← Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 17, финал Глава 16-2:"...и медные трубы". →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 16-1:"...и медные трубы".

«Месяца Вечерней Звезды, 5 число 1097 г.

Я нашла время для того, чтобы вернуться к очередному дневнику. Сколько же их было за прошедшее время?

Это утро выдалось мирным, сонливым и теплым. Горничные не проветрили комнату, хотя делали это уже много веков, и в чуть душноватом воздухе я почувствовала легкий запах своего пота. Он казался финальным осязаемым штрихом, подчеркивающим череду неудач, словно полоса на шкуре земнопони с южного континента, вступившей в свои права.

За дверями я услышала голоса. Один из них показался мне смутно знакомым, и прошло несколько долгих, томительных мгновений, прежде чем я распознала голос своей милой Твайлайт. Как всегда обеспокоенный, с легкими нотками паники по поводу того, о чем и не стоило паниковать, он побуждал мое тело напрячься и задрожать от едва сдерживаемого желания крепко-крепко прижать к себе мою фиолетовую малышку, утешить ее, и никогда уже не отпускать.

Но решение было принято, и я поклялась никогда о нем не сожалеть. Будущее покажет, насколько я была права. Но как же это тяжело…

Второй я узнала практически сразу. В нашем мире лишь моя сестра да драконы обладают столь специфическим чувством юмора, основанном на угрозах применения насилия, а я была уверена, что его обладательница не была ни тем, ни другим. Хотя после фразы «Твайлайт, отвали! Сейчас ударю, больно!», я бы не рискнула утверждать это уж слишком категорично. Судя по негромкому шуму за дверями моей спальни, умненькая и милая кобылка пыталась прорваться ко мне, чтобы освободить из копыт самой Найтмер Мун, которая вновь заточила меня на солнце, не давая поднять над горизонтом подвластное мне светило, в то время как другая изо всех сил пыталась этого не допустить, вполголоса рыча о том, что «у приличных аликорнов тоже должен быть выходной».

Не знаю, как у нее это получалось, но думаю, стоит еще раз проверить ее родословную.

Впрочем, в это утро данный вопрос вдруг стал беспокоить меня меньше всего. Да, дневники служат зарядкой для разума незрелого, позволяя увидеть свои ошибки, в то время как для меня они стали очередной бесплодной попыткой оставить слепок себя, в один конкретный момент, зафиксировав на бумаге мысли и чувства. И в это утро я вдруг поняла, что меня уже перестало заботить все еще не поднявшееся светило, паника среди моих маленьких пони, и кажущаяся нерасторопность слуг. Я чувствовала приближение своей сестры, ощутила изумление, хлынувшее из своей бывшей ученицы, и густое, тяжелое самодовольство ее подруги, похожее на вкус сладкого до горечи дикого меда – все необычные ощущения и запахи вдруг показались мне предвестниками чего-то необычного. Того, чего не было уже невероятно давно. И решившись, я откинулась обратно на подушки, смакуя приближение какого-то странного, волнующего события, которого я не знала уже много-много веков».

***

«Я – декан-наставник Эквестрийского Легиона.

Я буду помогать каждому бойцу в его попытках быть высоко мотивированным, отлично дисциплинированным, физически и умственно тренированным легионером, способным победить врага на любом поле боя.

Я буду прививать гордость всем, кого я тренирую, гордость за самих себя, за страну и за Легион.

Я буду стремиться к тому, чтобы каждый легионер соответствовал и поддерживал высокие стандарты в отношениях, согласно лучшим традициям эквестрийских вооруженных сил.

Я буду учить личным примером, и никогда не потребую от легионера того, что я не смогу сделать сам.

Но прежде всего, я – легионер Эквестрийского Легиона, поклявшийся защищать Эквестрию от всех врагов, как внешних, так и внутренних.

Я – декан-наставник Эквестрийского Легиона».

Кредо декана-наставника (дрилл сержанта) Эквестрийского Легиона, обр. 1098г о.о.э.

За окном бушевала метель.

«Снова зима. Словно и без нее мне не хватало снега» — думала я, глядя в окно, полностью залепленное снежинками. Зима наступала рано в грифоньих горах, но в новом, 1097 году, она встретила меня и в Эквестрии, поприветствовав тяжелыми, как удары гигантской подушки, ударами ветра, бросавшего охапки поднятого в воздух снега в стену вагона. Не сдаваясь, он пробивался через непогоду, и солидно покачиваясь, нес нас сквозь метель и пургу – вперед, к давно позабытому дому, чей образ казался уже нереальным, размытым видением, приходя ко мне только во снах. В них я видела Бабулю и Деда, шестерку знакомых, часть которых я могла бы назвать подругами; я видела Дерпи и ее дочь, приветливо махавших мне с потрепанного одеяла, разложенного на траве для семейного пикника. Видела Кантерлот, словно банкой, накрытый странным куполом, на поверхности которого расцветали лепестки вспышек, похожих на фейерверк. Каждая из них заставляла рябить и прогибаться его поверхность, словно шарик воды, но чем больше их было, тем чаще сталкивались волны ряби, накатывая на проминающиеся, ослабленные участки, выравнивая поверхность щита.

«Взаимное гашение возмущений направленным напряжением» — знание мелькало и таяло внутри, вместе с взявшейся откуда-то уверенностью, казавшуюся знанием в этом сне, что подобная техника плетения заклинаний доступна лишь самым умелым, и наделенным непредставимыми силами обладателям рога. Бурля, щит становился то солнечно-желтым, выбрасывая в воздух извивавшиеся щупальца протуберанцев, то вдруг темнел, мерцая загадочным светом звезд, фонтанируя белоснежными искрами при каждом ударе. Прикрывавший весь город и гору под ним, он казался аквариумом, понемногу наполнявшимся странным розовым дымом, заполнявшим улицы столицы. Поднимаясь все выше и выше, он приближался ко мне, заставляя судорожно колотить по сетчатому забору в попытках докричаться до всех, кого я видела на лужайке для пикника – задрав головы, они ошарашенно глядели на купол, накрывший столицу, и не слышали моих беззвучных криков, с которыми я вцепилась в забор. Глупая сетка гремела и звенела как старый матрац, прогибаясь под моими копытами, в то время как мои родные, знакомые и друзья были настолько захвачены открывавшимся им зрелищем, что не обращали на меня ни малейшего внимания, или попросту игнорировали, бросая сочувственные взгляды на бесившуюся за забором кобылку. Розовый дым, он казался одновременно плотным и легким, ползя по мгновенно засыхавшей, рассыпавшейся прахом траве, заполняя каждую впадину, каждую ямку, заставляя бурлить саму воду, вылетавшую из тревожно шипящих опрыскивателей газонов. Он подползал все ближе и ближе к ничего не подозревающим пони, и вскакивавшие от неожиданности фигуры их падали, когда их охватывало зеленое пламя, вгрызавшееся в соприкоснувшуюся с розовым дымом плоть. С громким, неприятным звуком что-то лопалось там, в вышине, и порывы напоенного ядовитым запахом близких взрывов воздуха бросали в меня тугие плети жирного дыма, наотмашь бившего меня по глазам. Копыта мгновенно прилипали к задвигавшейся, начавшей оплывать, словно от нестерпимого жара, сетке забора, подвешивая меня на ней, подобно распятию, заставляя смотреть на то, как бегают, кричат и падают все, кто был мне дорог, превращаясь в ссохшиеся, опаленные жаром тела, от которых оставались лишь обтянутые порванными, плешивыми шкурами кости. Из разинутых ртов их торчали обгорелые, изломанные зубы, но я слышала, видела, как кричат они в нестерпимой, бесконечной муке – как кричат от бесконечного ужаса и страданий призрачные фигуры всех тех, кого я видела там, за гранью. Кто делил со мной пищу и кров, кто стоял в одном строю, и кто ушел от нас, лишь на краткий миг встретив меня в том загадочном месте, среди свечей белоснежных цветов.

И я просыпалась – прикрывавшаяся всеми ногами, сжавшаяся подобно пружине, беззвучно кривившаяся перекошенным ртом. Долго лежала в темноте, слушая дыхание мужа, после чего тихонько вставала, и выходила из «нумера», как назывались в этом поезде отдельные купе для тех, кто желал путешествовать большой компанией или с комфортом. Садилась к окну, где неумело закуривала, трясущимися ногами пытаясь раскочегарить сопевшую трубку, и набрав в рот глоток терпкого, вонючего дыма, отдававшего фруктами, жжеными листьями и запахом сгорающей плоти, вновь убирала ее обратно в несессер, так и не раскуренную до конца.

И еще долго сидела, глядя на проносящуюся за окном темноту.

Начать курить я попыталась во время той летней компании против Тьмы, или Мглы, или хрен еще знает, как называли ее грифоны. Стародавний противник, живущий где-то на северо-востоке, в глубине неизведанных гор, он потребовал сосредоточения всех сил Королевств, и я считала, что могла бы гордиться своей сопричастностью к этой войне. Войне, на которой все было ясно и понятно – противник был там, мы были здесь, а противостоящие нам существа были порождением мрака, которых я перестала считать настоящим врагом, со временем отнеся к смертельно опасным, подлежащим эрадикации паразитам. Это была война на истребление, зачистка, и чтобы окончательно не подвинуться крышей, каждый из нас старался найти себе крошечный уголок внутри себя, похожий на точку на теле, прикосновение к которой дарило успокоение очерствевшей, подернувшейся инеем душе. Для одних это было пиво, сидр или вино. Для других – краткие мгновения с теми, с кем они чувствовали родство душ. Многие ударялись в безумие и чад загулов, стремясь ухватить каждое мгновение жизни, которая могла закончиться в любой миг. Для многих, очень многих таким ритуалом стало курение, и раз уж выпивка мне была недоступна, из всех прочих зол я попробовала выбрать одно, и однажды просто не смогла пройти мимо компании, над которой вились колечки ароматного дыма.

— «Что это?» — насторожилась я, и не думая дотрагиваться до протянутой мне кошелке, когда проходила мимо большого костра, возле которого сушили мокрые перья риттеры, их дамуазо, и прочая белая кость выделенного нам отряда.

— «Подарок» — усмехнулся старый грифон, открывая крышку из плотного полотна. Внутри котомки находился длинный предмет, пахнущий орехом и еще каким-то деревом, чей сладковатый запах я не смогла опознать – «Лучший табак в Королевствах, из кантота Пфайзелверц. Попробуете?».

— «Ну… ладно» — взяв в зубы резной чубук, украшенный изображениями сцепившихся в схватке грифонов и пони, я поднесла к керамической чашечке протянутый мне уголек, и глубоко затянулась. Что мы, в самом деле, трубок не видели, что ли?

«Действительно, королевский подарок. Какой изысканный аромат! Какое богатое послевкусие!» — с удовольствием поделилась я своими впечатлениями с вояками. Правда, в реальности все прозвучало как заливистый, нескончаемый кашель, сопровождающийся вытаращенными, слезившимися глазами, переросший в настоящую рвоту, но думаю, податели сего подарка оценили мой вердикт — иначе с чего бы им так радостно улыбаться, глядя на заходившуюся в кашле кобылку, мечтающую выхаркать свои легкие на грязную землю у потрескивающего костра? В общем, это развлечение оказалось мне не по силам, поэтому пришлось, как обычно, развлекать себя придумыванием планов разной степени заковыристости, пытаясь успеть наклюкаться раньше, чем до меня добиралось карающее копыто супруга. Или Рэйна, поскольку этот негодяй очень вовремя вспомнил о том запрете, который наша добрая повелительница распространила среди моих подчиненных аж несколько лет назад, и который, по его словам, никто не отменял. Поэтому все мое свободное время сводилось ко сну где упаду, еде что найду, и попыткам прорваться к любому запасу алкоголя, оставленному без присмотра. Главное было добежать до заветного вместилища живительной влаги, и как можно быстрее вылакать, после чего вырубиться с чувством выполненного долга, не обращая внимания на внешние раздражители и попытки что-либо делать с моим бессознательным телом. Увы, а может быть к счастью, такие забеги вовремя пресекались бдительными надсмотрщиками, поэтому я не превратилась в записную алкоголичку, как ты могла бы подумать, Твайлайт. Но по прошествии лет, я все же думаю, что главную роль тут сыграл сам запрет употреблять что-то крепче минеральной воды, обильно сдобренной сиропом. Та еще гадость, если спросишь меня, но я все же уверена в том, что если бы мои друзья и родные махнули бы на меня копытом, то вся прелесть таких вот набегов мигом бы потеряла для меня всю свою привлекательность. Возможно, это была самая обычная сублимация – перевод нерастраченных на привычное времяпровождение сил на что-либо иное, и без бдительно следивших за мной глаз даже самое дорогое грифонье вино уже не представляло бы для меня какого-либо интереса… Кто знает, подруга, кто знает. Но я точно могла бы сказать, что на этой войне, войне с неведомым, я почему-то уже не ощущала того желания забыться, какое терзало меня на протяжении прошлых лет, во время прошлых конфликтов.

И удивительное дело – я уже не кричала по ночам.

— «Все в порядке, мэм?» — вполголоса поинтересовалась у меня Кавити, неслышно появляясь из соседней двери. Разделенный на несколько комнат-купе, вагон солидно покачивался на стыках, чей стук заглушал ее осторожные шаги по недорогому ковру, а завывание бури за окнами скрадывало негромкие скрипы усовершенствованной сегментарной брони. Что бы там ни придумывали себе гражданские или режиссеры театров, хорошо подогнанная броня не должна издавать при ходьбе или беге дебильного звяканья, и несмотря на мое неоднозначное отношение к ней, Кавити могла бы считаться образчиком в своем отношении к вооружению и доспехам – «Вы снова не спите…».

— «Бессонница. Наверное, очень хочу домой».

— «И снова курите».

— «Я… Я просто балуюсь» — буркнула я, прикрывая хвостом плотный полотняный чехол, после чего вновь уставилась в темноту за окном – «А ты опять бузишь, Кавити?».

— «Никак нет мэм!» — перехватив мой взгляд в оконном стекле, подобралась та. Интересно, она и вправду надеялась на то, что со всеми этими хлопотами я внезапно оглохла, и не слышала, какую бучу устроил десяток личной сотни Легата в одном из последних купе? – «Эти сеноголовые даже крыльями не помахали, а уже про добычу решили поговорить. Ну, я их и успокоила».

— «Понятно» — я вновь уставилась в окно, исподволь наблюдая за кобылой. Я не обманывала ее, когда сказала, что забуду о прошлых ее прегрешениях, и даже порекомендовала Рэйну приглядеться к той, сделав на какое-то время деканом. Именно что порекомендовав, ведь на мое предложение он только раздраженно подергал ухом. Несмотря на весь мой коварный план сбагрить ему эту неугомонную шаловливку, он вывернулся из моей не слишком хитрой ловушки, и в отместку, постоянно ставил ее деканом дежурной контубернии, обеспечив мне систематический шум из одного, а иногда и обоих концов вагона разом. С другой стороны, это давало мне возможность не только выполнять твое поручение, Твайлайт, которое ты, в порыве жестокости, присущей любому тирану, никак не собиралась отменять, но и послеживать за тем, как же именно соблюдает устав приписанный ко мне крылатый контингент, над поправками к которому я корпела между перевязками, и работами над дневником.

— «Опять они там шумят» — пожаловался Графит, когда я вернулась в вагон, и принялась расталкивать напряженно сопевшую тушу, послушно перекатившуюся на бок – «Ни днем, ни ночью от них покоя. Однажды мне все это надоест, и я сам пойду и разберусь с ними, не дожидаясь, пока ты договоришься со своими «накопытниками»!».

— «А ты опять спишь лежа, на боку» — попеняла я супругу, стараясь не рассмеяться от забавного жалобного голоса, которым он высказывал все свои претензии. Как и все жеребцы, болел он со вкусом, и полной самоотдачей сил – то есть, с жалобными вздохами, стенаниями о бренности бытия, закате жизни, невыносимыми страданиями, и требованиями принести завещание, повторяющимися каждый час, при самом незначительном повышении температуры. Вначале я не совсем понимала, шутит он или нет, но затем даже начала находить в этом своеобразное удовольствие, воспринимая как развлечение каждую перевязку моего страдающего охламона.

— «А как мне еще спать?» — возмущенно заворчал страдалец, глядя на меня слезящимися от бессонницы, и связанного с нею недосыпа, глазами – «Вися вверх ногами? Уволь, я не Кайлэн!».

— «А он что…» — опешила я, от неожиданности отпустив край бинта, который сматывала с тела супруга.

— «Ээээ… Это была фигура речи» — безапелляционно заявил муж, с треском срывая с себя остатки повязки – «Не важно. Забудь. Лучше скажи, насколько все страшно, и сколько мне еще осталось прожить? Мы успеем доехать до Кантерлота, чтобы я смог позвать хорошего стряпчего? Учти, понивилльский не подойдет – высший свет не воспримет серьезно провинциального адвоката, а я хочу оставить после своей смерти что-нибудь тебе и детям, а не моему милому братцу».

— «Выглядит… Уже лучше» — пробормотала я, стараясь, чтобы мои губы не тряслись при виде выстриженной шерсти, в центре которой красовался небольшой, аккуратный шов. Я воображала себя сильным, много повидавшим существом, но без Древнего… Настояв на присутствии при операции, я почувствовала, что моя голова куда-то поплыла, как только на выбритом пространстве около раны был сделан первый разрез, а когда ловкие лапы хирурга поместили в его просвет какой-то полый, похожий на лампочку кристалл, быстро заполнившийся темной кровью, сделала несколько заплетающихся шагов к двери, возле которой и грохнулась в обморок. Представляешь? Быть может, и хорошо, что старик куда-то пропал, иначе я была бы обречена на всю жизнь выслушивать его напоминания и подколки…

— «Теперь ты понимаешь, насколько опасны эти существа?» — строго прокряхтел супруг, неохотно поворачиваясь на другой бок под настойчивым подталкиванием моих копыт. Слишком много было раненных, слишком мало лекарств, слишком медленно их подвозили – и вновь столкнувшись с вопросом логистики, которой во времена предыдущих кампаний уделяла немало сил и времени, я не нашла ничего лучше, чем потребовать постановки плеврального дренажа.

— «Да, дорогой» — покорно согласилась я. О дренажах напоминали лишь небольшие, размером с монету, кусочки выстриженной шкуры, на которых остались послеоперационные рубцы. Выслушав меня, хирурги постучали когтем по клюву, что, наверняка, служило у них аналогом пальца, покрученного у виска, но я была достаточно настойчива в своих убеждениях, чему немало способствовала перекошенная морда тяжело хрипевшего Графита, вены на шее которого пульсировали и вздувались при хриплом, лающем кашле словно канаты.

— «Теперь ты будешь меня слушать, и не пытаться сама их найти?».

— «Да, милый» — огромные иглы, резиновые трубки и обратные клапаны для дренажа были изготовлены за несколько часов. Грифоны оказались не просто смелыми риттерами и благородными донами, застрявшими между новым временем и эпохой просвещения – их способность к инженерии поражала, и пусть она ограничивалась в основном строительством и горнопроходческими работами, срочно доставленный Рэйном механик из местного городка всего за несколько часов изготовил потребное, включая собранную из сантехнических принадлежностей трехбаночную дренажную систему. Я едва не довела себя до истерики в попытках экстренно вспомнить, какие трубки к какой из банок должны были быть подведены для поддержания вакуума в системе, но пока хирурги, впечатлившиеся зрелищем кобылки, бегающей по потолку, отпаивали меня ядреным клювадосом, бурчавший себе что-то под нос инженер быстро собрал настоящего механического франкенштейна, объединив в одном корпусе лабиринт из опорожняемых емкостей, трубок, множества клапанов, и механизма от настенных часов. Поблескивающий лакированным деревом и латунью, он был похож на прекрасный в своей жуткости агрегат для каких-то безумных экспериментов, но на удивление окружающих работал отлично, даже несмотря на заверение в халтурности всей этой работы, по заверению автора, проявлявшейся именно в отсутствии положенных по канону украшательств в виде филиграни, затейливой формы накладок, и положенной по канону резьбы. С тихим тиканьем маятника он поддерживал нужное разряжение в системе, по которой начала отходить кровь, и уже через десять минут мой благоверный смог вздохнуть полной грудью, избавившись от сдавливающей легкое пинты с лишним крови. Удостоверившись, что это безумное изобретение все же работает, обитатели полевого госпиталя усадили меня наблюдать за маятником и вовремя опорожнять два сосуда из трех, после чего, с облегчением избавившись от носившейся по госпиталю взъерошенной пегаски, отправились доставать ошарашенного таким вниманием водопроводчика, требуя собрать им таких же хреновин, и явно побольше. Мне оставалось надеяться на то, что невольно подкинутая им мною идея будет использована во благо, и спасет немало жизней, поэтому я без сожаления растоптала невольную мысль о Крылатых Целителях, пообещав себе рассказать им о «случайно» увиденной мною машине. В конце концов, это сообщество медиков не испытывало проблем с различными магическими приспособлениями, раз сама только мысль о том, что лечить кого-то можно и не прибегая к магии, поставила их в тупик, вынудив создать отдельное направление в медицине. Успокоив себя такими мыслями, я вновь начала перевязку, и с чувством причастности к чему-то великому, ляпнула на голую, дернувшуюся от прикосновения холодного шпателя кожу какую-то вонючую мазь. Теперь нужно было убрать излишки, и присушив дыханием верхний слой, вновь прикрыть повязкой.

— «Точно?».

— «Конечно, милый» — проверить температуру, прикоснувшись губами к носу и лбу. Не представляю, чего я хотела понять, ведь эти части тела у пони всегда были теплыми. Но ритуал нужно было соблюсти – «Опять плохо спал?».

— «С таким шумом?».

— «Не поверю. И вновь лежишь слишком низко» — хмыкнула я, взбивая подушки, и устраивая на них тушу фестрала. Нет, конечно, спать полусидя это еще то испытание, поверь мне на слово, подруга, но когда альтернативой становится существование узника туберкулезных бараков, на что только не пойдешь, чтобы дышать, не захлебываясь от кашля с ржаво-красной мокротой – «Пожалуйста, не нуди. Ты же знаешь, что так надо. И шарик опять не надувал…».

— «От него воняет!» — строптиво заявил муж, с отвращением глядя на прорезиненный мешок, уцелевший за полгода бесконечного путешествия по трем странам разом. Увидев мой укоризненный взгляд, он надулся, но затем неохотно цапнул лежащий на столике тренажер, и преувеличено старательно сделал в него пять глубоких выдохов.

— «Десять, дорогой» — я с улыбкой посмотрела на Графита, от чего моя левая половина мордочки неестественно перекосилась, когда шрам потянул угол рта куда-то вверх и назад, обнажая зубы, отчего я тут же расстроилась, и постаралась смотреть в сторону, следя правым глазом за мужем – «Со вчерашнего дня десять».

— «Не хочу!».

— «Даже если я попрошу?».

— «Не люблю, когда ты изображаешь принцессу Селестию» — отдышав свое, буркнул супруг, возвращая на столик мешок из прорезиненной ткани. Служащий для улучшения оксигенации легких и уменьшения застоя в бронхах и бронхиолах, он должен был предотвратить развитие осложнений после ранения, и этот рецепт я уже не сообщала грифонам. Не потому, что это было какое-то там тайное знание – просто анатомия этих странных, удивительных существ включала в себя такие загадочные штуки, как воздушные мешки, расположенные в передней части тела, позволявшие им существенно уменьшать нагрузку в полете, заслужив тем самым славу одних из самых ловких и выносливых летунов, и кто знает, чем бы для них обернулась подобная дыхательная гимнастика. Заметив мое недоумение, благодаря которому я даже отвлеклась от излюбленного самобичевания, он только пожал плечами, позволяя себя перебинтовать – «Ты становишься слишком похожей на нее, когда… Не важно».

— «Ну, раз тебе это не нравится…» — вот скажи, Твайлайт, о чем вы все, пациенты, думаете, когда пытаетесь обмануть врача? Что он никогда не видел, как должна лежать повязка? Или не знает, как каждый пытается его обмануть, чтобы она лежала не слишком плотно? Как и все, как каждый больной, муж решил схитрить, и старательно дышал не глубоко и не часто, изо всех сил раздувая грудную клетку, чтобы бинты на ней держались как можно слабее. Сделав вид что поверила, я не слишком стараясь, намотала положенное количество туров повязки, сделав для надежности пару перехлестов на шее, после чего, мягко улыбнувшись и глядя супругу в глаза, крепко ткнула ему копытом в живот, заставив от неожиданности поперхнуться, выпуская весь воздух. После чего, не торопясь, затянула все как нужно, ехидно посмеявшись над благоверным, застывшим с выпученными глазами среди подушек – «Ох, дорогой, ты ведешь себя прямо как Санни. Ну, не дуйся. Хочешь, я спою тебе перед сном?».

Даже стоя у изножья кровати я заметила, как содрогнулся супруг.

«Что ж, понятно. И ожидаемо. Правда, менее больно от этого не становится».

— «А может быть, и не стоит так над тобой издеваться» — с вымученной ухмылкой выдавила из себя я, но прорастающие шерстинки кольнули кожу рубца, напоминая, что я забылась, и снова повернулась левой половиной морды, вынуждая меня спрятать ее под длинным клоком волос, свисавших со лба – «Укройся потеплее, я приоткрою окно».

— «Это не то что ты думаешь».

— «Да все нормально. Я сама себя по утрам боюсь, и безо всякого пения».

— «Ты не понимаешь. Это… Это опять сны».

— «Снова?» — я почувствовала, что начала понимать, как чувствовали себя мои близкие, когда я сама, раз за разом, просыпалась от собственных криков по ночам. Но ведь Луна обещала, что кошмары больше не будут беспокоить Графита… Что изменилось? И чем это нам грозит?

— «Нет. Это… Это другое» — заловив мой нервно дергавшийся хвост, муж потащил меня к себе, как раньше, кладя свою тяжелую голову мне на темя – «Мне снилась ты. На сцене театра, в котором бушевал пожар. Все вокруг было залито кровью – как и ты, с копыт до ушей. И эта песня, про розы… Помнишь ее? После того, что случилось в тот вечер, я ненавижу розы».

- «Promise me, when you see

A white rose you'll think of me.

I love you so, and never let go,

I will be your ghost of a rose...» — я вспомнила зимний вечер, и концерт в честь Дня Согревающего Очага. Слова всплыли в памяти, словно и не было стольких лет, прошедших с того выступления, когда еще не существовало меня – той Скраппи Раг, которая вынырнула из темной воды колодца, где гасли и зажигались звездочки душ. Услышав, как я негромко напеваю припев, муж сильно, до боли прижал меня к себе, словно и сам услышал раздавшиеся где-то вдалеке громовые и грозные звуки оркестра, ведущего запавшую в наши души мелодию, жуткую и прекрасную одновременно.

— «Пообещай мне, что ты больше не оставишь меня» — прошептал Графит в мою лохматую гриву так тихо, что я даже не услышала, а догадалась об этих словах – «Пообещай что больше никогда нас не бросишь».

— «Эй, ну когда это я вас бросала, а?» — трясущимися губами пробормотала я, ощущая, как чешется нос, а невидимые ниндзя начинают резать где-то неподалеку очень щипучий лук, разъедавший глаза — «Ну, что ты так разволновался? Принцессы уже решили мою судьбу, и вообще, что может быть опасного в должности секретаря? Порезаться бумагой, если только».

— «Ага. Наверное, они точно так же говорили и про должность посла» — проворчал муж, пока я обнимала его большую, лохматую голову – «Помнишь, чем все это закончилось?».

— «Стараюсь не вспоминать» — хмыкнула я, глядя поверх лохматящейся гривы в темное окно – «Но это говорит лишь о том, что ошибаться могут все. Даже принцессы».

Костер пылал до небес. Разгораясь все ярче и ярче, он пожирал ветви и нарубленный на части ствол целой сосны, выбрасывая в воздух снопы искр, кружившихся над нами в вышине. Три десятка риттеров и ваза, тридцать отчаянных смельчаков, решивших пойти на смерть для того, чтобы жили другие. Для того, чтобы жили эти долины и горы, незыблемыми твердынями пронзая прозрачный горный воздух, в котором все так же витал Плюмаж – гигантский язык облаков, клубившихся над Иглгардом, напоминая венчик из перьев на шлеме древнего воителя. Праздная жизнь в феодальном обществе понемногу развращала грифонью нацию, но с началом обрушившихся на них бед птицельвы все выше поднимали гордую голову, и все крепче держали в лапах оружие и инструмент. Декреталии нового короля, разосланные правителям марк и кантонов, зачитывались на площадях, перепечатывались в новостях, и передавались из уст в уста, заставляя многих плакать, не стесняясь проявления чувств. Я и не подозревала, что грифоны были способны на подобные чувства, и имела довольно ошарашенный вид, когда проливавшие слезы над посланием короля птицекошки расхватывали перепачканные типографской краской листы, и спрятав их на груди, толпами отправлялись штурмовать вербовочные пункты, записываясь в инженерные и боевые отряды. Да, это были существа, созданные из воздуха и камня, инстинктивно понимавшие и одну, и другую стихию, и воспламененные общей идеей, они были готовы противостоять чему угодно, готовясь перебороть целый мир.

Не о том ли предупреждала принцесса, говоря о великом исходе этого племени с гор?

Тридцать риттеров – двадцать грифонов, и девять пони. Сакральные числа не врут. Так сказали прорицатели, и так повелели вожди. Среди слышавших голос симургов едва не вспыхнула битва за право оказаться в этом отряде. Тридцать воителей, облеченных милостью Хрурта, из народов грифонов и пони – и лишь один из них должен был не принадлежать ни к тем, ни к другим.

Угадай, как я оказалась среди этой своры тэйсинтай, Твайли.

Да, я вызвалась сама – после того, как озадаченно замолкли все, кто был на той встрече. После того как Графит шагнул вперед, закрывая меня своим крылом. После того, как почувствовав недоброе, скользнул вперед Рэйн, прикрывая меня своим боком. Но я оказалась там, среди этих тридцати, и заслужила немало косых взглядов, расплачиваясь за слова старой слепой вороны, громко прокаркавшей о моей нелегкой судьбе. О моем бурном прошлом, и неопределенном будущем. О том клейме, которое поставила на меня судьба. Не прямо конечно же – откуда бы ей это знать? Но даже эти несколько слов заставили меня преисполниться подозрений по поводу прорицателей народа грифонов, хотя их я оставила при себе, решив после заняться этими старыми воронами и воронами. Графит устроил мне форменный скандал, не постеснявшись отправить в нокаут парочку неосторожных, и невоздержанных на язык. Рэйн неодобрительно бурчал что-то про достоинство и долг командира. Но я настояла на своем – и оказалась здесь, среди тех, кто собирался бросить вызов Орзуммату, Великому Пожирателю, Глашатому Голодной Мглы, и прочая, и прочая, и прочая.

Древняя, языческая, она поражала сочетанием тяжеловесной мелодии и легкого напева – казалось, что вместе с нами вокруг костра ходят незримые фигуры древних риттеров, притопывая ногами и лапами, обутыми в тяжелую сталь.

«Ach komm, du Schöne, bring den Wein zu mir, ^[1]

Bring den Wein zu mir, ich verdurste hier,

Ach komm, du Schöne, bring den Wein zu mir,

Denn mir ist nach Wein und Weib!».

«Давай, красавица, принеси мне вина. Принеси вина, я тут умираю от жажды» - пение было разложено для партии на два голоса, один из которых взял на себя Клермон де Грасси, шикарная шляпа которого была на его голове и днем, и ночью - «Давай, красавица, принеси мне вина».

«Ich schenk dir ein, nur wenn du tanzt mit mir

Wenn du tanzt mit mir, dann komm ich zu dir

Ich schenk dir ein, nur wenn du tanzt mit mir

Dann bekommst du Wein und Weib».

«Я принесу тебе вино, если ты танцуешь со мной. Если ты станцуешь со мной, и я пойду к тебе» — вторым была прославленная героиня Грифоньих Королевств, леди Лове де Вутон де Армуаз, чья умудренная годами и опытом красота не пожухла, но начала увядать, превращая ее в идеал сильной и независимой грифонки из тех, кого предки называли настоящими женщинами. Не истеричные секс-станки, не агрессивные шавки с волосатыми подмышками и ногами, но те, с кого писали картины, кому посвящали стихи, и ради кого шли на смерть — «Я принесу тебе вино, если ты танцуешь со мной».

«Oh komm, du Schöne, auf den Tisch hinauf

Auf den Tisch hinauf, komm, wir tanzen drauf

Oh komm, du Schöne, auf den Tisch hinauf

Denn es soll uns jeder sehn».

«Давай, красавица, поднимись на стол, на стол поднимись, и мы станцуем там» - выводили два голоса древнюю песню. Ту, которую пели их предки у очагов пропитавшихся дымом тратторий в крошечных еще поселениях, затерявшихся в бесконечных горах. Гордые и независимые, они прощались с уходящими Древними, и на моих глазах улетали куда-то на северо-восток. Туда, где в дымке далеких туманов виднелась полоска безымянных еще горных вершин — «Давай, красавица, поднимись на стол, потому что каждый должен видеть нас».

«Ich komm hinauf für einen Kuss von dir

Einen Kuss von dir, ja, den wünsch ich mir

Ich komm hinauf für einen Kuss von dir

Will ich oben bei dir stehn».

«Я туда поднимусь за твой поцелуй. За твой поцелуй, так желаю я» - это была наша общая идея. Авгуры настаивали на жертвах, поминая древние обычаи, но странное дело, даже риттеры присоединились ко мне, когда я вышла вперед, заявив, что готова на этот шаг — но только, если жертвами будут сами предсказатели. Или они собираются вновь отсидеться в своих потаенных убежищах, спрятанных за облаками, пока их народ, напрягая все силы в войне, будет умирать внизу, у подножия гор? Этот аргумент почему-то понравился призванным для ритуала бойцам, и признан по-настоящему риттерским, ведь риттер рассчитывает лишь на свои силы и силы окружающих его побратимов, а не прячется трусливо за спины, проливая чужую кровь - «Я туда поднимусь за твой поцелуй, я хочу стоять там с тобой!».

«Die Sünde lockt und das Fleisch ist schwach

So wird es immer sein

Die Nacht ist jung und der Teufel lacht

Komm, wir schenken uns jetzt ein».

«Грех манит, и плоть нежна. Так что, так будет всегда!» — Было решено бросить вызов, но не кровью приманивать зло, но песней. Удалая, громкая, она должна была бросить перчатку, как выразился де Грасси, вызывая зло на бой. Пошушукавшись, закутанные в мрачные балахоны фигуры смирились, чему немало способствовал Шепот Червя, извлеченный из прочного полотняного чехла, который я намекающе положила себе на предплечье, с прищуром разглядывая темно-серую сталь. Смирились, и исчезли, бросив на прощание пару странных слов, которые вскоре стали песней — одной из тех, что звуча в ночи, меняет судьбы народов - «Ночь юна и смеётся демон, Давай нальём себе ещё вина!».

«Ich schenk dir ein, nur wenn du tanzt mit mir

Wenn du tanzt mit mir und zwar jetzt und hier

Ich schenk dir ein, nur wenn du tanzt mit mir

Ich will tanzen Leib an Leib».

«Я налью тебе вина, если ты станцуешь со мной, если ты станцуешь со мной, здесь и сейчас» — песня лилась, и слышались в ней мне удары молота, от которого искры костра взлетали до самых небес. Вооруженные, одоспешенные, грифоны поднимались один за другим, и присоединялись к безыскусной пляске вокруг ревущего пламени. И вскоре, к ним присоединились и пони - «Я налью тебе вина, если ты станцуешь со мной, я хочу прильнуть к тебе в танце».

«Die Sünde lockt und das Fleisch ist schwach

So wird es immer sein

Die Nacht ist jung und der Teufel lacht

Komm, wir schenken uns jetzt ein».

«Грех манит, и плоть нежна. Так что, так будет всегда!» — копыта и лапы ударяли по земле, и гул от этих ударов разносился на сотни миль окрест. Звук голосов и звон немудрящих инструментов разливался по телу, заставляя его подняться, и двигаться вместе со всеми, в свирепой пляске то вскидывая голову с крыльями к небу, то пригибаясь до самой земли, ведя хоровод вдоль костра. Следуя за тем, кто плясал впереди, и ведя за собой товарища. В ту ночь различия стирались, мы все были братьями по оружию, которых избрала судьба, и от этой бешеной пляски, древней и безыскусной, звезды подрагивали на небесах, глядя с вышины на тридцать фигур у костра - «Ночь юна и смеётся демон, Давай нальём себе ещё вина!».

Мы бросали вызов неведомому и необоримому, и понемногу, в громкие выкрики вплеталась новая, заунывная нота, похожая на разболевшийся зуб. Именно эта боль, отдававшаяся во всем теле и концентрировавшаяся в голове, отрезвила меня, заставляя выйти из круга. Рэйн еще отплясывал со своею грифонкой, прилетевшей из самой Пизы-Друнгхара в поисках своего кудрявого жеребца; еще выводила мелодию сильным, красивым голосом Лове де Вутон, еще вскрикивали и грозили риттеры то земле, то небесам облаченными в латные перчатки лапами, а я уже лихорадочно металась между холмов, едва ли не пинками будя сигнальщиков, зачарованно уставившихся на разворачивающийся в долинке сакральный обряд. Все было готово но нужно было предупредить остальных, чтобы они успели к тому времени, когда понадобятся их силы. Заунывная песня внутри меня крепла, усиливаясь до зубодробительного крещендо — Червь слышал нас, и он принимал этот вызов! — поэтому я раз за разом проверяла колеса фургонов, молотки для выбивания тормозов, и даже те колеи, по которым им предстояло добраться до цели. Работали, как одержимые, все, и даже риттеры не чинились, беря в лапы кирки и лопаты, которыми готовили самую большую ловушку за последние тысячи лет. И пусть там поработали благородные господа, сделано все было на совесть, оставляя на меня одну из самых незавидных, но не менее опасных, чем роль приманки, ролей.

Мне предстояло захлопнуть дверь этой ловушки, и не погибнуть при этом самой.

Поезд летел к Кантерлоту.

Да, на всех парах, со скоростью до сорока миль в час, заставляя не только меня, но и остальных пегасов тоскливо таращиться в окна. Да, за эти несколько месяцев мы научились ценить тепло, намотавшись по осенним горам, куда быстро возвращалась зима, поэтому окна в вагонах всегда были крепко закрыты, а внутри было жарко до духоты. Я, наверное, была редким исключением, предпочитая спать на холодке, высунув из-под одеяла только сопливый бежевый нос. Вместе со мною, хоть и поневоле, закаливались и дети, проводившие ночь с матерью, в теплой пододеяльной темноте, не говоря уже о Грасс, не упускавшей ни одного случая, чтобы не напомнить об этом перед тем, как улечься в постель. Впрочем, мелким проказникам это не мешало устраивать перед сном безумные скачки, с визгом и хохотом уворачиваясь от матери с теткой, пытавшихся уложить их в кровать.

— «Берри, ну хватит уже!» — пыталась взывать я к совести разыгравшейся к ночи дочурки, никак не желающей гомониться, и продолжавшей скакать по обессилевшей матери – «А ну, живо спать! А то придет крошечная летающая грызепони, которая обглодает твои ноги, пока ты спишь!».

— «Умеешь ты рассказывать детям сказки» — поежилась в своей узкой коечке Грасс. Несмотря на все предложения переселиться к пегасам, в их теплую и пахучую атмосферу из пота, перьев и влажности, от которой потели стекла вагонов, она категорически отказывалась покидать наше прохладное, прямо скажем, купе, каждый вечер запрыгивая в свою койку в обнимку с металлической грелкой. Я же все эти годы шарахалась от этих жутких, наполненных синим пламенем штук, поэтому дрыхла в обнимку с детьми, каждый раз протестующе свистевших сквозь сон, когда мать поднималась и уходила, чтобы сделать перевязку отцу.

Путь наш лежал через северо-восточную ветку эквестрийских железных дорог — Новерию, Хуфгрунд и Фланкфурт, прямиком в Нью Сэддл. Позади остались стылые, мрачные леса, душевное прощание с Лонгхорном, обещавшим хранить верность Иллюстре; ошарашенный свалившимися на него ответственностью и возможностями Буши Тэйл, а также еще не до конца поверившие в выпавшую им возможность военнопленные и дезертиры из войска бывшего короля. Все прошедшие месяцы они вкалывали как проклятые, отстраивая Каладан, и к моменту моего отъезда крепость стала ядром нового города, разрастаясь как вверх, так и вглубь горы. Даже несмотря на то, что я не советовала этим клювастым зодчим ворошить прошлое, они с остервенением вгрызались в оплавленный камень, и отступились только дорывшись до вековечной скалы, принявшись затем возводить привычные здания-башенки, стоявшие тесно друг к другу, словно частокол. Как оказалось, это была не их прихоть, а рожденная и выверенная столетиями необходимость, благодаря которой острые шпили крыш могли противостоять самым сильным порывам ветра и толщине снега. В отличие от них, северные земнопони забивались в привычные свои землянки, но их быстро вытесняли все дальше растущие как грибы, каменные дома.

В общем, за город я была спокойна. А вот про тех, кто оставался в эквестрийских госпиталях, я так сказать не могла, поэтому прибытие в госпиталь Нью Сэддла стало для меня источником плохо скрываемого волнения – особенно когда я узнала что и Фикс, и Пистаччио до сих пор оставались его постояльцами, хоть и переехавшие в палату восстановительного лечения.

— «Это было нелегко, но нам удалось с этим справиться» — в ответ на заданный с замиранием сердца вопрос отмахнулась старший врач отделения. По роду своей деятельности поставляя на койки стационаров пострадавших бойцов, я была немного в курсе цен на лечение, поэтому ты сможешь понять мои страхи, подруга, когда я представляла свой будущий счет – «Пришлось поработать с отчетами, но в итоге благотворительному фонду города и совету попечителей пришлось признать, что за эти несколько месяцев количество посттравматических стрессовых расстройств и психозов военного времени снизилось настолько, что это вполне оправдало выделение квоты на лечение мисс Фикс. Мы не совсем понимаем природу этого явления, хотя окружной психиатр построил целую теорию вокруг другой вашей подопечной. Кстати, кем она вам приходится?».

— «Мы вместе сбежали из сумасшедшего дома» — не подумав, буркнула я, заслужив не слишком вдохновленный этим заявлением взгляд врача. Небольшая, худощавая земнопони была по-врачебному жесткой, как и полагалось всем, кто часто видел костлявую фигуру в балахоне, не говоря уже о том, чтобы скрещивать с нею оружие. Или медицинские инструменты – «Что? У нас короткая, но бурная история знакомства».

— «Так выражаются подозрительные пони в детективных романах».

— «Преступники из этих романов просто дилетанты по сравнению с нашим дуэтом» — криво хмыкнув, я поглядела на историю болезни Квик Фикс. Ее толщина внушила бы уважение любому делопроизводителю, не говоря уже о врачах – «Как Квикки, доктор?».

— «Учитывая приложенные нами усилия – хорошо. Даже очень. Впрочем, вы и сами сможете ее увидеть».

— «Она… поправляется?» — тихо спросила я, слепо глядя сквозь исписанные невнятным врачебным почерком страницы. Кого я увижу, когда войду в палату – изможденную узницу, прикованную капельницами к постели? Или слабо адекватного инвалида, перенесшего множество операций на голове? Ведь ее жизнью, ее будущим я заплатила за ту победу – ее, и множества других пони, которым мы так старались помочь.

— «О, мисс Фикс была очень старательным пациентом. И я с гордостью могу сказать, что она готова покинуть стены нашего заведения» — обнадежила меня врач, после чего, покосившись на дверь, заговорщицки поинтересовалась – «Скажите, мисс Раг, а это правда о том, что… Ну, вы понимаете».

— «О чем? А, об этом…» — увидев помахавшее в воздухе копыто, я лишь вздохнула – «Да, правда».

— «Сотни серебряных слитков?!» — что еще она могла спросить? Только разошедшиеся с моей подачи слухи о расхищенных сокровищах, которые мерзкие единороги умыкнули прямо по пути в казначейство. Я слышала эти рассказы не раз, но как-то не подозревала, до чего может быть бедной фантазия наших потомков.

— «Сотни слитков? Почти три тысячи фунтов серебра!» — недобро хмыкнула я, с удовлетворением глядя в круглые кобыльи глаза. Казалось, от удивления моя собеседница была готова выпрыгнуть через свои очки – «В слитках, монетах и прутьях, не говоря уже о ювелирных изделиях и драгоценных камнях. И да, все это было разворовано теми, кто должен был передать их в казну королевства. Нас всех – вас, меня, всех остальных пони – всех ограбили, мисс, и я обещаю вам, что мы найдем этих мерзавцев, как бы высоко они не забрались. Доверенные пони, мои и принцесс, уже идут по следу, и когда они найдут негодяев…».

— «Тогда что?!» — с замиранием сердца выдохнула кобыла, прижимая копыта к груди. Казалось, на ее глазах разворачивались все те детективные романы, которые так любили жители больших городов.

— «Задавлю воров!» — рыкнула я, с чувством стукнув по столу. Впрочем, тут же поплатившись за это, когда лежавшая на ней ручка подпрыгнула, и ткнулась мне прямо в ногу – «Уй! Твою ж… М-мать!».

— «Это было действительно необходимо?» — осторожно, но с долей ехидства поинтересовалась врач, когда ручка просвистела в сторону выхода, со стуком воткнувшись пером в дверь, словно дротик для дартса.

— «Объявляю это немотивированным нападением на Легата Легиона!».

— «А ноги давно отекают?» — ох как мне не понравилось, как усмехнулась врач, с прищуром окидывая меня взглядом – «Когда вы были у врача в последний раз?».

— «Ну…».

— «Я не ошибусь, если предположу резкие смены настроения? Тошноту по утрам? Смену вкусовых предпочтений?» — профессионально прищурившись на меня сквозь свои очки, каким-то очень нейтральным тоном протянула доктор. Ее копыто нырнуло в стол, возвращаясь с чистым листом бумаги, начавшим покрываться причудливой вязью врачебного текста – «Когда у вас были последние месячные или эструс?».

— «Ну… Они…» — я поняла, что неудержимо краснею. Месячные? А, точно! Вещь, которая происходит из-за того, что твоё тело обижается на тебя за то, что ты пренебрегаешь беременностью. И из-за этого у тебя появляются ощущения, словно твоя матка прогрызает себе путь наружу через живот, пока ты в течение нескольких дней истекаешь кровью. За эти полгода я как-то совершенно забыла о вечных кобыльих проблемах, которые, если верить журналам, которыми добросовестно снабжало меня трио единорожек, беспокоили около сорока процентов кобыльей популяции пони. Остальные каким-то образом жили с эстральным циклом, имея возможность завести жеребенка в определенное время года, но с чем это было связано, и почему эти цифры менялись то в одну, то в другую сторону, я как-то не разбиралась. В конце концов, собравшиеся в Легионе кобылы, как я и предвидела, быстро синхронизировали свои циклы, и разбирались с этим самостоятельно, имея возможность в любое время получить «поддержку» со стороны сослуживцев.

И из-за постоянного напора гормонов, статья расходов, связанная с чехольчиками, была такой же постоянной, как и закупки продуктов.

— «Вот-вот» – ехидно покивала эта медицинская язва, вновь протягивая копыто за каким-то бланком – «Я выпишу вам обследование».

— «Нет! То есть…» — обследование я уже проходила. У грифонов. У нас состоялся долгий разговор с мужем, прошедший более-менее хорошо, и во время которого я плакала, ругалась, и разнесла всего-навсего одни-единственные покои. Но Графит был непреклонен, шантажируя меня своим изможденным видом, с которым он попытался героически встать, чтобы зубами, за шкирку, отнести меня к глювокрылому эскулапу. Странный врач, похожий на рокера-металлиста-шамана, воспринял мое появление в его юдоли скорби без особенного энтузиазма, однако серебро – это серебро, и после решения вопроса с оплатой, решительно потащил меня в недра своей загадочной больнички, о которой я расскажу как-нибудь в другой раз. Этот симбиоз алхимической лавки и готического замка произвел на меня неизгладимое впечатление, заставив понять, почему более-менее состоятельные грифоны предпочитали лечиться на дому, но после проведенных в нем суток я даже прониклась его мрачным очарованием, хотя остаться подольше не смогла. Модно прикинутый эскулап решил присосаться к нашему кошельку не хуже пиявки, а после того, как я провела битый час в его странной машине размером с маленький дом, вообще отказался общаться, через щель в приоткрытой двери выдав мне результаты «анализов». Почему в кавычках, Твайлайт? Да потому, что это были тонкие стальные пластины с моим отпечатком на них! Белая фигура в полный рост, окруженная не привычным, по словам врача, узором линий, а какой-то жуткой мешаниной, похожей на распутанный игривым котенком клубок. «С ней происходит что-то ужасное, понять которое мы не можем» — был их вердикт – «Тут нужен опытный единорог». С тем мы и отправились восвояси, но к удивлению мужа, я даже не бухтела по поводу кровопускания, которое устроили нашему семейному кошельку, довольная хотя бы тем, что успела побывать в таком интересном месте, один в один похожем на дом графа Дракулы и лабораторию Франкенштейна^[2], где в странных приборах и механизмах ярились настоящие молнии, а по высоким и мрачным коридорам с опаской бродили нелюдимые пациенты.

— «И витамины».

— «А может, мы просто пойдем к Квикки Фикс?» — проблеяла я, гоня от себя нахлынувшие мысли и страх, уже несколько месяцев упорно загоняемый глубоко в подсознание – «Потихонечку, не торопясь…».

— «Да-да. Безусловно» — с сочувствием и долей ехидцы протянула врач, протягивая мне исписанные листочки – «Как я понимаю, уговорить вас пройти полноценное обследование вряд ли удастся, поэтому я выдам вам лист рекомендаций, и предписание посетить вашего экванолога. Не волнуйтесь, дорогуша. В вашем положении страх вполне естественнен, но в происходящем ничего страшного. Мы все проходим через это…».

— «Спасибодоктормненадоидти!» — схватив бумаги, пропищала я, с удручающей поспешностью выскакивая за дверь, и взяв направление, шмыгнула прочь, взметнув за собой полы халатов проходивших мимо врачей. Время поджимало, нужно было сделать там много, и я была уверена, что все разрешиться самой собой.

Нужно было просто не думать об этом.

— «Нам точно нужно в это место? Я точно знала, что раньше вход был на соседней улице, через ворота» — широко ухмыльнулась Фикс, вместе со мной поднимаясь по порядком истертым ступеням. Теперь она улыбалась почти постоянно, но вот улыбка эта не доставляла радости ни мне, ни сопровождавшим меня пегасам. Грива скрыла под собой жуткие шрамы на голове, координация почти вернулась к норме, да и магия понемногу возвращалась, над чем кофейного цвета единорожка работала, каждый день поднимая и удерживая вещи телекинезом. Но вот ухмылка… Рожденная препаратами, она делала ее абсолютно не похожей на ту Квикки Фикс, которую мы знали, и к которой относились с приязнью и заботой, превращая ее в какую-то ехидную пародию на саму себя. «Боюсь, что это теперь на всю жизнь. И нет, мы ничего не можем с этим поделать» — развела копытами врач, когда я приперла ее к стене, и вежливо, но решительно поинтересовалась, как именно они собираются снимать мою знакомую с психотропных препаратов, и как, по их мнению, я должна была бороться с синдромом отмены одна, без докторов – «Либо так, либо жуткие головные боли, от которых ей будет больно даже думать, и быстро приведет к той грани, за которой лежит лишь суицид. Это не говоря о нарушении координации, рвоте, и постоянной угрозе отека головного мозга при любом ухудшении самочувствия, вплоть до простого повышения артериального давления. О чем, кстати, вам бы тоже следовало подумать». Поэтому Квикки жрала эти безумные облатки и порошки, постоянно лыбилась как идиотка и пыталась хохмить, что получалось у нее крайне плохо – «О, смотри! Это же ты!».

— «Фикс, к Дискорду, заткнись!» — раздраженно прошипела у меня за спиной Кавити, за эти дни доведенная до белого каления потоком чепухи, буквально льющейся из шоколадной единорожки – «Тут не тебе одной досталось за эту войну, поэтому втяни язык в жопу, и не раздражай никого! Поняла?».

— «Ты такая злая, потому что ешь рыбу?».

— «Я тебе счаз твой сраный рог оторву, и им же и вые…».

Я пропустила их перепалку мимо ушей, стоя в крошечном холле вербовочного пункта Эквестрийского Легиона. Так гласила надпись на бронзовой табличке, уже начавшей покрываться черной патиной, которой лишь предстояло приобрести благородный зеленый цвет. Открывший же тяжелую двустворчатую дверь попадал в покинутый жильцами особнячок — царство старого дерева, скрипучего, давно лишившегося лака паркета и темных стеновых панелей, поднимавшихся до самого потолка. Все здание когда-то явно было жилым, но похоже, что соседство с беспокойной казармой утомило его жильцов, решивших куда-нибудь съехать, содрав при этом достойную сумму за «элитное» расположение домика, хотя мне показалось, что идея жилья, выходящего окнами и дверью на оживленный кантерлотский проспект, изначально была не слишком удачной, а громкий сосед был лишь предлогом. Небольшое помещение холла протянулось вверх, до самой крыши, и казалось еще меньше из-за нависавших над ним галерей второго и третьего этажей, на которые выходили двери бывших когда-то комнатами кабинетов. Стеклянная двускатная крыша его пропускала загадочный рассеянный свет, терявшийся внизу, среди разлапистых листьев каких-то экзотических растений, между которыми притаились потертые до невозможности диваны с высокими спинками, отделенные друг от друга кованными колоннами из неокрашенного чугуна. На стенах виднелись светлые пятна, оставшиеся от висевших там когда-то картин, сменившихся на успевшие пожелтеть фотографии и портреты, на которых я узнала всех своих офицеров… И еще какую-то странную личность, занимавшую почетное место между старыми, потрепанными знаменами времен основания Легиона.

Картина была небольшой – по меркам богатых пони, конечно же, но мне она показалась огромной. На ней хватало места для трех пони в натуральную величину, но вот только изображала она одну-единственную кобылу – стоявшая вполоборота к зрителю, она поднялась на задние ноги, и удерживая равновесие с помощью неестественно больших, расставленных в стороны крыльев, которыми упиралась в землю словно еще одной парой ног, замахивалась огромным грифоньим мечом. Несмотря на полный риттерский доспех, неизвестному художнику удалось передать ту стремительность, тот натиск, с которым кобыла бросалась вперед, а перекошенная от ярости морда ее казалась какой-то испачканной бежевым маской, с которой на зрителя глядели неживые, похожие на стекляшки, абсолютно черные глаза. В них отражалось зарево громадного пожара у нее за спиной, в котором виднелись сцепившиеся в смертельной схватке грифоны и пони; отблески рыхлого снега на перепаханной копытами и лапами земле – и блеск стали, в стремительном замахе которой ощущалась скорая смерть.

«Огонь? Пожар… Нападение на Кладбище Забытого» — я узнала ту безумную ночь, и прокатившийся от двери сквознячок вдруг дохнул на меня запахом алхимического пожарища – «Но разве я была не с халбердом? И где остальные? Почему я изображена здесь одна, да еще и с такой зверской рожей, словно готова кого-то убить и сожрать по кускам?».

Время великодушно стирало из памяти прошлое, даруя благословенный покой. Я не помнила, была ли я в шлеме, или и в самом деле с заплетенной в косу гривой. Не помнила, был ли на мне такой вот латный доспех, или я еще щеголяла в обновке-экзоскелете, за которую заплатила столь страшную цену. Но самое главное, что было мне совершенно не ясно, так это в самом ли деле у меня было столь же жуткое выражение морды?

— «Это чей…» — я чуть было не произнесла слово «высер», но увидев неприкрытое ожидание и какую-то затаенную гордость на мордах сопровождавших меня пони, что тут же прикусила язык. Не из-за скромности, но понимания, что меня бы не поняли ни свои, ни чужие, сидевшие в ожидании своей очереди в кабинет. При виде меня пони начали перешептываться, и я постаралась побыстрей отвернуться, ощущая, что готова провалиться на месте от накатившего на меня смущения – «…чей гений, спрашиваю, это нарисовал?».

— «Какой-то единорог. Раньше тут висела твоя фотография, а потом старшие офицеры решили заказать эту картину. Здорово, правда?» — Кавити произнесла это с такой гордость, словно сама написала этот портрет! Покосившись на нее, я ничего не ответила и потопала на второй этаж, спасаясь от многочисленных взглядов ожидавших своей очереди пони. Для чего они пришли сюда, взыскуя места в очереди на смерть и увечье? Повинуясь взмаху крыла, сопровождавшая меня тройка осталась внизу, обсуждая портрет и переругиваясь с Фикс, вновь начавшей пороть какую-то чушь, в то время как я, отодвинув плечом со своего пути очередного наивного дурачка, прошла сквозь змеившуюся по галерее очередь, входя в первый попавшийся кабинет.

— «Скраппи!» — даже сидя ко мне спиною, Блуми Нэттл вскочила на ноги легко, словно капля ртути перетекая из одного положения в другое даже несмотря на обычную сегментарную пегасью броню – «То есть… Легат, мэм!».

— «Блум!» — сколько мы не виделись? Целых полгода? Но как так получилось, что эта рыжуха заняла в моем сердце какое-то особое место, рядом с Графитом, и прочими членами нашей семьи? Позабыв обо всем, я рванулась вперед, и со стуком столкнувшейся стали заключила в объятья красногривую кобылу, тотчас же покрасневшую, словно маковый цвет – «Вот и ты! Вот и я!».

— «Скраппи…» — ох, я забылась. Увидев свою особенную пони, я забылась и совершила ошибку, прижавшись носом к ее носу, открывая изуродованную часть морды, мгновенно отразившуюся в испуганно распахнувшихся глазах – «Что с тобой?! Кто… Кто это сделал?!».

Отшатнувшись, я не смогла выдавить из себя ни единого слова, и поспешно тряхнув головой, уставилась на стену, пытаясь успокоить дыхание, судорожно проталкивая его в сдавленное чем-то горло. Да, я долго готовила себя к этой встрече, представляя себе сцену испуга, отвращения, или плохо скрываемого разочарования. Воображая, как сведу все к шутке, как мы натянуто посмеемся, и разбежимся, с нарочито дружелюбным прощанием понимая, что так близко не будем уже никогда. Но я точно не ожидала теплых, мягких губ, прижавшихся к моим губам в долгом, почти целомудренном поцелуе. Таковым он был недолго, превратившись во что-то гораздо более интимное, личное, когда губы любовницы, подруги, несостоявшейся сестры-по-табуну принялись исследовать мою мордочку, раз за разом нежно прикасаясь к кривившемуся шраму, словно знакомясь с ним, пытаясь запомнить и сохранить в памяти ощущение сшитой, неровно сросшейся плоти.

— «Расскажешь, как это произошло?» — прошептала пегаска, долго глядя на меня, пока я не подняла на нее недоверчивые глаза, после чего резко развернулась, распахивая крылья, будто пытаясь спрятать меня за одним из них – «Так, а вам что тут нужно?! Марш за работу! Давно мусор не выносили из подвалов душевой?!».

«Ох, да. Мы же раскопали там огромное помещение, где-то под плацем. Там что, все еще идет ремонт?».

— «Ой, как здорово…» — оказывается, бывшие комнаты были соединены окошками и дверными проемами для удобства передачи необходимых документов. Крайне интересная система, заставившая меня вынырнуть из пучины остолбенения, в которую вогнала меня Нэттл. Похоже, что документы рекрутов просто передавались в один кабинет за другим, и ему оставалось лишь следовать за ними, занимая очередь согласно здоровенному деревянному жетону с цифрами, ровные стопки которых лежали на одном из столов. В отличие от их упорядоченной стройности, длинный стол являл собою кладбище нужных и ненужных бумаг, горами громоздившихся едва ли не до самого потолка, скрывая за своими вершинами коричневую земнопони, таращившуюся на стоявших перед ней офицеров вместе со своей посетительницей – мятного цвета пегаской, чья буйная желтая шевелюра прижималась к голове «профессиональными» летными гогглами. Несмотря на начальственный рык Нэттл, шушуканье за дверями даже и не думало прекращаться – «Кобылки, вы представляете – Легат вернулась! Ага! И они целуууютсяяяя…».

«Да, давно меня не было. Кажется, в профилактических целях, пора сломать кому-нибудь пару хвостов».

— «А ну, заткнулись! Два наряда! Выскребете все сортиры, от первого до последнего этажа!».

— «Так точно, мэм!» — бодро отклинулись из соседнего кабинета, но затем оттуда же вновь раздалось тихое перешептывание и приглушенные смешки. Ну, просто старшая школа какая-то, а не самое скандальное подразделение за последние сотни лет!

— «Я ждала вас… мэм» — небольшая заминка и взгляд Блуми рассказали мне больше, чем все слова. За эти месяцы она, казалось, даже похорошела, заставив шелохнуться какое-то чувство, похожее на зависть, но не успело оно вонзить в мое сердце ядовитые свои зубы, как я безжалостно растоптала его, разглядывая стоявшую напротив меня пегаску со светлой грустью, рожденной пониманием того, что больше не быть нам с нею вместе. Разница в возрасте, воспитании, происхождении – кто была она, и кто была я? Заползшая на самый верх, доступный лишь избранным пони и лишившаяся всего, когда стала бесполезной – я была для нее пройденным этапом, навязавшейся начальницей, и наверное, я бы не слишком удивилась, если бы она не просто наблюдала за моим падением, а еще и поспособствовала ему…

— «Не смей даже думать об этом!» — тихо прошептал мне на ухо голос Нэттл, сопроводившей это требование ощутимым тычком копыта в бок, за которым последовало прикосновение губ к основанию уха, отчего мои крылья вдруг сделали «ХЛОП», распахнувшись на всю ширину, сметая со стола половину скопившихся документов – «Думаешь, я не вижу тебя насквозь?».

— «Можно подумать, только ты» — смутившись, буркнула я, изо всех сил пытаясь справиться с непокорными конечностями, превратившими меня в токующего стервятника.

— «Не только я. Ты же знаешь, что слишком открыта» — фыркнув, шепнула мне рыжая. Ее дыхание, коснувшееся моей шеи, нисколько не помогло мне в напряженной борьбе с собственным организмом – «Но я вижу лучше, чем все».

Вновь, почти демонстративно пощекотав ухо губами, она обернулась вначале к дверному проему, до самого потолка забитого любопытными кобыльими головами и убедившись, что при ее взгляде любопытные поньки тотчас же испарились (клянусь, от этого сдавленного хихиканья холодок пронесся у меня по спине), перевела взгляд на коричневую земнопони, таращившую на нас со своего места большие и очень круглые глаза.

Разноцветные, желтый и серый, глаза.

— «Однако ж!» — я мгновенно забыла о возбужденно распахнутых крыльях, краем сознания ощущая, как мгновенно влипают они в бока, и заинтересованно уставившись на обладательницу не слишком распространенного заболевания даже среди разноцветных лошадок. Или считать это отличием? Я плохо помнила, с какими заболеваниями был связан разный цвет глаз, но решила считать его достоинством, а не недостатком. По крайней мере, опознать эту бурую задницу в самоволке будет легче, чем остальных. Поэтому я решила усмирить свое любопытство, но все же внимательнее присмотреться к обладательнице такой интересной мордашки – «Приветствую, легионер. Как звать?».

— «Аша Синс, мэм!» — неловко вскочив, земнопони стукнула себя по груди, по пути уронив несколько папок, рассыпавших листы на и без того усыпанный ими пол. Бурая ухоженная шерстка, светлая до белизны грива; простая, бесцветная пока туника гастата – вроде бы ничего примечательного, на первый взгляд – «Легионер-гастат, мэм! Но это временно».

— «Вот как? У тебя, кстати, довольно необычное имя».

— «Мои мама и бабушка из Седельной Арабики были. Из Назаира» — немного смутилась та, словно в этом было что-то постыдное. Впрочем, я уже заметила чуть иные черты ее морды, похожие на те, что я видела у темношерстных, прокаленных до хруста солнцем посланников с юго-запада – «И меня почти повысили до полного легионера!».

— «Ага. А еще почти разжаловали» — словно между прочим, донесся кобылий голос из соседнего кабинета – «За неуклюжесть. Хи-хи-хи».

— «Эй! Я стараюсь!» — мгновенно возбухла та. Не знаю, сколько прошло времени с момента приема присяги этой кобылкой, но явно не слишком много, раз та не научилась, как себя при начальстве вести – «В отличие от вас, у меня высшее образование есть!».

— «Оу? Серьезно?» — удивившись, я обошла все так же сидевшую возле стола пегаску, судя по недовольному сопению, явно не обрадованную столь малым вниманием к собственной персоне, и остановилась напротив Аши – «И где же? Что умеешь?».

— «В 1094 закончила Школу для Одаренных Единорогов принцессы Селестии. Специальность – теория магии и арканное искусство» — вздернула нос земнопони, но не удержавшись, чихнула, когда упавшая на морду прядь желтовато-белых, почти молочного цвета волос, попала ей прямо в нос. Думаю, если их с Квикки поставить где-нибудь в полумраке, издалека я бы ни за что не смогла бы их различить – «Основная специальность – арканные матрицы и талисманы».

— «А дополнительная?» — быстро спросила я лишь для того, чтобы поддержать разговор. Чем они отличались и как, понятия я не имела, но моя голова лихорадочно заработала, не обращая внимания на задрожавшие от жадности ноги, как и на то, что же вообще делала земнопони в заведении, которое я считала посвященным исключительно единорогам – «Чем вообще занималась после выпуска?».

— «Ну… Я все еще ищу себя в жизни» — замялась бурая, хлестнув длинным белым хвостом. Ее метка была сложной, чем-то похожей на схематичное изображение атома с электронами, но немного другой, явно не по уму одной глупой пятнистой пегаске. А почему я ощутила такое странное чувство как жадность, я думаю, ты бы поняла, Твайлайт. Маг! Пусть и без рога, но хотя бы в теории – маг, способный объяснить мне что такое вся эта ваша магия. Пусть не полностью, пусть со своей колокольни, но эта земнопони, как и я, лишенная рога, знала несоизмеримо больше меня. Поэтому я решила во что бы то ни стало заполучить эту пони, для чего немного объехать по кривой дорожке некоторые пункты устава. Но знаете что, дорогие принцессы и те, кому доведется читать эти дневники? Если для того, чтобы нужный и полезный мне пони оказался на месте, где он мог приносить наибольшую пользу как мне, так и окружающим, нужно обойти парочку правил – я была готова сделать из устава оригами, и не поморщиться.

— «Пополнение 95 года?» — покопавшись в памяти, уточнила я, заставив свою собеседницу покраснеть – «В боях не участвовала, оставшись на хозяйстве?».

— «Н-нет, мэм. Да, мэм» — а я думала, что только Блуми способна становиться настолько красной. Вернее, коричневой в исполнении этой лошадки – «Этого года, мэм».

«Ах, да. В прошлые года мы выгребали всех, кого только могли, за исключением беременных, оставляя их в Кантерлоте, или отправляя в Бастион».

— «Ну, тогда, думаю, нужно тебя в действующую часть перевести» — развела крыльями я, вызвав этим неосторожным движением еще один бумагопад – «На Канатную улицу, к примеру. А там поглядим».

Канатная, в которую упиралась улица Роз, была тупиковой и, словно подкова, охватывала стены наших кантерлотских казарм.

— «Но…».

— «Кажется, Синс не в восторге от нового назначения!» — хихикнули в соседнем кабинете. Что ж, это было ожидаемо, но я все же решила заглянуть одним глазом в дверь, чтобы выяснить, кто это там завелся такой говорливый – «А еще она бухтела что это мы плохо работаем».

— «Клюнь ближнего, насри на нижнего» — вздохнула Блуми, красноречиво поглядев на дверь – «Пегасье общежитие, мэм. Но это я дала ей разрешение заняться реорганизацией системы приема. До этого здесь был настоящий бардак, и когда очередной офицер, пытавшийся сразу же стать кентурионом, не смог мне объяснить разницу между построением двойными и тройными линиями я поняла, что в наборе нужно что-то менять».

— «И как?».

— «Вроде бы система заработала» — рыжая пегаска взглянула на заваленную бумагами комнату, и снова вздохнула – «Хотя, конечно, есть над чем поработать».

— «Определи на оформление нескольких усидчивых пони. Будет даже лучше, если это будут вернувшиеся инвалиды. Они знают службу, смогут объяснить новичкам что и как делать, а самое главное – они не будут чувствовать себя брошенными, ведь мы поручим им такое важное дело, как вербовка и отсев нашего будущего пополнения» — я прошлась по кабинету, пытаясь не путаться в самых разных мыслях и контролировать свои крылья, слыша, как затихают доносившиеся из соседних кабинетов шепотки – «Ну, и опять же, это позволит отсеять те романтичные натуры, которые припрутся сюда за славой и легкой жизнью героя. Посмотрят на наших бедолаг, потом полюбуются на меня – и сразу весь романтизм через задницу выйдет».

— «Это… неожиданная идея» — задумалась Нэттл.

— «Нет, Блуми – это приказ» — хмыкнула я, поманив за собою копытом коричневую – «Так, Синс, идешь со мной. Сдашь дела кому-нибудь из своих говорливых сослуживцев, и жди меня внизу. У меня тут возникла одна идея, и я решила, что когда кобыле хочется кардинально изменить свою жизнь, она переставляет мебель в доме. А знаешь, что делает при этом Легат?».

— «Не могу знать, мэм!».

— «И никто не знает. Но поверь, весело от этого становится всем» — я вновь ощутила, как ухмылка перекашивает мордочку, и с этой ощеренной рожей заглянула в дверной проем соседнего кабинета. Шушуканье и смешочки стихли, словно отрезанные ножом.

— «Да, уважаемые братья и сестры по оружию, это я. Заглянула к вам лишь для того, чтобы напомнить: если кому-нибудь не нравится его место прохождения службы; если кто-то считает, что работу можно делать формально и без старания; ну и если кто-то считает себя «белой костью», стоящей выше остальных легионеров – того я лично приглашаю в увлекательный тур по окраинам нашей страны!» — кажется, после этой вступительной речи сидевшие в соседних кабинетах претенденты на вступление в Легион ломанулись на выход, в то время как легионеры нырнули под стол. Но я и не думала обращать на это внимания, свирепо обводя взглядом выпучившихся на меня кобыл – «Вы на своих шкурах убедитесь, как можно интересно и увлекательно проводить время в компании офицеров, шляясь по таким интересным местам, что после возвращения слова «сраная жопа бродяги из Эппллузы» будут звучать для вас как сладкая музыка, как синоним невинности и чистоты! И это для тех, кто вообще вернется обратно! Грязь, пот, кровь и увечья, конечно же прилагаются. Добровольцы?».

Кажется, кто-то грохнулся в обморок.

— «Если кто-то передумает – набор всегда остается открытым» — еще раз обведя глазами дверные проемы, в которых виднелись не на шутку испуганные морды, я остановилась глазами на каждой, выдержав для внушительности долгую паузу – «Если кто-то решит посмеяться над боевыми товарищами, которые очень скоро придут к вам на помощь, или, упаси вас принцессы, отнестись без уважения к их боевым ранам – я лично устрою такое, что сказки о Трехногой покажутся вам безобидным полуденным сном! Все понятно?!».

Вместо ответа раздался синхронный шлепающий звук, с которым закивавшие головы захлопали ушами по щекам.

— «Ну, а если кто-то не воспримет это серьезно… Я вернусь, и на личном примере объясню, что значит преданно служить принцессам и королевству!».

— «Вот что значит альфа-кобыла, вернувшаяся в табун» — хихикнула Нэттл, когда мы направились к казармам по вечно тенистой улице Роз. При виде отряда пегасов, синхронно грохочущих накопытниками мимо старинных, стоявших стена в стену домов, владеть которыми было не менее престижно, чем каким-нибудь замком или особняком, прохожие отступали в сторону, или поспешно переходили на другую сторону улицы – «Кстати, а что это за чудачка с тобой?».

— «Это? Это, можно сказать, новый символ Легиона» — оглядываясь на Фисташку, криво хмыкнула я. Вновь очутившись в большом городе, вначале она встревожилась, но вскоре привыкла, хотя и старалась все время держаться поближе ко мне. Ну, по крайней мере, мне уже не требовалось тащить ее за собой, словно на поводке, обвивая шею хвостом – «Такая же странная, как и все, но готовая прийти на помощь в самый неожиданный момент. Ее зовут Пистаччио, но думаю, всем проще будет называть ее Фисташкой. Тем более, что она не против».

— «Проне зззтраннные!» — дрожа, пожаловалась та, с интересом принюхиваясь к узенькой, не шире крыла, подворотне. Наверное, уже вычисляла места для охоты, где можно было найти самые пахучие мусорные баки. Несмотря на бодрящее зимнее утро, она тряслась и постоянно зевала, что заставляло меня задуматься, а не впадают ли эти насекомые задницы в спячку, подобно стрекозам или муравьям. Было бы очень удобно, избавив меня от многих проблем, знаете ли – «Пистаччио не хотельки таблетка. Гадоззть. Проне кароши. Пони делать обняжжжки!».

— «Оу, как мило! Она будет с нами жить?» — поинтересовался кто-то из задних рядов, когда стрекозадница буквально напрыгнула на меня, обхватывая шею в энергичных обнимашках. Не знаю, как у других, а у меня они вызывали неконтролируемое мурашкоотделение — возможно, просто я видела то, что не видели остальные. Например, эти небольшие, но острые клыки, растягивающие рот в вечной глупой ухмылке, чем-то очень похожей на болезненную ухмылочку Фикс – «Откуда она вообще?».

— «Из сумасшедшего дома» — ну вот почему, Твайли, когда я говорю пони чистую правду, пони начинают дружно смеяться, словно я изысканно пошутила? В общем, в хорошей (по моим меркам) компании, эта мушиная душа явно чувствовала себя лучше. Возможно, она и откусывала понемногу от наших эмоций, делая радость не такой яркой, но судя по наблюдению врачей, и плохие эмоции тоже годились ей в пищу, поэтому я понадеялась, что на фоне такого количества пони, что обитало в казармах Легиона, это будет почти незаметно.

— «А этот жук?» — ну конечно же, куда же без Скрипа. Этого обитателя севера, незаметно пробравшегося в мой мешок, и впавшего там в оцепенение, больше похожее на настоящую спячку, пришлось взять с собой, несмотря на все крики и истерику близнецов, требовавших отдать им его во дворец. Уж не знаю, для чего этот хитиновых клубок понадобился моим детишкам, но почувствовав тепло и живительные лучи солнца он отмерз, до визга напугав горничных, после чего нас попросту вышвырнули из дворца под строгим взглядом дворецкого, свирепо глядевшего на скрибба, в восторге заколотившего хвостом при виде его роскошных усов. В отличие от Пистаччио, этот насекомыш до ужаса испугался огромных каменных джунглей, бродившего между домами эха ударов сотен копыт, а особенно каменной, покрытой снегом мостовой, о которую он изодрал все свои когти в попытке зарыться поглубже от всех этих ужасов. Пришлось посадить его на спину, где он понемногу пришел в себя, и после долгих уговоров с живительными ударами по жирной заднице уже не пытался свернуться вокруг моей шеи, словно когтистый хитиновый воротник.

Еще одних таких вот его энергичных обнимашек за горло я бы точно не пережила.

— «Это Скрип. Его тоже к делу пристроим» — я решила, что земля под казармами придется ему по вкусу, и раз он сам решил путешествовать с нами, то пусть не привередничает. До весны он мог пожить и на чердаке, в каком-нибудь ящике с соломой, а весной уже отправиться исследовать поздемелья, добавив головной боли местным ассенизаторам, если им удастся столкнуться в канализации с эдакой кракозяброй.

— «Надеюсь, его можно хотя бы взять на поводок» — заметив мой удивленный взгляд, Госсип лишь развела крыльями, отвлекая меня от мыслей о том, что и в Понивилле этот маленький монстрик будет чувствовать себя неплохо, если уж не приживется в столице. По крайней мере, пока не столкнется с кроликами и мышами Флаттершай – «Новый закон, которых обсуждается в Палате Общин. Что животные в городе должны быть в намордниках, ошейниках, и на поводке. Мы вчера прочитали в газете».

— «Узнай, что послужило причиной» — задумавшись, кивнула я. Что-то странное происходило вокруг, и многое изменилось за время моего отсутствия. Но я не собиралась позволять каким-нибудь рогатым дегенератам, охреневшим от постоянного кровосмешения, пытаться закабалить этот добрый и забавный народ. Мой народ, к которому я теперь себя причисляла – «Нападение животного, или кому-то просто моча в матку ударила, рикошетом пройдя через мозг… В общем, мы вернулись, и должны защищать свою страну – как от внешних врагов, так и внутренних».

— «Ох. Звучит классно. Можно, я это для клятвы использую?» — восхитилась Нэттл, мгновенно покраснев при виде моего недоумевающего взгляда. Я вспомнила, что краснела она легко и охотно, как все рыжие, и это было то зрелище, которым я могла любоваться вечно – «Дело в том, мэм, что субпрефект поручил мне заняться текстом присяги для Легиона, и я решила придумать присягу для каждого типа званий, как в Гвардии. Мне кажется, это будет здорово, мэм».

— «Одобряю. Уверена, у тебя получится отлично» — кивнула я, то ли в подтверждение своих слов, то ли отвечая на приветствие Силверхуф, все так же исполнявшей обязанности тессерария. Что ж, стабильность – это то, что ценили все пони, поэтому я не удивилась тому, что она не выказывала никакого желания забраться повыше кентуриона дежурной сотни. Ухватив брошенные нам со стены пропуска, я первой демонстративно предьявила свой дежурившим на воротах легионерам, под сдержанные смешки отбирая другой у Фисташки, решившей попробовать его на зуб. Скрипу выкрашенная в зеленый цвет картонка не понадобилась, и я вошла в распахнувшиеся врата словно гордая мать семейства, окруженная многочисленными родственниками и детьми.

Ведь, в сущности, именно так я поставила всю нашу службу, превратив командную вертикаль в какой-то дружеско-семейный подряд.

Вокруг мало что изменилось. Все так же возвышались бежевые стены казарм, все так же зеленели вазоны с цветами, все так же призывно серели недвижимые плиты плаца, и я ощутила, как кривая ухмылка оттягивает мой рот при виде скамеечки, притаившейся под одним из положенных по уставу деревьев. «Только грифон и сталлионградская пегаска могут во время отдыха любоваться на плац», как шутили легионеры, но я даже и не пыталась возбухать против этого легионерского юморка, ведь отсутствие самокритики и самоиронии было вернейшим способом превратиться в надутую пародию на саму себя. Отправив сопровождавшую меня пятерку пегасов докладываться Рэйну, я отловила слонявшегося неподалеку декана, вся беда которого была в том, что ему не повезло попасться мне на глаза, и отправила того обустраивать Пистаччио и Скрипа, после чего, с чувством выполненного долга, попыхтела наверх, отгавкиваясь от тихих, но деятельных попыток Блуми перехватить у меня здоровенный, пропахший смазкой и сталью мешок. Впрочем, в конце лестницы я с ним все же рассталась, и не из-за тихой одышки, как подумала негромко ворчавшая что-то пегаска, а единственно из-за удивления, поразившего меня при входе на третий этаж.

Центр и без того немаленького здания просто исчез, уступив место открытому пространству, заставленному множеством столов, по цвету не отличавшихся от выцветшего до белизны паркета. Скрипучий, пахнущий пылью и прахом веков, он был залит солнечным светом, в котором призывно серели бумаги, разложенные по деревянным лоткам, шуршали перья, щелкали печатные машинки, и раздавался грохот новомодного сталлионградского изобретения – печатного автоматона, за которым, словно исполняющий сложную мессу органист, восседал машинист^[3], всеми четырьмя ногами нажимая на клавиши и педали посвистывавшего паром станка, занимавшего место у дальней стены, между дверями в сохранившиеся там кабинеты. Сами печатные машинки тоже отличались от тех, что могли вспомнить мы с Древним, и походили на небольшие лакированные сундучки, причудливо украшенные росписью и многочисленными бронзовыми накладками — бумагопротяжный валик находился сверху, над расположенными причудливой розеткой рычагами, а колесо для управления им напоминало миниатюрный, сияющий бронзой штурвал. Эти устройства были массивными, надежными, и даже печатающие на них легионеры, казалось, сами по себе приобретали сосредоточенный и крайне занятой вид, изо всех сил лупя по широким металлическим кнопкам, повторяющим форму копыт.

— «Впечатляет, правда? По крайней мере, по сравнению с тем, что тут было раньше» — гордо оглядев орлиным взором работавших легионеров, сообщила мне Блум. Заметив среди сновавших вокруг бойцов однокрылого кентуриона, я призывно махнула ей крылом, уже через пару секунд обнимая вытянувшуюся передо мною пегаску – «И все это благодаря Пайпер Дрим. Как всегда, ваша идея сработала, мэм».

— «Рада видеть вас снова, мэм! Добро пожаловать домой! А вы…».

— «Отлично сработано, Дрим» — ухмыльнулась я, старательно не замечая многочисленных взглядов, направленных на мою изуродованную морду. Почему-то это удавалось мне легче здесь, среди тех, кто не имел обыкновения падать в обморок от парочки выразительных шрамов, а мог предоставить целую коллекцию собственных повреждений – «Надолго? Нет. Принцессы решили, что вы и без меня неплохо справляетесь, поэтому не удивляйся, что теперь я буду обращаться к тебе за советом. Отлично сработано, кентурион!».

— «Спасибо, мэм!» — расправила плечи кобылка, поглядев на Ашу Синс, которую я подгребла к себе крылом, и вытолкнула вперед – «Это мне?».

— «Правильно догадалась. Высшее образование, теоретик магии, знает амулеты и какую-то Матрицу. В общем, вот тебе пополнение – она неплохо показала себя в вербовочном пункте, поэтому я решила отдать ее в усиление твоей канцелярии. Тебе ведь грамотные нужны?».

— «Усидчивые, образованные, и с хорошим почерком, мэм» — кивнула она, приглядываясь к смущенно ковырявшей копытом паркет земнопони – «Что ж, гастат, пони с еще не отбитыми грифоном мозгами тут на вес золота. Покажешь себя хорошо – пойдешь в заместители, если станешь легионером, и выслужишь ценз^[4]. Так что, говоришь, ты умеешь?».

Ободряюще кивнув этой парочке, я обернулась к лестнице, возле которой, у оставшейся от коридора стены, все еще стояло наше старое, потрепанное знамя, не говоря уже о штандартах когорт. Столь же потрепанным выглядел и земнопони, стоявший возле него на часах – хотя это слово вряд ли подходило тому, чьи ноги и круп лежали на пристегнутой к ним двухколесной тележке. Несмотря на увечье, туника и броня его были начищены и сияли не хуже, чем у образцового кентуриона с плаката, и так же засияли глаза, когда я бросила рядом мешок, и надолго прижала к себе повисшего на моих плечах жеребца.

— «Здорово, дружище!» — радостно гаркнула я, закончив греметь своими доспехами о лорику Кнота. Сделано это было с умыслом, и я нарочито торжественно ответила на его приветствие, громко бухнув копытом по загудевшему нагруднику – пусть знает любая штабная или канцелярская крыска, что среди них не инвалид, а герой, несмотря на увечье, стойко стоящий на страже – «Рада, что ты вернулся к нам, Кнот. Без тебя это знамя почти потеряли, и едва не скурили в конце. Еле отбила, представь».

— «Ничего, теперь ни одна задница и близко не пролетит, командир!» — осклабился жеребец, орлиным взглядом окидывая зал канцелярии, словно и вправду ожидая увидеть там притаившихся под столами врагов и шпионов – «Пусть я теперь катаюсь, как жеребенок на палочке, но от меня еще ни один бескрылый убежать не сумел!».

— «Серьезно?» — засмеялась я. В душе разгоралось тепло при виде этого жеребца, несмотря на страшную травму, не растерявшего веселого нрава и оптимизма – «Ну, тогда я вовремя вернулась. Смотрю, тебе тут слишком скучно? Так я тебе добавлю работы, как ты и просил».

— «Ох, вот теперь я точно верю, что ты вернулась» — демонстративно вздохнул Кнот, с интересом глядя на тяжелый мешок – «Те доспехи, которые раненные притащили, мы решили вот тут, рядом со знаменем оставить».

— «Зачем?» — удивилась я, мазнув взглядом по поникену, на деревянной фигуре которого был надет изрубленный в клочья доспех. Признаться, я даже не представляла, насколько жестокой была схватка, пока не увидела дыры, пробитые в покрытой карберритом броне, после чего отослала ее домой, чтобы после решить, что делать с этим металлоломом, вышвырнуть который мне не позволила совесть. Все же подарок от всех, кто бился со мною на той войне, и в честь отбитого у генералов Легиона. Но остальные решили иначе, и теперь, увидев его целиком, я вдруг искренне удивилась, как удалось мне выжить внутри этой груды искореженного, опаленного ударами алхимического оружия груды металла.

— «А чтобы видели, как выглядят доспехи настоящего командира, когда он из боя выходит» — фыркнул тубицен, явно не собираясь обсуждать это решение. Расхлябанность и самоуправство, скажут некоторые? Мне было плевать. Я старалась окружить себя теми, кто стремился стать профессионалом своего дела, и доверяла их суждениям, поэтому не собиралась вмешиваться в будничную работу своих офицеров – «Будь моя воля, я бы их в вербовочный центр отдал, и там в витрину поставил. Знаешь, как будут глядеть на них малыши?».

— «Если думаешь, что это того стоит – делай. Ты же знаешь, я тебе доверяю как спецу своего дела» — хорошая идея, и если это послужит предостережениям романтическим дурачкам, то попросту гениальная. Жаль, я не додумалась до нее сама.

— «Спасибо, командир! Ты даже не представляешь, как это важно, когда в тебя верят несмотря на… А это что?».

— «А это та самая нагрузка, о которой я говорила» — хмыкнула я, доставая из мешка деревянный футляр. Он сопровождал меня все эти месяцы, и пока я даже не представляла себе, как должны выглядеть ножны для этого монстра. Он казался мне инструментом – острым, смертельно опасным, и я все чаще ловила себя на мысли о том, что думаю о нем совершенно странным образом.

Словно о топоре палача.

— «У этого оружия очень… неприятная… аура» — поморщился тубицен. Побросав работу, легионеры с грохотом ринулись ко мне, и буквально спустя несколько секунд все стулья, столы и даже потолочные балки были густо облеплены зашумевшеми пони, разглядывавшими – «Красивый. Очень. Теперь твой?».

— «Да. Теперь мой, хоть я этого и не хотела» — вздохнула я, отметив, какой скупой стала речь Кнота, и каким неприязненным взглядом он одарил лежащий на темном бархате меч – «Что такое аура?».

— «Ореол, или нимб… В общем, неприятное ощущение. У него есть своя магия и она очень… Плохая».

— «Она просто ужасная! Настолько ужасненько-ужасная, что просто прекрасная!» — обернувшись, я заметила Синс. В отличие от кривившегося жеребца, она жадно глядела на меч, едва не выпрыгивая из своих разноцветных, широко распахнутых глаз – «А можно мне его посмотреть? То есть, изучить! Изучить, точно! Он же просто прекрасен!!».

Мне совершенно не понравился ее безумный, наполненный одержимостью взгляд. Да, оружие было красиво, как самый совершенный спорткар, затесавшийся между раритетами начала автомобилестроения, но я-то знала, на что способно это ужасное оружие, подчиняясь охватившему меня темному безумию пробивавшее, словно масло, стальные кирасы риттеров и хитиновые панцири монстров. Ему было не важно, чью жизнь забирать, и я подумала, что поступила несколько опрометчиво, притащив его в казармы. Но выбирать не приходилось, ведь во дворце отказались его принимать, строго заявив, что пополнение королевского оружейного зала – процесс вдумчивый, неторопливый, окруженный долгими совещаниями и экспертизами, поэтому тащить туда непроверенные раритеры непозволительно.

Ну, а я еще не настолько сошла с ума, чтобы припереть это чудовище домой, в Понивилль.

— «Так, народ! Слушать внимательно! У каждого из нас есть оружие, но это – только мое! Мы должны владеть своим оружием в совершенстве, как и собственным телом, собственной жизнью, но без меня это оружие не просто бесполезно – оно опасно! Понятно?».

— «Мэм, а можно я это использую…» — с блестевшими глазами лихорадочно зашептала Нэттл, лихорадочно чиркая что-то пером по подвернувшемуся под копыто листу, пока я с пыхтением влезала на стол, едва не активировав, по привычке, вновь зашипевшее мне что-то оружие – «Для присяги…».

— «Можно, можно» — отмахнувшись, продолжила я, ощущая, как опаленный холодом голос вновь приобретает забытые, казалось бы, воспитательные нотки – «Так вот, я не просила об этом, но наша встреча произошла. Этот меч сделан под мои мерки, имеет название — имя, если хотите — и он крайне опасен. Несколько грифонов уже лишились своих лап, когда решили забрать его у владельца просто на подержать! Поэтому слушайте, и передайте другим: тот, кто притронется к этому чудищу, и порежется – получит взыскание за неумение обращаться с оружием. Тот, кто им покалечится – а это произойдет, если какая-нибудь бестолочь протянет к нему свои бестолковые копыта! – будет комиссован и вышвырнут из Легиона с формулировкой «За преступное неусердие в обращении с оружием и боевой подготовке!». С такой рекомендацией даже в охранники деревенских сортиров не берут, поэтому, мои дорогие жеребятки, цените заботу своего командира о вашем здоровье – этих придурковатых риттеров я ни о чем предупреждать не стала! Это были крепкие ребята, но им не повезло, поэтому смотреть – смотрите, но даже не думайте притрагиваться к этой штуке! Я ясно говорю, гастат Синс?!».

— «Д-да, мэм…» — вздрогнув, откуда-то у меня из-под мышки пробормотала та, не в силах отвести глаз от огромного камня, таинственно и угрожающе мерцающего в основании рукояти меча – «Мэм, а вы знаете, что он…».

— «Знаю! Кнот, повесь этот футляр возле знамени» — передавая закрытую коробку тубицену, рыкнула я. Тот посмотрел на нее так, словно я протянула ему сенбургер со змеиным ядом и битым стеклом – «Можно даже с открытой крышкой. Все равно не удержитесь, и залезете – я вас, собаки свинские, знаю!».

— «А это тоже что-то жуткое, мэм?» — после моей маленькой вдохновляющей речи, на появившиеся из мешка экзопротезы окружавшие меня легионеры смотрели с известной опаской, явно опасаясь того, что еще я могла вытянуть на свет из своего походного сидора. Честное слово, у них были такие морды, словно я им оттуда, будто фокусник, вместо кролика целого мегалорфина достаю! При мысле о Крикете меня, в первый раз, посетило едва ощутимое пока чувство ностальгии по тем грозным и бурным дням, когда я, словно красный комиссар, неслась на нем впереди леди де Армуаз и ее риттеров, заставляя охреневать грифонье войско от этих бодрых кавалерийских наскоков лохматых слонопотамов, отчего-то боявшихся и подчинявшихся командам безумной пятнистой пегаски.

— «Нет. Эта штука вроде бы не опасна» — с кряхтением вытащив из мешка экзопротезы, я с грохотом опустила их на пол, вновь оказавшись окруженной толпой – «Так, бабуины сутулые! Три шага назад, и не толкаться!».

На этот раз презентация прошла гораздо лучше. Нацепив с помощью добровольных помощников стальные помочи, я продефилировала в них по залу, с солидным грохотом попрыгала по столам, и даже на спор сначала смяла, а затем и продырявила победитовыми когтями лорику старого доспеха, разодрав ее на полоски под охреневающими взглядами легионеров.

— «Мэм, а там, откуда вы это взяли, что-то похожее водится?» — пока остальные собрались вокруг стола, разглядывая разложенные на нем стальные поножи и нагрудник, скрывавший между своих пластин загадочную машинерию, Кнот подобрался ко мне, и издалека смотрел на предмет всеобщего интереса. Услышав его тихий голос я вздрогнула. Почему мне ни разу за все это время и в голову не пришло, как еще можно было использовать это устройство? Почему, обуянная ненавистью, а затем и безумием, я ни разу не подумала о тех, кто остался без крыльев и ног? Я не знала, что ответить этому жеребцу, в глазах которого прочитала тщательно подавляемую надежду, как и мои воспоминания, запертую на замок, но почувствовала, что одно мое слово может разбить их так же надежно, как влетающий в стекло молоток.

— «Мы будем работать над этим вопросом. Именно поэтому я не оставила их у грифонов, а забрала себе» — ответила я правду. Чистую правду, потому что с этого самого мига Фикс начинала работу над созданием похожих изделий, пусть даже она сама еще не знала об этом. Даже если никому не удастся создать что-то похожее без обратной разработки^[5], я была готова принести в жертву все накопившиеся у меня удивительные артефакты лишь для того, что-бы такие, как Кнот, вновь могли передвигаться, а бедняжка Черри вновь могла бы встать на крыло – «Надеюсь, ты оценил мою тактичность, с которой я не стала дарить тебе и другим бесплодных пока надежд? Но раз уж ты вызвался добровольцем для создания и испытания будущих моделей…».

— «Запишите меня самым первым, мэм!» — я почувствовала лишь мимолетную неловкость при виде такого энтузиазма, поскольку собиралась положить все свои силы на то, чтобы воплотить в жизнь эту идею. Ведь если бы Кнот не спросил, то я бы ни за что не вспомнила о том, с каким недоумением качали головою лучшие грифоньи слесаря, когда я отдала им сломавшийся, забитый подземной пылью и спекшимся шлаком экзопротез. Лишь один-единственный часовщик, принесенный откуда-то с беженцами в бесконечные коридоры нижних ярусов города-горы, смог почистить их, смазать, и исправить поломку, и я долго глядела вслед его удаляющейся фигуре, трясущей на ходу облысевшей, словно у стервятника, головой.

— «Я пожалую его семье часовую мастерскую в наследственное владение, если ему удастся совладать с этим странным механизмом» — хмыкнул король, когда вызвавшийся починить мои помочи старикан уносил их с собою, на широких и надежных спинах суетившихся вокруг сыновей. Один из них даже был целым риттером, пусть и из худородных, без собственного герба, но и тот почтительно склонялся, внимательно и даже подобострастно выслушивая этого патриарха гнезда.

Как я слышала так, между собою, грифоны все еще называли семью.

В целом, приходящие в норму Королевства нравились мне куда больше, чем раздробленные на воюющие между собою кантоны и марки, лишь для вида поддерживавшие самую крупную область – Корону, где правили полумарионеточные короли. Пока мы бились с чудовищами, Гриндофт, призвав под свою лапу оставшихся риттеров, по статутам вассального права вернувшихся после битвы с Эквестрией по домам, вновь железной перчаткой прошелся по своей родине в попытке объединить ее под властью монарха. Удалось ему это, или нет – судить было сложно, особенно такой неискушенной пегаске как я, но после последнего перед отбытием нашего разговора, во время которого, как мне потом показалось, из меня вытянули куда как больше, чем я подозревала, он не стал разворачивать боевые действия, как все опасались, страшась новой гражданской войны. Гриндофт поступил гораздо умнее, и выслушивая доходящие до нас вести из оставшихся в тылу Королевств, я с удивлением узнавала в происходящем свой почерк, когда читала про визиты корпуса королевских риттеров к тому или иному маркграфу или князьку. Осмыслив мою идею молниеносных ударов по командным центрам врага, которую я, по собственной глупости и доверчивости, ему расписала, он приложил ее к собственной тактике и стратегии, после чего, собрав верных риттеров в мощный бронированный кулак, посещал правителя каждой марки или кантона. После этих визитов количество входящих в Ландтааг грифонов резко увеличилось, но когда стало ясно, что король предпочитает решать проблемы страны с помощью убеждения и переговоров, процесс пошел гораздо быстрее. Было ли это от того, что оставшиеся не захотели противостоять большинству, подпадая под выпущенные королем декреталии, объявлявшие несогласных с королевской властью «свободными от признания» (прикусить бы мне иногда свой длинный язык, из-за такого вкусного вина из королевских подвалов шлепавший отдельно от указов из головы), или же грифоны устали от творящегося в их Королевствах, но процесс этот занял не больше месяца, после чего ситуация в тылу начала выправляться, и к нашему возвращению все больше кантонов и марок стали напоминать те крошечные сказочные страны из сказок, где от границы до границы можно доехать за день, где стражу несли отряды из полусотни дородных, ленивых и благодушных птицельвов. Где единственная наследница лорда томилась в высокой башне в ожидании принца, чей дворец она видела из окна. Где жители были сыты, согреты, и вели спокойную, размеренную жизнь, прерывавшуюся лишь новостями с дальних кордонов, которые мы раздвигали мечом и огнем. Да, это была сказка, и под сладкой глазурью проглядывала реальность, вынуждавшая даже это лоскутное одеяло трещать под напором необходимости, требовавшей всего – провианта, металла, горючих смесей, оружия и лекарств, вынуждавших выгребать начисто все, что было приготовлено к зиме. Голод, смерть и страх правили там, куда мы приходили, отбивая область за областью, марку за маркой, и я даже страшилась предположить, что случилось бы, не получи мы поддержку от Пизы. Маркиз меня не подвел, и прислав мне с нарочным письмо, в котором уведомлял о своей полной поддержке, разродился посланием к королю, в котором уверял в своей безграничной преданности трону – но на своих условиях, которые явно были тому не слишком приятно читать. Но те караваны сталлионградских фур, буквально ломившиеся от сушеной и вяленной рыбы, что прислали с посланником жители нового «вольного города», быстро склонили на сторону Пизы чашу весов, и вскоре по освобожденному пути через ущелья вновь потянулись бесконечные караваны, везущие, в том числе, и все необходимое для суровой зимы. Эквестрия в стороне не осталась, не только позволив использовать свои реки для вылова рыбы, но взяв на свои плечи заботу о раненых и больных, развернув большие госпиталя в пограничных городах, чьи названия, вот уже несколько лет, были у всех на слуху — Хуфгрунде, Фланкфурте и Троттингеме. Похоже, принцесса решила начать свои планы по ассимиляции грифонов чуть раньше, чем полагала, но я была уверена в том, что и это удастся белоснежной правительнице-богине, чей опыт был не сравним с нашими скромными жизнями бабочек-однодневок. В общем, жизнь у грифонов понемногу налаживалась, хотя область возле Талоса все еще оставалась выморочными землями – тем местом, где не оставалось ничего живого. Хотя это, конечно же, было не так. Животные понемногу возвращались в те земли, но на лиги окрест не найти было ни одного огонька, ни одного оставшегося в живых поселения птицекрылого народа. Огни большого города-горы давно погасли, а его помещения, залы и коридоры превратились в наполненный тьмой лабиринт, где пропадал всякий, кто осмеливался войти в это обиталище мрака. Голодная Мгла избрала это место своим последним убежищем, и у уставших от бесконечных конфликтов стран просто не было сил для того, чтобы штурмовать это жуткое место. Кто знает, что скрывалось там, в темноте? Полноценная осада потребовала бы слишком много сил, и слишком многого не хватало, чтобы вновь заселить эти земли – в первую очередь, желающих это сделать. Так что ордену, чей перевал вновь, как когда-то, превращался в первую и последнюю линию обороны, лежащую между Внутренними землями Грифуса и Лесной Страной, предстояло вновь стряхнуть пыль с их замечательных мечей, и выйти на большую дорогу.

К удивлению, старый гриф не подвел, и к моему возвращению предоставил отремонтированные экзопротезы, которым я так и не удосужилась подобрать подходящее название.

— «Кто их сделал я ума не приложу» — только и развел лапами лысый сарыч, когда я поинтересовалась, как ему удалось их починить – «Сделаны они были явно для пони, да и символы эти — солнце с луной вот тут, на передних щитках — об это же говорят. Но никто о таком вот не слышал. А вот сталь старая, асгардская – добрая, стало быть, сталь. Видите эти светящиеся крупинки? В один год звезда с неба упала, целый город вдребезги разнесла! Еще мой прадед из руин ее остатки выковыривал. Вот их потом и использовали для дела. Добрые халберды, доспехи и мечи получились. А что они с этими пальцами делали – просто представить себе не могу. Ни как их отлили, ни как отполировали. А уж механизм вообще не похож ни на что, уж поверьте старику».

— «Я думаю, они были выточены».

— «Абсурд, юная дама!» — наставительно поднял крючковатый палец старый грифон. Он быстро освоился в присутствии короля, к которому обращался с неизменным почтением, и получив его разрешающий знак, пощелкал по стальному когтю механизма – «Видите форму этих когтей? Искривленные трехгранные пирамидки с загнутыми вершинами, и заточенной режущей гранью. Острее любых грифоньих, а вот эта часть когтя режет что твой нож. Чтобы придать им такую форму, пришлось бы вращать не заготовку, а сам резец, а это попросту невозможно. Не говоря уже о том, что я не могу опознать сталь, из которой они сделаны – ее не берет ни один мой инструмент, даже выточенный из алмаза! Поэтому не существует такого механизма или станка, который мог бы это делать. Их отлили, причем добро отлили, за раз, не проковывая. Откуда это взялось?».

— «Композитные сплавы…» — прошептала я, гоня из мыслей видение универсальных фрезерных станков с чпу, и не заметив острого взгляда монарха, брошенного на меня из-за спины старика – «Откуда это взялось я не знаю. Сняла с убитой зебры, которая участвовала в моем убийстве».

— «А, месть» — закивал лысой головой старый стервятник с таким понимающим видом, что я чуть не прибила его, мысленно сравнив со старым гробовщиком.

— «Нет. То есть, ее саму грохнули вслед за мной. В общем, все это сложно, и совершенно не интересно».

— «Что может быть интереснее, чем сотни и даже тысячи талантов, назначенные за головы каких-то полосатых пони?» — желание прибить этого старика становилось все сильнее, особенно когда он начал похихикивать, потирая передние лапы – «Но мастер все сделал. Мастер не бросает слов на ветер, фрау, поэтому сделал все, что умел. Примерьте».

— «Кажется, все работает» — кряхта, я нацепила экзоскелет, от которого уже успела отвыкнуть, и пробежавшись кружок по залу, схватила когтистыми передними сабатонами толстый подсвечник. Когти выщелкнулись вначале неохотно, словно вспоминая меня, но затем дело пошло быстрее, и вскоре я смогла продемонстрировать следившим за мною грифонам предмет обихода, завязанный примитивным узлом.

— «Действительно, работает».

— «Он получит свою мастерскую» — довольно кивнул Гриндофт. Казалось бы, для чего самому королю заниматься делами ничего не значившей, мелкой пегаски, чья полезность для него была почти пережита? Однако стоило мне в разговоре о своих приключениях упомянуть про Глубины Гравора, как по щелчку королевских пальцев дворецкий выскользнул за дверь, и вскоре по Грифусу и окрестностям разнесся клич о поисках мастеров – «Приятно, когда не ошибаешься в окружающих, верно?».

— «Спасибо! Но тебе не стоило так беспокоиться всего лишь из-за меня».

— «Всего лишь?» — хмыкнул король.

— «Я – всего лишь посол, да еще и… как бы это сказать… не настоящий» — освободившись от металлических помочей, я повела плечами, уже успевшими прочно забыть это странное ощущение тяжести и вынужденной плавности движений одновременно, словно двигаешь ногами в воде – «Настоящий забрался в посольство, и носа оттуда не высунул после того, как его попросили из того веселого дома, где он танцевал, пока остальные грифоны и пони умирали!».

— «Мадам ди Компьен закрыла на время свой салон, и спешно покинула Грифус» — заметил Гриндофт, когда отзвучали последние звуки моего голоса, в конце все же сорвавшегося на рык, и провожая взглядом куски перекрученного подсвечника, который я, забывшись, разорвала пополам под скрип победитовых когтей экзопротеза – «К вящему сожалению всех распутников нашей столицы и ее окрестностей. Впрочем, эта блистательная вертихвостка еще вернется, и я удивлен, что с ее умом и чувством политического момента она так неосторожно раскрыла своих покровителей. Да-да, я слежу за своими врагами, и позволяю им сделать все за себя – как, например, позволил мадам ди Компьен отправиться в свое поместье, для виду помариновав ее, словно кролика, в ожидании пропуска, чтобы у этой хищницы не возникло ненужных подозрений. Ну, а затем мне осталось лишь проследить, кого навестит она, и куда отправится перед тем, как и в самом деле запереться в своем охотничьем домике, в одном веселом южном кантоне».

— «Хитро…» — вздохнула я, понимая, что сколько бы я ни прожила, мне никогда не достичь подобных высот в политике. Я твердо считала ее лицемерием и грязными закулисными сделками между лидерам народов, но по прошествии этих месяцев не могла не признать, что это было очень эффективное лицемерие и очень эффективные грязные сделки. Неудивительно, что любой лидер ушедших людей очень быстро оказывался совершенно седым спустя первый срок^[6] или два. Интересно, было ли это справедливо для грифонов и пони, или из-за миролюбивого нрава, свойственного нашим потомкам, им не приходилось так переживать за свои народы? – «Вот поэтому ты и должен был стать королем. Сам стать, заявив права на престол, не оправдывая себя тем, что был вынужден подхватить корону, выпавшую из ослабевших лап предыдущего монарха, чтоб ему горелось в аду!».

— «Мы не придаем столь большого значения этому символу власти, которым обладает даже самый заклеванный марграф» — лапа короля коснулась меча, стоявшего в резных деревянных ножнах у спинки его кресла, напоминая мне о настоящем символе грифоньих королей, по-настоящему короновавшем и лишавшем этой короны. Иногда и вместе с головой – «И поэтому ты решила поддержать меня, когда эта самая корона закачалась у меня на голове?».

— «Нет. То есть, да. То есть…» — я раздраженно выдохнула, ощущая сосущую тяжесть в желудке. Живот раздраженно заквакал, напоминая, что в последнее время я потолстела, и начала жрать как не в себя. Похоже, нужно было плотно садиться на диету, пока эти вспышки раздражения не довели меня до ссоры с кем-то могущественным, как король – «Я прилетела, приплыла, прискакала к тебе. Я сделала это даже если бы ты не был королем, а сам король решил поднять на тебя лапу. И вообще, есть какая-нибудь приличная столовая в этом дворце?!».

— «Траттория? Во дворце?!» — на этот раз спокойствие изменило монарху, заставив его по-стариковски дробно рассмеяться при виде моего настроения, скачущего словно еще не зажаренный кролик – «Нет, моя дорогая, при всем богатстве и величии Грифуса, этим не может похвастаться его дворец. Но я предлагаю тебе присоединиться ко мне за ужином. Поговаривают, старина Жюв превзошел самого себя».

Старик говорил это каждый раз, когда мне доводилось присоединяться к нему за столом. Завтраки и обеды короля были мероприятиями протокольными, и не по чину было простой пегаске сидеть за одним столом с бургграфами, курфюрстами и прочими герцогами, пусть даже официально и считавшейся эквестрийским послом. Но вот ужин, если он не выпадал на какие-либо массовые увеселения, коих тоже было немало, принадлежал исключительно его семье и ближникам, куда он не брезговал приглашать и меня, каждый раз произнося эту фразу. Хотя я была твердо уверена в том, что делал он это исключительно из вежливости; моей глупости, благодаря которой этот опытный интриган мог вытянуть из меня все, что я знала и слышала, а может, даже и больше… Ну и наверное из-за того, что я не сидела как прочие пони, с чопорным видом поглощая несвежий салат, и не портила аппетит этих хищников, вместе с ними за милую душу предаваясь гастрономическому мясному разврату, под одобрительными взглядами грифонов обгладывая рыбьи и кроличьи тушки до состояния выбеленных скелетов. В тот день на ужин повар короля решил порадовать нас жареными перепелками, и по придворному этикету дичь полагалось есть исключительно клювом и когтями, отдавая дань хищным предкам, но даже если король решил посмешить себя и старшего сына видом перемазавшейся в соусе пегаски, то их ждал уже привычный облом. Я с невозмутимым видом пододвинула к себе блюдо с установленной в его центре тушкой, столь искусно зажаренной и вновь подбитой пером, что та казалась живой, и уже каким-то привычным движением ухватила за шею, после чего, движением фокусника, резким рывком выдрала из этой композиции птичий скелет. Полюбовавшись делом своих копыт, я отложила его на соседнее блюдо, и с удовольствием вгрызлась в раскрывшуюся мясную начинку, не забывая одобрительно кивать глядевшим на меня старикам – мол, очень вкусно, могли бы и почаще и понастойчивее приглашать, язык бы не отвалился.

— «Я уже несколько раз просил ее поделиться секретом того, как она это делает. Не говорит» — со смехом пожаловался своему сыну правитель, с изяществом орудуя уже не столь острыми, как в молодости, когтями, обгладывая крылышко перепелки – «Как жаль, что судьба переродила тебя пони, Раг – каким грифоном ты могла бы стать!».

— «Возможно, это еще и случится» — хмыкнул Хаго фон Гриндофт, откладывая в сторону птичьи косточки. Интересно, считалось это каннибализмом, или нет? Судя по совершенно обыденным взглядам грифонов, совсем не считалось, но я поежилась от сравнения, пришедшего мне на ум – «Тебе же, отец, предстоит командовать войсками самого Хрурта, да случится это как можно позже, и не на этом веку».

— «Благодарствую, сын» — подняв бокал, король уколол меня своим взглядом, сверкнувшим поверх стеклянного края. Я не знала, был ли посвящен профессор в историю наших взаимоотношений, и не понимала всех особенностей верований этих птицеголовых химер, но кое-что вспомнила, и какое-то время перекатывала воспоминание, всплывшее в голове – «Кажется, наша гостья сегодня не так голодна. Хотя Жюв обещал нам горную форель в соусе а-кабрер в завершение этого ужина…».

«Диета!» — возопил разум, а тело уже ухватилось за очередное блюдо с рыбками, сваренными настолько искусно, что мясо буквально само отделялось от костей. Засунув одну из них в рот, я лишь немного поработала языком, и ехидно поглядев на следивших за мною стариков, вытащила изо рта почти нетронутый рыбий скелетик, быстро украсив подобными ему тарелку с останками недавней перепелки.

— «Об этом секрете у нее спрашивал уже я» — вздохнул профессор Хаго, с сомнением глядя на густой белый соус. Из него, раскрыв рты, на него осуждающе таращились рыбьи головы.

— «Не говорит?».

— «Нет, не говорит».

— «И не скажу!» — отдуваясь, я сыто потрогала весьма и весьма увеличившийся в размерах живот. Нет, нужно было прекращать жрать как не в себя, да еще и какие-то экзотические грифоньи кушанья. Но сначала я решила выяснить кое-что, по собственному опыту зная, что после еды любое существо наполнено благодушием, и гораздо охотнее откликнется на твою просьбу – «Зато сама бы хотела узнать, что же именно отыскал ты, или твоя гвардия, в том бункере под Новерией. Все время вертится в голове, но вечно забывала спросить».

— «Ничего» — голос Гриндофта-старшего был столь же беззаботен и легок, как мой, но мне показалось, что он тщательно подбирает слова. Это происходило всякий раз, когда окружающие пытались меня нае… обмануть, и я поняла, что не верю ни единому его слову – «Ничего такого, что принесло бы мне спокойствие и уверенность в завтрашнем дне».

— «Спасибо. Я тоже всем так говорю, когда не хочу отвечать».

— «Это правда».

— «Это всего лишь слова» — равнодушно заметила я.

— «Как ты заметила, я не собираюсь рассказывать об этом» — сухо парировал Гриндофт, бесцельно тыкая серебрянной вилкой в рыбье филе, остывшее и безвозвратно погибшее на тарелке – «Что же ты собираешься с этим делать?».

— «Ничего».

— «Ничего?».

— «Абсолютно» — кажется, это был не тот ответ, который ожидало от меня старичье, рыбу склевавшее на всяких интригах. Переглянувшись, они поежились от ласкового и нежного взгляда, которым я их приласкала со своей половины стола – «И нет, относиться к тебе я хуже не буду. У всех нас есть свои секреты, и не настолько еще охамела, чтобы лезть к тебе в душу своими немытыми копытами. Просто мне казалось, что это как-то связано с моей скромной персоной, поэтому и спросила, ведь за свою короткую жизнь я поняла, что жеребцы, к какому бы виду они не принадлежали, обязательно будут скрывать до конца нарастающие проблемы, пока они не свалятся как снег на голову их кобылам. Но если нет…».

— «Да, ты повзрослела. И куда делась та беззаботная веселая кобылка, которую я когда-то знал?» — вздохнул Гриндофт, покосившись на сына, заинтересованно крутившего головой – «Но есть тайны, которые слишком постыдны, чтобы их вытаскивали на свет. Такие есть у всех, кто стремится к власти, какими благими бы ни были их намерения».

— «Отец!».

— «Да, сын, это правда. И хорошо, что тебе довелось узнать это на седьмом десятке лет».

«Ого! Тогда сколько же самому Гриндофту?!» — подумала я, впервые задумавшись, сколько же лет могли жить наши потомки. Вон, Бабуля и Дед перевалили за восемьдесят, а выглядят максимум на шестьдесят с небольшим…

— «Ту глупенькую пегаску сожгли в бойлерной печи» — пожала плечами я, слепо глядя в тарелку и думая о своем. Ну, и о том, поместится ли в меня еще что-нибудь – «Не до конца, конечно же, но свое дело они сделали. Ладно, это дела минувшие, хотя теперь я поняла, почему ты помог мне восстановить эту штуковину. Теперь я буду настороже, и не дам взять себя в плен. Ни за что больше».

— «Это просто совпадение!» — сердито каркнул король, разглядывая меня из-под насупленных бровей, образованных встопорщившимися перьями головы – «И помолчи уже, несносная кобылка! Король пытается сосредоточиться!».

— «Мы же договорились, что ничего постыдного о своих близких я слышать не хочу!» — возможно, я вновь дергала за усы мантикору, но в тот миг я сама закусила удила, и не могла уже остановиться, прижимая копыта к ушам – «Ла-ла-ла, ничего не слышу!».

— «Когда-нибудь я велю закрыть ворота города, и никогда тебя не впускать. Но ведь ты все равно пролезешь» — угрюмо вздохнул старик, бесцельно играясь с маленькой вилкой. Кажется, она предназначалась для вытаскивания из раковин моллюсков, но мне почему-то пришло на ум, что и с чьим-нибудь глазом она может справиться ничуть не хуже – «Эта тайна уйдет вместе со мной. Я заключил сделку с демоном, и теперь раскаиваюсь в этом. Но я не могу допустить, чтобы из-за моей несдержанности и неосторожности пострадала ты. Поэтому я умолчу о том, что случилось, позволив говорит за меня моим делам. Ну, а тебе…».

— «Не позволяй сломать себя, дружище!» — отбросив в сторону размышления, я вскочила из-за стола, отшвыривая надоевшую салфетку. Именно она позволяла мне есть, не забрызгивая себя из-за шрама, прекашивавшего левую половину морды – «Ни мне, ни кому-то еще. Ты сделал то, что считал нужным, поэтому я ничего не хочу слышать ни о Новерии, ни о бункере, ни об этих стеклянных банках. Я прожила свою жизнь без этого знания – проживу и еще, не сломаюсь. Поэтому предлагаю прекратить этот разговор. Я ничего не спрашивала, а ты ничего не ответил. Пойдет?».

— «Хорошо» — подумав, величественно кивнул король, приглашающе распахивая объятия в знак того, что принимает мое поражение. Мою капитуляцию. Мою просьбу о мире – «Тогда мы просто пройдем в библиотеку, и посидим у камелька, как в старые-добрые времена. Ты просто составишь компанию двум старикам, мы просто поговорим, и ты расскажешь мне, что же такое жуткое с тобою случилось, и назовешь имя виновного. А потом, просто случайно, конечно же, я расскажу тебе об одном месте, куда бы ни за что не советовал тебе отправляться. Но если ты захочешь это сделать…».

— «Не забудь взять с собою доспехи и Шепот Червя» — закончил за него Хаго фон Гриндофт, с прищуром глядя на короля – «Я не забыл этот взгляд, отец. Я видел его у матери каждый раз, когда она прощалась с тобою в дверях нашего замка, когда ты уходил на очередную глупую войну ради глупого короля».

— «История идет по спирали» — вздохнул Килтус, зябко закутываясь в мантию, подбитую горностаем. Теперь я поняла, чем занимались те трапперы Лесной Страны, и кому они сбывали добытые шкурки – «И снова кто-то уходит в поход ради глупого короля. Но этой пятнистой поскакушке понадобится нечто большее, чем верный меч и добрые доспехи».

— «Все настолько серьезно?».

— «Более чем, милый сын. Ей понадобятся верные друзья, могучие бойцы и умелые единороги, чтобы справиться с тем, что мне когда-то удалось обнаружить. И да помогут ей богини в попытках разобраться со всем, что случилось за эти года».
_________________________________________________________________________________

¹↑ [1]Faun — Tanz mit mir (Gingertail Cover) https://www.youtube.com/watch?v=8xoKsL_xjIs

²↑ [2]Вопреки расхожему мнению, Франкенштейном звали не голема из плоти — это была фамилия его создателя, студента Виктора, выходца из обеспеченной швейцарской семьи. Само же чудовище осталось безымянным.

³↑ [3]«Машинист\машинистка печатной машинки» — так звучало название этой профессии в XIX-XX веках.

⁴↑ [4]Какое-либо ограничение – по возрасту, образованию, или выслуге лет.

⁵↑ [5]Исследование устройства не обладающего чертежами, с целью понять принцип его работы, и повторить своими силами, научившись его воссоздавать.

⁶↑ [6]Хорошим примером могут служить лидеры конца ХХ — начала XXI века, особенно Б. Клинтон и Б. Абама. Эти не старые еще мужчины, спустя десять лет после вступления в должность, стали абсолютно седыми, как старики.

Зловещие птицы

Нежная масса (Дополнение к переводу: «Доставка маффинов»)

Акизен

Рэйнбоу Дэш и Вандерболты

И я спросила, почему

Пузырьки

Увидеть Солнце

Пинки И.

Переход

Последние секунды Эквестрии

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 16-1:"...и медные трубы".