Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 18 - "Найди свой путь" - часть 3

Все началось с этого разговора. Даже по прошествии стольких лет я уверена в этом, как и в первый день. Казалось, все прошло хорошо, и меня даже не сильно терзали каверзными вопросами, как я опасалась – мне удалось избежать подробностей кровавой резни, с моей подачи устроенной грифонами монстрам, переведя их внимание на необычных существ, которых я повстречала. С детской непосредственностью они выпытывали у меня подробности о захватившем их воображение Торге, о свинобразах и костяных вепрях. Рассказ о мегалорфинах и таззаргонах привел их в настоящий восторг, на фоне которого как-то потерялись упоминания о гончих тьмы и прочих ужасных существах. Выслушав под занавес отредактированную страшилку про монстра из перьев, пробить которые было непросто даже зачарованным клинком, они шумно покинули зал, отправившись кто на ужин, а кто, как я подозревала, в библиотеку, чтобы отыскать подробности обо всех этих загадочных существах, и судя по покровительственным усмешкам сопровождавших их профессоров, те и не думали запрещать им сидеть там хоть до самого утра. От этого места, пусть я и увидела лишь малую его часть, у меня остались довольно теплые воспоминания, и я не смогла отказать настойчивым просьбам профессора Йорсета, пообещав выступить с серией лекций и предложений о том, как можно расширить применение магии в повседневной жизни. Этой идеей единорог загорелся услышав упоминания о телефонах, телевизорах и прочих технических штучках, часть которых можно было бы воссоздать уже сейчас, пускай и не сразу. Те же самые гелиографы — солнечные телеграфы — привели его в настоящий восторг, которым я не могла не заразиться, услышав от него наскоро придуманный вариант, использующий магию единорогов. В этом профессор был прав, поэтому расстались мы одухотворенные и вполне довольные друг другом, поэтому на моей мордочке еще долго красовалась так нечасто посещавшая ее улыбка, с которой я вломилась в приемную Ее Высочества, куда меня вызвала одна из ее секретарей.

 - «В честь основания Понивилля, Ее Высочество посылает его жителям поздравления и подарок в честь круглой даты. Вот, это письма для всех крупных семейств этого городка, и отдельно для его основателей, семейства рода Эпплов. Это послание мэру, а это – оригинал указа о даровании семейству Эппл земель возле Вечнодикого леса…» — я осторожно подняла рамку с тяжелым стеклом, скрывающим за собой порядком потрескавшийся свиток бумаги с рассыпанным по нему бисером мелкого рогописного почерка. Буквы на нем были слишком малы и снабжены слишком большим количеством завитушек, чтобы я могла понять, что там к чему, хотя название городка было выведено торжественно, «с титлом», обозначая тем самым, что это название будет известно всем пони, и его нельзя будет изменить. Видимо, какие-то юридические заморочки столетней давности, решила я, запихивая рамку обратно в проложенный сеном ящик. Иначе бы не потребовалось отсылать оригинал в Понивилль. Но от его основания прошло около ста лет – очень мало по меркам пони, привыкших к сотням спокойных лет без потрясений, крупных войн и катастроф, и мне казалось, что вряд ли выросло уже поколение, что решилось бы положить хвост на указы принцессы.

Или же все-таки нет?

— «Понимаю. Это нужно нести аккуратно» — вспомнив о всех приколах своей косоглазой подруги, я улыбнулась. Нет, донести эту почту она, конечно же, донесет… Но лучше не испытывать судьбу, и не давать поводов для лишних тревог этой доброй и симпатичной кобылке. Так решили когда-то жители нашего городка, и я была готова первой подставить плечо, как когда-то, помогая ей во всем.

— «Все верно. Местная почта не слишком надежна, поэтому мы посылаем курьера».

— «Местная почта не хуже, чем в любом другом месте, мисс Минт» — парировала я, забирая со стола увесистую «курьерскую» сумку. Нести ее полагалось на животе, засунув крылья в специальные лямки, застегивавшиеся на спине – «Просто довольно своеобразная. Местный колорит, так сказать».

— «Как скажете. Тогда, быть может, вы передадите местному почтальону предназначенное для нее письмо?».

— «Конечно» — слегка удивившись, я забрала длинный и узкий конверт, внутри которого угадывался свиток бумаги, на ощупь не менее десяти копыт длиной – «Передать лично?».

— «Копыто в копыто» — отметив что-то в блокноте, подтвердила Минт. Стоя передо мной, она странно замялась, и делая какие-то пометки, упорно старалась не встречаться со мною глазами, словно пытаясь оттянуть неприятный момент – «И еще, мисс Раг…».

— «Еще какое-то поручение?» — мне показалось, что мой голос вдруг прозвучал очень хрипло и неестественно.

— «Да, можно и так сказать» — наконец, решившись, она подняла голову, и глядя куда-то поверх моих ушей, произнесла – «Вам не следует торопиться обратно».

Казалось, время на секунду остановилось.

— «Не торопиться?» — медленно, по слогам произнесла я каждое слово. Каждое чувствовалось на губах черным льдом, обдирающим не хуже наждачной бумаги.

Изгнание.

Ссылка.

«Как я и боялась. Как я и говорила. Разве это не так?».

«Нет!» - мысленно рявкнула я, ощущая, как напряглось горло, как судорожно сжался рот, стараясь задавить, не дать вырваться стону – «Мы спокойно поговорили, и мне приказали оставаться здесь, в Кантерлоте! Что же могло измениться?!».

«Ты стала попросту не нужна».

— «Да, мисс Раг» — видя, что я буквально окаменела, Минт покосилась по сторонам, после чего сочувственно погладила меня по плечу, сделав вид, что оправляет на мне белоснежную рабочую блузку – «Но мы уверены, что это ненадолго, и вскоре все разрешится. Мы с вами работали всего пару месяцев, и нам всем было очень приятно узнать, что вы и ваш образ, расписанный в газетах, не имеете ничего общего. И нам будет очень приятно увидеть вас вновь».

Если бы не пара тихих смешков из-за соседних столов, я могла бы и поверить в эти слова.

 Вот так вот и выкидывают из города, Твайли. Примерно как тебя, если ты помнишь свое первое изгнание из Королевской библиотеки в глушь, в Понивилль — городок, которому едва-едва сотню минуло или меньше. Новострой по меркам жителей Эквестрии, хотя для меня было непонятно, почему всего тысяча лет считается таким уж большим сроком для пони. Впрочем, если можно было судить по историческим книгам, до образования этой крупной страны в известной части мира творилось дискорд знает что — облачные полисы вовсю конкурировали с королевствами единорогов и свободными городами земнопони, подвергаясь нападениям то грифонов, то яков, то еще хрен знает кого. Погода вела себя как хотела, разноцветные жители окрестных земель объединялись по наличию рога или крыльев, а также отсутствию оних. И это не говоря уже о чудовищах, пасущихся в каждом лесу и роях перевертышей, то и дело опустошавших целые города. Да, после такого и в самом деле научишься ценить каждый год, прожитый в спокойствии, сытости и довольстве. Естественно, была еще и «не совсем официальная» история, части которой я находила то в одной книге, то в другой, рассказывающая про Древние Королевства, в которых правили могучие аликорны, и в каждом из этих рассказов все заканчивалось очень мрачно, когда не поделившие что-то рогокрылые существа устраивали настоящий экстерминатус всему, что не успевало убраться подальше от сцепившихся в схватке могучих существ. Сколько во всем этом было правды, а сколько вымысла, судить я не бралась, да и приказ принцессы, пусть и устный, другого толкования не допускал — он был очень в стиле Селестии, то и дело отправлявшей меня в Понивилль на предмет подумать над своим поведением, но в чем было дело теперь, выяснить я не смогла.

Не исключено, что ей все-таки доложили о моей эскападе в Мэйнхеттене.

— «Мы собираемся, мисс…» — я не помнила имен воспитательниц, поскольку почти все они служили лишь ширмой для Луны, по мнению которой, лишь она могла знать (или помнить) о том, как воспитывать двух юных, непоседливых и порядком шкодливых фестралов. Поэтому решила не сушить себе голову, выясняя имя очередной строгой дамы, старательно гнавшей с морды сонно-недоуменное выражение, и продолжила свою деструктивную деятельность, открывая и закрывая шкафы в детских комнатах, куда вломилась с напором пьяного кентуриона, штурмующего очередной кабачок – «Отъезд в Понивилль. Приказ Ее Высочества. Не поможете нам собраться?».

— «Действительно? На ночь глядя?» — кажется, мне не поверили, поэтому пришлось вернуться к сложенным сумкам, чтобы со вздохом показать большой и важный свиток с золотыми подковками печатей канцелярии принцессы – «И конечно же, распоряжение о принце и принцессе об этом имеются?».

— «О ком?» — от такого заявления я на секунду выпала в осадок. Принц и принцесса? Пусть даже мои малыши и были признаны принцессами, войдя в ее коллекцию необходимых ей для чего-то пони, которую, согласно традициям древности, назвали Королевским Домом, но титулование? Нет, я считала это совершенно излишним. Как, впрочем, и Луна, никогда не обращавшаяся таким образом к малышам – «Санни? Берри? Вы опять в тронном зале игрались, и залезали на трон?».

— «Это не смешно, мисс Раг» — чопорно поджала губы единорожка, глядя, как я кидаю в разномастные сумки стопки детских вещей – «Вы должны быть образцом для своих детей. Стать их другом. Исследовать ваши отношения, пытаться понять их, осознать высокое значение родственных связей, а не прививать непочтительность к нашим повелительницам».

— «Когда мои дети смогут жить в этом мире самостоятельно, находить себе еду и платить аренду за жилье – вот тогда я и буду с ними «дружить»! А до тех пор они — мелкие паразитирующие иждивенцы, поэтому будут делать то, что я им говорю!» — огрызнулась я, с трудом затягивая лямки на рюкзачке. Краем глаза я следила за Берри, которая уже нацелилась на важный документ с целью отгрызть от него такие забавные блестящие висюльки – «Вот, кстати, наглядный пример. Берри! Берри, маленькая зараза! Вот сейчас кто-то получит по заднице!».

— «Мисс Раг! Вы просто ужасная мать!».

— «Возможно, мисс. Возможно» — наконец упаковав все, до чего смогла дотянуться, я облегченно выдохнула, и присела возле получившейся кучи вещей, прикидывая, смогу ли я дотащить их до Понивилля. По всему выходило, что нет, поэтому следовало срочно представить, где можно будет найти носильщиков в столь поздний час. Ну, или оставить часть из этой груды на месте – «Но я их мать. А как сказала мне Ее Высочество принцесса Луна, никто не может посягать на мои решения, на мою семью, на мой табун. Даже принцессы».

Путь до Понивилля прошел без приключений. Засыпанный снегом, наш маленький городок походил на игрушечный, и я с удовольствием вдыхала морозный воздух, насыщенный запахами дерева, дыма из труб, домашней еды и сушеного сена, вместе с тем, ощущая что-то странное на их фоне – что-то недоброе, мрачное, словно далекая гроза, чей запах доносится с первыми порывами ветра. Это был запах располагавшегося вокруг Вечнодикого леса. Запах дикого зверя – усмиренного, но не смирившегося, и выжидающего подходящий момент. Хотя мой взгляд то и дело цеплялся за изменения в облике городишки, превратившегося в небольшой городок. Центр окружавшего нас захолустья, он понемногу становился значимым центром окрестных земель и подъезжая к городу, я не без удивления увидела широкую лесную прогалину, разрезавшую окультуренную часть Вечнодикого, подступавшую к нашему городку, за которой виднелись укрытые снегом спины холмов, тянувшихся в сторону Белохвостья. Даже змеившаяся между ними тропа превратилась в настоящую дорогу, и это говорило о том, что наше захолустье уже перестало быть таковым. Правда, радоваться этому или огорчаться, я так и не решила.

Городок еще немного разросся, но не вширь, а вглубь, если можно было так описать этот процесс. Все же ближе к Вечнодикому строиться пока не решались, а потому поляны, овраги и рощицы, еще недавно отделявшие друг от друга дома, понемногу менялись новыми домиками, которые занимали приехавшие в наш Понивилль. Увы, вместе с ними в уже привычный «пряничный» стиль нашего городка пришла и другая архитектура, единственным представителем которой до этого я считала большой небоскреб аж пяти или семи этажей в высоту. К моему несказанному удовлетворению эта высотка, «творчески переработанная» пегасами Понивилля, все-таки рухнула в процессе постройки — семиэтажный небоскреб больше напоминавший набор стропил, поставленных пьяными земнопонями как попало и набитых под завязку облаками той или иной степени плотности; разве что первые этажа два и половина третьего построенные опытным инженером-единорогом, были похожи на дом. О значимости этого события свидетельствовало множество рого и копытописных заявлений, которыми пестрела доска объявлений возле вокзала. Мнения по поводу произошедшего, как водится, разделились, но больше всего мне понравилась сухая, но не лишенная добродушной иронии резолюция мэра, в которой та уведомляла крылатых доморощенных архитекторов о том, что фонды на постройку этого здания и оплату трудов инженера-единорога вычерпаны до дна на несколько лет вперед, в связи с чем она предлагала соорудить на месте рухнувшего колосса памятник пегасьей строительной мысли – в назидание потомкам, так сказать.

Другим изменением, но уже не таким приятным, были странные украшения, похожие на деревянные маски, развешанные на перекрестках и стенах некоторых домов. Большие и маленькие, они напоминали мумифицированные головы лошадей, обтянутые высохшей, пергаментной кожей, а их слепые глазницы и кривившиеся рты казались мне безмолвным предупреждением о чем-то недобром, засвидетельствованном на каждой странными иероглифическими знаками. Эти маски выглядели настолько отталкивающими, что я не смогла найти в себе силы даже приблизиться к каждой из них, а вывешенная на столбе, возле входа на платформу, заставила меня затормозить, словно кто-то приклеил мои копыта к скрипевшему снегу. Глупость, конечно, скажешь ты, Твайли – а я в тот момент здорово струхнула, ощутив, как внутри меня поднимается настоящая паника, толкавшая меня прочь от этой недоброй штуковины, от одного вида которой в моем животе появлялся тяжелый и липкий комок. «Становишься истеричкой, Скраппи» — попеняла я сама себе, но решила не ломать свою психику хребтом о колено – кто знает, какие еще выверты может устроить мне мой организм, так удачно отправленный супругом на отдых? – поэтому просто попятилась, и не сводя глаз с опасной и недоброй штуковины, отправилась домой долгим окружным путем, всякий раз обходя стороной неприятные мне украшения.

Я положила себе обязательно выяснить у окружающих, что это за новая придумка такая, и кто ее решил отчудить.

Знакомых в городке было мало. Зима для огромной аграрной страны — это время, свободное от работ. Благодаря заботливому и мудрому правлению солнечной принцессы, традиционная бескормица зимы и весны обходили стороной разноцветный четвероногий народ, имевший вдоволь запасов, чтобы без проблем дождаться нового урожая. Но и зимой пони не сидели на месте. Кто-то отдыхал от трудов, кто-то занимался хозяйством, а самые работящие и неугомонные находили себе сезонную подработку в больших городах, или нанимались в артели. Так что зима была довольно сонным временем, и я совершенно не удивилась, что мои знакомые разлетелись и разъехались кто куда. Пинки и Эпплджек уехали к своим новоявленным родственникам, над чем я долго смеялась, вспомнив, чей ночной визит к одной старой хранительнице семейной генеалогии стал причиной объединения этих земнопоньских родов. Рэрити проводила зиму в Кантерлоте, занятая каким-то тайным проектом, о котором она обещала мне рассказать, в то время как Дэш, вместе с Флаттершай, отправилась с новой принцессой «за брюликами», как я называла про себя эти поездки в крошечную северную страну. Оставшись без плотной опеки своей погодной пегаски, погода вела себя как хотела, тропинки порядком засыпало, и в мэрию мы ввалились уже порядком продрогшие, даже несмотря на теплые курточки и шарфы, закрывавшие наши носы. Сдав мэру срочную корреспонденцию, я отправилась на поиски Дэрпи, найти которую оказалось не менее сложно, чем отсутствующую Дэш. В общем, помотавшись по городку, сдалась, и вернувшись домой, с крайне недовольным и невыспавшимся видом баюкала под крыльями близнецов. Как и в предыдущие наши вылазки в родной городок, который я, несмотря ни на что, считала своей настоящей маленькой родиной, они ушли в настоящий отрыв и вспомнив строгую воспитательницу-единорожку, я могла их понять. Конечно, следить за детьми стоило лучше, но кажется, сама того не подозревая, я оказалась поборницей классического «английского» воспитания, предоставлявшего ребенку возможность самому, на своем собственном опыте убедиться в том, что взрослые правы, и поедание, к примеру, сосулек, грозит не только заболевшим горлышком, но и прилипшим к ним языком. В общем, урок должен был пойти детишкам на пользу, если так можно было вообще говорить о маленькой рыжей хулиганке с наглыми зелеными глазёнками, туманившимися от слез из-за того, что боли в горле не давали наброситься и сжевать все те незамысловатые лакомства, которые приготовила для жеребят Бабуля. Что ж, закономерным было и то, что долго крепиться я не смогла, и спустя какое-то время бодро рысила по городку в поисках аптеки, некогда располагавшейся где-то между ратушей и часовой башней. По пути я не отказала себе в удовольствии заглянуть в новый чайный магазин, открывшийся на том месте, где я искала запропастившегося куда-то фармацевта – горьковатые ароматы трав накладывались на еще не выветрившиеся до конца запахи порошков и облаток, странным образом сочетаясь с ними, породив пугающее покалывание и слюноотделение у меня во рту. Облатки – те самые, которые я отдала Селестии – вновь пришли мне на ум, и пришлось постараться, чтобы взять себя в копыта, не начав тут же, не сходя с этого места, требовать у хозяйки обналичить врачебный рецепт.

— «Доброе утро» — улыбнулась мне вишневая пони. Ее ухоженная шерстка; короткая, зачесанная на правую сторону грива приятного розового цвета, подбритые виски и голубой шейный платок безо всяких слов выдавал в ней приезжую из большого города. Светло-голубые глаза смотрели внимательно, но без раздражающей настойчивости, пряча в глубине искорки смешинок. Или это падавший снег так искрился на окнах? – «Одну минутку. Присаживайтесь за столик, и я скоро к вам подойду. Вафли вон в том шкафу».

В магазине я была одна, других клиентов пока тоже не наблюдалось, но я решила не привередничать – я никогда не привередничала в Понивилле. Попадая сюда, я сбрасывала с себя все то, что можно назвать невидимой одеждой или слоями, которыми мы окутываем, закрываем себя, попадая в общество самых разных пони. Но здесь, рядом с Вечнодиким, словно грозовая туча темневшим на горизонте, можно было быть самой собой, и опустившись за столик, я ощутила, как понемногу расправляются прижатые к бокам крылья, а голова уже не пытается держаться так прямо, сохраняя до судорог в шее бравую выправку бывшего легионера. Снегопад вновь усилился, скрыв за белой пеленой окружающий нас городок, оставляя лишь большое окно и полог кружащихся за ним снежинок. Было уютно, и присев за один из трех крошечных столиков, я с удовольствием разглядывала обстановку, наслаждаясь запахами летнего разнотравья. Никакого камня – только дерево, шкафы и полки, на которых стояли многочисленные банки, мешочки и разноцветные картонные коробки, снабженные небольшими, загадочными ярлыками. Весь второй этаж, куда вела довольно крутая лестница, тоже был завален ящиками и мешками, распространявшими сладковато-кислые ароматы сушеных фруктов. Удивительным образом смешиваясь с запахом горевших на люстре свечей, он заставлял голову слегка покруживаться, а сердце сжиматься в ожидании чего-то хорошего, необычного, удивительного, словно в праздничную ночь Согревающего Очага. На широком столе у окна я заметила открытые сумки, в которых лежали груды маленьких пакетиков из тонкой, коричневатой материи, а стоявшие рядом аптекарские весы и многочисленные совочки не оставляли сомнений, что здесь торгуют не только мелко нарезанным чайным листом. Что ж, оставалось лишь порадоваться, что новые правители Камелу не обманули, и такая важная часть импорта как чай, вновь возвращалась в Эквестрию. С удивлением озираясь по сторонам, я почти не обратила внимания на звон колокольчика у двери, с которым в лавку вошел еще кто-то, кутаясь в коричневый плащ с капюшоном, слишком увлеченная наблюдением за вишневой кобылой. Та неторопливо ходила по лавке с крошечным чайником, длинной-предлинной ложечкой набирая из банок и коробочек чай, смешивая разные виды его и сорта, то и дело принюхиваясь к получившемуся в результате. Наконец она кивнула кому-то у меня за спиной, после чего передо мной появились две чашки и крошечный молочник, которые она быстрым и привычно ловким движением поставила на столик.

— «Попробуйте. Я думаю, что не ошиблась с «приветственной» чашкой» — улыбалась она спокойно, не заискивающе, чем грешили многие продавцы в больших городах, вынужденные бороться за покупателей. Но сама речь ее говорила о том, что приехала эта пони недавно, хотя уже и избавилась от городской привычки, рожденной необходимостью, обращаться к окружающим официально, называя каждого мистером или мисс – «Вначале попробуйте свежезаваренный, а затем добавьте молока. Уверена, вы оцените контраст».

Горчащая кислинка вечнозеленой хвои, горечь нагретой солнцем смолы и жар летнего бора – все смешалось в этом напитке, от которого, казалось, склеятся губы. Но второй глоток вышел мягче, когда к запаху и вкусу летнего леса добавилась жирная, маслянистая сладость грибов – казалось, я буквально ощутила на своих губах скользкие шляпки маслят, выглядывавших из-под еловых веток, опустившихся до самой земли. Не в силах что-то произнести, я вновь сделала большой глоток из маленькой чашки, до глубины души пораженная тем, как много запахов и вкусов можно вместить в один-единственный напиток, не имевший ничего общего с чаем. По крайней мере, мне так показалось, пока вишневая пони не наполнила вновь мой бокал, на треть разбавив напиток водой и густым молоком.

— «Вот, попробуйте».

— «Это просто удивительно» — наконец смогла выдохнуть я. Хвоя скрылась под холодом снега, густыми шапками лежавшем на разлапистых ветках. Теперь это был зимний лес – горчинка и запах влажного дерева, тающий снег на губах и кусочки льда, хрустящие на зубах. Съеденная сосулька, кислый запах стальных полозьев санок, холодная свежесть поздней зимы – вот что было в каждом глотке, и пусть их было немного, но каждый я смаковала, как самое дорогое вино – «Я никогда не пробовала ничего подобного!».

— «Все вокруг нас – это магия, и мы творим магию, меняя мир под себя, рогами, копытами, и крыльями» — улыбнулась земнопони. Я заметила, что она вновь подняла голову, заглянув поверх моего плеча, и кивнула другому покупателю. Судя по перестуку копыт, тот неторопливо прохаживался вдоль полок, глядя на коллекцию разнообразных чайников, от маленьких заварных до больших, сияющих надраенной медью – «Поэтому составление чая тоже в какой-то мере магия. Особенная магия земнопони. Вам понравилось?».

— «Да. Это было… бесподобно» — ничуть не покривив душой, призналась я, заглянув в быстро опустевшую чашку. Интересно, и почему такой мастер отправилась в наш медвежий угол вместо того, чтобы блистать в одном из больших городов? А впрочем, какая разница. Каждому может надоесть и Мэйнхеттен, и Кантерлот, поэтому решила, что интересоваться будет просто невежливо – «Вы настоящий художник вкусов, мисс…».

— «Жасмин Лиф. А вы?».

— «Скраппи. Скраппи Раг» — сзади послышался какой-то шорох и шум, словно упавший с полки мешок был подхвачен у самого пола, и с хрустом сушеных листьев отправлен на свое знакомое место. Впрочем, это была уже не моя забота, но даже захваченная пришедшей в голову мыслью, я подумала, что нужно будет покупать только то, что лежало в стеклянных банках, и еще не падало на пол магазина – «Да, это настоящее волшебство. Скажите, а ведь чай может быть не только вкусным, но и полезным, верно?».

— «Все верно, мисс Раг. Чай всегда полезен, поверьте моему опыту».

— «Давайте просто Скраппи. Или Раг».

— «Хорошо. Тогда – просто Лиф» — кивнула вишневая пони, вновь направившись к полкам – «Кажется, я о вас что-то слышала от жителей этого городка».

— «Серьезно?» — насторожилась я.

— «Да. Кажется, что-то хорошее» — успокоила меня голубоглазая кобыла, запуская свою замечательную ложечку то в один, то в другой мешочек на полках – «Ты же знаешь, что здесь живет новая принцесса Эквестрии, и целых шесть ее подруг-героинь? О них конечно говорят вообще все, но я уверена, что слышала кое-что и о тебе. В таких небольших городках пони живут очень дружно, и тут невозможно оставаться в стороне от других».

— «Возможно» — я решила не углубляться в дебри этого разговора, вызывавшего у меня нарастающее раздражение, которое я старательно прятала глубоко внутри, и вновь свернула на то, с чего начинала – «Лиф, я про пользу чая не просто так спросила, чтобы сделать тебе приятное, или разговор поддержать. Дело в том, что я искала аптеку, которая была тут несколько лет назад, но раз уж вместо нее попала к тебе, то подумала – может быть, ты сможешь смешать какой-нибудь полезный и вкусный чай для жеребят?».

— «Аптека теперь переехала в госпиталь, поэтому я и приобрела этот магазин. Но я думаю, что тоже смогу тебе помочь» — кажется, даже обрадовалась вишневая, доставая из-под прилавка картонку, и направляясь к весам – «Это для твоих детей? Сколько им лет?».

— «Конечно. Им три года. Болит горло. Простыли, когда наелись сосулек по пути со станции» — улыбаясь, коротко ответила я, глядя на то, с какой сноровкой кобыла снует по своим владениям, высыпая чай на тарелки весов то из одного, то из другого мешочка. Запах был достаточно интересным, хотя и слишком приторным, на мой взгляд, но я решила довериться профессионалу, хотя и ощущала неприятное покалывание под хвостом при мысли о том, сколько битов на это потребуется – «Ну, ты же знаешь, какими неугомонными бывают малыши. Сколько ни говори «Нельзя!» — все равно сделают, пока сами не ощутят на себе все последствия».

— «Тогда вот этот им подойдет. Черный Бархатный из Седельной Арабики будет основой. Немного корицы и барбариса для бодрости… И не забыть про розовые тянучки. Ах, и чуть-чуть шоколадной крошки, как пожелание скорейшего выздоровления».

— «Спасибо» — засунув любопытный бежевый нос в пакетик, я вновь вдохнула запах этого удивательного чая, и в самом деле пахнущего жвачкой, сладостями и чем-то бодрящим, словно детский праздник. Но была в этом и какая-то холодная нотка, заставившая меня вспомнить о первых октябрятских линейках перед школой, когда летнее еще солнце соперничало с прохладным осенним ветерком, игравшимся с красными галстуками и значками, приколотыми на лацканы детских пиджачков – «А что за холодок?».

— «Чуточку перечной мяты – как напоминание о зиме. И о том, что нужно слушаться маму».

— «О, ты права, как никогда!».

— «Тогда всего доброго, Раг» — забирая выложенные на прилавок биты, попрощалась Жасмин Лиф, как-то игриво взглянув на меня, словно пытаясь взглядом проникнуть под мою потрепанную, видавшую виды курточку с бахромой – «Заходи еще – я обязательно составлю для тебя замечательный чай, который будет полезен и тебе, и маффину в твоей печке».

— «Ээээ… А откуда ты… Спасибо» — проблеяла я, и попятившись к двери, едва не снесла притихшего покупателя, не отсвечивая, толкущегося возле шкафа с чайниками и котелками. Вот ведь выдумщики четвероногие! Не могли беременность еще как-нибудь позатейливее обозвать! – «Обязательно. Всенепременно. Спасибомнеужепора!».

— «Малина».

— «Что?».

— «Малиновый» — увидев, как я резко остановилась, едва не уткнувшись носом в звякнувшую колокольчиком дверь, вишневая земнопони вновь хитренько улыбнулась, задумчиво проведя глазами по полкам своего ароматного чайного царства – «Теперь я знаю, с каким вкусом будет наш следующий чай».

Да, стоило мне вернуться в наш небольшой городок, как я сразу же ощутила, как отличаются живущие здесь от жителей Мэйнхеттена и Кантерлота. Было в них что-то такое, что нельзя было выразить вот так, сразу, но я все же ощущала это отличие где-то внутри. Словно каждый знал и умел чуточку больше других пони, или просто был уверен в себе и своих силах, проживая под крылышком новой принцессы. Понивилльцы уже считали наш город твоей вотчиной Твайли, и от этого становилось слегка не по себе – словно что-то незыблемое поменялось в мироздании, но к добру или к худу это произошло, понять я так и не смогла.

Впрочем, в тот день меня тяготили другие заботы, одной из которых был поиск аптеки, которая и в самом деле обнаружилась в приемном крыле нашего госпиталя, куда я резво доскакала, уже привычно забыв про наличие крыльев. Но к госпиталю, желтевшему за пеленой снега, я подходила с оглядкой, то и дело оборачиваясь и замирая на полдороги. Да, за эти месяцы моя паранойя притихла, убаюканная мелочными заботами и сладостным ничегонеделанием, но теперь я вдруг очень четко почувствовала, а не увидела или услышала, что за мною стали следить. Это чувство было неприятным, сродни холодку от кинжала, таящегося под чьим-то плащом. Оно изводило, царапая поджавшиеся внутренности, напоминая о том, что я, в своем детском бунте, быть может, и решила расслабиться, но просто так эти рогокрылые тираны ничего обычно не затевают, и поэтому…

«Поэтому это может быть соглядатай Селестии, решившей выяснить, как отреагирует теперь уже ее (пусть и временно) ученица. Ну, или что-то подобное – не будем наступать Твайлайт на любимую мозоль. Кстати, интересно, на копытах бывают мозоли?» — размышляла я, бредя по коридору госпиталя Понивилля. Размышление на отвлеченные темы – вот что позволяло мне не срываться в психоз, не бегать по потолку, и не носиться с визгом по коридорам, требуя спасти от неизвестного существа, наверняка задумавшего что-то недоброе. А иначе для чего ему было так настойчиво преследовать меня даже здесь, в переполненном здании местной двухэтажной больнички. Зима приносила с собой не только отдых, но и многочисленные травмы, простуду, не говоря уже о прочих заболеваниях, поэтому очередь в аптечный киоск была для меня как нельзя кстати. Как и удобнейшие выгнутые зеркала, укрепленные над потолком на каждом повороте каждого коридора. Они позволяли не сталкиваться поворачивавшим за угол персоналу и пациентам, но именно благодаря им я и заметила мелькавший позади меня коричневый балахон, издалека похожий на тряпку, или большой и грубый мешок. Кажется, преследователь решил подобраться поближе, и я лихорадочно задергала глазами по сторонам в попытке найти хоть что-нибудь острое неподалеку... Но коричневый балахон пропал. Еще секунду назад я видела его краем глаза, скрывающимся за углом – и вот его уже нет. Осталось лишь какое-то неприятное ощущение неправильности в теле, и я положила себе тотчас же отправляться домой, где на дне большой сумки меня ждало несколько вещей, которые я захватила с собой.

Похоже, что мне понадобятся как минимум некоторые из них.

Задерживаться в госпитале я не стала, и приобретя парочку порошков от простуды, рванулась домой, подняв крыльями небольшую снежную бурю. Плевать, что меня могли отследить. Плевать, что любой мог узнать о том, куда я направлялась. Главное – это было добраться домой и предупредить родственников, после чего прочесать весь городок, чтобы найти эту наглую сволочь, решившую за мной последить. А затем… Затем – взять за волосатое вымя суровым легионерским копытом и вдумчиво порасспрашивать, кто это у нас завелся такой любопытный. Ощущение, что даже в собственном городке, у себя дома, я не могла чувствовать себя в безопасности, вначале испугало меня, это так – но затем пришло ощущение негодования, быстро перешедшее в лютую злобу. Кто бы там ни пытался меня разыскать, он должен был получить то, к чему так стремился – но, говоря словами принцессы, зачастую важны не намерения, а получившийся результат.

И именно этим результатом должна была стать наша недобровольная встреча.

— «Ба! Дед! Никто не приходил?!» — заорала я с порога, вламываясь в дом. И не подумав сбросить курточку, я отправилась в большую комнату на первом, с облегчением увидев своих родных за столом. Дети явно чувствовали себя лучше благодаря горячему чаю с вареньем, к которому я незамедлила присоединить свои покупки, после чего с облегчением опустилась возле стола, прижимая к себе скакавших как лягушата детей.

— «Нет, милая. А кто должен был тебя встретить?» — удивилась старая земнопони.

— «Никто. Просто…» — я на секунду задумалась, но нежелание тревожить кого-то своими проблемами мгновенно развеялось, словно дым при мысли о том, что неведение об опасности лишь увеличивает ее силу. Поэтому вздохнула, и рубанула с плеча – «Дело в том, что за мной следили. Некто в длинном коричневом плаще с капюшоном – словно мешок от картошки на все тело надет. Поэтому пожалуйста, будьте осторожнее, хорошо?».

— «Но Скраппи, дорогая – кому могла вообще прийти в голову такая мысль?» — искренне удивилась Бабуля, оглядываясь на супруга. Дремавший в кресле Дед лишь пробурчал что-то невразумительное, перекинув из одного угла рта в другой свою тяжелую трубку, но я заметила, как под густыми бровями блеснули по-прежнему острые глаза бывшего гвардейского сотника.

— «Я вот тоже хочу это выяснить. И думаю…» — огласить свою мысль я не успела. Внезапно напрягшийся сычик, до того статуэткой древнего божка сидевший на спинке дивана, вдруг подобрался, выпучил большие глаза и уставился на вздрогнувший потолок, с которого осыпалось тонко облачко деревянной трухи, просочившейся сквозь щели в досках – «Так, это что еще за нахрен?».

— «Кажется, поникен» — неодобрительно покачала головой Бабуля, взмахами полотенца отгоняя сероватую пыль от стола – «С твоим старым доспехом. Скраппи, милая, я же просила тебя не разбрасывать оружие и броню по всему дому».

— «Оставайтесь тут!» — да, я не самое умное существо, а для пони так вообще, наверное, просто тупая. Но все мои чувства буквально кричали мне, что дело тут явно нечисто, и действовать нужно  резко и быстро. Кто знает, что придет в голову неизвестному, решившему за мной последить? И кто знает, какие указание он получил от тех, кто его послал?

«Или же он сам не тот, за кого себя выдает» - от этой мысли стало совсем неуютно, и даже длинный нож для нарезки салатов, который я прихватила на кухне, в то время как близнецы были перебазированы за диван, который я, от волнения, дернула так, что едва не оторвала его тяжелую спинку. Даже я, глупенькая кобылка, могла бы назвать не меньше пяти способов выманить кого-то из дома, и уж наверняка их все знал пробравшийся в дом одержимый, если не больше. Первым среди них, как ни странно, был поджог, поэтому я не кралась и не пряталась, с грохотом взбегая по лестнице, с замиранием сердца страшась унюхать горький запах дыма. К счастью, на втором этаже нашего дома я не обнаружила ни следов разгоравшегося огня, ни запаха дыма – только поникен с тяжелой тренировочной броней сиротливо валялся посередине нашей с Графитом спальни, куда его притащили мои старики. Шлем с глухим наварным забралом сиротливо покачивался возле постели, а я уже разглядела в сгустившейся темноте и распотрошенную седельную сумку, и открытое окно, которое я сама же, по собственной глупости, приоткрыла, чтобы проветрить комнату перед сном, и выдвинутые ящики стола…

И чью-то фигуру, заполошно метнувшуюся к окну.

— «А ну, фтоять, eb tvoyu mat!» — прорычала я, прыгая к окну, в котором уже скрывалось тело беглеца, ухнувшее в сугроб под окном. Смело, конечно, учитывая мою забывчивость, из-за которой по дому и вокруг него частенько были разбросаны разные острые железяки. Признаюсь, колебалась я всего миг или два – ровно столько, сколько потребовалось на решение, остаться ли дома со своими родными, или догнать проникнувшую в дом тварь и переломать ей все ноги, после чего, торжественно, притащить в Кантерлот. В уютную подземную тюрьму под дворцом правительницы, известной всем народам на свете за свою доброту. Эта мысль победила все остальные обещанием конца еще и не начавшегося толком изгнания, и испустив плотоядный рык, я рванулась в распахнутое окно, тормозя падение ударом распахнутых крыльев.

О том, что негодяев могло быть несколько я, конечно же, не подумала.

«Вот он!» — беглец бросился прочь от дома, уходя прочь от центральной площади, на которой уже зажгли фонари. Да, появилось у нас в городке и такое нововведение, но в тот миг мне было не до любования добравшимся до нашей мухосрани техническим прогрессом, ведь резко поворачивать и останавливаться на месте я не могла, и была вынуждена ходить расширяющимися кругами в попытке понять, куда рванет этот мерзавец. Путь удаляющейся фигуры был отмечен цепочкой следов на снегу, по которой я то настигала, то вновь теряла метавшегося внизу пони, то и дело прижимавшегося к стенам домов, вынуждая меня то спускаться, то подниматься повыше в попытках разглядеть, куда эта сволочь рванется в следующий раз. К счастью, прохожих в этот час ужина было немного, поэтому мне не грозило потерять преступника в толпе – и в то же время, это было ему на копыто, ведь никто не мог мне помочь или хотя бы предупредить своим криком о том, куда направилась жертва. Выгода уравновешивала невыгоду, силы были равны, и оставалось лишь выжидать, у кого из нас первого не выдержат нервы – думаю, ты поняла, кто оказался слабее поджилками, Твайли. Ну да, я хвалюсь на страницах этого дневника, а тогда меня подгоняло не время а страх за родных, которые остались одни-одинешеньки, не считая ухавшего мне вслед Кабанидзе, громко протестовавшего против того, что вся движуха опять проходит мимо него. Поэтому услышав мое торжествующее «Агаааа!», из переулка между домами выскочила фигура пригибающегося к земле беглеца, рванувшего строго в противоположную сторону от меня. Пикировать на него я не стала – пусть и глупая, но я все же представляла себе, что может натворить даже пирочинный ножик или изящный кинжал, подставленный под падающее сверху тело, поэтому решила попросту проследить за негодяем, зачем-то помчавшимся обратно в сторону ратуши. Обогнув ее, незнакомец выбрался на центральную улицу, где я видела его даже не вися над его головой, после чего, глупо пошарахавшись от одной лавочки до другой, шмыгнул к одному из домов, заколотив в запертую дверь.

Еще одна примета нового времени, если подумать – запертые на ночь двери домов.

— «Попался, гад!» — рыкнула я, тонной кирпичей обрушиваясь на свою жертву, стоявшую ко мне спиной, и не заметившую, как я неслышно, без привычного для пегасов голубиного хлопанья крыльями, спикировала с высоты, и пройдя почти на брюхе над заснеженной улицей, впечатала негодяя в доски двери, загудевшие от моего удара – «А ну, лежать-бояться! Копыта на землю, голову вниз!».

— «Отпусти! Отпусти, чудовище!» — пусть раздавшийся голос и был какой-то тонкий и не мужественный для гадкого взломщика и убийцы, но в тот миг меня больше поразило желтое поле телекинеза, охватившую передние ноги и грудь. Поразило и обрадовало, ведь это было уже как-то понятнее и ближе для меня, став за несколько лет той нормой, которая отодвигала назад мое прошлое, делая его пугающим сном. Это было то, с чем я собиралась справляться, пусть даже ни не понимая, что такое магия до конца, поэтому дернула ногами, сбрасывая с них телекинетический захват, и зашарила копытом по голове противника, собираясь нащупать его рог.

Но это оказалась не то чтобы противница, и не наемница, и даже не наемный убийца, как я опасалась.

— «Хартстрингс?!» — удивленно вопросила я, услышав очередной сдавленный писк, которым ознаменовался мой контакт с твердым фаллическим предметом на голове барахтавшейся подо мной кобылы. Скрипнула, открываясь, входная дверь, и мы обе невольно зажмурились от яркого света, ударившего нам в глаза не хуже иного копыта – «А тебе какого конского редиса от меня было нужно?!».

— «Лира? Раг?! Немедленно прекратите!» — чьи-то крепкие ноги постарались ухватить меня за загривок, но тут же отдернулись, стоило лишь их владелице услышать мой предостерегающий рык – «Что тут вообще происходит?!».

— «Это ты мне скажи!» — сердито фыркнула я, пытаясь одновременно удержать завозившуюся подо мной поньку, и протереть слезящиеся от света глаза – «Знаешь, что положено за проникновение в чужое жилище?».

— «Ох! Лира!» — запричитала бежевая земнопони. Ее кудрявая двухцветная грива напоминала завитки карамели или безе, отлично сочетаясь с запахом монпансье, которым пропиталась одна из кондитеров нашего городка – «Во что ты вляпалась на этот раз?».

— «Ни во что. Я просто… просто бежала. Вечерняя пробежка» — сконфуженно пропыхтела мятная кобыла. Поняв, что убежать уже не удастся, да и некуда, она насупилась, и вновь попыталась вылезти из-под меня, хотя уже и не так активно, помятуя о боли, которую испытал ее рог – «А она сама на меня набросилась».

— «Ох, Лира…» — отходя в сторону, только и вздохнула Бон Бон. Поднявшись с холодного снега, уже начавшего таять от нашей возни, я отряхнулась и пихнула в спину вставшую единорожку, буквально забрасывая ее в дом, куда и зашла вместе с ней – «Раг, послушай… Ты же это не серьезно? Ну, по поводу проникновения в дом? Может, она просто хотела тебя встретить?».

— «Ага. Поэтому проигнорировала меня, моих стариков, детей и даже сову, забравшись через окно второго этажа. Наверное, от смущения» — сыронизировала я, отряхивая порядком помятую курточку. Снег налип отвратительными комками на длинные полосы бахромы вдоль рукавов, да и мне самой, признаться, была необходима сушка и чистка, поэтому я не стала отказываться от приглашения и потоптавшись по щетке и тряпке для чистки копыт, присела возле стола, разглядывая обеспокоенно расхаживавшую по прихожей кобылу – «А сумку с бумагами из Кантерлота просто так с собой прихватила – чтобы мне не пришлось мотаться по городу и почту разносить».

— «Она действительно забралась в твой дом? Ох, богини… И это было вместе с ней?».

— «Нож? Нет, это я схватила на кухне. Когда решила, что…» — странное дело, мне вдруг стало неловко и даже немного стыдно за то, что я до сих пор сжимала в копытах этот длинный тесак, явно нервируя бежевую земнопони. Поэтому я положила его на место, и стянула с себя промокшую куртку, отдавая ее облегченно выдохнувшей Бон Бон – «В общем, все сложно. И в моей жизни, и в стране вообще, Бон. Понимаешь? И почему она вообще решила за мной следить? Весь день преследовала, стоило мне только выйти из дома».

— «Ох, я не знаю, Раг» — поднявшись на задние ноги, кобылка принялась споро орудовать щеткой, вытряхивая из влажной ткани остатки снега – «С той самой поездки на восток страны, несколько лет назад, она сама не своя. Уверена, все дело в этих дурацких теориях заговоров, поисках странных существ и забытых цивилизаций! Так и знала, что нельзя было ее одну отпускать!».

— «И никакие они не дурацкие!» — донесся обиженный, на взводе, голос мятной кобылы. Прошмыгнув в дом, она заперлась за узенькой дверцей, ведущей, как я полагала, в кладовку, и лишь слова Бон Бон заставили ее разобрать свою баррикаду, чтобы ответить на несправедливый, как она полагала, упрек – «Я же говорила, что нашла под Новерией что-то! А вот она – она там тоже была! Она тоже слышала этот голос! И она все знает, но никому не говорит!».

«Ах, так это была Лира там, возле бункера» — вспомнила я нечто зеленое и крикливое. Память о прошлом не стиралась, о нет – она была похоронена глубоко в моей голове, но все-таки недостаточно надежно. Таблетки позволяли забыться, они позволяли забыть – но хотела ли я этого? Или судьба хотела, чтобы я помнила, и никогда не забывала все, что со мною произошло?

— «Она и сама из этих!» — появившаяся из кладовки Хартстрингс была настроена весьма решительно. По крайней мере, мне так показалось, если бы я могла серьезно отнестись к длинной ручке метлы, плавающей у ее бока в облачке телекинеза. С другой стороны ее тела парила странная конструкция, похожая на вывернутые наизнанку часы. Она сердито жужжала многочисленными шестеренками, а перемигивавшиеся кристаллы заставили мои внутренности сжаться в холодный клубок – «Бонни, отойди от нее, и спрячься за мою спину! А ты – не двигайся! У меня есть Разоблачитель Рептилий, скрывающихся под видом пони, и он нацелен прямо на тебя!».

— «Лира, прекрати немедленно! Это же просто глупо!» — попыталась было воззвать Бон Бон к разуму мятной пони, но разделочный нож оказался быстрее. Бац-бац-бац – три удара, каждый из которых укорачивал щетку от метлы на несколько дюймов, пока от той не осталось лишь жалкого огрызка, на который ошеломленно уставились обе кобылы. Прав был когда-то Акланг, говоря, что даже мечом рукоять копья не разрубишь, если не знать как этого делать. Теперь я знала а тупых, или просто плохо заточенных ножей в доме отставного гвардейца никогда не водилось. Обкарнав грозившую мне метлу, я опасливо покосилась на парящее в воздухе устройство, и лишь убедившись в том, что внутри него вряд ли можно спрятать хоть что-то опасное, вновь опустилась возле стола.

— «Никогда не вытаскивай, и никогда не направляй на кого-либо оружие, если не готова его использовать» — спокойно сообщила я отшатнувшимся от меня понькам. Кажется, я сумела здорово их напугать, хотя и не знала, чем именно – быстротой, с которой обкарнала эту не слишком-то надежную метлу, или же той скоростью, с которой перешла от слов к делу – «Это первое, чему мы учились и чему учим в Легионе. Потому что из него выводится следующее правило: если применил оружие – то делай это сразу, без предупреждения, и до конца».

— «Д-до конца?».

— «Угу. Поэтому прошу тебя – не угрожай оружием никому. Но уж если вытащила…».

— «Лира не хотела никому угрожать. Правда же?» — обеспокоенно проговорила Бон Бон. Хотя после такого эффектного появления дома, я думаю, она и сама не была уверена в этих словах – «Лира, ты что же, и в самом деле залезла в дом четы Беррислоп?».

— «Бонни, ты не понимаешь! Она была там, в том месте, под Новерией! Она входила внутрь, как ты входишь к себе домой!» — несмотря на оторопь, охватившую обеих кобылок при виде расчленненной метлы, мятная единорожка очень быстро пришла в себя, и принялась наступать, тыча мне в грудь копытом – «Она не испугалась, и она точно из них! Из человеков!».

— «Лира! Ты опять за свое?!».

— «Так ты из-за этого за мной следила? Мдя…» — не зная, смеяться мне или плакать, озадаченно пробурчала я, вновь присаживаясь у стола. Почему не испугалась, Твайлайт? Почему не принялась бегать по потолку? Да потому, что… Не знаю, даже, признаюсь честно. Наверное потому, что пони все-таки знали про ушедших – пусть и не все, не всё, да и в целом рассказы о них были просто одной из легенд. Возможно, так было даже лучше, и слушая разгорающийся спор я понемногу успокаивалась, отходя от нахлынувшего безумства короткой погони. Несмотря на большие размеры – раза в два больше нашего! – дом этой парочки выглядел довольно уютно, напоминая квартиры из американских шоу восьмидесятых, с их широкими и светлыми комнатами, минимумом дверей и большим количеством мебели, пусть достаточно типовой и лишенной так любимых пони украшательств. Здесь же располагалась и сама кондитерская – на кухне, которую я с уважением оглядела, подметив сразу несколько небольших, но довольно современных печей, явно предназначенных только для выпечки, не говоря уже о многочисленных ящиках, коробках и мешочках. Готовые конфеты были уже разложены по коробкам, и не утерпев, я протянула крыло и слямзила несколько штук, подцепив их длинным маховым пером.

— «Ты никогда меня не поддерживала! Всегда считала, что я глупостями занимаюсь!» — тем временем, спор перерос в обмен какими-то скучными обвинениями, выслушивать которые мне было немного стыдно – так ощущает себя ребенок, слышащий ругань родителей, и мечтающий лишь о том, чтобы все наконец-то закончилось – «То и дело бурчишь на меня, критикуешь, вообще не веришь ничему, что я говорю!».

— «А что, я обязана верить каждой новой идее, которая приходит тебе в голову, Лира? Помнишь, как ты начала утверждать, будто бы принцессы Селестии на троне уже давно нету, а вместо нее правит вернувшаяся Найтмер Мун?».

— «Ого! Забавно» — восхитилась я таким поворотом клинической мысли – «Только вряд ли получится принцессу Селестию заменить. Она сама кого хочешь… кхем… заменит, и не спросит, как звали».

— «Вот, слышала? Ничего забавного! А эти дрянные газетки с глупыми выдумками? Все эти дурацкие идеи о похищения пони рептилиями, замаскированными под пони? Или цивилизацию двуногих, бескрылых и бесхвостых драконов, называвших себя человеками? Думаешь, весело просыпаться среди ночи, когда над тобою стоят с очередным странным прибором?».

— «Это было всего один раз!» — надувшись, пробурчала зеленая единорожка. Если ее подруга выглядела рассерженной, то мятная понька явно была смущена и расстроена – «Я опасалась за тебя, Бонни».

— «А я думаю, что ты хотела найти вместо меня этих ящериков, или рептилоидов, или этих твоих лысых драконов!» — фыркнула та, постукивая копытом по столу – «Ты три года уверяла меня, что Раг – посланница древних цивилизаций, или даже целый безволосый дракон под маскировкой. Вот, у тебя есть отличный шанс доказать это окружающим и себе!».

— «Но прибор на нее реагирует! Ты что, этого не видишь?» — вскочив, Хартстрингс вновь махнула в мою сторону своим гибридом фонарика и сенорезки, отчего уши ее подруги опасливо прижались к голове. Ведь нож лежал тут же, на столе, и все еще был у меня под копытом. Однако я лишь терпеливо вздохнула, и иронично зафыркала, когда эта непонятная свистоперделка начала щелкать и гудеть даже когда была направлена на Бон Бон.

— «Ох, конский… Работай давай!» — застонала зеленая, стуча копытом по кустарному обнаружителю привидений, заговоров сионских старцев и агентов мирового правительства. Она казалась совершенно расстроенной, и мне тотчас же перехотелось веселиться, когда я увидела слезы, появившиеся в ее желтых глазах.

— «Лира! Мисс Лира Хартстрингс, вернитесь немедленно!» — строго проговорила, а затем и прокричала Бон Бон, когда зеленая единорожка бросила на стол механомагическую тряхомундию и стуча копытами выскочила из кухни, загрохотав по лестнице на второй этаж – «Ну вот что ты с ней будешь делать… Слушай, Раг, а может быть, ты с нею поговоришь? Заставишь отказаться от этих бредовых идей? Пригрози ей чем-нибудь – она ведь в твой дом вломилась, правда? Значит, суд может запретить ей приближаться к тебе, или твоему жилищу» – бежевая пони устало облокотилась на стол, расстроенно глядя в сторону лестницы — «Пойми, она хорошая, и я желаю ей только добра, но если это единственный способ защитить ее от нее же самой…».

— «Ладно. Попробую с нею поговорить» — осторожно беря оказавшееся довольно увесистым устройство за ручку, я неторопливо поковыляла в сторону лестницы, по пути оглядываясь по сторонам – «Но и ты прояви терпение, хорошо? Уж я-то знаю, как жить вместе с кем-то настолько одержимым идеями».

— «Я напоминаю себе об этом уже много лет, Раг» — донеслось до меня снизу, когда я поднималась по лестнице. Я не спешила, кобыльим чутьем понимая, что мятной единорожке необходимо выплакаться и успокоиться, поэтому беззастенчиво глазела по сторонам. Я не так чтобы часто оказывалась в чужом доме, особенно понивилльском – большая часть всей общественной жизни здесь проходила на улицах, в ратуше, или других общественных местах вроде лавочек, закусочных или парочки баров, так что эта прогулка стала для меня настоящей экскурсией в жизнь моих соседей. Тут явно жили кобылы, в чем я быстро смогла убедиться, глядя на окружавшую меня чистоту, которую я посчитала маниакальной – ни пылинки, ни соринки, и даже стекла в рамках украшавших стены картинок блестели, словно их еженедельно надраивала целая кентурия новичков. Даже фетровые ковры были чистыми, без единого пятнышка, а бежевый ворс их топорщился вверх, как свеженагражденные на плацу. Все это стоило очень и очень недешево, особенно в нашем захолустье – но почему-то я не могла сказать, что эта парочка была богаче других жителей нашего Понивилля. Все эти вещи, вся мебель, все ковры были не новыми, но тщательно сохраняемыми и носили на себе знаки своевременной чистки – даже дверь в комнату Хартстрингс ничем не выделялась из ряда таких же, ведущих в другие комнаты и даже раздельные ванные комнаты, чего я категорически не поняла. Мыться в одиночку, расходуя на себя всю воду? Ну, хорошо, во дворце было так принято – этикет, и все такое прочее… Но не поплескаться с любимым или любимой в огромной купели, не отдохнуть на деревянном полке, укрытом выцветшей от мыла и жара простыней? Тогда в чем вообще преимущество жизни в маленьком городке?

— «Лира, это я» — постучавшись, я вошла в последнюю дверь коридора, куда привела меня эта маленькая прогулка по чужому мирку. Да, в этой комнате было больше индивидуальности, чем в показной стерильности остального дома – темно-зеленый ковер на полу, многочисленные плакаты и карты на стенах, и даже какая-то огромная кость на стене, в которой я, не без тревоги, узнала знакомую мне большеберцовую.

«Да, это она. Хирургическая шейка, анатомическая… Большой и малый вертелы, характерный угол изгиба эпифизарной части… И как она к ней попала, хотела бы я знать?».

Впрочем, учитывая коллекцию самой принцессы, это был чисто академический вопрос.

— «Уходи!».

— «Я уйду. А ты куда уйдешь от своих мыслей?» — выдала я ни к чему одну из тех ни к чему не обязывающих фраз, которые многие почитали за некую мудрость. Просто для того, чтобы начать этот разговор, который мне отчего-то начинать не хотелось.

— «Извини, что так тебя называла» — наконец, пробурчала зеленая, отбрасывая прочь подушку, которую она держала, прижимая к животу. Словно щит, за которым хотелось спрятаться от целого мира – «Ты ведь не… Ничего ведь этого нет, так? И та дверь, за которую ты зашла – это же просто… Ну… Какое-то тайное укрепление правительства принцессы? На случай войны с грифонами, так?».

Вздохнув, я опустилась рядом с ней на кровать. Отсюда была видна вся ее комната, вся ее жизнь – посвященная не только поискам чего-то таинственного, кстати. Среди всех этих бумаг, карт, вырезок из газет и плакатов, занимавших лишь часть комнаты Лиры, был целый угол, в котором царил тот же самый порядок, как и в остальном доме, и был он отведен ее работе, или хобби, или чему-то, о чем красочно говорила ее метка в виде золотого двурогого инструмента. Пюпитр, нотные тетради, простая деревянная лира на подставке и несколько черно-белых фото в строгих, лишенных украшательства рамках – судя по огрызкам карандашей и порядком протертой вращающейся табуреточке, без дела это место не оставалось. Но больше всего меня заинтересовал плакат на двери – схематично изображенные лес, небо, и на их фоне размытая фигура, больше похожая на вставшего на задние лапы лемура. Одна из передних была поднята в приветственном жесте, и я сразу же отметила на ней наличие неестественно длинных пальцев, но количество, из-за общей схематичности изображения, точно сосчитать не смогла.

«Я верю» — гласила выполненная каким-то примитивным шрифтом надпись на нем.

— «Лира, я даже не знаю, что тебе сказать…» — нет, это были неправильные слова, заставившие зеленую кобылу шмыгнуть носом, сердито проводя ногой по глазам. Повернувшись к ней, я увидела деревянную куклу, стоявшую на тумбочке, возле кровати – из тех, что с древнейших времен используют скульпторы и художники, благодаря подвижным суставам придавая ей различные позы. Как и остальные, она была сделана из полированного дерева, но в отличие от прочих, напоминала не пони, а какого-то кентавра, с бычьим телом и явно человеческими торсом и головой. Но на этом сходство с последним заканчивалось, ведь опиралось это выдуманное существо на две пары рук, собранных на удивление правдоподобно. Из-за отсутствия дополнительного сустава, задние конечности выглядели довольно нелепо, не говоря уже о коротком, безволосом крысином хвосте, и я надолго зависла, пытаясь представить эдакое чудовище вживую. Получалось не очень, но несмотря на некоторый комизм, было заметно, что сделана фигурка была очень тщательно, а потертости на суставах давали понять, что ее владелица подолгу игралась с этой игрушкой, задумчиво разглядывая ее по вечерам, в свете керосиновой лампы с матерчатым абажуром, висевшей у изголовья кровати.

— «Значит, ничего нет?» — вновь повторила Хартстрингс, глядя на деревянную фигурку поверх моего плеча – «Даже их?».

— «Признаться, увидь я такого монстра, то сама бежала бы впереди собственного визга» — не зная, что и сказать, ответила я. Сердито рванув игрушку с тумбочки, Лира прижала ее к себе и отвернулась. Вздохнув, я просто сидела, разглядывая комнату вокруг себя, ощущая странный уют в этом розоватом свете старенькой лампы, наполнявшей комнату сладковатым запахом сгоревшего керосина. Наверное, я бы так и ушла, ведь сидевшая рядом кобылка уже поняла все сама, и уже не нуждалась в «профилактической беседе», о которой просила меня ее подруга. Поэтому я просто молча глядела в темноту за окном.

Что я могла ей сказать? Правду? Что ей попросту некого было искать? Это было бы просто. Этого просила Бон-Бон. Не давать больше пищи разуму, свихнувшемуся на поисках неведомого, вернуть в реальный мир… Но хотела бы я сама возвращаться? Закрыть глаза, чтобы проснуться в палате, пропахшей таблетками, антисептиком и прокисшей банановой кожурой? Поглядеть на свое тело, привязанное к кровати, на зарешеченное окно и с ужасом осознать, что ничего этого не было? Не было этих нескольких жутких и прекрасных лет, наполненных горем и счастьем, поражениями и победами, жутким злом и великим добром? Могла ли я отобрать у нее мечту, грубо смывая краски с картины, нарисованной на стене, чтобы вернуть ей холодную невозмутимость шершавого кирпича? Повернув голову, я увидела у изголовья кровати уже порядком потертый и выцветший плакат, для сохранности помещенный в деревянную рамку, на котором кто-то старательно, но не слишком умело, изобразил отпечаток человекоподобной руки. Обладавшая всего четырьмя пальцами, один из которых не противостоял остальным, как у ушедших людей, а был лишь сдвинут чуть в сторону и ниже, эта рука скорее подошла бы обезьяне семейства лемуров, но я заметила, с каким тщанием и упорством неизвестный художник потратил свои силы на то, чтобы как можно тщательнее изобразить папиллярные линии и ладонные бугры, отчего рисунок походил на средневековую гравюру. Как долго смотрела на нее салатовая единорожка, прикасаясь копытом к потрепанному бумажному листу?

И эту мечту мне предстояло у нее отобрать?

— «Значит, ничего этого нет?» – вновь, в который раз, с тоской повторила она, и я поняла, что внутренне она уже готова к ответу. Ему осталось лишь прозвучать – окончательным приговором надеждам, и стуком по плахе изогнутого топора.

«Ты говорила, что готова быть им? Так делай же свою работу, палач».

Сумерки. Свет фонарей на центральной улице окрашивал комнату в неестественный цвет топленого молока, соперничавший с зажженной лампой, когда я протянула копыто, и дождавшись, когда недоверчиво и сердито глядевшая на меня кобылка неуверенно, настороженно протянула мне свою игрушку, взяла ее в ослабевшие на миг копыта.

Уничтожить легче, чем создавать. И как легко растоптать чью-то мечту. Но…

«Не в мою смену, твари!».

Слабость, тронувшая предательски дрогнувшие мышцы прошла и, приняв решение, я неторопливо, но твердо и без остановки провернула туловище кентавра, с хрустом ломая пополам тело нелепой химеры.

— «В поисках неведомого мы часто не можем найти его потому, что ищем что-то подобное себе. Понимаешь?» – глядя в расширившиеся от ужаса глаза единорожки, негромко сказала я, протягивая той подставку с оставшейся частью фигурки. Теперь она казалась мне законченной и до боли знакомой, разве что кисти вместо стоп царапали глаз – «И чаще всего мы проходим мимо того, что искали все это время, но лишь потому, что не знаем, что же именно мы должны отыскать».

Дрожащее копыто медленно потянулось к протянутой подставке, на которой тревожно пощелкивали суставы изменившейся игрушки. Желтые глаза уже сердито прищурились, явно говоря о том, что головомойки за такой нехороший поступок мне явно не избежать, но я видела, как уходило из них отчаяние, так поразившее меня, когда я впервые вошла в комнату Лиры. Засопев, она недоуменно посмотрела на болтавшую руками игрушку, и вдруг резко прижала ее к груди.

— «Значит… Значит, все же не выдумка?!».

В ответ, я лишь усмехнулась, сама поразившись, каким добродушным у меня получился этот смешок, и подхватив валявшийся поверх газеты карандаш, неловко зажала его под копытом, после чего осторожно, стараясь не сильно давить на грифель, пририсовала пятый, большой палец, правильно противопоставив его остальным. Старый, конечно, был низковат для указательного, но думаю, предки этих забавных существ наверняка простили бы ту, кто не держал в копытах ничего тоньше, чем ложка или рукоятка меча.

— «Будь осторожнее, Лира. Не все секреты могут быть безобидными» — сделав шаг назад, я полюбовалась результатами своего «творчества». Вышло не так уж и плохо. Пожалуй, десятки и сотни часов, проведенные за анатомическими и топографическими атласами Древним оставили что-то и в моей голове – «Не ссорься с теми, кто тебя любит, и беспокоится за тебя. Но если у тебя есть такая мечта – за которой ты готова идти хоть на край света! – то не позволяй никому у тебя ее отобрать. Поняла?».

— «Да, но…» — увидев, что я собралась уходить, кобылка вскочила с кровати, по-прежнему прижимая к себе свою игрушку, разломанную пополам – «Раг! Стой! Значит, это все же было не убежище принцессы? Они и вправду были где-то там?! Где их искать? И зачем тебя увезли эти мрачные пони с востока? Почему они гонялись на цеппелях за тобой по всей стране? Это заговор правительства? Они не хотят, чтобы ты раскрыла правду о…»

— «Я не могу ответить на эти вопросы, Лира» — осторожно положив копыта на губы единорожки, я прервала этот шквал несвязных вопросов, ведь за дверью уже слышались приближающиеся шаги – «Да и какой в этом смысл? Разве тебе не хочется найти ответы самой? Вдруг я зачем-то тебя обману?».

— «Но скажи хотя бы, я права?!».

— «Пять пальцев, Лира» — заметив медленно увеличивавшуюся полоску света под тихо открывшейся дверью, я усмехнулась, представляя себе предстоящий скандал с Бон-Бон, и ласково, но твердо улыбнулась мятной единорожке – «Прямохождение и пять пальцев. Запомни. С этого и начинай».

— «А…».

— «Нет. Никому ни слова» — я вновь улыбнулась, но уже не так уверенно, глядя в глаза насупившейся бежевой земнопони. Кажется, она поняла, что если две кобылы так долго и согласно шепчутся о чем-то за закрытой дверью, то явно не потому, что одна из них разубеждает в чем-то другую – «И вот еще что: не следи за мной больше, ладно? Я уже вздрагивать начала, когда видела тебя в этой бурой рванине, да еще и с тем глупым капюшоном до самых бровей. Если захочется поговорить – то просто заходи, не стесняясь. Я, похоже, надолго вернулась домой».

— «Я за тобой не следила! Я просто подождала и убедилась, что ты из дома ушла, и полезла в открытое окошко» — нетерпеливо отмахнулась от меня зеленая, пытаясь задом выпихнуть из своей комнаты напиравшую на нее подругу – «Ну Раг! Ну не уходи! Мне еще нужно столько у тебя узнать!».

— «Подожди-ка, что значить – не ты? А кто же еще?» — ощущение тепла, охватившее меня еще несколько минут назад, резко пропало. Я смогла пересилить себя, пересилить других, переломить саму судьбу, как я считала, когда сделала не то, чего хотели от меня остальные. И не то, что было нужно, если следовать уму и трезвому рассчету. Я сделала то, что велело мне сердце – но даже не успела до конца почувствовать это странное ощущение тепла и кружащее голову ощущение нежности и доброты, как окружающий меня мир вновь напомнил о том, что я в нем была чужеродным элементом. Инфекцией. Паразитом, которого он всеми силами пытался отторгнуть.

— «Лира, конечно, склонна иногда терять себя в своих фантазиях, но сейчас я ей верю» — покачала головой Бон Бон, с сомнением глядя на удивленно глазевшую на нас единорожку – «У нас даже одежды такой нет. Ну и когда вы сюда ввалились, Лира в той же курточке была, в которой вечером из дома ушла. Поэтому если за тобой и в самом деле кто-то следил у нас, в Понивилле, то это точно был кто-то другой».

---

— «Пора вставать, Хомячок».

— «Нихатю!».

— «Скраппс, ну отпусти».

— «Непутю!».

Приятный запах витал вокруг головы, с каждым вдохом втягиваясь глубже в нос. Я чувствовала его, словно густой кисель, вливавшийся в мою голову. Что-то тяжело давило со всех сторон, словно тяжесть воды, или большое и душное одеяло.

— «Ты какой-то отвратительно бодрый. И вообще, когда ты мне свой роман дашь почитать?».

— «Который из них?».

— «А у тебя их несколько? А почему я еще ни одного не читала?».

— «Ну… Потому что ты у меня кобылка приличная?».

— «Оооо! Они еще и неприличные?! Хачу-хачу-хачу!!!».

Образы вокруг множились и дробились, словно в старом, пыльном калейдоскопе. Мне казалось, что я еще бегу вниз по лестнице, пытаясь попасть на ходу в рукава своей куртки. Что выскакиваю из дома, и не обращая внимания на взволнованные призывы, оставшиеся за дверью, несусь по хрустящему снегу, втягивая в легкие холодный, обжигающий воздух. Вперед, скорее вперед – домой, где меня уже ждут. Я уверена в этом.

— «Выглядишь лучше, чем прежде. Неужели так действует свой табунок?».

— «Ну еще бы. Наконец-то нормально наелся, отоспался… То есть, я имел в виду, что это была отличная идея, дорогая! Ауч! Только ухо, ухо не отгрызи!».

— «Ах, так тебе еще и спать давали?».

— «Мы… пытались. Прости, что говорю тебе это. Но оказалось, что с этим есть проблемы».

— «Проблемы?».

— «Мы… Не подходим друг другу. По размерам. Понимаешь? И мне почему-то кажется, что все это неспроста. Что все так и задумано».

— «Но я не…».

— «Не тобой, Хомячок. Совсем не тобой».

Холодно. Тяжесть стискивала меня, подобно одеялу – но почему тогда было так прохладно, если не холодно? И этот запах, этот сладковатый дымок… Он все больше напоминал запах тлена и разложения, заставляя меня дышать как можно реже и не глубоко. Тишина – только что-то потрескивает неподалеку, обдавая редкими, скупыми волнами тепла.

— «Но это звучит просто глу… Свадьба! «Подарок», после которого у нас впервые все получилось! Нет. Нет-нет-нет. Ведь если принять эту мысль, то выходит, что все это было просчитано еще очень и очень давно. Что она уже тогда приберегала тебя для себя… Нет. Мне кажется, это звучит не слишком правдоподобно. И кстати, она тебе и вправду нравится?».

— «Ее можно бояться, ее можно боготворить, но к ней невозможно оставаться равнодушной, Скраппи. И кстати, раз уж об этом зашла речь, то скажи – это все же был сон, или нет?».

— «Ну… А когда мне дашь хоть один свой роман почитать?».

Мысли тянулись, словно смола. Они были такими же липкими и непроницаемо-черными, хоть и правильными – на первый взгляд. Что-то сладковатое капало мне на губы – но за сладостью пряталась выворачивающая наизнанку горечь. Она мгновенно всасывалась в губы, колючим комком скользила по корню языка, но все мои попытки выплюнуть этот яд наталкивались на холодный край сосуда, все крепче прижимавшийся к моему рту.

— «Нужно держать ее под неусыпным контролем, понемногу отстраняя от всего, на что она могла бы опереться. Пожалуйста, проследи за этим, мой верный Стил Трэйл».

— «Это уже исполняется, Ваше Высочество. Могу я узнать, чем вызвана эта мера? Понимание даст мне возможность предугадать дальнейшие шаги, как мои, так и объекта. Ведь до этого вы давали ей полную свободу творить то, что хочется. И она творила — вещи сколь ужасные, столь и великие одновременно. Ее популярность среди военных, включая вашу Гвардию, все еще очень высока, чему немало поспособствовали те слухи о великой добыче, которую она взяла с Грифоньих Королевств, отдав большую часть в казну, после чего употребила оставшуюся на свой Легион, не взяв для себя ни монетки. Мы, как можем, стараемся нивелировать эти слухи, но вы же знаете пони, Ваше Высочество – чем больше ты что-то отрицаешь, тем больше в это верит народ. А еще этот ее подчиненный, решивший стать шпионом в своей же стране, только добавляет хлопот... Боюсь, что благодаря усилиям ее подчиненных, среди знатных родов уже начались разговоры о том, что кое-кому следовало бы поучиться подобному бескорыстию, и сократить расходы на чересчур пышный двор».

— «Я знаю об этом. И лично займусь этими разговорами… И говорунами».

— «Как пожелаете, Ваше Высочество».

— «Что ж, тем временем, вернемся к нашей проблеме. Она была отослана из столицы, где исчерпала свой потенциал. Но в то же время я прошу тебя заняться этими деликатными поручениями. И почему же? Ведь это не недоверие, и не опала, как могли бы подумать те, кто не столь умен и проницателен, как ты. Но что же, как ты считаешь?».

— «Необходимость держать в узде?».

— «Не только, мой верный советник. Не только».

— «Вы… Вы собираетесь объявить свою ученицу официальной соправительницей Эквестрии?».

— «Что ж, неплохо. И что же для этого нужно?».

— «Чтобы ее полюбили ваши подданные, Ваше Высочество. А значит…».

— «Я вижу понимание в твоих глазах, Трэйл. Говори же, мы здесь абсолютно одни».

— «Значит, ей нужен достойный соперник. Чудовище. Зверь, которого она сразит, освободив от ее ярости страдающих пони… А-а-а, Кристальная Империя, и падение Сомбры. Что ж, Ваше Высочество, преклоняюсь пред вашим безжалостным и непостижимым умом».

— «Верно. Что ж, ум и трезвый расчет, а не какая-то животная изворотливость – вот признак настоящего правителя. Или его верного приближенного. Я довольна, Стил Трэйл. Ты вновь подтвердил, что я не ошиблась в своем выборе».

Душно. Холодно и душно. Удушливый дым ест глаза, затянутые пеленой. Ничего не видно, лишь смутные образы мелькают на периферии пропавшего зрения. Ноги настолько слабы, что не могут даже двинуться с места. А может, это что-то тугое, впивающееся в плоть, не дает их поднять.

— «Когда-нибудь все приедается. Яства и развлечения не радуют душу и глаз, преграды на твоем пути снесены, и нет такого барьера, который бы ты не смог преодолеть. И даже самые изысканные, тайные или порочные увеселения становятся скучной обузой».

— «Может, все же изгнание? Или изолированная камера в новом заведении на одном из островов в заливе Мэйнхеттена?».

— «Поверь, здесь, под дворцом, есть место ничуть не хуже. Но я не настолько жестока. Просто однажды ты устаешь спотыкаться о старую игрушку, собранную из разных частей. И приходит время переселить ее куда-нибудь подальше в чулан. Не выбрасывать, но и не оставлять где-нибудь под ногами. Ведь никогда не знаешь, где может пригодиться даже самая бесполезная вещь».

Душно. Очень душно. Потрескивает огонь, распространяя вокруг волны жара, причудливо смешивающиеся с холодом, иглы холода стискивают меня со всех сторон. Плавают зеленые миазмы, причудливыми протуберанцами закручивающиеся возле толстых свечей. Их потрескивание звучит как хруст костей, с которыми чьи-то грязные копыта копаются в моей голове, круша кости черепа.

— «Кто это на картинке, Берри? Ну-ка, скажи нам, кто это на картинке?».

— «Бабуфка! Кафетки!».

— «Правильно, Берри. Принцесса Селестия дарит конфетки. А это кто, Санни?».

— «Мама… Она кичит, и па попе бёть! Жлюка!».

— «Правильно, Санни. Это мама, и она... Она не злюка. Она просто не умеет по-другому. Но не бойтесь, дети – мы еще долго ее не увидим, и больше она вас не будет пугать. А теперь давайте вспомним, какие буквы мы уже знаем».

Полумрак. Стены вокруг похожи на камень – неровные, шершавые, они несут на себе отметины примитивных инструментов, словно их выдалбливали долотом. Каждая из них по-своему изогнута, каждая стремится куда-то ввысь, словно я нахожусь внутри какого-то дерева, или пещеры. Фигура в плаще – она где-то рядом, скрывается в завитушках зеленого дыма. Но хуже дыма, пронзительнее холода взоры масок, висящих на каждой стене. Похожие на помесь дракона и пони, они таращатся на меня белыми провалами глаз, прижимая к полу каждую ногу, каждое мое крыло.

— «Не можешь быть добрым – не будь злым. Казалось бы, что проще? Казалось бы, самый естественный выбор в том случае, если дорожишь душой. Казалось бы, остановись. Удержи равновесие в поступках, не пей из чаши гнева лишку, окутываясь кровавой тьмой. Не позволяй Бездне сделать из тебя себе подобное. Держись. Но так, увы, не бывает. Тень и свет не играют внутри тебя, а ведут смертельную схватку, и, отказываясь от добра, ты открываешь двери злу. Пусть не желая. Пусть страдая. Пусть ненавидя себя. И выплёскивая эту ненависть на жертв. Позволяя темноте шириться, пожирая тебя изнутри».

Фигуры – их стало больше, и все они склоняются надо мной. В провалах капюшонов грязных плащей я вижу желтеющие глаза.

— «Ведь у Бездны нет дна, и всегда есть возможность опуститься ниже».

Хочется закричать, но ни звука не доносится из открытого рта.

— «Кровь!».

Грохот. Грохот ударов по доспехам – редкий, очень редкий. Жертвам нечего противопоставить доспехам и копьям, кроме палок и камней. Одоспешенные фигуры летят, словно черно-серебряные тени, сбивая на землю мечущихся жертв. Секут их мечами, колют копьями и просто топчут копытами, орошая брызгами крови и землю, и сталь, и самый воздух вокруг.

— «Кровь!» — стоя недвижимо посреди какого-то примитивного поселения, я тяжело и глубоко дышу, втягивая пропитанный медью воздух. Наслаждение, жажда, голод и жадность смешиваются внутри – я не могу выбрать чего я хочу, я разрываюсь от желаний, и потому стою недвижимо, не в силах выбрать что-то одно. Мне остается лишь дышать страшным воздухом жуткого пира, ощущая, как запахи становятся все резче, крики – все громче, превращаясь в одну жуткую, вибрирующую ноту страха и невыносимых страданий. Огонь охватывает камышовые крыши, огонь везде – но так холодно на душе. Тени обступают меня, похожие на ожившие доспехи, из сочленений которых сочится черная слизь. И я смеюсь, раскинув в стороны крылья, словно тщась охватить укрытыми сталью перьями целый мир.

Холод прошел. Теперь в этом месте натоплено так, что капает с потолка, отчего кажется, что дерево плачет. Это ведь дерево, в котором кто-то выдолбил сердцевину, правда? Из окна видны лишь ветви, укрытые снегом. Холодный воздух закручивается возле окна, рисуя полупрозрачные силуэты неведомых существ, полные раздражения и недовольства. Слегка покачиваясь, четыре фигуры сидят неподалеку, передавая друг другу порядком потрепанный свиток. Их передние ноги скрыты от меня краем булькающего котла. Большого, очень большого котла, в котором меня будут варить.

— «Звездный Зверь — тот, кто рожден на грешной земле проклятого города. Будет он из плоти и стали, тронутый звездами и избранный ими, как их чемпион. Где пройдет он, хаос и раздоры придут следом» — нараспев, читает одна. Голос старый, скрипучий, кобылий, он царапает каждый мой нерв — «Тот, кто принесет зло из дальних земель, глашатай последних дней мира, кто навсегда затмит солнце и призовет вниз луну. Созывающий бури, сеющий чуму, направляющий нечестивый пламень, уничтожающий на своем пути все и всех, кто следует за ней. Самка возжелает самку, самец самца, и нечестивые связи между разными видами начнутся там, где проследует он».

Лежать на спине, распяленной на полу, очень неудобно. Бугристый пол впивается в спину множеством жестких соломин. Кажется, что все шесть конечностей онемели, и не ощущаются, хотя я могу видеть их, скосив зудящие, пересохшие глаза. Повинуясь дыханию другой фигуры, скрытой под драным плащом, из глиняной плошки вылетает облако красной пыли, опускающееся на мою задергавшуюся тушку.

— «Звездный Зверь. Чемпион звезд. Носитель всего зла. Левым копытом своим ты гасишь солнечный пламень, а правым призываешь луну» — монотонно говорит вторая фигура, поднимая на меня светящиеся золотом глаза. Этот взгляд заставил меня дернуться, словно от удара раскаленным бичом. Голос ее выше, надтреснутый и неприятный, словно у взрослеющего подростка – «Даже если ты уничтожишь весь мир, ты все равно можешь быть остановлена. Последнего Зверя остановили тысячу лет назад – будешь остановлена и ты. Так было, и так будет».

Алая пыль смешивается с завихрениями зеленого дыма, и я наконец-то кричу. Голоса разносятся в моей голове. Все это ложь, я знаю это – ложь и психотропные вещества, которыми меня старательно накачивают, заставляя внутри моей головы звучать голоса тех, кого я любила, ценила и уважала. За кого я сражалась и за кого я страдала душой. Каждый из голосов превратился в полную свою противоположность, каждый говорил обо мне то, что я боялась услышать. Это был яд, отравленная ложь, и я сопротивлялась изо всех своих сил, то дергая из стороны в сторону гудевшей головой, пытаясь увернуться от волн зеленого яда, с бульканьем перетекавшего через край котла. Но ни рывки, ни удары затылком об пол – ничто не помогает от обессиливающего шепота, проникающего прямо в мозг. Он рождался в глубине капюшонов, откуда на меня глядели слегка раскосые, светящиеся желтым глаза и проникал в мою голову, темными струйками растекаясь по венам. Чьи-то ноги удерживают мою голову, когда грубые черные копыта подносят к ней длинные деревянные иглы, трещины в которых исходят мигающим, гнилостно-зеленым светом.

И быстро, уверенно втыкают их мне в глаза.

Тьма. Наполненная криками тьма. Бесконечный хор диких криков, раздающийся вокруг меня – он казался настоящим потоком, в который я упала, словно в смрадную реку. Он потащил меня за собой, и в этой чернильной, непроницаемой темноте я не видела, но слышала каждый голос, пролетавший мимо меня. Холод сковывал застывавшее тело, но в то же время что-то пыталось вырвать, отделиться от меня, устремляясь в непроглядную темноту, в которой, где-то далеко-далеко внизу, в непередаваемой дали, мерцало что-то громадное, словно планета, собирая в кольца вокруг себя бессчетные тысячи, миллионы голосов, воющие от ужаса и бесконечной боли.

И часть меня хотела избавиться от мук, присоединившись к миллионному хору, забывшись в одной унылой, тоскливой, надрывной ноте, похожей на стоны умирающего кита.

Я не знала, сколько это продолжалось – в той темноте не было ни времени, ни самого пространства. Лишь бесконечное ничто, наполненное звуками далекого, чудовищного хора. Я приближалась к нему – оглушенная, израненная, летящая в бесконечной пустоте, не смирившаяся, но не имевшая силы бороться с чудовищной волей, чье присутствие ощущалось вдали, пока в какой-то момент не остановилась. Конечно, это звучало странно – как можно было остановиться там, где само движение было следствием усилия воли? – но я чувствовала, как все быстрее и быстрее проносятся мимо призрачные голоса, как расплывается образ черного нечто, засасывавшего меня, словно смола, когда что-то, все быстрее и быстрее, тянуло меня прочь из Бездны, где я очутилась. Она была такой же пугающей, но я начала понимать, что что-то внутри нее изменилось. Что-то изменилось внутри меня самой, и это были чудовищные изменения. Так, с ужасом и не желая самому себе верить, глядели пациенты на результаты анализов, не смея поднять взгляд на скорбные глаза консультирующего врача, принесшего им весть о неоперабельном заболевании. Что-то тоскливое, жуткое, бесконечно, отдававшее сладковато-кислым запахом разложения и горечью неминуемой боли поселилось там, внизу, перекрыв чудовищный водоворот из черного песка. Оно ощущалось как опухоль, как зревший нарыв, и я беззвучно завыла, вновь открывая слезящиеся глаза, в уголках которых покачивались мерзкие иглы. Фигуры незнакомок, собравшихся вокруг котла, покачивались в трансе, взявшись за протянутые ноги друг друга и кажется не обращали на меня никакого внимания, повернувшись спинами к моей фигуре, распяленной на полу. Самая маленькая осторожно приближается ко мне и, воровато оглядываясь, вытаскивает из-под плаща свою ногу сдувая с маленького копыта серебристую пыль. В уголках моих глаз торчат деревянные иглы, уходя куда-то в глубину головы, и я не в силах сопротивляться, поэтому остается только кричать, когда пыль оседает мне на сохнущие глаза, вновь отправляя меня в чудовищные видения.

Но на этот раз они были совершенно иными.

Не было потайных разговоров. Не было секретов. Не было ничего – только опаленные пожарами холмы и река, вода в которой напоминала бурую жижу. Небольшая пристань возле крошечного поселения из пары полуобрушившихся домов и лодочного сарая, у которой стоит деревянное судно, похожее на деревянный буксир. В его трюме насилуют ослепшую, изуродованную кобылу, прибив к ящику ее безобразно распухшие, покрытые уродливыми язвами и нарывами ноги. Где-то неподалеку рыщет отряд из нескольких пони, вооруженных каким-то странным оружием, похожим на огнестрел – но разве бывают такие стволы, рукояти которых зачем-то свернуты на бок, словно приспособленные для зубов? Запахи пота, крови и застарелой болезни доносятся с лодки, покачивающейся на воде в такт движениям четырех озверевших садистов. Звуки почти не слышны за неумолчным шелестом и хрустом песка, в который превратилась земля, лишенная выдранной из нее жизни. Тяжелая, кислая вонь повисла в воздухе, пропитывая землю, и воду, и самый воздух вокруг. Городок неподалеку горит – небольшая фигура, не больше подростка, неторопливо ходит по нему, сжигая, убивая и давя магией жителей, не щадя ни стариков, ни детей.

А где-то вдали, среди искореженных, полуобрушившихся, оплывающих остатков высоких домов, тяжело пульсирует зарево уже знакомого гнилостно-зеленого цвета.

«Это произойдет. Или нет» — шипит где-то над ухом знакомый голос. Кажется, поверни голову – и я увижу тень древней фестралки, сотканную из множества звезд, маячащую где-то в уголках глаз. Ее голос звучит непривычно высоко, грассируя сильнее, чем обычно, и я содрогаюсь от неожиданности, вновь услышав свою призрачную Милен Фармер – «Будущее не определено. Ни Ашур, ни Амтар не предскажут его с точностью в перспективе. Есть только здесь и сейчас. Но они этого не понимают. Они старательно приближают будущее, в котором нет места даже для них».

Это снег, или белый порошок, соскальзывающий с дрожащего надо мною копыта? Белый, зернистый, похожий на крупу, он падает с плачущих небес, затянувшихся серыми тучами. Я вижу уходящие вверх странные воздушные корабли, влекомые клубящимися под днищами облаками. Будто призрак уходящей надежды, скользят они прочь, уходя в скрывающуюся за тучами голубую высь по последним солнечным лучам, окруженные стаями улепетывающих пегасов. Полумрак затягивает землю, сотрясавшуюся в конвульсиях от стегавших ее ударов, яркими вспышками, наотмашь, бьющих по большим городам. Снег сменяется на зеленый, траурной, кислотной пеленой засыпая разбредающиеся фигуры пони. Сотнями, тысячами они погибают, забегая в дома или прячась в длинных фургонах-повозках. Многих смерть застигает в пути, и падая, они превращаются в белые кости, еще миг назад спасавшие свою жизнь, а теперь лежащие неподвижно среди серой грязи.

«Не все зависит от нас» — голос гудит в моей голове и в моем сердце. Почти окаменевшее, заходящееся в пароксизме бешеного ритма, превращающегося в судорожные подергивания фибрилляции, оно вдруг останавливается, и снова делает первый, затем второй, и третий, и следующие удары, словно отвечая на слова, что раздаются у меня внутри. Вместе с ним, я вижу наш родной Понивилль – но куда делись улочки и дома? Кто превратил их в развалины, среди которых высилась ратуша, да обгорелые ветви библиотеки, скорбно скрипевшие на ядовитом ветру? Окна ее были разбиты, а внутри… Я ощущаю что дрожу, но не заметив первых признаков возвращающейся чувствительности, с ужасом гляжу на изгаженные комнаты, на сгоревшие полки, на превратившиеся в пепел книги… И на куски мяса, крупно нарубленные на библиотечном столе здоровенным мясницким топором – «Не все крутится вокруг нас, чудовище. Есть те, кто имеет свои планы на будущее – то будущее, которое может показаться ужасным другим».

Окружающее меня кружится перед глазами, милосердно скрываясь за пеленой белого порошка, так похожего на сверкающие снежинки, но я все еще вижу метку на одном из кусков, и впервые слышу свой голос, похожий на мучительный стон. Все уносится прочь, но я вижу, я помню белую кость, торчащую ломтя мяса — покрытое рыжей шкурой оно, казалось, еще подергивалось, словно живое, словно еще пытающееся двигаться и бежать… И я вижу прилипшую к нему алую прядь до боли знакомых волос, испачканных в темной крови.

«Смиримся ли мы? Или встанем перед судьбой, приняв ее за других? Даже звезды не знают ответа. Не верь звездам. Ничего у них не проси. И не соглашайся на сделки. Ведь всегда печален итог».

Кто это говорит у меня за спиной? Голос похож и не похож одновременно. Блестит не снег – это блики воды в фонтане на площади – жаркой и душной, мощеной желтым камнем. Столь же желты и окружающие дома – лишь колонны, резные и гладкие, белеют первозданной мраморной чистотой. Жар белого солнца, крошечного и раскаленного, стремится сжечь все вокруг, и лишь лохматые пальмы своими крепкими, восковыми листьями спасают улицы города от невыносимой жары. Мой взгляд бесцельно плывет по толпе, окружившей какую-то кучу. Кажется, перевернулась повозка золотаря, но оказавшиеся на площади жители не спешат уходить, во все глаза глядя на разворачивающуюся бесплатную драму, когда на запах гниющих объедков из жарких, протухших переулочков между домов, с трудом выползли едва передвигающиеся существа, в которых, с большим трудом, можно было распознать пони. Их не слишком много, но среди прочих я вижу отощавших, неимоверно исхудавших принцесс, первыми взобравшихся на помойную кучу. Лишенные регалий и пышных грив, они с отчаянием тянут в разные стороны какую-то дрянь, отпихивая копытами пони, пытающихся подползти к месту этой тошнотворной схватки. Похожие на обтянутые кожей скелеты, на шеях которых видны следы от железных ошейников или колодок, они лишь тихо скулят, слизывая с камней вылившуюся из мусора вонючую жижу, надеясь, что их повелительницы, как когда-то, спасут их от ужасов страшного мира, что вдруг обрушился на разноцветный народ.

Толпа все прибывает. Странные, похожие на пони существа без рога, абсолютно белого цвета – я назвала бы их зебрами, если бы у зебр были такие же странные полосы, как у них. Длинных и широких было не много – как тела, так и гривы были украшены самыми разными полосами: короткими и волнистыми, узкими и закругленными на концах, завивающимися узорами по всему телу и даже пунктирными, словно сигналы древнего телеграфа. Многие были цветными – алыми, синими и даже золотыми, а от тонких, полупрозрачных одежд, обильно усыпанных драгоценностями, просто рябило в глазах. И все они глядят, посмеиваясь, на эту страшную картину оставшихся пони, дерущихся за последнюю в своей жизни еду.

Это было последним, что я увидела перед тем, как сознание милосердно померкло, выбрасывая меня обратно в холодную хижину, наполненную тяжелым запахом неизвестного варева, булькавшего в котле.

— «Ват?» — подняв голову, произнесла большая фигура, отвлекаясь от унылого напева, доносящегося из-под капюшонов плащей. Вроде бы еще секунду назад ее мелкая товарка нависала надо мной, пытаясь разглядеть во мне что-то своими светящимися миндалевидными глазами, а теперь она уже сидела рядом со старшими ведьмами, склонив голову над листом потертой бумаги, словно прилежная школьница – «Гаар сиркель, Таннит».

«Значит, так ее зовут. Значит, она будет последней».

Мне самой кажется странным, что я вообще могла думать, распятая на холодном полу. Сознание все еще плыло, но теперь я чувствовала, что могу хотя бы немного сосредоточиться для того, чтобы приподнять гудящую голову, и сквозь мельтешение образов, проносящихся перед глазами, оглядеть комнату хижины и себя, прибитую к полу. Прибитую в прямом смысле слова – мои ноги, широко разведенные в стороны, были прибиты к полу такими же острыми палочками, какие торчали из уголков глаз, и мне не удалось сдержать испуганный стон, ощущая, как те двигаются вслед за движениями глазных яблок и век. Саднящая боль в суставах, похожая на ощущение от застрявших в плоти заноз, принесла немного спокойствия – пострадало лишь мясо, не кости. А значит – был шанс на то, чтобы вырваться, и…

«Убежать!» — эта мысль была первой. Она была правильной – меня до дрожи, до визга, до колик и опорожнения кишечника пугало это место. Оно было жутким, и только богини ведают, чего мне стоило не заорать, увидев грубо обтесанный постамент возле ближайшей стены, на котором, удобно устроившись в складках какой-то материи, лежал треугольный кинжал. Короткий, с не слишком удобной рукоятью, он явно был сделан из зуба какого-то животного, и глядя на зазубрины, идущие вдоль тщательно отполированного острия, мне вспомнились точно такие же кинжалы, с которыми я едва-едва не познакомилась во время нападения возле оперы Кантерлота и попыток похищения близнецов. Но в этом жутком месте, как оказалось, был тот, в чьи планы не входило мое заклание и потрошение – пока что, как хотелось мне верить.

«Вырваться!» — это было ближе к истине. Это казалось более правильным, чем убегать. Мысли, приходившие в голову, были простыми, но в то же время я ощущала, что где-то внутри каждая из них раскладывается на составляющие, оценивается, взвешивается, и примеряется к текущему моменту. Нож говорил, что все произошедшее не было какой-то ошибкой, и меня не отпустят живой. Они пытались насытить меня отравленной ложью, пытались меня убедить в том, во что я не хотела, отказывалась верить, чтобы я сама предала всех, кого ценила, кого уважала, на кого пыталась равняться в своей бесполезной, короткой жизни бабочки-однодневки. Но что хуже всего – они замахнулись на тех, кого я люблю.

А значит все, кто это устроил, попросту должны умереть.

- «Никогда!» — рык прокатывается по горлу, заставляя тело вибрировать от своей мощи. В нем ужас, который я ощутила, когда увидела уготованное нам будущее – мне и всем тем, о ком я обещала заботиться, за кого билась и истекала кровью, каждый раз вставая между ними и ужасной судьбой. Ноги дергаются, когда горячая кровь прокатывается по телу, смывая зеленую пыль. Она недовольно поднимается в воздух, и снова пытается опуститься на мое извивающееся тело. Я глубоко вдыхаю – и злобно, на выдохе, рявкаю в воздух, ничуть не заботясь о том, было ли это каким-то осознанным словом. В этом глухом, угрожающем звуке слилась вся моя ненависть к сумасшедшим фанатикам, придумывающим жуткие пророчества, и ссущимся от собственных страхов; вся моя злоба на тех, кто решил угрожать тому, что я почитала святым. Это было заключенное в звук обещание, заставившее закутанные в плащи фигуры подпрыгнуть, разрывая мистический круг. Одна из них резко оглядывается, хватаясь за лакированную бамбуковую трость. Рывок, еще один, и еще – стены древесного дома вздрагивают им в такт, заставляя подпрыгивать жуткие маски, пока одна из них не падает, освобождая онемевшее от холода и неподвижности, большое крыло. Чувство давления исчезает, и я рывком освобождаю его, раздирая плоть о воткнутые в пол деревянные иглы, пришпилившие меня к холодной, утоптанной земле.

- «Уууудаааавлюююю!» — хриплю я, подхватывая непослушными перьями охапку затхлого воздуха, и ударом отправляя его в сторону нещадно дымящегося котла. Затем еще, и еще – в сторону масок, сбивая их одну за другой. Рывок, еще один, и еще – ноги приподнимаются, пытаясь освободиться из хватки удерживающих меня игл, но у меня хватает времени на то, чтобы увидеть рваные кровоточащие раны на бабках, у самых копыт. У меня нет оружия, мои конечности трясутся и едва сгибаются, но я знаю, что мне нужно – кровь той фанатичной твари, что решила принести меня в жертву страхам, свившим свое гнездо у нее в голове.

— «Стоп дите! Вьеньегэр!» — голосит старая кляча, в то время как ведьма моложе совершает головокружительный пируэт, пролетая над дымящимся котлом, приземляясь мне прямо на грудь – «Остановите ее! Немедленно!».

Но я продолжаю рвать кожу и плоть, высвобождаясь из плена.

Рывок. Закутанная в плащ сектантка отпрыгивает, спасаясь от удара ногами в живот. В далеком городе большая белая фигура грациозно и быстро, словно просыпающийся хищник, поднимает голову, тревожно вглядываясь в пламя камина, с гудением рванувшееся до потолка.

Еще рывок. Трещат сухожилия крыльев и ног. Стоящая на высокой башне полуразрушенного замка, черная как ночь кобылица распахивает крылья, обращая рогом свет огромной луны куда-то за горизонт.

Тело выгибается и падает, и снова тянется вперед, расшатывая удерживающие его шипы, когда две молодые правительницы далекой страны с тревогой вглядываются в сложный кристальный прибор, наблюдая за танцем громадных драгоценных камней на переплетенных между собою подставках.

- «Смеррррть!» — рев, заставляющий дрожать все тело, исходящий из глубины души, помогает. Он делает боль лишь докучливой помехой, он заставляет забыть про вывернутые крылья и кровоточащие раны – ведь я чувствую, как впервые поддерживают меня те, для кого я стала пристанищем и, поневоле, тюрьмой. Рывок — вперед и вверх. И снова, и снова, ощущая, как вздрагивают стены и пол.

— «Что бы ты там ни задумала, делай это быстрее!» — вновь орет старуха, оглядываясь на третью кобылу. Самая маленькая из них, она склонилась над какой-то бумагой, вытянув копыто над грязным листом, по которому бегают сверкающие огоньки, падающие с крошечного светящегося камня, похожего на обретшую плотность звезду – «Что там, Таннит?!».

— «Тьма! Тьма повсюду! И она приближается!» — скулит третья. Голос ее юн, и может принадлежать какому-нибудь стригунку^[17] – «Тьма закрывает… О, нет. Они знают! Они уже знают!!».

Мне кажется, что в ее голосе, кроме страха, звучит какое-то восхищение тем жутким и одновременно прекрасным зрелищем, что она видит на своей сраной бумаге. Небольшая нога резко вскидывается, и в мою голову летит что-то сверкающее, похожее на сияющий шарик, разбиваясь прямо о лоб. Голову окутывает сверкающее облако блесток, мгновенно втягивающееся в нос и открывшийся для злобного рыка рот, наполняя пространство вокруг меня быстро усиливающимся маревом серых полос, похожих на помехи.

Белая единорожка стоит на холме сухой, лишенной жизни земли. Над ее головой клубятся зелено-серые тучи, закрывающие все небо до самого горизонта. В ее копытах покоится виолончель, и стоя на задних ногах, она играет протяжную, печальную мелодию – симфонию умирающего, разлагающегося мира. Пустыня и черный город, освещенный заревом безжизненного зеленого света, маячат на горизонте задником этой ужасной постановки, но в отличие от театра, могилы у ее ног совсем настоящие, как и крошечный городок вокруг грубо сбитой из досок часовни.

«And the people bow and pray

To the neon god they made

And whisper'd in the sound of silence».

 Рык заставляет вибрировать грудь, когда я вижу толпы четвероногих существ. Лишившиеся ярких цветов, облезлые и истощенные, они бессмысленно бредут по дороге в сторону рухнувшего моста, вступая на оставшийся пролет для того, чтобы рассыпаться прахом под ударами ярко-зеленых лучей, летящих из города, мрачным исполином возвышающимся за бурлящей рекой. Это то, что уготовили миру фанатики, беснующиеся где-то там, недалеко, на расстоянии вытянутого крыла, пытающиеся что-то сделать с рисунками на полу и на стенах, подправить их с помощью булькающего варева из котла. Но это видение рассыпается, когда я выдираю из глаз надоедливые деревянные иглы, с криком смаргивая кровь. Это крик предупреждает о том, что уже поздно, от ярости не спастись — и никто не уйдет от возмездия.

Порыв ветра ударил в задрожавшую дверь, распахивая ее. Огонь зашипел, затухая под ударами ледяного ветра со снегом, ворвавшегося в хижину, срывая с трех ведьм их плащи. Один намотался мне на шею и голову, словно змея или то безымянное чудовище, перья которого таскал на себе Рэйн. Второй опустился на плюющийся искрами и дымом костер, отсветы пламени которого высветили три отпрянувшие в страхе фигуры, отскочившие вначале от распахнувшейся двери, а затем от меня, с рычанием поднимающейся с исчерченного угасающими знаками пола.

Странное дело – он и в самом деле был земляным.

Каждая из них была похожа на пони. И на зебру. И на что-то свое. Их шкуры были белы, а тела покрывали какие-то полосы, показавшиеся мне мешаниной в неверном свете огня. У самой мелкой они были красными, но мой взгляд приковали к себе странные знаки на ее теле – казавшиеся орбитами далеких планет, они паутиной оплетали юную… пони? Зебру? Я не могла сказать наверняка, но стоило мне напрячься, готовясь к стремительному рывку, как она прянула в сторону, словно заранее зная, где именно я приземлюсь.

И как полетят брызги крови и куски мяса, когда в дело пойдет тот кинжал, так неосторожно оставленный на импровизированном постаменте.

— «Предательница!» — заорала куда-то наружу самая старая из этой троицы, надтреснутым голосом перекрикивая вой снежной бури, рвавшейся в убогую хижину. Ее товарка вскинула копыто, и что-то пробормотав, грохнула им об пол – от этого царственного жеста меня вдруг рвануло назад, заставив взреветь от боли в задней правой ноге. Казалось, всю голень сдавило раскаленными клещами, и мне показалось, что я почувствовала запах паленой шерсти, когда летела к стене, пропахав по полу копытами две борозды. Убедившись в том, что я хоть чуть-чуть занята, с воем катаясь по полу, три мегеры вновь повернулись к двери, в проеме которой стояла четвертая фигура, в точно таком же плаще – «Жю ис продитьёр!».

Ответа не было – только ветер взвыл еще злее, бросая в лишенные стекол окошки хлопья холодного снега. Утлая хижина раскачивалась и скрипела, с полок сыпались плошки, пучки высушенных трав и банки из мутного, примитивного стекла – казалось, какой-то великан схватил и тряс дерево, словно детскую погремушку. Скрипящие ветви качались под ударами ветра, мелькая за окнами будто лапы ужасных существ, и огонь, отвратительно взвыв, зашипел, отступая под натиском инея, стремительно расползающегося по стенам и потолку. Тройка фигур медленно пятилась от входа, опасаясь прикасаться к холодным узорам, но я лишь облегченно выдохнула, когда бело-голубые кристаллы коснулись моей несчастной ноги, даруя ей спасительное онемение.

— «Вам… Пиздец… Твари…» — выхрипела я, воздевая себя на дрожащие ноги. Пол вокруг уже покрылся сверкающим ковром крошечных ледяных кристаллов, но даже они не могли пересечь границы неровного круга, нарисованного на полу. От одного только вида этих неприятных каракуль у меня начинали слезиться глаза – казалось, в них втыкаются такие же острые иглы, как те штрихи, что пронзали этот неровный ритуальный круг, даже не нарисованный, а вылитый чем-то густым, и густо пахнущим медью и сладковатым запахом разложения.

Даже если бы не было этих лет, проведенных в Легионе, я все равно бы узнала запах свернувшейся крови, пусть даже та и напоминала густую жижу, светящуюся потусторонним, бледно-зеленым светом.

— «Везде тьма!» — простонала самая юная из той троицы, что столпилась возле дверей. Двое водили копытами перед дверным проемом, словно моя несуществующее окно, в то время как третья вновь уселась на пол, уткнувшись носом в свой свиток, над которым уже покачивалась звездочка светящегося кристалла – «Ашур, Дагон, Намтар, Нибиру – явите же будущее! Звезды, порадуйте меня хоть чем-нибудь!».

— «Следуй плану!» — отвлекаясь от своей пантомимы, крикнула средняя, и оставив обладательницу скрипучего голоса в одиночку изображать уличного мима, резко повернулась ко мне – «Зверь не уйдет отсюда живой!».

— «Зве… Эвриала, не делай этого!» — предупреждающе завопила мелкая кобылка, когда шагнувшая вперед зебра махнула копытом, оставляя в воздухе шлейф из пыли. Трещавшая от соприкосновения с холодом, она на секунду повисла на месте, спустя миг обернувшись полосой гудящего пламени, наотмашь хлестнувшего мне по глазам – «Дагон скрылся и звезды нашептывают беду! Эвриала!».

Повторный крик запоздал. Гудящее пламя рванулось в мою сторону и все, что я успела – это прикрыться единственным действующим крылом. Застонав от боли в туго щелкнувшем суставе плеча, я успела поднять свою нелепую порхалку, почувствовать ударивший в перья шлейф пламени – и отмахнуться, услышав дикий крик, раздавшийся где-то впереди вслед за неловким взмахом, которым я инстинктивно попыталась оттолкнуть жаркую тяжесть, навалившуюся на крыло. На этот раз перья лишь слабо блеснули золотыми искорками, поглощая магический пламень – а вот катавшейся по полу зебре повезло гораздо меньше, и я почувствовала приближающуюся тошноту, когда увидела, как вздувается и оплывает ее морда. Неестественно алый, огонь слизнул с нее всю шерсть, заставив распухнуть ставшую болезненно-гладкой кожу, на которой, словно в насмешку, отпечатались круговые татуировки, похожие на схематичные орбиты планет.

Впрочем, сильно огорчаться по этому поводу я вовсе не собиралась.

— «Дагон! Проклятый глубинный скрытень!» — взвизгнула мелкая, выхватывая что-то из-под плаща. Я напряглась, отвлекаясь от неудобного кинжала, за который ухватилась как черт за грешную душу, и приготовилась отбрасывать от себя все, чем она попробует в меня кинуть. Отбивать странную, похожую на высушенную грушу бутылочку было опасно и глупо, а вот принять ее на крыло, и развернувшись, отправить обратно – это всегда пожалуйста. Заодно и проверим, что же именно там у вас припасено.

К счастью, геройствовать не потребовалось, и вместо моей морды, крошечный снаряд отскочил сначала от одного копыта мелкой кобылки, затем от другого и словно мячик в копытах опытного циркового артиста, отправился к воющей от боли кобыле, с сухим треском разломившись о прижатые к морде копыта. Метнувшая его кобылка даже не повернула головы в сторону облачка зеленой пыли, по-прежнему вглядываясь в какую-то то карту, над которой покачивалась сверкающая звездочка амулета.

— «Намтар!» — развернувшись в мою сторону, выкрикнула старуха, но тотчас же споткнулась и едва не покатилась по полу, когда холодный ветер с воем рванулся в освобожденный дверной проем, словно намереваясь зашвырнуть эту ведьму в злобно шипевший очаг – «Ашшур! Почему ты предал нас?!».

— «Все во тьме, Айса! Тьма клубится вокруг, и она наступает!» — в отчаянии завопила самая юная из трех ведьм, лихорадочно двигая копытом, с которого свисал короткий шнурок с блестящим камушком на конце – «Нам не выстоять! Нужно бежать!».

— «Нет! Мы были так близки!».

— «Они знают!» — с неожиданной силой рявкнула мелкая, набрасывая на голову капюшон и пригибаясь под ударами ветра. Огонь почти угас, а метавшиеся по стенам тени и блики от инея, искрящегося на стенах и потолке, закручивались в безумный калейдоскоп темноты и искрящихся в ней разноцветных огней – «Мы должны уходить, пока я еще вижу единственную прореху!».

— «Дагон… сожжет…» — просипела обожженная ведьма, которую подхватили ее товарки, и тихо, словно призраки, бросились в темноту. Самая юная из них задержалась, и обернувшись, подарила мне странный взгляд, будто хотела что-то сказать, но лишь молча набросила на голову капюшон, после чего исчезла в зимней ночи, оставляя наедине с погасшим огнем и бешеной вьюгой, с воем врывавшейся в дверь. Почему я не побежала за ними? Почему не вырезала из них все кости кинжалом, до которого все-таки добралась? Ну, наверное потому, что гоняться за тремя довольно шустрыми ведьмами по ночному лесу, в метель – занятие для не просто не самых умных кобылок, как я, а для тех, кому их жизнь уже окончательно не мила. И пусть меня все еще штормило в этом вопросе, кидая из одной крайности в другую, в ту ночь у меня хватило отмеренного судьбой и принцессами здравомыслия, чтобы не гоняться за черными кошками в темной комнате – особенно в той, где их уже, возможно, и нет. Курточка моя куда-то исчезла, огонь окончательно погас, а вдоль стен уже вырастали сугробы, которые наметал липкий снег, врывающийся через окна и дверь – оставаться в доме стало смертельно опасно. Пусть мне и хотелось остаться внутри, и забившись куда-нибудь под кровать дожидаться рассвета, но именно холод, а не опасность встречи с теми безумными тварями, заставила меня вылезти на мороз, погружаясь в беснующуюся метель.

---

Чем я думала, когда выбралась голой из этого дома? Бродить ночью, в зимнем лесу, было смертельно опасно, но и оставаться во мраке хижины, выдолбленной внутри искривленного, толстого дерева было верхом идиотизма, поэтому я решила рискнуть, и выбрать известные опасности, которые намеревалась встретить с экспроприированным кинжалом, зажатым под единственным работоспособным крылом. Второе, увы, снова вылетело из сустава, напоминая о старой травме в соляных шахтах под Зеркалом Мира, а чтобы мне было совершенно не скучно, задняя правая нога совсем онемела, заставляя меня прихрамывать, словно разбитую ревматизмом бабулю Смит.

«Интересно, а у пони бывает ревматизм?».

Зимний лес во время бурана – это жутко, опасно, и непередаваемо одновременно. До этой ночи мне казалось, что пронзительные свитяще-жужаще-завывающие звуки из старых фильмов – всего лишь следствие примитивной техники для озвучки, но оказавшись однажды в таком вот лесу, захваченном снежной бурей, я смогла убедиться, что предки Древнего все же знали толк в озвучании, сумев передать этот жуткий, пронзительный то ли свист, то ли вой, с которым разогнавшийся ветер нес миллиарды снежинок, продираясь через качающиеся ветви деревьев. Отяжелевшие от налипшего на них снега, они казались огромными лапами, тянущимися ко мне со всех сторон, и мне приходилось брести вперед наугад, опустив голову до самой земли, перебарывая напор ледяного ветра, ледяными пальцами вцепившегося в мое мгновенно промокшее тело. Тропинки, дороги и направления – все исчезло в буране, лишь время от времени из темноты надвигалось на меня очередное изогнутое, скрюченное дерево Вечнодикого, между которыми я плелась. Может, это был распадок, а может, лесная тропа – расстояние между деревьями казалось мне неизменным, и я хромала вперед, загребая копытами снег и тараня грудью самые неуступчивые сугробы. Казалось, начни я их обходить, и меня непременно закрутит, закружит и уволочет прочь с дороги, навек похоронив под тяжелым снежным саваном – поэтому я ломилась вперед и вперед, считая уже не шаги, а лишь свои хриплые вздохи. Спину сводило от боли в протестующих легких, казалось, набитых толстыми иглами, шевелившимися от каждого вздоха, а толстый слой снега, налипший на шерсть, быстро подтаивал и не согревал, а лишь усиливал эту пытку. Да, нам приходилось по многу часов проводить в зимнем воздухе и снегу бесконечных седых гор грифоньей страны, но вот так, голышом, посреди бушующего бурана, я оказалась в первый раз, поэтому не стесняясь, стонала, прикрываясь от ветра единственным неповрежденным крылом, борясь с разбушевавшейся стихией. Хотелось забиться куда-нибудь под дерева, влезть под раскидистые еловые лапы, укрывшись от непогоды в темной, холодной и влажной темноте, как поступали животные. Как поступали все, наученные опытными земнопони Лесного Края. Но увы, в Вечнодиком не было сосен – лишь странные лиственные деревья, напоминавшие помесь всех известных и неизвестных мне лесных исполинов, выродившихся в эти болезненно извитые бутылки с черной, неприятно пахнущей корой, готовой оцарапать тебя даже сквозь шерсть. Искать под ними защиты было опасно и глупо, поэтому я брела и брела между ними, стараясь держаться на расстоянии от качавшихся веток, под грузом налипшего снега нависавших низко над головой.

Холодные хлопья кружились и падали мне на спину, и идти становилось все тяжелей. Снег становился все глубже и плотнее, идти было тяжело, и я все-таки вздрогнула, когда за своим хриплым дыханием вдруг услышала резкий оклик, раздавшийся откуда-то сбоку – и в моей голове.

«Скраппи!».

Дернувшись в сторону, я остановилась, глядя между деревьев. Там, на крошечной полянке, мне вдруг почудилась Твайлайт, сидевшая возле сугроба. Нет, не сугроба – это белое тело лежало на чуть сероватом мраморе старого дворца, и красное пламенело на белом, будто длинный разрез в окружении множества колотых ран, нанесенных чем-то длинным и острым. Как рог.

— «В такой семье как наша, нужно очень серьезно подходить ко всем вопросам родства» — сообщила мне фиолетовый аликорн, неторопливо и со вкусом примеряя на голову знакомую золотую диадему.

— «Тва… Твайли?!» — я бросилась было вперед, но едва не упала, когда онемевшее тело с трудом переставило негнущиеся ноги – «Что ты наделала, дура?!».

Тишина. Только ветер уныло выл среди качающихся ветвей. Точно кривые пальцы злобных старух, они указывали мне куда-то вперед, кривясь от боли, когда их касались проблески лунного света, едва прорвавшегося среди бушующих туч.

— «В религии не бывает ничего простого» — с удовольствием сообщила мне Луна, все это время прятавшаяся за соседним деревом. Расставив задние ноги и наклонившись вперед, она похотливо отклячила круп под напряженно трудившимся над нею Графитом – «Никто не имеет прав на то, что по праву твое. Но ты должна биться за то, что тебе принадлежит».

Порыв ветра ударил деревья, сбрасывая с них шапки снега. Одна из них ухнула между мною и развернувшейся сценой, заставив непроизвольно зажмуриться, прикрываясь крылом. Опустив его, я тупо уставилась на пустую поляну, не чувствуя, как меня начинает заносить густыми хлопьями снега. Это была явь, или сон? Что, если я все еще лежала там, в этой хижине, на холодном полу, распятая в неровно нарисованном, светящемся круге? Боль и холод понемногу начали исчезать из-за той снежной корки, что налипла на мое иззябшее тело, заставив его одервенеть, и двигаться неохотно, будто преодолевая огромный вес океана, опустившегося мне на спину. А может, виной всему была фигура в шикарных одеждах, непонятно откуда взявшаяся в этом лесу, гордо выступив мне на встречу из-за очередного черного ствола?

Она была куда реальнее всего, что я видела вокруг себя.

— «Ты…» — прохрипел плечистый грифон. Я услышала его, несмотря на воющий ветер, как увидела и пульсирующую алым струю, с каждым ударом приподнимавшую богатое кружевное жабо – «Ты убила меня! Убийца! Зверь!».

— «Нет» — откуда тут взялся грифоний король, я не представляла. Как не представляла себе и то, почему с таким спокойствием смотрела на нависавшую надо мною фигуру – словно кто-то другой, глядя на происходящее со стороны, с недоумением глядел на эту нелепую сцену. Даже завывающий ветер понемногу затих, словно и он пытался услышать мой ответ.

— «Нет?».

— «Нет» — покачав головой, я вытянула крыло, отстраняя со своего пути воскресшего короля – «Я лишь исполнила приговор, который ты сам вынес себе».

Ветер вновь взвыл, бросая мне в морду охапку колючего снега. Не было ни Твайлайт, ни Селестии, ни фон Кварда Первого, упокоившегося в роскошной усыпальнице королей – лишь сугробы да алые ягоды боярышника, краснеющие из-под укрывшего их снега словно пролитая некогда кровь. Идти становилось все труднее, и я все чаще замечала, что останавливаюсь, едва-едва двигаясь, переступая на месте одервеневшими ногами. Призраки прошлого заунывно гудели вокруг, носясь в хороводе пушистого снега – но ни один из них уже не трогал меня. Павшие в бою и бросавшие мне вызов на единоборство, ответившие за свои преступления и столкнувшиеся со мной на войне, где каждый из нас отстаивал свою точку зрения, противопоставляя всему миру свою стойкость, верность и честь – я уже давно оплакала их, погибших по моей вине, или от моего копыта. Каждый из них был мечом и копьем, ударившим по укрывавшей меня кольчуге, сотканной из сотен колец чьих-то судеб. Тех, кто надеялся на меня, и кому я не успела помочь. Кого смогла, или надеялась спасти. С кем смогла поделиться тем жаром, что вошел в мое тело, растопив черный лед. Я чувствовала это тепло, что согревало меня, прогоняя прочь сковывающий тело холод – ведь понемногу мне становилось хорошо и уютно на мягкой снежной перине, принявшей упавшее в нее тело. Больше не было ни призраков прошлого, ни шепотков в голове, ни страшных ведьм и ужасных обрядов – я убежала от них, убежала навсегда, и даже попробовала улыбнуться, не ощущая движения рта. Я просто лежала и глядела на снег, падавший и падавший на тяжелевшие веки вдоль кривого, бочкообразного ствола какого-то низкого дерева, раздутого, словно бочка для сидра. Трещины в безобразной коре напоминали доски двери, а дупло рядом с ним – настоящее окошко, за которым мне чудился трепещущий свет фонаря. Но видела я не его, и не теплый свет очага, озаривший заскрипевшую дверь, и сугробы на месте низкого, словно игрушечного, крылечка. Я видела лишь снег, и на фоне его – две фигуры, спешившие ко мне изо всех сил на двух, и на трех с половиной ногах, неся с собой запахи давно забытого лета.

Бесконечного, дивного лета.

---

— «Какие прогнозы? Пока, с определенностью, утверждать можно только…»

— «С прогнозами, дорогой, я уж как-нибудь справлюсь сама. Что с нею случилось, ты мне лучше скажи».

— «Ожидаемое, моя дорогая мисс Беррислоп. Все ожидаемое. Общесистемное переохлаждение, колотые раны конечностей, привычный вывих крыла… Я бы сказал, что она подралась с кем-нибудь, если бы не отсутствие второго пострадавшего, или нескольких. Думаете, кого-нибудь еще в сугробе найдут?».

Ах, этот милый врачебный юморок. Я уже начала скучать по нему. Кстати, пони вообще в курсе такого понятия, как врачебная тайна? Или это тоже считается глупостью, вредящей в первую очередь самим пациентам, как объяснила мне мисс Силк?

— «И употребление алкоголя, конечно же?».

— «Заметьте, что я этого не говорил».

— «Зато наверняка написал. И чего улыбаешься так ехидно?».

— «Я восхищен вашей наблюдательностью и клиническим опытом, мисс Лиф. Не говоря уже о неувядающей красоте!».

— «Ох-ох, старый болван. Тебе уже о правнуках думать нужно, а ты все туда же… Пегас!».

— «Зато какой, а! А при виде такой дамы, такой дамы…».

— «Муж узнает – все перья выщипает. По одному».

— «А мы с ним не подеремся. В нашем возрасте третий не лишний – третий на подхвате».

— «Охальник! Вот как дам сейчас по глупой башке, и не посмотрю на то, что дежурный врач смены!».

Интересно, это у меня галлюцинации от лекарств, или слух с годами становится острее? И что это за игривый врач такой в нашем госпитале появился, хотела бы я знать?

— «Мама! Шкашку!» — требовательно ткнула меня копытом под ребра Берри, выводя из размышлений об услышанном. Лежавший рядом Санни накрепко охватил мою шею своими маленькими еще ножками, и прижавшись к щеке, смотрел на красочные, хотя и уже подрастерявшие цвета картинки, украшавшие страницы детской книжки со сказками, одолженной в госпитальной библиотеке. Хотя иногда мне казалось, что его ставшие не по-детски серьезными глазки смотрели куда-то мимо страниц, но стоило мне только умолкнуть, как дети еще сильнее прижимались ко мне, словно им и в самом деле нужно было слышать мой свистящий, охрипший голос, похожий на шипение умирающего ужа.

— «Еще раз про Смелого Яка? Или про ветер в кленах?».

— «Нееехь!» — дочурка потешно сморщила нос и высунула язык, издав забавный гортанный звук, выражающий у наших копытных потомков крайнюю степень отрицания чего-либо.

— «Нет? Ну… Тогда я расскажу вам про гремлина… Нет, про пони, который любил слушать музыку ветра. Это такие стеклянные, деревянные или железные трубочки, которые звенят на ветру. Видели такие?».

— «Дя!» — услышав шорох отодвигаемой ширмы, дети заметно напряглись, приготовившись задать стрекача при виде медсестры Рэдхарт и ее неизменного подноса, на котором всегда лежали колючие и острые штуки. Но это была только Бабуля, добродушно, хотя и несколько напряженно улыбнувшаяся при виде трех наших лыбящихся мордашек.

— «И вот этот пони решил забрать себе всю-всю музыку ветра. И принялся ее собирать. Сначала он покупал, а потом и крал эти трубочки, пробираясь по ночам на крыльцо каждого дома. Он стал одержим этой мыслью, и путешествуя по городам, собирал все больше и больше этих музыкальных подвесок в свою двухколесную тележку. Пони стали бояться его и избегать, они разбегались, когда слышали позвякивание его приближающейся арбы. Боялись, что он отберет у них медные трубочки, оставив без музыки. И однажды, так и произошло».

— «Он атабхал?» — кажется мысль о такой несправедливости захватила сынишку, заставив воинственно взъерошить крошечные еще перышки, сделав похожим на возмущенно чирикающего воробья. Я почувствовала, как при этой мысли слезы навернулись у меня на глаза от нахлынувшей нежности к прижимавшимся ко мне детям.

— «Да. Он наконец скупил, украл и забрал себе все подвески из трубочек, которые смог найти. И когда он привез их домой, и развесил по стенам, то увидел, что они закрыли собой весь дом, от земли до самой крыши».

— «А патом? Ани зажванили?» — деловито поинтересовалась рыжая ягодка. Судя по заблестевшим глазёнкам, жителям нашего славного городка теперь предстояло спать вполглаза, пока у них гостила юная мисс Раг. И если можно было судить по усмешке Бабули, эта мысль посетила не только меня.

— «Нет, моя хорошая. Они не зазвонили. Совсем».

— «Пачиму?!» — искренне возмутилась неугомонная шалунья.

— «Потому что он украл всю музыку ветра, и лишь для себя» — объяснила я, морщась от царапающей боли в быстро осипшем горле – «А музыка ветра принадлежит всем. И пони, и грифонам, и якам…».

— «А даконам?».

— «И драконам тоже принадлежит» — утешила я морщившего лобик сына.

— «Он сильна асстоился?».

— «Да, он расстроился. Вначале он дул, и махал копытами, и даже кричал на подвески… А потом сел и заплакал. Потому что, украв музыку ветра, он украл ее у всех — в том числе и у себя самого. Он долго плакал возле своего дома, который превратил в огромный сверкающий холм, и в котором не мог найти ни окна, ни двери. А потом встал и пошел».

— «Куда?».

— «За своей тележкой».

— «Он хател ишо мужыку шворовать?» — понимающе закивала дочурка, заставив меня прикусить губу в попытке не расхохотаться – уж больно знакомым мне был этот подход, прямолинейный, как легионерский таран.

— «Нет, Берри. Он пошел обратно, откуда пришел, и всю свою оставшуюся жизнь этот пони ходил по земле, разыскивая всех, кого испугал и обидел, и делился с ними музыкой ветра. Когда закончилось украденное, он начал сам делать эти подвески из всего, что находил по пути, и пони говорили, что он несет с собой звуки земель, через которые проходил».

— «И ани его даже ни атшлепали?!».

— «Нет. Со временем, его простили, но он так и бродил по земле, даря всем украденную когда-то музыку. Его не трогали ни драконы, ни звери, ни алмазные псы, ведь он нес собой то, что нельзя украсть для себя одного – только подарить, и тем самым приумножить. Наверное, в этом он нашел свой смысл жизни. А когда пришел его черед уходить на Небесные Луга, он сожалел лишь об одном – что не нашел хозяев первой подвески из трубочек, которую он когда-то украл. И пони, знав об этом, поставили ему памятник, на котором и прикрепили этот незатейливый сувенир. Так и остался он в памяти пони – тем, кто украл, а потом дарил всем музыку ветра».

Обняв прижавшихся ко мне детей, я почувствовала на своей голове чуть подрагивавшее копыто, поглядившее меня по лохматившимся волосам. Растроганно вздохнув, Бабуля присела рядом, и кажется, даже за ширмами, отделяющими друг от друга кровати в палате, установилась полная тишина. Мне оставалось лишь надеяться, что мои соседи по палате ушли на процедуры, а не слушали мой хрипящий от простуды голос.

— «Тебе лучше?».

— «Наверное. Как я здесь оказалась?» — нет, я помнила все с того мига, как обессиленно закрыла глаза, повинуясь дурманящему зеленому дыму, погрузившему меня в оглушительную тишину, и до момента, когда открыла глаза, по которым ударил ослепительный свет хирургических ламп^[18]. Но вот что случилось между этими событиями в моей жизни, было для меня величиной неизвестной.

— «Тебя нашла Дэрпи Хувз, на окраине Понивилля» — просветила меня Бабуля. По ее морде мне стало понятно, что ей было совсем не по нраву то, что предстояло сказать – «Храпящей в сугробе, посередине моста, недалеко от проломленной полыньи, куда ты, похоже, свалилась. Скраппи, ты понимаешь, что могла насмерть замерзнуть?! Таких выходок не позволяет себе даже местная гулёна Берри Панч!».

— «А при чем тут Берри?» — опешила я, покосившись на голову дочери, мигом показавшуюся у меня из-под крыла, словно шляпка гриба. Да, Твайлайт, я уже говорила, что в отношении имен и фамилий (хотя такой термин для вас применим очень условно) пони походили на римлян, у которых тоже было всего восемнадцать «личных» имен.

— «При том, что от нее обычно тоже так пахнет, как пахло вчера от тебя!».

— «Эй, я не пила!».

— «У тебя взяли анализы, в том числе и на алкоголь. Хочешь, покажу результат?» — сурово свела брови старая земнопони, сердито прянув ушами в ответ на раздавшиеся за ширмами смешки и тихие шепотки – «Когда я вижу в анализах цифры с пометкой «Дважды смертельная доза. Возможно, ошибка», то рассматриваю лишь два варианта: врет либо анализ лаборатории – либо мой пациент!».

— «На этот раз придется рассмотреть и третий».

— «О, неужели?».

— «Да» — негромко произнесла я, глядя на зеленую занавесь ширмы, отделяющую меня от остальной палаты. На этот раз отдельной комнаты мне не нашлось, но я с презрением отбросила эту мысль, попутно отметив на будущее, с какой легкостью она проникла в мою голову. Словно я была уверена в том, что мне положено больше, чем прочим. С этим следовало бороться, пока такие вот мыслишки не превратились во что-то большее. Это следовало обдумать, и поскорее, избавившись от определенных иллюзий, но в тот момент перед глазами у меня вновь встала хижина – но не та, что стала местом пугающего ритуала, а другая, хоть и похожая на нее. Я помнила эти стены, которых касался примитивный резец. Эти круглые окна, забранные дешевыми занавесками. Эти полки, уставленные банками, бутылками и иными сосудами с загадочным содержимым. Этот земляной пол, покрытый хрустящей соломой и широкими листьями гигантских кувшинок, чей горький запах щекотал мой нос. Даже очаг и стоявший на нем котел выглядели так, словно ими часто и с удовольствием пользовались. Все жилище смотрелось как обжитая, улучшенная версия того ведьмачьего вертепа, из которого мне удалось ускользнуть. Оригинал, после взгляда на который я смогла оценить, какой жалкой, тусклой и зловещей была та злая пародия на него. Жаркий до одури воздух был насыщен горячим паром, вырывающимся из котла, в клубах которого то появлялась, то исчезала фигура в уже знакомом коричневом плаще. Он тоже выглядел хоть и потрепанным, но не драным как мешковина, а его хозяйка не пыталась отобрать у меня кочергу, за которую я ухватилась, лишь только открыла глаза. Вскочить и бежать, как мне хотелось сначала, не получилось – хоть я и не была распята в центре нарисованной ритуальной фигуры, одервеневшее от холода тело согрелось и просто расклеилось, превратившись в один сплошной комок тонких, шевелившихся под шкурой иголок. Потея и задыхаясь, я тяжело ворочалась на соломенном матрасе, разложенном недалеко от огня, тупо глядя на плошки, которые незнакомка поставила у его изголовья, настороженно косясь на странный кинжал. Ах, да – большая маска из темного дерева, похожа на голову экзотической птицы с огромным клювом, скрывавшая голову незнакомки, тоже не добавляла спокойствия всему происходящему, похожему на какой-то сюрреалистический сон.

Наверное, предполагалось, что я радостно выпью варево из плошек сама, сэкономив очередной кровавой сектантке на помощницах, послушницах и прочих оголтелых подсвинках.

Хозяйка в хижине была одна. Не снимая плаща с капюшоном и маской, она сновала в тенях, то и дело появляясь на свет, чтобы забросить в котел какую-нибудь жуткую гадость. По крайней мере, я так посчитала, поскольку запах от некоторых ингредиентов был сильнее, чем от растоптанных накопытников старого гвардейца. В очередной раз оказавшись возле котла, она наполнила еще одну миску непонятной субстанцией, и поставила в ряд с остальными, дожидавшимися, когда я сама, своими копытами, начну запихивать в себя яд. Эта, впрочем, выглядела привлекательнее остальных – во-первых, благодаря своими героическим размерам, а во-вторых, наличием каких-то белых, разваренных волокон, при виде которых в моей памяти всплыла Комбра и тот «том ям» из креветок и риса, которым мы накормили голодающих жителей города-порта.

— «Приятно, когда хоть кто-то понимает, что пегасы из мелкой посуды не пьют» — слабо фыркнула я, даже не надеясь, что ирония происходящего будет оценена и понята. Впрочем, оживавшее тело имело свое мнение на съедобность предложенного, громко и грозно забурлив животом при виде целой ножки большого гриба, непристойно и вызывающе торчавшей из миски. Его волокнистая мякоть удивительно напоминала разваренную свинину, а жирный бульон был обильно сдобрен какими-то специями, и тоже очень благосклонно принят моими гудящими от голода потрохами, куда мгновенно провалилась под удивленным взглядом незнакомки еда. Почему я все же решилась на это? Ну, наверное потому, что если бы меня хотели убить прямо тут, то вряд ли бы стали тратить такое замечательное грибное рагу на голодную и порядком простывшую пегаску.

А может, я снова устала бояться за свою никчемную жизнь.

Ощущение сытости и жара принесли с собой сонную одурь, благодаря которой я уже не бросалась на сновавшую по хижине незнакомку, и не хваталась за кинжал, стоило той оказаться неподалеку. Несмотря на все произошедшее, это чувство показалось мне хорошим знаком – до того я напоминала себе какое-то животное, ведомое не разумом но ощущениями, и слепо реагирующее на происходящее, не имея возможности задуматься о причинах и следствиях происходивших событий. Дрянь, которой накачали меня три ведьмы, понемногу оставляла нещадно потевшее тело, и мне казалось, что я видела, как поблескивают розовым светом горячие капли, стекавшие по слипшейся шерсти.

— «Спа…сибо» — выдохнула я, ощущая, как с едой в тело понемногу вливается странная слабость. Казалось, что я долго ходила под дождем, и вернувшись домой, до конца не обсохла – точно такое же ощущение холода снаружи, и нездорового жара внутри навалилось подобно сугробу – «Где это я? Что случилось? Можно я уже пойду, хорошо?».

— «Только до двери ты доползешь» — произнесла хозяйка хижины. Ее голос был низким, и на слух, принадлежал достаточно взрослой кобыле. Он был плавным, словно лесная река, неторопливо несущая свои воды под сводами леса, и таким же темным, хотя я и не могла сообразить, почему мне на ум пришло это странное сравнение – «Но ночью, в лесу, далеко не уйдешь».

— «Я не хочу оставаться… здесь. Я уже была тут… в таком же месте» — даже попытавшись встать, я добилась лишь того, что неловко перевернулась на бок, сталкивая чашки в зашипевший огонь неловко развернувшимся крылом – «И меня там чуть не убили. В жертву хотели принести, твари».

— «Я крики твои услыхала вдали. Что изверги делать с тобою могли?».

— «Не знаю. И в этой буре разве услышишь что-нибудь?» — наверное, стоило намекнуть как-нибудь по-другому. Или просто не задумываться о том, что меня ждало. Но почему-то в голове всплывали старые европейские сказки – настоящие сказки, какими они были до того, как за них взялось облагораживающее перо братьев Гримм, и последующих популяризаторов, как следует причесавших Белоснежку, Спящую Красавицу, и прочие произведения сумрачных древних времен, в оригинале, наполненных такими ужасами, что в «просвещенные» времена их бы не рекомендовали читать даже взрослым. И в этих сказках несчастный герой, вырывавшийся из лап своры ведьм, убегал и прятался лишь для того, чтобы обнаружить себя в когтях самой старой и мудрой любительницы свежего мяса, одной лишь силой своего темного разума заставляющей обед являться к ней на порог — «Если только не подслушивать под окном».

— «Ты – враг всего сущего» — на мгновение остановившись, незнакомка покачала головой, вновь сыпанув в котел что-то из большого мешка, отчего по комнате разлился беспокоящий запах корицы – «Но не могу я смерти желать даже злому врагу».

Кажется, намек все же попал в цель, но я не могла понять, как на это отреагировала фигура в плаще. Говорила она неохотно и мало, в основном бормоча себе что-то под нос, но каждый раз обращаясь ко мне, она говорила стихами, часто меняя размер, но чем дальше, тем больше мне казалось, что она специально пыталась использовать самые простые слова, словно говоря с иностранцем или неразумным дитем. Впрочем, мне было плевать на все, и я лишь судорожно стиснула лежавший рядом кинжал, приготовившись защищаться, как только она решит, что бульон для вечерней закуски готов.

О том, что ей было достаточно просто перевернуть на меня свой немаленький котел, или просто плеснуть в глаза кипяточком, я почему-то не подумала.

— «Не спросишь меня ты, стихами зачем…» — молчание длилось недолго. Убедившись, что жарко натопленная хижина стала напоминать своими запахами филиал какого-нибудь кафетерия, кобыла сделала круг, обойдя пару раз и меня, и котел, бормоча себе что-то под нос. Кажется, дела со стихотворным слогом у нее не заладились, и я вжалась в захрустевшую подо мною постель, когда она неожиданно остановилась, и присела неподалеку, разглядывая меня темными глазами, поблескивавшими сквозь отверстия в тяжелой маске.

— «Зачем что?» — опасливо поинтересовалась я, быстро примериваясь, с чего начать самозащиту. То, что лучшей защитой являлось хорошо продуманное нападение, благоразумно оглашать я не стала, примериваясь, как бы половчее шандарахнуть неизвестную по ногам, раз уж голова ее была защищена, да и под плащом можно было спокойно спрятать кольчугу – «Во всех историях злодей должен быть необычным, иначе это неинтересные истории. Правда, злодеи еще должны хохотать, грозить мечом или кинжалом, или просто взмахивать ногами, расправляя плащ. И обязательно на фоне молний, для большего эффекта. И в некоторых из историй они стихами говорят, это так».

— «О, так ты знакома с основами драматургического искусства?» — неожиданно поинтересовалась хозяйка хижины. Голос ее внезапно стал тише, и не таким глубоким, мгновенно потеряв этот странный акцент, который не давал мне покоя, порождая в голове воспоминания о дефектах речи вроде волчьего неба и заячьей губы^[19] – «И как ты оценишь мой образ Мойсу Сладкоязыкой?».

— «На А+^[20]. Можно я пойду, и расскажу остальным?» — даже не увидев, а почувствовав усмешку под маской, я судорожно вздохнула, понимая, что меня видят насквозь. Клянусь, я ощущала себя маленьким жеребенком, который боится грозящих ему неприятностей, всеми силами стараясь вести себя как обычно, и даже не понимая от страха, что все вокруг видят, как он пытается не расплакаться и не обдуться – «Нет? Хорошо. Я почти готова. Можешь начинать демонически хохотать».

— «Хохотать? По-злодейски?» — топнула копытом сидевшая напротив кобыла, после чего решительным мотнула головой, едва не уронив свою клювастую маску – «Эта роль строго положительная!».

Ага. Как и костяной нож, который я постаралась как можно незаметнее нащупать у себя под крылом. Он, как и револьвер когда-то, уравнивал наши шансы^[21].

— «Воплощающие – суть живая история нашего народа и наших племен. Они не просто рассказывают о выбранном герое, но воплощают собою то, каким он был» — кажется, своим предложением я задела эту странную дамочку за живое. Даже голос ее стал не таким певучим, оставив лишь этот странный акцент, похожий на воздух, перекатывающийся по пустому рту – «Они стараются прожить всю свою жизнь, как можно точнее воспроизводя его поступки, решения, не скрывая ни страхов, ни сил, ни надежд. Своей жизнью рассказывая историю жизни его. Это очень трудное бремя, и не всем дано его превозмочь».

— «Понятно. Тогда даже боюсь представить, кого воплощала та троица, пытавшаяся принести меня в жертву» — как можно ровнее постаралась произнести я. Дурман накатывал волнами, то отступая, то накрывая меня с головой, и каждый раз, во время каждого просветления, мне казалось, что я ощущала чей-то взгляд, чье-то мягкое прикосновение, поддерживавшее меня, пока очередная волна слабости и оглушения не обрушивалась на мое тело, дрожавшее возле огня. И мне хотелось как можно правильнее распорядиться этими мгновениями, приближавшими к неизвестности этот странный разговор – «Они тоже играли свою роль в вашей пьесе? И насколько хорошо у них получилось?».

«Удар по ногам, затем перекатиться, и добраться до горла» — я постаралась покрепче упереться в горячие камни очага копытами задних ног, приготовившись то ли изобразить прыжок из положения лежа, то ли свой единственный, придуманный за эти годы прием, отправив себя поближе к единственной оставшейся похитительнице – «Надо следить, чтобы задними не брыкнула прямо в костер. Главное перевести драку в партер, а там еще поборемся!».

— «Ну и почему же ты так решила?» — с обезоруживающим интересом спросила незнакомка. Уж не знаю, заметила ли она мои приготовления, или нет, но виду не подала. А может, я просто не заметила этого под птичьей маской – «Ты сама доползла до моего крыльца, разве не так?».

«Разве? Кажется, там была какая-то пирамида и зимний лес, и буря, и я просто шла и шла… куда-то».

— «Но ты знала, что происходило. Ты сама сказала про крик».

— «Да, я сказала. Но слышала я его не ушами» — ну, отлично. Похоже, передо мной решили мистикой покозырять, превращая разговор в поиски дырки от бублика. Я ненавидела такую форму манипуляции, заразившись этой ненавистью от Старика, который тоже не терпел все эти разглагольствования и бредни, служившие одной лишь цели – поколебать моральные императивы оппонента, запутать его, заставляя принимать навязываемую точку зрения в споре – «Тонкий мир содрогался, пронзаемый светом звезд, и пусть я не знаю сути того ритуала, он был недобрым. Ужасным он был – столько сил было вложено в это».

— «Правда? Даже не знаю… Конечно, когда тебя распинают в магическом круге, нарисованном светящейся кровью, это выглядит слегка настораживающим… Но вдруг они просто хотели меня на чай пригласить?».

«Один-один, сучечка!».

— «Неужели ты хочешь проверить истинность этих слов?».

«Blyad. Два-один» — сердито надулась я.

— «Это была такая шутка» — почувствовав очередную волну слабости и безволия, с трудом выдохнула я. Казалось, под невидимыми волнами жара тело расползалось в какое-то желе, с большим трудом собираясь обратно скорее силой чьей-то воли, нежели моими вялыми усилиями – «Слушай, я поняла, что ты любишь напускать туман в разговоре, я тоже люблю поболтать языком… Поэтому у меня появилось предложение – давай прекратим ссать друг другу в уши, а? Потому что я чувствую, что скоро отрублюсь, и перед тем, как со мной случится что-то ужасное, я хотела бы… Я бы хотела…».

«Суп. Грибы. Варево».

Голова поплыла, и в то же время нога снова оказалась в невидимых клещах, заставив меня хрипло завопить от нарастающей боли, потянувшись ногами к копыту, которое буквально отрезали чем-то невидимым, медленно и неторопливо. Запах паленой шерсти наполнил мой нос, но сидевшая напротив незнакомка оказалась быстрее, и прыжком очутившись на моем бьющемся теле, с кряхтением оттолкнула его от огня, после чего, с размаху, опорожнила на прижатую к полу ногу содержимое миски, из которой я еще недавно хлебала грибное рагу.

Боль начала понемногу стихать, но я еще долго слышала чей-то негодующий крик, постепенно скрывавшийся за завываниями бесновавшегося снаружи бурана.

— «Что… Что за…» — прохрипела я, с трудом дотрагиваясь до ноги, со страхом ожидая ощутить под копытом сгоревшие ткани и оголенную кость. Но, к счастью, все было цело и лишь кольца – те самые, о которых я, странным образом, постоянно забывала! – тихонько звякнули, будто о чем-то предупреждая меня. Убедившись в том, что я не собираюсь больше орать или катиться в огонь, непонятная пони (а это была кобыла, судя по голосу и копытам, выглянувшим из-под плаща) осторожно, но уверенно передвинула меня подальше от очага, пристроив на твердом полу, покрытом охапками соломы. Огонь уже не так обжигал, а теплые камни под соломенной подстилкой не давали замерзнуть, но переход из жары в прохладу давал о себе знать, так что я все же успела немного потрястись от покусывающего холода, пока не затихла под наброшенным на меня куцым шерстяным одеяльцем. Устроившись неподалеку, кобыла села спиной к очагу, и странным образом скрючившись под своим плащом с капюшоном, затихла – только неторопливо двигались казавшиеся черными копыта, расставляя вокруг какие-то ароматические палочки в поставцах, да блестели глаза в прорезях маски.

— «Эти боли… Приступы боли… Они уже были» — первой нарушила молчание я. Угревшись под одеялком, на хрустящей соломе, я вдруг ощутила возвращающиеся чувства, одним из которых была неловкость – хотя бы за то, что несмотря на все участие незнакомки, я так и не выпустила кинжал из-под крыла – «Несколько раз. И каждый раз меня убивали. Или пытались убить. Что это? Почему? Почему я каждый раз выбрасываю это из головы? Это что, и в самом деле лечится супом?».

— «Порицание» — пробормотала собеседница, не двигаясь, словно древний божок.

— «Akhuet! Ну, тогда все понятно» — недовольно пробормотала я. Двигаться куда-либо уже не хотелось, и даже шевелить губами было лень – «Значит, мне уже можно уходить?».

Что ж, попытки шутить и говниться, пусть столь жалкие, были хорошим признаком, я полагаю.

— «На тебе порицание вижу я» — помолчав, ответила незнакомка. Чуть подавшись вперед, она внимательно оглядела меня, заставив непроизвольно вжаться в солому при виде глаз, подозрительно заблестевших под маской экзотической птицы. Неужели и она «расширяет сознание» и практикует домашнюю фитотерапию?

«Богиииниии! Куда меня вообще занесло?!».

— «Конечно. Я так сразу и поняла» — пробормотала я. Глаза слипались, будто намазанные клеем, а пряный дым покачивал голову, словно набегающая волна. Целое облако его взвилось к потолку, когда протянувшая копыто кобыла зачерпнула что-то из миски у своих ног, и щедро сыпанула в огонь потрескивающий порошок – «Ты так все хорошо объяснила… Ну, я пошла?».

Мне показалось, что я могла пересчитать все до одной черные песчинки, с треском сгоревшие в пламени очага, отблеск которых отразился в скрытых под маской глазах.

— «Смех над силами, которых ты не понимаешь есть признак глупости. Глупости и безрассудства».

— «Я не смеюсь над ними. Я не… Я боюсь. Боюсь всех этих предсказаний, пророчеств, и прочего говна! Я уже вляпалась несколько раз во всю эту вашу шаманскую мумбу-юмбу, и каждый раз это стоило здоровья и жизни! Поэтому ничего общего со всякими там пророчествами, куклами с иглами, и гаданием на кофейной гуще иметь не желаю!».

— «Так вот как…» — придвинулась ко мне кобыла. Я бы даже сказала, что услышала, как она пораженно вздохнула, услышав мои слова, но не взялась бы утверждать это категорично из-за защелкавшего полена в гудящем за ее спиной очаге. Но голос ее определенно стал более холодным и отстраненным – «Что же ты знаешь о куклах, иголках и желании зла?».

— «Бредятина, предназначенная для запугивания суеверных простаков, в которую разумные существа никогда не верили».

— «Ты говоришь, что страдала от злых ритуалов, но все равно в них не веришь, как и они?» -  нависнув надо мной на несколько длинных секунд, маска наконец отодвинулась, возвращаясь на место, позволив мне утомленно откинуться на хрусткое ложе, убирая дрожавшую от слабости ногу прочь от крыла, под которым по-прежнему лежал странный кинжал – «Тогда вы не разумные, а дураки! Насмешка над силами, о которых не имеешь не малейшего представления, уже стоила тебе всего – неужто этого тебе было мало?».

— «О чем ты вообще говоришь?».

— «О порицании, которое наложено на тебя!» — рявкнула незнакомка. Я решила называть ее Маской, раз уж она не собиралась себя выдавать. Акцент ее стал слышнее, и мне вдруг подумалось, что так, или примерно так, я звучала для остальных, то и дело отмечавших мой округлый, окающий акцент. Маска же говорила так, словно… Словно ее рот был настолько большим, что язык буквально терялся, не доставая до нёба – «Любой, кто обладает глазами или хотя бы головой, не станет подвергать опасности ни себя, ни тех, чьим духовным наставником и проводником он является, даже разговаривая с тобой!».

Признаться, эту длинную фразу я совершенно не поняла. Наверное, из-за вновь накатившей слабости, только усилившейся от громкого голоса незнакомки. Вытянув переднюю ногу, она ткнула в меня копытом, едва видневшимся из-под широкого плаща, казавшимся темно-бурым в свете огня, но я давно успела заметить на нем загадочные узоры, вплетенные в грубые нити основы, превращая ее в подобие драгоценной парчи.

— «Да? А я вообще не напрашивалась в гости!» — уже всерьез разозлившись, я попыталась подняться, отбрасывая ставшее слишком жарким одеяло, но незнакомка уверенно толкнула меня копытом обратно на захрустевшее сено, на которое я и шлепнулась словно тряпочка, размокшая от воды – «Эй! Я уйти хочу, как ты и говоришь! Чего вам всем от меня нужно-то?!».

— «Лежи. Не для того я пошла на риск и на жертвы, чтобы все закончилось так глупо, как хотелось бы этим тупицам» — сердито буркнула Маска, тряхнув головой. Клюв ее головного убора угрожающе качнулся над моей макушкой, заставив опасливо вжаться в горячую, намокшую от пота постель. Я была еще слишком измучена этим резким переходом из холода бури в жар натопленной хижины и увы, с каждой минутой становилась все слабее и слабее. Пот тек с меня уже без остановки, и вскоре мне пришлось отбросить одеяло, чтобы не задохнуться от жара и ломоты, которая всерьез взялась за все мое тело, выкручивая его, будто намокшее кухонное полотенце. Убедившись, что эта попытка маленького бунта оставила меня безо всяких сил, хозяйка хижины вновь присела неподалеку, и я могла лишь вслушиваться в грохот заходившегося ударами сердца, тупо глядя на примитивные курительницы, оказавшиеся в ногах и изголовье постели. Копыто незнакомки нырнуло в деревянную мисочку, и щедро сыпанула в чашечки какой-то порошок, после чего накрыла каждую крышкой, через отверстия в которых, к потолку, потянулись неестественно плотные и толстые нити серого дыма.

— «Я хочу жить, просто жить. Просто хочу, чтобы меня оставили в покое» — прошептала я, в глубине души удивляясь тому, с какими отчаянием и мольбой прозвучали эти слова.

— «Как и все мы, наверное. Как и каждый из нас» — мне показалось, или в голосе кобылы появилось то, чего не было раньше – сочувствие? Или это мне просто казалось? — «Чего же ты хочешь от жизни?».

— «Я не знаю» — прошептала я, глядя на клубы дыма, поднимающиеся к потолку. Пламя под котлом притихло, и деревянные стены хижины, выдолбленной внутри большого дерева, окрасились в тревожный багрянец – «Я помню сон… Перед войной… Мы доехали на поезде до конечной станции, и вышли в полях. Там была только деревянная платформа и домик станционной смотрительницы – и ничего больше. Только поля».

Курительницы чадили, выбрасывая в воздух плотные струйки дыма, похожие на веревочки, вьющиеся к потолку. Дым и расписные маски, взирающие на меня с каждой стены – для чего я здесь, в этом месте? Почему так трудно дышать? Почему хочется выбраться из жара горячего сена, и распахнув крылья, полной грудью вздохнуть зимний воздух, улетая прочь из этой дурманящей, обманчивой духоты?

— «Мне снилось, что мы сошли с поезда, и отправились дальше – только я и моя семья. Минимум вещей, что уместились в крошечные рюкзачки, немного еды, и огромный океан травы у наших ног. Насекомые, словно драгоценные камни, порскающие у нас из-под копыт, синева неба над головой и жар солнца – вот и все, что нам было нужно. Мы собирались дать названия этим полям, этому небу, реке и всему, что мы увидим; мы нашли бы добрых и счастливых жителей где-то там – потому что в таком прекрасном месте просто невозможно быть несчастным! – и поселиться там, оставив позади все тревоги и беды…».

— «А потом была война» — каким-то чересчур пресным голосом подхватила мои слова Маска – «И ты не смогла упустить такой шанс?».

— «Я не смогла уйти, когда была нужна другим».

— «Нужна ли?».

— «Нужна» — внутри меня, пусть и не сразу, что-то шевельнулось. Какая-то мысль превратилась в горячую струйку крови, пролившуюся из головы на тяжело стучавшее сердце. Встрепенувшееся, замедлившее свой бег, чтобы вновь стукнуть бодро и зло, приготовившись к новому бою. Обида – вот бы как назвала это я – «Я не смогла уйти, когда другие страдали. Я не могла наслаждаться покоем, который мне предлагали, сделав моделью для пропаганды, пресс-секретарем, или кем там еще! За чей счет бы я была счастлива? За чей счет наслаждалась семейным уютом, пока весь народ отбивался от полчищ врагов?!».

— «Ты могла бы уйти – и тогда ничего этого бы не случилось» — спокойно заметила Маска. Прутик в ее копыте чертил на полу загадочные узоры, поблескивающие алыми искорками гаснущих угольков – «Пони и грифоны сами решили бы между собой, кому из народов умалиться, а кому возвыситься. Но ты решила вмешаться – и выстлала мертвецами свой путь».

— «Серьезно?» — приподнявшись, я потерла ноющую грудь, с просыпающейся злобой глядя на эту несчастную ведунью, или шаманку, или кого там еще корчила из себя эта тупая кобыла, с важным видом выдававшая мне банальности, пытаясь представить их перлами мудрости, обильно сдабривая галюциногенным порошком! – «Понятно. Ну-ну».

— «Ты не согласна» — несмотря на утверждение, звучавшее в ее голосе, сидевшая напротив кобыла проявила первые признаки недовольства, раздраженно шевельнув скрывающимся под одеждой хвостом. Похоже, с ней еще никто не спорил так глупо и упрямо, как эта мелкая, противная, пятнистая пегаска – «Вы всегда не согласны, несущие огонь и железо, и втягивающие народы в войну».

— «Да? А ты – где была ты, например, когда народы сошлись, чтобы вцепиться друг другу в глотки? Где была ты и тебе подобные мудрецы, когда эти два народа решали, кто из них победит? Да что ты вообще знаешь о войне?!».

Да, что-то не так пошло в том эксперименте. А может, и так – какие качества были бы еще нужны принцессе, какие планы она вынашивала в сосредоточенной тишине своего замка, наградив свое создание, помимо всех прочих недостатков, и крайне говнистым характером, который я не замедлила продемонстрировать, ввязавшись в этот бессмысленный спор? Стоит признать, что даже втянувшись в обмен обвинениями, незнакомка старалась сохранять завидное спокойствие, и по ее ответам и контраргументам я почувствовала, что она намеренно задает мне вопросы, ответы на которые для нее были очень важны. Чем? Почему? Я не знала.

— «Мы делаем все, чтобы этого не случилось. И ты, вмешавшись в споры народов, сама встала на гибельный путь».

— «Ну да. А потом быстро слиняли в кусты. Мой народ говорил: «Бежит, как дипломат при громе пушек». Теперь я понимаю, откуда взялась эта пословица. Где были вы, такие все умные, когда клубок противоречий между двумя народами превратился в войну? И где были вы, когда проснулось какое-то зло на северо-востоке, где-то в ледяных пустошах? Тоже что-то там делали, чтобы этого не произошло? Тогда почему же усилий ваших не видно?!».

Маска не ответила, надвинув поглубже свой капюшон.

— «Мы делаем свое дело, когда ситуация стремительно выходит из-под контроля. Делаем что можем. Но каждый раз, когда все заканчивается – вылезают такие вот паркетные мудрецы, начиная объяснять, что и где было сделано совершенно не так! Критики доморощенные! При том что очень часто именно такие вот мамкины философы и политики доводят народы до скотского состояния, стравливая между собой! И потом приходится платить за это самую высокую цену – кровью платить, и жизнями молодых! Не тех, кто придумывал все это, а таких вот умников, раздумывающих в тиши кабинетов и хижинах где-то в лесу, как бы им избавиться от вселенской скуки! Думаешь, фермеру Биг Макинтошу чем-то мешали грифоньи виноградари, живущие за полмира от нашего городка? Или рыбацкой артели кантона Мон-Сандж-дю-Кюте не понравилась наша милая Флаттершай, покупающая рыбу для своих питомцев у рыбаков? Или, думаешь, лично мне было дело до какого-то там фон Рабенсбаха и его кривляний где-то при грифоньем дворе? У него что – прическа была не модная? Когти не стриженные? Изо рта плохо пахло?! Не-ет, это вот такие умники, решившие, что видят для окружающих единственный достойный их путь, сталкивают племена и народы, искренне полагая, что делают это для их же собственного блага! И именно за такими вот умниками я и отправилась в путь!».

— «А ты сама?» — помолчав, поинтересовалась сидевшая напротив собеседница. Пока я хрипела свои обвинения в несправедливости мироустройства, она успела придвинуться ближе, словно ее и в самом деле заинтересовали стенания глупой пятнистой кобылки – «Ты представляла себя на месте местных правителей и их верных советников?».

— «Я? Оглядываясь назад, я бы взяла каждого политикана из Палаты Общин за морщинистое гузно и бросила в строй, на передовую! Чтобы почувствовали на себе, что значит воплощать решения в жизнь своими копытами! Каждого, не взирая на возраст и пол!».

— «А если они думают то же самое о тебе?» — нет, ну ты погляди! Кажется, это задело ее за живое. Похоже, это была совсем непростая кобыла… Хотя я ощущала какую-то неправильность, какую-то чуждость во всем, что меня окружало. Неужели кто-то из Палаты Общин, Сената или высших советников принцесс решил сделать себе имя, показательно пнув опальную фаворитку, разыгрывая этот спектакль?

— «Я была на их месте! Полгода была. И это ужасно и не менее страшно. И именно это научило меня с долей уважения смотреть на политиков и дипломатов. Но и меньше их ненавидеть не стала».

«Посмотрим, что ты скажешь на это».

— «Все воины – охотники, мануу, хебсибы и меджаи – все агрессивны по природе своей. Все, словно дикие мантикоры, жаждут битвы и крови» — подавшись назад, нараспев ответила незнакомка. Чем дальше, тем больше мне казалось, что ей не важны сами ответы на вопросы, которые она наверняка считала непонятными и не опасными для меня. Хотя даже находясь в наркотическом полубреду я начала, хоть и медленно, понимать, что ей нужны была сама моя реакция на ее слова, за которой она наблюдала, заставляя меня чувствовать себя каким-то насекомым, попавшим под микроскоп – «Все похваляются честью и доблестью в бою. Но нужна ли мертвым их доблесть? И нужна ли жертвам их честь?».

— «Воины нужны. Но их нужно держать под контролем. Без цели воин становится преступником, угрозой для своих и чужих» — и очередное высказывание, очередной взгляд сквозь прорези маски в ожидании моего ответа. Меня ломало, а тело исходило липким потом, капли которого обжигали не хуже иной кислоты, а еще эти тупые вопросы… Неудивительно, что мое терпение стало напоминать проколотый шарик, стремительно теряющий свой объем — «И вообще, мы служим Эквестрии и принцессам! Враг не пройдет! Deus vult!»^[22].

— «И если ваша несус хемет прикажет вам сделать что-то, что заденет вашу честь…».

— «Мы подчинимся. Конечно, если это не будет какой-нибудь совсем уж ужасный приказ» — на этом слове я запнулась, когда почувствовала, как губы сами собой складываются в гримасу горечи. Тени на стенах и потолке вдруг напомнили о черных крыльях, закрывших когда-то ночные небеса – не верили ли вот так же когда-то их подданные в непогрешимость принцесс? Вначале эта мысль показалась мне оглушающим откровением, но затем пришла злость, с которой я отбросила прочь эти липкие «озарения», от которых в груди оставалась одна лишь гадливость, похожая на горькую сажу – «Но если вдруг…».

— «То что тогда?» — нависла надо мною фигура, закутанная в балахон – «Что тогда?».

— «Для этого и нужна я, чтобы этого больше не произошло» — обессиленное тело не сопротивлялось, когда язык вновь начал проявлять признаки сепаратизма, шлепая вразрез с генеральной партией головы, которая поплыла, мягко покачиваясь в дурманящем дымке благовоний – «Не снова. Никогда снова. Я обещала ей это. Принцессы слушают свой народ…».

— «И в этом состоит твоя жизнь?».

— «Моя жизнь? Мою жизнь можно описать всего двумя словами – «Хаос и пиздец», причем перманентные» — нашла в себе силы желчно усмехнуться я. Каждый вдох, каждое движение, каждая пульсация вен казались миллионами острых когтей, вонзавшихся в мокрую от пота шкурку, и только разговаривая о чем-то я слегка отвлекалась от этой царапающей нервы боли — «Все происходит вокруг меня слишком быстро. Без меня. Столько можно сделать, столько мест, куда можно пойти. Столько я еще не видела в этом мире – и все, на что я способна… Все, что я могу – это разрушать?! Это нечестно! Все это безумно нечестно!».

— «Не все в этом мире честно. Ты заблуждаешься, представляя свой жизненный путь словно прямую дорогу, ведущую от поворота до поворота. На самом деле это река, бегущая по саванне вкруг пологих холмов. Она петляет, делает повороты, то останавливаясь в заводях, то снова стремительно несется по узким ущельям. Река меняется – и ты меняешься вместе с ней, подстраиваясь под мир вокруг тебя, пусть и не всегда это происходит так, как тебе хочется».

— «Я хочу жить в этом мире! Хочу слиться с ним, стать частью его, но каждый раз он отталкивает… нет, он выталкивает меня, словно я какая-то… какая-то зараза, какая-то заноза, какой-то чужеродный элемент!».

— «Перемены, которые происходят в тебе, могут изменить и сам мир. Не оглядывайся назад. Если нужно сжечь что-то – пусть горит огнем, а если придется отнять чью-то жизнь – отнимай. Стань тем, кем ты должна стать. Кем видит тебя этот мир, приготовивший для тебя потребную нишу. Я вижу ее, и сочувствую тебе, маленькое чудовище. Но эта ниша — твоя. Так говорят духи».

— «Но я не хочу этого делать! Я не монстр!».

— «Тогда это будешь не ты» – пожала плечами незнакомка, заставив колыхнуться свое одеяние – «Отрицая свою натуру, ломая и искажая ее, ты не станешь частью чудесной истории. И мир вытолкнет тебя, потому что ты не будешь частью него».

— «Чудовище – частью мира?».

— «И чудовища нужны миру».

— «Это ужасное, чудовищное мировоззрение!» – прошептала я, содрогаясь от ощущения потери всякой надежды. Слова Селестии всплывали в моей голове подобно надежде, подобно кускам льда, падавшим в кипящий бульон из эмоций но, словно тот же лед, начинали таять и истончаться, омываемые кипятком бушующих чувств. Неужели не было никакой надежды для бедной кобылки, вся вина которой была лишь в том, что она просто появилась на свет?

«Из страха. Из тяжелого, как неподъемный груз, страха».

 - «Я не хочу этого. Я хочу жить, просто жить и защищать этот мир! Понимаете вы это, твари?!».

— «А кто тебе запрещает так поступать?» — наклонившись ко мне, очень спокойно спросила вдруг Маска, заставив меня медленно выдохнуть и выпустив воздух сквозь судорожно сжатые зубы, вновь откинуться на захрустевшее ложе. Очередная волна слабости накатила подобно душному и теплому одеялу, заставляя сердце колотиться в попытках выбраться из ставшей очень тесной груди — «Есть множество замечательных историй о чудовищах. Ананси-паук; великий обманщик, плетущий свою паутину для того, чтобы слуги Солнца спускались на землю. Зимви-мудрец, что шестью своими ногами протаптывает русла будущих рек, наполняя их двумя хоботами. Множество историй ходит по свету, и может быть, однажды ты узнаешь о каждом из множества разных чудовищ. Они опасны, они свирепы, они уничтожают целые племена,  но иногда даже они помогают одинокому путнику, заключая с ним договор».

— «У меня хобота нету…».

— «И мозгов, как я погляжу».

 - «Зато я могу сломать тебе хвост. Или ногу» — бахвальство в таком положении выглядело жалко даже на мой донельзя предвзятый взгляд, но я не могла перестать говниться, словно что-то внутри толкало мой глупый язык. Хотя это меня могли прирезать, как толстую и глупую свинку.

 - «Как и было предсказано» — казалось, мое заявление не рассердило а чем-то позабавило Маску, вновь нагнувшуюся надо мной — «И даже воплощая ее, ты еще смеешь жаловаться на судьбу?».

— «Я ничего не воплощаю. Я ничему не следую. Я просто живу».

— «И забираешь жизни, врагов и друзей» — это утверждение заставило меня поперхнуться, в то время как незнакомка продолжала сидеть неподвижно, словно статуя древнего божка, сходство с которой усиливали курильницы, исходящие серым дымом — «Как бы ты ни бежала от своей судьбы, избегнуть ее мы не в силах».

— «Ты пытаешься убедить меня, что я…».

— «Я лишь пытаюсь подсказать тебе путь, дивное существо. В этом мире есть тысячи дорог и найти, и пройти свою надлежит тебе самой» — странно, но мне показалось, что голос Маски стал отчасти сочувствующим — «Возможно, ты ошиблась дорогой, и мы сможем отыскать ту, что ждет твоих ног».

— «С чего бы такое желание мне помочь?» — не спросить этого я не могла. А может, я это просто подумала, но язык продолжил свои сепаратистские похождения, шлепая вразрез с генеральной партией головы, на которую он уже не обращал никакого внимания — «Когда тебе слишком настойчиво предлагают помощь, обычно означает что предлагающему от тебя что-нибудь нужно. И заплатишь за эту помощь ты гораздо больше, чем предполагаешь».

— «А ты умна, и не лишена коварства. Или же успела столкнуться с теми, кто так тебе помогал» — ирония и издевка смешались воедино, а может быть я лишь вообразила их себе — «И я тебе не друг, но и не враг».

— «А кто же?» — я постаралась напрячься, с трудом нащупывая дрожащим копытом костяной треугольный кинжал, так и оставшийся у меня под крылом.

— «Сказитель. Советник. Посредник».

— «Посредник?».

— «Между миром и тобой, если хочешь» — пошевелившись, Маска вновь замерла, но я заметила, что ее движения не находят никакого ответа в дымках от курящихся благовоний. Их число увеличилось и казалось, что за спиной незнакомки медленно покачиваются заросли высокой травы — «Между духами и материей; между душами, тенями и живыми. Мы — хранители мудрости и исполнители ритуалов, потребных на все случаи жизни».

— «Шаман, что ли?» — ну, здорово! Только очередной сумасшедшей, повернутой на какой-нибудь экзотической эзотерике, мне не хватало! Из огня, да в полымя, как говорится — богини, за что вы меня так ненавидите, хотела бы я знать?!

— «А ты знаешь о шаманах и шаманизме?».

— «Немного. А у тебя бубен есть?».

— «Н-нет…» — кажется, впервые с момента нашей встречи растерялась незнакомка.

— «Значит, не настоящий шаман» — немного успокоилась я, вновь обессилено откидываясь на захрустевшую солому. От жара внутри хотелось метаться, хотелось пить, хотелось охладить пылавшее тело, исходившее бусинами кровавого пота — но при всем при этом я чувствовала, как холодны мои губы и кожа, острой болью реагировавшие на любое, даже самое незначительное движение воздуха или легкого одеяльца — «Шаман без бубна — это как фальшивые елочные игрушки. Выглядит как настоящий, вот только толку от него… Ох, почему так плохо-то?».

— «Порицание всегда…» — не слишком понятный ответ расплылся на отдельные слова. Все вокруг затягивал алый туман, в котором шевелились волосы-травы дымков от курительниц, чей аромат вдруг показался мне вонью разлагавшейся плоти. Они становились все гуще и плотнее, пока не превратились в удушливые клубы дыма, окутавшие все вокруг нас, скрыв за собой вскочившую на ноги Маску, очаг, стены хижины, постепенно сменившиеся проступающим сквозь дым камнем какого-то сооружения, показавшегося мне до странности знакомым. Теплый, желтый цвет камней из шероховатого песчаника, цветные фрески на стенах и даже знакомый постамент с ключем-обманкой — все это было знакомо и мне показалось, что я даже увидела прорези, в которые когда-то вставила клинки Когтей Луны… Но кое-что изменилось, и я ощутила это изменение на себе, когда поняла, что лежу на каком-то грубом каменном возвышении, резко контрастирующим с этим залом, и уж точно не помнила грубых копыт, резко вцепившихся в мои ноги и крылья, чтобы растянуть, распялить на жертвенном камне. А то, что это был он, я ни на секунду не сомневалась — для чего же еще было притаскивать в глубины той пирамиды эту черную, необработанную каменюку, да еще и размахивать над нею пугающего вида ножом?

— «Зверь!».

— «Зимуи!».

— «Харака! Хараке бе те!».

Голоса слились и возвысились в жутком крещендо, обессиливая и зарождая внутри панику — ту самую, которая слышалась в этом хоре. Они словно делились ею, смывали криком с обладателей ртов, чтобы отрыгнуть на мое тело, бившееся в путах на алтаре. Веревки не могли удержать мои бьющиеся ноги, но я слышала лязг цепей, готовых сменить их, распялив меня на жертвенном камне.

— «Возвращайся!» — голос был похож на колокол, заглушая панический вопль, рванувшийся откуда-то изнутри. Он приказывал, но я не подчинялась, отталкивая от себя протянувшуюся ко мне ногу, чтобы вновь потянуть за путы, притягивая к себе врагов. Врагов, наконец-то показавшихся из темноты.

 - «Вернись!» — где-то рядом раздался грохот светильника, перевернутого в неравной борьбе. Словно вторя удару медного гонга, рассыпавшиеся угли вызвали к жизни клубы удушливого дыма, скрывшего за собой ту далекую крипту и фигуры в пугающих капюшонах. Они выедали глаза, но скрывали за серой пеленой плащи и блестящие медью ножи, возвращая меня обратно в хижину, к Маске, склонившейся надо мной с плошкой грибного варева. Все это отдавало таким сюрреализмом, что я лишь закашлялась, когда жирная жидкость скользнула мне в рот, вызывая к жизни ощущения очень похожие на те, что я уже испытала по воле самозванного графа, накормившего меня какими-то псилоцибинами^[23] во время поездки к грифоньему королю.

— «Вернись. Ведь времени мало у нас, и дорог теперь каждый час» — пробормотала кобыла, вновь наполняя мисочку своим варевом. Я заметила, что ее она поставила рядом с собой и, опустившись рядом, принялась еле заметно покачиваться, разведя передние ноги, полностью скрывшиеся в широких рукавах мешковатого одеяния. Подчиняясь этому жесту, жирные струи дыма от сгорающих благовоний закручивались подобно змеям вокруг ее почти неподвижной фигуры. Очередная волна слабости швырнула меня на соломенную подстилку, горячий и душный воздух жег нос, наполняя грудь распирающей болью — хотелось вскочить и выскочить, выползти на мороз, чтобы смыть с себя пленку пота, начавшую подсыхать и мерзко похрустывать на кончиках волос. «Это все бред» — мысль была здравой, она казалась якорем, которым скребла по песчаному дну утлая лодочка моего сознания, танцуя на холодных волнах. Это и в самом деле был бред — этим бы объяснялись те смены картинок перед глазами, те странные места, где я открывала и закрывала глаза… Да все, что я видела за это время, было бредом, жестоким наветом, с которым я должна была бороться. И я боролась — ради себя, ради своих близких, а главное — ради принцесс, которых должна была предупредить о том, что появился новый враг. Враг деятельный, враг опасный, враг бьющий по твоему сознанию, отравляющий его черной ложью. Не так ли когда-то пала и Луна, превратившись в свою полную противоположность, нареченную Найтмер Мун? Я старалась не верить в происходящее, старалась забыть то, что шептали губы врагов — и если на этом пути мне встретился кто-то, кто был готов мне помочь потому, что считал происходящее жутко неправильным, как я могла пренебречь его советами? В конце концов, от меня не убудет выслушать, что же задумал мой невольный спаситель, ведь так?

— «Ты не послушала меня, и путь твой будет страшен» — бормотание фигуры, подсвеченной со спины угасающим очагом, наконец распалось на отдельные слова, чеканным речетативом вплетающимися в потрескивание углей и сгорающих благовоний. Кажется, это снова были стихи, но в этот раз я осознанно прислушивалась к доносящихся из-под маски словам -  «В огне горя, в воде кипя, ты станешь жертвой нашей».

 Кто знает, чего мне стоило не попытаться рвануть из этой хижины в темноту зимней ночи. Так поступил бы любой, наделенный чувством самосохранения, пони. Так поступила бы старая я. Но я чувствовала, ощущала, что во мне снова что-то изменилось — так прибрежная скала появляется из-под воды, дерзновенно противостоя необоримой силе отлива. Обколотая, обточенная, измененная им. И когда очередная волна слабости схлынула, я вдруг ощутила, что уже спокойнее, трезвее вслушиваюсь в голос, отбивающий незнакомый мне ритм стихов.

Неужели это случилось лишь из-за какой-то похлебки?

— «Пожар и кровь ты принесешь, сломаешь сотни судеб… И станешь Зверем – лишь тогда урок усвоен будет».

«А мне ли будет этот урок?» — ощущая, как все внутри восстает против такого вот пророчества, лениво подумала я. Очередная волна слабости ощущалась гораздо слабее, зато я могла бы поклясться, что кто-то поддерживает меня изнутри, укрепляя разум и тело. Чьи-то руки, а может, копыта или даже крылья на миг окурали мою рваную душу, сообщая ей хоть на миг небывалый покой, давая возможность воспрянуть, расслабиться и вновь собрать свое тело в единый пучок из мускулов и костей, добавив к нему чувство страха… И желание убивать.

— «Я не буду животным, что бы ты там ни говорила» — буркнула я, когда светящиеся золотом глаза блеснули под маской. Кажется, я должна была что-то сказать или завыть, или зарычать, ну или хотя бы демонически захохотать — кто знает, что было в голове у этой ненормальной, разговаривающей стихами и считающей себя шаманом? Мне было все равно, уже все равно — голова понемногу очищалась от черной дури, позволяя мыслить, пусть еще и не слишком трезво — «Но дай мне только возможность — и я устрою этим выродкам такую Варфоломееву ночь…».

— «И зачем?».

— «Для того, чтобы никто больше не боялся просто закрыть глаза и уснуть. Не гадал, проснется ли он вообще, а не останется в плену всех этих кошмаров. И ради этого, ради всех остальных, я готова отдать даже себя самоё! Ну, а теперь можешь говорить что я дура пятнистая, чудовище, и вообще недостойна жизни, как твердили мне эти психопаты».

Маска долго не отвечала. Свивавшиеся вокруг нее жгуты дыма из курительниц понемногу истощились и мне казалось, что она ведет с кем-то невидимым разговор, с все большим удивлением прислушиваясь к ответам. Наконец, она встала и неторопливо направилась к врезанным в стену полкам, где долго копалась, звеня и стуча самой разной посудой, среди которой почти не встречалось стекла. Но именно стеклянную колбу она вынула из глубин стенного шкафа, поставив напротив меня богато украшенный золотом сосуд, чем-то напоминавший лабораторную колбу, выполненную из толстого, непробиваемого стекла, дно и горлышко которой украшали аляповатые пояски из золота, делавшие ее похожей на атрибут лаборатории какого-нибудь престарелого волшебника или королевского мага. Напиток внутри был приятного розового цвета, а запах живо напомнил о разноцветных шариках жевательной резинки с карамельной глазурью. Подтолкнув ко мне эту емкость, Маска вновь замерла в неподвижности, словно самым важным для себя делом считая наблюдение за тем, как я опасливо трогаю этот странный сосуд.

— «Яд?» — вопрос остался без ответа, хотя в копытах кобылы я заметила другую, более простую фляжку, похожую на высушенную тыкву. Противоядие? Я ведь заметила, как она замешкалась перед тем, как вытащить на свет эту стеклянную колбу, при виде которой мне в голову почему-то пришли мысли о чем-то вроде годового бюджета страны. С другой стороны, если бы меня хотели убить, у нее было множество возможностей сделать это, а не нянчиться с хрипящей и ползающей по полу пегаской, поэтому я все же решилась, и осторожно притронулась к предложенной мне стеклотаре. Странное дело, она не разлетелась тотчас же вдребезги, и даже не порезала меня на лоскутки, что позволило мне выдохнуть посвободнее и, после недолгого колебания, приложиться к широкому горлу.

Забавно, на вкус напиток был похож на какое-то жирное, чуть подкисшее молоко с едва заметными алкогольными нотками.

Не разверзлись небеса, не раздался гром, и даже демонического, потустороннего хохота мы не услышали. Я лежала и таращилась на выпучившуюся на меня Маску, в то время как та, широко раскрыв глаза, таращилась на меня. Потрескивали угли под остывающим котлом, в комнате понемногу становилось прохладнее и я ощутила, что уже могла дышать полной грудью, когда снова потянулась к отставленному флакону. Увы, вновь приложиться к посудине мне не дала нога Маски, отодвинувшая колбу от моих загребущих копыт.

— «На путь ты встала. Приговор исполнен должен быть» — вновь нараспев произнесла она, оставляя без внимания свой флакончик. И очень зря — золото это золото, знаете ли, поэтому даже в таком реалистичном кошмаре я не забыла о том, что у любого приличного дракона или иного уважающего себя монстра должна быть собственная сокровищница. И в ней неплохо смотрелся бы вот такой образец — «Но берегись – твои враги решат тебя сгубить».

— «И как мне это поможет?» — скептически осведомилась я, решив не поднимать в разговоре тот факт, что обычно как раз под влиянием алкоголя и творила всякое, что потом называли «делами ужасными и великими», хотя я в этом видела лишь то, за что потом стыдно глядеть в глаза приличным существам.

— «О, ты узнаешь очень скоро».

— «Звучит угрожающе. Что это вообще?».

— «То — млеко Видящей. Опаснейший декокт. Сама я пить его неспособна — оно безопасно лишь для…».

— «То есть, это молоко? Чье-то молоко?! Какая гадость!» — перебила я Маску, пытавшуюся отобрать у меня свой флакончик. На этот раз я была настороже, и несмотря на собственную слабость и вес напиравшей на меня кобылы, сумела удержать ее, упершись той в грудь тремя ногами, держа в четвертой сию замечательную посудину, к которой вновь присосалась, решив еще раз и более вдумчиво продегустировать этот странный напиток — «Надо еще раз… повнимательнее… Кхе! Эй, да отвяжись! Ты что, хочешь чтобы я подавилась?!».

— «Всего глоток потребен был! А вдруг бы он тебя убил?».

— «Ты бы тогда расстроилась?» — уже спокойнее поинтересовалась я, с сожалением отдавая бутылочку этого недокумыса хозяйке хижины, изумленно покачавшей головой при виде безжалостно ополовиненного флакона — «Эй, да не переживай ты так, а? Я уже привыкла, что каждый день для меня может стать последним. Поэтому и стараюсь прожить жизнь так, чтобы она была не напрасной. Встаю между хорошими существами и тем, что может на них обрушиться. Может быть, это глупо, но эй — мне кажется, это не такая уж и плохая цель в жизни. Мной можно пожертвовать, поэтому не волнуйся так за меня, хорошо? И спасибо тебе, что не бросила возле порога, хотя видят богини, я была этого достойна».

— «Духи просты, но их пути зачастую ведут нас в неизведанное, и никто не знает наперед, куда они способны нас привести».

— «Бежит дорога все вперед,

Куда она зовет?

Какой готовит поворот?

Какой узор совьет?

Сольются тысячи дорог

В один единый Путь.

Начало знаем, а итог…

Узнаем как-нибудь».

— «Бежит дорога… Это глубокие стихи, достойные настоящей Зенкори. Повтори же, чтобы могла я их запомнить и сохранить для предания о Звере!» — вот уж не знала, что из этого было игрой, а что настоящими мыслями этой странной кобылы. Чем дальше, тем меньше она была похожей на великосветскую интриганку, с одной из которых мне довелось повстречаться при возвращении из Грифуса, но с другой стороны, что-то в ней не соответствовало обычным пони. Что находила она в этих стихах, при звуках которых в голову приходили мысли о туманном утре, еще сухих и теплых вещах, крепком дорожном посохе и тяжести рюкзачка на спине. Ах, да — и о запахе новой дороги, вьющейся между холмов, ныряющей за деревья, чтобы где-то там, далеко-далеко, уйти за далекий горизонт. Впрочем, долго размышлять об этом не вышло, и произнося последние слова я вновь ощутила как затуманивается зрение, как на тело наваливается уже знакомая слабость, а черные копыта вновь подносят к моему рту раззолоченную колбу. Я успела заметить вытравленные на золоте головы непонятных животных, чьи глаза-рубины сверкнули в неверном свете углей, как очередная судорога вновь изогнула, подбросила мое тело, и проваливаясь в очередное небытие, успела заметить, каким хищным стал взгляд этих зверей, когда густая жидкость, хлынувшая в мой рот, вдруг поменяла свой цвет, заполняя мой рот вкусом пепла и крови.

«Будь сильной, дивное существо» — промелькнули где-то на периферии сознания слова незнакомки, похожие на шорох листьев пустынных пальм — «Духи помогают тебе. Найди же свой путь, и следуй по нему».

Я знала эту комнату. Тот небольшой зал, под драпировками которого скрывалась холодная, необработанная скала – как корень, как напоминание о том, что было вначале. Почти интимный полумрак лишь подчеркивался синим светом развешанных по стенам фонарей, и ярко освещенной картой известного пони мира, лежащей на круглом столе в центре зала. Я видела некоторых из этих пони, и сразу узнала Блюблада, сердито выговаривавшего что-то похожему на него жеребцу, робко оправдывавшемуся за что-то перед завитым и напомаженным принцем.

Вот уж забавно – и зачем это вдруг Защитник решил носить с собой длинный, узкий меч, похожий на парадную шпагу?

Принцессы… Нет, не принцессы. Я с замиранием сердца вглядывалась в эти фигуры, и почему-то ощущала в груди нарастающее чувство какой-то неправильности, понемногу превращавшееся в холодную гадливость. Они выглядели как принцессы, их голоса были голосами принцесс, но глаза… Я никогда не видела таких глаз ни у Селестии, ни у Луны. Да, они мерцали загадкой, живя своей, отдельной жизнью на мордах диархов, и я видела стражника, который все не мог оторваться, разглядывая стоявших возле карты принцесс… Но это были не они. Эта уверенность все глубже проникала в мое существо, когда я видела, как кокетливо провела Повелительница Ночи крылом по губам одного из гвардейцев, игриво стряхивая с его губ оставшиеся на них крошки кекса. Селестия благосклонно кивала в ответ на речи собравшихся в зале господ, но и в ее глазах я вдруг увидела странную настороженность, которая все больше и больше казалась мне скрытым, подавленным страхом, по привычке спрятанным от остальных. На них смотрели с почтением, обожанием, даже скрываемым вожделением… Но я не ощущала того, что привыкла чувствовать рядом с ними. Не было ни горько-сладкого запаха летнего луга, ни аромата неведомых трав – лишь дворцовые благовония, вдруг показавшиеся мне дешевыми духами гулящих кобыл. То и дело их взгляды пересекались, и я вдруг воочию увидела, как рыдает белоснежный аликорн над безжизненным телом сестры, окутанным розовым дымом, сочившимся из носа, ушей и приоткрытого рта. Как вводит в тронный зал так похожую, и так не похожую на нее темно-синюю единорожку, в глазах которой сияют возбуждение и испуг. И как однажды, в тот самый зал, медленно входит такая же, как она, белоснежная повелительница всего понячьего рода, за неторопливостью важных движений которой скрывается тщательно подавляемый страх. Я видела его даже несмотря на фальшивые, полупрозрачные крылья; несмотря на излишнюю дружелюбность и мягкость в речах и делах. Я видела его за советами, на которых высказывались богатые, знатные и занимающие большие посты — их решения принимались в работу, а не принцесс. Я видела суждения, приличествующие каким-нибудь юным аристократкам, с их наивным и восторженным взглядом на мир, но никак не тысячелетним существам, обремененным заботой о своем народе и тысячами планов длиною в целую жизнь. Я с нарастающим ужасом понимала, что скрывалось за всем этим действом, похожим на какой-то затянувшийся маскарад.

Подделки. Облезлые куклы. Печальные лики давно ушедших принцесс.

  «Где мы ошиблись? Где ошибемся, лишившись сердца нашего народа?!».

Стена. Развалины города. Ни огонька – только черные тени домов, словно скалы, возвышаются вокруг. Никакого сравнения с фантазиями на тему постапокалипсиса древних людей, где выжившие копошатся на развалинах городов, будто черви, «исследуя» и «обследуя» фабрики, склады и дома в поисках оставшихся целыми вещей и припасов. Но я знала, я понимала, что на самом деле все было совсем по-другому. Никакого электричества, никакого водопровода – коммунальные сети умрут очень быстро, вслед за теми, кто день и ночь обеспечивает благами остальных, забывших и думать о почти невидимых соотечественниках, подчас считая их обычной прислугой. И лишенные питающей их крови, города превращаются в нагромождения скал, холодных и неуютных, лишенных даже намека на жизнь.

Почти целиком разрушенный дом. Крыша сорвана, две стены из четырех отсутствуют, превратившись в груды битого камня и кирпича, засыпавшие первый этаж и подвал. Остатки лестницы ведут до третьего, где обрываются, выбитыми зубами грозя холодному, равнодушному небу, затканного сплошным покровом облачности гнилостно-зеленого цвета.

«Бабушка Смит умерла в 3 часа дня, 25 дня Утренней Звезды».

«Тетушка Эпплджен умерла в 5 часов утра, 13 дня Равноденствия».

«Дядя Макинтош умер в 2 ночи, 10 дня Зерна».

«Эпплбум – 13 дня Зерна, в 7 часов 30 минут утра».

«Эпплы умерли».

«Умерли все».

«Осталась одна Бабс Сид».

 Я прикоснулась копытом к полуразрушенным стенам, глядя на шелушащуюся краску летописи увядания и смертей. Я была готова, и когда пространство вновь окуталось дымом, безмолвно кивнула глядевшей на меня Маске, чей экзотический головной убор мелькал среди серых струй. Я была готова, и даже если мне не суждено было вырваться из этой Паутины Кошмаров, то в ней же должны были остаться и те, кто вновь отправил меня в это место, где пропадают души и разумы несчастных существ.

 И никто, никогда больше не будет бояться закрыть глаза.

— «НИИИИИ-КОООО-ГДАААА!» — этот рев вырвался у меня из груди, когда я вновь ощутила себя в пирамиде, внутри крипты, на алтаре. Вновь ощутила холодный камень кандалов и ледяную остроту воздетого надо мною ножа. Оценила, прочувствовала презрительный холод краев каменной чаши, поднесенной к груди, где должно было затрепыхаться живое еще сердце, вырванное из груди. Вобрала в себя запах крови и страданий, пропитавших горячий, душных воздух, пахнущий пылью, ужасом и песком. Я втягивала его, смакуя, словно дорогое вино, этот коктейль из горечи, крови и страданий, сплетавшихся внутри меня воедино, в одну пронзительную, бесконечную ноту из отрицания, скорби и любви…

И выдохнула, описав головой полукруг, утопив окружающую нереальность в яркой вспышке белого света, резавшего глаза даже сквозь крепко сомкнутые веки, наполнив внутренности каменного зиккурата яростным свистом и шипением молнии, сплетавшимся с басовитым гудением какой-то огромной, безумно мощной машины.

«Прости меня, мама. Я снова вошла в эту реку, но кажется, переплыть ее мне не суждено».

---

— «Да, третий вариант».

— «Дети беспокоились, Скраппи. Чем дольше тебя не было, тем больше плакал Санни и скулила Берри. Дети были чем-то испуганы, и когда они закатили настоящую истерику мы решили, что нужно тебя искать».

 - «И нашли».

— «Нашли. В непотребном виде. Может быть, ты все же расскажешь мне правду? И на этот раз пожалуйста, без вранья».

 - «Это был настоящий кошмар» — вздохнула я, не зная, как объяснить все, через что я прошла. Казалось, минуло не меньше недели и все произошедшее напоминало самый настоящий кошмар. Такой же как тот, что едва не унес мою жизнь, оставив навечно в Глубинах Гравора. Как объяснить, как рассказать все то, что я видела, при этом не выглядя полной дурой? Как объяснить свое исцарапанное, истыканное чем-то тело, когда твои родственники находят тебя абсолютно пьяную, на выходе из городе, в который ты возвращалась откуда-то из Вечнодикого, судя по цепочке следов? Почему я не буйствовала? Почему не пыталась предупредить? Почему не требовала доставить меня и детей в Кантерлот? Ну, наверное потому, что и сама уже начала сомневаться в этой истории. Потому что вместо ножей неизвестных фанатиков, по пробуждению меня встретили обеспокоенные родственники и знакомые, оставившие самодельные открытки с пожеланиями поправляться в небольшой корзинке со сдобой. Потому что никто, как оказалось, не видел никаких фигур в балахонах, зато прекрасно помнили пятнистую сумасшедшую, накануне исчезновения шнырявшую с безумным видом по нашему городку. Но в то же время я чувствовала, что это все было неспроста. Что все это было — не важно, в реальности или во сне. Я помнила все, все те ужасы, весь тот яд, всю ту мерзость, которой был наполнен мой разум и я решила, что после выздоровления обязательно напрошусь к профессору Бастиону, слова которого о единорогах и их ином взгляде на мир очень странно перекликались со всем, что со мною произошло.

«Как заставить поверить других в то, чего они не видят, не слышат, и не могут осязать?».

Договорить нам не дали, и я напряглась, услышав донесшийся из коридора шум тяжелых шагов, положив копыто на поднос, стоящий на столике возле кровати. Впрочем, серьезно приготовиться к чему-то я не успела, и поднос лишь бесполезно свистнул довольно далеко от носа легионера, рывком отдернувшего занавеску, отгородившую от палаты кровать.

— «Она здесь!» — почему-то моя реакция совершенно не удивила Госсип. Не обратив ни малейшего внимания на просвистевший неподалеку металлический край подноса, она приветственно стукнула копытом по тораксу и отправилась дальше, бесцеремонно отодвигая остальные занавеси, не обращая внимания на протестующее шипение медсестры и торопливые шаги врача, поспешно рысившего к нашей палате – «Кто бы сомневался, если честно, командир. Если тебя пытаются убить самой безопасной вещью в доме – значит, это можешь быть только ты».

— «Ложь и клевета. Вечно меня подозревают во… во… Вовсяком!» — простуженно просипела я, увидев влетевшую в палату рыжую пегаску и, не удержавшись, громко чихнула. Резко обернувшись, та сердито рявкнула что-то на подбежавшего ко входу врача, после чего стремительно прыгнула к кровати, взволнованно уставившись на меня – «О, привет, Блуми. А ты чего при… при… Апчхилетела?!».

— «Ты тут! С тобой все в порядке?!» — почему-то моя рыжуха выглядела очень взволнованной, и покосившись по сторонам, сунулась, обнимая, ко мне, вызвав закономерный восторг у детей, радостным свистом приветствовавших знакомую кобылу, принесшую с собой запах холодной стали и зимнего неба. Похоже, она все еще не привыкла демонстрировать наши отношения на глазах у других, и тотчас же отстранилась, сконфуженно дернув ушами в ответ на ироничный прищур Бабули – «То есть, мэм, нас послали за вами».

— «И для чего же?» — прищурилась я, соображая, за какой такой надобностью я могла потребоваться кому-нибудь в Кантерлоте. Хаю? Вряд ли – он еще не возгордился, чтобы говорить о себе во множественном числе. Остальные офицеры возжелали моего возвращения? Нет, ведь она не упомянула себя, хотя уже полгода как являлась принцепс-кентурионом нашего подразделения, одним из пяти командующих офицеров Легиона – «Штабные решили, что перед праздниками стоит дать мне хор-рошенького пинка, чтобы улетела подальше, чем в Понивилль? Или…».

«Колхейн. Мы отправили его в Кантерлот, и я лично убедилась, что тот отправился в одну из камер того подземелья, что расположено под старой частью дворца. С меня хотят снять допрос по этому делу».

Я помнила тот вечер, когда стояла перед собравшимися в зале дворца, рассказывая о всем, что произошло со мной в замке Ириса. Помнила фигуры умных и не болтливых доверенных пони принцессы, среди которых был и профессор Йорсет. Очень доверенных, ведь им одним она могла доверить такую тайну, как эта. Что ж, видимо, им снова понадобилось допросить одну из двух одержимых, оставшихся в этом мире. Значит, там будет и Ник. И значит, волноваться не о чем.

Правда?

— «Скраппи, наш командующий приказал привезти тебя обратно в Кантерлот».

— «Меня или детей?».

— «Тебя. И детей» — не почувствовав подвоха, закивала рыжуха, не обратив внимания на подбор слов. А зря – ответ на этот вопрос позволил бы мне лучше подготовиться к тому, что нас ждет, поскольку в моей голове всплыла еще одна неприятная мысль о том, чем может быть вызвана подобная спешка. Всплыла и была растоптана, что случалось со мною не часто. Но в этом я не собиралась уступать ни на шаг, и если придется, напомнить своим коронованным владелицам о том, что они сами же мне и сказали про семью, табун и отношения между членами одной семьи. Но раз ничего спешного в этом не было, я решила, что немного фронды мне не повредит – не после того, как…

Сердце вдруг кольнуло иголкой, заставив оцепенеть. Звуки рассеялись, размылись в пространстве, сменившись оглушительной тишиной, нарушаемой лишь глухими ударами крови, тревожно шумевшей в ушах. Окно осветилось пульсирующим белым светом, и сквозь украшенное инеем стекло я увидела звезды, подобно отгоревшим фейерверкам, падающие в чернильную темноту.

— «…аппи? Скраппи, что-то случилось?» — продолжалось это всего миг. Один-единственный миг, показавшийся мне если не вечностью, то чем-то похожим. Вздрогнув, я резко вскинула голову, вновь очутившись в полутемной палате, и только ночник над кроватью да яркая полоса света из приоткрытой двери нарушали покой спящих больных. Не было ни пустых кроватей, не прикрытых ширмами-занавесями, ни мертвящего света потолочных ламп, ни вспышек за черным окном, похожем на провал в неизвестность – но что-то тянущее, словно зубная боль, поселилось в груди, заставив меня замереть с приоткрытым ртом и выпученными глазами, нимало испугав при этом родных – «Доктор! Доктор Хорс!».

«Ночь… Звезды… Луна!!!».

— «Не…нуж…но… Ненужно врача» — наконец, выдохнула я, понимая, что все это время просидела с прижатой к груди ногой. Что-то случилось, или должно было произойти, и мне требовалось немедленно помочь той, что стала для меня одним из самых близких существ в этом мире – «Не нужно… Блуми! Мне нужно попасть в Обитель!».

— «Что это еще за новости?» — нахмурилась сидевшая рядом Бабуля. Несмотря на мое заявление, она держала копыто у меня на шее, для чего-то подсчитывая пульс, и отстранилась лишь для того, чтобы показать меня доктору Хорсу, маячившему в дверном проеме. Увидев мою озабоченную и недовольную мордочку, он лишь закатил глаза и издав очень забавный фыркающий звук, снова исчез в недрах госпиталя – «Скраппи, ты снова решила устроить какой-то побег?».

— «Это важно, Ба!» — выдохнула я, присаживаясь на постели, и мягко отстраняя от себя копыта старой земнопони – «Я думаю… Я уверена, что принцессе грозит опасность!».

«Или что-то случилось уже. Но как это можно понять?» — последние слова я проговорила едва слышно, вполголоса, не желая беспокоить больных. Порядком взбудораженные творившейся вокруг меня возней, они собирались мирно поспать, получая ежедневную порцию здоровья от прописанных лекарств и выполненных процедур, поэтому закономерно протестовали, ворчанием призывая нас угомониться, и дать уже порядочным пони отдохнуть. И в этом я была полностью на их стороне – эквестрийская медицина не жаловала бесполезное времяпровождение в госпитале, и если здоровью и жизни пациента ничего не угрожало, он вылетал из койки быстрее, чем успевал снять пижаму, отправляясь прямиком к выздоравливающим, собранным в отделении восстановительной терапии. Эта интересная особенность поначалу интриговала, но затем, немного разобравшись в хитросплетениях эквестрийской медицины, была признана мною вполне логичной – специалист оставался специалистом, не растрачивая свои силы и знания на решение побочных проблем, а в случае обнаружения или наличия у четвероногого пациента еще не решенных проблем со здоровьем, он передавался другим врачам, которые продолжали лечение. Несмотря на кажущуюся хрупкость этой системы, во время отсутствия чрезвычайных событий эта отработанная схема работала словно часы, позволяя каждому пациенту лечиться и выздоравливать без ощущения той надрывной тоски, которую помнил мой симбионт, когда речь заходила о медицине его времени. Когда пациентам приходилось самим искать себе врачей, а важнейшая функция медицины – «непрерывность лечебного процесса» была, казалось, утеряна навсегда. Наши потомки вновь открыли для себя это важное правило и теперь любой поступающий в госпиталь, лечебницу или больницу планомерно обследовался и переходил в копыта каждого из врачей планомерно, последовательно, безо всякого страха, что решив проблемы с кишечником, он может оказаться выписанным из больницы с напутствием «а теперь сами ищите врача, который займется вашим позвоночником». В этом отношении, несмотря на кажущуюся архаичность, эквестрийская медицина работала как хорошо отлаженный механизм, и даже если больной требовал к себе пристального внимания специалиста, чьи услуги не входили в штатный перечень бесплатных, госпиталь сам, с согласия пациента (а иногда даже без оного!) мог решить эту проблему, обращаясь в специальные медицинские фонды области, округа или даже страны.

И именно поэтому, Твайли, я всего раз или два позволила себе поныть по поводу заполнения налоговых деклараций, причем только на страницах этого дневника. Ведь я видела, куда уходят сорок, а иногда и шестьдесят процентов того, что я зарабатывала на службе.

— «Скраппи, ты не можешь этого сделать!» — понизив голос, принялась убеждать меня Блуми, вслед за мной выходя из палаты. На ее спине и шее уже болтались неугомонные близнецы, для чего-то пытаясь отгрызть красивые позолоченные штырьки с ее наплечников, выполнявшие роль пуговиц на легионерской броне. К ним привязывался ворот плаща, и на них же можно было повесить шлем, до того обычно болтавшийся боку или плече, на подсмотренном у риттерских доспехов крючке — «Винд сказал мне не отходить от тебя ни на шаг!»

— «Понятно…» — послать в жопу Хая с его совершенно не гибким приказом означало с самого начала свести на нет все те усилия, что я прикладывала в течение этих лет, готовя созданный нами Легион к смене командования. Всеми силами я избегала сама, и отучала других отдавать такие категоричные, негибкие приказы, хуже которых могло быть лишь ненавидимое мною «действовать согласно обстановке» — можно подумать, что можно действовать с нею вразрез! – но теперь я не могла даже отменить распоряжение того, кто пришел мне на смену и наверняка действовал из лучших, на его взгляд, побуждений. Однако и смириться с этими кандалами на крыльях и ногах я просто не могла.

— «Так, а Госсип он ничего не поручал?».

— «Если он и отдавал какой-то приказ лично ей, то я об этом не знаю» — ревниво нахмурилась Нэттл.

— «Никак нет, мэм!» — бодро откликнулась та, рыся перед нами. Из палаты нас конечно же вытряхнули, но я и сама собиралась найти какое-нибудь местечко подальше от любопытных ушей. И без того теперь слухи и пересуды пойдут по всему городку, и мне оставалось лишь надеяться, что не успела сболтнуть ничего такого, что станет для его жителей более важным, чем обсуждение жизни одной непримечательной пятнистой пегаски.

В конце концов, я все еще предпочитала, чтобы никто не знал, чем на самом деле мне приходится заниматься – как и ты, моя дорогая подруга. Как и ты, хоть это и не всегда признаешь.

— «Тогда…» — мысли двигались в голове, но не сталкиваясь хаотично, как прежде, а напоминая скорее множество стальных шестерней, болтающихся в заготовке странного механизма. Цепляясь зубьями одна за другую, они крутились, болтались, подпрыгивали, пока, наконец, одна за другой, не становились на свободные еще места, где цеплялись друг за друга зубьями и зубчиками, постепенно превращаясь в единый стальной механизм. Я не могла командовать своими бывшими подчиненными. Я была обязана спасти Луну. Я не могла бросить детей. Я была обязана оказаться в Обители как можно скорее. Как я могла спасти принцессу без войск? Как мне помогут войска в случае магической дуэли? Кто будет охранять Понивилль? Что, если это будет что-то вроде того, что пережила только что я? Столкновение противоречивых порывов порождало хаос в моей голове, но не обессиливающий, а какой-то уже привычный, похожий на лабиринт сложнейшего, старинного механизма процесс, подобный щелкающему арифмометру, загадочно хрустящему бронзой своих потрохов. И что появится из него на свет, не знала и я сама.

— «Так, Блуми…».

— «Приказ, мэм» — с видимым сожалением откликнулась та, останавливаясь вместе со мною возле двери в ординаторскую, в загадочных недрах которой скрываются от пациентов врачи для того, чтобы предаться, по мнению непосвященных, каким-то предосудительным делишкам – а на самом деле, исписать кучу карт, наглотаться «дежурного» кофе (треть кружки кофейных зерен, треть сахара, вода и две ампулы кофеина), после чего обессиленно закрыть на минуту глаза, откинувшись на спинку продавленного дивана. С напускным, как я полагала, сожалением, поскольку явно угадывала в ее глазах мысль засунуть меня куда-нибудь под кровать, и усевшись сверху, бдительно охранять, не давая доставлять окружающим слишком много хлопот – «Ни на шаг от вас».

— «Отлично. Госсип! Необходимо эвакуировать юных отпрысков королевского дома назад в Кантерлот! Сколько вас тут?» — озадаченно поглядев на стоявших передо мною кобыл, одна из которых ненароком загораживала мне путь, явно стараясь не пустить дальше, я с подозрением осведомилась – «И чего это мы тут лыбу давим, дамы офицеры?».

— «Ничего, мэм!» — прыснула Госсип, и даже мое рыжее солнце чему-то ухмыльнулась, найдя нечто забавное в моих словах – «Ты просто произнесла это так забавно, командир, по-грифонски — «эвакуасьон». Словно тогда, на Севере».

— «Ну, а вам бы только поиздеваться над холодной, голодной, простуженной кобылкой» — фыркнула я, в последний момент умудрившись опустить голову, чтобы не окатить своих боевых подруг фонтаном соплей, стратегический запас которых скопился в глубинах бежевого носа. Надо же, а я и не заметила, как начала использовать слова на новогрифонском… Вот что значит полгода вдали от дома пробыть – «Так сколько Хай прислал по мою душу?».

— «Два контуберния».

— «Он сказал, что ты ненавидишь официоз у себя дома, и хотел вообще прислать только твою обычную смену, но я решила взять всех, кто был свободен» — вины в голосе Нэттл было столько же, сколько снега на крышах домов в жаркий полдень Камелу – «Я знала, что ты что-то задумаешь, Скраппи, поэтому сразу скажу – нет. Это был приказ».

— «А я уже не Легат, уже не легионер, поэтому Хаю не подчиняюсь» — пробубнила я, с отвращением вытирая нос о ближайшую занавеску так вовремя подвернувшегося неподалеку окна – «Он приказал, я услышала…».

— «Это был приказ не командующего Хая Винда, мэм» — голос пегаски, которым она произнесла эти слова, стал тише, заставив меня настороженно замереть, уткнувшись сопливым носом в многострадальную тряпочку – «Вот. Прочтите и ознакомьтесь».

«Прочесть и ознакомиться»? Очередной армейский жаргонизм из разряда «Перед прочтением съесть»?

Свиток мне не понравился сразу. Короткий, больше похожий на свернутую записку, какими часто общались между собою рогатые господа, он был свернут в тугой и узкий рулончик, накрепко перетянутый алой шелковой ленточкой, скрепленной блямбой позолоченной пломбы. Алое и золотое – официальные цвета канцелярии Ее Высочества, а на печати эти я насмотрелась за то недолгое время, что там провела. Отличная штука, между прочим – она прекрасно поддавалась одному интересному зачарованию и считалось, что могла быть снята лишь тем, кому предназначалось письмо, в противном случае попросту уничтожая сообщение так, что не оставалось и пепла. По крайней мере, от свитка точно, хотя узнав об этом, я предпочитала хранить их подальше, в самом дальнем шкафу от себя. У Твайлайт, как я помнила, скопилось достаточно таких вот свитков в библиотеке, и она вполне доверяла этим защитным печатям тайну своей личной переписки с принцессами.

«Домой! Немедля! И не вздумай «случайно» сбиться с пути!» — я ощутила, как дрогнуло мое копыто, когда я вдруг ощутила тот жар, что ощущался по резким, словно удары кинжала, стремительным линиям почерка разгневанного аликорна – «Не смей приближаться к Обители, Скраппи! Это приказ!».

Словно сомневаясь, что все сказанное будет мною понято верно, эти два слова были подчеркнуты, причем несколько раз.

— «Так значит, тебе приказали не отходить от меня ни на шаг?» — задумчиво проговорила я, лишь спустя какое-то время поняв, что уже долго стою возле окна, и забыв про занавеску, постукиваю по нижней губе краем короткого свитка. Приказ был ясен – но почему я должна была следовать ему? Почему именно приказ, да еще и «домой», а не просьба быстрее вернуться во дворец? Я и так вроде бы дома?

— «Да, Скраппи. Командующий Винд сказал именно так, когда передал мне этот свиток» — насторожившись, Блуми безрезультатно попыталась прокрутить во мне дырочку изумрудами глаз – «Но ведь в письме было написано то же самое, правда?».

— «Тогда мы не можем его подвести» — приказ… Все дело было в этом слове. Не просьба, не инструкция – приказ. Даже Луна не позволяла себе использовать его вне официальных отношений и цепочки подчинения по отношению к моей пятнистой персоне. Да, довольно жалкой и представлявшей из себя не более чем каприз скучавших сестер. Но, как я уже говорила, Твайлайт, даже самая задрипаная болонка может огрызнуться или куснуть, если загнать ее в угол – и это понимали и принцессы, редко, крайне редко используя это слово. Словно все это писала не Селестия, а кто-то другой. Кто-то, кто был безумно…

— «Она напугана» — прошептала я, слепо глядя в чернеющее окно. В затянутом паутиной мороза стекле отражались больничные стены и потолок, взволнованно переглядывавшиеся кобылы у меня за спиной… Вот только себя я не видела в отражении. Только неясный силуэт, искажавшийся в блеске сверкающих искорок снега, облепившего холодное окно – «Она напугана. Впервые за много веков».

— «Скраппи… Ты в порядке? Слушай, давай вернемся в палату? Мы уже прилетели, и все будет хорошо. Погляди только на себя – ты же вся больная! А с нами ты теперь в безопасности…».

— «В полной» — отрываясь от темного прямоугольника, за которым зажглись фонари, я мельком взглянула на обеспокоенно переминавшихся позади меня офицеров, и снова уставилась в темноту, в темном чреве которой виднелась цепочка трепещущих огоньков фонарей, ведущих от госпиталя в городок. Тонкая линия светлых пятен, похожих на застигнутых бурей светлячков, казалась путеводной нитью надежды для тех, кому была необходима срочная помощь. Странное ощущение причастности к чему-то большому и важному вновь наполнило меня, как тогда, в Ядре и чуть позже, во время жаркого лета, когда я видела этот путь, сверкающей нитью рельсов протянувшийся к горизонту по спинам холмов и полей. Ощущение, которое я так часто искала, которого часто ждала, и которое появилось так внезапно, при столь пугающих обстоятельствах – «Путь… Это будет путь, который я искала. Который мне сказали найти».

— «Ээээ… Мэм?» — не понимая, о чем речь, Госсип решила, что безопаснее всего будет вновь вернуться к проверенным отношениям «подчиненная-командир», и стукнула себя по броне – «Будут приказы, мэм?».

Как я уже говорила, все мои намеки и прямые заявления многие, очень многие открыто игнорировали. Не в вопросах командования, конечно же – к моему великому сожалению! – не после того, что произошло во время войны; похоже, коллективный разум Легиона решил, что мое отстранение — это очередное наказание «для отчета», очередная политическая интрига, поэтому слишком многие открыто и даже пафосно бравировали этим, по-прежнему обращаясь ко мне так, словно у них по-прежнему был старый Легат.

— «Будут. Оставь троих для охраны моего дома и его обитателей. Их я проинструктирую лично. Остальные готовятся сопровождать и защищать юных принца с принцессой на пути в Кантерлот. Пойдем ночью, на крыльях, без остановок и задержек в пути. Поняла?».

— «Так точно, мэм!».

— «Скраппи, ты не забыла, что ты уже не командуешь?» — недовольно прищурилась на меня рыжая принцепс-кентурион, облив недовольным взглядом чересчур шуструю подчиненную. Или не совсем – в конце концов, я сама выделила эту сдвоенную кентурию в отдельный отряд, который подчинялся остальным офицерам с большими оговорками.

— «Путь, Блуми. Это Путь, понимаешь?» — рассеянно проговорила я, поворачивая обратно, к явному облегчению рыжухи, потрусившей вслед за мной. На ее морде было написано нескрываемое облегчение, как и на мордах моих родственников, выглядывавших из палаты. И только по недовольной роже врача, возмущенно трясущего своими кудрями за спинами моих близких я поняла, что проблемы еще только начинаются.

Мне предстояло убедить своих родных отправиться в Кантерлот. Убедиться в том, что ни Бабуля, ни Дед не желают покидать уютный домик из-за каких-то там страхов и бредней одной глупой кобылки, много лет прочно сидевшей на всяческих загадочных препаратах. Подготовить детей к лихорадочной гонке до Кантерлота. И лишь потом сделать то, что должна была сделать. Исполнить свой долг перед той, кто стал мне роднее и ближе всех в этой жизни – настолько, что я боялась признаться себе в том, что в этих отношениях даже семья, даже дети отодвинуты на второй план. Нет, даже не так – стоят чуть ниже в иерархии внутренних ценностей. В той иерархии, которую мы выстраиваем глубоко внутри своего сознания, и часто боимся признаться в ее существовании даже себе, благо жизнь редко позволяет нам сталкиваться с ней напрямую. Это словно лук или капуста, как мне представилось на секунду, когда я ощутила прикосновение внутри своего разума к этой структуре – и опасливо отдернулась прочь, ощущая занимающееся внутри чувство дискомфорта от понимания выбора, который может заставить нас сделать жизнь. Нет, я не собиралась ценить кого-то меньше или больше, но…

— «Все готовы? Доспехи для меня не захватили?».

— «Скраппи, ты и в самом деле куда-то собралась?» — с недоверием нахмурилась Бабуля. Словно она и не знала меня все эти годы, и что я вообще способна натворить, когда сорвусь с поводка. От ощущения неизбежности выбора, который мне вскоре предстояло сделать, в груди нарастало ощущение недовольства, похожего на пекущую боль – «Ты же больная совсем!».

— «Легкая просту… сту… студАААААПЧХИEBANIYVROT!».

— «Обязательно постельный режим!» — строго произнес Хорс. Педиатр отрабатывал обязательные часы в приемном отделении и похоже, решил выбрать для этого ночную смену, надеясь на то, что поток посетителей будет меньше, чем днем. Что ж, похоже, это был явно не его день – «Я выписал вам рецепт, который получите завтра на посту. Лекарства в аптеке, на первом этаже».

— «Хорс!» — недовольно воскликнула старая пони, когда я сграбастала скакавших вокруг меня близнецов, и устроила их на спине, поднимая зубами за шиворот, словно котят.

— «Ох, мисс Беррислоп, вы ведь знаете эту пони» — вздохнул доктор, гася в палате свет, и поплотнее прикрывая дверь, отсекая от недовольных ее обитателей тревожащие тех звуки наших голосов – «С момента появления в Понивилле, у  нее какая-то нездоровая страсть к побегу из нашего госпиталя. И что я должен теперь предпринять?».

— «По крайней мере, сделать ей внушение, как поступил бы любой уважающий себя…».

Развернувшись, они отправились по коридору в сторону лестницы, в то время как я внимательно оглядела подтянувшихся при моем взгляде кобыл. Жеребята беспокойно елозили у меня на спине, нетерпеливо дергая за гриву и крылья, словно ощущая предстоящее приключение. Для них все казалось уже привычным – и появление пони в броне, от которых пахло сталью и кровью, и следовавшие за этим обязательные торопливые сборы, и даже лихорадочное отбытие навстречу новым приключениям, которыми полнилась их короткая пока еще жизнь…

Но почему так тяжело и тревожно было у меня на душе при взгляде в чернеющее окно?