Если кто ловил кого-то

Глава 1

Если бы здесь была Симфония, она бы точно захотела, чтобы я начала рассказывать эту историю с самого начала — прямо со своего детства и того момента, когда я еще кобылкой впервые стала играть музыку. Тогда я только и могла что плюхнуться на стул перед фортепиано и начать беспрерывно стучать по клавишам, пока кто-нибудь не говорил мне прекратить. Конечно, я занималась не только фортепиано, но это уже другое дело, и я совсем не думаю, что вам будет так уж интересно узнать, как я добралась до виолончели. Это совсем не захватывающая дух история, даже несмотря на то, что в ее конце я получила свою собственную кьютимарку и все такое прочее.

Так что вместо истории о том, как я нашла свой особенный талант, и остальной тротвуд-клопперфилдовской мути, я лучше расскажу об Университете Кантерлота, о том, почему я его бросила, и как вернулась обратно в Мейнхеттен.

Дело было прямо накануне Дня Согревающего Очага, перед самыми каникулами. В ту пятницу все ученики собрались на большом поле университетского стадиона. То, что на улице было холоднее дыхания Виндиго, никого совсем не волновало, как и редкие снежные хлопья, уже начинавшие падать с неба. Перед тем, как разъехаться по домам, все ученики каждый год устраивали еще одну, самую последнюю и самую шумную вечеринку. На ней даже принцесса Селестия появлялась. Увидев всю эту чепуху, вы сперва непременно должны были понять, какое большое дело эта вечеринка, а потом ужасно расстроиться, потому что весь следующий месяц не увидитесь со своими университетскими товарищами.

Моя соседка по комнате, Аметист Стар, тоже пыталась меня туда затащить, но я отмазалась. Я сказала, что мне нужно заняться кое-чем другим, и что я появлюсь на стадионе попозже. Тогда я так и собиралась сделать, но теперь, когда я стояла на этом холме, глядела на стадион внизу и слышала, как все там начинали тянуть какую-то песню, мне вдруг захотелось оказаться в любом другом месте Эквестрии. То есть, я, конечно, в своих музыкальных классах много раз играла разные песни на День Согревающего Очага, с самого своего детства играла, и кое-какие из них были очень даже классными. Но ничто другое не разрушает хорошую песню быстрее, чем гигантская толпа, внезапно решившая ее спеть. Большинство пони даже и слов не знали, так что половина из них просто бубнила что-то, пытаясь попасть в тон, пока пони из другой половины орали так громко, будто хотели, чтобы вы твердо поняли, что уж они-то и слова знают и петь умеют. Но хуже всех были те, которые пытались оставаться посередине. Как будто этой огромной группе орущих неумех для полного успеха только и нужно было, что пара квартетов с то и дело срывающимися голосами, пытающимися повторить самую высокую ноту, которую там услышали.

Поэтому, вместо того, чтобы пойти туда встречаться с Аметист Стар, Лирой Хартстрингс и другими пони, с которыми в эти дни околачивалась моя соседка, я решила пойти к своему учителю математики, Ферсту Одеру, который просил меня зайти к нему перед тем, как я уеду на каникулы. Он, как и другие мои учителя, в этом году меня завалил, и я думала, что он хотел, чтобы я точно знала, какая я дурочка. Хотя я совсем не злюсь на него — он все-таки хороший пони, даже несмотря на то, что представляет собой самого типичного учителя по математике. И я совсем не радовалась тому, что провалилась по его предмету. Просто, мне кажется, у меня тогда не было должной мотивации стараться. У меня, если честно, мотивации тогда совсем не было.

Ферст Одер почти все время сидел в своем кабинете, так что я пошла именно туда, хотя занятия уже день как не проводились. Правда, корпус математики находился на противоположной стороне кампуса, а на улице становилось так холодно, что я уже хотела вернуться в общежитие за своим новым шарфиком, который я недавно купила. Но вместо этого я во всю прыть побежала к корпусу. Наверно, выглядела я и впрямь жутко, пока как сумасшедшая неслась по обледенелой дорожке, но об этом тогда я не думала. Тогда я только и хотела, что добраться наконец до кабинета Ферста Одера и поговорить с ним, даже если в процессе я могла бы подскользнуться и свернуть себе шею.

Когда я добежала до корпуса, мне все никак не удавалось открыть обледенелую дверь, и я промерзла насквозь. И не сказать, чтобы в самом корпусе было намного теплее. Большей части построек на кампусе было столько же лет, сколько и принцессе Селестии, а отапливались они только каминами, которые разжигали только зимой. В коридорах можно было даже увидеть пар, который выходил изо рта при дыхании. Хорошо, что кабинет моего учителя был, наверно, ступеньках в семидесяти к верху, так что я попыталась пробежать как можно больше пролетов лестницы, пока мне это совсем не надоело. Зато я порядком согрелась, и к тому моменту, когда уже подошла к кабинету, чувствовала себя очень неплохо, если не считать сбившегося после беготни по ступенькам дыхания.

Я постучалась в дверь. В кабинете с минуту слышалась возня, и я подумала, что, наверно, оторвала мистера Одера от каких-нибудь ужасно важных расчетов, которые он вечно проводил. Было слышно, как он вроде бы что-то писал на доске, а потом выронил мел и растолкал целую кучу парт, пытаясь, наверно, достать его прежде, чем тот куда-нибудь укатится.

— Кт... Да, кто там? — крикнул он, когда шум за дверью утих.

— Это я, Октавия. Вы сказали мне прийти, пока я не уехала на каникулы.

Целую минуту стояла тишина. Затем дверь открылась, и Ферст Одер посмотрел на меня так, будто я ему врала насчет того, кто я такая, или что-то типа того. Меня с ума сводило, когда такие себе на уме преподаватели ведут себя так ушло и рассеянно. Многие из самых хороших учителей тоже точно такие. Средненькие кажутся самыми скучными в мире пони, но действительно хорошие — это полная их противоположность. Они всегда все делают по-своему, намного эксцентричнее. Их мозги в это время, наверно, путешествуют где-то по закоулкам Вселенной, так что они не могут вспомнить даже элементарных вещей; расчесать гриву, например, или то, как открыть дверь, не разнося при этом вдребезги целый класс.

— Да, да, Октавия. Я хотел с тобой поговорить. Заходи же, наконец.

"Заходи же, наконец". Это меня убило. Как будто это не он держал меня тут на морозе, пока сам битый час крушил парты.

Когда я зашла в класс, все стояло на своих местах, так что я понятия не имела, в чем там было дело.

— Пожалуйста, присаживайся, — он показал на стул напротив доски. — Не хочешь чаю? Я только что поставил чайник.

— Нет, спасибо, — сказала я. — Я, наверно, долго здесь не останусь, но...

— Ну и хорошо, хорошо. Как ты и сказала, я позвал тебя, потому что хотел перекинуться с тобой парой слов, пока ты не уехала, — я попыталась не обращать внимания на то, что он меня перебил. Будто ему было все равно, что я там дальше собиралась сказать. — Ты, конечно же, понимаешь, что пропускную оценку я тебе не поставлю, да?

— Да... мне сказали, — я старалась, чтобы он по моим словам не подумал, что мне это совершенно все равно. Потому что с какой-то стороны мне на самом деле было не все равно. Но не так сильно, как он бы этого хотел. Я просто не хотела никого обижать, даже в той ситуации, в которой я тогда оказалась. Хотя с математикой у меня, вообще-то, было все в порядке, дело было в том, что я с большим трудом сосредотачивалась на таких вещах, которые казались мне не сильно важными.

— Ты производишь впечатление довольно умной пони, Октавия. Я знаю, что с музыкой у тебя все очень хорошо. С ней у тебя все просто отлично. Вот поэтому я никак и не могу понять, почему ты совершенно не стараешься на моих занятиях. Если говорить совсем честно, то ты единственная моя студентка, у которой такие большие проблемы.

Он с минуту глядел не меня, вроде как ожидая, что я ему что-то на это скажу, хотя ничего такого, на что мне нужно было ответить, он не произнес. Я уже жалела, что вообще здесь появилась. Лучше бы я пошла к себе в общежитие или даже на стадион, хоть там и не думали прекращать тот жуткий ор.

— Я знаю, тебе, наверное, кажется, что музыка и математика никак не могут быть частями одного и того же, но на самом деле это не так. На самом деле, между этими двумя науками есть множество пересечений. Математики и музыканты всегда в некоторой степени вдохновляли друг друга.

Ну и дела. Учитель по музыке, между прочим, ни разу не пытался мне наплести, что для музыкантов математика — важная штука. Но возьмите, например, учителя такого предмета как математика, с которой большинство пони и связываться не хотят, и он непременно найдет способ, как вам втереть о связи математики и любого другого действительно интересного предмета.

Он снова посмотрел на меня так, словно ждал, что я ему отвечу. На этот раз я и правда решила ответить.

— Я понимаю, что в теории музыки много всякого математического, — сказала я, и, по сути, это была правда. То есть, я имею в виду, что я, по крайней мере, понимаю концепцию теории и все такое, — но когда я играю, я этого не замечаю. То есть, я, когда играю, просто не думаю о балансе, о гармонии тонов и о всех таких вещах. Я просто играю.

Не думаю, что он знал, что со всем этим делать. Он вроде как кивнул, и я было подумала, что он мне что-то на это скажет, но он просто сменил тему.

— А как у тебя дела по другим предметам?

— Плохо, — сказала я сразу. Не знаю даже почему. У меня не было никакого желания об этом разговаривать. — То есть с музыкой у меня все хорошо, но с остальным...

— Мне жаль это слышать. Правда жаль. Но я и не могу сказать, что очень уж удивлен. Я столько раз это видел, что и думать об этом больше не хочу. Я про студентов, которые могли бы стать круглыми отличниками, но вместо этого сосредотачивались только на своем любимом предмете и ни на чем больше.

Дела становились все хуже. Теперь я как никогда хотела оттуда сбежать.

— Ну, какие твои дальнейшие планы? Как думаешь, ты будешь стараться в следующем году?

— Не знаю, — ответила я, хотя на самом деле отлично знала. Я уже точно решила, что больше в Университет Кантерлота не вернусь. Даже если они не выгонят меня из-за неуспеваемости, я не собиралась еще два года слушать наставления чокнутых профессоров о том, что мне нужно больше стараться на занятиях, которые я буквально ненавижу. — То есть, прямо сейчас трудно сказать.

Он снова кивнул, и я стала отчаянно искать предлог, по которому смогла бы оттуда убраться. Но тут он снова начал говорить.

— Октавия, я никогда не злорадствовал над неуспевающими студентами, даже если они этого заслуживали. Но я не всегда усаживал их вот так перед собой и говорил с ними обо всем этом. Для тебя я это делаю только потому, что точно знаю, что ты можешь учиться намного лучше, чем сейчас. Я делал так много раз. И я могу отличить того студента, который НЕ МОЖЕТ стараться, от того, который просто не хочет. Ты из второго типа. Уже поздно, чтобы что-то менять в этом году, но если во время каникул ты обдумаешь для себя мои слова, я знаю, ты сможешь успевать по всем предметам точно так же, как и по музыке. Я просто не желаю видеть, как апатия мешает твоим амбициям...

Он замолчал, и я поняла, что это, наверно, мой единственный шанс оттуда сбежать. Прямо сейчас я хотела вернуться в свою комнату в общежитии и наконец послушать ту кассету, которую я купила неделю назад. В тот момент мне все казалось таким далеким, словно в тысяче милях от меня.

— Я очень благодарна вам за то, что вы со мной поговорили, — сказала я. Это прозвучало банально, но лучше я все равно ничего бы не придумала. — Правда, спасибо вам. Я запомню это на следующий год. Но сейчас мне пора идти. Мне нужно доделать кое-какие вещи перед тем, как я уеду.

— Да, хорошо, просто помни, что независимо от того, в какой класс математики ты попадешь в следующем году, я всегда готов помочь студентам, которые хотят исправиться.

— Я запомню, — сказала я, поднимаясь со стула. — Спасибо еще раз за помощь.

Он кивнул, снова, и что-то пробубнил, но я его не расслышала. Я в общем-то была даже рада, что не расслышала, потому что это, наверно, опять была одна из его эксцентричных фразочек, которые просто выводили меня из себя. И из-за этого я пуще прежнего захотела хоть куда-нибудь, но только поскорее оттуда уйти. Я уже собиралась закрыть за собой дверь, как вдруг почему-то до смерти перепугалась, что закрой я ее слишком сильно, и со стены обязательно слетит доска или еще что-нибудь в таком духе. Поэтому я прикрыла ее так мягко, как только могла, а затем потащилась в общежитие, чувствуя себе совершенно несчастной. Нет ни одного чувства хуже того, когда вы подводите кого-то, а потом вам совершенно все равно, что вы его подвели. Это одно из самых низких чувств, которые вы только можете себе представить.