Робинзонада Данте
Фортепиано из вечнодиких деревьев
Тягчайшими грехами в христианстве являются предательство и ложь. Интересно, как высоко — вернее, глубоко — ценят в аду нарушение клятвы, данной самому себе?
Как бы то ни было, поспешное обещанье, что в лес я не отправлюсь, не убедило Твайлайт, не убедило настолько, что она с жаром принялась убеждать меня на ломаном земном, постоянно перескакивая на родную речь. Отмахиваясь от назойливой единорожки, я развернулся спиной к лесной громаде, сделал пару шагов назад к городку, но Твайлайт обскакала меня и упёрлась в ноги, мешая пройти.
— Иду ты, я, лес, подруга для исправление, для знание, чтобы нормально говорю, — пропыхтела она. Высокий темп давался ей с трудом.
— Не-а. Никаких лесов, никаких волков. Наигрался, с меня хватит, — отрезал я.
Она подняла взгляд.
— Хватит? Что хватит? Кого хватит? Наигр-р-р?..
Я представил, сколькому придётся её учить, и тихо застонал. Предательская мысль поддаться на уговоры почти сломила сопротивление. Но одного вида мрачной стены деревьев хватило, чтобы вернуть решимость и стоять до победного конца.
— Нет. Можно без этого? Я же неплохо обучаю, в самом-то деле! Ты уже знаешь… слова, даже говоришь. Вот и ладно. А там я просто не выдержу, этот лес меня прикончит!
— Я безопасно. Рядом я безопасно иду, — заявила она. Я сел около неё на ещё влажную от росы траву и потянулся. Для того чтобы переубедить меня, ей требовалось нечто большее, чем заурядные понукания. Безусловно, хватит и получаса, чтобы она сдалась, осознав тщетность своих усилий. Я готов был потерпеть укоряющие взгляды ради того, чтобы вернуться в относительную безопасность дома-дерева.
Прошёл час, бесконечно долгий, тягучий час. Во всяком случае, солнце сдвинулось с места. Я в очередной раз убедился, до чего ослиным упрямством обладали некоторые представители непарнокопытных. Мне нечего было противопоставить точечной атаке, подкреплённой уверенностью в себе и воодушевлением учёного, с которыми единорожка взяла крепость моей решимости, сооружение шаткое и опасное для тех немногих часовых здравомыслия, что ещё не дезертировали.
— Ладно-ладно, умоляю, перестань! Я всё понял. Если ты и впрямь веришь, что с тобой мне ничего не страшно, то пошли. Рискнём моим душевным здоровьем во имя научных экспериментов, — огрызнулся я. Оставалось надеяться, что всё, что наговорила Твайлайт насчёт безопасности, было правдой.
Волшебница не поняла вторую часть капитуляции, зато первая заставила её засиять от гордости. Я поднялся на ноги, поверженный карликовой лошадью, но ещё надеявшийся, что это лишь сон. Было бы неплохо; по крайней мере, это бы значило, что они вернулись.
К вящему сожалению, лес был настоящий. Мы двинулись к нему, к этой уродливой кляксе, склеившей небо и землю. Чем ближе мы подходили, тем больше он захватывал собой горизонт, тянулся вверх, желая поймать своими заскорузлыми ветвями солнце, спрятать его в паутине уродливых крон и высосать до дна. Фиолетовая единорожка взглянула на меня и произнесла:
— Не переживаю, подруга недалеко.
Я не отозвался. Под ногами захрустело, и я глянул вниз: трава пожелтела, стала ломкой. У самого леса она больше напоминала солому. Мы приостановились, и я вслушался в звуки беспокойного моря деревьев, но уловил только мерный шелест листьев. Твайлайт Спаркл выдохнула и прошептала что-то, тревожно прядая ушами. Видимо, здесь, на пороге мрачного зазеркалья, собственные слова о том, что бояться нечего, показались ей теперь самонадеянными. Медленно, неохотно сделала она несколько робких шагов и пересекла грань, отделявшую нормальный мир от того, что пряталось под сенью уродливых древ. Во мне вспыхнуло желание развернуться и убежать прочь, но я подавил панические мысли и последовал за единорожкой.
Меня окутало запахом смолы, приторным ароматом гниения, исходившим от палых листьев, и той особой духотой, что царила в местах, где не было доступа ни ветру, ни солнечному свету. В носу засвербело, и я чихнул. Ткань тишины расползлась, как небрежный шов, и звуки лесной жизни зазвучали в воздухе, до нелепого растянутые. Я будто попал в густой сироп и теперь медленно в нём задыхался, а повсюду стояли испещренные шрамами деревья, и в их кронах таилась музыка рассеянного света — беззвучная нота, создававшая пугающее подобие освещения. Опушка и поле лежали вдалеке, словно мы удалились от них футов на триста, но вид их был отчётливым, даже резким. Пространство искажал появившийся из ниоткуда туман, то ли исторгаемый землёй, то ли стекавший сверху. Он был ещё неплотный, но быстро наливался серым, смыкался, закрывая разрыв в мир пони. Туман слабо фосфоресцировал. Я шагнул вперёд, и просвет исчез совсем.
Пони гарцевала в одном ей ведомом направлении, а я старался не отставать. Покров лежалых листьев не приглушал шаги, но отдалял назад, и казалось, что за мной крался некто, порой буквально дышавший в спину. Я как-то я резко замер, и в спину с силой толкнули. Но позади никого не было — только дымка, вьющаяся жадными щупальцами. Высокий хрупкий голос, донёсшийся из переплетённых крон деревьев, заставил меня вздрогнуть. Я посмотрел наверх, и голос умолк. Едва я отвёл взгляд, он зазвучал вновь, и к нему присоединился другой. Хор разрастался.
Хуже всего было то, что слышать сопровождавшую нас песнь мог только я. У Твайлайт, похоже, не имелось и доли моих тревог. Сердце заходилось в груди, его бешеный стук, отдававшийся болью в рёбрах, вторил песне леса.
Пару раз верх и низ менялись местами. Я проходил по дрожащему, проминавшемуся под ногами студню, который впоследствии оказывался валежником, а над головой пели ангелы леса. Ступни ощущали сырость и шевеление, как от сотни муравьёв, забравшихся под тонкий слой почвы и копошащихся там. Один раз на меня свалилось насекомое, у которого было не меньше десятка ножек. Я судорожно встряхнулся, по коже побежали мурашки.
Я растворялся в лесу. Я дышал его воздухом, а он напитывал моё сознание тупой покорностью. Череп сдавило, и какая-то вкрадчивая, вертлявая боль забралась внутрь. Голоса усиливались. Продираться сквозь туман становилось всё труднее. Вой, напоминавший волчий, прокатился по телу омерзительной дрожью. Время больше не двигалось в одном направлении, оно струилось меж пальцев тяжёлой ртутью, разбиваясь на сотни крошечных шариков, постепенно отравлявших всё вокруг. Мысли повторялись, и события повторялись, и минуты окуклились в самих себе, и я окончательно потерялся в видениях леса.
Я следовал за фиолетовым цветом. Я забыл его суть, но он был проводником в серо-коричнево-зелёной вселенной. Фиолетовый был маяком, дававшим цель.
Песнь хора дополнилась словами языка, который я не встречал в мире пони. Они убаюкивали, предлагали лечь на траченый бархат листьев, исчезнуть в великом забвении, стирающем память, стремления и страх — прочь, страх! Оставалась мелодия, оставался туман, остались смирение и жажда покоя, ласково вынуждающая остановиться. Эмоции смыло волной голосов. Прочь, страх! Прочь, движенье! Прочь, цель!
Перед глазами возникло пятно. Оно менялось. Оно было неправильным. Оно было цветным. Оно было объёмным в месте, где не существовало измерений. Оно было живым.
— Мы приду, — ворвался в разум вопль. Он ошеломлял, встряхивал обвитую узловатыми корнями душу и засовывал обратно в тело. Я моргнул, открыл рот и закашлялся, когда туда попал туман. По вкусу он напоминал жжёные тряпки. Я вздохнул и не почувствовал запахов. Они исчезли вместе с голосами.
— Мы приду, — повторила лошадка, с тревогой глядя на меня. Оказалось, она не кричала, напротив — говорила шёпотом.
Волшебница ничего не поняла. Я… я шёл за ней всё это время? Шёл, очарованный песней леса, шёл, размываясь в обманчиво податливой хмари, переставлял ноги, хотя не соображал, как и зачем.
Ладони дрожали, и я сцепил их в замок, но, судя по озабоченной мордочке Твайлайт, попытки скрыть страх не принесли плодов. Я растянул рот в вымученной улыбке.
Туман, как бы признавая за мной победу, расступился, позволяя увидеть развесистое дерево, в стволе которого имелась небольшая дверка. На наших глазах она распахнулась — без скрипа, хозяин хорошо смазывал петли. Я шевельнулся и только сейчас заметил, что тога насквозь промокла от пота. Омерзение скрутило внутренности, к горлу подкатил комок.
Внутри дома было тепло и слабо пахло чабрецом. С потолка свисали пучки сушеной травы, на стенах висели корчащиеся маски, которые провожали каждое движение пустыми взглядами. Крепко сбитые полки ломились от обилия бутылок разнообразнейших форм и размеров. Ровно в центре комнаты покоилась парочка пустых котелков у горящего очага, который давал нервные прыгающие тени. Несмотря на налёт сверхъестественного, тут было гораздо спокойнее, чем наедине с лесными голосами.
Сбоку кто-то пошевелился, и я повернулся в ту сторону. Под висевшей связкой шнурков, в которых смутно угадывались мышиные хвосты, стояла пони, умудрившаяся остаться незамеченной всё время, пока я исследовал комнату. Голову лошадки прикрывал капюшон с цветочной вязью по кайме. Она медленно стянула его.
Перед нами предстала зебра. Наверное, зебры были местные цыгане — всегда готовые задёшево продать знание будущего и сомнительных свойств приворотное зелье. Удивляло другое. Как правило, служители науки предпочитали не общаться с подобными личностями. Впрочем, вспомнилось мне, здешние учёные в лице библиотекарши сами отлично орудовали магией.
Бирюзовые глаза зебры сверкнули. Она фыркнула, и на её мордочке отразилась эмоция, смысла которой я угадать не смог. Мимика аборигенов по-прежнему хранила в себе некоторые тайны.
— Робинзон, моя подруга имя… — вставшая рядом со мной единорожка выдала серию звуков. Я пожал плечами, изображая недоумение, ибо не представлял, как это выговаривать, даже запомни каким-то чудом её имя.
Колдунья заговорила с пони, и напоенный ароматами трав воздух потревожили сразу два голоса. Говор зебры был удивительно напевный и мелодичный даже по меркам их языка. Единорожка принялась горячо втолковывать идею зебре, а та бесстрастно отвечала, то и дело оборачиваясь ко мне. Её взгляды беспокоили. Они были… непонятными, двусмысленными. И я чувствовал недовольство знахарки. Добиться согласия отшельницы на задуманный Твайлайт эксперимент будет непросто.
Так и оказалось. Я чуть не заснул, пока они спорили. Ситуация не располагала к дрёме, однако потрескивание дров в очаге так убаюкивало, что потребовалось немало сил, чтобы совладать с сонливостью. Наконец пони и зебра пришли к согласию. Колдунья подкинула хвороста в огонь и взгромоздила на камни один из горшков. Чуть погодя следом отправился и второй.
Зебра стукнула копытцем о пол и, когда я взглянул на неё, указала на пустые вёдра в углу. Теперь она вела себя со мной так, будто я ей противен. За всё время моего пребывания в мире пони она была первой, не считая лес и дракончика, кто отнёсся ко мне с явной неприязнью.
— Нужен вода, рядом, идти, — сказала Твайлайт, перекинувшись парой слов с зеброй. Я кивнул и взял вёдра.
Колодец стоял совсем рядом с домом, и я удивился, как это не заметил его раньше. Впрочем, тогда мысли мои занимала отнюдь не обстановка вокруг. Я набрал воду и вернулся к лошадкам.
Мы с Твайлайт сели около выхода, не мешая работать профессионалу. Зебра подождала, пока от воды не начнёт идти пар, закинула в большой котёл уродливые корешки и стала мешать. Потом залила в него немного искрящейся голубой жидкости и кинула засушенного червя.
В целом всё выглядело обыденно. Знахарка добавляла в котлы ингредиенты и бормотала под нос какие-то рифмованные стишки. Иногда после нового компонента варева меняли цвет или выбрасывали столб разноцветного пара, но в остальном зрелище не впечатляло. Так было до того, как колдунья запела.
Её язык отличался от языка пони, я заметил это сразу. Ещё более плавный, ещё более походящий на песню. Он явно имел общие корни с языком лесных певцов, и мелодия их сразу ожила в голове, стоило услышать заклинания зебры. По коже побежали мурашки. Обстановка преобразилась. В облике подруги Твайлайт теперь проглядывало нечто демоническое, привлекательное и отталкивающее одновременно — таким представал порок перед теми, кто прежде с ним не сталкивался. Её голос огрубел, а сама она двигалась так, будто танцевала, хотя это не было танцем. Взмах — зелёный клуб дыма поднимается к потолку, поворот тела — резкий свист исходит от котла. В интонациях зебры слились мольба, требование и угроза. Я посмотрел на единорожку, целиком увлечённую в таинство волшбы. Зебра махнула копытом, подзывая лавандовую пони. Та подчинилась, и колдунья вырвала из её гривы пару волосков, бросив их в больший чан.
В неверном влажном воздухе маски кривились в такт песне. Напало оцепенение. Я не знал, сколько прошло времени, и смог пошевелиться, лишь когда знахарка остановилас. В комнате воцарилась тишина, прерываемая бульканьем зелий и сопением Твайлайт. Зебра подошла к ней и заговорила. Она выглядела усталой и теперь не бросала на меня взгляды, полные скрытой неприязни. Казалось, ей стало всё равно.
— Надо жду, — сказала пони.
— Нам спешить некуда, верно? — отозвался я, подходя к котлам. В первом была прозрачная жидкость, выглядевшая как вода, но по её поверхности постоянно пробегала рябь. Во втором находилась дрянная на вид и тошнотворная на запах зеленовато-коричневая тина. После пары минут ожидания зебра приблизилась ко мне и кивнула в сторону котла с водяным бульончиком.
— Надо пью. Только кружку надо, — расшифровала Твайлайт, подойдя поближе и принюхавшись к зельям. Варево из маленького котла не понравилось и ей.
Кружки поблизости не оказалось — а может, колдунья не захотела одалживать её, — поэтому я ограничился маленьким черпаком. Мне объяснили, что для действия заклятья необходимо три глотка. Я набрал первую порцию, осмотрелся в последний раз, выдохнул и проглотил всё сразу. Как выяснилось, я поступил правильно.
Это было неописуемо. Прозрачная жидкость обожгла горло, пищевод и желудок, устроив там маленький конец света. На вкус она была как помои, в которых искупались все бродячие псы округи и в которые помочился бездомный бродяга. Меня чуть не вывернуло наизнанку, горячая волна обволокла тело. Мозг безумно чесался, и хотелось вытащить его, чтобы утихомирить тысячи злобных жуков, бесцеремонно забравшихся в череп. Сердце выскакивало из груди и невыносимо болело. Я упал на колени, выронив черпак, но требовательные и испуганные возгласы заставили поднять взгляд.
Мне сунули прямо в рот что-то, что я без раздумий проглотил — хуже быть уже не могло. Боль в мгновение ока ослабела, а через секунду исчезла. Я проморгался и уставился на остатки того, что плескалось в заново наполненном ковшике: тину из второго котла. Я принюхался, поморщился, но допил её. Она имела слабый шоколадный привкус. В глазах зебры застыла практически незаметная смешинка. В глазах Твайлайт я видел лишь искреннюю заботу.
Вторая порция пролетела незаметно в том смысле, что я забыл, как её пробовал. Осталось смутное воспоминание обо мне, катающемся по полу, и пытающихся утихомирить меня лошадках. Последнее испытание на прочность далось легче, и я смог самостоятельно выпить то, что было, вероятно, противоядием или обезболивающим.
Обе лошадки смотрели на меня, ожидая, когда подействует зелье. Поняв, что в ближайшее время продолжения шоу не ожидается, они начали разговаривать, не забывая, однако, о многострадальном пациенте — и подтверждением служили украдкой бросаемые взгляды.
Я потянулся и опёрся на участок стены, свободный от масок. Голова на удивление прояснилась. Похоже, их задумка не подействовала, и я просто так нахлебался вытяжки из грязных носков.
От скуки я прикрыл глаза, и перед внутренним взором предстал крохотный раскачивающийся шарик. Он сталкивался со стенками черепа с тихим резонирующим «бом». Бом, бом, бом, бом. Мысли куда-то исчезли. Вместо них явились символы, обретшие плоть в вещах: обыкновенные предметы вроде книг, лестниц и полей теснились в разуме все разом. Они заполоняли пространство, пихаясь и стараясь вырваться вперёд, чтобы покружиться перед внутренним взором и исчезнуть в пустоте. За ними пришли слова. Странные слова, необычные слова, чудные слова. От них тянулись в темноту яркие огненные ниточки. Затем рядом с ними возникли привычные, удобные слова. Натяжение ниточек ослабло, когда вернулись символы, сливающиеся теперь со словами. Снежный ком знаний разрастался, угрожая раздробить голову. Я застонал и обхватил её руками, сползая по стене. Бом, бом, бом. Некоторые символы не имели слов, их обозначавших. Бом, бом. Тогда маятник чувствительно бил по мозгам, а слова уходили прочь, прячась в омуте подсознания. Некоторые слова не имели символов. Тогда слова рассыпались, а их прах тревожил уже составленные цепочки. Это длилось бесконечно долго и немыслимо растянуто, я сам себе казался мешком, в который складывали всякий хлам. В конце концов, спустя вечность и ещё одну секунду хаотичное мельтешение связок прекратилось. Бом.
Я открыл глаза.
Пони и зебра стояли передо мной и тихо перешёптывались:
— Зекора, я тревожусь за него. Отсутствующая апперцепция в плане восприятия нашего языка вынуждает думать, что либо он не так разумен, как я предполагала с самого начала, либо патологические психические реакции, прослеживающиеся у него, мешают не только адекватному восприятию магии, но и общему функционированию в обществе.
— Поэтому ты обратилась ко мне, ибо в моей практике нет магии извне, — кивнула зебра и добавила: — Сомнения, что скрывают умные слова, не в силах победить обычная волшба.
Твайлайт покраснела:
— Да, ты права, разумеется. Толку от гипотез, если остаётся уповать на случай. Но как же мне это не нравится!
Они не говорили на моём языке, но я их понимал. В голове как будто перекатывались костяшки домино, соединяясь в понятные образы, которые потом обрисовывались в привычные звуки. Это была лишь иллюзия, они продолжали чирикать на своём языке. Однако работающая иллюзия лучше неработающей реальности.
— Чтоб мне в Тартар провалиться, сработало, — выдохнул я и осёкся: — Какой, к дьяволам, Тартар?
Твайлайт обернулась ко мне, и на её мордочке расцвела широкая улыбка, слегка меня покоробившая.
— Ты очнулся! В смысле, теперь ты говоришь на нашем языке. Великолепно, просто великолепно! Я, честно признаться, до конца не верила, но всё получилось идеально! У тебя очень чистое произношение.
— Твой голос, Твайлайт Спаркл, обрёл второго хозяина, да не будешь ты в нём разочарована, — вставила зебра, которую, оказывается, звали Зекора.
— А, вот зачем тебе мои волосы! — воскликнула единорожка и, дождавшись утвердительного кивка, вновь обратилась ко мне:
— Теперь сбор информации пойдёт куда лучше. Принцессы писали, что ты считаешь себя выходцем с другой планеты, но гораздо лучше выяснить всё у первичного источника!
— Да, это так, — подтвердил я и поднялся на ноги, почёсывая подбородок. Зекора с прохладцей взглянула на меня.
— Посланник звёзд в мире земном, ты не обретёшь покоя, пока не вернёшься в русло странствий, ведущих домой. Но русло даже полноводных рек пересыхает, и остаётся пустая глина на месте земли, что благоухала.
Я хмыкнул, не уверенный в правильности перевода, равно как и в том, что её слова вообще имели смысл. Мне казалось, что она должна говорить в рифму, но внутренний переводчик на этом месте начинал барахлить.
— Эх, Зекора, — с мягким укором сказала пони и пояснила мне: — Иногда она просто не может удержаться от непонятных фраз.
— Подобные слова слышатся шуткой от тебя, — фыркнула зебра.
— Понятно, — протянул я. Оставаться тут более противоречило бы законам гостеприимства. Утомлённый вид хозяйки дома намекал, что она была бы не против побыть в тишине, да и её неприязнь ко мне никуда не исчезла. После продолжительных слов благодарности, обещания Твайлайт заглянуть в ближайшее время с тортиком на чай и ритуала прощания мы вышли наружу.
— И как тебе наш язык? — спросила пони.
— Красиво, — ответил я, — и очень сложно.
— Я успела заметить, — засмеялась она.
Приходилось довольно ощутимо напрягать связки, чтобы говорить на языке пони, и я понял, что срыв голоса в ближайшее время обеспечен. Неудивительно, учитывая то, что земной язык ничуть не походил на их.
Обратный поход через лес дался куда легче. Проклятое место больше не набрасывалось на мозги, как голодный пёс на кость, но хватало и отголосков, чтобы чувствовать себя подавленным и молчать. Край чащобы обнаружился неожиданно; ещё мгновение назад мы были в гуще деревьев, а сейчас стояли на опушке. Ледяной ком в грудь начал таять. Я слабо улыбнулся. Мы вернулись из леса живыми и, наверное, невредимыми. Пони тоже повеселела.
— Послушай, — обратился я к Твайлайт, — хочу кое-что уточнить. Ты говорила, что я пришелец так, будто бы не верила в это.
Единорожка двинулась вперёд.
— Видишь ли, — она запнулась, — в твоём организме не было выявлено никаких чужеродных организмов. Ни единой бактерии, даже состав крови напоминает таковой у минотавров, разве что имеются небольшие отличия с количеством железа и другими мелочами. Да и теория о выходце из неизвестной ветви минотавров, потерявшем память, звучит адекватнее, чем внеземная версия.
— Чушь какая! С чего все взяли, что я минотавр? Ума не приложу.
— Это кажется более правдоподобным, вот и всё.
Мы помолчали, продолжая идти к городку.
— А меня хорошо проверили в больнице. На болезни и другие отклонения, в смысле. — Я должен был выяснить, знали ли они, что порой я выкашливаю кусочки лёгких. Или думал, что выкашливаю.
— За те дни, что ты провёл там, тебя рассмотрели со всех сторон. И у меня дома я завершила обследования, — проговорила пони.
— Я был в больнице несколько дней?! — Это ошарашило меня. Я ничего такого не помнил. Никаких воспоминаний от встречи в домике кошатницы до пробуждения в палате.
— Да, был. Неужели ты думал, что тебя бы выписали, не убедившись, что ты здоров? Правда, твоё состояние сложно было назвать разумным, когда тебя только доставили. Ты вёл себя крайне… агрессивно и, видимо, не понимал, что делаешь. Периоды спокойствия были только во время принятия еды, — отвела взгляд Твайлайт.
Я решил сменить тему:
— Вы говорите, что я принадлежу неизвестной ветви минотавров. Но как это возможно? Вы не исследовали полностью свой мир?
— Разумеется, нет, — сказала волшебница. — Он очень большой, почти необъятный. Порой некоторые путешественники-одиночки выезжают за пределы Эквестрии, чтобы составить карты близлежащих земель, но большинству хватает загадок на родине.
— Какие вы домоседы, однако.
— Да нет, не совсем, — засмеялась она. — Понивилль, место, где мы живём, был основан меньше ста лет назад. Да и пони не владели этими землями изначально. Мы пришли сюда, потому что с родины нас выгнали духи вендиго.
— Что за духи? — поинтересовался я. Мы почти пришли в городок.
— Духи зимы, питающиеся ненавистью. Они явились, когда единороги, земнопони и пегасы были ещё разобщены, и окутали наши земли пологом вечного снега. Нам пришлось уйти оттуда, иначе мы бы не выжили. В Эквестрии мы обрели единство, и духи зимы не захватили и эту территорию.
Вечная зима на фоне всеобщей ненависти? Это напомнило одну вещь. Нелепая ассоциация, если честно, но то, что я успешно избежал ловушек леса, приподняло настроение и даже придало ему оттенок беззаботности, поэтому я без задней мысли произнёс:
— То есть у вас было что-то вроде ядерной зимы?
Последние слова отсутствовали в лексиконе языка пони, и я выговорил их на земном. Мордочка пони выразила удивление:
— Что такое эта… ёльня йимья?
— М-м-м... — Требовательный взор Твайлайт выворачивал душу наизнанку. Как на зло, в голову не шло ничего, кроме правды. Времени соображать, как бы половчее вывернуться, не осталось: затянувшаяся пауза навела бы на подозрения. — Последствия взрыва атомной бомбы в виде непрекращающейся зимы.
— Взрыва? Это оружие? — Паршиво, очень паршиво…
— Да.
— Оно настолько мощное, что вызывает зиму?
— Не совсем. Оно… оно как большое яйцо. Если его использовать, возникает поток огня, который может смести всё со своего пути. Жар-яйцо или типа того, — беспомощно развёл руками я. — Но зиму оно вызовет, если будет достаточно мощным, чтобы поднять клубы дыма и сажи, которые закроют небо.
— И вы пользовались такими вещами? — прищурилась Твайлайт.
— Нет, конечно, нет! Ни в коем случае! Да, мы изобрели его, но никогда не пускали в ход. Оно слишком чудовищно. Его используют как ограничитель, чтобы люди в правительствах думали перед тем, как действовать. Благодаря этим жар-яйцам на Земле исчезли войны, — заявил я. Было бы здорово, если бы они и впрямь исчезли. Жители Хиросимы и Нагасаки, эти вечные жертвы! Впрочем, им не привыкать. Мёртвые всё стерпят.
— Забавно, забавно. Логический аппарат более напоминает грифоний, нежели минотаврий. Только они могли додуматься придумать нечто ужасное, чтобы бояться его и использовать как пугало в борьбе между кланами, — пробормотала единорожка. Не уверен, должен ли я был слышать эти слова.
Мы вышли на окраину деревеньки. Пони вернулась к разговору.
— Что ж, я поняла тебя. И… слово «люди» — это множественная форма «чьелёвек»?
— Да. — Будь моя воля, я бы стёр последние минуты из её памяти. Судя по тому конфетному мирку, который я видел здесь, военным технологиям моих соплеменников не суждено было встретить тёплый приём со стороны пони.
— Ах, сейчас бы очень пригодился Спайк. Столько нужно записать! Да, кстати, ты ведь всеядный? Я определила это, когда проверяла твои зубы.
— Так и есть, — подтвердил я, гадая, вызовет ли это просроченное откровение дополнительные трудности. Но пони встретила мои слова довольно-таки равнодушно. Вероятно, не такое уж это редкое явление. Ах да, драконы, те же грифоны…
— В Понивилле тебе не удастся раздобыть мяса, но ты можешь сделать удочку.
— А рыбы тут случаем не разумны? — на всякий случай уточнил я.
— Нет, не разумны,— ответила она. — А почему ты спрашиваешь?
— Да так… — туманно отозвался я, вспомнив куропатку из зачарованного леса и отдалённые воспоминания о том, что хотел съесть жёлтую подругу волшебницы.
Паршивые дела. Твайлайт Спаркл, как и положено хорошему учёному, ничего не забудет. И знания об атомных бомбах отложатся у неё в мозгу, чтобы когда-нибудь выскочить чёртиком из табакерки. Нужно выбираться из мира пони до того, как табакерка откроется.
— Да, просто чтобы прояснить ситуацию… зачем ты разбил мои часы?
Как известно, лучшие ответы — те ответы, в которых правда и враньё смешаны примерно в равных пропорциях. Этого вопроса я ждал.
— Мне стало плохо той ночью… я вышёл проветриться, а когда услышал тиканье часов, меня скрутило. Не знаю почему, реакция на определённый звук. Я ведь тогда не отошёл от жизни в лесу.
— Вот оно что, — в голосе Твайлайт промелькнула странная интонация. — Психопатическая реакция на пережитое ранее... Полагаю, она сохранилась и сейчас. Этот лес, к слову, зовётся Вечнодиким. С помощью пегасов мы управляем погодой по всей Эквестрии, но Вечнодикий лес остаётся аномалией, на которую мы влиять не можем. Зачастую опасной аномалией.
Из её реплики я понял несколько вещей. Первая: в определённых сферах они достигли больших успехов, чем люди. Второе: мир пони, как ни парадоксально это звучало, не имел большой власти на территории Эквестрии, потому что она была подчинена лошадкам. Только посредством леса он мог влиять на мой рассудок, что он до сей поры успешно и делал. Это относительное бессилие не могло не радовать.
Единорожка открыла рот, чтобы что-то сказать, но её отвлёк отдалённый шум. Шум нарастал и походил на топот стада баранов, мчащихся прямо на нас. Затем к нему прибавились невнятные восклицания.
Я приготовился бежать — умирать под копытами разумных животных не хотелось. Но тут я увидел источник гвалта, выскочивший из-за угла ближайшего дома.
Им была одна-единственная пони. Розовая пони.
— Привет-привет-привет! Ты человек, верно? А я Пинки Пай, приятно наконец познакомиться! Ты ходил весь такой угрюмый, я думала, тебе непременно нужны друзья, но Твайлайт сказала, что ты не знаешь нашего языка, я даже приходила к тебе и учила языку, но ты был какой-то странный, Твайлайт сказала, что я тебя пугаю. Какая чушь, разве я могу пугать? Пришлось дать Пинки-клятву о том, чтобы не приближаться к тебе и не болтать с тобой, пока ты не научишься нашему языку, а ты теперь научился! И это значит одно: приветочная вечеринка! У Понивилля новый житель! Конечно, поздновато, но я за это время полностью продумала конкурсы и всё такое, да и шарики у меня тогда закончились, а теперь с этим полный порядок, вот! — на одном дыхании вывалила она, замерев в считанных дюймах от меня. И как она умудрилась не врезаться с такой-то скоростью?
— Пинки, — залопотала Твайлайт, — как ты… как ты узнала, что Робинзон теперь говорит на нашем языке?
Пресловутая Пинки Пай запрыгала вокруг нас на всех ногах сразу, как будто её наполнили летучим газом. Честно говоря, она очень нервировала.
— Почувствовала. Так тебя всё же Робинзон зовут? — розовый кошмар без запинки выговорил моё имя и протянул копыто. Дождавшись ответной руки, энергично затряс ею, и хотя я вовремя отпустил копыто, мышцы неприятно кольнуло.
— М-да… то есть приятно познакомиться, Пин…
— Пинкамина Диана Пай. Но для друзей Пинки. А мы ведь друзья, так?
— Стой, как ты сумела произнести его имя без… — начала единорожка.
— Похоже на то, — пожал я плечами. Эта земнопони — я правильно запомнил? — вызывала почти инстинктивное отторжение своей гиперактивностью.
— Вот и отлично, — она набрала воздуха и торжественно проговорила: — Я приглашаю тебя, Робинзон, и тебя, Твайлайт Спаркл, на приветочную вечеринку в честь появления в Понивилле Робинзона. Вечеринка состоится в доме Твайлайт Спаркл. С собой иметь веселье, смех и радость! Уф-ф, — выдохнула пони. — Жаль, что без корзинки, но и так сойдёт.
— Э-э-э, я что-то… — голос лавандовой волшебницы был едва слышен.
— Удачи! Увидимся сразу после заката! Да, и вечеринка начинается после заката! Твай, я приду переставлять полки где-то через час, так что мы встретимся раньше. И с тобой, Робинзон, тоже. Хм, в общем, через час. — И она упрыгала.
Я посмотрел на небо. Там не было ни облачка, лишь ластилось к земле солнце. Погожий тихий денёк, и ни следа недавнего буйства.
— Что это сейчас было?
— Пинки. Это была Пинки.
— И в твоём доме действительно будет… приветочная вечеринка? — Я выделил последние слова.
— Похоже на то, — вздохнула Твайлайт. — Я сама виновата, пообещала ей вечеринку, как только ты заговоришь. Она очень ответственно относится к клятвам.
— Но у тебя же полно… книг. Их не так-то просто убрать куда-то. Если так подумать, твой дом вообще не лучшее место для вечеринок. Это всё-таки библиотека.
— Ну, раньше она справлялась. Не знаю как, и это одна из немногих вещей, которые я не хочу узнавать. Не после того как она устроила конкурс «Пройди Лабиринт», соорудив этот самый лабиринт из книжных полок. Это было… слишком даже для неё. Теперь большая часть книг уходит в подвал, а остальные полки прислоняются к стенам.
Пони зашевелилась.
— Пинки придёт совсем скоро, и у нас не останется времени на разговор. Можно приступить к полноценному контакту и завтра, но лучше начать сегодня. Меня интересуют культурные и социальные особенности твоей расы, Робинзон.
— И снова ты ничего не помнишь? — хмыкнула волшебница, пока Спайк разминал руку, тихонько постанывая. Ему пришлось очень много писать. Я развёл руками.
— Вот так-то. Амнезия тем и известна, что при ней память не очень.
— Полагаю, ты путаешь амнезию и склероз. Если верить твоим словам, получается, что ты на протяжении длительного времени то забываешь, то вспоминаешь отдельные кусочки жизни на Земле. Напоминает попытку мозга создать ложные воспоминания, — произнесла пони.
Я застонал и потёр лицо.
— И в который раз я говорю, что я не минотавр. Я человек с планеты Земля.
— И в который раз я спрашиваю, из какой страны ты родом.
Я скривил губы и промолчал.
— Я просила вспомнить названия хотя бы десяти стран. Ты не вспомнил ни одного. Зато ты рассказал мне принципы построения демократической системы со смешанным типом республики. Далее идут некие «самолёты», весьма интересная вещь, хотя и напоминающая принципом работы немагическую часть крыльев пегасов. Рассказы о гигантских городах, но провал в памяти на месте способа обеспечения многомиллионные поселения провизией и электричеством. Фактически твои воспоминания содержат выборочный набор знаний, включающий как общие сведения касательно одних тем, так и углублённые сведения о других. Наличествует склонность не находить ответа на простейшие вопросы. Разумеется, это лишь первый разговор, в дальнейших исследованиях… Спайк, ты записываешь?.. необходимо выявить общие области знаний и сделать упор на информационных несостыковках и прорехах…
— Здорово, — сказал я. Она прервалась, взглянула на меня и густо покраснела.
— Я увлеклась, верно? Прости. Меня, бывает, заносит.
Мягко сказано, очень мягко. Я и без того на протяжении всего разговора ощущал себя на операционном столе, но сейчас воображение дорисовало доктора, натягивающего на копыта специальные перчатки, и ряды холодно поблёскивающих скальпелей. Радовало только то, что скальпель был словесным, но такими темпами…
— Я устал. Всё равно ни сена не помню, — произнёс я и поднялся. Твайлайт поморщилась, когда я выругался, но промолчала. Смешные у них проклятья, что и говорить.
— Врёшь ты всё, — бросил Спайк, с облегчением глядя на исписанную бумагу и пустую чернильницу. От того, что я стал понимать его, изменилось в наших отношениях немногое.
Его пытка тоже завершилась.
— Что такое «врёшь»? — прищурился я.
Твайлайт казалась искренне удивлённой.
— Как? Врать — лгать, говорить неправду… Неужели действие зелья проходит?
— Нет, — покачал головой я. — Но говорить неправду… Не понимаю.
— В каком смысле? — вытаращила глаза единорожка. С учётом её физиологии это выглядело впечатляюще.
— Ну, не знаю. Просто это не принято на Земле. Это как… нарушить кодекс чести или типа того. Мы даже забыли слово «ложь», если честно. Можно говорить намёками, выкручиваться игрой слов, но прямое враньё для нас осталось где-то в седой древности.
Спайк и Твайлайт глядели на меня так, словно я превратился в говорящий камень.
— Целая раса, в которой все поголовно являются Элементами Честности? Поразительно, — забормотала волшебница.
— Да-да, прекрасно. Я могу прогуляться? У меня болит голова, — закатил глаза я. Последствия общения на чужом языке давали о себе знать, мозг кипел от бесконечных циклов «чужой язык — образ — свой язык» и наоборот. К тому же я охрип.
— Конечно, на сегодня мы завершили, да и Пинки вот-вот явится… но такое открытие…
Я стал спускаться по лестнице. Ложь — это клинок без рукояти. Чем крепче ты хватаешься за лезвие, тем глубже твои раны и тем выше вероятность того, что ты рано или поздно отсечёшь себе пальцы. Но как оружие ложь бесценна. Она разит без промаха и владельца, и того, с кем он борется. Я только что обмотал часть меча тряпкой, защитив себя на какое-то время. Может быть, его хватит. Может быть, нет. Но правда была чересчур дорога, чтобы отдавать её карликовым лошадям.
…и что такое Элемент Честности?