Ноктюрн на ржавом саксофоне

Глава 21. В участок.

— Эй там, каких чертей!

Фрэнк недавно вышел из участка в поисках куда-то подевавшегося Серви, и первым делом отправился на рынок. Грязно-серый единорог с тряпкаминатянутыми на голову, был довольно весомым аргументом, чтобы обойти ближайший проулок…

— Попайся! Попайся ибпо хрядет вожмездие! Меня наштигло оно, фак наффигает хифник швою добычу, в лошной фопытке выжить, чтобы пофом умереть от более умелого офотника!

— Э, полегче. Отвали-ка по добру по здорову! – крикнул Фрэнк единорогу, уже вплотную подковылявшему к нему. – Стой, лягать буду!

— Я пришел, фтобы феять тьму, но да пофеяли тьму во мне и обшрекли на вешные штра… Эээ!..

— Круп, твое копыто, мать! — отмахиваясь от бездомного, фиолетовый единорог случайно сорвал с него тряпье.

Глазам Фрэнка предстала ужасная картина: глаза будто… не вытекшие, нет – свернувшиеся, как желток от слишком усердной жарки и взрытые разорванными кровеносными сосудами. Изуродованное лицо, обмотанное бинтами – и ладно если бы шрамы или синяки! Ожоги, огромные ожоги лишаями раскиданные по всей морде и шее. Шерсть не обуглилась, а скрутилась, перемешавшись с кожей, которая омерзительно натягивалась. Казалось, проткнешь эту неуклюжую массу, посмевшую когда-то называть себя «лицо», и на тебя брызнет поток гноя или чего еще похуже. Венчали картину плеши в гриве, и старательно шевелившийся язык, полу-вывалившийся из распухших рубцов-губ. Юродивой “пророк” протянул копыта и отчаянно затряс остатками выцвевших волос.

— Тепе нельзя фидеть меня! Никому нельзя фидеть! Зрение ложь!

— Да отлягнись ты! – единорог уже порядком нервничал. – Уходи, пока я не разозлился!

Первый взмах вникуда.

— Офлепни! Святые бфинты укашут тепе путь! Сильнейфые мира сего – суть зло!

Увернувшись от нелепого удара, Фрэнк толкнул «пророка» к кирпичной стене, так что от удара он сполз вниз и грудой тряпок остался лежать у ржавого водостока, в лучах восхода. Утро Фрэнка, кстати, выдалось отличным – всего-то мелкий дождь и небольшие тучки, которые были похожи на одиноких выходцев тумана. Ах да. Уродливый единорог немного портил картину.

— Будешь меньше на мозги капать.

— Фапать? Не нафо фапать! Нафо слуфать и мыфлить! – пони поднял копыта вверх, и один из бинтов протянулся, обнажая новые прелести юродивой морды. На этот раз это был красный волдырь, готовый лопнуть в любую секунду. Фрэнка передернуло.

— Короче. Сиди себе тут, а я пошел. У меня тут есть одно дельце… — Фрэнк и сам не понял, почему так долго задержался около этого беспризорника улиц. – И боюсь ты в него не входишь.

— Но пофему? Я фе такая… лапофка! – единорог в очередной раз протянул бинты и копыта к Фрэнку.

— Ч-чего? Да ну к Дискорду, ё… — Фрэнк попятился и скрылся в ближайшей улице – и неважно, что вела она отнюдь не к рынку.

— Форт. Пофему меня никфо не любит? Я не нуфен… – единорог грустно посмотрел на свисающий с его рога бинт. Точнее – грустно не посмотрел. Грязная метка с пульсирующим сердцем, пронзенным шприцом, была почти не видна – и не то что бы от грязи… Она стиралась, как и стирались последние идеи, надежды и стремления единорога. Да что есть метка, в этом мире, под который нужно подстраиваться? Да, там, в остальной Эквестрии, пони могут себе позволить слушаться своих предпочтений – и если у тебя метка квадрата, ты будешь делать все квадратным, а не жеванными кругами! И не важно, станешь ли архитектором, пойдешь ли в музыку – везде будет твой, угловато-квадратный оттенок, присущий только тебе и так глубоко тебе нравящийся. А что здесь? Что в этом городе, где завтрашними тучами тебе обволочет круп и заставит делать то, что нужно именно в этот момент? Сегодня ты уборщик, завтра глава мафии, послезавтра убит и съеден крысами. Это свобода, дикая и непредсказуемая свобода. Да вот только – что есть свобода? Когда-то давно и неправда, умные пони говорили: «Свобода есть осознанная необходимость». В таком случае – твоя метка это свобода. Ходить с утра на работу – тоже свобода. Не летать и не колдовать – тоже в какой-то степени свобода. Свобода принятая, пропущенная через призму разума и осознания своих возможностей. Но Триксвилль не признавал такой трактовки. Только безграничная вседозволенность могла быть здесь. Погода – свободна от пегасов. Магия – свободна от единорогов. Земнопони – свободны от права выбора. Здесь ты мошенничаешь не с другими пони – ты мошенничаешь с судьбой.

Одинокая капля стекала по гриве и будто бы боясь приближаться к глазам, торопливо соскальзывала вниз. Несостоявшийся фармацефт плакал. Плакал, вот только слезные железы были закупорены своей же кровью, и ему приходилось заимствовать слезы у ютившихся на небе туч. О да, они были щедры на такие подарки.

Триксвилль был таким. Не просто свободным. Свободным от свободы. Свободным от оков мышления. Вседозволенным. И в этой вседозволенности глубоко несчастный.

Но знаете что? Это все равно было лучше. Все равно лучше, чем просто каждый день вставать на работу, а вечер проводить одинаково, болельщиком на скачках или с очередной кобылкой в баре. Здесь была истинная неисповедимость триксвилльских путей – со зрителей скачек в участники, с кобылки в заварушку и лапы полиции.

Вот она свобода. В полной непредсказуемости. В незнании будущего и расплывчатости прошлого. Свобода – случайность, которую так давно отняли у всех пони.

Дождь все еще выдавал шрапнельные залпы по просыпающемуся городу. Несостоявшийся фармацевт тихо улыбался, сквозь искореженные черты лица – и ни с чем нельзя было спутать эту улыбку. Судьба уготовила ему быть врачом – а он стал пациентом.

Громкий стрекочущий смех испугал жителей домов 7, 9, 11 и 13 по улице Спинозы: случайный, внезапный, и… такой свободный.

Ба-бах! Вскинутое копыто, прыжок и… Серви ничком упал на отвесные ступеньки, больно скатившись по ним ребрами. Фэт успел захлопнуть дверь перед самым его носом, а встретить в прыжке закрывающуюся дверь – не очень приятное ощущение. Отряхиваясь, Серви проорал:

— Теперь ты тоже будешь все отрицать?! Создать преступление, чтобы самому его распутать?! Или что? Я разберусь, какого Дискорда ты решил тут натворить, попомни мои слова, разберусь.

Из-за закрытой двери ни донеслось не звука, а хмурое утро заставило Серва сильнее закутаться в плащ и пойти куда-нибудь подальше отсюда – возможно стоило посетить таверну, начало всей этой истории? Там же можно было и пропустить стакан-второй, чтобы отвлечься от снедающих мыслей.

Аллюром скачущему Серви, было тяжело признаться, что первую причину полностью затмевала вторая.

Вы знаете, как светлеет в местах, где свет подобно темноте, несмело расползается по округе, а мрак наоборот, падает строгими лучами? Это настоящая война, для Солнца, которое поднято нести радость – а ему достается борьба с бесконечной манной кашей туч. Увязая в них свет терял свои запасы теплоты, оставаясь только своей бледной тенью – так и жил Триксвилль: освященный не светом – тенью, он просто не могу быть другим. По гротескным стенам домов скользило несмелое эхо – в соседнем переулке куда-то мчался единорог в полицейской жилетке.

Три. Номер дома виднеющегося впереди – это был перекресток, к которому единорог бежал, сломя голову ,по навесами полуразвалившихся зданий.

Два. Фонаря помогали сонному утру освещать городу, окутывая проулок паутинками робкого света.

Один. Рывок оставался до окончания дикой скачки, побега от того ужасного выкидыша улиц.

Трррррах!

— Какого…

— Дисскорррррд….

Из перпендикулярной улицы стрелой вылетел земнопони и снес к стенке незадачливого единорога.

— С… Серви? – удивился Фрэнк, выбираясь из обломков ближайшей мусорки.

— Что ты тут забыл, тьфу! Я-то думал, опять придется драться с очередным плотицинщиком… — протянул ему копыто, знакомый земной. – Ты куда?

— Я… на рынок, мне нужно было кое-что узнать. А ты судя по всему, в участок?

— Ну… — Серв закатил глаза – почти в участок. Слушай. Ты… — Серв еще не определился, стоило ли заканчивать ломать комедию, или оставить его в неведении. «Все лучше, чем ничего. Что он может сделать, если не поверит? Донести? Этот жирный ублюдок и так все знает». – Фрэнк. Ты все еще думаешь, что к убийствам причастен Роттериан?

— Ну-э, да?.. – неуверенно протянул тот. Фрэнку не хотелось делиться своими мыслями, что любой мог оказаться на месте убийцы – даже Серви. Поэтому он отступил на один шаг и отвел лицо в тень.

Напарники стояли не шелохнувшись, и фонари затихли, не смея нарушать нависшую тишину. Что-то хрустнуло в мусорке. Глаза дергались от окружающей обстановки, к пони напротив. Оба не знали. чего ожидать, оба замерли .как будто с них писали картину. Художник-дождь, на полотне недоверия… Френк сделал еще один шаг назад. «Неужели?..»

— Фэт.

Френк глупо уставился на Серви.

— Только у него есть достаточно связей, чтобы спрятать на рынке все что угодно. Только он мог подстроить все так, чтобы полиция каждый раз оказывалась не там. В конце-концов – он закрыл Рота, и не дает говорить с ним никому. Допрос? Или сокрытие правды?

— Мне кажется, ты преувеличиваешь. – Френк все еще опасливо косился на Серви. – Нужно смотреть на вещи трезвым взглядом. – извиняющее улыбнулся единорог, за случайный каламбур. В конце концов, любой земной против единорога – каток супротив трехколесного велосипеда.

Серв недовольно фыркнул, и расслабленно прислонился к стенке из облезлого кирпича. Кап-кап.

— А зачем смотреть? Зачем вообще смотреть? Если это очевидно. Тут надо, — он неопределенно махнул копытом в воздухе, будто хватая какое-то пролетающее насекомое, — чувствовать надо. Кто все разы сообщал нам о совершенных убийствах. Ночные патрули? Или…

«Ослепни! …Сильные мира сего – суть зло!», — пронеслись у Фрэнка перед глазами недавняя встреча.

Следя за округляющимися глазами Френка, коричневый земнопони усмехнулся в копыто и понимающе кивнул.

— В участок?

— В участок.

Там, за нестройным частоколом домов и случайными бесконечными склоками это города-канавы, загорелись и тут же погасли глаза горгульи. Северной, восточной, южной, западной?

Ну… Смотря с какой стороны посмотреть.