Робинзонада Данте

Лимб

Я шевельнулся, настороженно глядя на лошадку и дракончика. Медленно, чертовски медленно опустился на колени. Руки продолжали дрожать, сердце выпрыгивало из груди. Одного неверного движения было бы достаточно, чтобы меня спеленали и отправили... Куда? В психушку, обратно в лес? Я не знал. И не горел желанием узнать.

Главное — стать как можно меньше, незначительнее. Готовый к прыжку неизвестно кто воспринимается с гораздо большей опаской, нежели неизвестно кто, согнувшийся пополам и непрестанно улыбающийся… Челюсть свело.

Фиолетовое — под стать шкуре — сияние рога пони усилилось. Я сглотнул и постарался расслабить руки, но они лишь начали трястись заметнее. Нельзя делать резких движений. Не шевелиться. Я не нападу. Я не нападаю, видишь, я спокоен, я неподвижен и спокоен, я не нервничаю, почему ты нервничаешь, я же спокоен, не зыркай на меня так, не используй магию, не используй свою Богом проклятую магию, потому что иначе мне конец, я свихнусь, сойду с ума, упаду в обморок, со лба течёт пот, надо что-то делать, делать, делать, не молчать, молчать нельзя, она поймёт, что что-то не так, хотя какого дьявола, сейчас точно что-то не так, Боже, помоги мне, помоги, помоги, помоги мне, ублюдок, помоги мне, всевышняя мразь!

Я аккуратно указал пальцем на останки механизма часов. Единорожка на миг перевела взгляд и тут же вернулась ко мне, напряженная, готовая к обороне, к атаке, к чему угодно… Ящерица за Звездой шептала своим писклявым голоском что-то неприглядное обо мне, я был в этом уверен. Неважно.

— Тик-так. Тик-так, — проскрипел я, запинаясь. Звукоподражание вышло у меня ещё хуже, чем пантомима. Вторую руку я поднёс к своему горлу, прикоснулся к нему — пони недоумённо моргнула — и слегка сжал.

— Тик-так. Тик-так. Тик-так, — продолжал я, усиливая хватку. Выяснилось, что контролировать тело я сейчас не мог — остановиться удалось с большим трудом. Проклятые часы даже из рукотворного ада пытались дотянуться до моего сознания. Потом я вытянул ладони в сторону внутренностей часов и постарался изобразить руками их надлом, коснулся незримого циферблата и сломал его пополам. Снова дотронулся до горла, нарочито отвёл ладонь и погладил его, растягивая уголки губ в бледном подобии улыбки. Виновато нахмурился, склонил голову и позволил рукам безвольно повиснуть вдоль тела. Оставалось надеяться, что лошадка поняла, что я хотел до неё донести — эти часы причиняли боль, а их поломка была необходимой, хотя и наглой мерой.

Напряжённый щебет, донёсшийся до меня, заставил вновь посмотреть на парочку. Ящерица что-то упорно втолковывала Путеводной Звезде, а та мотала головой. Дракончик глубоко вздохнул и повернул назад — к лестнице на второй этаж. Я тоже приподнялся, но свечение рога, больно резанувшее по глазам, намекнуло, что расслабляться пока рано. Забавно, но то ли в неестественном матовом свете магии, то ли ещё в силу каких-то причин лошадка выглядела бледной. Я вспомнил, как та пунцовела, и осознал, что материала для научных диссертаций в этом мире было хоть отбавляй. И почему это сюда не закинуло какого-нибудь учёного с ворохом авторитетных наград и сведений на все случаи жизни? Впрочем, без памяти тот всё равно не отличился бы ничем значимым. Прямо как я.

Ожидание было подобно клею, разлитому в воздухе: вдохнул в себя немного — и либо лихорадочно отплёвываешься, либо вязнешь, как муха в паутине, в сети бессмысленных видений, раздутыми пауками бегающих по стенам, по потолку, по лицам и мордам, и хочется вырваться, и хочется двигаться, но уже не принадлежишь себе, а тобой владеет монстр истраченного впустую времени, беспощадный в своей монотонности.

Организм, осознав, что пытка позади, постепенно утихомиривался. Рефлексивные подёргивания мышц исчезли, сердце перестало безумно стучать, лицо превратилось в маску пота и пыли, губы не подрагивали. Лишь студень страха за свою судьбу никуда не делся, остался там же, где был, — в горле, мешая сглатывать.

Тени на стенах дрожали, испуганные недавним зрелищем. Я видел краем глаза, как их тонкие нити сплетаются в плотный занавес, за которым кто-то стоял, внимательно приглядываясь к происходящему в библиотеке. Я хотел сказать Звезде, что за нами наблюдали, следили, что существо из-за покрова теней изучало нас, но быстро передумал. Всё равно единорожка бы не поняла. А даже и пойми — отволокла бы в ближайшее отделение психиатрической больницы для местных. И жил бы я там на уколах и таблетках, пока мне не внушили бы, что я просто минотавр-мутант, потерявший память и выдумавший свой мир, чтобы скрыть помешательство. Нельзя допустить такое — этот мир убьёт меня; произойти может что угодно. Зачарованный лес убедил мой разум, что невозможного здесь нет. Если казалось, что призрачный незнакомец глядел на тебя, скрываясь за вуалью темноты, значит, так оно и было. В противном случае я действительно нуждался в лечении. Но тогда я не попал бы домой. Тогда я остался бы здесь навеки. Меня передёрнуло.

Ящерица вернулась с каким-то предметом, зажатым под мышкой. Я присмотрелся к нему и с отвращением узнал настенные часы — брата-близнеца тех, что сейчас валялись расчленённые на полу. Единорожка магией приподняла часы и что-то спросила. Я скривился, махнул руками — ни в коем случае не суматошно, контроль над собой прежде всего, — и отодвинулся подальше. Звезда закусила губу и вручила тикающие инструменты дьявола обратно дракончику, удовлетворённо, как мне показалось, что-то произнеся. Ящерица забурчала, фыркнула так, что из ноздрей вырвался язычок зелёного пламени, и, обогнув меня по широкой дуге, вышла из дома-дерева. Я неверяще уставился ей вслед. Неужели они собирались избавиться от них ради такого неудобного гостя? И куда это он понёс их? Хотя какая разница…

Я обернулся к пони и энергично закивал, давая понять, что они верно уловили моё послание и проявили невиданную щедрость — позволили остаться у них, — но внезапная мысль оборвала благодарные порывы. А что, если на следующее утро меня просто сдадут подъехавшей бригаде медиков? С другой стороны, ничто не мешало вызвать их сейчас. Разве что… отсутствие телефонов. Я потёр лоб, вспоминая, видел ли я на втором этаже что-нибудь из средств связи. Ничего. Или они выглядели так необычно, что я не догадался, что это был телефон. Но ведь я также не обратил внимания на то, что где-то там висели часы. Висели себе и висели. Тикали на стене. На обыденные предметы глаз замыливается настолько, что начинаешь упускать из виду целые куски пространства — выйдешь из комнаты, а если попросят описать её, то через пару предложений начнёшь запинаться и глубокомысленно мычать.

Тем временем единорожка нетерпеливо отстукивала незамысловатый ритм и бормотала что-то себе под нос. Казалось, она не обращала на меня внимания, целиком погрузившись в свои мысли. Но стоило шевельнуться, как она широко распахнула глаза и уставилась на меня.

Хлопнула дверь: вернулся дракончик. Путеводная Звезда что-то сказала, он поспешно ответил и рванул наверх — с пустыми руками. Спустилась обратно ящерица с письменными принадлежностями и в компании уже знакомого мне филина. Я глядел, как тот уселся на одну из вешалок, а лошадка принялась говорить ему что-то. Я нервно фыркнул: он что, разумный? Только этого не хватало. Мысль помчалась дальше: я вспомнил демоническую куропатку в лесу. Вдруг она… тоже обладала чем-то вроде сознания? Тогда я… не думать об этом. Смотри на гребень ящерицы. Он острый и зелёный. Полосы насыщенного цвета чередовались с крапинками практически белого. Пластины подрагивали в такт дыханию ящерицы. Если сравнивать с земными динозаврами, то получалось, что костяные пластины нужны драконам для терморегулирования, привлечения самок или защиты. Вот только терморегулирование для огнедышащих тварей посредством нагревания и остужения выростов смотрелось глупо. Если же думать о защите… может, взрослые драконы ростом были с десятиэтажный дом. Таким зверюгам только от подобных себе и спасаться. Так что остаются самки. Драконы — однолюбы или полигамны? Присутствует ли обычай коллекционирования золота и драгоценностей в пещерах? Ценятся ли рубины, алмазы и сапфиры в этом мире так же, как на Земле?

Я очнулся. Только что голова пухла от вопросов, а сейчас — пустота. Я о чём-то размышлял? Пытался забыть и задумался… Я помассировал закрытые веки. Не стоило вспоминать то, от чего раньше хотелось избавиться.

Наконец, закончив инструктаж птицы, Звезда спокойно произнесла что-то и мотнула копытом в сторону моей каморки. Я обмяк. Как минимум до утра я буду в этом доме. Не на улице, не в больничной палате — в своём собственном, успевшем стать родным ворохе одеял. Человек удивительно легко привязывается ко всяким мелочам, составляющим его обиход; лишённый же привычного окружения и того, что можно назвать своим, он представляет собой жалкое зрелище. Однако же сей факт не отменял одной простой потребности:

— Кхм… мне нужно в туалет… — пробормотал я и замолчал, замявшись. Пони озадаченно моргнула. Я повторил просьбу. Никакого отклика.

Спустя неловкую вечность моих ужимок до неё дошло. Меня сопроводили к туалету на первом этаже — насколько я понял, тот был общественный, для посетителей библиотеки. Но для подобного места уборная сверкала чересчур неестественной чистотой, и я решил, что либо книги у аборигенов не пользовались особой популярностью, либо ящерица-уборщик вылизывала тут всё до зеркального блеска. Я чуть ли не воочию увидел со стороны свою кривую ухмылку.

Сам унитаз оказался довольно необычной формы и к тому же до смущения мал, но такие трудности для истинно страждущего преградой не являлись никогда. Заодно я умылся водой из раковины и посмотрел на себя в крохотное зеркало: остатки запёкшейся крови из ранки на щеке пачкали лицо, волосы растрёпаны, глаза воспалены, а общий вид оставлял впечатление человека с шизофренией, развивающейся семимильными шагами. Интереса ради я попытался развить мысль о шизофрении, но, как и ожидалось, не сумел даже вспомнить, что конкретно это такое. Из иных душевных болезней я не знал и названия.

Снаружи меня ждали. Дракончик даже приплясывал от нетерпения, каким-то образом умудряясь не выронить чернильницу вместе с бумагой на пол. В компании птицы, лошади и ящерицы я вернулся в свою каморку. Филин сел на шкафчик напротив дверного проёма в неё и, нахохлившись, замер. Собрался сторожить?

Замочной скважины дверь не имела. Напоследок я пробормотал невнятные извинения, не сомневаясь в их бессмысленности, а затем зашёл в комнату. Свет померк: дверь закрыли. Но настойчивые лучики продолжали сочиться в щель между ней и полом, отчего в таком маленьком пространстве оставалось достаточно освещения, чтобы без помех — относительно, конечно; в темноте возникало чувство, будто низкие стены и потолок сдвигаются, грозя раздавить хрупкое человеческое тело, — раздеться и лечь в то, что я предпочёл звать кроватью. Я слушал глухие голоса за стенкой, ёрзая в попытках найти более-менее удобную позу, держал глаза открытыми и потому не пропустил момент, когда по двери пробежали фиолетовые огоньки, ярко вспыхнули, заставив зажмуриться. Магический замок?

Я думал, что не смогу уснуть. Пережитый стресс лихорадил тело, выдёргивал сознание из подкрадывающегося было покрывала дрёмы, вынуждал думать, анализировать, сопоставлять, выстраивать стратегию пребывания здесь…

Я проснулся от громкого шума. Шум то нарастал, то спадал, и эти колебания раздражали сонный разум куда больше, чем ровный, пусть и более громкий гвалт. Я застонал и пошарил под щекой в поисках подушки, которую можно было кинуть в источник звуков, но рука обнаружила лишь грубую ткань одеяла. Пульсация гама превратилась в нечто определённое — в раздражённый голос. Я окончательно пришёл в себя.

На пороге комнатёнки стоял дракончик, выражение морды которого выказывало крайнюю степень… чего-то. Я предположил, что нетерпения. Обнаружив, что я в состоянии соображать, он приглашающее махнул лапкой куда-то себе за спину, умудрившись сделать простой жест исполненным неприязни, попятился и выскочил в коридор. Завтрак? Было бы неплохо.

Я поспешно оделся и, кое-как застелив постель, выскочил в проход, ведущий в туалет и к библиотечной комнате. Закончив с утренними процедурами, направился на второй этаж, где располагалась кухня. Догадка подтвердилась — там были Звезда, сидевшая в неудобной позе типа той, что я наблюдал в больнице, и ящерица. Филин же, вероятно, отсыпался.

С моим появлением в помещении воцарилась некоторая неловкость. Сказать по правде, я значительно преуменьшил, ведь то, что я натворил прошлой ночью, выходило за рамки обычной, хоть и эксцентричной, выходки.

— Ладно, ладно. Простите. Виноват. Исправлюсь и больше пугать вас не буду. Только и вы не вызывайте санитаров.  — Наверное, я ожидал, что своим паясничанием разряжу обстановку, но меня никто не понимал, а клоун, лишённый аудитории, быстро становится самым унылым существом во Вселенной. Такие уж они, эти клоуны. Когда не приходится работать на публику, всплывают черты характера, о которых очень не хочется вспоминать.

Судя по всему, я успел к самому концу завтрака. Единорожка погрузилась в изучение длинного свитка, исписанного с обеих сторон, изредка поворачивала его и многозначительно хмыкала. Рядом я заметил ставшую чуть ли не обязательным предметом интерьера чернильницу.

На столе стояли тарелка с фруктами, пустое блюдо, в котором раньше находились сэндвичи, — пара крошек на это намекала весьма недвусмысленно, — чайник и салатница. В салатнице было нечто, напоминавшее, как ни странно, салат. Я с интересом принюхался, взял пустовавшую чашу и набрал себе еды. Это, к слову, сильно напоминало игру с кукольной посудой, но я оказался стоек, терпелив и голоден, что позволило не обращать на подобные мелочи внимания.

Эксперимент показал: подобно вчерашнему, салат вызывал стойкое желание выплюнуть уже проглоченное прямо на скатерть, как и фрукт, выглядевший как лиловая груша и по вкусу не отличавшийся от приторного сахарного сиропа. А вот чай — или травяной настой — и несколько неотличимых от земных красных яблок фруктов заслужили твёрдую пятёрку.

Расправляясь с последним яблоком, я увидел, как пони аккуратно расставляла напротив некоторых строчек в своём свитке галочки. Список дел или отчётность? Я ожидал, что и эту писанину она отдаст на сожжение ящерице, но Звезда отложила в сторону бумагу и поднялась из-за стола. Видимо, уничтожение драконьим огнём служило средством связи либо религиозным ритуалом. Она махнула мне копытом и ткнула вниз. Смысл этого жеста остался тайной, но я с готовностью последовал за пони. Нет способа проще показать вменяемость, чем сотрудничество.

Однако, в доме имелся подвал. Туда я отправился в сопровождении ящерицы и Звезды. Застоявшийся воздух пахнул едва заметной сыростью — наверное, тут следили за чрезмерной влажностью, чтобы не допустить гниения ствола, но немного влаги всё же проникало. По стенам были развешаны лампочки, зажёгшиеся при нашем появлении. Датчик движений или магия? Датчик движения, сделанный с помощью магии? Как бы то ни было, мы очутились в месте, которое так и тянуло назвать лабораторией. Стеклянные колбочки разнообразнейших размеров, кипы бумаги, вещи, здорово напоминавшие портативные центрифуги, пристроенный в углу футляр, в очертаниях которого угадывался разобранный телескоп, и даже нечто, похожее на микроскоп, — это определённо была лаборатория. Более того, там находились машины, во всём подобные технике из больницы. Загадочные жидкости в пузырьках и ретортах вели себя на редкость… загадочно, поблёскивая в электрическом свете разными цветами радуги, пузырясь постоянно меняющимися фигурами, которые норовили приковать к себе взор, манили, завораживали и заставляли забыть и первоначальной цели. В моём случае это было достаточно просто — или наоборот, до смешного сложно, как посмотреть.

— Увлекаешься алхимией, а? Философский камень, всё такое. А что — бессмертие и богатство. Отличные цели.

Дракончик забегал вокруг единорожки, протягивая к ней лапки. Его призывы не остались без ответа: пони закатила глаза, но кивнула. Обрадованный помощник лошадки тотчас устремился к нагромождению картонных ящиков. Покопавшись там, он что-то достал. Я присмотрелся и невольно охнул — он держал приличных размеров сапфир! Я покачал головой, глядя, как дракончик баюкает драгоценность. Возможно, свой философский камень аборигены уже отыскали.

Путеводная Звезда возилась с тетрадкой, которую она выудила из шкафа неподалёку от входа. Затем она знаками потребовала встать посреди комнаты на пересечении нескольких правильных окружностей. Я повиновался, чувствуя себя пособником помешанных на науке сатанистов. На ум пришли паршивые мысли.

Казалось, лошадка находилась в нерешительности. Она замерла, и её рог вновь зажёгся фиолетовым, но тут же погас, когда она увидела, как меня затрясло. Профессор Павлов был бы доволен! Но шутки шутками, а отработанные рефлексы, притом настолько негативные, внушали опасения. Хотя что здесь вообще не внушало их?

Звезда мягко что-то произнесла. Подождала пару секунд, повторила. Я дёрнулся, намереваясь подойти к ней, но она замотала головой, притопнув копытом. Я счёл за благо подчиниться и постоять смирно.

Через некоторое время меня начали оглядывать со всех сторон. Лошадка надиктовывала, дракончик писал, одной рукой поглаживая сапфир. Потом Путеводная Звезда подобралась поближе, с боязнью коснулась моей тоги, дёрнула её. Я, поколебавшись, избавился от одежды. Пони поощрительно улыбнулась и вернулась к описанию моего тела. В её тоне появились отстранённые, металлические нотки. Таким голосом исследователи описывают новую геологическую породу или, на худой конец, недавно открытую разновидность бабочки, экземпляр которой лежит перед ними на подушечке, проколотый иглой.

Потом мне кое-как разъяснили, что необходимо присесть. Пони приблизилась. Она ещё не избавилась от страха, что поселился в её душе после истории с часами, но мой план работал — покорность рассеивала сомнения. Лёгкие прикосновения копыт пробежались по моим рукам и ногам, изучили плечи — для этого Звезде пришлось опереться на меня, — дотронулись требовательно до подбородка, вынуждая распахнуть пошире рот. Уши, волосы, глаза — ничто не осталось без внимания, всё заносилось в тоненькую тетрадочку. Уверен, была бы её воля, единорожка изучила бы каждую мышцу моего тела. Впрочем, ей некуда было спешить.

Стыд, разумеется, никуда не исчез, но та бесстрастность учёного, с которой Звезда отмечала особенности моего организма, притупляла его.

Наконец, дракончик приподнялся, размял болящую от долгого письма лапу и что-то простонал. Единорожка неразборчиво ответила, захваченная процессом исследования. Ящерица фыркнула и потопала наверх. Но перед этим она подняла с пола маняще сверкавший сапфир, протёрла его и… откусила кусок. У меня спёрло дыхание. Чёртова жаба-переросток на моих глазах преспокойно поедала целую гору денег! Похоже, мысли о философском камне были не так уж далеки от правды.

После ухода помощника ход работы изрядно замедлился. Пони приходилось самой писать результаты, а ведь прибегать к магии она не могла. Но она всё равно не успокоилась, пока я не побывал на двух аппаратах, один из которых противно пищал, пока я лежал на холодной плите, подсоединённой к нему рядом проводков, а второй был чем-то вроде закрытого шлема, который надевался на голову. Смысл эксперимента состоял в том, что нужно было жать на кнопку всякий раз, когда в поле зрения появлялся красный огонёк. Самой кнопки можно было касаться, только увидев нужную искру, но мелькали среди красных точек и синие, и жёлтые, и зелёные.

Как только я снял чёртову каску, которая оказалась тяжелой, единорожка сказала нечто с лёгкой улыбкой. Потом, вздохнув, показала на лестницу, и я понял, что на сегодня опыты завершены.

На первом этаже пони не задержалась — рванула на второй, а я остался в одиночестве среди обнажённых химер собственных страхов и чаяний. В бурлении теней я вновь увидел прячущуюся высокую фигуру примерно человеческого роста; шагнул к ней, и та отступила, растворившись в океане призрачной плоти мира. В животе ёкнуло, горячая волна помчалась по горлу. Я закашлялся. Стены кружились, точно дом пришёл в движение, а я стал осью, на которой держалась Вселенная; мука хранения небосвода на плечах на краткий миг породнила меня с Атлантом. Но всё исчезло, впиталось в воздух, на секунду помутневший. Щипало глаза. Проверив губы и ладонь, я не нашёл там ничего, кроме ниточки слюны, и несколько успокоился: ни крови, ни слизи.

Радостное мычание сбоку заставило кожу покрыться мурашками, но я тут же пришёл в себя. Это была Звезда, нёсшая во рту увесистую книгу. Она хмыкнула, едва не выронив свою ношу, и указала копытом на мне за спину. Я обернулся и увидел узкий коридор, который освещала пара лампочек; посреди прохода стояло наполненное водой ведро, с него свисала тряпка. Намытый пол влажно блестел. Единорожка обошла меня и резво поскакала туда, ничуть не опасаясь поскользнуться.

Конечным пунктом наших недолгих поисков стал столик и пара стульев, скрытые среди стеллажей. Пони устроилась на стуле, а я сел на корточки — увы, под меня мебели ещё не делали.

Звезда раскрыла книгу где-то на середине. Там находились две красочные картинки с подписями внизу. Бумага была белая и шероховатая на ощупь. Лошадка не протестовала, когда я повернул книжку к себе.

По виду она напоминала учебник. Первое изображение состояло из белоснежной лошади с крыльями и рогом и маленького примитивного изображения солнца. Я почесал нос, перевёл озадаченный взгляд на пони. Не думал, что аборигены настолько примитивны в вопросах религии. Изображать своего бога в качестве собирательного образа из трёх рас да ещё и сделать того аватаром солнца… хитро, но неужели первое, чему меня хотят научить, — это вера? По идее, Путеводная Звезда, как учёный, должна быть агностиком или вообще атеистом. Может, тут каждый профессор был связан с церковью?

А белая лошадь оказалась занимательнее на вид, чем я сначала вообразил. Непропорциональная телу голова, разноцветная грива с мелькавшими в ней искрами, длинные ноги и рог. Наверняка и рост соответствующий. На другой картинке была примерно такая же особь, но насыщенно синего цвета и с дымчато-сапфировой гривой. Над её головой сверкал местный аналог луны. На её боку располагался серп месяца, тогда как на боку у алебастровой было солнце. Примитив, что и говорить.

Путеводная Звезда ткнула копытом в белую кобылу и повторила. Перевела копыто повыше и постучала по изображению солнца, чирикнула чуть ли не по слогам.

Да ведь меня собирались научить их языку! Конечно, если не удалось магией, то оставалось только одно. Как там она произнесла? Выскользнуло из памяти, не задерживаясь в ней ни на секунду.

А единорожка, отчаявшись, постучала себя по животу и щебетнула нечто… похоже, её имя. Я добросовестно попытался повторить, но тут же забыл сочетание звуков, стоило им сорваться с языка.

Лошадка скривилась, но лишь помахала копытом в мою сторону.

— Э-э-э… я человек, — сказал я. Что мне ещё оставалось? Я не помнил своего имени. — Кстати, с твоей стороны не очень вежливо спрашивать о том, как меня зовут, только сейчас.

Пони потрясла головой и негодующе забормотала.

— Только имя, понял… человек. Человек. Человек.

И так начался круг пытки скукой. Имя белой лошади, название солнца, имя синей лошади, название луны, имя Звезды, моё имя. Из всего этого я мог выговорить только «человек». Остальные слова словно бы влетали в одно ухо и вылетали в другое, будто в моём разуме поселилась чёрная дыра, алчно поглощающая всё зачатки языка аборигенов. Разумеется, я мог бы свалить всё на лень, но я и впрямь старался — и ответом мне было бессилие. Я вновь подумал о том, что вмешательство в моё сознание — уж не знаю, волка ли, ягод или самой единорожки — имело самые губительные последствия. Например, я не мог научиться иным наречиям. Хотя, если подумать, можно представить, что язык — порождение этого мира — тоже сторонился меня, считал чем-то мерзким и не давался от этого, но даже мне это казалось натянутым бредом.

Время тянулось подобно хорошенько прогретой резине. Медленно, но верно растекалось по древу мира, убивало его древнейшим ядом и всё никак не могло убить — и потому отыгрывалось на жалких смертных. Наконец, подошло время пусть и позднего, но обеда. Возглас дракончика оторвал нас от занятия, которое своей бессмысленностью могло бы соперничать с попыткой добраться до луны, прыгая со скал. Как только Звезда закрыла книгу, я тут же забыл всё, что мне так настойчиво вдалбливали в голову на протяжении полутора часов. Следуя в компании единорожки наверх, я озадачился было вопросом своей вопиющей непонятливости, но тут же отмёл все мысли, учуяв запах свежеприготовленной еды. В конце концов, я же не собирался торчать в аду вечность. Как только вернусь на Землю, все странности перестанут иметь какое-либо значение, ведь они вызваны лишь нежеланием этого мира принять нового постояльца.

Помимо уже обязательных сэндвичей и салата на столе появилось нечто новенькое — душистый, золотисто-красный суп. Первая проба показала, что блюдо не вызывает у желудка никакого отторжения, и я прикончил свою порцию всего за пару минут.

После обеда пони засела за бумаги, а дракончик начал убираться. Я быстро заскучал и несколько крадучись направился на первый этаж — прогуляться. Необходимо было выяснить особенностей местности, да и торчать в дереве целый день не хотелось.

Мне почти удалось улизнуть, когда у самого порога меня остановил негодующий возглас. Я медленно повернулся, уже жалея о необдуманном поступке, — конечно, никто не собирался выпускать потенциально опасный экземпляр неведомого существа. Но попробовать стоило. Путеводная Звезда топнула копытом о ступень лестницы и застрекотала что-то на своём чудном языке.

— Да вот прогуляться вышёл… прогуляться… топ-топ, топ-топ. — Я изобразил пальцами «козу», подставил вторую ладонь и «прошёлся» по ней. Потом ткнул в сторону двери. — Тут же не тюрьма? Верно?

На шум пришла ящерица. Они с лошадкой о чём-то заговорили, и дракончик, в очередной раз сдаваясь перед напором Звезды, крикнул. Через пару секунд откуда-то из тёмных глубин дома вылетел знакомый мне филин и приземлился на одинокую вешалку, похожую на иссохший скелет какого-то доисторического животного. Выглядел он недовольным и, если так вообще можно сказать о птицах, невыспавшимся.

Рог пони замерцал, и фиолетовое сияние окутало лапку совы, через мгновение испарившись и оставив после себя какой-то амулет. Я пригляделся, но он был таким маленьким, что подробностей было не разглядеть. Зато филин преобразился в мгновение ока — перья встопорщились, а сам он заухал, раскинув крылья. Звезда произнесла что-то извиняющимся тоном, и птица постепенно успокоилась.

— Так я пойду? — спросил я и сделал крошечный шажок в сторону улицы. Лошадка возбуждённо заговорила, указывая поочерёдно то на меня, то на сову. Сопровождающий? Я пожал плечами. Как угодно, сбегать пока я не собирался. Да и стоило ли? Рано или поздно контакт с местными я установлю, и тогда, договорившись с ними, обманув или принудив, я добьюсь своего — попаду домой. Иного и быть не могло: они чёртовы маги, так пусть занимаются своими прямыми обязанностями — открывают порталы и помогают путешественникам между мирами и прочим приключенцам.

Филин был зол. Вряд ли ему охота следить за неугомонным двуногим, да ещё и днём; впрочем, сейчас был скорее вечер.

Напоследок задумавшись о пользе вешалок для существ, которые одеваются, похоже, только по большим праздникам, я покинул дом-дерево и вошёл в открытый мир. Открытый мир встретил меня терпким запахом цветов, мягким касанием ветра и расчерченным полосами облаков небом, отчего показалось, что небосвод — лестница древнего гиганта, которую он позабыл здесь, поднявшись в рай. Приторная натянутость декораций, которые этот мир выдавал за пейзаж, исчезла почти мгновенно, но в душе остался липкий осадок. Тени удлинялись, солнце величаво катилось к горизонту — ночь была не за горами.

Я пересёк площадь и нырнул в ближайшую улицу, избегая любопытных взглядов. Впрочем, на меня почти не пялились — то ли слухи успели разойтись, то ли врождённый такт не позволял такого.

Со вчерашнего дня мало что поменялось — дома остались такими же нелепыми, а местные жители — такими же лошадьми. Однако сейчас я подметил особенность посёлка: всюду, где только было возможно, находились цветочные клумбы. Из встреченных мной пони примерно каждый десятый носил какой-нибудь предмет одежды: шляпу, курточку, кофту или подобие платья. Усы у мужской половины населения тоже не являлись чем-то из ряда вон.

Утоптанная земля пружинила под ногами, и я бодро двигался по селу. Подумать только, в нём имелось кафе! И парочка лошадок сидела там, склонившись мордочками так близко, что я побоялся, как бы они ни стукнулись ими. Но подобные опасности пони нисколько не беспокоили. Странный звук, похожий на смешок, раздался неподалёку, и я обернулся по сторонам, стараясь отыскать насмешника, но обнаружил лишь тяжело летевшего филина. Тот при каждом удобном случае устраивался в тенёчке; вот и сейчас, убедившись, что я никуда не собираюсь в ближайшее время, он присел на подоконник одного из домов. Оттуда я не мог разглядеть его амулет, но это не мешало думать о нём: средство связи или попытка облегчить его… я поспешил с выводами — солнечный свет не так уж сильно тревожил птицу. Скорее, она действительно выглядела сонной. Если вспомнить, кого она сторожила всю ночь… И зачем? Меня ведь всё равно заперли.

Я взглянул на ноги. Их облизывала темнота, рождённая зданиями. Я вышёл на солнце — пожалуй, чересчур поспешно. Воспоминания о прячущемся в тенях наблюдателе были ещё свежи.

Вскоре я заплутал. Поиски обратной дороги завели меня на другую площадь, поменьше той, где стоял дом-дерево. Венчало площадь массивное приземистое здание, всем своим видом показывающее, что здесь находятся те, кто руководит городом. Атмосферу нитей управления, сходящихся со всего городка к конкретному дому, подделать сложно.

Дети — я решил звать их жеребятами по аналогии с родительскими кличками — ходили в основном с матерями. Редко когда их можно было встретить с особями мужского пола. Но это не значило, что самцы были как-то ущемлены в правах: я видел отца, катавшего на спине жеребёнка, пока тот заливался счастливым смехом, и внимания на это никто не обращал. Встречались и дети, носившиеся по городку группками, играя.

Привычка местных жителей широко улыбаться выбивала из колеи. Во-первых, я ощущал себя среди идиотов; во-вторых, их морды и без того были непривычны, а эти оскалы делали их ещё более неприятными. Я ничего не имел против хорошего настроения, но даже американцы — кто это, кстати? — на фоне лошадок выглядели угрюмыми затворниками, а уж они-то славились вечным показным оптимизмом.

На верную дорогу я наткнулся случайно: когда отвлёкся от мыслей, заметил, что в этих местах уже проходил. Намотав ещё с полдесятка кругов, я нашёл дом Звезды и с удовлетворением человека, сделавшего наконец нечто полезное, вошёл внутрь.

В прихожей я едва не натолкнулся на пони, собравшуюся уходить. Внешность у неё была самая что ни на есть деревенская: светло-оранжевая, зеленоглазая, крепко сбитая, без рога или крыльев, на щеках белые крапинки — может, аналог веснушек? Широкополая ковбойская шляпа вызывала невольное уважение — её владелец обязан быть как минимум минимум здешним шерифом. На боку у неё красовался рисунок в виде красных яблок, а у мощных ног стояла корзина с одиноким пожухлым листиком в ней. Грива и хвост пони были грязно-белого цвета, уходящего в жёлтоватый оттенок.

Пони уверенно вернула взгляд. Несомненно, слеплена она была из куда более прочного теста, чем Звезда. Лошадка слегка наклонила голову и что-то сказала. Единорожка поспешила ответить, и вновь воцарилось непродолжительное молчание, нарушенное словами жёлтой — я раздумывал, звать её Шерифом, Ковбойшей или Шляпницей, — и копытом, протянутым в мою сторону. Присев, я дотронулся сжатым кулаком до кончика копыта.

— Ну привет, чудо-юдо.

Она кивнула и повернулась к волшебнице. Та просвистела короткую трель, в которой я с удивлением угадал искажённое донельзя слово «человек». Надо бы выдумать себе что-нибудь получше на досуге.

Я протиснулся между болтающими лошадками. Обернулся и увидел, как жёлтая схватила зубами ручку корзины и, невнятно попрощавшись, ушла. Яблоки у неё на крупе и пустая корзина навели на мысль, что фрукты, которые я видел каждый день на кухне дома-дерева, не возникают из воздуха, но доставляются обычными трудягами. Пусть жёлтая будет Фермершей.

В прихожую с истеричным уханьем ворвался филин, но, обнаружив меня, замолк. Кое-кто прикорнул на пару секунд или просто не смог угнаться за мной? Я подарил птице ехидную ухмылку.

Остаток дня прошёл скучно — до ужина Путеводная Звезда пробовала вложить мне в голову основы их языка, а после я смотрел, как она пишет очередное письмо, сожженное впоследствии драконом, вычёркивает из списка дел оставшиеся пункты и изучает какие-то книги. То ещё зрелище, но ничего лучше просто не было.

Когда я захотел спать, единорожка отвела меня в комнату. Как только дверь за волшебницей закрылась, по дереву пробежали всполохи фиолетового чародейства. Снова заперли на ночь. Возможно, пони посчитала, что я болел лунатизмом.

Уже засыпая, я разглядывал потолок, по которому в кромешной тьме мелькали иллюзорные пятна света, порождаемые сознанием и угасающие так же быстро, как и появляющиеся. При желании и толики=е воображения эти пятна превращались в фантасмагорические рисунки. Моим последним желанием перед провалом в царство лошадиного Морфея стал сон про Землю.