← Глава 3

Последний закат

Глава 4

Школьный коридор был полон весёлого шума жеребят разнообразного возраста. Молодые кадеты и ученики других магических направлений торопились по домам. Из-за снежной бури уроки сегодня закончились пораньше, а учения в кадетском корпусе и вовсе отменили. Именно этим объяснялась всеобщая радость. Несмотря на непогоду, многие пони предлагали друг другу пойти поиграть в снежки.

Сансет содрогнулась. Она была уверена, что зима ей не нравится. Как может нравиться сезон, во время которого всё вокруг пропитано диким холодом и нужно носить тонну одежды чтобы не замёрзнуть?

Пегасы, казалось, совершенно позабыли, что эти грузные серые облака надо хоть иногда убирать, поэтому над Кантерлотом неделями шёл снег, и земные пони, ответственные за расчистку улиц, не всегда вовремя с ним справлялись.

Вдруг в толпе жеребят кобылка наткнулась взглядом на небольшого жёлтого пегаса с синей гривой, который уверенно шагал прямо к ней. Их занятия бывают в основном корпусе только по четвергам, всё остальное время юные гвардейцы, не являющиеся единорогами, проводили в своём корпусе неподалёку. Что этот кадет делал здесь в понедельник?

— Доброго дня, мисс Шиммер, — вежливо поздоровался жеребец. Он выглядел младше Сансет примерно на три года.

Золотистая единорожка только кивнула в ответ. На его кьютимарку она даже не обратила внимания. За почти шесть лет учёбы в этой школе с ней кто только ни пытался подружиться. Избалованные "принцесски" из богатых кантерлотских семей, самовлюблённые жеребчики и другие ученики, которые, на самом деле, плевать хотели на Сансет и её личное пространство. Какое, должно быть, жизненное достижение — подружиться с протеже самой принцессы. Блюблад мог умело манипулировать такими пони и часто обращал всё в свою пользу, лицемерно помыкал всеми этими знатными особами и снобами. Единорожка так не могла. Ей была важна искренность, и она не терпела фальши. Она сменила десяток лучших подруг, прежде чем поняла это.

Сфокусировав уставший взгляд на синегривом пегасе, она поёрзала на скамейке. Вот уже несколько минут она сидела возле учительской в ожидании Инки Пэна, но он почему-то задерживался.

— Чего тебе нужно? — безразличным тоном спросила она, даже не пытаясь перекричать весёлый гам, стоящий в коридоре.

— Тебя за что-то наказали? Что ты натворила? — незаметно перейдя на неформальный тон, попытался завести дружескую беседу жеребчик и хотел было сесть на скамейку рядом с ней, но его остановил недобрый взгляд Сансет.

— Какое твоё дело? — злобно произнесла кобылка. — Шёл бы ты отсюда, пегасик, — фыркнула она.

Жеребчик, заметно приуныв, потрусил в сторону гардероба, а единорожка облегчённо вздохнула. Кому какая разница, что она натворила? Она в любом случае никому не навредила своей выходкой, разве что самой себе. Нервно вцепившись в свои седельные сумки, кобылка напряжённо ждала своей участи.

Коридор уже опустел, и лишь отдалённые голоса учителей звучали в каком-то из кабинетов, когда в поле зрения Сансет появилась знакомая фигура. Советник был одет в свой неизменный коричневый плащ, припорошенный снегом, и вязаную шапку. В тёплом помещении крупицы снега превращались в мокрые капли, покрыв моросью его одежду и бороду. Он достал из внутреннего кармана плаща запотевшие очки и, бережно протерев их своей магией, вернул их себе на нос. Поравнявшись наконец с кобылкой, Инки Пэн произнёс:

— Ты выглядишь расстроенной. Что-то произошло, Санни?

Сансет не успела открыть рот как дверь учительской распахнулась и вышла завуч, единорожка немолодого возраста. К собственному стыду, кобылка даже не помнила как её зовут.

— Ваша подопечная вломилась в учительскую, пока в ней никого не было, и рылась в архивных документах, — ответила она вместо ученицы. Она была уже не так сильно возмущена, как час назад, но её голос был всё так же нервозно повышен.

— Извините, — тут же отозвалась Сансет, даже не глядя на учителя. — Этого больше не повторится.

На самом деле, ей было всё равно, сколько раз на неё накричит завуч. Завтра она вновь попытается это сделать и нисколько об этом не пожалеет. Для неё стало большой неожиданностью, когда вместо привычного "Я пожалуюсь вашей наставнице!" она услышала "Об этом должен знать Инки Пэн". Мама спокойно могла пропустить мимо ушей любое упоминание о ней, но Инки Пэн... Она просто не могла себе представить, что бы произошло, если бы ей пришлось во всём сознаться.

Кобылка опустила взгляд в пол, изучая до блеска начищенный паркет.

— Я думаю, нет причин не верить её словам. Спасибо, что рассказали, — спокойно ответил жеребец завучу.

Судя по шагам, единорожка удалилась обратно в учительскую, а Сансет всё ещё боялась взглянуть на советника. Он сел рядом с ней на скамейку, и в коридор вернулась прежняя напряжённая тишина, словно пружина, готовая в любой момент распрямиться.

Кантерлот за окном уже погружался во тьму, окутанный пеленой снежной бури. И чем больше золотистая пони вглядывалась в темноту, тем больше ей хотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда. Она не хотела отвечать на вопросы, которые сейчас неизбежно посыпятся на неё.

— Ни о чём не собираешься мне рассказать?

Единорожке очень хотелось ответить ему, но она предпочла промолчать. Не потому что ей хотелось обидеть Инки Пэна, а очень даже наоборот. Его могла задеть эта правда, которую она так отчаянно скрывала. Золотистая пони прикусила губу, лихорадочно соображая, как же ему соврать, но ей, как назло, ничего не приходило на ум.

— Я знаю, что последние месяцы с тобой происходят некоторые изменения...

— Мы уже говорили об этом, это вообще никак не связано, — торопливо прервала его Сансет, но тут же испуганно замолчала, удивившись собственной резкости.

— Тогда я не понимаю, что тобой движет, — признался жеребец, задумчиво почесав бороду.

Кобылка глубоко вздохнула. Быть может, если она будет подходить к этой теме достаточно осторожно, то не заденет его чувства? Одна лишь мысль о том, чтобы соврать Инки Пэну, заставляла её чувствовать себя несчастной. Она безо всяких мук совести могла соврать кому угодно, но только не самому родному для неё пони, который заботился о ней чуть ли не с самого рождения.

— Я... ищу ответы на некоторые вопросы, — нерешительно произнесла единорожка, нервно сжав в копытах сумки, так что ощутила сквозь ткань ворох бумажных свитков внутри.

— Но для чего тебе понадобились документы из учительской? — В голосе советника не было ни капли злости или досады.

— В архиве лежат личные дела всех учеников этой школы.

— И чьё же личное дело тебе понадобилось?

Сердце заметалось в груди, и Сансет ощутила, как загорелись румянцем её щёки. Отступать было слишком поздно.

— Моё, — коротко ответила она.

Брови жеребца взметнулись от секундного удивления, но оно быстро сменилось лёгким смехом.

— Только и всего? — с облегчением спросил он.

Не дожидаясь от неё ответа, единорог слез со скамейки и зашёл в учительскую. Он вернулся почти сразу же с небольшой папкой в магическом захвате и левитировал её кобылке. Её сердце подпрыгнуло от радости, когда она увидела на обложке своё имя. Она так долго ждала этого момента, что даже позабыла поблагодарить Инки Пэна, сосредоточив всё своё внимание на заветной папке. Сейчас она узнает всю правду, до которой пыталась добраться вот уже долгое время. Её поиски наконец-то дали хоть какие-то плоды.

Не медля больше ни секунды, она открыла папку и пролистала содержимое. Взгляд юной пони приковал лишь один документ — свидетельство о рождении с прикреплённой к нему фотографией. Однако уже через мгновение она вновь погрустнела.

— Что-то не так, Солнышко? — спросил Инки Пэн, заметив, как помрачнело её лицо.

Сансет захлопнула папку, на которую возлагала столько надежд, и вернула её советнику. Испытанное разочарование заставило её забыть о прежней осторожности в разговоре с ним, и она яростно выпалила:

— Почему в моём свидетельстве о рождении не вписано имя отца? Кто он? Что это за пони такой, что его так тщательно скрывает мама? Почему ты не можешь мне рассказать о нём? — Знакомый виноватый и немного оторопевший взгляд заставил её замолчать, прекратив поток вопросов. Осознав, что только что проболталась, она поспешно добавила: — Ты не подумай ничего... Ты замечательный отец, любой пони мечтал бы о таком. — Она бросила взгляд на папку, всё ещё парящую над полом в магическом захвате. — Но я хотела бы знать кем был мой настоящий отец, и почему его с нами никогда не было.

— Я знаю. — Жеребец понимающе качнул головой. В его глазах застыла горечь, которая была так знакома Сансет. Он вёл себя так каждый раз, когда она заходила слишком далеко с расспросами, связанными с матерью. — Это вполне естественное желание — интересоваться своим происхождением. Я ни в чём тебя не виню, Санни.

— Так ты знаешь... — с надеждой начала единорожка, но советник прервал её.

— Это запретная тема для меня, прости. Я дал слово твоей маме, и ты должна об этом услышать лично от неё, — настойчиво произнёс Инки Пэн, давая понять, что любые расспросы бесполезны.

— Если бы она мне только позволила, — расстроенно ответила Сансет. — Ты же помнишь, как редко мы стали видеться, когда я поступила в школу, а в переписке она просто игнорирует вопросы, не связанные с учёбой.

— Она занятая пони, Санни, — напомнил жеребец.

— В прошлый день рождения она по рассеянности обозвала меня "принцессой Луной" когда поздравляла. Ты уверен, что она хотя бы помнит, как меня зовут? — с иронией спросила кобылка.

— Оговорилась, с кем ни бывает, — оправдал свою начальницу единорог. — Она любит тебя, но, вероятно, пока не готова рассказать тебе обо всём.

— И что мне теперь делать?

— Прояви терпение. — Советник ободряюще коснулся плеча юной ученицы. — А я поговорю с ней сегодня на эту тему, обещаю.

Сансет подняла взгляд на его карие глаза, излучающие безграничную мудрость, и доверительно кивнула. Этот пони никогда не давал пустых обещаний.

— И ты мне обещай, Санни, что больше не будешь ввязываться в неприятности.

Утро, вечер, ночь — последние дни эта картина нисколько не менялась, и если бы не занятия в школе, пони наверняка потерялась бы во времени, настолько большая часть суток была похожа между собой. Не так давно отгремел День Согревающего Очага, и предстоял ещё целый месяц зимы, что совсем не радовало кобылку, которая так любила солнце и тепло.

Путь от школы до замка был не слишком далёким, но он показался ученице вечностью. Она неуклюже продиралась сквозь слой снега, который был ей по самый живот, стараясь идти по следам Инки Пэна, но всё равно продолжала набирать его в свои сапожки, отчего ёжилась и дрожала от холода.

— До замка осталось совсем недалеко, Санни. — Советник, как обычно, пытался её приободрить. — Как придём, я растоплю камин в твоей башне.

Пытаясь унять дрожь, Сансет раздражённо огляделась по сторонам. Уроки только-только кончились, а на улицу уже опустилась тьма. Метель плотной стеной обрушивалась на город, живописно подсвеченная фонарями.
Порыв ледяного ветра резко подул откуда-то спереди, и озябшая пони зажмурилась от прилетевшего ей в лицо снега. В тот же миг поток холодного воздуха ослабел, встретив на пути преграду в виде коренастого тела кофейного жеребца в неизменном тёмном плаще. С трудом поравнявшись с Инки Пэном, заслонявшим её от ветра, Сансет озвучила свою мысль:

— Почему пегасы не уберут эту ужасную погоду?

— Потому что погода следует строгому расписанию. Любое отклонение может сказаться на нашей природе. — Единорожка прекрасно знала этот ответ, что так терпеливо ей озвучивал советник каждый раз, когда она жаловалась на плохую погоду. В такие минуты она вспоминала, насколько ничтожны эти неудобства по сравнению, например, с испорченным урожаем на фермерских хозяйствах.

Торопливо пробираясь сквозь бурю, они наконец добрались до нужной башни и только тогда Сансет смогла спокойно выдохнуть и отряхнуться от снега, облепившего всю её одежду. Инки Пэн первым делом, как и обещал, растопил камин, пока озябшая до самых костей пони согревалась под горячей водой в душе.

Лишь когда единорожка, одетая в пушистый махровый халат, оглушительно чихнула, выйдя из душа, советник заподозрил неладное.

— Так и думал, что ты опять переохладилась, — проворчал он, усаживая её на диван перед камином. Отряхнув напоследок не успевший высохнуть плащ от талой воды, он быстро вышел из башни, а оставшаяся в одиночестве кобылка прилегла на диване, только сейчас ощутив, насколько вяло себя чувствует.

Нужно было распаковать сумки, приступить к домашней работе, но она едва могла подняться с дивана от внезапно накатившей слабости. Вдобавок ко всему, у неё страшно чесалось в носу, предвещая насморк.

Жеребец вернулся через несколько минут, левитируя за собой поднос с посудой. Кое-как Сансет заставила себя поесть горячий морковный суп и попила чай с малиновым вареньем. После такого тёплого ужина её охватил жар и она хотела снять халат, но Инки Пэн напротив накрыл её одеялом и вновь вернул к камину.

Свернувшись клубочком в одеяле, кобылка уставилась невидящим взглядом в огонь. Блики пламени танцевали в полутьме комнаты, пока единорог читал вслух какую-то сказку, расположившись рядом с ней на диване. Стараясь не чихнуть, она прикрыла глаза и вдохнула запах угля и горящей древесины. Пожалуй, это было единственное, за что она любила зиму — за тепло огня в камине. Атмосфера тепла и спокойствия действовала на неё умиротворяюще. Сансет совершенно не слушала, что читал ей советник, медленно проваливаясь в сон, только ближе прижалась к его боку, облачённому в уже подсохший плащ, что всё ещё источал едва уловимый запах кофе с корицей.

Ей снилось летнее солнце, что своим светом ласково согревало крылья. Кобылка летела вдоль редких облаков наперегонки с фениксами, и ветер трепал её распущенную гриву. Сквозь сон она почувствовала, как левитация выпускает её из своего поля, и она крепче вжалась в тёплое одеяло.

— Спокойной ночи, Солнышко, — услышала единорожка будто откуда-то издалека. Она хотела ответить, но сонные мысли путались, не давая ей сказать что-либо вразумительное.

— Ты... Ты мой настоящий папа, — ответила она наконец и вновь провалилась в сон.

Вагон слегка покачивался в такт мерному стуку колёс. За окнами проносились какие-то незнакомые пейзажи, серые, ничем не примечательные, утопающие в густом белом тумане. Сансет уже однажды доводилось путешествовать поездом в Мэйнхэттен вместе с мамой, и хотя это было около четырёх лет назад, она ясно помнила, как прильнув к окну, с интересом разглядывала проносящиеся мимо леса, поля, незнакомые улочки городов и сёл. Но то, что сейчас творилось вокруг, её мало волновало.

Помимо обычного шума поезда, кобылка ощутила давящую тишину и, оглянувшись вокруг, вдруг поняла, что сидит в вагоне одна.

"Куда все делись?" — Её взгляд тревожно забегал по салону, ожидая увидеть хоть какого-нибудь пони, но все соседние сидения были пусты.

Сердце единорожки беспокойно забилось. Она вскочила с места и метнулась в соседний вагон через тамбур. Зайдя в следующий вагон, она обнаружила, что и там никого нет. Не придумав ничего лучше, Сансет решила двигаться дальше к головной части состава, но встречала на пути лишь пустые места и ни единого пони. По мере того, как нарастала её паника, она бежала всё быстрее и быстрее, пока не вскинулась в кровати, в испуге хватая ртом воздух.

Было только раннее утро, до рассвета ещё далеко. Тревожный осадок после сна никак не проходил, и кобылка решила, что пора вставать.

Её утренние процедуры прошли в прежнем режиме — она умылась, причесалась и подвязала гриву в высокий хвост своей любимой зелёной лентой. Единорожка успела сделать домашнее задание, которое не сделала вчера вечером, прежде чем спуститься в столовую к завтраку, прихватив с собой седельные сумки. Благодаря заботе Инки Пэна она чувствовала себя прекрасно и, помня вчерашний опыт, решила одеться потеплее, накинув поверх зимней одежды коричневый плащ. Этот плащ не был таким красивым, как вся остальная её одежда, но хотя бы мог защитить её от пронизывающего ветра.

Площадку между башнями вновь замело снегом, и прислуга торопливо расчищала её в утренней полутьме. Метель всё ещё не утихала со вчерашнего вечера, и Сансет раздражённо жмурилась всякий раз, когда снег задувало ей прямо в лицо. К счастью, ей не пришлось долго идти под непогодой и очень скоро она оказалась в столовой. Зимой по утрам там бывало довольно прохладно, поэтому единорожка сняла с себя только плащ, прежде чем приступить к трапезе. Принцесса Селестия уже завтракала, изучая парящий перед ней свиток.

— Утра, мам, — бросила дежурную фразу кобылка и левитировала к себе графин с апельсиновым соком. Мельком взглянув на белого аликорна, она отметила, что та выглядит более утомлённой чем обычно. Более того, она даже никак не отреагировала на появление дочери в столовой. — Мам?

— Мм? — Селестия на секунду взглянула на неё из-за свитка и отпила чай из висящей в магическом поле чашки. — Доброе утро, Санни, — торопливо произнесла она.

Казалось, принцесса вела себя ещё более отстранённо, чем обычно, и Сансет подозревала, что причиной этого был её разговор с Инки Пэном. Похоже, он всё-таки сдержал своё обещание, вот только матери эта тема оказалась явно не по душе.

Вспомнив о советнике, единорожка оторвалась от поедания блинчиков и огляделась по сторонам. Обычно в это время он завтракал вместе с ними, попутно обсуждая с Селестией её повседневные дела и составлял расписание на день. Сейчас же аликорн составляла свой список дел в одиночку, что было на неё совсем не похоже.

— Где Инки Пэн? — спросила ученица.

— Он взял небольшой отпуск, — неохотно отозвалась принцесса, что-то зачеркнув в свитке карандашом.

— Но он не предупредил меня об этом. Почему ему нужен был отпуск?

Единорожка посмотрела на мать с явным намерением получить ответ на свой вопрос, но та продолжала молчать, занимаясь своими делами.

"Посмотри на меня, я всё ещё здесь!" — хотелось закричать ей, но она сдержалась. Раздражённо опустив на стол пустой стакан из под сока, Сансет натянула на себя плащ и торопливо вышла из столовой. Она уже давно потеряла надежду пробиться через эту стену тотального безразличия к своей персоне, особенно когда они наедине.

Пробираясь сквозь буран к зданию школы, кобылка с горечью вспоминала, как когда-то она с замиранием сердца ожидала времени, которое они будут проводить с мамой вместе, и каждый подобный момент был словно маленький праздник среди повседневной рутины. Чего только стоил день вступительного экзамена, когда единорожка помогла вылупиться из яйца маленькому фениксу. Ей позволили оставить себе эту необычную птицу, но Сансет решила подарить её матери, которая так обожала их.

Куда же делась теперь их тесная связь? Почему принцесса Селестия так упорно избегает её? Хотела бы она знать ответы на эти вопросы.

Весь день Сансет мучило едва уловимое чувство тревоги. С одной стороны, она понимала, что волноваться не о чем, с другой же, её смущало поведение принцессы, которая сегодня была гораздо более замкнута, чем обычно, и она никак не могла понять, что же именно её в этом смущает. Фрагменты сна то и дело всплывали в мозгу юной пони, не давая сосредоточиться на учёбе. Белый туман. Метель за окном. Беспокойное ощущение того, что что-то пошло не так.

Возвращаясь обратно в замок, единорожка зябко куталась в плащ. Казалось, ветер продувает её насквозь, несмотря на тёплую одежду. Снег залетал ей прямо под капюшон, ещё больше усугубляя неудобство. В такие минуты она больше всего сожалела, что не знает никаких заклинаний защиты от холода или чего-то подобного. В конце концов, коренастое тело Инки Пэна, сопровождающего её каждый день из школы, и то больше защищало её, чем какой-то простой плащ.

С трудом продираясь сквозь сугробы, она наконец добралась до замка. Стряхивая с себя по пути мокрый снег, Сансет двинулась было наверх к своей башне, но остановилась как вкопанная у приёмного зала — у дверей стояла очередь из десяти-двенадцати пони.

"Но сегодня неприёмный день, что они все делают здесь?" — подумала кобылка, чувствуя, как внутри вновь просыпается это ноющее ощущение беспокойства.

Она откашлялась, обращая на себя внимание.

— Доброго вечера, — вежливо поздоровалась она и спросила: — По какому случаю сегодня ведётся приём?

Все присутствующие переглянулись между собой, и самая ближняя к Сансет кобылка ответила:

— Принцесса Селестия проводит собеседования с пони, подавшими заявку на должность советника.

Когда она услышала последнее слово, внутри единорожки будто что-то оборвалось. Страшные догадки одна за другой проскочили в её мозгу, и уже плохо соображая от нахлынувшего волнения, она грубо растолкала пони у двери и буквально ввалилась в приёмный зал.

Принцесса как ни в чём не бывало сидела на своём троне, а перед ней на подушке для посетителей сидел какой-то незнакомый пони в пальто. Оба смотрели на неё с лёгким удивлением, но затем кобылка чётко увидела гнев, промелькнувший в глазах матери.

— Где Инки Пэн? — спросила Сансет, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.

— Сейчас не самое лучшее время для подобных вопросов, Сансет Шиммер, — строго ответила принцесса. Она хотела добавить что-то ещё, но ученица перебила её.

— Мне плевать, какое сейчас время, я хочу знать, где Инки Пэн! — вне себя от ярости выкрикнула она, вперившись злобным взглядом в мать.

— Мисс Сансет Шиммер! Я прошу вас покинуть приёмный зал немедленно, — произнесла Селестия властным и громким голосом, так что пони перед ней вздрогнул. Она выглядела почти невозмутимой, её выдавали лишь глаза, которые так и метали молнии.

Единорожка поняла, что вряд ли что-то от неё добьётся, поэтому развернулась и выбежала наружу. Последнее, что она услышала, была фраза наставницы:

— Извините её за такое поведение, у неё сейчас трудный возраст...

Ярким огнём в её душе полыхал гнев, хотелось выпалить своей магией по всем этим перепуганным лицам пони, скопившимся в коридоре, и вырвать с корнем трон, на котором мама становится настолько чужой.

Сансет пришла в себя лишь через несколько секунд, когда поняла, что сидит по колено в снегу. Пронизывающий холод немного отрезвил её, вернув в суровую реальность.

Дрожа всем телом, кобылка поднялась на копыта. Она не знала, что дальше делать, где искать Инки Пэна, куда идти. Иногда он выводил её за пределы территории замка, несмотря на запреты матери, но она никогда не бывала у него дома. Повинуясь одному ей известному чувству, она побрела к парадному входу, у которого по бокам стояли гвардейцы. В любое другое время она бы восхитилась тем, как стойко они сносят мороз, дежуря здесь смена за сменой до наступления ночи, но сейчас она была слишком поглощена своими тревогами, чтобы это замечать.

Но она так и не дошла до парадного входа — дорогу ей преградил капитан королевской стражи.

"Так я и думала. Они не дадут мне выйти," — подумала Сансет. С горечью она сокрушалась о том, что так и не освоила заклинание телепортации, которое только недавно обсуждала с советником. Она тяжело вздохнула, и морозный воздух опалил её нос. — "Думаю, другого выбора у меня нет".

Единорожка решила действовать напролом и внезапно сорвалась с места, пробежав мимо стражника, но он так же внезапно телепортировался перед ней, и она чуть не врезалась лицом в его нагрудник.

Тогда оставался лишь один вариант — использовать заклинание, которому научил её папа, когда рассказывал, как отбиться от особо надоедливых пони, если они вдруг начинают приставать.

Сконцентрировавшись на магии, полная решимости кобылка взглянула на Аргуса, стража, которого она с детства знала как надёжного защитника и ответственного пони. Но почти наверняка мама ему промыла мозги насчёт её безопасности, и по доброй воле он её не пропустит. Пони не хотела вредить ему, но это заклинание — последняя надежда понять, что здесь происходит. Накопив достаточно энергии, она зажмурилась и кастовала магию в стража.

Открыв глаза, Сансет поняла, что ничего не произошло. Она зависла в воздухе перед жеребцом в пузыре из усиленного магией телекинеза и могла лишь беспомощно наблюдать его невозмутимый взгляд, который ни на секунду за всё это время не изменился.

И тогда она поняла, что проиграла. Да и как тут было не проиграть начальнику королевской стражи с многолетним опытом? Ведь она лишь кобылка-подросток, которая только-только начинает постигать свою магию в полной мере. От осознания собственного бессилия перед ней всё поплыло от застилающих глаза слёз. Теперь она понимала, каково это, когда всё против тебя: и стража, и даже собственная мать.

— Пожалуйста, скажите... — Единорожка всхлипнула. — Что случилось с Инки Пэном?

— Мне запрещено это обсуждать с вами. Приказ принцессы Селестии, — ответил страж как можно более официальным тоном, но Сансет всё равно заметила, что его голос дрогнул. Она помнила, что Аргус был приятелем советника, и ему наверняка что-то о нём известно.

Кобылка утёрла слёзы рукавом плаща, но это нисколько не остановило их. Подвешенная в пузыре магии, она чувствовала себя абсолютно беспомощной. Скорее всего, страж вернёт её в замок и отчитается об этом маме, и ей останется только смириться с тем, что её переживания здесь никого не волнуют.

— Я понимаю, что в ваших глазах я по-прежнему ребёнок, который нуждается в вашей защите... в том числе и в глазах мамы. Она скрывает от меня многие вещи... Действительно важные вещи. Инки Пэн, он.. он очень важен для меня, — попыталась объяснить единорожка, то и дело прерываясь на всхлипы. Она понимала, как, наверное, по-детски сейчас это выглядит со стороны, и пыталась сдерживаться, но была уже на грани.

И тогда жеребец впервые изменился в лице. Казалось, он мысленно колебался между двух огней, и в его подёрнутых пеленой вины глазах отражались блики магического поля.

— Пожалуйста, помогите... — с мольбой произнесла Сансет. Отчаянный рывок в никуда, будто попытка переубедить целую вселенную пощадить её, уже не особо на что-то надеясь, но всё равно цепляясь за единственную спасительную нить.

Она почувствовала, как магическое поле аккуратно опустило её на снег, и кобылку обдало волной холода — магия всё-таки немного защищала её от непогоды. Из строгого начальника стражи единорог, казалось, вдруг стал самим собой — его мрачный взгляд оттаял, а нахмуренные брови расслабились. Будто считывая просьбу с её слезящихся глаз, страж коснулся плеча единорожки, затем нерешительно кивнул и тихо сказал:

— Идём за мной.

Аргус развернулся и направился в полумрак кантерлотских улиц, утопающих в белоснежной мгле метели. Всё ещё не веря своему везению, Сансет немного помедлила и даже перестала плакать от неожиданности такого поворота, но всё же торопливо двинулась за ним, боясь, что страж может вдруг передумать.

Промокшее от слёз лицо неприятно покалывало на морозе, и золотистая пони время от времени останавливалась, чтобы растереть его рукавом. Капитан королевской стражи вообще не обращал внимания на холод. Его массивное тело с широкой спиной было облачено в утеплённую броню, на которой было по минимуму металла и побольше тёплой подкладки. Даже его обувь более напоминала валенки, чем накопытники. Шагая рядом со стражем, кобылка почти не ощущала вблизи него дуновения ветра.

Они шли по почти пустынным улицам. Многие пони сейчас сидели по домам и грелись у каминов и печей в такую непогоду. Сансет же было далеко не до жажды тепла. У неё немели копыта, но вовсе не от холода, а от мысли, что же именно её сейчас ждёт. Она шла в полную неизвестность, навстречу судьбе, и не решалась задавать никаких вопросов, слишком напуганная и взволнованная собственными предположениями.

Несмотря на плотную завесу снежной бури, золотистая пони старалась запомнить дорогу. Когда впереди показалось большое многоэтажное здание, она его сразу узнала — его было отлично видно с балкона её башни. С виду невзрачное, но с красивым аккуратным фасадом. Это была больница.

Сансет ни разу в жизни не бывала в больницах. Врачей всегда приводили в её покои если появлялась такая надобность, и лечили её всегда на месте. Её очень удивил внутренний вид больницы — белые стены, хмурые лица пони и стойкий запах антисептика для копыт.

— Жди здесь. — Аргус отошёл к пони в белом халате, стоящей за стойкой, пока единорожка продолжала оглядываться.

Холл был полон других пони, помимо них со стражем и дежурной медсестры. В двух шагах от кобылки сидел пожилой пони в инвалидном кресле, а над ним стоял жеребец в куртке и кричал на него. Точнее, Сансет сперва показалось, что он на него кричал. Немного прислушавшись к его словам, она вскоре поняла, что пожилой пони, вероятно, просто очень плохо слышит, так как пристально смотрел на говорящего, приоткрыв морщинистый рот, будто силясь понять собеседника по жестам и мимике. Наблюдая за этой немного жутко выглядящей сценой, ученица почувствовала себя неуютно и попятилась к скамейкам, выставленным вдоль стен, чтобы присесть, но кто-то внезапно дотронулся до её плеча и она испуганно вздрогнула.

— Всё в порядке, — успокоил её Аргус. Он левитировал ей белый халат. — Но придётся немного переодеться, иначе нас не пропустят.

В больнице оказалось немного прохладно, и лёгкий медицинский халат совершенно не спасал от этого холода. Он висел на кобылке словно простыня и отвратительно хрустел, будто стиранный бесчисленное количество раз. Всю свою одежу, обувь и сумки Сансет пришлось оставить в гардеробе. Страж шёл с ней рядом по коридору, и халат ему напротив был слишком тесен и сильно топорщился в районе плеч.

Кобылка и страж проходили по какому-то коридору с бесчисленным количеством дверей, каждая из которых была пронумерована. Мрачную тишину прерывали лишь далёкие голоса пони в приёмном покое да их цокот копыт. Если бы единорожка не знала, что это больница, то наверняка бы подумала, что это какая-нибудь тюрьма. По крайней мере, именно так она себе представляла тюрьмы — уйма закрытых дверей, безразличные лица персонала и гнетущая атмосфера. Была ли такой вся больница или только отделение интенсивной терапии?

Синегривый страж остановился у входа в палату, открыл магией дверь перед Сансет, и она ощутила, как у неё внутри всё стянулось в тугой узел. Немного помедлив, она всё же вошла в палату.

На больничной койке лежал кофейного цвета жеребец, в котором кобылка тут же узнала Инки Пэна. Он лежал неподвижно, будто из камня, полуприкрытый больничной простынёй. К нему тянулись какие-то провода и трубки, а рядом мерно шумели приборы. На фоне белого больничного окружения он казался куда меньше, чем обычно. Единорожка только сейчас обратила внимание на глубокие морщины на его лице, которые не замечала ранее. Спутанная борода с проседью ещё больше выдавала его солидный возраст, хотя Сансет до сих пор так и не знала, сколько ему лет.

Аргус мягко подтолкнул её ближе, и золотистая пони только тогда поняла, что всё это время стояла неподвижно в дверях, не в силах пошевелить внезапно отяжелевшими копытами и глядя во все глаза на неподвижное тело советника.

"С ним наверняка всё в порядке, он просто спит," — успокоила себя Сансет и сделала несколько нерешительных шагов вперёд, будто боясь его разбудить.

— Привет, — тихо произнесла она. — Прости что я сегодня натворила дел, я просто очень волновалась из-за того, что ты так внезапно пропал. Что с тобой произошло? Как ты себя чувствуешь?

Но ответом ей была лишь тишина и гудение приборов. Инки Пэн оставался неподвижным, лишь грудь слегка вздымалась под простынёй, давая знать, что он всё ещё дышит.

— Папа? — Кобылка сделала ещё пару шагов вперёд и медленно дотронулась до него. Было в нём что-то неестественное, что порождало в глубине её сердца новую волну тревоги. — П-пап?

— Мисс Шиммер, — нерешительно подал голос страж. — Он не сможет вам ответить.

— Что? — Отстранившись от кровати, Сансет резко развернулась и с непониманием взглянула на него. — Почему?

— Потому что он в коме. Вчера поздно вечером у него случился инсульт.

Кобылка где-то пару раз слышала это слово, в основном при упоминании пожилых пони, но никогда не задавалась вопросом, что же это такое. Лишь теперь, когда это коснулось её лично, ей захотелось во всём разобраться.

— Это же лечится? — с надеждой спросила она.

Аргус виновато отвёл взгляд.

— Извините, не могу знать, мисс Шиммер, — тихо ответил он, и единорожке был знаком этот тон. Страж не хотел её расстраивать честным ответом, но она всё и так поняла.

Тяжесть печали сдавила её сердце, и ей вдруг стало очень холодно. Подойдя к Инки Пэну, она нащупала под простынёй его копыто, в котором ещё теплился пульс, и покрепче сжала его. Так или иначе, Сансет решила во что бы то ни стало помочь ему. Если есть хоть малейший шанс, она его обязательно использует.

Стоящую у кровати, прижавшуюся к отцу кобылку вдруг охватило ощущение нереальности происходящего, будто это очередной бредовый сон и она сейчас проснётся. Однако шли минуты, и ничего не происходило — те же запахи, тот же холод, и больничная палата, ослепительно белая, залитая холодным светом, будто прямиком из сна. И уже больше не было сил на слёзы.

Сансет рывком распахнула магией двери приёмного зала. На приёме у принцессы оказались пара каких-то незнакомых пони, резко замолчавших при её появлении. Кобылка даже как следует не взглянула на них, обратив мрачный взгляд в сторону матери.

— Юной леди следовало бы научиться стучать, прежде чем войти, — со сдержанным осуждением заметила принцесса Селестия, но единорожке этого хватило, чтобы заметить тревогу, мелькнувшую в её голосе.

Единорожка поравнялась с притихшими пони и замерла, уронив взгляд в пол. Внутри бушевали эмоции, и она не знала с чего начать этот непростой разговор. В приёмной ненадолго повисла гнетущая тишина, прежде чем белый аликорн произнесла:

— Прошу прощения, не могли бы вы оставить нас ненадолго наедине с мисс Шиммер.

Оба пони переглянулась между собой и торопливо вышли за дверь, оставив Сансет и Селестию вдвоём, и вновь опустившееся вслед за затихшими шагами молчание разверзлось пропастью между ними.

— Кто это был? — спросила в конце концов принцесса, вероятно, мысленно придя к какому-то умозаключению, но так и не удосужившись поделиться им с дочерью.

Вырванный из контекста вопрос застал Сансет врасплох, и она растерянно взглянула на мать.

— Что..

— Кто рассказал тебе? — Хотя Селестия по прежнему пыталась держаться хладнокровной, в её голосе всё же проскользнули нотки гнева. — Кто-то из стражи?

— Какое это имеет значение, — с горечью произнесла золотистая единорожка. У неё было огромное желание ткнуть царственную особу в её собственную ложь, но она сдержала этот злобный порыв. — Я здесь не за этим.

— Ещё как имеет, Санни, — строго сказала аликорн. Всё её тело выдавало напряжение, так что её крылья немного приоткрылись. — Кто из стражей это был?

— Мама, — вновь подала голос кобылка, не решаясь озвучить свою просьбу, и совершенно не обращая внимания на её вопрос. — Знаешь.. знаешь, я хотела бы...

Она ощутила, как её копыта сами собой несут её навстречу принцессе. Сансет шла к ней с огромной надеждой. Она силилась подобрать нужные слова, ей казалось, что она забыла как дышать. От волнения у неё совсем спёрло дыхание.

— Ты понимаешь, что я всего лишь пытаюсь тебя защитить? — Слова Селестии звучали для неё скорее как оправдание. — И если кто-то из моих подданных вредит тебе...

— Мама...

— ...он должен понести...

— Мама! — сердито выпалила единорожка.

Лишь когда белый аликорн перед ней замолчала, недовольно глядя на неё, Сансет произнесла более мягким тоном:

— Прости меня.

Лицо Селестии приняло озадаченное выражение, и золотистая пони посчитала это за сигнал, что она наконец готова выслушать её.

— Я часто лезу не в своё дело. Я часто интересуюсь тем, что мне знать не положено. Но сейчас... Я боюсь, что мне больше некого попросить о помощи. — Единорожка тяжело сглотнула, ощутив ком в горле, но продолжила. — Я не знаю больше ни одного пони с достаточно могущественной магией, как у тебя. Может быть, если бы ты смогла подобрать нужное заклинание... — Она робко взглянула в глаза матери, ожидая её реакции.

— Ты просишь меня вылечить его? — Принцесса была поражена её просьбой и... растерянна? — Это невозможно, Санни, — ответила она как-то сдавленно, будто совсем не хотела этого говорить, но и соврать была не в силах.

Сердце словно сжалось в тугой комок. Уже не в состоянии сдерживать свои эмоции, Сансет прижалась к матери, уткнувшись носом в золотой нагрудник, украшенный камнями. Перед глазами снова и снова всплывали белые стены, шум аппаратуры и тяжёлое дыхание Инки Пэна, в котором едва теплилась жизнь. Она не готова была оставить его в таком состоянии, балансирующего на грани, готового сорваться в пропасть в любой момент.

— Прошу тебя... Я что угодно отдала бы... Если бы у меня хоть что-то было взамен... — дрожащим голосом произнесла кобылка, и горячие слёзы вновь заструились по её щекам.

— Сансет...

— Пожалуйста...

— Я не всесильна! — Крылья матери резко распахнулись, и, испугавшись этого звука, единорожка отскочила от неё на пару шагов, не прекращая дрожать и плакать. Белый аликорн не сразу поняла, что произнесла это слишком громко. Намного громче, чем следовало бы. Пристроив вздыбленные крылья обратно на спину, она несколько раз глубоко вздохнула и сказала уже мягче: — Прости, Санни. Есть вещи, на которые даже я не способна повлиять.

Она виновато посмотрела на дочь, но Сансет ничего ей не ответила.

Самый могущественный в мире аликорн не может повлиять на здоровье пони, впавшего в кому? Ничего более нелепого она ещё в жизни не слышала. Она уже врала ей раньше, почему это не может оказаться очередной её ложью? Инки Пэн всегда был для неё очередным слугой, которого она предпочла просто заменить, вместо того чтобы помочь.

Глотая слёзы, она отступила от принцессы ещё на несколько шагов. Единорожка не верила её словам. Она не верила, что ничего нельзя сделать. И если сама принцесса Селестия отказалась ей помочь, то лучше уж она сама лично за это возьмётся.

Развернувшись, Сансет выскочила из приёмной, едва успев открыть перед собой магией дверь. Мать что-то крикнула ей вслед, но она уже не слышала.

Увязая по самый живот в снегу, она торопливо размазала по лицу слёзы, что жгли ей на морозе лицо. Метель всё ещё продолжалась, и кобылка едва не заблудилась, плутая по окрестностям замка в поисках библиотеки. Пожилая библиотекарша уже успела закрыться, так как время было позднее, но узнав, кто пришёл, всё же впустила ученицу. Единорожка, едва войдя, оттолкнула её с порога и взбежала вверх по лестнице сразу в отдел с медицинской литературой.

Свой плащ она сбросила прямо на пол. Потроша полки со справочниками, она откладывала в сторону каждую книгу, где в предисловии упоминался инсульт. В результате поисков получилась весьма внушительная гора литературы, которую Сансет принялась просматривать уже более тщательно.

Она откидывала книгу за книгой, не находя в них ни единого нужного заклинания. Глаза щипало от усталости. Несколько раз к ней подходила библиотекарша, намекая на поздний час, но всякий раз единорожка гнала её прочь и просила не мешать. По два, по три раза она перечитывала один и тот же абзац в книге, упрямо пытаясь вникнуть в смысл, но всё было тщетно — никакого магического лечения в книгах не было описано.

— Это неправда... Здесь должны быть эти заклинания. По этим книгам учились все кантерлотские врачи, — раздражённо произнесла кобылка и откинула очередной медицинский справочник. Она уже не замечала, что начала разговаривать сама с собой. Потянувшись за последней книгой, она с надеждой взглянула на корешок. — Пожалуйста, не разочаруй меня...

В книге были собраны все заклинания, используемые в медицине последние несколько веков. В ней также описывался процесс восстановления после инсульта, но ничего не упоминалось про кому. Сансет уже хотела отложить эту книгу, как её взгляд наткнулся на строчку, почему-то подчёркнутую.

"Прямое магическое воздействие на мозг может привести к его повреждению".

Исчерпывающий ответ на её вопрос, в который она так сильно не желала верить.

Строки текста вновь поплыли у неё перед глазами, и на страницу упали две большие мокрые капли.

— Это неправда... Это же неправда... — Закрыв лицо копытами, она выронила книгу из магического захвата и сжалась на полу словно потерявшийся котёнок.

Осознание тотального бессилия обрушилось на неё с новой силой. Всё, что ей теперь остаётся — это день за днём наблюдать за тем, как угасает её самый близкий в жизни пони, не имея возможности хоть как-то ему помочь. И это нисколько не преувеличение — исходя из информации в тех же медицинских справочниках, шанс на выздоровление очень мал.

Давясь беззвучными рыданиями, Сансет думала о том, как жестока и несправедлива жизнь. Раньше она училась, радовалась новым знаниям, проводила время с Инки Пэном и даже не задумывалась над тем, что что-то может быть иначе. Теперь же она понимала, что с этого момента всё будет совсем по другому.

Пробуждение этим утром оказалось для Сансет особенно тяжёлым. Хоть она и не запомнила, что ей снилось, но испытываемые ею во сне эмоции отпечатались солёными дорожками на её лице. Кобылке ещё ни разу не приходилось просыпаться в слезах.

Встав с постели, единорожка потёрла мокрые глаза, прогоняя остатки сна. С бодростью к пони вернулось и осознание того, что произошло с ней вчера. И с Инки Пэном.

В её памяти он оставался всё тем же трудолюбивым жеребцом, что не только старательно выполнял свои обязанности, но и относился к юной Сансет как к собственной дочери. Трудно было поверить в то, что пони, подаривший ей столько тепла и любви, лежит сейчас прикованный к аппаратам жизнеобеспечения и больше не может ни обнять её, ни сказать ей ободряющих слов. По мере того, как кобылка вспоминала их последний день, проведённый вместе, на глаза вновь наворачивались слёзы. Если бы она только знала, к чему это приведёт, то наверное никогда бы не попросила его поговорить с мамой. Наверняка он перенервничал из-за разговора с ней, когда...

"Нет!" — Единорожка тряхнула головой, словно пытаясь сбросить с себя чувство вины, навалившееся на плечи. Чем больше она начинала об этом думать, тем больнее ей становилось. — "Пора собираться в школу. Надо отвлечься".

Торопливо приведя себя в порядок, Сансет накинула на себя сумки и плащ, и спустилась к завтраку.

В столовой уже сидела принцесса Селестия, которая, к удивлению кобылки, оказалась не одна. Левитируя свиток с новым расписанием, рядом с ней стояла белая единорожка с шоколадного цвета гривой. Когда ученица вошла в столовую, она несколько секунд изумлённо таращилась на неё сквозь очки в толстой оправе, пока та не заняла своё место.

— Позвольте представить, это моя дочь, Сансет Шиммер, — произнесла принцесса, проследив за взглядом своей ассистентки. В отличие от неё, аликорн не сразу оторвалась от своей записной книжки. Сансет даже сперва показалось, что она это сделала неохотно, как бы между делом.

— Доброе утро, — буркнула кобылка, левитируя к себе графин с апельсиновым соком. Меньше всего ей сейчас хотелось с кем-либо знакомиться, но того требовали манеры. — Не вы ли та самая пони, которая будет исполнять обязанности королевского советника? — спросила она нарочито вежливым тоном, хотя так и не потрудилась улыбнуться.

— Д-да. Меня зовут Рэйвен Инквелл, — торопливо представилась новоиспечённая советница. Она вела себя так, словно была не в курсе, что у принцессы есть дочь, и во все глаза смотрела на ученицу, будто впервые видела кого-то из членов королевской семьи так близко.

На какое-то время в столовой повисла тишина, воспользовавшись которой, Селестия пригубила свой кофе. Сансет с неохотой ковырялась в тарелке с овсянкой, но съесть больше пары ложек не смогла. От желчи, скопившейся в её душе, ей стало так гадко, что у неё совсем пропал аппетит, поэтому ничего кроме сока она себе не налила.

— Довольно большая удача — попасть на службу к самой принцессе на столь престижную и влиятельную должность, — произнесла единорожка во время наступившей паузы. — Вы несомненно многого добились в жизни, раз заслужили подобное место в нашем дворце, — с притворным добродушием заметила Сансет и, опустошив свой бокал с соком, едко заметила: — И абсолютно не ваша вина, что пони, с которой вам придётся каждый день работать, — лицемерная и эгоистичная личность, которая даже не вспомнит о вас, окажись вы на грани между жизнью и смертью. — Она многозначительно взглянула на мать, лицо которой тут же покраснело от ярости. Поперхнувшись от такой наглости, она молчала.

— Что же, Рэйвенкло... — Ученица встала из-за стола.

— Рэйвен Инквелл, — тихо поправила советница. Её большие карие глаза жалобно взирали на юную пони.

— Плевать, — отмахнулась Сансет. Накинув плащ, она бросила напоследок: — Хорошего вам дня. — И скрылась за дверью.

Вдогонку ей прозвучал запоздалый гневный выкрик матери, требовавшей немедленно извиниться за свои слова, но единорожка только громко хлопнула дверью. Она ни сколько не жалела о том, что сказала советнице, ведь, по сути, она ей даже не соврала. Нагрубила? Может быть, самую малость. В конце концов, кобылке не за что было желать ей зла, ведь она ей ничего не сделала. Сансет хотела это сказать, и она это сказала.

Территория замка была всё так же занесена снегом, за исключением нескольких основных дорожек. В этот день погода была не такой безжалостной — ветра почти не было. Снег падал крупными хлопьями и звонко хрустел под сапогами. Селестия снова не торопилась с рассветом, так что вокруг ещё горели фонари, обрамляя под собой завесу из падающих хлопьев.

Пони остановилась посреди дороги и прислушалась к тишине. Уроки начнутся ещё только через час, и пока не было ни единого намёка на весёлый гам жеребят возле школы. И всё же, почему-то ей безумно не хотелось туда идти. Ей вновь придётся слоняться среди десятков таких же как она пони, лица которых она теперь даже не пытается запоминать — для неё все они выглядели одинаково размытым пятном, не представляющим интереса и безмерно надоедливым. Вести с ними диалог — всего лишь необходимость, без которой её будут считать ещё более высокомерной, чем считают сейчас, и Сансет считала, что в этом виноваты только они сами.

Кобылка глубоко вздохнула, и морозный воздух неприятно защекотал в носу. Затем она решительно развернулась и направилась к выходу в город. Она безумно боялась, что стражники её остановят и отправят в школу, но когда она вышла за ворота, то они всё так же стояли неподвижно и даже не смотрели в её сторону. Однако когда кобылка пошла по уже знакомой ей улице по направлению к больнице, один из стражей покинул караул и не спеша отправился вслед за ней, на расстоянии нескольких метров. Тогда единорожка поняла, что Аргус просто не желает оставлять её без присмотра, но вовсе не хочет препятствовать её встрече с Инки Пэном, поэтому, вероятно, распорядился сопровождать её, не досаждая своим присутствием.

До больницы Сансет добралась без приключений. Страж не пошёл вслед за ней и остался ждать на улице.

Медсестра снова выдала ей белый больничный халат и золотистая пони с большой неохотой накинула его себе на плечи. Ей всё ещё не нравился его химический запах. Когда кобылка вошла в палату, то сразу же заметила некоторые изменения. Не совсем хорошие изменения. Инки Пэна подключили к ещё одному аппарату, который теперь через трубку во рту контролировал его дыхание, что могло означать только одно — он перестал дышать самостоятельно.

Что-то вновь болезненно сжалось в груди. Сейчас Сансет как никогда хотелось услышать его спокойный мягкий тенор, убеждающий её, что всё будет хорошо. Но ничего хорошего не будет. Хотя бы потому, что сейчас в его горле стоит трубка, и услышать его голос не получилось бы даже если бы он был в состоянии говорить.

— Привет, — тихо произнесла кобылка, словно всё ещё боясь потревожить его глубокий сон. — Я прогуляла школу, прости, — призналась она и присела на стул возле больничной койки. — Просто я очень хотела тебя увидеть...

Ответом ей была щемящая сердце тишина, нарушаемая лишь работой аппаратов. Сансет глубоко вздохнула и облокотилась на край кровати, дотронувшись своим копытом до копыта бывшего советника. От него больше не пахло кофе, запахи больницы окончательно его перебили. Светло-рыжая борода совсем растрепалась, и, глядя на неё, единорожка вдруг вспомнила, как давным-давно в детстве, практикуясь в магии, пыталась заплетать бороду Инки Пэна в косички, но, почему-то, вместо улыбки это воспоминание нагнало на неё печаль.

Дверь палаты приоткрылась, и золотистая пони вытерла выступившие слёзы рукавом халата, быстро отстраняясь от койки, словно застуканная за чем-то очень постыдным.

— Привет, Сансет. Я знала, что ты снова придёшь, но не ожидала, что так скоро, — услышала она мягкий женский голос.

Обернувшись, она увидела перед собой жёлтую единорожку в больничном халате. Её грива была также жёлтой, хоть и на пол тона светлее, чем тело. Но первым, на что Сансет обратила внимание, были карие глаза, смутно знакомые, будто она их видела каждый день на протяжении нескольких лет. Она озадаченно уставилась на незнакомую пони, которая её по какой-то неведомой причине знала.

— Меня зовут Эмпати, — представилась единорожка, видя её замешательство. — Инки Пэн — мой дедушка. Он мне многое о тебе рассказывал.

По крайней мере, это многое объясняло. Правда, советник никогда не рассказывал юной пони о своей семье, что было немного странно. Другие пони его возраста любили похвастаться достижениями своих отпрысков, но только не он. Была ли у него какая-то веская причина молчать об этом? Этого единорожка не могла знать наверняка.

Эмпати подошла ближе к юной пони, и Сансет отвела взгляд, боясь, что та заметит её влажные глаза.

— Привет, — нерешительно отозвалась ученица. Поймав себя на мысли, что совсем не знает возраста Инки Пэна, единорожка невольно устыдилась. Конечно, перед ней стояла взрослая пони, но не настолько взрослая, чтобы можно было подумать, что она его дочь. Может быть, она была старше самой Сансет лет на десять, но явно не больше, от чего она не знала, обращаться ли к ней на "вы" или же на "ты".

— Всё хорошо, — успокоила её Эмпати, видя её некоторое волнение. — Я также знаю, по неофициальным сведениям, что под его опекой есть чудесная и очень талантливая дочь. — Она тепло улыбнулась и вдруг левитировала ей белый носовой платок.

Золотистая единорожка смутилась, но всё же приняла у неё платок, вытерев блестевшие на щеках дорожки слёз, которые так старательно пыталась скрыть от собеседницы.

— Простите... Что вы... ты имеешь в виду? — Она так растерялась, что озвучила вопрос, прежде чем смогла его внятно сформулировать.

— Ох... Эмм... Не важно. Тебе не за что извиняться, Санни, — ответила ей кобылка.

В другое время Сансет бы возмутилась, что совсем незнакомая пони называет её так "по-домашнему", но из её уст это прозвучало так естественно, что ученица была совсем не против. Однако, она уже второй раз за весь их разговор понимала, что почти ничего не знает о бывшем советнике, несмотря на то, что провела рядом с ним всю свою жизнь. Сансет ни разу не спросила его о семье, об интересах, даже о кьютимарке, и при том, до этого момента была уверена, что хорошо с ним знакома, по сути ничего о нём толком не зная на самом деле.

Золотистая кобылка снова взглянула на трубки, торчащие изо рта жеребца.

— Что с ним произошло?

Эмпати перевела взгляд на Инки Пэна и теплота в её глазах сменилась глубокой печалью. Она поправила магией тонкий больничный плед, которого ещё вчера в палате не было, и тяжело вздохнула.

— Ночью у него начались проблемы с дыханием, и его перевели на искусственную вентиляцию лёгких. Я знаю, это не очень хороший знак, но мы должны надеяться, что он справится с этим. — Её голос по-прежнему звучал очень мягко, несмотря на значительно увлажнившиеся глаза. — Я думаю, он бы хотел, чтобы мы надеялись. — Эмпати робко улыбнулась и вновь посмотрела на юную ученицу.

Холодный свет разливался по палате, и среди этой белизны жёлтая единорожка казалась Сансет маленьким лучиком тепла, снизошедшим прямиком к ней сквозь пасмурные тучи. Пони ощутила, как пустота внутри неё начала заполняться, но даже этого простого жеста пока было недостаточно. Не найдя в себе силы улыбнуться ей в ответ, золотистая пони лишь понимающе кивнула и левитировала ей платок.

— У тебя неважный вид, — заметила Эмпати, пряча платок в карман больничного халата. — Я думаю, тебе нужна небольшая компания на сегодняшний день, раз уж ты всё равно прогуляла школу. Как насчёт чашки горячего какао в ближайшем кафе?

Уже не помня, когда последний раз пила какао, Сансет согласилась, тем более, что возвращаться сейчас в школу ей совсем не хотелось.

Кафе находилось ближе к территории замка, чем больница, и ученица там не раз бывала с Инки Пэном. Знакомый интерьер с большими стеклянными витринами немного успокоил её. Они заказали себе по кружке какао с маффинами и присели за столик вблизи входа.

За широкой витриной простирался вид на небольшую кантерлотскую улочку, щедро припорошенную снегом. Снегопад уже немного утих, и лишь редкие снежинки падали с лениво нависших над городом облаков. В небе не было видно ни одного погодного пегаса, поэтому у кобылки всё больше складывалось ощущение, что все они разом взяли отпуск и пустили погоду на самотёк. Все, включая уборщиков снега.

Высвободив заледеневшие копыта из сапожек, Сансет обхватила передними копытами кружку с горячим напитком, но она вовсе не собиралась его пить в таком положении. Жар, исходящий от какао, приятно согревал её. Впервые за последние два дня она настолько расслабилась, что на какой-то миг даже забыла, что перед ней сидит вовсе не советник со своей неизменной чашкой кофе с корицей. Голос Эмпати мгновенно выдернул её в реальность.

— Спасибо за то, что ты всё-таки навещаешь его, — произнесла она. — Зная твою наставницу, тебе наверняка приходится ради этого преодолевать некоторые трудности. — Отпив немного какао, единорожка добавила: — Но, всё-таки, тебе лучше не прогуливать школу. Он бы этого не одобрил.

— Да, я знаю, — тихо отозвалась золотистая пони, глядя на зефирку, плавающую в кружке с какао.

— Похоже, за последнее время семьёй ему стала именно ты. С тех пор как умерла бабушка, наша семья совсем перестала быть семьёй. Как будто она была единственным связующим звеном, что держало нас вместе, — с горечью в голосе сказала Эмпати.

Сама того не желая, Сансет невольно представила, что же станет между ней и матерью, если Инки Пэна не станет. Станут ли они также чужими друг другу без его вмешательства?

И, подумав об этом, кобылка тут же мысленно обругала себя. Конечно же, она не желала отцу смерти, однако самый тёмный угол её подсознания настойчиво нашёптывал ей, что именно к этому всё и идёт. В памяти тут же непроизвольно всплыла Феломина, мамин феникс. За то время, что птица прожила с ними, она успела дважды умереть прямо в присутствии Сансет, и каждый раз, это было больно с новой силой, несмотря на то, что ученица знала, что с фениксом всё будет в порядке. И дважды Инки Пэн терпеливо объяснял ей, что магическое существо лишь сбрасывает отработанную оболочку в виде постаревшего и ставшего непригодным тела, чтобы из накопленной энергии родиться вновь. С одной стороны, единорожка понимала, как это работает, но с другой — она никак не могла заставить себя привыкнуть к чьей-то смерти. Знать, что кто-то умрёт, когда придёт его час, с тяжёлым сердцем ждать этого момента и наблюдать происходящие в связи с этим не самые приятные перемены. Пожалуй, это самое мучительное ожидание из возможных.

Но пони далеко не фениксы. Они не обернутся жеребятами в магическом огне, и эта мысль приносила кобылке ещё больше боли.

— Эмпати, — тихо произнесла кобылка.

Впервые за весь разговор Сансет подняла глаза на свою собеседницу. Черты её лица, казавшиеся ей сперва размытыми и непримечательными, наконец приобрели для неё чёткость, и единорожка про себя отметила, что Эмпати очень похожа на своего дедушку. Большие карие глаза взирали на ученицу с грустью и беспокойством. На коричневом пальто и её вьющейся светло-жёлтой гриве ещё оставались мокрые капельки от талых снежинок.

— Насколько всё плохо? — спросила Сансет.

Она заметила как в ту же секунду глаза жёлтой единорожки намокли.

— Мне слишком тяжело тебе врать, зная о том, как Инки Пэн тебе дорог, — дрожащим голосом произнесла Эмпати. — Его мозг повреждён, и эти повреждения, они.. прогрессируют. — Она отвела взгляд, и по её щекам заструились дорожки слёз. — Шанс на восстановление очень мал, но он есть.

Глядя на старшую единорожку, в глазах самой кобылки невольно задрожали слёзы. Она совсем не заметила, как оказалась в объятиях жёлтой пони, совершенно не обращая внимания на немногочисленных посетителей кафе и растворяясь в этих по-матерински родных объятиях, Сансет сморгнула выступившие было слёзы и более-менее успокоилась, обняв Эмпати в ответ. Не одна она сейчас сильно нуждалась в чьей-либо поддержке, несмотря на ту боль, что причинили ей слова правды.

Когда они наконец отстранились друг от друга, жёлтая единорожка торопливо вытерла носовым платком следы слёз на своей шёрстке, но даже несмотря на это вид у неё был по-прежнему очень подавленный. Сансет бессильно молчала, не в силах произнести ни слова. Она хотела было сказать что-то о надежде на лучшее, но сама поняла, насколько абсурдными прозвучали бы слова, в которые она сама с трудом верила. К тому же она была настолько эмоционально истощена за последние два дня, что ей не хотелось ничего говорить, лишь прижаться к матери, к новообретённой подруге, всё равно к кому, подальше от мира, который причиняет ей столько боли, и услышать, что всё будет хорошо, что весь этот затянувшийся ночной кошмар скоро закончится и она проснётся.

Юная единорожка уронила печальный взгляд на своё всё ещё дымящееся какао и даже не подняла голову, когда внезапно рядом появился официант.

— Мисс, у вас всё в порядке? — с беспокойством спросил он у двух кобылок.

— Да, всё хорошо, спасибо, — торопливо сказала Эмпати, пряча платок в карман. Впервые заметив под её глазами небольшие морщины, Сансет вдруг осознала, что та немного старше, чем она думала всё это время.

— Ваш десерт пока ещё не готов, его принесут через пять минут, — сообщил официант и вновь удалился, оставив единорожек наедине со скорбным молчанием, повисшим между ними.

Пока Эмпати и Сансет ждали свой заказ, юная единорожка увидела, как к витрине подошёл её страж, осторожно заглядывая внутрь через стекло, изо всех сил пытаясь делать вид, что он просто стоит у входа и кого-то ждёт. Заметив заинтересованность в её взгляде, жёлтая пони на мгновение отвлеклась от своих невеселых мыслей.

— Что-то не так, Санни?

— Кажется, он волнуется обо мне, — произнесла ученица, всё ещё глядя мимо неё на стражника, мнущегося у входа в кафе.

Эмпати озадаченно вздёрнула брови и обернулась. Когда она увидела, о ком идёт речь, в её глазах мелькнуло облегчение, и она привычно мягко улыбнулась.

— Почему же ты не сказала, что тебя сопровождает страж? Неужели он всё это время ходил за нами по морозу?

Ученица растерянно пожала плечами, не зная что ответить. За своими переживаниями она совсем позабыла о жеребце, что так ответственно подошёл к своим обязанностям, и от этого ей стало немного совестно.

Жёлтая единорожка встала из-за стола. Звякнул колокольчик входной двери, и она выглянула наружу.

— Не хотите ли присоединиться к нашей скромной компании? — произнесла Эмпати. — Я вижу вы здесь совсем продрогли.

Страж в нерешительности потоптался на месте.

— Но ведь я на службе. Мне приказано сопровождать юную мисс Шиммер, — ответил он. Его броню изрядно припорошило снегом за всё то время, что он провёл на улице, и от чего-то Сансет стало его очень жаль.

— Гораздо удобнее сопровождать мисс Шиммер в тёплом кафе, чем на улице в лютый мороз, разве не так? — Кобылка добродушно улыбнулась ему. — Идёмте к нам, я угощу вас горячим кофе.

Жеребец последний раз неуверенно оглянулся по сторонам и всё-таки вошёл в кафе. Официант как раз успел принести поднос с тарелкой свежеиспечённых маффинов, и Эмпати тут же заказала чашку кофе.

Остаток дня прошёл за неторопливой беседой, в которой изредка принимала участие ученица. Дружеская атмосфера пошла ей на пользу, и она вслушивалась в болтовню взрослых, отвлекаясь от мрачных мыслей.

Они болтали о всякой ерунде, вроде ленивых погодников, сбитых графиков снегопада и прочих мелочах. Сама Эмпати, казалось, получает не меньше удовольствия от подобного общения, и время от времени её внимание обращалось к Сансет, но чаще всего та либо кивала, либо пожимала плечами, не в силах заставить себя говорить. Кобылка не настаивала, за что ученица была ей благодарна.

Когда наконец начало темнеть, жёлтая единорожка засобиралась домой.

— Пообещай мне, что больше не будешь прогуливать школу, хорошо? — Её теплый взгляд грел душу, от чего ученице совсем не хотелось прощаться с единственной пони, которой было не наплевать на неё.

Впервые за долгое время уголки её губ дрогнули в робкой, почти невесомой улыбке, и Сансет кивнула в ответ, прежде чем отправиться обратно в замок в сопровождении стража.

Утро нового дня разбудило её ещё задолго до рассвета. Сансет плохо спалось. Едва она засыпала, необъяснимое чувство дискомфорта вновь пробуждало её, и тогда она садилась на кровати, укутавшись в одеяло, и пускалась в бесконечные размышления до тех пор, пока она, утомлённая, вновь не начинала дремать. Проснулась единорожка окончательно вымотанной ночным бдением. В окно светила одинокая луна, и Сансет показалось, что лик ночной кобылы смотрел на неё с сочувствием.

Кто-то из слуг затопил вечером камин, но к утру он окончательно погас, и лишь запах жжёного дерева напоминал о прежнем тепле, что уже успело растаять за долгую бессонную ночь. В лунном полумраке, не зажигая свет, кобылка не спеша собрала школьные седельные сумки. И хотя тело отзывалось лёгкой дрожью, она почти не чувствовала холода, цепляющегося за копыта, только мимолётный взгляд в окно заставил Сансет вспомнить, что сейчас зима и нужно приодеться.

Спустившись со своей башни, ученица застала Селестию и её советницу в трапезном зале. Сансет села на своё место, не обратив на них никакого внимания. Сегодня на завтрак была овсяная каша и её любимые тосты с джемом, но единорожка безразлично жевала еду, почти не чувствуя вкуса, лишь бы забить чем-нибудь желудок перед долгим учебным днём. Мысли кобылки витали где-то очень далеко, и на мгновение ей даже показалось, что мама ей что-то сказала, но когда она подняла глаза от своей тарелки, то увидела, что принцесса по прежнему что-то обсуждает с Рэйвен Инквелл. Тогда она ощутила себя призраком, что каждый раз по одному ему известному наитию возвращается на это место, и каждый раз надеется, что его кто-то увидит, поймёт, в чём дело, и наконец-то отпустит его душу. Но чуда не происходило. Каждый раз.

Накинув на себя верхнюю одежду и водрузив на спину сумки, Сансет отправилась в школу, так и не проронив ни слова за завтраком. Да и вряд ли она хотела что-то услышать в ответ, учитывая их последний разговор.

Урок за уроком проплывали мимо неё потоком скучнейших лекций, которые она послушно записывала, почти не вникая в их смысл.

"...Вывод войск из Грифонстоуна был завершён в конце того же года..."

Она старательно выводила каждое слово, скрипя пером по бумаге.

"...на войне побывали десять тысяч пегасов, членов воздушных войск, около пятисот из которых поги..."

Раздался треск. Перо, что замерло в телекинетическом поле, оказалось сломанным пополам. Сансет поднесла его к лицу, чтобы осмотреть поломку. Кажется, она слишком сильно надавила на него, и теперь оно безнадёжно испорчено.

— Мисс Шиммер, с вами всё в порядке? — преподаватель остановился у её стола, обеспокоенно глядя прямо на неё.

Единорожка только тогда заметила, что на её глазах выступили слёзы. Поспешно вытерев их копытом, она пробормотала, что у неё всё хорошо, надеясь, что никто этого не видел. Не было похоже, что учитель поверил ей, но во всяком случае, он отошёл от неё.

— Её что, так расстроило сломанное перо? — послышался тихий шёпот откуда-то сзади.

— Вот глупая! — прошипел кто-то в ответ, и Сансет вскочила со своего места. Ей захотелось запустить в обидчика чернильницей, но вместо этого она одним заклинанием скинула все свои вещи в сумку и выбежала из аудитории. Преподаватель что-то прокричал ей вслед, но единорожка даже не обернулась.

Стук собственного сердца заглушал даже топот её копыт по опустевшему коридору, и кобылке казалось, что этот ритм раздаётся настолько громко, что даже если сейчас заверещит пожарная сирена, она не сможет её услышать.

Она не сразу осознала, что копыта привели её в уборную. Как следует отдышавшись, Сансет подошла к раковине, открыла кран и сполоснула лицо прохладной водой. Замерев над струившимся потоком воды, она упёрлась копытами в белый фаянс.

Что с ней происходит? Почему вот уже несколько часов окружающий мир кажется ей таким странным и чужим? Почему нет никого, кто поддержал бы её сейчас?

Слёзы вновь потекли по её щекам, капая прямо в раковину. Сансет вдруг в полной мере ощутила, насколько ей сейчас не хватает Инки Пэна. Целый день, занимаясь повседневными делами в полном одиночестве, она гнала эти мысли прочь, но теперь больше не могла сдерживать рыданий. Ей постоянно казалось, что вот-вот советник постучится, войдёт сюда и спросит, почему она сейчас не на занятиях. Она очень по нему скучала, и слёзы ещё сильнее душили кобылку, едва она начинала думать о том, что теперь это навсегда, что всё изменилось, и уже ничего в её жизни не будет прежним.

Она много думала над словами Эмпати, о состоянии отца, о неутешительных описаниях инсульта в библиотечной книге, о том, что как бы сильно она ни старалась что-то сейчас сделать, она ничем не сможет помочь Инки Пэну. С одной стороны, она готова была буквально взорваться от тотального бессилия, с другой же, единорожка была погружена в глубокую меланхолию. Она не здоровалась с преподавателями в школе, не замечала других учеников. Все они по прежнему оставались для неё размытыми пятнами на фоне, массовкой в какой-то бессмысленной театральной постановке, и сама Сансет ощущала себя точно такой же их частью.

Лишь одна пони позволила ей почувствовать себя не пустой оболочкой. Кобылка встретила её только вчера, но ей уже казалось что прошла целая вечность с тех пор.

Спустя какое-то время Сансет всерьёз стала подумывать о том, действительно ли существует Эмпати. Быть может, она её просто выдумала, чтобы не чувствовать себя столь одинокой в своей печали? Но она тут же отбросила эту мысль — Эмпати самая настоящая пони, в отличие от тех бестолковых статистов, что её окружали каждый день. С такой пони даже захотелось... дружить?

Ещё раз ополоснув лицо в холодной воде, единорожка закрыла кран, окончательно придя в себя. Она ещё ни о ком не думала в подобном ключе. Инки Пэн давно предлагал ей завести друзей, но ранее все попытки наладить отношения с одноклассниками выливались в откровенное лицемерие и фальшь, и на этом Сансет прерывала общение. Но теперь она почему-то чувствовала в Эмпати родственную душу, та будто угадывала её мысли и настроение.

Вытерев лицо одноразовым бумажным полотенцем, золотистая единорожка двинулась прочь из школы. Да, она нарушит обещание не пропускать уроки, но после того, что сделала, она бы ни за что не вернулась обратно в аудиторию. Не сегодня. Cлишком сильно ей сейчас хотелось навестить отца, побыть с ним рядом, пока ещё есть такая возможность.

На город тихо падал снег, и Сансет казалось, что весь Кантерлот сейчас олицетворял собой её душу, в которой непрерывно мела метель, заметая всё, что было дорого для неё когда-то. И было совершенно непонятно, растает ли этот снег когда-нибудь, обнажив прежнюю радость и цели в жизни.

Единорожка даже не оглядывалась, сопровождает ли её стража, бесцельно бредя навстречу мрачно-холодному больничному зданию. По улицам размытыми пятнами ходили пони, но они не обращали на юную кобылку никакого внимания.

На входе её встретила дежурная медсестра, которая сразу узнала Сансет и пропустила в отделение реанимации.

"Надеюсь, ему не стало хуже," — подумала золотистая пони.

И едва успев додумать эту мысль, она распахнула перед собой двери отцовской палаты.

Увидев внутри знакомую жёлтую пони, единорожка облегчённо выдохнула. Её щеки ещё горели с мороза, и на фоне белого халата это особенно сильно бросалось в глаза. Конечно же, она не сошла с ума, и её новообретённая подруга самая настоящая. Настолько, что она уже с порога ощутила лёгкий сладкий запах её духов.

— Привет, Санни, — обернулась Эмпати, и ученица неторопливо подошла ближе к больничной койке Инки Пэна.

— Привет, Эмпати, — немного хрипло произнесла кобылка. Это была одна из немногих её фраз за весь этот день.

В палате со вчерашнего дня всё осталось без изменений, даже очки бывшего советника лежали на том же месте на тумбочке. Сансет потянулась к отцу, зарывшись носом в его седую бороду, и добавила:

— Привет, папа.

Она поглубже вдохнула его запах, что прежде так часто успокаивал её, напоминая об его присутствии, и тревога начала понемногу спадать с её плеч. Теперь ей не было так тоскливо, и захотелось поговорить с Эмпати о чём-нибудь, не важно о чём, лишь бы её хоть кто-то сейчас услышал и понял.

Жёлтая единорожка удивлённо моргнула, но, опомнившись, улыбнулась юной пони.

— Я как раз ждала тебя. Не хочешь сегодня составить мне компанию?

Отстранившись от Инки Пэна, ученица вопросительно взглянула на Эмпати. Несмотря на усталость в глазах, единорожка выглядела очень опрятной. Пушистая светло-жёлтая грива лежала ровными локонами, чего не скажешь о гриве самой Сансет. Она хоть и причесалась, но уложить волосы как следует у неё не было ни малейшего желания, а мятая зелёная лента даже не была завязана в бант.

— Мне нужна небольшая помощь на моей второй работе, — ответила Эмпати на её немой вопрос. — Ничего сложного, я всё покажу, — заверила она единорожку, видя её сомнение.

— Если ничего сложного, то я согласна помочь, — произнесла ученица.

Пусть она совершенно не представляла, что её ждёт, юная пони полностью доверяла своей новой подруге. К тому же, если это помогло бы хоть немного побороть хандру, Сансет была бы этому очень рада. Вряд ли Инки Пэн хотел бы видеть её в таком состоянии.

В больнице обе кобылки пробыли недолго. Перекинувшись парой слов с медсестрой, Эмпати повела единорожку вглубь Кантерлота.

Дорога была неблизкая, и к тому времени, как они пришли, успело немного стемнеть. К счастью, погода была не ветреная, и путь прошёл относительно легко. Жёлтая единорожка остановилась перед красивым зданием, увешанным праздничными гирляндами, словно их забыли снять после Дня Согревающего Очага. Сансет сперва приняла его за детский сад, но, подойдя ближе, увидела табличку на двери "Сиротский приют". Она остановилась и с сомнением посмотрела на Эмпати.

— Всё в порядке, Санни, — успокоила её единорожка, заметив тревогу в её глазах. — Этот дом — один из немногих в Эквестрии. Сердобольные пони быстро разбирают осиротевших жеребят в семьи. Те дети, что сейчас здесь живут, ещё не успели найти новый дом после пережитой трагедии. У нас с тобой простая задача — дать им немного тепла и надежды на будущее, прежде чем они найдут свою семью.

— Как же я это сделаю? — спросила ученица, которую всё это застало врасплох. Ей никогда не приходилось нянчиться с жеребятами младше неё.

— Просто плыви по течению, — посоветовала Эмпати. — Немного понаблюдай, пообщайся. Не волнуйся, они хорошие пони.

Жёлтая единорожка снова мягко улыбнулась ей и, прежде чем Сансет успела спросить о чём-то ещё, открыла входную дверь. Изнутри пахнуло сладким ароматом имбирного печенья, будто День Согревающего Очага и не проходил вовсе. Стены холла были расписаны, словно детская книжка, яркими иллюстрациями сказочных персонажей. Их встретила пони в жёлтой рубашке с приколотым на неё значком в виде милого котика.

— Привет, Миддэй Дрим, — поздоровалась с ней старшая единорожка. — Как сегодня дети?

— Привет. А ты сегодня не одна, — заметила пони, изучающе посмотрев на ученицу, и Сансет кивнула ей.

— Это Санни, моя племянница. Сегодня она мне будет помогать, — с гордостью представила её Эмпати.

Услышав, как её назвала подруга, кобылка почувствовала, как загорелись её щёки. Она была приятно удивлена, но в то же время озадачена обманом, который, по сути, ничего не менял.

Миддэй Дрим кивнула гостье.

— Только пусть тоже наденет рубашку, — напомнила она. — Дети сейчас в игровой комнате, скоро будет ужин.

Эмпати поманила Сансет за собой, и они оказались в небольшой раздевалке для персонала. В тесной комнатке стоял большой шкаф для верхней одежды и этажерка с висящими на ней абсолютно одинаковыми жёлтыми рубашками. Единственным отличием были приколотые на них значки в районе груди. Раздевшись, юная единорожка выбрала себе рубашку со значком солнышка.

Надев униформу воспитателя, ученица отметила, что та ей оказалась почти впору — короткие манжеты рубашки свисали на её копытах гораздо ниже, чем должны. Взглянув краем глаза на Эмпати, Сансет успела заметить, что та ещё не переоделась. Поправляя причёску, она расстёгивала пуговицы на жёлтой рубашке, к которой был приколот значок улыбки. На боку подруги красовались кьютимарка в виде забавно улыбающегося солнца, но едва единорожка взглянула на её неприкрытое тело, как ощутила непонятное беспокойство. Что-то показалось ученице странным в её внешнем виде, что старательно ускользало от внимания. Кьютимарка? Нет, вполне обычная. Эмпати развернулась чтобы надеть расстёгнутую рубашку, и тогда Сансет полностью разглядела её живот — в самом его низу тянулась горизонтальная линия аккуратных шрамов, похожих на зажившие швы, и жёлтая шерсть в этих местах росла не совсем ровно. Эмпати не заметила, что юная единорожка вот уже несколько секунд откровенно её разглядывает. Взгляд жёлтой пони был затуманен, и в момент, пока она не смотрела на ученицу, казалось, в её глазах отражается вселенская печаль, несмотря на расслабленное выражение лица. Быстро отвернувшись, золотистая единорожка сделала вид, что что-то ищет в своей сумке.

"Кажется, она пережила гораздо больше боли за последнее время", — подумала Сансет. Она не осмеливалась предполагать, что случилось с Эмпати, но твёрдо знала, что спрашивать об этом не стоит. По крайней мере, пока она сама не захочет об этом поговорить, что тоже крайне маловероятно.

— Ты готова? — спросила жёлтая единорожка. Рубашка почти сливалась с цветом её шерсти и из-за неё не было видно шрамов.

— Да, — тихо ответила Сансет, хотя совершенно не была готова. Её мысли витали всё ещё где-то далеко.

Истолковав её ответ по-своему, Эмпати ободряюще улыбнулась.

— Не волнуйся. Тебе не обязательно их развлекать или чему-то учить. Просто составь жеребятам компанию на сегодняшний вечер, послушай, о чём они расскажут, поиграй вместе с ними. Им нужен не столько присмотр, сколько твоё внимание.

— То есть, мне просто нужно быть с ними рядом? — спросила ученица. Как ей показалось, это было самое точное определение того, как к ней относился Инки Пэн — он просто был рядом, и при этом было совершенно не важно, что именно он делал. Самым значимым было то, что он уделял ей своё внимание, а это было для неё самым ценным.

— Верно, — кивнула Эмпати. — Идём.

Сансет ожидала увидеть толпу шумных жеребят, что так часто встречались ей в школе, но в комнате отдыха их оказалось всего пятеро. Первым ей бросился в глаза совсем юный малыш, земной пони, который собирал посреди комнаты башню из кубиков. Три кобылки-единорожки примерно одного возраста сидели за небольшим столом и двое из них, обложившись цветными карандашами, спорили о том, какого цвета должны быть розы в раскраске, а третья что-то рисовала на листе бумаги. Самую старшую пегаску ученица заметила последней — она сидела в самом дальнем углу комнаты и смотрела куда-то в окно, совершенно не замечая происходящего вокруг. Едва завидев в дверях знакомую воспитательницу, все три единорожки побросали своё занятие и кинулись к Эмпати, пегаска отвернулась от окна, а малыш земной пони неуклюже пополз вслед за всеми.

— Привет-привет, мои дорогие, — ласково улыбнулась жёлтая пони, обнимая единорожек. Сквозь поднявшийся гвалт почти невозможно было разобрать, кто что ей говорил. — Ой как шумно, жеребятки, давайте по очереди, — попросила она.

Несмотря на всю строгость просьбы, она выглядела очень счастливой. Её радость от встречи с воспитанниками была абсолютно искренней.

"Кажется, сейчас ей тоже очень нужно внимание," — подумала золотистая пони, наблюдая, как её подругу со всех сторон обступили жеребята.

— Привет, Эмпати! — улыбнулась кремовая единорожка.

— Привет! — повторила за ней её ровесница с синей гривой.

— Ты привела нам сестрёнку? — спросила голубая кобылка, указав копытом на Сансет, которая тут же ощутила прилив смущения.

— Я... Нет... — пролепетала она что-то невнятное, окончательно растерявшись.

— Её зовут Санни, сегодня она пришла с вами поиграть, — объявила Эмпати.

— Ты что, слепая? У неё же значок нянечки, значит она тоже нянечка, — строго произнесла синегривая кобылка, задрав носик. Вероятно, она была самой старшей из группы и считала себя умнее остальных жеребят.

"Нянечка?" — подумала золотистая пони. — "Вероятно, они так называют воспитателей, что присматривают за ними".

— Ну-ну, девочки, давайте не будем ссориться, — миролюбиво прощебетала жёлтая единорожка. — Лучше расскажите, как прошёл ваш день, я хочу услышать всё-всё-всё!

Пока единорожки болтали на всякие отвлечённые темы, Сансет переключила своё внимание на двух других воспитанников. Пегаска вновь отвернулась к окну, а малыш-земнопони по прежнему играл в разноцветные кубики, иногда поглядывая на Эмпати, сидевшую неподалёку. Не зная, чем себя занять, кобылка решила подойти именно к нему и хотя бы немного попытаться с ним поиграть, но едва она приблизилась, как жеребёнок в удивлении уставился на неё, после чего громко заплакал. Все взгляды мгновенно обратились в её сторону.

— Я не знаю, что произошло, — растерянно пробормотала Сансет, в испуге отходя назад. — Я просто...

— Ничего страшного, он всегда пугается новых пони, — сказала голубая единорожка. Она подошла к малышу и взяла его в копыта, успокаивающе укачивая. — Не бойся, это Санни, она хорошая пони, — сказала она ему, указывая на золотистую пони.

Жеребёнок перестал плакать и теперь лишь с интересом смотрел в её сторону, однако крепко прижимался к старшей воспитаннице, будто это была его собственная сестра. Возможно, именно так оно и было, потому что оба жеребёнка были отдалённо чем-то схожи между собой. В любом случае, Сансет решила больше не экспериментировать с совсем маленьким ребёнком и переключила своё внимание на воспитанницу постарше.

Белая пегаска вновь безучастно смотрела на падающий снег, будто мыслями была где-то очень далеко. Золотистая единорожка с минуту смотрела на её отражение в стекле, затем осторожно села рядом. Теперь они уже обе смотрели на снегопад, и в этом безмолвном диалоге Сансет казалось, что они понимают друг друга. Глядя куда-то сквозь снежную пелену, она обратила внимание на необычайно красивую гриву своей молчаливой собеседницы — бирюзовый цвет плавно перетекал в нежно-жёлтый и волнистые пряди гармонично переплетались между собой, закрывая часть лица. Несмотря на внешнюю красоту, грива всё равно казалась не расчёсанной и небрежно спадала, прямо как у самой Сансет, как та могла заметить, обратив внимание на своё отражение в окне. Заметив на себе её взгляд, маленькая пегаска печально взглянула на неё, и лишь тогда кобылка разглядела широкий пластырь на её виске. Только в этот момент юная ученица поняла, что та смотрела вовсе не на снег, а на своё лицо в отражении. Золотистая пони растерянно моргнула и посмотрела на неё в ответ.

— У тебя очень красивая грива, — сказала она первое, что пришло ей в голову.

— Не ври, — тихо и очень спокойно произнесла пегаска, будто уже много раз слышала эти слова. — С этим шрамом на лице я теперь уродина. — Её туманный взор вновь обратился на окно.

— Я так не считаю, — честно ответила Сансет. У неё не было ни малейшего желания спорить, она просто говорила то, о чём думала. Ей было вовсе не важно, как маленькая пегаска получила свой шрам, как здесь оказалась. Наверняка это были очень травмирующие воспоминания, которые поднимать сейчас ни к чему. Ей не хотелось причинять жеребёнку боль своим излишним любопытством.

Оглянувшись, золотистая единорожка заметила позади небольшое трюмо с детскими заколками, резиночками, бусами и гребешками. Это больше напоминало детский набор парикмахера, чем настоящий туалетный столик, но раз он стоял в игровой комнате, то им вполне можно было воспользоваться.

— Хочешь, я тебя причешу? — спросила Сансет, не особо надеясь на положительный ответ.

Пегаска сделала неопределённый жест головой, похожий на согласие, всё так же безразлично глядя перед собой, и единорожка приступила. Левитировав к себе один из гребешков, она стала тщательно расчёсывать каждую прядку, начиная с кончиков и постепенно доходя до полной длины. Волосы казались спутанными на первый взгляд, но легко проходили через зубцы гребешка, словно шёлк. Почему-то Сансет вспомнила, как Инки Пэн когда-то так же помогал ей приводить в порядок гриву, и почему-то это воспоминание вызвало у неё задумчивую улыбку. Она аккуратно водила гребешком по гриве пегаски, с особой осторожностью причёсывая её вблизи пластыря. Кобылка с большим интересом наблюдала за работой единорожки через отражение в окне, уже не настолько печальными глазами, но по прежнему мысленно витающая где-то в облаках. Отложив гребешок, Сансет взяла с трюмо несколько заколок и стала собирать гриву в аккуратные "колоски", закалывая их на невидимки. Самый крупный "колосок" она расположила на месте пластыря, полностью прикрыв его необычайной красоты гривой. Закончив свою работу, единорожка не смогла сдержать улыбки — ей очень понравилось укладывать столь податливые и прекрасные волосы.

— Хотела бы я иметь такую замечательную гриву, — произнесла она. — Она у тебя нежная, словно облачко.

К её удивлению, пегаска хихикнула, посмотрев на неё не в отражении в окне, а напрямую.

— Спасибо, — ответила она. — Но твоя грива тоже неплохая.

— Хочешь её причесать? — спросила Сансет, почувствовав как напряжение между ними спало. Почему-то это ей придало сил.

— Да, хочу, — тут же согласилась кобылка.

Золотистая пони развязала зелёную ленту и прилегла на ковёр, чтобы жеребёнку было удобнее достать до её гривы. Обычно она никому, кроме мамы и папы, не позволяла себя причёсывать. Те немногочисленные слуги, которых пыталась приставить ей Селестия, совершенно не умели обращаться с её волосами, и даже перед редкими выходами в свет она предпочитала сделать себе причёску сама, а всех придворных гнала в шею. Но сейчас она чувствовала, что это исключительный случай, в котором умение не так важно. К удивлению Сансет, пегаска весьма ловко орудовала копытами, причёсывая гребешком её красно-жёлтую, словно языки пламени, гриву, и даже нисколько не причиняла боли.

Ученица благодарно взглянула на свою подопечную, затем в наступившей тишине раздались необычайно приятные аккорды. Взглянув в противоположный угол комнаты, она увидела Эмпати с единорожками, рассевшимися перед ней в полукруг. В копытах жёлтой пони была гитара — инструмент, который Сансет раньше видела только в книжках и никогда не слышала вживую. Она перебирала струны кончиком копыта, и звуки мелодично переплетались в красивый мотив. Золотистой пони вдруг стало так по-домашнему уютно, будто она пришла в гости к родне, которой у неё никогда не было. Будто вот-вот зайдёт Селестия и предложит всем вместе попить чай, а Инки Пэн принесёт с собой лимонные пирожные...

Сансет грустно улыбнулась. Она должна была стать временной семьёй эти жеребятам на пару часов, но вместо этого каким-то совершенно непостижимым образом они стали семьёй ей самой. И хотя она почти ничего о них не знала, у неё было ощущение, будто она всю жизнь жила с ними бок о бок в атмосфере, насквозь пропитанной уютом и теплом единорожки Эмпати. Было нечто завораживающее в этой пони, что так душевно заставляла петь свой инструмент, не произнося при этом ни слова, но трогая сердца.

Едва прозвучал последний аккорд чудесной мелодии, как все жеребята, включая даже пегаску, зааплодировали копытцами. Золотистая единорожка как заворожённая смотрела на гитару, но терпеливо ждала, пока белая пегаска закончит завязывать ленту на сплетённой ею косичке, прежде чем обратиться к Эмпати:

— А это очень сложно?

— Нет, совсем не сложно, — ответила она и, склонив голову набок, добавила: — Я могу научить.

Поблагодарив пегаску за причёску, Сансет совершенно неожиданно получила от неё очень тёплые объятия. Она сама не раз подобным образом обнимала мать, но получить их от едва знакомого жеребёнка было всё равно очень приятно. Видимо, мелодия жёлтой единорожки повлияла и на неё тоже.

Присев рядом с Эмпати, она ещё раз внимательно проследила за движением её копыт по струнам, затем попробовала повторить — неуверенно, осторожно и очень медленно, будто пробуя звучание каждой струны на вкус. Не прошло и нескольких минут, как Сансет сумела повторить первый аккорд без ошибок. Жеребята наблюдали за всем этим обучением и уже выстроились в очередь — все они хотели попробовать поиграть на гитаре, и даже малыш-земнопони тянул копытца к струнам, хоть сам даже толком говорить не умел, но старался не отставать от старших.

Идиллию прервал голос другой нянечки — пора идти на ужин. Позабыв об инструменте, жеребята во главе с Эмпати двинулись в столовую. Голодное шествие замыкала Сансет, идущая позади пегаски.

— С этой причёской теперь никто не смотрит на мой шрам, — сказала она, когда они последними выходили из игровой. — Теперь буду причёсываться только так!

— Я рада, что тебе понравилось, — улыбнулась золотистая единорожка. Впервые за эти дни она почувствовала, что сделала что-то полезное, а не облажалась, как обычно.

Она всё ещё находилась в эйфории после того, как подержала в копытах гитару. Обидно, что она встретила этот инструмент при таких печальных событиях в жизни, но если бы не он, то вряд ли нечто подобное позволило бы её душе хоть немного оттаять и расслабиться.

"Надо раздобыть собственную гитару," — подумала Сансет, заходя в столовую.

Остаток вечера Сансет, Эмпати и жеребята провели в общей спальне. Уложив спать малыша-земнопони в отдельную небольшую кроватку, жёлтая единорожка присела на свободную кровать и, наигрывая на гитаре тихий успокаивающий мотив, запела жеребятам колыбельную. Полумрак комнаты разгонял лишь яркий клин света из коридора сквозь приоткрытую дверь. Эмпати совсем не смотрела на струны, так легко задевая их копытом, будто всю жизнь только этим и занималась.

Лунный свет проник в окошко,
В жемчуг комнату одев,
Засыпайте, мои крошки,
День забот преодолев.

Пусть вам снится луг цветочный
На кисельных берегах,
Где ручей течёт молочный
И теряется в лесах,

Где крылатые драконы,
Рассекают небеса,
Ветер северный, студёный
Наполняет паруса,

Наш кораблик направляя
Прямо к острову мечты,
И плывут, в волнах ныряя
Полосатые киты.

Золотистая пони, прильнув к краю кровати, с упоением слушала её песню. И хотя она старалась запомнить слова, её саму начало клонить в сон. Сказывалась усталость, скопившаяся за день, и почти бессонную ночь.

Спите сладко, жеребята,
Пусть спокойным будет сон
Тишиною ночь объята,
Помолчу с ней в унисон.

Когда нежный голос Эмпати пропел последнюю строчку, она ещё некоторое время наигрывала мелодию, постепенно делая её всё тише и тише, пока её копыто окончательно не замерло над струнами. Сансет подняла на неё сонные глаза.

— Нам пора, Санни, — прошептала жёлтая единорожка.

Они тихо, стараясь не разбудить жеребят, вышли из спальни, прикрыв за собой дверь, и двинулись по направлению к раздевалке для персонала. Несмотря на сонливость, золотистая пони вновь уловила в мимолётном отвлечённом взгляде Эмпати нечто, напоминающее печаль. Она ступала по коридору так, будто была готова в любой момент развернуться и пойти обратно к детям.

— Кажется, я понимаю, почему ты приходишь сюда, — вполголоса произнесла Сансет.

Жёлтая единорожка напряжённо замерла на пороге раздевалки, будто пойманная с поличным.

— Ты это заметила? — тихо сказала она, не оборачиваясь. Её уши поникли, почти утонув в пышной соломенно-жёлтой гриве. — Так эгоистично, да? — горько усмехнулась она и всё же вошла в комнату. — Только здесь я чувствую себя частью настоящей семьи. И, я надеюсь, что хоть немного ты почувствовала то же самое, что и я.

Эмпати робко взглянула на ученицу.

— Я не думаю, что это эгоистично, — ответила Сансет, проследовав за ней.

— Но ведь я прихожу сюда, чтобы чувствовать себя лучше. Только помогая кому-то, я действительно чувствую себя нужной.

Эта печальная обречённость вновь отразилась на её лице, но на этот раз не спряталась под маской нарочитой жизнерадостности. Невольно единорожке вспомнилась Селестия, и от чего-то больно кольнуло в груди.

— Мне ты тоже по этой причине помогаешь? — тихо спросила она.

Эмпати подняла на неё удивлённые глаза:

— Я... — Она вздохнула, собираясь с мыслями, затем произнесла: — Я бы действительно хотела тебе помочь, если бы это было возможно. Если мой дедушка взял тебя под своё крыло, значит ты действительно в этом очень нуждаешься.

Окончательно развеяв сомнения, Эмпати тепло улыбнулась, совсем как Инки Пэн. Да, оба они были разные — строгий, но добродушный советник; милая и заботливая единорожка, — но их объединяла самоотверженная забота о юной кобылке. Она не являлась им родственницей, но даже сейчас Сансет казалось, что они сделали для неё в несколько раз больше, чем её собственная мать.

— Жаль, что ты не моя мама... — Эти слова невольно вылетели из уст золотистой единорожки, прежде чем она успела осознать, что именно сказала. Но даже осознав, кобылка не попыталась извиниться и взять слова обратно. Она хотела расстегнуть пуговицы своей униформы, но, перенервничав, она потеряла контроль над магическим полем. Эмпати положила копыто ей на плечо.

— Санни... — начала она, и Сансет на мгновение замерла. — Я уверена, у тебя есть чудесная мать, которая тебя очень лю...

— Нет! — прервала её единорожка, дернув пуговицу с такой силой, что сорвала её с рубашки. — Инки Пэн постоянно говорил мне то же самое, но я не вижу этого! — Осознав, что почти перешла на крик, она понизила голос, опустила уши, и потупилась, глядя куда-то себе под копыта. — Я не чувствую, что занимаю хоть какое-то место в её жизни. Такое ощущение, что чем старше я становлюсь, тем больше она отдаляется от меня, словно… — Почему-то в её мозгу всплыла мысль об её настоящем отце. Сансет глубоко вздохнула и добавила: — Словно, я ей кого-то напоминаю.

Эмпати слушала её, прижав второе копыто ко рту, будто ужаснувшись словам ученицы, но в её глазах заблестели слёзы.

— Я... Мне жаль это слышать, Санни, — тихо произнесла она, тщательно подбирая слова, будто боясь лишний раз ранить кобылку. — Я понимаю, каково это. Моя семья распалась из-за подобного недопонимания, а другой семьи у меня уже не будет...

Глядя на то, как заполняются слезами глаза подруги, Сансет, больше не в силах сдержать свою боль, заплакала словно брошенный жеребёнок, уткнувшись лицом в её рубашку. Ей было жаль Эмпати, отца, которому она никак не сможет помочь, и себя, до омерзения бесполезную и ненужную.

Эта минутная слабость, вызванная стрессом последних дней, показалась кобылке бесконечно долгой, прежде чем сквозь пучину отчаяния до неё донёсся голос жёлтой единорожки.

— Мне правда жаль, что всё это обрушилось на тебя в столь юном возрасте, — произнесла она, легонько поглаживая копытом гриву кобылки, и почему-то от этих по-матерински простых прикосновений, Сансет становилось легче на душе.

Когда иссякли слёзы, она отстранилась от Эмпати, рубашка которой теперь сплошь была в мокрых пятнах. Золотистая пони стыдливо посмотрела себе под копыта, куда упала оторванная пуговица. Подобное проявление эмоций казалось ей чем-то из ряда вон выходящим, поэтому Сансет торопливо утёрла глаза и сказала:

— Прости, Эмпати. Обычно я не веду себя вот так... — Её взгляд упал на несчастную рубашку, которую она так и не сняла, и единорожка вновь приступила к переодеванию.

— Всё нормально, Санни, — ответила Эмпати, последовав её примеру. — В конце концов, тебе нужно было хоть кому-то выговориться. — Облачаясь в коричневое пальто, она поправила свою вьющуюся жёлтую гриву и спустя пару секунд молчания добавила: — Извини, что так надолго тебя отвлекла, за тобой уже наверняка пришли.

— Вряд ли моя задержка сильно на что-то повлияет. — Застегнув свой плащ, кобылка надела седельные сумки и тяжело вздохнула. — Была бы моя воля, я бы здесь осталась. Мне кажется, здесь мне самое место.

— Не говори так, Солнышко, — Эмпати вновь обратила на неё карие глаза, и юной ученице на секунду показалось, будто с ней разговаривает вовсе не подруга, а отец. — Я верю, что в твоей жизни всё обязательно наладится. Ты замечательная пони, Сансет, и, когда-нибудь, найдутся те, кто это заметит и оценит.

Её последние слова всё ещё эхом отдавались в голове кобылки, когда она выходила из приюта. Стражник встретил их прямо на пороге, и Эмпати успела перекинуться с ним парой слов, прежде чем они попрощались. Предстоял долгий обратный путь до замка, и Сансет нерешительно поплелась рядом с гвардейцем. Меньше всего ей сейчас хотелось идти туда, где её никто не ждал.

Родные покои башни встретили Сансет мрачной темнотой, разрываемой лишь светом растопленного прислугой камина. Она не потрудилась даже как следует раздеться, побросав с себя верхнюю одежду прямо на пол. Едва добравшись до дивана, золотистая пони обессиленно рухнула на него, подставив заледеневшие задние копыта поближе к огню. Какое-то время она пролежала неподвижно, предаваясь невесёлым мыслям. Сейчас единорожке как никогда хотелось, чтобы её хоть кто-то выслушал, обнял и сказал, что всё будет хорошо, несмотря на то, что она всё равно не поверила бы в это.

Сумрачный взгляд Сансет бесцельно блуждал по комнате, пока вдруг не остановился на тумбочке с патефоном. Его золотистый рупор отражал огонь в камине, переливаясь яркими бликами. Внезапно её озарила мысль и она села на диване, левитировав из тумбочки охапку пластинок. Сплошь классическая музыка и немного эквестрийского фольклора — мама всеми силами пыталась привить ей хороший вкус, несмотря на отчаянное сопротивление маленькой кобылки, поэтому патефон был не самой востребованной вещью в её апартаментах. Не найдя ни одной пластинки, где в описании упоминался бы услышанный ею сегодня инструмент, Сансет вытащила пластинку наугад и вставила её в патефон. Музыка, заигравшая из него, неспешным ручьём растеклась по гостиной, ненадолго заполняя образовавшуюся пустоту.

Уже давно пора идти спать, но единорожке совершенно не хотелось. Завтрашний день был не учебным, а потому торопиться было некуда, и до рассвета была ещё куча времени, чтобы подумать.

И пока играла эта печальная и нежная музыка, Сансет думала.

Она думала о том, как несправедлив мир, о своём весьма туманном будущем и об отце. На мгновение у неё даже появилась довольно безумная мысль, что Инки Пэн действительно мог являться её биологическим отцом, но кобылка быстро отбросила её — слишком много фактов указывало на то, что это невозможно. Советник был вдовцом, который наверняка любил свою жену, и ни Селестия, ни он сам не питали каких-либо романтических чувств к друг другу. К тому же, будь он действительно её папой, он бы давно рассказал об этом Сансет, слишком уж он ей доверял.

Но что-то не давало ей так просто отмести эту мысль. Даже если Инки Пэн действительно не был её отцом, он относился к ней слишком трепетно для обычного слуги. Объяснялось ли это его характером или между ними действительно была родственная связь — сложно было сказать наверняка.

Когда Сансет занималась этим вопросом вплотную, она искала в кантерлотских архивах любое упоминание об отношениях Селестии с кем-либо из жеребцов, но во времена перед рождением золотистой пони рядом всегда был только советник. С другой стороны, это легко могло объясняться тем, что принцесса намеренно не позволяла ни одному пони вникать в тонкости её личной жизни, а затем с лёгкостью скрыть имя отца жеребёнка от общественности.

Был и другой вопрос, который очень волновал Сансет. За всё то время, что она провела в школе, никто ни разу не упомянул в её присутствии, что она именно дочь Селестии, а не ученица. Сама единорожка также об этом не заявляла в открытую, но складывалось ощущение, что мать намеренно никому не сообщала об этом, кроме некоторых доверенных пони.

Да, в её жизни определённо слишком много вопросов, на которые до сих пор нет ответа.

Сансет покосилась на торчащий из седельной сумки дневник, что она использовала для связи с принцессой — он оставался всё таким же безучастным к её немой мольбе хотя бы об одном сообщении. Когда Селестия последний раз ей писала? Неделю или две назад?

Непробиваемое упрямство в отношении к любопытству ученицы всё больше раздражало. Простые "Подрастёшь — поймёшь" на кобылку больше не действовали, и мать решила просто игнорировать все неугодные сообщения. Смысл существования дневника вскоре свёлся к формальному общению ученика и учителя, и уже не осталось ни следа тех забавных вечерних бесед незадолго до сна, когда они обсуждали, как прошёл день, и прочие повседневные мелочи, вроде вкуса чая к завтрашнему ужину.

Кобылка тяжело вздохнула и закрыла копытами опухшие глаза. Сколько раз за последние несколько дней она плакала? Сколько ещё раз ей предстоит плакать?

Когда-то очень давно, в детстве, ей приснился странный сон. Она гуляла по саду, и ей показалось, что где-то поблизости находится её отец, но когда она наконец смогла увидеть этого пони, то поняла, что нашла саму себя, и не просто саму себя, а взрослую себя. С необъяснимым волнением её большая копия смотрела на неё и молчала. Но стоило Сансет спросить, кто она такая и что тут делает, как взрослая пони расплакалась и просто обняла её. Этот сон, в отличие от многих других, более интересных, не забылся, но, в то же время, единорожка совершенно не помнила деталей, кроме этой пони, что решила её обнять. Кажется, эта странная взрослая копия определённо о чём-то знала.

Вновь раскинув копыта в разные стороны, Сансет бесцельно уставилась в потолок. Музыка в патефоне заметно замедлилась, растягивая каждый звук словно каплю мёда, но единорожка даже не посмотрела в его сторону. Нужно было всего лишь подкрутить рычажок, но у неё не осталось сил даже на это простое действие. Она лежала и вслушивалась в замедляющуюся мелодию, которая, замирая, становилась всё печальней, будто плача вместо неё.

Она не помнила, сколько так пролежала, и спала ли вообще, когда сквозь тонкие занавески забрезжил туманный рассвет. С рассветом на город неожиданно обрушился дождь, смывая с балкона ещё вчерашнюю корку льда. Пластинка в патефоне давно остановилась, а тлеющий камин уносил с собой остатки тепла, и Сансет встала с дивана, не особо понимая, что происходит. Лишь забытый календарь на стене напомнил ей о приближении весны.

Сквозь шелест дождевых капель единорожка услышала снаружи какой-то шум, и её ухо дёрнулось в сторону двери. В следующий миг в комнату буквально ввалилась мокрая жёлтая пони в коричневом пальто. Её прекрасная грива висела сосульками, раскидывая мокрые капли по всему полу. Она стояла в дверном проёме, не решаясь пройти, а позади столпились несколько стражей.

Сансет в полном недоумении смотрела на внезапную гостью, которой, по идее, здесь быть не должно, пока та, тяжело дыша, приходила в себя после продолжительного бега. Когда их взгляды встретились, юная единорожка вздрогнула. Страшная догадка, что нелёгкой поступью подбиралась к её сердцу, вонзила в него свои когти.

Эмпати открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла ничего произнесли. Её покрасневшие глаза наполнились слезами, и вместо слов она кинулась навстречу впавшей в ступор кобылке. И слыша её надрывный плач, Сансет вновь ощутила подступающие слёзы. Комната перед её взором размылась в блёклое пёстро-серое пятно. Теперь всё разом перестало иметь значение — стража, её комната, и даже Эмпати. Лишь на мгновение пошатнувшись, её прежний мир рухнул, безвозвратно исчез и не оставил после себя ничего. Больше не будет рядом с ней пони, который буквально сам вырастил её, заботился о ней и оберегал как собственного жеребёнка. Не будет этих тёплых встреч после школы и разговоров по душам, крепких отцовских объятий и запаха кофе с корицей. Всё это ушло, и ушло навсегда, и стоило кобылке это в полной мере осознать, как она в голос зарыдала.

Несмотря на тёплый весенний день, над Кантерлотом стояла пасмурная погода и моросил прохладный дождь. Порыв ветра скинул с головы Сансет капюшон плаща, но сейчас для неё всё это было не важно. Её взгляд был устремлён прямо перед собой, на мраморную надгробную плиту, на которой красовалась выгравированная кьютимарка чернильного пера, рисующего улыбку. Единорожка давно хотела спросить Инки Пэна, как же выглядит его метка, но никак не ожидала, что впервые увидит её лишь на его могильной плите.

На её плечо опустилось копыто Эмпати, и кобылка легонько вздрогнула, выныривая из своих мыслей.

— Прости, если напугала тебя, — вполголоса сказала жёлтая единорожка. Её вид был гораздо более уставший, чем обычно, а под глазами прочно обосновались мешки. Однако даже несмотря на это, она выглядела довольно опрятно в чёрном платье, украшенном кружевами, и с лентой в тщательно уложенной гриве. — Есть кое-что, что я должна передать тебе от него.

Эмпати левитировала единорожке небольшую картонную коробку. Некоторое время Сансет просто смотрела на неё, то ли не решаясь принять, то ли никак не могла сконцентрировать магию телекинеза. Она сама точно не понимала в чём дело. Складывалось ощущение, что она находится во сне и вот-вот этот кошмар закончится, и она проснётся. Ведь не может быть такого, что всё, что после себя оставил её родной пони, помещается в эту небольшую картонную коробку. Ведь так?

Кобылка зажмурилась и вновь открыла глаза — ни Эмпати, ни коробка не пропали из поля зрения. Протянув копыто, Сансет всё же приняла этот последний подарок.

— Откроешь, как вернёшься до.. в замок, — произнесла единорожка с лёгкой запинкой. Она явно немного нервничала, прежде чем продолжить. — Я... — Собираясь с мыслями, Эмпати тяжело вздохнула. — Мне предложили работу в Мэйнхэттене. После всего, что случилось за последнее время, это будет отличный шанс начать всё с чистого листа...

Сансет в растерянности подняла на неё глаза. Значит ли это, что Эмпати тоже её оставит? Первую в жизни настоящую подругу, которую приобрела при таких трагичных обстоятельствах, она тут же потеряет?

— О звёзды, Санни, — охнула единорожка, взглянув ей в лицо. Видимо она прочитала на нём всю ту боль и печаль, что кобылка не сумела выразить словами. — Ты думаешь, что я бросаю тебя. — Жёлтая пони заключила её в свои объятия, и Сансет почувствовала знакомый сладкий запах её духов. — Нам обоим понадобится время, чтобы прийти в себя. А ты... ты обязательно встретишь пони, которые смогут стать тебе поддержкой. — Она крепче сжала единорожку, будто боялась, что та вот-вот растворится. — Пожалуйста, будь сильной, Санни, и не теряй веру в окружающих. — Эмпати наконец отстранилась и позволила себе ещё раз взглянуть на золотистую единорожку. — Спасибо, что была со мной в это непростое для нас обеих время. Я надеюсь, что это не последняя наша встреча. — Она ободряюще улыбнулась, но на этот раз её улыбка получилась печальной.

— Спасибо, Эмпати, — хрипло произнесла Сансет. Столько всего хотелось сказать и сделать для этой доброй пони, но силы на всё это разом куда-то пропали, и кобылка лишь вымученно улыбнулась.

Пони уходят, и это неизбежно, хочется ей того или нет. Да и кто она такая, чтобы держать их насильно подле себя?

Эмпати сидела с ней рядом и говорила о чём-то ещё, подбадривала, давала советы, но Сансет слушала её вполуха, просто наслаждаясь её присутствием, прежде чем та навсегда покинет её.

Передать мисс Сансет Шиммер лично в копыта в случае моей смерти

Привет, Солнышко.
Если тебе передали это письмо, значит меня больше нет.

Я пишу его сильно заранее, и вовсе не потому что я тороплюсь уйти из жизни, нет. Жизнь очень непредсказуема, также как и события, случившиеся сегодня вечером. Сегодня, возвращаясь в замок с шоу Вондерболтов, мы едва не потеряли друг друга. И именно сегодня я многое осознал для себя и понял, насколько сильно привязался к тебе.

Я был с тобой рядом с твоего самого первого появления в замке, и мы стали друг другу непозволительно ближе, чем юная принцесса и старый слуга. Мне мучительно больно представлять, как отразится на тебе моя смерть. Я очень надеюсь, что к тому времени, когда ты прочитаешь это письмо, ты станешь достаточно сильной и смелой, чтобы пережить этот тяжёлый момент и продолжить жить дальше без меня.

Мама наверняка пыталась скрыть от тебя весть о моей смерти, я слишком хорошо её знаю. Пожалуйста, не сердись на неё! Селестия лишь пытается защитить тебя. У неё немного свои представления о заботе, но это вовсе не значит, что она тебя не понимает. Не забывайте друг о друге, о том, как вы важны друг для друга, и о том, что вы одна семья, что бы ни случилось.

Сегодня ты впервые назвала меня папой, и я был не столько ошарашен, сколько рад этому. Я рад, что стал отцом для такой замечательной пони как ты, и до тех пор, пока ты не получишь это письмо, я буду ещё больше стараться заботиться о тебе, чтобы слышать от тебя это слово как можно чаще.

Спасибо тебе за всю твою любовь, что ты дарила одинокому старику-советнику, я тоже тебя очень люблю.

Твой папа, Инки Пэн.

Сансет снова и снова перечитывала это письмо, пытаясь сохранить в памяти каждую строчку, от которых так и веяло привычным теплом. В коробке вместе с письмом оказалась коричневая мантия Инки Пэна, с которой он почти никогда не расставался. Несмотря на то, что Эмпати тщательно постирала её перед тем как передать, мантия до сих пор сохранила те запахи, что кобылка помнила с детства. Она не знала, будет ли когда-нибудь носить её, но абсолютно точно была уверена, что сохранит на память об отце.

Она брела по коридорам замка, зажав в телекинетической магии письмо. Чем больше Сансет смотрела на окружающий её интерьер, тем сильнее ей казалось, что всё вокруг стало как-то меньше. Или это она выросла? Высокие окна, до которых она не могла дотронуться с высоты своего роста копытом, теперь были ей по шею. Ковры, которые казались ей просто широченными, теперь можно было переступить всего в несколько шагов. Когда всё успело так измениться в её родном замке?

Одна из дверей в коридоре скрипнула, и снаружи показалась принцесса Селестия. Взгляд её был затуманен и по-странному печален, кобылка очень редко видела её такой. Закрыв за собой дверь, аликорн наконец заметила её. Её взгляд на мгновение тревожно заметался, но быстро вернул прежнее мрачное спокойствие.

— Сансет, что ты здесь делаешь?

Единорожка остановилась на месте. Она не искала мать. Полностью отдавшись мыслям, она не заметила, как копыта сами привели её в это крыло, где она, полная ностальгии по прошлому, вспоминала моменты своего детства. Сансет будто выпала из реальности, блуждая по закоулкам своего сознания, не обращая внимание даже на стражей. Селестия стояла перед ней совершенно такая же, как и несколько лет назад — статная, гордая и до невозможности далёкая от неё.

— Я хотела поговорить с тобой, — тихо произнесла ученица. Она уже думала над этим разговором, но не ожидала что такая возможность выпадет именно сегодня.

Принцесса отвела глаза и глубоко вздохнула. Она заметно занервничала, хоть и старалась этого не показывать, но получалось у неё неважно.

— Прости меня, Сансет. Я зря скрывала от тебя... всё это, — сбивчиво начала аликорн. — Инки Пэн, он... сегодня ночью... — Она закусила губу, не решаясь произнести то самое слово.

— Мам, я знаю, — раздражённо прервала её единорожка. Меньше всего ей хотелось заново погружаться в эту мрачную меланхолию с бесконечным потоком слёз, из которой её смогло ненадолго вытянуть это письмо. — Пожалуйста, хватит. Я не об этом хотела поговорить.

Между ними воцарилась привычная тишина, полная взаимного недопонимания. Просьба Инки Пэна звучала очень просто на бумаге, но наладить отношения с матерью на деле оказалось гораздо сложнее. Вряд ли нужно было начинать именно так — перебив её на полуслове, даже толком не выслушав, но с другой стороны, принцесса хотела озвучить этот и без того болезненный факт, от которого Сансет ещё не в полной мере сумела отойти.

— Я хотела кое-что тебе сказать. — Она решительно взглянула на мать. — Я больше никогда не буду тебя спрашивать о моём отце. Это твой личный секрет, и ты вправе его хранить столько, сколько посчитаешь нужным. Что касается меня, сегодня я закрыла для себя этот вопрос. — На мгновение обратив внимание на парящее в магическом захвате письмо, единорожка вздохнула и продолжила. — Всё это время моим отцом был для меня Инки Пэн, пусть и не кровным, но самым настоящим. Ни один пони не заботился обо мне больше, чем он, и никто не сможет убедить меня в том, что он был всего лишь слугой, который выполнял свою работу. — Селестия с удивлением смотрела на неё, не решаясь прервать её душевные излияния. — Если последнее время ты избегала меня по этой причине, то теперь в этом нет нужды, — добавила кобылка. — Ты нужна мне.

Полная надежды, она сидела перед принцессой, что обдумывала только что услышанное. И когда вместо очередного укора, она почувствовала, как мать притягивает её к себе крылом, облегчённо выдохнула.

— Прости, что тебе пришлось пройти через всё это, Санни. — Сансет услышала, как голос матери дрогнул от подступающих слёз. — Из-за своего упрямства я сделала всё только хуже.

Прижавшись к принцессе, золотистая единорожка ощутила на спине её мягкие перья. Эти объятия были совсем как когда-то в детстве, но когда они были в последний раз, она никак не могла припомнить. Когда-нибудь и этот момент станет очередным воспоминанием в её памяти, надолго отпечатавшись этим трагическим днём.

Вновь погрузившись в собственные мысли и переживания, кобылка не сразу заметила, что принцесса давно уже ушла, но призрачный запах её безумно дорогих духов ещё витал в воздухе. Говорила ли она что-нибудь? Может, и говорила, но наверняка что-то настолько банальное, что Сансет даже не услышала.

Золотистая единорожка глубоко вздохнула. Слишком наивно с её стороны надеяться на то, что Селестия провела бы с ней весь день, как когда-то давно, несколько лет назад, когда эта надежда не была столь безумна, как сейчас.

Королевский сад был залит солнечным светом настолько, что Сансет казалось, будто солнечное светило Селестии спустилось неестественно низко к земле. Золотистые лучи проникали сквозь кроны деревьев, играли солнечными зайчиками на траве и цветах. Единорожка блуждала по саду, созерцая его красоту, уж очень она по нему соскучилась за целую зиму.

Впереди между деревьев мелькнул чей-то силуэт, и кобылка поспешила вперёд. Ей было необыкновенно легко скакать по мягкой траве меж знакомых кустов, где несколько лет подряд она часто гуляла или читала книги в тени старых клёнов.

За очередным поворотом она изумлённо остановилась — впереди спиной к ней стоял Инки Пэн, вглядываясь куда-то вдаль. Солнечный свет блестел в его седой гриве, переливаясь золотом. Поравнявшись с отцом, Сансет поняла, что тот смотрит на ворота сада. Заметив её, он тепло улыбнулся единорожке, и она ощутила как что-то больно кольнуло в груди.

Папа.

Он стоял перед ней совсем такой же как раньше, без единого намёка на недавний недуг. Настоящий. Живой.

И едва она осознала, что смотрит на пони, которого уже нет в живых, как его улыбка сменилась на виноватое выражение. Казалось, он жалел о чём-то, но всё так же продолжал молчать. Молчала и Сансет, просто глядя на Инки Пэна, будто стараясь запомнить напоследок каждую деталь его внешности.

Налетевший порыв ветра взметнул в воздух полы его мантии, и единорог, вновь улыбнувшись, раскинул копыта, приглашая ученицу в свои объятия. Недолго думая, кобылка кинулась к нему, но едва успела обхватить его копытами, как почувствовала, что на них оседает лишь пустая коричневая мантия.

Нет, как же так?

Скрипнули, захлопываясь, садовые ворота, и Сансет резко вздрогнула.

Она лежала на кровати у себя в спальне, мелко дрожа от ночной прохлады. Одеяло сбилось в тугой ком и лежало на краю. Тревога холодной волной захлестнула кобылку, и она подскочила на кровати, беспокойно озираясь по сторонам. Ей показалось, что темнота комнаты сдавила её и намеренно пугала неясными тенями в тусклом свете луны. Сансет зажгла кончик рога и выбежала из комнаты, прочь от жутких теней и тревожных мыслей.

Такое случалось и раньше, и одним из самых распространённых вариантов сбежать от преследовавших её ночных кошмаров всегда была башня Селестии. В этот раз копыта сами привели её к спальне матери, но едва кобылка дёрнула ручку двери, как поняла что комната закрыта.

Сансет стучала в дверь копытами, раз за разом, но ответом ей была лишь тишина и обступившая её темнота. Вконец обессилев от страха и отчаяния, она тихо заплакала, свернувшись калачиком на полу. Лишь тогда единорожка в полной мере осознала, что осталась совсем одна.

Сансет замолчала. Её мрачный взгляд упал куда-то в пол. Последнее воспоминание всё ещё эхом отдавалось где-то глубоко в душе, потревоженное этим непростым разговором. Селестия изумлённо слушала, и когда повествование дошло до этого момента, опустила уши.

— Я не знала, как тяжело тебе пришлось в те дни, — наконец произнесла она. — Почему ты никогда не рассказывала мне об этом раньше?

— Я не была уверена, что тебе это было бы интересно, — покачала головой единорожка. — К тому же, неужели всё это не было настолько явно? Я имею в виду, даже в школе отмечали, что я себя странно веду. Как ты могла этого не заметить?

Принцесса виновато опустила глаза.

— То было время, когда всё разом навалилось, и приходилось оперативно решать сразу несколько проблем. — Она допила сок из своего стакана, затем поставила его на столик. — Думаю, я действительно уделяла тебе недостаточно внимания, — тихо произнесла Селестия, глядя на пустой стакан.

— Ага, — ехидно хмыкнула Сансет. — Недостаточно — это ещё слабо сказано. Ты же помнишь, что произошло в том же году?

— К сожалению, частично, — неуверенно отозвалась белый аликорн. — И я не полностью понимаю, что тогда произошло. Полагаю, ты продолжишь с того места, где закончила?

Золотистая пони тяжело вздохнула и ответила:

— Не совсем.

По ту сторону сюжета

Красный капюшончик

Одиннадцать друзей Октавии

Пони с луны

Элементы Гармонии

Лебединая песня

Стальные крыльчатки: Рассвет Легиона

За Республику!

Сноуфлейк

Два рассказа для пони-экспромта "RPWP"

Последний закат

Глава 4