Извилистый путь

Пролог

Перевёрнутая вершина высящейся поодаль горы отражалась в глади лесного озера; отражение невысокой башни из белого камня на его берегу казалось распустившимся на воде огромным цветком. А если бы случайный наблюдатель преодолел подъём и бросил любопытный взгляд за чередующиеся «лепестки» из хрусталя и мрамора, то увидел бы треугольный стол, три двустворчатые двери и три трона с узорчатыми спинками.

На створках первых отворившихся дверей синеву неба разделяли россыпь звёзд и солнечный диск. С расположенной за дверью лестницы, спускавшейся подобно отогнувшемуся белому лепестку, внутрь зала шагнули две сестры. Два аликорна. Трон, украшенный изображениями солнца и луны, принцессы обошли с разных сторон.

Из-за дверей, украшенных парой чёрных развёрнутых крыльев, в зал ступил грифон, высокий и статный. Он учтиво поклонился аликорнам и замер возле трона, отмеченного птичьей лапой с расправленными когтями.

Усыпанные кристаллами створки пропустили в помещение припозднившуюся участницу. Ей, лишённой крыльев, пришлось добираться до заветного места почти целые сутки. Единорожка с роскошной розово-пурпурной гривой вопреки усталости приветливо улыбалась. Она заняла пустующий третий трон, на спинке которого переливался многогранный кристалл в форме сердца.

Над поверхностью треугольного стола появилась дымка, за несколько мгновений соткавшаяся в красочную карту окрестных земель, подвластных собравшимся. Карта появлялась по желанию каждого из правителей, поклявшихся обеспечивать покой и безопасность своих владений. Из спинок тронов, как и много раз до этого, появились крохотные фигурки: миниатюрные солнце и луна, птичья лапа и кристальное сердце. Словно играя, они сделали круг над картой и вернулись в свои убежища. Магическая проекция начала терять краски и вскоре истаяла.

Собравшиеся обменялись улыбками. Магия карты не почувствовала ничего, а значит, ничто не грозило народам трёх государств, никакая опасность не нависала над ведущими привычный быт мирными жителями. Коль скоро формальная часть встречи оказалась столь коротка, аликорны, грифон и единорожка пустились в долгие разговоры на разные, в том числе и чрезвычайно далёкие от политики темы.

1. Беглянка

Одинокая пони идёт через пустыню навстречу неизвестности...

Скрипу деревянной телеги вторил скрип песка под её колёсами. Пони, чьё сознание помрачилось от жажды и непривычной жары, ждала скорого заточения и унизительной кары. Долгая дорога измотала её настолько, что сил не оставалось даже на то, чтобы поднять голову. В окружающей пустыне не было ничего, за что можно было бы зацепиться глазу, и усталый разум искал отдохновения в воспоминаниях. В прошлом, в котором у пони была работа, было уважение соплеменников, была свобода, была длинная шерсть. Но против воли своей хозяйки память вернулась в тот момент, когда всё это безвозвратно пропало…

Тем тихим вечером дверь сотряслась под требовательными ударами. Помедлив, хозяйка пещерного дома сдвинула засов и открыла дверь. Её взгляду предстали несколько королевских стражей в полной экипировке под предводительством хорошо знакомого капитана. Пьюнитер. Этот визит не сулил ничего доброго.

— Вы выбрали довольно странное время для посещения знахаря, – сказала пони в смутной надежде, что гости не настроены заходить дальше её порога.

Пьюнитер резким движением указала на неё копытом. Не успев толком ничего осознать, хозяйка дома оказалась в цепкой хватке стражей.

— Вы больше не знахарь, Соулскар, – проговорила Пьюнитер, кивком отдавая одному из стражей приказ войти. – По приказу королевы Ролдголд вы арестованы по подозрению в совершении убийства. Вас возьмут под стражу, а судьбу вашу решит арбитрарий.

— Что? Нет! Вы ошибаетесь! – протестовала знахарка, не прекращая попыток вырваться из крепких копыт стражников. – Стэйм, – обратилась она к одному из них. – Стэйм, помнишь, как я помогала твоей жене с чихоткой?  Пусти меня, Стэйм!

— Прости, Соу, приказ… – пробормотал тот, отводя взгляд.

Отправленный во внутренние помещения стражник вернулся: он ступал неуверенно, в его замутнённом взгляде читались отвращение и растерянность. Подойдя к капитану, он пробормотал ей на ухо несколько слов и кивнул в сторону пещеры. Пьюнитер, отстранив подчинённого, скрылась в глубине дома. Она вернулась почти сразу, её мордочка окаменела от с трудом сдерживаемых омерзения, шока и ярости. Не задерживаясь на пороге, капитан подошла к арестованной и плюнула ей под ноги, едва не попав на копыта, после чего процедила сквозь крепко стиснутые зубы:

— Ну ты и тварь…

— Это ради спасения всех нас! Всего народа! – Соулскар повторила слова, которыми уговаривала свою совесть бессчётное количество раз. Пьюнитер оскалилась и замахнулась, явно готовая перейти к более жёстким действиям в адрес знахарки, но взяла свои эмоции под контроль и опустила ногу. После чего жестом распорядилась, чтобы арестантку побыстрее увели…

Последующие события ускользали из памяти, подавленные вновь нахлынувшими страхом и смятением. Сейчас Соулскар упрекала себя в непредусмотрительности. Появление стражи следовало ожидать. Она слишком долго проверяла на прочность свою удачу. Удаче это не понравилось, и она отвернулась от неё.

Тюремный транспорт – дырявый шатёр, поставленный на колёса, непонятно как переживший годы небрежного обращения – покосился. Немного съехав по гребню дюны, повозка вновь накренилась, заставив Соулскар прийти в чувство. Пони подняла голову, пытаясь понять, что изменилось за то время, что она была погружена в себя.

Первым на глаза попался второй арестант, деливший с ней повозку и обречённый разделить её участь, каковы бы ни были его преступления. Хотя он выглядел осунувшимся и томимым жаждой, поездка давалась ему несколько легче – жара не была для него столь тяжким испытанием, как для привычной к прохладе подгорного города длинношерстной пони. Он старался избегать лишних движений, но проявлял больше интереса к окружающему, разглядывая пустынный пейзаж сквозь прореху в матерчатой стенке.

— Что-то интересное? – едва слышно спросила Соулскар.

— Солнце и песок. Песок и солнце, – поделился впечатлениями единорог. – Забавно, что солнце одинаково восходит и заходит над всеми землями. И всё же не везде есть леса и реки, не везде зелёная трава и плодородные земли. Почему же так вышло?

Соулскар не могла придумать ответ или осознать риторичность вопроса – сил не хватало даже на простые мысли. Впрочем, единорог ответа и не требовал. Он предавался своим размышлениям, возможно, о песке и солнце.

Разум Соулскар вновь начал соскальзывать в туман воспоминаний. Эти образы прошлого были единственной маленькой радостью, которую позволялось иметь преступникам перед последним этапом их пути – пожизненной каторгой. Из года в год, из века в век пони, нарушившие законы своего королевства, отправлялись в долгий и изнурительный переход, начинавшийся в тенях уходивших ввысь горных пиков и кончавшийся в высеченных в красных скалах золотоносных шахтах, уходивших в земные глубины под побережье и дальше, под самое горько-солёное море.

Возможно, она никогда больше не увидит скрытое под горами королевство, маленький уголок тепла в землях холода. Не увидит пещеры и туннели, бесконечной сетью пронизавшие земную твердь, стены которых подобны чешуе неведомых гигантских чудовищ, и лестницы, что год от года становились длиннее, когда горная порода уступала труду. Не увидит мосты через многометровые обрывы и роскошные ворота, что открывались на заснеженные горные склоны. Не увидит тусклый свет ламп, заполненных специальными смесями, горящими долго и не коптящими потолок. Не увидит подъёмники с противовесами и рычажные механизмы, приходившие на помощь там, где сил пони уже не хватало. Не увидит свою лавку и своих змеек, оставшихся в прозрачных ящиках с полуприкрытыми крышками. Соулскар надеялась, что её питомицы сообразят, как выбраться и расползтись по округе, потому что от мысли, что весь её террариум обречён на вымирание, щемило сердце.

Печаль по оставленному подземному миру внезапно сменилась воспоминанием о дне, когда совсем ещё юная пони, всю жизнь проведшая в каменных коридорах, впервые увидела заснеженные горные пики. В тот день отец взял её в рискованное путешествие до одного из «окон» – прорубленных в каменной толще треугольных отверстий, поставлявших жителям королевства свежий воздух. Чтобы добраться до такого «окна», требовалось пройти по дороге, проложенной его строителями, что почти всегда означало крайне узкий карниз, шедший на огромной высоте вдоль стен больших пещер.

Когда отец подвёл Соулскар к треугольной дыре, миновав все опасности наподобие  выступов, где можно было легко оступиться и свалиться вниз, она долго морщилась и привыкала к яркому свету. А потом разглядела пятнистые волны каменной основы и спадавшего с неё белого одеяла. Защищавший «окно» снаружи карниз мешал разглядеть отдельные высокие точки, но ложбины и склоны предстали во всей красе переплетений тёмных и светлых полос.

Погружённый в полузабытьё разум позволил вызывающим тёплые чувства воспоминаниям отступить и обратился к более поздним и прозаическим вещам. Соулскар возвращалась в тот момент, когда впервые встретила единорога, невольно ставшего её попутчиком.

…Стражники бросили её в маленькую камеру, с громким лязгом захлопнув дверь из железных прутьев. Пьюнитер задержалась, видимо, надеясь услышать мольбы и увидеть слёзы, но, наткнувшись на гордое молчание, отправилась по своим делам. После её ухода у Соулскар появилась возможность осмотреть соседние камеры. В одной из них обрёл временный дом тёмно-серый единорог с чёрной гривой – пони без длинной шерсти. Это было до крайности удивительно: число гостей королевства из других земель и так редко превышало дюжину, а случаев, чтобы кто-то из них совершал преступление, достойное темницы, на памяти Соулскар и вовсе не было. Тем не менее, этот единорог находился совсем рядом и, кажется, не возражал против беседы.

— Обычно у нас относятся к гостям с большим уважением, – сказала она. – С чего тебя посадили под замок?

— Решил продать пару артефактов, – охотно ответил единорог. – Больше, чем пару. И не особо горел желанием платить ваш торговый налог.

— Напрасно ты так, – c сочувствием произнесла Соулскар. – Проступок, конечно, моему не ровня, но здесь, под горами, ничего хорошего не сулит. Королева Ролдголд цепляется за сбор налогов, как дикие коты за ветки деревьев. Иначе откуда она возьмёт для своего пещерного дворца ещё одну золотую колонну?

Единорог в камере ответил слабой усмешкой.

— А потом я узнал, что вещи, зачарованные тёмной магией, совсем не пользуются спросом, не одобряются и приносят обладателю серьёзные проблемы.

Соулскар ещё раз внимательно осмотрела собеседника. В тот момент она удивилась упоминанию тёмной магии. Во-первых, потому что в горном королевстве вообще редко получалось увидеть заклинателей. Во-вторых, потому что любые тёмные чары и предметы находились под запретом уже несколько столетий. И арестованный единорог, если он действительно намеревался продать здесь что-то подобное, был, по меньшей мере, безрассуден. Или просто не удосужился узнать побольше о месте, в котором собирался торговать. В любом случае, он мог не ждать лёгкого наказания.

— А какова твоя история? – спросил «обладатель тёмных артефактов».

— Я врачеватель. Я пыталась найти новые способы и средства для лечения болезней. К сожалению, ради таких знаний проходится идти на… неоднозначные шаги.

— Ты убила кого-то? – неожиданно спросил единорог, прервав едва начавшуюся исповедь длинношерстной пони.

— Не из ненависти. Просто недооценила свои умения. Ошиблась. Любой ошибается, но мне, похоже, прощать ничего не станут.

Единорог слегка подёргал дверцу своей камеры – просто чтобы занять копыта.

— Я не осуждаю. Мы все стремимся к чему-то и готовы пойти на риск ради этих стремлений. А там уж как повезёт… Забавно. Если бы я усерднее стремился к своей цели. Если бы я освоил одно заклинание. Если бы я мог превратиться в дым, то никакие решётки не смогли бы меня удержать.

— Ещё освоишь. Конечно, за тёмные артефакты тебя накажут, но ни жизнь, ни магию не отнимут. Законы у нас такие. Милосердные.

— Рад слышать. У нас все иначе.

— Тебя хоть как звать-то? Мы тут не на один день, беседовать нам придётся долго. Неплохо бы знать имена. Я Соулскар.

Загадочный арестант придвинулся ближе к решётке. Словно на самом деле намеревался превратиться в дым и пройти сквозь неё.

— Сомбра, – представился он…

Сознание вернулось, когда внутри повозки всколыхнулись потоки горячего воздуха. Транспорт остановился под лучами палящего солнца. Сопровождавшие их охранники решили сделать привал. Пони, родившиеся и выросшие поблизости от песчаного моря, природные соседи горного королевства, не испытывали проблем с царившим вокруг зноем.

Караван достиг установленной точки маршрута: маленького оазиса. Пальмовые листья заглядывали в повозку зыбкими тенями, в воздухе едва ощутимо веяло влагой. Конвоиры, потратив какое-то время на собственный обед, взяли старое помятое ведро и зачерпнули воды из местного водоёма. Один из пустынных пони подошёл к телеге.

— Ваши еда и вода. – Содержимое ведра конвоир выплеснул в маленькое корытце, не заботясь о том, какая часть пролилась мимо. Рядом бросил скромных размеров мешочек с порцией сухарей, рассчитанной на двух едоков. Делить еду пони в повозке должны были самостоятельно, и охранника не волновало, что один из узников может забрать все припасы себе.

Для Соулскар корыто оказалось слишком далеко, хотя до его края было едва ли больше полуметра. Надо было подняться и дойти или хотя бы доползти до воды, нужной для того, чтобы просто выжить, просто не сойти с ума от бесконечной череды воспоминаний.

Сомбра, уже склонившись над водой, остановился, повернул голову и посмотрел в сторону Соулскар. Та попыталась придвинуться в сторону припасов, но попытки хватило лишь на пару сантиметров – сил попросту не было, солнце отобрало последние ещё несколько часов назад.

— Давай помогу. – Единорог подтащил спутницу, ухватив её за копыто. Убедившись, что Соулскар может дотянуться потрескавшимися губами до воды, Сомбра принялся магией разделять сухари. Получились две неравные части, большую из которых чародей пододвинул к спутнице.

— Тебе они нужнее, – пояснил он, когда Соулскар заметила это подношение. Она с молчаливым удивлением отнеслась к этой заботе со стороны едва знакомого молодого единорога.

— Ешь! – Указание прозвучало слишком властно для уставшего от изматывающей дороги и голода жеребца. С ним не хотелось спорить даже по вопросам, касавшимся выживания.

— Даже если я перенесу эту дорогу, – вздохнула Соулскар, приподнимая голову, – шахты Экус-Кермена меня очень быстро добьют.

— Что нас там ждёт?

Соулскар постаралась собрать воедино все разбежавшиеся по закоулкам сознания точные факты, случайные слухи, чужие россказни и предания. Пока она выдыхала комканые фразы ответа, повозка качнулась и вновь пришла в движение. Очевидно, пустынные жители, взявшиеся за перевозку преступников, отстали от графика и стремились нагнать упущенное.

Транспорт с преступниками, как помнила Соулскар, везли строго на восток. В весьма интересное место, где ждали подземные туннели, уходящие в глубины красных холмов, состоящих из столь прочных скальных пород, что не каждый удар кирки оставит хотя бы царапину. Извилистые ходы, прорытые за сотни лет, змеями расползались во все стороны, даже под солёное море. Там узников заставляли работать в шахтах. Дробить куски скал в поисках золотых вкраплений. Потом эти камни они должны были таскать на себе. Работа для закованных в цепи каторжников шла день за днём, пока солнце сияло в небе. Вот только солнца они там, под землёй, не видели…

— Унылая картина, – заметил молодой единорог, когда рваные фразы обрисовали ему «светлое будущее».

— Никому из надзирателей не будет дела, насколько ты устал, – продолжала рассказ пони, делая большие паузы в каждом предложении. – Их не будет интересовать, хватило ли тебе еды. Им всё равно, болят ли у тебя копыта... Тебе как единорогу особенно «повезло» – заставят работать и копытами, и магией. За двоих.

— Я так полагаю, выбраться оттуда будет непросто.

— Проще, чем ты думаешь. Ты можешь сбежать из шахт, проскользнуть мимо построенной рядом цитадели, крепости Экус-Кермен. Пойти по одной из дорог – либо в пустыню, либо в море. Одному, без припасов, после недель, проведённых в шахте, не уйти далеко ни первым, ни вторым путём. Поэтому, знаешь ли, я предпочла бы отбросить копыта ещё по дороге.

Последний из сухарей исчез во рту Соулскар. В дополнение к нему она сделала пару глотков воды, ещё плескавшейся на дне корыта. Ожидавшее её в конце пути было мучительно-долгим вариантом того, что можно сделать куда быстрее и проще.

Ещё несколько подъёмов и спусков Соулскар терпела, взвешивала в голове варианты. В итоге решилась. Точно зная, что ни один из охранников не кинется в погоню. Надеясь, что правильно рассчитала, как долго и в каком направлении двигалась повозка от места последней стоянки. Смирившись с мыслью, что сама загнала себя в эту ловушку, пони приподнялась. Преодолела слабое сопротивление почти не смыкавшихся краёв тента, спрыгнула с повозки и, глубоко проваливаясь в песок, со всей возможной скоростью побрела прочь.

Голоса позади призывали её одуматься. Среди конвоиров добровольцев, готовых ловить её среди дюн, не нашлось. Даже Соулскар прекрасно знала, что ждёт любого глупца всего через несколько часов такого бегства.

Последний взгляд на продолжавший свой путь караван, в котором неожиданно оказалось больше одной телеги; Сомбра за ней не отправился, но внимательно проследил через дыру в матерчатой стенке. Дальше – небольшой поворот в сторону предполагаемого оазиса, который за песками виден не был. Дальше – непонятно откуда взявшаяся прыть, питаемая робкой надеждой. Если получится хотя бы добраться до воды, хотя бы найти тень… Возможно, тогда настанет момент просветления, и в голову придёт новый план.

Ноги ещё двигались, и копыта продолжали взрывать песок. Чтобы отвлечься от пропитавшей ноющее тело усталости, от обжигающих кожу сквозь подстриженную после ареста шёрстку солнечных лучей, Соулскар попыталась сосредоточиться на воспоминаниях, вернувшись в тот далёкий день, когда ей казалось, что она сможет убедить арбитрария в правоте своих убеждений, что голос бывшей знахарки будет твёрд, а логика неоспорима. История повернулась в другую сторону, изменилась с открытием двери в тёмное помещение, в котором ничто не отвлекало от свершения правосудия…

…Соулскар увидела пони, о которой ходило много различных историй. Эноми Прэнс. Верноподданная королевы, заведующая золотыми приисками Экус-Кермен. Редкий гость высокогорья, кутавшаяся в несколько тёплых накидок. Полукровка, дочь длинношерстной пони и пустынного жителя, утратившая присущий подгорным жителям волосяной покров и унаследовавшая право владеть далёкой от гор крепостью. Её в роли своего арбитрария Соулскар никак не ожидала увидеть. Хотя бы потому, что главный надзиратель шахт и начальник цитадели вообще редко покидала свои тёплые края ради местных пещер. Однако обстоятельства, как поняла Соулскар, повернулись так, что королева Ролдголд потребовала отчёт о добыче руды, и Эноми Прэнс прибыла представить эти сведения лично.

— Итак, я знаю, в чём тебя обвиняют, – прозвучала обязательная для арбитрария фраза. Медового цвета глаза без особого интереса изучили Соулскар, а носившая не один драгоценный браслет нога слегка повернулась, отполированным до блеска копытом указывая на обвиняемую. – Хотелось бы теперь услышать, почему королевство должно забыть про эти обвинения и вернуть тебе прежнюю жизнь.

Теперь слово предоставлялось Соулскар. Она должна была убедить арбитрария – пони, единолично определявшую степень виновности и меру наказания – в несправедливости обвинений и благопристойности своих поступков. Проблема заключалась в том, что Соулскар лично знала всех немногочисленных местных пони, которые имели право выступать арбитрариями, и могла бы найти к ним подход, разжалобить, убедить, даже припугнуть. Но с прибывшей из дальних краёв Эноми Прэнс она разговаривала впервые и совершенно не представляла, какие аргументы пойдут на пользу.

— Всего семь месяцев назад в предгорьях случилась страшная эпидемия, – начала свой рассказ Соулскар. Тонкие губы арбитрария едва шевельнулись:

— Да, я слышала про эту трагедию.

— Королева Ролдголд объявила, что эпидемия прекратилась, что болезнь ушла и больше не возвратится. Я искренне надеюсь на правоту её величества, но…

— Сомнения?.. – Обладающая властью пони желала в свойственной ей манере свести разговор к краткому обмену значимыми фактами. Она не оставляла Соулскар времени для красноречивых описаний, в которых знахарка была сильна.

— Болезнь могла уйти, но также легко она может вернуться вновь. Никто так и не понял, что это была за эпидемия, откуда она пришла, почему умерли одни и выжили другие. Королевство совершенно не готово к подобному бедствию. Ни я, ни другие целители не сможем помочь, если эпидемия проникнет в пещеры…

Эноми Прэнс покрутила на ноге золотой браслет с выгравированными завитками. Когда она решила, что пора вновь вставить ремарку, она дёрнула ушами и произнесла:

— Есть опасность для королевства?

— Большая опасность! – немедленно отреагировала Соулскар. – Если взглянуть на то, в каких условиях живёт наш народ… – Она махнула ногой, как бы призывая собеседницу выйти за пределы маленького помещения. – Пещеры, туннели в горных хребтах, расселины и шахты. Все подданные королевства за малым исключением заперты внутри каменной громады. От королевы Ролдголд до последнего попрошайки – все дышат одним воздухом.

— Интересное замечание...

— Никто не сможет убежать от болезни, если она вдруг проникнет сюда. Никто не отсидится в чертогах. Всё королевство внутри гор превратится в один большой склеп…

Металл звякнул о каменную столешницу – Эноми Прэнс прервала её:

— Ничего из этого не даёт вам право убивать сородичей.

— Я не хотела, чтобы произошло что-то подобное, – тараторила Соулскар. – Не хотела. Но страх перед этой болезнью, перед её неизвестностью... Если не знать о ней ничего, то бессилие наше умножится. Я решила узнать хоть что-то. Я спускалась в предгорья, исследовала погибших от эпидемии пони. Собирала травы. Ловила животных. Исследовала тела тех жителей королевства, кто умирал по той или иной причине. Я должна была понять, что губит нас, а что может спасти.

— Ваши поиски погубили немало пони, – напомнила Эноми Прэнс.

— Мне жаль, что так вышло. Я стремилась понять, как все мы устроены, как работает наше тело. Я хотела увидеть, как трепещет сердце, как воздух заходит и выходит из лёгких, как и почему мы двигаем ногами. Ни одна книга, ни один знаток не давали мне ответов. Но я их получила во время своих экспериментов. Я стала ближе к пониманию того, как победить эпидемию. Я…

— Отняли жизнь пони ради любопытства?

— Нет же! Я не предполагала, что так получится. Некоторые пони, которых я исследовала, были старыми и больными. Их убивали естественные процессы, и глядя на то, как это происходит, я решила, что они помогут мне, а я помогу им. Они не страдают. Я получаю полезные знания о том, как устроены их тела, как болезнь губит, а лекарства исцеляют.

Арбитрарий недоверчиво фыркнула, нарушая негласное правило представителей своей профессии – оставаться всегда бесстрастными.

— А потом вы врали всем о том, что привело к смерти несчастных?

— Ни словом не врала. Они погибли от вещей, убивавших их до этого. Проблемы с сердцем, нервное истощение, заражение крови. Я была бессильна их вылечить, но узнала вещи, которые позволят излечить других. Вы должны понять, что их гибель не была напрасной. А я пыталась только найти средство защиты от эпидемии. Пыталась успеть…

— А я думаю иначе, – отошла от стола Эноми Прэнс. – В вас нет ни следа сожаления и печали. Вы считаете, что идёте по пути, на котором найдёте всеобщее благо или покой для страдающих? Вы этим врёте самой себе, Соулскар. Я думаю, вам нравилось чувствовать свою значимость. Нравились моменты, когда от ваших действий зависели жизнь и смерть других. И змеиный яд, который вы цедили в недрах своей пещеры, это доказывает.

— Нет, я не… – попыталась возразить та.

— Вы даровали право жить одним, отбирали его у других. Вам это нравилось. – Эноми Прэнс на несколько мгновений прикрыла глаза, словно заглядывая внутрь себя, сравнивая свои жизненные приоритеты с убеждениями бывшей знахарки, затем посмотрела на обвиняемую. И Соулскар едва нашла в себе силы, чтобы выдержать обращённый на неё взгляд – в нём не было ни осуждения, ни презрения, ни гнева. Лишь понимание.

Командир крепости, рядом с которой десятки осуждённых дробили камни ради крупинок драгоценной руды – она была знакома с удовольствием, что приносит созерцание чужих страданий. И радостью от мысли, что, пока в королевскую сокровищницу поступает достаточное количество драгоценного металла, никто не осудит её за методы, которыми это достигалось. А Соулскар осудили. Хотя она и не гордилась тем, что делала, но жаждала раскаяния и шанса искупить вину. И прятала мысль о том, что арбитрарий может быть права, где-то очень глубоко в сознании.

Соулскар помнила и ещё один момент. Ещё одну короткую беседу из числа не предназначенных для посторонних ушей. Она проходила в коридоре, у самых дверей комнаты, где арбитрарий вынесла вердикт о виновности. К начальнику далёкой цитадели обратилась глава местной охраны.

— Так что, она отправится к тебе в шахты Экуса? – спросила Пьюнитер, даже не озаботившись прикрыть дверь, словно ей было наплевать, что Соулскар слышит каждое слово.

— С ней будет больше возни, чем пользы, – равнодушно заметила Эноми Прэнс. – Неохота мне отвечать за её перевозку. И вообще…

— Ответ «и вообще» я не принимаю. Ты представляешь, что она натворила? Ей не место в пещерах горного королевства!

— Сошли её в предгорья. Пускай изучает свою эпидемию там. И своих ползучих гадов, которые ей так нравятся.

— Эноми, если ты её не заберёшь, – жёстко заметила Пьюнитер, – единорога не получишь. Потому что я позову другого арбитрария, который признает его преступление слишком мелким, и всё закончится обычным изгнанием.

— Мне нужен на шахтах единорог.

— Вот. А мне нужно избавиться от этой убийцы. Так как мы условимся?

Последовал тихий вздох Эноми Прэнс, разом перечёркивающий несколько чужих судеб. Ровно с таким же звуком обычно начинала своё движение горная лавина.

— Ладно. Я заберу эту знахарку, отправлю караваном вместе с Сомброй. Но я не гарантирую, что все доберутся до Экуса живыми.

--Это меня уже не волнует, – равнодушно ответила Пьюнитер.

Так прошла эта беседа, после которой желание жить у Соулскар пропало. После которой стало всё равно – пески пустыни, снега гор, деревянная крытая телега, красные тёмные шахты, бастион Экус-Кермен… Её жизнь где-то оборвётся, и ждать этого момента придётся недолго. Но пони решила хотя бы напоследок пойти против воли тех, кто распорядился её жизнью. Хотя бы в смерти своей нарушить их планы. Самостоятельно выбрать свою последнюю дорогу…

Вынырнувшее из омута воспоминаний сознание заставило Соулскар осмотреться. Она всё это время шла под непривычным палящим солнцем по вязким пескам. Её длинную шерсть остригли – что являлось знаком позора для жителей горного королевства, – но в борьбе со зноем это не помогало.

Пони осознала ошибку, отнявшую последние никчёмные шансы. Она думала, что идёт точно в направлении оазиса, где была вода и было спасение. Но мысли отняли слишком много внимания, заставив её брести, не осознавая направления. Она потеряла и не могла найти следы каравана – сколько ни щурилась, пытаясь что-то высмотреть на гребнях ближайших дюн. Она потеряла дорогу и теперь не имела понятия, где находится, куда ей идти. Её выживание теперь сводилось к одной лишь удаче. Всё иное в этом мире обратились против Соулскар.

Силы, которые позволили совершить побег, заканчивались. Пони пыталась заставить себя преодолеть ещё один подъём, потом ещё один. И вот настал момент, когда при спуске ноги просто подломились, и она скатилась вниз, чувствуя, что остановиться и подняться вновь ей не под силу.

Но произошло нечто странное. Её падение прервала какая-то преграда. Удар спиной был силён и вырвал стон из её груди, когда обгоревшая и пылающая жаром кожа прижалась к не менее горячей поверхности, но он же встряхнул угасающий разум. Соулскар приподняла голову, чтобы понять, на что она налетела, однако вокруг простирались лишь раскалённые от жара пески. Тело чувствовало твёрдость камня там, где глаза видели только воздух. Значит, что-то одно совсем перестало воспринимать реальность, больше не подчинялось своей хозяйке.

Впрочем, пони отнеслась к этому с равнодушием. Она не могла сдвинуться с места, не могла сделать ни единого шага. Жара, от которой она пыталась защититься движением, обрушилась на неё и начала душить. Усталость, которую Соулскар пыталась игнорировать, присоединилась к ней и пригвоздила пони к песчаному ковру.

Последнее воспоминание. Последняя вспышка оставшейся за горизонтом жизни…

— …Вот, выпейте это, – произнесла знахарка, откладывая в сторону испещрённый письменами свиток. – Должно помочь.

Длинношерстный пони, занимавший предназначенную для врачевания лавку, взглянул на Соулскар сквозь слёзы. Выражение его морды целительница видела уже не раз – на ней отпечаталось сияние обретённой надежды.

— Эта боль… Она уйдёт? – хрипел жеребец, пришедший за лекарством.

— Конечно, – ответила пони, протянув страждущему миску с мутноватой белёсой жидкостью. – Просто выпейте.

С трудом проглотив предложенное знахаркой питьё, больной откинулся на лавку и закрыл глаза, ожидая, что выкручивающая его нутро боль утихнет. Соулскар ждала. Через какое-то время дыхание лежащего пони участилось, лоб покрылся испариной, тело начала сотрясать мелкая дрожь; на его искажённой от боли морде отразилась растерянность. Затем недоумение. Затем страх. Он открыл глаза; в метаниях зрачков отражались боль и ужас. Он раскрыл рот, но не издал ни звука, лишь далеко высунул язык, словно пытаясь избавиться от налипшей на него горечи. Тело больного начали сотрясать всё усиливающиеся судороги, быстро перешедшие в конвульсии.

Соулскар разочарованно вздохнула и повернула голову к нескольким стеклянным коробкам, внутри которых ползали пришедшие из предгорий существа. Бусинки их чёрных, жёлтых, белёсых глаз сверкали отражённым пламенем очага, но выражали непонимание. Зубастые безногие твари вряд ли могли осознать, для чего их поймали, почему они не могут уползти дальше собственного отражения. И чего ради они постоянно вынуждены кусать невкусные предметы. Также они не понимали, о чём с ними разговаривает странное существо, находившееся за пределами прозрачной обители. А оно постоянно разговаривало.

— И опять не получилось, – сказала Соулскар. Её многочисленные чешуйчатые слушатели замерли в неподвижном молчании. – Слишком много сока плоскокорня.

Змейки в вольерах молча осуждали.

— Да, я знаю, что много раз повторяла, что теперь получится, – рассуждала Соулскар, не обращая внимания на корчащегося на лавке пациента, издающего бессвязные хрипы. – Но очень сложно подобрать правильное сочетание. Я всё делаю одна, мне просто не с кем посоветоваться.

Змейки в вольерах задали очевидный вопрос.

— Не могу я это бросить, – ответила им пони. – Я должна найти проклятое лекарство, пока болезнь не поднялась в горы. У меня очень мало времени.

Змейки в вольерах потребовали уточнений.

— Переболели и выздоровели те, кто до того пережил змеиный укус. – Знахарка снова обратилась к свитку с письменами. – Если бы я могла должным образом ослабить ваш яд, подобрать нужное сочетание. Которое бы никому не повредило, но остановило бы эпидемию. Почему это должно быть так сложно?

Змейки в вольерах не знали, как ответить на этот вопрос. До ушей пони всё ещё доносились раздражающие звуки со стороны лавки. Последнему пациенту досталась доля яда, не убивавшая, но явно истязавшая организм. И теперь он мешал Соулскар думать.

— Ш-ш-ш, хватит уже! – Соулскар с тихим скрежетом пододвинула копытом зубчатый нож, которым обычно разрезала стебли растений. Движение было неожиданным, но пришедший за надеждой и получивший лишь новую боль пациент его не услышал.

— Сейчас будет ещё немного боли, – предупредила она, старясь не смотреть в широко раскрытые и оттого ещё более жуткие глаза бьющегося в конвульсиях пони, – потом она исчезнет насовсем. – Острый край ножа упёрся в скрытую за длинными прядями шерсти точку, чуть ниже задней кромки черепа. Требовался всего один удар по пересечению нервов на стыке головы и шеи, чтобы с минимальной кровью оборвать чью-то жизнь…

Соулскар не хотела этого. Она не стремилась к этому. Но она согласилась с необходимостью этого. И придерживалась своей точки зрения на всём последующем пути. Пути, который привёл к другим пациентам. К их семьям, выслушивавшим печальные известия о тяжких неизлечимых хворях, унёсших жизнь родного пони. К одной семье, которой подобный исход показался подозрительным. К вооружённой страже и Пьюнитер у входа в пещеру. К тюремной камере. К несправедливому суду с предвзятым арбитрарием. К завершению всей истории, которому выпало разыграться в неизвестном месте посреди песков губительной пустыни.

Соулскар лежала неподвижно, утратив возможность осознавать, что происходит вокруг неё. Она не почувствовала тень от невысокой фигуры, даже когда та полностью затемнила её морду.

an>

2. Старый маг

Загадочный житель древних построек с какой-то целью спасает Соулскар...

Когда-то у народов Эквестрии существовало представление о том, что ожидает пони после смерти. Но эти рассказы были утрачены или не дошли до горного королевства. Соулскар их не помнила, в отличие от ходившей в народе байки. Пегасы, земнопони и единороги ушли из краёв зимы и холода, дабы найти новое место для жизни, а длинношерстные пони вопреки всему остались, и с тех пор свысока смотрели на проживающие за равнинами и лесами племена. А вот истории о том, что иной мир, мир умерших, представляет собой тёмную комнатку со сводом, выложенным из жёлтого камня – такие истории Соулскар не попадались. С другой стороны, она не особо интересовалась данной областью знаний, не искала в трактатах описание пастбищ, на которые иногда отправляла своих пациентов.

Если это был иной мир, в нём было немало от мира привычного. Саднящая боль в конечностях. Еле слышный хрип собственного дыхания, прорывающегося через сухие потрескавшиеся губы, раздражавшее не менее сухое горло. Тяжесть, не дающая вдохнуть полной грудью. Жёсткость лежанки, впивающейся в кости прямо сквозь истаявшие от заключения и лишений мышцы, истончившуюся кожу и остатки шерсти. Слишком простые и примитивные вещи, явно несвойственные иным мирам, вроде пылинок, пляшущих в лучах света, пронизывающих помещение. Чувства голода и одиночества, которых, как думала Соулскар, не должно быть у тех, кто умер.

Однако вопросы оставались. Соулскар не помнила, чтобы в скитаниях по пустыне она находила каменное здание или что-то подобное. Поэтому сомневалась, что добралась до него самостоятельно. Следовательно, её принесли. Оставили лежать на жёсткой лавке, накрыв чуть увлажнённым куском ткани. Заставив гадать о планах своих спасителей, о необходимости самостоятельно добывать еду и воду в месте, которое могло находиться в километрах от родных горных кряжей.

Пони, поёрзав на лавке, отметила, что беспрепятственно может подняться на ноги. Лишь слабость тела и нежелание покинуть полное тени и прохлады место не давали выбраться из-под влажного покрывала. Логическая часть мышления включилась в работу и стала разбираться в ситуации.

Оглядевшись, Соулскар удостоверилась, что здание, где она пробудилась, всё же находилось в пустыне, которую она сумасбродно пыталась пересечь. Об этом говорила расцветка стен, полностью соответствующая цветовой гамме местного ландшафта, и большое количество мелких пылинок в воздухе. Чувствовался отголосок сухого, безводного края. Рисунок солнечных лучей до боли напоминал узоры, увиденные в передвижной телеге.

Ухо Соулскар уловило далёкие бормотание и шаги. Она попробовала позвать неизвестного, невидимого ей пони. Голос прозвучал совсем тихо, при попытке говорить громче Соулскар зашлась в сухом кашле. В строении из песчаника, лишённом скрипов дерева, скрежета металла, плеска воды и прочих естественных шумов, её мольбы однозначно услышали. Шаги приблизились, и хозяин заглянул в комнату, позволив себя рассмотреть.

Соулскар приютил светло-серый единорог с белой гривой, возраст которого было трудно определить из-за влияния пустынного климата. Местный житель носил удобную, противостоящую жаре одежду, очки, защищавшие глаза от ветра и песка, и особую перевязь, спасавшую копыта от перегрева. Именно шебуршание последней смутило Соулскар, которая ожидала увидеть существо иного вида.

— Пробудилась? – К радости пони, короткий прямой вопрос прозвучал на знакомом языке. Слегка отличном как от диалекта подгорного королевства, так и от речи пустынных обитателей.

Соулскар молча кивнула, не отводя взгляд от своего спасителя. Злым и коварным он не выглядел. Или старался не выглядеть.

— Рад за тебя. – Радости в словах единорога не чувствовалось. Войдя, он поставил на пол возле дверного проёма чашу. Соулскар не отрывала от неё взгляда, шершавым языком непроизвольно облизывая сухие губы. – Поясни, как ты нашла эти Руины?

Соулскар понятия не имела, что за руины она нашла и когда. Ведь последние часы, а то и дни, она пребывала в чуть живом состоянии. Вопрос означал, что Соулскар каким-то образом сама сюда добралась, улеглась на лавку, накрыла себя почти высохшим полотнищем и начисто про это забыла. Всё это в одну историю как-то не увязывалось.

— Руинами я называю эти дома, – сообщил единорог, отметив замешательство Соулскар. – Потому что когда-то они выглядели на порядок лучше. И в них кто-то жил. Кто-то покрупнее пони, если судить по дверным проёмам и потолкам.

Соулскар невольно обрадовалась. Загадочный пустынник, как обнаружилось, тоже умел делать выводы на основании того, что видел.

— Я наложил на здания чары. Чтобы все проходящие мимо видели только пустыню и ничего, кроме пустыни. И всё-таки ты нашла Руины и прилегла отдохнуть возле одной из внешних стен.

— Я не видела, – хрипло произнесла Соулскар. – Шла вперёд. Не знала про город. Так вышло. – Она отвечала коротко, насколько позволяло пересохшее горло. Единорог явно отметил это, но не спешил предложить ей воды.

— Охотно верю, – прищурился он. – Никогда не следует пренебрегать случайностью. Хотя бы раз за сотни лет кто-то должен был случайно натолкнуться на Руины. Но я не ожидал, что подобная честь выпадет такой как ты...

Единорог подошёл ближе и поддел простынь, которая к тому моменту уже совсем высохла. Он воспользовался случаем и чуть приспустил край ткани. Покачав головой, взглянул на грубо подстриженные клочки того, что когда-то было длинными прядями шерсти.

— Одинокий путник на своих четырёх, в песках, без каких-либо запасов… Определённо, ты отбилась от какого-то каравана. А через эту пустыню ходят только два типа караванов. С золотом из рудников и с заключёнными для рудников. Поскольку ты явно не золотая, то выбор невелик.

— Я… я… – Соулскар быстро придумывала какие-то оправдания. Ей стало ясно, что скрывать происхождение бессмысленно. Сразу появился страх, что единорог посчитает за благо и не поленится дотащить Соулскар до золотых приисков на краю пустынных земель, чтобы отдать в радушно распахнутые копыта Эноми Прэнс.

— Ты чем-то провинилась перед горным королевством. За что лишилась шерсти и свободы. Мне ведомы порядки королевской семьи потомков Коллиера.

Соулскар удивлённо хлопала глазами. Зная историю своей страны, она могла с уверенностью сказать, что династия, основанная Коллиером, прервалась два столетия назад. Нынешние правители относились к её боковой ветви, вели родословную от короля Экскавьера. Но единорог, очевидно, об этом не знал. Либо он получил сведения о горном королевстве от ненадёжных источников, либо безвылазно сидел в Руинах последние лет триста.

— Да, я совершила проступок. Арбитрарий мне сопереживать не захотела. Мне предстояла увлекательная поездка на шахты. Настолько увлекательная, что я предпочла смерть от усталости и обезвоживания.

Соулскар предположила, что раз единорог до этого не сподобился наведаться к длинношерстным пони, то вряд ли теперь кинется собирать о ней истинные подробные сведения. Так что не спешила рассказывать о себе всё первому встречному, пусть и спасшему ей жизнь.

— Что ты конкретно сделала? – не уходил от темы собеседник.

Единорог смотрел на гостью своего дома как антиквар, назначающий цену за некий доставленный ему для оценки предмет. Причём из-за внешнего вида предмета он пока не мог определить, смотрит ли на грязь или на позолоту.

— Не смогла вылечить одного пони.

— Ты лекарь?

— Да, – выдохнула Соулскар. – Была лекарем.

— За одно неудачное лечение на каторгу не ссылают.

Единорог применил магию, чтобы стащить с неё и сложить вчетверо ткань. Только теперь Соулскар заметила на блёклом полотнище какие-то рисунки, напоминающие звёзды и полумесяцы – такие же бесцветные, как ткань, на которой они были вышиты.

Пустынник всё ещё ожидал ответа. Ситуация сводилось к простому «соври или скажи правду». Скорее всего, он не отличил бы враньё от истины, но от его доброты сейчас зависела жизнь беглой преступницы. И если она станет упорно увиливать от ответов, единорог вполне может выгнать её.

— Я пыталась найти лекарство. Чтобы вылечить многих пони от страшной болезни… Оказалось, это не так просто. Некоторые попытки, некоторые рецепты… не совсем удались. И пони, что доверились мне... Они не выжили.

— О-о, – с каким-то непонятным оттенком в голосе произнёс единорог. – Какая интересная история. Заставила меня вспомнить один вопрос, который я постоянно обдумываю. Чаще, чем хотелось бы… Почему мы творим зло?

Соулскар открыла рот, чтобы ответить, но единорог прервал её:

— Расскажешь об этом, когда сама поймёшь смысл своего ответа. – От этих слов Соулскар впала в лёгкое замешательство. – Сейчас обратимся к важным вещам. Ты проспала больше суток. Как я догадываюсь, тебе не повредил бы ужин.

— Да… ужин… – попыталась улыбнуться Соулскар. И тут же смутилась: – И ещё туалет.

— Я помогу тебе до него добраться.

Прежде чем Соулскар успела пошевелить какой-нибудь из ног, её всю окружило серое магическое поле. Без видимого труда местный маг поднял в воздух взрослую пони, повернул и осторожно поставил на копыта. Поддерживающее магическое сияние исчезло, лишь когда единорог убедился, что кобылка способна стоять на ногах.

— Я Соулскар. Могу я узнать, как тебя зовут? – спросила она, решив наверстать ранее упущенный момент. Чуть покачнувшись, она ногой подхватила чашу, висевшую у её мордочки в магическом поле, и тут же припала к ней. Вода прошла по языку и устремилась в горло, казалось, не коснувшись ни того, ни другого.

— Можешь называть меня просто Старик.

Отведя опустевшую чашу от мордочки, Соулскар скосила глаза в сторону метки, но у жеребца она была прикрыта лоскутным нарядом пустынного жителя.

— Предпочитаю обращаться по имени.

— Имена в этом сокрытом месте, заброшенном в середину необитаемых краёв, не имеют никакого значения, – поделился своей философией пони. – Я просто Старик.

— Ну хорошо… Старик…

Скованная болью в мышцах и ломотой в костях, она брела так медленно, что Старик без труда опережал её, постоянно останавливался, оборачивался, поджидал. В эти промежутки, когда два существа оказывались рядом, и продолжался их разговор. Точнее, рассказы, поскольку единорог активно пользовался возможностью с кем-то поговорить, а собеседнице с трудом удавалось довести до конца фразы длиннее чем из семи слов.

Помещение, в котором стены и потолок были сделаны из отёсанного жёлтого камня, оказалось лишь одной обитаемой комнатой среди группы невысоких зданий, почти каждое из которых венчал либо круглый купол, либо его остатки. Соулскар насчитала четыре дома, заслуживающих подобного именования, и ещё несколько приземистых полузасыпанных построек, видимо, не выдержавших испытания временем и перепадами температур.

По расчищенным дорожкам удалось понять, что Старик видит необходимость в обустройстве четырёх комнат в двух домах, в каждую из которых попадает через отдельную дверь. А также большое внимание уделяет невысокой закрытой постройке в центре комплекса зданий. Замеченное рядом с постройкой ведёрко подсказало, что место, где сходились тропинки, являлось местным колодцем, очевидно, до сих пор не высохшим, хотя на его камнях, как и на всех прочих зданиях, проступали сотни лет пустынного загара.

— Что это за место? – спросила Соулскар.

— Нечто вроде храма, как я понял. Я обнаружил Руины случайно, во время очередного из своих путешествий. Наверное, если бы ноги не привели меня сюда, я тоже стал бы одной из жертв песчаного моря. А здесь нашёл тень и воду. Нанёс место на свою походную карту. Потом, много лет спустя, когда… скажем так, мне надоел окружающий меня мир, я нанёс этим руинам повторный визит.

— Ты уверен, что это храм?

— Когда это место было полно жизни и обитателей, меня здесь не было. Я так полагаю, что и пустыни тогда тоже не было. Она пришла позднее, выгнав отсюда жителей. Но я решил, что это место маловато для города, в нём слишком однообразное убранство. Меня посетила догадка, что Руины когда-то исполняли роль храма или места паломничества. Но, повторюсь, я не знаю, насколько правдива эта догадка и как называли это поселение прежние его обитатели. Мне неведомы их язык, их вид, их судьба. Однако я благодарен им за глубокий колодец, который находит воду под песками пустыни и позволяет мне растить маленький огород.

Старик кивнул на одно из зданий. Соулскар заметила, что крыша этого дома сооружена иначе – строитель использовал доступные копыту булыжники и выплавленное из песка стекло, чтобы создать полутёмное помещение, куда проникало мало губительного солнца. Но на этом не остановился – в камни была вделана какая-то хитроумная конструкция из труб и воронок. Как пони узнала впоследствии, техническая хитрость вполне успешно имитировала для зелёных насаждений лёгкий дождь. На всех четырёх этажах импровизированного огорода, включая один подземный. Воронки же собирали влагу, имевшуюся даже в пустынном воздухе, и избавляли от необходимости черпать воду из колодца слишком часто. Чтобы соорудить нечто подобное, даже магу требовался не один год, а некоторые другие хитрости быта, замеченные краем глаза, говорили минимум о десятилетней истории пребывания Старика в Руинах. Потому что именно столько времени должно было потребоваться, чтобы, взяв за ориентир лучик света, выдолбить в каменной стене календарь с выделением «летних» и «зимних» периодов.

— Как давно… ты здесь поселился? – прорвался назревший вопрос.

— Очень и очень давно, – уклончиво произнёс Старик. – Если считать в дождях, то получится число два. Если считать в пыльных бурях, то получится что-то около ста сорока пяти. Если считать в моментах, когда солнце заходит за горизонт… – Единорог остановился, производя в уме какие-то вычисления. – Самое близкое из круглых чисел получится из тройки и ещё пяти нулей в придачу. Более точного учёта я давно не веду.

Соулскар жутко хотелось добраться до отхожего места, которое, судя по пролегавшей через пески тропинке, находилось совсем рядом. Но удивление от услышанного притупило даже такое желание, потому что подсознание, не спросив разрешения хозяйки, перевело названное число в годы и пришло к выводу, что единороги столько не живут. Она присмотрелась к видавшей виды робе, составлявшей основу одеяния Старика, но никаких складок, свидетельствовавших о наличии крыльев, не заметила. В мешок с загадками плавно соскользнула ещё одна.

— Трапезная вон в том доме, – сообщил «явно не-аликорн», кивнув на покосившуюся дверь, утратившую одну из средних досок. – Придёшь туда, когда… управишься со своими делами.

Чуть позже Соулскар самостоятельно добралась до трапезной комнаты, успев по дороге осмотреть колонны, стены, остатки балкона одного из домов. Едва заметные на фоне выщербленного песками материала изогнутые линии говорили, что камни когда-то украшали узоры. По отсутствию стыков в некоторых местах Соулскар сообразила, что не все Руины были сложены из камней – какая-то их часть, наверное, поднималась из песков в виде скальной породы, пригодной для обработки.

Опять вспомнились горы, вид из маленького треугольного окна. Какой всё же изощрённой и схожей иногда бывает природа! В одном месте чёрные камни окружены белым, смертельным, холодным снегом, словно просыпавшимся из чьего-то гигантского корыта. В другом – жёлтые скалы обступает со всех сторон оранжевый, источающий жар и не менее губительный песок. Иная приправа к иному блюду. Но явно от одного повара.

— Сегодня-завтра я тебя подкормлю, – прозвучало из уст единорога, едва гостья Руин добралась до двери в местную столовую и миновала делавший поворот коридорчик. – По доброте душевной. Но ты пойми: того, что я выращиваю, мне одному на год хватает. А вот двоим этого будет мало.

Единорог – частично магией, частично копытами – сервировал прямоугольный постамент, где по размерам могла бы разместиться целая пони. Два глиняных блюдца с однообразным нагромождением зелёных листьев, часть из которых была Соулскар незнакома, симметрично легли рядом с чашами, в которых можно было разглядеть мутноватую воду. Утварь Старик извлекал из двух каменных сундуков, которые можно было различить по крышке – у одного она была целая, у второго по неизвестной причине раскололась пополам.

— Спасибо.

Соулскар с интересом заглядывала за арку, уводящую в соседнее помещение. Оттуда, судя по импровизированным бочкам, протянутым под потолком верёвкам и бережно в ряд уложенным мешкам, приходили съестные припасы.

— Я постараюсь оставить это место как можно скорее, чтобы не отнимать у тебя еду, – продолжила она, чувствуя, как за прошедшее время немного окреп её голос.

— Говоря, что жить целый год здесь для двоих проблематично, я не прогоняю тебя сию же секунду.

Единорог поддерживал световое заклятие. Оно было необходимо, поскольку других источников света в помещении не имелось.

При свете магии Соулскар ещё раз осмотрела комнату, её гладкие стены, ниши в них и странные, похожие на протянутые копыта выступы, носившие следы копоти.

— Я тут всё отскоблил и отчистил, – произнёс Старик, сопроводив слова взмахом ноги, – но когда-то здесь можно было рассмотреть разводы и пятна. Пятна чего-то, что сильно напоминало кровь. До того, как я сделал комнату своей трапезной, она, очевидно, служила для ритуалов. Не факт, что безобидных.

Соулскар удержалась от того, чтобы поморщиться. Равно как и единорог.

— Другая культура, другие правила, – резюмировал он. – Кто мы такие, чтобы их осуждать? Не зная даже, кем были они.

Он сплёл новое заклинание, направив поток очень яркого пламени в вырытую неподалёку яму. Огонь бушевал некоторое время, после чего маг вытащил из ямы несколько булыжников, светящихся красным от наполняющего их жара, и разложил их по подставкам, имевшимся на стенах помещения. Теперь постамент и посуду на нём удавалось разглядеть и без его заклинаний.

— Я нашёл кое-какие надписи на стенах других комнат, – продолжил он, наполнив комнату неярким красноватым свечением. Впрочем, Соулскар не заметила, чтобы в комнате стало жарче; наверное, колдовское пламя не столько раскаляло, сколько зачаровывало камни. – По синтаксису нечто, напоминающее древний таврский. Язык, современную версию которого можно услышать от минотавров. К сожалению, я не сталкивался со здешней формой наречия во время своих путешествий, так что ни пояснений, ни переводов предоставить не смогу.

Жеребец жестом указал, что дальнейший разговор намерен вести только за жертвенным алтарём, выполнявшим сейчас роль стола. Соулскар покорно села на отведённый ей участок пола. Однако на стены, особенно зловещие в красном свете булыжников, временами косилась.

— У нас под горами письменность простая и понятная, – пожала плечами длинношерстная пони. – Легко читается и наносится на камень.

— Учитывая, что ваш народ всё время жил среди нерушимой горной породы, логично, что изъясняется он простыми знаками, на оставление которых не требуется уйма времени, – заметил Старик.

Высказав свою точку зрения, распорядитель ужина предпочёл избавиться от сухости в горле, запив сказанное водой. Соулскар воспользовалась паузой и приступила к еде. По сравнению с сухарями и песком местная трапеза была просто наслаждением. При желании она могла припомнить лишь пару яств, которым удалось бы составить конкуренцию местному угощению. Но в настоящий момент, после всех выпавших испытаний, пребывала в уверенности, что ничего вкуснее и питательнее в мире не существует.

— Значит, ты живёшь здесь совсем один? Ни гостей, ни случайных путников? – спросила Соулскар, переходя от салата к похлёбке.

— Как-то не вышел из этого места постоялый двор, – усмехнулся Старик. – Единственные гости, которых я вижу – суслики, скорпионы, ящерицы, змеи и другая бессловесная живность.

— Какие здесь водятся змеи? – торопливо перебила Соулскар. – С красной полосой и белым рисунком? Или с тёмными волнами на спине? А может...

— Рискну предположить, что видел именно вторых, – поспешил остановить её единорог.

— Тогда это ядовитый крупноголов. Он очень редкий в наших краях!

— Может быть, может быть. Я в змеях не разбираюсь. Стараюсь держаться подальше от чего-то столь зубастого.

— Напрасно… Змеи очень милые существа. Очень… подготовленные. Змея – она и быстрая, и неподвижная, и яркая, и незаметная, и спокойная, и опасная. В любой момент, в любой ситуации змея найдёт в себе качество, которое с пользой проявит. Не зря у моего народа есть легенда, что именно змеи создали мир, скатав его из всеобщей пыли.

— Расскажи, – предложил единорог. Соулскар со вздохом оторвалась от миски.

— Два огромных существа – Гликон, змей-отец мира, и Ламия, змея-мать мира, крутились-крутились как обод прялки, а в центре под ними образовался наш мир во всём его великолепии. Подробнее я сейчас, честно, не вспомню, – развела копытами пони. – Так, дальше… Легенда про слёзы Ламии, что они образовали океан, про чешую, которая, упав, породила сушу. Эту легенду я порядком позабыла, когда увидела, какие они, эти змеи. Когда поняла, что эти существа такие же загадочные, как их воспетые пращуры.

На самом деле предания горных пони Соулскар помнила куда отчётливей, но желание опустошить тарелку было сильнее.

— Идея приписывать заслуги по созданию мира конкретному существу мне знакома. – Старик поморщился от звуков, с которыми его сотрапезница накинулась на похлёбку. – Это очень простая мысль – объяснить сложность и многообразие мира творческими способностями некой высшей силы и дать этой силе материальный облик.

Настал черёд Соулскар корчить мордочку.

— А можно… немножко проще… – попросила она извиняющимся тоном. Старик вздохнул.

— Прости. За последнее время единственными собеседниками для меня являлись книжные тома. Я сумел перенести сюда часть своей личной библиотеки. Если пожелаешь, завтра с утра я тебе её покажу. Как мне кажется, чтение книг – достаточно лёгкое занятие для изнеможённого тела, – с улыбкой отметил единорог. – Вообще, я привык, что книги понимают меня, а я понимаю книги. И как-то не подумал, что для других слова станут непреодолимой преградой.

— Не то чтобы непреодолимой… Я просто…

— Очень легко решить, – Старик вернулся к начатой теме, – раз можно построить дом, то можно построить мир. У строителя должны быть иные инструменты и иные возможности. А без него на месте реальности осталась бы пустота. Всеобщая пыль, как ты сказала… – Единорог прервался ради ещё одного глотка воды. – Иногда, когда дела и заботы донимают не слишком активно, приходят мысли о том, кто и как мог сотворить всё вокруг. Мыслители, мудрецы, жрецы – те личности, кому не надо таскать тяжести день напролёт, особенно часто задаются этим вопросом.

Соулскар тихо фыркнула, уловив в прозвучавшей фразе иронию.

— Две змеи. Так выглядит попытка твоих сородичей ответить на вопрос «Кто создал этот мир?» – Взгляды двух пони встретились над столом. – Им казалось, что это большие змеи. В другом краю мы услышим байки, что это два аликорна, – отрывисто и жёстко сообщил единорог. – Прилетели и всё сделали. Очевидно, знали, как делать.

Еда закончилась, и теперь Соулскар, положив копыта на стол, а голову на копыта, уделила всё своё внимание старому магу, из-за начатого рассказа напрочь забывшему о своей половине ужина.

— Я не сторонник столь примитивного мировоззрения, – произнёс единорог после небольшой паузы. – Я путешествовал по землям, вид которых пугал и завораживал. Где на каждом шагу таилась опасность или новое открытие. Я видел чудеса и жестокость, разделённые парой шагов или парой мгновений. Величина, разнообразие, загадочность всего, что окружает нас, говорит об одной простой истине: мир не могло создать одно конкретное ограниченное существо. Но вот если мы возьмём отрешённое от осмысления множество событий и явлений за некую основу, то разрастание одних явлений и угасание других даст нам свет в одной точке и тьму в другой. Наличие гор на западе и моря на востоке даст само ощущение запада и востока. Даст место, где возможна жизнь, и место, где нет ничего, кроме пустоты. Мир создан не потому, что кто-то этого захотел. Мир создан потому, что иного развития для множества событий и явлений не существовало. И это множество я называю Гармонией.

«Эх, слышал бы это Сомбра», – подумала Соулскар, наблюдая, как единорог с гордым видом возвращается к неспешной трапезе. – «На своё «солнце светит по-разному» получил бы ответ».

Она поняла только часть из прозвучавших рассуждений. Очевидно, что ей не выпадала честь приобщиться к тем книгам, которые читал обитатель Руин.

— Ты подумала над тем вопросом, который я задавал ранее? – внезапно поинтересовался Старик. – Почему мы творим зло?

Соулскар заморгала. Она попыталась с ходу дать ответ, вспомнив о тех проступках, которые сама совершала.

— Ну-у… Потому что иногда у нас нет выбора…

Единорог ничего не сказал, но по движению белых кустистых бровей стало ясно, что ожидал он услышать нечто другое.

— Допустим, – вздохнул он, смерив взглядом свою тарелку с похлёбкой. – Пожалуй, тебе сейчас нужнее. – Он подвинул посуду ближе к Соулскар. Пони улыбнулась мысли, что в последнее время все встреченные единороги кидаются её подкармливать. И сразу же поинтересовалась у своего воображения, где может сейчас находиться Сомбра.

Если она действительно провела без сознания больше суток, то караван с преступниками должен был достичь цитадели Эноми Прэнс и соседствующих шахт. Значит, молодого тёмного чародея вряд ли баловали лишней тарелкой похлёбки и предстоящим ночным отдыхом. Цепи, колодки, трудовая норма – теперь это его ежедневное будущее.

— Как процветает западное горное королевство? – спросил единорог, снова применяя световые чары. Дававшие свет ранее камни по углам комнаты почти угасли.

— Распространило своё влияние на весь горный хребет, – отвечала Соулскар. – Фактически, уже в каждой горе у нас многоярусные пещеры, переходы, балконы. Это раньше можно было за час пробежаться по всем главным туннелям королевства. Сейчас уже не так.

В памяти вновь вспыхнули воспоминания о созданных зубилами и молотками сводах, о бликах света, отражавшихся в минералах, придающих каждому залу, каждому переходу неповторимость, о потолке, которого иногда не было видно, и о поле, который в некоторых местах мог предательски исчезнуть, сменившись природной расселиной.

— Правят, кстати, не потомки Коллиера, – сообщила она запоздавшую новость. – Другой род. Сейчас на троне королева Ролдголд.

— Угу. Надо полагать, она так же неравнодушна к золоту, как и её предки, – предположил единорог и сразу же добавил: – Я не слежу, что происходит внутри ваших гор, но следы караванов, топчущих пустыню, красноречиво говорят о пристрастиях длинношерстной королевы... А с Эквестрией ваш народ по-прежнему ведёт торговлю?

— Эквестрия далеко. Дороги давно небезопасны. Последние лет семьдесят никто не ходил с товарами в ту сторону. И к нам в горы не особо много народу забирается.

— То есть бесполезно спрашивать, что новенького случилось в Эквестрии? – уточнил единорог. Соулскар виновато развела копытами. Старик не слишком огорчился.

— Проблемы тех земель – не наша забота, – рассудил он, изучая состояние тарелок и чаш на постаменте. Они опустели в достаточной степени, чтобы счесть ужин состоявшимся и законченным. Единорог достал тряпицу и стал вытирать посуду, формируя из неё небольшую башенку. Соулскар подумалось, что Старику плохо будет видно, куда он складывает тарелки и стаканы. Она приоткрыла дверь, чтобы внутрь помещения заглянуло больше света, и вернулась к постаменту.

Старик привычными для него действиями позаботился о чистоте алтаря-столика, не преминув пошутить, что наверняка совершил жуткое святотатство, превратив это место в трапезную. Соулскар улыбнулась в ответ и снова пробежалась взглядом по углам комнаты, постаменту, остывшим светильникам и каменным сундукам, в один из которых Старик опускал предметы. Одна из чаш захотела устроить восстание и, судя по звуку, повалилась набок. Единорог отпустил небольшое ругательство на непонятном языке. Его магия была занята удерживанием в воздухе иных предметов, поэтому он, не в силах противостоять своей тяге к аккуратности и гармоничности, полез в каменный прямоугольный саркофаг, чтобы лично поставить чашу на место. При этом роба чародея задралась, открыв метку, которую Соулскар хотела подсмотреть, но из вежливости не решалась попросить.

При виде спирального узора, в центре которого сияла пятиконечная звезда, в голове у неё щёлкнуло, и всё тут же встало на место. С такой же лёгкостью, с какой металлическая часть горняцкой кирки садится на древко. Внезапно сошлись все странности. Сомнительный возраст единорога и его якобы длительное отшельничество. Поразительные колдовские способности. Интерес к новостям из Эквестрии. Постоянные упоминания длительных путешествий. Одежды, знававшие более роскошные условия и лучшие времена, и устаревшие манеры. Научные рассуждения о сложности мира и гармонии. Всё обретало смысл, но вело лишь к ещё большей загадке.

— Старсвирл… – удивлённо произнесла пони. Даже в королевстве под горами обрели популярность сказания о великом маге, делавшие легендарной даже его бороду. В данном конкретном случае, правда, характерный атрибут на морде жеребца отсутствовал.

Единорог и удерживаемая заклинанием посуда одновременно вздрогнули. Волшебник, осознав оплошность и поддёрнув предательски короткие лохмотья, повернул голову, и во взгляде его читалось что-то, граничащее с недовольством и злостью.

— Имена здесь не значат ничего, – сурово повторил он. – Я просто Старик. И никто больше. А тебе нужен сон. Отдых. Ты найдёшь его в каморке, где проснулась. – Единорог тряхнул белой гривой. Ощущение опасности, сгустившееся в трапезной, растаяло, но стало ясно, что больше ни на какое общение старый маг сегодня не пойдёт. – По дороге сними с верёвки плед, потому что ночью здесь холодно. Иди.

Единорог захлопнул крышку сундука и быстро вышел.

«Возможно, через пару дней Старик всё расскажет сам», – решила Соулскар. И не ошиблась.

X���ּ

3. Теория гармонии

Впечатлительное сознание Соулскар сталкивается с шокирующими теориями об устройстве окружающего мира...

За следующие полторы недели Соулскар много всего узнала. Но сведения относились к области ведения быта, в пустыне равносильного выживанию. Пони открыла для себя растения, способные расти и давать вкусные побеги в условиях пустынного климата, узнала, как ухаживать за ними, чтобы получать достаточный урожай. Выяснила, как Старик – старый маг категорически отказывался откликаться на своё настоящее имя, а когда Соулскар по забывчивости упомянула его, перестал общаться до конца дня – получил стекло, как подкоптил его до состояния, обеспечивающего полумрак, как замерял уровень освещённости, используя лишь собственные глаза и копыта. Соулскар подробно рассказали, для чего и как может пригодиться песок, которого вокруг было более чем достаточно, как стирать одежду в условиях экономии воды. Раскрылся секрет превращения песка в глину, секрет поиска камней под барханами, секреты пустынного градостроительства. Пони выслушала и объяснение того, сколько подземных вод находится под пылающей от жара землёй, и как можно добывать влагу из воздуха воронками.

Старик пояснял практически каждый аспект местной жизни, постоянно подбирая аналогии и метафоры из своих бесконечных запасов. А заодно и привёл в порядок шерсть Соулскар, пребывавшую в плачевном состоянии после «забот» подгорных тюремщиков.

Некоторые темы, впрочем, не затрагивались. О своём прошлом, как и о беседе, завершившей первый ужин, Старик не вспоминал. Также он словно забыл о словах про скудость еды, недостаточной для двух пони. На желание Соулскар отправиться в дальнейший путь через пески сердито отвечал, что время ещё не пришло и сил у неё недостаточно. Вместо этого выдумывал новые предлоги, отсрочивающие уход пони. Сначала ему потребовалась помощь с переносом камней. Потом он озадачился ремонтом труб оросительной системы. Вскоре ему понадобилась зоркая пара глаз для проверки надёжности магического поля, создававшего на месте Руин иллюзию пустого пространства.

Очередное задание оказалось ещё более странным. С целью найти и дополнить имевшиеся там трактаты по медицине она посетила библиотеку – кучу книг на втором этаже полуразвалившегося дома. Перо и чернильницу старый маг вручил сразу же, причём буквально создал их из песка и воды, использовав какие-то странные клубы магии. Использование тёмной магии ему не особо нравилось, но он находил её довольно полезной. На резонный вопрос «Можно ли сделать что угодно из ничего?» ответил фразой «Поймёшь, когда постигнешь». Ответ казался странным, ведь предполагал, что Соулскар обучится магии, к чему у неё не было ни таланта, ни физических данных. Пони её вида могли похвастаться длинной шерстью, но не рогом. Однако такие мелочи Старика, похоже, не волновали, и он всё чаще смотрел на Соулскар как на ученицу.

Замечания и пометки пони оставляла прямо на полях книг, копируя эту привычку у единорога. В результате такого совместного творчества исходные записи едва просматривались сквозь коррективы. Когда материалы, нередко более скучные, нежели познавательные, в свитке или переплетённом наборе страниц заканчивались, Соулскар определяла ему место согласно тематике содержания. Медицинские труды, в которые она вчитывалась с интересом, узнавая немало нового, отправлялись в один угол, астрономия с географией – в другой. Работы по совсем чуждой и непонятной области знаний, касающейся сотворения и применения заклинаний, артефактов, мистических явлений, оставались в центре помещения. Интерес у пони вызвала бы «центральная» книга, полная философских рассуждений о плохом и хорошем. Потому что Старик временами возвращался к вопросу о причинах злых поступков, и каждый раз ответ его не устраивал.

Устав от терминов, связанных с зачарованием предметов, Соулскар решила ознакомиться с оставшимся без обложки пособием, надеясь обнаружить что-то интересное. С первых страниц она поняла по слогу и оборотам, что сочинял этот труд обитатель Руин, скорее всего, в те времена, когда не стеснялся называться Старсвирлом. В книге он собрал несерьёзные и непоследовательные путевые заметки об исследовании каких-то пещер.

Соулскар листала плохо скреплённые страницы, переходя от сетований на большое число тупиковых коридоров к радостям от нахождения следов золы и сажи, от описания грубо обработанных заострённых булыжников к теориям о возникновении пещер, от жалоб на капризный подсвечник к удовольствию от приятного климата. Некоторые места, где автор рассказывал, как отважно спускался к подземной речке, и его верёвка едва не перетёрлась о камни, читались легко и интересно. Другие заметки, где шли пространные рассуждения о причинах наличия в воде из подземных источников металлического привкуса, давались с большим трудом – сухой научный слог брал верх над художественным.

— Я тебя сильно отвлекаю? – прозвучал сердитый голос. Соулскар оторвала взгляд от дневника и только после этого осознала, что перемахнула через тридцать страниц. И, кажется, пропустила время очередной поливки огородных растений.

— Если я не должна читать эти записи, то прости. Они лежали в куче вместе с остальными книгами, – попыталась оправдаться Соулскар.

— Нет, я не против, – махнул копытом Старик. – Я сам очень часть читаю эти старые дневники. Пытаюсь по записям понять, когда я упустил момент, в который мог всё исправить.

— Что исправить? – поймала откровения за хвост Соулскар.

Единорог поводил нижней челюстью. На пути от тайн и секретов к открытости и честности лежали серьёзные барьеры. Пони, державшая в копытах путевые заметки, буквально чувствовала, как сознание старого мага преодолевает и обходит какие-то из них.

— Когда-то, давным-давно, я совершил ошибки, изменившие этот мир, – сообщил Старик. – Моё невежество привело к тому, что Гармония, отвечавшая за создание этого мира, ныне искажена и практически утрачена. Я смогу объяснить тебе больше, но я должен быть уверен, что ты поймёшь… – Светло-серые чары вытащили из самой большой кучи книг узкий свиток, свёрнутый и проткнутый насквозь спицей.

— Прежде всего тебе стоит ознакомиться с мифом о бессмертии. – Единорог передал свиток Соулскар. Пони отогнула верхний край, чтобы увидеть манящий заголовок «Внутренняя магия» и первые несколько строк, описывающие какой-то особый ритуал чародейства. Старик между тем продолжал: – Именно мифом, потому что в этом тексте ты найдёшь ответ на вопрос, который тебя занимает. Мог ли простой единорог, забравшись далеко в пески пустыни, прожить несколько сотен лет? Есть ли другие существа с такими возможностями? Можешь ли ты стать одним из них?

— Последнее точно нет, – тряхнула остатками подстриженной гривы Соулскар. – Я же не могу творить заклинания в принципе. Немного не того вида.

— Просто усвой теорию, – с паузой после каждого слова произнёс Старик, магией присвоив себе спицу, удерживавшую свиток в свёрнутом состоянии. На этом он предпочёл закончить разговор, обмолвившись, что ежедневные хлопоты ждать не будут.

Кобылка осталась наедине с подсунутым трактатом, в чтении которого не видела особого смысла. Но решила просто из уважения к старому магу пробежаться по строчкам рассуждений о внутренней магии.

«Теория» оказалась не такой сложной. Автором трактата, почерк которого соответствовал строчкам из путевого дневника, отмечалось наличие у каждого пони некоторого быстро истощающего уровня сил, равнозначных уровню внутренней магии. При этом ставился знак равенства между всеми видами пони, наличие рогов и крыльев выводилось за скобки. К моменту, когда речь в свитке зашла о перенаправлении природного магического фона через биологические манипуляторы в форме визуально воспринимаемых чар, Соулскар не сомневалась, что умозаключения принадлежат Старсвирлу. И что она в них ничего не понимает.

Однако великий маг в своих рассуждениях отметил, что внутренняя магия каждого пони убывает постоянно, и любому копытному обитателю этого мира требуется восполнять магию из окружающей природы. Подобные сложные вещи Старсвирл свёл к простым объяснениям, вроде желания поесть или выспаться. Старый волшебник утверждал об открытии круговорота магической энергии, которая даётся живому существу при рождении и уходит в окружающий мир после смерти. С этими абзацами Соулскар была в какой-то степени согласна.

Но дальше автор свитка утверждал, что расход внутренней магии может контролироваться её обладателем. Он писал, что процесс возможно остановить и обратить посредством ограниченного набора методик, при которых режим дня сочетался с ментальным влиянием разума на всё подчинённое тело. По мере раскрытия темы Соулскар всё чаще ловила в своих мыслях фразы «омоложение» и «остановить старость», которые ассоциировались с указанными в свитке эффектами. И ей всё чаще хотелось скомкать бредовую писанину. Останавливало лишь осознание того факта, что периодически прохаживающийся по первому этажу единорог, по всей видимости, являлся тем самым легендарным магом, жившим не первую сотню лет. И теперь, по крупицам, вроде этого свитка, он делился с Соулскар накопленным опытом. Пони чувствовала одновременно радость и страх. Радость оттого, что ей предстояло учиться у легендарного Старсвирла. Страх – что для такого обучения у неё не было ни врождённых способностей, ни таланта. Соулскар очень боялась, что подведёт и разочарует Старика.

— Благодаря этой методике ты прожил здесь так много лет? – спросила Соулскар вечером в трапезной, когда чтение древних свитков и другие рутинные дела завершились. Записи, относившиеся к «внутренней магии», пони прихватила с собой, хотя читать их при свете зачарованных булыжников, которые, как и в прошлый раз, придавали комнате зловещий вид, не было никакой возможности.

— И здесь в том числе, – кивнул Старик, явно довольный тем, что его «ученица» рьяно взялась за теоретические основы. – Если понять законы природной магии и власть своего сознания, то не останется никаких препятствий на пути из этого столетия в следующее. Я не накладываю на себя никаких заклинаний, не держу у сердца артефактов. – Единорог поставил на стол миски с супом. – Но остаюсь в возрасте, вполне пригодном для жизни. И для тебя это возможно.

— Угу. – В голосе Соулскар явно сквозило разочарование. На поверхности супа плавал укроп, который пони не любила. – Я польщена тем, что вы даруете мне знания о том, как жить вечно...

Единорог качнул головой, чтобы остановить её мысль и вставить свою. Попутно поправил спадавшие с плеч лохмотья.

— Скорее существовать неограниченно долгий срок. Полноценной защиты от всех превратностей судьбы не даст никакая магия. Цепочки случайных событий, создавшие этот мир, имеют противовес в виде событий, способных его уничтожить. Перед силами Гармонии беззащитны все.

Соулскар молчала. За проведённое в обществе Старика время она часто слышала про равновесие и гармонию, случайные явления и цепочки событий. Настолько часто, что начала переносить эту теорию на своё прошлое. Начала искать следы равновесия плохого и хорошего в прогулках, которые устраивала с отцом, в обедах, которые готовила мать, в ловле змей, которыми так увлекалась, во всех аспектах жизни под горами и на горных склонах.

Собеседник отметил задумчивый вид обратившейся к воспоминаниям Соулскар и сделал свой вывод о причинах замешательства.

— Наверное, ты не можешь понять моих мотивов, – предположил единорог. – С ними я определюсь, как только узнаю, согласишься ли ты потратить часть своего времени на отработку этой методики? За несколько недель я объясню тебе суть ментальных техник. Через несколько месяцев постоянных упражнений ты научишься ощущать и контролировать свою внутреннюю магию. Однако потребуются годы, чтобы превратить свой разум в источник жизненных сил. И я должен пояснить, нет, просто обязан пояснить, – ускорил речь единорог, – что так ты лишь замедлишь иссякание своей энергии. Но не спасёшь себя от смерти.

— Забавно, – слабо улыбнулась Соулскар. – Когда я шла к Руинам, я желала умереть. А теперь ты предлагаешь мне неограниченно долгую жизнь.

— Если у тебя хватит способностей освоить курс тренировок.

— Предлагаю в ближайшие дни это проверить, – дала житейский положительный ответ пони. Старик повторно собрал осветительные камни и нагрел их. Соулскар заподозрила, что теперь у пары пони в заброшенных Руинах появилась своя традиция: превращать совместный ужин в научную беседу и вечера воспоминаний.

— Ты можешь мне сейчас сказать, почему мы творим зло? – вернулся к старой теме единорог. Соулскар на протяжении последних трёх дней сочиняла ему ответ. Очередную глупость из области субъективных мнений.

— Потому что в момент, когда мы его совершаем, мы ещё не открыли для себя, что это зло. Открытие есть процесс, который следует за осуществлением. И потому сотворение зла происходит из-за отсутствия у нас осознания его сути, получаемой с открытием.

Она замерла, ожидая реакции со стороны единорога. Поведение в точности соответствовало печальному молчанию предыдущих попыток представить свою точку зрения на философскую проблему. В канву идей великого мага мнение Соулскар не вписывалось, даже если та составляла его с оглядкой на записи Старсвирла.

— Я знаю, откуда ты взяла цитату. – Старик одарил собеседницу хитрым взглядом. – Сегодня ты увлеклась чтением одного путевого дневника. Точнее, черновой копии дневника, которая послужила основой для официальных записей. Этот дневник оставил великий маг Старсвирл Бородатый. Впоследствии он издал многотомные труды, основанные на этих черновиках. Но есть отдельные изначальные записи, которые к переписчикам не попали.

Единорог сделал вид, что изучает что-то интересное на поверхности каменного постамента, чтобы не видеть лукавого взгляда Соулскар. Наверное, он ждал от неё какой-то реплики, которую мог бы прервать. Но пони молчала. «Если Старик так хочет играть в прятки, пусть играет», – решила Соулскар по поводу данного легендарного волшебника. – «Пусть говорит о себе в каком угодно лице. Лишь бы вообще снисходил для разговора».

— Старсвирл исследовал пещеры в малонаселённой части этого мира. Названия этой местности он так и не услышал, придумывать не стал. Возможно, в будущем тот край как-то и обзовут, да и суть не в этом.

Соулскар, расталкивавшая в супе палочки укропа так, чтобы они не попали в ложку, подёргала ушами, выказывая свой интерес к затронутой теме.

— Там Старсвирл столкнулся с одной загадкой, ответ на которую полностью изменил его взгляд на мир, всё, во что он верил. В первых дневниках он лишь отметил некоторые странные находки, которые зародили у него сомнения. Потом последовала вторая и третья экспедиции. От них тоже остались черновики, вот только никто не взялся их переписывать. Правительница, выделившая средства на экспедиции, запретила.

— Что же такого страшного нашёл Старсвирл в тех пещерах?

— Истину о происхождении всего. Ту самую мысль о первенстве Гармонии, которую я рассказал тебе в первый день. Старсвирл понял, что мир вокруг него очень древний, древнее любых существ, которые его населяют, любых самозваных богов и богинь. Мир был создан не имеющей представления Гармонией, случайной связью явлений и событий.

Соулскар почесала за ухом. Пока что она ещё улавливала суть разговора, но чувствовала, что скоро, как и много раз до этого, ей придётся просить Старика повторить последнюю фразу на более простом языке.

— Впрочем, о сотворении мира Гармонией Старсвирл догадывался давно. Но именно в тех экспедициях он обнаружил, что этот мир настолько древний, что нынешние поколения разумных созданий не представляют, каким он был за сотни тысяч лет до их появления. А мир тогда существовал и пустым не был. Старсвирлу удалось найти свидетельства, отпечатки, прощальные знаки, оставленные далёкими-далёкими предками.

— Которые могли построить Руины? – предположила Соулскар, подняв взгляд на выпуклый свод потолка.

— Возможно, но вряд ли. Руины моложе той эпохи. Я… Старсвирл, – поправился единорог, – предположил, что пони того периода не строили домов, живя в пещерах, не вели подобных бесед, общаясь отрывистыми звуками, не контролировали свою магию, порождая её всплески лишь по воле инстинкта. А ещё кости этих существ сказали ему, что все они были аликорнами.

— Аликорнами…

Единственные аликорны жили от королевства в горах так далеко, что превратились в фольклорных персонажей. Мама иногда рассказывала истории про них, когда укладывала Соулскар спать. В памяти сохранилось лишь, что две сестры-принцессы живут в каком-то замке на ином краю бескрайнего ковра суши, где у них есть свои горы и свои горные пони.

— Гармония склонна иронизировать, – продолжил единорог, не обратив внимания на новые воспоминания, захватившие Соулскар. – Случайные события, которыми она распорядилась, сложились так, что предками всех пони, живущих в различных уголках этого мира, оказались одни и те же существа с одним и тем же отличительным признаком. У них были рог и крылья. Старсвирл предположил, что со временем характерные признаки в различных племенах исчезли за ненадобностью, дав начало пегасам, земнопони и единорогам. Но исходные существа – порождения Гармонии и результат её влияния – были аликорнами. Старсвирл увидел это и нашёл этому подтверждение.

— Наверное, он очень гордится этим открытием? – спросила Соулскар, наблюдая за реакцией собеседника. Тот с непроницаемым видом сидел, хлебая остывший суп и явно затягивая многозначительную паузу.

— Старсвирл ужаснулся, – хрипло ответил он, откладывая ложку. – Чтобы понять причину его ужаса, надо знать небольшую предысторию из официальных легенд. Великий маг и волшебник вместе со своими единомышленниками посадил семя Древа Гармонии – силы, оказывающей прямое влияние на состояние этого мира. После чего он встретил двух существ, которые поразили его своим необычным видом. Он встретил сестёр-аликорнов, Селестию и Луну.

«Так вот как их звали», – кивнула мыслям Соулскар. Последнюю пару минут она потратила на выуживание из памяти маминых сказок, где забылись имена практически всех героев.

— И решил, что Гармония создала их такими по какой-то особой причине. Поэтому Старсвирл привёл двух сестёр к Древу, и Древо отдало сёстрам часть своей магии. Возможность управлять дневным и ночным светилами, солнцем и луной.

— А я-то всегда думала, что они… Эм-м… Неважно, в общем… – Соулскар сумела проглотить явно неуместный комментарий.

Эту сказку, ставшую частью его жизни, единорог знал куда лучше пони, проведшей большую часть своей жизни в теснинах королевства, не слишком интересовавшегося делами, происходящими вдали от гор. Единственные новости извне, которые волновали королеву Ролдголд – отчёты с золотых приисков, которые составляла и в художественной форме излагала Эноми Прэнс.

— Сёстры стали правителями большой страны, стали принцессами. Освоили методику Старсвирла, взяли под контроль внутреннюю магию, продлили свою жизнь. Они провозгласили своё правление Гармонией. И во всей их державе наступили мир, процветание, беззаботная жизнь. – Старик практически фыркнул, придав последнему слову оттенок неприязни. – Старсвирл был счастлив таким исходом. Ведь он решил, что выполнил одно из предназначений, предопределённых Гармонией.

Старик увлёкся рассказом, и собеседники оказались в темноте. Нагретые камни успели заново остыть, а на порог храмовой постройки опустилось копыто ночной тьмы. Чтобы дослушать историю, Соулскар пришлось подождать, пока маг вновь зачарует камни, наполнив комнату тревожным светом и тенями. На это время Старик обычно замолкал.

— Поскольку Старсвирлу хотелось новых открытий и свершений, он с дозволения аликорнов раз за разом вновь отправлялся в экспедиции.

— В которых ужаснулся?

— Да, именно так. По совершённым открытиям он понял, что необычность двух сестёр означала вовсе не их избранность, а их ущербность. Они получили случайным образом тот внешний вид, который их предки утратили неимоверно давно. Они ошибки природы, которые не должны были стать богами. Но другие случайности привели к тому, что сёстры возвысились, обманули всех. Несведущий Старсвирл был обманут и понял правду слишком поздно. Когда он уже отдал в копыта сестёр силы, не подлежащие осознанию. С его помощью аликорны возвели на трон ложную Гармонию.

— Я, может, упустила… А что плохого в их Гармонии? – недоумевала Соулскар.

Единорог печально покачал головой. Наверное, считал, что истину, которую он собирался озвучить, должен был знать каждый пони в мире. Но отчего-то знал только он.

— Гармония есть совокупность событий и явлений, – отчеканил он. – Непринципиально, являются ли события хорошими или плохими. В конечном итоге оценку даём мы, а с точки зрения Гармонии такой оценки нет. Гармония – это стальной прут бесконечной протяжённости, неподвластный пространству и времени. При исполнении всех намеченных событий прут остаётся прямым и непоколебимым.

Маг подкрепил свои слова действиями. Металлического прута у него под копытом не имелось, но он, бросив пару взглядов в сторону кладовки, перенёс оттуда верёвочку, с которой вчера снял последний «веник» засушенных листьев. Верёвочку он обмотал вокруг передних ног и растянул до состояния грязно-белой прямой линии. Очевидно, не прекращая разговора, Старик показывал упомянутую непоколебимость Гармонии.

Его голос походил на шелест скрижалей, в которых многовековая мудрость пряталась от растяпистых библиотекарей. Маг увлекал словами, и проза отскакивала от маленького объекта, воплощавшего мир и гармонию. Сознание Соулскар оставило полумрак комнаты, каменный постамент, посуду с недоеденным ужином, сухость пропахшего пылью воздуха. Она шла за этим голосом, за этой речью, видела вещи, которых не было в комнате. Она видела саму Гармонию в том двуедином облике, который превозносил Старик.

— Любое негативное событие компенсируется позитивным, любое позитивное событие оборачивается в трагедию. Но при единовременности событий они не в состоянии нарушить Гармонию.

Последовало движение копытами, от которого натянутая до предела верёвочка загудела. Мир, доведённый до идеального состояния: земля обретает твёрдость, вода растекается по поверхности, пелена осадков накрывает луга. Расстилается синева неба, поднимается ввысь зелень лугов. Прекрасная картина, выверенная и утончённая. Воображаемое мироздание не имело ни одной ослабшей или свисающей ниточки.

— Угнездившиеся на своём троне убожества, сёстры-аликорны, создали государство процветания и покоя, объединив в нём три племени пони. Влияние их Эквестрии перешло и на соседние регионы, создав стабильность в государстве грифонов и в Кристальной Империи. Но эта Гармония – лишь иллюзия. Потому что выглядит она вот так. – Старик задействовал заклинание освещения, странным блеском отразившееся в его глазах, и свёл копыта. Верёвочка, протянутая между ними, ослабла и образовала ниспадающую арку. – Это не Гармония. Это серьёзное нарушение Гармонии, угрожающее всему миру. Исходный баланс в любом случае восстановится, но представь себе, насколько разрушительным окажется такое восстановление.

Очередной демонстрационный жест – повторное натяжение верёвки. На этот раз в её центре на мгновение мелькнул лучик магии. Соулскар догадалась, что Старик повредил верёвку – в следующий момент она порвалась надвое, оставив два конца уныло свисать с копыт.

Богатое воображение Соулскар увидело за одним наглядным примером с жалкой на вид верёвкой горные склоны, проваливающиеся в разломы земли, морские воды, накрывающие сушу, объятые пламенем леса и трещины, движущиеся по стенам укреплений. Простой пример и наигранная серьёзность единорога породили ужас немыслимых бедствий, воплощение которых представилось реальным. Она в какой-то момент действительно поверила, что верёвочка представляет весь мир, и что весь мир может разорваться в момент, утратив привычный облик.

— Чем дольше продолжается правление двух сестёр, чем шире распространяется их иллюзия гармонии и спокойствия, тем страшнее будут последствия, – продолжал запугивания старый маг, снимая с ног пострадавшую верёвку. Он тут же задействовал какое-то новое заклинание, восстановив целостность полезного в быту предмета. Но сделал это скрытно, чтобы не навязывать собеседнице мысль о том, что последствия разрушения очень часто можно восстановить, и что по состоянию верёвки о реальности судят лишь те, кто под влиянием чужих неустроенных мыслей потихоньку теряют себя.

— Ты попытался объяснить эту точку зрения кому-нибудь? – поинтересовалась Соулскар, перестав следовать правилу «я не я», установленному хозяином дома.

— Ничем хорошим это не закончилось, – тут же ответил единорог. Он показал важность своих аргументов и проблему, на которой споткнулся. Теперь, до того, как переходить к конкретным действиям, он пытался правильно описать степень ответственности и вины участников своей философской истории.

— Ложная Гармония, которую установили два аликорна, им слишком выгодна. – Единорог усилил световое заклинание настолько, что тени остались лишь за каменными сундуками. Складывалось впечатление, что в предыдущие вечера он сдерживал себя и демонстрировал лишь половину магических возможностей. – Их государство, построенное на доброте и заботе, мудрости и согласии, безусловно, мечта любого аристократа и правителя. Но Селестия и Луна не желают увидеть то обстоятельство, что их процветание скажется на других землях. Что Гармония уравновесит себя и, если не идти на жертвы, то жертвой станет кто-то другой. Баланс нарушен несколько столетий назад, и если бережно не вернуть его обратно, то когда-нибудь множество случайностей, создавшее этот мир, найдёт внутри себя такую цепь событий, которая перестроит всё заново, стерев отклонение.

— Мы не можем этого допустить, – произнесла Соулскар.

Ей мерещились ужасы и катастрофы, которые могут прийти в её край, в милое сердцу горное королевство. Речи, которые раньше она проигнорировала бы, которые вызвали бы неловкий смех, сейчас звучали эхом в сознании. Идеи не собирались уходить. Они только что обрели новый дом.

— У меня нет возможности противостоять существам, которым я когда-то по глупости позволил получить божественные силы. Я сам тогда верил в ложную Гармонию и не понял истинный смысл существования Древа. Оно лишь одно из явлений, одна из случайностей. Средство распространения сил, способных изменить мир. Ошибкой было передавать их любому существу, одержимому внутренними стремлениями. Потому что две сестры стали использовать эти силы для укрепления собственной власти, насаждения государственности.

Соулскар молчала и слушала. Сейчас ей больше всего хотелось молчать и слушать. Она не обращала внимания на то, что Старик умышленно кружит вокруг одних и тех же фраз. Она не осознавала, что, придерживаясь логики в простых утверждениях, он постепенно превращает в истину слова, которые вне контекста получили бы клеймо лжи.

— Принцессы остались верны ложной Гармонии, принципу, недостоверность которого я постиг в многолетних исследованиях. Им в стенах дворца виделась другая истина. И когда я вернулся из второй экспедиции, узнав истину о происхождении и принципах существования мира, меня встретили не совсем радушно. – Единорог приподнялся над каменным постаментом. Его тень задёргалась на дальней стене, уподобив пустынные тряпки колышущейся мантии. – Из опоры для правления я превратился в угрозу. Стал требовать немыслимых, но единственно правильных свершений. Попросил принцесс оставить престол и вернуть магию Древу Гармонии. Рассказал им, почему они не имеют права вершить судьбы даже на одной крохотной земле в пределах этого мира. Но они не вняли...

Старый маг снова превратился в потрёпанного жизнью и временем отшельника, закутанного в удобные, но бесформенные лохмотья. Однако в глазах Соулскар он всё ещё представлялся неуступчивым и гордым воплощением чудотворных сил, государем мысли и разума, чьи идейные владения должны были простираться во всех направлениях.

— Конечно, мне мягко объяснили, почему я заблуждаюсь, – вздохнул единорог. – Привели доводы, которые я слышал с десяток раз и которые мог легко опровергнуть. Но моих опровержений никто в крепости Двух Сестёр слышать не желал. Моим новым теориям, словам про истинную Гармонию, не хотел верить никто. Даже Кловер… – Он на пару мгновений умолк, погрузился в воспоминания, после чего встрепенулся и начал рассказ с новой точки: – Я отправился в новое путешествие, поклявшись найти доказательства, против которых любое словесное или магическое воздействие будет бессильно.

Морду волшебника украсило странное выражение – его словно посетило некое воспоминание, которое его немного разозлило, но в то же время вызвало улыбку.

— Стремление доказать свою правоту серьёзно увлекло меня. На целые десятилетия. Пока меня не было в Эквестрии, принцессы применили против меня оружие, о котором я даже не мог и помыслить. Использовали против меня моё собственное имя.

Единорог рефлекторно сделал жест, будто хотел огладить бороду. Но копыта прошли сквозь пустоту.

— За время моего отсутствия принцессы сочинили и приумножили легенды о Старсвирле Бородатом. Приписали ему многократное спасение Эквестрии и прочих далёких краёв. Встречи с мифическими существами и изобретение основ науки. Я вернулся в знакомые края и узнал про себя много нового. Сёстры исказили всю мою биографию. Я на самом деле понятия не имею, кто такие Тирек и Скорпан. Но внезапно сыграл в их судьбе значимую роль.

Соулскар тоже не знала, что за существа скрываются за названными именами, однако преисполнилась сочувствия к старому магу, у которого отняли истинные заслуги, заменив их баснями. И начала ненавидеть себя за то, что когда-то в детстве слушала легенды о Старсвирле и восхищалась подвигами, кружева которых вязали спицы прозаических строк.

— У меня отняли даже мою внешность. – В сторону единственного слушателя был брошен полный иронии взгляд. – У меня одно время была борода. Но совсем не такая длинная и густая, как в сказках. И я от неё избавился в какой-то момент, потому что мне надоело её расчёсывать. А потому внезапно оказалось, что я не очень похож на Старсвирла. И, пытаясь убедить окружающих в том, кто я такой, я натолкнулся на непонимание. Иногда на насмешки. А однажды местные власти навестили меня во временном доме и мягко попросили не смущать подданных Эквестрии рассказами о своём якобы великом прошлом. Полагаю, явились эти господа не без причины. Это был тонкий намёк от двух сестёр. И я его понял.

Копыто дёрнулось, словно отметая все прежние события и тяготы. Ткань рукава подняла с каменного постамента облачка песчаной пыли, хорошо заметные в свете заклинания.

— И я ушёл от всего этого. Нашёл для себя Руины. Максимально далёкие от любых любопытных глаз. Здесь я жду. Не знаю, правда, чего именно жду. Что принцессы поймут правоту моих слов и наступит время великих перемен? Или что цепь событий вернёт Гармонию в норму, попутно поставив точку на поэзии этого мира? Или что найдётся кто-нибудь достаточно сильный, чтобы нарушить порядок вещей в Эквестрии и сопредельных государствах? Способный вернуть Гармонию в её идеальное состояние…

Рождённый заклинанием свет замерцал. Единорог сообразил, что время позднее, и задумался – осветить помещение ещё раз камнями или просто собрать посуду, положив конец и ужину, и беседе. Его медлительность произвела ещё один эффект – ускорила поток мыслей, завладевших Соулскар. Она только что узнала охватывающую не один век историю ошибок и лишений, которые завершились для старого мага отчаянием. Старсвирл, герой легенд, как выдуманных, так и хранивших истину, не видел для себя дальнейшего пути, не находил сил, чтобы спасти Гармонию, исследованию которой посвятил всего себя.

— Так что я ничего не скрывал и не обманывал, когда говорил, что я просто Старик. Моё имя больше не имеет значения.

Единорог поднялся с места, на ходу открывая крышку каменного ящика. Он был настолько погружён в себя, что стал убирать туда посуду, не утруждая себя её очисткой, даже не проверяя, есть ли на тарелках какие-то объедки. Его печальное отстранение, его одиночество надо было прервать. Любым поступком, любым словом. Соулскар решила, что знает слова, которые старый маг хочет услышать.

— Я помогу тебе восстановить истинную Гармонию.

Краешки освобождённых от бороды губ дёрнулись, скрывая внутреннюю улыбку.

— Мне не дано превзойти по силам двух сестёр. Я смогу сделать тебя достаточно могущественной. Но это непростой путь. Ты должна утратить всякие сомнения в причинах своих поступков. Тебе придётся утратить представления о правильности поступков. Тобой должна управлять Гармония, а не собственные желания. И понадобится много лет терпения, выдержки, осознания себя, чтобы начать чувствовать послания Гармонии, понимать её нужды.

Соулскар решительно тряхнула гривой. Гармония, о которой рассказывал единорог, для неё существовала без каких-либо «но». Именно она не позволила пони умереть, именно она привела её в невидимый город с единственным жителем. А до этого открыла в целителе сострадание и решительность, позволявшие прерывать малое количество жизней во имя спасения многих. Цепочка случайных событий – основа этого мира, основа её жизни, основа Гармонии.

— Я готова, – произнесла пони.

— Тогда скажи, почему мы творим зло.

— Чтобы уравновесить добро, творимое другими.

Единорог склонил голову. В поклоне явственно чувствовалось уважение.

"Times New ���

4. Ламия

Могущественная защитница истинной Гармонии обретает надлежащее физическое воплощение...

От звуков собственного дыхания отстраниться не получалось. Ощутить невесомость век и преодолеть желание открыть глаза оказалось сложнее, чем она думала. Соулскар не меньше часа сидела в комнатке, в которой некогда очнулась. Её попытки перестать быть частью мира и ощутить себя как нечто единое, цельное, независимое проваливались снова и снова. То всё срывала боль в ноге, которую она умудрилась отсидеть, то пыль забивалась в ноздри и побуждала к приступам чиха. Пони ни разу не удалось достичь состояния, когда между её сознанием и её телом отсутствовали бы отвлекающие ощущения, рефлекторные позывы или ненужные мысли. Что-то всё время её сбивало, и Соулскар нервничала. Она считала, что Старсвирл ждёт от неё немедленного результата, что, оступаясь и не продвигаясь в освоении начертанных им методик, она подводит и печалит его.

— Я опять попыталась ощутить внутреннюю магию. Но не получилось, – с досадой сообщила она своему наставнику, когда обитающие в Руинах пони встретились у колодца.

— Всё придёт со временем, – произнёс Старсвирл, магией контролирующий работу колодезного журавля. Рассохшаяся деревянная конструкция скрипела и норовила постоянно соскользнуть с креплений, поэтому Соулскар её люто возненавидела – усилия пары копыт обеспечивали доставку ведра воды наверх лишь с десятого раза.

— Но вдруг потребуется слишком много времени?

Старсвирл позволил себе чуть заметный вздох. Он уже успел усвоить, насколько длинношерстная пони любит самоуничижение, и старался скрывать своё недовольство, чтобы не испортить настроение двум существам разом.

— Гармония тебе не облако, – ответил маг, – и не развеется от лёгкого ветерка. Она терпеливее лесных пауков, расставивших сети. Возможно, пройдёт не один десяток лет, не одна сотня, прежде чем благо одного государства обернётся бедствиями для всего мира. Так что не надо гнать себя вперёд. Только потратишь силы.

— Да, но в твоих записях всё кажется таким простым, – не унималась Соулскар. – А как только я пытаюсь что-то по ним делать, у меня не выходит.

Старсвирл обдумывал ответ, наблюдая за тем, как колеблется его магическое поле, обхватившее ведро с водой. Ведро давно прохудилось, но заклинание ловило вытекавшие капли и возвращало их обратно. Получался бесконечный круг перемещения жидкости, требовавший тонкой работы с магией и многовековых тренировок. Соулскар, следившая краем глаза за этим зрелищем, подумала, что исключительно ради этой забавы старик и не чинит столь важное для выживания ведро.

— Ты терпишь неудачи, потому что не можешь смириться со своим происхождением, –наконец сказал Старсвирл. – Хочешь стать единорогом и творить магию как единороги. А ты, извини меня, всего лишь длинношерстная пони. И ты не веришь, что внутри тебя существует магия, своя уникальная магия, и в то, что ты этим природным даром способна управлять.

— Я верю в это!

— Ты говоришь, что веришь. Пытаешься заглушить сомнения собственными словами. И я тебя не упрекаю. Просто ты никогда прежде не сталкивалась с необходимостью полностью принять за истину нечто неочевидное. – Наигравшись с водой, единорог двинулся к трёхэтажному зданию с огородом. Во время непродолжительного пути он не прекращал свои наставления, прекрасно зная, что Соулскар шагает рядом. – Мне тоже было сложно убедить себя в том, что истинная Гармония есть смесь плохого и хорошего. Всегда приятнее видеть только второе, игнорируя первое. Но когда ты понимаешь, что хищный зверь убивает ради своих детёнышей, которым нужна пища, когда ты видишь зелёные ростки и стебли на месте, где случился лесной пожар, когда ты берёшь в копыта прекрасное ожерелье из раковин погибших существ – осознаешь, что двойственность есть часть этого мира, есть смысл Гармонии.

Первый водяной душ обрушился на ростки в огороде после того, как Старсвирл поднял ведро над крышей и отправил его содержимое журчать по вделанному в камни жёлобу. Процедуру требовалось повторить ещё раз шесть, причём на разных уровнях огорода. Для ускорения процесса Соулскар тоже получила в зубы кадку, правда, с меньшим количеством дыр и трещин.

— И поэтому, когда мы уничтожим сестёр-принцесс, в этом будет также и добрый поступок? – выдвинула своё предположение Соулскар.

— Уничтожим? – Старсвирл впервые с момента знакомства выглядел слегка озадаченным. – Нет, ни в коем случае. Мы должны прекратить их правление и вернуть Эквестрию в состояние, когда страной будет управлять истинная Гармония. Но Селестию и Луну трогать нельзя! Запомни!

— Да, да, конечно, – не совсем понимая суть проблемы, кивнула Соулскар.

Старсвирл ненадолго поставил ведро, чтобы набросить на голову капюшон: пустынное солнце сильно его донимало. Соулскар следовала примеру наставника: у неё поверх холки тоже была намотана тряпичная защита от перегрева. Вспомнив о ней, пони подняла копыто, чтобы поправить головной убор.

— Принцессы должны понять идею, – настаивал единорог. – Должны вникнуть в её суть и помочь в осуществлении. Нельзя убрать с дороги таких могущественных существ. Гармония может не оценить такого поступка.

— Ясно.

— Они не виноваты в том, что получили божественные силы. Я совершил ошибку, которая сделала их такими могущественными и верящими в ложные идеалы. И они не должны страдать из-за ошибок, которые совершил я.

Соулскар вторично ответила утвердительным кивком. Единорог, бросивший ведро в колодец и принявшийся медленно травить верёвку, осуждающе скривился.

— Ты затеваешь такие разговоры, будто бы готова хоть завтра отправиться в Эквестрию и навести там должный порядок вещей.

— Нет, я, конечно же, должна сначала всецело освоить вашу методику по контролю своей внутренней магии...

— Дело даже не в этом, – перебил собеседницу Старсвирл. – Ты просто не готова. У тебя нет никаких возможностей, никаких средств, позволяющих на равных беседовать с величайшими существами этого мира. Тебе ещё очень многое предстоит освоить. Я должен подготовить тебя в очень многих смыслах.

Единорог уступил место возле колодца, позволяя новой ученице разбираться с деревянным механизмом. Сам в это время продолжал играть с каплями воды.

— Я пройду любые тренировки, которые вы зададите, – сквозь зубы выговаривала Соулскар, раз за разом проваливая тренировку «набери воды из колодца». – Выполню любое поручение, какое скажете. Я хочу помочь вам исправить всё, вернуть истинную Гармонию.

— Вопрос не столько в тренировках, сколько в изменениях. Чтобы стать истинным последователем истинной Гармонии, ты должна измениться. Должна изменить свой ход мыслей, своё понимание поступков и событий. Должна изменить свой образ. Я дам тебе возможности божества. Тебе понадобится форма, соответствующая статусу.

— Хотите сделать из меня аликорна?

Реплика прозвучала так неожиданно, что магия единорога дала сбой, и часть песка под ведром успела намокнуть. Правда, от жары эти следы исчезли быстрее, чем последовал ответ.

— Ты же помнишь наш с тобой разговор? – спросил Старсвирл. Длинношерстная пони вспомнила разом все двадцать восемь бесед в трапезной комнате и ещё полсотни мелких дискуссий, вроде нынешней. – Про то, что аликорны не так совершенны, как им хотелось бы? Я не вижу причин, по которым тебе следует брать с них пример.

К этому моменту Соулскар всё-таки одолела капризного «журавля» и держала кадку с водой зубами, ощущая металлический вкус ручки. Это несколько ограничило её возможность ответить.

— Ты должна выглядеть иначе, – рассуждал Старсвирл, начиная очередной поход к огороду. – Гармонии нужен защитник, достаточно устрашающий, чтобы его мнение не оспаривалось, его приказания выполнялись. Тебя надо защитить от чужих попыток изменить судьбу, тебя надо сделать сильной и выносливой. Тебя надо наделить даром управления магическими силами.

— Нафкофко фильно меня мофно ифменифь? – спросила Соулскар.

Пауза в ответе, как рассудила пони, была вызвана расхождениями между тем, что легендарный маг мог сделать, и тем, что ему хотелось. Во время раздумий он несколько раз повернул голову, оценивая внешний вид последовательницы, которая из-за отраставшей шерсти выглядела чуть толще, чем ей хотелось бы.

— В принципе, полностью, – произнёс в итоге Старсвирл, – хотя мне не очень приятно будет творить подобные заклятия. Но изменить твою внешность, твою расу, даже твой биологический вид – это мне по силам. Хотя я не уверен, что ты выдержишь.

— Я справлюсь. – Соулскар в очередной раз заставила мага поморщиться, теперь своей излишней самоуверенностью.

— Ты даже не представляешь, о какой магии идёт речь, – напомнил единорог. – Пока ты вообще мало что о магии представляешь.

— Но я выучусь! Если понадобится что-то изменить во мне, сотворить из меня что-то, как из песка чернильницу, то я приму это и буду готова к любым последствиям. Я сделаю всё, чтобы защитить этот мир, чтобы донести вашу идею до самых дальних его уголков, чтобы восстановить равновесие существующих сил. Я буду защищать истинную Гармонию неотступно и ретиво, как моя мать защищала бы меня от опасности. Я хочу стать защитницей, матерью этого мира. Я…

Поток заверений, горячий даже на фоне пустынного климата, прервался, сменившись мыслью о существе, образ которого остался в детских сказках. Не имелось необходимости придумывать что-либо новое и необычное – жители горного королевства обо всём позаботились. Они создали образ достаточно внушительный, символизирующий проворство и скорость. Они нашли существо, жившее по законам окружавшей его природы, которое остужал холод и прогревала жара, которое носило на себе броню и не следовало прямой дорогой. И после этого Соулскар взглянула на своего наставника, вложив в голос и прищур всё убеждение и всю уверенность.

— Я знаю, на кого хочу быть похожа. Её имя Ламия.

— Матерь мира, значит… – пробормотал в ответ единорог. Больше он не сказал ни слова, пока не обеспечил все свои грядки достаточным количеством воды и подобающей времени суток тенью. Потом, опять же не снисходя до прямых речей, оторвал ученицу от очередных неудачных попыток постичь внутреннюю магию. Старсвирл заглянул в дверной проём, одетый в полное пустынное облачение, закрывавшее от песка практически всё, кроме глаз и ноздрей.

— Мне необходимо кое-что раздобыть. Понадобится твоя помощь, – сообщил он.

Соулскар моментально кинулась собираться. Упавшая до нуля разговорчивость единорога свидетельствовала, что затевается нечто серьёзное, что время праздных рассуждений закончилось и теперь она для него не просто случайно забредшая в город пони.

Старсвирл вывел её на вечернюю прогулку, направившись в сторону от Руин через «южные ворота» – просвет между двумя строениями из песчаника, в который с трудом получалось протиснуться. По привычке, пройдя ещё пару шагов, Соулскар обернулась. На месте, где должны были выситься каменные строения, виднелась лишь бескрайняя картина голубых и жёлтых оттенков и танец раскалённого воздуха, придававший пейзажу размытость и обманчивую одухотворённость. Пони не первый раз видела, как город исчезает в никуда, но никак не могла понять, как у единорога получилось создать такие чары и как он находит обратную дорогу во время своих прогулок. Очевидно, какой-то метод существовал, поскольку Старсвирл всегда возвращался после непродолжительного отсутствия, когда притаскивал мешок камней или какие-то обломки.

Но сегодня был первый раз, когда наставник взял Соулскар с собой. Возможно, проверял, готова ли она к переходу через песчаные моря, окружавшие единственный обитаемый островок. Возможно, во время предыдущей прогулки обнаружил какой-то предмет, который не мог дотащить до Руин в одиночку. При отсутствии конкретных объяснений Соулскар терялась в догадках, но лезть с расспросами к учителю не смела.

Место, где Старсвирл замер в неподвижности, от прочих песчаных дюн не отличалось решительно ничем – та же цветовая гамма и та же одуряющая жара. С места, где он остановился, не открывалось новых чарующих видов, его не отличали секретные метки и указатели. Просто случайный участок местности. Одна из случайностей в цепочке явлений и событий, которые определяли развитие Гармонии.

— Теперь смотри и запоминай, – вполоборота произнёс единорог. Он ученице дал всего пару секунд, чтобы перевести дыхание, а потом начал колдовать. Старсвирл сплетал пучки своей серой магии в тёмный кокон, который подвесил недалеко от своей морды.

— Чтобы сделать тебя сильнее, я собираюсь получить одну вещь не из этого мира, – пояснил он, добавляя всё новые нити магии в растущий, пульсирующий сгусток.

— Не из этого?.. Существуют и другие миры?

Старсвирл снисходительно улыбнулся.

— Конечно. Ты даже не представляешь, насколько велико их количество. Подобные нашему и ужасно непохожие – они существуют, они есть. Их влияние можно заметить. Кому-то по силам даже преодолеть разделяющие пространство барьеры и стать гостем в чужих краях… Мне нравится думать, что когда-то они были единым целым, были собраны на одном стебле. Как семена одуванчика.

Тёмная магия угрожающе трепетала под неподвижным взглядом чародея. Соулскар попыталась представить гигантский одуванчик, для которого этот мир был лишь крохотным семечком, привязанным к своей пушинке. И ощутила себя мелкой и ничтожной.

— Я не знаю, какой ветер, какая катастрофа привела к тому, что миры разлетелись в разные стороны, – продолжал Старсвирл, направляя сгусток чар в небо. – Но сейчас я хочу раздобыть из одного такого мира источник магии огромной мощности. В том мире, которого я способен достичь посредством колдовства, магия не является невесомой субстанцией. Она спрятана в твёрдом веществе. В звёздах, как я называю те объекты... Фактически, я творю заклинание, чтобы достать звезду с неба.

Соулскар внимательно следила за всеми магическими пассами и отмечала изменения в морде единорога, смотревшего сквозь пространство в точку, куда улетело облако магии. Старсвирл словно следил за созданными чарами и определял их путь сквозь бесконечность воздуха. Пони заметила, что заклинание даётся магу с огромным трудом. И всё же пустынный отшельник сохранял силы на объяснения.

— Заклинание способно создать в пространстве переход, через который объект иного мира может попасть к нам. Долго удерживать этот переход не получится, но, если повезёт, звезда успеет сквозь него пройти. При этом ворота для неё надо расположить так и захлопнуть их следует таким образом, чтобы направить полёт в нашу сторону, как можно ближе к заклинателю.

— У тебя получалось когда-нибудь это сделать?

Старсвирл усмехнулся. По двум причинам. Во-первых, ощутил, что на этот раз его попытка увенчалась удачей, и звезду с неба он поймал. А во-вторых, вопрос показался ему не то что примитивным, а чуть ли не оскорбительным.

— Когда я впервые провернул подобный трюк, у меня ещё не было метки, – произнёс он, не сводя взгляда с безбрежной синевы неба. Скоро палитре наверху предстояло слегка измениться. – После него метка и появилась. И я ещё много раз пытался повторить заклинание. Иногда успешно, иногда не очень. Один раз едва не погубил стадо бизонов, которые паслись неподалёку от того места, где упала звезда. Думаю, зрелище они запомнили на всю жизнь.

Соулскар заметила в небе что-то яркое, постепенно отыгрывающее лавры светила у солнца. Маленькая точка росла, и так же усиливался родившийся с её появлением звук. Старсвирл нахмурился и запустил в небо ещё несколько зарядов магии. Прежде чем у Соулскар появились новые вопросы, он пригнулся к земле и велел ученице сделать то же самое. Уповая на мудрость наставника, пони, порядком испуганная приближающимся сверху ревущим предметом, подчинилась.

Наверное, даже самая последняя песчинка на многометровой глубине вздрогнула, когда этот предмет коснулся пустынных земель, подняв настоящую песчаную бурю. Какое-то время не получалось нормально вдохнуть даже через защищавшую нос и рот ткань, глаза открывать оказалось опасно из-за волн мелких песчинок, несомых таким ветром, что Соулскар едва не перевернуло, и она вынуждена была отставить ногу в сторону для равновесия. Когда же буря утихла, вокруг воцарилась глубокая тишина, какой не водилось даже в самой удалённой и заброшенной горной пещере. Все звуки просто исчезли.

Старсвирл уже поднялся на ноги к моменту, когда Соулскар пришла в себя. Волшебник изучал бурую пелену, клубившуюся и медленно оседавшую вдалеке. Надо полагать, звезду он отправил именно в центр этого облака.

— Мне никогда не хватает магии, чтобы поймать её в воздухе, – пожаловался он, но Соулскар из-за звона в ушах его почти не услышала. – Приходится рисковать. Потому что, если такая глыба замёрзшей магии упадёт на кого-то, для него всё сразу же закончится... Ладно, пойдём посмотрим на нашего гостя.

Снова поход, на этот раз непродолжительный. В процессе Соулскар с испугом осознала, что полностью забыла, в какой стороне Руины и как к ним вернуться. Но продолжала верить в чутьё наставника. В конце концов, для существа, способного извлекать вещи из иных миров, вряд ли существовала проблема сориентироваться по солнечному свету и теням.

Звезда с неба окружила себя кольцом из странностей. Первым из них была овальная яма, от которой волнами расходились песчаные дюны. Соулскар впечатлили правильная форма ямы и симметричность рисунка, который она оставила. Потом она ощутила сопротивление почвы под копытом и странный хруст. Она посмотрела вниз и увидела, что пустыня вокруг упавшей звезды покрылась грязно-жёлтой плёнкой, которая трескалась от прикосновения, будто состояла из хрусталя, часто встречавшегося в стенах родного королевства. Наконец, с каждым шагом вперёд становилось ещё жарче, хотя казалось, что невозможно превзойти в этом пески пустыни в середине дня.

Неподалёку от ямы Старсвирл установил два принесённых тента, обеспечив себя и спутницу относительной прохладой для непродолжительного отдыха. Путешественникам пришлось издали наблюдать за чёрным булыжником, не превышающим по размеру колодезное ведро. Соулскар даже подумала, что, захвати она ведро с собой, вполне могла бы с его помощью эту звезду перенести. Хотя, наверное, идея была не самой блестящей – сложно предсказать, что способен выкинуть неровный камень с пульсирующими жёлтыми прожилками.

— Иногда они больше, иногда меньше, – прокомментировал зрелище Старсвирл. – Но любая из звёзд способна проводить через себя нашу магию и усиливать её. В несколько раз. Только с помощью звезды я смогу применить на тебе заклинания, которые задумал. Если у тебя, конечно, не появилось сомнений.

— Я хочу восстановить истинную Гармонию, – как заведённая произнесла Соулскар.

Сомнения у неё оставались. До наступления сумерек в ожидании, пока звезда с неба остынет, пони размышляла, взвешивала себя и противопоставляла свою персону материальным явлениям и словесным целям. Какая-то часть разума считала необоснованной глупостью терять свой облик, свою суть ради поддержки абстрактной сущности, Гармонии, которая иного представления, кроме идеи, не имеет. Но верить этой части сознания Соулскар не желала. Все прошлые идеи и знания о мире сгинули, они умерли вместе с пони, одиноко бежавшей по пустыне от каравана.

Эта пони погибла от жара и обезвоживания. В Руинах вместо неё родилась та, кто обязана жизнью случайностям Гармонии. Верная служительница и защитница высших сил, позволивших ей переступить порог Руин и обрести приют внутри каменной комнаты. Эти силы направляли копыта старого единорога и его магию, эти силы дали новой пони возможность вынырнуть из пустоты и забытья. Целительница из горного королевства длинношерстных пони не могла преодолеть путь от смерти к жизни. На такое способно лишь существо иного рода. Существо иного ума, иного облика, который оно должно было получить.

К моменту восхода ночного светила полную сомнений часть разума новая пони загнала в угол и уничтожила. Как чуждый элемент, как неизвестного и непонятного, но очевидного врага, с которым нельзя найти общих слов, невозможно ужиться. Эти сомнения не принадлежали ей, и она избавилась от них, от воспоминаний, которые шли за ними следом, от поведения, которое они навязывали. Сомнения были частью погибшей в пустыне пони, которую звали Соулскар. И совершенно не требовались новому стражу истинной Гармонии по имени Ламия.

Единорог, кажется, почувствовал эту решимость, ощутил стремление ученицы воплотить его планы и помочь благородному делу. Вероятно, он решил, что момент идеален, ведь любое последующее промедление вело к смятению, к утрате идеи, утрате уверенности. Соулскар мыслила в правильном направлении, которое ей удалось навязать, но в любой момент могла отвернуться, взбрыкнуть и пересмотреть систему ценностей. Волшебник смотрел на пони как на каплю воды, готовую сорваться с листка. Падение нужно было ускорить, и он хотел это сделать.

Светло-серая магия обволокла булыжник, прилетевший с неба, отпечатавшись на его стенках. Неожиданно податливый камень растворялся в созданном заклинанием поле, превращая его в набирающее яркость светящееся марево, клубы которого с остервенением пытались разлететься в стороны. Магия Старсвирла фактически кипела, меняя очертания, издавая треск и тихий гул. Единорог в увлажнившейся от проступившего пота робе удерживал облако несколько секунд, а когда в нём появились признаки затухания клокочущих сил, швырнул его в сторону наблюдавшей за чудесами длинношерстной пони. Теперь отступать оказалось поздно. Убегать было некуда.

Облако магии, достаточно светлое, чтобы выделяться в темноте ночи, и тёмное в сравнении с лунным светом, моментально отобрало у пони возможность что-либо видеть, ощущать окружающий мир и течение времени. В первую очередь оно коснулось разума, оставив Соулскар наедине с её прошлым, с осознанием собственных поступков и ошибок. Она видела себя во все моменты своей жизни сразу. И даже в ту секунду, когда облако магии подняло её над песком. Иллюзия наблюдения за самой собой со стороны оказалась интересным мгновением, последним из приятных.

Преобразующая магия, заклинания, усиленные небесным камнем, уязвили плоть сильнее сотни отточенных ножей, обожгли сильнее волн пламени, вздутого кузнечным горном. Ни слово «боль», ни слово «мучение», ни слово «страдания» не имели достаточной глубины, чтобы выразить ощущения от колдовства, продавливающего тело через неосязаемое сито. И в этот момент Соулскар была рада, что не в состоянии видеть творящееся с ней. Ведь она ощущала, как заклинание слой за слоем снимает её кожу, проникает внутрь тела. Магия перестраивала её всю, безжалостно деформируя, отсекая, стирая ненужные клетки. Чары проникли в каждую косточку, в каждое сухожилие. Они практически развеяли то, чем некогда была длинношерстная пони, сохранив ей лишь измотанные болью остатки сознания.

Но в этом сознании появились две опоры – два стержня, не позволяющие сущности развалиться на части. Терпение и понимание. Не видя, они смотрели вперёд, пророчили себе образ Ламии, фигуру матери мира, грациозно и неотвратимо движущуюся сквозь пески пустыни. Сознание видело будущее – то, какое хотело увидеть, и то, которому предстояло свершиться на самом деле. Сознание его одобряло. С готовностью очищающийся от эмоций разум встречал эту грядущую жизнь и преобразования, что вели к ней.

Белая сталь кости скрепила этот разум, оставив ему достаточно пространства, чтобы покачиваться на волнах величия, сохранив возможность наблюдать за плодами работы Гармонии. Цепь камешков, расходящихся в стороны лучиками, потянулась вдаль от комнаты разума, цепляя свои звенья гибкой и пластичной тканью. Они изгибались и подёргивались по мере того, как красная субстанция обволакивала их. Прорези и прожилки украсили красную материю, разделяя её на органы и мышцы, выстраивая кровеносную систему. Боль вернулась в сознание в тот момент, когда жемчужные нити нервов побежали к самым мелким позвонкам. Потом вернулась то, что было когда-то шерстью, выстроившись в ряды защитных пластин, прячущих уязвимый организм от опасностей.

По-прежнему не было ни зрения, ни иных ощущений. Ламия находилась где-то в пространстве, но не могла понять, где верх, где низ, есть ли вокруг неё воздух, может ли она им дышать. Она ничего не понимала в себе новой – слишком много ощущений, слишком неприятные переживания. Какие-то случайные всплески эмоций, какие-то рефлекторные желания проскакивали в сознании, но никто не мог подсказать, оказывали ли они на мир хоть какое-то влияние. Почти никто.

— Прошу тебя, слушай мой голос, – отразилось внутри разума. Звук, диковинно искажённый, пришёл извне и напоминал голос старого единорога. Значит, он был рядом, он её поддерживал. Ламию это приободрило. – Ты сейчас не понимаешь, что ты такое. Твой разум пытается найти привычные ощущения старого тела. Их больше нет. Тебе надо разобраться в новом теле, которое отныне будет твоим.

Наверное, с его позиции легко было призывать к таким вещам, но Ламия практически паниковала. Ей казалось, что она вообще не чувствует ничего. Что от неё остался лишь разум, бессильный и угасающий.

И всё-таки голос подействовал, успокоил. Позволил ощутить нечто, что получилось сопоставить со словом «холод». Позволил понять, что пространство с одной стороны неровное и не отвечает на попытки оттолкнуть его. Зато в других направлениях оно очень даже податливое. Чуть позже Ламия сообразила, что лежит на песке на правом боку – попытки подняться выглядели бесполезной тратой времени, но на призыв перекувырнуться тело ответило. Остановить кувырок для рождённого несколько минут назад существа оказалось ещё большей проблемой. Фактически, Ламии пришлось ждать, пока природные силы сами её остановят.

— Ох-хо, – снова прозвучал голос. – Полегче, красавица. Ты меня чуть не раздавила.

Ламии захотелось извиниться перед своим наставником. Но она понятия не имела, как ей теперь производить звуки. Сконцентрировавшись, сознание нашло мышцы, после работы которых ощущение прохлады усилилось и появились новые чувства. Удалось понять, что ночной воздух пустыни очень терпкий на вкус, но всё равно бередит тело, вызывая чувство голода.

— Даже не представляю, как ты себя чувствуешь, – продолжал говорить Старсвирл. Он старался поддерживать тон обычной беседы – видимо, чтобы Ламия быстрее привыкла к своему новому состоянию. Но сознание, наловчившееся распознавать этот знакомый раздражитель, выделяло в голосе нотки восторга и крупицы беспокойства.

Волшебник говорил о вещах, в которых не был уверен. Он пока не представлял, справилось ли сознание пони с заклинанием. Не знал, жива ли она, сохранила ли при себе усвоенные в частых беседах истины. Он не рисковал однозначно видеть в Ламии союзника. Но пытался давать советы, пытался достучаться до того, что осталось от её личности.

— Я более чем уверен, что ты первое существо, достаточно разумное, чтобы описать действие преобразующей магии. Если она, конечно, сохранила тебе память. Я приложил все усилия, чтобы уберечь твою сущность от магии, но звезда мешала мне. Я мог где-то потерять контроль и, надеюсь, ты простишь меня, если вдруг потеряешь образ родного дома или воспоминания о врачевании.

Как раз эти моменты жизни Ламия в своей памяти найти могла. Остались там и теория истинной Гармонии, и цель, ради которой она пошла на магический эксперимент. Она помнила, кто с ней разговаривает и где она находится. А вот что конкретно забыла или утратила – этого пока не осознала. И пыталась возродить речь, чтобы сообщить об этом.

Потоки воздуха внутри её горла стали управляемыми: она чувствовала их по холоду, который они несли. Холоду, который постепенно сковывал её длинное тело, размеры которого она, правда, представляла весьма смутно.

Ламия распознала хрипы, поняла, что их источником является она сама. Над чёткостью дикции требовалась продолжительная работа.

— Мне пришлось дать тебе несколько дополнительных возможностей, – говорил Старсвирл. У Ламии, подчинившей своим разумом чешуйчатую шкуру, на редкость чувствительную к колебаниям поверхности, получилось установить, что он ходит по песку справа от её головы. – В природе змеи глухи. Если бы я не обеспокоился целью дать тебе возможность слышать звуки, наше положение сейчас было бы куда печальнее.

«Вот ведь хвастун», – подумала Ламия, повторяя попытку вернуть себя в правильное положение. Насколько удавалось вспомнить, змеи ползали на брюхе, следовательно, именно ему полагалось ощущать под собой почву. На этот раз колебания тела и вращения прошли медленнее и завершились успехом. Расположившись с удобством на песчаных дюнах, гигантская рептилия вновь обратилась внутрь себя в попытках понять, чем её наделило заклинание. Изученные ранее упражнения, якобы позволявшие поддерживать себя в бессмертном состоянии, пришлись кстати.

— Я также держал в уме то, что ты барышня. И сохранил немного женственных черт в твоём облике. Чисто практически от неё никакой пользы не будет, но у тебя есть грива. Я бы даже сказал, что гривы три, потому что, честно, дал маху с бровями.

О чём конкретно говорил единорог, Ламия пока не понимала. Ей всё ещё требовалось найти тот рычаг управления, что открывал глаза. Что-то препятствовало зрению, что-то, служившее надёжной защитой, но также и печалившей помехой. Наконец маленький импульс из череды случайных произвёл еле заметное изменение – темнота чуть отступила. Ламия повторила импульс ещё несколько раз, пока не убедилась, что сквозь мрак проглядывает окружающий мир. Но понять, что именно она видит, оказалось сложнее всего. Такие понятия из области культуры горного королевства, как «пропорции», «перспектива», «палитра», которые разум изволил вспомнить, не имели ничего общего с непривычными ощущениями.

— Я решил вопрос, который не давал мне покоя. Тебя надо было сделать внушительной и грозной, но в то же время скрытной. Ведь твои деяния по возрождению истинной Гармонии должны быть незаметны для живущих в этом мире. Они должны поверить, что предложенный тобой порядок вещей возник сам, что он естественен. Только так можно гарантировать, что мир не собьётся с пути ещё раз. И избавить тебя от лишней работы.

Ламия поставила себе задачу – сфокусировать взгляд на источнике речи. Помня, как выглядел Старсвирл до начала магических экспериментов, она надеялась по его теперешнему облику понять, что в восприятии мира для неё изменилось.

Расплывающаяся фигура, освещающая себя магией – вот в каком виде предстал сейчас знаменитый чародей, её наставник, её… отец? Теперь, пожалуй, да, Старсвирл фактически создал её из ничего. Ламия посчитала, что может называть единорога отцом, как бы глупо такое слово ни звучало. И, наверное, перед тем как первый раз употребить подобное обращение вслух, волшебника стоило спросить о его уместности.

Контуры его тела слегка вытянулись, размеры казались скромнее. Когда глаза прозрели окончательно, разум отметил, что оттенков цветов они ловят на порядок больше. И ещё видят, как от кожи единорога исходит тепло, невидимое в местах, закрытых одеждой. Тепловое восприятие накладывалось на искажённую привычную картинку и не сразу воспринималось разумом. Ламия долго учила себя «новому взгляду», забывая то, какой представала реальность в прежние времена.

— Я наложил на твою чешую то же заклятие, что висит над Руинами, – последовали движения губ единорога, сопутствующие словам. – Только я сделал так, чтобы ты сама могла это контролировать. Преобразовывать воздух вокруг себя в завесу и прятаться за ней. Думаю, со временем ты освоишь этот навык в совершенстве.

Попытки что-то ответить не давали результатов. Ламия вспомнила, что у многих новорождённых не сразу происходит формирование навыков. Общественно полезные, вроде содержательной речи, у жеребят появлялись в последнюю очередь. И хотя её разум подготовил себя к диалогу, голосовым связкам, похоже, требовалось время. Ламия смирилась с мыслью, что, возможно, ей придётся ждать недели или дни, но учитывая, какой скачок уже совершила в плане самопознания, надеялась, что в её случае счёт шёл на часы.

В качестве компенсации она попробовала совладать с примыкавшими к голове мышцами и выдать уверенный кивок. Уверенности жесту не хватило, поскольку массивный череп потянул тело вперёд и вниз, заставив рептилию зарыться ноздрями в песок. Зато попутно Ламия отметила работу рефлексов – защитная мембрана своевременно закрыла оба глаза, не дожидаясь осознанной команды. Правда, возникла новая неприятность – повторно убрать эту преграду для очистки зрения.

— Ты такая беспомощная, – с иронией заметил старый маг. Ламия ощутила давление на одной из чешуек, прикрывающих основание шеи. Вероятно, Старсвирл коснулся её тела копытом. – Но когда ты освоишься, то не останется ни одной твари из ныне живущих, которая бы не устрашилась твоей силы, – продолжал увещевания его голос. – Силы физической. И силы твоей магии. Я сделал каждую чешуйку на тебе подобной своему рогу. Способной пропускать через себя магию, способной изменять её. Ты станешь сильнее стада Старсвирлов, сильнее толпы аликорнов. Это меньшее, что я могу сделать для защитника истинной Гармонии.

Ламия вырвала морду из объятий песка и совладала с веками. Как раз успела заметить, что старый маг убирает в матерчатую котомку светящийся от внутреннего жара предмет. Последний осколок небесной звезды, почему-то не использованный в момент преобразования.

— Но я сделаю тебе ещё несколько подарков, – пообещал Старсвирл, словно почувствовав интерес Ламии к камешку, который она могла видеть даже сквозь стенку мешка. – Не в данный момент. Когда-нибудь. Сейчас тебе нужно добраться до Руин. Потратить уйму времени на постижение заклинаний. Усилить контроль разума над внутренней магией. Когда я пойму, что ты готова, придёт время для новых чар.

Ламии не очень понравилось звучание последней фразы. В ней присутствовал оттенок не совсем обычной… печали.

5. Визит вежливости

Защитник истинной Гармонии начинает путь, вызволяя из шахт своего приятеля...

Количество глаз, наблюдавших за оранжевыми провалами в земле – входами в золотоносные шахты Эноми Прэнс – с полудня увеличилось ещё на одну пару. Никто из патрулирующих периметр стражников не догадывался, что в нескольких метрах от них скрывается огромное по размерам существо, чьи чешуйки работали, создавая иллюзию пустого воздуха. Для этого Ламии не требовалось давать осознанные команды. Месяцы ушли на отработку единственного навыка, который у змеи получался без дополнительной магии.

Умения творить заклинания у Ламии так и не проявились. Все попытки поднять в воздух предмет, вызвать ветер или прочитать мысли оказались безрезультатными. Наставник, узнав о проблемах подопечной, утешил её, предположив, что он неправильно сформировал чешуйчатый покров – сделал его слишком специализированным, пропускавшим и обрабатывающим магию лишь одного вида. Планы по созданию существа, превосходящего силами «толпу аликорнов», в итоге провалились. И Ламии осталось только надеяться, что Гармонии, очевидно, настолько идеальный защитник не требовался. Иначе бы она позволила сделать всё правильно.

Рептилия наблюдала за перемещениями местных надзирателей, считая их количество и определяя расу. Единорогов среди охраны не имелось, и змею это сильно разочаровало. Ламия была способна на колдовство, но ей требовалась магия со стороны. Заклинания змея могла чувствовать, контролировать, переподчинять и применять. Старсвирл случайно открыл в ней эту способность, а открыв, заставил вернуться к рутинным занятиям по теории колдовства и к постоянным практикам. Днями и неделями Ламия ловила подброшенные камни, придавая им различную форму, учась бережно расходовать магию. Научилась многим чарам и готова была удивить любого противника, принимавшего её за медлительное и беззащитное существо.

Глаза змеи отмечали кованую сталь, венчавшую примитивное оружие. Пара хлыстов, ножи, дубина с гвоздями. Небольшой арсенал, достаточный, чтобы держать в страхе измученных рудокопов, закованных в кандалы. Но абсолютно бесполезный против её чешуи. Вооружение же народа, обитавшего в воздвигнутой неподалёку крепости Экус-Кермен, змею волновало куда сильнее. Очевидно, что Эноми Прэнс, уполномоченная по добыче золота, немало сего металла потратила, чтобы обеспечить свой покой.

Крепость, спускавшаяся с широкой плоской скалы подобно языку, отгородила себя от мира двумя уровнями красно-коричневых глиняных стен. Она бросала вызов ветру широким каменным фундаментом и фальшивыми оконными проёмами, разделявшими настоящие бойницы. Она бросала вызов небу, пытаясь расчесать его синие ряды зубцами четырёхугольных, расширяющихся снизу башен. Она бросала вызов всему летающему, скачущему или ползающему поблизости, выставив на стенах, в специально отведённых местах, дальнобойные камнемёты и стреломёты, которые Ламия даже не сразу заметила.

Владычица крепости Эноми Прэнс лишь однажды появилась на укреплениях бастиона, разом подняв активность подчинённых. Издали Ламия полюбовалась на бывшую наместницу, превратившуюся в военного вождя. Эноми Прэнс заплела бронзового цвета гриву в множество косичек, вплетя в них золотые нити, нацепила на себя чешуйчатые доспехи, сменила мягкую обувь на ботфорты с высокими голенищами и выступающими вперёд шипами. То, что пони представляет в крепости власть, выдавал только гребень, выполненный в форме короны с тремя зубцами – на каждом по маленькому изумруду. Без украшения Эноми Прэнс походила на рядовых солдат своей армии. Только свисавших тонких усов не носила и голову платком не обматывала.

Ожидая наступления вечера, Ламия погрузилась в отрешённое состояние, позволявшее ей увидеть свою внутреннюю магию. Почувствовать себя от ноздрей до кончика хвоста. И, уловив в циркуляции потоков чуть заметное волнение, сгладить его. В новом теле отгородить сознание от ощущений оказалось проще: последние полгода змея с успехом поддерживала себя в уравновешенном состоянии. И даже постоянное чувство внутренней пустоты не тяготило её.

Голод превратился в постоянного спутника. Пока представлялась такая возможность, Старсвирл изводил отложенную про запас пищу, чтобы обеспечить последовательницу супчиком хотя бы раз в день. При том, что такого супа хватало буквально на полчаса – после чувство насыщения пропадало, и змея вынуждена была терпеть апатию и голод. Как будто этого было мало – похлёбка из огородных растений утратила прежний приятный вкус, от неё, и даже от воспоминаний о ней, змею мутило. По всей видимости, Ламии требовался иной рацион, о котором в пустынных землях оставалось только мечтать. И в перерывах между мечтаниями занимать себя мыслями, что каждое такое испытание, каждая бытовая невзгода, имеет смысл на пути к восстановлению истинной Гармонии.

Сейчас змее требовалось невероятное усилие, чтобы не кинуться на проходящий поблизости четвероногий ужин. Она ждала определённого момента – когда охрана решит перевести подневольных старателей из шахт в домики, где те ночевали. Домики отгораживала от мира невысокая стена и ров с кольями, поэтому запереть там пони и караулить их с башенок по углам «городка» было выгоднее, чем караулить всю ночь возле шахт. Всё равно желавших сбежать не имелось. Но сегодня у всех заключённых был удачный день. Ламия решила вмешаться в рутину по добыче золота и вызволить одного давнего благодетеля.

В цепочке из пони, различавшихся по степени истощённости, по прохудившимся лохмотьям или их отсутствию, по слоям земли и грязи, змеиный глаз приметил серого единорога с плоско свисающей чёрной гривой. Ламия ощутила радость. Сомбре удалось продержаться на рудниках Экус-Кермен восемь месяцев, что тянуло на достижение. Единорог, вопреки всем немыслимым испытаниям, по-прежнему сохранял горделивый вид. Правда, немного подволакивал левую заднюю ногу, очевидно, где-то травмированную.

Шестеро охранников собирались сопроводить золотодобытчиков к их убогим жилищам. Ещё двое остались, чтобы пересчитать и описать сегодняшнюю добычу. С ними Ламия расправилась в первую очередь, воспользовавшись их увлечённостью процессом. Да, защитница истинной Гармонии не обладала конечностями или мощными атакующими чарами, но натренировалась обходиться и без них. Прицельный удар хвостом, крошивший возведённые из песчаника стены, переломал одному пони-стражнику значительное количество костей. Вокруг второго почти сразу же скрутились кольца чешуйчатого туловища, не позволявшие вздохнуть и издать крик. Спустя пару секунд змея уже ползла догонять караван заключённых и их надзирателей.

Она просто сшибла замыкавшего строй охранника и проползла по нему. Потом позволила завесе невидимости исчезнуть, рассчитывая, что местные вояки правильно оценят свои шансы и разбегутся без проволочек. Тратить время на то, чтобы расправиться с каждым, она не желала, просто хотела остаться наедине с закованными в цепи каторжниками. Охранники, в свою очередь, сопоставили ценность заключённых и важность собственной жизни, сделали однозначный вывод и дали дёру в сторону возвышавшейся крепости. Ламия понимала, что уже через десять минут Эноми Прэнс начнёт готовить весь гарнизон к обороне и неожиданной атаки не получится. Но ровно то же произошло бы, пропади разом все охранники. А змее требовалось время на подготовку и планирование.

Поведение пони, закованных в кандалы, было интересным. И сами они были интересны. Ламия отметила лишь пару особей, которые могли принадлежать к длинношерстным пони. Остальные относились к иным разновидностям. Отдельной группой сплотились существа с необычно низкой температурой тела. У них была странная гладкая кожа, которая казалась прочной и… сверкающей?

Насколько позволяли цепи, узники сбились в кучу, выставив на передний план серого единорога с чёрной гривой. Ламия позволила себе лёгкую улыбку – не слишком приятный на вид жест, оставшийся от прежних времён. Этот оскал перепугал и без того едва стоящих на ногах узников ещё сильнее.

Рог Сомбры окутало слабое магическое сияние. Ламия определила тип заклинания – единорог пытался приманить к себе копьё, которое валялось рядом с придавленным охранником. Охраннику оружие помочь уже ничем не могло, но хоть какую-то надежду беззащитным заключённым давало. Змея сосредоточилась на использованном заклинании, на своём желании получить его в собственность. Поток магии выронил переносимый предмет, потемнел в центре и начал извиваться. В итоге чары скатались в маленький тёмный клубочек, повисший перед змеиной мордой. Новому заклинанию требовалось пробежаться по металлическим цепям и разломать прилагающиеся к ним замки. Магии для полноценной реализации замысла оказалось недостаточно, но пара узников обрела свободу. Когда-то даже такое примитивное колдовство казалось змее недостижимым. Сейчас она ощутила досаду из-за незавершённости заклинания.

— Мне бы не хотелось затевать с вами драку, – прокомментировала свои действия змея. Она потратила больше месяца на то, чтобы сделать свою речь разборчивой. И всё равно раздваивающийся на конце язык не позволял выдавать привычные звуки, искажал гласные и растягивал согласные.

Пони, услышав от существа, которое они наверняка посчитали неразумным и хищным, осмысленную речь, удивились ещё сильнее. Даже Сомбра позволил себе округлить красные глаза.

— Во-первых, такая драка завершится весьма быстро и предсказуемо, – продолжила Ламия, покачивая головой. – А вы мне понадобитесь. В частности, ты, Сомбра.

Серый единорог вздрогнул и прищурился.

— Мы знакомы? – натужно прохрипел он. Очевидно, что восемь месяцев каторжных трудов не пошли на пользу его горлу.

— Мы встречались раньше, – кивнула змея. Этот жест она делать наловчилась. – В последний раз ты мог меня видеть через дырявые стены повозки, которая привезла тебя сюда. Я тогда бежала навстречу своей гибели.

Брови единорога поднялись ещё выше.

— Соулскар?

— Была когда-то, – нехотя признала рептилия. – Теперь мне имя Ламия. И я решила тебя проведать.

Разум Сомбры наверняка был занят попытками сопоставить образ длинношерстной пони с гигантской змеёй и сопровождавшим процесс неверием. Ламия же потратила пару мгновений на мысли об оставшемся невысказанным. Её привело в золотые шахты не только стремление отблагодарить знакомого единорога. Она также нуждалась в каком-то плане действий, каком-то представлении об окружающем мире. Искала хотя бы совета от личности, заслужившей право сыпать советами. Старсвирл же, к великому огорчению змеи, чётких предписаний насчёт будущего восстановления истинной Гармонии не оставил.

— Так вот, вы все мне очень нужны, – повторила Ламия. – Мне нужны ваша отвага и твоя, Сомбра, магия. Потому что завтра я собираюсь занять вон ту крепость. – Два жёлтых глаза с чёрными разрезами зрачков повернулись в сторону каменной постройки. Закатное небо позволяло рассмотреть приземистые фигурки, суетящиеся на каменных стенах Экус-Кермена.

— А что нам делать сейчас?

— Отдыхать, – буркнула Ламия. Она поползла в сторону жилых зданий для каторжников. По периметру, как она отметила, находились башенки с охранниками. Но стража благополучно получила известие, что в округе ползает гигантская тварь, и сбежала под защиту стен цитадели. Ничто не препятствовало возвращению усталых шахтёров. И побегу пони, которые, согласно принятому на шахтах графику, сегодня отдыхали. Среди прятавшихся в лагере узников Ламия заметила ещё нескольких четвероногих со странной шерстью.

— Что у тебя за странные приятели? Они явно не из подгорного королевства, – позже поинтересовалась Ламия у Сомбры. До этой спокойной минуты змея была занята наблюдением за крепостью и утолением голода – три убитых ранее стражника на время избавили её от постоянного беспокойства.

— Это мореходы из Кристальной Империи, – пояснил единорог. Как заметила змея, Сомбра успел снискать среди товарищей по несчастью уважение. Во всяком случае, когда он, опасаясь коварных планов тех, кто засел в крепости, распорядился затворить и укрепить наружные ворота, никто и не подумал возразить.

— Все разом совершили преступление?

— Ага, – фыркнул Сомбра. – Посмели проплыть мимо утёсов неподалёку. Там стоит маяк, предостерегающий путников о подводных скалах и отмелях. Так вот, Эноми Прэнс распорядилась передвинуть его вглубь суши. Чтобы корабли налетали на камни. А те, кто на кораблях, отправлялись если не на дно морское, то прямиком в шахты Экус-Кермен.

— Вот сволочь, – прокомментировала змея. Попутно она подняла голову так, чтобы поверх наружной стены увидеть злосчастный маяк. В нынешнюю ночь свет на нём никто не зажёг – очевидно, народ боялся высунуться из красной каменной крепости.

— Мало рудокопов – мало золота. – В голосе Сомбры проскользнуло нечто вроде понимания. – Только преступниками должной выработки не обеспечить. Вот местная королева и хватает всех, кто проезжает и проплывает мимо. Ещё у неё под копытом целый отряд наёмников, который устраивает набеги на обжитые участки на краю пустыни.

Ламия обычным зрением, которому помогал свет многочисленных костров, а также своим особым взором оглядела худых, лишённых дома и семей пони, приведённых в шахты из разных краёв. Все они портили своё здоровье и рисковали жизнью ради процветания и обогащения одной особы. Несправедливо. Чувство Гармонии подсказывало, что ситуацию надо исправить.

— Интересно, что будет, когда в горном королевстве узнают про методы Эноми Прэнс?

— А ты разве не слышала?

Змея настороженно уставилась на единственного в округе чародея. Ей очень не понравился печально-удивлённый тон его охрипшего голоса.

— Горное королевство в упадке, – пояснил Сомбра. – Месяца три назад там началась эпидемия. Болезнь, которая валила всех. Эти известия принесли пустынные жители, которые сбежали из предгорий. Эноми Прэнс сразу же перестала отправлять туда караваны и объявила себя независимой королевой. Учитывая, что до сих пор никаких вестей с запада не было, я боюсь, что те горы… потеряли всякую государственную волю.

Ламия, языком пробовавшая на вкус ночной воздух, замерла с нелепым и опустошённым видом. Как бы ни отстранялась она от своего прошлого, как бы ни старалась видеть в себе новую личность, горное королевство, край длинношерстных пони, всегда было её домом, местом, где она выросла. И вот теперь существование этого дома оказалось под угрозой. Из-за той самой болезни, которую знахарка Соулскар пыталась изучить и остановить. Ей тогда не дали довершить начатое, обвинили в преступлениях и выдворили прочь. И, похоже, не нашлось никого, кто сумел бы её заменить.

Сомбра неловко переступил с ноги на ногу. Он понял, что не обрадовал своими новостями собеседницу.

— Мне жаль, что всё так повернулось, – произнёс он.

— Горное королевство ничего для меня не значит. – Змея решила замаскировать печаль откровенной ложью. – У меня теперь иные заботы. Иные интересы.

— Посвятишь? – Единорог, нашедший немного времени, чтобы расчесать чёрную гриву и придать ей пышность, развалился рядом с костром, подперев копытом голову.

Ламия не видела причин отвечать отказом. Какой бы могущественной Старсвирл её ни сделал, союзники по-прежнему требовались. Она потратила ночь на объяснения. Рассуждала об истинной Гармонии, о том, как случайности стали основой для всего существующего, об иных мирах, о внутренней магии. Она рассказывала всё это ещё и потому, что слова в её сознании сопровождал голос старого мага. Хотя он не позволил называть себя отцом и старался держаться поодаль от созданной им сущности, но его образ казался родным и близким.

— Есть, конечно, спорные моменты во всех этих россказнях, – сказал Сомбра, потягиваясь. – Но их автор наделён даром складывать вазу из отдельных осколков.

Обида точёной иглой пронзила сознание рептилии. Ей не понравилось, что единорог даже на минуту не предположил, что Ламия является автором озвученных теорий. Конечно, она не хотела присваивать себе заслуги наставника, но пыталась впечатлить Сомбру своими знаниями. Не сработало.

— Тебе бы отдохнуть надо, – посоветовала рептилия, снова высоко приподнимая голову. Взгляд её был направлен в сторону крепости.

Днём раскалённая почва раздражала чувствительное к температурам зрение. Зато ночью пески и красно-оранжевые скалы представали перед змеёй идеально чёрными. И любое движущееся животное отчётливо светилось от тепла собственного тела. Сейчас змея искала такие яркие точки, которые могли бы совершить вылазку из Экус-Кермен по приказу местной королевы. Во всяком случае, Ламия на месте Эноми Прэнс организовала бы подобный ночной рейд, поэтому не теряла насторожённости. Вот только владелица шахт явно нашла себе какие-то другие дела.

— Тут всем отдохнуть надо, – усмехнулся единорог. – Но лучше этим заняться, когда устраним тех, кто способен нам помешать.

— Вот именно. Для этого мне завтра понадобится много твоей магии. А если ты уставший будешь, то какой от тебя толк?

— Мои магические силы определяет не усталость, – ответил Сомбра. И пояснил, поняв вопрос, не озвученный рептилией: – Злость. – На секунду глаза единорога озарились вспышкой зелёного пламени.

— Что ж ты не разозлился и не развалил всю крепость? – насмешливо поинтересовалась Ламия.

— Один раз попробовал. – Сомбра потёр левую заднюю ногу, изгиб которой показался Ламии не вполне нормальным. – Понял, что в одиночку я воевать смогу очень недолго. А от моей покорности зависит не только моя жизнь.

Сомбра поднял голову и взглядом отыскал у соседнего костра группу мореходов, бывших подневольными работниками.

— Я обещал этим парням, что помогу им вернуть в родные края. Им тут не легче, чем мне. Шахты будут преследовать их в кошмарах до конца жизни. Как, впрочем, и меня. – Единорог позволил себе улыбку. – Зато теперь не надо придумывать самое страшное наказание для своих врагов. Оно мне уже известно.

— Угу, – откликнулась Ламия. – Но теперь всё-таки отдохни.

— Мне кажется…

— Я прошу. Отдохни.

Фактически это был приказ. И ситуация смешила своей вторичностью. Когда-то в прошлом почти таким же тоном Сомбра уговаривал одну длинношерстную пони поесть сухарей и глотнуть воды. Роли поменялись, и, как бы свирепо единорог ни двигал брови, ему пришлось прижать уши и опустить голову на передние ноги, сделав вид, что спит. После чего, как показалось Ламии, он всё-таки заснул по-настоящему. Остаток ночи змея выступала в качестве одинокого дозорного.

Едва рассветные лучи озарили стены Экус-Кермен, а его нанятые за щедрую плату защитники успели протереть глаза, Ламия возобновила упражнения с магией. Скатанные в клубок чары, полученные от Сомбры, двинулись в сторону каменной громады. Пони в крепости попытались как-то помешать продвижению этого облака, но все камни и стрелы пролетали сквозь магию, даже не всколыхнув её. Чёрная туча добралась до стены и, подчиняясь пожеланиям владелицы, въелась в раствор, скреплявший камни. Магия подобно воде растекалась по всем щелям и превращала прочный материал в пыль. Утратившие сплочённость булыжники осели, словно нарыв на преисполненном жизни теле. Спустя пару мгновений часть наружной стены попросту перестала существовать, устроив незабываемые последние мгновения всем несчастным, решившим посмотреть, что за угроза движется на укрепления.

Воины Эноми Прэнс недолго пребывали в изумлении, а правительница, очевидно, взглядом медовых глаз определила основную угрозу: заработали развёрнутые в нужную сторону камнемётные машины. Все они били в цель, которую сложно было не разглядеть. Ламия, позволив первой паре увесистых валунов взрыть песок, окутала себя чарами невидимости и отползла на двести метров в сторону. Ей пришлось подождать полчаса, потому что бахвалившийся своей злостью единорог был не в состоянии обеспечить её магией. За это время в сторону неказистого воинства бывших рабов отправилось немало снарядов, но долететь не смог ни один.

Вторую линию укреплений ждала участь первой, хотя защитники пытались поразить тёмное облако с удвоенным старанием. Все пони с повязанными на головах платками вынужденно обратились в бегство, когда сеть чёрных трещин двинулась вверх по стене. Для Ламии и её воинства, не насчитывающего и полусотни пони, открылся путь внутрь крепости, к лепившимся друг к другу красным постройкам. Однако змея не торопилась бросать подопечных на штурм – мало кто из них мог справиться даже с одним наёмником армии Эноми Прэнс. Ламия позволила единственному источнику магии отдохнуть и первой двинулась через пролом по грудам камней, награждая всех, имевших наглость шевелиться поблизости от неё, ударами головы или хвоста. Полное отсутствие домов, превышающих в высоту два этажа, позволяло достать любого врага. Желающие покидаться камнями и стрелами с крепостных стен и парапета получали магические снаряды в ответ. Сомбру змея подсадила, позволив ему забраться на внутреннюю стену крепости, и теперь единорог вовсю отыгрывался на всех, кто попадался на пути. На нижних уровнях Экус-Кермен тем же самым занимались остальные бывшие золотодобытчики.

Горделиво возвышавшаяся над плоским столом пустыни крепость пала за считанные минуты. Сообразившие, что к чему, стражники начали в панике убегать от проломанных стен, преследуемые чешуйчатым монстром. Ламия превратила погоню в игру, в которой медлительные не выживали, и скользила вперёд по узким улицам. С азартом гнавшая впереди себя добычу, сосредоточенная лишь на белых одеяниях ретировавшихся воинов, змея не нашла пары секунд, чтобы почувствовать в их бегстве организованное отступление.

Миновав два поворота, змея заползла в столь узкое место, что сдвинуться в сторону ей было некуда: слева крепостная стена, справа скальное основание, на котором гнездились прямоугольные домики. И здесь, в этой теснине, Ламию ждал главный сюрприз крепости. Эноми Прэнс за прошедшее с начала штурма время ухитрилась стащить с бастиона, подготовить к бою и развернуть в сторону узкой улицы баллисту, втрое превосходившую размерами любого пони. Сейчас ей осталось лишь со злорадной усмешкой налечь на рычаг, сдерживавший натянутые ремни. Пусковой механизм раскрутился, и толстая, окованная металлом стрела ударила по зажатой в тиски построек рептилии. Наконечник пробил чешую чуть ниже головы, прошёл через тело, вырвавшись с обратной стороны туловища.

Ламия не могла пошевелиться. Возможность сделать вдох тоже пропала. Сознание озарила выбивавшая из колеи мысль: какая-то жалкая пони сумела её остановить. Сумела… убить её?

— Глупая ты тварь, – произнесла комендант Экус-Кермен, спрыгивая с подставки к баллисте. Тихо звякнули связанные между собой шнурами металлические пластины доспеха. – Мы тут налёты драконов отбивали не один раз. С чего бы мы испугались червя-переростка?

Ламия могла слышать её затухавший в тишине голос. Но думала не об опасной красоте Эноми Прэнс. И не о судьбе Сомбры, который с крепостной стены в смятении наблюдал за низвержением и гибелью союзника. Все её мысли обратились к событиям недавнего времени, к действиям её бывшего наставника, к его прощальному подарку.

Ей казалось, что старый маг, не жалевший запасов провизии, переставший следить за порядком в Руинах, однозначно планирует отправиться в странствие вместе с ней, чтобы наставлять её дальше. Но восторженным планам суждено было обернуться разочарованием. Единорог нашёл применение осколку звезды, который он сохранил ранее, использовал этот запас закристаллизованной магии для дополнительного преобразования, связанного с её сущностью. Последний магический эксперимент.

Она не хотела этого. И если бы Старсвирл задал прямой вопрос, она бы отказалась. Но именно поэтому прямого вопроса не прозвучало. Единорога не интересовало мнение творения. Он решил все вопросы за себя и за Ламию. Фактически предал и бросил её одну. Показал себя упрямым, в чём-то глупым, но искренне верящим в свои идеи и цели существом. Не безумным. За всеми действиями того вечера читался лишь холодный расчёт. Старсвирл определил свой путь, примирился с мыслью, что его сил на исправление этого мира не хватит. Он создал идеального последователя, великого защитника своих идей. Он твёрдо намеревался обеспечить его таким полезным свойством, как неуничтожимость. И готов был пожертвовать собой. Не пожелав попутно прочесть речь о принципах Гармонии, о равновесии, о необходимости утратить что-то для приобретения соразмерной выгоды. Ламия в тот момент хотела, чтобы он ударился в эти речи – ведь тогда он пробыл бы с ней дольше.

Она пыталась сопротивляться, пыталась установить контроль над этим странным и даже отталкивающим заклинанием, которое потянулось от единорога к змее, словно утыканная когтями лапа, стремящаяся добраться до сердца. Но у Ламии не хватило сил. Не хватило умения. Старсвирл просто смял её сопротивление. Магия связала две сущности – эта связь была мимолётна, она не принесла боли. Завершила одну жизнь во имя бессмертия другой. Старый маг исчез во вспышке заклинания, не оставив ни тела, ни призрака. Он просто исчез, не дав последнего совета или предостережения.

Пока Эноми Прэнс радовалась неподвижной исполинской фигуре поверженного врага, сознание змеи стало полностью независимым от оболочки, отдельным организмом, способным на ментальное возвращение и восстановление своей сущности… У Эноми Прэнс получилось причинить ей вред. Но это лишь задержало Ламию на несколько секунд, требующихся, чтобы развоплотить древко стрелы, попавшей в тело, и заживить ранения. После чего прикрытый белой полупрозрачной плёнкой глаз дёрнулся и растянул пропасть угольно-чёрного зрачка.

Напряжённые мышцы тела позволили громаде рвануться вперёд, попутно сбрасывая старый слой кожи и открывая новую, созданную секунды назад чешуйчатую броню. Ламия сомкнула челюсти на хребте Эноми Прэнс, превращая её монолог в писк, сопровождаемый тихим похрустыванием. После чего пони полетела в сторону ближайшей стены, а змея, набрав скорость, превратила разряженную баллисту в щепки, попутно пройдясь хвостом по всем, у кого были по этому поводу какие-то возражения.

— Драконы?! – рявкнула она, сминая броню как древесные листья, доводя постройки вокруг маленькой площадки, где её путь едва не закончился, до состояния груды камней, давящих обитателей. – А могут драконы сотворить такое? Могут драконы устроить подобный кошмар?

Ламия успокоилась, лишь раскурочив половину внутренних строений крепости. Что было несложно, учитывая, как тесно они громоздились. Вокруг неё не уцелело ни одного враждебного существа – только искренне восхищённый единорог, о существовании которого змея вспомнила не сразу.

— Проклятье! Кажется, я слегка намусорила в твоём новом доме, – вздохнула исполинская рептилия, отодвинув хвост от стены из красной глины. Здание около хвоста сразу же накренилось и украсилось источающими пыль трещинами.

— Это отстроится, – усмехнулся Сомбра, переводя взгляд на тот участок поля боя, где валялись обломки стреломёта, куски чешуи и стонущая Эноми Прэнс. – Не думал, что тебя реально можно… пробить оружием.

— Пробить можно. Убить – нет, – подытожила змея, демонстрируя, что её новая чешуя не несёт на себе никаких следов физических повреждений. После чего в свою очередь заинтересовалась ещё живой королевой Экус-Кермен.

— Как мило, что ты ещё с нами, Эноми. – Ламия подползла ближе, глядя на изнемогающее от боли в поломанных костях и повреждённых органах существо с некой пародией на сострадание. – В былые времена, в прошлой жизни, я бы смогла избавить тебя от мучений одним быстрым ударом острого ножа…

Эноми Прэнс не отреагировала так, как ожидала змея. То ли не поняла смысл явной подсказки, то ли просто утратила способность что-либо соображать.

— Я изменилась, времена изменились, – продолжила победительница. – Теперь я знаю куда больше об экзотических способах лечения. А я уверена, что ты не хочешь умирать. И согласишься на любые средства, которые продлят твоё существование. – Змея подняла голову и обратилась к союзнику-единорогу: – У тебя хватит сил на ещё пару заклинаний?

— А что ты собираешься с ней сделать? – спросил Сомбра, предоставляя необходимые чары. Объём магии был на порядок меньше, чем хотелось бы рептилии. Поэтому от мгновенной трансформации пришлось отказаться. Тихо всхлипывающую пони окутала магическая пелена, создавшая прочный светло-зелёный кокон, который должен был поддерживать в ней жизнь и производить медленные изменения в физиологии.

— Собираюсь сохранить за ней титул королевы, – с явной гордостью за свои действия произнесла Ламия. Она пыталась повторить достижения наставника в области преобразующей магии, хотя ещё не до конца в ней разобралась. Но надеялась на удачный результат. – И превратить в подмогу для своей миссии… Правда, ещё надо придумать, на что она будет похожа, когда наступит момент перерождения.

Змея задумчиво свернулась вокруг зелёного кокона, нелепо выглядящего на фоне разваленных построек и проступавшей под ними скалы.

— Кстати, постарайся отловить для меня нескольких местных воинов. Моей королеве понадобится свита…

Ламия полностью сосредоточилась на процессах, происходящих за непроницаемой для зрения зелёной органической плёнкой. Недовольную физиономию Сомбры, нехотя отправившегося выполнять приказы, она не заметила.

Её больше волновало создание последователей и подручных, достаточно опасных для её врагов, но безвредных для неё самой. Они должны были стать исполнительными и мастеровитыми, способными к различной работе, но в то же время достаточно примитивными и неразвитыми, чтобы их получилось без сожаления послать на верную гибель. Лучше всего было сделать подручных однотипными, лишёнными индивидуальных черт, подчинённых общему инстинкту. Но дать им предводителя с гибким разумом. Превосходящую во всех отношениях королеву.

Чтобы существа помогали Ламии в её трудах, они должны были понимать не мотивы, но суть её поступков. Должны были улавливать её магию и вторить ей. Но следовало ограничить магические навыки существ, чтобы в своём развитии они не смогли затмить создательницу. Логичным решением казалось выделение для них чар, аналогичных тем, что змея считала полезными, но более специфических. Тварям суждено играть роль армии незаметных разведчиков и в то же время представлять масштабную угрозу, поэтому Ламия решила сконструировать их, совместив неприятный и отталкивающий внешний вид водившейся в пустыне саранчи с пригодной под смену цвета и плотности шкурой, о которой читала в одной из книг про обитающих в морях существ. Обеспечила крылья для мобильности и скорости, обеспечила рога для ограниченной магической деятельности. Оставила на примитивном уровне зрение, пищеварительную систему и почти полностью убрала коммуникационные возможности.

Все мыслительные операции, всю ориентацию в пространстве, все рефлексы маленьких тварей Ламия замкнула на одном существе, венчавшем творение. На первой в своём роде королеве, которую змея ещё до её рождения нарекла Форанис. Над ней чародейка работала особенно долго, стараясь оставить в существе как можно больше от пони, но придать достаточно черт, чтобы чёрное воинство однозначно воспринимало её как предводителя. Ламия полностью стёрла воспоминания и чувства, принадлежавшие когда-то Эноми Прэнс, и вложила вместо них инстинкты и тягу к чужим положительным эмоциям, посчитав, что такая связь буквально заставит её творения кидаться на жителей окружающих земель. И полностью исключит возможность мирного и благоприятного сосуществования пони и этой новой расы.

В порыве творения Ламия допустила ошибку, которую потом вспоминала и переосмысливала долгие столетия. Создавая народ и их королеву, она не стёрла из их разума главное, что должна была стереть – свободу воли. И через три дня, когда медленное магическое преобразование для дюжины существ, бывших когда-то обычными пони, завершилось, рой и его предводительница вместо выражения почтения и покорности зашипели на своего творца и весьма прытко полетели в сторону маяка на скалах и открытого моря. Рептилия провожала беглецов взглядом, полным злобы, теснимой гордостью.

Но это случилось в будущем, а в момент, когда Форанис как существа ещё не существовало, Ламия неподвижно лежала на развалинах Экус-Кермен, а Сомбра бегал за стены, в местные оружейные залы и комнаты с сокровищами. Змея оживилась, лишь когда услышала поступь товарища, нацепившего литой железный нагрудник и приклёпанную к нему мантию. Также Сомбра откопал где-то серебряный венец с большим количеством зубцов и теперь постоянно поправлял его, так как украшение не желало нормально уживаться с чёрной гривой.

— Как тебе? – спросил единорог, разительно не походивший на каторжника, почти восемь месяцев гнувшего спину с киркой в зубах.

— Замечательно выглядишь, – признала далёкая от мира высокой моды рептилия. – Именно такой командир и понадобится этой крепости в будущем.

— Что? – недопонял собеседницу единорог. – А, нет-нет. Я тут не останусь, – помотал головой он. – Как я говорил, я дал обещание капитану Харбрингеру и его спутникам, что верну их домой в Кристальную Империю. Полдела как бы сделано, но всё равно надо будет отправиться вдоль побережья, найти ближайший лес, построить корабль, преодолеть огромные расстояния, двигаясь морем на север…

— Да, у всех нас много дел, – вздохнула змея. – Кстати, если будет возможность, попроси… хоть того же капитана Харбрингера. Пусть нарисует для меня карту северных земель. Не хочу там ползать, не разбирая дороги.

— Сделаем, – кивнул Сомбра. Тут он вспомнил об одной важной вещи, которую прятал под мантией. О части груза, которую везли по морю пони из Кристальной Империи, и которую присвоила себе Эноми Прэнс. Которая случайно попалась ему на глаза, когда он рыскал по местным кладовым, игнорируя опасность, которую представляли вооружённые наёмники, что по-прежнему прятались где-то в крепости.

Сомбра показал Ламии бело-голубой, расходившийся на три части кристалл, который заиграл солнечными бликами. Змея вынужденно сдвинула защитную пластину, чтобы уберечь глаза от того, на что восхищённо таращился единорог. Попутно отметила, что глаза у Сомбры блестят не только благодаря отражённому свету.

— Я наслушался историй про Кристальную Империю, – нарочито громко шептал единорог. – Про то, что все дома и дворцы там похожи на этот камень. Ты даже не представляешь, как сильно я хочу оказаться в тех краях. Как я заранее обожаю место, где ещё ни разу не был.

— Уверена, такой радостный момент для тебя обязательно наступит, – сказала Ламия, укладывая голову обратно на кольца собственного тела.

6. Триумвират

Правители Эквестрии и грифоньих Гнездовий обнаруживают признаки серьёзной угрозы...

Угольно-чёрный грифон с полосами серых перьев на морде и чуть тронутой сединой шерстью грузно опустился на лестницу белого мрамора, выполненную в форме отогнутого лепестка бутона. Сложив крылья и прикрыв глаза, он помедлил, восстанавливая дыхание. От столицы Гнездовий до Белой башни было шесть часов лёта при благоприятном ветре, и такой путь мог измотать кого угодно. Входить же в зал запыхавшимся прайм-лорд Грифоньих Гнездовий Иссет считал проявлением неуважения – в первую очередь к себе. Он ответил на просьбу о безотлагательной встрече, вняв тревоге Селестии, читавшейся между строк полученного на рассвете письма, но делал это так, чтобы не уронить ни достоинства, присущего его статусу, ни гордости всего грифоньего народа.

Подобные встречи, тем более организованные в такой спешке, были нечасты. Башня на берегу озера, служившая правителям сильнейших государств этой части мира местом, где они могли без посторонних обсудить важные для благополучия их стран вопросы, была готова принять любого из них в любой час дня и ночи. Каждый мог самостоятельно воспользоваться магической картой, чтобы удостовериться, что в его землях не происходит ничего, требующего немедленного вмешательства. На памяти Иссета последняя трёхсторонняя встреча состоялась более пяти лет назад. И до следующей могло пройти ещё столько же, если бы не доставленное взмыленным пегасом послание из замка Двух Сестёр.

Прайм-лорд отправился в путь спустя полчаса после получения письма. Он, как и его предшественники, с большим уважением относился к эквестрийским принцессам и не собирался пренебрегать тем, что настолько взволновало могущественных аликорнов. Бремя государственного правления он на сутки передал Инфёму – секонд-лорду, сыну и наследнику. Пока временно – прайм-лорд лишь недавно разменял восьмой десяток и был ещё далёк от того, чтобы сложить с себя ответственность за судьбу своего народа, тем более что и вековой юбилей для его вида не был чем-то из ряда вон выходящим.

Иссет провёл правой лапой по морде, приглаживая перья, гордо выпрямился и положил левую лапу, закованную в необычную металлическую перчатку, на створку. Лишь он имел право входить в зал через отмеченные распростёртыми крыльями двери. Сопровождавшие его гвардейцы в позолоченных кирасах, выполнявшие роль охраны, смирно ждали внизу: на берегу озера у стекавшей с горного склона речки для их удобства ещё при прадеде Иссета была выстроена небольшая, но комфортная избушка.

Распахнувшиеся дверные створки оставили следы в скопившейся на полу перед ними пыли. Другие входы в помещение открывали чаще, и заботились правители о своих углах помещения лучше. Светлевший от старости чёрный грифон не имел привычки прилетать в башню за советом каждые месяц-два. И всё же его трон и его часть зала не казались запущенными – в них было ровно столько неухоженности, сколько полагалось иметь вольной птице с гордым нравом или льву, уверенно хранящему лидерство среди сородичей.

В зале, возведение которого потребовало много извлечённого магией из пустоты мрамора, возле треугольного стола прайм-лорда ожидали две принцессы Эквестрии. Судя по их позам, появление грифона прервало спор, который аликорны вели, прикрывшись спинкой солнечного-лунного трона. Вряд ли это был обычный спор на тему необходимости за столом четвёртого сидения лично для принцессы Луны – спорить на эту тему два аликорна не стеснялись в любой компании.

— Ваши высочества! – учтиво обратился к «ранним пташкам» прайм-лорд. – Принцесса Селестия, позвольте заметить, что ваша грива сегодня рассыпается на редкость прелестными искорками.

— Благодарю, Иссет. Да будут всегда остры ваши когти.

Грифон чуть сжал пальцы передних лап, скрежетнув упомянутыми когтями по камню. Втяжные когти на львиных лапах не достали бы до пола, даже будучи выпущенными – с уходом в далёкое прошлое эры дикости они превратились из орудия охоты и сражения в украшение и предмет самцовой гордости.

— Принцесса Луна, вы сегодня сияете так, что осветите любую ночь, какую создадите своим талантом.

— О-ой, да будет вам, – смутилась младшая из принцесс. – Если бы все, как вы, замечали красоту моих ночей…

Луна постаралась не заметить, как старшая сестра в трагично-комичном стиле закатывает глаза.

Обязательный обмен комплиментами между пони и грифоном предварял каждую встречу на высшем уровне, обсуждение каждого политического вопроса. Непонятно, кому эта норма этикета больше шла на пользу. Иссет таким образом напоминал себе, что собирается разговаривать не с пернатыми заносчивыми сородичами, в адрес которых даже во время приветствия полагалось отпустить один-два вульгарных эпитета, а с наделёнными магической силой существами прелестного вида и утончённой натуры. Для принцесс исходный обмен любезностями «ломал лёд» – даже после дюжин встреч и десятилетий знакомства прайм-лорд грифонов всё ещё вводил их в смущение надменным видом и масштабом личности. Селестия и Луна, превосходившие в размерах любого из своих подданных, немного проигрывали матёрому грифону во всех трёх измерениях – длине, ширине и высоте – сразу.

Иссет помедлил, выбивая левой лапой несложную мелодию по спинке своего трона; по залу разнёсся звонкий стук металла по камню. Прихоть прайм-лорда заставила его касаться поверхности только в местах, где камень согревали лучи солнечного света. Сквозь состоящую из прозрачного почти до невидимости стекла и тонких лепестков белого мрамора крышу эти лучи проникали в зал, заполняя его золотистым сиянием и смягчая даже самые тяжёлые известия. Магия Древа Гармонии, буквально вырастившая на берегу лесного озера Белую башню, постаралась вызывать у посетителей чувство уюта и спокойной уверенности в себе.

— Мы очень давно не собирались в этом зале, – заметил Иссет, усаживаясь и складывая передние лапы на столе.

Необычное облачение его левой лапы не привлекло внимания принцесс: они прекрасно знали, что это за артефакт и почему именно его стилизованное изображение украшает трон, отведённый правителю Грифоньих Гнездовий. Каждое государство отображали магические особенности, связанные с его историей, и поэтому, когда Древо создавало Башню, оно увековечило уникальную магию в виде резьбы по камню. По логике «архитектора-меблировщика» Кристальное Сердце являлось не только могущественным артефактом, но и сердцем Кристальной Империи. Стилизованные изображения солнца и луны отмечали трон Эквестрии, потому что небесные светила с дозволения самого Древа были подконтрольны принцессам. Артефактом города-государства, где обитали гибриды орлов со львами, являлась Длань Доблести.

Когда Иссет унаследовал от своих предков титул и право представлять государство на встречах в Белой башне, в его собственность также перешла важнейшая общественная реликвия грифонов. До появления магической перчатки, в настоящий момент выглядевшей сплетённой из тонкой металлической проволоки, его лишённые собственного волшебства сородичи жили в постоянном соперничестве, одиноко обживая пещеры или небесные замки, нападая на каждого замеченного чужака, перелетая с места на место в поисках временной пары. Длань Доблести отделила примитивные и первобытные желания от самосознания, приучила к коллективному существованию, в конечном счёте, нашла для грифонов постоянное поселение. Никто не помнил имени первого владельца реликвии, но многие века в Грифоньих Гнездовьях чтили «живший собственной жизнью» артефакт. Восхищались им и за пределами Гнездовий – не каждую эпоху встречался магический манипулятор, менявший форму в угоду каждому новому владельцу. Сейчас Длань Доблести тускло сверкала на лапе Иссета, периодически меняя плотность своей металлической сетки.

— Обстоятельства требуют незамедлительных действий, – сказала Луна, пока её сестра занимала полагающийся трон правителя.

— Мы не будем дожидаться принцессы Аморы? – Взгляд грифона обратился к двустворчатой двери с изображением кристального сердца.

Опоздания на встречу правителей трёх государств, даже если встреча была согласована, являлись частым явлением. Полёт до Белой башни грифона из Гнездовий и аликорнов из Эквестрии иногда откладывался из-за долгих сборов, непогоды или очередной миграции драконов. Путь каравана из Кристальной Империи сопровождался ещё большим количеством трудностей. Поэтому периодически возникали ситуации, когда одну из сторон триумвирата ждали чуть ли не сутки. В связи с этим обстановка зала включала в себя всегда заполненный закусками сервант, располагавшийся слева от эквестрийской двери. В данный момент проголодавшийся с дороги прайм-лорд искоса посматривал в сторону этого предмета мебели, делившего помещение со столом, тронами, парой книжных полок и походным грифоньим гамаком, который притащил сюда ещё отец Иссета.

— Именно из-за событий, связанных с ней, я попросила вас явиться как можно скорее, – произнесла Селестия, заинтриговав и насторожив одновременно. – Боюсь, что она больше не правит Кристальной Империей.

Длань Доблести на лапе грифона превратилась из кольчужной перчатки в латную – чувствительный к настроению владельца артефакт перешёл в боевую форму, отвечая на прилив адреналина и участившееся сердцебиение. Столь тесная связь Длани с носителем позволяла управлять ею силой мысли, но она же не позволяла лгать и скрытничать – реликвия мгновенно выдавала истинные чувства владельца. Впрочем, ни того, ни другого за Иссетом не водилось – поэтому он носил перчатку постоянно, нарушая заветы отца и деда, достававших волшебный предмет из сокровищницы лишь при крайней необходимости.

— Вы ведь помните, как в прошлый раз принцесса Амора говорила про единорога по имени Сомбра? – спросила Луна, вынужденная стоять возле трона, на котором разместилась её старшая сестра. Одновременно с этим Селестия подняла магией и поставила на стол кристаллик, мгновенно разлетевшийся на сотни тысяч светящихся точек, составлявших объёмную иллюзию.

Это был один из кристаллов, созданием которых славилась Империя – один из вбиравших в себя события артефактов, призванный беречь прошлое ради лучшего будущего. Для троих зрителей на столе проступило полупрозрачное изображение короткого отрывка из государственной жизни Кристальной Империи. Можно было различить процессию, которую возглавляла единорожка в роскошном наряде с вплетёнными в гриву кристаллами. Её сопровождали кристальные стражи в доспехах, две сестры, немного похожие на правительницу и старавшиеся быть чуть скромнее в выборе украшений, но всё же выделиться среди народа. Дальше шли роскошно наряженные кавалеры сестёр и придворные, умудрённые годами. Наконец кристалл показал оттеснённого в ряды замыкающих тёмно-серого пони с немного загнутым назад рогом.

По смазанным выхваченным из истории секундам дать оценку промелькнувшему образу было сложно, но Иссет почти не сомневался, что горделивый взгляд чародея в шагавшей толпе неотрывно следовал за идущей впереди принцессой. И сразу в раскрывшую клюв голову пришла мысль, что скромность наряда у этого конкретного единорога не отражает скромность амбиций, а скорее скрывает их истинную величину.

— Да, теперь вспомнил, – ответил чёрный грифон, пока что не жаловавшийся на память. – Чародей, лет пять назад освободивший из рабства и возвративший на родину около двадцати мореплавателей, кристальных пони. Принцесса Амора принесла тогда кристалл, показавший бухту Империи, мореходов и часть хорошо сыгранной торжественной встречи. Ещё тогда этот рогатый мне запомнился.

Иллюзия, создаваемая кристаллом, померкла и исчезла, оставив неподвижный прозрачный предмет балансировать на краю стола. Селестия придержала кристалл копытом, чтобы он не разбился, после чего кивком головы попросила сестру убрать его.

— На этом его карьерный рост не закончился, – продолжила рассказ Селестия. – Принцесса Амора, как вы помните, в прошлой нашей беседе не уставала превозносить его храбрость. И удостоила Сомбру парой орденов. И да, это было шесть лет назад. Не пять.

— Пять, шесть… – равнодушно дёрнул плечом Иссет. Селестия продолжила:

— Сомбре позволили остаться в Кристальной Империи. Осыпали почестями. Приблизили к трону в должности одного из советников. Год назад он стал главным советником. К сожалению, с этого времени кристаллы, показывающие события в Кристальной Империи, нам приходить перестали. Амора в письме пояснила, что магические кристаллы старой обработки заканчиваются, заклинание, которое придавало им необычные свойства, утрачено. И следом шла строчка о том, что Сомбра обещает увеличить запас или восстановить по древнекристаллийским источникам утраченные чары.

Пока Селестия говорила, Длань Доблести вновь преобразилась: теперь её поверхность больше напоминала тёрку для сыра. Артефакт успокоился потому, что Иссет нашёл повод снисходительно улыбнуться. Его забавляла склонность коллег-правителей окружать себя советниками, министрами или шаманами.

— Буквально месяц назад я получила известие, что принцесса Амора заболела, и Империей временно управляет регент из числа приближённых. А именно Сомбра. – Селестия замолчала, потому что пожилой правитель Гнездовий поднялся с места.

Иссет вежливым жестом просил продолжать. Грифон решил проведать сервант, в котором традиционно имелся запас закусок и десертов. Прайм-лорду приглянулась связка, где было никак не меньше полусотни баранок. Сухость и твёрдость угощения обещала компенсировать вода из озера, графином с которой предусмотрительно запаслись эквестрийские принцессы. Частые гости башни, отвечавшие за продовольственное обеспечение встреч, теперь немного нервно ожидали, когда правитель Гнездовий снизойдёт до политики.

— Мы можем вернуться к вопросам Кристальной Империи? – через десять баранок со всей возможной вежливостью спросила Селестия.

— Возвращайтесь, – хрустя очередной баранкой, разрешил чёрный грифон, всем своим видом показывая, что не видит в сообщённой новости проблемы.

Принцессы молча буравили взглядами стремительно уменьшавшуюся в размерах связку.

— Что? Я из-за всяких Сомбр голодать должен? – прерывая затянувшееся молчание, наконец фыркнул Иссет. – Не думаю. Вы вот объясните… Разве в Империи не регламентирован порядок престолонаследия? На случай, если действующий глава не в состоянии выполнять обязанности? Разве нет такого закона?

— Есть, – кивнула Селестия. – И родственники, которые должны были занять место принцессы Аморы, тоже есть.

Длань Доблести напомнила владельцу о себе, предложив разломать зачерствевшее угощение силой магии. Иссет позволил, и баранка поднялась в воздух над его левой лапой. Пальцы сжались в кулак, угощение стало грудой мелких крошек, которые отправились пернатому в клюв.

— Тогда что же произошло?

Принцессы не стали ждать, пока грифон наиграется с магическими силами, да и сам он усердными жестами их поторапливал. Чувствовал, что проблемы серьёзные и разбираться с ними надо резко, как сдирают с раны присохший лечебный лист.

— Похоже, что незадолго до своей таинственной болезни Амора изменила этот закон. Изменила таким образом, чтобы регентом мог стать любой пони с опытом государственной службы. Не обязательно родственник правящей династии.

— Лихо, – присвистнул старый грифон.

— Это неофициальная информация, – добавила Луна. – Прежние каналы связи перестали действовать. То, что мы сейчас сообщаем, это слухи, полученные через пони, которые родственники другим пони, у которых есть знакомые пони… и так далее.

Иссет сокрушённо покачал головой.

— И чего, скажите на милость, вы тянули так долго? Надо было ещё в дни болезни принцессы устраивать срочные собрания, – сказал он, внимательно следя за реакцией собеседниц. Селестия виновато опустила взгляд, Луна незамедлительно нашла себе оправдание.

— Так я сразу это предложила, – сказала принцесса ночи. – Но вот у нас оптимистка сидит. До последнего на дурные предзнаменования закрывает глаза.

— Мне казалось, что принцесса Амора вполне может самостоятельно справиться с внутренними делами Кристальной Империи. Неправильно лезть в дела чужого государства и поучать местных правителей, какие им принимать решения, – изложила свою точку зрения старшая сестра.

— Мне просто интересно, как, по-твоему, должна была закончиться эта история без нашего вмешательства? – спросила Луна, скептически поднимая бровь.

— Принцесса Амора – выдающийся дипломат, воспитанный на лучших пособиях по государственному управлению, – ответила Селестия, коротко взглянув на сестру и снова отводя взгляд. – Она мне дала больше советов по управлению страной, чем я ей. Я была уверена, что проблем в государстве Аморы не может быть в принципе.

— Действительно, откуда им взяться? – саркастически поинтересовалась Луна. – Одинокая принцесса без супруга и детей, младшие сёстры которой давно замуж повыходили. Вокруг неё вьётся жадный до власти единорог, о котором она говорит с нескрываемым восхищением. Право, какие тут могут быть проблемы?

Грифон в углу комнаты специально стукнул краем стакана о сервант. Артефакт на его лапе предложил устроить звуковую диверсию погромче. Иссет мысленно отказался.

— Так, – выдохнул прайм-лорд. – Бабские разговоры заканчиваем. Начинаем говорить ближе к делу. В чём у нас сейчас конкретная беда?

— Вчера регент Сомбра официально провозгласил себя королём, – ответила Селестия.

— С этого и надо было начинать, – сказал грифон, наконец-то решивший занять своё место за треугольным столом. – Узурпатор захватил власть в Кристальной Империи. Что-нибудь известно о состоянии, тире, судьбе принцессы Аморы?

— Нет, – грустно отметила Луна.

Прайм-лорд Иссет опустил левую лапу на поверхность стола, чувствуя, как Длань Доблести входит в слаженный диалог с магией Белой башни и пробуждает её. Грифон поднял лапу, и со стороны показалось, что он вытащил из тускло-серого камня светящиеся и сияющие горные пики, долины и низменности, русла рек, лесистые холмы и краешек скалистых пустынь. За этими пустынями были другие края, другие государства, но корни Древа Гармонии не могли дотянуться до этих земель. Поэтому трио правителей, сходившихся в этом зале у карты, с сожалением ограничило себя в действиях, оставив без надзора и помощи тех, кто возможно в ней нуждался, но жил слишком далеко.

Отец Иссета располагал на этот счёт некоторыми возражениями и пытался вовлечь в союз четвёртую сторону – юго-западное горное королевство, где обитали длинношерстные пони. Тогда линия дружественных держав протянулась бы через весь континент наискосок, но различного рода обстоятельства, географические и личностные, поставили на начинаниях крест. Короли и королевы длинношерстной расы вылезать из горных убежищ ради чужих интересов не пожелали, так что их оставили в покое.

Рефлекторно Иссет посмотрел и на свои владения – огромный город-государство, раскинувшийся по кромке высокого берега и на россыпи различных по размеру островов, подмываемых морем. Грифоньи Гнездовья как смесь тёмных участков на светлом фоне напоминали узоры на крыльях бабочки. Только в этих узорах была сосредоточена насыщенная жизнь сотен и тысяч разумных существ, подконтрольных одному прайм-лорду и одной властной регалии. Карта не показывала массивы облачных нагромождений, возведённых для грифонов малого достатка, не отмечала мостки, насесты и прочие мелкие строения, которыми крылатый народ утыкал прорытые на сотни метров вглубь слои известняка и сланцев.

Севернее, то есть дальше от Иссета, вырос лесной массив с расселинами и реками в центре, позади которых проступили контуры замка. Внизу под ним мелькнула точка особой пещеры, магия которой связала глав соседствующих государств в триумвират, обеспечивающий покой земель, представленных на появившейся над столом карте. Замок Двух Сестёр и несколько поселений поблизости – всё, чем могла похвастать в государственном плане Эквестрия. Грифоны не переселялись из полюбившихся краёв, потому что в других условиях им было неудобно. А вот у принцесс-аликорнов имелся огромный задел для расширения государства – уходившие на запад леса и равнины практически никто не мешал разведать и заселить. Только Селестия и Луна инициатив в этом плане не проявляли.

Черты и линии обретали ясность и отобразили горный хребет северных земель, вдоль которого шли владения кристальных пони. Большое поселение, напоминавшее по форме снежинку, протяжённый тракт, ведущий под сенью гор на восток. И отдельный дополнительный городок – Кристальная бухта, центр активного морского исследования и морской торговли, развитием которого гордилась принцесса Амора. Хотя, по мнению Иссета, сложно было отыскать нечто такое же ненужное и затратное для Империи, мало знакомой с обработкой древесины, судостроением и мореходством. Однако единорожку с вьющейся гривой отличала любовь к большой воде и жажда открытий. Поскольку самой ей водить корабли по статусу не полагалось, она снаряжала и отправляла экспедиции – на север или на юг, вдоль берега континента, а то и вообще на восток, в неизвестность. И даже прайм-лорд грифонов признавал, что стараниями Аморы карта окрестных земель превзошла по ясности иллюзорное изображение, предлагаемое Древом Гармонии.

Карта сформировалась, туман магии над ней развеялся, и грифон откинулся на спинку трона, сочтя важную задачу выполненной. Проявить карту могла любая из сторон политического союза, но только у прайм-лорда, носившего на лапе полезный во всём артефакт, это получалось настолько быстро.

Символы на спинках двух занятых тронов засветились, проецируя на карту фигурку грифона и тесно соприкасающийся с луной солнечный диск. Трон Кристальной Империи остался пустым и тёмным, подчёркивая наставшие для союза трёх держав непростые времена. Светящиеся изображения зависли над иллюзорной картой, кружась в замешательстве и притягивая внимание трёх пар глаз. Потом, перескакивая через географические преграды, поспешили обозначить нуждающийся во внимании регион. Иссет задумчиво хмыкнул – изображения повисли над Грифоньими Гнездовьями, их яркость свидетельствовала, что есть очевидная опасность для порядка и благополучия в этом практически островном государстве.

— Что-то странно, – сказала Луна. – Разве наш враг не Сомбра на севере?

Прайм-лорд был полностью согласен с принцессой ночи. Он ожидал, что Древо Гармонии укажет на Кристальную Империю. А получалось, что сила, создавшая Башню, стол и троны, не видела в смене власти на севере угрозы – дело немыслимое, ведь триумвират, защищавший Гармонию, лишился – все надеялись, что временно – одной из держав. Или информация, представленная аликорнами, оказалась неверна, дела в Кристальной Империи шли благополучно и никакой Сомбра ничего не захватывал, или же он получил власть по праву. Что тоже тянуло на глупость, ведь у правительниц Эквестрии не было причин возводить напраслину на какого-то единорога. Особенно при наличии всезнающего и беспристрастного Древа Гармонии.

— Что в вашем государстве способно нести угрозу? – обратилась к Иссету Селестия.

Прайм-лорд медленно приложил ладони к вискам и пригладил выцветшие перья на голове, сомкнув когти в районе затылка. Точного ответа он не знал, но догадка у него была. Составить мозаику Кристальной Империи и понять, захватил там узурпатор власть или нет, пока не получалось. А вот в Грифоньих Гнездовьях кусочки в целую нерадостную картину сложились давно.

— Грифн, – в один выдох произнёс Иссет и приготовился к длинному пояснению. – В течение года он – личная моя заноза в ж… жизни, – спешно сделал поправку прайм-лорд.

Иссет когда-то и сам находился в том же неведении, в котором сейчас пребывали Селестия с Луной. И потратил много недель на сбор сведений и осмысление фактов.

— Грифн – сынуля простого домодела. Так мы называем грифонов, которые на заказ создают из облаков долговременные жилища. Значит, ему сейчас по возрасту, как я высчитал, примерно пятьдесят с парой махов… Не птенец уже, но и до старости прилично. Так вот. Какое-то время Грифн сам строил облачные домики, но года три назад случилась с ним неразделённая любовь. Самочка предпочла другого, посостоятельнее в финансовом и физическом плане. – Иссет опустил деталь, невольно вовлекавшую его в эту историю: упомянутая самочка, Рил’яр, сейчас приходилась женой его сыну. – Я или кто другой на месте Грифна плюнул бы в сторону этой барышни, да полетел бы дальше работать. А этот нет… Этот разнылся так, что аж противно стало. Грифн даже намеревался в море кинуться. Но на смертоубийство его храбрости не хватило, и он просто улетел из Гнездовий вглубь континента.

— Часто у вас такое случается? – спросила Луна.

— Редко, но бывает. Обычно всё-таки народ у нас вменяемый и жизнь свою ценит. При мне этот Грифн единственный такой, кто улетел из Гнездовий с попутным ветерком. В общем, пообсуждали все, да скоро забыли. А год назад, представьте себе, эта бестолочь вернулась. Не, в прежние времена кто улетали, иногда тоже возвращались, потому что мозгами начинали соображать, что в Гнездовьях им всё-таки лучше. Возвращались, мирились, с кем были в разладе, встраивались в общественную жизнь. А вот у Грифна в голове всё только сильнее перекосило. Одиночество, знаете, штука страшная…

Иссет положил ладонь на стол, заставив карту померкнуть и растаять. Необходимость в ней, вроде как, была исчерпана, а фигурки, ритмично кружившиеся над вверенной державой, прайм-лорда немного злили.

— Короче, это чучело внезапно возомнило себя знатоком истинной доблести и пророком, знающим единственно верный путь для народа. Весь последний год Грифн летает с острова на остров, путает сограждан туманными воззваниями. Ссылается на какое-то Великое Небо, разговаривающее лично с ним и наставляющее его на путь благодати. Иные грифоны, наслушавшись про его благодать, пророка подкармливают. Без этого милейший Грифн давно бы сдох, ибо словами наклеваться как-то проблематично. А так достал уже меня, честно слово.

— К чему именно он призывает народ? – обеспокоенно спросила Селестия. – Слушаться его, а не прайм-лорда?

Правитель вспомнил, что передали ему доверенные грифоны, которых он отправил послушать выступления якобы владеющего магией пророка.

— Да нет, ничего такого. За ним, конечно, водится недоверие ко мне и… – Иссет поднял левую лапу, показывая аккуратную кольчужную сетку магической реликвии. – Взаимное, естественно. Ибо Грифну слегка не нравится, что я на него смотрю, как на пустую скорлупу, чем он, в общем-то, и является. Но, к сожалению, наказать кого-либо из-за преступления, известного как «личная неприязнь», даже мне как прайм-лорду не позволено.

Грифон на троне утаил, что возможностей для прямого столкновения с Грифном на данный момент просто не искал, считая словоблуда безвредным. Хотя сейчас, когда Древо Гармонии высказало другую точку зрения, прайм-лорд решил найти любой маломальский повод, чтобы ухватить кое-кого за клюв и принудить к молчанию.

— Больше Грифн сокрушается, что мы, дескать, увязли в союзах с пони, утратили быстроту крыльев, гордость и честь, – язвительно заметил Иссет, мимикой передавая, как сильно он не согласен с каждым из утверждений. – Вот Великое Небо якобы к нему обратилось и попросило рассказать о «правильном» поведении. Прежде всего его заботят нормы повседневного быта, традиции. Живём мы, значится, в пороках и лжи, ушли от свойственных грифонам истин. Поэтому Великое Небо нами недовольно и обрушит на погрязших в неверии суровую кару.

— То есть угроза вашему государству всё-таки есть?

Перед внутренним взором Иссета стояло два образа, и прайм-лорд пытался определить, какой не нравится ему больше. Один из них ранее показал кристалл – молодой серый единорог с чёрной гривой и красными глазами по имени Сомбра. Второй хранился в памяти с далёких времён – мелкий грифон, кремового, если не белого цвета, с чёрной полосой вдоль спины и чёрными крыльями. Таким Грифн был до своей закончившейся бегством истерики и скитаний по дальним краям. Сейчас «пророк» на публике появлялся в плотной белой накидке.

— Думаю, я смогу с этим справиться самостоятельно, – утвердительно произнёс прайм-лорд. – Грифн, конечно, болтать умеет, но все его магические фокусы, которыми он завоёвывает сторонников – это пустой дым без огня. К настоящей магии, – Иссет рефлекторно пошевелил пальцами на затянутой в металл лапе, – отношения не имеют.

Прайм-лорд оставил при себе горестное допущение, что и слова провозвестника воли Великого Неба могут привести к значительным последствиям. Ведь посредством речей полосатый грифон набирал себе сподвижников, привлекая в свои ряды даже тех, кто обладал богатством, обладал властью. Грифн уже давно перестал летать с острова на остров в одиночку – за ним увязалась небольшая ватага таких же нежелающих трудиться, жаждущих новых порядков личностей. Опасность для Гнездовий существовала, но всё же, по мнению Иссета, не такая, о какой через свою карту говорило Древо Гармонии.

Грифон, отбросив мысли о возможном расколе внутри собственной державы, сделал своей первоочередной задачей восстановление баланса и правопорядка в Кристальной Империи. В триумвират государств необходимо было вернуть третьего участника.

— Дайте мне пять дней, – попросил прайм-лорд, стряхивая с когтей мелкий тёмный пух, который случайно подцепил, когда приглаживал перья на голове. Пух прилип к когтям, и его пришлось сдуть магическим ветром, который заботливо создала Длань Доблести. – За пять дней я решу все проблемы с этим балаболом Грифном. Завяжу ему хвост узлом, а потом соберу лучших воинов, и мы сообща научим Сомбру политической этике.

— Мы могли бы заняться Сомброй и без вас, – произнесла Луна, но, поймав на себе неодобрительные взгляды обоих собеседников, поправилась: – Если у вас не получится быстро решить вопросы в своих Гнездовьях.

— Или мы могли бы помочь вам в борьбе против Грифна, – заметила Селестия.

Иссет предупредил возможные дальнейшие слова правительницы Эквестрии взмахом лапы.

— Вопросы грифонов предоставьте грифону, – резко произнёс он вслух. Сёстры обменялись быстрыми взглядами, понимая, что каждая из них умудрилась уязвить гордость прайм-лорда. – Иначе потом мне до самой смерти слушать о том, что я дозволяю иноземным пони принимать государственные решения. Я ещё в детстве клюв начищал самым ретивым обвинителям, которые моего отца за встречи с вами попрекали. Не хочу, чтобы моего сына ждали такие же стычки.

Принцессы вновь обменялись мимолётными взглядами, невольную вину в которых сменила скука – редкая встреча обходилась без того, чтобы прайм-лорд не вспомнил своего отца, «чистку клювов» и независимость грифоньего мышления.

— Мы должны показать Сомбре, – произнёс прайм-лорд, отстраняясь от безрадостных мыслей по поводу будущего своей державы, – и всем остальным, у кого созреет желание повыделываться, что данные замашки караются союзно сразу несколькими народами.

Принцессы сосредоточенно слушали грифона и почти синхронно кивали. Правда, облик Луны портило выражение досады, поскольку ей бы хотелось устроить бой и «покарать выделывающихся» быстро и лично.

— Грифоны, конечно, против чародеев не слишком великая сила, – рассуждал Иссет. Он перевёл взгляд на растекавшийся по его лапе непоседливый артефакт. – Во всяком случае, большинство грифонов, – добавил он. – Но предположим, что Сомбра обладает небольшим воинством. И если он расчётливо пошёл на захват власти, то рискнёт, защищая титул, пустить в бой свою армию. Если, конечно, не сбежит до нашего появления. Вообще я веду к тому, что по части магии побеждать придётся вам. А вот с его подручными разобраться на земле и в воздухе – это веселье оставьте моим воинам.

Воображение пожилого грифона нарисовало картину предстоящего сражения, в котором отважные полуптицы, стремительно пикируя с небес, хватают невпопад тычущих копьями воинов с кристальной шкурой, отбирают у них оружие и закидывают на крыши близлежащих домов, откуда слезть и возобновить бой проблематично. Иссет практически слышал звуки ударов стрел о кирасы воинов-грифонов, завывания воздуха, поднятого полусотней длиннопёрых крыльев и трусливый визг обращённых в бегство копытных, разом разочаровавшихся в своём короле и своём умении воевать. Предельно реалистичная фантазия, основанная на старых преданиях о времени, когда соседствующие государства пони и грифонов вели войну, вызвала у прайм-лорда улыбку.

Два воина, которые присутствовали в этой фантазии и своими телами ломали стройные шеренги противника, терпеливо ожидали своего правителя возле Белой башни. Обычно их предшественникам удавалось скрасить время беседой либо азартной игрой с кристальными пони, состоявшими в другой делегации, но сегодня угловатая деревянная избушка пустовала. Поэтому крылатые бойцы, Флайт и Ньер, сняли доспехи и увлечённо ловили в озере рыбу, пикируя сверху под поверхность воды, разбивая в ней отражение горного пика. К моменту завершения совета правителей в соревновании грифонов счёт по выловленной рыбе был двенадцать к пяти, что объяснялось молодостью второго из воинов.

— Всё, болваны, хорош дурачиться! – потребовал прайм-лорд, медленно спускаясь по ступеням. С поворотом головы он отметил, как с другого мраморного лепестка поднялись в небеса два всполоха, белый и синий. – Для остальных это присказка, а вот у вас двоих реально мозги птичьи.

Пернато-шерстистые солдаты кинулись поспешно облачаться в кожаные штаны и нечто, напоминавшее рубаху с широким разрезом. Только поверх этого наряда можно было без ущерба навешивать на тело металлические пластины для защиты груди, плеч, бёдер и основных костей крыльев. В это время Иссет, горделиво шагая по траве, с весёлым видом отчитывал пару стражников, испытывавших трудности при натягивании одежд на мокрое тело. Никакой обиды или подлинного возмущения не наблюдалось – крики начальства для любого грифона символизировали заботу, близкую к родительской, и уважение к выполняемой работе. Молчание же в Гнездовьях считалось реакцией презрения и разочарования.

— Мы домой летим? – осведомился старший по возрасту Флайт, опередивший товарища в надевании брони.

— Твоё-то дело какое, копуша? – фыркнул Иссет. – Летим, куда летим. У тебя крылья не деревянные, от полётов не развалятся. Но да, возвращаемся в Гнездовья. Значит, когда прилетим, выясните, где ошивается Грифн, и мне доложите!

— Будет сделано! – самоотверженно пискнул Ньер.

— Да, только попробуйте не сделать, мешки с перьями. – Иссет погладил металл перчатки на левой лапе. – Я вас, оглоедов, заставлю до надрыву булыжники таскать.

Два солдата и старый предводитель взлетели, наслаждаясь свежим ветром под крыльями. Правда, у младших по званию это наслаждение перемежалось с дискомфортом от наспех надетых доспехов, примявших перья и царапавших кожу. Но они демонстрировали выносливость и терпеливость, зная, что где-то через полчаса начальник утратит напускную сердитость и разрешит им, спустившись на ветви деревьев, переодеться должным образом.

7. Дела семейные

Конфликтующие идеи в умах амбициозных деятелей разрывают изнутри государство грифонов...

— Какому зяблику мне раскроить башку за творящийся бардак?

Львиные лапы Иссета не успели опуститься на карниз над жилищем, условно называемым «дворец». На подлёте нынешний властитель почувствовал, что в городе творится неладное: в час, когда трудолюбивым грифонам полагалось крепко спать, вокруг царил шум. В пещерах и над ними виднелись отсветы факелов – не беспорядочно мечущиеся, а организованно движущиеся наверх, к облачному уровню. Словно большая, сотканная из огней медуза.

Прайм-лорд, измотанный визитом в Белую башню, повременил с отдыхом, решив выяснить, что именно лишило покоя его сородичей различного возраста и пола. Приближение городской дружины, бойцы которой кивками приветствовали Флайта и Ньера, усилило недобрые предчувствия.

— Пророк Грифн явил этой ночью чудо. Он предсказал появление на небе новой звезды. Его слова сбылись, и видел это весь город. Теперь все идут к пророку, чтобы воздать почести… – Отвечавший грифон едва успел отшатнуться, когда утяжелённый металлом кулак просвистел прямо перед его клювом.

— От кого ещё услышу слова «пророк» или «чудо», того лично ощиплю! – рявкнул Иссет. – Всем ясно?

Вооружённые и одетые в броню воины активно закивали, выражая понимание. Но не все из них согласились забыть о прозвучавших словах.

— Ладно, я с этой тлёй разберусь… – Иссет оглядел собравшееся воинство, потом видимую часть города. Не обнаружил одну конкретную морду и остался этим очень недоволен. – А где мой горячо любимый наместник, тире, наследник?

Резкий взмах крыльями вознёс прайм-лорда над карнизом, унося от дома на высоту, с которой можно было осмотреть воздушные районы. Верхний уровень Гнездовий располагался на нескольких нагромождениях облаков, которые скручивались от атмосферных завихрений, продувались ветрами и перемежались с плотными тучами. В домиках, за сохранностью которых требовалось постоянно следить, затыкая дыры и штопая прорехи, селилась беднота, не имевшая за плечами ценного скарба. Для правящего семейства жизнь среди облаков как вариант никогда не рассматривалась – более того, состоятельная половина населения усомнилась бы в здравомыслии прайм-лорда, пожелавшего иметь дом в облачных районах.

Не избалованных достатком грифонов устраивал образ жизни в небе, сводящийся к ряду выстраданных поколениями правил. Во-первых, тяжёлых вещей в хозяйстве иметь не следовало, так как они непременно провалились бы и упали, чтобы неизбежно утонуть в прибое, разбиться, а то и покалечить кого-нибудь. Второй нормой являлся риск потерять вообще всё имущество при урагане, который мог налететь с юга. На период непогоды всё имевшее хоть какую-то ценность, особенно дорогие сердцу вещи, «небожители» обычно передавали на хранение знакомым грифонам, имевшим дом, вырытый в глинистом берегу.

Третье, наверное, самое существенное правило, постепенно распространявшееся на всех жительниц города: выводить птенцов грифинам приходилось на особо отведённом плато, где каждая наседка получала на время свой участок. То есть одно из сотни устланных золотом гнёзд, убежище для лазурно-синего яйца, прочность которого была такова, что птенцы шесть-семь лет набирались сил от сияния драгоценной подстилки, прежде чем им удавалось пробить скорлупу. Если бы прайм-лорд повернул голову направо, он мог бы полюбоваться этим плато, напоминавшим по форме крабовую клешню, испещрённую точками гнёзд.

Воины решительно последовали за предводителем в небеса, попутно жестикуляцией выбрав того, кто был вынужден ответить на вопрос прайм-лорда. Вариант брякнуть что-то необдуманное сулил месяц мытья полов в арсенальных гротах или три наряда по чистке водорослей, чего не хотелось никому.

— Секонд-лорд Инфём сейчас в своих покоях, – сообщили Иссету. Тот прищурился так, будто бы совсем уснул, а горестно-зловещий рык вполне мог сойти за храп.

— Он отдал какие-то распоряжения?

— Велел нам дожидаться вашего возвращения.

— Угх, бесхребетина!

Прайм-лорд резко поменял планы, спикировав к пещерам над горизонтальной скалой, напоминающей клюв и возвышающейся над беснующимся приливом. Там хватило бы места для двадцати грифонов – чрезмерно просторный дом, учитывая обычаи поздно обзаводиться семьями и детьми и воспитывать не более трёх отпрысков. Сейчас жильцов в доме насчитывалось пятеро. И одного из них ждала серьёзная взбучка.

Вырытые в мягких породах норы грифонов почти всегда представляли собой выскобленные до гладкости округлые ходы с двумя-тремя развилками, где каждый путь заканчивался просторной камерой, то есть чьим-то жилищем. Без всякого освещения Иссет шагал по дороге «прямо-налево-налево», точно зная, что, миновав некрасивый изгиб в месте, где в туннель когда-то случайно прокопали дорогу соседи, он выйдет к опочивальне секонд-лорда Гнездовий. Попадёт в одно из немногих помещений, где имелся запираемый крышкой вертикальный лаз – «дорога в небо». Правда, в отличие от своего отца, Инфём никогда этим ходом не пользовался и лишь иногда любовался через него на звёздное небо.

— Я кого наместником оставлял в Гнездовьях? Тебя или Грифна? – бесцеремонно вторгся в покои сына Иссет, отрывая того от хаотичных метаний по комнате. Чёрного грифона никогда не волновало, готов наследник к разговору или нет, один он в комнате или с супругой – любой, кто требовался прайм-лорду для разговора, обязан был бросить все занятия.

Серый грифон с чуть более светлыми крыльями махом повернулся, практически молниеносно приняв позу смирения и почитания. За годы проступков и разочарований он научился этим акробатическим номерам так, что исполнял их даже во сне. И этим ещё больше расстраивал Иссета, ожидавшего, что наследник хотя бы раз поднимет взгляд, повысит голос и попытается отстоять свою точку зрения.

— Меня, – пискнул ком тёмно-серых перьев, чуть ли не вдвое уступавший размером родителю. Никакие режимы питания, никакие изнуряющие лётные упражнения так и не смогли придать секонд-лорду должного величия. Не смогли исправить злонамеренное деяние, виновные в котором, подменившие часть золота в гнёздах на позолоченные куски железа, лишились жизни десятилетия назад. Иссету оставалось лишь радоваться, что сейчас все драгоценности державы переучтены и перепроверены, а недавно вылупившийся внук полностью здоров и по возрасту активен.

— Ну а почему тогда этот сойкин сын устроил переполох в твоём городе, а ты ничего не делаешь? – рявкнул прайм-лорд, выдержав паузу.

— Он много говорит… Он такое говорит… Я не понимаю, как… – последовало ожидаемое невнятное бормотание.

— Он клекочет, ты клекочи громче. Чего тут сложного-то? Если он не замолкает, покажи, кто в державе правитель. Взял, да и защемил ему клюв. Ремнями перевязал для надёжности.

— Угу…

Чёрный грифон нервно подёргивал хвостом. При таком наследнике, чтобы в государстве сохранялся порядок, правителю требовалось прожить лет двести. Иссет, конечно, был бы рад установить подобный рекорд, но здравый смысл холодно советовал не обольщаться.

— Сиди жди!

Прайм-лорд ненадолго оставил сына, чтобы проведать прочих родственников. В частности, покачать гамак-колыбель внука и потереться клювом о клюв жены. Но он не отыскал ту единственную грифину, за которой водилась недобрая привычка влиять на наследника престола.

— Рил’яр где? – последовал новый вопрос к всё ещё созерцавшему пол Инфёму.

— Я… Я… Я…

— Что «я, я, я»? – фыркнул отец. – Ты муж её! Ты знать должен! Наперёд. Не она тебе условия ставит. Ты ей говоришь, куда ходить, куда не ходить.

Снова виноватая пауза. Пока она длилась, Иссет, свирепо махнув лапой, велел своей супруге Райшес скрыться из виду. Заранее знал, что та полезет заступаться за сына.

— Куда ты её отпустил?

— Она… – донеслось из-под тёмно-серого «коврика», на который Иссет взирал с высоты главного самца в семье, – просто пошла прогуляться…

Металлические пластинки артефакта вздыбились, пропуская через себя потоки магии. Прайм-лорд широко раздвинул пальцы и сомкнул их невидимое продолжение на хребте отпрыска. После чего рывком поднял Инфёма над полом, добившись того, что голова молодого грифона оказалась на одном уровне с отцовской, а лапы беспомощно задёргались, скребя кончиками когтей по полу.

— Надо полагать, туда же, куда и остальные пернатые... По дорожке к Грифну. А это значит, что моя невестка… – Лапа Иссета дёрнулась, встряхнув родственный крылатый груз. Встряхивания повторялись с каждой паузой в набиравшей рычащих тонов речи. – Секонд-леди государства… жена твоя и мать твоего сына… моего внука… сейчас… по собственному желанию… внимает брехне твари, которая мечтает уничтожить всю нашу семью?

— Но про нашу семью он ничего такого не говорил… Ай! – Магический хват разжался, отпуская мелкого грифона.

— Да плевать я хотел, чего он там говорил, чего не говорил! На кой ляд ты его речи слушаешь? На кой жену свою отпускаешь?! Знаешь ведь, куда её потянет. К хахалю её бывшему! Ты… Эх! Тебя сколько учить жизнь семейную вести, а? Ты муж! Говоришь ей сидеть дома – она сидит дома. Если спорит, бьёшь кулаком по столу. Если дальше спорит, то бьёшь кулаком ей по клюву. Чтобы место своё знала!..

Тёмно-серый ком перьев, переходивший в такое же по расцветке львиное туловище, с пола тихо слушал гневные речи. И нервное молчание, наступившее позже. Инфём не наблюдал за отцом и не заметил, как суровый прищур сменился расширившимися зрачками, пропустившими больше внутреннего света.

— Эх, растрёпыш! – Прайм-лорд опустил свободную от металла лапу на загривок сына и взъерошил его перья. – Ты уж учись понемногу командовать. Потому что ну сколько можно…

— Пап, я… Я постараюсь… я правда… – В отрывистых словах проступало сплетение из робкой покорности и обиды на себя за хилый облик и слабый дух.

— Иди сюда. – Как и многие ссоры в доме, нынешняя завершилась примиряющими объятиями с еле уловимым довольным урчанием. Чтобы перейти к следующей фазе общения, Иссет приподнял голову сына, поддев пальцем нижнюю часть клюва.

— Теперь давай наведаемся к Грифну и послушаем, чего он там чирикает, – предложил прайм-лорд. В ответ уловил печальный вздох.

— Сегодня в доказательство, что его Великое Небо его поддерживает, – сбивчиво объяснил пораженческий настрой Инфём, – Грифн пообещал показать чудеса, каких Гнездовья не знали. Речи Грифна даже на нашем крыльце слышно было, настолько яростно он бахвалился. Он заявил, что силой своих чар зажжёт на небе новую звезду, звезду Перелёта.

— Звезду Перелёта? – переспросил прайм-лорд, делая пару шагов к «дороге в небо». Земляной колодец позволял увидеть россыпь ярких точек, знакомых любому летающему существу. Память чёрного с выцветами грифона помогла установить то, что глаза пропустили: на стороне восхода непривычно мигала одна яркая точка. Звезда, которой прежде не существовало.

— Являя её, Великое Небо призывает всех отринуть прежний образ жизни. Увидевшие её должны следовать за пророком по пути благочестия и истинности, – спрятавшиеся в уголках глаз слёзы высохли наравне с тем, как окреп голос. – Раз момент настал, и магия Грифна зажгла звезду, то все в Гнездовьях должны немедленно отринуть старые правила и устои. Иначе губительным станет для впавших во грех звёздный свет.

— Вот заливает. – Уголок рта прайм-лорда приподнялся, наметив кривую улыбку.

Иссет быстро припомнил, сколько раз ему доносили, что Грифн изволил угрожать городу «губительным светом» или прочими неописуемыми бедствиями. В предыдущие разы утешало, что пророк в ответственные моменты своей магией ничего не добивался и, сникнув, уползал под хохот толпы в квартал бедняков. Однако сейчас хитрец, похоже, подгадал момент появления новой звезды и активно начал этим злоупотреблять.

В ничтожности магических способностей Грифна прайм-лорд не сомневался. По простой причине: грифоны колдовать не могли вообще. Никогда ни за одним представителем вида ничего волшебного замечено не было. И ажиотаж вокруг Длани Доблести потому и возник, что она давала владельцу право обращаться к неощущаемой остальными магии. Но Грифн, видимо, решил нарушить устоявшийся порядок вещей. Новостей о его «чудесах» Иссет наслушался изрядно: белый грифон то возвращал кому-то зрение, то поднимал стебли травы из пустого куска почвы, то держал в лапах чистое пламя, то висел в воздухе, не используя крылья. Прайм-лорд делил эти поступки на «явный обман» и «обман, но я пока не знаю, как он это сделал».

Возможной разгадкой служил посох Грифна, с которым тот не расставался, хотя весьма шустро передвигался на собственных конечностях. Стало быть, палка с загнутой наподобие волны перепялиной наверху требовалась «пророку» для каких-то иных целей, например, для того, чтобы дурачить народ. Иссету не терпелось увидеть деревяшку вблизи, а ещё лучше – повертеть её в когтях. Ведь этот посох вполне мог оказаться артефактом, который Грифн приобрёл, или, что казалось прайм-лорду более вероятным, стащил во время своих скитаний.

— Расправляй крылья, – потребовал прайм-лорд у своего наследника. – Пора тишину устанавливать.

Стареющий грифон примерился к вертикальной «дороге в небо», даже приподнялся на задних лапах. Но с заметным сожалением признал этот путь слишком узким. Иссет мог там застрять, а даже если бы и не застрял, то испачкался знатно.

Прайм-лорд изменил маршрут: заскочил к себе в каморку и натянул на голое тело широкую перевязь, похожую на серебрящийся рукав реки. Никакой дополнительной брони, никакого оружия – и то, и другое плотно охватывало его левую лапу, ожидая указаний. Но Инфёма и дружинников прайм-лорд в снаряжении ограничивать не стал. В полном обмундировании, включавшем кирасу, наплечники, стальной пояс и металлические ленты подкрылок, даже наследник престола из полурослой фигуры превращался в грозного воина. А любой, кого вид не убеждал, непременно столкнулся бы с фехтовальными навыками Инфёма, превосходившего многих.

— Тише ты, пуховик окованный, – попросил прайм-лорд, перехватывая древко неистово вращавшейся в молодых когтях глефы. – Без приказа никого не зашиби.

— Прости, пап.

Зашибить кого-то у Инфёма вряд ли бы получилось – воины летали высоко над выступом, служившим порогом для «дворца». Но перед искушением покритиковать сына чёрный грифон не устоял – в кои-то веки это была не уничижительная критика, а просто родственное подтрунивание.

— Будь осторожен, – с полной серьёзностью и щепоткой переживаний попросил Иссет. – Кто знает, что у этого полоумного зажигателя звёзд на уме. Будь он гладким как подшёрсток, Древо Гармонии не стало бы суетиться.

— А как прошла встреча правителей? – с интересом произнёс Инфём.

— Да так... – качнул головой грифон-отец. – В Кристальной Империи неладные вещи творятся. У нас-то ещё пустяки, один нищий охламон буйствует. А там беды посерьёзнее.

— Расскажешь?

— Серьёзно интересуешься? – прищурил глаз Иссет. – Или притворяешься, что не полное ничтожество?

Очередная безобидная издёвка. Сквозь неё младший грифон ощутил радость отца, давно надеявшегося, что Инфём полезет в политические дела. Ведь в скором времени настанет его черёд посещать Белую башню у подножия высокой горы.

Отец и сын летели рядом классической «двойкой» грифоньих воинов: одному поручалось лететь чуть выше и смотреть вперёд и вверх, тогда как второй интересовался тем, что происходит внизу, и временами проверял, что творится сзади, где разрезали воздух аналогичные пары бойцов.

Пока длился полёт, который по широкому полукругу завершался на одном из облачных скоплений, прайм-лорд объяснял наследнику, что он увидел и о чём разговаривал с правительницами Эквестрии. Однако глаз не сводил с неба и взъерошенных туч, из которых и состояли эти неустойчивые, непостоянные и замусоренные бело-серые кварталы. Их вид и кошмарная смесь запахов от вымокших в вечной сырости небесных трущоб ремней, досок и шерсти тяжким грузом легли на сердце властителя. Это был зависший над пустотой мир бедноты, с которым ничего не могли сделать пернатые лорды и Длань Доблести. Все возможные поблажки здешним грифонам, вроде предоставления равных прав на еду и на гнёзда для птенцов, государство исчерпало.

Логово Грифна, куда стремились пройти отец с сыном и верные воины, пряталось в центре квартала за домами – неказистыми и кривобокими, больше напоминающими скатившийся по склону ящик или заброшенную конуру. Мастерство домоделов из века в век падало, ведь те, ради кого возводились постройки, не в состоянии были оплатить даже самые дешёвые материалы. Деду Иссета пришло в голову решение проблемы – выплачивать грифонам, строившим жилища, регулярные средства из государственной казны, но это лишь усугубило дело. Многим выплаты казались заниженными, и они добавляли в них прибыль от всего строительного материала, который получалось прикарманить и продать. А дома становились всё более хрупкими и уродливыми. В большинстве случаев при возведении использовали доски, верёвочные сети, даже ветки, которые сминали облачные стены и некрасиво выпирали сквозь молочную пелену.

Посреди нагромождения лачуг неизвестные доброхоты расчистили площадку и возвели помост. Прайм-лорд не удивился бы, узнав, что площадь в ущерб проживавшим на этих местах беднякам построили под личным руководством «пророка», вспомнившего некогда усвоенные навыки сплетения туч – потому что именно так выглядел бы результат работы существа, откровенно недолюбливающего физический труд, но вынужденного им заниматься. Существа, скрывающего тёмные перья за накидкой, подходившей кремово-белой морде. Существа, скрывающего обман и трюки за пафосными речами и эффектными жестами.

Наряд тихо колыхался при движениях грифона, стоящего на помосте и проникновенно вещающего в свете факелов. Огни отражались в сотне пар глаз, обтекающих помост и образовавших одну подпирающую сцену толпу. Некоторые слушатели, явно опоздавшие к началу выступления, не могли добраться к месту, где отчётливо слышался голос пророка, и взобрались на стены окружавших построек, где вцепились в деревянные балки.

Чем ближе подходил Иссет к пророку, тем ощутимее во взглядах неохотно расступающихся грифонов удивление сменялось злостью. Прайм-лорд не считал себя всеобщим народным любимцем, но немного удивился количеству сородичей, яростно ненавидящих его персону. Усилий Флайта, Ньера и остальной свиты с оружием наперевес на всю суровую толпу могло не хватить, особенно учитывая, что размахнуться длинномерным оружием шансов не было, в общем-то, никаких. Кроме того, последнее, чего желал прайм-лорд – чтобы из-за одного никчёмного шарлатана грифоны начали проливать кровь друг друга.

— Купцам пришлось выбирать, – вещал белый грифон, продолжая какую-то свою историю, – какой из двух запасов воды взять перед походом через пустыню. Купцы не смогли сойтись во мнении: взять кувшины, лежащие справа или слева. И тогда один поинтересовался, есть ли какая-то разница. «Как посмотреть», – ответил продавец воды, – «кувшины слева полны проточной воды. А другие – воды из придорожной лужи». И взял первый караван чистую воду, и расходовал её в дороге жадно из-за её чистоты и приятного вкуса. И когда в пустыне она закончилась, все купцы погибли от жажды. Второй караван, взявший с собой другие кувшины, пил неприятную на вкус воду по паре глотков. И взятых запасов хватило на всех, и купцы добрались до города. – Пророк сделал многозначительную паузу. – Ясен ли вам, друзья мои, смысл истории?

— Смысл, полагаю, в том, что всем купцам надо было идти одним караваном? – донёсся из глубин собравшейся толпы громкий голос чёрного с проседями грифона.

Грифна безусловно предупредили, что к нему в гости намеревается заглянуть градоправитель, но пророк соизволил обратить внимание на выделяющихся в толпе воинов лишь в момент, когда посчитал это удобным.

— Неужели сегодня меня пришёл послушать сам прайм-лорд? – Жестом закутанный в одежду грифон призвал народ убедиться в присутствии их властителя. Иссет не собирался ни от кого прятаться, но под давлением такого количества взглядов ему стало неуютно. – Неужели Великое Небо нашло дорогу к разуму великого властителя и толкнуло его на путь исправления и очищения? Но нет, замечу, что история говорит о том, что лишь мы решаем, судить о ком-то по происхождению или нет. Мы можем быть такими же глупыми, как те купцы, что брезговали грязной водой. И это плохо для нас закончится. Либо мы прекратим смотреть на всех как на кувшины с водой, прекратим видеть различия. И спасёмся.

Под накидкой Грифна зашевелились крылья, сделавшие небольшой взмах. Полы одежд эффектно всколыхнулись, когда тело грифона на секунду приподнялось над помостом. Одновременно из правого рукава подобно атакующей змее выскользнул тот самый мистический посох. На поверку он оказался меньше размером, чем передавала народная молва. Вопрос о его реальных возможностях – в сотворении заклинаний или синяков с шишками – пока что оставался открытым.

Тем временем Инфём пытался выполнить данное отцом ответственное поручение – найти собственную жену в пёстром скоплении грифонов и грифин. Тени и мечущееся пламя факелов не позволяли различить один отличавшийся особенным изяществом клюв и фиолетовые глаза. А возможно, обладательница этих украшений старалась тщательно спрятаться, набросив капюшон. Или Рил’яр покинула общее сборище, едва на нём появились влиятельные родственники. Взлететь над толпой Инфёму мешало предупреждение отца – прайм-лорд не хотел провоцировать горячие головы, серьёзно увлечённые речами Грифна.

Но вот глаз секонд-лорда разглядел знакомый рисунок из бежевых перьев, окружавший глаза, в которых горел столь хорошо знакомый ему огонь непокорности. Секонд-леди государства пряталась в толпе бедняков, безразличных к её происхождению. Инфём под разносившиеся над ареной слова отца направился к возлюбленной, отодвигая в сторону маститых сограждан, не показывая, что он опасается некоторых их жестов, хотя и стараясь не задеть кого-нибудь лезвием или остриём своей глефы. За спинами толпы юркая фигурка грифины стремилась пробиться к одному из боковых ответвлений, уводивших от коллективного собрания. Но Инфём оказался проворнее и в полумраке лишённой факелов улицы схватил Рил’яр за шелковистое на ощупь крыло.

— А ну, постой! – требовательно произнёс секонд-лорд.

— Дома поговорим, ладно? – дёрнулась в сторону его бежевая леди. В другое время Инфём, возможно, и позволил бы ей умчаться прочь. Но запал вдохновения, подаренный отцом, не успел до конца иссякнуть.

— Нет, не ладно. – Инфёму пришлось чуть ли не силой разворачивать супругу к себе. – Я твой муж, и ты должна меня выслушать.

— Я слышу слова, – без паузы ответила Рил’яр, сердито дёргая хвостом, утяжелённым парой позолоченных колец. – Но прекрасно знаю, что они не твои. В них слышится голос грифона постарше.

Инфём затылком чувствовал, что поблизости присутствуют невольные слушатели, которые помимо событий, происходящих на помосте, не прочь понаблюдать и за ссорой в семье секонд-лорда, но твёрдо решил их игнорировать.

— Зачем ты так? – с истинным непониманием поинтересовался он у супруги. – Что я тебе сделал?

— Да ничего! – щёлкнула клювом Рил’яр. – И в этом твоя проблема! Ты ничего не делаешь. У тебя должность, у тебя обязанности, у тебя статус и влияние. А ты запираешься в своей пещерке и не пытаешься даже притвориться правителем. Не пытаешься выглядеть как муж. Как самец. Вот, посмотри на него. – Крыло раскрылось, указав маховыми перьями на фигуру в белом наряде. – Переборол собственные страхи, собственную неуверенность. Смело идёт против твоего отца. Не боится его. Заботится о благе народа. Где всё это в тебе?

Инфём молчал, уставившись в серую облачную пелену под лапами. Однако его птичьи лапы начали подрагивать – знак, не предвещавший ничего хорошего.

— Конечно, ты не без положительных черт, – сверкнули искорками веселья фиолетовые глаза. – Но, честное слово, не будь ты секонд-лордом, вторым самцом государства, я бы трижды подумала, прежде чем завязать отношения. Или даже завязать разговор…

Фигура облачённого в доспех грифона дёрнулась в сторону собеседницы, показывая сопоставимость в росте и размахе крыльев. Рил’яр, оказавшись в зловещей тени, осеклась. Но сжавшаяся в кулак лапа, приподнявшаяся и дрожавшая около защитной кирасы, опустилась обратно, сопровождаемая печальным выдохом. Инфём помнил наставления отца. Но он не был своим отцом. Он сник и отстранился.

— Это очень больно слышать, – заметил секонд-лорд.

— Прости, – пошла на попятную и вторая половинка. – Просто иногда… бывает так сложно понять… почему я люблю тебя. Но я люблю. – Грифина наклонила голову, пытаясь встретиться с мужем взглядом.

— Летим домой, – предложил Инфём. Рил’яр кивнула, но почти сразу же встрепенулась:

— А твой отец? Ты его оставишь?

Вопросы подействовали как уколы совести, вынудив секонд-лорда замереть на полушаге. И вслушаться в спор, доносящийся со стороны импровизированной арены.

— Потом мы ещё не один раз за ужином выслушаем историю о том, как он заткнул за пояс болтливого пророка, – сказал Инфём.

Секонд-лорд не стал лишний раз напоминать, что градоправитель, скорее всего, и не рассчитывает на помощь сына-наследника. Да и вряд ли позволит кому-то влезть в разворачивающийся перед столь обширной аудиторией спор «кто здесь главный».

---

— Значит, я великий властитель? – отметил Иссет, одним прыжком поднимаясь на помост. – А я-то думал, только ты здесь Великий. А все остальные так, земляные черви.

— Право же, у власть держащих нет иной меры, кроме собственной! Нет, о прайм-лорд, мне не свойственно принижать других. Великое Небо едино взирает на всех. Даже на тех, кто от него отвернулся.

Мягкий и вкрадчивый голос не испортил даже тихий стук, когда посох «пророка» опустился потрескавшимся основанием на помост. Одновременно с этим левую лапу прайм-лорда обдал холодом металл готового служить артефакта.

— Я не знаю, может, Великое Небо именно такое, как ты щебечешь. Вот только ты, пернатый, совсем другой породы. Я ж тебя знаю, Грифн. Много лет знаю. За тобой таких мыслей сроду не водилось. Это нравится, это ненавижу, это хочу. Ты как капризным птенцом вылупился, так и живёшь.

— С поддержкой Великого Неба я преодолел свои старые недостатки. Я познал смирение и отстранённость покоя. Мои личные суждения отринуты во благо моего народа.

— Хм… Я рад за тебя, парень. – Иссет позволил себе лёгкий смешок. Он помнил времена, когда этот мягко вливающийся в уши голос стенал по поводу своей безответной любви и беспросветной тоски, поселившейся в сердце. Очередная загадка – где и у кого «пророк» мог набраться такой самоуверенности и наглости, разительно отличавшей пернатого от его самого трёхлетней давности.

— Я делаю то, что должны делать вы, – продолжал одетый в белое грифон. Когда он глядел прямо на прайм-лорда, близко посаженные длинные перья, выступающие над ушами, становились похожи на пару белых рожек. – Я забочусь о тех, до кого вам нет дела. Тех, к кому вы относитесь как к ничтожествам, портящим впечатление от вашего великого города. Я не смотрю на их достаток и их одежды. Я всем позволяю услышать слова Великого Неба, всех наставляю на путь истинной доблести.

— Я никого и никогда не принижал. Не лишал заботы, – парировал Иссет. – Впрочем, полагаю, лживые речи для тебя стали обыденными.

— Во лжи и лицемерии живёте вы и весь ваш двор, – с внезапной горячностью ответил Грифн, указав когтём на градоправителя. Иссет уловил перешёптывания и тихий лязг железа, отягощавшего его воинов. – Истинную добродетель вы утратили ради обогащения, а заботой о грифонах пренебрегли во имя копытных тварей!

— Ага. То есть на наших соседей благосклонность твоего Великого Неба не распространяется? Не для всех оно, стало быть, единое.

— Великое Небо заботится о благополучии своего народа. Народа грифонов. Единственных, кто обладает доблестью…

Закованная в металл лапа поднялась в воздух. Пальцы разжались и сжались снова, создав незримую воздушную завесу, с двух сторон надавившую на клюв оратора. Грифн протестующе затряс головой, но скинуть с себя эти оковы у него не получилось. А пока он молчал, по всей арене раскатывался голос правителя.

— Не тебе говорить о доблести, Грифн! – сообщил прайм-лорд, позволяя публике оценить размах своих крыльев. – У тебя никогда её не было. Вместо того, чтобы взращивать в себе доблесть послушанием и усердным трудом, ты бросил всё и улетел прочь, завывая, как все ветры неба. И нет у тебя ничего, чем славен род грифонов. Ты рядишься в белое, но прячешь от всех свои тёмные крылья. Ты несёшь вздор о праведности, но прячешь от всех свои тёмные мысли. И не отрицай их окрас, парень! Ты воспользовался нашей добротой, когда мы приняли тебя по возвращении. Вместо благодарности же решил разбить наши дома, рассорить близких, взбаламутить небо и притупить разум. Наговорить всем лжи, преисполняясь гордыни.

Пророк сделал какой-то странный жест, давшийся грифону как бы с большим усилием, и провёл посохом перед своим клювом. Иссет практически сразу понял предназначение этого жеста – оппонент вернул себе речь, а магическая перчатка донесла до хозяина мысль, что каким-то заклинанием её чары нейтрализованы. Это заставило прайм-лорда сделать шаг назад – условия изменились, ведь Грифн, как оказалось, был не чужд колдовству. Подлинному.

— Твоя доблесть в том, чтобы принижать слабых? – наседал пророк, сильнее стиснув пальцы, сжимавшие посох. – Чтобы унижать их и тем доказывать своё превосходство? О да, как велик предводитель грифонов со своей железной лапой! Как охотно обрушивает он свою похвалу на несогласных! Как справедлив он к чужому мнению!

— Мнение своё заслуживают годами полезных дел, – прозвучало в ответ.

Глаза Иссета не отрывались от артефакта, который держал в лапе Грифн, при помощи которого пророк опирался на помост. Прайм-лорд ждал, что молодой и не научившийся жизни грифон, озлобленный грубым обращением и раззадоренный возможностью пререкаться с самим правителем, выкинет какой-нибудь фокус, и палка его в стороне при этом не останется.

— Разве мало я совершил пользы для всего города? – Призывающий жест – и часть толпы согласно загудела. – Великое Небо давало исцеление страдающим, давало пищу голодным, давало тепло трясущимся от холода. Великое Небо дало знамение. – Два сложенных пальца указали на небосвод. – Зажглась звезда Перелёта. Это Великое Небо призывает нас проявить доблесть и последовать за мной! К лучшей жизни! К лучшему будущему!

После двух всплесков поддержки прозвучал ещё один, уже не подкреплённый никакими призывами к «лучшему чему-то». Прайм-лорд скосил глаза на заведённую толпу. Ему нечего было предложить этим грифонам, он никак не мог улучшить их благосостояние. Слухи о припрятанных богатствах прайм-лордов всегда являлись ложью, и жила семья Иссета ничуть не сытнее прочих. Но толпе это было не объяснить.

— Сегодня зажглась, завтра погаснет, – взял слово старый грифон. – Твоё Великое Небо этим не заправляет. А ты тем более. Может статься, пока я говорю, на небе ещё одна звезда появилась. Нам назвать её в мою честь? Или звездой Домоседства?

— Ваши речи свидетельствуют лишь о вашем неверии... – Грифон с «рожками» замолк, словно испрашивая мысленного совета. – Великое Небо не тратит силы своего глашатая попусту. Но от вашей убеждённости зависят десятки и сотни семей… Великое Небо готово показать вам своё чудо, чтобы наполнить вас верой. Чтобы показать истинный путь и вывести вас из пелены порока и заблуждений. Чтобы спасти народ грифонов.

Длань Доблести чувствовала неуверенность хозяина и меняла очертания, отражая огни факелов. Прайм-лорд обдумывал вопросы, решение которых надлежало найти немедленно. Безрассудно ли будет позволить Грифну показать магические способности? Стоит ли давать ему дополнительную возможность впечатлить публику? На какие благие или злые дела пойдёт его магия? Докажет ли она существование Великого Неба? Или лишь присутствие в лапах грифона мощного артефакта? Сумеет ли Длань Доблести защитить от коварства пророка? Провоцировать ли колдовскую палку на ответное заклинание?

Иссету всё ещё не давала покоя стоящая перед мысленным взором картина: мерцающие символы над иллюзорной картой, предупреждающие об опасности для Гнездовий. Древо Гармонии увидело угрозу, и центром этой угрозы несомненно являлся Грифн. Его надо было остановить, привести к повиновению, прайм-лорд обязан вернуть себе власть над народом. А значит, отринув опасения и робость, Иссет должен был оценить возможности противника, дать ему боевой простор. И градоправитель сел на задние лапы, скрестил на груди передние, раздвинул перья на морде в напускной самодовольной ухмылке и произнёс:

— Показывай.

8. Спланированное пророчество

Вспоминая растянувшиеся на несколько лет приключения, Ламия готовится нанести удар по союзу трёх государств...

В Руинах, среди кучи копытописной литературы, среди всех правок и отметок на полях она не нашла советов и идей о том, как уничтожить единый механизм большого государства. Хитрости и методы пришлось подбирать и взвешивать самой. Но зато теперь она могла сойти за эксперта. Потому что её путь лежал в нужном направлении. Про то, как одно из государств триумвирата оказалось на грани раскола, она при желании сама могла сочинить книгу. Фактически, учебное пособие. «Ликвидация гармонии в государстве». Автор и главный редактор – Ламия.

Свив несколько колец вокруг основания напоминавшей цветок башни, змея ждала появления двух крылатых кобыл. Двух принцесс, донельзя обеспокоенных тем, что знакомая картина мира рассыпается в пыль. И коротала время, вспоминая всё, что сделала, чего добилась за минувшие шесть с половиной лет. Представляя, с каких слов, с каких моментов собственной биографии начала бы монументальный сборник советов по изменению жизненного уклада обществ.

Покинув захваченную крепость Экус-Кермен, она первым делом побывала в некогда родных краях. Заползла вглубь гор так далеко, как только могла. Сама увидела распахнутые врата, покрытые льдом и занесённые снегом. Увидела тихие пещеры и переходы, в которых давно погасли огни. Но увидела и протоптанные тропинки, отдельных длинношерстных пони, по-прежнему старавшихся вести привычную жизнь. Ей показалось, что в общем мёрзлом запустении она увидела начальницу гвардии Пьюнитер. Или кого-то, не постеснявшегося влезть в её доспехи.

Отрёкшаяся от своего имени Соулскар порадовалась, что народ, к которому она ещё питала остатки былых чувств, не исчез, не оставил горный хребет новым существам. Но длинношерстным пони в последующие столетия придётся восстанавливать всё заново. В том числе и численность. Учитывая количество особей, которых Ламия насчитала, без смешивания с народами предгорий у расы шансов выжить не было. А при таком смешивании, как доказывал облик полукровки Эноми Прэнс, утрачивался характеризующий признак – собственно, длинная шерсть. Эпидемия не убила одномоментно государство и расу. Эпидемия, помноженная на поколения смешанных браков, убивала.

Ламия пребывала в абсолютной уверенности, что катастрофе суждено было случиться. Ещё год назад она сделала бы логичные выводы, что причиной послужили замкнутые пещерные помещения, где невозможно укрыться от летающей по воздуху заразы. Что виновны местные целители, не считавшие нужным рисковать собой и исследовать опасную болезнь. Что виновна королева, игнорировавшая опасность, даже когда в предгорьях эпидемия уже собрала свою ужасную жатву. Горная страна ещё при жизни Соулскар уверенно шла навстречу катастрофе. Это были правильные выводы, но сейчас Ламия мыслила иными категориями.

За восемь месяцев пространных лекций и показательных примеров в её сознании прочно укоренились идеи и теории, касающиеся происхождения и развития мира. В которых не нашлось места рациональности – только вере в цепочки случайностей. И из этих теорий, из этой веры проступал очевидный для Ламии факт – верёвка, символизирующая истинную Гармонию, начинает рваться. Процветание располагающихся далеко на севере государств обернулось для горного королевства потрясением, равносильным и в итоге ведущим его к гибели. И если она не примет меры, если она не освоит роль защитника истинной Гармонии, то страдания и катастрофы продолжатся. И ещё очень многие потеряют места, в которых родились и выросли.

От холодных горных хребтов, где змеиная кровь норовила застыть, она двинулась на север по краю пустынных земель, следуя карте, которую Харбрингер нарисовал, а она запомнила. В пути компанию ей составляли борьба с жарой, отсутствием воды, голодом – пустые бесславные деяния, не заслужившие и пары строк. Но когда на севере ей стали попадаться единороги, она изменила манеру поведения. Ламия перешла к агрессивным атакам тупого на вид животного, провоцируя всех, способных колдовать, к созданию защитных чар. При удачном стечении обстоятельств она получала магию, слуг и обед. При неудачных – просто обед.

Её совершенно не интересовали имена пони, наличие у них друзей, родственников, причины, по которым они оказались поблизости от извилистого змеиного пути, планы, которые те строили в своей жизни. Неудачливые существа становились инструментами, подвластными хозяйке, и как-то иначе смотреть на них Ламия не собиралась. Поначалу её смущала эта отстранённость, почти безразличие к тем, кто, хоть и отдалённо, был одного с ней рода, но потом нашла оправдание и этому. Все страдания и все смерти, которые произойдут по её вине, получат равновесный отклик. Истинная Гармония исправит ущерб, причинённый единственным защитником, введёт в дело одну из случайностей и подарит другой семье дополнительных детей, чтобы заменить ушедших.

Объяснить находящимся в повиновении пони, для какой всеобщей благой цели они служат, казалось невозможной задачей. Ламия сомневалась, что чей-то примитивный рассудок способен понять суть Гармонии, способен увидеть путь так же ясно, как видит она. Кроме того, змея не тянула на учителя, каким для неё стал Старсвирл, и не верила, что способна убедить перейти на свою сторону кого-либо. Вспоминались обидные слова, которыми Сомбра наградил её красноречие. А потому она даже не пыталась общаться с кем-либо, по возможности прячась за пелену из воздуха или передвигаясь по густым чащам, где даже с неба за рисунком ветвей никто не разглядел бы след огромной рептилии.

Месяцы она потратила на границе между густыми лесами и морем, усыпанной мелкими поселениями, не принадлежащими государству под названием Эквестрия – оно было слишком далеко на востоке. Не прекращая практиковаться в магии, змея обратила внимание на ментальные чары. Ламия освоила и натренировала контроль над чужим сознанием, прочувствовала все грани магического умения. Этому колдовству следовало посвятить целую главу книги. Для будущих специалистов по истинной Гармонии – даже с учётом давшегося через страдания бессмертия Ламия не собиралась нести это бремя в гордом одиночестве.

Подчинить получалось любого пони. И других существ тоже, хотя основанные на единственном удачном эксперименте выводы казались преждевременными. Но, насколько Ламия успела убедиться, мыслительный процесс единорогов, пегасов, земнопони был одинаков. На аликорнах проверить пока не получалось, но, если всё их отличие действительно крылось в природной ошибке, магических проблем змея не видела. Хотя сила воли и интеллект аликорнов вызывали опасения – не сработает ли магия в обратную сторону, не подчинят ли крылато-копытные чешуйчатую? Ламия сочла за благо не пытаться устанавливать контроль над разумом существ с аномальной физиологией.

Неуязвимых к ментальному контролю ординарных особей рептилия пока что не встречала, так что перешла на эксперименты в плане степени и продолжительности воздействия. Вот тут её ждали сюрпризы. Первые подчинённые пони оказались послушны и покорны. В ущерб собственному здоровью, лишённые чувств и памяти, они шагали следом за змеёй десятки километров. Связь с некоторыми в какой-то момент исчезла – и Ламия с удивлением обнаружила, что объекты просто умерли от физического истощения, исполняя её приказы. Следующую группу пришлось подкармливать, обеспечивать отдыхом – быстро терять источники магии, в качестве которых выступали пойманные единороги, змея не хотела. Пегасы и земнопони, возможно, отличались большей выносливостью, вот только Ламии они требовались разве что для поддержки пищевого разнообразия.

Спустя пару дней экспериментов выяснилась ещё одна особенность ментальных чар: из-за проникновения воспоминаний, отражавших чувства, эмоции и пожелания пони, Ламия начала путаться. Доходило до смешного: змея на полном серьёзе, повинуясь чужому инстинкту голода, пыталась пожевать ломкие серые стебли степной травы. Поперхнулась, недоумённо осмотрелась и гневно воззрилась на стайку единорогов и единорожек, отличавшихся серой пеленой, застилавшей глаза. Ситуация постепенно ухудшалась, потому что змее передались образы мест и пони, которых она никогда не видела, эмоции от действий, которые она никогда не совершала, а также коллективное гнетущее чувство беспомощности. Поголовье зависимой свиты пришлось резко сократить, но отголоски чужих мыслей всё равно периодически проскальзывали в её сознание. Нормально получалось держать в подчинении одного-двух существ, с большим количеством Ламия рисковала утратить рассудок, память и даже ориентацию в пространстве.

Пара оставшихся у змеи жеребцов дала ещё один повод призадуматься. Они в течение недели находились под полным контролем, ели и спали по команде. А потом пробудилось нечто вроде иммунитета. Как организм противился простуде, исцеляя себя, так и разумы пары единорогов потихоньку стали избавляться от влияния чужой воли. Причём заметить подобные перемены у змеи из-за отсутствия опыта не получилось – только через пару лет она приноровилась отмечать первые признаки мысленного сопротивления, растущий «иммунитет». И оба единорога одним прекрасным днём разом порвали ментальные путы и попытались скрыться. В процессе преследования Ламия установила стоивший остатков магии факт, что повторно подавить волю особей, нашедших силы на сопротивление, не получится. Змее пришлось начинать исследовательскую работу заново, подмечая и отлавливая новых подопытных.

Попутно Ламия озаботилась сохранением магических сил, решив создать для этих целей какие-нибудь амулеты, о которых читала в старсвирловых книгах. Правда, опыта в создании подобных предметов у неё не было – пробы и ошибки отняли почти целый год, за который сменились десятки ментальных рабов. Заготовки пришлось таскать на себе, в плетёных корзинах, которыми змея додумалась себя обеспечить. А задерживаться в каких-либо землях надолго не позволяла быстро расходившаяся дурная слава: массово исчезавшие пони или случайно замеченный вдалеке силуэт гигантской змеи принуждали жителей окрестных деревень оставлять поселения и спасаться бегством. А то и хвататься за оружие. Самые отчаянные пони-поселенцы как-то подожгли лесную чащу, где скрывалась Ламия. Чешуя чешуёй, бессмертие бессмертием, но такого удовольствия, как «ползать через пламя», в природе нет.

Подготавливая запас магии впрок, Ламия много времени уделяла степени контроля над чужим разумом, испытывая различные варианты. Бесперспективность полного подавления чужой личности привела её к дроблению сознания, которое она мысленно раскалывала как орех. Змея, делая поправки на медицинские знания, нашла в головах у покорных лошадок некоторые участки, где её присутствие проявлялось с большей заметностью, и «пустоты», в которых не имелось даже простейшего самоконтроля. Чуждое объекту сознание иногда удавалось сохранить в эти пустые участки разума – и тогда появлялась возможность привести его к повиновению быстро и неожиданно. Или вообще обойтись без этого и просто понаблюдать окружающий мир через глаза пони. У Ламии получалось прятаться в этих «пустотах» месяцами, отмечая происходившие с объектом события, улавливая исходящие от объекта мысли. И сам объект не страдал от чужого присутствия – серая пелена на глазах отсутствовала, никто не догадывался, что некоторые идеи собеседника принадлежат не его разуму.

С этих рубежей змея начала двигаться к «ментальному подстёгиванию». Подселив себя в сознание пяти пони, она постепенно внушала им идеи, пожелания, цели. Где-то при помощи еле уловимых воздействий, где-то более явно. Во втором случае разум пони быстро отмечал странности, фиксировал отклонения в мышлении и запускал иммунитет. А вот при лёгком воздействии пони сами отыскивали логическое обоснование невесть откуда появившимся желаниям, фактически добровольно маскировали ментального врага. Ламию это вполне устроило бы, однако, как всегда, нашлось некоторое «но» – заставить пони выполнить любую прихоть, вступавшую в конфликт с существующей системой ценностей, на таком уровне подчинения оказалось невозможно. А усиление влияния упиралось в злосчастный иммунитет.

В итоге, как отметила змея, до четвёртой зимы она не столько занималась борьбой за восстановление истинной Гармонии, сколько искала пути заточить запасы магии в материю и способы сломать естественную ментальную защиту существ. Первое удалось, и в распоряжение Ламии поступили кристаллы, впитавшие в себя определённое количество чар. Со второй проблемой рептилия справилась на уровне «не так, чтобы». Планы по отучению правящих в государствах личностей от теории Гармонии путём навязывания иных мыслей пришлось отложить в долгий ящик. Так как грубые методы могли вообще не сработать, а тонкие намёки без интеллекта и опыта Старсвирла, разбиравшегося в мироустройстве, не привели бы к желанным изменениям.

Ламия проползла через три державы, двигаясь с юга на север, разведала границы, избегая больших поселений. Издали наблюдала за лётными состязаниями грифонов, за распашкой эквестрийских полей, за спуском на воду корабля в Кристальной бухте. Наведалась даже к белой башенке, украшавшей подножие горы, и почувствовала бурлящий внутри здания фонтан гармонической энергии. Она разведывала тропы, собирала слухи, строила планы. Потому что безрассудством было идти в открытую даже против одного государства. Огромная, неуязвимая, бессмертная – почётные качества, только против вооружённой, организованно действующей толпы они, хоть тресни, не работали. А когда сразу три страны объединились и поддерживают многовековой союз – тут с галопа требовалось перейти на иноходь, а то и на шаг. Процесс разобщения и стравливания народов змея мысленно растягивала на десятилетия.

Самым неблагонадёжным выглядело государство грифонов. Так называемые Гнездовья. Гнёзд там наличествовало много, а вот порядок держался всего на одном аспекте. Одном предмете, который удалось мельком заметить издали. Длань Доблести якобы обеспечивала сплочённость народа и поддержание законной власти прайм-лордов. Но по опыту своему Ламия знала, что ни одна реликвия не сделает довольными абсолютно всех, ни один артефакт не избавит от проблем и превратностей судьбы. И она увидела то, от чего грифоны с магической перчаткой предпочитали стыдливо отводить глаза. Она увидела разобщённость. Неравенство. Обиду одних на безразличие других. Население могло расщепиться на две непримиримых группы, и Ламия надеялась, что оно расщепится.

А всё, что для этого требовалось – правда. Кристально чистая, неподкупная правда. Своя для одной части грифонов и иная – для другой. К вере в Длань Доблести Ламия решила добавить альтернативу, полную надежд для бедных и страждущих. Рано или поздно две правды через своих адептов должны были сцепиться, разрушив государство. И ловушка была в том, что какое был решение ни приняли Эквестрия и Кристальная Империя, кого бы они ни поддержали – они заводили себе лютых врагов из числа грифонов. Далее пони высказывали претензии к грифонам, грифоны же согласно традициям смотрели на пони как на пустое место – и война принимала масштабный характер. Ламия получала на блюдечке ослабленный, если не полностью разрушенный, триумвират. Который предполагалось тиранить по-тихому, покуда общий упадок не позволил бы свергнуть правителей и изменить общий взгляд на Гармонию.

Гладкому плану соответствовало удачное начало по его реализации. Попрактиковавшись на подчинении грифонов, Ламия отметила особенности их мышления, а также фактически изнутри изучила образ жизни, законы, ценности, мораль и быт Гнездовий. Она поняла, на какие общественные истины надо опираться, какую категорию населения выбрать в качестве фаворитов в предполагаемой сваре. Бедным жителям Гнездовий необходим был лидер, некая личность, внезапно открывшая путь к всеобщему равноправию, к процветанию и избавлению от надоевших традиций, вроде наследования профессий. Такого лидера в настоящий момент на улочках облачных кварталов не имелось, его надо было найти, подготовить и направить.

Исследуя территории, примыкающие к Гнездовьям, Ламия наткнулась на обитель одинокого грифона, который завёл себе личное облако, поддерживаемое раскидистым деревом. Змея размышляла над тем, как сильно она голодна и сойдёт ли отшельник за поздний ужин, но отвлеклась на другие мысли и двинулась другим маршрутом. Белый грифон с черными крыльями её близкого присутствия даже не заметил, о страшной для себя участи в переломный момент не догадывался. А она напоследок хорошо его рассмотрела.

К тому моменту она ещё не видела грифонов так близко. Все её знания ограничивались историями. Ламия вспомнила, что грифоны прилетали в горное королевство, периодически наведывались в гости, выменивая золото на разные товары. И даже пытались вести речь о каком-то взаимовыгодном союзе. Но цели преследовали какие-то малопонятные, а золота просили излишне много по сравнению с предлагаемым взамен. В итоге последний дипломатический визит какого-то их секонд-лорда Иссета закончился разрывом всех отношений, включая торговые.

Про грифонов много говорилось в книгах Старсвирла. В основном о том, насколько дикими и опасными они когда-то были. Сам маг оставил кое-где на полях приписки, что в легенде, связанной с вендиго, есть определённые коррективы, внесённые спустя столетия. Кто-то властный и осторожный заменил часть материала. Придумал вместо реальной причины, сплотившей три расы пони, некую абстрактную – созданий, в чьём существовании Старсвирл не сомневался. И в то же время не принимал описание их поведения за правду. В книгах старый маг отмечал, что если убрать строчки про вендиго, лютые холода и лёд из старой сказки, то оставшуюся пустоту быстро займёт другой вид, чьё участие в процессе сплочения пони было куда логичнее. Угрозой с неба являлись грифоны.

Кому потребовалось вычёркивать их из легенд – ответ казался очевидным. Одна бессмертная правящая личность, заинтересованная в существовании союза трёх государств, вполне могла от поколения к поколению вносить коррективы в предания, вычищая оттуда политически невыгодные абзацы. У неё было на это время в отличие от простых, смертных правителей. Как в рассказах о Старсвирле, где Селестия дерзнула дописать некоторые главы, в легенде об объединении Эквестрии крылатая кобыла разместила притчу о примирении, не настраивающую враждебно против соседей и союзников. Столь тонко умевший править умами противник поневоле вызывал у Ламии уважение.

В противовес насаждаемым в Эквестрии искусственным мифам Старсвирл искал и находил косвенные свидетельства не очень дружественного соседства грифонов и пони. Его теория развивалась вплоть до постановки клювастых на роль хищников, истреблявших копытных жителей континента. При Ламии он рассуждал, что грифоны, будучи малоразумными примитивными тварями, охотились на пони, которые тоже в давние времена не особо блистали интеллектом. И всё это закончилось в один момент, одним резким поворотом. Появлением государственности. Что-то изменило образ жизни грифонов, их восприятие, отношение к окружающему миру. Одновременно та же сила пробудила в пони разум и самосознание. Два народа прекратили вести себя по-звериному и занялись своими социальными проблемами.

Старсвирл не мог объяснить эту перемену – его заметки в книгах сопровождались несколькими вопросительными знаками. И в разговорах он с этой темы быстро соскакивал, объясняя, что произошла одна из случайностей всеобщего развития. По вопросу грифонов у него была ограниченная позиция – они природные враги пони, возможно, это следует как-то использовать, чтобы вернуть истинную Гармонию на постамент.

Годом позже, сползав до северных рубежей Кристальной Империи и обратно, Ламия возвратилась в знакомые края и обнаружила там всё тот же облачный домик, правда, существенно перестроенный. Похоже, что белый грифон с чёрными крыльями избрал жизнь, далёкую от своих сородичей, либо был всеми забыт и никому не нужен. Много времени спустя в воображаемой книге Ламия сделала ремарку, что изгои, разочаровавшиеся в обществе – самые подходящие кандидаты на роль его разрушителей.

Она нашла прибежище в лесу неподалёку и ночью развоплотила один из магических кристаллов, сплетая заклинание. Даже по меркам её ментальных экспериментов оно было причудливым. Змея хотела, чтобы грифон ощутил чужое присутствие – в этом крылся весь смысл. Она хотела, чтобы он поверил в наличие некой могущественной силы, заботящейся о благе народа грифонов. Силы, способной обратиться к нему из пустоты посреди ночи, способной внушить ему иллюзию, что он заперт в сплошном, не имеющим границ пространстве. Она назвала себя «Великим Небом» и нарочно придерживалась заумных пафосных оборотов, которых начиталась в книгах у Старсвирла. Имитировала всемогущую сущность, вынужденную опускаться до общения с жалкими смертными грифонами. Условие концентрации на определённых мыслях и образах, скрывающих истинную змеиную натуру, было жёстким. Но план сработал!

Подвернувшийся под чешую Грифн, как и предполагала змея, считал себя уникальной личностью, которое игнорируют и недооценивают все окружающие. Поэтому даже не задался вопросом, почему именно к нему обратилось Великое Небо. Откуда оно взялось, его тоже не заинтересовало – Ламия создала образ заботливой сущности, цепляясь за ходившие в Гнездовьях байки о древних войнах и чудесных явлениях. И с идеями, которые предложил бестелесный голос, Грифн тоже не стал спорить – бедный и худощавый мастер по строительству облачных жилищ не желал мириться с определёнными для него занятиями, которые никогда не позволили бы ему перебраться в пещерный дом и получить иной статус. Указания Великого Неба он счёл разумными и справедливыми – иначе и быть не могло, ведь Ламия построила многие из своих доводов, предварительно вызвав у спящего грифона волну воспоминаний и оценив его мнение по важным ценностным вопросам.

На следующий день она позволила подопечному «случайно» найти один из своих магических кристаллов, а потом подкинула мысль сделать символ власти – посох. Когда необходимый артефакт был закончен, змея получила возможность не только видеть и слышать всё, что видел и слышал Грифн. Теперь она могла надоумить его применить какие-то чары, пусть и выраженные бессмысленными выкриками и церемониальными жестами. Само заклинание творила именно Ламия, используя те запасы магии, что прятались внутри посоха. Великое Небо изволило сообщить Грифну, что он волен творить чудеса, что покровитель эти чудеса исполнит, но грифон не должен приписывать их себе, не должен умалчивать о роли Великого Неба.

Закрепить веру Грифна в незримого покровителя Ламия решила, разыграв спектакль из двух ролей. В одной из них она подкараулила Грифна у реки, где тот стирал светло-серое полотнище, годившееся для величественного одеяния. Гигантская змея внезапно появилась рядом с грифоном, а призрачный голос велел не убегать, но, взяв посох, воззвать к Великому Небу и призвать тварь к покорности. Когда Грифн исполнил волю «Великого Неба», гигантская змея пригасила пламя агрессии во взгляде и послушно уткнулась носом в гальку речного берега, склоняясь перед величием Грифна. Правда, при этом она буквально разрывалась от внутреннего хохота, распиравшего её от понимания абсурдности происходящего. Неимоверными усилиями ей удалось сделать голос «Великого Неба» сухим и лишённым веселья. Будучи божеством, она велела гнать змею, будучи змеёй, она повиновалась робким жестам благословлённого грифона. С этого момента несчастный глуповатый изгой оказался под её полным контролем, стал во всём послушным голосу, доносящему «с Великого Неба». Но сделал это настолько добровольно, что никаких иммунных реакций не появилось.

Великое Небо велело Грифну возвратиться к сородичам, что тот воспринял без энтузиазма, но с покорностью истинного последователя. А Ламия погрузилась в воспоминания о политике и экономике, в сотый раз поблагодарив одного старого единорога за неограниченный доступ к литературе. Он дал ей возможность составлять аккуратные в выражениях и достаточно умные речи, которые надлежало озвучивать Грифну. Потому что голос Великого Неба должен был знать, к чему и куда вести народ. Должен был найти доступ к разуму тех, кто обитал в облачной тесноте без шансов перебраться в благоустроенную часть города. Должен был последовательно излагать свои представления об истинно верном построении государства так, чтобы даже владевшие науками слушатели упускали из виду недостатки и пробелы, оказывались скорее «за», чем «против». И змея упорно воплощала в словах свой замысел, с горестью отмечая, что создавать страну, отвечавшую нормам истинной Гармонии, ничуть не проще, чем уничтожать державу, ступившую на ложный путь.

Возвращаясь к государственным идеям в настоящий момент, почти год спустя, она всё ещё оценивала их как гениальные. И определила им место в своей «книге». В качестве приложения под номером один. Государство истинной Гармонии – замкнутое и не способное влиять на соседей сообщество, построенное на постоянной информированности о поступках и замыслах жителей, тесно переплетающее культуру и жестокость и неотступно исполняющее уже принятые нормы. Где главная ловушка крылась в наличии нескольких правителей и необходимости достичь их согласия для решения каких-либо вопросов. Змея не единожды улыбалась, формулируя эту мысль, поскольку считала, что раздор и несогласованность, следующие из предложенной системы управления, уравновесят порядок и развитие. Государство достигнет истинной Гармонии и останется в этой форме на долгие века.

Грифн поклялся, что потратит всю жизнь на создание именно такой державы, но от Ламии не укрылось прятавшееся за пылкими словами лукавство: грифон, который принял миссию вести за собой народ, не хотел после уходить в тень и становиться простым гражданином нового общества. Змея тогда проигнорировала амбиции крылатого – она не сомневалось, что, когда Гнездовья поглотит противостояние двух истин, двух идей, Грифна сметёт и уничтожит первой же волной этой катастрофы. А если «пророк» каким-то образом уцелеет, победив или устранившись, то Ламия, видевшая его глазами, всегда могла отыскать зарвавшегося подопечного. При следующей встрече никакой небесный заступник, никакой инкрустированный кристаллом посох и никакие слова Грифна от гигантской рептилии не защитили бы.

Ламия к обители полуптиц-полульвов не приближалась, но следила за глашатаем, через него наблюдала за жизнью облачных кварталов Гнездовий. В далёком подгорном прошлом она смотрела на облака сверху вниз, но её впечатлило то, как из почти невесомой, истаивающей при неосторожном прикосновении субстанции грифоны создавали полы, стены и потолки, сквозь которые проходил дневной свет, но не проваливались сами обитатели. Такая архитектура была для змеи в новинку, и она опять пожалела, что не располагает крыльями, не может посмотреть на постройки вблизи.

Мир спелёнатых туч казался ей завораживающе красивым, однако обитавшие там грифоны выглядели такими несчастными, что Ламия даже заподозрила в их поведении фальшь. Но постепенное знакомство со всеми недостатками висящих над морем кварталов прояснило ситуацию и подсказало несколько новых идей, которые служивший её голосом «пророк Великого Неба» Грифн доносил до всех желающих слушать. Около площадки, с которой доносились призывы Великого Неба, останавливались в основном те, кто маялся бездельем, например, грифоны-рыболовы в период особо опасных приливов. Но вскоре Ламия отметила истинно заинтересованных слушателей, не раз и не два выражавших своё согласие со звучащими словами и идеями.

С большим удовольствием псевдобожественная сущность отмечала рост числа сторонников. Одни предоставили её последователю кров, избавив Грифна от постыдных ночёвок под навесом из еловых веток, присыпанных перистыми облаками. Другие делились запасами еды, получая взамен наставление. Или даже маленькое чудо. Ламия взывала к магии, хранившейся внутри посоха, отщипывала крохотный кусочек от общего запаса. Лекарские навыки прошлого весьма пригодились ей при исполнении просьб страждущих: у кого-то скосился клюв, кто-то вывихнул крыло, кому-то не повезло повредить глаз. Для всех находились целебные силы, которые Грифн добросовестно провозглашал «дарами Великого Неба». Маленькие полезности работали на благо замыслов Ламии куда эффективнее, чем пустые эффекты, вроде огненных вихрей или искусственных луж воды – исцелённые весьма часто приводили на следующее собрание родных и друзей. Также чудесные исцеления позволяли ввернуть какую-нибудь поучительную историю, за концепцию которой отвечало Великое Небо, а за детали и персонажей – Грифн.

За словами мудрости змея прятала призыв к обществу грифонов. Почти все рассказы содержали идеи, что власть одних над другими неправомерна. Что в нынешнем обществе, которое строится на преклонении перед одним семейством, одной реликвией, справедливости нет и быть не может. Что нет причин опасаться бросить вызов традициям, потребовать дополнительных прав – ведь этого требует Великое Небо. Великое Небо, не выбирающее из толпы существ, нарекая их прайм-лордами. Какие-то из идей народ не понимал, но сказки слушал, сравнивал сюжет с собственным окружением. И склонялся на сторону бедного проповедника, а не богатого и влиятельного семейства градоправителей. Общество распадалось, как и ожидала Ламия.

Реальность, впрочем, изволила доказать, что она соткана из случайностей, и убедила добавить в пособие ещё одну главу, посвящённую резервным вариантам и быстрой перестройке планов. Месяцы Грифн по поручению незримого наставника вёл задушевные беседы и раскрашивал яркими красками будущее для угнетённой части Гнездовий. Ламия даже рискнула на какое-то время оставить события в мире грифонов без надзора – чтобы поползать по иным землям. В Кристальной Империи, где у неё был интерес к постоянному источнику мощной магии. Один артефакт тех краёв, одно Сердце, прозрачным биением наполняющее государство жизнью, решал для змеи проблему зависимости от кристаллов с чарами и подконтрольных единорогов. С Кристальным Сердцем, если оно действительно соответствовало легендам о нём, Ламия могла бы никого не опасаться. Но при движении на север, навстречу этим мечтаниям, она услышала новости, заставившие пересмотреть и подвергнуть существенной корректировке тонко рассчитанный план.

Змея предполагала, что, когда займётся Кристальной Империей, столкнётся с упоминаниями о Сомбре, а то и с самим единорогом очно. Предполагая, что бывший узник шахт окажет ей в борьбе за истинную Гармонию поддержку. Но никак не ожидала, что чародей, которого она оставила в крепости с красными стенами, столь стремительно продвинется по карьерной и социальной лестнице. Ламия подслушала новости, согласно которым Сомбра не просто поселился в вожделенных землях – он играл там роль первого советника при слёгшей от неведомого недуга правительнице. Умевшая читать между строк рептилия сразу поняла истинную последовательность событий. Единорог вернул мореходов домой и получил полагающиеся почести с уважением. И ему настолько понравилась Кристальная Империя, что он подсуетился с правилами престолонаследия и сделал её своей собственностью, пусть пока и неофициально. Ламия в его обстоятельствах поступила бы так же.

Сомбра, естественно, не подумал, какую проблему создаёт одной своей исполинской знакомой. А он фактически вывел Кристальную Империю из триумвирата, что должно было бросить две оставшиеся державы против узурпатора – Ламия пребывала в состоянии твёрдой уверенности, что лидеры грифонов и аликорны с выскочкой-единорогом разговаривать не станут. Война намечалась, и отнюдь не в том направлении, которое казалось змее выгодным. В лице Сомбры властитель Гнездовий получил образ врага, против которого мог объединить свой народ. Он и две эквестрийские принцессы непременно навели бы порядок на севере, чем обрели бы героический статус. А Грифн со своим никому не интересными мнением остался бы на обочине политического курса грифонов. Несколько лет, отпущенные на взращивание раздора в скалистом государстве, растаяли как утренняя дымка. У неё оставались считанные дни, которые Сомбра мог удержаться на троне, считанные дни, чтобы помочь некстати разошедшемуся союзнику, имевшему под боком вожделенное Кристальное Сердце.

За многие километры от убежища змеи Грифн начал получать предостережения. Великое Небо сообщило, что преисполнено разочарования в развращённом народе грифонов и хочет обеспечить истинно верующим новый дом. И наказать отступников во главе с властителями Гнездовий. Планы по первому и второму пункту Ламии пришлось придумывать буквально на ходу – она за день преодолевала десятки километров, двигаясь с севера на юг, по дороге захватывая под контроль встречных единорогов. Она нарушала собственные правила и не ограничилась парой копытных, доведя их счёт почти до десятка. Они требовались ей всего для одного заклинания, на которое она намекала в речах последователя в белой робе. Ей требовалась звезда с неба.

Не ради запечатанной в ней магии, не для усиления колдовства и преобразования существ. Змею интересовал только эффект, производимый объектом по прибытии. В памяти остались воспоминания о затвердевших слоях песка, гигантской взрытой в пустыне чаше, полной испепеляющего жара, неудержимо растекающегося во всех направлениях. Первый на её памяти осколок иного мира рухнул в краях, где некому было вредить. А теперь она мечтала увидеть, что случится, если обрушить его на населённый город-государство. В котором, естественно, осталась бы только часть населения, не пожелавшая слушать призывы Великого Неба.

Затея из-за спешки и нервного напряжения удалась не сразу. Пришлось даже распустить «стадо», чтобы через пару дней отловить новое, разломав последние амулеты с запечатанной магией. И обратиться к далёким небесам с новым воззванием. По рецепту, отпечатавшемуся в памяти за считанные часы до того, как она перестала вести жизнь длинношерстной пони. Она видела создаваемые магией разрывы в пустоте, напоминающие продавленный насквозь копытом каравай хлеба. Осколки пространства с немым свистом трепетали по краям разрыва, больше всего на свете желавшего исчезнуть. Магия продолжала удерживать открытой щель в иную реальность, раздвигая материю. А тонкие жгутики проникли за зримую границу и принялись искать.

Большой объект иного мира, едва протиснувшийся сквозь созданный разрыв, Ламия видела нечётким нагромождением серых пластин – его чары блокировали возможности обращённого в небеса «колдовского взгляда» Но ученица величайшего из магов ощутила – успех достигнут, звезда у неё есть, она закована в тиски магии и движется, подстрекаемая потоками пустоты, циркулирующей в разломе. Сомкнувшиеся стенки неестественной прорехи не оставили после себя никаких искажений, кроме «ветра», ринувшегося во все стороны. Он зацепил плававший на поводке камень и направил его в сторону мира, где его прибытия ожидала исполинская рептилия. Но в её понимании гость собрался в дорогу слишком быстро – он должен был явиться в определённый момент, подыграв её последователю. Поэтому Ламия, всё ещё взиравшая через километры пустоты в небо, остановила продвижение звезды. Позволив себе шутку, что неплохо бы потом ещё вспомнить, где именно она оставила гигантский булыжник.

Грифн получил от божественного покровителя сигнал, что в его сегодняшней речи наступит момент, доказывающий его величие. Пернатый воспринял уведомление без энтузиазма – два предыдущих раза голос давал преждевременные обещания. Но теперь, когда новая звезда и в самом деле возникла, Ламии лишь оставалось подгадать момент, чтобы разместить её наверху, поймав отражённый солнечный свет. Через сознание своего пророка змея уловила восхищение толпы, над головами которой в пустой темноте только что зажглась белая мерцающая точка. Так же, как и в случае с самим Грифном, заклинательница чувствовала – вот момент, когда народ готов следовать за наставником, момент, которым необходимо воспользоваться. Тем более что оставаться в облачном квартале и в Гнездовьях вообще Ламия никому бы не советовала – её силы, направленные на удержание звезды на небосводе, таяли. Огромная масса кристаллизованной магии, облачённая в остроугольную каменную корку, по непонятным для змеи причинам постоянно рвалась вниз. Она не могла вечно держать звезду наверху, но могла проконтролировать, чтобы она завершила свой путь в необходимой точке. В Грифоньих Гнездовьях, где пророк по имени Грифн читал свои заключительные наставления.

Оставалось решить всего одну существенную проблему, о которой беспокоилась рептилия. У города был начальник, а у начальника имелся некий артефакт. И возможности этого артефакта, Длани Доблести, оставались тайной, поскольку Ламия умышленно держала своего пророка подальше от местных властей. Змея понимала, что козни и планы, нацеленные на разобщение народа, пойдут прахом, если в момент опасности появится суровый лидер, одним взмахом лапы способный восстановить порядок и покой. А именно таких действий следовало ожидать от прайм-лорда Гнездовий. Сбор слухов и наблюдения показывали, что седоватый грифон по имени Иссет не относился к той категории начальников, которые сваливают проблемы на народ, давая дёру первыми. Чародейка чувствовала, что этот властитель останется, этот властитель приложит все усилия, чтобы защитить свои Гнездовья. И в планах Ламии на будущую книгу значился пунктик «убедиться, что всех усилий твоих врагов окажется недостаточно». На первый план опять выходили Грифн и якобы подвластная ему магия.

Дальнейшие события произошли в точности по плану существа, находящегося очень далеко от места будущей трагедии, но держащего под контролем все нити, включая народные настроения и поведение второстепенных персонажей. Это давало Ламии возможность коротать время возле башни в форме нераскрывшегося цветка, где она планировала организовать торжественную встречу правительницам Эквестрии. Лежать и видеть, как одна из них поднимает над своими землями ослепляющий диск солнца, погасивший все звёзды, кроме одной, самой юной.

Начинался новый день. Последний день в истории Грифоньих Гнездовий.

ав �x����

9. Кровь и перья

Отец и сын из семьи грифонов-правителей вступают в бой с силами зла и разрушения...

Пока называющий себя пророком грифон прислушивался к тишине и грациозно взмахивал посохом, прайм-лорд готовил себя к отражению внезапной коварной атаки. Фактически представлял, как из лап Грифна в его сторону вылетает огненный шар, пучок ослепляющего света, появляющиеся из воздуха кинжалы. От всего этого Длань Доблести пообещала защитить.

Когда белый грифон очередным пассом вытянул из горизонтальной перепялины тёмный клубок, оказавшийся небольшой тучкой, градоправитель испытал некоторое разочарование. Это, безусловно, было магическим действием, но совершенно не соответствовало ожиданиями прайм-лорда и едва ли могло представлять для него угрозу. Однако это оказалось лишь прелюдией.

Тучка увеличилась в размерах, поднявшись над головой пророка. Во всех направлениях по арене ударили потоки ветра, усиливающиеся с каждой секундой. Их порывы загасили почти все факелы; оставшиеся были не в состоянии разогнать сгустившуюся тьму.

Грифн продолжал свой шаманский танец; он отпустил посох, и магический предмет, вопреки законам природы, поплыл вверх, прячась в тёмном облаке. Спустя секунды пространство над увенчанной перьями-рожками головой пророка начало гудеть и потрескивать.

— Великое Небо! – последовал громкий призыв. – Открой страждущим свои помыслы. Донеси до моего разума свою идею.

«Великое Небо» из своего убежища, находящегося на расстоянии многочасового перелёта, свою идею донесло. Теми словами, которые посчитало нужным. Сильно огорчив своего последователя, который, впрочем, повёл себя предсказуемо с точки зрения своего божества. Грифн смирился с ролью публичной жертвы.

Когда из клубящейся тучи вырвались змеящиеся молнии, они ударили по белому грифону, а не по ожидавшему нападения прайм-лорду. Именно Грифн трясся и вздрагивал от боли. Но, истязаемый колющим светом, он нашёл силы, чтобы остановить качнувшуюся к помосту толпу, желающую прийти пророку на помощь.

— Нет, – сухо, отрывисто произнёс Грифн. Его слова прорывались сквозь раскаты грома и рождённые болью несдерживаемые стоны. – Это мой долг... Это цена... Цена спасения.

Прайм-лорд Иссет вышел из оцепенения. Последнее, чего он ожидал от белого грифона – это самоистязаний. И градоправитель совершил единственный ожидаемый поступок – он захотел спасти Грифна. Вне зависимости от личного отношения и поступков безумного «пророка».

Длань Доблести отозвалась на желание своего владельца. Невидимый поток ветра вырвал посох, который прятался в облаке, терзавшем грифона электричеством. Чары опасной тучи развеялась, когда артефакт встретился с облачённой в металлическую перчатку лапой, одним мощным движением расщепившей дерево и раздробившей скрытый в нём магический кристалл. Бесновавшаяся стихия, вызванная чарами «Великого Неба», стихла. При этом прайм-лорд скривился от лёгкого укола, который почувствовал в процессе уничтожении посоха. Но не уделил этому внимания – посчитал, что просто слишком сильно сжал лапу. Собственное здоровье грифона не волновало – тревожило состояние сородича, от перьев которого местами поднимались струйки дыма.

— Так вот что даёт твоё Великое Небо? – произнёс Иссет, наблюдая, как пророк постепенно приподнимается, потрёпанный и растерянный, но определённо живой. – Страдания и смерть.

— Ты не понимаешь, – кашлянул Грифн. – Я мог искупить всю твою ересь. Все пороки нашего народа. Я мог обеспечить ему счастье. А теперь Великое Небо в гневе. Ты обесчестил и осквернил это место, не дав мне принести мою жертву. И через день этого места не станет. Такова воля Великого Неба, так Оно говорит мне. Слушайте все! – Слегка потрёпанный порок выпрямился и расправил крылья. – Гнездовья обречены! Мы должны покинуть их! Великое Небо не желает более, чтобы это скверное место, где живут отступники, существовало. Все, кто верят мне! Все, кто хотят уцелеть! Мы все должны уйти с рассветом! Иначе погиб…

— Ах ты, гуано кусок! – перекрывая исступлённую речь пророка, взревел Иссет, вновь стискивая когти и буквально зажимая белому грифону клюв. У того больше не было магии, чтобы вырваться из-под действия заклинания, что ещё раз доказало правителю правильность уничтожения посоха.

Пророк полетел с помоста в толпу сподвижников, оставив в центре всеобщего внимания правящего полульва-полуорла.

— Моё решение таково, – гремел голос Иссета. – Грифн нынешней ночью навеки изгоняется из Гнездовий без права возвращения. Если после рассвета любой житель нашего города заметит его здесь, то сей так называемый «пророк» обретёт себе гнездо внизу, под кроной морских волн. Любой, кто поверит в его байки, любой, кто вознамерится улететь вместе с ним по его наущению, будет нести то же наказание, тире, изгнание. Так что подумайте о своих семьях. О своих близких. И не делайте глупостей.

Последний пристальный взгляд в сторону распластавшегося среди почитателей пророка, и прайм-лорд неспешно удалился, забрав вооружённых воинов. На долю Инфёма незамедлительно выпало задание наблюдать ночью за облачными кварталами, контролируя отлёт Грифна и сопровождающих. Вот только секонд-лорда среди воинов не обнаружилось. Иссету пришлось повторять приказ дома, попутно ужесточив его. Срок наблюдения для бросившего пост сына растянулся на всю ночь.

Постепенно, когда народ понял, что время позднее, а всё интересное на сегодня закончилось, арена стала пустеть. Вокруг белого грифона с подпалинами от разрядов молний остались несколько десятков самых отчаянных последователей, которые до этого сверлили правителя Гнездовий полными ненависти взглядами.

— Великое Небо велит нам уйти?

— Что грядёт завтра?

— Что нам делать?

Грифн когтём поскрёб кончик клюва. С него только что спала печать молчания, поскольку Длань Доблести вернула затраченную на это магию. И грифон мог ответить всем слушавшим.

— Великое Небо обрушит свой гнев на эти земли. Звезда Перелёта принесёт разрушения и смерть тем, кто не последует воле Неба и не отправится со мной. Я уведу вас в сторону созвездия Скрещённых веток. Там острова, которые свободны. Которые уготованы вам, собратья мои.

— Мы летим с тобой, – прозвучал голос в толпе. Практически сразу его поддержали прочие собравшиеся. Хоровое «Мы летим с тобой» заставило вздрогнуть тех грифонов, что ещё не разлетелись по домам. Иссет с воинами был уже слишком далеко, чтобы его услышать.

— Хорошо, но… – прервал сторонников Грифн. – Я прошу вас ещё об одной вещи. Это странно прозвучит. Но пусть тот из вас, кто верен мне, принесёт из дома своего гамак.

Недоумение толпы вызвала не трудность исполнить повеление пророка. Верёвочный гамак являлся одной из самых часто встречающихся, едва ли не обязательных вещей в облачных жилищах. Заменял сидения и лежанку, а зачастую стол и полки. Два-три гамака, в принципе, обеспечивали практически все потребности грифона, не стремившегося к роскоши и не заведшего семью. У населения, которому повезло поселиться в пещерах, такой предмет быта обычно симпатии не вызывал, зато в небесных кварталах их насчитывалась не одна сотня. И в эту ночь под мигающим светом яркой новой звезды у простого предмета появилось новое, преисполненное коварства предназначение. Именно оно вызвало смущение и трепет, но Грифн распорядился, а его последователи не посмели ослушаться.

Они потратили ночь на сборы и сонные, но гордые духом, преисполненные веры в своего пророка, построившись в десятки клиньев, отправились в путь. Практически каждый нёс с собой самое ценное. И ещё один гамак с грузом, который повелел собрать Грифн. Большинство отправилось в новые места в одиночестве, хотя нашлись и такие, кто сманили за собой жён, детей, прочих родственников. До рассвета из каждых восьми семей Гнездовья потеряли по одной, но оставшиеся узнали об этом лишь наутро. Хотя те, кто не спал, слышали хлопанье крыльев и прочие звуки, заставлявшие хмуриться и настраивавшие на мрачный лад.

К их числу относился и прайм-лорд Иссет, который отказался от сна и еды, просидев в молчаливых раздумьях всю ночь. Он не покидал своей пещерки, но мысленно побывал в Белой башне. Вспоминал, как два значка кружились над иллюзорной картой. Побывал на той арене, где поведение пророка поставило его в тупик. Вспоминал, как выглядел магический посох и творимые им чары. Отмотал время на неделю назад, на год назад, на пять лет назад. В день, когда впервые встретил грифона белой масти, сына домостроителя, обречённого стать домостроителем. В воспоминаниях градоправитель искал ответы на вопросы, которые не мог даже правильно задать.

Он пытался встроить новый факт в своё понимание этого мира. Есть Длань Доблести, растёкшаяся по его лапе – средоточие магических сил, покорных владельцу. Кто-то когда-то с какими-то намерениями её создал и передал грифонам. Архивы не сохранили подробностей, а кости очевидцев давным-давно истлели. А также есть – вернее, был – посох у Грифна. Средоточие магических сил, которые он получил от какого-то Великого Неба. Два сопоставимых по силе артефакта, которые вступили в противоборство из-за расхождения взглядов своих владельцев. Иссет мучил себя вопросом: не могла ли Длань Доблести оказаться подарком того же Великого Неба? Не мог ли он, вторя своим предкам, неправильно распоряжаться даром народа грифонов?

Прайм-лорда глодали сомнения, ползавшие как жуки под древесной корой. Он чувствовал, что Грифн где-то врёт, что-то скрывает, но в образ обыкновенного лжеца не встраивались его призывы, его искреннее воззвание, предостережение народу. Иссета сбивала с мысли попытка убить себя магией, на которую белый грифон ещё несколько лет назад ни за что бы не решился. Потому что несколько лет назад он на подобный поступок – пусть и без магии – как раз не решился, предпочтя добровольное изгнание. Но вчера пустословный пророк готов был умереть – опытный воин и полководец Иссет ясно видел это. Грифн, улетевший прочь, изменился, а следующий традициям предков прайм-лорд, не оставляющий привычного уклада Гнездовий, – нет. Это не позволяло ясно увидеть, на чьей стороне правда. Во всей этой круговерти мыслей опять всплыли фигурки, которыми на треугольном столе обозначилась нависшая над Гнездовьями угроза…

Не придя ни к чему определённому, но наметив примерный план действий, прайм-лорд зашёл в спальню супруги. Но вовсе не для того, чтобы занять вторую половину постели и выспаться. В предрассветный час Иссет разбудил жену, чтобы сообщить ей своё решение.

— Вот что, птичка моя, забирай невестку, внука и улетай! – скомандовал он. Видя, что супруга совсем не понимает, что нашло на прайм-лорда, и почему тот совмещает ласковое обращение с приказным тоном, Иссет повторил: – Райшес, тебе улетать надо. Немедленно.

— Дорогой, с тобой всё в порядке?

— Я не знаю, что произойдёт в этом городе в ближайшие сутки, но не хочу, чтобы родные мне грифоны здесь оставались. Лети в замок Двух Сестёр. Тебя там примут, о тебе там позаботятся. Если я волнуюсь напрасно, Райшес, если ничего не случится, то Инфём за вами прилетит. А иначе… Я хочу, чтобы моя семья была в безопасности.

— Я не оставлю своего…

— Это приказ твоего прайм-лорда! – рявкнул Иссет, демонстрируя семейную традицию прекращения споров. – Сказал «ты улетаешь», значит, ты улетаешь. И мне плевать, какие у тебя есть здесь нечищеные перья. Через двадцать прибоев тебя в городе быть не должно, ясно?

— Даже не дашь попрощаться с Инфёмом?

— Напрощаешься потом. И Рил’яр тоже напрощается. Я скажу Инфёму, куда вы улетели, и что вы это сделали по моему распоряжению. На этом трели закончены. Выполняй приказ, Райшес!

Супруга молча и покорно кивнула. С поставленной задачей она справилась до того момента, когда приливные волны в двадцатый раз обрушились на скалы Гнездовий. Ещё через пятнадцать прибоев взволнованно расхаживающий по карнизу жилища Иссет встретил поднимающееся солнце. Отметив, что одну звезду дневное светило почему-то не затмевает. Именно ту звезду, которой сутки назад ещё не существовало. Жуки сомнений стали копошиться ещё агрессивнее.

— Грифн исчез? – затребовал отчёт отец у сына, когда последний вернулся с ночного дежурства. Вернулся, правда, не на том потоке ветра, на котором должен был. И чуть раньше положенного времени. Отец списал это на усталость и низкую дисциплинированность.

— Да, отец, но не только он, – сбивчиво начал Инфём. Тревога секонд-лорда моментально передалась родителю. Он повременил сообщать о срочном отлёте остальной семьи до выяснения прочих обстоятельств.

— Я ожидал, что несколько упёртых пичуг полетит с ним, – кивнул прайм-лорд, комментируя донесение. Он всячески пытался доказать, главным образом себе, что всё творящееся вокруг не означает потерю им контроля. – Ну, ничего. Они скоро сообразят, что их предводитель, кроме как чирикать, ничего не умеет. Клевать им будет нечего, ночевать негде… Опомнятся – вернутся. Мы их по-отечески отругаем, но простим и примем обратно.

— Отец, они забрали все яйца из гнёзд! Всех невылупившихся птенцов. И, кроме этого, какое-то количество золота…

Эти слова разом переменило настрой правителя с ироничного на «пора точить алебарды». Жучки сомнений проворно забились в норки, прячась от закипающей ярости.

— Так, Флайт, Ньер, остаётесь при мне! – распорядился прайм-лорд, стремительно шагая сквозь строй дружины. – Сын, берёшь всех остальных воинов, догоняешь этих стервятников, задаёшь им такую трёпку, чтобы я отсюда слышал. Верни все яйца, всех птенцов!

— Я должен лететь? – К Инфёму вновь вернулся тон неуверенного подростка. – Может, ты их лучше на место поставишь? Они направились, как я слышал, на северо-восток, они…

— Я сейчас нужен городу, – отрывисто произнёс старший грифон, отворачиваясь от сына. – Если я прав, то, видя меня в Гнездовьях, и остальные поверят в эту правоту. Если я ошибаюсь… – Иссет поднял сверкающую в лучах солнца перчатку. – Возможно, только я и смогу защитить свой народ.

— Понял, – опустил голову Инфём. Прежде чем поднять дружину в воздух и построить боевыми двойками, он не удержался и задал ещё один вопрос:

— А что мне сделать с Грифном?

Появившаяся за ночь томительных раздумий мысль простить «пророка» в случае его раскаяния истаяла, как ночная тень в свете последних новостей. Для существа, покусившегося на будущее Гнездовий, милосердия градоправитель не припас.

— Что хочешь, – буркнул грифон с сединами. – Но чтобы я эту тварь в Гнездовьях больше никогда не видел. Надо было дать ему сдохнуть этой ночью!

Иссет в запале ударил закованным в металл кулаком о выступ скальной стены. Выступ превратился в крошку, наградив агрессора странным ощущением тяжести в лапе и мгновением утраты равновесия. Иссет пошатнулся, но тут же оправился и одобрительно кивнул сыну, благословляя того на первый в жизни ратный подвиг. Сам же в компании двух бойцов остался напряжённо следить за пробуждающимся городом. И за неестественно яркой звёздой на небосводе.

Гнездовья старались вернуться к нормальной жизни, но получалось у них это совсем плохо. Воззвание пророка за ночь проникло в те дома и в те пещеры, где о Грифне ранее и слышать не хотели. Пересуды летали над улицами. Грифоны практически забросили повседневные дела и тратили время на обмен новостями и мнениями, разглядывание опустевших жилищ или неподвижной фигуры градоправителя, возвышающегося на крыше дворца, но неспособного одним своим видом вселить уверенность в сердца подданных. Ощущение приближающейся беды висело над городом подобно дыму пожара, страх и растущее отчаяние змеями скользили из дома в дом. Новость о краже яиц ещё не пошла в народ, и Иссет искренне надеялся, что у него получится вернуть невылупившихся птенцов на место прежде, чем по этому поводу поднимется истерика.

После полудня никто уже даже не пытался сохранять видимость спокойствия: все жители столпились на улицах, неотрывно и молча наблюдая за более не затмеваемой солнцем звездой Перелёта. Никто не проронил ни слова, когда та из белой вдруг стала кроваво-красной, обретя расползающийся по небу светло-дымчатый ореол, в котором словно потерялось и потускнело солнце. Молчание стало ещё глубже, когда с тихим треском, словно от сломанной ветки, от звезды начали отделяться меньшие, но хорошо различимые точки. Воздух наполнил низкий гул, отдающийся в костях, заставляющий внутренности болезненно сжиматься и с каждой минутой набирающий силу.

Иссет никогда не видел ничего подобного. Он закрыл глаза и обратился к Длани Доблести за подсказкой. Ответ ужасал. Реликвия открыла картину молниеносно движущейся вниз с неимоверных высот каменной глыбы, теряющей по дороге куски. И Длань Доблести сомневалась, что остановит этот полёт. Но Иссету моментально пришла в голову идея, которая могла сработать. Она должна была сработать. Иначе…

Он не мог остановить гнев Великого Неба, но он обратил всё своё стремление, всю свою волю, чтобы отвести его. Выставив вперёд закованную в металл лапу, прайм-лорд попытался сдвинуть что-то соразмерное всей Белой башне. Произошло то, что переполошило залёгшую на другом краю света рептилию – звезда начала отклоняться от предначертанного пути. Грифон мог спасти свой край, мог спасти Гнездовья. Если бы двигавшее его побуждения сердце не поплатилось за ошибку, допущенную накануне.

Тот импульс, то желание спасти Грифна от его собственной магии перенесли волшебный посох в ладонь, позволив ему миновать любую защиту, которую обеспечивала Длань Доблести. И Ламия получила возможность сделать то, что не удалось бы при самой мощной атаке. Из остатков раздробленного Дланью кристалла она вытащила щепотку чар, уязвила градоправителя их нитями. Маленькие дымные змейки с волос толщиной вонзились ему в предплечье, прорвавшись в кровь и дойдя с ней до сердца. Там магия всего лишь оставила один достойный искусного лекаря непримечательный рубец. Не болевший, не отвлекавший, не мешавший Иссету ходить или летать. Но разошедшийся в миг, когда от сердца требовалось максимальное напряжение, в миг, когда ставкой оказалось спасение всего народа. Совершённый инстинктивно добрый поступок обернулся великим горем. Прайм-лорд даже не успел понять, почему в одну секунду его усилиями сдвигались небесные звёзды, а в следующую он стал вечным пленником тьмы.

Флайт и Ньер лишь увидели, как их начальник и правитель, выступивший против надвигающейся с неба угрозы, замер, обратившись к внутренним силам, пошатнулся и упал. Они увидели его гибель и ощутили, что последняя надежда Гнездовий только что покинула их пределы. Они не подозревали, что Длань Доблести может всё исправить, что достаточно просто протянуть лапу и взять артефакт. Что с помощью реликвии можно вернуть к жизни Иссета или отвести ярко-красное зарево, надвигавшееся с небес.

Два воина не дерзнули использовать реликвию своего владыки. Более того, вспомнив горячие слова Грифна, Флайт и Ньер сошлись во мнении, что Иссет, пошедший против воли Великого Неба, был сражён божественными силами. И что такая же судьба ждёт каждого, кто решит последовать примеру прайм-лорда. В момент, когда от них требовались отвага и мужество, два грифона вспомнили лишь про страх и отчаяние, посеянные пророком.

Но кое-что они решили сделать. И даже попытались. Флайт накинул на металлическую перчатку кусок ткани и завернул артефакт, передав его более молодому и быстрому воину.

— Отнеси, отдай его Инфёму! – приказал он. – Теперь он прайм-лорд, и ему править… – Опытный воин, прищурившись, посмотрел на пылающее в вышине второе солнце. И печально продолжил: – Ему править тем, что уцелеет от нашего народа.

Понимая важность миссии, Ньер стрелой помчался прочь, оставив позади родные островки и облака Гнездовий. Он успел перемахнуть через все кварталы и расправить крылья над бескрайним морем, когда оглушительно ревущий клуб огня и тверди завершил свой сокрушительный полёт. Гнездовья затопил звук, бывший отсутствием звуков. Гнездовья скрыла вспышка, стёршая все цвета мира. Гнездовья объяло пламя, поглотившее саму землю. Звезда с неба ударила в границу между морем и скалой, навеки изменив очертания береговой линии.

Бушующее пламя рванулось во все стороны, испаряя облачные дома, расплавляя глину и камень, сжигая окружающий лес. В воздухе испепеляющая волна догнала одинокого грифона, не оставив от него даже эха мучительного крика. Лишь капля металла вырвалась из сгустка пламени, камнем рухнула вниз и канула в отступившее от пылающих берегов вздыбившееся море. Величайший артефакт грифонов, Длань Доблести, исчезла для всех, и никто не узнал места её упокоения.

Ударная волна от падения небесной звезды устремилась окрест через воздух, воду и землю. Она ломала и крушила всё, что оказывалось поблизости, заставляла море остервенело бросаться на берег, захлёстывая даже те земли, что раньше никогда не знали горько-солёного вкуса его вод. Порывы ветра разметали разлетавшихся в разные стороны существ. И тех, полагавшихся на интуицию, что давно переселились подальше, заставив жителей Гнездовий недоумевать о причинах отсутствия птичьих песен. И тех, выполнявших волю уже не существовавшего правителя, что лишь недавно отправились в путь, к замку Двух Сестёр или к островам под сенью созвездия Скрещённых веток. Путники сумели удержаться в воздухе и продолжить путь, не подозревая, что отголоски ужасного бедствия опередили них.

Через несколько минут покачнулись гобелены в замке Двух Сестёр, и пара аликорнов буквально взлетела на крышу, чтобы увидеть, как на юге светлеет, а потом темнеет небо. Переглянувшись, они устремились к Белой башне, потому что срочно нуждались в совете.

Через час оглушающий звон сотряс всю Кристальную Империю. Новонаречённый король весь остаток дня обходил свои владения, наблюдая разбившиеся предметы утвари и трещины на стенах, после чего распорядился всё немедленно восстановить и отремонтировать. Чуть позже он узнал, что на Кристальную бухту, принадлежавшую его Империи, обрушились такие волны, что от зданий и кораблей остались исключительно воспоминания.

Даже остатки племени длинношерстных пони под горным хребтом, до которого с трудом получалось добраться грифоньим делегациям, ощутили, как вздрогнула и затряслась почва, всколыхнулась пыль.

Отзвуки трагедии донеслись до крылатого отряда, двигавшегося на северо-восток. Грифоны увидели, как под ними вздыбилось море, гоня пенные валы от их родного дома. И секонд-лорд Инфём, нарушив приказ отца, развернул всё воинство, направив его обратно. Он подгонял себя и всех остальных, он чувствовал – с Гнездовьями что-то случилось. До последнего момента, до открывшегося зрелища уничтоженных Гнездовий Инфём верил в отца, в его опыт, в его способность решить любую возникшую проблему.

Воины не смогли приблизиться к месту, некогда бывшему их домом, из-за кипевшего моря, густой стены дыма, возносившегося вверх и расползавшегося там многослойным, непроглядно-чёрным пятном. Но всё-таки смогли разглядеть скрытое за дымовым столбом ничто, полное отсутствие жизни, тех семей и домов, которые они оставили. Даже на дальних подступах не уцелело ни одного облака, и все пещеры, поколениями вычищавшиеся до блеска, обрушились в один момент. От всего, что представлялось знакомым Инфёму, осталось лишь похожее на сковороду каменное кольцо с зубцами растрескавшихся скал, на которое обрушивались гигантские волны, размывавшие восточный край. У молодого грифона, даже если бы он решился заговорить сквозь душивший его кашель, не нашлось бы слов, чтобы выразить простую, но абсолютную в своей чудовищности мысль: у него больше нет отца, матери, жены и сына. В момент, когда Инфём, как он считал, потерял всё, прежде всего родной край, он ничего не хотел говорить. Но кое-что он хотел сделать.

Если есть божество, готовое так наказать свой народ, то Инфём не желал, чтобы оно существовало. Великое Небо, решившее по прихоти своей отнять всё, теперь удостоилось ненависти, которой по глубине проигрывало само море. Ненависть пылала ярче, чем огонь, пожиравший окрестные леса. Ненависть била сильнее, чем твёрдый, обжигающий дождь из мелких частичек поднятой взрывом земли и искрошенных скал, рождавшийся из угрюмо-траурных туч. Инфём распорядился следовать по тропе ненависти, навстречу тому, с кого начиналось возмездие. Попутно он рассчитывал выполнить последний приказ отца. Хотя многие из его дружины только что уверовали в белого пророка и правоту его воззваний, молодой властитель безудержно жаждал крови. Крови Грифна Великого.

Оправдывая свой статус, грифон-пророк предугадал прибытие воинов и ждал их появления на одном из группы невысоких островов, недалеко от тех обещанных земель, куда он привёл своих сподвижников. С небольшим числом верных грифонов он ждал последнего представителя династии прайм-лордов, ждал в полумраке, созданном затянувшими южную часть неба тучами, ждал, вслушиваясь в рёв растревоженного звездой моря. И всё это время в своём уме ожесточённо спорил с собственным божеством, которое по десять раз убеждало, что Грифн Великий всё сделал правильно, что спас достаточно народа, и больше спасти не мог никого.

Великое Небо, прежде весьма отстранённое и убедительное, сейчас словно голодная собака, сидевшая в шаге от полной кормушки, огрызалось на своего верного последователя. Который не видел испарившихся Гнездовий, но подозревал, что сородичам, не внявших пророку, ничего хорошего не уготовано. Грифн ставил под сомнения поступки своего божества, и даже не потому, что оно вчера готовилось пожертвовать одним ради спасения многих. А потому, что смутно почувствовал: у сущности, называющей себя Великим Небом, имеются и иные интересы помимо изменения судьбы одного народа. И грифонам не было места в этих замыслах. Теперь Великое Небо, прежде горячо убеждавшее своего пророка в необходимости немедленных действий, на все его призывы отвечало неохотно и холодно, словно удивляясь, что он ещё смеет беспокоить Его своими проблемами. Грифн не понимал, чем вызвана столь резкая перемена, но Великое Небо не отвечало на мольбы открыть ему ещё немного своей мудрости, вновь и вновь произнося пустые фразы о «судьбе», «избранности» и «предначертании».

Облачённый в доспехи Инфём почти упал на травянистую площадку, которую не так давно накрывало волнами моря, его лапы продавили размокшую землю. Ратники-грифоны образовали позади своего военачальника полукруг. Их силы казались несопоставимыми с Грифном и пятью верными сподвижниками – остальные переселенцы по распоряжению пророка искали на дальней группе островов места для обустройства временных убежищ и возведения постоянных поселений. Или просто отдыхали от длительного перелёта и транспортировки не родившегося ещё потомства грифоньего народа.

Наследник правителей обратил в сторону пророка взгляд, который невозможно было понять превратно даже в сгущающейся темноте. Взгляд, говорящий, что Грифну этот кусочек суши покинуть не суждено, и иной судьбы Инфём для белого грифона не видит.

— Ты и твоё Великое Небо должны исчезнуть! – Голос вступившего в права при столь трагических обстоятельствах прайм-лорда заставил отшатнуться даже его собственную дружину. В нём не было и следа былой робости и неуверенности. Одержимый жаждой крови воин, закованный в броню, размахивал утяжелённой глефой, разминаясь перед неизбежной стычкой. Семейное оружие, знакомое с детства до последней зазубрины на лезвии или трещинки в длинном древке, придавало уверенности.

— Твой отец не захотел меня слушать. Я предупреждал его.

На всякий случай пророк сделал призывающий жест когтями. Ему кинули такую же стандартную для грифонов-воинов глефу с продолговатым наконечником, заострённым с одной стороны. Причём, что особенно удивило Грифна, подкинул оружие один из воинов секонд-лорда.

— И я не слушаю! Твоё Великое Небо хочет уничтожить весь народ. Но я не позволю. Остановлю его. Остановлю тебя!

— Я пытался спасти всех.

— Ты всех погубил! – отчётливо сказал тёмно-серый грифон.

— Ваша приверженность старым порядкам всех погубила. Ваша слепая надежда на чудесные артефакты, которыми вы пытались излечить страдания народа. Не понимая, что народ страдает от несправедливых законов. Вам, правителям, удобнее было прятаться в пещерах и не слышать всеобщего ропота.

— Гнездовья сгубил не ропот! Не законы! Не мой отец и его слова. Его сгубило твоё Великое Небо, да будет оно после этого проклято! И твоему Великому Небу должно ответить за эти убийства.

— У тебя не получится противостоять Великому Небу, – спокойно ответил Грифн, хотя его тело уже ждало момента, когда крутящееся в когтях противника оружие займёт положение, подходящее для колющего удара. В бою на «мечах с двухметровой рукоятью» белый грифон чемпионом не являлся, но отступить шанса не видел.

— Я бросаю ему вызов, – прошипел Инфём, с силой воткнув деревянный конец глефы в землю. – Я бросаю вызов тебе, пророк! Бой насмерть. И посмотрим, как защитит тебя твоё Великое Небо!

Глефа снова поднялась в воздух, на этот раз чтобы резко ударить в точку, где только что колыхались белые одежды пророка. Грифн вывернулся, попутно избавляясь от мешавших тряпок. Даже успел царапнуть лезвием своего оружия по металлической броне секонд-лорда. Инфём только усмехнулся и провёл серию выпадов на дальней дистанции, которые Грифн с трудом, но отразил. За ними последовала ещё одна серия ударов. И ещё одна. Вспоминая многолетние тренировки, молодой грифон изматывал противника, удерживая его на максимальном удалении, пускал в ход как лезвие, так и брусок-противовес на противоположном конце древка. Несколько выпадов Грифн уже пропустил, получив неглубокие царапины и синяки. Печальный для пророка исход становился лишь вопросом времени.

Но Инфём не подозревал, что белый грифон одновременно ведёт два сражения. В сознании Грифна его божественный заступник пытался занять главенствую позицию, пытался подсказывать действия и убеждал, что в этом поединке последователь Великого Неба проиграть не имеет права. Всё это разбивалось об уверенность Грифна в том, что он знает, что делает. И его готовность принять любой исход противостояния, даже если в финале он будет трепыхаться, насаженный на длинную палку с лезвием.

Но Ламия видела картину иначе и считала такой исход неприемлемым. Это ей, Великому Небу, бросил вызов отчаявшийся наследник престола, последний из претендентов на место, которое в планах рептилии отводилось пророку Грифну. И змея хотела на этот вызов ответить. Поэтому, после очередного болезненного укола, чуждое сознание само вступило в бой, заместив разум грифона. Да, теперь Грифн наверняка увидел и почувствовал, что за покровитель вёл его всё это время, но Ламию это не волновало. Волновал только итог поединка, рисунок которого резко изменился.

Остатки дневного света позволили публике разглядеть, как глаза грифона-пророка накрыла серая пелена, а сам он, усердно работая крыльями, поднялся над полем боя, заманивая противника в воздух. Здесь у Грифна было преимущество, которого он не осознавал – его полёт не затрудняли доспехи, и двигаться он мог быстрее, чем Инфём на это реагировал. И потому белый грифон сократил дистанцию, начав осыпать ударами грифона тёмно-серого, почувствовав ещё одну уязвимую точку. Инфём никогда не дрался насмерть, любой из его предшествующих тренеров-противников сдерживал свой натиск, опасаясь покалечить наследника престола. Поэтому в настоящей схватке секонд-лорд ощутил настоящее неудобство, сам стал пропускать удары, вредившие, правда, лишь броне, а не телу.

Управляемая Ламией марионетка прижимала противника к земле, обрушиваясь на него под углом сверху. Получала лёгкие ранения, как и раньше, но боль змея блокировала. Она заставляла тело использовать резервы, недоступные сознанию. За месяцы жизни внутри рассудка грифона Ламия изучила все тонкости его манёвров, все трюкачества. И она торопилась их задействовать, торопилась выиграть. Потому что истинный хозяин сознания, напуганный злобой невиданной прежде личины Великого Неба, рвался вернуть контроль над своей жизнью, развивал иммунитет такой силы, какую змея раньше не встречала. Ламия в любой момент могла навсегда утратить контроль над ручным грифоном, но хотела распорядиться последними минутами так, чтобы они превратились в судьбоносные.

Сражение двух лидеров, за которым почтительно наблюдали все остальные, вернулось на землю, и Инфём немедленно попытался склонить чашу весов в свою пользу. Неожиданным выпадом он перекинул глефу из одной лапы в другую, развернул крылья для устойчивости и ткнул обратной частью оружия противнику в глаз. Грифн отшатнулся и зажмурился, белые перья на правой стороне морды начали стремительно краснеть. На те секунды, которые понадобились Ламии, чтобы разработать план, пророк ослабил натиск, снова перейдя к вынужденной обороне. А противник бил длинным оружием то с левой стороны, то с правой, вынуждая подпрыгивать или блокировать атаки. Инфём устал, запыхался, но, оживляя в сознании образы дорогих сердцу существ, которых потерял, шёл напролом. Его бы не остановила ни поломка оружия, ни мольбы о пощаде, ни тяжёлая рана.

В очередной раз его глефа налетела на глефу противника, поставленную вертикально, и секонд-лорд попытался сбить пророка, навалившись на него плечом. Однако Ламия манёвр разгадала, и её марионетка в последний момент проделала то, что свидетели боя впоследствии назвали «пируэтом Грифна». Белый грифон крутанулся вокруг оружия, сделав почти полный круг, одновременно приподнимая себя на один взмах крыльев. Оружие воин потащил за собой вверх, чтобы быстро поменять его наклон и нацелить в неприкрытый доспехом тыльный участок шеи, чуть ниже шлема. Со стороны, откуда ни один грифон не ждёт удара – со спины. Участок шеи стал уязвим, потому что Грифн поднялся в воздух, потому что Инфём на мгновение растерялся, упустив из виду противника, потому что утяжелявшие секонд-лорда доспехи вынудили его продолжить движение вперёд. Лезвие глефы нанесло удар между шейных позвонков, мгновенно и чисто завершив схватку. Совершив убийство, Ламия практически прекратила борьбу. Сознание Грифна возвело против вторженки защиту, очистив зрение от серого тумана в уцелевшем глазу, но навсегда лишившись магических возможностей, чтобы вылечить пострадавшую часть морды или совершить иные чудеса-трюки.

Голос Великого Неба смолк, оставив рухнувшего на траву белого грифона вздрагивать от боли в ноющем теле и от осознания, что последний год его использовали для разобщения и уничтожения собственного народа. Будучи в плену у другого сознания, Грифн понял истинные помыслы Ламии и едва не утонул в том океане злобы, который она скопила в себе. Он увидел вечно голодную тварь, жаждущую унижений для других, не признающую спокойствие и порядок, ползущую к разрушению ради разрушения. И теперь его переполнял стыд, глубокое раскаяние за то, что он не уловил противоречивых нот в голосе Великого Неба прежде. Что он не понял, на какую судьбу его обрекают. Что он не остановил себя, не прекратил вкладывать ложные истины в головы сородичей. Что он действовал не по приказу божественной сущности, а по прихоти злобного и полного безразличия существа, способного найти сотню таких же грифонов для воплощения своих планов. Жалкость и убогость составляли суть величия, которым окружил себя пророк.

Он поднял взгляд и вернулся на место только что завершившегося поединка. Где за него одержали победу. Где за него совершили убийство. Но жить с этим теперь надлежало ему. Он уже создал образ, что навсегда станет продолжением его имени. От этого образа Грифн Великий сбежать не мог – ведь любые сомнения, любой новый раскол в вере обернулись бы новыми страданиями, гибелью остатка некогда процветавшего племени грифонов. И ему пришлось продолжать игру, навязанную извне по умыслу коварной твари. Ему пришлось подняться, опираясь на глефу простого воина, в одночасье ставшую святыней для многих поколений. Ему пришлось ощутить себя победителем, воплощением той стороны, чья правда, какой бы отвратительной она ни была, только что оказалась сильнее.

Он начал строить новое общество, начал указывать грифонам путь к лучшей жизни. Было поздно отбрасывать эти начинания, отворачиваться и лететь в другую сторону.

Не обращая внимания на собственную боль, белый грифон повернулся к поверженному противнику, простёр над ним лапу и произнёс:

— Да примет тебя Великое Небо.

Ложь цеплялась за ложь, глупость рождала глупость. Но следующие поколения, дети тех детей, яйца с которыми были спасены из Гнездовий, посчитают эти обряды, традиции и законы самыми продуманными, самыми правильными, какие есть на свете. Грифн лишь назывался пророком, он не мог видеть грядущих событий, но наперёд знал, что так и будет. Что сейчас он создаёт новый мир, новое общество, а все, убедившиеся в его превосходстве, слушают и внимают.

— Любой, кто бросит вызов мне или именем моим, – возвестил Грифн, перекрикивая прибой, – должен быть готов биться насмерть. Потому что не может такой бой закончиться иначе. Я не хотел этого. – С трудом разжавшаяся лапа указала на тело Инфёма. – Я пытался вразумить правителей Гнездовий. Но их ересь чудовищна. Она отравила их разум. Служение иллюзии доблести, ставшей для них ближе, чем свой народ, привело к этому.

Собравшаяся группа пернатых молча слушала. Им всё равно некуда было идти, нечем было заняться. Гнездовий больше не было, правителей больше не было. Была лишь нависшая над ними тьма. И голос, который шёл от белого светящегося существа, словно прорезавшего собой эту тьму. Голос, который притягивал внимание подобно зажжённому светильнику. И они потянулись к этому голосу. Как мотыльки на свет.

— Давайте же, прошу, оставим здесь и сейчас эти старые иллюзии. Отречёмся от оков старых законов! Избавим себя и потомков своих от страданий мира, взыскавшего кару Великого Неба. Прошу, следуйте за мной к новому порядку. К благословенным землям, что простёрлись рядом. Они обещаны нам Великим Небом. И теперь они наши!

Наступил опасный момент. Ещё одного сражения Грифн не выдержал бы. Стоило любому из вооружённых воителей пойти по следам секонд-лорда, кинуться в бой с приверженцами Великого Неба – и новое государство на благословлённых землях и его правитель исчезли бы, не успев возникнуть. Но таких воинов не нашлось. Все, прежде верные Иссету и Инфёму, увидели низвержение своих господ, увидели уничтожение своего дома, увидели ярость Великого Неба, увидели светлую фигуру в надвинувшейся тьме. И не пошли поперёк воли пророка, не сказали против него ни слова. Лишь попросили разрешения похоронить тело секонд-лорда в море, по старому обычаю. Грифн Великий великодушно позволил.

10. Двойная дипломатия

Узнав о катастрофе в государстве грифонов, сёстры-принцессы ищут союзника, который мог бы противостоять Ламии...

Две крылатые кобылы-единорога, белая и синяя, появились у башни в момент, когда Ламия отпустила на все четыре стороны сознание бесполезного ныне подневольного пророка. Судьба грифонов, каким бы причудливым образом она ни сложилась далее, рептилию больше не волновала. Государство грифонов исчезло, а остатки племени представляли силу столь ничтожную, что хранительница истинной Гармонии не видела для неё места в грядущих событиях Следующим этапом её плана были улетающие в панике аликорны и лежащее перед ней Кристальное Сердце. И первая часть уже выполнялась.

Змея не поняла предназначения постройки, но предположила, что Луна и Селестия в башне наверняка попытались обратиться к каким-нибудь чарам, найти причины происходящих событий, получить совет. Ламию не особо интересовало, чем конкретно они там заняты, но ей хотелось обратиться к венценосной паре, когда у той появится свободная минутка. Для упрощения задачи она развеяла иллюзорную защиту. И её, безусловно, заметили, потому что аликорны, которым карта обозначила угрозу возле самой Белой башни, вылетели через крышу и взметнулись ввысь, чтобы с безопасного расстояния рассмотреть обвившую основание здания гигантскую рептилию.

Ни одно из трёх существ не знало, как начать разговор. И можно ли вообще его начать.

— Значит, это и есть то, что угрожает нам? – обратилась синяя пони к белой. Ламия подала голос, чуть изменив наклон плоской головы.

— То, что угрожает вам, зовётся Ламией, – сообщила она, попробовав воздух раздвоенным языком. Внезапная разумность противника заставила принцесс подняться ещё на пару метров.

— Почему ты здесь, Ламия? – неожиданно поинтересовалась старшая из сестёр. В этом вопросе звучали два других: «Что ты задумала?» и «Что ты забыла в моих владениях?» Ламия ожидала их, хотя и не в такой формулировке.

— Я здесь, чтобы восстановить истинную Гармонию.

— Гармонию здесь представляем мы! – повысила голос принцесса Луна. Её нервный полёт подсказывал змее, что младшую из сестёр легко спровоцировать на магическую атаку.

— Не ту Гармонию, что истинна, – возразила змея, стягивая кольца вокруг Белой башни. – Вы находитесь в плену у многолетних заблуждений, считая, что всё хорошее существует само по себе в отрыве от всего плохого. Но это обман. Обман, который вы постоянно повторяете. Мир возник и существует лишь за счёт совмещения двух сторон Гармонии. И чтить надо обе.

Старшая из принцесс замедлила взмахи крыльев. Она выглядела так, будто пыталась вспомнить нечто из далёкого прошлого.

— Мне знакомы эти слова, – странным голосом произнесла Селестия. – Я уже слышала их от одного единорога, мудрость которого безмерно уважала. Но, при всём моём к нему уважении, я не смогла принять такие идеи.

— Поэтому ты его просто прогнала!

— Я не изгоняла его. Он сам покинул пределы Эквестрии. И его дальнейшая судьба мне неизвестна.

— Разве? – притворно удивилась змея. – Тогда, скажи на милость, ошибка природы, откуда в жизнеописании Старсвирла Бородатого взялись последние главы?

— Очевидно, я их туда добавила, – моментально ответила Селестия без намёка на сожаление в голосе. – Это было необходимо. Герой, символ мудрости и таланта, идеал для будущих поколений Эквестрии, нуждался в точно подогнанной под это биографии. Любой правитель, желающий для своего народа процветания, пошёл бы на такой шаг. Создал бы образ, достойный того, чтобы к нему стремиться.

Парившая рядом принцесса Луна никак не могла понять, почему сестра продолжает отчитываться перед опасной тварью и вести беседу вместо того, чтобы уничтожить змею мощным магическим ударом. Селестии некогда было объяснять своё поведение. Она просто чувствовала – сейчас, в этот момент есть шанс избавиться от дальнейших споров и разногласий, есть возможность предотвратить не только эту стычку, но и все грядущие. Если получится найти правильные аргументы. Если получится отстоять свои идеи.

— Вот только Старсвирлу не очень понравилось такое обращение с его личностью, – с упрёком заметила Ламия.

— Ты видела Старсвирла? Беседовала с ним?

— Он спас меня, – прошипел гордый голос рептилии. – Вылечил и усилил. Он мне как отец. Учитель. Лучший друг. Единственный, кто в этом мире знал и говорил правду.

— Если ты общалась с ним, то могла заметить, насколько он горяч в убеждениях, неуступчив и зациклен на своей правоте.

Змея неоднозначно помотала головой, приведя в движение три украшавшие её «гривы».

— Старсвирл наверняка рассказывал тебе, что принцессы Эквестрии – несовершенные от природы создания, которых не должно существовать, – предположила Селестия, пока рвавшаяся в драку младшая сестра от нетерпения то чуть поднималась, то вновь снижалась, не сводя настороженного взгляда с неподвижно лежащей змеи. Сузившийся зрачок в треугольном глазу подсказал, что слова белого аликорна заставили её задуматься.

— Допустим…

— Я стояла рядом с ним в день, когда у него появились эти мысли, – печально продолжила принцесса-солнце. – В день, когда он привёл нас к месту, где росло Древо Гармонии. От хрупкого саженца мы получили свои дары. В тот день Старсвирл тоже обратился магией к Древу в стремлении получить дар для себя, но его чары попросту рассеялись. Великий маг решил, что Древо не снизошло до него потому, что он всего лишь единорог, а не аликорн. И начал выяснять, кто по сути своей аликорны. Возможно, он открыл про нас правду, и мы действительно далёкие от идеала существа.

— О чём ты говоришь? – напомнила о себе позабытая младшая принцесса. Селестия бросила на сестру сердитый взгляд. Сейчас у неё не хватало времени, чтобы пререкаться ещё и с родственниками.

— Истина в другом, – сказала Селестия, опускаясь на крышу башни. Она оказалась практически на одном уровне с головой гигантской змеи, и с этой позиции продолжила рассказ. – Древо Гармонии позволило нам управлять движением луны и солнца, так как мы хотели совершать благие поступки для существ этого мира, хотели стать частью его упорядоченности и причиной его процветания. Мы не стремились стать сильнее – всего лишь полезнее. Но Старсвирл мечтал получить магию Древа для себя. Чтобы стать ещё могущественнее, выйти за пределы доступного единорогу волшебства. Древо Гармонии ощутило в его помыслах этот эгоизм и поэтому отказало в даре. Мне жаль такое говорить, но великий маг Старсвирл Бородатый, самый одарённый из единорогов этого мира, никогда не был идеальным. У него имелись недостатки, и из этих недостатков возникли его заблуждения. Прошу, осознай это и пересмотри те мысли, которыми он поделился. Ты обнаружишь, что многие из них не имеют ничего общего с реальным порядком вещей.

— Я убеждена в обратном.

— Мы получили могущественную магию не из-за того, кто мы, – тихо говорила Селестия. – Я могу согласиться с тем, что мой облик – вызывающее грусть уродство. Что я изначально не должна была выжить. Но тогда я упущу основу основ. Я получила от Древа Гармонии магию за то, кем я стала, кем я выросла. Ты ведь тоже не такой родилась, верно? Ты выглядела иначе. Твой путь, принятые тобой решения сделали тебя такой. И этого, что происхождение не значимо, значима лишь твоя личность, твои решения, твои поступки, что именно они делают тебя тем, кто ты есть – этого Старсвирл не мог понять. Но я прошу, прими это, сложи с тем, что узнала от Старсвирла – и ты увидишь всю картину мира целиком. И перестанешь заблуждаться в том, что есть истинная Гармония.

Пауза длилась почти целую минуту. Змея неподвижно смотрела перед собой. Она вспоминала старого единорога, нашедшего приют среди полуразрушенных домов в пустыне. Знатока истины. Единственной истины. Могла ли ученица переосмыслить его идеи, имела ли она на это право? Образ снова предстал перед ней. Могущественный единорог в последние секунды своей жизни. Дарующий ей бессмертие. Верящий в свои идеалы больше, чем в желание жить. Не ведающий страха. Великий из величайших.

А вот аликорн на башне перед ней. Уродливое существо, слабое и стойко цепляющееся за своё существование, выживающее за счёт хитрости и притворства. Возводящее стены из мифов, чтобы скрыть правду от своего народа. Умышленно лгущее своим подданным. Но, если считать так, если следовать подтверждённому обману, получалось, что сейчас, лично Ламии, это убожество говорило… правду? Что во лжи своей оно прятало изъяны в измышлениях великого единорога, его ошибки и промахи. Что он не являлся во всём непогрешимым, что мог заблуждаться. Что некоторые его выводы следовало поставить под сомнение.

Ламия запуталась в сетях парадокса лжи и правды. И смятение собственного разума, которому полагалось следовать пути Гармонии, моментально находя ответы на всё, привело рептилию в ярость. Яд озлобленности подточил тот состав, что крепил камни твердыни логических доводов, и она рухнула, погребая под обломками крохотный шанс для целительной беседы. Тело рептилии сдавило основание Белой башни, отчего вверх по строению побежали трещины. Два жёлтых глаза сфокусировались на принцессе Эквестрии.

— Мне не нужны твои лживые идеи, – прошипела змея. – Я и так знаю, что есть истинная Гармония!

Она стремительно ударила, намереваясь схватить челюстями крылатую пони, но та проворно взметнулась в воздух. В порыве ярости рептилия проломила крышу сооружения, разметав по округе осколки хрусталя и мрамора. Белая башня, придавленная массивным телом, начала разваливаться на куски. Для рвавшейся в бой принцессы Луны это зрелище оказалось действеннее, чем предупреждения сестры.

— Всё, хватит! – выкрикнула она, сосредотачивая магию, чтобы одним заклинанием ударить по пытающемуся выбраться из-под обломков рушащейся башни противнику.

Ламия, лишившаяся нескольких чешуек и получившая несколько неглубоких ран, сверкнула жёлтым треугольный глазом. Синяя магия на лету начала менять оттенок и поведение. Принцесса Луна с ужасом осознала, что своё колдовство больше не контролирует. И отправленный ею заряд сместился вправо, обрушившись на внутреннюю часть башни, на стол, на два стоящих и один поваленный набок трона. Заклинание вошло в резонанс с наполняющей Башню Гармонией.

Аликорнов отшвырнуло взрывом. Принцессы что было сил забили крыльями, пытаясь поймать ветер и уклониться от свистящих в воздухе обломков. Вновь обретя равновесие, они с неверием и ужасом смотрели на то, что осталось от Башни: мраморные глыбы ударили подобно снарядам катапульт, ломая окружающие деревья, срезая ветви, с громким плеском падая во вскипевшие грязной пеной воды озера. От созданной Древом Гармонии постройки осталось только основание – кольцо белых камней, едва возвышающихся над смятой и перемешанной с землёй травой. Ламии не было видно. Взрыв был силён, возможно, удар Луны всё же достиг цели, пусть и дорогой ценой...

Принцессы всё ещё потерянно висели в воздухе, не успев отойти от вызванного взрывом и потерей Башни шока, когда из мутной, окрасившейся красным воды вырвалась треугольная голова на длинной, переходящей в тело шее. Огромная пасть раскрылась, раздвоенный язык попробовал на вкус горький и пахнущий высвободившейся магией воздух.

— Ваш ход, – прошипела рептилия. Хоть она и пострадала – кровь сочилась из глубоких ран и мест, где чешую содрало вместе с кожей, – это, казалось, не слишком обеспокоило её. Селестия и Луна переглянулись и, синхронно развернувшись, устремились в сторону своего замка, крепости, на защиту которой они, правда, не особо надеялись.

Змея проводила их взглядом, потом направилась к лесной чаще, воздав себе хвалу за разрушение Белой башни и союза трёх государств. Одной державы уже не существовало, правителям второй, по мнению Ламии, теперь полагалось трястись в страхе в подвалах своего надежнейшего бастиона. А сама она намеревалась наведаться в третью, где у неё имелись и властный союзник, и планы на источник мощнейшей магии. Хотя сперва змее требовалось несколько дней, чтобы отлежаться, сгладить дисбаланс внутренней магии и привести себя в представительный вид.

Вот только принцессы Эквестрии совершенно не собирались отсиживаться за крепостными стенами. Особенно когда пошли слухи, что на юге произошло нечто неимоверно ужасное, а на пороге замка появились родственники нынешних правителей Гнездовий. Вскоре после возвращения аликорнов пегасы полетели на юг собирать новости. А после краткого, но жаркого спора победившая в нём старшая сестра принялась составлять послание, возможно, последнему оставшемуся у Эквестрии союзнику. Чародей-узурпатор Кристальной Империи внезапно оказался единственной надеждой на спасение.

Принцесса Селестия не ожидала, что ответ от Сомбры придёт быстрее, чем с юга вернётся отряд пегасов с подтверждением печальных новостей. И ещё меньше она ожидала положительного ответа. Однако король Кристальной Империи выразил своё согласие на срочную встречу, местом проведения которой назначил переправу на дороге от столицы своего государства до принадлежавшей ему бухты. Этот шаг показался странным и рождающим подозрения, но Селестия решила пренебречь собственной безопасностью – лишь бы удалось найти хоть какой-то компромисс перед угрозой Ламии.

Луне инициатива Селестии нравилась ещё меньше, предложение Сомбры она встретила ещё более настороженно. И следующие два дня потратила на попытки отговорить сестру от опрометчивого, по её мнению, шага.

— Ты понимаешь, что это может оказаться ловушкой? – спросила она, провожая Селестию по коридорам семейного замка.

— Да, – кивнула та. – Поэтому ты остаёшься. Подготовь оборону на случай, если змея появится здесь. Позаботься о гостях. Райшес и Рил’яр только что потеряли своих любимых, и весь их народ непонятно где. Какими бы решительными грифинами они ни казались, им нужна поддержка.

— Даже если свершится чудо, и Сомбра окажется союзником, какие у нас с ним шансы против этой змеи? Без грифонов, без магии Белой башни? Как мы справимся с тем, кто обращает наши колдовские силы против нас?

— Обратись к Древу Гармонии. Возможно, оно подскажет ответ.

— Возможно, – вздохнула младшая из сестёр, останавливаясь на пороге. Дальше Селестия шла и летела в одиночестве, по памяти определяя путь к старой северной переправе. Ориентироваться стало трудно из-за затянувших небо серых туч. Не до всех могли дотянуться эквестрийские пегасы, не все удавалось истребить магией. Осенний воздух сковывали прохлада и безветрие, заставившие Селестию не раз поёжиться, прежде чем она увидела вдалеке линию реки. И переправу с наспех возведённым на одном краю шатром, крышу которого усыпали тускло сверкающие самоцветы.

Это было дипломатическое наследие прежних времён – походный шатёр принцессы Аморы, который она иногда устанавливала возле Белой башни. И в сердце эквестрийской принцессы даже зародилась надежда, что, возможно, сама правительница явилась на встречу и вот-вот развеет слухи и вымыслы об узурпаторе Сомбре и изменениях в Кристальной Империи. Однако в шатре не оказалось ни единорога, ни единорожки. Только трое кристальных пони, двое из которых, видимо, недостаточно высоких по рангу, при появлении эквестрийской принцессы сразу вышли.

— Я просила о встрече с королём Сомброй, – заметила Селестия, убедившись, что в шатре и вокруг него никто не прячется. Кристальный пони, прохаживающийся между предназначавшихся для высоких гостей подушек, незамедлительно ответил:

— Моё имя Харбрингер. Я первый командующий его величества короля Сомбры.

Селестия изучила немолодого воителя, отращивающего на верхней губе тёмную полоску усов, сверкающих не хуже бурой шерсти. Осмотрела узорчатый доспех с положенным по статусу гребешком на шлеме. И тёмный рисунок из мелких камушков, украшающий левую переднюю ногу командующего.

— Я просила о встрече с королём Сомброй, – повторила Селестия, намекая, что её раздражает подобное неуважение. – И он гарантировал, что явится.

— Мой король здесь. Он слышит всё, что слышу я. А мои слова – выражение его мыслей.

Точно рассчитанное по времени доказательство – белки глаз командующего Харбрингера приобрели зеленоватый оттенок, а тональность его речи заставила подумать о жеребце совершенно иного статуса.

— Вы здесь из-за змеи, не так ли? – произнёс кристальный пони. Но говорил вовсе не он. Селестия наконец-то начала понимать, каким образом устроен переговорный процесс, и это открытие оказалось для неё неожиданным – она не сразу сообразила, что ей задан вопрос и на него полагается отвечать.

— Да, это так, – произнесла правительница Эквестрии, полагая, что её слова в точности доходят до находящегося на расстоянии собеседника. – Существо, которое я встретила недавно, действительно походит обликом на змею. Оно называет себя Ламия…

— Оно мне знакомо, – прервал её «Сомбра». – Я знаю, откуда взялась Ламия, что она умеет и чего опасается. Я также полагаю, что мне известен способ её остановить.

— Правда? – чуть придвинулась вперёд Селестия.

— Если мне вообще выгодно её останавливать.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что вас, в отличие от Ламии, я не знаю. С вами никогда прежде не встречался. Впервые разговариваю сегодня. Почему я должен бояться этой змеи и не должен бояться вас?

Неловкий, но закономерный вопрос повис в воздухе. Пока ответ не прозвучал, командующий Харбрингер вернулся в свою шкуру, предложил согревающий напиток из чайника, висевшего над практически потухшим костром внутри шатра. Селестия от предложения отказалась.

— Точка зрения, которой придерживается эта Ламия, – произнесла принцесса, заметив, как в глазах собеседника вновь зажглось зелёное пламя, – подразумевает, что любое государство, встречающееся на её пути, должно быть уничтожено. Потому что любой порядок и организованность, вытесняющие беззаконие и жестокость, противоречит тому, как она видит существующий мир. Для Ламии не имеет значения – королевство, герцогство, империя ли простирается перед ней. Ей безразлична личность правителя на троне, численность войск и миролюбие народов. Государств, по мнению этой змеи, не должно существовать. Как сейчас не существует грифоньих Гнездовий.

— Я слышал об этом. А вот чего я не слышу, так это ответа на свой вопрос.

Селестия тихо вздохнула. Собеседник подвернулся уверенный и целеустремлённый. Он клещами вытягивал то, что принцессе хотелось произносить меньше всего. Но всё же не торопил, позволял давать ответы после пауз, обдумывать каждое слово.

— Моя философия заключается в том, что из любых правил есть исключения. Скажем, в вопросах престолонаследия, когда у власти оказывается личность не вполне ожидаемая. Для меня лично и для Эквестрии подобное не соответствует пределам желаемого.

— И что с того?

— В определённых обстоятельствах я, представляя своё государство, готова отступить от существующих правил и внести изменения в свою картину мира. Чего эта змея никогда не сделает. Она уничтожит Кристальную Империю. Я её вам оставлю.

— Ещё раз уточним. – Собеседник прилёг и скрестил передние ноги. – У меня есть две альтернативы, и обе по-своему заманчивы. Я могу договориться со змеёй, которую знаю не первый год. И она совершенно точно избавит меня от угрозы со стороны вашей Эквестрии. Или я могу выступить против неё, рискнув всем. Но вы останетесь, и Эквестрия ваша будет подпирать мои владения с юга вооружёнными заставами. Вы не видите в этом некой… негармоничности?

— Да, вижу, – практически фыркнула Селестия. – Но убрать Эквестрию от границ Кристальной Империи никак не могу. Наши государства и народы слишком тесно связаны, чтобы представить одно без другого.

— Тогда нам не о чем разговаривать, – опустил голову на скрещённые ноги пони.

— Подождите! – Селестия закрыла глаза, свыкаясь со словами, которые ей предстояло произнести.

Ни один советчик из прошлого или настоящего не поддержал бы её сейчас. Даже Луна наверняка оборвала бы на полуслове, призвав одуматься. Все предложили бы поискать другие варианты, не поступаться многовековыми традициями и политическими принципами. Не идти на поводу у случая, не ввергать Кристальную Империю в неведомое. Но здесь и сейчас, в этом шатре для переговоров, на этой подстилке и этих подушках, в сознании аликорна других вариантов, других идей не было.

— Я гарантирую невмешательство Эквестрии в дела Кристальной Империи.

— Прошу громче и чётче, – потребовал собеседник. Последнюю минуту перед началом новой главы в истории двух государств высокие договаривающиеся стороны провели в молчании.

— От своего имени и имени своей сестры, – официально-сухим тоном произнесла повелительница дневного светила, – я, принцесса Селестия, правительница Эквестрии, даю клятвенное обещание, что ни волей своей, ни единым посланником, военным или безоружным, не окажу влияния на внутреннюю политику Кристальной Империи, её устои, порядки и традиции, не вмешаюсь в происходящие в пределах Империи события, не совершу действий против Империи и во вред ей, её жителям, её правителю.

Последние отзвуки стихли, а пони продолжал наблюдать за принцессой взором, подсвеченным зелёными магическими искрами.

— Да будет так, – ответил «Сомбра» и покинул шатёр.

Селестия застыла в нерешительности. Ей казалось, что она совершила непоправимую ошибку, потому что союзник, получив своё, даже не потрудился объяснить, что намеревается делать и как планирует остановить невосприимчивую к магии машину разрушения.

— Его величество король Сомбра просит вас вернуться на это самое место через неделю, – сказал командующий Харбрингер своим привычным голосом. – Дабы засвидетельствовать, что беспокоившая вас Ламия угрозы больше не представляет.

— Ваш король справится с ней за неделю?

— Его величество уверен, что справится. В противном случае через неделю вы на этом же самом месте заберёте свои гарантии. Или, если мой король преуспеет в обещанном, вы заберёте к себе семью принцессы Аморы, всю Миаморийскую династию.

— Простите?

— Ситуация такова, – замялся Харбрингер, – что после безвременной кончины принцессы, после коронации Сомбры, благородное семейство с чего-то решило, что в Империи всем им угрожает опасность. Всё это пустые страхи, но их намерение покинуть страну серьёзно. Они хотели бы поселиться в пределах Эквестрии. Мне передать членам Миаморийской династии ваше дозволение?

— Да, – кивнула Селестия. Получить правящую фамилию себе под крыло – противоречивый шаг. Полный искушения вырастить законного наследника или наследницу, готовых потягаться за престол с королём Сомброй. И прямой вызов только что произнесённым гарантиям.

На обратном пути к замку Двух Сестёр Селестия размышляла, насколько велики границы самоуверенности Сомбры, исходя из условий, что он всего за неделю намеревался расправиться с противником, к которому аликорны не знали, как подступиться. А после этого отправлял главных претендентов на титул в дом своего второго по могущественности противника, скованного лишь устными обещаниями. Она не поняла, в расчёте на что король делал второй шаг, но по поводу первого, обращённого против змеи, искренне пожелала единорогу удачи.

Селестия не могла знать, что удача Сомбре в тот момент не требовалась. И что тот не явился на личную встречу с ней потому, что, пока одни приспешники разбивали шатёр у переправы, другие ставили на площади возле дворца большой стол на толстой ножке, сделанный из цельного куска кристалла. За этим столом молодой король планировал встречать одну нескромных размеров гостью, которая, по слухам, уже переползла границу Империи. Пока командующий Харбрингер привечал аликорна, его король любовался на чешую, раздвоенный язык, переходящие в гриву брови огромной змеи, несколько растерявшейся от столь официального приёма. Сомбра не удержался от демонстративного спуска с балкона, в процессе которого он превратился в клуб чёрного дыма с хорошо различимыми зелёными полосками глаз.

— О-о, – оценила представление Ламия. – Ты всё-таки освоил это заклинание.

— Было непросто, но да, – улыбнулся король, отделённый от гостьи столешницей. Она не могла послужить защитой, поэтому просто символизировала факт того, что под открытым небом происходит судьбоносная для всех окрестных земель встреча.

— А с голосом что? – поинтересовалась Ламия, не теряя из виду артефакт, быстро крутившийся над постаментом, воздвигнутым между четырёх опорных колонн дворца.

Сомбра недовольно поморщился. Он предпочёл бы скрыть маленькие недостатки, которыми обладал как правитель. Но змея, вопреки законам природы, имела очень хороший слух.

— Подарок, который я вынес когда-то из шахт, – ответил единорог, магией перенося себе на стол подслащённое пчелиным мёдом молоко в чаше и тарелку со злаковым печеньем. – Пытался лечить, но всё без толку. Местные врачеватели говорят, что голос я так постепенно потеряю. Надеюсь, в будущем хоть пару слов смогу прохрипеть.

— Моя магия быстро подлечила бы тебя, – ответила змея, попутно отказываясь от каких-либо напитков. И снова обращая взгляд на Кристальное Сердце.

— Не уверен. Тут что-то не в глотке. Видимо, в мозгу. Надеюсь, что от жизни в роскошных апартаментах пройдёт.

— Слышала, тебе удалось удачно устроиться здесь. Король Сомбра! – гордо произнесла Ламия, склоняя треугольную голову в знак формального почёта. – Через многих переступить пришлось?

— Представь себе, нет…

Единорог отвлёкся по двум несвязанным причинам. Во-первых, убедился, что на площади нет ни одного из подданных – всех заблаговременно предупредили, чтобы не лезли на улицы и не возбуждали у гостьи желание пробовать себя на вкус. Во-вторых, через сознание своего помощника он поприветствовал эквестрийскую правительницу и присоединился к ещё одним крайне важным переговорам. Теперь он, силой ума и магии, вёл параллельно две политические беседы.

— Все остальные претенденты оказались слишком малодушными и сами отошли в сторону, – сипел Сомбра, вспоминая последние несколько лет своей жизни. – Мне потребовалось добиться расположения всего одной дамы, чтобы её голосом заглушить всех прочих.

— И какие же чары ты применил против бедной принцессы Аморы?

Сомбра удержался от того, чтобы резко попросить так предыдущую властительницу Кристальной Империи не называть. Да, судьба принцессы Аморы завершилась на печальной странице, но в ней были моменты любви, счастья, безоговорочной преданности государственным делам и надежде на лучшее будущее. Сомбра напомнил себе об этом и спокойно ответил:

— Никаких, кроме самых простейших. Биологических.

— Ага, – хихикнула Ламия. – Бедняжка Амора влюбилась в героического единорога. А он отнял у неё голос разума, родных и близких, а также целую Империю.

Огромным усилием воли, из-за которого на время пропала связь с разумом командующего Харбрингера, Сомбра удержал себя за столом. Он мог бы подскочить и заявить, глядя в глаза самой опасной на континенте твари, насколько она не права и куда ей следует отправиться со своим мнением. Но сдержал себя, с грустью осознав, что отныне мнение змеи – это мнение всех, мало-мальски знающих о Кристальной Империи. Он это мнение в свою пользу не изменит, никому не докажет иную, правдивую версию событий. И, ради светлой памяти кристальной принцессы, доказывать не будет.

— Говори, что хочешь, но правлю здесь теперь я, – заметил Сомбра. Одновременно он вернулся к другому разговору, с радостью обнаружив, что не пропустил ничего интересного.

— Ну и правь на здоровье, кто тебе мешает, – произнесла Ламия. Её мимика не оставляла никаких сомнений в том, что объект её интересов – Кристальное Сердце, а вовсе не коронованный единорог. А понимавший это Сомбра, со своей стороны, причин отдавать артефакт не видел.

— А что ты натворила в Грифоньих Гнездовьях? – поинтересовался король, требовавший ответа от двух собеседников в двух местах в один момент времени.

— Слышал уже, да?

— Слышал, что оттуда больше ничего не слышно.

— Гнездовий больше нет. Я посчитала, что они мне мешают. Поистребляла немного грифонов. Не всех, конечно, я же не полная сумасбродка.

— Я бы это по-другому назвал, – буркнул Сомбра, с непринуждённым видом чередовавший молоко и печенье. – Твоими стараниями у нас здесь на днях тучи набежали и снег выпал. Снег! Осенью! Я здесь шесть лет живу, зимой снега не видел. А позавчера половину улиц засыпало.

Змея сделала странный жест, в котором, относись она к иному биологическому виду, можно было бы распознать раздражённое закатывание глаз.

— Мне что, извиниться?

— Перед грифонами поздновато, – тряхнул гривой и короной в ней Сомбра, – передо мной рановато. Ведь ты моей Империи ещё ничего плохого не сделала. Снег не в счёт – всё-таки жеребятам радость. Да и стаял он уже.

— Твоему государству я ничего не сделаю, – заверила рептилия. – Что бы там ни говорили, я не против конкретных видов и конкретных держав. Мне от твоей Империи нужна одна-единственная вещь.

Змея считала себя искусной лгуньей, но Сомбра ни на секунду не поверил в искренность её заверений. Ламия когда-то охотно поведала засыпавшему у костра единорогу свою философию, свой взгляд на мир, свои приоритеты. И Сомбра помнил эти речи целиком и полностью. Невозможно забыть что-то столь неприкрыто опасное. Идеи, не признающие никаких «но» и «если». Правила, предполагающие жестокое подавление любых существ, осмелившихся поднять голову и повернуть её в иную, не предначертанную сторону. Никаких полутонов, никаких уступок.

— Я догадываюсь, какая именно, – вздохнул Сомбра, кивнув в сторону постамента и артефакта над ним. После чего осушил чашу с молоком и отодвинул её в сторону. Начиналась самая деликатная часть разговора. Точнее, разговоров, поправил себя король, в тот момент стремившийся получить от правительницы Эквестрии определённое обещание.

— Я её заберу.

— Боюсь, это не вполне приемлемо, – покачал головой монарх. Змея приподняла голову:

— Извини, но я не сказала: «Я её заберу, если ты не против».

Вот те слова, что рассчитывал услышать единорог. Сомбра даже разочаровался бы, не произнеси их бывшая союзница. Она пришла на правах хозяйки. Хозяйки всего мира. Пришла, чтобы забрать то, что непременно заберёт, то, что, невзирая на историю, и так принадлежит ей. Она явилась диктовать условия и снизошла до разговора с местным правителем лишь потому, что ей этого захотелось. Не знай Ламия Сомбру лично, скорее всего, артефакт уже перешёл бы в полное её распоряжение. Без дискуссий, без условий. Единорогу оставался совсем невеликий выбор – последовательно идти на уступки, делая вид, будто он от этого что-то выигрывает.

— Что я прекрасно расслышал. Нет ли какой-то возможности, что тебя заинтересуют иные артефакты моей страны? Потому что этот конкретный есть её единственная опора и символ её процветания. Отношение кристальных пони к артефакту, я бы сказал, обескураживающее. Вплоть до того, что большинство не волнует, король у них правит или принцесса – пока Кристальное Сердце на месте, государство в порядке. И я окажусь очень непопулярным властителем, если позволю оставить Империю без главной реликвии.

— У тебя в запасниках есть кристаллы, способные безостановочно выдавать мощнейшую магию, не распадаясь в пыль?

— Хм-м… – сделал вид, что печально задумался, Сомбра. – Не думаю.

— Тогда не мешай мне. Я прошу, – ледяным тоном сказала Ламия. Однако через мгновение чуть смягчилась. – Я ведь использую этот артефакт против Эквестрии, против принцесс, которые к тебе не особо радушны. Ты можешь выступить моим союзником. Твоя Империя захватит какую-то часть эквестрийских земель. Я возражать не стану, а такой военно-политический шаг, возможно, вернёт твою популярность.

Сомбра молча сидел, уставившись в матовую поверхность стола. Он только что услышал очень важные для себя слова. Но произнесли их не здесь, не в Империи, а в шатре за много часов пути отсюда. И король произнёс вслух фразу, в тот же момент повторённую устами его командующего:

— Да будет так.

Серый единорог поднял взгляд на огромную змею, ставившую ему условия. Он представлял, что произойдёт в следующие пару минут. Он выполнит обещание, данное той, которую любил. Он сделает всё, чтобы уберечь страну от угрозы.

— Оно твоё, – сообщил король, скрывая скорбь. – Бери и пользуйся.

— Разумное решение, – просвистел голос змеи, уже двигавшейся по направлению к постаменту.

— Я прямо за тобой. Только кое-что здесь уберу, – сообщил Сомбра, на что Ламия даже не отреагировала. Она уже была заворожена блеском граней и мощной магией её новой сверкающей игрушки.

Сомбра магией отправил прочь чашу и тарелку. После чего, сделав прозрачной и неосязаемой, «убрал» поверхность стола, открывая погружённый чарами в кусок кристалла взведённый арбалет. Оружие было настолько большим, что управиться с ним могла лишь мощная магия, которой располагал правитель Империи. Сомбра поднял арбалет и нацелил в спину уже забывшей о нём твари, некогда бывшей его союзницей, ещё раз понадеявшись, что все усвоенные в прошлом уроки, все наблюдения пошли на пользу.

«Мы все стремимся к чему-то и готовы пойти на риск ради этих стремлений. А там уж как повезёт…», – прозвучали в голове единорога его собственные слова.

Когда-то давно он произнёс эти слова, и пони по имени Соулскар их услышала. Прошли годы. Он больше не перебивающийся с травы на мох торговец, а пони Соулскар больше нет. Есть гигантская змея Ламия, которая не слышит этих слов. Не слышит никого и ничего, кроме собственных идей, кроме голоса собственного величия. Бесполезно просить, взывать к разуму, уговаривать, торговаться – рептилия видела перед собой добычу и готова была вцепиться в неё. Помешать её стремительному броску можно лишь одним способом, имеющим страшную цену.

Стрела, достаточно тяжёлая, чтобы пробить чешую, но недостаточно мощная, чтобы убить, сорвалась с ложа, уязвив беззаботно подставленное тело. Арбалет моментально был заряжен повторно – следующий болт вонзился уже в переднюю часть туловища, поскольку змея ощутила боль и успела развернуться.

— Ты… – злобно прошипела она, не чувствуя для себя серьёзной опасности. – Ничего умнее не придумал…

Однако план был не в том, чтобы убить рептилию наповал – Сомбра знал, что это бессмысленно и приведёт к её скорому перерождению. Но он также знал, что чешуя змеи пробивается мощным оружием, и что она контролирует любое заклинание, которое может ощутить. Поэтому король сделал ставку на магию, о которой ведали лишь немногие. Сомнамбулические чары, чары вечного сна, наложенные в состоянии, когда грёзы сплетаются с явью. Древняя магия, которая не улавливалась физически. Которой была зачарована каждая из выпущенных стрел.

И Ламия вдруг ощутила – не сами чары, но то, что они делали с ней. Исполинская тварь начала медленно заваливаться набок, теряя контроль над собственным телом. У неё не получалось ни сдвинуться с места, ни даже прошипеть проклятие в адрес предателя-единорога. Змея едва разминулась в падении с постаментом и Кристальным Сердцем, на которое устремила свой последний затухающий взгляд. Сжигаемое досадой сознание покинуло рептилию, отправившись за грань безмятежности. А Сомбра для собственного успокоения отправил в чешуйчатое тело ещё одну стрелу.

— Это моя Кристальная Империя, – продолжил разговор с уже не слышащим его собеседником король Сомбра. – Моё Кристальное Сердце.

Он дал обещание защищать то, что получил в наследство от принцессы Аморы. Совсем недавно эти слова позволили ей, обессиленной и измученной недугом, спокойно уйти. Оставив на посту чародея, так и не вкусившего счастья семейной жизни. Теперь всё бремя власти, весь страх перед угрозами с четырёх сторон света, права на любые приказы и распоряжения легли на плечи одинокого правителя. Долг, ответственность, неуверенность в себе – эти чувства, как опьяняющий бальзам, меняли разум молодого короля. Он дал обещание и полагал, что знает путь к его выполнению. Знает правильный способ уберечь Империю от бед и угроз. В том числе и от змеи, которая могла быть повержена, но не могла быть уничтожена. Послужить преградой, противником для Ламии могла только другая тварь, с превосходящими возможностями. С большей яростью.

Для неё нужны были кристаллы. Много, очень много кристаллов.

11. Штрихи истории

Цепочки событий из истории Эквестрии плавно ведут в современность "Стэйблриджских Хроник"...

Примерно за 1020 лет до ВНМ (возвращения Найтмер Мун)

Первым, что увидел возвратившийся с переговоров командующий Харбрингер, было бездыханное тело гигантской змеи, лежащее рядом с постаментом Кристального Сердца. Возле него не было ни одного стража, никто из проходящих мимо пони не удостаивал его даже взглядом. Складывалось впечатление, что королю было абсолютно безразлично наличие в его владениях подобной «достопримечательности». Но оно рассеялось, когда командующий услышал приказ своего господина.

— Возьми столько пони, сколько понадобится, – говорил Сомбра. – Отвези Ламию сперва к переправе, чтобы на неё могли полюбоваться сёстры-аликорны.

— Что-то им передать? На словах?

— Я думаю, зрелище, которое они увидят, им всё скажет, – усмехнулся Сомбра. – Потом доставь Ламию в Кристальную бухту…

— Кристальной бухты больше нет, мой король, – печально произнёс Харбрингер. – Море не оставило ни одного корабля. Пострадали даже дома на берегу. Их практически невозможно восстановить.

— Мне не интересно их восстанавливать. Но хотя бы один корабль разыщи. Или сделай, построй! – Хриплый голос короля превратился в раздражённый рык. – Переправь Ламию на юг. В те шахты, которые ты наверняка ещё не забыл. Я хочу, чтобы она осталась там, в тех шахтах, под тоннами камней на веки вечные.

— А не проще её поблизости где-нибудь закопать? – спросил Харбрингер. По старой памяти он всё ещё ставил себя на одну доску с Сомброй, полагая, что годы совместных испытаний и схожесть мышления дают ему на это право. Однако коронованный единорог уже мыслил иными категориями, поэтому прозвучавший ответ был жёстким:

— Я у тебя совета не спрашивал! Вези, куда велено, захорони Ламию, где я сказал.

Командующий Харбрингер послушно кивнул. Собрался идти, но Сомбра отдал ещё одно указание, странно-страшное. До конца не уверенный в исключительной эффективности своих сомнамбулических чар, Сомбра приказал потопить корабль, если змея вдруг проснётся в пути. Харбрингеру ещё раз захотелось предложить избавиться от полудохлой рептилии как-то по-иному, но из позеленевших глаз короля заструился фиолетовый дымок, не предвещавший ничего хорошего.

— Я думал, эта змея – ваш союзник, – сказал Харбрингер спустя месяцы, когда исполненные приказания остались в прошлом и командующий в последний раз завёл с королём разговор на тему минувших событий. – Она ведь помогла вам когда-то.

— Ламия просто инструмент, который я использовал, – коротко ответил Сомбра, всем своим видом давая понять, что больше на эту тему говорить не намерен. – Когда инструменты ломаются и с ними становится неудобно работать – от них избавляются и начинают использовать другие.

Обыденная на первый взгляд фраза имела и неявные слои смысла. Первый из них касался нового инструмента, который король несколько раз упоминал в разговоре с командующим, называя «Кристальной Яростью». Над которым он начал работать, едва ощутив полную власть над Империей. Ради этого таинственного механизма он изучил все коллекции и образцы кристаллов, какие только были в домах жителей – но всё равно не обнаружил нужных ему минералов. А потому приказал готовить геологические экспедиции на ближайший горный кряж.

Второй имел отношение к Харбрингеру лично. Командующий осознал это много позже, когда шёл мимо одной из стен дворца. Когда увидел своё слегка искривлённое отражение. В этот момент он с предельной ясностью понял, что для короля Сомбры пони Харбрингер – тоже всего лишь инструмент, который однажды придёт в негодность. Он с чем-нибудь не справится – и тогда завершится его служба, если не жизнь. Вопрос, нужен ли Империи правитель с таким отношением к подданным, у одного из немногих кристальных пони, который лично видел государей из других краёв, возник сам собой.

Примерно за 1000 лет до ВНМ (возвращения Найтмер Мун)

В тишине тронного зала замка Двух Сестёр принцесса Селестия читала только что поступившее донесение. Завитки, наклон букв и пробелы между словами не оставляли сомнений – никакого обмана нет, послание от того же автора, кто не первый год сообщал о странных и страшных делах, происходящих в Кристальной Империи. Командующий Харбрингер передавал сёстрам-аликорнам ценную и правдивую информацию о поступках и методах правления короля Сомбры. Оттого ещё меньше хотелось, чтобы содержание донесения оказалось правдой.

— Что ж, вот и подтверждение расползающимся слухам, – вздохнула Селестия, бросая взгляд на соседний трон, над которым висел похожий на располагавшийся за её спиной, но выполненный в синих цветах гобелен. Принцесса Луна, уже ознакомившаяся с содержанием донесения, насупилась.

— И без слухов с самого начало было ясно, чем всё обернётся, – заметила она. – Это только ты почему-то решила, что если Сомбру не трогать, то тигр превратится в полосатого котёнка.

— Мне казалось, что все эти годы он следовал договорённостям…

— Нет, – перебила Селестию Луна, – все эти годы он тайно строил своё неизмеримой силы оружие, чтобы избавиться от нас.

— Мы всё ещё не знаем доподлинно, что скрывается под названием «Кристальная Ярость»…

— Мы знаем, что оно может уничтожить этот замок, применив лишь десятую часть своей силы. – Луна говорила чуть громче, чем было нужно, но Селестия не стала её одёргивать. – Что Сомбра никого к нему не подпускает, используя для создания только свои чары. И что «Кристальная Ярость» явно не из дерева делается.

— Это объясняет, почему Сомбра последние годы так одержим кристаллами, – заметила Селестия.

— Одержим? – дёрнула ушами Луна; её крылья чуть приподнялись и снова легли на бока. – Да пока мы тут в замке крупы греем, он половину своих подданных загнал в шахты!

— Мы не имеем право вмешиваться. Это внутренние дела Кристальной Империи. Я гарантировала, дала слово…

— Тия, ты что, не поняла до сих пор? – Луна перехватила своей магией листок с донесением и потрясла им перед носом старшей сестры. – Вот итог твоих гарантий. Надо порвать их и выкинуть. Забрать слова обратно. И избавиться от Сомбры! Сейчас же! Потому что, когда он закончит эту «Кристальную Ярость», прикрываться договорами будет поздно и бесполезно.

Селестия, чтобы скрыть нерешительность, поправила золочёные накопытники на передних ногах. Сестра ждала, и единственным напрашивающимся ответом было полное согласие. Которое означало, что последние двадцать лет для солнечной принцессы являлись одной большой политической ошибкой. Внятно объяснить, почему она допустила эту ошибку, Селестия не могла даже самой себе. Почему-то ей казалось, что даже тиран из Кристальной Империи способен унять свои амбиции, измениться в лучшую сторону. Реальность оказалась куда непригляднее.

— Иного пути нет, – наконец произнесла Селестия, подводя итог ведущемуся с длительными перерывами спору. – Мы должны отстранить Сомбру от власти. Мы должны заступиться за угнетаемых кристальных пони…

— Ага, – ехидно улыбнулась младшая сестра, – то есть через двадцать лет ты всё-таки вспомнила о том, что в Кристальной Империи живёт не только Сомбра?

— Тебе обязательно попрекать меня на каждом шагу? – с недовольством заметила Селестия.

Принцесса всё ещё не была уверена в правильности принимаемых здесь и сейчас решений. Как глава государства, она готовилась к прямому вторжению в соседнюю страну, к разрушительному магическому противостоянию с тамошним правителем, последствия которого не мог предсказать никто. Селестия полностью сосредоточилась на том, чтобы на этот раз принять верное решение, и потому вспыхнувшие в глазах младшей сестры холодные искры ускользнули от её внимания.

— Извини, Тия, – произнесла принцесса ночи, опустив веки, чтобы спрятать разгорающееся в глубине глаз пламя. – Я не хотела бросать тень на твоё солнце.

Эта обычная поговорка, означавшая «подвергать что-то сомнению», в тишине замка Двух Сестёр прозвучала на редкость зловеще.

Примерно за 970 лет до ВНМ (возвращения Найтмер Мун)

Пробивающийся в коридор из-за неплотно прикрытой двери свет говорил о том, что в полуподвальном помещении архивов ведётся работа. Как и за ночь до этого. Как и за ночь до того. Работа, за которую кристальный пони с тускло-бурой шерстью и молочно-белой от старости гривой взялся несколько лет назад. О которой задумался в день, когда вся Кристальная Империя вокруг него исчезла, и он обнаружил себя стоящим посреди голой равнины, между серой промёрзшей землёй и затянутыми тучами небесами. Когда всё, что осталось от дома, где он вырос – комплект командирской амуниции, который пони берёг тщательнее, чем собственное здоровье. И воспоминания, ложившиеся ныне на книжные страницы.

Принцесса Селестия, заглянув в щель приоткрытой двери, увидела, что кристальный пони, пытавшийся закончить очередной абзац содержательных мемуаров, практически уснул. И лишь мгновения и сантиметры отделяли его нос от соприкосновения с законченными строками. Большое количество чернильных разводов на морде, свежих либо выцветших, подсказывали, что отдыхать подобным образом во время ночных бдений бывшему командующему Кристальной Империи было не впервой. Это не входило в его привычки – просто дни он тратил на обучение воинской службе отряда пегасов во главе с лейтенантом Файерфлай, а воспоминания и грандиозный труд по запечатлению их на бумаге оставлял на ночь.

— Командующий, – мягко позвала принцесса. Пони за письменным столиком вздрогнул, опасно сдвинув чернильницу к самому краю. Пару секунд он потратил на попытки сориентироваться в пространстве и времени. Взгляд прищуренных глаз, которым из-за гордости владельца не суждено было примерить увеличивающие стёкла, остановился на колышущейся разноцветной гриве.

— Принцесса, – выправился он. Селестия заговорила прежде, чем он успел по военной привычке приступить к выражению почтения венценосной особе:

— Командующий Харбрингер, мне кажется, что вам следует отдохнуть.

— Не стоит беспокоиться обо мне, принцесса, – сухо произнёс кристальный пони, – мой большой отдых уже не за горами. А я должен закончить эту книгу. Пока я помню имена. События. Пока я хоть что-то ещё помню… Эх, если бы начал её раньше!..

Харбрингер поёжился и, перед тем как снова взяться за перо, размял суставы. Мореходство, военная служба, принадлежность к расе кристальных пони, возраст – всё это оставило след. Некогда могучий жеребец превратился в усатого старца, хватающегося за спину от каждого коварно подкравшегося сквозняка, коими полнились подвалы замка Двух Сестёр, но по-прежнему упрямо не желающего отступать от своих планов. Сквозняки, не сквозняки – он начал писать книгу, посвящённую исчезнувшей у него на глазах стране, и останавливаться не собирался. Описания ещё очень многих вещей – от тёмных чар до предметов быта и церемоний – не перекочевали туда, где им удалось бы прожить на сотни лет больше, чем последнему очевидцу.

— Вы не обязаны изводить себя ради этого, – мягко упрекнула его правительница Эквестрии. – Вы же знаете, что есть и другие кристаллийцы, готовые сохранить память о родном доме.

Перо пронзительно скрипнуло, едва не прорвав лист. Харбрингер прекрасно знал, кто эти «другие кристаллийцы». Миаморийская династия. К успешно сбежавшей из Империи родне последней законной принцессы он испытывал пренебрежительное презрение. Частично взращённое стараниями Сомбры, частично – усилиями самих принцесс и принцев, проявивших неприкрытую трусость в противостоянии с узурпатором. Для инфантильных и беспечных, не уделявших и крохи интереса государственным делам родственников Аморы в книге Харбрингера места не отводилось.

— Спасибо за заботу, – повторил командующий, стараясь не выдавать эмоций и не показывать недоброжелательности, чтобы не оскорбить приютившую его правительницу. – Я справлюсь.

— Она вернётся, – странным тоном произнесла Селестия. – Я чувствую, что ваша Империя исчезла не насовсем. Однажды она появится снова.

Страж воспоминаний о северном государстве печально улыбнулся:

— Надеюсь, когда это случится, вы о ней позаботитесь.

Примерно за 925 лет до ВНМ (возвращения Найтмер Мун)

Владыка Грифн не считал, что правителя характеризует его дворец, особняк, замок или чертоги, но по состоянию главной крепости Эквестрии он мог сказать о её принцессе много интересного. Насколько позволял увидеть единственный зрячий глаз грифона, замок Двух Сестёр находился в весьма запущенном состоянии: проломленные стены и потолки закрывались каменными «заплатами», которые, с виду небрежные и временные, стояли так долго, что сами начинали разрушаться. Часть стёкол, гобеленов, ковров и статуй восстанавливать, похоже, никто не собирался. У хозяйки всего этого богатства кто-то не так давно отнял амбиции и стремление лезть во все творящиеся в мире дела, сменив их на скромное желание поддерживать благосостояние одного закутка большого замка. Одного народа. Одного природного явления.

Прибывшего без предупреждения правителя соседствующей державы провели мимо дверей пустовавшего тронного зала в относительно целый флигель, где исправно горели факелы и можно было услышать не только печальный свист ветра. Здесь убранство выделялось минимальной роскошью – принцесса Селестия даже трон заменила на резной, красивый, но деревянный и совершенно не соответствующий её статусу стул. Именно с его невеликой высоты она приветствовала нежданного гостя. Кроме неё в комнате – язык не поворачивался назвать это место залом – была только пара сидящих в углу с отстранённо-потерянным видом стражников.

Никто в Эквестрии, никто в существующей меньше века Грифоньей Республике не ожидал, что преклонного возраста правитель в свои рекордные сто пятьдесят семь лет внезапно сорвётся с места с дипломатическим визитом. И навестит правительницу, которой от имени народа грифонов даже весточки ни разу не отправил. Но это произошло. Пусть Грифн и не мог сам осилить перелёт – его несли по воздуху на специальных санях четверо воинов, – но он лично ковылял по коридорам некогда светлого и полного жизни, а ныне пустого и мрачного, немало повидавшего замка. Опираясь на изрядно обшарпанную воинскую глефу, давно служившую не оружием, а подпоркой для старых ног. Грифон, ставший ещё белее оттого, что тёмные перья обесцветились, сделал над собой усилие, добрался до главной цитадели Эквестрии и учтиво, хотя и медленно, поклонился венценосной пони. По причинам, которые были известны лишь ему.

К Великому Небу он не обращался уже много десятилетий, с момента, когда понял, что за «божество» шептало в его голове. Законы и наставления незримого проводника остались, трансформировались в уме основателя Республики, перешли к властям державы – к недавно получившему ограниченные полномочия Верховному Совету. Голос же, диктовавший их, исчез насовсем, оставив отчасти довольного таким поворотом дел диктатора расхлёбывать последствия своих деяний. Ужасающие и печальные последствия.

Правитель оставлял сменявшим его во власти преторам замкнутое и вымирающее государство, где у жителей была земля, но не было будущего. Где социальные нормы создавались и выстраивались, но вразнос пошли нормы биологические. Грифн лично видел, как из-за отсутствия достаточного количества золота при всех ухищрениях, вроде позолоченных ванн с подогретой водой, у его подданных рождаются слабые, болезненные, не проживающие и половины положенного срока дети. Он воочию видел кошмар, о котором его народ не вспоминал уже сотни лет – яйца, из которых так и не вылупились птенцы. Государство гибло, народ страдал, а к приведшей его к этому силе обращаться ни в коем случае не следовало.

И Грифн Великий, объявленный первым и единственным диктатором Республики, начал действовать сам. Для начала он полностью перевернул политику государства в отношении соседей. Наставления Великого Неба при пересмотре пророк поделил на неукоснительные и – очень немногие – допускавшие послабления. Он сообщил, что вправе это сделать, потому что десятилетиями впитывал мудрость незримой божественной силы. Общий вывод у диктатора получился таким: у пони имелось необходимое грифонам золото, значит, с пони требовалось вести диалог. Ради чего старый властитель и прибыл к обладающей ещё большим жизненным опытом властительнице.

Состоялась единственная на официальном уровне, краткая и лишённая ожидаемых при подобных встречах пустых обоюдных славословий беседа, результатом которой должно было стать равновесие между трудом ремесленников и торговцев и холодным жёлтым металлом. Ум побелевшего от старости грифона сыграл на нотах, которые правительница Эквестрии, возможно, даже не ощутила. Селестии требовалось вернуть уверенность в государственных делах, ей, утратившей контроль над двумя сопредельными государствами и собственной сестрой, жизненно необходима была политическая победа. Грифн сделал вид, что уступил в переговорах, и подарил ныне единственному в мире аликорну эту победу. В последний для себя раз блеснув мастерством лицедейства, попутно поменяв чужое отношение к правителю грифонов и его стране.

Крылатый народ в меру своих сил и разумений долго судачил по поводу последних свершений Грифна Великого. Но сошёлся во мнении, что старый правитель не мог «взлететь на Великое Небо», не помирившись с пони, что дружеское соседство двух государств крайне важно. Когда родившийся в борьбе – не только политической – и утверждённый правителем Верховный Совет принял торговые нормы, когда десятки граждан обрели не только рабочие места, но и уверенность в завтрашнем дне, когда из-за пределов Республики начало поступать столь необходимое для будущего всего народа золото – пересуды смолкли, а почтение к основателю государства взметнулось выше облачных кварталов. Окружённый этим почтением правитель дожил последние несколько месяцев в уединении. Никому не пришло бы в голову, что скромное жилище, едва ли превосходящее дом среднего достатка торговца, принадлежит единоличному владыке и духовному лидеру целого государства. Грифна это устраивало.

Примерно за 400 лет до ВНМ (возращения Найтмер Мун)

Тьма и неподвижность. Осознание пространства вокруг. Это было первым, что ощутила Ламия, когда сковывающее её заклинание выветрилось. Слово «выветрилось» подходило как нельзя лучше: десятки и сотни лет держащие её по ту сторону яви и сна чары циркулировали среди потоков внутренней магии, которой змея поддерживала себя. Заклинание постепенно размывалось и растворялось, теряя свойства, превращаясь в обычный поток энергии, поддерживающей бессмертную жизнь. И когда оцепенение спало окончательно, Ламия вернулась в реальность. Чтобы понять, что свободнее она не стала, вокруг неё всё та же тьма и неподвижность. Не иллюзия сознания, покорённого неведомой магией, а реальные условия, в которых её заточили.

Камни, песок, пыль, отсутствие свободного пространства и воздуха. Отсутствие источников магии. Никак не пошевелиться, ничего не преобразовать. Ламии оставалось лишь существовать в этом пространстве без малейшей надежды на освобождение. Она была жива, она чётко осознавала и контролировала этот момент, она поддерживала в себе силы. Но не могла изменить своего положения – положения вечной пленницы этого места.

В памяти всплывали тени последних событий. Что-то, что её сознание улавливало даже под воздействием чар Сомбры. Она вспоминала, как её переносили, возили по земле, как грубо обращались с её исполинским телом. Как красивую вазочку или пёстрый ковёр, её показали, представили зрителям, этим убожествам, сёстрам-аликорнам, и она слышала их голоса. Но тогда не осознавала этого, и лишь сейчас вспомнила полные надменности и отвращения слова, адресованные неподвижному колоссу. Пока змея в забытьи боролась с усыпившими её чарами, она улавливала морской прибой, шум волн, скрежет корабельных снастей. Её куда-то отправили морем, чтобы навеки спрятать под земной твердью.

А ещё рептилия смогла ощутить, сколько времени потеряла. Её не было в реальности, но реальность вокруг жила. Неизмеримо долго. Истинная Гармония лишилась своего защитника, но того, что она успела, похоже, хватило, чтобы успокоить мир на несколько сотен лет. Мир ведь ещё существовал, она ведь ощущала эти тьму и пространство. А значит, шансы вернуться оставались. Ламия верила, что ей суждено выскользнуть из каменной ловушки. Суждено вновь проползти по разведанным землям, восстанавливая истинную природу вещей.

Змея не сомневалась, что истинная Гармония, которой она осталась верна, уже запустила цепочку случайностей, которые помогут, разгонят тьму, проторят путь. Что где-то там, за камнями и сотнями километров, сохранилось и существует племя. Созданный лично ею народ, способный чувствовать её помыслы, отзываться на её просьбы. Ламии оставалось лишь уйти на границу сознательного существования, поддерживая круговорот внутренних сил, чтобы оттуда ждать наступления момента, когда выведенные магическими силами существа окажутся достаточно близко, чтобы послужить ключами, отмыкающим её импровизированный склеп.

Примерно за 110 лет до ВНМ (возращения Найтмер Мун)

Магия крутила перед мордой единорога большой белый, почти неестественно правильных очертаний камень, который он вряд ли смог бы поднять копытами. Чародея интересовала необычная форма булыжников, периодически попадавшихся на берегу лежащего у склона горы озера. В какой-то момент, изучая изгибы и сколы, специалист по строительству даже предположил, что белые камни носят на себе следы искусственной обработки. Но тряхнул чёрно-зелёной гривой, отбросив эту мысль, и занялся тем, чем собирался заняться изначально – принялся внимательно разглядывать горный склон.

— Вон на том участке! – громко объявил он, привлекая внимание группы держащихся неподалёку пони. Входящие в неё единороги и единорожки просто уставились в указанную их предводителем сторону, парящие же над бескрылыми сородичами пегасы приблизились к чародею.

— Мне нужны замеры по трём измерениям, а также данные структуры грунта от точки… – Серый единорог с двухцветной гривой взял из протянутого копыта пегаса оптический прибор, определяющий географические параметры места по положению солнца. – Так… «А-двадцать пять-эс-семнадцать» до «а-тридцать два-эс-восемнадцать».

— Будет сделано, ярл Блэкспот! – отрапортовал пегас, получая измерительное устройство обратно. На его ноге, как и у второго из присутствующих здесь крылатых, была повязана светло-серая лента с вышитой жёлтой молнией. По-военному чёткий ответ и соответствующая выправка ясно давали понять, что эти двое принадлежат к насчитывающему сотни лет славной истории полку «Чудо-молний», сформированному лично принцессой Селестией.

Пегасы, временно переданные в подчинение наместнику западных и центральных земель Эквестрии, помчались сперва к берегу озера за инструментами, потом наверх, на гору. Блэкспот тоже собирался подняться на склон, который он в ходе предстоящих работ намеревался значительно покорёжить. Это восхождение обещало дать достаточно времени на размышления.

— Все сюда! – обратился ярл к своим ученикам.

Молодые волшебники и волшебницы послушно выстроились в полукруг, игнорируя непривычную обстановку – каменные скамьи замка Спот-палас заменили склизкие валуны речного берега. Блэкспот окинул взглядом внимательно смотрящих на него учеников и принялся излагать им свой грандиозный план по изменению окружающего ландшафта.

— В ближайшие два-три дня срежем часть склона, – говорил ярл, копытом очерчивая примерные границы будущих изменений, – и выровняем площадку. Временно отведём реку, часть нового русла выложим вместо рва перед воротами, затем пустим поток по террасам над самым озером, но сделаем и несколько естественных водопадов, для антуража. Слишком глубоко врезаться в склон нежелательно, так что сам город будем частично возводить на искусственных террасах, основания которых вытянем и укрепим магией, чтобы под собственным весом всё не рухнуло. Когда возведём наружную стену, рассчитаем по площади, где и под каким углом разместить дворец и остальные городские строения… Кстати, надеюсь, подготовить свои эскизы проектов никто из вас не забыл?

Ярл быстро пробежался взглядом по мордам учеников, отметив виноватый вид тех, кто, скорее всего, за домашнюю работу даже не садился.

— Пока в путь не двинулись, – продолжал Блэкспот, запомнив всех разгильдяев, – прочешите округу, найдите мне ещё таких камней. – Он поставил копыто на белый валун, который только что рассматривал. – Пригодятся при отделке. Вперёд.

Ученики разбрелись выполнять распоряжение учителя, сам ярл вернулся к изучению странного камня. Он уже убедился, что перед ним отполированный мрамор, но совершенно не представлял, откуда он мог здесь взяться. До ближайшего мраморного карьера было много дней пути, и караваны в эту часть Эквестрии не ходили. Можно было бы предположить, что этот фрагмент является частью какого-то давным-давно разрушенного строения, но единственным зданием в округе, в отделке которого использовался мрамор, был замок Двух Сестёр. В итоге Блэкспот решил, что не так уж и важно, откуда здесь взялись и чем в прошлом были разбросанные вокруг озера камни. В будущем им будет оказана честь стать украшением величественного и роскошного дворца, задуманного талантливым архитектором.

Единорог в очередной раз окинул взглядом горный склон, что скоро станет его строительной площадкой, мельком отметив крохотные на таком расстоянии фигурки кружащих над ним пегасов. Блэкспот долго любовался местом, где по распоряжению Селестии суждено вырасти новой столице Эквестрии. Местом, где он построит Кантерлот.

Примерно за 20 лет до ВНМ (возращения Найтмер Мун)

— Осторожнее, родная! – Жёлтый единорог с лаймового цвета гривой помог молодой единорожке спуститься с последних ступенек земляной лестницы. Ступеньки эти получились у строителей неудачными – на них спотыкались практически все посетители Крипты.

Единорожка, чертами мордочки и цветом шерсти похожая на заботливого спутника, отряхнула сухую землю с копыт и с особой осторожностью – словно боясь утратить этот отличительный признак – смахнула её с метки в виде алхимической колбы. Метки, которую она обрела совсем недавно, которой сильно гордилась, так как она свидетельствовала о будущей научной карьере, о воплощении мечтаний её отца, профессора Полимата.

— Вот, Бики, возьми. – Единорог вытащил из ниши в стене фонарь, зажёг внутри свечу и доверил источник света магической хватке дочери. Бики – Бикер – подхватила фонарь и подняла его повыше, осматриваясь.

Мерцание огонька сразу же отразилось в уходящей вдаль, сворачивающей налево стеклянной стене, украшающей одну из частей прорытого под землёй сооружения. Хотя – как Бикер поняла из музейной карты, оставшейся наверху, у основания земляной лестницы – сооружение представляло собой длинный тоннель, образовывающий под Балтимэйром километровую дугу в четверть круга, но при этом получило уникальное наименование – Крипта – и статус самого необычного музея. Значимые слова для научного центра Эквестрии, где галерей и выставочных павильонов построили так много, что про них шутили, будто все они растут из одной грибницы.

— Здесь как-то вообще никого нет, – заметила единорожка, стараясь не отходить от отца.

— Во-первых, всё-таки середина рабочего дня, не выходные, – ответил Полимат. – Кроме того, Крипта никогда не могла похвастаться особой привлекательностью. То, ради чего она была построена, те исторические находки, что в ней содержатся, многих шокируют и отвращают.

Учёный пони остановился напротив сплошной стеклянной стены, отделяющей посетителей от земляной стенки тоннеля. По ту сторону прозрачного барьера из-под толщи почвы виднелись частично разрытые, частично очищенные от наносов пыли белые камни и палки. Бикер какое-то время пыталась понять назначение узора, что они образовывали. А потом сообразила, на что смотрит.

— Это… это… – В её голосе послышался трепет.

— Следы былых времён, – невозмутимо сообщил Полимат. Голос единорога звучал так, словно доктор прикладной магии работал в Крипте гидом и проходил мимо этих «экспонатов» по двадцать раз в день.

Он жестом попросил дочь поднять фонарь повыше и отвести его чуть в сторону. За соседними стёклами из темноты выступили другие впечатанные в землю кости. Ещё больше останков существ с клювом и крыльями.

— Наглядное доказательство того, что на месте Балтимэйра когда-то существовало поселение грифонов, – объяснял отец. – Которое случайно обнаружили, когда принялись строить городские коммуникации. Мэрия решила оставить эту часть раскопок в качестве своеобразной выставки.

Он не заставлял Бикер смотреть на столетия прятавшееся в земле прошлое, но ожидал, что та сама проявит интерес, начнёт задавать вопросы. Раз уж напросилась «прогуляться по Крипте», потому как все одноклассники там вроде как уже побывали и рассказывали, насколько там замечательно. Теперь юная пони с оранжевой гривой наверняка убедилась, что россказни молодых кобылок и жеребчиков – враньё, и она единственная, кто на самом деле знает, что выставлено в подземном музее.

— Здесь и на противоположной стене, – Полимат махнул копытом, – в почве видна широкая тёмная полоса. Примерно с твою зубную щётку толщиной.

— Ага, вижу. – Единорожка охотно воспользовалась предлогом отвернуться и смотреть в противоположную от жутковатой картины сторону.

— Археологические исследования утверждают, что это след от какой-то масштабной катастрофы, случившейся в прошлом, что подтверждается источниками грифонов. Когда-то здесь процветал город, известный как Гнездовья. Но его правители чем-то рассердили Великое Небо, и оно показало свой гнев, полностью уничтожив поселение. Это мне Нитпик рассказывал. Бики, ты ведь помнишь Нитпика?

Кобылка не вполне уверенно кивнула.

— Мы пришли на званый ужин в честь открытия балтимэйрского офиса «Гриффин Медиакорп». Помнишь того большого и важного грифона, который нарядился в причудливый дорогой камзол? Это и был Нитпик. Я с ним как-то разговаривал про географию Балтимэйра и причуды природы, создавшие залив в форме подковы. Тут эта история и всплыла.

— А ты многих грифонов знаешь, пап? – попыталась сменить тему Бикер.

— Ну… Не то чтобы уж очень многих. – Полимат почесал скрытый лаймового цвета гривой затылок. – Нитпика знаю. Пару преторов из их Верховного совета… видел. Общался лично с одним, по имени Готфрид. Это который Гардиана отец. Ну, Гардиана-то ты и сама знаешь, помнишь, наверное, когда их семья к нам в дом ненадолго заглянула. Прыткий, непоседливый, ненамного тебя старше…

Он как мог – ироничным тоном, улыбкой – пытался приободрить дочь, но та, подавленная гнетущей атмосферой пустого и наполненного слишком страшными для столь юного существа вещами музея, не замечала его стараний.

— Пап, можно мы уйдём, а? – робко спросила она. – Когда-нибудь потом вернёмся. Сейчас я не хочу… Можно, мы уйдём?

— Конечно, родная, – откликнулся Полимат. – Сходим лучше в парк? Как и обещали маме. Кстати, давай не будем ей рассказывать, что побывали в Крипте. Её это не обрадует, а она болеет…

— Расскажем, когда выздоровеет, – заключила молодая единорожка. Она, преодолев нижние неудавшиеся ступеньки, побежала по лестнице, не заметив, как отец замялся перед ответом.

— Да, конечно, Бики… Когда она выздоровеет…

Он погасил свечку в фонаре, оставляя покоящиеся в земле кости, осколки утвари, куски каменных предметов в привычной для них темноте, в привычном для них одиночестве.

2 года после ВНМ (возращения Найтмер Мун)

Детектив, представляющийся всем именем Бладхаунд, играл с магическим прибором, который ему достался в подарок от работающего в Стэйблридже единорога. Он искал малейшие следы магической природы на всех предметах и во всех углах выделенного ему под офис балтимэйрским муниципалитетом помещения. Удовлетворённо кивнул, когда прибор зафиксировал остаточное излучение на широкой софе – её затащили в контору детектива посредством магии. И хотел уже закрыть крышку «Расклинателя-М1», когда зелёные полоски индикатора разом взметнулись в верхнюю часть экранчика, обрисовали параболу и вернулись в исходное положение. Одновременно с этим за дверью с надписью «Бладхаунд, розыскные дела» послышалась возня, перешёптывания, чуть погодя – робкий стук.

— Прошу, заход’ите, – произнёс земнопони, убирая волшебный прибор. «Расклинатель» был серьёзным подспорьем в нелёгкой работе частного детектива, обеспечивая ему преимущество перед конкурентами, и Бладхаунд не спешил демонстрировать его каждому первому потенциальному клиенту.

В контору сыщика заглянули две посетительницы. Не требовалось обладать дедуктивным талантом, чтобы прийти к выводу, что голубая пони с розовой гривой и розовая пони с голубой гривой были близкими родственницами. Скорее всего, сёстрами. Метки в форме цветов говорили, что и профиль работы у них общий, если не одинаковый.

— Тщем об’язан? – с неизлечимо жутким акцентом спросил Бладхаунд, занимая место за столом, пребывающим в состоянии такого «порядка», что нужные вещи мог отыскать только сам сыщик.

— Я Лотус. Это моя сестра – Алоэ. Мы представляем интересы одного пони, – начала одна из кобылок.

— Его зовут Ритаснелис, и он слышал про ваши успешные расследования, – продолжила вторая.

«Ритаснелис? Странное имя. Явно не эквестрийское. И не южное. Скорее всего, вообще фиктивное», – немедленно принялся анализировать новую информацию детектив.

— Мне повезло, что мсье Р’и… Р’ит… ваш наниматель, – сыщик своевременно понял, что многосложное имя правильно не выговорит, – слышал только про успиэшные.

Всего в считанных сантиметрах от копыта Бладхаунда лежала папка с материалами и пометкой «Скриптед Свитч». Дело, в котором он опоздал везде и всюду. Которое ему не позволили довести до финальной точки, что крайне раздражало тяготеющую к завершённости и ясности натуру детектива.

Кобылки переглянулись. На секунду сыщик решил, что они вдруг резко передумают и уйдут, но они, кажется, приняли его слова за шутку.

— Мсье Ритаснелис хотел бы нанять вас для поиска информации, – сообщила голубая кобылка.

— Ему важно узнать как можно больше о существе по имени Ламия, – сказала розовая.

— Её историю, происхождение. Её прошлое. Её возможности. Круг общения. По возможности, планы и намерения.

— Вознаграждение за труды гарантировано.

С этими словами розовая пони подцепила аккуратными ухоженными зубками мешочек, который с приятным для слуха звяканьем лёг на стол поверх купленных в киоске газет. Его содержимого, как оценил намётанный глаз детектива, хватило бы, чтобы скупить весь наличный ассортимент того киоска на неделю вперёд.

— Хе! – усмехнулся сквозь усы Бладхаунд. – Клиенты, безусловно, не огранитщены в запросах, но зачем, скажите на м’илость, вашему нанимателю сведения об уже умершем существе? Хотя информацию о гибели этой Ламии во вриэмя событий в Кантерлоте попытались не выпустить за стены столицы. Возможно, вам так и следует сообщить вашему нанимателю.

— Мсье Ритаснелис знаком с хроникой событий в Кантерлоте, – уверенно произнесла розовая земнопони.

— Однако он опасается, что в этой истории с Ламией финал ещё не наступил, – добавила голубая.

— И поэтому склонен выделить некоторую дополнительную сумму, связанную с высоким риском задания…

Второй мешочек, вытащенный голубой пони с розовой гривой, улёгся рядом с собратом. Одна из бровей детектива выгнулась в несимметричную дугу.

«Вот теперь это уже интересно», – подумал Бладхаунд, вспоминая, в каком из ящиков стола остались бланки обязательных в его работе контрактных документов.

Эпилог

— А могу я спросить… Кто ты такая?

Льдисто-голубая пони выбрала не самый удачный момент, чтобы проявить свою любознательность. Ламия была занята крайне сложным колдовством, шансы на успешное завершение которого из-за редко выпадающей возможности потренироваться в нём были невелики. Если бы она утратила концентрацию из-за того, что Глейсерхит не вовремя вздумалось открыть рот – этой пони сильно не поздоровилось бы. Но сознание змеи не утратило ясности и сосредоточенности, оно получило сигнал, свидетельствующий, что звезда с неба попалась, что она прибудет. Так что Ламия могла потратить пару минут на то, чтобы попытаться подобрать верный ответ.

Кто она? Убийца, искавшая в смерти других спасительные знания? Целитель, вышедший далеко за грань морали? Беглая пони, отрёкшаяся от сородичей? Исполинская змея, единственная в своём роде? Ученица великого мага? Или его творение? Не знающий ограничений чародей? Неспособное к созданию заклинаний ничтожество? Разрушительница существующего мира? А может, скорее, созидатель мира нового? Новое божество? Ревнивый последователь идей Истинной Гармонии? Обладательница полноценного бессмертия? Слабая, уязвимая, прячущаяся от всех тварь? Всё это сразу, сведённое в единое целое?

Чтобы ещё немного растянуть паузу, Ламия высунула язык и попробовала на вкус воздух предутреннего леса. После чего произнесла:

— Нет, не можешь. Ответ на этот вопрос не предназначен для твоих ушей…

Поёрзав немного по травяному ковру, рептилия остановила вереницу мыслей и снова сосредоточилась на волшебстве и звёздах.

На некоторые вопросы попросту невозможно дать однозначный ответ.