Робинзонада Данте
Коцит
Шёл светлый погожий день.
Я гляжу на небо. Нет, не так, сквозь вывернутую наизнанку форму проступает истинная суть.
Туман.
Над застывшей водой стелется туман.
Над ним, в далёкой вышине, висит искорка полуденного солнца. Оно не движется, можно глядеть на него хоть целую вечность — без толку, оно ни на дюйм не приблизится к линии горизонта. Потому что на самом деле его не существует.
Солнечный свет — оптическая иллюзия. Если крепко зажмуриться, а потом быстро открыть глаза, на долю секунды увидишь темноту вокруг. Она реальна, как и холод с туманом. Всё остальное — отблеск на ледяных фигурах.
Я стою посреди широкого проспекта. Мимо проносятся воспоминания машин, — сами машины вырастают из асфальта, безжизненные, сверкающие, стеклянные. Идею движения хранят и людские скульптуры, — тоже из стекла и льда, пар вырывается из их ртов, проходит через полуоткрытые омертвелые губы… Или то играет воображение? Неоновая реклама пускает короткие синие и красные щупальца в болезненно морозный воздух, что обжигает лёгкие. Магазинные витрины затянуты непроницаемой плёнкой. Тени, неряшливо натянутые на дома, жмутся к стенам. Они словно высыхающие на берегу медузы, склизкие мороки, и одна мысль о том, что через них можно пройти, пробуждает омерзение.
Вдаль простирается выхолощенный мир, тянется по макетным дорогам. Из палитры перемигивавшихся когда-то светофоров вымыты два цвета, — незачем оставлять «поезжай» и «осторожнее» там, где есть лишь «стой». Свежевыкрашенные столбы без объявлений подпирают сеть проводов. Граффити не пятнают стены домов округлыми извивами. Ни одной обёртки или пивной банки, ни единой выплюнутой жвачки или брошенного окурка. В мусорных баках живёт темнота, я боюсь приближаться к ним.
Отражающий фальшивые лучи иней на небоскрёбах — промёрзших муравейниках, обёрнутых в полупрозрачные коконы, — должен либо растаять, либо ослепить. Но я по-прежнему вижу — думаю, что вижу, заколдован так, чтобы видеть сквозь ночь. Глаза говорят, что на улице полдень, вечный полдень, однако это ложь — вокруг кромешная тьма.
На вогнутом небе нарисованы солнечный грош и небрежные обрывки ватных облаков. Надеюсь, они не спустятся за мной.
Подхожу к ближайшей скульптуре. Хруст шагов, ломается тонкий панцирь на мостовой. За мной крадётся Он. Оборачиваюсь: никого. Я единственный живой в царстве неизменности. Ветер не оживляет прикосновением замершую траву: его тоже сковали чары вечного сна.
Статуя — молодой мужчина с хмурым европейским лицом, пиджак расстёгнут, позолоченная пряжка придаёт поддельный лоск брюкам со стрелками, в руке — копия дорогого телефона. Время покинуло человека на середине разговора. Я касаюсь его щеки, стучу по ней ногтём. Струнный укол, палец обожгло холодом. Ярость. Пинаю, пытаюсь сломать, услышать рассыпчатый звук колотого стекла. Но кокетливая, мнимая хрупкость оборачивается прочностью мемориального гранита. Мужчина прочный, как и весь этот город, как другие города, страны, континенты. Наверняка смеётся надо мной в глубине своей промёрзшей души.
Ранки на ладонях, кожу саднит, стужа пробирается в кровь. Тонкие багровые линии сливаются в одно большое пятно, уродливое и липкое, как лужа вина. Укутываюсь в тряпьё, пачкая его. Чувствую дыхание на плече. Едва я повернусь к Нему, Он исчезнет, спрячется в карманном мирке, из которого выбирается для того, чтобы бродить за мной по пятам, не давая увидеть себя, узнать, кто он, избавиться от него. Призрак, терзающий душу, личный мучитель, Он — дрожание воздуха там, где я прохожу. Он — судорога пространства, которая доказывает, что я не в мертвеце и не мертвец. Но порой я сомневаюсь в последнем, ибо даже голод оставил меня в безымянном городе. Я помню, что испытывал его, до того как оказался тут. Помню?..
— Проклятый Дискорд, — шепчу я, — чтоб ты подох в собственном дерьме, ублюдочный шутник.
На соседней улице слышится звон битого стекла, нервы окунают в жидкий огонь, их ранят осколки. Нет, разве сейчас?.. Ведь совсем недавно!..
Я в растерянности, пробирает крупная дрожь. До ближайшего укрытия — скованного смоляной гладью холма, куда стая торговых центров загнала часовенку,— слишком далеко. Неудачный побег лишь распалит палачей, удвоит и без того изматывающую пытку. Решаю идти прямо к озеру.
Туман догадывается, что жертва сдалась. Он не стремится ко мне, великодушно позволяя явиться самому. Прохожу мимо фонарных столбов, обледенелых скамеек, окаменевших растений и людей. Вниз по лжепалладианской лестнице, ведущей к парку. Перевалочный стан — широкая площадка, останавливаюсь, мотаю головой, надеясь уловить ускользающее движение. Зелёное царство с обеих сторон, иней держится на листьях, как приклеенный. Дай ему миг, и он убьёт все цвета, кроме льдисто-светлого. Но время заснуло, с ним заснула и смерть.
Парк. Лукаво ненавязчивый заворот тропинки увлекает всё дальше. Остовы деревьев украшены изумрудно-серым рюшем, — безвкусное сочетание. Какое счастье — ворваться в стерильно-невыносимую тишину хриплым дыханием, растоптать сбивчивыми шагами! Даже Он куда-то подевался. А вот и озеро — потерявшее берега в тумане, в котором рождаются тысячецветные огоньки. Эти искорки слипаются в картинки, сцены, воспоминания. Вновь и вновь рождаются они, без цели и смысла, вновь и вновь ждут, чтобы в них вдохнули жизнь. Но никто не готов разделить с ними былое. Поэтому им нужен я — выдоить остатки энергии, заставить раз за разом наблюдать одно и то же. Озеро — единственное место, где сохранился осколок времени, зубчатый, кровожадный. Оно заботливо хранит то, что я так страстно желал вырвать из сердца. Ублюдок Дискорд, в ту же секунду, верни в ту же секунду! Дотошная, въедливая, злобная тварь.
Я ступаю на лёд. Туман впереди редеет, давая дорогу, но смыкается по бокам и за спиной, отсекая пути к бегству. Я шагаю по выточенной тропе, не обращая внимания на треск, доносящийся снизу, и шёпот, доносящийся позади. Призраки, зациклившиеся на самих себе, выброшенные хозяевами обломки прошлого, стекаются со всех концов озера. Они приветствуют меня — невольного мессию, который даст дымчатым фигурам миг подлинной жизни в своей голове. И я продолжаю идти по воде, окружённый сонмом поднятых мертвецов. Из незаживающих ранок на ладонях сочатся густые капли.
От пронзительной синевы льда ломит глаза. Постепенно обрисовывается контур острова — цели моего путешествия, места, куда меня обычно приносит туман и куда сегодня я иду сам.
То, что издалека казалось нагромождением глыб, превращается в каменные статуи, композиции скульптур. Десятки эпизодов, сотни законсервированных часов. Тело бросает в жар, быстро выпитый жадным и едким, как уксус, воздухом. Бросаю взгляд вверх, на бесполезное солнце, которое не в силах оставить отпечаток на внутренней поверхности век. Спустись, выжги всё дотла, уничтожь, испари до последней молекулы, дай мне покой, взываю я мысленно. Оно безмолвствует.
Грубая четырёхступенная лестница, выточенная природой из цельного куска базальта. Последний шаг — на приступок. Я медлю, зная, что туман накинется на меня, стоит ногам ощутить скользкий бугристый камень. Утянет вверх, растворит в студёном мареве.
Он стоит позади. Его стылое дыхание убыстряется от нетерпения, обжигая мою шею. Страшно. Проходит минута, другая, я стою с поднятой ногой, мышцы дрожат. Он не выдерживает первым. Толчок в спину — падаю, крик не покидает горла.
~
Во рту ощущался мерзкий овсяный привкус. В руке была стеклянная розочка. На полу лежала Твайлайт, её шёрстка и платье жадно пили вино. На пьедестале сверкали Элементы. Фантом оперся о стену, рассматривая их усталым взглядом человека, выполнившего наконец тягостную обязанность и ещё не до конца поверившего в свободу. Я бросился на него, не думая, поглощённый вспышкой гнева и отчаянным желанием восстановить невосстановимое, повернуть время вспять, воскресить умерших…
Удар — в животе расцвёл огненный цветок. Дыхание перехватило. Я согнулся, осел, молясь, чтобы боль исчезла, обернулась обычным кошмаром, а я суматошно сел в постели, полуослепший от неожиданности и ярких видений. Весь этот день должен был отправиться в мусорную корзину снов. Изо рта свесилась ниточка слюны.
— Видишь ли, в чём дело, дорогой Робинзон, — сказал Фантом, невидимый сейчас оттого, что моё поле зрения ограничивалось серым камнем пола и хвостом убитой единорожки, — борьба на кулаках с тенями — бесполезное и опасное занятие. Даже мельницы не так вредовозможны, ведь при драке с ними ты всего лишь колотишь воздух, а тут мог бы и руку сломать, если бы попал в стену. Так уж вышло, что мы привыкли таиться в щелях кладки, бродить по забытым лабиринтам скрытых ходов, сквозняком проникать за запертые двери — метафорические и реальные. Мы привыкли постоянно вжиматься в твёрдые вещи и оттого приобрели определённую основательность. Неплохая цена за поистасканную должность доппельгенгера, не находишь? Пожалуй, сейчас ты вообще мало что найдёшь.
Он извинительно кашлянул и принялся расхаживать из стороны в сторону, прочертив основательными шагами тропинку от двери к шкатулке с артефактами. Порой его движения замедлялись, когда он перешагивал через винную лужу.
— И в подобном мы не одиноки, — продолжал он. — Взять тех же людей. Вы как сосуд, которые требуется наполнить моралью — любой, неважно какой, иначе вы приобретаете лёгкость и начинаете опасно трястись при приближении мельчайшей угрозы. Того и гляди разобьётесь!
Он остановился рядом со мной. Я увидел испачканные в лесной подстилке ботинки. На них налипли иголки, одинокий бурый листок с россыпью выеденных гниением дырочек обосновался на носке. Фантом издал лающий смешок.
— Стадный образ жизни делает своё дело. Чтобы вы не перегрызли друг другу горло, начинка должна быть приблизительно одинакова… Но и это не спасает. Следовательно, есть что-то ещё. Например, суть наполнителя, то, из чего он сделан. И первая же мысль: добродетель! Нет-нет, я не собираюсь распаляться о ней и пороке, на то существуют труды почтенного маркиза… Который, впрочем, в решающий миг не смог отвернуться от нравственного зёрнышка, спрятанного глубоко-глубоко в его развращённой душе, и пощадил родных. Этим он предал свои же слова: если уж решился идти по пути падения, никогда не сворачивай с него. Порок умеет мстить. Что ж, ему довелось проверить свои же слова… Но я всё-таки отошёл от дела.
— Зачем. Убивать? — В лёгкие проник воздух, пробудил их к жизни, и я закашлялся, захлёбываясь, едва не выблёвывая внутренности.
— Ох, ты всё об этом! — цокнул языком Фантом. — Чепуха, вздор. Убил или не убил — это, в сущности, совершенно неважно. Люди привыкли видеть жизнь до глупости простой, ведущей от рождения к загробной жизни прямой. Маршрутная нелепость мысли, заезженный трамвайчик ползёт по давно проложенным рельсам! Но куда вы на самом деле идёте? Никуда. Сидите дома, в привычных стенах, размышляя, что там, за дверью. Выглянуть в окно — запросто, вот только вместо него поставлено зеркало. Стоит вам почуять крохотный сквозняк, воздух той стороны — как вы суетитесь, как стараетесь заткнуть нечаянную щель! До поры до времени дверь закрыта, но распахнуться она может в любой миг, лишая всех планов, перечёркивая штрихованный путь, который вы уже продумали до мелочей. Загробное и реальное находятся в одной плоскости, и разум, чувствуя опасную близость, выстроил целую систему перегородок, ограждений, препятствий к пониманию этого. Небесное царство, да возрадуются нищие духом! Где-то высоко-высоко — или низко-пренизко, если вести себя недостойно, — но ни в коем случае не рядом. А ведь из-за подобных иллюзий и возникают неприятные привязанности.
— И разве не выцветают порок и добродетель там, где скрипят несмазанные — судьба редко предупреждает, но ты не ценишь её дар — петли? Разве не размывается между ними грань? В таком случае ловкий человек бессознательно играет моралью, идёт на сделки с совестью и закрывает глаза на многое, чтобы иметь шанс открыть их впоследствии. А ты, упрямец, ждёшь, пока тебя не подтолкнут, не подготовят почву. И всё равно упрямо желаешь вдохнуть ещё разок приторно-тошнотворный — что, впрочем, всего лишь очередная иллюзия из тех, которыми привыкли забавлять себя разумные, — воздух той стороны. И чем, позвольте спросить, ты оправдываешь это? Дружбой, которой ты чурался так долго, которую придумал в последний миг! Подумать только, выдавать привычку к улыбчивому и обходительному тюремщику за дружбу! Услужливость не помешает ему в нужный час повести тебя на эшафот, не обольщайся. Вот истинное безумие, страсть к саморазрушению — неприспобляемость к обстоятельствам, уж прости за словесную глыбу. Против такой напасти не спасёт ни бегство по воде, ни искусство стругать прочные двери, можешь мне поверить.
Я молчал, разглядывая ложбинки меж плитами. Там, где пол не тронула винная порча, он был начищен до блеска — Джакомо наверняка гордился каждым дюймом, отвоёванным у нечистоплотности Нобли. Оцепенение сковало тело, и лишь отголоски сверхновой, пульсировавшие чуть ниже солнечного сплетения, были очагом какой-никакой, а жизни. Фантом продолжал бормотать, изредка срываясь на патетичные возгласы. Он искренне и воодушевлённо нёс полнейший вздор. Ведь я не сходил с ума, лесное отродье убило Твайлайт и думало, что теперь я покорён, съем любую его сказку. Но на Земле оно исчезнет. Тёмная магия Вечнодикого леса высвободила мои худшие черты, усилила стократ и воплотила в гротескном облике. Зачем? Что движет Фантомом? Какие у него планы? Главное — не вслушиваться в слова, пропускать мимо ушей ложь и действовать по-своему.
— Что толку лить воду, когда актёр плох, а зритель туп? — доверительно прошептали в ухо. Я вздрогнул, и ощущение чужого присутствия пропало.
Когда я поднял голову, то обнаружил, что Фантом покинул нас.
Мысли теснились в голове, как клубок жирных, лениво шевелящихся червей. Я пополз к неподвижной Твайлайт, вывозился в вине, с холодком подозревая в нём примесь крови. От моих прикосновений на платье остались отпечатки. Причёска единорожки рассыпалась, и освобождённая грива…
…Ох, сколько хлопот с кроликами и зайцами! Когда же они научатся жить в мире? Похоже, пора признать: никогда. Непоседы вечно лезут туда, куда не надо. Так, надо собраться. Того и гляди кинутся друг на друга. Энджел, как обычно, выгораживает своих. Почему бы им просто не договориться и разделить опушку? Нет, обязательно надо поссориться и… это что, ссадина?! Они уже и подраться успели! Негодные создания, и кто зачинщик? Кролики? Нет, зайцы?.. М-м-м, и кто говорит правду? Энджел… его спрашивать бессмыс… А кто это там? Кто-то вышёл из Вечнодикого леса! Энджел, зови Твайлайт, а вы убегайте… Ой, он упал. С ним что-то не так? Надо помочь. Какая тут высокая трава, как бы не потерять… Вот он. Ух ты, это одежда? Может быть, он не злой, как волки… Ой, он весь в крови! Так, вы, помогите тащить, нужно срочно перевя
…освобождённая грива влажно блестела, окружённая багровым ореолом. Я почувствовал, что моя рука чуть приподнялась и опустилась. Твайлайт дышала! Неровно, почти незаметно, едва вбирая в лёгкие воздух, но дышала! По телу прокатилась горячая волна, с грудной клетки будто убрали десяток фунтов. Ошеломлённый, с закружившейся от внезапного облегчения головой, я засмеялся. Счастье и вина боролись в душе, раздирая её на части, и требовалось хоть как-то выпустить внутреннюю бурю. Смех ещё не погас на губах, когда я залез под платье, провёл по мягкой, шелковистой шкурке, с упоением отмечая каждый слабый вдох и выдох, живость плоти, и вспомнил священника, спросившего, какова на ощупь дружба. Вспомнил его закутанную в сутану фигуру, тихий голос, пронзающие глаза и смирение, с которым он принял мою трусость. Вспомнил сумрачную атмосферу собора, огненный, выбивавшийся из её настроя платок одинокого прихожанина. Прошлое слилось с багрянцем настоящего, по телу расползлась липкость, и я вновь очутился в резко пахнущей алкоголем луже.
Я аккуратно ощупал голову Твайлайт. На затылке обнаружился вспухший овал шишки, его венчала ранка, откуда нехотя сочилась кровь. Единорожка могла получить сотрясение мозга, нужно как можно быстрее сообщить кому-нибудь… О чём? О том, что её ударил Фантом? Но розочка была в моих руках. Что скажет пони, открыв глаза? Кого обвинит её указующее копыто?
Я поднялся на ноги, шатко потоптался на месте. Остаточная боль ещё колола живот, но её можно было терпеть. После пары неудачных попыток поднять Твайлайт я перетащил её поближе к кровати, туда, где было сухо. За ней увязался мокрый след, прерывистая дорожка, на которой плясали огоньки магических светильников. Я устало присел на постель. Под руку попалась подушка, которую я подложил под голову Твайлайт.
— Вот так, теперь гораздо лучше, — сказал я. Что делать теперь? Ждать, пока нас не обнаружат? В этом не было смысла. На периферии воображения возникло серое коробочное здание — образ слитых воедино тюрьмы и больницы. Оправдаться не выйдет, стоит Селестии вглядеться мне в глаза, и я выложу всё. Страшная участь. А рядом, на постаменте, подсказывая решение всех проблем, грудились Элементы. Ожерелья переплелись, словно их уже касалась беспокойная рука, и нелегко было понять, где кончается одно и начинается другое. Комок золотых змей, могли ли они жалить, как настоящие? Выпуклые драгоценные глаза горели в ожидании.
В голове зашумело, её начало клонить вниз…
Всё же неистовая страсть Энжела лезть туда, куда не просят, отдаёт настоящим психопатизмом. Вежливо просим Флаттершай убрать его подальше — есть. Так, теперь можно взглянуть на объект. Сосредоточиться… Предварительный статус: потенциально опасен. Предварительный полевой анализ: м-потенциал нулевой, реакция Виспа аналогична, за исключением незначительных аурных флуктуаций; странно, К-составлящая ауры имеет чётко выраженную структуру с багровыми оттенками на кромке. Они и реагируют на импульс. Внешне существо напоминает минотавра петиткорнового, сходство усиливается благодаря строению первичных половых признаков (параллельно: шанс выполнения других функций данными органами сравнительно невелик в силу преимущественно магического происхождения девиантов), но другие параметры (параллельно: в частности, полное отсутствие рогов, копыт) указывают на… У него повреждена рука? Статус объекта: опасен, рекомендуемы узы Бёрдеда. Кто знает, что взбредёт в голову выходцу Вечнодикого, да ещё
…и я встряхнулся, прогоняя слабость. Решать нужно сейчас, иначе…
Внизу послышался слабый шум. Кто-то взбирался по лестнице. Я на подгибавшихся ногах подобрался к двери, приник к ней. Они уже знают? Нет, это всего лишь Джакомо и Нобли. Должны быть они, иначе я пропал. Бежать, накрыть лужу, передвинуть Твайлайт за ширмы, спрятаться в бесконечности башни, выпрыгнуть из окна… Я разогнулся, отступил на несколько шагов. Звуки обрастали подробностями: путаный топот нескольких пони; одинокий голос, то и дело порывавшийся запеть, но замолкавший на середине строки, будто его одёргивали. На площадке пони остановились, кто-то невнятно забормотал, и под шелест одежды громко лопнул мыльный пузырь поцелуя.
Дверь легко распахнулась, и в комнату ввалились двое. Нобли с пьяной неистовостью целовал Джакомо, передними ногами обнимал его, прижимая к стене, гладил взъерошенную гриву, неуклюже пытался содрать камзол. Единорог слабо отбивался, в его загнанных глазах влажно блестела смесь отвращения и страсти; любовь сквозь слёзы, любовь, упивающаяся слезами. Тяжёлое дыхание прерывалось возбуждённым шепотом Нобли. Причмокивания с мокрой нотой осаживались на стенах, делая их сообщниками звериной — нет, людской, сугубо людской! — похоти. Неужели и это — я? Нет-нет-нет, невозможно, я не приносил, не проносил, не желал этого! Пьяный экстаз, остатки прянично-невинной Эквестрии обваливались в мутную воду порока, как утёс с вымытым основанием.
Сперва Джакомо не замечал меня — его взгляд проходил сквозь, затуманенный набегом Нобли Сьюинга. Я был для него частью обстановки, статичным фоном, который сейчас ничего не значил. Но стоило пошевелиться, и его зрачки уловили движение. В мгновение они заняли почти всю радужку, рог загорелся, магия охватила Нобли, отрывая пьяницу от Джакомо. У единорога была прокушена губа, на ней застыла капелька крови.
— Ч-что? — пробормотал портной. Джакомо махнул копытом в мою сторону. Злость и смущение рдели на его щеках.
— Провалиться мне в бездны Тартара, что ты тут забыл?! — воскликнул Нобли, увидев меня. — Какого сена…
Он замолчал, увидев, что мой мундир испачкан в красном. Кривая ухмылка застыла на его мордочке.
— Проверь за ширмами, — произнёс он — Кажется, в полку дурачков, поплатившихся за доверчивость, прибыло.
Единорог, напоследок сковав меня магическими путами, неслышно скользнул вперёд, исчез за перегородкой. Нобли зажмурился, вздохнул и сказал:
— Выпить бы. Надеюсь, это кровь. Я не держу у себя плохого вина, знаешь ли, и обливать прекрасным прошлогодним «Marqués de Riscal» шпионов-тупиц…
Я не мог говорить: не хватало воздуха. Вернулся Джакомо. Он левитировал осколки бутылки и пару волос из гривы Твайлайт.
— Прямо по голове, значит? — спросил Нобли, едва взглянув на них. — И всё разлито?
Джакомо кивнул, и Нобли зарычал от ярости.
— Придурок, мог бы хоть дубинку прихватить! — Он развернулся и примерился было ударить задними ногами. Но в последнюю секунду, когда я уже приготовился — насколько хватило фантазии — к всепоглощающей боли, хрусту ломаемых костей, темноте того света, передумал.
— Ты ведь от одного пинка окочуришься, дохляк. Чтоб тебя, в горле сухо, как в треклятых саваннах зебр! — Нобли отправился в жилую часть, оставив меня в «прихожей» наедине с Джакомо. Тот склонил голову набок, и я почувствовал, как сжимаются магические оковы, выдавливая сипение, как рвётся перетираемая кожа на руках, как в голове бьёт гулкий колокол крови. В глазах единорога светилось любопытство натуралиста. Зрение застила давящая чернота.
Я пропустил момент, когда портной вернулся. Услышал лишь дружелюбное порицание, донёсшееся будто из-под многофутовой толщи воды: «Полегче там!» — и сеть ослабла, давая возможность глотнуть воздуха. Постепенно пелена рассеялась. Я увидел Нобли, приникшего к кубку, и Джакомо, который наблюдал за моим возвращением в мир живых с усталой улыбкой.
— Дай ему говорить, — бросил земнопони, покончив с выпивкой. — Она жива?
Голос восстановился не сразу.
— Да.
Почему он не проверил сам? Вероятно, у него были дела поважнее. Движение воздуха обжигало грудь, бешено колотилось сердце.
— Задохлик. Теперь придётся положить на кровать, мочить полотенце, возиться, а то дра-дражайшая принцесса не оценит. Впрочем, если тебя поймают, это зачтётся. А поймают тебя наверняка, ведь работаешь ты со скоростью прерапи… преррари… препарированной лягушки. Неужели у вас все такие?
— У вас?
— У человеков. Неужто нашлось никого получше? — Нобли икнул и уронил кубок на пол. Джакомо нахмурился, и земнопони хмыкнул:
— Что? Всё равно тут не протолкнуться будет от народу, всё извозят. Лекари, стража, придурки-придворные, которые захотят показать свою скорбь и сочувствие… И ведь надо же тебе быть таким кретином? Пропажа Элементов, исчезновение гостя, которому они доверяли, ранение личной ученицы — какой удар по Селестии, удар промеж ласковых, мудрых, светящихся всезнанием глаз! А если кома?.. Так и вижу Селестию у больничного ложа этой как-её-там… Ха, не всё способна исправить магия! Не такая уж она всемогущая, и обладать ей… — Он запнулся, выругался. — Помнится, где-то здесь валялся мешок.
Он скрылся за ширмой, и вскоре оттуда послышались звуки поиска в представлении Нобли — громогласное переворачивание вещей, бульканье жидкости, грязная ругань. Минут пять спустя Джакомо, покосившись на меня, отправился помогать ему. С ним дело пошло куда быстрее, и вот
— они вернулись. Единорог нёс опухшую сумку, в которой что-то позвякивало.
— Ума скомкать это добро у тебя хватило, а вот смыться пораньше — нет, — проворчал Нобли. Джакомо положил суму около двери.
— О нас не беспокойся, если вдруг приспичит, — сказал портной. — После открытия кармана тут столько помех, что небольшую волшбу Джакомо, как и твой след, им ни за что не учуять. Но я бы не рассчитывал на недогадливость Селестии: она в два счёта поймёт, кто стоит за кражей. Некий че-ло-век, — он покатал последнее слово на языке, как пробу изысканного вина. — Я даже не знаю, жалеть ли, что тут везде экраны. В конце концов, острота чувств не может поспорить с глухой, выедающей душу ненавистью, дистиллированной временем. Хороший выйдет напиток, покрепче виски!
Он ушёл? Да, хлопнул дверью, болван сеноголовый. Ещё бы, не его ведь дом. Да, с таким жильцом и хлопот не оберёшься! О-о-о, ноги, как гудят ноги! А сяду-ка я в кресло. В таком и заснуть запросто можно, но зато какое мягкое, какое нежное! Но спать нельзя, ещё столько забот: завтрак для Пли, уборка, а потом припрётся дурак и будет умолять дать ему поесть забесплатно. Что о плохом? Сейчас бы ноги погреть в тёплой водичке, озерной или хотя бы бассейной, как тогда, в тридцать втором… или двадцать третьем? Как мы были молоды, молоды и веселы! Нужно не забыть заказать сыра, почти не осталось сыра. И Пли, моя маленькая Пли как она смеялась, когда ей удавалось застать меня врасплох и как следует облить! Куда всё исчезло? Бедное дитя куда пропал твой смех? Готова поспорить она подкармливает этого негодяя, а сыр всё дорожает и дорожает. Что мечтать прошлое заросло и удаляется всё дальше, а сейчас только это кресло, глаза закрываются голова свешивается набок к сыру надо бы хлеба найдено чудо-лекарство возвращающее молодость и разум о Пли мы снова здоровы и молоды как тебе посмотри на нас завистливо косятся кобылки а жеребцы оглядываются улыбаясь вслед почему ты молчишь не молчи опять твоя улыбка кто из нас старше сколько в ней терпения темнота неужто ты снова о тех следах я не понимаю ничего не
Путы исчезли. Ноги подогнулись, и я лишь чудом устоял. Запястья нестерпимо жгло, я принялся растирать их, разгонять застывшую кровь, морщась от боли.
— Придурок, ты ещё тут? — желтоватые, с прожилками глаза Нобли превратились в две щёлочки. — Выметайся немедленно. И лучше бы тебе иметь подземный ход прямо в свою паршивую страну, фонить эта дрянь будет нещадно.
— Почему?
В ответ Нобли ухмыльнулся, и я почувствовал жар магии Джакомо. Их терпению подходил конец. Я схватил сумку и выбежал на лестницу.
За мной последовали вопросы — назойливые мушки, что вились перед глазами, норовя забраться под одежду, укусить, разорвать на части. Полуоформленная Каинова печать пылала на лице, пот едким градом катился со лба, руки прижимали к груди заветный свёрток. Не думай, не думай, не думай, стучало в голове, не мыслить — значит существовать, картезианство наоборот, мир вывернут наизнанку.
Сделав пару шагов по лестнице, опёрся о стену. Проход крутанулся вверх тормашками, и только чудовищными усилиями удалось удержать в груди тяжело бухающее сердце. Успокоиться, пригладить волосы, нацепить улыбку, да поестественнее. Сквозь бойницы струился обморочный свет, я подставил ему разгорячённое лицо. Машинальное дуновение ветра, видимо, лишь из чувства долга добиравшегося сюда, подарило липковатую прохладу, но не покой. Ладони отыскали узор неровностей: зигзагообразную канавку в камне, чуть влажную, скруглённый выступ, россыпь впадинок. Витком ниже этот рисунок с маниакальным упорством будет повторён. Магия, эта безумная всевластная старуха, вытравила неповторимость мгновения из башни, низведя реальность конкретного места до горки игральных кубиков, командующих кубиками строительными. Такого не достичь ни одному механизму, сколь бы идеальным его ни пытались создать. Чего она добивается, зачем подчиняется прихотям смертных и бессмертных букашек? Россказни Дискорда — чушь, нет никаких коварных и всемогущих звёзд, идиотическая аборигенская байка. Миром правит магия. Раньше я видел её будто сквозь плотную ткань, очертания, отдельные движения и намёки на движения, текуче-кошачьи, жестокие в своей игривости. Но здесь, в таком на первый взгляд невинном проявлении могущества, она показалась мне во весь рост, истинная властительница этих земель. И мой страх перед ней обрёл объяснение. Нельзя медлить. Ладони забрали с собой оттиск грубого узора, колюче льнущего к коже.
Преодолев девять пролётов, я выбрался в коридор и остановился. Куда идти? Нужно выбраться наружу и отыскать статую, чтобы потом… что? Вновь призвать магию, отдаться на её волю, смиренно ожидать подачки, пока не прилетит Селестия и последний шанс вырваться не будет утрачен? Позвякивание в свёртке подстёгивало нервы. Примитивное магическое сознание Элементов подгадывало миг, чтобы сбежать от растяпы-тюремщика. Нажим слёз спирал дыхание, мешал видеть, — судороги немилосердного облегчения. В коридоре было жарко, как в печке, духота принесла с собой головокруженье.
В конце коридора показалась фигура, расплывчатая из-за стоявшего в глазах тумана. Пони. Помимо воли я представил, как набрасываюсь на него, оглушаю (ли? что это за брызги?) и, словно зверь, на которого ведётся охота, крадусь в неизвестность. А позади стелются тени, готовые в мгновение око обернуться разъярёнными преследователями. И темнота сгущается, и затылок обжигает тяжёлое дыхание, и искрящаяся волшебством петля обхватывает горло — площадь Кантерлота, толпой владеет молчание, последние корчи уже мёртвого висельника, Твайлайт — сквозь фиолет гривы пробивается белый росчерк повязки — отворачивается. Но Селестия, магический лакмус… Магия? Что ей даст очеловечивание, зачем, зачем, зачемзачемзач…
Вскормленная страхами сцена дала трещину, другую. В них потянулись цвета, слившись в однородный тёмный эфир. Силуэты обросли щетиной потёкших чернил, а звуки съёжились, утратив перспективу, до одного испуганного голоска:
— Господин?
Молодая кобылка, облачённая в серую ливрею, стояла в нескольких шагах от меня. Она смотрела на мой сюртук. В её глазах плескалась паника.
Я оглядел себя и вздрогнул: некогда чистую ткань усеивала россыпь багровых пятен, будто сошедших с фартука усердного мясника. Я начал:
— Не надо боя…
Служанка встрепенулась, повела носом, и ужас на её мордочке сменился чем-то вроде веселья, обёрнутого в провощенную бумагу упрёка.
— Господин слегка перебрал с выпивкой? Господину следовало бы быть осторожнее.
От меня наверняка несло вином, как от последнего пропойцы Кантерлота; рад познакомиться, господин Нобли Сьюинг.
— Д-да, есть такое. П-пролил на себя чуточку, полов… э-э-э, полбокала. Надо проветриться. П-проводи меня в парк. — В поддержку образа я пошатнулся и всплеснул руками — тотчас, впрочем, убрав их за спину, ибо чуть не задел пони Элементами.
Шли молча, но я то и дело ловил любопытные взгляды служанки, направленные на свёрток. И вновь в разум прокрались мысли: намётки, куда и с какой силой бить, куда прятать тело, зачатки оправданий, уговоров, всей этой лжи… Нет, я ещё не до конца гнусь под тебя, Дискорд, или магия, или звезда! И шёпоток, исходивший откуда-то из нутра, принёсший запах палых листьев, ответил: ты уже давно гнусь, подлая гнусь, мерзость, которую следует размазать по земле, втереть так, чтобы каждого пробрала оторопь при виде останков. Чтобы всякий, кто захочет сотворить зло, увидел, как никчёмен твой путь, и вовремя остановился.
Господи, этот смех! Лживый паразит, слуга Вечнодикого леса, неужто смеюсь я? Стой, не бойся, я не причиню тебе… Пол и потолок стали на миг стенами, взрыв боли в спине, схватить мешок и бежать, бежать как можно дальше, а позади — крик, вскоре смолкший, словно кричать уже не было сил. Но в памяти остался отпечаток, и был он реальнее самой реальности, разрастался в голове чудовищным эхом. Что я натворил?! Помню только, как говоривший засмеялся, не в силах вынести абсурда своей речи, потом — надлом, смещение, ужас в глазах служанки, занесённая рука — или её тень на гобелене? — вспышка боли, отдавшаяся в плече, и краткий полёт.
Воздуха не хватало, с каждым мигом становилось всё жарче, и я чувствовал, как начинает закипать кровь. Тысячи жучков забегали под кожей, и ярость, с которой я зачесался, лишь раззадорила их. Они прокладывали внутри меня крошечные ходы, множась с каждой секундой, проведённой во дворце. Действительность походила на сон; концентрические, колючие круги факелов конвульсировали в такт крови, идущей из носа. Проклятье, когда?.. Кажется, позади упал чей-то бюст.
Дверь. Я вдавился в неё, не зная, куда она вела и где находился я сам; жар, который шёл от Элементов Гармонии, совершенно дезориентировал меня. Жгучие нити оплели череп, и…
В лицо ударил порыв морозного ветра. Впереди расстилался парк. Небо истончилось почти до прозрачности — вот-вот проступит потрёпанный холст. Пятнышко чуть желтоватого солнца бросало хрупкий свет на деревья, чернильная рисовка которых расплылась переплетением миллионов ветвей. Дорожка у ног вела под прикрытие живой изгороди, и наличие жизни в ней было сейчас скорее фигурой речи. Близился вечер. Острые тени разрезали очертания клумб, ложились на мордочки понурых скульптур, скрадывая их выражения, но подчёркивая глаза — внимательные, следящие, живые.
В лице Каина другие действительно видели что-то пугающее — чуть большую жутковатость, чем они могли вытерпеть. Быть может, в его взглядах они видели больше ума или отваги, чем в своих, когда смотрелись в зеркало. Это заставляло людей робеть перед ним и его детьми, ибо им передалась сила отца. Потому-то в печати люди увидели не награду, но проклятье — проклятье, позволившее безопасно отдалиться от иных и не трогать их. Нет, это вовсе не значит, что Каин не убивал. Мог и убить. Наверняка убил — пусть не брата, но это и неважно; разве не все люди братья? Он был человеком с характером, мужественным. Таких всегда опасались. Чтобы оправдать нежелание связываться, не выдать страх, к его роду прицепили слух, который протянулся через века и стал истиной; его отметил сам Бог! Вот и получилось, что мелочная соседская месть пережила не только людей, но и нескольких богов. Но так вышло лишь потому, что у Каина и впрямь была «печать» на лице. А у меня? Я коснулся лба. Никаких следов отметины, так, небольшой жар. Убил или не убил? Пусть та безымянная служанка останется жива… И всё-таки я из породы авелей. Овца, поневоле нацепившая волчью шкуру. Что за вздор припомнился!
Я шёл, отдавшись на волю случая. Холод не погасил мучившее внутренности пламя, напротив — присоединился к разрушительной работе, терзая открытые участки тела, пока кожа не потеряла чувствительность. Такая стужа невозможна сейчас: едва ли зимы в Эквестрии были настолько суровы. Значит, дело во мне, в том, что сама природа ненавидела меня до такой степени, что заставила объединиться враждующие стихии лишь с одной целью — уничтожить человека. Безумный эгоцентризм, но только он объяснял всё. Другие варианты… не стоило задумываться о них.
Я старался держаться правого направления, но пару раз со мной творилось что-то неладное — краткое помрачнение, ощущение, что я проваливаюсь куда-то в бездну. А когда открывал глаза, обнаруживал, что по-прежнему плетусь, оставив позади развилку. Неужели меня тащили на поводке? Дискорд солгал о своём бессилии? Или то были звёзды, магия, сама Селестия, снедаемая тысячелетней скукой и нашедшая любопытную игрушку? О, нельзя доверять бессмертным: их тоска по новизне впечатлений, беспрестанная жажда делают из окружения кучку пешек, которых отрывают от родной доски, чтобы поупражняться в оригинальности мысли. Сколько вернётся домой после воплощения в жизнь изощрённых задумок принцессы? Как минимум я.
Побывать на моей земле он хочет,
Венценосец, да с кровью нечистой.
Но пахнёт лишь дыхание Вечной Ночи,
И железным клинок золотой станет быстро.
Но чья это поступь рвёт гомон толпы?
Пророк Звёздной Девы таится в тенях,
Бессильный клеврет, чьи надежды глупы,
От высших хозяев бежит второпях.
Сей разум застила кромешная тьма,
Знакомая старцам по преданьям дедов.
И вновь воссияла страданий звезда
В ответ на душ обречённых жалобный зов.
Сети порока блудными пони полны,
Что, как и мы, познают порчу Касанья
Небесных тиранов, шлющих тёмные с
Из размышлений меня выдернуло ощущение порчи, глубокой неправильности происходящего. В глаза мне смотрел Дух Хаоса.
Поза статуи, казалось, не переменилась; и всё же не покидало чувство, будто в прошлый раз он стоял не так: полубоком, одно плечо ниже, будто в гнусной пародии на поклон. И эта ухмылка, торжествующая и отчего-то чуть грустная, он раньше не улыбался!
Под ногами привычно захрустели мёртвые цветы. Я остановился в паре шагов от постамента. Под ложечкой противно засосало. Едва разжав скрючившиеся, будто смёрзшиеся от холода пальцы, я уронил мешок на землю. Горлышко расползлось, и закат заиграл на Элементах, обрамлённых грубой тканью, как лепестки цветка обрамляют его чашечку.
— Что теперь? — прошептал я. — Что теперь?
Молчание.
— Фантом, помоги мне!
Ничего. Лишь свист беснующегося среди ветвей ветра.
Кончено.
В груди зародилась мутная волна, поднялась до затылка. Смесь липкого страха и злобы, горечи и всесметающего разочарования застила глаза. Во рту растёкся металлический привкус от прокушенной незнамо когда нижней губы. Выругавшись, я сгрёб Элементы — бессмысленные побрякушки, швырнул их в скульптуру.
— Подавись! Жри, тварь! Ты этого хотел, да?
Я хлёстко ударил статую, раз, другой, не чувствуя боли, и остановился, лишь когда услышал сухой хруст и увидел, что камень окрасился в багровый. Кровь неохотно, толчками покидала руку. Странно — я думал, она давно превратилась в лёд. Запястье отказывалось сгибаться. Ладони были усеяны мелкими колотыми ранками.
Первая вспышка прокатилась по телу, и я свалился к подножию, баюкая изувеченную конечность. Горло рождало нутряные звуки, сипение на грани слышимости. Повелитель Беспорядка взирал на меня сверху вниз загадочно и презрительно.
Появление Селестии я не увидел — скорее, ощутил внутренним чутьём. Кое-как опершись на колени, поднял голову и столкнулся с её взглядом — пронзительно-жгущим, испепеляющим, ибо принцесса на миг высвободила истинную сущность — она была овеществлённая сила, дитя от союза неба и земли. Вокруг неё струился пар таявшего снега, чёрные пятна прогалин подбирались всё ближе ко мне.
— Злит… злишься? — спросил я, зачарованно вглядываясь в её глаза, в глаза стихии, в которых не было места эмоциям. Пока она вновь не натянула маску, я мог быть уверен: смерть будет мгновенной и безболезненной. Тысячная доля секунды — и пламя поглотит жалкого человечишку без остатка.
Здоровая рука нащупала что-то острое, холодное, металлическое — я укололся острой гранью одного из Элементов. Оглянувшись, увидел остальные; на всех блестела кровь. Моя кровь. Мстительные железки.
Силы окончательно оставили меня, я повалился в снег… Нет, в землю, рыхлую и жирную, с остатками прошлогодних растений. Голову раздирал дикий шум. Будь что будет.
Я мечтал потерять сознание и умереть в забытье, но блаженный обморок никак не наступал; вместо этого усилился гвалт, и постепенно я стал вычленять в нём голоса. Их было два. Гнусавый тенор, чуть дрожавший от возбуждения, казалось, звучал отовсюду сразу. Ему отвечал женский голос, тембра которого я разобрать не мог — в нём звенел ручей и бушевала гроза, сплавлялись трепет пробуждающейся жизни и раскалённая ярость светила.
Когда я пошевелился, голоса на мгновение смолкли, а затем меня схватили за воротник и подняли. Сквозь чёрные полосы в глазах я увидел Дискорда. Чуть поодаль, за полупрозрачным барьером, колпаком накрывавшим нас и походившим на пузырь чудовищно раздутой жвачки, стояли Селестия и Луна. Фигура солнечной принцессы вырисовывалась из объявшего её пламени, и пронзительная синь властительницы снов тускнела на фоне старшей сестры.
— Так вот, о чём это я… — начал Повелитель Хаоса. — Хорошо потрудился. Идея заляпать кровью Элементы Гармонии сработала чудесно. И хотя я бы предпочёл, чтобы ты действовал не так… варварски, всё же, полагаю, ты заслужил награду. Кажется, тебя нужно вернуть домой? Ах да, ещё воспоминания…
Несимметричные глаза Дискорда свернули.
— У тебя будет целая гора воспоминаний. — Он поклонился принцессам. — Секунду, мои дорогие, уборка не ждёт.
В воздухе наметился небрежный разрез. Дискорд рванул верхний край, и с мерзким звуком разрываемой ткани реальность подалась. Ледяная бездна, непроницаемая тьма, пустота за гранью времён — блики на зеркале, не передающие небытия, которое желало заполучить меня, растворить в себе, ибо я — та часть, что была тронута порчей, — принадлежал сущности, обитающей в изнанке реального. До чего нелепо это копошение, старания освободиться, избежать бездны, которая резвилась, наблюдая за мной, и получила с потрохами, стоило ей пожелать! Я увидел себя со стороны: отчаянные рывки, перебирание ногами в воздухе, капли крови, слившиеся с вином на сюртуке…
— Знаешь, подумывал, что бы такого сказать на прощание, — сказал Дискорд, — но аллергия ещё не прошла, так что обойдёмся без сантиментов.
Он швырнул меня в Ничто.
Твайлайт Спаркл взглянула на небо и нахмурилась. Последний час выцветшее небо всё сильнее наливалось густой чернотой. С моря дымным потоком шли тяжёлые облака. Дуновения ветра не в силах были прогнать окоченелости, в которую погрузился этот негостеприимный край, богатый лишь на расчерченные лишайником глыбы. Идти приходилось осторожно, глядя в землю, чтобы не угодить ногой в расселину меж камнями. Но даже Рэйнбоу Дэш предпочла землю воздуху, казалось, обрётшему убийственную плотность. Порой вдалеке вырисовывался силуэт какого-то зверя, однако вскоре исчезал среди низких холмов.
— Долго ещё? — раздался впереди… нет, позади… рядом голос. — Здесь так ску-у-у-чно! И вы не разрешаете попробовать дорогу!
Твайлайт вздохнула, собираясь с силами для ответа, но её опередила Эпплджек:
— Пинки, не время сейчас для еды. Нам б до грозы успеть.
Розовая пони с оживлением приняла вызов. Мы всё равно не успеем, с чего мы взяли, что Элемент будет там, прошёл уже целый час, я проголодалась, а карамель растает под дождём и станет совершенно неаппетитной. Возражения фермерши тонули в бурных водах скороговорки Пинки Пай. По крайней мере, подумала Твайлайт, если она говорит, то не ест. Мало ли что здесь можно подхватить…
В направлении бури их действительно вёл карамельный след — идеально прямой штрих от деревни, населённой стойкими и угрюмыми под стать местности пони, к берегу. Во всяком случае, Твайлайт предполагала это направление; куда же в действительности вздумалось вести их драконикусу, мастерски обращавшемуся с пространством, никто не знал. Единорожка пожалела, что не взяла с собой Спайка: связь с принцессой Селестией в такой ситуации была бы неоценима, не говоря уже о той поддержке, которую мог оказать сам дракончик. К сожалению, та, прошлая Твайлайт чересчур боялась за него и к тому же слишком хорошо представляла, как плохо он переносит походы.
Почётная должность хранителей Элементов вновь потребовала их для спасения Эквестрии. Каким-то образом Дискорд, недавно заточённый в камень, умудрился вырваться на волю и похитить драгоценные артефакты. Селестия до сих пор недоумевала, как — и у кого — он узнал о шкатулке, ведь её прятали те, в чьей преданности она не сомневалась. Тем не менее Дискорд решил поиграть, и на протяжении полугода Твайлайт и её подруги путешествовали из одного конца Эквестрии в другой, разгадывая головоломки драконикуса и получая в награду за труды очередной Элемент. За это время компания порядком вымоталась, и всё чаще в ней вспыхивали нелепые, никому не нужные ссоры. Твайлайт не имела ни малейшего понятия, зачем Дух Хаоса затеял этот цирк; если он выгадывал время, то для чего? К тому же без Элементов компания была совершенно беспомощна перед его силой. Он буквально вручал им ключи для своей темницы. Одно она знала наверняка: скоро это должно закончиться. Потому что иначе...
Первые раскаты грома, пока ещё отдалённые, прервали размышления волшебницы. Как бы то ни было, остался последний Элемент.
Море показалось внезапно. В одно мгновенье серая полоска горизонта зарябила, нижняя её часть налилась чернотой, и сумрачное небо отделилось от воды. Тотчас, словно повернули незримый рубильник, воздух ожил, и до компании долетел рокот волн, бившихся о скалы. Ещё несколько минут пути — и навстречу вынырнул крутой, скалистый обрыв.
Дыбились, разбиваясь об одинокие глыбы, шипевшие пеной буруны. Разлетались перепуганные чайки, уступая дорогу свинцовым тучам. Вдаль уходила холодная синяя безбрежность. Поднималась медленно и неуклонно гроза. Края её вскипали белым, а чёрные внутренности отсвечивали мутно-жёлтым.
Позади кто-то охнул. Твайлайт обернулась и увидела, что над карамельной тропой повисло дрожание, её объяла дымка, а когда та рассеялась, то на земле ни осталось ни следа дороги. Где-то, казалось, далеко запричитала Пинки; впервые с начала пути подала голос Флаттершай: возмущённо взвилась в небо Рэйнбоу Дэш; побледнела Рэрити, глядя на бурю; попыталась остаться спокойной Эпплджек. А Твайлайт, ошеломлённая, раздавленная этим обманом, до безумия примитивной и ребячески безобидной ловушкой, стояла неподвижно. Впервые Дискорд подшутил над ними так, поманил — и вручил вместо уже привычного испытания билет в сердце нарождающейся бури.
Первая капля упала на её гриву. Вторая. Сверху обрушился водный полог. Единорожка могла с лёгкостью создать щит, но странное оцепенение овладело ею; она лишь всматривалась в тучи, во тьме которых сверкала яркая роспись молний. Гром не доходил до её сознания.
Струи воды оборвались. Она обернулась.
— Природа, когда злится, очень непосредственна, не правда ли?
Позади стоял Дискорд и держал над ней зонтик. Драконикус улыбался.
Переведя взгляд чуть дальше, Твайлайт увидела подруг, собравшихся под гигантским тентом. Они отчаянно жестикулировали, звали её; Пинки подпрыгивала так, что едва не задевала головой брезент. Всё происходило в полнейшем беззвучии. Но выглядели они в порядке, и волшебница немного расслабилась.
— Сейчас они додумаются швырять камни. Может, не стоит доводить до такого? Идём.
Дискорд махнул рукой, приглашая её присоединиться.
Стоило им оказаться под тентом, Твайлайт Спаркл отступила к подругам. На ухо залопотали о том, что за пределы навеса выбраться не даёт невидимая преграда, но она не прислушивалась, напряжённо всматриваясь в Дискорда. Тот, заметив её внимание, шутовски поклонился. Но, несмотря на свой китч, выглядел он усталым: морда осунулась, впавшие глаза утратили задорный блеск, который обыкновенно сулил окружению ничего хорошего.
— Итак! — сказала волшебница. Звуки внешнего мира не проникали за барьер, возведённый
Дискордом, и она ещё не привыкла к этому. Отозвавшись на восклицание, парусина вспузырилась; по ней пробежали разномастные пятна.
— Итак, — эхом отозвался Дух Хаоса. — Когда начнём? Вижу, безделицы вы нацепили.
— Ты прекрасно знаешь, что последний Элемент, Элемент Магии, у тебя, — произнесла Рэрит. Едва дождь перестал угрожать причёске белоснежной единорожки, самообладание вернулось к ней.
— Ох... точно. Я-я помню. Сейчас, сейчас вы пройдёте испытание... — Он сделал шаг в сторону, споткнулся о приличных размеров булыжник и запрыгал на одной ноге. Камень сдвинулся с места, и под ним пони увидели блеск диадемы. За секунду долетев до Элемента, Дэш схватила его и всучила Твайлайт. Дискорд, которого пегаска напоследок хлестнула кончиком хвоста, потёр щёку. О лапе он уже забыл.
— Не может быть! Невероятно, просто невероятно. — Драконикус скорбно покачал головой.
— Чей-то ты затеял, Дискорд? Для чего таскал нас по всей Эквестрии? — Вперёд выступила Эпплджек.
— Я? Ничего. Разбирался со старыми долгами, прибирал за другими, — а это, я вам доложу, омерзительное занятие. Я и за собой не привык чистить, но там, ох, ощущаешь себя мальчиком на побегушках, а тобой помыкают какие-то дурацкие светлячки, пусть даже невообразимо могущественные. Надоедает, и мир этот надоедает, и обязательства древнее времени сковывают по рукам и ногам...
Дискорд уселся на возникший из ниоткуда пуфик.
— Я успел выздороветь, но это не приносит облегчения. Уж, наверное, вы ожидали чего-то другого, а? Гром и вспышки, трясущаяся от желатина земля, шоколадный дождь и облака из сахарной ваты — увы, из всего этого разнообразия в вашем распоряжении лишь первые два пункта.
Послышался звук, будто сдувается воздушный шарик, — это горестно вздыхала Пинки Пай. Парусина вновь затрепетала, и наверху кто-то залился лаем — громко и визгливо.
— Не беспокойтесь, она не кусается, — успокоил насторожившихся подруг Дискорд. — так, где я?.. Да, жизнь состоит из радостей и огорчений. Полоска белая, полоска чёрная, как у зебр. Кстати, как они поживают?
Твайлайт растерялась. Конечно, до неё доходили слухи, что...
— Неважно! — воскликнул Дискорд. — Пока ни к чему. Но вот что действительно стоит внимания: как вы, мисс Твайлайт Спаркл, маленькая Твайли, смотрите на то, чтобы я стал вашим другом? И вашим, и всей вашей компании, само собой. Я могу быть полезен; мои силы и добрая воля пригодились бы завтрашней Эквестрии.
Секунду царило недоумение, а потом грянул смех — Эпплджек и Рэйнбоу Дэш надрывали животики, к ним присоединилась Пинки, и в общем веселье потонули робкое выступление Флаттершай и раздумье Твайлайт.
Подруг удалось утихомирить Рэрити. Она магией заткнула рты весельчакам и обратилась к драконикусу:
— Предполагается, что дружба основана на доверии. Как можем мы доверять тебе после всего, что ты сделал?
— Это я должен спросить у вас. Вы могли бы стать моими учителями в этом нелёгком искусстве.
— Понимаю, что спрашивать такое глупо, — сказала Твайлайт, — но, если мы согласимся, не предашь ли ты нас в дальнейшем?
Дискорд хмыкнул, будто пораженный тем, что этот вопрос вообще прозвучал.
— Безусловно. Я Дух Раздора, и предательства — неотъемлемая часть моей натуры. Надеяться на обратное — безумие для таких здравомыслящих пони, как вы.
Он переводил взгляд с одной пони на другую. Губы его кривились в ухмылке, но верхнюю часть морды скрывала кстати подвернувшаяся тень, и угадать, о чём он сейчас думал, не взялся бы и закоренелый приверженец физиогномики.
— Тогда ты знаешь наш ответ, — произнесла Твайлайт, старательно игнорируя молящие взгляды Флаттершай.
— Действительно, знаю. Ничто не ново, и надеяться на то, что судьба хоть раз решит по-другому, невозможно, — согласился драконикус. Он схватил тень, устроившуюся было в его бровях, за дымчатый кончик и поднялся. — Но перед тем как вы попытаетесь заточить меня и потерпите сокрушительное поражение, не согласишься ли ты на подарок? Пусть он напоминает тебе, что предопределённость ещё не повод опускать лапы.
Дух Хаоса протянул единорожке те… небольшой, диаметром меньше копыта, шар. В нём клубилась мгла, и, только присмотревшись, можно было углядеть в глубине угловатые силуэты отдельных небоскрёбов.
— Что это?
— Большие надежды маленького существа и вместе с тем безделушка, за основу которой я взял эти чаяния. Если когда-нибудь тебя одолеют вопросы, почему всё сложилось так, а не иначе, разбей шар. Впрочем, особо его оберегать не надо: он расколется лишь тогда, когда придёт его время и ты этого по-настоящему захочешь.
И, отвечая на невысказанный вопрос Твайлайт, он продолжил:
— Память — интересная штука. Что мы, если не воспоминания? И можно ли представить кого-то в виде облачка, которое бродит среди такого же тумана и при этом считает себя чем-то исключительным, чем-то выдающимся? В любом случае идея очень заманчивая; подумать только, консервировать память, чтобы грядущие поколения воочию узрели, на какие великие порывы души способны их предки!
— Пожалуй, откажусь.
Дискорд склонил голову и швырнул шар за пределы тента, в складчатый сумрак дождя. Твайлайт сделала шаг назад и встала вровень с подругами. Элементы засветились, и постепенно сияние передалось пони, заструилось из их глаз, впиталось в их шёрстку.
Прикрываясь лапой, Дискорд смотрел, как Шестёрка медленно оторвалась от земли. Он старался сохранять спокойный, чуть насмешливый вид, но видно было, что его самообладание испаряется
под безжалостными лучами, как мелкая лужа под гнётом полуденного солнца.
Вспышка.
Пахло сладко и свежо. Помутневшая, размазанная каких-то пару минут назад природа обрела ясные очертания, и в воздухе плавало предчувствие перемен к лучшему. Каждый камушек прорисовывала обновлённая палитра; он казался более выпуклым, более крапчатым, более вещественным. Даже куцая растительность, кое-как выживавшая здесь, выглядела сейчас симпатичной. Один брезент, провисший, безжизненный, мертвел куском серой материи.
Твайлайт стояла на краю обрыва и всматривалась в шар Дискорда. Единорожка обнаружила его, когда полезла в седельную сумку посмотреть, отчего та вдруг потяжелела. Туман, заполнявший загадочную, почти не дававшую бликов сферу, складывался в расплывчатые, двусмысленные картины. Видно в них было одно: они резко контрастировали с миром, который наконец пришёл в Эквестрию.
Твайлайт заколебалась. Шар был, несомненно, мощным артефактом. Но благоразумие с примесью страха победили, и подарок Повелителя Обмана полетел вниз, в морскую пучину. По воде разошёлся пенный круг.
— Эт, а как мы его потащим?
Хороший вопрос. Твайлайт развернулась к подругам и статуе драконикуса. Та наверняка весила больше, чем все они вместе взятые.
— Я могла бы какое-то время нести его магией, — предложила лавандовая волшебница, — но он слишком тяжел, долго я не выдержу.
— До деревни часа два топать, — напомнила Эпплджек, — а с этим камешком как бы ночевать тут не остаться!
— Я ни на что не намекаю, но сейчас связь с принцессой пришлась бы как нельзя кстати.
Твайлайт Спаркл нахмурилась. Рэрити была замечательной подругой, но прощать ошибки других не умела совершенно… особенно если ей из-за них грозило тащить здоровенную скульптуру по каменистой земле.
— У меня с собой есть шарики, но их точно не хватит для него. — Пинки нацепила праздничный колпак и теперь раздавала хлопушки. — Вечеринка в честь победы, ура!
С громким «бом» на подруг посыпались конфетти. В праздновании на краю обитаемой земли проступало что-то невыразимо абсурдное, и все, уловив несуразность момента, засмеялись. Утирая выступившие ненароком слёзы, Твайлайт заметила:
— Принцесса Селестия должна была заметить выброс магии такой силы. Остаётся ждать колесницу.
Твайлайт охватило спокойствие. Мир обрёл гармонию, с единорожкой были подруги, будущее читалось на годы вперёд, и на горизонте её скромной жизни в Понивилле не смело показаться ни одно тёмное облачко. Ах, если бы не слухи о зебрах!.. Но сейчас они не имели значения. Скоро она будет дома.