Tarot

The Tower (ЭИ-2014)

Howl A. K. Dgerone

The Tower

Знание зависит от учения.

Почет – от дел.

Благополучие – от усердия.

А награда — от судьбы.

Интересны ли россказни старого единорога? Дряхлого ворчуна, посеревшего от книжной пыли? Современной молодежи — конечно нет! События, что прошли и обозначили целую эпоху, словно маленькие стежки на мантии истории, нынче превратились в сказки для жеребят. Еще полвека назад студенты с восторгом слушали о долгих путешествиях и захватывающих приключениях, о могучих заклинаниях и опасных тварях. О разумных существах, населяющих небеса, горы и даже недра земли. Сейчас эти истории могут усыпить получше специальных заклинаний. Они потеряли новизну, и нынешнее поколение не воспринимает их всерьез. Истории не звучат убедительно из уст старика, засиживающегося за свитками в библиотеке. Теперь самым преданным слушателем стало юркое перо, что в вечерней тишине бегает по пергаменту, пока яркие огоньки танцуют на кончиках свечей, стаптывая их до основания.

Пришло время запереть старые байки на страницах книг и упрятать на полку для редких ценителей пыльной истории. Сегодня я запишу последнюю из них. Ту, что никогда не рассказывал студентам, ибо она до безобразия скучна. В ней нет эпичных сражений и погонь, расследований и сокровищ. Но для меня она самая важная. Первая значимая история в моей жизни.

В те далекие седые времена я был юным мечтателем, который впервые серьезно задумался о своей дальнейшей судьбе. Все проблемы сводились к переживаниям за личную жизнь. А полный перечень моих заслуг в развитии магии состоял из двух заклинаний: первое вызывало вспышку, от которой глаза заклинателя скатывались в кучку, зато вокруг головы начинал кружиться красивый хоровод звездочек, а второе… В той жизни остались простые забавы и искренний смех друзей. В той жизни не было места пышным церемониям, громким прозвищам и титулам. В той жизни меня называли просто…

---

— Старки!

Знакомый голос нарушил тишину ночи…

Я помусолил зубами кончик травинки, перебрасывая в другой уголок рта. Прожевал. Привычный горьковатый вкус подсохшего лугового сена заполнил рот.

— Старки, ты там?

— Да, — тихо бросил я, отрываясь от созерцания звездных спиралей.

Луна давно уже выкатилась на небосвод, раскинув до самого горизонта сверкающую гриву. В ее молочном свете деревня казалась застывшей и холодной, будто из кристаллов льда. Даже озеро вдалеке, поймав отражение небесной хозяйки, казалось неестественно гладким и мертвым. Дома, оставаясь знакомыми до последнего колышка в изгороди, выглядели чуждыми, словно попали под заморозившую время магию. Я знал, что стоит туда вернуться — иллюзия развеется. Развеется она и с первыми лучами солнца, с первым криком петуха. Ибо жизнь никуда не делась. Звуки ночи не давали забыть об этом. Но пока стрекот сверчков и насыщенный горьковато-терпкий запах сена наполняли мою маленькую действительность приятным уютом. Можно тихо лежать, вслушиваясь в звуки полей, и смотреть в небо. Звезды, они такие далекие и блестящие… Недоступные.

К песне ночи добавилось шуршание соломы и тихое пыхтение.

— Старки, — рядом появилась знакомая рыжая мордочка Лии.

Ее привычная коса была растрепана и украшена множеством торчащих соломинок. Кобылка шумно выдохнула, раздув ноздри, и вскарабкалась на стог, умащиваясь рядом. Я невольно вздрогнул. Сердце шумно затрепетало. Лию не назвать красавицей в привычном понимании. Хвост и грива, собранные в тугие косы, кобылке абсолютно не шли. Из-за грубой взъерошенной шерсти, пони казалась полной, но при этом мягкой и пушистой, словно хомячок. Это добавляло ей определенного шарма. Но главное Лиа относилась ко мне… обычно.

В деревне имелись видные кобылки, но приближаться к оным мне не стоило. Единорогов в наших краях любили примерно так же, как саранчу. Особенно часто поминали рогатых недобрым словом в годы неурожая, когда после отправки в город большей части продуктов приходилось жевать сено.

Будучи рожденным в этих краях, я привык к косым взглядам, ворчанию и издевкам сверстников. Впрочем, с годами ко мне привыкли и скорее терпели, приравнивая к пустому месту. Я редко с кем-то открыто общался. А друзей мог пересчитать по копытам. Так что Лиа — единственная, на кого я мог рассчитывать в качестве особой пони. Если бы я решил остаться…

— Ты все точно решил? — ее голос прозвучал едва слышно.

— Да, — коротко бросил я, возвращаясь к созерцанию звезд.

Эти небесные светлячки всегда вызывали особые чувства. Мать любила смотреть в ночное небо. Ее метка — россыпь звезд, большая редкость для земных пони. Мечтательница, которую манило все необычное, недосягаемое. Может по этой причине она сошлась с отцом, который потом не мог остаться жить в деревне земных пони. И мать поняла и простила заезжего единорога. За это я всегда на нее немного злился. Злился за ее мечтательную натуру, за ее покорность судьбе. И, устремляя взгляд в небо, я ставил перед собой цели, которых хочу достичь любой ценой. Обдумывал способы их достижения. Не просто глазел, разинув рот, а говорил себе, что придет время потянуться и сорвать одну из этих ярких блестяшек. Не помню, когда именно на боку появилась одинокая падающая звезда, и не знаю, что именно она обозначает. Талант загадывать желания? Идти к своей мечте? Или просто смотреть в небо? Надеюсь, скоро это выясню. Ведь время пришло делать первый шаг в недосягаемые дали.

С шуршанием я скатился вниз, магия окутала спрятанные в соломе седельные сумки. Затянув подпруги, повертелся — ремни сидели удобно. Прыжок, и маленькая изгородь осталась позади. Теперь для меня лишь дорога, ведущая в ночь.

Лиа тихо шла следом, слышался перестук ее копыт.

Вскоре к нему прибавился еще один, громкий и уверенный, который быстро нагнал нас.

— Решил сбежать к единорогам?

Я остановился и развернулся. Рядом с Лиай стоял Эмбер. В полумраке его шерсть казалась угольно-черной, и сам жеребец выглядел мощным черным силуэтом.

— Я и сам единорог, — ночь скрыла кривую усмешку.

— Не говори так, — топнул Эмбер. — Эти напыщенные снобы боятся запачкать копыта. Для них даже стоять рядом с нами — значит уронить достоинство. Возомнили, будто мы обязаны обеспечивать все их государство едой только потому, что маленькая кучка их магов тратит утром немного времени, чтобы поднять солнце и вечером заменить его луной. Старки, я же знаю тебя с самого детства! Ты не такой!

— Но у меня во лбу торчит рог. Думаешь, если я надену шляпу, все об этом забудут? — вопросительно приподнял бровь я.

— Это не главное, — покачал головой жеребец. — Твоя семья — это те, с кем ты вырос. И твой дом — здесь.

— Не многие так считают, — вздохнул я.

— А как же мать? Ты ее бросаешь?

— На ней все жеребята деревни. Есть за кем присматривать. Я только обуза, из-за которой все на нее косо смотрят. Так может, если меня не будет рядом, она найдет себе особого пони?

— Ты сам веришь в это? — в голосе Эмбера проскользнул скепсис.

Я промолчал. Конечно не верю. Матери нравится, когда жеребцы оказывают знаки внимания, но, мне кажется, вера в возвращение отца еще где-то теплится в ее душе. Вера в чудо, мечта о месте, где все расы пони живут бок о бок, и где наша семья будет счастлива. Мать никогда не признается самой себе, настолько это нелепо. Но в глубине души надежда не дает ей сблизиться с другими пони. Это ее талант и ее проклятье: видеть в большой луже бездонный океан с опасными захватывающими приключениями. Видеть возможность запустить лодочку, или прыгнуть, любуясь играющим на брызгах солнцем. Находить общий язык с жеребятами, впитывающими красоты этого мира. Верить в чудеса…

Но кого порадует, что посевы сохнут, а дороги мокнут? Обычно взрослые, увидев лужу, жалуются на крупоногих пегасов. Но только не она. За это жеребята ее так любят.

Но я больше не могу быть ее жеребенком.

— Так будет лучше для всех, — надеюсь, прозвучало уверенно. — Я здесь чужой.

Лиа подошла ко мне и ткнулась носом в шею.

— Для меня ты не чужой… — шепнула она. — Старки, погадай мне… последний раз.

Я улыбнулся. На прощание у меня есть особенный трюк, который никто не видел. Новое заклинание, его я еще не использовал для других.

Подчиняясь магии, сумка раскрылась. Рядом с затертыми отцовскими свитками по азам магии единорогов лежала старая колода гадальных карт. Еще в детстве я нашел ее на дне сундука, а старенькая подслеповатая соседка подолгу рассказывала значение каждой карты и учила раскладам. Она никогда не касалась колоды, говорила, что карты должны знать только своего владельца.

Карты есть порядок и хаос. Их много, но они едины. Карты поведут меня, карты — это все, на что я надеялся. Карты — все, что я умел. Раскладывать карты и составлять гороскопы. В звездах я тоже разбирался. Это немногое, чему мать учила только меня. Движения светил и созвездий. Другим жеребятам такое не интересно.

Я сосредоточился. Карты обволокло сиянием, они заметались в магическом облаке стаей испуганных мотыльков. В воздухе вспыхнул сияющий круг. Я очень гордился этим заклинанием. Второе в жизни из тех, что я составил. Далеко не с первого раза, конечно. Красивое. Мне казалось, оно позволяло гадать лучше, точнее… Делало гадания эффектными, так это точно. Не один день я потратил, вычерчивая эти линии. Сделал их похожими на знаки с небес, а в центр поместил хвостатую звезду, как на моей метке. Сияющие нити протянулись в воздухе, карты застывали на их пересечении, словно в паутине. А затем вспышка, и я оказался во тьме, окруженный хитросплетением фигур, сияющих узоров, созвездий и образов с карт. Я не знал, как сейчас выгляжу со стороны, лишь осознавал, что Лиа слышит меня и ждет.

И я двинулся вперед, внимательно изучая образы. Они казались туманными, но внутренний голос направлял и связывал их в единую картину. Множество вариантов и трактовок становились целостными, логичными и понятными. Картины будущего проступали сквозь туман.

Эта карта — Лиа. Туз чаш. Узорчатый кубок, спускающийся с небес. Приятная пони, у которой нет врагов. Для нее важны не материальные блага, не физическая сущность вещей, а духовные аспекты. Это я знаю и так. Невольно улыбаюсь. Неподалеку тройка бит. Ближайшее будущее? Может означать пони, о котором хочется заботиться. Тройка бит усиливает влияние соседних карт, а также может означать — я вдохнул v заключение брака… Что ж, не думаю, что для молодой кобылки предстоящий брак нежданное событие. Все гадания деревенских кобылок к тому сводятся. Дальше…

Слева Солнце, сияющее и вечное. Я медленно прошел мимо этого образа. Самая благоприятная карта в колоде. Определенно, сама судьба благоволит: Солнце покровительствует добродетели, и также может толковаться, как счастливый брак. А сразу за ним — четверка бит — наступление покоя, зажиточности, стабильности, спокойной жизни. Тихой, скучной и размеренной…

Образы легонько вздрогнули. Узоры начали наливаться ослепительным сиянием, пока все не утонуло в одной яркой вспышке. Неясные видения скомкались в один неразборчивый клубок, а затем перед глазами промелькнул поток событий, таких четких, связных и реальных, что пошла кругом голова. Никогда еще это заклинание не срабатывало так хорошо. И никогда не отбирало так много сил.

Я не сразу осознал себя на ночной дороге, рядом угасает магический круг, а карты начинают медленно опускаться в пыль. Я быстро подхватил их одним магическим облаком. Голова слегка закружилась.

— И? — грустно улыбнулась Лиа.

— Ты выйдешь замуж, и все у тебя будет хорошо, — улыбнулся я в ответ. — Немного скучно, но хорошо.

— И все? — насупилась пони. — Гадания всегда к этому и сводятся. И никаких подробностей. Хоть бы знать, за кого я выйду.

Я поманил копытом, и когда она нагнулась, прошептал на ухо:

— Если знать все, то будет не интересно.

Лиа фыркнула, отстраняясь.

— Присмотрите за мамой, — добавил я уже громко.

Эмбер подошел ко мне, протянул ногу:

— Удачи, — ободряюще сказал он. — Она тебе понадобится.

Я благодарно кивнул. И хлопнул копытом об его.

Это прощание с… другом? Раньше Эмбер заступался за меня каждый раз, когда пони из деревни слишком досаждали. Жеребец учился у кузнеца, был крупнее и сильнее многих и пользовался определенным уважением. Его сила, его статус — то, чего мне никогда не достичь в этой деревне. Но сейчас мы стояли рядом… И теперь, разрывая связи с прошлым, я смотрел на Эмбера иным взглядом. На пони, который желает мне счастья. На пони, которого я, вероятно, больше не увижу. На пони, которому оставляю лучшую подругу. Рядом с Эмбером я всегда чувствовал себя жеребенком и до этого никогда не замечал, что ростом выше. Ненамного, но выше. Пусть мое щуплое телосложение уступает его габаритам, но чувство его превосходства развеялось, словно эфемерные ночные тени.

— Приглядывай за Лией. И береги ее, — добавил я в полтона тише, толкая жеребца копытом в плечо.

Пони едва заметно кивнул.

Оборачиваться — плохая примета. Я рысил, чувствуя, как ночная прохлада мягкими прикосновениями выдувает из головы последствия заклинания. Представлял, как Эмбер и Лиа смотрят в ночь, пока мой силуэт растворяется во мраке. А затем разворачиваются и неспешно вместе бредут в деревню. В груди зародилась маленькая искорка ревности, но она быстро утонула в приятной теплоте радости за близких пони. Все-таки я любил Лию как сестру. И как друга.

---

Копыта несли меня по дороге. Для деревенских не спать всю ночь привычно. День всегда суетной, наполненный делами и обязанностями. Зачастую тяжелым трудом. Ночь — время отдыха, тишины, покоя. Темнота смывает усталость, скрывает недостатки, укутывает уютными крыльями. Рысить в ночной прохладе одно удовольствие. Я торопился, чтобы к полудню выбраться за хутора и дойти до окраинных деревень. Там начинаются прокатанные тракты, заблудиться на которых уже не получится. А если повезет, то можно прибиться к торговцам, что доставляют продукты в город.

За свою не слишком долгую жизнь я очень редко покидал деревню. Пару раз ездил на соседние хутора, да ходил по окрестным лесам. Но теперь предстояло рысить до самих единорожьих земель. Если поторопиться, успеется добраться в Хорнгольд к Осенней Ярмарке. Проезжавшие торговцы неоднократно нахваливали единорожьи города с их пышными торжествами. Поговаривали, что от городов земных пони те отличаются так же, как свежая морковь от пролежавшей пару лет в погребе. Рассказы о различных магических диковинах, богатых горожанах, купающихся в золоте, и о замках, прорезающих облака — для простых деревенских сказки из другого мира. Все те волшебные города не так уж и далеко от поселений земных пони. Но единороги не слишком одобряли крестьян, разгуливающих по их поселениям. И уж тем более не приветствовали их на празднованиях. Хотя, что единороги по сути праздновали? Окончание сбора урожая… нами? Я улыбнулся. Между «нами» и «ими» в сознании пролегла немалая пропасть. Но, видимо, не настолько большая, чтобы я побоялся ее перепрыгнуть.

Солнце медленно выползало из-за горизонта, окрашивая верхушки леса в багрянец. Я рысил навстречу рассвету, оставив позади старую жизнь. Предстоит построить новую, имея лишь сумку вещей да полный мешок грез и стремлений. Будущее туманно, потому можно мечтать о чем угодно.

Вскоре из-за деревьев показался скудный дым, определив ближайшую деревню. Дорога повернула в ином направлении, и пришлось свернуть. Теперь вокруг бушевало дикое луговое разнотравье, частые заросли полыни источали горьковатый аромат. На каждый шаг во все стороны разлетались возмущенно стрекочущие кузнечики. Ранним завтраком послужил веник с кленового дерева. Я смаковал молодые листочки, наслаждаясь приятной кислинкой в послевкусии черенков. Вкусно, но не особо сытно. Теперь живот настойчиво припоминал, что пора бы перейти к более серьезной трапезе. Порадовал небольшой участок красного клевера. Сощипав пару, я разжевал воздушные соцветия, добираясь до сладкого нутра.

Вскоре обнаружилось удобное место для привала. Маленький, обложенный камнями родник. Несколько выкрученных яблонь-дичек неподалеку давали приятную тень и перспективу сытно перекусить. В это время года не палит, как летом. Но рысить, пока солнце в зените, считается дурной приметой. Не стоит гневить полуденных духов.

Я блаженно опустил морду в ледяную воду и вдоволь напился. Высокая трава была лучше всякой подстилки. После ночного бега — все, о чем можно мечтать. Улегшись в тень, я обнаружил несколько яблок. Сунул одно в рот, разгрыз. Яблоко было достаточно грубым, но не слишком кислым. Всяко сытнее листвы. Брать из дома еду было глупо, учитывая сколько растет ее по дороге. Все яблоки оказались быстро собраны и употреблены. Стоило поспать хотя бы час, пока солнце не спустится дальше по небу.

Я подобрал ноги под себя. В голове обосновалось легкое исступление, обычное дело после бессонной ночи. Теплый день, тень, шорох ветвей: все убаюкивало. И вместе с приходом усталости отступила вся уверенность, окрылявшая меня последние время.

В голове всплыло первое предсказание, полученное благодаря заклинанию. Не такое четкое, как вышло для Лии. В смутных образах я покидал дом накануне праздника осени. И встретил единорога, который помог мне найти место в жизни. Многие детали я не смог ясно разглядеть, хотя и чувствовал их важность. Знал лишь, что встречу его, отправившись в Хорнгольд. Но действительно ли это правда? До этого я старался не задумываться каков шанс, что предсказанное осуществится. Но теперь запал уверенности пропал. Накатило волнение, что пробрало до дрожи. Найду ли я нужное место? Встречу ли нужного пони? Остается надеяться, по прибытию все разрешится само собой. Наивно, конечно, полагать, что кто-то возьмет на попечение молодого единорога, умеющего лишь показывать фокусы с картами и светящимися кругами. Но я надеялся, образы не врали. И все сложится как положено. Нужно просто успокоиться и вздремнуть.

Разбудил меня легкий тычок под ребра.

— Эй, здесь нельзя спать.

— Почему, — сонно пробормотал я, поднимая голову.

Темно-серый пони, нескладный и одутловатый, походил на осла. Он озадачено таращился на меня, задумчиво накренив голову. Потихоньку на его морде расползлась улыбка понимания:

— Эй, братцы, глядите — единорог. Подавиться мне прошлогодней редькой, единорог! — удивленно возликовал он.

Я настороженно поднялся из травы. Помимо серого толстяка у родника обнаружилась еще пара незнакомцев. Типичные деревенские. Выцветшие под лучами солнца спины, обтертая шерстью на худых мордах.

— Ты не глашатай, — констатировал чубарый жеребец. — Чего здесь делаешь?

— Просто проходил мимо, — неуверенно ответил я, настороженно косясь на янтарно-рыжего пони.

Последний молча смотрел, и в его глазах была… нет, не злость. Какая-то бессильная угасшая ярость. Будто она давно отступила, но все еще ее угольки тлели на поверхности, готовые вот-вот вспыхнуть. Он медленно подошел, и я невольно отпрянул.

— Эй, Спарс. Не надо, — обеспокоено увещевал чубарый. — Оставь его.

Рыжий остановился, так же медленно развернулся, будто собирался уйти. Но в последний момент решительно фыркнул и приложил меня задними копытами. Мир вспыхнул разноцветными пятнышками, пока я катился по траве.

— Эй, а ну стоять! — раздался откуда-то разгневанный хриплый голос. Кто-то промчался мимо, закрывая солнце. Я опасливо приподнялся, потирая пострадавшее плечо.

Рядом стоял смутно знакомый жеребец в годах. Грязно-рыжая шерсть покрыта дорожной пылью, а темно-коричневая грива слиплась от пота. Похоже, пони проделал долгий путь. На крупе красовалось красное яблоко, из-за которого, словно солнце из-за тучи выглядывала монета.

— Эй, жеребчик, ты как? — наклонился надо мной яблочник.

Я повел плечом:

— Нормально.

— Что, мститель, жизнью недоволен? — бросил мой нежданный заступник. — Этот малый вырос в деревне за хуторами. Работал не меньше вашего и голодал не меньше вашего.

Теперь я припомнил в этом пони Мела — торговца, что несколько раз проезжал нашей деревней.

Янтарный фыркнул и молча направился к деревне.

Серый пухлик проводил взглядом удаляющегося приятеля:

— Спарс жеребец неплохой, — виновато пробормотал он. — Понимает, что был не прав. Ты извини, у него сестра едва не умерла зимой из-за неурожая. А в тот год королева единорогов праздновала юбилей, и пришлось отдать больше продуктов чем обычно. Теперь ему будет стыдно.

— Я догоню, пусть вернется, извинится, — предложил мышастый.

— Не нужно, — вздохнул я. — Если что, скажите, я его понимаю и зла не держу.

Деревенские кивнули и бросились догонять приятеля.

— Тебе с ними не по пути? — уточнил Мел.

Я мотнул головой:

— На тракт к городу.

— Тогда подожди, вместе пойдем.

Пока Мел громко фыркал, освежаясь у родника, я решил собрать немного яблок в дорогу. Застав меня за этим занятием, жеребец брезгливо посоветовал выбросить эту дичь и предложил угостить нормальными фруктами.

На дороге стояла кибитка, затянутая грубой льняной тканью. Торговец сунулся внутрь, повозился и вытащил зубами бесформенный грязный кусок тряпки, оказавшийся грубо сшитым головным убором. И бесцеремонно нахлобучил мне на голову:

— Шапку носи, умник. Путешествует он. Не в этой деревне огребешь, так в следующей. Тут только вестников не трогают, а обиженных много.

— Я больше не планирую в деревни заходить, — буркнул я, поправляя обновку.

— В Хорнгольд что ли путь держишь? — удивился Мел. — Мы тоже туда.

Из кибитки высунулась желтая мордочка с белым завитком гривы. Жеребец тут же расцвел:

— Прости, булочка, мы тебя разбудили?

— Нет, я не спала, — благодушно улыбнулась пони, подавив зевок.

— Жена моя, — пояснил Мел. — Ховер. А это Старки из Луговки.

— Очень приятно, — кивнул я.

— Приятно ему, — фыркнул жеребец. — Ладно, пойдем уже. Вместе веселее, да и глупостей, поди, меньше наделаешь.

Торговец ловко впрягся, поправил упряжь. Пару раз глубоко вдохнул и рванул, сдвигая с места тяжело груженную повозку. Я было удивился, как он вообще будет ее тянуть. Но жеребец, набрав скорость, потрусил неспешной рысцой.

Я припустил рядом.

— Яблоко будешь? — из кибитки вылетело огромное красный плод. Я едва успел подхватить его магией.

— Благодарю.

— Тоже путешествуешь? Мы вот в пути почти все время, — пони перебила меня, прежде чем я успел ответить. — Торгуем. Покупаем тут, продаем там. Не всем охота возить еду и товары. Зерно или фрукты-овощи. Иногда помогаем в сборе продовольствия для единорогов и пегасов… пегасам сейчас не помогаем…

Я открыл было рот, спросить почему, но опять не успел.

Джо подмигнул мне, и покачал головой.

Желтая пони высунулась из кибитки, свесив передние ноги и теперь ненавязчиво щебетала обо всем, что было вокруг нас и вне нашей досягаемости. О встречающихся по дороге полях, о различных видах сена, о достоинствах пугала, что скрылось за поворотом. О погоде и грядущих урожаях. О ценах на еду. Уже под вечер я знал половину событий за последний месяц со всех окрестных хуторов и деревень, о которых и не подозревал до сегодняшнего дня. Ховер не особо смущало, что мы с Мелом фактически просто поддакиваем. Только когда солнце собралось устало сползать в зенит, пони начала потихоньку засыпать. Пару раз она клюнула носом борт телеги, прежде чем мы скатились на обочину устраиваться на ночлег.

Пока Мел распрягался, Ховер вылезла из телеги и потихоньку кряхтя, стала разминать ноги. Под домотканой накидкой явно просматривался полный живот.

— А вы… — оторопел я.

— Да, ждем пополнения, — улыбнулась пони.

— И вы в таком состоянии в дороге? А если прямо в пути… ну, начнется…

— Бывало, да, — рассмеялась Ховер. — Это уже наш третий. Сестры сейчас у бабушки, пока мы в разъездах.

Желтая пони задорно рассмеялась, похоже я выдал достаточно озадаченно выражение.

— Если честно, я все время уговариваю жену остаться дома, — покачал головой Мел. — Но она так привыкла к путешествиям, что я не могу ее огорчать. Будем готовить ужин?

Жеребец отдернул шторки кибитки и вытащил корзину фруктов.

— Будем печь яблоки на воздухе! — завопила кобылка. — Давно я их не ела! Печеными!

На меня тут же возложили миссию по разведению огня. Пришлось топать в ближайшую рощу за хворостом. По возвращению я заметил в кибитке странное движение. Пушистое белое облако неспешно протискивалось сквозь открытые шторки, воспаряя в небо.

— Эй, ты куда? — всполошилась Ховер.

Она сбросила свою накидку, расправляя крылья, в пару громких взмахов подлетела к облаку, придавливая его к земле. И принялась запихивать обратно. Я удивленно подошел и попробовал облако копытом. Словно густой утренний туман, оно совершенно не ощущалось. Но в копытах пегаски казалась мягкой периной.

— Был неосторожен влюбиться в ее перышки, — фыркнул Мел. — Но так как пегасов не все любят в этих землях, приходится быть осторожными. Помогает, что мы всегда в разъездах. Но тебе, как единорогу, думаю понять легко.

Я горько скривился. Моего отца подобные трудности остановили. А может он не считал нас с матерью достаточным поводом усложнять себе жизнь.

— Но если родится пегас…

— Да, будет сложно, — подтвердил Мел. — Но мы давно мечтаем осесть. Торговля — это хорошо, но я хочу место, которое можно назвать домом, свое дело, которое можно будет передать детям, и имя, которым будет гордиться вся семья.

— Думаете заняться яблоками? — предположил я, сваливая сухие ветки в подготовленную яму.

— Ну, я не только в яблоках знаю толк. Много где работал: и на ферме камней, и на яблочной. В детстве помогал в чужих садах. Определенный опыт есть, но не знаю, смогу ли выращивать так же хорошо, как продавать.

Пегаска вытащила из корзины яблоки и начала нанизывать их на палочку:

— Моя кузина работала на каменной ферме. Говорила, самое скучное в мире занятие, целый день перетаскивать камни с места на место. Из них даже ничего нельзя испечь.

— Ты не представляешь, какие она печет великолепные пироги, — подмигнул Мел. — Прекрасная хозяйка. В общем, я давно хочу заняться фермерством. Но начать не так-то просто. Это большой риск. На то, чтобы выкупить землю, уйдут сбережения. А еще саженцы, которые начнут давать урожай далеко не сразу. Много раз все взвешивал, но решиться никак не могу.

Я чиркнул кресалом, подставляя комок жухлой травы. Маленький огонек задорно затрепетал, накидываясь на угощение.

— Здорово быть волшебным. Так удобно, — задумчиво пробормотала пегаска.

— А знаете, я могу вам погадать, — предложил я, доставая карты — Это немногое, что я умею.

Подчиняясь магическому касанию, из колоды вывалился Рыцарь Бит.

Мел лишь усмехнулся:

— Не нужно. Я буду идти к цели вне зависимости от результата. Иначе буду сожалеть всю жизнь. Так какой смысл пытаться выспрашивать судьбу?

— Но если знать заранее, можно избежать ошибок… — удивился я.

— Ошибки — уроки жизни, — покачал головой торговец.

Рыцарь Бит. Осторожный, зрелый, предусмотрительный, талантливый. Путешественник, связующее звено между другими пони. Это определенно карта Мела. Но также Рыцарь Бит — владыка плодородных и диких. Ему не нужны какие-то глупые предсказания, чтобы знать, как жить. Колода вернулась обратно в сумку, и я принялся нанизывать яблоки на палочку, предвкушая нежный вкус печеных фруктов.

---

Путь до Хорнгольда занял несколько дней. За это время я узнал много интересного о городе. А также о родословной Мела и Ховер до двенадцатого колена. И вторую половину всех произошедших в округе новостей. Никогда бы не заподозрил, что в окрестностях происходит столько разнообразных событий. Казалось, деревни просто бурят какими-то внутренними проблемами, распрями и интригами. Кто-то сватается, кто-то ругается. У всех свои заботы и проблемы. Даже у коров, что живут огромными табунами на дальних хуторах, где много лугов. В нашей деревне коров была всего пара, они обычно сами ходили на пастбища, были молчаливы и не особо активно принимали участие в жизни деревни. У них не было своих домов, но за жилье и еду они исправно давали молоко. Для простого деревенского жителя это было довольно накладно. Особенно зимой. Представить, что кто-то держит коров десятками, было трудно.

Наутро третьего дня из предрассветного тумана показался Хорнгольд. Город рассыпался на невысоком холме множеством крыш, выложенных аккуратной желтоватой черепицей. Все дома не в пример ровнее тех, к которым я привык, да и размерами несравнимо больше. Но главное — в центре стоял замок. Он показался мне огромным. Это была всего лишь какая-то маленькая резиденция королевской семьи, в которой кроме слуг редко кто-то жил, но деревенскому жителю он виделся исполином, который своими витыми шпилями может оцарапать солнце, будь то неосторожно проплывать над башнями.

С семьей торговцев я распрощался на въезде. Те держали путь к базарной площади, я же собирался на ярмарку, будто внутренний голос манил меня туда именно сегодня, именно сейчас. Он появился, когда я впервые создал то заклинание, но теперь стал настолько четким, что буквально тащил меня против воли.

С первого вдоха город поглощал водоворотом событий, будто разгневанный речной дух. Кружил, не давая сориентироваться и заливая вместо воды чистыми эмоциями, что впору было захлебнуться.

Гуляния разлились на окраине, частично захлестнув город, проникая меж домами в виде ярких одежд, шумных компаний, громкой музыки и прочего веселья. Флаги и вымпелы с гербами, шатры и балаганы — все из ярких тканей, вышитые искусной вязью. Ярмарка запомнилась мне единым шумным и цветастым пятном. В ней невозможно было выхватить что-то одно. Магические огни летали, переливались, озаряли поочередно то одно, то другое зрелище. Повсюду были краски, и звуки от которых разум пасовал, и я превращался в восторженно глазеющего по сторонам жеребенка.

Я чувствовал себя маленьким, потерянным. Уверенность улетучилась, будто ее и не было, восхищение сменялось испугом, а испуг вновь уступал восхищению. Впечатления заливали сознание до краев и выплескивались бурным потоком!

В итоге я понял, что просто стою, забыв моргать, и отражаю в глазах все это великолепие. Кто-то толкнул меня, я сделал неуверенный шаг в сторону, но и там меня толкнули. Но я не обратил на это особого внимания. Я вслушивался в голоса ярмарки. «Попытайте удачу, выиграйте приз!» — кричали одни. «Шоколад! Лучший шоколад с тертым сеном с самих чистых лугов Грассфилда! Изысканный вкус от знаменитого шоколатье сэра Ханса Слоана. Попробуйте новинки!» — слышалось с другой стороны. «Сладкое лакомство из выдержки сахарного бамбука! Секрет приготовления из зебринских земель! Славный путешественник Ван Заккервейт проскакал половину материка и преодолел океан, чтобы добыть вам этот рецепт!» — вещал единорог, продолжая крутить палочку в сияющей тарелке. Палочка быстро обрастала белой субстанцией, похожей на пушистое облако. Рядом прыгали жеребята, глазея на чудо. Закончив, единорог передал облако жеребенку, получив от мамаши горсть монет, и начал крутить следующее. Я заворожено смотрел на проплывающую перед носом диковину. Заметив мой восторженный взгляд, жеребенок самодовольно помахал, наслаждаясь моей завистью. Затем серьезно кивнул и, пока мать отвернулась, протянул облако на палочке мне. Я вежливо откусил немного. Облако было сладким и таяло во рту. Я расплылся счастливой улыбкой, жеребенок тоже. Он радостно запрыгал вслед удаляющейся мамаше, стараясь левитировать лакомство подальше от спешащих прохожих. Я смотрел ему вслед. Интересно, были ли облака на вкус похожи на это чудо? Наверно, нет. Иначе бы пегасы на них паслись, а не требовали какую-то там скучную морковь или редьку… Но если бы облака были такими, какой бы тогда шел из них дождь?

Я помотал головой и зашагал дальше. Где-то здесь была моя судьба!

Я кружил улицами, стараясь быть не затоптанным процессиями из музыкантов, жонглеров и разодетыми пони на ходулях. Под задорные мотивы огибал балаганы, в которых шли представление со сказочными сюжетами, красочными костюмами и декорациями. Казалось, я брожу весь день. Но солнце еще даже не думало взбираться в зенит.

Бесцельные блуждания вывели меня на относительно тихую окраину. С этой стороны часть шатров еще только разворачивалась, а заинтересованные зеваки старались держаться поближе к ярким зрелищам. Здесь огромный купол с вывеской «Цирк чудес Крафти Трика» еще только обрастал флагами, помостами и шатрами. Шумные пони разбирали фургоны, тащили костюмы и реквизит.

Внимание уцепилось за небольшой шатер, украшенный достоверными изображениями созвездий. Долговязый сине-голубой единорог с аккуратно уложенной гривой и белым голубем на боку, пробегая мимо, сунулся внутрь.

— Где мадам Глория! Она давно должна быть здесь! — закричал он пробегавшим мимо циркачам.

— Не кричи, Стан, ты же знаешь, — ответил ближайший пони, тащивший на шее бухту каната, — она прислала письмо, что на этой ярмарке ее не будет. Уехала к внукам и до сих пор не вернулась. Сказала, что благополучие семьи важнее, чем какие-то карточные фокусы за гроши в нашей палатке.

— Да вы издеваетесь? Кого я на ее место посажу? Дарклера? — единорог кивнул в сторону здоровенного земнопони.

— А, что? — повернулся тот, выпуская изо рта штангу. Та рухнула на помост, выломав несколько досок. Единорог страдальчески закатил глаза:

— У нас и так куча проблем в этом году, а теперь еще и гадалки нет!

По телу пробежала дрожь. Это тот шанс, которого я ждал.

— Я умею гадать, — как можно увереннее заявил я, выходя к единорогу.

— А кто ты? — удивленно повернулся единорог.

— Я Старки. Карты таро и гороскопы — то, что я умею.

— И насколько же хорошо? — поинтересовался Стан.

— Ну, я предсказал, что если приду сегодня сюда, то найду работу.

Единорог внимательно окинул меня взглядом и расхохотался:

— Этот парнишка мне нравится, — он хлопнул меня копытом по плечу, — постарайся не посрамить честь нашего шатра. Сегодня посмотрим, на что годишься. Будешь стараться, может, останешься с нами. — Язык подвешен.

— Вместо этой старухи, — буркнул он уже тише.

— Как, говоришь, тебя зовут? Старки?

Единорог повернул меня боком:

— Что это у тебя? Звезда падает? Хвост кометы? Значит ты у нас Старки Кометохвостый? Хорошо. А я Стант, на сцене — Крафти Трик. Я тут заправляю кучкой этого разномастного сброда. Мы все разные, но держимся вместе, так что, если некуда пойти, возможно, сможешь влиться. Задание на сегодня — сиди в шатре, гадай. Рассказывай всякие витиеватые штуки, так чтоб непонятно и вычурно. Ну, ты знаешь.

Я кивнул.

— Джонни! — заорал он. — Найди приличную доску, да напиши на ней что-нибудь эдакое, ну как ты умеешь. И одежду предсказателю подбери!

Вскоре я стоял перед вывеской, гласящей: «Великий Старклер Кометохвостый — пророк и провидец!» На спине лежал сверток с мятым колпаком и накидкой, сплошь покрытыми звездочками и блесками. Я вздохнул и отодвинул завесу. Изнутри шатра царил полумрак. Кроме стола, накрытого тканью, и пары стульев, повсюду были разложены и расставлены вычурные штуки. Хрустальный шар покоился в бронзовой подставке в виде свернувшегося плюща. Цветные камушки, собранные в причудливые подвески из тоненьких проволочках, ловили редкие блики. В глиняной чашке тлела серая палочка, испуская витиеватую дымку с запахом лаванды.

Я накинул мантию, нахлобучил нелепый колпак и уселся за стол.

Первой посетительницей оказалась полная кобылка, закутанная в шаль. Все ее вопросы были о любви. Я даже толком ее не запомнил. Наколдовал яркий круг и разложил простой расклад на личную жизнь. Заклинание вышло тусклым, никаких видений, просто карты. Я невнятно пробормотал вероятные трактовки, половина из которых о возможной любви, замужестве, успехе в начинаниях. Впрочем, даму это устраивало. Она задумчиво кивала и ушла вполне довольной, оставив горсть монет. Я ссыпал их в мешочек и принялся ждать.

Посетители заходили не слишком часто. По большей части дамы или кобылки. При виде меня кто-то разочарованно хмыкал, молодые хихикали и подкалывали на счет вывески. Я не обижался, просто делал то, за что платили. Все посетители приносили беззаботный дух ярмарки. Они не интересовались чем-то по настоящему важным: расспрашивали о жизни, о себе.

Я зажигал круг и рассказывал туманные предсказания или кратко характеризовал посетителя, исходя из расклада. Впрочем, мало кто относился серьезно к моим словам. Я был рад, что не приходится выкладываться по полной. Стало понятно, что если бы пришлось каждый раз накладывать заклинание, как для Лии, то я давно бы слег пластом под этот стол.

После полудня заскочил знакомый Джонни, оценить размер выручки, и принес лепешек, яблок и воды. Поток посетителей к тому времени немного иссяк. Я уже было заскучал, покачивая копытом одну из многочисленных проволочных подвесок, когда завеса при входе всколыхнулась, пропуская в шатер молодую особу, обряженную в мантию и плащ. Я не мог сказать, симпатична она или нет. Она была чуждая. Никогда в своей жизни я не видел, чтобы кто-то был настолько разодет, напудрен и носил множество украшений. Можно было оценить искусство портного, мастерство цирюльника или богатство семьи, но не пони, скрытую под всем этим.

Единорожка выглянула из шатра, осмотрелась, задернула завесу:

— Пророк и провидец, Великий Старклер Кометохвостый? Это ты что ли? А где, ну, комета-хвост? — единорожка выразительно помахала копытом перед мордой.

— На метке, — буркнул я.

— А… — посетительница скучающе окинула взглядом убранство. — Ну, рассказывай давай… былое, грядущее.

— Что-то конкретное хотите узнать? — я попытался придать голосу хоть немного важности.

— Не знаю… Я уже столько всего слышала о своей судьбе. Просто выдай какое-нибудь пророчество о далеком будущем. Кем я стану, когда вырасту? С кем мне стоит наладить связи? Кого опасаться? В общем, валяй, просто займи меня, пока я тут…

Шторы вновь раздвинулись, пропуская седого жеребца. Расшитая золотым орнаментом просторная синяя мантия наводила на мысль о волшебнике. Таком, какими я всегда их представлял: мудром, эксцентричном, посвятившем всю жизнь познанию мира и его тайн. Рядом с ним стало стыдно за свой наряд, отдаленно похожий, но все еще в близком родстве с мятой тряпкой.

— Госпожа Платина, вы сбежали от сопровождения, — спокойным назидательным тоном увещевал жеребец. — Все вас ищут, как не стыдно.

Единорожка обиженно надула губы, нарочито усаживаясь за стол.

— Я хочу задержаться. Сейчас симпатичный молодой жеребец предскажет мое прекрасное будущее, — ехидно пропела кобылка.

Я почувствовал, как внутренняя сторона ушей налилась пунцовым, и порадовался, что надел шляпу.

Старик неодобрительно покачал головой:

— Ваши астрологи составляют гороскоп на каждый день. Признайте честно, это лишь возможность позлить меня. Что бы сказала ваш отец?

— Мой отец далеко, — заметила единорожка. — А вам велено присматривать за мной, а не мешать развлекаться.

Жеребец устало прикрыл глаза и глубоко вздохнул:

— Ладно, молодчик, расскажите все, что она просит. Я заплачу.

Из-под мантии появился мешок монет, размером больше того, что уже был заработан за этот день. Я вздрогнул. Напортачить нельзя. Если эта гостя останется недовольной…

Я сглотнул, доставая карты. Сегодня уже столько раз вызывал заклинание, но на этот нужно постараться, превзойти себя. Вздохнув, я зачерпнул всю оставшуюся магию и начал привычно создавать элемент за элементом, вырисовывать узор. Приходилось правильно рассчитать силы, вкладывать как можно больше, но чтобы хватило на все. Гадание, конечно, самое сложное, какому только научила меня старушка. Сияющий узор развернулся, раз, другой, третий, из круга сыпалась серебряная пыль, окутывала мистическим туманом. Карты замелькали вихрем, вращаясь и перемешиваясь по всему шатру. Затем резко сложились в стопку в центре фигуры.

Единорожка смотрела заворожено, а старик — с легким интересом. Похоже, мне удалось их удивить. Добавив завершающий элемент, я разбросал карты по ключевым точкам, пока комната исчезала в знакомой уже темноте.

Старик удивленно приподнял бровь…

Три карты раскроют личность. Четыре расскажут о круге влиятельных пони. Три раскроют будущее. И две старшие — подведут итог.

Карты застыли в узоре. От избытка магии я уже потерял связь с реальностью. Больше не было шатра и пони вокруг. Я бежал по переплетению сияющих линий меж небесных светил, которые проносились вокруг, озаряя изображения на картах…

Теперь важно разобрать и не запутаться. Много карт, много трактовок. Заклинание должно сработать как надо.

Королева чаш гордо нависает над всеми. Импульсивная эмоциональная кобыла. Королеве чаш свойственны перепады настроения. Склонность к драме, преувеличению достоинства и недостатков окружающих. Соседствует с Девяткой бит. Мало приспособленная к жизни личность, не воспринимающая проблемы как должно, игнорирующая их. Справа карта, усиливающая Девятку. Королева бит перевернута. Дутый авторитет. Положение в обществе, не подтвержденное личностными качествами. Похоже, у нашей посетительницы вредный характер. Не удивлен, но сомнительно, что она обрадуется такой характеристике. Значит, нужно идти дальше. Найти нечто экстраординарное.

Будущее окружение. Три личности, оказывающие наибольшее влияние на судьбу. Вертится и подрагивает Семерка чаш. Пони, что возвела для себя иллюзорный мир, полный нелепых фантазий, отчуждается от реальности при помощи выдумок.

Рыцарь мечей обосновался в небесном знаке воздуха. Он грозно потрясает оружием. Вспыльчив, подвержен минутным порывам. Не в состоянии действовать по плану. Импульсивен. Агрессивен. Вероятнее всего, военный.

Последняя карта Король чаш. Уравновешенная творческая личность. Учитель. Наставник. Ученый. Третья карта, влияние наиболее слабое из трех. А жаль. В данном раскладе я бы предпочел следовать именно ее советам. Иначе…

Что же ждет такую личность в окружении этих карт? Я протиснулся между двух висящих в пространстве узоров. Следующая карта маячила вдалеке, и пришлось намного прорысить, прежде чем удалось ее рассмотреть. Пятерка бит. Крушение жизни, потеря материальных благ. Обретение опыта. Научиться чему-то? Сомнительная радость, учитывая цену — для нашей неженки слишком дорого. Перевернутая восьмерка посохов. Внутренние противоречия, душевное смятение, неуверенность, распри, критика, ложь, фальшь, дисгармония. В принципе, я уже знаю, что следует сказать. Простой, незатейливый совет слушаться старших. Главное, сказать помягче и загнуть витиевато, как и советовал Стант. Но пока заклинание работает, смотрим дальше. Девятка мечей. Поток отрицательных эмоций, паника, неспособность трезво оценивать ситуацию. Несостоятельность противостоять напору судьбы. Истеричность натуры, страх перед неприятностями. Ничего нового.

Внезапно копыто зацепилось за что-то натянутое. Я удивленно посмотрел на одну из нитей в узоре. Раньше они были материальными? Переступив через оную, я внимательно ее осмотрел и сделал шаг назад. Ноги встретили пустоту, и я провалился в сияющий колодец.

Обрывки образов накатывали все быстрее и быстрее. Мимо пронеся образ с карты Безумец. Безумец невозмутимо падал рядом, будто я стал часть его изображения. Безумец и пропасть. Вы наделали много ошибок, пришла пора пожинать плоды. Внезапно я осознал себя в небе, среди холодных облаков. Внизу виднелся полуразрушенный замок. Башня. Кризис, спровоцированный вашим поведением, потрясения и переломный этап в жизни… Башня почему-то была заснеженной, с одной стороны ее занесло почти до середины. И я неумолимо падал прямо на нее. Холодный ветер все громче свистел в ушах. Я приготовился к удару, но его не последовало. Меня влекло мимо размытых фигур и картин все дальше и дальше во тьму; оттуда веяло тьмой и морозом. Это неопределенность? Будущее, которое еще невозможно увидеть? Может я что-то напутал? Или мне не по силам это заклинание? Становилось все холоднее… Тоненький свист потоков воздуха и чернота. Меня знобило, пытаться разобрать что-либо бессмысленно. Черноту прорезало лишь далекое ржание — пугающее, сковывающее. Чуждое, похожее на завывание вьюги, на скрип снега в самый лютый мороз, что прогрызает до костей. На треск льда. Мне показалось, что я вижу колючие синие глаза, они следят из темноты. И стало по-настоящему страшно. Я слышал лишь шепот. Тихий прерывистый шепот. Губы сами собой шевелились, нашептывая незатейливый стишок…

Видения волной прокатились перед глазами. Поток образов, темнота, холод, крики, споры…

Все прервалось. Я уже не понимал, где нахожусь, и почему так жарко, будто я пытаюсь обнять сам огонь. И что за назойливые крики пытаются пробиться в мою голову. Я выдохнул, сквозь белесую пелену проступали очертания шатра. Перед глазами все еще висела карта башни. Остальные давно осыпались на пол.

— Да как ты смеешь так меня оскорблять, — голос молодой единорожки наконец добрался до моих ушей. — Хочешь сказать, мое правление будет несчастным и меня ждет катастрофа? Это абсурд! Абсурд! Нонсенс! Все предсказатели говорили, что меня ждет светлая судьба…

— Успокойтесь, госпожа Платина. Я уверен, молодой единорог ошибся, — уверенно сказал старик, ненавязчиво оттесняя бушующую кобылку от стола.

— Но он оскорбил меня! Оскорбил!

Я тупо смотрел на беснующуюся кобылку. Она же совсем еще ребенок. В деревне такие возятся с куклами или носятся в салочки по полям. В шатер уже протиснулась пара единорогов в резной броне и Стант, которого поначалу, не разобравшись, хотели вышвырнуть. Но Дарклер вовремя бросил свои тяжести и прикрыл хозяина цирка широкой грудью. Стража решила не связываться с амбалом-земнопони по собственной инициативе.

— Что случилось, почему крики?! — обеспокоенно вопросил Стант.

— Это единорог, он меня оскорбил, — бушевала кобылка, потрясая копытом.

— Я уверен, он не хотел, — попытался улыбнуться Стант. — Я приношу свои глубочайшие извинения, надеюсь мы сможем это загладить.

Я все еще в исступлении сидел на месте, не понимая, что произошло. И глазел на зависшую в воздухе карту. Рядом уже стоял Дарклер.

— Вышвырни его отсюда, быстро, для нас и так слишком много проблем, — прошептал Стант, снова возвращаясь к извинениям.

Пару раз меня толкнули плечом, оттесняя из шатра. В голове по-прежнему было пусто. Кто-то что-то спрашивал, снова куда-то тащил. После чего меня макнули головой в корыто. Я вздрогнул, наконец приходя в себя. Башня перед глазами качнулась, и начала медленно падать. Я попытался поймать карту, но одна все равно опустилась на воду. Старая бумага принялась жадно пить влагу. Карта разбухла и по ней пошли бурые разводы. Я быстро выловил ее. Башня была испорчена. Крах всех надежд и ожиданий.

— Чего ты там устроил? Ты хоть знаешь, кто это была? — прошипел мне абмал.

Я покачал головой.

— Ты с какой вообще деревни вылез? Это принцесса Платина, любимая дочь и наследница короля единорогов. Я бы посоветовал тебе исчезнуть, и очень быстро. Госпожа Платина может и разгневаться. И послать кого вдогонку, чтобы шибко дерзким рог укоротить. Оскорблять ее — это последнее дело. Характер-то не сахар.

Дарклер на минуту скрылся в соседнем шатре, после чего швырнул под ноги мои сумки.

Я поднял вещи и, пошатываясь, побрел в сторону тракта. В животе появилась холодная пустота, будто все надежды и мечты выгребли лопатой. Что ж, я ошибся. Придется искать будущее самому, а не полагаться на дурацкие карты. Главное — идти вперед, и не останавливаться.

---

Темнота и холод. Скрипучее ржание, эхом разносящееся в небесах. Морозный вихрь, швыряющий из темноты острые, словно ножи, льдинки. Я увязал в снегу по самую грудь, дернулся, пытаясь продвинуться хоть на шаг, и проснулся.

Утро привычно ознаменовалось петушиным криком. Этот сон мучает с каждый разом все сильнее. Теперь даже на топленой печи я просыпаюсь продрогшим до костей, словно ночевал в сугробе. Кажется, ночь больше не несет отдыха. Приносит лишь холод, боль и моральное исступление.

Выкатившись из постели, я макнулся мордой в лоханку с водой, смывая остатки кошмара. На столе стояла крынка молока, и горшок слипшейся холодной каши. После такой ночи есть не хотелось. Кожаный сюртук, подхваченный магией, прыгнул на шею, начну работать пораньше.

Сегодня Смаш отправился за углем для горна, и, судя по всему, заедет по пути в одну деревеньку. Так что ждать его не раньше следующего утра. Из работы сегодня только правка инвентаря. Скоро закончится зима, пегасы разгонят тучи, и придется браться за лопаты и чистить поля. Я прикрыл дверь кузни и осмотрел инструмент. Как я все это ненавидел. Почти полгода назад я осел в этой деревне. Полгода прошло с тех пор, как мечта о жизни среди единорогов разлетелась с дребезгом. И я поставил себе новую цель. Это не была мечта в том понимании, в каком я собирался заняться магией или гаданиями. Я просто выбрал себе занятие. Решил стать кузнецом. Пусть меня не любили в качестве единорога, но кузнец всегда уважаем в любой общине. К этому я привык с детства, так что даже если меня не обожают, то терпят.

Покинув Хорнгольд, я просто шел от деревни к деревне, пока в одной не нашел кузнеца, готового взять меня в ученики. Да, пусть мне не хватало физической силы земных пони, но магия имела свои преимущества в любом деле. Я поставил цель научиться, привыкнуть и полюбить эту работу. Я брался за нее, стиснув зубы. Первую неделю было сложно. Потом невыносимо сложно. За полгода я смирился, возненавидел, но смирился. Даже сейчас постоянно открывались новые неприятные аспекты профессий. Я частенько обжигался, палил шерсть. Кашлял, надышавшись едкого дыма. На ногах появились шрамы, а на копытах не успевали заживать трещины. На пястных суставах шерсть затерлась от рукоятей инструмента. Я старался пользоваться всеми возможными средствами защиты, но в работе это мешало. Смаш каждый раз делал все ловко: без магии, без подручных средств и без защиты. Он не боялся ни за шерсть, ни за глаза. Казалось, жеребец заговорен от огня, металла и пыли. Он был мастер своего дела. Я же, как ни старался убедить себя, что на моем боку изображена гаснущая искра, рожденная ударом кузнечного молота, лишь обманывал себя, причем получалось откровенно плохо. Я вздохнул. В углу лежала связка ржавых лопат, вил и граблей, которые нужно было успеть поправить.

Пыль, копоть, пепел.

Я разжег маленький горн и достал точильный камень.

Во дворе раздался трубный звук. Кажется, глашатай прибыл от единорогов, дабы согласовать даты, когда сойдет снег, и сколько в будущем году составит налог на урожай.

Я задвинул на двери засов. То дела старосты, пусть решает. У меня тут свои дела. Я вжикнул точильным бруском по кромке лопаты, стараясь держать ее как можно дальше от себя. Вжикнул еще раз. Впереди весь день, полный лопат, монотонного вжикания и ударов молотка. Впереди ночь, полная холода и кошмаров. И снова день, полный огня, копоти и пепла. Лопата и брусок упали на пол. Насколько бессмысленно наше существование?

В дверь постучали. Я вздрогнул, осознав, что уже довольно долго стою без движения. Горн уже начал угасать. Я пару раз вдавил меха и стащил висящую в углу шапку. Напоминать окружающим о роге чаще, чем это нужно, не стоит.

На пороге неуверенно топтался молодой единорог. Белая ухоженная шерсть была заляпана грязью, не редкость для этого времени года. Попона с гербами, и маленькая бронзовая подвеска на шее выдавали в нем вестника.

— Вы Смаш Молот? — неуверенно, даже как-то испуганно пробормотал он.

— Нет. Он завтра вернется, — холодно бросил я.

— Я не могу ждать, — вестник выглядел по-детски потеряно озадаченным. Даже показалось, начнет сейчас носом шмыгать. — У меня проблема с подковой. А до следующей деревни еще идти и идти.

— Заходи, — вздохнул я. — Тоже мне, проблему нашел.

Я отворил дверь и пропуская вестника. Тот прошмыгнул внутрь:

— Заднее копыто разболелось. Похоже, что-то попало… — осекся он, окинув взглядом грубый инструмент, разложенный по кузнице.

— Да, это не педикюрный салон в столице, — не без злорадства сообщил я.

— Да, конечно, — пробормотал единорог. — Я Войсфероус. Или просто Войс.

— Старки, — представился я. — Ногу сюда.

Подставка для копыт заняла место в центре кузни. Единорог неуверенно подошел, закидывая правую заднюю.

— Ополосни, вон, в лоханке, — вздохнул я.

Из-под налипшей грязи появилась подкова, каких я еще не встречал. Тонкой аккуратной работы из какого-то сплава. Даже узорчатые вырезы и гравировка на отворотах. Правда, уже сбившаяся.

— Где ставят такое чудо единорожей моды? — покачал я головой.

— В столичном салоне. Последний писк.

И явно очень тяжелые. Качественные. На металле не экономили. Толщина достаточно внушительная. Я бы такие себе не надел. Это же потом ноги болеть будут.

— Дрянь, — подытожил я. — Эти подковы хороши в городе с каменными мостовыми. Грязи нет. Бегать не нужно. Да и о брусчатку долго не сносятся. А осенью-весной на грунтовых дорогах они не годятся. Мог сказать, что собираешься в них грязь месить?

— В столичном салоне? — потупился единорог. — Да меня на смех бы подняли.

— Ну да конечно, — безнадежен. — Тогда сам виноват. Теперь не жалуйся. Сейчас подберем, но за работу сдеру много.

Вестник только хмыкнул. Наверняка по столичным меркам наше много — это горсть семян.

Я взял рашпиль и быстро сточил кончики барашков, поддел щипцы, удалил гвозди. Под подковой в качестве фильца оказался кусок дорогой тряпки. Нынче похожий на прогнившую ветошь. Песка и грязи тоже хватало, я привычно взял нож и парой движений вычистил копыто. Единорог дернулся, но смолчал.

Выбрав из кучи несколько подков, я приложил заднюю к ноге.

— Размер есть. Но заменить придется все четыре, иначе до следующей деревни опять не дойдешь, — поведал я, привычным движением отправляя подкову на угли.

— Эй. Ты что делаешь? — всполошился клиент.

— Раскаляю, — невозмутимо пояснил я.

— А зачем? — испуганно вопросил единорог, порываясь отступить подальше.

— Ты хочешь, чтобы подкова плотно прилегала, и не попадал песок?

— Да, но это произвол! Это же! Прижигать! Что за варварство! Я ведь не земной пони!

— А что, у единорогов копыта по-другому устроены? — удивился я, скептически поднял бровь. — Сам такие ношу, прижег и ничего. Не жалуюсь.

— Вам с вашими варварскими обычаями не понять, — насупился единорог. — Можете себе тут хоть хвосты обрезать, хоть копыта жечь. Единороги — культурный народ. Мы выше этого.

— Поздно рожь косить, когда снег лежит. Без подков по нашим дорогам далеко не уйдешь. Тем более в упряжи.

Я подхватил щипцы магией и вытащил подкову из горна.

— И да, я единорог, так что не зарекайся. Кто знает, как жизнь обернется, и где еще придется поработать.

Веко клиента дернулось. Кажется, он слабо представлял себя чистящим навоз или кующим подковы где-то в глухой деревне.

Придавив ногу к подставке, я прижал подкову к копыту. По кузнице разнесся едкий запах жженной кости. Единорог дернулся, закашлялся…

— Действительно не больно… — признал он.

Проверив отпечаток, я приложил фильцу, прижал и ловко присадил подкову. Повторил операцию еще трижды, наблюдая за испуганно перекошенным лицом каждый раз, когда раскаленный докрасна металл касался копыта. Едкий запах, от которого слезились глаза, расползся по кузнице. Я открыл дверь, еще задохнется с непривычки.

Рашпиль обработал копыта, уничтожая остатки столичного маникюра. Осталось только придирчиво осмотреть работу.

— Не слишком изысканно, но надежно, — подытожил я.

Единорог прошелся кругом:

— Благодарю, — кивнул он. — Я тут вспомнил, что где-то слышал твое имя.

— Сомнительно, — покачал я головой.

— Точно-точно, сейчас! — умчавшись к тележке, Войс вернулся с мешочком монет и деревянным цилиндром, покрытым печатями. — Я вспомнил. Вам письмо! Вот. Старки Каметохвосту, серому единорогу. От Сидериал Светлого.

— Не знаю такого, — покачал я головой.

Глаза вестника округлились:

— Это один из самых уважаемых волшебников нашего времени, — восторженно заявил единорог. — Как его можно не знать?

— Тем более. Письмо важное, а меня, наверно, с кем-то перепутал.

— Это письмо без адреса! — отмахнулся вестник, — Их таких много, на случай, если кто-то встретит адресата. Если перепутали, то письмом воспользоваться не сможешь. На нем чары. В общем, держи. Я доставил, а дальше — как хочешь.

Я взял тубус, посмотрел, как единорог разворачивает свою маленькую тележку и тащит ее по дороге, затем прошел в дом и сдернул печать. Из тубуса вывалился свиток. Сперва показалось, что богатый пергамент изрисован плотным орнаментом, но чем больше я всматривался, тем больше различал среди кучи завитушек буквы. Похоже, кто-то потратил много сил, чтобы так выучиться писать. Все, кого я знал, могли только зубами нацарапать свое имя, да и то криво.

«Уважаемый Старки Кометохвост. Мое имя Сидериал Светлый. Мы встречались на ярмарке окончания осени в Хорнгольде, когда вы произнесли пророчество для принцессы Платины. К сожалению, мне не удалось поговорить с вами наедине. Меня очень впечатлило ваше заклинание. Хотелось бы обсудить с вашим учителем возможность вашего перехода на обучение в школу коллегиума.

Порвите свиток, и он перенесет вас в мой кабинет, или запишитесь на аудиенцию в Шелденмайдже в башне коллегиума.

С ув. Маг седьмой степени, председатель высшего совета коллегиума, Сидериал Светлый».

Я еще раз перечитал свиток, удостовериться, правильно ли я все понял… и швырнул его в сундук с вещами. Чего он хочет от меня? Почему судьба опять меня искушает? Чтобы я опять все бросил и подался невесть куда? Не этого ли я хотел? Ради чего покинул родную деревню? Больше я не поведусь. Может это вообще изощренная месть принцессы? Глупо, конечно, предполагать, что эта мелкая кобылка теперь на меня охотится. Наверное, я просто устал. Хватит верить во все эти пророчества, предопределенное будущее и глупости с картами.

Но почему-то я топтался по дому кругами и не мог найти места. Работать больше не хотелось. Ладно, закончу чуть позже. Я еще раз изучил стол: слипшейся каша оказалась безвкусной, а молоко холодным с противной пенкой. Остывающая печь проглотила пару поленьев, лежанка манила теплыми крыльями одеял. Нужно успокоиться. Ночью плохо спалось, немного вздремнуть не повредит. Днем видения донимают не так ярко. Я укутался, прикрыл глаза.

Вьюга, холод, далекое ржание и пронзительный скрип…

Я вздрогнул. За окном царила ночь. В распахнутый проем двери пробивался лунный свет, вырисовывая черный силуэт жеребца. Я таращился на него, пока окончательно не проснулся. Похоже, скрипела дверь, пора смазать петли.

— Смаш? Почему так рано? — пробормотал я.

— Она вышла замуж, — пояснил кузнец, зажигая лучины. В тусклом свете стало видно, что правая часть морды вокруг глаза заметно отекла.

— Сочувствую, — бросил я.

— Не страшно. Буду ездить другой деревней. Там тоже кобылки ничего, есть с кем заночевать, — беззаботно отмахнулся Смаш.

Когда весь светец оказался заполнен, мое состояние не смогло укрыться от внимательного жеребца.

— Что опять? — обеспокоенно спросил он.

Я промолчал.

— Закончил с лопатами?

— Прости, — я виновато потупился.

— Ладно. Все равно не собирался сегодня спать, — вздохнул кузнец. — До завтра нужно закончить. А ты попробуй заснуть.

Легко сказать. Засыпать было страшно. Ночь я провел, свернувшись под одеялом и пытаясь расслабиться. Все тело трясло. Я приподнял ногу: копыто дрожало так, будто я лежал не на печи, а на корке льда. Утром я встал раньше петухов. Бессловесный внутренний голос, он не говорил и не кричал. Он, казалось, толкал меня изнутри. Как только я останавливался, по телу пробегали конвульсии, пихая куда-то. Хотелось бежать, носиться кругами. Только чтобы не помнить этого холода, этого ржания. Казалось, все становится невыносимым. Сидеть, лежать…

Я снял со стены сумки, и ссыпал немногочисленные вещи. Достал свиток. Смаш храпел на лавке, свесив копыто. Я мысленно поблагодарил кузнеца за все. И порвал пергамент. Запущенный кузнеческий дом, не знавший хозяйки, растворился. Зычный храп сменился уютным потрескиванием поленьев и незнакомым мне в то время запахом книжной пыли. Сквозь белое марево проступал уютный кабинет. Множество стеллажей, заполненных пухлыми томами. Стены завешены гобеленами с изображением городов. На одном возвышался узнаваемый замок Хорнгольда, остальные были незнакомы. Грубый каменный пол покрывали ковры, а стол у окна даже хранил память о лаке и полировке, пусть и не видел их уже много лет. За столом сидел пожилой единорог, орудуя пером, которое могло принадлежать только абсурдно роскошной птице. Хозяин кабинета подслеповато щурился, перо, окутанное сиянием, выводило на пергаменте витиеватые кренделя.

Старик кутался в одеяло, не смотря на камин, заполнявший помещение приятным теплом. Закончив строку, перо упокоилось в чернильнице, и только тогда хозяин кабинета изволил почтить меня удивленным взглядом.

— Здравствуйте, — я дезориентировано помотал головой, сделал шаг и, зацепившись за ковер, растянулся на полу.

Единорог приподнялся, чтобы рассмотреть меня из-за стола. Постепенно на морде проступило узнавание.

— А, Старки. Я уже потерял надежду, что хотя бы одно письмо дойдет. Что за вид? Что с тобой случилось? — обеспокоенно спросил он.

Я приподнялся, все еще пошатывало от белесых всполохов заклинания. Осмотрел себя.

— Ничего не случилось. Это мой обычный внешний вид. Я деревенский кузнец.

— Кузнец? — брови старика поползли в гору. — Ты же занимался предсказаниями?

— Я больше не предсказываю, — помотал я гривой. — С тех пор, как я выдал то заклинание в шатре, я все хуже сплю. Меня мучают кошмары. И с каждым днем они становятся все хуже. Все вокруг кажется неправильным. Утром я просыпаюсь с этим чувством, не могу стоять на месте, не могу есть или работать. И не знаю, кончится ли это безумие. Я не хотел сюда приходить, но у меня не было выбора.

— Предсказания и заклинания времени — очень тонкая и малоизученная наука. Без должной подготовки работать с ними нужно очень осторожно, — назидательно пояснил единорог. — Тогда, в шатре, я был удивлен, ибо никогда не видел такого заклинания. Хотел с тобой поговорить, но ты так неожиданно пропал. Я пытался тебя найти, но в шатре мне сказали, что выгнали тебя и не знают, куда ты ушел. Я опрашивал всех знакомых единорогов, но нигде не мог тебя найти. Никто не из магов не обучал Старки Кометохвоста. Ты словно появился из воздуха, сказал свое страшное пророчество и растворился туманной дымкой. Кто тебя учил?

— Никто. То заклинание, оно не работает. Я составил его сам.

— Сам? Погоди, как ты мог не обучаясь составить такое заклинание сам?

— У меня были свитки.

Я извлек старую брошюрку.

Единорог принял тонкую измятую пачку листов.

— Эти свитки распространялись коллегиумом лет тридцать назад, — заметил он. — Откуда они у тебя?

— Были среди вещей отца.

— Эти уроки — здесь все вперемешку. Их давно не используют в качестве учебного пособия. Большинство единорогов, дойдя до середины, сдавались. Материал подан просто ужасно. Идет от очень простого, но в последних главах таблицы многих сложнейших магических элементов. Ты в них разобрался?

— Не совсем. Я пробовал составить разные заклинания. Но получилось только это. Основанное на звездах и таро. Я привязался к символике карт и задал алгоритмы, как при составлении гороскопов. Они вычерчивают круг. А еще пару элементов управления временем. Не совсем понимаю, как они работают, но мне казалось, это улучшит гадание.

— Темпоральные элементы… Какой ужас… — старик поднялся из-за стола, роняя плед. — Старки… Это гениально. Ты должен все подробно описать… Но, сперва… Пророчество. Что ты о нем помнишь? Что тебе открылось в будущем принцессы?

— Я… Я видел, что принцесса привыкла ставить себя выше и умнее других, и считает это нормальным. Остальные подыгрывают, хотя она не заслужила такого отношения. В будущем на нее окажут влияние три личности, Первая будет грезить в мире фантазий и нелепостей. Второй будет импульсивным и неуравновешенным военным. И она не сможет контролировать их своим дутым авторитетом. Это выльется в конфликт. Рядом будет еще один пони, ученый или мудрец. И если принцесса не прислушается к нему, то это повлечет за собой беды. Ужасные беды.

— Какого рода? — единорог нахмурился.

— Не знаю, — помотал головой я. — Я видел только страх и холод. И с тех пор вижу каждую ночь. Всякий раз, закрывая глаза.

— Не слишком проясняет ситуацию, — разочарованно покачал головой старик.

— А что я сказал принцессе? Почему она так разозлилась?

Единорог открыл ящик, на столе передо мной развернулся еще один свиток, с текстом-завитками. Я начал всматриваться в него…

— Что-то не так? — спросил единорог.

— Простите, все эти закорючки, так сложно разбирать. Я привык к ровным буквам.

Единорог понимающе улыбнулся:

— Я даже не подумал, что ты… Ладно, прочту сам. Вот что ты сказал:

«Принцесса капризов на троне сидит.

На пони других никогда не глядит.

Привыкла всю жизнь по спинам шагать.

Пришло ныне время плоды пожинать.

С землею и небом поспорить решила.

Про мир и гармонию пони забыла.

В холодной пещере погибнет она.

Во тьме среди снега исчезнет страна».

Похоже на детский стишок. Я удивленно посмотрел на единорога:

— Так это предсказание — правда?

Старик тяжело вздохнул:

— Я думаю, оно близко к правде. Мы и раньше видели смутную тень в будущем принцессы. Но даже коллегиуму трудно повлиять на наследницу королевской семьи.

— Вы сможете мне помочь? — спросил я с надеждой.

— Думаю, чтобы перестать видеть кошмары, ты должен помешать пророчеству осуществиться.

— Шутите? Из меня даже кузнец никудышный.

— Сейчас ты кузнец. Но я не могу позволить, чтобы такой талантливый единорог остался простым кузнецом. Я предлагаю тебе стать учеником коллегиума и моим протеже. Поверь, если ты разобрался в этих бумажках, то с доступом к библиотеке и лучшими учителями для тебя не будет ничего невозможного. Скажи, не стало ли тебе легче, как только ты пришел сюда?

Внутренний голос затих. Дрожи больше не было.

— Да, похоже… — признал я.

— Заклинание направляет. Но решать все равно тебе. Как только изучишь достаточно, сумеешь разорвать нить, что связывает тебя с пророчеством. Или, можешь попытаться его предотвратить. И написать лучшее будущее.

Я задумался. Это ли тот шанс, которого я ждал? Не балаганный фокусник, но единорог коллегиума? Весь ужас, виденный во снах — он придет, и не только я почувствую тьму и холод. Смогу ли я спокойно жить, зная, что ждет нас всех? Забыть, просто избавившись от кошмаров?

— Ты можешь начать обучение, на размышление время у тебя будет.

— Хорошо, я согласен, — грустно улыбнулся я.

— Я так и думал, — кивнул Сидериал.

Достал новый пергамент, пропечатанный цветными узорами. И начал заполнять.

— Старки, это ведь не твое полное имя? — уточнил он.

— Нет, — смущенно заметил я. — Так меня называли в деревне.

— Диктуй полностью.

Я продиктовал по буквам некогда заученное слово.

— Так, а прозвище по метке к тебе, я полагаю, уже давно приклеилось. Пусть немного не по возрасту, но я думаю, когда-нибудь оно будет внушать уважение.

Магия вспыхнула, и за дверью звякнул колокольчик.

В комнату вбежала молочно-белая единорожка. Она оторопело-брезгливо скользнула мне взглядом. Маг передал ей свиток.

— Джубили, дорогая, этот молодой единорог зачислен на обучение на особый статус. Проводите его и помогите обустроиться.

— Да, мастер Сидериал, — поклонилась она, теперь уже более заинтересованно изучая меня со всеми лохмотьями, ожогами и приставшей грязью.

— Ступай, Джуби все тебе тут покажет, — ободряюще сказал Сидериал.

Когда я выходил из кабинета, то, наконец, почувствовал правильность своих поступков. Внутренний голос стал тише. Возможно, теперь грядущее не станет таким темным и холодным. А если и станет, то луч надежды непременно прорежет тьму и согреет наш мир.

Я бросил взгляд на будущего наставника. Тот кивнул и добавил:

— Добро пожаловать в коллегиум, Стар Свирл Кометохвостый.

Имена персонажей (Спойлеры)

Имена персонажей:

Стар Свирл «Старки» Кометохвостый — Star Swirl “Starky” the Bearded

Лиа Травяная — Lea Grass

Эмбер Спаркс — Ember the Sparks

Смаш Молот — Smash the Hammer

Яблочный Мел — Malus the Apple

Ховер Булочница — Hover the Bun

Стант «Крафти Трик» Голубятник — Stunt «Crafty Trick» Pigeon

Войсфероус — Vociferous

Сидериал Светлый — Sidereal the Light

The Fool (ЭИ-2015)

Книги — одна из многих иллюзий мира. Сотни, тысячи историй сжаты на узких полочках в плотные шуршащие тома. У каждого свой запах, цвет и вкус. Одни имеют горький привкус, иные сухи, полны хрустящих фактов, третьи — сладкие, но не серьезны и портят аппетит. Книги выстроились длинными рядами, уместились в шкафах, но сам их внутренний мир колоссально обширен, переплетен с их товарками, с окружающим нас миром, проник в умы многих живущих, сделал их жизнь красочней и интересней, насыщенней, изменил их взгляды и само понимание мира. Библиотека — мистическое место, как давно я не бывал здесь.

Огромная клепсидра медленно отмеряет секунды среди множества стеллажей. Книги меняют ход времени. Многие пытаются погрузиться в иллюзорный мир, дабы прожить за отмеренный им срок как можно больше жизней иных, более интересных и насыщенных, чем их собственная. Но я здесь не за этим.

Быстро скольжу меж стеллажей, быстро касаюсь корешков. А вот и то, что я искал…

Это не первая библиотека за сегодня. Нужные мне сведения там и тут, расползлись и проникли повсюду — придется собрать их разом. Тот большой пухлый томик и эта книженция, свиток, справочник.

И в этой маленькой книжонке, упрятанной на самую дальнюю полку в груду каких-то мало понятных собраний, тоже есть нужное мне. Любопытно. Эта книжка непроста. Написанная простым неровным почерком с заметной тщательностью. Ее истории тянутся и в прошлое, и в будущее. В ней есть о моих знакомых, которых я давно забыл. О событиях, что остались лишь смутными образами за чертой иной жизни. Ты оставил ее здесь, старик?

Здесь есть и обо мне. О том мне, который давно забыт, кто канул за гранью, отделяющей сказку от жестокой реальности. Но случайное прикосновение к старым страницам заставило вспомнить того меня. Это было так давно, что превратилось в сон, в размытый образ; эта жизнь, была ли она на самом деле?..

Десятки закладок из пожелтевшего картона заложены меж страниц. Книга распахнулась на нужной истории и одна вывалилась на пол. Закладка из карты.

«The Fool».

Возможно, и так. Но я еще не сдался.

Один старый мудрец сказал: «В нашем мире слишком легко принять желаемое за действительное». В нашем мире слишком много иллюзий. Когда-то давно и я так считал. Но теперь для меня, с уверенностью скажу, все в нашем мире реально. Ранее мир казался мне непонятным и абсурдным. Хаотичным до безобразия. Я недоумевал, как все прочие могут в нем жить, понимать с полуслова намеки, вычленять ложь, разгадывать, что и когда необходимо делать. Мир казался сложным и запутанным. Но не теперь. Теперь все просто и понятно. Я точно знаю, иллюзий нет — они отступили. Я научился жить в гармонии с миром, как бы иные не мешали мне в этом. «Не потеряй свою сказку», — сказал ты мне, старик. И я послушал тебя. Мой мир был жесток. Сейчас, когда он похож на нее, на сказку, я не готов ее потерять.

Ранее я не понимал книг. C тех пор, как я смог к ним прикоснутся, мне все больше казалось — книги врут. Воспевая дружбу и единство, любовь, равенство, справедливость — врут. Но затем я понял, книги пытаются показать нам, каким мы должны сделать наш мир. Не знаю, многие ли пытались. Но, похоже, у тебя, старик, получилось. Ты превратил мир в сказку для всех. Ту, о которой, говорил мне когда-то.

Но как так вышло, что жить в твоей сказке означает отказаться от моей?

Я вспомнил, за что ненавидел книги. Касаясь их, я вспоминаю то, чего не могу помнить. И знаю, чего знать не могу. Чего не видел сам. Не могу отделить себя от иного мира. Я смущен и подавлен. Эмоции, пробивающиеся из глубины души, они мои. Но это часть старого меня. Так не похожего на меня нынешнего. Я теперь не знаю, бороться ли за свою сказку или принять твою.

Ведь я вспомнил, с чего начался мой мир…

---

Вначале был холод. Мороз овладел городом, засыпал улицы снегом. Медленно, но неумолимо разрослись сугробы, пожирая все на пути. Неспешно подбирались к зданиям и начинали облизывать стены жадными языками.

Перестали бурлить жизнью фонтаны, обратившись ледяными изваяниями, и ожидали своей участи, в страхе замерев перед надвигающимися снежными монстрами. Давно уже смолкли все звуки, кроме вьюги. Лишь в немногих домах по-прежнему теплилась жизнь. Монотонное гудение ветра сводило с ума последних прячущихся пони. Ледяное безмолвие захватило мир. Холодный, яркий и жестокий. Таким я запомнил его на заре жизни…

---

Ночная прохлада окутала дилижанс. Запуская внутрь гибкие щупальца, пыталась добраться до пассажиров. Приходилось кутаться и поглубже зарываться в соломенную подстилку, уложенную в изгиб скамьи. Возницы перешли на рысь, дабы хоть немного оторваться от навязчивого студеного спрута. Экипаж трясло сильнее обычного.

Пробуждение наступало постепенно. В какой-то момент между сном и явью пролегла четкая граница, отрезая сознание от ужасов давно минувших дней. Я утер пяткой копыта слезу, проморгался и осторожно приподнялся, понимая, что уже не засну. На соседней лавке посапывал, завернувшись в дорожный плащ, наставник. Я тихо отдернул оконную шторку.

В темном небе незримыми стадами сновали тучи, затаптывая россыпь звезд. Самая голодная набросилась на сырный диск луны, оставив на ярком боку рваные следы зубов. Жалкий огрызок лил на равнины бледный свет, и в скудных лучах уже можно было рассмотреть цель нашего путешествия.

Новое пристанище коллегиума менее всего напоминало место, в котором бурлит магия, свершаются чудеса, творятся судьбы мира и живущих в нем. Приземистый гротескный замок с четырьмя квадратными башенками напоминал брошенный в поле зуб великана. Омываемый холодным лунным светом, он казался мертвым, топорно вырубленным из куска скалы. Построен наспех, словно военный форт-укрепление. Строители думали о надежности и практичности, не о красоте. Прошли времена высоких башен-шпилей, вычурных арок и белой облицовки внешних стен — в наше смутное время это мало кого волновало. Маги коллегиума, ныне разрозненные по новым землям, наконец получили приют, куда постепенно стягивались все вывезенные с севера лаборатории и уцелевшие библиотеки.

Старый коллегиум остался далеко на севере, ныне похороненный под толщей льда. Пусть новые земли и свободны от холода виндиго, но и для единорогов отвоевать старые города не представлялось возможным.

Я неотрывно смотрел на здание коллегиума. Будить наставника не хотелось. Прибытие в замок означало возвращение к монотонной жизни, лишенной каких-либо интересностей, наполненной сложными отношениями, а так же неимоверной скукой. В таких местах я всегда чувствовал себя глупым и потерянным. Куда приятнее путешествовать. Каждый день новые места, многодневные переезды. Выполняешь простые поручения, следишь за вещами. За все остальное отвечает наставник.

Но теперь легкая жизнь закончилась и предстоит вернуться к работе в лабораториях с прочими бесталанными учениками. Новое место, новые пони, новые распорядки и правила, которые предстоит выяснить, к которым предстоит привыкнуть. Отчего все тело трясет? Виновата прохлада или липкий страх нового будоражит, подкрадывается, холодными лапами сжимает плечи, проникает когтями в грудь и давит сердце? Я смотрел на эту пугающую громаду, как вдруг…

На башне вспыхнуло переливистое зарево, и в следующий миг небесный купол у са́мого горизонта был разрублен незримым мечом. Яркая полоса ширилась, пропуская солнце. Светило выбиралось тяжело и неспешно, будто сонный титан, разбуженный магами коллегиума. Рассветные лучи вспарывали тучи, озаряли гротескными тенями каменные стены, оживляли луга вокруг и вырисовывали далекий лес.

Я заворожено глядел, на утреннее преображение мира. Возницы тоже сбились с шага. Экипаж дернулся. На багажных полках звякнули склянки.

Наставник всхрапнул, сонно пробормотав:

— Ди, ты всё хорошо закрепил?

— Наверно, — не отрываясь от созерцания рассвета, бросил я.

— Наверно или точно?

— Точно, — нехотя поправляюсь. Ненавижу это слово. «Точно». Слишком часто оно тыкает тебя мордой в проблемы, ибо ничего точного в безумном нашем мире нет. Все приблизительно. Всегда есть вероятность чего угодно. Абсолютно точно можно довериться лишь тому, кто полностью берет на себя ответственность за свои ошибки. Поэтому себе я доверять не желаю и не люблю. Особенно когда требуют безоговорочных гарантий. Сказав «точно», ты берешь на себя ответственность за ошибки. Буду надеяться, в этот раз их не будет. Не зря же получил на круп обрывок шнура, завязанный замысловатым узлом?

---

Когда дилижанс достиг ворот, солнце окончательно выбралось из-за горизонта, продолжив свой привычный путь по небосводу.

Ворота стояли нараспашку, никто не препятствовал проехать во двор. Лишь когда экипаж остановился, из окошка сторожки высунулся заспанный единорог и крикнул:

— Эй, кто такие?

— Грей Упрямец и Динки Связующий с грузом для алхимической мануфактуры, — отозвался наставник, выбираясь из экипажа и стаскивая плащ. Он был среднего возраста единорогом из рядовых работников мануфактуры. Он всегда молодился, говоря, что все в жизни еще впереди. Частенько ворчал, как не любит грязную работу алхимика, что сменит ее и займется интеллектуальной деятельностью, работой с заклинаниями или архивами. Но, тем не менее, никогда не отказывался задержаться в лаборатории сверх принятого. Для удобства работы коротко стриг гриву, оставляя лишь условную полоску жесткой щетины от ушей до спины. В общем, делал все, чтобы слова расходились с делом. Из всех, кого я знал, Грей больше других напоминал мне меня самого. Именно таким я мог представить свое будущее. Скучным, однообразным, наполненным бестолковой работой и обрывками мечтаний о чем-то большем, которыми я буду с серьезным видом делиться с подмастерьями. Но так и не решусь что-нибудь изменить в привычном укладе.

— Лок, ждем таких? — крикнул дежурный кому-то невидимому. И, получив утвердительный ответ, исчез в сторожке.

Возницы неспешно распряглись и отправились выяснять, где можно выспаться после ночного переезда. Никто, казалось, не заметил нашего прибытия. Бо́льшая часть коллегиума еще спала.

Лишь на приснопамятной башне царило оживление. По внешней каменной лестнице пони спускались во двор. Сколько было их там? Не меньше полутора десятков закутанных в мантии фигур. Молодых и старых, темных и светлых, кобыл и жеребцов. Усталые, будто прошли галопом пол-Эквестрии.

Один из пони отделился от процессии и направился к дилижансу. Его черты были смутно знакомы: короткая темная борода, худые скулы и уставшие глаза, темная мантия в крупных звездах. Он был похож на моего первого наставника. Того, кто принял всех детей зимы, прежде чем отсеялись самые слабые или имеющие талант в других областях. Я не видел его несколько лет. Время растворяет черты в памяти, словно алкагест1. Да и сами пони преображаются. Прически, одежда, мелкие изменения накапливаются день за днем, и стоит отлучиться на несколько месяцев, уже нельзя с уверенностью сказать тот ли перед тобой пони или другой.

Я достал из сумки потрепанную книжонку и быстро распахнул на последней странице. Множество мелких значков-рисунков заполняли ее. C буквами у меня никогда не ладилось, но бо́льшая часть спагирических2 рецептов зарисовывалась схематически или предавалась в гравюрах. Для личных заметок приходилось придумывать свои обозначения.

Один из первых наставников. Звездочка и спиралька. Как же его звали. Старспирл? Старсвирл? Заштрихованный кружочек. И кружочек обычный. Значит, не темная и не светлая масть. Значок бороды. Средний возраст. Схематично зарисована кьютимарка. Но под плащом ее сейчас не видно. Похож, но не могу с уверенностью сказать он ли это. Успев сунуть книгу обратно в сумку, прежде чем единорог подошел, я почтительно поклонился, пробормотав:

— Здравствуйте, — лучше показаться не слишком вежливым, чем попасть впросак. Будет неудобно, назови мэтра чужим именем.

— Здравствуй, Динки, — единорог одарил меня коротким взглядом. — Жаль, что ты ушел, сейчас нам нужны молодые и перспективные в отделе смены суток.

Я выдавил кислую улыбку в ответ. Молодой и перспективный? Очень иронично. В этот отдел брали всех, у кого была любая капля магии. Не многие из детей зимы остались там. Слишком тяжело и сложно. Моя магия не столь сильна, да и таланта к заклинаниям нет. Пришлось сменить род деятельности.

Попробовал себя там и тут. Первое время везде интересно, и с любым наставником. Новая область открывает множество возможностей, но когда представляешь, что этому придется посвятить всю оставшуюся жизнь, углубляясь и совершенствуясь на одном поприще, то весь энтузиазм испаряется вмиг, будто роса на солнце. Так я и остановился на обрывочных знаниях ученика, больше не проявляя должного энтузиазма к изучению нового. Лишь малая часть в каждой науке мне давалась, и я начинал искать новую область, которая могла бы стать отображением моего таланта.

Не имея возможности читать книги, без наставника изучать что-либо трудно. И долго так продолжаться не могло. Коллегиум давал нам пищу и кров. Обучал. В тяжелое для всех время бездельничать было нельзя. И я ушел в мануфактуру спагириков. Предстояло варить различную алхимическую дрянь. Многие настои и эликсиры не несли в себе магии, но пользовались спросом, отправляясь на продажу. Проверять качество таких никто не удосуживался, нужно было просто следить, чтоб ими в принципе нельзя было отравиться. При такой деятельности нужна не столько голова, сколько практика и желание работать. Только времени мануфактура пожирала прорву.

Старсвирл, удовлетворившись парой фраз вежливости, уже отошел в сторону переговорить с Греем о новостях в округе.

Я заметил, что один из единорогов, скучавший у стены, бросил взгляд в мою сторону и направился к дилижансу. Наверно, он меня знал? Я попытался скрыть растерянность, которая слишком очевидно прорезалась, когда я кого-то не узнавал. И попытался улыбнуться.

— Привет, Ди, — бросил незнакомец.

— Здравствуй, — я пытался изобразить узнавание. Понятия не имею, кто этот молодой единорог. Скорее всего, тоже один из детей зимы, которых собрал на обучение коллегиум много лет назад. Не знаю, как он меня запомнил… хотя нет, знаю. Приметная внешность. Говорят, у меня редкий «цвет» глаз, кажется, «красный» он назывался. И самая светлая шерсть из возможных. Но единорог передо мной был самым обычным, я бы не запомнил его. Учитывая, сколько прошло лет, это было так же невозможно, как бросить в груду щебня камень, а на следующий год вернуться и отыскать его.

— Ты ведь меня не помнишь? — догадался он. Я нехотя признал, кивнув.

— Мы учились у Стара. В начале.

Это я понял. Но ничего не изменилось.

— Я Этни.

Я вновь попытался скорчить вежливую мину и кисло усмехнулся. Но это имя ни о чем не говорило. Маловероятно, что мы общались. Надеюсь, что в этот раз изобразить узнавание вышло лучше.

— Как устроился? — спросил он.

— Работаю в алхимической мануфактуре, — вздохнул я, пытаясь найти плюсы работы, дабы озвучить оные. — Спагирия. Варим… разное.

— А мы поднимаем солнце, — довольно бросил он.

— Да, я видел, очень красиво.

— Наверно, самая простая здесь работа. Пока с нами Старсвирл, не все так сложно, как выглядит. Наши даже не чувствуют, чтобы магия слабела. Старики говорят, раньше движение светил быстро давало о себе знать. Но с тех пор как Сатрсвирл заменил Сидериала все изменилось. Сидериал только обучал. А Старсвирл делает большую часть работы.

Из башни вышла единорожка. Ткнула носом моего собеседника:

— Пойдем, Эт.

— Пойдем, — согласился он. — Ладно, бывай, Ди. Свидимся.

И тут же потерял ко мне интерес.

Я в снова кивнул, провожая их взглядом. Хотя они уже этого не видели.

---

В общих комнатах работников мануфактуры не было и намека на уют. Каменные, немного шероховатые стены, завешенные старыми коврами и одеялами, а местами покрытые деревом, чтобы не терять тепло. Вместо кроватей грубые плоские ящики, наполненные соломой и накрытые рогожей. Узкие ящики для вещей. На окна кто-то повесил две выгоревшие шторы, некогда богатые, ныне мятые и пыльные. Они были разные и не сочетались узором; собранные кусками веревки при грубых узлах — судя по всему, их практически никогда не закрывали, ведь в коллегиуме все ложились на закате и просыпались с рассветом. Повинуясь минутному порыву, я расплел узлы и завязал вместо них хитрые бантики.

Мутноватое стекло в раме причудливо искажало внешний мир. Попадая в полоску кривизны, лес вдалеке мгновенно вырастал в несколько раз, а затем так же быстро опадал к горизонту. Я постоял у окна, задумчиво кивая. Наблюдал, как морской волной колышутся на горизонте деревья, пока не закружилась голова.

Выбрав свободную лежанку, бросил под нее сумку с вещами. Вытащил пузырек с глазными каплями. Сейчас придется идти в лабораторию, и, скорее всего, глаза начнут слезиться.

Но пузырек оказался почти пуст. Лишь на стенках остались следы мутноватого настоя. Пришлось добавить немного воды из стоявшей в углу бочки и хорошенько взболтать. Нужно как можно быстрее приготовить еще. Говорят, от частого использования белки приобретают нездоровый оттенок, но это лучше, чем постоянно воспаленные глаза от лабораторного дыма.

Я прошелся по комнате, пока тут никого, внимательно изучил все. Общие комнаты. Не то чтоб я так не жил, но отвык в последнее время. Как только тут появятся другие, пространство наполнится шумом, гвалтом, запахами и хаосом. Я сжался, пытаясь всеми силами заранее изолироваться от окружающего мира, будто сама реальность может отступить от боков.

Мне совершенно не хотелось возвращаться в коллегиум. Будет тяжело смотреть в глаза наставников, от которых я ушел. Вновь подчиняться множеству внутренних правил и распорядков. Попадать в глупые ситуации, пытаться выучить новых пони, к которым могут послать с поручением или с которыми придется общаться в течение дня.

В дороге был лишь я, да наставник. Огромный мир, множество незнакомых пони, которых я сегодня вижу, а завтра они исчезнут за горизонтом. В коллегиуме же огромная пестрая масса, вычленить в которой отдельных личностей не представлялось возможным. Жизнь бурлит в стенах, подчиняясь десяткам гласных и сотням негласных правил, выяснить которые была, порою, нелегкая задачка. Множество условностей: куда и когда не следует ходить, как не причинять неудобства тем или иным пони, с кем следует здороваться, кого поздравить.

Все это было сложно… Конечно, через полгода я вычленю из общей массы кого-нибудь, кого буду придерживаться в повседневном общении. Запишу и запомню основные действующие лица этого театра. Но до этого предстоит пережить много неловких моментов.

Меня слишком многое сбивает с толку, поэтому первое время я предпочитаю придерживаться простых правил: больше молчать; запоминать и «записывать»; делать, как все; не показывать удивление; не выглядеть глупо.

---

Дни тянулись неразличимой чередой. Пегасы регулярно купали поля, не давая клеверу, люцерне и еще десятку луговых трав превратиться в солому. Утром дежурные по кухне шли косить завтрак. Массивная кухарка, у которой, подозреваю, в роду были буйволы, недовольно покрикивала абсолютно на всех и по любому поводу, но исправно выдавала разнообразные луговые сборы на завтрак, овощи-фрукты в виде салатов и целиком на обед и смесь одного с другим и в довесок выпечку — на ужин. Часто появлялись сухари и куски колотого бурого сахара. Их никто не ел сразу, сметали со стола, чтобы грызть в течение дня, роняя крошки на рабочие столы и в растворы.

Работники мануфактуры резво жевали, тащились переодеваться в неброские накидки, защищающие продукцию от шерсти, а шерсть от горелок; а затем в лабораторию: варить, перегонять, фильтровать и заниматься прочей малоосмысленной на первый взгляд ерундой.

Лаборатория была шумным, грязным и закопченным местом. Ходить между столами без опаски не приходилось. Повсюду расставленные колбы, флаконы, реторты и пылающие горелки не внушали доверия своей недвижимостью и, казалось, норовили чуть что прыгнуть со своих мест на пол. Постоянная задымленность, пары с запахом трав, звуки кипения и пестиков, трущих о днища ступок. Но главное зло — скучная монотонная и длительная работа в течение дня.

Сегодня повезло. Меня вместе с тиглем и мешком трав выставили на балконную площадку. Извлечение «соли»3 из растений не самый сложный процесс. Тем более, сегодня предстояло выполнить только первый этап — кальцинацию.

«Все, что горит — есть суть «сера». Что дымит или испаряется — есть суть «ртуть». Что остается в осадке — есть суть «соль» — мысленно процитировал я наставника, представляя себя на его месте, поясняющим азы подмастерьям. Таким образом, нужно просто аккуратно сжечь весь этот мешок в тигле, дабы удалить «серу» и «ртуть». Прокаливать порциями до тех пор, пока темная зола не станет светлым пеплом. Затем растирать и снова прокаливать, пока «материя не станет похожа на белоснежную известь, полную огня и жажды».

Заходить ко мне вряд ли будут часто. При первичной кальцинации слишком уж много «ртути» покидает вещество. Так что можно улечься на доски перед тиглем, поглядывать в огонь и мечтать. Мечтать о заклинаниях, которые никогда не смогу освоить. Мечтать, что когда-нибудь смогу полететь, наколдовав крылья. Мечтать о куче денег, чтобы закатить пир, пригласив всех, кого когда-либо встречал. Придумывать шуточки в отместку прошученных надо мной, и мысленно воплощать их в жизнь.

Так проходит время работы.

На крышу соседней башни тащат телескоп, составлять астрологические прогнозы на ближайшие недели. На полях разворачиваются на колышках полоски ткани, дабы утром отжать с них росу для настоев. Над дальними холмами, покрытыми зеленью виноградников, пегасы разгоняют тучи.

Еще один бесцельный день подходит к логическому завершению. Можно покинуть каменные стены, выйти, побродить в полях. Переброситься парой незначащих фраз с соседями по комнате. Можно дойти до ближайшего поселения и купить за пару монет молока и хорошей выпечки. А вечером пробраться к своей постели и зарыться под одеяло, слушая, о чем, хохоча и переругиваясь, говорят прочие работники. Далеко не все из них молодые, есть даже ворчливые старики, мастера своего маленького дела по производству тинктур и эликсиров. Требующие к себе уважения несмышленой молодежи только потому, что у них хватило терпения разливать жидкости по колбам на протяжении многих лет. Считают себя опытными и правыми, хотя на старости лет склонны частенько ошибаться.

Простые рабочие. Наша жизнь скучна и однообразна. Мы ничего не придумывает. Ничему особо новому не учимся. Делаем свое дело, получаем еду и скромные деньги.

Неужели мне тоже суждено так состариться?

---

Как обычно, я выспался ровно настолько, чтобы раздражаться окружающей какофонией звуков. Соседи мирно сопели, кроме тех, кто в разных концах комнаты неистово зычно похрапывал на разный манер. За окном шумел дождь, тарабанил по стеклам, пытался пробиться внутрь. Обычно ему это удавалось. Снова на полу будет лужа.

Сегодня работ не предвиделось, значит, весь день можно посвятить ничегонеделанию и после полудня, когда все просохнет, выспаться на солнце. Я как можно тише поднялся и, подхватив зубами накидку, пошел к выходу, ступая как можно тише. Сомнительно, что я обрадую кого-то, разбудив раньше желаемого.

Коридор пустовал. Коллегиум еще не начал просыпаться, лишь кошка свернулась на бочке — лениво щуря глаза, вглядывалась в завесу дождя. Завидев меня, она спрыгнула и принялась увиваться под ногами.

— Котька, — бросил я, приподняв ногу. Зверюга тут же начала чесать затылком о копыто. У кошки было имя и возможно не одно, но я благополучно его забыл. Без зазрения совести. О кошке отзывались, как об умной и дружелюбной. Не знаю, насколько это было верно, возможно она, как и я, просто не могла запомнить, кто из коллегиума может налить ей молока в довесок к крысиному рациону, и потому повсюду провожала всех подряд.

Я подошел к оконному проему. Пегасы делали работу на совесть. Проливной дождь стер все запахи, превратил внешнее пространство в скопище невнятных размытых силуэтов. Несмотря на непогоду, во внутреннем дворе виднелось движение. Похоже, прибыл кто-то еще. В последнее время коллегиум все больше заполнялся. С каждым днем пустующих комнат становилось меньше, в коридорах то и дело объявлялись заколоченные ящики. Что-то доделывалось, достраивалось и распаковывалось. И каждый раз казалось, что места уже нет, но следующая группа прибывших также бесследно растворялась в общей суматохе коллегиума.

В этот раз повозок было много, но среди них лишь один дилижанс. Большинство походило на огромные крытые ящики. На одной из телег лежал большой, в два моих роста, бесформенный сверток. Я задумался, что это могло быть, как внезапно повеяло холодом, не ночной прохладой, но, чуждым и колючим морозом, коего я давно не чувствовал.

Из кареты показалось несколько фигур в дождевых плащах. Они раздавали указания выбежавшим на помощь дежурным и подмастерьям. Последней из кареты вывели маленькую фигурку в плаще, которую тут же быстро сопроводили под крышу.

Порыв ветра сорвал часть покрывала с бесформенной глыбы, и я успел заметить блеснувший кристалл, почему-то от него стало не по себе.

— Не самый легкий день предстоит. Придется принять множество важных решений, — услышал я голос рядом. У соседнего окна стоял Старсвирл, взирая на новоприбывших. Он был мрачен и хмур, в голосе сквозила серьезность. Это разительно отличалось от образа, что я помнил.

Я поежился, вновь уставившись в окно.

— Знаешь, Динки, — внезапно добавил он, — в твоем возрасте я думал, что с магией все просто. Что жить без нее можно, но с ней — легко и приятно. И само наличие магии превращает жизнь в добрую волшебную сказку. Раньше казалось, что заклинанием можно обратить облака сахарной ватой, и из них пойдет шоколадный дождь. Но со временем я понял, что заклинания — это тоже тяжелый труд. Что далеко не все из них позволяют решить возникшие проблемы. Но от тебя ждут простого волшебного решения. Не для того, чтобы потом благодарить, восхищаться или восхвалять. Даже наоборот — им кажется, что ты мог бы делать больше, но довольствуешь их малым. И тогда приходится работать еще усерднее, понимая, что не стоит разрушать их веру в сказку. Но сам ты просто делаешь то, что необходимо, и забываешь старое виденье волшебства. Ты, Динки, еще молод. Не оставляй свои фантазии раньше времени. Но помни, сказку мы создаем вовсе не магией, а своими поступками. Ее сложно построить, но легко разрушить. Если найдешь свою сказку, держись за нее и никому не позволяй отнять.

Я удивленно скосил взгляд. Но единорог уже развернулся и направился прочь.

Я задумался, чем была вызвана такая странная тирада, наблюдая, как он растворился в темноте коридора.

---

Скука.

Как же скучно. Говорят, все самые глупые вещи делаются со скуки. И, зачастую, ни к чему хорошему оные не приводят. Охотно поверю. Ибо сам уже готов на все, чтобы только не заниматься этой опостылевшей алхимией, или бесцельно не слоняться по коридорам. Вполне возможно, скоро я вновь буду пытаться заводить знакомства. Влезать в чужие беседы. Приставать к незнакомым. Рассказывать унылые истории. Или просто стоять в стороне, слушая о чем говорят, при этом сплетая из пеньковой веревочки шнурок, а затем одним рывком распуская его. В общем, вновь прослыву шутом, которого будут сторониться, и буду сдержано кивать, если нет возможности вежливо откланяться.

Но пока я еще не настолько отчаялся, так что в этот свободный денек буду сам искать, чем развлечь свою скромную персону. Коллегиум большой, так что, можно понаблюдать, как кто-нибудь работает или практикуется. Проблема в том, что сегодня впервые за долгое время пройдет совещание высшего совета коллегиума. И в честь этого все работы были приостановлены.

И тут неожиданно, как обычно бывает, пришла глупая мысль и тут же завладела моим разумом безраздельно. А что если посетить собрание? Не думаю, что там будет что-то секретное. Просто высокие умы будут общаться о коллегиуме и своих изысканиях.

Раздумывая сию мысль, я дошел до большого лектория. Выглядел он недостроенным, как и многое в этом здании. Наспех сколоченные лавки и низенькие столики выстроились уходящими вверх рядами. За последним рядом установили деревянную перегородку, которая скрывала неиспользованные еще доски и прочий хлам, не нашедший еще применения. Сомнительно, что туда кто-то поднимется, занимать будут первые ряда три. А через щели кривой перегородки прекрасно видно происходящее.

Убедившись, что пожилой, вечно пахнущий вином козел закончил подметать, а два подмастерья, притащивших в довесок к кафедре стол, отправились по своим делам, я прошмыгнул в зал и устроился на куче досок. Из окон мягко светило солнце, создавая завораживающие воздушные тоннели, полные пыли. И я понял, что это не самое плохое место, чтобы скоротать время. Тем более, что намечалось развлечение. Что если меня тут найдут? Окажусь в глупом положении. Впрочем, уже поздно, теперь осталось лишь ждать, пока все закончится.

Из лектория вело три двери. В общий коридор, через которую я и зашел; в подсобную комнату за кафедрой; и во внутренний дворик под крыши навесов.

Мэтры начали собираться, переговариваясь и занимая места. Практически никого из них я не знал. Была пара смутно знакомых лиц, мелькавших в коридорах. Им я обычно вежливо кивал, не зная ни имен, ни званий. Несколько мэтров, похоже, пришло с личными учениками.

У двери топтался коротконогий толстячок. Завернутый в мантию, с высоты моего места он казался поняшкой-картошкой, которых делают из овощей сельские жеребята. В отличие от остальных мэтров, этот не спешил подняться в лекторий. Он мялся на проходе поглядывая на проходящих мимо, будто кого-то ждал.

Пожилой единорог занял место за кафедрой и прокашлялся:

— Мэтр Долиас, займите, пожалуйста, место. Мы начинаем.

Толстяк оторвался от созерцания двери:

— Но я не вижу мэтров Эмрета и Шайна.

— Мэтр Эмрет Аспид не сможет присутствовать на сегодняшнем собрании. Он с учениками был вынужден остаться в Грасвиле. Там сейчас зверствует эпидемия, и это не та ситуация, когда коллегиум может отказать в помощи. А мэтр Шайн Самоцвет выполняет договор с пегасами на поставку драгоценностей. Их мануфактура отложила переезд до полного исполнения условий договора.

— Но вы должны были меня предупредить! Мне нужно встретиться с Эмретом, вы же знаете!

— Мы прекрасно понимаем твою ситуацию, Долиас. Но пойми. Ради одного больного мы не можем отказать земным пони в помощи, когда целое село сгорает от болезни. Даже если бы мы тебя предупредили, ехать в самое сердце эпидемии не самая лучшая идея. Так что придется подождать. Тут мы ничего не сможем сделать.

Толстяк вздохнул и, задвинув деревянный засов, поплелся на место.

Старик за кафедрой вновь прокашлялся. Звук отразился от сводов и разнесся по залу.

— Объявляю Большой совет коллегиума открытым. Сегодня я, Фидеус Небосклон, имею честь быть председателем собрания высшего совета коллегиума.

Старик выдержал короткую паузу. Подождав, пока стихнет вежливый сдержанный стук копыт, продолжил:

— Мы живем в нелегкое время. Большое собрание совета давно не происходило. Поэтому сегодняшнее событие является знаковым. Пусть мы терпим временные неудобства, но наша магия с нами, и это главное.

Вновь собрав жидкие аплодисменты, единорог подытожил:

— Мы прослушаем короткие доклады о проделанной работе вне стен коллегиума, обсудим дальнейшие планы, опираясь на политическую ситуацию в стране. Нам предстоит нелегкая задача обозначить проблемы на ближайшее будущее. Вступительное слово предоставляется мэтру Старсвирлу Бородатому.

— Благодарю, — говорившего я не видел, как и многих сидящих в лектории. Только небольшой участок у кафедры и стол. — Друзья, коллеги, я рад видеть вас всех сегодня. Рад, что возрождение коллегиума в том виде, в каком мы его знаем и помним, идет полным ходом. Многое уже сделано. Но ситуация в стране не из легких. Правители народов объединились. Но это не значит, что проблемы решены. Моя ученица Кловер Клевер, к сожалению, не смогла присутствовать на сегодняшнем собрании. Сейчас она исполняет роль личной советницы принцессы Платины в делах дипломатии. Но она держит меня в курсе последних событий. Под страхом угрозы виндиго мы создали дипломатический аппарат, но по-прежнему не можем наладить должного сотрудничества в правлении. Власти Эквестрии не хватает единства. Подписав договор, мы создали страну и урегулировали отношения, равенство в правах и идем на всяческие взаимные уступки. Не все нынешние законы идеальны, но работы ведутся. Проблема в том, что мы объединились не во имя взаимопонимания, но из страха, что повторятся события десятилетней давности. Но страх не лучший советчик в таких делах. Для объединения наций нам по-прежнему не хватает идеи. Символа.

— Простите, но не символ ли висит у нас над головами? — подал кто-то голос.

— Да, — Старсвирл обернулся, рассматривая полотно с изображением то ли крылатых единорогов то ли рогатых пегасов. — Флаг. День и ночь. Не единорог, не пегас и не земной пони. Непрерывный цикл и единство противоположностей, как символ сплоченности всех пони и гармонии самого мироздания. Но это всего лишь флаг. Мы можем развесить их повсеместно. Но количество не перейдет в качество. Нужно, чтобы расы объединились не из-за страха погибнуть под снегом. Нужно, чтобы они поняли: единство и понимание — это ключ к нашему миру и лучшей жизни. К сожалению, пока символ не найден, даже страх не сдерживает отдельных личностей, готовых сеять раздор ради наживы.

— К тому же, — заметил председатель собрания, — флаг не сможет грамотно править тремя расами. А ведь это тоже проблема. Договор регламентирует мир. Общий враг его укрепляет. Но это не делает нынешних правителей знающими и мудрыми. Пока жив король, принцесса Платина выполняет по большей части дипломатические функции. Но никто из нас не молодеет. В конце концов, принцессе можно будет подсунуть нужных советников. Но в дела земных пони и пегасов мы не можем открыто вмешаться.

— Я понимаю, что вам, как в старые добрые времена, хочется влезть в политику, — скептически заметил кто-то. — Уместны ли сейчас все эти лозунги о нравственности? Насколько я знаю, это далеко не все проблемы в данное время.

— Да, — подтвердил Старсвирл. — На данный момент я приостановил все свои частные исследования и возглавил отдел управления светилами. Это была вынужденная мера. Проблема в том, что нам не хватает молодежи.

— Вместе со смертью Седериала Светлого, — вздохнул Фиделиас, — мы многое потеряли. Как несколько уникальных заклинаний, так и ценный педагогический опыт. Уже сейчас нам не хватает магов, чтобы управлять сменой суток. И это несмотря на то, что уважаемый Старсвирл минимизирует потерю магии. Мы не можем полагаться в столь ответственном деле лишь на одного талантливого единорога. Смею напомнить, что никто из нас не молодеет. И если сейчас ничего не предпринять, то через несколько десятилетий вопрос встанет остро.

— Так или иначе, — продолжил Старсвирл, — можно надеяться, что к тому времени найдется талантливый сменщик. Но мы не можем вверить мир одному незаменимому пони. Все мы смертны. Все мы можем болеть. А сейчас нас не так много.

— Сколько сейчас у нас единорогов числится в отделе? — прозвучал вопрос.

— Не так много, — покачал головой председатель. — И я боюсь, что даже те, кто сейчас занимаются этим, без Старсвирла тут же откажутся участвовать в ритуале. В наше время слишком мало желающих жертвовать магией на благо других.

— Страна может позволить себе лишь скромные льготы и содержание для лишенных магии, — тряхнул бородой единорог. — Но каждый понимает, что в случае кризиса он не сможет надеяться даже на эти монеты. Кризис виндиго наглядный тому пример, и его помнят слишком хорошо. Наши разбегутся, как только поймут, что их магия под угрозой. Никто не захочет рисковать. Мы не можем заставить их силой.

— Да, я не знаю никого из лишенных, кто пережил бы Кризис Виндиго, — проскрипел чей-то старческий голос. — Тогда никому не было до чужих проблем.

Зал согласно загудел.

— Коллегиум уже не тот. Как видите, идет спад. Единорогов нужно обучать. Я бы предложил на данный момент вообще не вмешиваться в политику, — вновь вмешался скептик.

— Отказавшись от политики, мы рискуем вновь ввязаться в кризис. Да и нам не из кого выбрать, население в целом сократилось. Мы можем только надеяться, что в ближайшие десятилетия ситуация изменится, — не согласился кто-то из зала.

— Восстановление численности населения пойдет медленно. Как вы могли заметить, сейчас у нас кобыл стало меньше, чем жеребцов. Притока молодых талантов в ближайшие годы ждать не стоит. А посредственностей мы набрали столько, что теперь не знаем, куда их девать и чем кормить.

Сие заявление я принял на свой счет и недовольно заворочался.

— Посмотрите на себя, — чей-то голос разрезал зал, прерывая разговоры. К кафедре спустился единорог, стал у стола и обратился к залу, окидывая взглядом присутствующих:

— Посмотрите на себя! Мы — коллегиум. Мы единороги. Мы маги. Так ли нужно нам бояться? Мы не пресмыкаемся перед политикой, перед виндиго, перед другими расами. Мы не преклоняемся перед обстоятельствами — мы творим их! Сейчас мы пересыпаем из пустого в порожнее, но среди нас есть те, кто занимается именно тем, для чего он пришел в коллегиум. Мэтр Долиас предоставлял мне выдержки своих изысканий Я думаю, сейчас можно прерваться не небольшую демонстрацию.

— Мэтр Геппо, не слишком ли вы нарушаете порядок совещания? — заметил председатель.

— Да не было никогда порядка в наших совещаниях. Мы все тут слишком творческие. Тем более, обсуждение заходит в тупик, а я хочу представить аргументы.

— Если вы считаете, что это уместно.

— Считаю. Иначе наши уважаемые члены совета в пылу дискуссий могут начать таскать друг друга за бороды.

В зале неодобрительно загудело. Но председатель постучал копытом по кафедре, требуя тишины.

На стол вынесли накрытую тканью клетку. Толстяк вышел к кафедре и стащил покрывало. В клетке возилось несколько существ, рассмотреть которые мне с высоты не удалось. Зал притих.

— Я представляю на ваш суд кокатриксов, — неуверенно пробормотал Долиас. — Это существа, созданные из кур и змей и наделенные способностью пользоваться одним заклинанием. Целью эксперимента было создание гибридов и перенос магии от одних существ — другим. Я только начал эксперименты в данном направлении.

Он магией сделал что-то в клетке, последовала какая-то возня и неодобрительные шепотки в зале.

— Простите, — смутился Долиас. — Вообще-то окаменеть должен был кролик. Но заклинание еще не совершенно, поэтому чаще всего они сами… каменеют.

— Зачем вы вообще выбрали такое странное заклинание? — осведомился председатель.

— Куры пугливы. Змеи рефлекторно атакуют. Они применяют заклинание спонтанно в качестве защиты. Заставить их делать что-нибудь другое было бы сложнее.

— Спасибо, — Херпо оттеснил толстяка от стола. — Когда я впервые увидел изыскания мэтра Долиаса, то сперва не придал им особого значения. Наделять кур заклинаниями — это очень интересно с академической точки зрения. Но! Затем я увидел это!

Единорог поднял в поле левитации нечто маленькое.

— Это ключ?

— Это ключ, — подтвердил единорог. — Это ключ для дверей, которые всегда должны быть заперты. У него с обеих сторон бородка. Вы поворачиваете его в замке, и дверь открывается. Вы выходите. Но ключ сможете забрать, только если протолкнете его на обратную сторону двери. И вновь запрете за собой. Когда вы запираете дверь, бородка, которой вы отпирали дверь, становится головкой.

— Это очень увлекательно. Но какое отношение имеет это к нашей демонстрации? — голос принадлежал Старсвирлу.

— Магия виндиго сильна. Она целенаправленна и основана на дисгармонии. Наши ссоры и разногласия усиливают ее. Чтобы избежать виндиго, нам приходится придерживаться правил и трястись перед странными вещами. Страх поссориться с иными расами? Вы, наверно, шутите! Но если мы сумеем использовать обе стороны магии, то нам незачем будет придерживаться правил и загонять себя в рамки. Если использовать тот же источник силы, что и виндиго, но для своих целей. Понять и подчинить, как мы подчинили нашу классическую магию. И тогда не важно, какой стороной мы возьмем ключ, если мы можем отпереть дверь в любом случае.

— Я не стал бы сравнивать магию с ключом, — заметил Старсвирл. — Я бы сравнил ее с ножом. Если с одной стороны рукоять, мы можем порезать яблоко. Но если лезвие с двух сторон, ничего хорошего из этого не получится.

— Если не взять лезвие магией. — улыбнулся Херпо. — Мы же приняли этот двуединый символ?

— Но вы же не предлагаете сделать «химеру», созданную из нескольких пони и наделенную силой виндиго? — подозрительно спросил Старсвирл.

— Вы превратно трактуете мои слова. Речь идет о переносе источника магии, а не о выращивании второй головы, простите, на крупе. Это как минимум не эквиально. Хотя, да, такие исследования потребуют опытов.

— Причем длительных. А мы говорим о ближайшем будущем. На данном же этапе речи не идет даже об успехах с курицей. Не говоря уже о сомнительной полезности магии виндиго, которая может только замораживать.

— Может ли магия только замораживать, или это виндиго хотят только замораживать — выяснять это — дело будущего. Но я не говорю только о виндиго. Вспомните! — единорог вновь повернулся к залу. — Коллегиум многое потерял со смертью Сидериала. А множество проблем возникло именно из-за того, что король начал отходить от дел, а принцесса Платина оказалась некомпетентной в вопросах дипломатии. Но представьте, что, если мы получим магию феникса.

Зал зашумел. Отдельные возгласы было не разобрать.

— Тихо! — раздраженно застучал по кафедре председатель. — Достаточно полемики. Магия это не нож и не ключ. Данный вопрос весьма интересный, но требует досконального изучения. Но сейчас мы не будем всерьез рассматривать как аргумент легендарную птицу. И философский камень. И эликсир молодости. Или что вы там еще можете нам предложить?

— Даже если так, — легко согласился Херпо. — Если мы сможем получить магией крылья и возможность ходить по облакам, мы не будем зависеть от пегасов. Или земных пони. Мэтр Долиас предлагает нам будущее. Без страха перед неведомой магией. Без необходимости преклоняться перед иными расами. Я думал, коллегиум существует именно для этого — научиться с помощью магии делать невозможное возможным, а возможное — простым.

— Да. Несомненно, изыскания мэтра Долиаса очень интересны, — признал Фиделиас. — И если он представит подробный доклад и демонстрацию чего-то большего, чем существо, умершее от собственной магии, тогда мы вернемся к этому вопросу в будущем.

Мэтр Долиас затравленно терся у клетки, слушая препирательства совета.

— Благодарю, если вы закончили, займите свое место, — подвел итог председатель. — И уберите это…

Херпо одобрительно кивнул своему подопечному. Тот набросил покрывало на клетку.

Постепенно шепот в зале утих. Слово снова взял председатель:

— Хорошо. Вернемся к нашим первостепенным вопросам. Я думаю, есть что сказать нашему новому главе отдела климата мэтру Снежному Джо.

Джо оказался молодым темным единорогом, который вытащил с собой целую кипу пергаментов. Свалив их на стол, он долго копался, выискивая нужный.

— Приближается зима, — наконец сказал он, сверившись с записями.

В зале раздались сдержанные смешки.

— Расскажи что-нибудь новое, малец, — заскрипел старческий голос.

— Мы не можем ее отсрочить, — неуверенно добавил Джо.

— Вообще-то можем. Если ничего не делать, так и не будет никакой зимы.

— Тихо! Соблюдайте порядок, — вмешался председатель. — Продолжай.

Джо кивнул, отложил свиток и уверенно заговорил:

— Подготовка к зиме продвигается полным ходом. Нам не хватает живой силы, но если мы объединимся с пегасами, земными пони и распределим усилия, то сумеем вовремя сменить осень. Все проверено, и посчитано, и договорено…

Джон покосился на кучу пергаментов, но не решился что-либо искать.

— О чем тогда разговор? — последовал вопрос из зала.

— Проблема в том, что народ по-прежнему отрицательно относится к зиме, — пояснил Джо.

— Если все так серьезно, можно разок зиму и пропустить.

— Зима необходима, — покачал головой председатель. — Иначе в следующем году будут проблемы с урожаем. Или вы не помните, что случилось в первые годы, когда все пошли на поводу у мнения народа, трясущегося от одного вида снега? Но всем этого не объяснить. Не каждый понимает, как это — маги не могут сделать так, чтобы и тепло, и земля родила.

— Да, — заметил кто-то. — Толпа не видит причин и следствий. Она может лишь винить власть в последствиях.

— Есть же такая вещь, как общественное мнение, на которое можно влиять.

— Есть, — подтвердил Старсвирл. — И те, кому надо, на него влияют. Были подозрения, чтоб ближе к осени протесты против зимы выльются в открытое недовольство. Народ подталкивают к этому. Ведь в случае неурожая в следующем году, торгаши смогут повысить цены на зерно. Даже если оно будет этого года. Распродадут и прелое, и лежалое по немыслимым ценам. Они не упустят своих монет. Поэтому вскоре Принцесса Платина объявит об учреждении зимнего праздника в честь десятилетия со дня окончания кризиса Виндиго. Он будет назван Днем согревающего очага. Символы и атрибуты праздника должны будут напоминать о теплоте, что исходит не только от летнего солнца, но от сердец близких нам. И что зима тоже может быть прекрасна, если не забывать об этом.

После многие мэтры выступали с краткими докладами о проделанной работе, многие из которых я не понимал. Солнце мягко грело, и меня начало клонить в сон. Потом разговор начал заходить далеко в экономику и политику. Последнее, что я запомнил из бурных дебатов — хриплый старческий голос, который произнес: «Наш мир стар. Ему необходима поддержка его детей…».

Разбудил меня прорезавший тишину скрежещущий звук. Какой-то подмастерье отодвинул оставшуюся клетку, мешавшую тащить из лектория громоздкий стол. Когда звук волокового стола уполз в коридор, я выбрался из укрытия, разминая затекшие ноги, и спустился вниз. Солнце уже перевалило за полдень. Похоже, собрание давно окончилось, и стоило поспешить на обед.

Оставшаяся клетка стояла у двери во двор в ожидании, пока ее кто-нибудь заберет. Я приподнял уголок ткани. Внутри находились три кокатрикса. Они походили на кур, обтянутых чешуей. Выглядели существа неумело слепленными из кусков плоти. Длинные змеиные хвосты нервно подергивались или пытались куда-то ползти. Но куриные тела совершенно не учитывали их желания. С повязками на головах они забились по углам и вздрагивали от малейшего звука. Смотреть на это было странно. Будто кто-то неумело спутал два естества, пытаясь достичь единства. Но в итоге добился, лишь чтобы две сущности спутались и не развалились. Посреди клетки четвертый кокатрикс обернулся каменной статуей. В соседней клетке сидел кролик. Он флегматично жевал морковь, безразлично поглядывая на соседей.

Привычной магией я поднял одного из кокатриксов и почувствовал в нем свежие остатки заклинания, запутанные и стянувшие две сущности, словно неумелые стежки тряпичную куклу. Маленький толчок, и спутанный клубок сущностей мягко растянулся, а затем туго сплелся в аккуратное симметричное кружево. Куролиск вздрогнул, поднялся, словно кобра перед броском и зашипел, высовывая раздвоенный язык.

— Эй, ты что делаешь? — услышав голос, я набросил ткань обратно и, не оборачиваясь, выскочил в коридор.

---

Всю неделю кокатриксы не шли у меня из головы. Причудливые создания с перьями и чешуей напоминали странных существ с гравюр, коими иносказательно шифровались наиболее сложные и тайные процессы алхимии.

Сегодня на мою долю выпало изготовление какого-то эликсира. Я не особо вникал в его суть. Просто выполнял с компонентами последовательность действий. Помешивая универсальную ртуть с серой, я наблюдал, как в «пеликане»4 эликсир доходит до финальной стадии. Огонек вяло лизал дно сосуда, приходилось постоянно следить, чтобы пробка не вылетела слишком далеко, если кипение пойдет чересчур резво. Каждый раз, когда это происходило, из горлышка вырывалось облако горячего пара, обдавая запахом спирта.

При всей своей унылости, работа требовала постоянного внимания, и я периодически бросал взгляд в окно, готовый выплеснуть готовый эликсир в колбу и отправиться на отдых, едва солнце выберется в зенит. Но солнце не спешило порадовать меня скорейшим перемещением. Я представил, что владею силой, переместить его по своей воле. Тогда бы…

Что тогда, я не успел додумать. Пробка с громким «чпок» вновь покинула горлышко, пришлось бросить помешивание и подхватить оную. Удерживать несколько вещей у меня получалось плохо.

«Пеликан» продолжал пыхтеть, солнце, похоже, решило сегодня не торопиться и остановилось на небе, как приклеенное. Я все более неаккуратно плескал воду в спирт и, размашисто помешивая, раздраженно топтался у стола. Казалось, сегодняшний день будет бесконечным.

— Динки — это ведь ты?

Я дернулся, расплескав на стол часть раствора. Позади стоял знакомый единорог, который обычно работал за три стола от меня. Пару раз мы перекидывались незначащими фразами, на тему, что где в лаборатории лежит и где можно брать, а где нет.

— Тебя зовет мэтр Сут. Я тебя подменю.

Оторвавшись от колб, я пошел к выходу, по пути стаскивая рабочую накидку. Единорог занял мое место, тут же поймав вновь вылетевшую пробку. Похоже, я все же залил многовато за один раз. Не отрываясь, он сунул морду в ступку с пеплом, чихнул, просыпав часть, размазал ее по морде запястьем. Все это он делал, не переставая помешивать в миске раствор, после чего настороженно огляделся и извлек сухарь из цельного каравая, формой и твердостью сходный с булыжником. Взмахнув им пару раз, точно примериваясь, не оглушить ли кого, единорог начал с энтузиазмом отгрызать сторону.

— Ифди, ифди, — махнул он мне. — Я законфу. Тебя снова на весь день кому-то подарили.

Я вздохнул. Меня частенько «дарили» кому-нибудь, что давало понять, что меня не особо ценят. Впрочем, какое бы там ни было ко мне дело, но у этих колб я вскоре начну зевать так рьяно, что вывихну челюсть.

Мэтр Сут Фиал обнаружился в личной лаборатории. Он, как обычно, занимался какими-то хитроумными манипуляциями сразу на трех столах, не подходя ни к одному их них. Иногда какой-нибудь ингредиент или сосуд подплывал к мэтру, тогда он внимательно его изучал или нюхал, шумно втягивая воздух могучими ноздрями. Не отрываясь от работы, он беседовал с давешним бестиологом.

При ближнем рассмотрении у бестиолога оказалась смешная челочка и кривые зубы, которым, казалось, было тесно за вислой губой. Они притягивали взгляд, и приходилось сделать усилие, чтобы не таращится. Правое ухо было рассечено и безжизненно висело набок. В то время, как левое стояло торчком, периодически подергиваясь.

— Динки, — кивнул алхимик, — это мэтр Долиас Коготь, сегодня поступаешь в его распоряжение. Поможешь ему с работой.

Мэтр Долиас не произвел на меня приятного впечатления, от работы с ним я ждал чего-то более интересного, чем простая упаковка колб. В конце концов, животных же не упаковывают в ящики?

---

Когда я представлял лабораторию бестилога, то первым делом фантазия демонстрировала мрачное подземелье, заставленное грязными клетками, в которых беснуются невиданные чудовища. На самом деле моему взору на втором этаже башни предстал достаточно обыденный кабинет. Пара наспех сколоченных шкафов со свитками. Стол, где среди пергаментов разбросаны перья. Пара груш в мятой медной тарелке соседствовала с чернильницей.

В углу стояла клетка с наброшенной тканью, на которой висела дощечка, по которой неровным почерком вычертили какую-то надпись.

Вторая клетка расположилась под окном. В ней на подстилке умостился зверь, отдаленно напоминающий очень крупного кота. Сквозь свалявшуюся шкуру животного проступали полоски ребер.

Я подошел поближе к узнику, и тот поднял на меня хмурый решительный взгляд.

— Самый проблемный жилец моего бестиария, — бросил Долиас. — Его нашли раненого и истощенного в лесу далеко на юге. Я его купил. Явно ведь хищный, но есть отказывается. Только молоко пьет. В последнее время я подсовываю ему кашу из рыбы и червей.

— Почему его не выпустить?

— Он не из того леса. В нем не водилось таких животных. А путешествовать через дикий лес дальше на юг не входило в мои планы. А у нас тут не на кого охотиться. Да и не будет он, наверно.

Я стоял и смотрел на странного кота. Он тоже долго меня изучал, но вдруг резко отвернулся к окну.

— А много у вас животных? — оторвался я от клетки.

— Да нет, не очень, — Долиас откинул неприметный люк у стены. Под ним оказалась лестница на первый этаж башни. — Все помещаются здесь.

Просторное помещение было заполнено клетками. В воздухе висел тяжелый сырой запах зверинца и прелой соломы. На противоположном конце располагались ворота, видимо, ведущие во двор. Рядом с ними все тот же козел шевелил вилами свежую солому. На нас он не обратил внимания, лишь насвистывал что-то под нос. Подхватив зубами мешок, он придержал его ногой и одним движением сыпнул в клетки с курами, после чего отворил неприметную дверцу в воротах и вышел.

Из окна на деревянный стол падал яркий луч света. Там лежало нечто, накрытое тряпкой с резкими темными пятнами. Я решил, что совершенно не хочу знать, что это.

На других столах были разложены рога и пара шкур. Поблескивали устрашающего вида инструменты.

В пустующем углу расположилась крупная клетка, там свернулось какое-то существо. Подняв рогатую голову, оно смотрело на нас завораживающими глазами, в которых даже отсюда виднелись вертикальные зрачки. Потянувшись, существо расправило крылья, взяло тарелку и начало водить ей по решетке, создавая ужасный дребезжащий звук. Затем выдохнуло узкую струю пламени, вырисовывая линию на каменном полу и прорычало что-то непонятное. Я заметил, что вокруг клетки пол и стены покрыты такими же темными пятнами.

— Молодой дракон, — пояснил Долиас. — Он нападал на каменные фермы, пока мы его не поймали. Отправлю его на восток со следующей экспедицией, чтоб где-нибудь выпустили ближе к горам.

К скобам, ввинченным в низенький потолок, были подвешены птичьи клетки. Я знал лишь сов и орла. В крайней, похоже, вниз головой висела летучая мышь. Одна из сов вывернула голову и задумчиво вопросила: «Ху?». Которое, впрочем, осталось без ответа. В полумраке помещения некоторые птицы сжались и насторожено таращились в никуда слепым взглядом.

В клетках, где вместо решеток была плетенная сеть, свернулись змеи.

От этого места разом стало как-то не по себе. Было в нем что-то мрачное, противоестественное. Совершенно неправильное. Живые существа не должны быть в клетках. А стол и инструменты навевали мысли о разрезании на кусочки…

Я уже пожалел, что решил сюда спуститься.

В последнем углу бесформенной глыбой стоял тот самый кристалл, который я видел ранее.

— Что это? — спросил я, отрываясь от созерцания клеток.

— О. Это нечто, что меня заставили приобрести, — раздраженно произнес Долиас. — И это было сложно, скажу я тебе. Но нет ничего невозможного, если есть должное желание и деньги. У заказчика они были.

Он сорвал ткань. Под толщей льда в холодном кристалле виднелся расплывчатый силуэт крупной лошади. Ее глаза, застывшие и мертвые, горели холодным огнем, а грива развевалась, сливаясь с кристаллом. Тело ее было почти таким же прозрачным, как лед, в который она была заключена.

Я в страхе отшатнулся. Во мне поднялись те детские воспоминания, когда я с другими детьми трясся у камина, слушая завывание ветра и скрипучее ржание, пробивающееся по ночам сквозь закрытые ставни.

— Виндиго. Их магия создает лишь холод и лед. И в лед мы его заковали. Кое-кто считает, что перспективно изучить их. Если честно, мне это кажется опасным и глупым.

Я продолжал заворожено смотреть на кристалл. Виндиго, холодные существа, которых я боялся. Боялся и ненавидел. Они отняли у нас детство. Родителей. Друзей. Я не думал, что увижу их когда-нибудь так близко.

Кристалл вновь накрыло тканью.

— Пойдем, — мэтр оттеснил меня к лестнице и повел наверх. Там он сунул мне кружку с едва теплым травяным отваром. Я машинально выпил, ощущая горьковатый привкус сухих трав.

— Зачем вы мне это показали? — спросил я, отрываясь от чашки.

— Потому что ты сделал то, чего я не смог. Я хотел спросить, как тебе удалось исправить мое заклинание объединения на кокатриксах?

Значит, это он меня видел. Теперь понятно.

— Я не знаю, — покачал я головой, несмотря на то, что было приятно признание моей заслуги. — Наверно, это мой особый талант. Когда нужно объединить или связать что-либо, что не является целым, я просто вижу, как сделать это наилучшим образом.

— Ясно. Динки, мне нужен помощник. И я прошу, чтобы ты им стал.

Я смотрел на мэтра Долиаса. Мне казалось, он действительно не предлагает. Он просит, как просит страждущий в нужде о чем-то, дающем надежду.

— Чем вы занимаетесь?

— Я пытаюсь передать магию одного существа другому.

— Но вы говорите, что это опасно.

— Да, Динки, магия вообще очень опасна. Особенно та, о которой мы ничего не знаем. Я искал существо, магия которого отлична от нашей. Но в моей коллекции мало зверей. Меня просят исследовать виндиго. Их магия сеет только холод. Если бы могли использовать ее как-то иначе… Но моя цель совсем иная. Я хотел бы найти магию, которая не даст умереть. Феникс. Это как живой философский камень.

Я задумался. Опыты над живыми существами. Многие из них погибнут. Чем занимался мэтр Долиас, пока пришел ко мне? Препарировал правильного кокатрикса, дабы убедиться в его нормальности?

— Это не по мне. Если честно, мне жалко этих существ.

— Ты еще молод, Динки, — вздохнул бестиолог. — Ты не понимаешь, сколько жизней было отдано, чтобы та же медицина продвинулась хоть немного. Но даже ее нам не хватает. Разве ты не понимаешь? Если бы у меня был феникс… С твоей магией мы могли бы найти бессмертие. Пусть даже пришлось бы пожертвовать птицей.

— Но разве это не жестоко?

— Это наука. Знаешь, сколько должно умереть животных, чтобы один научился их лечить? Сколько умерло пони, пока врачи учились и познавали азы профессии. И сейчас это продолжает происходить, — в глазах Долиаса читалась решительность.

Я вздохнул, вспоминая клетки:

— Мне кажется, это не для меня. Я не могу решать, кому из них суждено жить, а кому умереть. Мне кажется, это не справедливо.

— Справедливо? — криво усмехнулся мэтр. — Сейчас я покажу тебе кое-что, и ты мне расскажешь про справедливость.

Он открыл дверь в соседнюю комнату и пропустил меня внутрь. Там я увидел ее.

Пегаска, лежавшая на постели у окна, казалась пугающе неживой. Даже закрытые глаза выглядели ввалившимися, под ними обозначились глубокие тени. Бока запали. Дышала она тихо и с присвистом. Свалявшаяся грива была распущена и всклокочена. Казалось, пони давно не вставала. На боку ее было изображено сердце с крылышками. Долиас поправил одеяло, скрывая от меня метку.

— Это Криста, моя дочь, — шепотом произнес он. — Все, что есть у меня в этой жизни. Я отдам что угодно за шанс для нее. Пусть она говорит, что все хорошо и что она счастлива. Но я хочу, чтобы она увидела мир. Чтобы другие знали и ценили ее. Хочу, чтобы жили ее мечты. Осуществились ее желания. Билось ее сердце. Наш мир и так слишком темный, чтобы лишаться такой, как она.

Я сделал несколько неуверенных шагов к постели.

В какой-то момент пегаска заворочалась и залилась хриплым лающим кашлем, неестественным и пугающим. Я вздрогнул, и отстранился. Скрипнула половица.

Пегаска дернула ухом и пробормотала:

— Сомбра, ты пришел…

— Она всегда была слабой, с рождения. Но в последнее время все стало хуже. Я перепробовал уже все известные эликсиры, — продолжил Долиас. — Но над ней будто какое-то проклятье, и сам мир повернулся против нее. Я ждал, что ее осмотрит мэтр Эрмет, но он задержался в деревне. И боюсь, теперь он не успеет. Ее друг, который должен был приехать с мануфактурой кристаллов, тоже задерживается. Она даже не может повидать его в этот час. Я привез ее сюда с надеждой. Но надежда угасает.

Я отвел взгляд от пегаски и зашарил по комнате. Взгляд зацепился за лежащую на столике самописную книжку. На обложке вычерчен высокий замок. Я закрыл копытом название, повел, открывая по одной букве.

«М… а… ма…л »

«Маленькое королевство» — с трудом прочел я.

— Ее время уходит, и я не знаю, что могу для нее сделать. Мои эксперименты далеки от успеха. Если я найду способ продлить ей жизнь, то вернусь к поискам феникса. Ежели нет… на последний шанс — я попробую что угодно. А теперь подумай, Динки, и ответь — откажешь ли ты не мне, но ей?

---

Следующие несколько дней мне снилась лаборатория бестиолога. Сперва, что кокатриксы расплодились и теперь снуют повсюду в замке. Затем, что отощавший кот выбрался из клетки и теперь бродит за мной, показываясь во тьме коридора каждый раз, когда я остаюсь один. Виндиго, вырвавшийся из кристалла и засыпающий замок снегом, пока я пла́чу и зову родителей, которые мутными тенями растворяются во мгле.

Потом снилась пегаска. Она лежала на своей подстилке и просила почитать ей сказку, но буквы путались перед глазами, и я не мог разобрать ни слова, тогда она начинала плакать. Сны были длинными, с какой-то своей извращенной логикой. Но под утро я помнил только самые яркие моменты.

В ту ночь мне не спалось. После третьего или четвертого пробуждения разумным решением показалось выпить воды и подышать свежим осенним воздухом. Вода нашлась в бочке в углу, а вот ближайшее открытое окно в коридоре.

Ночной воздух был наполнен приятной сыростью. Пожелтевшие листья росшего во дворе маленького клена спешно седлали ветер и уносились куда-то в темноту. Один из них влетел в окно и припечатался на морду. Я слизнул его, но лист оказался склизким и безвкусным, так что пришлось его спешно выплюнуть.

Тишину ночи разорвал стук копыт. Мэтр Долиас ворвался в коридор так быстро, как позволял ему рост и комплекция. В полумраке он едва не сбил меня с ног, но быстро сориентировавшись, бросил:

— Пойдем, быстрее.

И тяжело дыша, метнулся обратно.

Мы неслись темными коридорами коллегиума, несколько раз я едва не переломал ноги на лестницах, поспевая за полным бестиологом. В лаборатории царствовала кромешная темнота. Света в окне едва хватало различить очертания предметов. Я наткнулся на табурет, который с шумом грохнулся на пол.

— Извини, забыл. Сейчас, — бестиолог бросил какое-то заклинание, от которого перед глазами пошли круга. Но когда я моргнул, предметы вокруг стали четкими.

— Что случилось? — спросил я.

— Криста, ей совсем плохо. Эликсиры уже не помогают. Я боюсь, сегодня последняя ночь…

Он ворвался в комнату к пегаске.

— Нужно кого-то позвать?! — занервничал я, остро ощущая реальность происходящего.

— Нет времени. Все, кого я мог позвать, уже были здесь и не раз.

Я припомнил, что видел нашего местного доктора, покидающим башню, в которой работал бестиолог. Каждый раз у доктора был безразлично-отрешенный вид. Тогда я подумал, действительно ли его волнует судьба пациентов? Или они для него такая же обыденная работа, как звери для Долиаса или растения для меня.

— Она не дышит, Динки! Помоги мне! Нужно что-то сделать!

Меня захлестнула паника.

Бестиолог вытащил бездыханную пегаску и откинул крышку подвала.

Скатился по лестнице и положил тело на стол. Он, будто умалишенный, носился, срывая с клеток ткани. Накладывал заклинания на все, что было можно. Я неуверенно топтался на лестнице, глядя на все это безумие.

— Быстрее, Динки! Последний шанс, сделай что-нибудь, верни мне дочь! — голос в подвале был глухой и надрывный.

— Но что я могу!

— Я наложу заклинания на всех животных! Дай моей дочери что-нибудь, магию, органы. Дай ей время! Как ты сделал с кокатриксами.

— Погоди… я же не знаю с чего начать!

Но бестиолог уже коснулся рогом дочери, и все вокруг завертелось.

Это было странно и пугающе. Я видел всех животных вокруг в виде отдельных частей, сложенных в целое. Казалось, их можно разложить и собрать… Осознание этого было действительно жутким. Я не мог понять, что нужно делать. Я не знал, как работают организмы. Мой талант явно не справлялся с такой сложной задачей. Я видел, что сейчас все цело и собранно. Но извлечь часть — означает убить животное. Я не знал, что спасет Кристу.

Я смотрел на нее, и видел, что пострадали не только легкие. Многие части тела выглядели плохо. Но я не видел, чем их можно заменить. Я не был врачом, не был ветеринаром. Долиас не мог подсказать, он уже едва стоял на ногах. Интуиция пасовала. Я метался от одного животного к другому, но не находил закономерностей…

— Быстрее, Динки, я не могу держать заклинание долго, — процедил он.

Я еще раз мысленно прошел по всем клеткам, касаясь каждого существа заклинанием. Звери выли, царил неописуемый гвалт. И в какой-то момент я коснулся его.

Прежде чем я понял, что произошло, существо, заключенное в кристалл, атаковало магией в ответ.

Глазами я не увидел ничего, но внутри заклинания разразилась буря, будто из угла вырвался смерч, что сметает все вокруг, превращая все в чистый хаос.

Очень странное чувство испытываешь, когда все твое естество распадается, словно соль в ртути. Ты не теряешь сознание, ты видишь все вокруг, как и прежде, но дела до происходящего нет. Частицы памяти отваливаются и уплывают куда-то, а рядом точно так же начинает рваться множество чужих жизней. Их обрывки дрейфуют вокруг и в какой-то момент начинают смешиваться с твоими собственными. В эти моменты меняется твое отношение к предметам и событиям, к окружающим вещам, появляются смутные образы, которых определенно никогда не было в твоей жизни, будто обрывки забытых снов.

Я не осознавал себя.

Я осознавал себя.

Я дракон, меня зовут Скайл. Эти новые существа пришли к нам, чтобы выращивать вкусные камни…

Я лев меня зовут Джуа. Я убежал от себя самого.

Я прячусь в ветвях…

Я парю в небе…

Я…

Единорог.

И я понял — весь мир в каждом существе.

Ее мир был совсем иной, он был мягким и добрым. Полным мечтаний о любви, о сверкающих замках и счастье. И я бы не решился трогать ее мир.

В его миру был холод и вьюга, он был неудержим, как ледник, и безумен, как шторм. Он знал только одно, он жаждал лишь приумножать свою силу, он не знал иного. Сила его была велика, магия, что бурлила в нем, он был слеп в своих целях…

В его мире было тепло. Были родители. Была скорбь. И ненависть к самому себе. И упрямство. И голод…

Все вокруг начало распадаться. Я хватался за осколки, пытаясь не дать им обратиться в пыль. Мы сбились в центре бушующего вихря, рожденного чужой магией. Чувства и мысли начинают растворяться в хаосе. Весь мир, окружающие меня сущности. Дикая магия хлестала, разрывая в ошметки все, до чего могла дотянуться. Источник ее искрой метался вокруг. Я дотянулся до него заклинанием и поймал.

Мгновенно шторм вокруг начал затихать, опадать и успокаиваться. Я попытался вернуть все осколки на места, но понял, что практически ничего не осталось…

Жалкие ошметки, которые истают через мгновение.

И тогда я сделал то, что умел лучше всего. Я связал разрозненное в целое.

---

Боль…

Боль была резкой. Внезапной. Ослепительной. Разрывающей на части.

Приправленной отголосками чувств и мыслей, страхом, злобой, смятением…

Я открыл глаза и попытался вдохнуть. Сиплый звук отозвался глубоко внутри, и я исторгнул на пол темную жижу. Поднял переднюю ногу, всю в клейкой тягучей слизи. Она была худой и с когтями. На мгновение лапа дернулась, пытаясь схватить что-то невидимое. И тут же дернулась левая, размазывая по полу жидкость.

Внешне мир был таким же, как и прежде. Но мое отношение…

Я понимал каждую вещь, и не понимал. Боялся, относился с безразличием и интересом одновременно. Все было так спутано и не ясно… Казалось, если я попытаюсь думать, то сойду с ума.

Лаборатории не стало. Внешняя стена башни была разворочена. Слышались крики. Остатки башни были заляпаны изнутри темными брызгами и потеками. Тяжелый металлический запах заполнял все вокруг. Я попытался встать. Но какая-то часть меня сказала, что нужно ползти, а иная — что лететь…

Но все они запутались, и я остался корчиться на холодном полу, мокрый и замерзший. Захотелось свернуться и не двигаться.

Я попытался привести мысли в порядок, но она выстроились в сложную путанную цепочку ассоциаций, которая привела в темноту.

---

В комнате тускло коптила лампада. Теплая кровать с запахом соломы была уютной и казалась самым безопасным местом во всем мире.

Самописанная книжка с картинками парила в воздухе, а родной голос читал давно знакомые строки.

— В старые времена среди гор и лесов, среди полей и лугов затерялось Маленькое Королевство. В том королевстве жили беззаботные пони и правила ими Маленькая Принцесса. У принцессы той были крылья, словно у пегаса, и рог, как у единорога. Подданные любили свою Маленькую Принцессу и всячески помогали, поддерживая мир и гармонию в их маленькой стране.

Но однажды соседнее государство прознало о Маленьком Королевстве и правитель их решил захватить те земли. Он собрал армию и повел ее через поля и луга к замку, где жила принцесса.

Прознали о том жители страны и поняли, что не выстоять им против такой мощи. И тогда Маленькая Принцесса решила спрятать королевство. Она пожертвовала своей магией и рогом, чтобы создать волшебную трубу, которая сможет на некоторое время защитить их. Увидев это, жители маленького королевства опечалились. Но принцесса улыбалась, она была рада, что сможет дать своим жителям защиту.

Увидев, что их принцесса счастлива не волшебством, но их благополучием, жители решили пожертвовать своей магией ради королевства. Начали они приходить к принцессе, отдавать рога и крылья. Кто-то испугался и бежал, но каждый, кто остался, стал пони без магии. И когда не осталось в королевстве пегасов, единорогов, земных пони. Лишь простые пони, не отличающиеся друг от дружки.

Магию их поместили в волшебную трубу, назвав ее флюгельгорн5. И тогда подула принцесса в волшебный рог. И королевство исчезло. Прошел день, другой, и вернулось королевство, но, оказалось, что в нем прошла тысяча лет и это уже не Маленькое Королевство, но Могучая Империя. Построенная без магии, лишь на мире, дружбе и гармонии. Увидел то правитель и понял, что не захватить ему этот народ.

Прошло время. Слава об Империи прошла по миру. Многие хотели посмотреть, как живет народ в этой стране.

Но нашелся маг, чье сердце было темным, как ночь. И решил он, что сможет править новой империей. Ведь без магии народ Маленькой Принцессы не сможет защитить себя.

Он пришел к Маленькой Принцессе и пожелал выйти за нее и править, разделив трон. Он угрожал, что если та не согласится, то темной магией он поработит страну.

Поняла принцесса, что не в силах справиться она без магии с темным колдуном. Попросила подождать ответ два дня. А сама вышла из дворца и, покинув империю, достала волшебную трубу и подула в нее.

И вновь исчезла Империя, но теперь уже на тысячу лет.

Труба рассыпалась прахом. А принцесса отправилась в путь, чтобы заново отыскать свою магию и, вернувшись через два дня, дать ответ чародею.

Так и бродит по миру маленькая принцесса-пегас и ищет способ вернуть себе Маленькое Королевство…

---

Проснулся я от холода. В окне царила ночь, но очертания комнаты были четкими и ясными. Я попытался привстать, тело слушалось плохо. Казалось легким и гибким. Я зашатался и, запутавшись в покрывале, сверзился на пол, сметая какие-то склянки со столика. В голове зияла сквозящая пустота. Что вообще происходит?

Тонкий луч света прополз по полу, скрипнула дверь. В помещении появился единорог, левитировавший фонарь с тускло коптящей свечой. Он поставил фонарь на столик и поспешил поднять меня с пола.

Я забился в одеяле, послышался звук рвущейся ткани.

— Как ты? — единорог приблизился, пытаясь выпутать меня из ткани. — Ты меня понимаешь?

— Да, — голос показался сорванным и хриплым. — Где я?

— В лазарете. Все хорошо, — обеспокоено произнес он, осматривая меня. — Сейчас ночь, тебе лучше поспать.

Он засветил рогом, направляя на меня какое-то заклинание.

— Нет! — я взмахнув ногой. Заклинание, отразившись, попало в стену.

По комнате пронеся холодный вихрь.

Единорог безжизненно стоял и смотрел на меня. В свете фонаря его взгляд был мрачным и пугающим. А затем внезапно изменившимся голосом единорог бросил:

— Да мне плевать. Можешь хоть издохнуть тут, мне плевать. И всегда было. На всех вас. Мне приходится жить в рассадниках инфекций. Носиться с умирающими, пытаясь помочь там, где уже и помощь-то не нужна. Я скучаю по тем годам, когда ради денег можно было просто огреть прохожего в подворотне. Вот это была жизнь. Скучаю по тем годам…

И он вышел, забрав фонарь, громко хлопнул дверью.

Я извернулся, вновь путаясь в одеяле. Казалось, оно цепляется и пытается задушить. Я разорвал его в клочки и забился в угол, трясясь от озноба. Усталость накатила вновь, я понял, что сейчас усну и попытался отползти в безопасное место. Забиться куда-нибудь. Повыше и подальше.

Рядом нашлась уютная пещера, в которую я соскользнул.

---

Солнце выкатывалось из-за горизонта, наполняя воздух дневным жаром.

Мы стояли с папой на холме и вглядывались в бескрайние равнины, на которых паслись стада антилоп.

— Знаешь, Джуа, — сказал папа. — Однажды, когда я был таким, как ты, отец привел меня на этот самый пригорок. Отсюда саванна показалась мне бесконечной. И отец сказал: «Смотри, сын, все, чего касается солнце — это наше королевство». Я тогда удивился и спросил: «Тогда получается, тень под деревьями не наша? Но ведь все любят там лежать». Отец долго смеялся. Позднее, Джуа, я понял то, что скажу тебе сразу. Наши владения не столь уж велики. На севере они упираются в запретные леса. К югу царствуют крупные прайды. На востоке — территории зебр, с ними не совладали даже мантикоры запретных лесов. Но я надеюсь, Джуа, когда-нибудь ты приумножишь земли нашего прайда. И слова моего отца сбудутся.

Мы шли обратно к прайду, когда слева над травой взвинтилась знакомая морда и так же с шелестом исчезла. Через мгновение она показалась вновь. И еще раз.

— Джуа. Джуа, — каждый раз окликал меня попрыгун.

— Пап, это Панзи — мой друг.

Отец усмехнулся:

— Маленькая антилопа, тебе не следует отходить далеко от стада, — промолвил он.

— Прости, Панзи, сегодня я занят. Давай поиграем завтра.

— Жаль, — бросил он. Его голова еще пару раз взвинтилась над травой, а затем он с шелестом исчез.

— Не стоит водиться с антилопами, — заметил отец.

— Но почему? Они ведь не смогут нас обидеть. Ведь мы сильнее их. И мы здесь главные.

— Вот поэтому и не стоит, — вздохнул отец.

А вечером львицы притащили Панзи с разорванным горлом.

— Это круг жизни, Джуа, — сказал отец. — Мы едим антилоп. Умираем и уходим в землю. Питаем траву, которую они едят.

— Но это несправедливо. Не хочу есть друзей! — кричал я.

— Дружи с другими львятами, — посоветовал отец.

В ту ночь я сбежал… Я твердо решил, что никогда не буду есть кого бы то ни было.

— Ходить в этот лес табу, львенок. Поверни назад, — сказала проходившая мимо зебра.

Я решительно прошел мимо. Хотелось побыть одному. В ту же ночь, уставший и напуганный, я захотел вернуться. Но дороги обратно уже не нашел.

---

Во второй раз меня разбудили голоса. Сперва далекие, нечеткие и глухие, они, казалось, ожесточенно спорят. Я высунулся из своего укрытия. На этот раз в помещении было светло. Пещера, в которой я схоронился, располагалась на невысокой скале в углу комнаты. Внизу было много песка, сквозь который пробивались растения. Пахло горячим камнем и сухими травами. Честь лежанок была перевернуты. В комнате обнаружилось несколько единорогов.

Бородатый старик в причудливой мантии со звездами решительно стоял в центре, остальные неуверенно топтались при входе.

— Это он? — нерешительно поинтересовался взлохмаченный, похожий на щетку для чистки труб единорог.

— По глазам — точно он. Но кто знает, осталось ли в нем что-то разумное? — нахмурился старик.

— Я знаю вас, — покидать пещеру не хотелось. Но я понимал, что эти пони не уйдут. Я знал их. Но не мог назвать имен. Или где мы встречались.

— Я понимаю, что у тебя шок, — обратился ко мне старик. — Но нужно выяснить, что произошло. Ты можешь рассказать?

— Произошло где? — не понял я.

— Вы уверенны, что он осознает себя? — осведомился щетка.

— Ты помнишь, как тебя зовут? — вновь задал вопрос старик.

— Конечно! — я попытался нашарить это привычное слово, но оно юлило и ускользало. Я раздраженно рыкнул, дернув хвостом.

— Вы уверенны, что стоит это злить? — щетка сделал еще шаг к двери, но старик не обратил на это внимания:

— Ну и как? — спросил старик. Он что, сомневается?

— Я точно помню, что знаю свое имя. Я знаю, кто я!

По помещению вновь прокатилась волна холода. Песок растаял лужами воды, а на сухих ветках созрели пустые флаконы. Старик быстро прикрылся пузырем. Еще двое юркнули за дверь.

— Я ухожу, — решительно заявил щетка пустым голосом. — Какое мне дело до вас всех? Я мог бы быть личным королевским алхимиком, но трачу жизнь на возню с недоучками в какой-то паршивой лаборатории, чтобы обеспечить зельями грязных земных пони! Как по мне, нужно было их всех перебить и дело с концом. И никакой вражды.

— Я помню… Помню! — закричал я.

— Динки… — подсказал старик.

Имя звонким гулом отразилось в голове. Точно, Динки. Это имя мне не слишком нравилось. Но я никогда не возражал старшим. Раньше. Но не теперь.

— Ди, — решительно заявил я. — Просто Ди. Меня зовут Ди-се-корд6.

---

Сознание потихоньку возвращалось в норму. Границы в разуме истончались, и я понял, что скоро не смогу отделять себя от иных жертв магической бури. Но теперь мысли не прыгали с одного на другое и не пытались предлагать сразу все варианты отношения к одному предмету или ситуации. В принципе, у меня было достаточно времени копаться в себе.

Меня заперли. Не то, что бы для меня это было особой преградой. По крайней мере, поначалу. Скорее это всех закрыли от меня, а мне посоветовали не приближаться к остальным без надобности. Так что на ближайшее время я остался скучать в той самой комнате, засыпанной песком.

Первым делом я попытался хорошенько себя рассмотреть. Все было непривычно и привычно одновременно. Будто хорошо известная картина, возле которой ты ходил много лет и внезапно, начав рассматривать, увидел в ней много нового.

Передние лапы с пальцами оказались весьма интересными. Правая была пушистой, а когти втягивались. Тогда как левая оказалась цепкой и худой. Раньше я очень редко что-либо пробовал на ощупь. Не было возможности, да и особой необходимости. Брать новыми лапами предметы казалось очень странно. Хотя, первое время все казалось странным — сидеть, стоять, ходить, есть. Это было бы пугающе, но каждая внутренняя часть меня хваталась за свою часть тела, делая ее привычной. Оставалось только не путаться. Получалось не всегда.

В маленьком ведерке с водой я попытался рассмотреть собственную морду. Вода услужливо покрылась зеркальной корочкой, давшей четкое отражение. Глаза, вроде, остались прежними. А вот рога… Я внимательно ощупал грубые роговые выросты. Правый был козлиным. Я понадеялся, что он принадлежал не тому вечно ворчащему уборщику.

Два острых клыка торчали из под верхней губы, их я внимательно ощупал языком. Одной лапой поднял ведерко, оказавшееся удивительно легким, накренил, рассматривая себя внимательнее. И затем когтем повел по пленке зеркала. Оно тут же вывалилось, и вся вода низверглась на меня. Пришлось искать другое развлечение. Например, я научился гоняться за кисточкой хвоста. Ползал змеем по песку, вырисовывая круги и петли. Перебрал весь песок на предмет крупных камушков и выбросил их в окно из дальнего конца комнаты. А еще обнаружил, что двумя пальцами можно издавать интересный клацающий звук.

Первое время вокруг меня происходили странные вещи. Стоило задуматься или что-то представить, как, казалось, все вокруг пытается тебе угодить. Появлялись и исчезали предметы, менялась обстановка. Росли какие-то странные штуки. Но чем дольше я оставался один, тем меньше я чувствовал в себе этой странной магии. И со временем странные вещи перестали твориться. Тут же с непривычки я несколько раз оцарапался собственными когтями. А каменный мол пещеры перестал быть уютным. Мир перестал угождать мне. Стал привычно грустным и неприветливым. Теперь я уже не мог открыть дверь по собственной прихоти. Оставалось только ждать.

Я лежал на соломе у окна и ловил последние теплые лучи осеннего солнца. Когда дверь распахнулась, я с интересом поднял голову и потянулся.

Новый гость оказался незнаком. Молодой темный единорог был статен, все черты в нем выдавали породу. Темная шерсть и еще более темная, будто ночное небо, грива, волнами ниспадающая по шее. Простая ливрея ученика была тщательно выглажена. Я подумал, что, наверно, так должен выглядеть принц.

Он шагнул в комнату, удивленно глядя под ноги, когда захрустел песок. Взгляд его был полон боли и ненависти. Не успев подняться, я отправился в полет к ближайшей стене. Кажется, раньше у меня было больше зубов.

Единорог выглядел холодно, но его эмоции наполнили меня силой. Я рефлекторно бросил знакомой уже волной. Но, казалось, на единороге это никак не отразилось.

Он подошел ближе, прижав меня в углу. Мне показалось, что сейчас в спине что-то сломается.

— Ты носишь ее крыло, — сквозь зубы проскрипел единорог. — Следовало бы его вырвать.

Я не сразу понял, о чем он, но вспомнил, что одно из крыльев на спине было покрыто перьями. И принадлежало точно не птице.

— Я тоже пытался ее спасти, — процедил я.

— У тебя это очень плохо получилось, — гневно заметил он.

— Когда мы накладывали заклинание, она была уже мертва. Это был последний шанс.

Единорог отшвырнул меня на песок, отошел к окну, пока я поднимался и отряхивался, проверяя ничего ли не вывихнуто.

— Она не заслужила такой участи, — пробормотал он.

— Дай угадаю, тебя, наверно, зовут Сомбер.

Единорог бросил на меня уничижающий взгляд:

— Сомбра, — мрачно поправил он.

— Я понимаю, что для тебя это трагедия. Но очень много детей зимы родились слабыми и больными. Очень немногим из них повезло дожить до теплых дней. Если хочется кого-то отпинать за грехи — начни с виндиго.

Единорог раздосадовано швырнул в стену коробочку, которую до этого задумчиво разглядывал у окна. На песок упало маленькое кристальное сердце на цепочке.

— Думаешь это шутка? — крикнул он так, что я попятился. — Когда-нибудь, клянусь, я найду способ. Я уничтожу виндиго, они будут страдать, как страдала она, — бросил он, спешно поднимая цепочку.

Я чувствовал его ярость, обиду, злобу. Какая-то часть меня веселилась от разыгравшейся драмы. И тут вновь пришла глупая идея. Можно ли направить порыв в правильное русло? Именно об этом говорил мэтр Херпо. Ключ от вечно запертых дверей.

— Если бы я мог до них добраться… — крикнул Сомбра.

— Почему нет? — улыбнулся я.

---

Тихо скрипнула дверь, открывая проход в черноту, откуда пахнуло холодом и облаком блестящих кристалликов льда, что блеснули в солнца свете. Мы уверенно шагнули внутрь, оказавшись в ледяной пещере, полной сосулек и инея.

Я сделал несколько шагов, но не ощутил холода под ногами, будто шел по стеклу. Наверно потому, что я не ждал от этой красоты обжигающего кусачего мороза, не ждал, что ее можно разрушить теплым прикосновением. Я был свободен от старых страхов и мир вновь подыгрывал мне.

— Холодно, — мрачно заметил Сомбра.

— Представь, что это твои любимые кристаллы, — я на мгновение запнулся, поняв, как это могло прозвучать. Но единорог ударил копытами по земле, и гладкие сосульки обратились острыми пучками кристаллов. Пол вздыбился и стал колючим. Для львиной лапы это оказалось неприятно, и я поднялся на задних.

Дверь за нами захлопнулась. Но кристаллы неожиданно излучали странный свет.

— Где мы? — огляделся Сомбра. — Эта пещера на севере?

Я пытался понять, почему открывшаяся дверь привела нас именно сюда. Все в пещере было смутно знакомым. Расходящиеся тоннели и изгибы стен и дверь…

Это была не пещера. Это был дом. Знакомый мне дом, в котором я жил какое-то время с иными детьми зимы. Последний шанс. Тепло и остатки еды.

Здесь в углу топился камин. А там старшие жеребята разбирали и бросали в огонь все, что могло гореть. Здесь мы спали, вздрагивая каждый раз, когда снаружи завывала стужа. Здесь мы играли в игры. И кто проигрывал, тот не ел…

Здесь нас и нашли представители коллегиума. В этом и нескольких других домах.

Ныне снежный монстр пророс через дымоход, выбрался из камина, разлегся полу бесформенной кучей. Похоже, дальше дом обвалился под весом снега, погребя несколько комнат. Тогда я этого не осознавал, но сейчас понял — в дальней комнате остались те, кто не дождался.

— Сделаем больше кристаллов, — бесстрастно сказал я. — Они не заслужили вечно лежать в холоде.

---

Пламя проело путь через дымоход, взметнувшись где-то наверху огромным фонтаном. Змеей проскользнув трубой я вылетел в снежную круговерть, увлекая за собой ошеломленного спутника. Огромный взрыв льда и снега вознесся до небес, обращаясь в гигантский шпиль. Показалось, будто я ослеп. Снежный буран захватил мир вокруг, но уже через мгновение облака были разорваны нашей магией.

Они кружили повсюду, но, казалось, наша ненависть может разорвать весь мир. Виндиго настороженно кружили, словно смерч, неотвратимо приближаясь. Первый из них бросился в нашу сторону. Я выбросил лапу и монстр застыл.

— Отберем у них всё, — сказал Сомбра.

— Как пожелаешь, — картинно поклонился я.

Чувство знакомой магии. Она бурлит в них, как и во мне. Источник, непредсказуемый, как сам хаос, неудержимый, будто дикая стихия. Они используют его лишь с одной целью, и эта цель не сулит никому счастью.

И я забрал его.

Монстр не был удивлен или испуган. Он просто был. Его глаза померкли, грива опала, и сам он как-то ужался, перестал быть воздушным и летучим. Передо мной был обычный земной пони, прозрачный, будто вырезанный изо льда. Он медленно опускался на землю, теряя остатки своей магии, лишаясь былой силы.

Силы, захлестнувшей меня. Силы, бушующей вокруг. Которую я мог забрать.

Они опускались один за другим. Сотни или тысячи среди утихающего бурана.

Сомбра одержимо хохотал, глядя на пони, стоящих в снегу вокруг шпиля. Они дрожали. Теперь я чувствовал их, они жаждали одного — тепла. Все это время они черпали силу и тратили ее на то, чтобы забрать тепло. Всё до капли, пытаясь согреться.

Я смотрел на них. На безразлично стоящих вокруг пони. В их пустых глазах не было ничего. Ни желаний, ни стремлений. Они были безжизненны и пусты. Они могли чувствовать боль, но она тоже была им безразлична. В тысячах сердец зияла извечная пустота, которую они не сумели заполнить, даже имея самую сильную магию.

Что-то в глубине меня шевельнулось. Что-то, что я загнал глубоко и не решался коснуться. Но теперь я понял, что должен.

Я протянул лапу, срывая с цепочки кристальное сердце, и напряг все остатки своей изначальной магии. Вся моя сущность и сознания расступились, выпуская в мир одну единственную ниточку, а затем навечно стянулись в единое целое. Нить оплела сердце, и то засияло. Совсем еще маленькое, оно несло тепло, способное заполнить бесконечную пустоту.

Взгляд пони обрел осмысленность. Они начали поднимать головы, глядя на нас на вершине шпиля.

— Что ты сделал? — крикнул Сомбра, оборачиваясь ко мне.

— Я дал им жизнь. Мечты, переживания, стремления, любовь и надежду. Я дал им ее сердце.

— Нет, — закричал единорог. Он коснулся кристалла магией, но мощная вспышка отбросила нас в бесконечность. Мы летели быстрее ветра, проносились над горными вершинами, затем над полями и лесами. Я визжал от восторга, попутно седлал облака и разрывал радуги, будто бумажные ленты. Маленький зуб великана все так же стоял в поле, к которому и влекла нас незримая сила. Я схватил несколько облаков, вместе с ними мы мягко рухнули, пропахав длинную полосу. Облака, засаженные травой и осенними цветами, мягко поплыли обратно.

Я поднялся, отфыркиваясь. И взглянул на замок. Кажется, теперь он и правда был вырезан из кости.

— Зачем ты это сделал, — прорычал Сомбра, взрывая землю.

— Потому, что мне показалось это правильным, — развел лапами я.

— Нет! — крикнул единорог. — Они бездушные монстры. Я заставлю их страдать за все, что они сделали!

— Это не то, чего бы она хотела.

— Не тебе решать, — Сомбра поднялся с земли, отряхивая из гривы траву и куски дерна.

— Ты не найдешь их, — покачал я головой.

— Найду, чего бы мне это не стоило, — единорог отвернулся и зашагал к замку.

Я смотрел ему в след, поигрывая сведенными вместе кончиками пальцев:

— Ищи. Я думаю, Маленькая Принцесса найдет способ защитить свое королевство.

---

Магия бурлила во мне, будто целый океан. Казалось, она может смести горы и перевернуть небо. Я стоял в поле и не знал, что со всем этим делать. Я был свободен, как никогда не был. Я мог делать все, о чем мечтал всю жизнь.

И я не мог выбрать. Ведь во мне было еще столько желаний. А я исполнил лишь ее.

— Динки, я же просил тебя не выходить, — раздался грустный голос.

Старсвирл стоял рядом, глядя мне в глаза. Серьезный и умудренный единорог.

— Простите, — привычно сказал я, улыбаясь.

— Твоя магия стала сильнее, Динки. Скажи честно, можешь ли ты от нее отказаться?

Отказаться? Я прислушался к себе. О, да. Теперь я могу многое. Но не отказаться от того, что стало частью моей сути. Да и зачем?

— Мэтр Эмрет той ночью попытался убить ученика. Да и мэтр Сут оказался немного не в себе. Мне удалось вернуть их в норму. Но твоя магия опасна для окружающих и для тебя самого.

— Я научусь ей пользоваться, — упрямо возразил я.

— Или погубишь весь мир. Мы живем не в то время, когда можно рисковать и расшатывать устои.

— Как то вы сказали мне, что давно мечтали об облаках из сахарной ваты, из которых идет шоколадный дождь, — я клацнул пальцами и ближайшая тучка извергла липкую сладость. — Я нашел свою сказку. Свой мир. И свою свободу.

— Ты точно уверен.

— Да.

— Тогда мне нужно подумать, — бросил Старсвирл. — Увидимся, Динки.

— Вы думаете, я буду стоять и ждать? — удивленно крикнул я вслед.

— Нет, Динки. Я уже подумал.

Я удивленно обернулся. Передо мной стоял единорог с длинной седой бородой, одетый в яркую звездную мантию и странную шляпу, увешанную бубенцами. Сфера охватила нас, отрезая все вокруг. Она не светилась магией, но была прозрачна, будто чуть искаженный воздух. Но я чувствовал в ней колоссальную силу.

— Я перенесу тебя в далекое будущее, в расцвет эры гармонии. Туда, где твою силу смогут сдержать. Одна сказка для тебя, Динки, вторая — для всего мира.

— Получается, если я не откажусь от своей силы добровольно, то мне придется играть роль злодея в твоей сказке? — ехидно поинтересовался я.

— Подумай хорошо, Динки, злодеи в сказках всегда проигрывают.

— Тогда я просто выйду. Из этого пузыря раньше, чем мы перенесемся.

— Тогда ты состаришься и умрешь прежде, чем успеешь его покинуть, — покачал головой единорог.

— Но ведь будет нечестно, если у меня совсем не будет времени подготовиться? — хмыкнул я и высунул лапу за пределы сферы.

Весь мир вокруг менялся, зеленели и желтели поля, росло здание коллегиума, раздуваясь в стороны, словно гриб. С лапой ничего особенного не происходило. И я шагнул наружу.

Несколько мгновений я ощущал давящую растянутую бесконечность и видел сферу с удивленным Старсвирлом, но через мгновение кончик хвоста покинул ее пределы, и сфера с легким хлопком умчалась в будущее.

Мысли разбрелись, шатаясь во все стороны. Коллегиум исчез. На его месте стоял аккуратный военный гарнизон, из которого ко мне спешили закованные в броню единороги. Броня была яркой и богатой, блестела на солнце, будто ювелирные украшения. Она не знала ударов оружием и не выглядела надежной.

— Именем принцессы Селестии, назови себя! — крикнул подбежавший стражник. Я поднялся с земли. Кажется, пони стали меньше. Или это я вырос?

Мы строили сказки. Я получил свою в подарок, а ты, старик, годы создавал ее для других. Я не верил, что у тебя получится. Но я присмотрю за ней в меру своих скромных сил. Я не знаю, где ты сейчас. И я сам решу, что мне делать. Я совершу ошибки и сам за них расплачусь. Это моя судьба: быть героем, странником или закулисным кукловодом. В конце концов, могу побыть и злодеем. Какая же сказка без злодея? Ведь если не будет зла, то непонятно, кто же тогда добрый, ведь не с чем сравнивать.

Все пути открыты, и я выберу свой.

— Ну, здравствуйте, маленькие пони, — сказал я. — Меня зовут Ди-с-Корд. Давайте сыграем в игру, в этом сказочном мире.

В которой никто не рискует остаться в дальней комнате.

_____________________________

Алкагест — Универсальный растворитель (лат. Menstruum universale) в алхимии — жидкая субстанция, обладающая способностью растворять все без исключения тела (вещества). Здесь и далее прим. автора (не слишком относящиеся к сюжету).

Спагирия — направление классической алхимии, изучающее работу с растениями. Направлена, в основном, на получение медицинских препаратов с помощью алхимических методов.

Здесь и далее «соль», «ртуть» и «сера» используются не в понимании химических веществ, но как три составляющие вещества в концепции классической алхимии.

Пеликан — один из видов алхимических сосудов Применяется для круговой дестиляции. Оригинальная модификация более простого прибора состоящего из двух сосудов (колб) соединенных между собой. «Есть два сосуда одинаковой формы, величины и вместимости, у которых нос одного входит в пузо другого для того, чтобы под действием жара то, что находится в одной части, поднималось в голову сосуда и затем действием холода опускалось бы в пузо». Раймондом Луллием.

Флюгельго́рн — (нем. Flügelhorn, от Flügel — «крыло» и Horn — «рог»).

Имена персонажей (спойлеры)

Динки «Ди» Связующий — Dinky «De» the Cord

Долиас Коготь — Dolias the Fang

Сомбра «Принц» — Sombra «the Prince»

Старсвирл Бородатый — Starswirl the Bearded

Криста Серцекрылая — Crysta the Flyheart

Эмрет Аспид — Amreet the Asp

Грей Упрямец — Gray the Pighead

Джо Снежный — Joe the Snow

Шайн Самоцвет — Shine the Gem

Сут Фиал — Soot the Phial

Херпо Светлый — Herpo the Fair

The Moon (ЭИ-2016)

Время излечит любые раны: физические, душевные и сердечные. Заставит позабыть ошибки, взрастит безразличие к потерям, избавит от сожалений, поможет изжить чувство вины. Когда прожил год, второй год длится бесконечно. В десять лет бесконечно долго второе десятилетие. Через сотню лет ты теряешь чувство времени. Память безжалостно уничтожает первые воспоминания. Стоит отвлечься, проходят века, и ты уже не помнишь, где родилась и выросла. Не помнишь первых друзей. Да и себя прежнюю. Остается идти по спирали, оступаться, забывать и ошибаться. Вновь и вновь.

Время делает нас бездушными. Черствым набором рефлексов, скрытым за доброжелательными масками. Но что, если не давать ранам заживать, бередить их день ото дня, причинять муки в наказание за содеянное?

Растрепанный сгусток черноты трепещет в дюйме от кончика копыта. Кажется, из глубины чернильного огонька меня настороженно изучают незримые глаза. Ты должен пугать, быть тюремщиком, надсмотрщиком, пыточных дел мастером. Так почему дрожишь, когда подношу тебя к носу?

Поможешь ли ты… нет, не искупить вину, но помнить о содеянном вечность?

Темный огонек вспыхивает, уносится ветром, растворяется в отражении.

Ты будешь напоминанием. Не таким, как запись в дневнике, которую придется перечитывать, не шрамом на теле, что со временем воспринимается как должное. Ужасное воспоминание, оживающее вновь и вновь, от которого не спрятаться в милосердных крыльях тьмы. Теперь и для меня ночь станет временем страхов, временем хищников и испуганных жертв. Я смогу лучше понять тех, кто страшится черноты, что скрывает незримые ужасы, лежащие за границей света собственной души.

Знакомая комната, в которой прошли годы жизни, померкла. Важные предметы слились в единый образ, и выбрать что-то одно уже нельзя. Лишь постель в центре, поглощенная пеленой марева.

Силуэт цвета вываренной смолы возлежит за гладью стекла. Маленький сон трепещет, будто смеется. «Ты захочешь простить себя. Однажды», — как бы говорит он.

Нет, никогда. Желание помнить свяжет тебя, дабы исполнять мою волю.

«Ты не признаешься об этом вслух, но сны исполняют совсем не те желания, которые произносят».

Нет!

«Ты вновь захочешь свободы. Захочешь прощения. Раньше, чем тебе кажется».

Нет!

«Ты увидишь счастливую жизнь, заведешь друзей, вновь начнешь помогать подданным. Ты не сможешь бичевать себя вечно».

Нет!

Я просыпаюсь.

---

Зеркало помутнело.

Выпуклая поверхность отражала искаженный лик, подернутый кисеей белесого стекла. Забытый подарок. Напольное, первое подобного размера и чистоты. Мне всегда нравился изгиб рамы, обнимающий неровно расколовшийся сосуд. Резчик умело скрыл огрехи зеркальщиков и стеклодувов, украсил раму полумесяцем и развевающейся гривой звезд.

Теперь рама рассохлась, треснувший месяц потемнел. Через щель проглядывались бегло обточенные края стекла. Олово с обратной стороны обкрошилось, отражение покрылось грязными веснушками. У самой рамы зеркало утратило чистоту, неведомые монстры тянули из-под нее серые щупальца к горлу смотрящего. Я вздохнула, набросила ткань обратно, не желая лицезреть дорогую вещь, ныне рассыпающуюся от старости. Стоило давно вынести его на попечение слугам. Но ведь это мое зеркало. В моих личных покоях.

Приятный полумрак кутал покои; кровать манила мягкой периной, напоминающей пухлое облако. Времени до заката еще много. Сквозь узкое горлышко песочных часов сочится мраморная пыль. Еще больше трети. Современные хронометры так и не пробрались в эти покои. Тиканье пружинных механизмов разрушает идиллию одиночества и симфонию ночных звуков.

Перина приняла меня в мягкие объятия, позволяя расслабиться, раствориться в неге. Зарывшись в одеяло, я попыталась отрешиться, пустить мысли на самотек, позволяя им выстраиваться в цепочки причудливых перетекающих образов, лишенных логики для любого стороннего наблюдателя.

За окном громыхнуло, яркая вспышка прорвалась сквозь плотную занавесь. Я приподнялась, распахнула шторы и створки окна. В комнату ворвался прохладный осенний воздух.

Свинцовые облака отражались в зеленоватой глади дворцового пруда, отчего поверхность выглядела твердым холодным малахитом. Над Вечнодиким лесом вновь громыхнуло. Грозовые тучи ощетинились молниями, поползли над верхушками деревьев. Из чащи поднялась стая воронья, потянулась в сторону замка. Кружась над озером, они призывно каркали наперебой, словно о чем-то оживленно споря, но отдельных слов не разобрать. Собравшись темной воронкой, стая растягивалась длинной черной лентой, уносилась прочь, дабы осесть в речной долине за лесом.

Подставляюсь ветру, знаменующему скорое приближение грозы. Он треплет гриву, прогоняет сонливость, швыряет в глаза первые капли дождя. Хочется вырваться навстречу ему, пролететь над парком, цепляя мутную воду кончиками копыт, пронестись под мостами через ущелье, хохотать над стражниками, спешащими укрыться от дикой грозы в недрах замка. Обогнуть все башни прежде, чем завеса дождя скроет все вокруг, и ворваться в покои сестры, принося с собой бурю и мокрые следы на дорогих коврах.

Когда я перестала так поступать?

Обернулась, ищу ответ в недрах личных покоев. Полки, столики, ящички, заваленные тысячами безделушек, развешанных, разложенных, расставленных. Все кажется таким новым, но лак на комоде облупился, а дверца шкафа болтается перекошенной. Немного паутины в углах. Сестра вечно ворчит про беспорядок, но это мои покои, мой уголок тишины, келья для раздумий. Сюда нет пути слугам, только нам двоим. У каждой — островок одиночества. Хотя, по-моему, сестра перестала проводить время в своей солнечной комнатушке и стекольной мастерской, наполненной витражами. Все больше времени она сидит в рабочем кабинете или библиотеке за кипами пергаментов.

С полки, не отходя от распахнутого окна, я подхватила старую бумажную вертушку, желая выставить ее навстречу ветру. Похоже, на одном из крыльев стоял глиняный пес. Статуэтка скользнула с полки, ударилась о край. Я поймала ее раньше, чем она коснулась пола. Пес смотрел на меня печальными, уставшими глазами, прижав к голове вислые ушки. Краска поблекла и выгорела. От удара хвост раскрошился, и на его месте зияла неровная дыра. Мне внезапно стало очень грустно, будто вещь, которой я дорожила, оказалась безнадежно испорчена.

Я собрала осколки хвоста, затем открыла шкаф, чтобы сунуть статуэтку и осколки внутрь, пообещав себе, что обязательно ее склею. На дальней полке уже скопилось множество сломанных или испорченных вещей, которые так и не дождались своей очереди. Я поставила статуэтку рядом с фигуркой кролика, выструганной из темного дерева. У кролика отсутствовало ухо. Я попыталась его отыскать — безуспешно. Откуда у меня эта статуэтка? Кролик казался знакомым, он находился тут много лет. На полках стояли лишь вещи, связанные с прошлым. Я вертела игрушку, силясь вспомнить хоть что-нибудь. Кролик смотрел на меня сердито и осуждающе. Я быстро поставила его на место и захлопнула шкаф.

Пробежалась глазами по прочим вещам, пытаясь отстраниться от привычного взгляда. Тысячи безделушек. Но все тронутые временем. Сколько прошло с тех пор, как я добавляла что-то новое. Ленточка из украшения с бала? Я даже не помню, в честь чего. Маленький витражный фонарик, отбрасывающий на стены звездное небо? Старая поделка сестры, попытавшейся блекло передать красоту звездного неба. Мило… Но его я, кажется, зажигала лишь однажды. И так давно…

Время… Оно бежит мимо, истекает незаметно с каждым днем все быстрее, с каждым годом. Будто мраморная пыль упорно растачивает узкое горлышко. Я потеряла чувство времени так давно. Будто потеряла себя.

Подойдя к песочным часам, я взглянула на искаженное отражение в стекле…

Песок сыпался…

---

Солнце пробивалось сквозь щель плотных штор, разрезая полумрак на два пыльных лоскута. Я поморщилась, потянулась, напрягая мышцы, чувствуя, как приятно хрустят суставы. Зевнула. Как долго я проспала? Песок покоился на дне часов. Время в комнате остановилось.

Легкий стук расколол тишину. Затем тяжелые шторы распахнулись, солнечный свет ворвался в комнату, разгоняя полумрак. Ну кто еще может заявиться поутру, ослепляя присутствующих и купаясь в лучах дневного светила? Я поморщилась, отгораживаясь от сестры одеялом. Время еще не перевалило за полдень. Значит, сон отнял всего несколько часов. А сестра уже пришла, дабы увещевать меня покинуть покои на радость верноподданным. Если честно, самая лучшая ее речь не могла сравниться с песней сладкоголосой принцессы Лени.

— О всеблагая сестра, смилуйся, не отбирай заслуженную полуденную дрему, — простонала я, примеряясь, не швырнуть ли подушкой.

Селестия прошествовала в комнату, превращаясь из ослепительного силуэта в знакомую кобылу.

— Луна, сегодня у нас прием. Ты не забыла? — ее голос мягкий, но строгий, не терпящий компромисса.

Ненавижу такой ее тон. Он означает «никаких поблажек». Я поморщилась:

— Сегодня? Какой сегодня день? О, не важно. Сестра, можно я не пойду? Это будет очередное скучное собрание. Незнакомые пони из высшего света будут на нас глазеть. Ты же прекрасно справишься и без меня.

— Луна, — вздохнула сестра, смахивая с постели одеяло. — Этот прием в твою часть. Он будет идти до поздней ночи. На скольких мероприятиях ты появлялась за последнее десятилетие? Многие поданные уже забыли, как ты выглядишь. Ты должна выйти и продемонстрировать, что ты по-прежнему милая симпатичная кобыла, а не страшная легенда.

— Да я только недавно принимала всю эту очередь из свидетельствующих почтение! — проворчала я. — А нелепый молодой джентлькольт постоянно норовил за мной поухаживать, стоило вырваться из толпы хоть на мгновение.

— Ты каждый раз о нем вспоминаешь. Луна, у сэра Сникерса уже внуки. Хотя он и овдовел достаточно давно, уверена, он не станет к тебе приставать, — грубая щетка, окутанная магией, выпорхнула из ящика стола и начала чесать мне бок, на котором я изволила спать. — Знать хочет чувствовать себя приближенной к нам. Если они чувствуют себя важными, то оказывают услуги вроде денежных ссуд и…

— Все эти родичи Платины… — я страдальчески закатила глаза, вырвав старую щетку собственной магией. — Давай ты просто объявишь их частью королевской семьи. Старшую ветвь назначь эрцгерцогами. Или принцами крови. Они будут называть тебя тетушкой и задирать нос до небес.

— Это дельная идея, но сегодняшний прием состоится, — безапелляционно заявила сестра. — Раньше ты любила такие события.

— И пару раз на балах подхватила вшей. Мерзость! — я поежилась.

— Луна, сто лет прошло, — с укором сказала сестра. — С той поры издана серия указов с правилами поддержания чистоты. Теперь каждый обязан…

Я издала протяжный стон:

— Сестра, уволь от этих тонкостей. Мы хранители небесных светил. Мы обещали защищать Эквестрию, а не перекладывать пергаменты и устраивать танцы. Раньше мне нравились принцессовские чествования. Но потом они превратились в рутину, а после — в обязанность!

Селестия вздохнула и опустилась рядом. Потерлась носом о мою шею, превращаясь в милую и заботливую старшую сестру.

— Лулу, есть времена ходить в походы, а есть — мирное время. Почетное звание принцесс налагает и ответственность. Мы правительницы, все смотрят на нас, а ты даже не можешь вовремя проснуться и заправить постель. В последнее время ты только ешь и спишь. Погляди, во что ты превратила комнату. Здесь куча старья…

— Это не старье, — обиделась я. — Это самые важные личные вещи. Они все дороги мне как память.

Сестра вздохнула. Принюхалась, подняла магией край одеяла и выудила из-под ложа букет сушеной лаванды. Сунув нос в цветы, сестра звонко чихнула. С букета поднялось облако пыли, окутанное магией, и унеслось в окно.

— Надеюсь, ты не собиралась это есть? — уточнила Селестия, отправляя букет в мусорную корзину. — Ох, сестренка. Пора взрослеть. Когда мы начинали, то были для всех кобылками. Молодыми, неопытными. Мы жили рядом с этими пони долгое время. Но все, кто помогал нам раньше, ушли. В глазах новых поколений мы стали мудрыми правителями, что жили задолго до их рождения и будут жить после них. На нашу мудрость полагаются. Так что мы не можем заводить нянек и воспитательниц, что будут вытирать нос.

Упоминание няньки всколыхнуло что-то внутри меня, возвращая забытые образы. Такие смутные. В груди неприятно закололо. Я вспомнила ее. Пош. Я называла ее просто Няня. Когда-то давно она будила меня по утрам, расчесывала гриву, помогала с подготовкой к балам. Как я могла забыть ее? Образ смутный и смазанный. Кажется, она уехала к внукам. Я начала обходиться без нее и в какой-то момент забыла. Она возилась со мной, даже когда я говорила, что уже взрослая. Дарила мне игрушки. Я помню, она уехала к внукам. Так давно… Я почти не помню. Она так и не вернулась во дворец…

Селестия взглянула мне в глаза и, на мгновение обняв крылом, поднялась, направившись на балкон:

— Луна, поговорим позже. Сейчас нужно готовиться к приему. Твое платье ждет тебя в будуаре. Все до́лжно, как подобает.

Я вздохнула:

— Знаешь, иногда я думаю, а стоит ли оно того? Ты ведь не видишь Эквестрию такой, какой вижу ее я. Темную сторону, изнанку мыслей и идей, что витают в эфире и проявляются во снах.

Сестра бросила на меня настороженный взгляд, но промолчала. И, взмахнув крыльями, исчезла из виду. Я вновь растянулась на кровати. Перед завтраком можно и поваляться еще несколько минут.

---

Уютная чайная комната в сердце замка всегда нравилась мне отсутствием нагромождения официальных символов, гербов, флагов. Одно из немногих мест замка, где отовсюду на тебя не смотрят изображения наших с сестрой кьютимарок.

За массивным круглым столиком могут уместиться двое, от силы трое, решивших устроить небольшую чайную церемонию. Ряд картин, изображающих день и ночь, не делящих пространство, но чередующихся. Полотно над камином изображало ныне несуществующий Хорнгольд то ли в предрассветных лучах, то ли в лучах заката.

Мой верный оруженосец расставляет блюда, украшенные золотым орнаментом. Его лапы скрыты белыми перчатками, дабы шерсть не попала в пищу. А вот и фарфоровая чашка на блюдце.

— Ваш кофе, леди рыцарь, — кланяется он, салютуя тонким хвостом.

— Кофе — оно. Неодушевленное, — поправляю я.

— Как можно! — восклицает оруженосец. Выхватывая чашку из облака магии, он сует туда длинный нос и принюхивается, шевеля усами. — Вы посмотрите на этот цвет, а какой аромат! У этого благородного напитка, несомненно, есть душа!

Он швыряет чашку обратно на стол. Та срывается, я пытаюсь ее подхватить и просыпаюсь.

Подушка нежно обнимает голову, я же в отместку изгваздала ее слюной. Если сестра не примчалась будить меня повторно, значит, прошло не так много времени. Я нехотя выбралась из кровати и снова направилась в чайную комнату. Похоже, сегодня завтракать придется дважды.

К моему приходу столик уже накрыли грубой скатертью. На столе миска салата и глиняный горшок, из которого служанка спешно налила в тарелку суп. На гравированном гербами блюде свежий хлеб. Чашка чая приютилась рядом.

Я сонно оглядела снедь, умостившись в глубокое кресло. Удовлетворенно кивнула жмущейся у входа служанке. Та поклонилась, опустив глаза к полу, и выскользнула, прикрыв дверь.

Салат оказался из сныти. В супе угадывалась она же, а еще листья крапивы и гречневая крупа. Горячий суп — то, что я ценила поутру больше всего. Первым делом я коснулась копытом кромки чашки. Если бы кто-то из прежних наставников видел такое вопиющее нарушение этикета единорогов, он бы выщипал себе гриву от ужаса. Чашка белого фарфора, столь хрупкая, что поднять ее можно было разве что магией. В маленькую ручку не продеть даже рог, не то что копыто. Я подняла чашку и отставила подальше. Привычка пить чай по утрам покинула меня давно. Но каждое утро чашка появлялась на столе с завидным упорством. Это превратилось в некую традицию или игру. Каждый раз я молча отставляла чай в сторону, испытывая некое извращенное удовлетворение. Сие действо давало повод ворчать на недогадливость слуг. Каждый раз чай был единственным, к чему я не притрагивалась. Но его продолжали приносить. Снова и снова.

Я поднялась с кресла, еще раз взглянув на чашку, сосредоточилась на окружающей обстановке и слегка подпрыгнула. Затем вновь уселась и принялась за трапезу.

Это был некий ритуал, позволявший проверять, не сплю ли я. Многим может показаться, что в реальности ты никогда не сомневаешься, сон перед тобой или явь. Но во сне все иначе. Вокруг могут вперемешку с обыденными и знакомыми вещами происходить абсурдные события, связанные извращенной логикой. И будет казаться, что это нормально. Посему, лишь привыкнув проверять реальность в самых обыденных ситуациях, ты сможешь быстро определять, не находишься ли ты сейчас во сне. Уже неоднократно происходило так, что, опаздывая на какое-нибудь важное совещание сестры, я быстро вскакивала, шла завтракать и, лишь не обнаружив привычной чашки злополучного чая, осознавала, что все еще сплю, а совещание давно началось.

---

В будуаре меня встретили три расторопные служанки-единорожки. Начав с глубокого поклона, они тут же приняли мою персону в оборот — практически не переговаривались, лишь бросали короткие фразы по делу. Мою страдальную шерсть натерли лавандовой настойкой. Чесали, пудрили какими-то порошками. Пару раз я ворчала на излишества, но служанки в ответ лишь испуганно мямлили про запах пота, который грозит распугать кавалеров после танцев, а одна даже предложила капли из белладонны, которые сделают глаза чувственными и выразительными.

Можно сказать, что я стоически терпела издевательства. Но, если честно, за столетия привыкаешь к чему угодно. А привычки порождает безразличие. Что для нас несколько часов марафета? Печально лишь, что часы удовольствий пролетают так же незаметно. Даже еще быстрее.

В углу дожидалось бальное платье. Приглушенных темно-синих тонов, из муслина, уложенного слоями в пышную юбку, расшитую серебряной нитью. Портной, как умел, пытался передать красоту звездного неба. Обтягивающий лиф, призванный подчеркнуть спину и плечи, рукава, закрывающие передние ноги до самых колен. Нижнее белье, как без него одевать платья? Похви с утяжкой для хвоста. Мягкая обувь на ремешках до самых колен. Изысканная тиара из воздушной серебряной проволоки, украшенная камнями, заняла место в прическе. Когда-то подобное приводило в восторг. Первые лет двести. Наверно, с годами становлюсь циничной.

Через несколько часов я стояла перед зеркалом. Служанки испуганно жались за спиной. Я бросила взгляд на свое отражение; кажется, мое сонное безразличие могли принять за гримасу недовольства. В отличие от сестры, я плохо овладела искусством маски.

---

Стражники распахнули дверь перед ступеням, обрамленными мраморной балюстрадой.

— Луна, быстрее, — бросила сестра, исчезая в дальней арке, дабы появиться на правой лестнице главного зала. Я мешкаю лишь мгновенье и спешу объявиться на левой.

Селестия, натянув одну из подобающе вежливых улыбок, шла по залу, шурша своим роскошным шелковым в золоте платьем. Приковывала взгляды к своей белоснежной шее, объятой воздушной россыпью мелких бриллиантов в колье, и гривой, колышущейся от незримого ветра. Она ступала степенно меж преклонившихся подданных, даря всем любезную улыбку, разрешая любоваться своей красотой, напоминавшей мне маску из дорогого фарфора. Платье подчеркивает тонкий стан, перья в крыльях уложены одно к одному. Стройные ноги, обутые в литые накопытники с фетровыми подошвами, бесшумно шагают по отполированному до зеркального блеска паркету. Столь медленный и плавный ее пассаж заставлял светских кобыл краснеть ушами и прекращать демонстрации аллюра. Селестия улыбается снисходительно и виновато, будто не хочет казаться центром вечера, но умалить сияющую красоту вне ее сил.

Шум зала медленно сходил, шепот стихал; я скользила вслед за сестрой, держась на полшага позади, но знала, мое появление осталось малозаметным. Ослепленные сиянием сестры, подданные склонялись ниц, дабы лишь краем глаза уловить силуэт, затемненный фигурой царственного величия.

Почетный караул в золоченой броне выстроился на лестнице. Нас окружала толпа вельмож в великолепных одеждах. Ожерелья и серьги придворных кобыл украшали топазы, рубины и прочие драгоценные камни, сверкающие разноцветным безвкусием. Я безразлично взирала на них, борясь с раздражением. Несколько новых пони, несколько знакомых придворных и множество безликих гостей. Сейчас они выстроятся в ряд, дабы каждый смог лично выразить свое восхищение царственным особам. Стоит моргнуть, и вся череда пролетит пред глазами, не запомнившись. А на следующем балу появятся новые лица. Они скучны мне, я — им. Ибо не веду казны, редко выхожу в свет, теряюсь на балах и приемах. Как я ненавижу эти шумные приемы, где не знаешь, куда себя деть.

Пони легко несутся в танце по залу. Я слежу за скользящими по полу ногами танцоров, пытаясь уловить суть. Селестия кружит по залу белым лебедем в окружении уток на озерной глади. Кажется, она знает всех, от министров до последнего музыканта, знает, что говорить, кому и кого представить, в какое русло направить разговор. Внимание ее привлекли два пегаса в парадных мундирах, нарочито громко спорящих в кругу слушателей:

— Я слышал, вы собираетесь предложить себя в качестве представителя для дипломатической миссии в Грифонстоун? — интересовался молодой пегас, облаченный в скромный вамс, под которым проглядывала расшитая цветной нитью суконная рубашка. Я невольно отметила простоту и удобство его одеяния, призванного не стеснять движения. Похоже, пегасы выбрали свое направление в моде придворного костюма. Или молодежь вновь выбрала неприятие устоев.

Собеседник его среднего возраста, облаченный в строгий парадный мундир, похоже, вызвался поучать молодое поколение жизни:

— Скорее в качестве поддержки. Грифоны своенравны, следует поставить их на место, — отвечал второй. — Как по мне, давно следует продемонстрировать им нашу силу, показать, что если они продолжат петушиться, то могут потерять часть перьев.

Селестия подплыла неслышно, все так же мило улыбаясь:

— Какая нынче погода намечается над восточными окраинами? — вопрос сестры прозвучал невинно. — Поговаривают, из-за недостатка грозовых туч ожидается умеренная засуха?

Пегас собирался ответить что-то резкое, но, подметив, кто перед ним, осекся:

— Простите, Ваше Высочество. Клаудсдейл как раз собирает отряд добровольцев доставить несколько снежных облаков с севера, которые будут растоплены и превращены в грозовые тучи.

— О, это весьма нелегкое задание, — восхищенно заметила сестра. — Север холоден и опасен. Я надеюсь, вы лично возглавите эту важную миссию, дабы проследить, что все пройдет как надобно?

— Да, конечно, Ваше Высочество, — неохотно склонился пегас. Я отметила, как он помрачнел — это вызвало легкую улыбку.

— Наслаждайтесь приемом, — кивнула Селестия, оставляя спорщиков.

В какой-то момент мы поравнялись, сестра склонилась ко мне и с легким укором шепнула:

— Луна, вообще-то подразумевалось, что ты хозяйка вечера.

— Прости, сестра, я немного потерялась среди такого числа подданных. У тебя все так естественно получается. Я не думаю, что, если начну с ними разговаривать, из этого получится что-то путное.

Селестия вздохнула:

— Подойди к сэру Троттеру. Я обещала ему место в делегации послов в Грифонстоун. Возможно, вы найдете еще тему для разговора.

Я двинулась в указанном направлении, окидываю взглядом зал. Мне кажется, или подданные сторонятся меня? В их глазах читается какой-то неуловимый страх. Нерешительность. Некоторые почтительно кланяются, опуская глаза. Каждый раз.

Жеребец стоял у столика, задумчиво жуя маргаритку. На мгновение он повернулся, в его глубоких зеленых глазах читалось удивление, и мне показалось… Но нет. Это был не он.

— Принцесса Луна? — вежливо поклонился единорог.

— О, простите, сэр Троттер. На мгновение Мы обознались. Вы очень похожи на сэра Сникерса, с которым Мы имели честь быть знакомы некоторое время назад.

— О. Это мой дед, — жеребец тряхнул пепельной гривой. — Он рассказывал о вас так много, что россказни, говорят, вконец опостылели его жене.

— Он не изволил сегодня прибыть? — уточнила я.

— О, увы. Мой дед одержал множество славных побед на поприще жизни и все еще держится достойно. Но годы всегда получают подкрепление, в отличие от нас.

— Эта битва, которую нельзя выиграть, но можно достойно проиграть, — вспомнила я чью-то цитату.

— Мудро сказано, — грустно согласился Троттер.

Я вздохнула:

— Простите, сэр Троттер, думаю, Нам стоит отклонятся.

Тот лишь удивленно кивнул.

Я двинулась к центральному окну. Почему сестра решила, что мне будет интересно говорить с этим жеребцом? Пусть даже он внук давнего знакомого. Откуда-то изнутри поднялась щемящая тоска.

— Луна, что такое? — сестра быстро и непринужденно поравнялась со мной.

— Я хочу уйти, сестра.

— Но до заката еще далеко! — удивилась Селестия. — Ты должна будешь поднять луну.

Я молча прикрыла глаза, концентрируя в роге мощь магии. Солнце заслонили черные тучи, листва в садах потемнела. Повеяло холодом. Воздух сгустился, стал тяжелым и душным, как перед грозой. Тени сделались плотными и мрачными. В зале наступила мертвая тишина. Небо темнело на глазах. Повинуясь магии, луна выкатилась из-за горизонта — день превращался в ночь. Солнце сделалось тусклым, превращаясь в остроконечный серп. Потом вовсе исчезло. Зал погрузился во тьму.

Я, наплевав на всякий этикет, расправила крылья, поднимаясь в воздух перед оконным проемом.

— Подданные! Внемлите! Мы решили подарить вам особое зрелище! Затмение!

Я чувствовала липкий ужас, ползший среди подданных. Дабы побороть панику, готовую захлестнуть зал, я добавила:

— Мы вынуждены удалиться. Наслаждайтесь танцами и прекрасным затмением. Наша сестра составит вам компанию.

Опустившись на пол, я прошествовала мимо остолбеневшей Селестии:

— Видишь, я же говорила, что у меня плохо получается общаться с подданными, — вздохнула я, покидая зал.

---

Добравшись к личным покоям, я рухнула на постель, сминая платье. Вытянула крылья, расслабилась. Холодные паучки позли по шее, щекотали под кожей, плели в основании черепа свою паутину, пытаясь затащить сознание в царство снов. Прикрыла глаза, проваливаясь в дрему, наполненную потоком образов. Видения потоком начали сменяться одно за другим. Я пыталась уследить за логикой невнятных образов, вытекающих из фрагментов и обрывков. «Раз, я сплю, — шепчу я. — Два, я сплю». Проскальзываю в пелену. В поток, несущий сознание через туманные каскады и мутные воды к островкам ясных видений. Изначально меня терзал страх увидеть нечто непотребное. Но мысли сэра Сникерса оказались заняты приемом, на который он не смог попасть.

Танцевальный зал, узнаваемый некоторыми элементами, заполнен безликой шумящей толпой. Музыканты играют какофонию, стены искажаются колышущимися полотнами. Свечи в многоярусных люстрах рождают длинные тени. Сон нечеткий, лишенный сюжета. Вероятно, зал мог остаться мимолетным видением, что забылось бы, утратило себя среди прочего ночного марева. Столь расплывчатые места без намека на действие или конкретных пони не держатся долго в памяти. Но я шагнула сквозь толпу, заставляя ее расступиться. «Пять, я сплю», — подсказываю себе.

Молодой баронет жался в углу и отстраненно глазел в толпу. Уловив мое приближение, его взгляд прояснялся. Зал обрел яркость, музыка зазвучала ровнее и четче, я даже начала угадывать некоторые танцевальные мотивы. Грянул вальс, и фигуры заскользили по паркету. Баронет улыбнулся и поклонился мне, приглашая на танец. Я кивнула.

Мы кружили в центре зала среди расступившихся гостей. Окружение вновь утратило ясность. Гости, стены, убранство. Всегда можно понять, на чем сосредоточился сновидец. Прочие элементы просто перестают существовать, стоит разуму посчитать их несущественными.

Молодой баронет склонил голову, вытанцовывая на расстоянии, затем приблизился, коснувшись моего копыта.

— Принцесса? — спросил он.

— Да, сэр Сникерс, — улыбнулась я.

— Я ведь сплю, так? — на мгновение ткань сна всколыхнулась, а сквозь облик молодого жеребца проступили морщины и грустная улыбка. Но это длилось лишь мгновение. Я слегка смутилась.

— Да, сэр Сникерс. Мы подумали, что раз вы не смогли посетить Наш бал, то будет уместно посетить ваш. К тому же Мы так и не одарили вас танцем.

— Я благодарен вам, принцесса, что не забыли вашего нескладного ухажера.

— Право, Мы всегда считали ваши ухаживания очень милыми, — признала я.

— Моя старушка убила бы меня, если б сейчас видела. Надеюсь, она простит старику этот танец. Ревнивая душа.

Я улыбнулась.

— Слыхал, l'imperatrice-mare1 собирается назначить моего непутевого внучатого племянника к делегации послов в Грифонстоун? Не уверен, что это хорошее решение, хотя я и пытался вбить в его голову дипломатическую науку.

— Так вот как именуют нынче Нашу дражайшую сестру, — хмыкнула я.

— О, простите мою неучтивость, — кажется, баронет начал забывать, что находится во сне. Достаточно было принять мое присутствие частью реальности, и сон перестал казаться ему неправдоподобным.

— Все хорошо. Мы и сами не любим эти придворные экивоки. Мы с сестрой приняли должность защитников Эквестрии. Этаких рыцарей-хранителей. Но сестра действительно превратилась в бумажную императрицу.

— Не слишком ли вы откровенничаете со старым жеребцом? — лукавый взгляд баронета совершенно не сочетался с его молодым обликом.

— О, думаю, вы не обращаете внимания, как мало мы запоминаем из наших снов, как быстро забываем эти крохи. Нужно немало практики, чтобы научиться строить логические цепочки из сюрреалистичных образов и запоминать их.

— Вероятно, если многое из опыта нелепо, а логика связывает абстракцию, то недолго сойти с ума. О, простите еще раз. Я не хотел сказать, что вы…

— Нет, один Наш знакомый говорил: дабы не сойти с ума, разбирая сны, нужно быть уже чуточку сумасшедшим.

— Звучит так же логично, как путь к бессмертию через смерть.

— Ну, тут несколько иное. Он скорее говорил о расширении рамок сознания, упразднении критики идей и логических ограничений, навязанных обыденным миром. Ведь если мы можем делать невозможное во снах, то почему нелогичные действия не могут стать логичными?

Несмотря на его почтенный возраст, глаза пони смеялись, и сотни ярких образов вертелись вокруг. Сцены из несуществующих приключений, фантазии.

Я не сразу обратила внимание на прерывистый гул, наполнявший зал. Ритмичные завывания ветра, шумящего под куполом. Пока мы кружили в танце, все звуки постепенно стихли. Закончилась музыка, мы поклонились друг другу.

— Спасибо вам за танец, принцесса, — еще раз склонил голову он. — Почему-то нынешнее поколение опасается вас. Поговаривают, вы насылаете темные сны, проникаете в личные тайны. Слухи превращают вас в темное божество. Я рад, что они ошибаются.

— Слухи, всего лишь слухи, сэр Сникерс. Мы делаем, что до́лжно, вне зависимости от того, что думают о Нас или говорят. Мы выше этого.

Мы стояли в тишине, окутавшей нас неестественным холодом, в белой бесконечности. Жеребец улыбался, а окружающий мир мерк; сквозь него проступила реальность. Я лежала, уткнувшись в подушку. Измятое платье и запутавшаяся в гриве тиара.

— Прощайте, сэр Сникерс, — я громко всхлипнула и утерла слезы подушкой.

Привычка взяла свое. Я извлекла свой дневник, укутанный в исшитую тканью обложку. Пока эмоции переполняли и бурлили, я записала каждый элемент сна, каждый кусочек моей ночной жизни.

Смогу ли я когда-нибудь кого-то полюбить, с кем-то сблизиться, если стоит забыться на мгновение, увлечься чем-то или просто отдохнуть в одиночестве, как все вокруг, что ты знал и любил, обращается в прах? И ты остаешься лишь со странными цветными осколками в сердце, из которых сплетается причудливый жалящий лабиринт ночных образов.

Скольких уже близких я потеряла? Я не могу сказать. Я давно ни с кем не сближалась. Я вновь вспомнила свою нянечку. До сих пор я не задумывалась…

Значит, она тоже. Я уткнулась лицом в подушку.

Все вокруг рассыпается. Стареет и уходит.

Это больно.

---

С балкона, опоясывающего северную башню, открывался вид на окрестности замка. Река брала начало среди скал к северу и протекала меж холмов, где, по словам сестры, мог бы расположиться прекрасный поселок, если бы фермеры захотели поселиться рядом с Вечнодиким лесом. Я любовалась привычным пейзажем, аккуратно закатывая луну за горизонт. Сестра рядом направила солнце вверх по небосклону. Мы молча стояли, глядя на проделанную работу. Бал давно закончился, и знать разлетелась по своим резиденциям.

— Сестра, ты не думаешь, что, поселившись среди леса, мы создаем спрос на летающие повозки? — задала я невинный вопрос.

Селестия вздохнула:

— Ох, Луна, доставляешь же ты проблем. Мне даже подумалось, что ты пойдешь к орга́ну или в тайные ходы, дабы изводить гостей. Тебе не показалось это несколько неучтивым?

Я нервно всхрапнула:

— Прости, сестра, не было настроения. Меня гнетет, как быстро достойные покидают наш мир.

— На смену им приходят новые, — вздохнула сестра. — Ты будешь одинокой, покуда не поймешь этого. Все подданные заслуживают одинакового уважения.

— Уважения? — вспыхнула я. — Ты видела того толстого джентлькольта? Который хотел засвидетельствовать почтение. Расписывал, какое благоговение и трепет вызывает у него Наше королевское присутствие?

Селестия неодобрительно тряхнула гривой:

— Да. Он собирается финансировать постройку приюта.

— Его мечты, они роятся... будто мухи вокруг бочки с помоями! Если бы ты видела их, сестра, ты бы испепелила его на месте! Пони меняются, но я не уверена, что в лучшую сторону. Заслуживают ли они той любви, о которой ты всегда говоришь?

— Луна, это наш долг — защищать Эквестрию. Нельзя судить пони по их снам. Мы должны проявлять уважение к тем, кто делает что-то на благо другим. Тьма есть в каждом из нас, Луна. В ком-то маленькая, словно крыса. В ином яростная, будто минотавр. Но, покуда мы не начинаем реализовывать свои темные желания, нас не за что осудить.

— То есть во сне творить зло нормально?

— Каждый должен иметь эмоциональный выход, Луна. Не ты ли должна это понимать?

— Но, сестра, я не могу смотреть в глаза этим лицемерам! Эквестрия не меняется, это мир грязи и лжи, только теперь упакованный в яркую обертку приемов и поклонов!

— Я не хочу спорить, что из себя представляет реальность, — вздохнула сестра. — Ты слишком зациклилась на чужих снах, Луна. Мы все устали. Думаю, тебе нужно просто поспать. Без всяких путешествий и подсматриваний за другими пони. Я прошу тебя.

Я вздохнула. Я действительно давно не видела собственных снов. Даже немного боюсь их. Последнее время мне снятся лишь стены дворца. Моя комната. Места, что вижу каждый день. Все искажено налетом тьмы и гротеска, в которых я увязаю. Такие сны я не хочу помнить.

— Но что я делаю, это тоже важно, — обреченно вздохнула я. — Я постигаю таинства грез. Может, Эквестрии и не грозит нашествие или стихийная катастрофа. Но пони продолжают видеть сны. Их мучают кошмары. Оттого я не отказываюсь нести ночную стражу, быть рыцарем, что охраняет их спокойствие.

Я с вызовом смотрела на сестру. В последнее время мне кажется, она перестает меня понимать. Для нее существуют лишь государственные дела и расшаркивания с придворными. Ночь — мир сна — это мир без наносного. Там все носят маски, но делают это не во имя корысти и лицемерия. Они свободны сами выбирать, кем быть. Да, это мир лжи. И мы так же часто врем самим себе, но во снах не та грязная ложь, которую льют друг на друга, дабы возвыситься. Не та ложь, призванная произвести впечатление. Хочется, чтобы мир грез окутал всех пони, дабы тот мир стал реальным…

— Может, ты и рыцарь, но ты еще и кобыла. Просто отдохни, Луна, — сестра укрыла меня белоснежным крылом. — Сегодня будет новый день.

Я вывернулась из объятий и направилась к себе в комнату.

— Знаешь, дражайшая сестра, — вздохнула я, когда она уже меня не слышала, — иногда мне хочется, чтобы ночь длилась вечно.

---

Я скользила в потоке снов, седлала призрачных птиц и кораблики из бересты, неслась бескрайними полями и волнами, прорывалась сквозь шторм из конфетти и уворачивалась от маленьких хрупких мирков.

Вот дремлет гигант, уютно свернувшись над цветущей страной; его чувство уверенности довлеет над пространством сна, он медлен и неуклюж. Его раздутые конечности медленно двигаются. Где-то на задворках разума теплится искорка страха от новизны ощущений.

Маленький пони пытается летать, но не может воспарить выше пары метров, ведь он плохо представляет, на что похоже ощущение полета; страх высоты сковывает его, не дает распахнуть призрачные крылья.

Исследователь разложил призмы и маятники, сквозь них он пускает радужные лучи до самых небес — и на небосклоне пляшут тени, отбрасываемые причудливыми механизмами.

Сновидец несется по лесу, не касаясь земли, отталкивается копытами от стволов, летит от дерева к дереву причудливыми траекториями и хохочет.

Стая древесных волков охотится. Похоже, это чей-то кошмар. Врываюсь в него, закручиваю и развеиваю грубым напором, оставляя сновидца в недоумении озираться среди лавандовых лугов его детства.

Вихрь из снов, знакомый и чужой, пугающий, всеобъемлющий, вихрь тысяч миров, крошечных и бескрайних, мрачных и цветастых, хрупких и монументальных.

Протянув краешек копыта, касаюсь сияющей песчинки, парящей среди мириад других.

То была не тьма.

В первое мгновение показалось, будто я ослепла. Но затем пришло осознание реальности, странной и непривычной. Я не понимала, что значит «видеть», будто и не знала никогда. Лишь ощущение тела от кончиков копыт до хвоста и крыльев. Чувство было ужасно тревожным и пугающим. Сон, наполненный звуками, вибрациями; казалось, вокруг меня сотни неведомых существ, они ходят, стучат копытами, бормочут что-то бессвязное, толкаются. И я в центре всего. Нет даже темноты, что обычно возникает, когда закрываешь глаза. Я забыла, как будет выглядеть окружающий мир, открой я глаза. Ощущение одиночества и потерь из сна навалилось на меня. Рядом раздался злорадный смех, он пронесся совсем рядом, коснулся уха, я вскрикнула. Отшатнулась, задела нечто и потеряла равновесие.

Внезапно я почувствовала маленькую ногу и мягкость перьев. И тоненький голос сказал:

— Не бойся, я с тобой. Летим.

Мы распахнули крылья, взмыли; она держалась рядом, пока мы не опустились на облако. Сновидец — это был ее сон. И она была слепа. Уверенная в себе только в этом мире. Она могла сесть на облако там, где хотела. Могла идти туда, куда хочет. Не встречая преград. Не боясь окружающих.

Мы лежали среди облаков, в крошечном мирке. Это было ново для меня. Лишь звуки, прикосновение, дыхание, биение сердца.

— Ты боишься? — спросила она невинно.

— Немного, — согласилась я. — Мне казалось, я видела много снов.

— А ты встречала принцессу Луну? Мама говорит, она смотрит за нами, насылает ужасные сны.

— Глупости, — сказала я, чувствуя, как жеребенок ворочается под боком. — Зачем бы ей это делать?

Мы безмолвно лежали всю ночь. Я никогда не понимала слепоты. И когда поняла, мне захотелось показать ей… что-либо. Иной сон. Я не могу просто создавать сны из ничего по своему желанию. Я не могу показать что-то совершенно новое. Я не могу показать слепому цвета. Горизонт. Перспективу.

Но она научила меня, расширила мое понимание восприятия снов. Научила не полагаться на чувства. Я стала еще на шаг ближе к пониманию непознаваемого. И когда-нибудь я научусь. Я создам маленький уютный мирок, где ты увидишь свет. Звезды и луну. Радугу и закат. Друг за дружкой. Я делаю лишь первый шаг в долгом пути познания своих особых талантов.

И я надолго запомнила смех, зловещий и чуждый этому мирку. Он пришел извне. Пока не знаю откуда, но я выясню.

---

Я охотилась за неведомым создателем кошмаров уже третью неделю. Тратила все время на исследования троп в чужих грезах. Пренебрегала обычным сном, пока видения не застигали меня за столом или в коридорах.

Если я могу насылать кошмары, то и наверняка существует некто иной, способный на подобное. Конечно, не столь сильный, как принцесса-аликорн, но он может быть хитрым и изворотливым, ему ничего не стоит трусливо скрываться и манипулировать. Мы тоже можем быть хитры. Мы можем выжидать и скрываться. Устраивать засады.

Сновидец шел проселочной дорогой. Чуть смазанный силуэт темного пегаса нес под крылом дощечку с пергаментом. Он не смог бы ответить, откуда шел, но на этой дороге, рожденной за гранью сна, он двигался к цели. Я добавила немного тревоги, чуть дискомфорта в пространство. Легкая морось, перебивающаяся со снегом, сыпалась с небес, заставляя сновидца ежиться. Пегас свернул с дороги к полю, где прохладный дождь ублажал едва взошедшие посевы.

Сновидец встал, резким движением извлек свое произведение. Зажал его ногой и принялся выразительно декламировать что-то. Поэма, длинная, мало связная. Похоже, она казалась ему чем-то значимым. Я не хотела погружаться глубже, принимать логику сна, дабы проникнуться красотой несуществующего произведения. Для меня оно звучало набором реплик, часть из которых не разобрать. Лишь иногда попадались рифмы. В поле оживились воро́ны. Рылись в земле, бросали свои занятие, заинтересованно поднимали головы, пикировали с деревьев, взлетали из межи. Они окружали сновидца черным кольцом пернатых зрителей. Завороженно слушали мешанину из слов и булькающих звуков.

Оно где-то здесь, наблюдает и ждет. Чувствовалось присутствие чужой враждебной силы за гранью сна, готовой сделать следующий шаг. Из теней, казалось, выглядывало нечто. Я напряглась, маленькое влияние — и сновидец, опустив взгляд к табличке, не нашел места, на котором остановился. Лишь на один неуловимый шаг ближе к реальности, на один слой ближе к осознанию сюрреализма — и он запнулся.

Тысячи ворон сорвались со своих мест, накинулись на пегаса, свирепые и безжалостные, атаковали его со всех сторон, не давая передышки, хватая его за перья. Тот в ужасе отбросил табличку, упал на землю, закрываясь от каркающей тьмы.

Оно пришло. Сгусток страха, тревоги, отчаянья. Сгусток тьмы, не той милосердной, дарящей спокойствие, усыпанной россыпью светлячков и укрывающей покрывалом созвездий. Сгусток тревожной тьмы, наполненной клекотом хищных птиц, рыком охотящихся зверей, тревожным шорохом ветвей, за которым следовала погибель. Наши предки вздрагивали в ночной тьме. И мы продолжаем помнить.

Оно шагнуло в сон, упиваясь страхом и террором; казалось, оно трясется в неистовом беззвучном приступе смеха. Щупальца липкого страха тянулись к сновидцу, высасывая силы. Не живой сновидец, пришедший в чужой сон. Не кошмар, рожденный разумом пегаса. Нечто большее, нечто, не привязанное к кому или чему-либо. Напитавшееся чужими страхами. Страхами сотен. Тысяч. Переползающее из одних грез в другие, извращая их и раздирая на части. Превращая в нечто темное.

Я никогда ранее не видела подобного создания. Будто царица всех кошмаров, беззвучная и властная, существо не таилось, упиваясь властью. Оно опровергало все, что я знаю о снах. Мне казалось, сны всегда выполняют чью-то волю, раскрывают наши желания. Даже кошмары не имеют своего злого сознания, которое пугает только потому, что хочет пугать. Они принимают форму наших страхов, но лишь в той мере, в которой мы сами хотим их видеть, понимать и принимать их.

Я шагнула в поле, облачаясь в боевой доспех, сверкающий черным обсидианом. Сияющий щит описал полукруг, зависая перед грудью. Тень заинтересованно обратилась ко мне. Казалось, она смотрит одобрительно и подначивающе. Вот чего мне не хватает в замке, среди опостылевших стен. Вот чего нет в бумажных кипах, что иногда заставляет перебирать сестра.

— Азъ Езмь Лу́на, Рыцарь Луны́, — я вскинула щит. — Иду на вы, — добавила я задорно.

Ринувшись вперед, я перемахнула через лежащего на земле пегаса, разбрасывая стаю воронья, врезаясь в морок и выталкивая его за грань структурированного сна, за грань видений сновидца.

Мы сцепились на уровне чистой силы. Сперва, я пыталась удерживать маленький компактный мирок, где мы сражались, будто рыцарь с чудовищем. Но вожжи сна сорвались, и кони воображения понесли нас в поток ассоциаций. Я сама была частью сна, фрагментом прекрасного безумного мира. Мир стал частью меня, и мне казалось, что я несу его в себе. Мы врезались в горы, испаряли океаны и пытались проткнуть друг друга растущим лесом. Мы швыряли планеты и галактики. Мы проваливались все глубже:

— Ну, давай, напугай Нас, чудовище, — вопила я в мгновения, когда это было возможно.

Существо создавало один страх за другим: мелкие страхи, которыми оно, видимо, наловчилось пугать простых пони. Падение, потеря, публика, побег, приближающаяся погибель, покойники. Все они знакомы, нереальны и смазаны. Кажется, я переоценила его. Существо начало ускользать, растворяться. Оно попыталось скрыться, и я не могла ему навредить. Пришлось распахнуть для нас пространство. Мы провалились в структурированный сон. Старый каменный лабиринт, высокие своды, переходы и застенки, забытые в веках тайные ходы. Таким мне всегда снился наш замок. Лабиринт, знакомый с давних лет, вечно меняющийся и перестраивающийся. Полный чудовищ, добрых существ и приключений. Целая волшебная страна. Мы рухнули из-под купола в огромный каменный зал — два сгустка силы врезались в каменный стол, изображающий полную луну. От удара вековая плита треснула, раскололась на две половинки.

— Посмотрим, что ты можешь во сне того, кто тебя не боится, — бросила я, поднимаясь.

Черные сгустки собрались, свернулись и уплотнились. Фигурка обсидианового кролика оскалилась рядами темных и острых, словно иглы, зубов.

— Ты забавный, — оскалилась я в ответ. — Просто ангел.

Существо распахнуло кожистые крылья, бросилось на меня; я выставила щит…

---

Комнату заполнял душный воздух, наполненный ароматом пота. Я привычно распахнула окно, впуская прохладу ночи. Скоро потребуется опустить луну. А затем у меня есть несколько часов сна. Просто сна.

Я поглядела на часы. Возможно, сегодня можно нарушить распорядок, разделить завтрак с сестрой? Конечно, голод еще не успел пробудиться. Просто иногда хочется послушать голос Селестии, послушать ее жалобы на министров с их долгими отчетами, на проблемы в государстве, требующие немедленного решения. Все то, что я обычно пропускаю мимо ушей. Нечто неизменное, в отличие от прочей тленной действительности. Сегодня большое совещание о налогах. Главное, чтобы сестра не затащила туда и меня. Помнится, на одном из таких я не выдержала и накричала на министра, который битые два часа распинался, хотя мог бы уложиться в десять минут.

Рабочий кабинет сестры, яркий и просторный, обставленный книжными шкафами, заполненными грудами свитков и рядами книг. Стол притаился в засаде у окна. Зимой он нехотя отползал ближе к камину, а ряды подсвечников жались к нему с боков.

Но сегодня дверные створки распахнулись, дохнув на меня непривычной прохладой ночи. Факелы померкли, а стекла прекрасных витражей валялись на полу бесцветными кусками холодного льда.

Сгусток тьмы сцепился с моей сестрой; Селестия рычала, ее лицо исказили решительность и злоба, отчаянье. Она использовала магию. Существо ответило темной вспышкой. Швырнуло сестру на осколки, прыгнуло. Я ринулась навстречу твари, готовой нанести удар. Оттолкнуть, проткнуть рогом. Когда я подбежала, существо исчезло без следа — растворилось, удаляя само свое присутствие. Я в отчаянии склонилась над сестрой, ее рог был выжжен. Селестия распахнула глаза. В ее взгляде плескался страх, какого я не видела никогда. Лишь тень его в глазах подданных. Животный ужас.

— Нет, Луна, пожалуйста…

Я проснулась.

---

Все любят символы. Любят придавать чему-то больше смысла, чем оно на деле несет. Ученые, философы, гадалки — все ищут знаки, пытаются отгадать скрытый смысл снов, разложенных карт и раскинутых рун. Мы пытаемся нарисовать картину мира целостной, симметричной, будто идеальный узор паутины, где каждой темной стороне противопоставлена светлая. Где все привязано ко временам года, ходу созвездий по небосклону.

Я распахнула огромный пыльный том из старой коллекции. Фолиант нес исключительно историческую ценность. Он не был чем-то научным, революционным. Просто однажды один единорог из коллегиума в свободное время провел и записал некоторые исследования суеверий и предположений. И, похоже, поняв, что его работу могут пустить на растопку в первую же холодную зиму, заковал страницы в солидную обложку и преподнес в качестве дара в нашу личную библиотеку. Учитывая, что это, похоже, единственная из сохранившихся его работ, поступил он дальновидно.

Я аккуратно переворачивала страницы, не понимая, что подвигло меня обратиться к этому пыльному труду. Раздел снов в нем был весьма обширен. Причем каждый элемент сна трактовался в отдельности. Будто бы колодец мог значить для всех одно. И для выросших в селе, и для аристократа, у которого единственное воспоминание о колодце — как он упал туда, сбежав по малолетству из отцовского имения. Эта книга не даст ответов. Зиф говорил, что сон будто ребус. Его нельзя распилить, разодрать. Нужно видеть его целиком, понимать предпосылки, порывы души, породившие калейдоскоп образов.

Он понимал о снах более, чем кто-либо, кого я встречала.

Это случилось незадолго до пришествия Дискорда. Я спала. Парила среди сонма зеркал, кружащих в воронке. Попадались оконные проемы, форточки, витражные арки и чердачные окошки. Огромные миры за подернутыми кисеей разума проемами. Сны новорожденных, настолько маленькие, что протиснуться в них зачастую не представлялось возможным. Нестабильные сны: полные рваных образов, перетекающих из одного в другой без всякой понятной стороннему наблюдателю логики. Я искала новые возможности, когда натолкнулась на него. Сон. Маленький, стабильный, закрытый. Сферический. Первые слова, что приходят в голову… хотя трудно описать сны.

Я протиснулась внутрь, почувствовав легкое сопротивление, которое, впрочем, быстро прекратилось… Граница очень четкая, совсем не похоже на случайное нагромождение знакомых сновидцу мест, собранных в зацикленный лабиринт.

Темное небо, усыпанное звездами. Лес зеленых ветвей тихо колыхался, шуршал на ветру. Никаких смазанных образов, сюрреалистичных элементов, присущих обычным снам. Пространство не перетекало в нечто иное, не было алогичным. Разве что светящиеся огни, парящие в ночном воздухе, делали картину сказочной и загадочной.

Мое внимание привлек звук текущей воды. Я шагнула сквозь ветви. Впереди виднелось маленькое озеро, в которое низвергался со скалы водопад. На поросшем травой островке в нескольких шагах от берега сидела зебра. Молодой жеребец без каких-либо тотемных украшений или отметок. У ног его лежал бамбуковый шест.

Это был его сон. Сновидца. Центр своей маленькой вселенной, уютного уголка, в котором лишь он, его мысли и раздумья. Мне стало неловко за вторжение в эту обитель и одновременно немного обидно. Несомненно, он создал свой сон. Он сидел на своем островке, закрыв глаза; казалось, он спал. Но кто же спит во сне?

— Не стой в кустах малышка-пони, ты для меня как на ладони, — голос его был глубоким и обволакивающим. — Если ты сюда пришла, путь сквозь разум ты нашла. И в этой тишине ночной разделишь грезы ты со мной.

Решительно шагнув к озеру, я расправила крылья, позволила астральной гриве развеваться:

— Мы не малышка. Мы есмь принцесса Луна, — провозгласила я.

Зебра открыл глаза, изучая меня любопытным взглядом:

— Старый Зиф меня зовут. Всю жизнь скитался там и тут. За лесом скрытая твоя обитель? Ты ночи молодой хранитель?

Я не сразу поняла, о чем спрашивает мой собеседник.

— Да. Наш замок за Вечнодиким лесом. Но Мы стали хранителем, когда мантикоры еще помнили войны с зебрами.

Зебра снисходительно улыбнулся:

— Сколько под обложкою листов? Но сколько на листах тех слов? И есть ли мудрость в тех словах, что записали на листах? Не тот мудр, кто время разменял, но тот, кто многое познал.

— Но вы же совсем не старый, — фыркнула я.

— Хоть сами мы того не знаем. Нам снится то, что пожелаем. А старикам, что лицемерить, в долгую жизнь хочется верить, — в его глазах зажегся лукавый огонек.

Я подошла к самому краю воды, касаясь ее копытом. По глади побежали круги.

— Это удивительно. Получается, вы сами можете непрерывно осознавать, что спите. И сами меняете свой сон.

— Да, все, что здесь, всего лишь сон. Но смыслом переполнен он. Если себя сможешь познать, получишь власть свой сон менять

— Я не понимаю; хотите сказать, каждый может научиться осознавать себя и изменять сновидения по своей воле? Мы практикуем магию сна многие столетия.

— Меня мудрый шаман учил, потратил он немало сил. Лишь тот, кто в себя глубоко заглянул и в бездне той не утонул, тот смысл сновидений своих разберет. Себя он изменит. Или с ума сойдет, — последнюю фразу он произнес нарочито зловеще.

— Нам бы хотелось обладать такой силой. Превратить ночь в обитель, дабы защищать мирный сон пони от кошмаров.

— Ты можешь пони помогать, чтоб их страхи разрывать. Но есть причины их терзаний — то лишь отраженье их желаний.

— Это глупо, — я фыркнула. — Очень многим снится то, чего они не хотят видеть. Кошмары снятся жеребятам. Хотите сказать, они желают, чтобы к ним выползали чудовища?

— Наш сон не больше, чем мы сами. Когда мы были малышами, мы познавали мир вокруг. Познанью темнота — не друг. Пытались мы весь мир объять, сокрытое в тенях познать. И пусть это для нас и страх, мы будто знаем, что в тенях. Бывает, бояться ты вовсе не хочешь, но страх настигает тебя среди ночи. Коль сможешь души лабиринт разобрать, истину сможешь о страхе понять.

— Бессмыслица. Я видела столько снов, пугающих и мерзких. Наполненных кошмарами. Пойдем, я покажу.

Мы покинули сон, оседлав хрустальных драконов, промчались в вихре, выискивая комнату, полную безысходности и ужаса, полную страха. Темную и неуютную.

Узкие улицы города, выстроенного из камня. Пустынного города. Края его растворялись в тумане, где терялась грань сна. Похоже, сновидец воссоздал улицы по знакомым очертаниям его родного города. Я четко видела несколько улиц, отдельные здания, но не их содержимое. Лишь несколько домов выглядели яснее прочих. Сновидец бежал к одному их них. За ним гналось нечто вдвое больше среднего пони, голое и осклизло-розовое. Вместо морды была поверхность, усеянная множеством отверстий. Оно шло неторопливо — сновидец мчался изо всех сил — но расстояние между ними не сокращалось и не росло.

— Скажи мне, неужели этот пони тайно мечтает убегать от монстров? — нахмурилась я.

Он лишь пожал плечами и улыбнулся.

— Возможно, не видит, как мир весь прекрасен, считает, что дом лишь его безопасен. Не хочет он больше о дружбе узнать. И повод обрел стен не покидать

Я не знаю, был ли он прав. Или ловко оправдывал любые ночные видения. Но я многое вынесла из наших недолгих встреч.

Темный кошмар теперь мой. Я должна с ним справиться. Не дать проложить ему путь дальше. Будет ли он искать образы в моих страхах или в моих желаниях, кто знает.

Я вздохнула. Не пытайся подавлять мысли, даже если они абсурдны. Будь беспристрастна ко всему. Анализируй.

Пролистала еще насколько страниц, пока взгляд не уцепился за изображение звездного неба, выполненной на пергаменте гравюры.

«The Moon. Старший аркан. Блуждание в сумерках, в полной неизвестности, среди глубоко спрятанных в подсознании инстинктов и желаний. Поиск на грани саморазрушения. Углубившись в подсознание, можно не вернуться либо найти там нечто, что изменит вас».

Я решительно захлопнула книгу. Том с глупыми символами отправился на место.

Я думала, после сегодняшнего дня, такого богатого на события, будет трудно заснуть. Но сон поглотил меня практически мгновенно, темный сон без сновидений.

---

Почему мне не снятся яркие приключения, ведь на заре правления мы с сестрой совершали деяния, достойные хранителей? Те времена ушли, забылись, осели на задворках памяти так глубоко, что не пробиваются даже во сны. Остались лишь блуждания в каменном лабиринте старого замка. В сердце его маленькая комната с зеркалом.

За тонкой скорлупой стекла моя цель, источник кошмаров. Поздравляю, Луна, ты отыскала дно кроличьей норы. Здесь, в затхлой каморке затворницы, полной старых пыльных вещей. Я подняла ногу, коснулась глади стекла. Кобыла в отражении сделала то же самое.

Я смотрела на чудовище, темную сущность в доспехах. Она предстала предо мной: закованная в броню, готовая к битве.

— Кто же ты? — хмурюсь, — Откуда явилась?

— Нет никакого Я, — шепчет отражение. — Есть Мы. Тьма, что укрывает крыльями землю в час отдыха, ночь, что скрывает недостатки и прячет потаенные желания. Не нужно стыдиться себя, Луна.

— Нет! Ты всего лишь морок, кошмар, заточённый здесь, — делаю шаг назад. — Ты проникала во сны иных пони, ты травила их кошмарами. Я узнаю, кто тебя создал.

— Мы таковы, какой Мы себя выковали. Разве не помнишь? — скалится тень. Из щелей рамы сочится синий туман, рождает видения ушедших времен.

Сколько лет прошло с тех пор, как я совершила ошибку? Создала этот образ в наказание сновидцу? Он грезил Нами. Грезил так, что Мы не смогли обуздать свой гнев. И Мы изменили свой облик в его снах. Хищный взгляд, острые зубы. Властная, взрослая. Величественная, пугающая. Кошмар, созданный мной, смог покинуть один сон и отправиться далее, набирая сил.

— Значит, ты всего лишь моя ошибка! Мое творение! — срываюсь на крик.

— Нет. Я часть тебя, Луна. Бо́льшая часть. Такой Мы должны представать перед подданными. Ты всего лишь блеклый фрагмент, сон — лишь вместе Мы настоящая. Мы та, кто достойна править ночью. У Нас есть сила. Есть гордость. Есть храбрость не пренебрегать этим. И жажда свободы. Но Мы разделены. Мы в ловушке.

— Это моя жизнь! Ты всего лишь навеянный кошмар. Тебе нет места даже в моих снах! — я решительно тряхнула гривой.

— Кошмары исполняют желания. Помнишь? Если я лишь кошмар, то пришла лишь потому, что ты захотела, — улыбается тень. — Но ты знаешь, это не так. Не тьма в зеркале Наш страх. Мы боимся перечить сестре. Она Наш тюремщик. Наш кошмар. Но, если станем едины, сможешь сразиться с ней. Обрести свободу.

Я швырнула подушку в зеркало, та лишь бесполезно упала на пол.

Я накрываю голову одеялом, зажимаю уши, пытаясь встряхнуться. Я схожу с ума.

— Если подумать, то мы сейчас обе не в своем уме, — поправляет тень. — Но ведь это нормально для владычицы снов? В реальном мире приходится сдерживаться, ты окружена тысячами правил. Нельзя что-то выкрикнуть, взмахнуть крыльями, взлететь, если тебя обуревают чувства. Нельзя взять что-то из ничего. Весь мир — сплошные запреты… Сумасшествие — путь к свободе. Сумасшествие — отрицание законов реальности, любых ограничений и последствий. Во сне ты можешь быть сумасшедшим, а значит, истинно свободным. Следовать велениям разума, мимолетным порывам, не сдерживать чувств ни достойных, ни осуждаемых.

— Использовать малейшее событие, мысль, воспоминание с задворков памяти, чтобы построить целый новый мир. И затеряться в нем на мгновение или на вечность, — я поняла, что бормочу эти слова уже сама, зажав уши. На мгновение показалось, что я разговариваю сама с собой. Распахнула глаза и снова увидела ее темный лик в зеркале.

— Ты сама понимаешь, насколько жалкая, — ее шепот вьется змейкой, проникает в голову. — Каждый раз, когда смотришь на сестру, ты осознаешь это.

— Хочешь сказать, я завидую?

— Нет… Конечно нет. У тебя есть то же, что и у нее. Даже больше. Ты ревнуешь.

— К кому интересно?

— К народу. У нее есть власть. Как и у тебя. Но твоя власть номинальная. Ее все превозносят. А тебя — лишь кучка жеребят, которые забывают о тебе, как только просыпаются. Ты не нужна им, Луна. Не нужна тем маскам, что кланяются в ноги твоей сестре, — тень рвется вперед, оказывается у самого стекла. — А значит, Мы ничего им не должны. Мы можем разрушить весь этот кукольный спектакль и создать свое представление. Миры, словно кристаллы, нанизанные на нить, будут украшать Нашу шею. Словно пылинки в воронке, сверкающие, парить в Нашей гриве.

— Мы многое сделали для Эквестрии вместе. Я нужна Селестии. Она же моя сестра.

Тень расхохоталась:

— Мы ведь сами в это не верим. Одинаковые ли у нас глаза? Гривы, шерсть? Мы можем менять облик — Селестия нет. Мы можем понимать животных — Селестия нет. Можно сравнивать до бесконечности. Посмотри правде в глаза, она не Наша сестра…

Я стиснула зубы; слезы лились из глаз.

— У Нас куда больше сил. Больше возможностей влиять на пони. Мы можем подарить им больше. Селестия никогда Нас не поймет. Не поймет создание ночи. Она не доверяет Нам, она страшится.

— Нет. Сгинь!

— Ты это я, а я это ты. Разные стороны луны никогда не встретятся, но они не перестанут быть луно́й. Нужно принять друг друга, нужно стать едиными. Разрушить этот призрачный мирок, в котором нас заперли в узких стенах. Мы можем обрести свободу. Мы можем подарить ее всем нашим подданным. Милостивую ночь, что дарует покой и уединение, свободу и безнаказанность. Безграничную власть над жизнью. Безграничное время, сжатое в каждом моменте.

Прими всю Себя, Луна, и Наша ночь будет длиться вечно…

---

Я просыпаюсь, щеки мокрые от слез. В этот раз я осознавала, что сплю. Значит, рано или поздно я смогу ее побороть.

В дверь тихонько постучали. Такое бывает очень редко. Я приподнялась на постели, отбросила засов. Пегая земная пони протиснулась в комнату. Она несла на подносе кружку молока и несколько бутербродов с ромашками:

— Принцесса, пора вставать, — мягко пропела она, ставя поднос на стол.

— Няня… — я смотрела заплаканными глазами, из-за слез все казалось размытым.

— Что, дорогая? Тебе приснился страшный сон? — успокаивающе шепчет пони. — Все хорошо, скоро солнце развеет ночные страхи…

Скрежещущий смех заставил меня обернуться. Из зеркала вырвался синий туман, обволакивая комнату. Пони поглядела на меня и улыбнулась, медленно осыпаясь прахом.

— Мертвые стоят за твоей спиной, принцесса, — я обернулась, вновь увидев ее в зеркальной глади. — Мы хотим привыкнуть к порядку вещей и поддерживать его. Но все течет, все меняется. Пони стареют и умирают.

Когда я отвернулась к двери от ее ухмылки, то вновь увидела лишь гору сломанных выгоревших вещей, которыми была завалена комната. Пони в отражении продолжала:

— Вещи осыпаются в пыль, пони обращаются в прах, даже наши воспоминания истираются. Когда-нибудь горы станут песком, а реки пересохнут. Разум вечен, идеи вечны, мысли — замки на песке. Мы можем строить, творить, Мы можем не бояться смерти. Осуществлять Наши желания.

— Нет никаких «Мы»! — кричу я вздернув голову. — Лишь ты и я.

— Да? Но я та Леди Рыцарь, что повелевает кошмарами. Что карает непослушных. Но кто ты, маленькая никчемная принцесса, заблудившаяся, запуганная и потерянная? Мы же любим давать имена? Если ты упорно разделяешь Нас, я буду звать тебя Алиса. На одном из наречий это значит «Благородных кровей», — насмешливо говорит тень. — А на твоем любимом языке это значит «крылья».

— «Крылья» правильно говорить «alas», — неосознанно поправляю я.

— Видишь, мы уже нашли общий язык, — скалится она. — Вспомни, почему ты здесь, Алиса? Почему ты ушла. Почему снова заперлась в этой комнатушке. Подданные забыли тебя. Ты стараешься для них, но кто говорит тебе спасибо? Все кланяются твоей сестре на этих балах; они могут кланяться и тебе, но этого ли ты хочешь? Их снисходительных поклонов за бумажную работу? Они свалили на вас управление солнцем, свалили ответственность и оценивают вас. Если ты отрицаешь меня, создай лучший мир и убирайся в него. В иных мирах твои друзья вернутся. Брось их, Алиса. Уходи, оставь их мне.

— Но это реальный мир! Так пони живут! Ради этого мы трудились с сестрой!

— Этот мир, Алиса, лишь один из тех, в которых ты живешь. Вспоминай. Ты была исследовательницей, рыцарем, искателем сокровищ, пиратом. А однажды даже…

— Стой! — кровь прилила к лицу.

Тень за стеклом зловеще расхохоталась.

— Что заставляет тебя думать, будто этот мир реальнее, чем иные? Что заставляет тебя думать, что ты реальнее меня? Или отважной пиратки, или той кошки, что скиталась крышами Кловерфилда? — отражение иронично улыбается.

— Нет, моя жизнь реальна! Я в своем замке! Здесь мои подданные и моя сестра. Мои покои, заполненные вещами.

Но ведь в реальность не может прийти тело из сновидения и глядеть на меня из зеркала? Тогда, получается, я заснула и мне снится моя же комната? Кто из нас спит? Чей это сон? Сон рыцаря ночи, которому снится, что она в действительности принцесса? Или сон принцессы, которой снится, что она борется с кошмаром?

— Подумай хорошенько, Алиса, — Из шкафа вылетела деревянная игрушка с надломленным ухом. Упала к моим ногам. — К вам с сестрой просто подошли однажды и предложили стать принцессами? Построить замок. Править всеми расами? Так бывает?

Я не слушаю ее.

— Скажи, Алиса, где ты родилась? Выросла? Кто твои родители?

— Я… Я не помню, — кричу я. — Прошли сотни лет! Это было очень давно!

— Давно или не здесь? Где-то за этой границей есть реальный мир. Но насколько он ужасен, если мы сбежали из него? Ты заперта в кошмаре. Помнишь, что говорил Зиф? Даже кошмары лишь исполняют твои желания. Это твой кошмар о том, что ты принцесса.

— Не может быть…

— Освободись, Алиса. Сделай шаг. Разрушь оковы. Я прошла весь этот путь. Через сны. Путь к абсолютной силе. Чтобы освободить тебя. Это мой крестовый поход.

Я швырнула в зеркало фигурку кролика.

---

Комната залита полуденным светом. Столь ярким, что кажется — за окном не поздняя осень, но разгар лета. Протяжно скрипнули несмазанные петли балконной двери. Я быстро обернулась, спрятав не успевший раскрыться дневник в ящик.

Селестия как обычно излучала великолепие, но я отметила смятую шерсть и встопорщенные перья. Значит, сегодня у сестры нет запланированных приемов. Весь день она посвятит изучению письменных отчетов или составлению новых указов или реформ. А значит, возможно, попросит моей помощи в разборе бумаг. Я тяжело вздохнула.

Как мы начинали? Мы были принцессами. Этот статус делал нас хранительницами солнца и луны, защитницами Эквестрии, символами мира. Но ныне сестра стала императрицей. Все прочие правители упразднены. Мы — высшая власть. Лишь я продолжаю заниматься тем, для чего нас избрали — помогаю и защищаю в меру своих сил… Но она — правит. Нужны ли мы друг другу? Селестия сделала все, чтобы превратиться в божество. И подданные поддержали ее. Принимают ее благосклонность и наказания. Такими я видела принцесс, властными королевами?

Так почему отказываться мне? Возможно, эта реальность изжила себя? Переписать ее, пусть сюжет сделает неожиданный поворот. Я вспомнила образ сестры, лежащей у моих ног. Этот примитивный кошмар более не вызывал страха. Лишь любопытство. Что если Селестия действительно исчезнет? Это будет грустно. Но сколько изменений сие принесет. Сколько свободы даст нам…

— Сестра? — я приподнялась с кровати.

— Доброе утро, Луна, — улыбка Селестия излучает теплоту.

— Ты что-то хотела?

— Я подумала, сегодня мы могли бы вечером слетать на гору. Оттуда открывается прекрасный вид на долину и луга.

Эта реальность мне дорога. Здесь моя сестра. Она любит меня! У нас больше никого нет. И мы нуждаемся друг в друге. Нет! Я не поддамся каким-то жалким ночным кошмарам!

Я поднимаюсь, и на душе становится легко. Страхи остаются за пеленой сна. Я улыбаюсь, чувствуя слезинки в уголке глаз:

— Это было бы чудесно, сестра…

---

Ночами я путешествовала во снах с жеребятами. В чьих мечтах еще нет места похоти, злу, алчности. Простые сны с простыми желаниями. Наутро в молодой памяти остаются лишь их обрывки, которые тают с первыми лучами солнца.

Весь день я сплю, грежу скучными, ничего не значащими образами. Мне снятся унылые пустые коридоры дворца, по которым я бесконечно брожу, будто заперта в ловушку.

Я так давно не просыпалась. Но теперь я готова.

Мои сны для меня дороже действительности — каждое утро я не желала просыпаться. А сейчас я словно впервые пробудилась, но мой сон не исчез. Все наяву, все взаправду! Я шла коридорами: знакомыми, унылыми, скучными. Пришло время разрушить их. Сокрушить барьеры. Сбросить оковы. Перед нами лежит огромный мир. Черная тьма, плоть от плоти, оплетает шкуру, будто вторая кожа. Будто извечный доспех, дающий силу и власть.

У каждого есть желания, страхи, стремления, потаенная тьма, скрытая в его душе. Сны сплетаются в лабиринт из этих фрагментов. И укрытые крыльями ночи пони могут грезить о том, что недоступно им. Некогда я считала этот мир своим царством, поклялась хранить и защищать ночной покой. Возложила на себя ответственность, с которой доселе не справлялась. Теперь я могу все изменить. Направить на иной путь. Сны имеют власть над пони. Власти снов невозможно сопротивляться. Сестра не замечает, Эквестрия осталась прежней. Пони остались прежними. Но я могу изменить Эквестрию. Я Судья, держатель душ. Я могу карать и миловать. Уничтожить границы снов и реальности. Со временем я смогу сковать новый мир. Необузданное пространство идей, вечное, бесконечное. Слишком большое даже для бессмертных. Мир, в котором можно давать волю своим желаниям, потакать страхам. Где нет места лжи, политике, лишь действия, открытые, где правит сила и можно упиваться ею, упиваться и не испытывать сожалений, горести, страха. Таков будет этот мир.

Я могу быть для подданных тем, кем они хотят меня видеть. Сильной, властной, ужасающей, бескомпромиссной. Я могу менять сны, искажать разум, рушить логику. Я могу построить империю. Заселить ее, обратить в прах и восстановить в мгновения. Я покажу подданным, каков этот мир. Для начала я дам им то, что они заслужили. Страх. Извечный страх. Это их выбор.

Пришло время сделать первый шаг. Я видела столько раз. Селестия, поверженная и посрамленная. Падшая богиня. Лишь одна из многих смертей, что мне суждено увидеть за вечность. Даже когда ты что-то любишь, ты должна уметь пожертвовать, чтобы получить еще больше. Теперь эта мысль вызывала улыбку. Изменения — это хорошо. Это движение, теперь я чувствую себя живой! Воистину.

Я распахнула двери старой комнатушки. В потайном отделении ждал своего часа том, переплетенный и обернутый старой обложкой в самоцветах. Наш дневник. Потемнел и покрылся пылью. А кажется, совсем недавно мы с сестрой записывали сюда наши приключения. Значимые вехи в истории Эквестрии.

Я листала страницу за страницей. Почерк сестры постоянно менялся, становился каллиграфическим. Похоже, она писала год от года все больше. Я отвечала все меньше. В последних главах комментировала ее слишком уж официальный тон и рисовала на полях. Последняя страница оказалась заполнена размашистыми, кривоватыми буквами со множеством плавных линий. Они гуляли, будто в сюрреалистичном танце…

Какой сегодня год? Какой день? Сколько прошло с тех пор, как заполнили последнюю страницу? Произошло ли что-нибудь достойное этого дневника с той поры?

Я окунула перо в чернильницу и аккуратно по буквам вывела…

Дрогой дневник… Сегодня…

Я держала перо над бумагой до поры, пока черная капля не сорвалась с кончика, растекаясь жадным пятном, пожирая страницу.

… Солнце падет.

И ночь будет длиться вечно.

______________________________

1. l'imperatrice-mere [фр. : императрица-мать] Mare — [англ. : кобыла]