По ком мы голодаем

Глава 1. Понивилль ночью

В этот дом тебя ведет только инстинкт.

В Понивилле целая сотня таких же домишек. Днем они все красочные, и аккуратные, и чистые; каждый из них отражает характер своего владельца — игривый, или торжественный, или показушный. Но когда наступает ночь, цвета блекнут и сады, растущие рядом с домиками, вместе с украшениями на фасадах пропадают в темноте — от них остаются только неясные формы. Расплывающаяся пастель вечернего неба понемногу превращается в обычные линии, пока лучи опускающегося солнца не исчезают — тогда луна окрашивает весь город одним серебряным цветом и заполняет его тенями.

Но внутри маленьких домиков все еще кипит жизнь. В этом доме жеребец и кобылка, только что закончив кормить своих жеребят, наконец поймали их, носящихся по всему дому и не желающих ложиться в постель. Двое жеребят, думаешь ты, обе кобылки.

Ты это знаешь, хотя и не можешь ничего рассмотреть через занавески или почувствовать что-то еще кроме подгоревшей редиски и тушеной морковки, запах от которых доносится из печной трубы. Ты точно знаешь, что внутри найдешь двух смеющихся и неумытых жеребят, отчаянно сражающихся, чтобы избежать свою ежевечернюю помывку в ванне и вида ароматных восковых свеч, которые никогда не зажигаются. Ты знаешь это так хорошо, как если бы стоял рядом с ними, а не прятался среди колючих стеблей какой-то странной живой изгороди, ограничивающей их участок.

Ты ждешь, пока в комнатах не выключатся лампочки, одна за другой, пока не останется последняя, мерцающая на втором этаже.

Теперь пора. Ты рывком бежишь вперед, прямо по траве газона, чувствуя, как она щекочет твои копыта. Ты не выходишь из теней, держишься подальше от теплого свечения газовых уличных фонарей, шипящих и плюющихся в своих стеклянных клетках. Ты останавливаешься на секунду, и этот звук пролетает над тобой. Ты закрываешь глаза и уходишь за ним назад, в то время, что было до Понивилля, до Кантерлота, до того, как ты начал прятаться в тенях под кустами, до того, как ты начал голодать, до того, как ощутил холодное прикосновение страха на своих крыльях, до того...

Начинается ветер и шкворчание фонарей затихает. Ты снова здесь, в этом времени, и проглатываешь комок воспоминаний, застрявший в твоем горле. Это было глупо — любой прохожий мог заметить, как ты крадешься, наполовину скрытый тенями, крадешься по чьему-то двору как будто вор. Но ты не вор.

Ты не вор. Ты снова и снова повторяешь это про себя.

Дом сделан из гладких, ровных бревен, окрашенных в блеклый розовый цвет. Его едва ли можно разглядеть в туманном свете луны. За одну его стену цепляются маленькие усики плюща, на которых уже появляются почки и из которых уже тянутся вперед новые тоненькие ростки. На фоне розовых стен они кажутся черными. Пока ты ждешь там, прислонившись к стене, и едва дышишь, ты вдруг замечаешь крошечную соринку, легко и быстро несущуюся между их линиями. Это паук, вышедший на свою ночную охоту. Словно почувствовав твой взгляд, он замирает на месте, а через секунду уносится вперед и исчезает в тени.

Ты молча желаешь ему удачи.

Теперь пора. Ты глубоко вздыхаешь, так глубоко, что легкие в твоей надувшейся груди начинают болеть. Ты держишься так долго, сколько можешь — тридцать секунд, минуту, две минуты. Когда твои копыта начинают дрожать, а по краям глаз все начинает становиться серым, ты медленно выдыхаешь, унимая дрожь. Ты выдыхаешь свои страхи, свой голод, свое чувство вины и оставляешь только паучью тишину.

Ты прикладываешь копыта к стене, чувствуя щели между бревен. Взлететь, конечно, было бы намного легче, но даже такой облачной ночью, как эта, этого делать нельзя. На облаках, парящих в выси, сейчас отдыхает слишком много пегасов, и их зоркие глаза очень хорошо различают взмахи крыльев. Это слишком рискованно, поэтому ты прижимаешься к стене и начинаешь лезть наверх.

Окно только в дюжине футов над землей. Ты добираешься до него всего за пару секунд — из тебя вышел хороший скалолаз — и очень осторожно поднимаешь голову над подоконником так, чтобы тепло, льющееся из комнаты, не разлилось по твоему лицу.

Это было бы плохо. Ты уверен в этом, даже если бы этого не случалось раньше. Даже если бы тебя из-за этого уже не поймали.

В комнате раздаются голоса. Два голоса, оба сонные. Кобылка что-то бубнит, а жеребец шепотом ей отвечает. Кровать скрипит, и ты слышишь, как копыта громко стучат по полу. Их стук удаляется, уходит за скрипучую дверь, петли которой так сильно нуждаются к хорошем масле, и в комнате вновь наступает тишина.

Ты ждешь и наблюдаешь. Кобылка ворочается в постели, натягивая на себя одеяло. Сейчас, в самом начале весны, по ночам все еще прохладно, и даже пони с их пушистыми зимними шкурами приятно лежать под теплым одеялом.

Громкий стонущий скрип сотрясает дом, за ним раздается звук льющейся из душа воды. Ты едва разбираешь слабый голос жеребца, затягивающего тихую песню, слова которой известны только одному ему.

Теперь пора. Ты трогаешь окно и видишь, что оно, конечно, не заперто. Они никогда их не запирают, только не в Понивилле. Это одна из тех вещей, за которые ты бы так полюбил это место, если бы смог забыть про колющую боль в животе, чтобы почувствовать хоть что-то еще кроме голода. Медленно, мучительно медленно ты открываешь окно и проскальзываешь в комнату.

Это самая трудная часть. Ты только мельком видел жеребца и слышал только его шепот, но этого должно хватить. Ты собираешь в своей голове его образ: коричневая шкура, короткая и запутанная грива, его запах — запах клевера и камней, лежащих в быстром потоке воды и нагретых солнцем. Это приятный запах, очень нежный для земного пони, и на секунду ты позволяешь ему унести твой разум, унести от всего, чем ты стал, унести в какое-то пустое место, где нет голода, или страха, или ночных пряток. Только солнце, и нагретые им камни, и клевер, и спокойствие.

Хватит. Ты и так надолго застрял. Ты отгоняешь глупую мечту и вместо нее сосредотачиваешься на том, что сейчас важнее всего — на образе жеребца, его голосе и его запахе. Ты представляешь их себе, закрываешь глаза и даешь магии начать свое дело.

В тебе сейчас так мало магии. Только ее жалкие остатки. Давным-давно это заклинание казалось тебе легким, просто игрой для жеребят, но теперь оно истощает тебя до последней капли. От превращения в маленькую лужицу слизи тебя спасают только кости и твое отчаянное желание жить.

И может быть, ты, в конечном счете, в нее и превратишься. Ты уже видел, как такое случается с другими, когда силы их покидают. Они читают заклинание, не могут выдержать его мощи и исчезают. Пропадают навсегда.

Но с тобой этого не случится; не этой ночью, по крайней мере. Твое сердце раскрывается и наружу выходит капелька оставшейся магии. Она зеленым огнем горит у твоей груди, который быстро увеличивается до тех пор, пока все твое тело не оказывается объятым пламенем. Жар иссушает тебя, выжигает все, что было, и ты рождаешься заново.

Теперь ты выше. Больше. Твои копыта могут ломать камни, а ты сам можешь взвалить себе на спину весь этот дом целиком. Ты медленно вздыхаешь, наслаждаясь разными запахами, заполняющими твой нос. У пони очень острое обоняние — не такое острое, как у тебя, конечно, но они чувствуют все по-другому. Мир для них намного прекраснее. А как же иначе? Они любимые детишки бога, и жизнь существует только для того, чтобы им угождать.

Ты заталкиваешь эту мысль куда подальше и снова сосредотачиваешься на твоем новом теле. Оно теперь похоже на спичку, и ты, даже ничего не говоря вслух, знаешь, что голос у тебя сейчас в точности как у него. Но все это не имеет такого же важного значения как запах — пони могут забыть про пару других оттенков цвета шкуры, или про голос, который стал выше или мягче, но носы их никогда не подводят. У каждого пони есть свой особенный запах, и его они никогда не забывают.

Ты вполне уверен, что запах у тебя тоже его. Если ты ошибся, то ты умрешь, поэтому тебе, наверное, нужно надеяться только на лучшее. В конце концов, больше с этим тебе нечего поделать.

Прятаться больше не нужно. Ты подходишь к другой стороне кровати и ложишься на краешек одеяла рядом со спящей кобылкой. От нее пахнет перьями и сосновым соком и разит плотскими забавами. Матрас прогибается под твоим весом; она поворачивается к тебе, кладет голову на плечо, бормоча что-то во сне.

Теплый вкус в твоем рту — это любовь. Ты пьешь ее как умирающий от жажды пони пьет воду: отчаянно, жадно, не оставляя ни одной ее капли. У тебя нет времени насладиться ею — жеребец может зайти в комнату в любой момент, и обнаружение тебя в таком положении будет равно твоей верной смерти. Ты во всю силу своих легких глотаешь любовь этой кобылки, и на одно мгновение страшная колющая боль в животе начинает слабеть. Тебе мало — да, тебе всегда мало — но теперь ты хотя бы не умираешь от голода. Что-то, чем ты когда-то был, возвращается к тебе в одном туманном воспоминание, которое ты отчаянно пытаешься забыть.

Кран в ванной дома снова скрипит и звук льющейся воды затихает.

Теперь пора, и ты чуть ли не плачешь. Здесь, между этими двумя пони так много любви, целый океан, а ты можешь пить ее только словно через соломинку. Ты можешь провести целую ночь возле этой кобылки, упиваясь ее любовью, и никогда не съешь больше одной снежинки, летящей с неба в метель. Ты — пони, умирающий от голода, который лежит возле тысяч яблонь, несущих целые миллионы плодов, и которому никогда до них не добраться.

Ты начинаешь рыдать и кобылка, вздохнув, ворочается на кровати. Ты прождал слишком долго и теперь тебя могут поймать. Ужас от такого конца мигом прогоняет вкус ее любви, и ты выскальзываешь из кровати как раз в тот момент, когда жеребец оказывается у двери спальни. Ты прильнул к стене, спрятавшись под столиком, стоящим в углу, и смотришь, как он ложится на только что оставленное тобой место. Он замирает на мгновение, словно озадаченный тем, что его сторона кровати до сих пор теплая, но потом все-таки ложится, и через всю комнату до тебя долетает вкус потока эмоций — любви, надежды, радости, ожиданий — составленного ими двумя. Ты хочешь закричать.

Выключатель щелкает и комната погружается в темноту. Ты ждешь, пока их дыхание не станет тихим и ровным, и только тогда выползаешь обратно на улицу через окно. Ты аккуратно закрываешь его и растворяешься в ночи, тихий как призрак, не оставляя никаких следов совершенной тобой кражи.

Но ты не вор. Ты не вор. Ты раз за разом повторяешь это про себя, пока, перебегая от одной тени к другой, крадешься обратно к своему гнезду.

Ты не умрешь. Не этой ночью.

Но до рассвета остаются еще целые часы, а ты снова чувствуешь голод.

Глава 2. Рынок

Одно время тебе никогда не снились сны.

Но жизнь в те дни сама по себе была для тебя сном. Время тогда еще не было жестоким метрономом, безостановочно тикающем с одной и той же безжалостной скоростью. Оно текло и проходило мимо тебя словно волна, приходящая быстро, а утекающая медленно, в особенном ритме его собственного сердца, такое же живое, как мох, разъедающий бревно на пруду. Живое, умирающее, но вечное.

В то время мысли в твоей голове были не твои. Ты делился ими с другими, не ограничиваясь стенками только одного твоего черепа. Однажды, по странному наитию, ты залетел на самый верх улья, забрался на самый высокий шпиль и начал смотреть на свой сумеречный мир. Целый миллион твоих братьев и сестер видели твоими глазами, делили между собой ту последнюю минуту заканчивающегося дня. Несколько из них подлетели к тебе, потом еще, и еще, и еще, пока все небо не затряслось от гула ваших крыльев. Вы как один смотрели на зажигающиеся звезды и чувствовали, какие они для вас родные. Вы были одинаковыми, понял ты, — бесчисленными и прекрасными.

Ты вспомнил ясли: самые глубокие и самые теплые ямы в улье. Ты вспомнил, как ползал по телам своих братьев, кусал их и тебя тоже кто-то кусал, как ты тер свои новые ноющие крылья об их собственные, а твои глаза жгло, пока из них выливался гной. Ты услышал их первые мысли, такие же, как и твои — слабенькими и разрозненными голосами раздающиеся в ваших головах. Но ты не один — ты никогда не был один. Быть чейнджлингом, быть частью улья значило никогда не быть одному. Ты был лучше самого себя.

Ты вспомнил свое рождение. Ты вспомнил свою смерть. Было больно, но рядом всегда находились твои сестры, с которыми ты делил свою боль. Даже когда ты, разбитый и одинокий, лежал в тысяче милях от улья, они были с тобой в твои последние секунды, утешая, обещая, что боль наконец закончится.

И она всегда заканчивалась, и ты рождался заново в исполнение данного ею завета. Она всегда была там, приветствовала тебя с возвращением, свое дитя. Пока она жила, ты был ее и ты никогда бы не умер. Могла пройти тысяча лет, которая скидывала бы с тебя тела, как кожу со змеи, но ты всегда был ее. Тебе всегда шептали миллионы разумов улья, забирающихся в твое тело, как ты забирался в их, и она всегда была с тобой, твоя мать, твоя королева, твой бог. Ты жил и умирал во имя нее. Ради нее ты пошел на войну, и всегда она была там, теплым плащом оборачивая твои мысли, оберегая тебя, показывая тебе путь вперед.

До тех пор, пока она однажды не исчезла.

---

Ты просыпаешься и глядишь в потолок. Ты по-прежнему в теле жеребца, любовь к которому ты выпил прошлой ночью.

Так не пойдет. Ты выпускаешь немного магии, возвращая себе свою прежнюю маскировку — смуглую шкуру, гриву, которая еще смуглее, мутные глаза. На кьютимарке у тебя три серых камня. Полностью, абсолютно не запоминающаяся. Идеальная.

Ты не можешь допустить, чтобы тебя запомнили. Понивилль маленький город, но даже тут ты все еще довольно верткий, чтобы при случае забиться в самые трещины. Не улыбайся. Не смотри никому в глаза. Никогда не создавай такого впечатления, что тебя стоит запоминать.

Именно так живет мышь в логове львов.

Ты заправляешь свою кровать, потому что так делают пони. Ты готовишь себе завтрак из вареного овса, потому что пони едят завтраки. Он ни коим образом не заглушает урчание в твоем животе, но так оно хотя бы становится тише.

Твоя жизнь зависит от того, насколько хорошо ты умеешь притворяться, что значит уметь соблюдать все эти глупые ритуалы, которыми живут властвующие над тобой пони. Есть, спать, разговаривать. Больше всего ты не любишь разговаривать — это жалкая попытка делиться своими мыслями с помощью каких-то звуков. На то, чтобы передать ту же самую информацию, при разговоре требуются целые минуты, в то время как улей может разнести ее по всем связанным с ним умам за одни только секунды. Это как сравнивать между собой звук стучащих друг о друга камней и настоящую симфонию.

Но так делают пони, поэтому так делаешь и ты. Все, что угодно, чтобы вписаться в их общество.

Сегодня суббота, день, когда ты ходишь на рынок, потому что так делают пони. Ты не можешь вечно прятаться у себя в логове — это привлекает определенное внимание. По субботам ты должен прятаться на виду у всех.

Солнце уже начинает греть утренний воздух. Холод, сковавший траву прошлой ночью, исчез, превратился в бесчисленные бусинки росы. Пока ты идешь по траве, они остаются на твоей шерсти, и ты очень хочешь, чтобы у тебя сейчас оказался шарф. Чейнджлинги очень не любят холод, и даже тело земного пони, в котором ты сейчас находишься, не уберегает тебя от оставшейся в воздухе прохлады.

Пони видят тебя, их глаза медленно скользят по тебе, как вода скользит по смазанному маслом стеклу. Отчасти из-за твоей обычной, ничем не примечательной наружности; отчасти из-за крохотного уголька магии, горящего в твоем сердце. Он не очень большой, теперь уже нет, но этого хватает, чтобы отвлечь от тебя их внимание. Они в любом случае не забудут, что видели тебя, поскольку ни одна магия не умеет стирать память, но так они поймут, что ты не стоишь того, чтобы тебя запоминали. Их разум доделает остальное.

Когда ты добираешься до центра городка, улицы к тому времени уже заполнены пони. Ты идешь в толпе словно цапля, которая, осторожно опуская свои лапы в воду, идет по ручью. Пони обходят тебя, как вода обходит камень. Они вихрями уносятся прочь по своим делам, уже забывая, что ты вообще существуешь. Идеально.

Что-то в этом дне — свет солнца, погода, запах в воздухе — напоминает тебе о том, как ты в первый раз увидел Понивилль. Это плохое воспоминание.

Тогда ты истекал кровью. Наверное. То время для тебя очень туманно, но ты точно помнишь боль. Дизориентацию. Ты помнишь, как увидел Кантерлот, а потом яркий свет, на вкус похожий на любовь, но жгущий язык словно солнце, и затем чувство полета, полета без крыльев.

Ты не помнишь, как приземлился. Или как упал. Не важно. Это, наверное, к лучшему.

Очнулся ты до того, как тебя нашли пони. Другим чейнджлингам, уцелевшим в битве у Кантерлота, так не повезло. Большинство их лежало без сознания в своих настоящих, великолепных хитиновых телах, когда их обнаружили.

Ты был очень удивлен, когда днями позже пони предупредили тебя о черных захватчиках, насекомых-монстрах. Частью от того, что до сих пор оставался в живых, разумеется, но в большей степени ты был удивлен их невежеством. Чейнджлинги вовсе не черные — черные они только в слабовидящих глазах пони, которые не могут разглядеть полный спектр цветов. Они не могут увидеть ультрафиолетовый, или темно-рыжий, или инфракрасный. По сравнению с тобой, они все наполовину слепые. Они никогда не увидят радужную красоту чейнджлинга или потрясающий, ослепительный вид его королевы, излучающей миллион цветов одновременно.

Но если задуматься, то теперь ты тоже его не увидишь.

Ты останавливаешься на тротуаре и смотришь вниз, на свою смуглую шкуру. Шерсть встопорщилась на ветру и ты приглаживаешь ее копытом.

Один пони врезается в тебя и бубнит извинения. Ты исчезаешь из того места еще до того, как он успевает к тебе обернуться.

Рынок, который расположен в самом центре города, уже заполнен пони, даже несмотря на то, что сейчас только раннее утро. Понивилль — это город земных пони, а земные пони даром времени никогда не тратят. Наверное, будь у них крылья, с которыми они бы могли прилететь куда угодно всего за несколько минут, они были бы немного ленивее; наверное, будь у них магия, которую они бы использовали в своих торгах с покупателями, они бы не работали так усердно. Но у них ничего этого не было, только их знаменитая рабочая этика, и именно из-за нее они уже встали и вовсю трудились.

Кое-кто из них замечает тебя, несмотря на все твои ухищрения оставаться невидимкой; они улыбаются и машут тебе копытом. Ты улыбаешься им в ответ. Это не катастрофа — прятаться у всех на виду значит вести себя как пони, а именно так пони и отвечают на приветствия. Они дружелюбные. Они добрые.

Кроме тех случаев, когда они находят чейнджлингов, лежащих в лесу без сознания. Тогда они больше не добрые.

Ты ругаешь себя за то только, что позволил этой мысли вскользь промелькнуть у тебя в голове. Размышления о прошлом не принесут тебе ничего хорошего. Сейчас, прямо сейчас самое главное для тебя — эта минута, пока ты идешь по рынку, улыбаешься прохожим и показываешь, что ты счастлив. Что ты пони.

Пони не думают о своих сестрах, лежащих в палых осенних листьях, с разорванными крыльями и разбитыми головами.

Пони не думают об этом. Ты не думаешь об этом. Ты прекращаешь думать об этом. Прекращаешь это. Прекращаешь.

Остановка. Ты останавливаешься у прилавка молодой кобылки, до краев заполненного редкими фруктами и другой разной едой. Обычные бананы, овощные бананы, обычно-овощные бананы, мхи, что на вкус как мята, "звезды" карамболы, яблоко-огурцы, картошка и даже еще более экзотические вещи. Жизнь на самом краю Вечнодикого леса порой очень опасна для жителей Понивилля, но она также дает им шанс на самый уникальный товар.

Кобылка, земная пони со шкурой цвета корицы, с лица которой, кажется, никогда не сползает восторженная улыбка, буквально расцветает, когда ты к ней подходишь.

— Привет, Джин, — говорит она, называя тебе этим гадким, насмешливым именем, которое ты случайным образом сам для себя выдумал. Справедливости ради нужно сказать, что в тот момент ты все еще никак не мог прийти в себя, соображая, почему же ты не стал частью великой армии чейнджлингов, отправившейся на завоевание Кантерлота. Все продумав, ты решил, что "Джин Стар" — почти такое имя, к которому ни у кого не возникло бы вопросов, хотя иной раз, представляясь, ты замечал странные поглядывания на тебя.

— Доброе утро, Синебар, — ты выговариваешь слова так медленно, словно у тебя во рту мел. Разговоры такие медленные, такие мучительно медленные, что ты иногда удивляешься, как пони вообще удалось построить свою цивилизацию. Ты одними эмоциями на своем лице можешь выразить мысли быстрее, чем словами. — Как у тебя дела?

— Хорошо! — она чуть ли не щебечет, и ты можешь почувствовать нежность в ее голосе. Буквально. Она такая приятная на вкус, хотя, к сожалению, не может ничего поделать с твоим голодом. — Есть что-нибудь для меня?

Вскоре после прибытия в Понивилль, ты понял, что тебе нужна работа. Та, за которую платят. Не потому что тебе нужны были деньги, а потому что у земных пони была работа. У всех них. У каждого земного пони, которого ты встретил, была своя работа, которую он любил и о которой мог часами разглагольствовать. У тебя уже был плохой опыт, поэтому ты это и знаешь.

Хотя сам ты не говоришь о своей работе. Ты ненавидишь разговаривать.

— Немного, — отвечаешь ей. Ты расстегиваешь свою сумку, сшитую из простой мешковины, которую ты нес у себя за спиной, и вытаскиваешь оттуда самые разные вещи, найденные тобой в лесу. Синебар не нужны они все — много их них она отдаст другим пони здесь, на рынке — но кое-что заберет и себе. Что важнее, она за них заплатит. А что еще важнее, она будет рада, а радость и правда очень вкусная.

Ты кладешь веточку дрожащей крапивы на ее прилавок, осторожно держа зубами только за стебель. Она не такая обжигающая как обычная крапива, но токсины в ее шипах имеют небольшой галлюциногенный эффект на млекопитающих, а если из нее сварить чай, она очень расслабляет. На тебя она, конечно, никак не подействует, но Синебар этого не знает.

При виде крапивы Синебар испускает тихое "ох", и ты с наслаждением лакаешь ее радость, заметив, что она на тебя не смотрит. Пока это чувство не исчезло, ты вытаскиваешь из сумки гроздь ягод.

— Паучья ежевика! — визжит от восторга кобылка и осторожно трогает копытом один из стебельков. В каждом из них виднеются крошечные ягодки — десятки живых, самых настоящих паучков. Они тут же разбегаются во все стороны от ее копыта, так далеко, как только могут, а затем замирают на месте. Дыхание кобылки шевелит нити паутинок, которых они уже начали плести.

— Я никогда ее раньше не находила, — тихо говорит она, все еще наблюдая за пауками. — Однажды, мне показалось, что все-таки нашла, но это оказался стебель горчицы, облепленный обычными пауками. Они мне тогда тоже не обрадовались.

— Тебе просто надо знать, где искать, — говоришь ты. Это самая длинная фраза, сложенная тобой за все последние дни; тебе кажется, что прошли целые часы, пока ты закончил ее выговаривать. Как только ты это сказал, уши Синнебар слегка дернулись по направлению к тебе, но глаза и внимание кобылки оставались прикованными к паучьей ежевике. — Поищи рядом с молодыми ясенями.

— М-м, — она отрывает от грозди один стебель и опускает его в стакан, наполненный водой. Через несколько дней стебель пустит новые ростки, и она сможет посадить его у себя в саду. — Еще что-нибудь?

— Да. С этим будь осторожнее, — обычно тебе не приходиться предостерегать ее — Синебар знает, что значат эти травы — но если неправильно обратиться со следующим, то могут появиться серьезные проблемы. Ты засовываешь нос в сумку и ждешь, пока его не нащупают ростки последнего принесенного тобой растения. Ростки оплетает все твое лицо. Когда же ты чувствуешь, что держатся они крепко, ты осторожно откусываешь свободный конец и вытаскиваешь его из сумки.

— Селестия! — разинув рот, Синебар таращится на тебя или, если точнее, на тонкую лозу, пытающийся раздавить твое лицо. Она отшатывается на шаг назад, а потом бросается тебе на помощь.

Ты останавливаешь ее взмахом копыта. Через минуту, лоза, как будто уставая, шевелится все медленнее. Ты кладешь откушенный конец на прилавок, объясняя кобылке, еле раскрывая обмотанную лозой челюсть:

— Усик Щупальца, — говоришь ты. — Опасный, но полезный.

— Вот уж правда, — она на мгновение исчезает под прилавком, а затем появляется оттуда с глиняным кувшином в копытах. Кобылка кладет его на бок, горлышком перед лозой. Почуяв темноту внутри кувшина, отрубленная лоза, с виду похожая на обычную дюймовую гусеницу, медленно туда заползает. Когда она полностью исчезает в кувшине, кобылка ставит его на стол и тут же плотно закрывает крышкой. — Как, во имя Эквестрии, тебе удалось его достать? — спрашивает она. — Щупальце может съесть пони заживо!

— Это было маленькое, — ты не обращаешь внимания на ее слова. — Я перехитрил. Откусил кусок.

— Хе, ну, как только сможешь, скажи мэру, где ты его нашел, — Синебар обвязывает крышку куском толстой веревки и ставит кувшин на пол. Сперва он качается, пока лоза скребется о стенки своей новой тюрьмы, но спустя пару секунд, внутри кувшина наступает словно бы угрюмая тишина. — Она точно захочет послать туда команду, чтобы его сжечь.

Ты не обращаешь внимания на ее просьбу. То, чего хочет или не хочет мэр, тебя мало волнует, а засевшее в самой глубине Вечнодикого леса Щупальце опасно только для тех пони, которым не хватит рассудка, чтобы забраться в такую чащу. Это даже не самое опасное растение в лесу, и уж точно не самое опасное существо.

Ты обмениваешься с Синебар еще парой любезностей, которые, к слову, с ее стороны выглядят как щебет и сплошной гул, на которые ты отвечаешь покашливанием и односложными словами. Другие пони могли бы подумать, что это грубо, но большинство горожан сейчас уже привыкли к твоему молчаливому характеру, и кроме того, ты совсем не думаешь, что Синебар вообще способна обижаться. Некоторые пони именно такие — в их природе так много энтузиазма, что никакое стихийное бедствие не может сломать их вечную радость. Та розовая пони, которая постоянно устраивает вечеринки, точно такая.

Ты стараешься не попадаться ей на глаза.

Наконец Синебар замолкает; ты бормочешь что-то про других пони и уходишь.

На рынке есть еще некоторые торговцы, регулярно выкупающие у тебя разные твои находки. Например, Компас Кол, пегас, который интересуется магнитными личинками, ползающими в лесных залежах железной руды. Или Винтер Грин, чья коллекция фениксовых гнезд сгорает примерно каждый месяц, и которая постоянно просит тебя принести ей новых.

Есть пони, которые приноровились находить такие вещи, пони, которые не боятся леса и у которых хватает талантов, необходимых для сбора его опасных плодов. Но таких пони мало, и как правило, они ищут что-то одно. Но тебе, с твоим телом словно вода и с магией чейнджлингов, удается то, что невозможно для большинства пони: найти эти сокровища, забрать их с собой и при этом не расстаться со своей жизнью.

Да, это и есть жизнь. Ты любишь жить. Все счастливы.

Сейчас солнце уже подбирается к зениту. Стоя сейчас под ним, под тяжестью его света, ты чувствуешь, что словно ползаешь по земле под немигающим оком бога, бога с глубокой, крепкой и убежденной ненавистью ко всему твоему роду. Для всех пони вокруг тебя Селестия была доброй и любящей королевой, но у них никогда еще не возникало причины чувствовать ее гнев. Ты надеешься, что никогда и не возникнет.

Стараясь держаться теней, ты забираешься под высокий и величественный тополь. Его весенние веточки еще не полностью заполнились набухшими почками, но солнечные лучи, однако, сквозь них уже не проникали. Тебе было бы веселее, если бы воздух был чуть потеплее, но сегодня хотя бы не было ветра. Тебе даже удается унять дрожь, пока ты стоишь под кроной дерева и ждешь, когда толпа наконец поредеет.

Мимо тебя проскакивает стайка смеющихся жеребят, догоняя улетающий в небо красный воздушный шарик. Они, кажется, вовсе не замечают холода воздуха, и на их шкурках ты можешь разглядеть блестящие капельки пота.

Когда ты появился в Понивилле, у тебя ушло порядком времени на то, чтобы понять, что точно значит слово "жеребенок". В твоем роду не было таких слов; каждый чейнджлинг рождался с должной умственной работоспособностью. Еще даже до твоего рождения колыбельные улья уже формировали форму твоих будущих мыслей. Новый, молодой чейнджлинг (что для тебе совершенно одно и то же) отличался от взрослых только тем, что был меньше. Через несколько летних линек такое различие исчезало, и только их крылья давали понять, какого они возраста — у старших на их крыльях появлялись дыры и трещины, которые не заживали до тех пор, пока чейнджлинг не умрет и не родится заново.

Но, конечно, это не относится к твоей королеве. Она бессмертна. Или была бессмертной — ты не знаешь точно, что с ней стало после Кантерлота.

Жеребята продолжают веселиться, гоняясь за шариком по всей площади, проскакивая между ног взрослых пони, до сих пор шныряющих между прилавками. С самого начала тебя озадачивало, что они позволяют молодым такую фривольность, но главное, что тебя смущало — это то, что такая гиперактивность, похоже, была естественна для всех жеребят. В конце концов, ты научился с этим мириться. Их радость отчасти утоляла твой голод.

В тени рядом с тобой отдыхают несколько других пони. Кажется, они разбились по парам, хотя ты не понимаешь, по какому порядку они это делали. Ты замечаешь, что они, видимо, следят только за одним определенным жеребенком, и ты чувствуешь любовь и привязанность, исходящую от их взглядов.

Родители, вот как это называется. Это, должно быть, родители, а те жеребята — их отпрыски. Ясно видно, что они не одного и того же племени — ты до сих пор пытался выяснить, как генетика пони влияет на то, что у жеребят появляются рог, или крылья, или наоборот, не появляется ни того, ни другого — и некоторые родители почти совсем непохожи на своих детей, но их чувства никогда не ошибаются. Их любовь — это как еще один способ мировосприятия, как зрение, или вкус, или обоняние. С ее помощью ты можешь в полной темноте точно определить, какие пони составляют семью.

Однажды, любовь была с тобой все время. Она была как огонь, горящий в твоем сердце, в сердце всего роя; тысяча миллионов искорок любви, исходящей от твоей королевы. Пони, которые издеваются над ней, которые боятся ее, ничего не понимают. Они видели только монстра, пришедшего к ним, чтобы их поработить, как все они того заслуживали. Они не знали — не могли знать — ту любовь, которую она питала к тебе. Она любила тебя даже тогда, когда посылала на верную смерть. Во все времена всех твоих жизней ты знал только ее любовь.

А теперь она пропала, и ты глотаешь ее из водопада любви, которую чувствуют эти пони. Прокрадываешься ночами в их дома и вылизываешь их сердца.

Как вор.

— Я не вор, — бубнишь ты себе под нос. — Не вор. Не вор.

Уши некоторых пони, сидящих рядом, дергаются в твою сторону. Ты быстро наклоняешь голову и снова замолкаешь.

По какому-то невидимому сигналу жеребята прекращают свою игру и расходятся в разные стороны. Некоторые, собравшись вдвоем или втроем, направляются в город, другие ковыляют обратно к своим родителям. Ты замечаешь, что большинство из последних меньше — моложе — других. Старшие, те кто пережил больше линек — лет — более независимы. Они, наверное, собирали здесь еду и теперь понесли ее обратно в свои гнезда.

Вместе с жеребятами начинают расходиться и их родители, и под качающимся тополем остаешься только ты один. Пора домой.

На улицах теперь меньше народу — теперь здесь не целый поток сталкивающихся друг с другом пони, а словно маленький летний ручеек случайных прохожих, покачивающийся в своем русле, составленном из булыжника и гравия. Ты придумываешь, что пони это листья, парящие на ветру, и представляешь, что летишь между ними. На дороге оказывается огромный жеребец, тащивший за собой фургон с корзинами, до краев забитыми яблоками. Ты останавливаешься, чтоб дать ему проехать. Ты и раньше его видел, его, самого огромного земного пони в городе, со шкурой, по цвету напоминающей кровь млекопитающих — красной, как ты запомнил — и с разрезанным напополам яблоком, нарисованном на его боку. Он, как обычно, пахнет яблоками. И потом, и пылью, и решимостью. Это не тот пони, который позволит жизни одержать над собой верх.

Фургон скрипит. Ты никогда раньше не слышал, чтобы он скрипел. Бегло его оглядев, ты замечаешь, что спицы на одном из задних колес сломаны. Вряд ли пони могут расслышать этот скрип — твои уши чувствуют другие тона. На одну секунду ты решаешь предупредить жеребца о колесе, чтобы ощутить приятный вкус благодарности, которую он непременно к тебе почувствует. С другой стороны, это привлечет внимание. Ты не любишь внимание, особенно от незнакомцев. Конечно, этот жеребец не совсем незнакомец, но все же...

Оказывается, что теперь это уже не имеет значения. Спустя мгновение, колесо наезжает на маленький булыжник, замирает, и еще три его спицы подламываются словно веточки дерева. Весь фургон со всеми яблоками и прочим начинает кренится.

Если бы это было все, ничего бы дальше не случилось. Но жеребец слышит звук треснувшего колеса и поворачивается назад, видно забыв, что до сих пор тянет за собой фургон. Он большой пони, сильный, с такими мускулами в его плечах, которые, наверное, весят больше его самого. Его поворот еще больше нарушает равновесие фургона, яблоки в нем катятся на одну сторону, вся повозка съезжает на бок и начинает падать.

Прямо на жеребенка, проходящего мимо.

Ты точно не знаешь, что произошло потом. Время остановилось, и ты не помнишь, как принимал решение — одно мгновение ты только смотрел, а в другое уже оказался рядом с фургоном, почти в тот момент, когда он упал. Раньше тебе не казалось, что фургон такой уж большой, но теперь, пока он падал, он был размером с целое здание, с грузовой вагон, забитый тонной яблок.

Странное дело, но ничего из этого не имело значения. Ни ужасная громадина, летящая на тебя, ни десятки пони, которые совершенно точно на тебя смотрели. Ничего из этого не имело значения. Ничего из этого не было сейчас с тобой.

Плечом ты сильно толкаешь жеребенка. Получается слабо — ты не очень сильный, даже в теле земного пони — но этого хватает. И потом ты едва успеваешь отпрыгнуть в тот самый момент, когда повозка, треща, падает на дорогу. Во все стороны раскатываются сотни яблок.

Время снова становится обычным. Ты почему-то задыхаешься, будто только что проплыл с сотню миль. Шок пони, наблюдавших за катастрофой, оставляет у тебя на языке горький привкус, и волны холода охватывают твое тело, когда ты наконец понимаешь, что только что случилось. Ты чуть ли не умер. Ты чуть ли не умер, и рядом больше нет королевы, которая могла бы снова вернуть тебя к жизни. Ни улья, ни роя, ни возрождения. Ты чуть ли не умер, и если бы умер, то это было бы навсегда. Конец, спустя тысячи лет. Прощание.

Страх, вот как называется это чувство. Очень ужасное на вкус чувство.

Среди ропота десятков пони, указывающих на упавшую повозку, до тебя доносится тихий звук. Горка яблок в нескольких футах впереди тебя шевелится и наружу показывается голова жеребенка. Он раскрыл рот и с удивлением моргает глазами. Шкура у него по цвету как песок, а глаза и грива — как морская пена. Жеребенок — он? она? — кажется, напугался точно так же, как и ты.

Твоя лодыжка болит. Ты глядишь на нее и видишь хорошую тому причину — кусок доски фургона размером с мантикорий клык, который пронзил и шкуру выдуманного пони и твой настоящий хитин, скрывающийся под ней. На брусчатку льется не останавливающаяся темно-зеленая кровь.

Это не хорошо. Ты не можешь снова затянуть ногу шкурой пони, только не с этой щепкой в ней. Даже если ты сможешь вытащить ее зубами, рана все равно будет открытой, а пони, собравшиеся вокруг повозки, все-таки не глупые. Они знают, что значит зеленая кровь.

Ты прижимаешь ногу к груди и оглядываешься. Пока никто не заметил твою рану. Все пони обступили красного жеребца и жеребенка, который, кажется, получил только ушибы от заваливших его яблок. Их перепуганные глаза смотрят на него. Млекопитающие заботятся о своих молодых.

Глаза всех, но только не его самого. Жеребенок смотрит на тебя. Жеребенок видит тебя. Жеребенок видит, как зеленая жижа течет из твоей ноги и размазывается по всей твоей груди.

Ты поворачиваешься и бежишь прочь.

Глава 3. "Это в глазах"

Ты сломя голову несешься по городу, как будто у тебя снова есть твои крылья. Пони кричат и отпрыгивают в стороны, но, кажется, никто за тобой не гонится, пока нет. Ты бежишь очень быстро, так чтобы никто не смог хорошенько разглядеть твою рану.

Но жеребенок ее разглядел. Жеребенок ее видел и он — она? — обязательно расскажет остальным. Вкус испуга и облегчения исчезает, и ты чувствуешь накатывающие на тебя волны гнева и страха. Они соберутся вместе, те пони, и поймают тебя. Маскировка больше не поможет — у них есть заклинания, раскрывающие твое настоящее тело, и ты закончишь так же, как и те чейнджлинги, погибшие в лесах, которых поймали до того, как они смогли спрятаться.

Ты не хочешь умирать. Только не так.

Здесь рядом есть другие города. Ты расчитываешь убежать либо в них, либо спрятаться в Вечнодиком лесу. Там они, возможно, не станут тебя ловить. Ты еще можешь убежать и попробовать где-нибудь еще раз. Но теперь внимательнее.

Лодыжка очень болит. Ты не обращаешь на боль внимания и продолжаешь бежать, держась проулков между домами. На дороге перед тобой мелькает тень, ты прижимаешься к ближайшей стене. Пегас, летит высоко — но он, кажется, тебя не ищет, поэтому ты быстро выскальзываешь на улицу.

Край города всего в нескольких домах отсюда. Если ты будешь бежать, то окажешься в лесах за секунды. Там тебя уже никто не поймает.

Но ты решаешь рискнуть. Вместо леса ты бежишь на сотню шагов подальше, к одинокой халупе, которую ты называешь своим домом. Снаружи он выглядит очень аккуратно, с подстриженным газоном и яркими красками на фасаде. Это такой дом, в котором мог бы жить настоящий пони. Обычно тут можно было прятаться.

Но, конечно, не теперь. Как только соберется толпа, ни один дом ее больше не остановит. Пони, как правило, мирные создания, травоядные, но когда табуну угрожает хищник, они становятся свирепыми. Они не просто так властвуют над этим миром. Любое другое существо, которое ползает, или плавает, или летает, каким бы ужасным монстром оно ни было, всегда живет в тени пони.

Ты вбегаешь в дом и с силой захлопываешь за собой дверь. На ней нет замка — это же Понивилль — но ты надеешься, что закрытая дверь хотя бы на несколько секунд остановит толпу. Пони настолько вежливы, что обязательно постучат перед тем, как ворваться в дом и разорвать тебя на клочки.

Может быть, у тебя есть еще несколько минут. Чувства толпы пока нет, твой рот не заполняется, словно желчью, вкусом злобы, или страха, или ненависти. На самом деле, чувства города сейчас те же самые, какие были на рынке — забота и усталость, но с тонким слоем радости, скрывающейся под ними. Жеребенок, должно быть, их пока не убедил.

Ну и хорошо, у тебя еще больше времени. Из-под кровати ты вытягиваешь пару брезентовых сумок. В них все твои накопленные биты и теплая одежда. Переживать холодные ночи снаружи, далеко от улья, может быть смертельно для чейнджлинга. Шарф с седлом не сильно тебя согреют, но с ними ты хотя бы не умрешь от холода.

Ты ходишь по дому и хватаешь с полок некоторые не слишком большие вещи, которые потом рассчитываешь кому-нибудь продать. Кусочки серебра, стеклянную статуэтку колибри. Редкие семена с прошлых походов в Вечнодикий лес, которые по-прежнему сушатся на подоконнике. Они купят тебе еще пару дней жизни в другом городе.

Хорошо, это хорошо. Ты застегиваешь сумки, закидываешь их себе на спину и рассматриваешь рану на лодыжке. Щепка до сих пор торчит в панцире, но зеленая жижа, вытекавшая из раны, теперь остановилась и уже начала чернеть. Ты морщишься.

Перво-наперво ее нужно оттуда вытащить. Будет больно. Пока тебе в голову не успели прийти всякие трусливые мысли, ты хватаешь зубами выглядывающий наружу кусок щепки и медленно вытягиваешь ее из копыта. Копыто болит, но боль для тебя не тоже самое, что боль для пони — на вкус она совсем другая. Для тебя она просто ощущение, предупреждение. Для них боль пугающа, ужасна, отвратительна. Ты ненавидишь, когда рядом с тобой есть пони, которым больно.

Наконец щепка вытащена. Ты выплевываешь обслюнявленный кусочек дерева на пол и выпускаешь из своего сердца немного магии. Рана искрится ярко-зеленым, словно горит, и спустя мгновения твоя плоть снова цела. Еще одна вспышка восстанавливает разорванную шкуру придуманного тобой земного пони. Теперь твоя маскировка вновь не вызовет ни у кого вопросов.

Идеально. Ты поправляешь сумки, чтобы ремни не резали тебе спину, и открываешь дверь.

За ней стоит маленький жеребенок. Шкура у него по цвету как песок, а грива — как морская пена.

Несколько мгновений вы смотрите друг на друга.

Ты закрываешь дверь.

Этот вкус в твоем рту — это паника. Ты понимаешь, что исходит он от тебя самого. Ты очень глубоко вздыхаешь. Тебе нужно расслабиться. Тебе нужно оставаться спокойным.

Из-за двери доносится один робкий стук, затем наступает тишина. Если прислушаться, то можно услышать, как дышит жеребенок.

Ты до сих пор не чувствуешь толпы. Может быть, ее здесь и вовсе нет.

Ты снова открываешь дверь. Жеребенок не уходит.

Интересно.

Ты решаешь, что жеребенок все-таки мужского пола. Мордочка и плечи у него немного широковаты. Он старше, чем ты подумал вначале. Соотношение его головы и копыт наводит на мысли, что он пережил по крайней мере на одну линьку больше, чем ты решил там, у повозки. По каким-то причинам он меньше остальных жеребят его возраста.

Он боится тебя. Ты чувствуешь, как с него капает страх, видишь, что он никак не может унять свои дрожащие копытца. Он так боится, что едва ли может двигаться, и все же он пришел за тобой сюда и постучал к тебе в дверь.

Пони боятся смерти. Ты прожил среди них достаточно долго, чтобы это узнать. Возможно, жеребенок достаточно умен, чтобы понять, что несколько минут назад он чуть не умер, и вот почему он боится. Ты уже узнал, что большинство молодых млекопитающих считают себя совершенно неуязвимыми, но, может быть, этот жеребенок умнее своих сверстников.

Ты протягиваешь копыто буквально на дюйм вперед, и вкус страха становится в два раза крепче. Жеребенок вздрагивает, но не убегает. Он не мигая смотрит на тебя свои водяными — синими — глазами, и ты замираешь на месте.

Он боится тебя. Он до смерти перепуган.

Страх жжет тебе язык.

— Пожалуйста, хватит, — шепчешь ему ты.

Жеребенок снова вздрагивает. Его челюсти начинают двигаться. Наконец ему удается пробормотать ответ.

— Х-хватит что?

Это было глупо с твоей стороны. Ты сказал не подумав, и теперь у него будет еще одна причина размышлять про себя, что ты такое.

Перед тем как ответить, ты глубоко вздыхаешь.

— Зачем ты пришел?

— Я только хотел сказать спасибо, — говорит жеребенок. Его огромные глаза скользят по тебе вниз, к твоему копыту, к ране, которую ты только что залечил. На ее месте теперь целая, ничем не тронутая шкура пони. Он смотрит на нее.

Верно. Ты прослеживаешь за его взглядом, и видишь, что мазок черно-зеленый крови до сих пор виднеется на твоей груди. Жеребенок его тоже замечает и быстро отводит глаза.

— И я не скажу никому, — говорит он. — Правда. Я не скажу.

О боги, он знает. Это малюсенькое облегчение, которые начало было расти в твоей груди, потухло словно свеча под дождем. Страх сковывает тебя, ты не можешь сдвинуться с места. Несколько секунд ты не можешь даже вздохнуть.

Жеребенок видит это.

— Правда, — говорит он. — Я не скажу. Я обещаю.

— Ты не скажешь? — повторяешь ты.

Он слабо трясет головой.

— Нет. Обещаю.

Ты смотришь на него, пытаясь различить любой намек на обман. Но ничего не видишь — только его искренность и маленькую, приятную нотку благодарности.

Может быть, он говорит правду.

Может быть, это не конец.

— Хорошо, — отвечаешь ты. Не говоря больше ни слова, вы еще несколько секунд глядите друг на друга, затем ты закрываешь дверь.

Проходит порядочно времени, прежде чем ты слышишь, как жеребенок уходит прочь.

---

Ты просыпаешься голодный. Опять.

Сегодня, когда тебе пришлось снова об этом вспомнить, с момента того "случая" прошла неделя. Целая неделя прошла после последнего рыночного дня, и все это время ты ни разу не выходил из своего дома.

То слабенькое чувство облегчения, которое появилось у тебя после обещания жеребенка, длилось не дольше следующей ночи. Лежа в своей постели, ты очень легко себе представлял, как он разговаривает или со своими родителями или с другими жеребятами. Он расскажет им, что случилось, и в конечном счете, все обо всем узнают. Может быть, не совсем обо всем — он даже может не рассказывать про твою рану или про то, кто ты такой на самом деле, но это все равно привлечет к тебе внимание. Пони захотят с тобой поговорить. Они будут пытаться узнать тебя поближе. Так что нет. Из все этого выйдет только одна беда. Ты выживал так долго, потому что не привлекал к себе внимания, потому что не был городским героем, спасающим невинных жеребят.

Ты даже не можешь вспомнить, как решился его спасти. Ты, наверное, просто не подумал о том, какие будут последствия, или, перепугавшись, кинулся к первому, что увидел. Ты был слишком шокирован происходящим, вот и все.

Такие мысли, или некоторые на них похожие, метались по твоей голове всю эту неделю. Ты, свернувшись, лежал в своей кровати, готовый тут же, только почувствовав вкус злости надвигающейся толпы, схватить упакованные сумки, лежащие рядом, и улететь прочь. Каждый день тебе хотелось есть все больше, ты становился все слабее, но даже это не заставило бы тебя показаться на улице. Лучше уж медленно умирать от голода, чем оказаться насмерть забитым камнями.

И вот прошла целая неделя, и сегодня снова наступил день, когда все пони идут на рынок.

Может, прошло уже достаточно времени? Пони занятые создания, а неделя — это все-таки много. К тебе возвращаются множество воспоминаний твоих прошлых жизней, сотен прошедших лет. Глубоко-глубоко в твоей голове ты смутно вспоминаешь другую землю, широкую пустыню, в которой нет ни одного ориентира, но где ветер возвел огромные песчаные дюны, в высоту достигавшие сотен футов. Там не было никаких пони, только одна молодая королева, которая была едва ли больше обычного чейнджлинга, и несколько ее слепых птенцов. Ты помнишь, как пищал в той песчаной жаре, погребенный под слоем песка, разыскивая своих сестер. Память твоих предков очень глубокая. Для тебя одна неделя ничего не значит. Один только взмах твоих крыльев. Для пони, особенно для жеребят, переживших так мало линек, неделя это долго. Может быть, достаточно долго, чтобы ее можно было забыть.

Поэтому ты решаешь идти на рынок. У тебя на продажу есть еще несколько семян, и если ты не выпьешь чужой радости, то умрешь еще до ночи. Это делает твой выбор довольно простым.

Ты медленно идешь к рыночной площади. Погода на этой неделе теплее; мерзлая трава больше не хрустит под твоими копытами, но грызущий голод в твоем животе и слабость в копытах не дают тебе идти быстрее улитки. Проходит почти час, прежде чем ты, наконец, дохрамываешь до центра городка.

Синебар встречает тебя у своего прилавка, щебеча так же, как и всегда. Она не замечает в тебе никаких изменений — ты, в конце концов, профессионал по части сокрытия вещей. А к голоду ты уже привык. Он как твой старый друг, всегда путешествует рядом с тобой. Ты обмениваешься с ней несколькими словами — говоришь так мало, как это только возможно — и она покупает несколько лесных семян. Если она и задалась вопросом, почему ты не принес из леса ничего посвежее, то только про себя.

Одного разговора с ней тебе очень мало. Это только разыгрывает твой аппетит.

Не имея с собой больше никаких растений на продажу, ты подходишь к старому тополю, под которым собрались родители, следившие за своими играющими жеребятами. Некоторые из взрослых выбрались из-под тени тополя и сейчас, лежа на спине и раскинув копыта в разные стороны, грелись под солнцем ранней весны. У тебя нет радостных воспоминаний, связанных с солнцем, но пони, кажется, хорошо под ним лежать, поэтому ты тоже выбираешь себе незанятое место и опускаешься на траву. Земля все еще прохладная и немного влажная, но спустя только несколько секунд солнце начинает греть спину, и ты чувствуешь, как опускаются твои уши, пока расслабляется каждый мускул твоего тела.

Проходит время. Взрослые пони лежат так близко, что даже если тебе никак и не принять их эмоции, почувствовать их ты все равно можешь. Пони переживают целую гамму чувств — главным образом радость и довольство, но также смешанные беспокойство, и раздражение, и злость. Ты закрываешь глаза и следуешь за запахами, в которых вокруг тебя растекается город.

Вдруг ты замечаешь новый вкус. Опасения и страх, которые горечью ложатся на твой язык. Ты открываешь глаза и видишь жеребенка со шкурой по цвету как песок и гривой — как морская пена, стоящего в нескольких футах от тебя.

Ты прекратил его бояться. Ни в чем этом больше нет смысла, не тогда, когда голод убьет тебя скорее, чем это сделает толпа злых пони. Ты прижимаешь уши к голове и ждешь, что он скажет.

Жеребенок копытом разрывает земляную грязь.

— О... привет. То есть, здравствуйте. Сэр.

Ты отвечаешь ему слабым кивком.

— Доброе утро.

Ты никогда не видел тонущего пони, но себе ты представляешь, что именно так он бы и выглядел. Жеребенок переминается с копыта на копыто, излучая беспокойную энергию. На вкус она была как камфара. Он открывает рот и из его горла уже начинают вылетать звуки, но затем он тут же замолкает и звуки обрываются.

Целую минуту вы оба молчите, пока вокруг вас разыгрываются сцены жизни маленького городка. В конце концов жеребенок отказывается от попыток завязать диалог и вместо этого тянется мордочкой к своим седельным сумкам. Они у него сшиты из простой мешковины, по углам уже проглядывают маленькие дырочки и пятна. Кажется, что они в любой момент готовы развалиться на лоскуты, но прежде чем они смогли бы это сделать, жеребенок наконец вытягивает оттуда свой приз — огромное спелое яблоко, которое даже ярче чем кровь, до сих пор пахнущее солнечным светом.

Жеребенок наклоняется к тебе, осторожно, словно стоя на краю пропасти. Яблоко свисает с маленькой веточки, за которую он ухватился зубами.

Ты поднимаешь брови.

— Мне?

Жеребенок кивает, яблоко от этого трясется.

— М-м, угу.

Тебе не нужно яблоко — временами тебе вообще не нужна обычная еда — но сейчас ты на глазах у пони, а пони посчитают это странным, если ты его не примешь. Медленно, чтобы не напугать жеребенка, ты наклоняешься вперед и хватаешь яблоко зубами. Его кожура мнется, но не лопается. Ты кладешь яблоко между своими задними копытами.

— Мне его дал Биг Макинтош, — говорит жеребенок. Он садится на корточки и запах тревоги пропадает. — После того случая. Он сказал, я мог взять себе столько яблок, сколько бы захотел.

Одну секунду ты молча смотришь на яблоко, потом переводишь взгляд обратно на жеребенка.

— Почему дал мне?

— Мне хотелось, — жеребенок трет передним копытом грудь и отворачивается в сторону. — И ты выглядишь голодным. Я знаю, что это такое.

Мороз сковывает твои легкие и одно мгновение ты не можешь даже вздохнуть. Никто не должен был этого заметить — твоя маскировка идеальна. Внутри, под этой шкурой, ты можешь сгорать заживо и никто этого не увидит.

— Это в глазах, — бубнит он, все еще не глядя на тебя.

Чудесно. Ты принимаешься часто мигать, словно колибри, пытаясь сбить какую бы там ни было пелену, которую он заметил.

— Я не голодный, — говоришь ты.

Он не отвечает. Пони вокруг вас начинают собирать расставленные палатки и готовиться к обеду. Народу на рынке становится меньше, когда целый табун пони уходит с площади к себе домой или в различные городские гастрономы, чтобы закупиться там едой.

У голода нет вкуса. Это одно из тех немногих чувств, которые есть у пони и которые не вызывает у тебя никаких реакций. Если бы ты находился в городе, жители которого были на грани голодной смерти, ты бы почувствовал их страдания и отчаяние, а не их голод. Ты не можешь попробовать его на вкус.

Ты думаешь, голоден ли этот жеребенок так же, как и остальные.

— Как тебя зовут? — спрашиваешь ты.

— Соу Даст. А тебя?

Перед тем как ответить, ты одну секунду размышляешь. Большинство пони дают своим жеребятам какие-нибудь красивые и бессмысленные имена. Соу Даст не подходило ни к первому пункту, ни ко второму.

Ну и ладно.

— Джин Стар, — говоришь ты.

— Это твое настоящее имя?

Он и так про тебя все знает. В том, чтобы пойти дальше, опасности нет.

Ты медленно качаешь головой.

— Нет.

— О, — он задумывается. — Все равно хорошее.

Оставшееся время обеда вы оба проводите в молчании, хотя в какой-то момент ты решаешь разрезать яблоко пополам и отдать жеребенку одну из половинок. Жеребенок — Соу Даст — съедает ее за несколько укусов, пока ты со своей частью разбираешься дольше. На вкус она как удовлетворение, с небольшой горечью ностальгии, когда ты добираешься до ее сердцевины.

Странное дело, но эта половинка яблока делает твой голод немного слабее.

Глава 4. Красные папоротники и другие сокровища

Наступает утро следующего дня. Ты взваливаешь сумки себе за спину, скрепляешь ремешки и открываешь дверь. День стоит теплый, безоблачный, и ты уже чувствуешь, что к тому времени, когда взойдет солнце, это будет самый жаркий день во всем году. Другими словами — идеальный день для чейнджлинга. Отличный день для охоты.

Кроме одной вещи. Ты уже добираешься до края леса, который всего в нескольких сотнях ярдов от твоей хижины, когда тебе приходится остановиться.

Там тебя ждет Соу Даст. Вокруг его гривы тянутся ремни его потрепанных седельных сумок, а свои копыта он расставил так широко и твердо, что кажется, что он собрался драться.

— Я иду с тобой, — заявляет он. После этих слов его зубы сжимаются, а уши прижимаются к голове.

Невозможно. Ты качаешь головой:

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да, — он утвердительно топает копытом. Его окружает земляной запах уверенности.

Ты пытаешься объяснить.

— Это опасно.

— Я сильный! Я тебе помогу!

— По пути ты заработаешь много проблем. Что ты знаешь о Вечнодиком лесе?

— Много чего! — он замолкает. — В нем... много разного.

Это правда, но его позицию это утверждение совсем не поддерживает.

— Нет. Как ты вообще узнал, что я туда иду?

— Синебар сказала мне, что оттуда ты приносишь ей растения. Она сказала, что ты единственный, кто туда ходит.

— Она сказала тебе почему?

Тут ты его и поймал. Он закопался копытами в грязи, так же как и на рынке.

— Она... она сказала, что это опасно и что мне нельзя у тебя об этом спрашивать.

Вот ты и выиграл. Это было легко.

— Хорошо. А теперь иди домой.

Ты обходишь его и идешь вперед по тропинке, которая ведет в лес. Сделав несколько шагов, ты слышишь, как он бежит за тобой следом.

Чудесно. Ты вздыхаешь и поворачиваешься назад. Он стоит прямо позади тебя.

— Я сказал нет.

— Мне... мне все равно! — выдыхает он так сильно, что грудь его выпячивается вперед, глаза широко раскрываются, а щеки раздуваются, хотя сам он ничего этого даже не замечает. — Я расскажу! Я всем расскажу, если не возьмешь меня с собой.

Ты даже и глазом не ведешь — это ложь. Ты чувствуешь запах его вранья — гнилой, словно фрукт, который перележал на солнцепеке. Он никогда никому не выдаст твой секрет. Но там, под его обманом, есть что-то еще. Что-то горькое и острое, как цитрус. Ты понимаешь, что это, и моргаешь от удивления.

Отчаяние. Он в отчаянии оттого, что ты можешь не взять его с собой.

— Почему? — спрашиваешь ты. — Почему ты хочешь идти? Там не весело.

— Я просто... я хочу тебе помочь.

— Почему?

— Просто так.

— Это не ответ, — говоришь ты.

— Я знаю. Я просто помогу тебе, хорошо? Пожалуйста?

К сожалению, выбора у тебя нет. Поскольку, что бы ты ему ни сказал, он и без того знает, что в любом случае может просто пойти за тобой. Кажется, тебе от него не отделаться.

— Ну хорошо, — ворчишь ты. Развернувшись обратно к тропе, ты немного сторонишься, чтобы он мог идти рядом. Вместе вы уходите все глубже в зеленые тени Вечнодикого леса. — Ты когда-нибудь был там?

Он трясет головой.

— А в других лесах?

Он кивает:

— Ага, иногда.

— Ну, Вечнодикий лес не такой, как другие, — ты останавливаешься и ставишь перед ним копыто, преграждая дорогу. — Здесь есть монстры. Вещи, которые могут съесть тебя или меня за несколько укусов. Тебе нужно будет слушать все, что я тебе скажу, и делать все, что прикажу. Если скажу замереть на месте — замри. Если скажу бежать — беги. Понимаешь?

Жеребенок не мигая смотрит на тебя, и ты осознаешь, что это, наверное, самое большое количество слов, которое он от тебя слышал. В конце концов он кивает, и вы продолжаете идти вперед по тропе.

— А что мы ищем? — спрашивает он. Голос его пахнет робостью, будто он уже начал понимать, что ему нужно бояться. Над вами кроны деревьев, росших по обеим сторонам тропы, полностью скрывают небо. Только некоторым солнечным лучикам удается пробиться через этот зеленый навес и добраться до земли.

Правильным ответом на его вопрос была вечнодикая черника. Это не обычная черника, которая по квартам продается на рынке. Эта черника вообще ни коим образом не относится к обычной, хотя у обоих видов есть и одинаковые листья, и ягоды, и цветки, и растут они в одинаковых болотных и теплых лесных местах. В ягодах вечнодикой черники есть один мощный, успокаивающий сознание элемент, поэтому они такие чудесные на вкус. Пони, который съест одну ягодку, обязательно съест еще одну, и еще, и еще, пока не наестся досыта и пока его не потянет улечься на бревно, на котором рос этот куст черники, каким бы грязным оно ни было, и сладко вздремнуть.

Сами ягоды не вредны. Зато корни самого куста, которые быстро забираются внутрь спящих пони и принимаются кормиться за их счет, обычно очень опасны.

Ты решаешь не искать ее сегодня.

— Красные папоротники, — отвечаешь ты.

Жеребенок молча скачет рядом еще несколько ярдов, а потом наконец спрашивает.

— Чего?

— Красные папоротники. Они как обычные папоротники, но только красные.

— А, — протягивает он. Наступают еще несколько шагов тишины. — И все?

— Говорят, их ветви очень вкусные. — медленно говоришь ты, замечая, что тропа начинает сужаться.

Пони редко забираются в лес так далеко — оглянувшись назад, ты теперь даже не можешь разглядеть залитую солнцем поляну, где встретился в Соу Дастом. Корни деревьев разрыли землю под твоими копытами; ступать между ними тебе приходиться очень осторожно. — Синебар за небольшую плату перепродает их в кантерлотские рестораны.

— А почему ты сам не продаешь их в Кантерлоте? — жеребенок вспрыгивает на валун, лежащий поперек тропы. Валун скользкий от воды, но дожди пока еще не размыли землю под ним.

— Я не люблю Кантерлот, — говоришь ты. Это мягкая версия правды.

Тропа заканчивается через несколько сотен ярдов, в том месте, где течет небольшой ручей. На другом его берегу виден один только сплошной лес, густой и темный. Ручей достаточно широкий, и лучи солнца наконец пробираются через этот пробел в непрерывном лесном балдахине и падают на землю. Ты и Соу Даст останавливаетесь в свете одного солнечного лучика.

— Видишь ручей? — спрашиваешь ты. Ты молчишь до тех пор, пока он не кивает. — Если случится беда, то возвращайся к нему. Если сможешь добраться до этого берега, то ты в безопасности, — ты замолкаешь. — Может быть. В любом случае, беги не останавливаясь до самого города.

Соу Даст глядит на ручей широко раскрытыми глазами. В первый раз за этот день ты чувствуешь капельку его страха и на секунду тебе кажется, что он все-таки решит, что поход с тобой был не самой хорошей идеей.

Но нет. Он резко кивает и вы вдвоем идете на другой берег, ступая по прохладной воде ручья.

Хотя солнце уже высоко над вашими головами, в Вечнодиком лесу словно стоит ночь. Слабенький свет проникает сквозь толщу густых крон, падает на лесной настил и быстро теряется в вечном тумане, пелена которого окутывает даже здешние тени. Сами деревья здесь высокие и статные, стволы их похожи на колонны, на которые опирается гигантская крыша этого мира. В некоторых местах, пока вы идете все дальше, можно увидеть, что некоторые из них упали, и в просвете открываются заполненные туманом поляны. Вас окружают звуки насекомых, а где-то высоко над головой слышно щебетание птиц.

Ничего из этого тебя почти не беспокоит. Это только край Вечнодикого леса, маленькие опушки, на которых пони еще могут быть прощены за то, что ошибочно приняли это место за обычный, хоть и пропитанный древностью и забытый времен лес. Настоящий Вечнодикий лес, безумное, кровоточащее сердце самой природы, лежит в милях впереди.

Ты решаешь ничего этого не говорить Соу Дасту. Его глаза и так вовсю раскрыты, а шерсть на всей его шкуре и без того стоит торчком. От каждого звука треснувшей под вашими копытами палки он подскакивает вверх и только крепче прижимается к твоему боку. Его страх окружает тебя кислым облаком.

И все-таки он не уходит.

У храбрости нет вкуса — это не эмоция, в отличие от страха, или паники, или ненависти. Это, скорее, то, как ведет себя живое существо перед лицом парализующего его ужаса. Это то, что пони делает, а не то, что он чувствует.

— Ты как? — спрашиваешь ты, стараясь не повышать голос.

— Я в порядке, — отвечает он, слишком быстро отвечает. Жеребенок облизывает свои пересохшие губы. — Что мы... Как мы найдем красные папоротники?

Ты долго ждешь, перед тем как ответить. Проходит еще одна миля. Тени вокруг вас становятся еще выше.

— Этот лес меняет вещи, — говоришь ты. — Я уже был здесь раньше, сотни лет назад, и тогда было точно так же. Чем дальше заходишь и чем дольше остаешься, тем большую отметину он на тебе оставляет.

Соу Даст не мигая смотрит на тебя.

— Сколько тебе лет?

Это... интересный вопрос. Такой, ответа на который нет, по крайней мере того, который бы осознал пони.

— Последний раз я явился на свет десять лет назад. Я помню... На самом деле нет, не помню. Тысячи лет, наверное. Мы не считаем время так, как вы.

Ты видишь, что он ничего не понял. Он несколько раз моргает, а затем трясет головой и вновь переводит взгляд на неровный лесной настил.

— Ладно... так и что нам делать с красными папоротниками?

— Красные папоротники — единственное растение, которого лес почти не коснулся, — отвечаешь ты, вскакивая на поваленное бревно. Впереди виднеется просвет, ты можешь разглядеть края поляны. — Их можно найти на краях леса, там, где мы сейчас. Дальше сегодня мы не пойдем.

Скоро поляну впереди можно разглядеть целиком. Ты останавливаешься на ее краю. Это правда, что самые опасные звери Вечнодикого леса — мантикоры, волки и драконы, если называть самых известных, — обычно не водятся у самых его границ, но слово "обычно" не значит "никогда". И хищнику удобнее всего подстерегать на таких полянках, где темные залы чащи быстро сменяются слепящим глаза ярким солнцем, а голова занята только тем, чтобы как можно скорее и с все увеличивающейся жадностью посрывать растущие там яркие цветы.

На самом деле, ты как раз на это и рассчитываешь.

— Жди здесь, — шепчешь ты Соу Дасту. Он отрывисто кивает, и ты выходишь в окружающий поляну густой подлесок.

Взгляд твой теряется в ту же секунду. Толстые ветви и листья цепляются за твою шкуру, царапают лицо, пытаясь на дать тебе выйти на чистое место. Ты не обращаешь внимания на царапины и идешь дальше.

Наконец твоего лица касается солнечный свет. Ты закрываешь глаза, выпускаешь искорку магии из своего сердца, и твоя маскировка исчезает. Так же быстро, как ее место занимает новое тело, ты начинаешь чувствовать изменения. Твои лицо и плечи обрастают перьями. Ты встаешь на дыбы, поскольку твои передние копыта превращаются в крылья. На голой коже прорезались чешуйки, быстро покрывшие все твое тело от шеи до самого хвоста. Ты открываешь клюв и выпускаешь тихое, предупредительное шипение.

На поляне стоит тишина. Ты выходишь на открытое место под видом взрослого василиска, существа, бросить вызов которому согласились бы очень немногие звери этого леса. Но встречает тебя только тишь и пустота.

Ты не можешь улыбаться — вместо рта у тебя теперь клюв. Но если бы мог, то точно бы расплылся в улыбке. Ты растягиваешь голосовые связки, выкрикивая все звуки, которые мог бы издавать настоящий василиск.

— Все в порядке, выходи, — зовешь ты.

Из кустов доносится шелест, потом жалующееся на ветки бормотание. Листья еще немного шебуршатся, а затем на поляну вываливается Соу Даст. Он трясет гривой, сбивая прицепившиеся к ней листья, и поднимает глаза.

Когда он замечает тебя, на его лице появляется скорее изумление, а не ужас. Ты чуть ли не разочарован. Может быть, у тебя голова как у курицы.

— Это ты? — спрашивает он.

Ну, для одного сюрприза это перебор. Ты сбрасываешь покровы новой иллюзии и тело василиска исчезает в сполохах зеленого огня, оставляя один только голый хитин, в котором ты родился.

— Я. Мы в безопасности. Тут монстров нет.

Твоей истинной формой он, кажется, впечатлен больше, чем всеми остальными. Вместо ответа он подскакивает к тебе и медленно, нерешительно протягивает вперед копыто. Ты киваешь, и он осторожно касается твоего заднего копыта.

— Ого. Это настоящий ты?

— Все мои формы настоящие, — отвечаешь ты ему. — Хотя именно в этой я родился. Теперь оглянись. Что ты видишь?

Соу Даст с некоторой неохотой убирает копыто, а затем оборачивается вокруг себя.

— М-м, кусты?

— Да, но что здесь другое?

— Мы... мы больше не в лесу? — он замолкает и хмурится. — Или все еще в лесу, но только на его поляне. Растения здесь не такие как там, — он показывает копытом за спину, на стену зарослей, через которую вы сюда пробрались.

Ты киваешь:

— Правильно. Многие из сокровищ Вечнодикого леса растут в таких переходных местах, где лес выходит на поляну или где ручей превращается в болото. Там ты должен быть особенно осторожным. Монстры такие места тоже очень любят.

— Поэтому ты вышел сюда... — он замолкает; видно, что не может подобрать слов, — таким?

— Это был васелиск. Если бы здесь прятались монстры, это бы их напугало.

Может быть. По крайней мере, ты на это надеешься. В своих путешествиях по Вечнодикому лесу ты находил немало сломанных, обглоданных костей василисков. Хотя Соу Дасту это знать не нужно.

— Так что, здесь и растут красные папоротники?

— Могут, — ты поворачиваешься и идешь вперед, стараясь не отходить от края поляны. — Иди за мной.

Соу Даст идет за тобой след в след. Оказалось, что поляна довольно большая, около пятидесяти метров в диаметре, и ты вспоминаешь, что раньше уже был здесь. Ты помнишь несколько ее мест, где иногда прорастали красные папоротники, особенно в такое раннее время года. Впереди лежит поваленное дерево, покрытое мхом и лишайниками, ты идешь к нему напрямки. Рядом с ним роится облако пчел, но ты, не обращая на них внимания, идешь сквозь их грохочущий гул и направляешься прямо к выкорчеванному бурей стволу. Ты слышишь, что, дойдя до пчел, Соу Даст останавливается, но затем делает глубокий вдох и проскакивает через них вслед за тобой.

Наконец вы добираетесь до ствола упавшего лесного гиганта. Это запутанная масса корней и грязи, которая намного выше тебя самого. В оставленной ею яме собрался целый бассейн грязной воды. Через несколько лет дерево сгниет и большая часть грязи попадает обратно в яму, или же в ней все зарастет илом, и от этого земляного шрама совсем ничего не останется. Но сейчас эта яма представляет собой разрыв в земле поляны, которая сама по себе является разрывом в земле всего леса, и теперь у тебя есть две трети шанса найти здесь красный папоротник.

Там, в тени упавшего ствола, ты различаешь малиновое пятно. Ты показываешь на него копытом и Соу Даст выпускает восхищенный вздох.

— Он... он красный! — восклицает жеребенок.

— Да. Можешь проскочить туда и сорвать? Просто вырви из земли с корнями.

Между корней ствола тесновато, но Соу Дасту все-таки удается пробраться через рыхлую грязь к месту, где растет папоротник. Он хватает его зубами за стебли и резко дергает. Сперва папоротник никак не хочет поддаваться, но корни у него слабые и волокнистые, и скоро из-под ствола раздается звук рвущихся стеблей, знаменующий победу. Жеребенок выскакивает обратно, перемазанный грязью, с кусками гнилой коры на шкуре, гордо держа в зубах ярко-красные, как кровь, веточки папоротника.

Он выплевывает их на землю и корчит рожу.

— На вкус как гвозди, — говорит он.

Словно бы назло тебе.

— Это железо. Поэтому он красный. — Ты поднимаешь ветки и укладываешь их в свои сумки. — Видел там еще?

Он трясет головой.

— Почему они растут такими?

— Может, из-за магии? — ты жмешь плечами. — Они растут только здесь, в Вечнодиком лесу, в тех местах, где умерли живые существа.

Следующие несколько часов пролетают словно секунды. Соу Даст задает вопросы, а ты изо всех сил стараешься на них ответить. Твоя челюсть начинает болеть — так необычно для тебя толкать такие длинный речи — но ты не жалуешься. Сейчас разговор тебе кажется намного менее обременительным, чем обычно. Легче. Сейчас для тебя это как пить воду, а не как жевать древесину.

Вдвоем вы находите еще три красных папоротника, и к тому времени, как вы обнаруживаете последний, солнце уже начинает клониться к горизонту. Чтобы не рисковать остаться в Вечнодиком лесу после наступления темноты, вы немедленно решаете вернуться в Понивилль. Последнюю милю до городка ты проходишь, раздумывая, нужно ли тебе будет отвести Соу Даста прямо до его дома, но как только вы доходите до границы Понивилля, он сам убегает вперед, на ходу бросая тебе прощальный взмах копытом, и исчезает среди рядов городских домиков.

Да. Ты смотришь, как он убегает прочь, и отправляешь ночевать в свою хижину.

Глава 5. Дана, а не украдена

Проходят недели и весна медленно уступает место лету. Ты смакуешь тепло, постепенно пропитывающее мир, и теперь, когда выходишь за дверь своего дома, больше уже не надеваешь свой шарф.

Ты узнал, что пони точно такие же существа лета как и ты. Особенно их жеребята, которые убегают из своих домов, как только первый луч солнца выглянет с восточной стороны горизонта, и их родителям приходиться привлечь всю свою хитрость, смекалку, а иногда даже и обычную силу, чтобы затащить их обратно на ночь. Нехитрые радости лета наполняют воздух такими ни на что непохожими запахами как ароматы клубники или свежей травы. Время от времени ты жуешь зеленые травинки или красные ягодки. Это помогает облегчить боль от голода.

Вчера был последний рыночный день в июне. С наступлением лета на рынке стали сновать по-настоящему целые толпы пони. Твои находки теперь покупают очень быстро, и все больше пони машут или улыбаются тебе, едва завидев на площади. Вначале ты думал, что это из-за твоей беспечности, но вскоре тревожное чувство исчезло. Теперь ты пытаешься насладиться солнечными днями, не поддаваясь старому страху.

Это было вчера. Сегодня ты снова идешь в Вечнодикий лес и снова встречаешь Соу Даста у края лесной чащи.

— Это опасно, — говоришь ты. Ты всегда это ему говоришь — это такая небольшая церемония перед началом похода.

— Я знаю, — отвечает он. Перед тем как ты успеваешь возразить, он с бесконечной энергией юности уже уносится вперед, в тени, ждущие вас впереди.

Ты быстро его догоняешь, и вдвоем вы отправляетесь в лес. Проходят часы, нарушаемые только случайной фразой, когда ты указываешь ему на подстерегающие вас опасности или конечную цель вашего похода. Ты уже давно сдался, больше не надеясь, что жеребенок посмотрит на вещи здраво и останется в Понивилле, где безопасно.

И по правде говоря, ты уже не возражаешь против его компании. Чейнджлинги никогда не были одиночками.

Наконец вы выбираетесь на открытое место — широкий и плоский скалистый берег, во многих местах прорезанный поперек потоками воды, превративших окружающую землю в смесь хребтов и оврагов. Такие каньоны чуть ли не самые низкие места во всем этом лесу. Ты останавливаешься на краю одного из них. Соу Даст встает рядом с тобой.

— Что мы ищем?

— Окаменелости, — говоришь ты. — Когда-то давно здесь было море. Кости и раковины его обитателей опустились на дно, и теперь они замурованы в этих скалах, — ты стучишь по камню, разламывая копытом большой кусок белого известняка. Через трещину можно разглядеть десятки маленьких раковин, длинных и широких или тонких, как монеты. Соу Даст, тихо заинтересованно хмыкнув, тоже бьет по камню.

Ты хочешь найти скалу побольше, поэтому еще целый час вместе с Соу Дастом переходишь по оврагам, на дне которых лежат разбитые водой камни. Тебе даже не приходится карабкаться по стенам: за все эти десятилетия в овраги осыпалось столько камней, что теперь забираться наверх можно было прямо по ним. В одном из оврагов ты находишь живого трилобита и древнюю раковину наутилуса; подумав немного, ты выпускаешь трилобита на свободу. Он уползает, продолжая свою охоту.

К обеду все ваши сумки до краев забиты костями древних рыб, листьями папоротников, колючками умерших ежей, древними окаменелыми деревьями и множеством ярко-красных камешков, которые, как настаивает Соу Даст, являются рубинами, но на самом деле, скорее всего, обычный сердолик. В любом случае, ты разрешаешь ему забрать их с собой.

На отдых вы располагаетесь под большой белой акацией, крона которой похожа на веретено. Соу Даст вытаскивает два золотых и, должно быть, вкусных яблока и протягивает одно тебе. Ты из вежливости его принимаешь.

Когда от его яблока ничего не остается, жеребенок вытирает копытом свой липкий от яблочного сока подбородок и глядит на тебя.

— Эй, Джин?

Ты поднимаешь бровь.

— Какое твое настоящее имя?

Ты не ждал этого вопроса. Перед тем как ответить, ты еще раз откусываешь кусочек от яблока.

— Инстар. Я назвался им, когда встретился с самым первым здесь пони. Тогда я все еще был шокирован от того, что с нами случилось, чтобы что-то придумывать. Ему оно послышалось как Джин Стар. С тех пор я его и использую.

— Ах, — Соу Даст посмотрел вниз, на свои липкие от сока копыта. — М-м, хочешь, чтобы я тебе так и звал?

— Все нормально. Джин — имя пони, хоть и немного странное.

— Хорошо, — Соу Даст снова замолкает, но ты замечаешь, что он продолжает глядеть на твое надкусанное яблоко, которые ты держишь в копытах. Ты отдаешь ему яблоко и он в два счета его съедает.

— Тебе хоть когда-нибудь хочется есть? — спрашивает он с набитым ртом.

Всегда. Каждую секунду каждого дня, хочешь ответить ты. Но вместо этого только качаешь головой.

— Чейнджлингам не нужна еда. Мы питаемся чувствами. Существуем на мыслях, особенно эмоциях. Чем они сильнее, тем лучше.

— А-а, — ты не можешь сказать, что он ничего из этого не понял, но и другого сказать ты тоже не можешь. Жеребенок пережевывает яблоко еще несколько раз, а потом глотает. — Для кого эти окаменелости? Я никогда не видел, чтобы на рынке кто-нибудь ими занимался.

— Они не для рынка. Их изучает библиотекарь. И хорошо платит за образцы.

— Здорово, — он разом вскакивает на свои копыта. Ты медленно поднимаешься вслед за ним. — Нам нужно еще набрать?

Ты оценивающе смотришь на его сумки, затем на свои собственные. Ремешки уже режут твои плечи, и ты предполагаешь, что внутри, по крайней мере, есть хотя бы две или три вещи, которые понравятся библиотекарю. Если повезет, у Соу Даста окажется одна или тоже две.

— Думаю, мы закончили, — говоришь ты. — Пойдем домой.

На одну секунду его улыбка испаряется, и удовлетворение, окружавшее его, заменяется острым привкусом чего-то другого. Оно тут же пропадает, оставляя тебя раздумывать, а был ли этот привкус вообще.

Всю дорогу до Понивилля жеребенок идет молча. Только камни стучат у него в сумках. Он не расстроен — ты бы это почувствовал — но желания разговаривать у него нет. Ничего страшного. Ты можешь его понять.

К тому времени, как вы подходите к краю леса, солнце уже низко опустилось. Впереди раздаются крики жеребят, убегающих от своих родителей. В городе потихоньку наступает еще один вечер. Ты останавливаешься. Пройдя еще несколько шагов, Соу Даст тоже останавливается. Потом поворачивается к тебе.

— А Соу Даст это твое настоящее имя? — спрашиваешь ты.

Он кивает.

— Угу.

В этом звуке нет ни лукавства ни какой-либо другой эмоции. Спустя мгновение ты киваешь ему в ответ. Вдвоем вы продолжаете свой путь обратно в город. Дойдя до первой городской дороги, ты прощаешься с жеребенком и направляешься к своей хижине.

Ты не эксперт по части имен пони, но кое-что ты о них все-таки знаешь. То, что они должны что-то говорить об их владельце, о том, кто он есть, или о том, что о нем думают его родители.

В тот вечер ты думаешь очень много.

---

Наступает осень и деревья красятся в огненные краски. Даже Вечнодикий лес, который нарушает так много законов природы, подчиняется смене времен года. Листья над твоей головой крвавые и золотоые. Точно такие же теперь стали и закаты.

Это прекрасно. Ты несколько часов можешь просто следить за тем, как листья трепещут на ветру. К сожалению, Соу Даст не настолько терпелив.

— Ну давааааай же! — в его голосе ты чувствуешь раздражение. Оно как мокрый песок. — Это скучно. Пошли!

— Еще минуту, — говоришь ты. По утрам теперь стало прохладно, и каждая минута сейчас становиться еще одной минутой, пока солнце будет еще немного греть этот мир. Очень скоро ты снова нацепишь на себя свой шарф.

Соу Даст фыркает в ответ, но тем не менее все-таки усаживается рядом. Он прислоняется к тебе и вскоре вкус раздражения пропадает.

Проходит почти час, прежде чем ты, наконец, поднимаешься на копыта. Соу Даст просыпается и зевает так широко, что его челюсть трещит.

— Сколько ты тут сидел?

— Терпение есть добродетель, — говоришь ты. — Сегодня мы пойдем дальше. Мне нужно, чтобы ты был внимательным. Понимаешь?

Он внезапно настораживается, раздражение на его лице заменяется серьезностью, которую, как ты вспоминаешь, он чувствовал в первый ваш поход в лес.

— Ну да, ага. Что мы ищем?

— Драконьи чешуйки, — еще до того, как он оправляется от услышанного, ты поворачиваешься и идешь в лес.

Часы проходят незаметно. Соу Даст приспособился, и теперь в Вечнодиком лесу ему так же легко, как и тебе. Он преодолевает многочисленные опасности леса с легкостью и умением. Ты понимаешь, что несколько месяцев назад ты, наверное, нарушал какой-нибудь закон или правило, постоянно забирая жеребенка с собой в такое опасное место. Но и потом — начать нужно с того, что полностью законопослушным жителем Понивилля ты никогда и не был. Кроме того, Соу Даст не дал тебе тогда выбора — по крайней мере, ты можешь научить его, как оставаться здесь в живых.

По пути ты объясняешь жеребенку, что драконьи чешуйки взялись от самих драконов. Это он, видимо, и без тебя знает, судя по тому, как он закатывает глаза в ответ на твое изречение, но ты продолжаешь объяснять.

— Пытаться самому сковырнуть чешуйку с тела дракона — очень опасно, — говоришь ты. — Вместо этого мы подождем, пока двое из них не подерутся, а потом подберем сорванные чешуйки.

— А-а, — Соу Даст еще немного пробегает рядом с тобой, осмысливая твои слова. — А как мы узнаем, когда они будут драться?

— Осень — сезон спаривания драконов. Те, что мужского пола, будут бороться за тех, что женского. Нам только надо найти место, где они дрались, а дальше будет легко.

К сожалению, в первой части из этого плана легко не было. Сейчас вы уже несколько часов продираетесь сквозь заросли Вечнодикого леса. Твои глаза, и уши, и нос, все органы чувств обращены только на то, чтобы искать звуки и вкусы боя.

И ничего. Ты останавливаешь у одной низкой горы, одного из предгорий, ведущих в сердце леса. Утром ты мог бы поклясться, что здесь повсюду будут драконы. Но вместо них ты находил только обычное сборище необычных зверей леса, большая часть из которых немедленно удерет, заслышав стук копыт двух пони. Даже здесь, в центре этого лесного водоворота, монстры оказались слишком великодушными, чтобы не попытаться этих двух пони съесть.

— А ты уверен, что здесь вообще есть драконы? — спрашивает Соу Даст.

Больше нет, не уверен. Ты вздыхаешь, поворачиваешься назад и идешь вниз по склону, к тому пути, по которому вы сюда пришли.

— Кажется, нет. Может быть, на следующей неделе, — ты чувствуешь его разочарование, когда ты говоришь эти слова, но поделать тут нечего. Не каждое путешествие в Вечнодикий лес заканчивается успехом.

Проходит время и солнце в небе спускается все ниже и ниже. Тени становятся длиннее, и тишина леса понемногу пропадает, уступая место жужжанию цикад и пению ночных птиц. Ты смотришь на кроны деревьев и улыбаешься.

— Эй, м-м, Джин?

Ты разворачиваешься и видишь смотрящего на тебя жеребенка. Ты чувствуешь его усталость и после секундного раздумья опускаешься на копыта и ждешь, пока он не заберется тебе на спину.

— Спасибо, — шепчет он тебе в ухо.

Мили проходят быстро. Навес листвы над вашими головами становится все тоньше, даже здесь, в самой глубине леса, и всю дорогу до дома ты можешь смотреть за тем, как по небосводу катится красное солнце. Когда оно наконец добирается до горизонта, где-то вдалеке становятся видны шпили самых высоких домов Понивилля.

— Джин?

Ты поворачиваешь голову.

— Да?

— На что похожи чейнджлинги?

Ого. Ты никогда не занимался самоанализом, поэтому вопрос застает тебя врасплох.

— На меня, наверное. В улье все общаются друг с другом мыслями. Мы никогда не остаемся в одиночестве, но друг от друга мало отличаемся. Все, кроме Кризалис.

— Кого?

— Кризалис. Нашей Королевы, — ты закрываешь свои глаза и пытаешься вспомнить ее великолепие, ее безупречие. — Она была нашей матерью и нашим богом. Я не могу рассказать тебе, какой прекрасной она была.

Но кое-как ты все-таки ему рассказываешь. Всю дорогу до Понивилля ты говоришь Соу Дасту о вашей матери, о том, как она вас любила, как все вы любили ее, о том, какая она была сильная, и красивая, и великолепная, и добрая, и мудрая, и терпеливая, и все то, какой должна быть мама. Как больно тебе было, когда ее не было рядом, как ты молил ее дать тебе приказание, когда был с ней. Всю дорогу до дома ты говоришь, говоришь, кажется, столько слов, сколько ты не произнес и за всю свою жизнь. И все они только о ней. Только о твоей маме.

— ...и поэтому мы так ее любили, — заканчиваешь ты спустя какое-то время. Вы стоите на краю города. Соу Даст скрутился к клубок на твоей спине, его копыта крепко спутались с твоей гривой. Это немного больно, но тебе все равно.

— А-а, — это все, что он отвечает тебе тихим и потерянным голосом. Ты чувствуешь какую-то странную эмоцию, которую никогда раньше не ощущал. Она слабая, а на вкус как фруктовое пирожное. Она ударяет тебе в нос, но это приятно.

Как странно. Ты останавливаешься и несколько секунд пытаешься понять, что это. Ты еще думаешь, когда Соу Даст снова тебя окликает.

— Джин?

— М-м?

— Уже темно, — говорит он. Это не совсем так — света еще довольно много, даже несмотря на то, что солнце только что зашло за горизонт. — Можно мне... можно мне остаться с тобой?

Ты раздумываешь.

— Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе домой? — ты даже не знаешь точно, где он живет.

Тишина. В конце концов жеребенок качает головой.

— Ну, думаю, вреда не будет, — говоришь ты. — Ты не против того, чтобы спать на диване?

Он фыркает, и этот странный вкус вновь заполняет твой рот. Это радость.

— Нет, все нормально.

Ну, тогда ладно. Ты откладываешь возникшие в твоей голове отговорки и рысью пробегаешь остаток пути до своей хижины. К тому моменту, когда ты открываешь дверь, жеребенок отчаянно старается не уснуть. Ты осторожно укладываешь его на диван. Диван достаточно большой, чтобы сойти за настоящую кровать.

— Спасибо, — бубнит он. Как ты видишь, он проигрывает свою битву со сном.

— Конечно, — отвечаешь ты. Ты уже собираешься уходить, как вдруг что-то начинает тебе колоть, где-то глубоко в твоей голове. Стоя у дивана, ты все думаешь, что это такое, и потом наконец задаешь вопрос, который уже какое-то время не давал тебе покоя.

— Соу Даст?

— М-м? — бормочет он, моргая слипающимися глазами.

— Расскажи мне про своих родителей.

Его глаза вдруг раскрываются. Он не мигая глядит на тебя. Проходят несколько секунд молчания, прежде чем он наконец отвечает.

— Не могу. Я их не помню.

Вот так. Ты все стоишь и ждешь, не скажет ли он что-то еще, но в конце концов его дыхание замедляется, и ни одной его эмоции ты больше не чувствуешь. Ты натягиваешь одеяло на его плечи и идешь к своей кровати.

Соу Даст. Опилки от пилы. Побочный продукт. Что-то, чего не хотели и что потом смели прочь щеткой. Ты несколько часов размышляешь над тем, по какому принципу пони дают имена своим детям, пока тоже не засыпаешь.

---

Ты не любишь зиму.

Большинство пони ее тоже не любит, но для тебя зима — опасное время. Ты теплокровен, но кровь твоя не такая горячая как у пони. Если земной пони заснет в сугробе, то проснется лишь немного промерзшим. Пегасу вообще не будет холодно. Тебе повезет, если ты вообще проснешься.

Но ты все равно ходишь в Вечнодикий лес, ходишь туда каждую неделю после рыночного дня. Соу Даст не даст тебе остаться дома. Ты укутываешься, нацепляя на тебя сразу несколько шарфов, по ботинку на каждое копыто, шерстяную шляпу, и пробираешься по заснеженным полям леса.

Это первая охота, на которой он будет один.

— Найди сосну, сливу и бамбук; они все растут вместе, — говоришь ты ему. — У этих троих друзей есть своя собственная магия. Даже в самые холодные дни зимы они остаются зелеными и живыми. Будь осторожен, и удачи тебе, — с этим ты усаживаешься на освещенный солнцем валун и ждешь.

Сперва он насторожен, в первый час едва осмеливаясь уйти из твоего виду. Но когда солнце поднимается выше в небе, он отважно продвигается все дальше и дальше, пока деревья полностью не скрывают его маленькую фигурку, и только хруст снега под его копытами раздается в кристально-чистом зимнем воздухе. Через несколько минут затихает и он, и ты остаешься один.

Проходят часы. Ты уговариваешься себя ждать. Он девять месяцев выходил с тобой в Вечнодикий лес. Лучше, чем кто-либо в Понивилле, знал о его опасностях. С ним все будет в порядке.

Но тебя все равно мучают страшные картины. Ты видишь, как он подскальзывается на незаметной обледенелой луже и ломает себе копыто. Ты видишь василиска, который почему-то бродит по лесу, в то время как должен спать, хватающего ничего не подозревающего жеребенка. Ты видишь, как он объедается ядовитыми ягодами. Ты видишь, как он забирается в драконью пещеру.

Все эти картины стоят у тебя перед глазами, и у тебя уходит вся сила твоего духа на то, чтобы не обращать на них внимания. Ты закрываешь глаза и только греешься на зимнем солнце.

В конце концов, когда солнце уже начинает опускаться, до тебя долетает хруст снега под маленькими копытцами. Ты открываешь глаза и спустя несколько минут из-за деревьев выходит Соу Даст. Его седельные сумки набиты сливовыми листьями, сосновыми иголками и бамбуковыми стебельками.

Ты улыбаешься ему.

— Поздравляю.

— Ага, это было не так уж и трудно, — говорит он. Его дыхание сбилось, копыта были покрыты мелкими царапинами, а шкура вымазана в грязи и слякоти. Но он тоже тебе улыбается. — А что, за них хорошо заплатят?

— А-а, несколько битов, я думаю. Но я не об этом, — ты зубами стягиваешь один ботинок и копытом указываешь на бок жеребенка позади свешивающейся с его спины сумки.

Он хмурится и поворачивает голову. Там, на его песочной шкуре, красуется изображение раздвоенной ветки, напоминающее букву "Y" — с двумя короткими кончиками и одним длинным. Жезл поиска. Предмет, наделенный магической способностью находить все потерянное.

Несколько секунд он неотрывно на него смотрит. Его рот раскрывается, и когда он поворачивается к тебе, его глаза полны слез. Вокруг него появляется так много радости, что ты чуть ли не задыхаешься. Тебе хочется смеяться.

Он прыгает вперед и обхватывает копытами твою грудь. Ты тоже заключаешь его в объятия, и по крайней мере несколько секунд вы вдвоем больше не чувствуете холода.

---

Позже, спустя несколько часов, солнце опустилось и мир окутала темнота. Ты вымываешь последнюю тарелку и направляешься в гостиную. Соу Даст к томе времени уже спит на твоем диване. Он все еще улыбается.

И ты улыбаешься тоже.

Ты заходишь в свою спальню и залезаешь под одеяло. Впереди еще несколько месяцев зимы и собирать сокровища Вечнодикого леса с засыпанной снегом земли становится труднее, но ты все-таки надеешься на лучшее. Как можешь не надеяться после такого дня?

Ты слышишь скрип входной двери, за которым следуют шажки маленьких копытц, стучащих по деревянному полу. Ты выглядываешь за край кровати и видишь там глядящего на тебя Соу Даста.

— М-м, тут холодновато, — говорит он. Это ложь, по вкусу как фрукт, перележавший на солнцепеке. — Можно мне... можно мне поспать с тобой?

Не говоря ни слова, ты откидываешь край одеяла. Он забирается на кровать и тут же сворачивается в мягкий клубок, устроившись рядом с тобой. Он что-то бубнит, уткнувшись мордочкой в твою шкуру, и спустя несколько минут засыпает.

Однажды ты видел бескрайний океан любви, хотя сам стоял в песках одинокой пустыни. Он подло плескался у твоих копыт, а ты пил его любовь словно через маленькую соломинку, жадно выхватывая каждую каплю. Ты крал ее. Она держала тебя в этом мире, эта кража, но и только. Из-за нее ты разве что только не умирал.

Но теперь, когда этот маленький жеребенок лежит у твоего бока, укрытый от темноты ночи, ты плескаешься в целой реке любви. Ты тонешь в ней. Она течет через всего тебя, неукротимая, уносит тебя с собой. Это любовь, которую тебе подарили. Она наполняет все твое существо.

Ты не голоден, больше нет. После такого ты можешь никогда ни по ком больше не голодать.

Теперь у тебя есть любовь. Любовь, которая дана, а не украдена. Твоя любовь.

Если ты захочешь, то можешь вернуть ее назад, и ее станет в два раза больше, и таким образом, океан вольется в самого себя.

Раньше ты едва ли выживал. Но теперь, теперь ты можешь жить. По-настоящему.