалась Шарминг.
— Это точно малый танцевальный зал?
— Разумеется. Большой зал двухъярусный и куда более вместительный. Тут в основном учатся танцевать и дают скромные балы по незначительным поводам, — объяснила виконтесса и нахмурилась: — Где же он…
— Он? — ухватился я за последнее слово.
— Да, он. Тот, с кем вы будете танцевать. — Голос пони разносился по помещению, захватывая его целиком. Она повернулась ко мне, и её взгляд упал на мою руку. — Странно, он всегда отличался пунктуальностью. Впрочем, мы можем потратить время с пользой. Скажите, что с вашей ладонью?
Я посмотрел на увечную конечность, пошевелил пальцами и сказал:
— Ничего. С ладонью ничего. А вот мизинца, боюсь, нет.
— Наверное, это покажется бестактностью… — Обычно не жалующаяся на избыток стеснительности Шарминг колебалась, и я решил немного помочь ей.
— Как я потерял его? Ну, в Вечнодиком лесу водится на удивление агрессивная флора. — Я сжал кулак, немного встряхнул его. — Его съел один светящийся цветок.
— Никогда не слышала ни о чём подобном. Да, Вечнодикий всегда находил, чем удивить учёных, но настолько подвижных растений там точно раньше не водилось. Сочувствую вам. За открытия зачастую платят несоразмерные цены.
Я облизал губы: в памяти возник образ потрясённой Твайлайт Спаркл. Для волшебницы наличие такой живности тоже стало шоком.
Припомнилось дерево, пытавшееся раздавить меня ветвями. Было ли вообще нечто реальное в том лесу? Может быть, и никакого древесного волка не существовало? Может быть, я сидел сейчас в углу комнаты, обитой мягким войлоком, и единственным моим посетителем был дежурящий санитар, что поглядывал время от времени в прорезь узкого окошка? От подобных мыслей стало не по себе, и я сосредоточился на Шарминг Эйринес. Моё внимание в последнее время нередко уходило куда-то вовнутрь, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы возвращаться во внешний мир.
—… ли вы расскажете о месте, откуда вы родом? — Вид у неё был необычный: из грациозной леди, знающей всю подноготную высшего света, единорожка превратилась в жадного до детских сказок о далёких землях жеребёнка. К несчастью, мои познания ограничивались лишь взрослыми сказками — из тех, что принято адаптировать, убирая всё лишнее и сжигая написанное между строк.
— Хотите, чтобы я рассказал о своей стране? — уточнил я, и пони кивнула, обратившись в слух. Даже её ушки вытянулись, и сама Шарминг, как образцовый ребёнок, замерла, готовая внимать.
Я вкратце поведал ей о Земле, заменяя в монологе «планету» на «королевство». Естественно, от многочисленных земных государств не осталось и следа. На ходу сплелась другая, подкорректированная история, главным достоинством которой было то, что она не шла вразрез с известным Твайлайт. Когда я почувствовал, что вот-вот зайду слишком далеко, то замолчал, прервавшись буквально на полуслове. Удостоившись недоумевающего и возмущённого взгляда, я посмотрел в сторону открытой двери и вздохнул:
— Его ещё нет… К слову, кто же этот таинственный он? Кого вы подсунули мне?
Пони усмехнулась.
— Продолжаете гнуть свою линию? Похвальная настойчивость. Его зовут Ренар унд дер Лаза. Он минотавр, — добавила она, — не простой, надо отметить, а полноценный граф. Но я бы не сказала, что очень влиятельный. Если вы когда-нибудь слышали о Лисьих Чащобах, то сразу поймёте, из какой он дыры. Тем не менее вам следует проявлять к нему определённое уважение — по крайней мере, в первую встречу. И во время официального приёма, разумеется.
— Мне? А что насчёт остальных?
— Не надо считать, что аристократы полностью помешаны на традициях и правилах, Робин. Вы удивитесь, когда узнаете, какая неформальная атмосфера царит на балу — не на самом приёме, а том, что будет после. Ваш случай скорее исключение, ведь вы хотите стать первым подданным Эквестрии из своей расы, при этом ни разу ещё не являясь в свет. Вы должны произвести наилучшее впечатление. Конечно, со стороны это будет смотреться несколько нелепо, но я объясню вам чуть позже, что вас ожидает.
Нагромождение условностей, называемое обычаями эквестрийского двора, росло как снежный ком. Зачем создавать настолько дикие и зависящие от многих условий шаблоны поведения?
— Вы кажетесь смущённым, — сказала Шарминг.
— Только потому, что я смущён, — заметил я. — Что ещё мне надо знать об этом Ренаре?
Пони уставилась на пол, о чём-то размышляя, после чего магией прикрыла двери, оставив небольшую щель — достаточную, чтобы дать понять входящему, что зал открыт, но недостаточную, чтобы войти без стука. После этого виконтесса посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
— Он ярый графоман. Бездарь, каких поискать, при этом у него есть деньги и самомнение, которых хватило на самостоятельную печать некоторых его писулек. При этом, что ещё более кошмарно, некоторые — неразборчивые читатели или подхалимы — видят в нём отсутствующий талант, что побуждает Ренара писать и писать, изводя бумагу и нервы тех, кто понимает хоть что-то в литературе. К превеликому несчастью, граф даже не думает улучшать что-то в своём так называемом стиле, который представляет собой сущую мешанину. Кажется, его последний герой очутился в мифической стране Фабуле, где водятся прямоходящие лисы — забыла, как он их обозвал, да и не горю желанием вспоминать. Видимо, Лисьи Чащобы сильно на него влияют.
— Неужели он живёт в такой глуши?
— Ну, теперь это больше парк, нежели чащоба. Но там по-прежнему водится достаточно лисиц, чтобы устраивать на них варварскую охоту. Минотавры любят развлекаться подобной дикостью, — фыркнула Шарминг.
— Это всё очень интересно, но что даст мне?
— Увидите, — ухмыльнулась виконтесса, и я, немного встревоженный задорным огоньком в её глазах, хотел уточнить, что же увижу, но помешал раздавшийся стук — три коротких удара, за которыми следовала небольшая пауза. И снова — три удара.
— Ох, это ты? — зачем-то спросила Шарминг Эйринес и открыла дверь, впуская рослого минотавра в нелепом малиновом мундире, на плечах которого безвкусными растёкшимися медузами сидели эполеты. Золотое шитьё и начищенные пуговицы не спасали положение, поскольку униформа была очевидно перекошена на правый бок, причём настолько, что один рукав был почти на дюйм короче другого. Высокий накрахмаленный воротник не давал шее Ренара вращаться как следует, и оттого ему приходилось поворачиваться к собеседнику всем телом. Кривые, направленные вверх рога были тупы и желтели старостью. Пробивающаяся седина на чёрной морде графа придавала тому испачканный вид. Шарминг Эйринес не обратила ни малейшего внимания на столь бросающуюся в глаза несуразность внешнего облика минотавра, вежливо поприветствовав его.
— Не хворать, — отозвался Ренар унд дер Лаза; акцент, отчётливо прослеживающийся у Паверфул Свинга, почти отсутствовал у графа, он не проглатывал звуки. Ярко выраженного просторечия тоже не было. — А это Р-Р-Робинзон, не так ли? Человек? — Раскатистое «р» в его речи звучало угрожающе.
— Да, я. А вы… — начал я и осёкся, увидев, как свернули глаза Ренара.
— Ты его ничему не научила?
— Нет. Хотела заняться этим после первого твоего урока, — ответила виконтесса, и их спокойное обращение друг к другу на «ты» меня почему-то ошеломило.
— Хорошо. Я стер-р-рплю. Поста-р-р-айся его поднатаскать к балу. Или хотя бы к приёму. Ляпнет что-то такое в присутствии… — Покачал головой минотавр и наконец обернулся ко мне. — Шар-р-рминг попросила меня обучить тебя азам танцев. Понятно, что все ты их не освоишь за такой ср-р-р-рок, но некое понимание придёт. По кр-р-райней мере, не оттопчешь копыта партнёру, — заметив моё недоумение, Ренар пояснил. — От новичка ожидается минимум один танец вежливости. Обучать тебя гр-р-рифоньим штучкам я не буду — крыльев нет, как и навыка. Станцуешь с минотавриной, и будет с тебя.
Проследить логику в его выборочном рычании пока не удавалось, а мои будущие взаимоотношения со двором и не думали переходить из разряда загадки во что-то более определённое, так что я просто кивнул.
— Хор-р-рошо, — выдохнул он. — Тогда приступим.
Вводный курс был скучен и сер, и я, стараясь запомнить то, что граф говорил мне, то и дело ловил себя на мысли, что если Ренар пишет так же, как учит, то мнение Шарминг абсолютно верно. Но всё изменилось, едва мы перешли к практической части. Так как хламида не подходила для танцев, пришлось раздеться — воистину, представления о приличиях в Эквестрии в корне отличались от земных. Осенний холод, живущий в зале, и откровенный взгляд пони пробирали до дрожи. Следующие полтора часа мы провели в попытках научить меня одному из танцев минотавров, представлявшему собой нечто среднее между классической полькой и венским вальсом, что выглядело полнейшей дикостью, особенно если твой партнёр массивнее тебя в полтора раза. Удобства не добавляло и то, что музыки не было: я то и дело сбивался с темпа, задаваемого минотавром. В нескольких эпизодах бурной практики только удача помогла моей душе остаться в бренной оболочке тела, сжимаемого Ренаром, который по сценарию отыгрывал роль дамы. Оставалось лишь молиться, чтобы он не наступил мне на ногу. Наконец, когда я почувствовал, что задыхаюсь от недостатка кислорода, когда мышцы взвыли, изнурённые, когда я начал путать небо и землю — паркетный пол и зеркальный потолок, — тогда Шарминг Эйринес разрешила закончить. Ничуть не запыхавшись, словно и не кружился без отдыха долгое время, Ренар остановился и аккуратно снял руку с моего плеча. Давящая тяжесть исчезла, и я, воюя с желанием упасть там, где стоял, тотчас принялся разминать его. Пострадавшая конечность онемела, в том же состоянии пребывали и ноги. Едва придя в себя, я поспешно оделся.
— Для первого раза сойдёт, — отметил граф. — Если не попадётся страстная минотаврина, можешь и выдержать.
— Великолепно, — буркнул я.
— Огромное спасибо, Ренар, — улыбнулась пони. — Ты нас здорово выручаешь. Завтра в это же время. И я постараюсь найти пластинку или заклятье.
— Я помню, — кивнул он, а я подавился воздухом, осознав, что это было лишь начало моих пыток.
— Что-то не так? — Поднял брови граф и, когда я медленно покачал головой, хмыкнул: — Отлично. И…
Он совсем не походил на существо, которое часто испытывает смущение, и я не отказал себе в удовольствии понаблюдать за подвешенным состоянием обычно сурового минотавра, даже в танце умудрявшегося супиться. Граф повернулся к Шарминг.
— И… Может, ты взглянешь…
— Нет уж, исключено. Отдай Робину, быть может, он оценит, — перевела стрелки виконтесса. На всякий случай я отступил поближе к двери. Мои опасения усилились, когда граф начал рыться во внутреннем кармане мундира. Извлёк минотавр, однако, обычный лист бумаги, сложенный вдвое, и я несколько расслабился.
— Возьми. Прочтёшь и скажешь, как оно, — сказал Ренар. Я посмотрел на протянутую записку и осторожно взял её. После этого мой нежданный учитель в буквальном смысле раскланялся с нами и ушёл, тяжеловесно топая. Я удивился, как мы не услышали его в первый раз.
— Что это? — спросил я, когда шум от копыт Ренара стал неразличим.
— Его очередная работа, полагаю, — ответила Шарминг и покачала головой. — Он любит их подсовывать знакомым и спрашивать их мнения, хотя ровным счётом ничего от этого не меняется.
— Похоже, вы его недолюбливаете. — Я развернул бумажку и начал читать.
— Нет, напротив! Нас связывают давние узы если не дружбы, то тесного приятельства. — Шарминг опустила взгляд на кулон и чему-то улыбнулась. — Но его склонность к писательству я всегда порицала, и в конце концов мы договорились об этом не разговаривать. Однако, как видите, Ренар любит забывать то, что ему хочется забыть.
Я вспомнил её нездоровое влечение к другим расам и задался вопросом, насколько платонической была их связь. Впрочем, вдумываться в это расхотелось быстро, и я углубился в чтение. Через несколько секунд я зашёлся смехом.
— Три стога лежалого сена, это ужасно! Вы только послушайте: «Даже луна была окрашена в цвет застывшей крови. Я на выдохе вогнал свой клинок в живот ещё одного фурэй и злобно, подобно богу охоты Каверу, зрящему на загнанную дичь, посмотрел на того, кто всё это время держал Леи’лит. Не выдержав моего яростного взора и ужасного зрелища десяти трупов своих товарищей, бандит слегка толкнул её и стремглав побежал, но мой метко брошенный клинок…»
Я перестал вчитываться, но и того, что я успел заметить, было достаточно.
— Какая бульварщина! Пошлая, бездарная бульварщина, — подвёл итог я и скомкал листок и засунул его в карман.
— Увы, некоторым нравится. — Шарминг Эйринес вышла из зала, и я последовал за ней. — Ах, если бы не те, кто воодушевляет его на продолжение…
— К слову, я встретил в поезде к Кантерлоту одного минотавра. Его звали Паверфул Свинг. Но ещё раньше я знал одного по имени Рорас, а теперь вот Ренар. — Тело ныло, и я двигался нарочито медленно. Подстраиваясь под организм, мысли тоже замедлились, поэтому я замешкался с окончанием фразы. — Так вот… Они… ну, имена… Они кажутся разными. То есть Ренар и Рорас из одной среды, а Свинг — из другой.
— Всё просто: Ренар и Рорас — это имена исконно минотаврские, в то время как Паверфул Свинг имеет наш уклон, — пояснила единорожка. — Иногда те, кто хочет жить в Эквестрии, берут наши имена, при этом не являясь пони.
— Понятно. Кстати, а куда мы идём? — Мы свернули в до странности узкий для дворца коридорчик: в нём не разминулись бы и два минотавра.
— К портному, естественно, — сказала Шарминг. — Он сейчас находится в Северной Башне.
Я представил бесконечные, тянущиеся вверх ступени, на которых так легко оступиться человеку, и горестно вздохнул. Ожидание скорой пытки высотой скрыло даже закономерный вопрос о том, что, собственно, забыл портной в этой самой башне.
— А после мы спустимся в вашу комнату для разучивания правил этикета, — добавила она, и её глаза не смогли бы скрыть озорной блеск при всём желании виконтессы, имей она его. — Уверяю, вам нужно многое выучить. И прежде всего то, что к минотавру, являющемуся участником дипломатической делегации, при первой встрече в неофициальной обстановке обращаются «милорд» с обязательным прикладыванием копыта... то есть руки... к сердцу. В официальной желательно упоминание, кроме всего прочего, родового имени.
— И как я его узнаю?
— Унд дер Лаза, мой милый Робин, — улыбнулась Шарминг. — Мне вас даже немного жаль. В вашем положении придётся узнать слишком много правил, которые, будь ваш статус выше, отсеялись бы за ненадобностью.
Моя щека дернулась. Знай я, что мне придётся пережить, и шагу бы не ступил из Понивилля. Не ступил бы, оставив поведанное Дискордом в безвестности. Я запнулся и огляделся по сторонам. Свет, льющийся из окон и разбрызгиваемый стилизованными под факелы лампами, убивал тени в коридоре, но несколько умудрились выжить и теперь ползали по стенам, как плоские жуки. Я встряхнул головой, и тени исчезли.
Наш путь закончился у двери, невзрачной и казавшейся заброшенной. Опасения были напрасны. Лестница светлела простором, и ступени вполне подходили человеческой ступне.
Шарминг Эйринес пошла первой, и я двинулся за ней. В башне было тепло, намного теплее, чем в остальном замке, и я пригляделся к стенам: ни следа влаги или плесени. Я коснулся стены, провёл по ней рукой и убедился, что шероховатая, во многих местах расчерченная глубокими трещинами кладка теплела, будто внутри имелось горячее, едва заметно пульсирующее ядро. Я приостановился, прислушиваясь к ощущениям, и поймал миг, когда камень нагрелся чуть сильней обычного, а затем охладился до прежнего состояния. Заинтригованный, я поспешил догнать пони, которая успела добраться до следующего пролёта и теперь взирала на меня сверху, притопывая от нетерпения.
— Исследуете секреты Северной Башни? — спросила она. — Поверьте, у нас не так много времени. Будет лучше, если я сама расскажу вам о ней.
Я пожал плечами и в один скачок преодолел последние ступеньки на пути к площадке, где стояла виконтесса. Она фыркнула и направилась дальше.
— Какая энергия! Трудно поверить, что ещё вчера вы с трудом могли пошевелиться, — сказала Шарминг и предупредила: — Идти наверх можно долго, так что приберегите силы. И не стоит забывать о предстоящем занятии у вас.
Я разглядывал платье пони — однообразие башни не оставляло выбора — и потому не сразу заметил подвох.
— Что значит «можно?». Башня каждый раз разной длины?
— Пожалуй, и так, — неожиданно согласилась единорожка, — но это только одно из последствий заклятья… Видите ли, на Северной Башне в глубокой древности принцесса Селестия испытывала несколько мощных заклинаний… Теоретически не опасных… наверное… но мощных. Апогеем её изысканий стало помещение, которое могло бы бесконечно расширяться во всех измерениях. Но оказалось достаточно лишь небольшой неточности в формулах, чтобы часть чар переползла — надеюсь, не смущаю вас такой вольной трактовкой? — на всю башню, и с тех пор та способна растягиваться на бесчисленное количество пролётов, — или же сокращаться, само собой, — а также прогревается внутри. Впрочем, я подозреваю, подогрев башни был проектом сторонним и к играм с пространствами не относящимся. Так вот, возвращаясь к растягиваниям… Внешне башня неизменна, все метаморфозы происходят только внутри. Принцесса была недовольна, но более в чары не вмешивалась, в великой своей мудрости сказав, что нет смысла трогать то, что и так работает. Тем более что своей цели она достигла: комната под крышей теперь раздвигается в длину и ширину сколь угодно долго.
— Хм, а нельзя было не трогать комнату, но убрать заклятье с самой башни? — Мы миновали уже с десяток витков, и я посмотрел вверх, но ничего, кроме множества пролётов, теряющихся в вышине, не заметил.
— Снятие заклятий такого уровня чревато последствиями. Особенно заклятий, работу которых не понимаешь до конца, — пояснила Шарминг. — Принцесса Селестия не стала вникать в ту паутину магии, что окутала здесь всё. Многие годы Северная Башня была памятником экспериментам принцессы; комнату боялись использовать по назначению, да и особого назначения у неё не было. Вроде бы тут располагалась голубятня, но с той поры её перевели в наземные помещения. К тому же никто не рисковал оставаться там, чтобы узнать, сжимается ли помещение, когда в нём есть живые существа. Лишь сравнительно недавно, после разрешения принцессы, здесь побывала группа учёных, которая выяснила, что помещение действительно расширяется бесконечно долго, но, во-первых, новых окон там не появляется, так что после часовой прогулки в одну сторону становится темно, а во-вторых, чем дальше ты идёшь, тем холоднее воздух. Рекорд продвижения — половина дня, после чего температура внутри приближается к опасной для жизни отметке. Комната, однако же, не уменьшается, пока в ней есть хоть кто-то живой, а после уменьшения приходит к своим обычным размерам. Притом этот процесс занимает долгие часы; например, после полудневной экспедиции она возвращалась в свой исконный облик почти месяц и, что странно, почти не отогрелась. Пришлось прогревать помещение с помощью магии, и принцесса объявила о завершении исследований. Так что комнату отдали первому, кто не побоялся взять её, — королевскому портному, Нобли Сьюингу. Впрочем, с самой башней неожиданных перепадов не случается, и даже если вы выгляните из бойницы, то сторонний наблюдатель всегда вас увидит. Хотя вы можете, к примеру, взобраться на сотню футов выше и выглянуть снова, а снаружи подтвердят, что вы вновь глядите из той же бойницы.
Шарминг вдруг остановилась и проникновенно посмотрела на меня.
— Лучше не отходите далеко от выхода, когда мы придём, если вам не разрешат. Само собой, там безопасно, но было бы как минимум нетактично ненароком устроить Нобли раннюю зиму, верно?
Я согласился, и дальше мы шли молча. Виток сменялся витком, лестница казалась бесконечной; то, что она и была бесконечной, привносило толику абсурда. Узкие лучи света взрезали ровный строй ступеней, казавшихся братьями-близнецами: единственный крошечный скол на правой половине камня повторялся вновь и вновь, и эта деталь отчего-то поразила сильнее, чем рассказ Шарминг. Казалось, её слов было недостаточно, чтобы я поверил, и лишь вещественное доказательство, явное искажение реальности, обладало достаточной силой.
Пролёт сменялся пролётом, но пространство будто застыло, не желая пускать непрошеных гостей. Время замерло, и косые солнечные лучи не двигались — значит, снаружи прошло всего несколько минут. Лишь слабое дуновение воздуха к бойницам доказывало, что мир ещё жил. Я остановился, поражённый внезапной мыслью: а что, если мы увязли здесь навеки, как увязает в смоле несчастная мушка, обречённые на скорую гибель? Затерявшись в лакуне времени, мы могли двигаться вверх или вниз, ждать на месте или расшибиться о камень — ничто не имело значения, результат неизменен. Но до свободы, быть может, оставалась пара жалких ярдов, пара ничтожных ярдов, близких и далёких одновременно, неопределённых до той поры, пока не сделан шаг. Я обнаружил, что мелко дрожу, и вытер пот со лба. Моё тяжёлое дыхание вторило нашим шагам. В воздухе, ласкаемая бескровным светилом, искрилась пыль. Погружённый в размышления, я не сразу услышал оклик Шарминг.
— Робин! — повторила она, и я поднял голову. — Мы пришли.
Я подавил желание радостно завопить, и крик, поднявшись к горлу, застрял там. Я закашлялся, ощущая во рту металлический привкус, ничего общего, впрочем, с приступом не имеющий. То было последствием плохого физического состояния, как бессмысленные раздумья — последствием скверного состояния душевного.
— Знаете, — сказал я, преодолевая одышку, — эта башня напоминает жизнь в миниатюре. Никогда не узнаешь, всё ли закончилось, пока не сдвинешься с места. Но двигаться надо. Как бы ни было трудно… надо преодолевать себя. И делать то, что не нравится.
— Возможно. Вы идёте? — поторопила Шарминг Эйринес.
— Да-да, вот уже… Надо было раньше спросить, да только не догадался… Тут никогда не пропадали пони?
— Насколько мне известно, нет. Они могли блуждать днями, но всегда выходили обратно. Но многодневные заходы редко случаются, — заметила пони, и меня передёрнуло от такого утешения.
Виконтесса слегка порозовела от долгой ходьбы, но и только, тогда как я чувствовал себя так, будто выдержал бег на дальнюю дистанцию.
Мы стояли перед широкой дверью, чьё дерево потемнело от времени. Шарминг чуть поколебалась и копытом тронула резную медную ручку в виде дракона, извергающего пламя. Чешуя зверя ярко блестела — за дверью следили. Пони постучалась и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь. Хорошо смазанные петлицы не скрипнули, и мы вошли в помещение, где, по заверениям виконтессы, жила сильнейшая магия.
Утопающая в сумраке комната имела высокий потолок, её разделяли на части поеденные молью шёлковые ширмы. Сквозь них доносился тусклый свет; его не хватало, но вместо уже привычных факелов — фальшивых или настоящих — у стен стояли медные треножники, венчали которые стеклянные шары с мой кулак. Внутри шаров клубился голубоватый фосфоресцирующий дымок. Слышались приглушённые голоса. На полу тут и там валялись какие-то тряпки. Сам пол был грязный и в паре мест влажный, кое-где виднелись разводы — похоже, его пытались мыть, но остановились на полпути. Я поискал взглядом швабру с ведром, но их в пределах видимости не оказалось.
Стук не остался незамеченным. Из-за ширмы показался дородный жеребец-земнопони с тщательно уложенной жёлтой гривой; но шерсть его была грязно-коричневой и как будто бы свалявшейся. Плохое освещение пачкало его ещё больше. Тонкие чёрные усики, находившиеся в беспрестанном движении, так как он то и дело закусывал губу, морщился или кривился, смотрелись на широкой, простой мордочке лишними. Насупленные брови темнели густыми полосами, даже несмотря на несомненные попытки хозяина выщипывать их. Пони был гол и в целом производил впечатление скорее рачительного владельца фермы, чем модельера. Кьютимаркой у него были ножницы, больше похожие на секаторы. Их обвязывала парчовая лента. В противоположность живой мордочке глаза мутнели, остекленевшие, их взгляд чем-то неуловимо напоминал взгляд мертвеца.
— Ох, Шарминг, ваши манеры всё такие же паршивые. Рад, что в этом мире хоть что-то остаётся неизменным, — хрипло проговорил жеребец и ухмыльнулся, обнажив кончики белоснежные зубов. Пахнуло алкоголем. Имя единорожки он произнёс с придыханием, так что получилось нечто вроде «Шарми́н».
— Могу сказать то же самое о вас, — ответила виконтесса, качая головой, и развернулась ко мне. — Мсье Нобли Сьюинг собственной персоной. Ужасный хам и грубиян, предпочитающий разгуливать по Кантерлоту обнажённым. А это Робин, — добавила она, вновь повернувшись к нему, — чьеловьек.
— Поверьте, когда целыми днями занимаешься этими тряпками, носить их уж нет никакой мочи! — пьяно хохотнул Нобли и подмигнул мне. Но следующая реплика предназначалась уже Шарминг: — И вкусы ваши, стало быть, ни капли не изменились, а?
— Восхитительная в своей наглой наивности инсинуация, — улыбнулась краешком рта Шарминг. Впрочем, то была натянутая, неестественная улыбка. — И вам ли осуждать меня?
Мгновение Нобли смотрел на неё немигающим взглядом, но вдруг взахлёб, как-то визгливо рассмеялся и помотал головой.
— Действительно, действительно! — проговорил он будто даже в восторге. — Ах, должен же я оправдать хоть один стереотип! Вы ведь за одеждой для чьелвека, Робина, не так ли? Отлично! Просто прекрасно, одежда… о, всегда одежда… — он забормотал что-то себе под нос, потом возвысил голос. — Джакомо, друг мой, подойди сюда, пришли господа — и дамы, конечно же, дамы! — для… для…
— Для мундира для вручения верительных грамот и бала, — подсказала виконтесса.
Показался ещё один пони; то был миниатюрный, несколько женственный единорог, в каждом движении которого сквозила затаённая грация. Его серая шерсть лоснилась.
Пара пони принялась за дело, причём Сьюинг больше руководил, перемежая команды невнятными восклицаниями. Он здорово покачивался. Меня измерили с головы до ног, но на ногах возникло затруднение: когда я попытался объяснить, какая требовалась обувь, Сьюинг объявил, что изделиями из кожи не занимается.
— Но я, разумеется, не оставлю клиента без одежды, о нет! — воскликнул Нобли. В земнопони чувствовалась какая-то надрывность, какой-то нездоровый запал эмоций. — Я поговорю с одним грифоном, настоящим гением, он всё сделает. Нужен только отпечаток вашей ноги, а впрочем… Нет, лучше вас как следует записать, а там он разберётся. Он ведь гений, я уже упоминал? Джакомо, в глотке пересохло, принеси, пожалуйста, вина… Да-да, того самого, трёхлетнего. Личный виноградник принцессы Селестии; это вам не шутки! — закончил он совсем сумбурно, но это его, похоже, нисколько не смущало.
Джакомо, который за всё время нашего пребывания здесь ни разу не открыл рот, сходил за ширму и принёс наполненный почти до краёв кубок. Затем единорог начал обмерять мою ступню.
— Ох, я бы и сам, верите или нет, всё сам, да только природа не одарила рогом. Природа, она такая: всегда подкинет пакость; о, какие только пакости она не подкидывает! И всё наперекосяк! Это, впрочем, неважно, весь мир так устроен. Он, верите ли, нет, устроен абсолютно бездарно, и мы, по образу и подобию, значит, этого мира! Сложены уродцами, а сами и не видим, но чувствуем. Оттого и готовы на всё, чтобы доказать, что не уроды мы, ха! — Нобли с трудом удерживал кубок. Затем, будто вспомнив про него, пони произнёс:
— За здоровье милостивой принцессы Селестии и её справедливой сестры, принцессы Луны! — Он в два глотка осушил кубок и, пошатнувшись, поставил его на пол.
— Вам не стоило бы столько пить, — прищурилась Шарминг.
— Чудный совет, я всенепременно ему последую. А теперь, если вы не против… Джакомо, ты закончил? Да? Замечательно. Теперь я бы попросил вас уйти отсюда. Я должен творить. О, я должен творить, я создам шедевр, очередной шедевр этому дрянному мирку на потеху! — Нобли Сьюинг пошатнулся, но устоял. — Вы знаете, тут перед вами заглядывала одна единорожка. Белая, манерная. Представлялась… Ох, как же она представлялась… Неважно. Она быстро ушла, наверное, не выдержала вида гения! Я… Джакомо, в горле пересохло. Ещё вина, молю!
Джакомо молча поднял кубок. Шарминг едва слышно вздохнула и сказала:
— Раз уж наше присутствие более не требуется…
— Я ведь уже говорил об этом, да? Что ж, не задерживаю. Ни в коем случае.
Мы вышли и стали спускаться. Дверь за нами захлопнулась, резкий звук заставил втянуть голову в плечи. Пребывая под впечатлением от увиденного, я безмолвствовал, и Шарминг Эйринес начала сама.
— Вы, видимо, думаете об этой ужасной сцене?
— Я… Ужасной? Нет, я…
— Двор много говорил о нём когда-то. Аристократов старой закалки притягивает чужое горе; о, это лишнее подтверждение их достатка, их отличия от остальных! Нобли не единорог, хотя в его семье все были единорогами уже многие поколения. Он родился в семье потомственных портных, а кьютимарка… Она подписала приговор. Он не любит шить. Но это единственное, что он умеет. Он хотел быть садовником. Он считает, что именно это и значит его кьютимарка, но он бездарный садовник. А вот одежда, хоть и требует участия помощников, выходит у него прекрасно. Но он земнопони, и ему приходится прикладывать куда больше труда, чем другим. Принцесса Селестия даровала ему место при дворе и пожизненное дворянство, чтобы он не чувствовал себя таким… потерянным. Теперь, — доселе ровный голос Шарминг дрогнул, — он заливает горе вином. В сущности, он глубоко несчастен.
— Но как же… свободный выбор? Как же возможность делать то, что хочешь?
— Он владеет ею в полной мере. Но его талант — шить одежду. Талант всей его жизни — шить одежду. И других талантов у него не оказалось. И особенно трудно ему потому, что он земнопони; его талант требует магии, которой у него нет. Он не любит выходить в свет. Вся его связь с остальной Эквестрией — это Джакомо.
Я не находил слов.
— Я чувствовала себя обязанной разъяснить его поведение. У него есть причины сетовать на судьбу, — сказала Шарминг. — И его сжигает сочувствие, особенно напускное. Он сбежал от него. Не злитесь за его грубость.
— И не думал… Я и не думал… Но ведь это рабство! Рабство рока! И тех, кого рок не делает счастливым, тех принцесса Селестия прячет, намеренно прячет! Она ведь не могла не знать, что он станет отшельником, она жила тысячи лет…
Шарминг Эйринес резко повернулась ко мне. Её глаза жгли изумрудным холодом.
— Такова наша природа, — сказала она. — Природа может ошибаться. Но принцесса Селестия ни за что не стала бы скрывать то, что и без того известно каждому. Она помогает пони, и она помогла Нобли. Но она не всесильна.
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Я первым отвёл взгляд и кивнул. До моих покоев мы шли в молчании.
Едва Шарминг увидела заветную дверь, на мордочке пони появилась улыбка, похожая на первую птичью трель после грозы, — пока робкая, но с каждым мигом всё более уверенная и задорная. Против ожидания, в спальне Шарминг вела себя прилично и не покушалась на мою нравственность. Вместо этого она огорошила меня целым ворохом сведений. Единорожка забралась на кровать и начала самозабвенно вещать, расположившись так, что мне досталось местечко на самом краю. Виконтесса прикрыла глаза и чуть запрокинула голову, увлечённая рассказом, и я неожиданно подумал, что она и в самом деле симпатична мне — на манер пони, само собой. Или то было следствием занятия любимым делом, которое преображает любого, озаряя лицо — или мордочку — внутренним светом? Глядя на её энтузиазм, я задумался, стояло ли за взятием кураторства надо мной только лишь желание близости с представителем новой расы. Возникшее подозрение, однако, не слишком озаботило меня. Я никак не мог сосредоточиться на занятии, то вспоминая Сьюинг Нобеля и глубину пропасти, в которую он сам загнал себя, то любуясь раскрасневшейся от усердия пони. После я перешёл к воспоминаниям о том, как рьяно Шарминг бросилась защищать Селестию, как отстаивала её мудрость и благородство. В этом рвении крылась глубочайшая убеждённость в непогрешимости принцессы, и одновременно — нечто болезненное, словно я, сам того не зная, задел чувствительную струну в душе виконтессы. Столь слепая вера возвращала полузабытые догадки о том, что аликорны не просто были правителями Эквестрии — они считались кем-то вроде местных богов, хоть священник и отрицал это. Попытки упорядочить мысли не принесли плодов, и в итоге я прослушал по меньшей мере половину того, что говорила виконтесса.
Под конец Шарминг пришло в голову, что было бы куда лучше, запиши я все хитросплетения эквестрийского придворного этикета. Она спрыгнула с ложа и принялась рыться в ящичках небольшого письменного столика, сиротливо приткнувшегося в дальнем углу, — необъятная постель с присущим истинно королевским особам высокомерием не пожелала уступать ни единого дюйма комнаты и вытеснила его туда. Прочие предметы мебели также ютились у стен.
— Ох, Робин, вы поразительно безответственны. — Сдавшись, Шарминг вызвала слуг. — Ни одного писчего пера, не говоря уже о чернильнице и бумаге! Могли бы и позаботиться обо всём этом, ведь я предупреждала, что наши занятия будут долгими. А уж насколько они плодотворны, вы можете оценить уже сейчас.
Я честно постарался вспомнить, о чём она говорила последние десять минут.
— Готовьтесь к худшему: сегодня мы выбились из графика, увлёкшись танцами, но больше такого не повторится.
Виконтесса не спешила забираться обратно на кровать, и я лёг, прикрыв ладонью глаза. Их щипало.
— Надеюсь, у нас будет время на повторение. Но меня, если честно, вчера ввёл в заблуждение тон, которым вы сказали о занятиях… Он был совсем не учебным.
Шарминг фыркнула и вскочила на постель, чуть не наступив на меня.
— Вы всегда судите о словах по тону кобылок?
— А разве нужно как-то иначе?
— Вы порядочный нахал. — В голосе виконтессы послышалось возмущение. Надо мной мелькнула тень, я приподнялся… и наши губы соприкоснулись в целомудренном касании. Я инстинктивно отпрянул, и она повалилась на меня, превращая касание в полноценный поцелуй. В мозг ударила жаркая волна, я коснулся гривы Шарминг, провёл по атласному платью, запустил руку под него… Незнание анатомии пони подвело меня. А может, то был разум, который предпочёл забыть на миг, что на мне лежит не девушка, а миниатюрная лошадка. Но даже это не отрезвило, а лишь толкнуло нас ближе друг к другу. Разом лишившаяся напускной колючести, она выгибалась, когда я находил очередное чувствительное место. В перерывах между поцелуями Шарминг что-то шептала, её копытца, оказавшиеся на удивление мягкими, рождали тысячи сладостных мурашек, а потом — тяжесть исчезла, и я услышал, что кто-то тихо стучит в дверь. Я вскочил, едва не запутавшись в смятом покрывале, и попытался привести себя и постель в порядок. Прерывистое дыхание единорожки и моё собственное слились в одно, но пони пришла в себя раньше. Парой быстрых касаний и толикой магии она поправила платье и причёску и разрешила войти. Вошёл слуга — начинающий седеть земнопони в ливрее, — поклонился и спросил, чего изволят господа. Взгляд его внимательных, чуть блестящих глаз скользнул по мне и упёрся в пол, но я понял, что слуга догадался, что здесь произошло… или могло произойти, не прерви он нас так вовремя.
Я посмотрел на Шарминг Эйринес, выглядевшую самой безмятежностью; похоже, она не собиралась говорить.
— Мне… — Голос осёкся на полуслове, и я прокашлялся, чувствуя, как краска заливает щёки. — Мне нужны писчее перо, чернильница и стопка бумаги.
Земнопони снова согнулся в поклоне, показывая превосходную выучку, и исчез. Если я хоть что-нибудь понимал в дворцовой жизни, скоро о произошедшем станет известно всем, включая последнего поварёнка.
— Здесь я вынуждена покинуть вас, Робин, — сказала Шарминг. На её губах витала довольная, чуть рассеянная улыбка, и я вдруг с поразительной ясностью осознал, что всё это было подстроено, что вызов слуги нужен был как раз для того, чтобы мы не перешли черту и вместе с тем — чтобы все знали: я был в её власти.
Шарминг Эйринес не устраивало простое бессилие жертвы. Она хотела вести эту маленькую пленительную игру, наслаждаться обоюдной истомой и оттягивать кульминацию как можно дольше. Она хотела получить от меня всё.
Пони прошествовала мимо меня к выходу, и я, вспомнив мысли, которые мелькали в самом начале занятия, пригляделся к её боку. Кьютимаркой Шарминг были три параллельные палочки белого мела, увенчанные крохотной золотой короной. Если я правильно понял символ, то серая единорожка была прирождённым педагогом. Как и положено прирождённому педагогу, она обладала всей полнотой власти над вверенным ей учеником; но пользовалась она этой властью в корыстных целях, преподавая мне совсем не ту науку, которую от неё ожидали. Она играла на внутренних противоречиях, расшатывала предубеждения и наводила в моей душе сумятицу, чтобы окончательно подчинить.
Я проиграл ей битву за самого себя. В животе растекалась едкая горечь. Чувство омерзения подкатило к горлу, став ещё сильнее оттого, как быстро я поддался животным инстинктам, оттого, с какой бесцеремонной наглостью они взяли верх над разумом — стоило только поманить какой-то самке! Человек, решил я, не имеет права руководствоваться зовом тела, особенно в то время, когда весь мир поставлен на хрупкую грань между хаосом и порядком.
Я сел на пол и обвёл взглядом комнату. Зрение слегка расплылось, будто я смотрел сквозь осколок мутного стекла: стены плавились, картины на них растекались яркими кляксами. Неужели никто больше не видел того, что вижу я? Неужели они не видят, что реальность меняется, двигаясь согласно плану звёзд? Звёзд, что на самом деле вовсе не звёзды… Я крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то помещение вернулось в первоначальный облик. Но теперь я знал цену этому мнимому постоянству.
Мои метания прервал слуга, вернувшийся с писчими инструментами. Он нёс их на подносе, который держал на голове, и я восхитился его осанкой. Жеребец оставил свою ношу на столике и удалился, а я с холодком в груди обнаружил, что не могу вспомнить, приснилась ли мне сцена с Шарминг Эйринес или нет. На воспоминаниях лежала вуаль, какая обычно скрывает полузабытые сны. Я облизал губы. Это помогло: память прояснилась, но то, как она ослабела, привело меня в трепет. Этот мир, ад, в котором суккубы скрываются за масками ангелов, пил не только телесное здоровье, но и душевные силы. В голове крохотным молоточком застучала боль. Я прислушался к себе, ожидая приступа, но продолжения не последовало. Обессиленный, я упал на кровать и забылся беспокойным сном.
Серые дни сменялись тёмными ночами. Часто я не мог уснуть и ворочался под одеялами, раздумывая над вопросами, которые к утру забывал. Вереницы образов, догадок, подозрений двигались по потолку в эфирном хороводе, таявшем, едва только я пытался уловить их. Холод зимы и духота воспалённого лета всё чаще сплетались в моей спальне в противоестественных объятиях, и я видел лапы, жадные лапы призраков в непроницаемой мгле. Становилось тяжёло дышать, воздуха не хватало — вернее, он обжигал, пыльный и ледяной. Это сводило с ума, тем более что я знал, что убирались у меня ежедневно. Спал я в основном днём, нередко на занятиях, возмущая Шарминг, а однажды чуть не рухнул под ноги Ренару во время танцев. Обеспокоенная единорожка хотела позвать доктора, но я уверил её, что всё дело в беспрестанном кружении. Тем не менее я всё чаще ловил встревоженные взгляды пони, но о своём внешнем виде оставалось догадываться. Зеркала вводили в ступор, я долго не понимал, кто стоял там, за сверкающей границей реального и иллюзорного. После мои отражения стали пугать меня, и я с удовольствием занавесил бы зеркала в своих покоях, если бы не знал, что за этим последуют вопросы.
Сцена в спальне превратилась в предмет всеобщих пересудов. И если мои знакомые не осуждали меня, то от некоторых аристократов, когда мы встречались в коридоре, исходила явственная неприязнь.
Зрения подводило больше и больше, а головная боль, пусть слабая, стала постоянной моей спутницей: она преследовала с пробуждения. Я старался не попадаться на глаза докторам и Твайлайт Спаркл со Спайком, ведь они точно раскусили бы меня. К счастью, волшебница и её помощник дневали и ночевали в библиотеках и в разговорах с Селестией. Я же медленно превращался в тень себя. Я лишился аппетита и даже не замечал голода. Приходилось есть силком, но порой я забывал об этом: память пестрела пробелами, и, когда я просматривал записи, сделанные на занятиях с виконтессой, не всегда опознавал свой почерк, не говоря уже о содержании. Но Шарминг Эйринес требовала от меня всё большего, и остатки сил я тратил на то, чтобы затвердить правила этикета и движения танца, а также на то, чтобы помнить: я должен вернуться на Землю. Бессонными ночами, когда монстры, рождённые воображением, подкрадывались ко мне, в этой мантре крылось единственное успокоение.
Когда Шарминг всё же подняла неприятную тему, и я отговорился обычным недосыпом. В следующую нашу встречу она подарила мне бутылочку с каким-то зельем, сказав, что это снотворное. Жидкость имела приятный медовый привкус и ужасные последствия: в то время как половина мозга спала, вторая половина бодрствовала, и внутренний диссонанс изматывал чуть ли не сильнее, нежели обычное отсутствие сна. Я не мог пошевелиться, но осознавал происходящее вокруг и, беспомощный, молчал, хотя существо моё кричало. Однако внешне я стал выглядеть лучше, судя по удовлетворённым взглядам Шарминг, и потому продолжил принимать снадобье.
Так, в стране овеществлённых кошмаров, я провёл пару недель. Единственным развлечением служили разговоры с Дэш, которой никак не удавалось поймать вондерболта и которая вытаскивала меня на короткие прогулки по городу. Часто во время разговора с ней я желал сознаться во всём, как-то предупредить пони о надвигающейся угрозе или моём возможном безумии, но что-то всегда останавливало — внутренний барьер, не дававший сделать последний шаг и очистить совесть.
Как-то Рэрити позвала меня на показ мод. Я согласился, но запомнил его отрывками: ветра нет, редкий снег кружится в кристальном воздухе, молчаливые здания подпирают мрачное небо; короткая очередь из весёлых, довольно шумящих пони; вход для привилегированных гостей, скучающий охранник просит показать билеты; мы идём на места, с которых лучше всего виден подиум; Рэрити взбудоражена, её глаза блестят; она заводит беседу с франтоватым аристократом рядом с ней, беседа вскоре завершается; конферансье — или кутюрье, или ещё кто, — начинает показ, и на подиум выходят платья, яркие платья, пёстрые платья, оригинальные платья, аляповатые платья, и кобылки в этих платьях натянуто улыбаются, и публика в восторге, и публика аплодирует; я перестаю понимать, где нахожусь, и кажется, будто всё это фон для чего-то другого, и пони становятся статистами, полыми манекенами, и я легонько трогаю Рэрити, желая увидеть, как она закачается и упадёт, кукла в кукольном театре; наваждение рассеивается, я объясняю своё поведение; провал; мы за кулисами, Рэрити едва стоит на месте, она шокирована, она восхищена, она говорит с единорожкой, которая оказывается той самой Беатричче; провал; я стою у порога крыла для гостей вместе с Рэрити, а та делится впечатлениями о вечере; прощаемся.
Просветление наступило лишь под самый конец. Я обнаружил себя сидящим на кровати в спальне. Головная боль исчезла, как и изъяны зрения, и я впервые за долгое время почувствовал нечто похожее на счастье. Во рту был гнилостный привкус, и когда я вытер губы, то обнаружил на руке следы крови и слизи. Уже в ванной я вспомнил, что завтра будет тот самый бал, ради которого всё и затевалось. Прошедшие дни истаивали в тумане, но наука, вбиваемая в меня Шарминг, осталась, и я не знал, радоваться этому или огорчаться. Прежде чем умыться, я долго не моргая глядел в зеркало, рассматривал отражение, взъерошенное, больное, осунувшееся. Его кожа — моя кожа — обветрилась, её натягивали выпирающие скулы, губы потемнели, глаза были красными. Так я стоял, пока не появились первые слёзы и омерзение не пересилило нездоровый интерес.
Перед тем как лечь, я достал бутылочку со снотворным и покачал её в руках. После недолгих раздумий снадобье отправилось обратно в ящик стола.
В кровати я думал о том, что завтра после бала признаюсь во всём Твайлайт. Очевидно, я не был способен контролировать себя и поэтому должен был поступить так, как настоящий человек поступил бы уже давно. Решение далось нелегко, но оно было единственным спасением из той клетки, в которую я добровольно заключил себя.
Время шло, но мир не выказывал никаких возражений. Не было ни призраков во тьме, ни шизофренических ощущений, только приятная тяжесть одеяла. Быть может, он добивался именно исповеди? Эта мысль согревала, и я повернулся на бок, намереваясь как следует выспаться — впервые за долгое время! — но слабое копошение у двери разрушило всё. Страхи мгновенно вернулись. Я с колотящимся сердцем смотрел, как дверь сперва содрогнулась, как от толчка, а потом начала распахиваться. За ней стоял… Нет, не Фантом. За ней стояла Шарминг Эйринес.
Виконтесса Низкогорская переступила порог и улыбнулась. Дверь закрылась, отрезая коридорные огни, и единственным источником освещения осталась магия. Она заливала мордочку пони зеленоватым цветом.
Пони была облачена в простое белое платье, которое делало её похожей на дух чистоты и невинности. Но её глаза говорили совсем о другом. Они сулили, они манили, они требовали.
— Что, во имя гнилого сена, это значит?!
— Вы напряжены, дорогой Робин. Это плохо. — Единорожка подобралась к постели. — Вы просто комок обнажённых нервов. Перед важными делами принято отдыхать, а вы… Я вижу, вы ещё не спите.
— Покиньте… покиньте меня сию минуту. — Я не мог оторвать взгляд от игры магического пламени на её роге. Наблюдение за ним доставляло извращённое удовольствие, удовольствие от комочка отвращения, которое вызывала магия.
— Позвольте помочь вам. — Она взобралась ко мне, и я отодвинулся подальше; как хорошо, что кровать была большой. — Вы ведь всё равно не хотите спать, так отчего бы нам не поговорить?
— Я уже почти спал.
— Но не спали, — заметила виконтесса и потянула платье за какую-то застёжку. Тотчас с негромким шорохом оно ниспало с пони. — Вот, например, как вам это платье? На мой взгляд, отличный пример практичности и удобства.
— Не заставляйте меня…
— Ох, вы снова о своём пуританстве? Позвольте, вам же не семьдесят лет, чтобы с завистью коситься на похождения молодых.
— Вы не понимаете, дело в другом. Я просто… Всё это чушь, абсурд! — последние слова я почти выкрикнул и сам испугался их. Подумалось, что я говорил не только о том, что происходило сейчас, но и о том, перед какой гораздо более важной дилеммой оказался наедине с собой. Каков он, настоящий человек? Что сделал бы он, поставь его в такое положение случай?
— В вас по-прежнему сильны предрассудки. Но я… — Она придвинулась ближе, и я, очарованный изумрудными всполохами, коснулся её рога, едва сознавая, что делаю. Она охнула и замерла.
Рог был холоден и приятен на ощупь. Он был резной, и капли магии проходили сквозь ладонь, согревая её. Я провёл по рогу от корня до кончика и сжал его, отчего Шарминг Эйринес тихо пискнула.
Минуту мы не двигались, завороженные ощущениями. Пятна магии ползали по моей руке, и это было почему-то приятно. На стенах и одеялах плясали зелёные переливы.
— Поцелуй меня, — попросила Шарминг.
И я поцеловал её.