Эпоха полночных кошмаров
Глава XXIV
За пару часов до беготни по трущобам
Флэш Сэнтри всегда мечтал быть стражником, даже его метка изображала щит, но начальство обратило внимание только на молнию поверх него и определило пегаса в академию «Шэдоуболтс». Пастельно-оранжевый жеребец делал успехи, но в конце концов оказался снова переведён в стражники за то, что не сумел ртом удовлетворить своего тренера. «Я же не виноват, что я натурал», — думал Флэш, когда его пинком выгнали из академии. Снова в стражу, но на этот раз работа была поинтереснее истуканства у двери: его приставили к протеже Императрицы. Однако удовольствие очень быстро стало наказанием, и пегас уже разглядел подвох в решении вышестоящих пони, когда у него начали сворачиваться в трубочку уши, а глаза разбегались по доске, вдоль и поперёк исписанной и исчерченной… какой-то непонятной белибердой, если честно.
— Всякое односвязное компактное трёхмерное многообразие без края гомеоморфно трёхмерной сфере! — увлечённо тараторила лиловая единорожка, каким-то чудом находя в этой галиматье и пустой мешанине звуков смысл… и записывая на доску совершенно другое. Ещё более бессмысленное.
Флэш Сэнтри стискивал зубы, закатывал глаза, прижимал уши, кажется, у него даже начало сводить лицо от нервного желания заорать во всю глотку и сбежать отсюда. Находящаяся в похожей на библиотеку башне волшебница казалась неразговорчивой — даже не ответила внятно, почему не пошла на совет к Императрице неделю назад, а осталась лежать на разбросанных по полу подушках с книгой перед носом и кому всё время слала записки со своим копытным дракончиком. Разговорить её на более лёгкие темы тоже не получилось: пони с аккуратно подстриженными волосами только раздражённо угукала и переворачивала страницы с характерным шелестом. «То ли она реально так быстро читает, то ли ей больше делать нечего, то ли она бумажная наркоманка», — подумал Флэш.
Жеребец надолго замолчал, в который раз рассматривая вверенную ему кобылку. Светло-фиолетовая шкурка, тёмно-синие хвост и грива с розовыми и фиолетовыми полосами и тёмно-лавандовые глаза. Кьютимарка, как и положено приближённому к Императрице магу, в виде россыпи звёзд — одной большой розовой в центре и маленькими вокруг неё.
Флэш Сэнтри, уже сорок минут мозоливший свои глаза об волшебницу, признал её симпатичной и решил разбавить свою трудную и опасную службу оздоровительным лёгким ceксом, но, только приблизившись к единорожке, наткнулся на магический барьер. Защитившая себя стеклянным куполом волшебница, не обратив никакого внимания на стук от столкновения и дальнейшее ощупывание Флэшем преграды копытами, в очередной раз перевернула страницу. Пегас обречённо вернулся на своё место возле двери.
Так проходили все дни, все две недели. Но иногда Флэш наблюдал ну совсем странную пони. Чего только стоили эти записки, которые, прибыв в какой-нибудь книге, мгновенно уничтожались после прочтения, на них быстро писались ответы, короткий крик шёпотом: «Спайк!», бумажка с написанным посланием влетала в лапы дракончику — и тот, всунув её в какую-нибудь другую книгу, быстро убегал, семеня нелепыми маленькими лапками. Единорожка была в этой башне в роли заключённой. С кем она переписывалась — непонятно. Но иногда Флэш просыпался посреди ночи от того, что этажом выше нервный топот копыт выгарцовывал круг. «Она там уже колею должна протопать, — ворчливо думал пегас, накрывая голову крылом. — На следующую ночь точно ко мне свалится».
…Когда Флэш уже готов был в третий раз зевнуть, единорожка вдруг подскочила на месте и треснулась рогом о уже ставшую за эти дни частью интерьера невидимую сферу, но та не причинила создательнице вреда и покорно растеклась в воздухе. Что-то увлечённо лопоча, волшебница обхватила лежащий на столике меловый карандашик розовато-малиновым телекинезом и начала выводить совершенно непонятные формулы, превращая мозги стражника в тесто. Этот бред вызывал у Флэша него желание пробить себе голову копьём. Кобылка выглядела как сумасшедшая. Она по-жеребячьи радовалась каждой закорючке, которая появлялась на тёмной гладкой поверхности… и понимала всё это!
— Таким образом, обобщая изложенную выше гипотезу, можно сказать: любого натурального числа n всякое многообразие размерности n гомотопически эквивалентно сфере размерности n тогда и только тогда, когда оно гомеоморфно ей! — гордо и ритмично, словно рассказывал стихотворение, закончила протеже Императрицы и с чувством выполненного долга брякнула магически восстановившийся мел обратно на стол. Даже этот звонкий звук не смог перекрыть раздавшийся в башне храп пастельно-рыжего пегаса.
Сиреневая волшебница подошла к уснувшему стоя жеребцу и погладила его копытом по щеке.
— Мне очень жаль, — мрачно произнесла вполголоса единорожка, — ты был даже милым.
Вспышка рога, своей отдачей погасившая освещавшие комнату свечи — и тело Флэша неуклюже валится на пол.
Волшебница надела на себя стандартную накидку члена Лунного Света. Она уже несколько раз заслужила собственный дизайн, но не захотела обращать чужое внимание на свои магические способности. Она была преданна идее того, что само имя Твайлайт Спаркл станет её символом, а не какие-то дополнительные блестяшки на плаще. И для этого она была готова пойти на многое. Это было её целью в жизни. А сейчас она собиралась сделать то, что, если её поймают, навеки закроет ей все пути и дороги к мечте.
За дверью раздалось ритмичное «топ-топ-топ» чешуйчатых лап по ступенькам. Твайлайт улыбнулась и выскользнула за дверь своей комнаты. В принципе, ей была доступна вся башня, но комната-библиотека ощущалась роднее всех.
По лестнице взбежал задыхающийся фиолетовый дракончик с зелёными шипами. Он подковылял к единорожке и лапами опёрся о её передние ноги, пытаясь отдышаться.
— Настало? — тихо спросила кобылка. В ответ её помощник кивнул головой, брызнув в пол потом. — Отдохни, Спайк, спасибо. Я спрятала еду для тебя за книгой «Магия материи и памяти». Это всё… И, ах, да, за дверью стражник, не споткнись об него. Ты знаешь, что делать.
Твайлайт впустила дракончика в комнату и магией закрыла замок. Единорожка стала спускаться по спиральной лестнице, наслаждаясь шорохом длинных полов накидки за спиной. Эта накидка, вполне возможно, в последний раз что-то значила.
Кобылка остановилась перед поворотом к тронному залу, лишь мельком выглянув, чтобы оценить обстановку. Адово море чейнджлингов толпилось снаружи, а также два стражника в придачу.
Однако, как всю жизнь работающая с магическими явлениями пони, Твайлайт отодвинула эти два факта и сосредоточилась только на одном ощущении: тронный зал был экранирован. Оттуда никак не сбежать при помощи телепортации.
«Кейденс собираются отдать чейнджлингам, словно уплату наёмникам. Я собираюсь украсть её. Мне нужна твоя помощь только в двух вещах: ты должна телепортировать меня и Кейденс как можно дальше сразу после того, как я телепортируюсь с ней из зала, и попытаться снять с неё оморочку. И мы убежим».
Твайлайт прикрыла рот копытом и крепко задумалась. Ей было необходимо найти брешь в барьере. Один участок, на крупицу тоньше, чем всё остальное; скол на углу — хоть что-нибудь, что будет легче сломать. Но, пока зал полон чейнджлингов, делать это просто глупо.
Шум дырявых крыльев докатывался до её ушей изнутри и заглушал приказ Императрицы:
— Шайнинг Армор. Выеби её.
Белый единорог, выступавший, вопреки недавнему своему свержению с этой должности, куратором пленной аликорночки, почувствовал себя донельзя отвратительно. Даже то, что у этого соития будут зрители в размере целой армии, не могло заглушить грызущего, как совесть, ощущения стыда… и потери.
Он только встретил кобылу, которую был готов полюбить, как вынужден её лишаться, перед этим совершив — и когда это он успел так измениться?! — выворачивающую наизнанку подлость. Ещё никогда единорог не чувствовал себя так плохо.
— Пожалуйста, прости меня, — горячо прошептал он на ухо Кейденс и приложился губами к её виску, закрыв глаза.
Шайнинг Армор, не обращаясь более ни к зрению, ни к слуху, весь погрузился в осязание, обоняние и вкус. Вокруг него больше не было чейнджлингов. Только кобылка, почти неживое, искусственное тепло которой он ощущал копытами. Единорог плотнее зажмурился и, крепко обняв Кейденс, слегка покачался с ней взад-вперёд.
Аликорночка оказалась лёгкой, но для Шайнинга мало кто из кобыл мог считаться неподъёмным грузом. Заросшими щётками копытами жеребец ласково прошёлся по груди Кейденс, её шее, обвёл скулы и остановился на щеках, придерживая голову кобылки. Шерсть на передних ногах едва ощутимо трогало её редкое и слабое дыхание, касалась гладко расчёсанной гривы.
Шайнинг, чувствуя себя некрофилом и насильником, бёдрами толкнулся к ней. Единорог не ожидал, что головка его члена погрузится в Кейденс легко и плавно, а не ворвётся в покойничий холод, царапаясь о сухой вход. Жеребец замер и медленно открыл глаза, ожидая встретиться с аликорночкой взглядом, но нет — она по-прежнему лежала на спине, словно мёртвая, её передние ноги были по-заячьи сложены на груди, а задние безынициативно вытянуты.
Несмотря на то, что очередная горячая капля смазки закружилась по плоской головке единорожьего достоинства, сползая вниз, Шайнингу было по-прежнему важно, жизненно необходимо почувствовать и услышать искреннее согласие Кейденс. Он отдал бы всё, что угодно, за этот миг.
Но он знал, что такого не будет.
Единорог любил Кейденс, по-настоящему, небо видит — любил. И Шайнинг понял это только тогда, когда наступил этот момент: он с ней, практически в ней, только бёдрами вперёд подайся, и всё равно это было совсем не так, как он мечтал — как мальчишка, как неопытный жеребёнок, а не проявивший себя в шпионаже, вылазках и подавлении мятежей воин. Было что-то, точнее, чего-то не было, чего-то не хватало, и незавершённость ситуации, раздражающая, крутящаяся под носом, но неуловимая, комком вставала в горле.
Шайнинг медленно вошёл до конца, надеясь сорвать с губ Кейденс стон, надеясь увидеть хотя бы, как морщится её нос, потому что сам он сходил с ума от невозможной для своего члена тесноты кобылки. Единорогу до смерти хотелось почувствовать на своей груди исступлённо шепчущие его имя губы, скребущие его спину нетерпеливые копыта, желающие обнять, но одновременно пытающиеся погладить везде одновременно — как его собственные прямо сейчас. Никогда прежде он не заботился об удовольствии своих партнёрш, трахая и разрывая их, как ему вздумается, но теперь он бы душу продал за то, чтобы сделать аликорночке приятное.
Словно совершая священнодействие, Шайнинг Армор коснулся её губ своими, ещё раз и ещё. Язык единорога исследовал линию её рта, пока тот покорно не приоткрылся, впуская его внутрь. Жеребец неторопливо, смакуя каждое действие и плотно впечатывая его в свою память, целовал Кейденс и гладил её кожу.
Пусть давят на череп стороны антителепортационного барьера. Пусть толпятся вокруг нетерпеливой стрекочущей толпой чейнджлинги. Пусть Императрица с Королевой уйдут в сторону и будут лишь лениво бросать на действо взгляды. Пусть Шайнинг видит Кейденс в последний раз, но этот последний раз будет…
Шайнинг Армор углубил поцелуй, но прервался, поняв, что крутилось у него на языке. Что он искал. Без чего ситуация делалась невыносимой.
— Я люблю тебя, — исступлённо прошептал жеребец в холодное ухо чуждые, непривычные, но такие смягчающие слова и почувствовал, как печёт его застывшие на крупе кобылки копыта разогревавшимися сердцами на кьютимарках. Единорог, словно почувствовав через это тепло одобрение, начал двигаться внутри неё, чувствуя облепляющую, омывающую член смазку.
Замершее на многие столетия сердце Кейденс разгонялось огнём и кровью.
На почти несуществующую долю секунды жеребцу показалось, будто пышные ресницы дрогнули. Кожа аликорночки слегка повлажнела.
Он больше не мог не замечать идеальных изгибов тела розовой кобылки.
Он больше не мог не замечать свойственного только ей запаха шёрстки.
Он больше не мог не замечать, что, пусть её разум был далеко от неё, её тело откликнулось ему.
Шайнинг закрыл аликорночку собой ото всех. Он обвил её объятьями, взял в безопасный и тесный плен своих копыт, и, несмотря на то, что они занимались любовью на полу, жар струился по всему их телу. Единорог больше не ощущал и не хотел ощущать себя «по отдельности», он хотел ощущать себя «вместе». Всё, что имело значение после этого внутреннего признания — обнимать Кейденс так, как никого до этого, плавно и сильно двигаться в ней, чувствовать язык её тела и магии, текущей через скрещенные в доверительном и страстном жесте рога.
Белый единорог исступлённо шептал три простых, сильных и горьких слова. Крылья кобылки распахнулись по сторонам, обнажив воздушное нежно-фиолетовое внутреннее оперение: она наслаждалась. Её ресницы слабо затрепетали, рот с неслышным стоном приоткрылся и тут же оказался накрыт ищущими губами Шайнинга, распалившего темп до небес, до искр в глазах, до дрожи в копытах, до первобытной магии, побежавшей искрами по спиралям рогов.
Внезапно Шайнинг Армора захлестнуло волной. Он широко распахнул глаза, но вместо бессознательного лица увидел белое пространство, по которому неприлично медленно плыли похожие на миниатюрные планеты голубоватые частицы. Собственное тело тоже ощущалось медленно, тяжело, как будто кто-то поставил его на паузу и вот-вот готовился запустить снова.
Обманчивое белое полотно, представляющее собой рассеянный ослепительный свет, замаячило где-то вдали румяным розовым пятном. Оно приближалось и приближалось, с каждой секундой заставляя желудок единорога сжиматься в судороге предвкушения, пока вдруг нелогично быстро не оказалось прямо перед ним, обернувшись Кейденс.
Аликорночка плавно открыла большие фиолетовые глаза, лучащиеся аномальной нежностью.
И белая даль взорвалась искрящейся чернотой их зрачков.
Шайнинг хрипло закричал, по-настоящему раскрыв наконец глаза, и нырнул лицом в притягательную впадинку между скулой и шеей Кейденс. Его движения потеряли всякую систему и ритм, напоминая рваную судорогу, которой единорог пытался вызволить своё достоинство из тисков нежной сжавшейся вокруг него в оргазме плоти, а затем жеребец простонал имя аликорночки и кончил вслед за ней, блаженно изливаясь в её нутро несущей жизнь влагой. Шайнинг упал на кобылку, накрыв её своим крепким телом, словно одеялом. У него больше не было сил и способности сообразить, что ей тяжело, у него больше не было сил и способности замечать что-нибудь вокруг, кроме мускусного запаха их близости, смешивающегося в будоражащий хмель с естественным ароматом тела Кейденс, несущего в себе воспоминания об удовольствии, пережитом секунду, полминуты, минуту назад…
Последние искры слетели с рога пернатой кобылки и рассыпались о пол, разлетевшись брызгами по освободившемуся от армии чейнджлингов залу.
За несколько минут до беготни по трущобам
Нейтрализовать стражников, имея в арсенале всё от усыпляющих заклинаний до элементарного телекинеза? Да как подумать.
Твайлайт сдвинула в соседнее помещение два кистеухих тела, не удосужившись даже посмотреть, что там, закрыла его на засов и тут же прильнула магией к барьеру. Единорожка удивилась, обнаружив, что он истончается. С каждой секундой его прочность как будто иссякала, хотя сомнения не было: экранирование было создано Императрицей. Пурпурная кобылка чувствовала этот леденящий кровь отпечаток энергии, который никому другому не мог принадлежать.
Знакомое ощущение незначительности своих сил по сравнению с таким совершенством стало лишним напоминанием о том, насколько рискованную и глупую вещь совершает Твайлайт. Но она с окаменевшими мыслями нанесла первый удар по защитному слою и неожиданно сломала его, даже не осознавая, сколько силы вложила в атаку.
Парой секунд позднее единорожка додумалась до того, что барьер рухнул ни для кого не заметно — именно этого она, в конце концов, и добивалась, — в том числе и для брата. Ей пришлось вслепую отыскивать его в зале, пытаясь не наткнуться на Кризалис и Императрицу, и в конце концов достигла успеха.
Шайнинг Армор всё ещё сжимал бессознательное тело Кейденс в объятьях, когда их охватила розовато-пурпурная вспышка — и оба исчезли из зала. Вторая такая же вспышка — и они уже стоят в кэнтерлотских трущобах рядом с спасшей их Твайлайт, а затем несутся вглубь лабиринта лачуг, как затравленные звери.
— О великое звёздное небо, во что я ввязалась, — причитала единорожка после рассказа жеребца, не упустившего ни единой подробности.
— Есть идеи, где можно спрятаться? — спросил Шайнинг Армор.
Твайлайт, всю жизнь носу не казавшая из школы, дворца и библиотеки, испуганно замотала на бегу головой. Единорог счастливо засмеялся и заявил:
— А у меня есть!
Темнота переулка, примыкающего к тому, по которому бежали сестра и брат с бессознательной кобылкой на спине, лопнула под напором плотного чётко очерченного тёмно-синего облака.
Твайлайт вскрикнула и ударила копытами в землю, тормозя, но Шайнинг Армор в последней отчаянной попытке удрать схватил её взметнувшуюся от резкой остановки гриву зубами и резко потянул за собой, в узкий проём между двумя стоящими почти впритык домами.
И это было глупое решение. Единороги и аликорночка оказались в тупике.
Кусок густого тумана змеисто поплыл к ним, держась низко над землёй. Постепенно осязаемая на вид тёмная дымка обрела очертания устрашающей вороной аликорницы, а о прежней газообразной форме напоминала только её грива. И, небеса, эта грива! Твайлайт не могла припомнить ничего более ужасного, чем эта грива, слившаяся с хвостом, гигантская, подвижная, текучая, хищнически окружающая, застилающая собой весь переулок!
Императрица медленно открыла глаза — и из них каскадами брызнул злой белый свет.
— Ты предала меня, — демонически рокочущий голос Богини Ночи в своём ужаснейшем обличии рвал барабанные перепонки и закрома, в которых хранились остатки отваги. — Променяла всё, что я тебе дала, всё, что я тебе посвятила, на НЕГО!
Поток светло-бирюзовой материи, ударивший прямо из-под земли, моментально превратил Шайнинга в горстку пепла. Твайлайт истошно закричала от страха и горя, упав на живот и одной передней ногой зажав себе рот, а другой протянувшись к белой с оттенками синего пыли и коснувшись её. В несколько ручьёв из глаз единорожки хлынули слёзы, отчаянный рёв прорвался сквозь копыто.
— …Так лишись же всего в одну секунду.
Поймав Кейденс магией и потянув ту к себе, Богиня с хрустящим звуком рвущейся ткани содрала с Твайлайт накидку Лунного Света, но единорожка даже не заметила этого. Рыдая и воя, она сгребала копытом в кучу то, что осталось от её Старшего Брата Лучшего Друга Навечно.