Как разговаривать со смертными ^{перевод завершен}

Меня зовут Твайлайт Спаркл. Я нынешняя и единственная правительница Эквестрии.

Я правлю уже чуть больше десяти тысяч девятисот шестидесяти двух лет.

Немаленький срок.

В мои лучшие годы память у меня была отменная, однако теперь самые ранние моменты начинают забываться. Я не помню подробностей того, что случилось десять тысяч девятьсот шестьдесят два года назад, когда меня короновали.

Я помню, что у меня когда-то были подруги: две пегаски, две земных пони и единорог вроде прошлой меня. Я помню, что жила в дереве. Помню, что у нас было много приключений, начиная от отваживания дракона и заканчивая спасением одной из нас от Алмазных псов.

Я не помню лиц моих подруг. Как же они выглядели? В памяти от них остались лишь шесть неясных цветных пятен, смутно напоминающих силуэты идущих пони.

Одна из них, кажется, была голубой.

Другая — невообразимо яркого оттенка розового.

Третья — ослепительно белая.

Но, как и все прочие, они были смертными, а потому в конце концов умерли. Я помню, что была на похоронах каждой, окружённая костлявыми, дряхлыми, сломленными старыми пони, которых едва узнавала.

Я же оставалась молода, как в тот самый день, когда впервые появилась в этом жестоком, жестоком мире. Даже подросла — скоро стану вровень с Селестией; Луну я уже перегнала.

Поначалу я не знала, что принцессы тоже не бессмертные. Пускай их жизни и были очень долгими, они всё равно оставались смертными.

Я помню первые морщины на лице Селестии, когда она позволила мне самой поднять солнце.

Время не стоит на месте, и в какой-то момент, подобно листве осенью, Селестии и Луны не стало. Я написала прощальную речь, но прочитать её так и не смогла: как раз шло заседание Всемирного Конгресса. Бумага с ней, потрёпанная и пожелтевшая от старости, до сих пор лежит на моём столе.

Это случилось, когда я только-только разменяла второе столетие.

Стоило мне моргнуть, как мир менялся. Я позабыла, сколько в моём дворце побывало смертных, которых я утешала, наставляла, поучала, оскорбляла и, наконец, изгоняла. Их беды нисколько не отличались друг от друга: то утраченная ферма, то похищение, то пробудившееся древнее зло — сплошь одни банальности.

В конце концов я приказала камергеру запереть ворота дворца и прогонять любого, кто явится. Их проблемы были для меня сущими пустяками, и справиться с ними я могла взмахом копыта.

По моему слову была закрыта академия магии Селестии. По кивку головы Кристальная империя была аннексирована, а её четырёхсотый президент казнён. По движению взгляда Всемирный Конгресс оказался полностью в моей власти.

Тысяча лет прошла, как один день. Я поднимала солнце на рассвете и зажигала луну на закате — размеренно, методично, машинально. Ничто не менялось настолько, чтобы удовлетворить меня.

Дискорд несколько раз навещал меня в течение моего первого тысячелетия. Его борода удлинилась, шерсть стала тусклой и кудлатой, а белые волосы, пучками торчавшие изо лба, отросли вдоль спины до самого хвоста. Честно сказать, он походил больше на змею, нежели на дракона.

Он рассказывал мне истории из своего прошлого о том, как мы вместе веселились. Но и он не был бессмертным. Накануне моего второго тысячелетия, в самом конце нашей очередной встречи, он спросил, приду ли я на его похороны. Я ответила: видно будет.

Он так и не вернулся, а я лишь становилась всё старше и старше. Через несколько месяцев (или же лет?) после его ухода мне пришло письмо с просьбой написать прощальную речь по драконэкву.

Я села за стол и начала писать.

Когда я наконец-таки послала ответное письмо, его тут же вернули: адрес перестал существовать, а получатель умер много лет назад.

Сперва я не поверила и отдала письмо обратно почтальону, чтобы он попытался снова. Но это уже был совсем другой почтальон в совсем другой униформе. Почти сразу же письмо мне вернул третий почтальон, который был одет в совершенно иную униформу и сидел в парящем металлическом устройстве.

Я пыталась не моргать, но когда всё же моргала — теряла себя. Порой мне было трудно вспомнить, что случилось пятью минутами ранее. Вот только годы были подобны минутам, дни — секундам, а секунды — как одна миллионная того времени, что требовалось мне, чтобы моргнуть.

Мир менялся буквально у меня на глазах. Я смотрела, как Понивилль рос к небесам, точно подсолнух-феникс в моём лектории: поднимался ввысь, расправлял лепестки, затем обращался в прах и возникал заново. Изо дня в день я видела новый небоскрёб, бывший чуть выше остальных. Изо дня в день я видела увеличивающиеся с каждым разом то́лпы, собиравшиеся снаружи моего дворца и переливавшиеся красками, как полярное сияние. Изо дня в день я видела ширящийся с каждым разом столп чёрного дыма, тянувшегося к небу бесформенным копытом.

Само понятие времени начало терять для меня смысл. Воспоминания стали лишь очередной мыслью — чем-то, что можно выкинуть из головы за ненадобностью. Солнце и луна танцевали в небесах; день и ночь, будто держась друг за друга, кружились в бесконечном стремительном вальсе.

Меня зовут Твайлайт Спаркл. Я нынешняя и единственная правительница Эквестрии.

Я правлю уже чуть больше десяти тысяч девятисот шестидесяти двух лет.

Я не разговаривала со смертными уже чуть больше десяти тысяч девятисот шестидесяти двух лет.

А вдвое дольше этого у меня не было друга.

Я бессмертная. Вот, сказала.

Я не могу умереть.

Лишь со Смертью одной я не смогу подружиться никогда.

...

Так скажи же мне, добрый пони, как разговаривать со смертными?