Колебания маятника

Глава 7

Особая благодарность за правку летописей пользователю Maître Serge.

I

Крэлкин развалился на кровати под тусклым светом керосиновой лампы, которая стояла на небольшой трехногой табуретке, и открыл книгу. В нос ударил резкий запах затхлости, а маленькие жучки, прятавшиеся между аккуратно сшитых страниц, разбежались от яркого света и свежего воздуха, шустро перебираясь через складки подушки и одеяла, ныряя куда-то под кровать. Проводив их безразличным взглядом, жеребец посмотрел на обложку, к которой был аккуратно приклеен лист бумаги в виде кармашка, а в нем – посеревшая от времени страница. Заинтересовавшись, он вытащил ее зубами, развернул и прочитал написанный на ней текст:

“Примечание: Книга собрана по наставлению Великосиятельной Принцессы Селестии, Блюстительницы Мира, Владычицы Дня и Ночи.

Дата первой подшивки: 476 год.

Дата последней подшивки: 708 год.

Специальный архивариус Кэнтерлота: книга легла на полки специального архива в закрытой библиотеке в 542 году. Дополнена новыми данными в 618 году. В 708 году внесены последние изменения, и книга была опечатана и закрыта. Была выдана по велению Великой Принцессы Селестии в копыта просивших единорогов: в 786 году, 794 году, 857 году, 903 году, 908 году, 909 году, 943 году”.

«В копыта единорогов, значит? Что ж, это очень забавно. Значит ли это то, что я первый земной пони, который удостоился взять эту книгу в копыта и подойти к истокам появления своего народа? Нет, это бред. Тогда почему написано, что книга выдавалась лишь единорогам? Странное стечение обстоятельств или намеренное сокрытие фактов от других рас? Или только единороги в истории выглядят сильной и стойкой расой? Это будет даже интересно почитать.

Интересно, – думал он, рассматривая две даты: первой подшивки и той, когда книга легла на полки специального архива. – Даты разнятся. Причем, примерно на семьдесят лет. Неужели они начали составлять книгу, не имея достаточного количества данных? И все эти годы единороги бегали по равнинам и горам, собирая информацию о своей истории? Кто же их заставил?»

Крэлкин посмотрел на последнюю запись от архивариуса. Она была написана неровным почерком, явно в спешке, чернила смазаны, будто кто-то нечаянно провел по ним копытом. «Вероятно, помимо спешки в написании датировки, книга была также спешно упакована, чтобы поскорее отправить ее адресату. Наверняка тот, кто читал ее в последний раз, либо был большой шишкой, перед которым даже Селестия была лишь пешкой, либо кто-то спешил, и Селестия сама прогнулась под давлением нехватки времени. В любом случае у Великосиятельной Принцессы Селестии есть слабые места. В конечном счете она тоже живая пони, которой свойственно ошибаться.

По набору исторических находок наша история ничем не должна отличаться от истории пони. У нас тоже есть много разрозненной макулатуры, повествующей о ранних периодах человечества, да и вообще много разнообразных артефактов, которые могут быть и у пони. Добывали они бумажки, наверное, обычными методами, которые используют и наши археологи, хотя кто знает, как у них тут все работает. Мир, построенный на чуждой магии, всегда будет казаться чем-то сверхъестественным. Во всяком случае, более кровавой истории, чем у нас, нет, наверняка, нигде. Хотя я не люблю историю, а потому много ее не читал и целостной картины не имею».

Обратив свой взор на первую страничку книги, он увидел выведенную большими красивыми буквами надпись: “История Эквестрии”. Надпись была сделана вычурным почерком: все буквы с завитушками, кое-где с резкими углами, а где-то плавно перетекающие одна в другую. Этот стиль ему почему-то показался старинным, даже древним, навевающим какие-то тайные знания и сокрытые истины.

Крэлкин не был намерен читать историю полностью, понимая, что это не принесет никакой пользы для осуществления его плана. Да и неприятно ему было это занятие потому, что историю он признавал только узкоспециализированную, да и то, лишь в самых крайних случаях, когда она хранила действительно ценные знания. Историю своего мира бывший маг знал посредственно, не выходя за рамки школьной и институтской программы. Иногда он интересовался историей появления отдельного предмета или открытия, но дальше ступать по истокам ему было неинтересно и даже скучно.

То же самое было и с историей магии. Поначалу он честно пытался читать, учить, конспектировать; стараться вникнуть в тайны средневековых трудов, вычленить тончайшие нюансы и аспекты, вывести квинтэссенцию мыслей умерших магов, но все было тщетно. Каждый раз, когда Крэлкин открывал их труды и вчитывался в корявые буквы рукописей, составлявшие не всегда понятные слова, его клонило в сон, и через несколько часов он бросал неинтересное ему занятие и начинал заниматься тем, что приносило практическую пользу.

Перебирая старые, изодранные, потрепанные временем листы каких-то записок, писем, сводок и других исторических документов Эквестрии, Крэлкин старался найти обобщенные каким-нибудь историком данные, которые бы выявили самую суть всего этого древнего хлама. Но ничего подобного не было. На первый взгляд, книга состояла только из разрозненных исторических документов, которые никто и не думал структурировать и выделять саму суть смыслов.

Остановившись перелистывать подшитые документы, жеребец увидел потертый лист с изорванными краями. Некоторые части листа отсутствовали, а сохранившиеся были аккуратно приклеены к новой подложке, на которой была поставлена дата: 1534 год до НПС. Ровный, красивый почерк свидетельствовал о большом письменном опыте автора записки.

«”НПС”? Это еще что такое? Данное сокращение должно означать начало летоисчисления. И это понятно. Значит, в мире пони произошло какое-то значимое событие, от которого и стали вести общий отсчет времени. Неужели это сбор всех пони под единым флагом или же это дата основания Эквестрии? Как же тогда расшифровать эту аббревиатуру? “Новое Последнее Соединение”? “Начало Правительственного Служения”? Нет, бред это все какой-то. Надо будет потом у Селестии спросить. Или же по ходу прочтения истории станет ясно, что к чему».

Он еще немного подумал над тем, что же могло произойти такого в мире пони, от чего началось новое летоисчисление. Потом он прикинул, какой год мог бы быть сейчас. «Если Селестия живет очень долго, даже дольше, чем драконы, и летоисчисление начали с того момента, когда ее предки пришли к власти, то сейчас уже должен быть десять или пятнадцать тысяч какой-то год. Немало, учитывая, что человечеству по прогнозам ученых всего-то порядка двадцати тысяч лет».

Посмотрев на лист перед собой, он тяжело вздохнул, понимая, что уже никак не сможет увильнуть от изучения истории, и принялся читать:

“...действовать начал против него. Хоть и был тот не из благородной уважаемой семьи, но получил Понирос задание ясное, которое намерился довести до ума. Для начала он вошел в отношения доверительные к Кониунису, чтобы получить доступ к его тайнам. Он добивался своего несколько месяцев. Ему даже сказать пришлось, что он тоже Аукторитас ненавидит и хочет низвергнуть его, что ничем Совет не занимается, а только за счет других единорогов живет. Что Аукторитас строит ковы с пегасами и состоит с ними в союзе тайном. Этого было достаточно доверчивому Кониунису.

После того, как Понироса приглашать стали в дом, он начал проникать в тайны семьи своей жертвы. Увидел он, как к другим единорогам относятся, как на пегасов и земных пони смотрят. Как они ведут себя с другими, и что прятать пытаются от глаз других помещиков. Собрав информацию, начал он свой план в действие претворять.

Вначале он от имени Кониуниса переписку с пегасами вел, а после того, как получил от них угрозы откровенные, подделал некоторые письма по разрешению Аукторитаса. В них он показывал, что Кониунис тайные игры ведет против правительства и результат огласке предал на балу, который сам Кониунис и устроил для единорогов влиятельных, прислушавшись к словам Понироса. Очерненный Кониунис закрылся в поместье своем, а статус его в обществе резко упал. Но Понирос довел решение Аукторитаса до завершения логического и очернил его детей сношением с крепостными, а также его самого и доказательства неоспоримые привел.

После этого пригласили Кониуниса на совет Ауктор…”

Записка прервалась также внезапно, как и началась. Крэлкин задумался над тем, что только что прочел. «Очерняет его детей сношением с крепостными? Я только начал читать историю, а тут уже интриги, причем жесткие. Да еще и со спариванием связанные. Тому, кто это писал было попросту плевать на то, что происходило с тем бедным пони, которого очерняли. Зато он симпатизирует Пониросу. Что же будет дальше, если уже с первых строк я узнаю о таких… инцидентах, которые явно происходят в обществе пони не один раз.

У нас в мире тоже много подобного происходит, но это ведь в нашем мире. Мир пони абсолютно не такой. Они добрые и отзывчивые, как мне кажется, но на самом деле все получается наоборот? Ладно, посмотрим, что будет дальше».

Он перевернул лист в поисках дополнительной информации, но увидел лишь небольшой абзац:

“...Возвращают Кониунису статус и земли. Признало правительство ошибки свои и заявило открыто о них семьям почитаемым. С тех пор поместье Кониуниса под личной опекой единорогов Аукторитаса было…”

Немного ниже было примечание:

“Нестерм Летописец”.

Крэлкин просидел неподвижно несколько минут, перечитывая раз за разом конец летописи. Он не мог поверить в то, что только что прочел. Документ, повествующий об интригах, выбил его сознание из колеи, и ему необходимо было время, чтобы прийти в себя. История Эквестрии оказалась не такой уж радужной, как казалось вначале. А на задворках сознания, отдавая эхом, уже вещал чей-то голос, всплывающий у него из памяти и словно скандирующий заученную фразу: “Постоянство недостижимо. Как бы близко человек не подошел к своей цели, как бы крепко ее не схватил, он не сможет устоять на месте, не сможет достичь гармонии. Необъяснимая сила вынуждает каждого индивида к движению, которое никогда не закончится. И человек обречен на бесконечное шествие по синусоиде времени, сталкиваясь с подобными телами и разумами и разлетаясь в разные стороны, друг от друга. Человек не способен к постоянству, ему необходимо движение. Это движение и есть сама жизнь. Забери у человека движение, и ты убьешь его…”

Помотав головой, вытряхивая ненужные мысли, он сосредоточился на истории и еще раз прочитал последний кусок документа.

«Летописец? Аукторитас? Интриги? Это реальный документ из истории Эквестрии? Этого просто не может быть! Ладно, я могу понять, что были летописцы, они были и у меня в мире. Я могу даже понять, что Аукторитас был правительственным аппаратом и пытался защитить себя и свое место в обществе. Но что значит выражение “статус в обществе резко упал”? Неужели все были помешены на статусе настолько же сильно, насколько сейчас все переживают за свои дражайшие кьютимарки?

И почему именно интриги? Почему нельзя было просто убить его подальше от глаз сограждан и не поднимать бучу? И почему этот Понирос вел переписку с пегасами? Неужели они не жили вместе? И о земных пони упоминается только один раз. Угрозы, интриги, изменения статусов в обществе, планы Аукторитаса по поводу помещика…

Стоп, помещики? Что это значит? У помещиков есть слуги, крепостные, как это было сказано в письме. Кто же тогда выполнял эту роль? Вряд ли пегасы: они бы не угрожали единорогам, которые точно являются помещиками. Земные пони? Вряд ли. Написано, что спаривание помещика с крепостными считается в обществе одним из самых тяжких грехов. Тогда кто они?»

Дальше Крэлкин увидел письмо от Понироса членам Аукторитаса. Датировано оно было 1533 годом до НПС. Белоснежная когда-то бумага, которую использовал адресант, сохранилась много лучше предыдущего документа, и письмо можно было прочесть полностью:

“Уважаемые члены Аукторитаса!

Я, Понирос Хитрый, прошу у вас помощи, чтобы доказать причастность единорога Кониуниса к сношению с земными пони. Я уже узнал, в каких домах крепостных живут самые похожие на него жеребята, а также на его дочку и племянника. Необходимы только изыскать прямые доказательства. Полагаю, у вас найдется несколько шпионов, которые смогут все устроить и подбросить их?

Ваш покорный слуга, Понирос Хитрый”.

Письмо было написано емко и коротко. Нечего было добавить, однако вопросы оставались довлеть над Крэлкиным. Он перевернул лист в поисках ответов и увидел еще один огрызок листа, разглаженный заботливыми копытами археологов и подшитый Специальным Архивариусом Кэнтерлотской библиотеки. Датировалась эта записка так же, как и предыдущее письмо, 1533 годом до НПС, и так же принадлежала единорогу Пониросу, что заинтересовало белого жеребца:

“…и опять я остаюсь не у дел. Вновь буду выслушивать поучительную тираду от Аукторитаса! А мне оно надо? Если бы я только все сделал правильно...

Чертовы пегасы! Будьте вы прокляты вместе со своими законами и предрассудками! Ничего не можете нормально сделать. И как мне теперь отчитываться перед Аукторитасом? Что сказать? И как быть? Я, конечно, могу подделать письма от них, но это может п...”

Черное пятно неизвестного происхождения закрыло кусок текста. Земной пони потер это место копытом, стараясь стереть мешающую грязь. Но его попытки ни к чему не привели, и он просто продолжил чтение с того момента, где уже можно было что-то разобрать.

“...сли кто-то из Аукторитаса напишет гневное письмо пегасам. Тогда будет плохо всем и каждому.

Чертовы пегасы! Если бы не ваш Дроттинн , твердолобый осел, то я бы уже давно совершил то, что хотел. Ему даже драгоценности не нужны, примитивный вояка! Понадобился, видите ли, ему новый вид оружия! Идиот! Да меня за такое Аукторитас не просто убьет, а заживо в землю закопает. Не стоит этот Кониунис такой высокой цены. Он мелкая сошка по сравнению с членами Аукторитаса, но все равно достаточно влиятелен...”

«Какая интересная информация, – подумал Крэлкин, потягиваясь на кровати. – Значит, единороги и пегасы не жили вместе, а, предположительно, обосновались на соседних территориях. Не знаю, как пегасы, но единороги, крылатых точно недолюбливали. И этот “Дроттинн”, кто это еще такой? Судя по тому, что он вел переговоры с единорогом, пусть и доверенным лицом Аукторитаса, он не может быть высокой шишкой, но получается, что он доверенная особа, чтобы принимать на себя ответственность за переговоры с представителем другой страны. При условии, конечно, что единороги и пегасы живут в разных странах».

Жеребец вернулся к книге и продолжил чтение:

“...А эти крылатые уроды еще и пугать меня вздумали, мол, я с ними играюсь. Да за мной стоит весь Аукторитас, что вы можете мне сделать?! В войну вы не полезете: слишком трусливы. Подожмете свои хвосты под круп и убежите. Все же, поддержи вы мою фальшивую переписку, все было бы проще...”

Сообщение обрывалось, но Крэлкин никак на это не отреагировал, собирая информацию из письма воедино в своей голове и пытаясь составить общую картину эквестрийского мира тех времен.

“...Почему это дурацкое задание дали именно мне? По приказу Севастократора я низвергал даже членов Аукторитаса, а тут этот помещик! И вдруг мой план превращается в ураган, рушащий все, что попадается на его пути! Что со мной происходит? Неужели я теряю хватку? Нужно поговорить с Севастократором или даже с Советом, чтобы никто не связывался с пегасами, когда члены Аукторитаса увидят мои подделанные письма. И тогда все пойдет как по маслу”.

«”Севастократор”? – спросил у себя Крэлкин. – Это правитель единорогов? Тогда что такое Аукторитас? Парламент? Какое-то собрание единорогов, которое образует основную политическую силу? Или не только политическую? Как же много возникает вопросов, на которые просто может не оказаться ответа. Да и искать намеренно я его не буду. Если бы был какой-то единорог-историк, который собрал все это и выдал некий промежуточный результат! Но Селестия настолько сильно засекретила историю, что вряд ли допускала утечки информации и тем более ее структуризацию и рационализацию.

Но почему она дала историю мне? Неужели она настолько наивна, что думает, будто я не воспользуюсь полученными знаниями для достижения своей цели? Я здесь останусь, и ничто не заставит меня убраться отсюда. Если будет надо, я уничтожу и тебя, Селестия, представлю тебя в черном свете, и тогда жители Эквестрии изгонят тебя, а я отдам бразды правления… к примеру, Твайлайт. Или другой такой пони, которой лично смогу руководить на расстоянии».

Крэлкин бережливо перевернул старый документ и прочел с обратной стороны то, что было можно на обветшавшей бумаге:

“...ставить этого дурака собрать пышный банкет для уважаемых единорогов не составит особого труда. Туда я приглашу Севастократора и нескольких самых уважаемых единорогов из Аукторитаса. Там я и выложу на всеобщее обозрение свои письма, а сам буду наслаждаться зрелищем. Конечно, будет не так приятно наблюдать за разбирательствами, когда Аукторитас уже знает мою задумку, но все равно мне не надоест на это смотреть.

Уже завтра все осуществится и этот единорог буд…”

«Значит, Аукторитас состоит из единорогов? Хотя бы частично. Кстати, интересен тот факт, что этот Понирос и Нестерм не упомянули еще ни разу слово "аликорн". Возможно, Севастократор – и есть аликорн. Тогда начало исчисления исходит не из начала правления династии рогатых и крылатых пони. Но от чего же?»

Он продолжил чтение, хотя его уже не интересовали судьба неизвестного помещика и махинатора Понироса.

“…стоит вон, с повисшей головой и соглашается со всем, что ему говорят. Люблю присутствовать на задержаниях и разбирательствах.

Как по мне, так это дело было слишком простым: три фальшивых письма, три поддельных доказательства – все, что было нужно, чтобы убить статус этого единорога в глазах общества. Я только не понимаю, почему Аукторитас его не убил или не изгнал из земе…”

«Убить? Тоже интересный факт. Значит, единороги могли и убивать. Но действительно, почему же Аукторитас не убил его, ведь тогда не нужно было бы привлекать к этому делу ни Понироса, ни ненавистных пегасов, ни шпионов?»

“...Ну, теперь все ясно. Вот что хотел от него Аукторитас. И позиции свои защитил и все остались довольны. Даже очень довольны. И мне кусок достался неплохой, за хорошо проделанную работу.

Вот порой я смотрю на «беззаботных» единорогов Аукторитаса и размышляю: куда мне тягаться с этими махинаторами? Хорошо, что я нахожусь на их стороне...”

Крэлкин начал листать книгу по истории дальше, с осторожностью переворачивая ветхие документы, размышляя и составляя портрет Аукторитаса. «Махинаторы, стоящие у власти, скорее всего сильные маги или же имели таковых в своем распоряжении. Имеют множество рычагов влияния, как на массы, так и на отдельных личностей. В общем, это неизвестно чем занимающиеся единороги, которые вызывают противоречивые мнения даже среди народа их страны. Это или же продуманный шаг, или же недопустимая халатность, которую они содеяли по незнанию. Или же их ослепила власть, до которой они добрались и контролировали все аспекты своей и чужой жизни.

Но нельзя упускать из внимания и того, что они просто использовали своего лучшего интригана, который и сам-то не до конца понимал, что он лишь пешка в чужой многоходовой партии. Возможно, я сужу их огульно, и не понимаю всей глубины охвата мыслей, но не могу же я мерить целый мир теми рамками, которые были в головах правящей элиты единорогов. Наверняка я бы смог разработать подобный план, заручившись поддержкой нескольких пони хотя бы уровня моих умственных способностей, но и это далеко не факт. Хотя в чем заключался их грандиозный план – непонятно».

Листая документы, он читал различные заголовки. Ему на глаза попадались летописи Нестерма, личные записки, мемуары, письма, сводки, отчеты. Внезапно он увидел деловую бумагу, заголовок которой гласил: “Совет Аукторитаса номер XVIII от 3594 года”. Текст этот был в составе летописей Нестерма и датировался 1525 годом до НПС. Сам документ был в ужасном состоянии. Мало того, что Крэлкин не понимал некоторые старинные слова, документ был разорван на части и затем собран заново.

«Опять разорванный лист? Ну, хорошо, многие бумаги не дожили бы, износились временем, но почему они все порваны? Будто кто-то намерено пытался уничтожить важную информацию. А если так и есть? Но, что тогда мешает открыть массам урезанную версию истории, как у нас в мире, и не плодить видимых обывателю запретов внутри государства? Но тогда могли бы возникнуть другие трудности с той же историей...

В нашем мире все просто: если история не нужна или тем более вредна – сжигают. Казнь без права на помилование. Массы должны быть невежественными, верящими в разрозненные мнения, ни одно из которых не истинно, и активно поддерживать их. Divide et impera , как говорится. Если что-то выходит за рамки, ищут жертву и народу дают козла отпущения. Жизнь от этого, конечно, лучше не становится, но внимание отвлекается. Устрой народу феерический спектакль, накорми – и хватит. Как говорилось в древности? Хлеба и зрелищ?

А как дела обстоят в Эквестрии? То же самое или нет? Я не знаю абсолютно ничего ни об их политике, ни об экономике, ни о том, что движет мыслями пони. Твайлайт, например, движет жажда знаний. Рарити – хочет выделяться в толпе, потому она и модельер, да и все ее действия, как утонченной аристократической особы на фоне деревенских нравов понивильцев выглядят как минимум глупо. Флаттершай заботится о животных, причем сама, не прося ни у кого помощи. А Рэйнбоу Дэш, как и Рарити хочет выделиться, стать лучшей летуньей Эквестрии. Про Пинки и ЭплДжек я даже не хочу вспоминать: слишком разные по характеру пони и только на то, чтобы разобрать их отличия уйдет минимум полдня, а то и больше.

У двух единорогов разные стремления, как и у двух пегасов. Нельзя выделить какую-то определенную структуру поведения отдельной расы. Конечно, глупо судить целую расу только по двум ее представителям, однако у меня нет другого выбора. Друзей я заводить тут не намерен. Значит, я могу только наблюдать и полагаться на различные социологические труды. Но у меня нет на все это времени! Это все слишком сложно, слишком муторно, слишком долго. С каждой такой задержкой я приближаюсь к заветному барьеру, через который Селестия заставит меня перепрыгнуть, придав ускорение пинком под зад».

Он посмотрел в текст отчета и начал читать примерно с середины:

“Рассказал Старфол Властительный, что в поместьях у крепостных за последний месяц родилось восемнадцать процентов единорогов и двадцать пять процентов пегасов. За прошлый месяц были из страны выдворены пегасы все, кроме двух, которые подрезали себе добровольно крылья и остались с родителями, как обычные крепостные пони. Ни одного случая «бастардов » не было зафиксировано. Свадьба…”

«Интересная статистика. Значит, крепостные – это кто? Единороги, пегасы и земные пони? Нет, пегасы не могут ими быть: их выдворяют. Значит, остаются только единороги и земные пони. О единорогах я уже знаю, что они помещики, но земные – непонятно кто. Следовательно, можно предположить, что именно они и являлись крепостными. Но, тогда получается, что у них не было своей страны. Только пегасы и единороги владели территориями, а обычные пони использовались как… рабы? Дискриминация в мире дружбы и взаимоподдержки? Это странно. Я мог ожидать чего угодно: подлых убийств, интриг, свержений правителей, слепого поклонения разным богам, кровавые революции… Но феодальный устрой общества! Как такое вообще возможно? И как они выкарабкались из той лужи, в которой сидели и стали счастливой страной с доброжелательными гражданами?

Ладно, что было, то прошло. Есть и более примечательный факт: статистика рождаемости единорогов и пегасов среди крепостных. Еще один аргумент в пользу моей теории о том, что земные пони – рабы. В статистике им не предали особого значения, так как рабы не нуждаются в ней. Но почему тогда у земных рождались единороги и пегасы? Генетическая предрасположенность? Возможно, но что тогда подразумевал автор, когда написал: “случаи с бастардами”? Кого называют так? Чем дальше в лес, тем больше дров. Возможно, я потом прочту историю полностью, но сейчас на это попросту нет времени».

Он просмотрел еще кусок летописи, идущий далее:

“…которого исключили из Аукторитаса пять лет назад за попытку саботажа поднятия Солнца и просто за недобросовестное выполнение работы. Однако его не изгнали, а позволили жить прежней жизнью с приказом не распространяться на счет того, что делает Аукторитас. Помимо этого, за Малумом постоянно следили и поставляли отчеты Севастократору каждый месяц, во время сбора податей. Как и говорил…”

Крэлкин приложил копыто к подбородку и задумался, выделяя для себя суть прочитанных строк:

«Членов Аукторитаса не выгоняли, а если и выгоняли, то обычно сразу из страны. Аукторитас занимался поднятием и опусканием Солнца. Как и Селестия. Неужели это правда? И Селестия действительно умеет контролировать звезду? Ладно, об этом мне надо ее лично будет спросить, потому как вопрос очень даже интересный. А Аукторитас занимался также другими секретными делами, о которых не должны были знать другие единороги. Интересно, что бы это могло значить? Скрытые убийства, интриги против уважаемых единорогов, межгосударственные отношения… Даже не представляю, что и как там могло происходить.

Если Аукторитас вел двойные игры, то, что делал Севастократор? Просто еще одна пешка в их интригах или же он сам был игроком? И что он реально делал? Отвлекал внимание или действительно руководил страной, а единороги из Аукторитаса лишь выполняли его команды? Ладно. Что там дальше за отрывок?».

“...необходимости армии Рентемом Пеплогривым. Мнения совета разделились, и каждый на своем стоял. Первые говорили, что необходима армия государству сильному. Говорили они о частоте неурожайных годов увеличивающейся и про необходимость возможную оборонять от нападений извне свои земли. Другие говорили, что нападать на единорогов никто не станет, потому как они лишь умеют Солнце и Луну вращать вокруг планеты. И коли наступит длительная череда годов неурожайных, то все будут должны приносить еду им, единорогам.

Утверждали третьи, что и те и другие врут, и хотят они лишь захвата власти над остальными расами и их земли отобрать и властвовать там. Они говорили, что те лишь прикрываются годами неурожайными и неприязнью к пегасам, дабы никому ненужную войну разжечь, которую, возможно, разгребать их дети будут. Напали первые и вторые на третьих, и началась перепалка словесная, которая более часа длилась, но никто так и не смог убедить другого в правоте своей. Каждый друг друга подозревал в заговоре, но не мог никто ничего доказать...”

«А это интересно... Похоже, этот мир существует в геоцентрической системе. Но тогда ни Солнце, ни Луна не выполняют тех функций, что у нас: никаких солнечных ветров, никакого электромагнитного поля, воздействующего на планету... Даже воздействие гравитации должно быть иное. Потому, что малейший сдвиг Солнца или Луны с четкой орбиты – и полное уничтожение жизни на планете. В моем мире нельзя менять ни одну из двадцати основополагающих величин. В противном случае – смерть».

Крэлкин попытался вспомнить эти двадцать чисел, но, припомнив лишь несколько, бросил эту затею, сконцентрировавшись на другом важном моменте:

«У них не было регулярной армии? Или вообще сил, способных оказать сопротивление вторжению? Как интересно. И только единороги могут вращать Солнце и Луну. Тоже крайне любопытная информация, дополняющая целостность картины мира: аликорнов тогда видимо не было. По крайней мере, в стране единорогов. А если и были, то особой силой не отличались, как Селестия. Или я ошибаюсь? Но ведь однозначно написано, что единороги, и только единороги, управляют движением Солнца и Луны».

Он вздохнул и продолжил читать неоконченный отчет:

“...Потом выступил с докладом Кутос Зоркий. Рассказал он о состоянии дел на границах страны единорогов и о том, как сейчас другие расы живут, с которыми наше государство граничит.

Драконы, которые находились на юго-востоке, напа...”

«Значит, мониторинг местности в окрестностях границ был полным. И единороги жили рядом с драконами. А еще у них не было регулярной армии. Какой-то бред. Разве что, драконы могли понять, кто такие единороги, и что они делают для планеты. Спайк-то, в принципе, такие вещи понимает».

“…и пегасы, которые замечены в переписке были с каким-то единорогом, недовольство проявляли, однако Аукторитас не беспокоился по этому поводу.

В подведении итогов предложение о необходимости организации армии отклонено было и на следующий год перенесено. Внутри страны спокойно все, а обстановка внешняя …”

Крэлкин перевернул страницу и продолжил читать, начиная понимать, почему Селестия все же скрывает подобную информацию, и почему книга по истории так ценна для нее.

“...Севастократором предложен был закон о прекращении покупки единорогов в городе Хэлот , однако это вызвало бурю эмоций противоречивых. Лишь два единорога воздержались и по поводу того, что если единороги не будут покупать своих собратьев у пегасов, не высказались. Главным аргументом того, что необходимо единорогов покупать было то, что их магию могут обратить против Юникорнии и жителей ее. Необходимость покупки очевидна была для всех членов Аукторитаса, так как нецелесообразно было бы отдать единственных истинно магических существ в лапы противнику, однако…”

«Покупка единорогов у пегасов? Рабов что ли? Неужели пегасы тоже эксплуатировали других пони? Они эксплуатировали все расы? Хотя, не думаю, что пегасы использовали бы своих собратьев, как рабов. Да и единорогов не порадовал бы тот факт, их сородичей обратили в рабство. Значит, земные пони были под властью, как единорогов, так и пегасов. Но могли ли единорогами владеть другие расы? Возможно. По крайней мере, рогатых пони могли покупать и другие жители планеты.

А что на счет зебр? Они тоже были под гнетом “особенных” пони? Что, если да? Тогда неудивительно, что их народ стал зельеварами. Боевые зелья, чтобы противостоять обеим расам были просто необходимы. Это вселяет надежду на то, что я найду в книгах по зельеделию то, что мне необходимо».

Последнее предложение, которое относилось к совету, было оторвано от контекста и лишено смысла:

“…признался, что глупость допустил и понести наказание готов за свои…”

В конце этого документа также было красивым почерком выведено:

“Нестерм Летописец”.

Крэлкин перевернул еще несколько страниц и впился в очередной старинный текст. Наверху, в уголке документа, стояла дата: 1523 год до НПС. Эта находка тоже была изодрана, но в отличие от предыдущей сохранилась достаточно хорошо: некогда белый лист бумаги посерел и был чем-то перепачкан, но неровный почерк, несколько зачеркнутых слов и общая “грязь” в тексте производили впечатление документа, написанного вскорости после важного события.

“…это был не самый лучший выбор, как утверждал Севастократор. Вообще, он открыто выступал против такого поспешного решения, но единороги, с которыми он двигал Солнце, были слепы к его убеждениям.

– Малец не может пойти испытание, он слишком слаб и юн. Я отказываюсь принимать на свои копыта его кровь!”

«Это какое-то испытание, причем смертельно опасное. И этот Севастократор, кем бы он ни был на самом деле, не хотел, чтобы это произошло. Неужели “малец” не мог просто банально отказаться? Или ему честь не позволяла этого сделать? А что, если на это испытание затаскивали насильно, и лишь члены Аукторитаса могли отменить свой вердикт? Хотя, все это звучит бредово».

“Единорог моментально щит поставил, который отразил атаку назад в противника. Отпрыгнул Севастократор от атаки собственной, и члены Аукторитаса одобрительно кивнули. Правитель страны поправил одеяние и отошел к единорогам другим на совет. Все были довольны навыками молодого единорога, но впереди был поединок самый опасный и трудный, который предстояло пройти перед тем, как он станет…”

Крэлкин посмотрел на неровно оторванный край листа. Дальше текста не было: шел другой кусок летописи, также вырванный из записок Нестерма.

«И кем же он станет? И вообще, схватка с Севастократором? Зачем такие жертвы? А если правителя страны убьют? Не лучше ли использовать специального воина? Или у них нет специального воина для таких испытаний? Да и вообще, почему именно Севастократор? Он самый сильный в стране единорогов? Если да, то мои сомнения могут быть беспричинны. Однако, недооцененный враг – возможная смерть».

Недовольно фыркнув, он вновь посмотрел в текст и продолжил чтение:

“...Перед ним стоял дракон огромный и огнедышащий, а поодаль сгрудились члены Аукторитаса. Напрягся Севастократор, и хотел было уже кандидату помочь, но остальные его остановили, ибо поединок должен был состояться между этими двумя существами, и он это понимал прекрасно, но не принимал. Отбросив попытки найти способ помочь единорогу молодому, этот выдающийся ученый и политик начал следить пристально за каждым движением его…”

Крэлкин запнулся. Выдранный кусок текста внес некий резонанс в мысли земного пони, но тот через мгновение опомнился и продолжил чтение:

“...Единорог оступился и упал, над ним мгновенно купол возник, защитивший его от пламени монстра. Взорвались члены Аукторитаса проклятьями, но Севастократор вышел из укрытия и принял бой у дракона.

Кружили они в танце безумном, объятые огнем. Рычал дракон и поливал пламенем испепеляющим, землю, на которой стоял единорог. В то же время защищал Старфол и молодого единорога, и себя, одновременно пытаясь ударить прицельно в зверя каким-нибудь заклинанием могучим. Было в этом поступке много величия, какое и подобает правителю Юникорнии.

Поутихли единороги и стали наблюдать за битвой, как завороженные. Никто даже и не думал вмешиваться. Они смотрели на представление, устроенное сильнейшим из них.

Дракон был зело свирепый: подбирал его лично Севастократор, распорядившись, чтобы…”

«Севастократор – правитель страны единорогов под названием Юникорния. Это понятно. Даже понятно, что он был хорошим и не позволил дракону убить молодого претендента. Хотя члены Аукторитаса и хотели кровавой участи для единорога, но Старфол защитил мальца от дракона. Благородно, но глупо. И единороги из Аукторитаса, партнеры Севастократора, между прочим, ему ничем не помогли, только смотрели и возмущались. Какое-то странное отношение у них друг к другу».

“…два единорога переступили через труп дракона и проследовали к ухмыляющимся товарищам Старфола. Довольны они были представлением, но отказались наотрез принять в свои ряды столь слабого в сравнении с Севастократором мага. Тем не менее, они дали ему шанс в будущем еще раз испытать силы свои, так как видели в нем потенциал стать единорогом сильным и мудрым.

Но, как выяснилось впоследствии, битва еще не окончена была. Дракон шевельнулся, и…”

В конце опять стояло дежурное:

“Нестерм Летописец”.

Не особо задумываясь, Крэлкин стал с остервенением листать книгу вперед: история стала казаться ему надуманной и ненастоящей. Он не верил, что земные пони были под гнетом пегасов и единорогов, что единороги сами управляли движением ночного и дневного светил, а также втайне плели интриги, защищая себя от посягательств недостойных.

«Для достижения своих целей – они не стеснялись ничего: ни интриг, ни предательства. А что тогда оставалось делать простым единорогам? Стоять и молиться, чтобы огненный меч правосудия Аукторитаса не зацепил их? И что бы Селестия не говорила, но ее драгоценные пони – безвольные создания.

Их таковыми сделали и нельзя от этого просто так отвернуться. Только очень большое потрясение сможет их привести в чувство, заставить что-то делать, пытаться осознать свои ошибки и действия, повлекшие их за собой. Но что есть ошибка для этого мира? В нашем мире все просто: ошибка влечет за собой наказание. Любая ошибка, даже самый мелкий проступок, вплоть до неправильно сказанного слова карается от шлепка матери по заднице до лишения свободы и жизни.

И все думают, что они поступают правильно, безошибочно, наказывая того или иного человека. Считают, что им будет потом лучше жить в изгаженном мире. А все, что делается – это лишь правка мыслей под шаблон правильного и непоколебимого мира. Нужное для них достается на поверхность, а неугодное – отсекается, будто это что-то лишнее. Отсекаются, к сожалению, не только ненужные привычки, но и творческий потенциал. Это же, сколько гениев было уничтожено такой политикой Аукторитаса?»

Крэлкин вздохнул, скатился с постели на пол и встал на копыта. Библиотеку поглотил мрак и только его фонарь, одиноко возвышающийся на табуретке рядом с кроватью, был путеводной звездой в этом черном пыльном океане. За дверью послышался цокот копыт, и жеребец замер и даже задержал дыхание, чтобы никто не знал, что в библиотеке посторонний, хоть и понимал, что его страхи беспочвенные. Он посмотрел на дверь, из-под которой пробивался тонкой полоской желтоватый свет и прислушался. Цокот проследовал мимо и растворился в тишине.

Убедившись, что за дверью больше никого нет, Крэлкин осторожно подошел к виднеющимся очертаниям стола и, схватив несколько пирожных зубами, отправился назад. Жеребец заметил гротескную тень, пони, пляшущую под настойчивыми языками пламени керосиновой лампы. Он моментально понял, что тень принадлежит ему, но чувство, что за ним следят, начало закрадываться в его душу.

Добравшись до кровати, он аккуратно положил свою добычу на табуретку и осмотрелся. Его взгляд задержался на окне, где через неплотно зашторенное стекло пробивалась рваная картина звездного неба. Подойдя к нему, он посмотрел на белые точки, виднеющиеся сквозь облака, и попытался представить, как называются абрисы невиданных созвездий. Хоть он никогда и не мог понять, как у древних астрологов его мира в голове родились образы зверей, собранных из белесых точек, плавающих на бескрайнем черном полотне мироздания, да и не мог он их толком никогда рассмотреть, однако не отрицал, что так правильно и логично с какой-то стороны. Это, по крайней мере, позволяло морякам в древние времена ориентироваться в открытом океане. Но в век высоких технологий такое разделение на созвездия выглядело просто смехотворным.

Постояв около окна еще с минуту в попытках найти хоть какую-то знакомую с детства звезду, белый пони засеменил к кровати. Цокот разлился по всей библиотеке, умноженный стенами и потолком громадного помещения, и отозвался гулким эхом, замирая где-то вдали, над стеллажами. Крэлкин мгновенно замедлил ход, машинально склонил голову, прижал уши, и начал, словно вор, красться к кровати, стараясь не поднимать шума. По дороге он проклинал новое тело и, в особенности копыта, но сейчас понимал, что должен просто привыкнуть и мириться, нежели сетовать и пытаться что-то изменить.

Развалившись на кровати, он пододвинул книгу поближе, перевернул несколько страниц и начал читать. На глаза ему вновь попалась обветшавшая и изодранная летопись Нестерма, датированная 1512 годом до НПС и рассказывающая об уборке зимы. Начиналась она с какого-то письма. Он вспомнил, как участвовал в уборке осени, и его заинтересовало, как же убирают зиму. Надеясь, что он все-таки найдет способ остаться, жеребец хотел больше походить на простого земного пони, коим сейчас и являлся. Но то обстоятельство, что земные пони ранее были рабами, поколебало его представление о надежности этого мира.

“…вырасти и перестать помогать на полях, и заниматься тем, что мне нравится. Вот было же время, когда я был беззаботным жеребенком, а что теперь? Надо одеваться в какой-то нелепый костюм и идти с родственниками убирать эту треклятую зиму, как будто она сама не может уйти! Я не понимаю родителей и Севастократора. Ну, ладно, если даже она не может сама уйти, то почему ее не могут убрать без меня?

Хотя, может, это не так уж и плохо. Я опять увижу ее. Она прекрасна, даже когда усталая или злая. И у нее пока нет того самого, особого пони, с которым она бы хотела провести всю свою жизнь. Или есть, но я об этом не знаю? Что может быть хуже неопределенности и безраздельной любви? Наверное, ничего. Хотя, что есть любовь и можно ли без нее прожить? Как говорит мой отец: «Любить – значит желать другому то, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо». Но это бред! Если ты любишь, то ты будешь хотеть быть вместе с этим пони. Разве это не очевидно? Как же все-таки, глупы мои родители…”

«Записки очередного пони, которого родители наставляют на путь истинный?» – фыркнул жеребец, и уже хотел было перевернуть лист, как следующие строчки приковали его взгляд, и он невольно прочел их:

“Я не должен был этого писать. Мне будет плохо, если это найдут. Может, сжечь это? Нет, я не могу этого сделать. Это проявление моих чувств. Но к кому? Неужели я сделал глупость и полюбил крепостную? Нет, любви не существует! Любви не существует…”

«Полюбил крепостную? И отрекается от собственных чувств? Нет, не отрекается – боится. Но эта записка не крепостного. Это, должно быть, записка единорога, который полюбил земную пони. Но неужели они не могут видеться? Они же живут на одном участке земли, пусть даже и большом. Странно это. Однако еще более странно то, что он боится, что его записи увидят».

Крэлкин призадумался о любви обоюдной и неразделенной. Но он был настолько далек от этого, что не мог даже определить их как следует. Он просто знал о существовании любви из книг, но ни разу не проверял на собственной шкуре, что же это такое. Он не был похож на своих сверстников благодаря тому случаю с собакой и не был готов отдать все свои знания и стремления в угоду безвольного существования под властью чувств. Он понимал, что любовь не несет ничего хорошего, а со временем и вообще пропадает, но он не отрицал, что именно эта “болезнь” необходима людям так же, как и воздух. Но, по его мнению, по прошествии чувств оставалось лишь легкое неприятное послевкусие, как от неправильно смешанного коктейля. Хотя даже и приятное послевкусие его тоже не устраивало, как конечный вариант отношений.

Крэлкин привык полагаться лишь на факты. Факты выверенные, непоколебимые и достоверные. О любви же ходили сплошь романтические истории о возвышенных переживаниях, воспевались серенады, совершались безрассудные поступки, только для того, чтобы привлечь внимание возлюбленной, но разводы по-прежнему существовали наряду с браками и, порой, происходили по самым банальным причинам, что казалось полным бредом, учитывая, каким сильным должно было быть это чувство. Посчитав, что он не сможет найти никого достаточно сильного, чтобы она смогла разделить с ним все тяготы и вынести его несносный характер, бывший человек пошел по прямому пути: не искать никого. И тогда он отрекся от всего мира и стал одиночкой. Единственным мостом между его внутренним миром и миром окружающим – был Альтус, который терпел его и по возможности помогал.

Его и Альтуса отношения он тоже не мог назвать громким словом “дружба”. Альтус изредка на него орал, бил, вправляя, как говорил спортсмен, мозги. Конечно, белый жеребец помнил, что ему никогда не доставалось от друга, как тогда, в больнице, но это еще больше заставило его думать о дружбе, лишь как о корыстном использовании друг друга. Альтус никогда, или почти никогда, не понимал бывшего мага, но тот и не просил этого. Ему была необходима только поддержка, которая исходила от его ”друга”, а Альтусу нужен был достаточно умный, но слабый человек в противовес его силе и недалекости.

Выбросив весь мусор из своей головы, Крэлкин прочел еще один, последний сохранившийся, абзац из письма:

“Я так и не смог его сжечь. Его нужно куда-то спрятать, чтобы никто не нашел. Ни единороги, ни крепостные, ни даже я сам! Где-то я видел заклинание забвения. Необходимо немедля его выучить и забыть все, включая свою любовь к этой земной пони. Не хочу я жить с этим. Я должен быть как все. Пусть здесь хранятся последние воспоминания о прошлом мне. И это будет последнее упоминание обо мне настоящем…”

Крэлкин ничего не смог сказать об этом. Отношение к крепостным в обществе помещиков он уже немного сформировал. Единороги не должны были якшаться с ними. Но он не понимал, чем это обусловлено. Пусть они и были подневольными, но все равно были пони. Что же стало причиной такой неприязни друг к другу – не написано. Да чужак и не хотел сильно лезть в это дело и срывать покровы с неинтересных ему моментов истории. Пока что тех знаний, которые он получил по этой теме, было достаточно и вполне удовлетворило его интерес и жажду познания.

После письма шла сама летопись, датированная тем же годом, известного летописца:

“Зимняя уборка проходит силами совместными единорогов и земных пони. Не занимаются единороги тяжелым трудом физическим. Мы очищаем от снега деревья, крыши домов, разбиваем лед на реках и озерах магией.

Земные же снег с полей собирают и увозят в сторону, очищают землю от снега у домов своих, сбивают сосульки. За работой их наблюдают единороги. В основном, это те, которых у земных забрали или же в Хэлоте купленные.

Расчищая улицу, крепостные обязаны голову пригибать и не смотреть на помещика или его отпрысков. За такое неуважение холопа уводят в сторону и плетьми хлещут потому, как единорогам противно на любое насилие смотреть, хотя и оставлять без внимания такие проступки тяжкие не можем”.

«Посмотреть на помещика или его отпрыска – тяжелый проступок? Ну, тогда понятно, почему так нервничал тот единорог, написавший письмо. Если холопов били за то, что они просто бросили взгляд на помещика, то любопытно было бы узнать, что сделали бы единорогу, влюбись он в земную пони? Неудивительно, что он пошел на кардинальные меры и использовал заклинание стирающее память. Какое-то уж очень предвзятое мнение у единорогов было к своим крепостным. Благо, сейчас все отреклись от тех стереотипов и ненужных ухищрений. Разве что только кьютимарки…».

Хоть Крэлкин и понимал, что любому обществу необходимы определенные модели поведения, которые будут сдерживать природную агрессию индивидов и перенаправлять их энергию в нужное русло, но все равно, он не хотел признавать такое общество, как нормальное. Обратившись к книге, он продолжил свое занятие.

“Единороги Дарквуда не пускали к себе в замок земных пони и сами убирали там снег. Они опасались, что кто-то в крепостного влюбится, и тогда могут проблемы возникнуть не только у влюбленных, но и у всей семьи.

Как правило, земные пони лишь изредка видят детей хозяйских: только в такие важные дни, как уборка зимы, уборка осени, празднование обоих солнцестояний или когда уходят Господа на главный бал.

Помещики на время уборки зимы выдают своим крепостным инструменты специальные, чтобы тем было убирать снег легче, и за пределы полей его вывозить”.

«Интересно. Значит, тот единорог был прав. Он просто не хотел подставлять ни себя, ни семью. Но, тогда какую же любовь он испытывал? Не любовь, а просто влечение. У нас в мире довольно часто путают эти чувства. Или же не путают? Как трудно порой жить. Но надеюсь, что эти трудности кончились. Мне остается лишь переубедить Селестию, что я не должен возвращаться назад, либо сорвать ее план по моей отправке. В конечном счете, я останусь так или иначе, а способы реализации моей задумки не имеют значения».

“После уборки снега длительной единороги убирают облака специальным заклинанием. Если в семье никто таковым не владеет, то запрос в Аукторитас посылают, чтобы поместью выдали специально обученных единорогов.

Как только с облаками покончено будет, крепостные начнут обрабатывать поля и засаживать их запасенными семенами. Зачастую семена готовят сами единороги, но и земные пони тоже имеют свои запасы семян, которые сажают, на своих полях”.

«Если все действо уборки осталось неизменным, – прервался на мгновение Крэлкин, – то кто теперь занимается облаками? Пегасы? Или все-таки единороги пользуются древними своими наработками? Было бы интересно почитать, как убирали зиму в стане пегасов.

Интересно и то, почему в Юникорнии не было армии, а какие-то “специальные единороги” были. Но кто состоял в рядах этих “специальных единорогов”? После прибытия в этот мир я еще не видел никаких специализированных образований пони, не то, что единорогов. Даже поля убирают горожане. И тут встает вопрос: на чем они специализировались? Если они знали такие заклинания, как уборка облаков с неба, то почему бы им не знать о таких заклинаниях, которые бы могли убить? Их можно было бы прекрасно использовать для тайных боевых операций. Хотя, полагаю, что там, в основном, сидели единороги, которые подстраивали что-то и плели интриги внутри государства».

“Все действо это занимает от нескольких дней до недели. Если уборка зимы затягивается, то специально обученные единороги, по указанию Аукторитаса, помещикам местным помогают за...”

«Опять "специально обученные единороги" Аукторитаса. Но теперь они уже помогают помещикам полностью избавиться от зимы. Они же тогда могут контактировать с земными пони. Неужели предрассудки на счет того, что нельзя даже смотреть на единорогов, на них не распространялись? Возможно, но тогда они принадлежат отдельному слою населения, которое жило по иным законам».

Пытаясь собрать в голове информацию о новом ответвлении единорогов, белый жеребец потянулся и невольно зевнул. Время было уже позднее, и глаза сами непроизвольно закрывались. Мысли в голове путались, да и общее состояние оставляло желать лучшего. Тряхнув головой, Крэлкин вернул себе некоторую способность соображать и вновь принялся читать, перевернув сразу большую кипу листов.

Документ, на который он попал, датировался 1502 годом до НПС и также был не в лучшем состоянии.

“В середине лета засушливого всех крепостных неизвестная хворь свалила. Единороги моментально забили тревогу и отгородили от них свои семьи.

Напряженность росла с каждым днем. Обеспокоенные сложившейся ситуацией помещики, начали самостоятельно изыскивать методы борьбы с проблемой. Но так как никто не знал даже о том, откуда пришел недуг, то и многие единороги тоже заболели, контактируя с больными крепостными, чтобы определить, чем же те больны. Их так же изолировали ото всех и стали пристально наблюдать, используя заклинания защитные.

Единороги заболевшие утверждали, что у них болят легкие, что им тяжело дышать. Их мучил тяжелый сухой кашель, нередко сопровождавшийся кровохарканьем. Говорили они с трудом, а голос их дрожал. Позже у них начались сильные мигрени, и стало саднить горло, невлада с ними сталась, и дрема постоянная их одолевала.

Сейчас Аукторитас собрал команду специальную для исследований неизвестной хвори, но многие холопы уже погибли. Больные единороги держатся покамест, но уже отмечено было три случая смертельных. Потеря многих земных заставила помещиков вплотную заняться здоровьем их. Они изолируют захворавших крепостных и стараются облегчить боли им специальными заклятиями, стараясь им лекарства давать в надежде, что какое-то, да подойдет. Все делается, дабы выжили они до того, как единороги Аукторитаса панацею найдут”.

«Массовая болезнь? Вроде чумы что ли? Ну, они хотя бы пытались помочь земным, а не просто тупо изолировали и ждали, пока те сдохнут. Так. Как-то я стал негативно смотреть на все это. Единороги неплохо заботились о своих крепостных. По крайней мере, не бросили их один на один с болезнью. Но вот почему? Если они сильно зависели от них, то они не могли просто сидеть в своем имении и ждать, пока все земные пони перемрут. Вынужденная мера, как я полагаю. А что бы сделали у нас в мире? Ядерная бомба на очаг заражения и изоляция целых городов с инфицированными особями, чтобы они там сами тихо передохли? Вполне реалистичный сценарий подобных событий».

Дальше Крэлкин увидел несколько маленьких отрывков:

“…единорогов заболевших изолируют ото всех остальных, дожидаясь разрешения проблемы…”

“…времени. В ходе исследований выявлено было четыре фазиса развития болезни:

В первом фазисе происходит воспаление…”

“…не больше двух недель, то процесс будет необратим.

Сразу же приступили к разработке снадобья против недуга этого. Аукторитас принимает участие в разработках активное. Также и Севастократор пытается сотрудничать с соседними странами, которые в медицине сведущи лучше единорогов.

Драконы, воспользовавшись моментом, зашевелились и нападать на земли Юникорнии начали, воровать обессиленных крепостных и пожирать. Сегодня Севастократор объявляет военное положение в волостях ...”

«Драконы нападали и пожирали крепостных? Они ведь сами заболели бы, и умерли, разве нет? Неужели они настолько глупы? Почему же тогда Спайк кажется нормальным? Или это только кажется? Единороги встали на защиту обездоленных. Да и Севастократор отреагировал адекватно и даже попросил помощи у соседних государств, которые разбираются в медицине лучше единорогов. Жаль, что куска текста нет и непонятно, помогли единорогам другие расы или нет. Да и неплохо было бы узнать, что за расы были умнее единорогов в медицине, но копытить историю я не хочу».

“...увенчалась успехом, драконы перебиты, а Аукторитас, разработав вакцину, активно в жизнь воплощает программу по излечению и стабилизации…”

«Почему-то сложилось впечатление, что помощи Аукторитасу никто так и не оказал. Но единороги сами справились с заражением, что похвально, особенно, если учесть, что их постоянно атаковали драконы. Вот еще что интересно: кто же сдерживал драконов, если армии не было? Сколотили временное военное образование из их "специальных единорогов"? Тогда получается, какие-то военизированные отряды в Юникорнии все же были, причем сильные, если принять во внимание то, что единорог, который заинтересовал Аукторитас, не справился с чешуйчатым зверем».

“…и земные заботой окутаны. Единороги отстранили холопов всех от работы на полях и принудили лечение проходить. Крепостные, довольные отдыхом от работы, проходят курсы интенсивного врачевания и реабилитации под контролем групп единорогов-медиков. Тем, к кому эта группа еще не дошла, разослали таблетки, которые развитие хвори останавливают. А другим…”

“Нестерм Летописец”

«Счастливое разрешение конфликта. Разве могло быть иначе? Хоть и со смертями, но единороги все-таки выжили и крепостных спасли. Но было бы интересно узнать, сколько всего погибло пони. Можно было бы тогда составить некоторую картину общего развития единорогов и земных пони. Хотя, наверное, корректнее говорить о развитии лишь единорогов, ведь земные пони не могли развивать ни науку, ни культуру. По крайней мере, не так, как единороги».

Крэлкин перевернул страницу в поисках интересующей его статистики, но обнаружил письмо, написанное неровным почерком, будто писали его в спешке и при сильных эмоциях. Жеребец тут же определил эти эмоции, как негодование, переходящие в гнев. «В такие моменты человек становится откровенным и не задумывается, о чем говорит», – напомнил он себе и заинтересованно просмотрел на желтый лист бумаги с небольшой надписью “1497 год до НПС”, понимая, что много новой информации он вряд ли сможет увидеть. Общее представление картины жизни единорогов чужак уже составил, оставалось только украсить его деталями и некоторыми изысками, которые могли изменить представление о жизни отдельных пони и общества в целом. Он не исключал, что подобная информация может быть бесполезной, но она также могла оказаться и скрытым кладезем.

“На имение Боедел. Хорину Серебророгому.

Почему меня заставляют работать на полях? Почему нас всех заставляют работать на полях? Отец, это несправедливо. Это работа земных холопов, а не благородных жеребцов, вроде меня. И почему я должен работать с Форесом? Он ничего не смыслит в том, что нужно делать. Еще я хочу знать, почему ты назначил главным его, а не меня, ведь я старше.

Отец, выпусти крепостных. Мне все равно, что думает об этом Севастократор. Он лишь запугивает нас страшными болезнями, меж тем мне не довелось увидеть ни одного смертельного случая. То, что нам говорят, нуждается в аподиксисе . Нельзя верить всему, что слышишь!

Почему раньше нас держали взаперти в доме, не разрешали гулять, а сейчас выгнали на улицу и заставили копаться в грязи, как холопов? Мы – благородные. Древний порядок таков: мы охраняем их от бед, за что они кормят нас. Нарушать его нельзя, иначе мир погрузиться во тьму и анархию. Они не могут без нас потому, что лишь единороги имеют силу и ум. Отец, мы умнее крепостных, но ты заставляешь нас делать их работу? Это несправедливо.

Ты помнишь Плам, отец? Мы встречались до того, как ты оставил меня взаперти. Теперь же она с другим жеребцом, потому как решила, что статус нашей семьи столь низок, а состояние столь мало, что сами господа вынуждены в поле надрывать ноги и спины. И все из-за каких-то дурацких земных и их болезни! Почему бы им самим не справиться с ней, а нас оставить в покое?

И вообще, почему ты снизил их оброк и разрешил не отрабатывать корви ? Мы работаем за них, а они должны платить меньше? Отец, это неправильно, и ты это понимаешь. Обяжи крепостных платить больше. К тому же их надо наказать, ведь из-за своей болезни, они погубили урожай. За это ты должен приказать высечь плетью каждого! Прошу, не пускай все на самотек.

В целом, отец, если ты не выпустишь земных пони сегодня к вечеру и не заставишь их работать, то это сделаю лично я. Я не намерен быть таким же слабодушным, как ты. Я буду требовать от своих крепостных того, что положено мне по праву рождения.

Возможно, поэтому ты выбрал Фратера? Не только потому, что он старше, но и потому, что он похож на тебя. Я сделаю все, чтобы имение не перешло в его копыта. Он угробит то, что наш род создавал веками. Я не могу позволить этому случиться. Пускай, единороги передают имения старшему сыну, но не достойному. Но, отец, Фратер уничтожит имение. Будь благоразумен, отдай земли мне!

Твой сын, Ледер Смотрящий”.

«Письмо сына отцу? Видимо, составленное, когда земные пони проходили лечение и молодые единороги обрабатывали поля вместо них. Гневное послание юнца, который хотел показать, что пойдет на крайние меры, чтобы восстановить справедливость в его имении, должно было показать отцу, что тот неправ, и добиваться цели стоило, не потакая крепостным. Но это неинтересно, интересен момент наследования имения. Земли и имущество передавались только старшему сыну? Что ж, это не ново. Такое право наследование и у нас в мире было. Но отдать земли неподготовленному или глупому юнцу – крах имения, как и писал этот Ледер».

Крэлкин перевернул несколько десятков старых документов, чтобы выбраться из упоминаний о болезни и выудить еще хоть что-то полезное о единорогах. Он все еще хотел найти такое, что разрушило бы его представление о “хороших” единорогах, выбило из-под их ног устойчивую почву и низвергло наземь. Вот тогда он смог бы окинуть полностью всю картину целиком и понять, где же он сделал неверное допущение в своих суждениях на счет рогатых существ. Он понимал, что где-то упустил какую-то деталь, но не мог найти ее.

Следующий документ, который попался на его глаза, датировался 1493 годом до НПС.

“…не жаловали. Бывало порой для потехи, заставляли биться их между собой, они зело худые и голодные, что смотреть на них страшно. Все в грязных, порванных одеждах, с утомленным и заискивающим взглядом зверя. Смотрят друг на друга, будто на добычу и выжидают, когда второй отвлечется. Мешки под глазами устрашающе выглядят, а хромота есть практически у всех.

На мордах у них множество ран, царапин и шрамов глубоких, а уши все иссеченные, будто их, не переставая, били плетью долго. Хлещут их, что есть сил, да так, что и ослепить раба бедного могут. Губы и щеки все посечены и некоторые нормально есть не могут потому, что еда вываливается изо рта. Ноги у них тоже все в шрамах грубых. Это их били, чтобы рабы о побеге даже не задумывались.

Гриву срезали, и порой нельзя опознать было даже, кобыла перед тобой или жеребец…”

«Это что за… Как это вообще понимать?! Это единороги делали со своими крепостными? Да быть того не может! Или все же может? Нет, не может! Единороги вытерпеть не могли, когда перед ними просто пару раз хлестанули крепостного, а такие ужасы. Они не могли их сотворить. Да и голодных крепостных у единорогов, уверен, не было, ровно, как и ужасных. Как же тогда в такое можно влюбиться? Нет, это не могли быть единороги. А это вообще про них-то написано?»

Крэлкин посмотрел в конец страницы и увидел в конце исторического документа примечание, что текст написан Нестермом Летописцем. Все еще не веря глазам, он вернулся назад и принялся читать дальше.

“У некоторых на лбу можно увидеть остатки спиленного рога. Жуткое зрелище. Внутри оставшегося отростка кости – дыра, будто можно и мозг через нее увидеть. Нередко там что-то гноиться начинает и источает неприятный запах. Рабы такие долго не живут, а в агонии и мучениях умирают. Тех же, кто чудом выживает, каждый день бьют забавы ради, а ра…”

«Нет, это точно не единороги Написано про рабов, а единороги своих земных пони так не называли. Значит, это пегасы? Но неужели они так плохо обращались со своими… рабами? Они же не смогут выжить в таких условиях! Кто работать-то будет?»

“…подрезали крылья. Иногда, как и в случае с единорогами, крылья у них начинают болеть и гноиться. Тогда “радивые” пегасы, не задумываясь, избавляют оных от “ненужных” конечностей. После зверства такого выживают единицы, а те, кто выживет, болеют много и живут гораздо меньше…”

«Значит, это все-таки пегасы. Но почему о них писал Нестерм? И почему они так обращаются с другими пони? Особенно с единорогами и пегасами? Неужели было необходимо отрезать им рог и подрезать крылья? Единороги после такого точно уже не могли колдовать, а пегасы, если правильно подрезать, крылья, перерезав каналы албидо стилла, не смогли бы летать. Но почему такие меры? Неужели у пегасов рабы были и единорогами, и пегасами, и земными пони? Не могу в это поверить. А как они разбирали, что этот пегас "правильный", а другой – нет? Все это странно и ненормально.

Жуть, в общем. Неужели и в нашей истории были такие моменты? Я бы даже, наверное, говорить с подобным уродом не смог, не то, чтобы дружить. Как не противно осознавать, но эти рабы были так же ничтожны, как и их хозяева. И как они любили? Или они были лишены этого чувства начисто? Хотя, наверняка лишены. Если описание Нестерма правильное, то получается, что жизнь раба у пегасов ничего не значила, а их численность позволяла даже калечить оных. Но почему их так много? Как они размножались? Неужели принудительное спаривание? Или же им просто не запрещали делать это, и рабы вольны были случаться прямо на полях, на глазах у своих детей и остальных… пони?»

Переведя дыхание и, на время, прикрыв глаза, Крэлкин представил перед собой картину общества пегасов, но тут же выбросил ее из головы. Ему даже читать о подобном не хотелось. Такие звери просто не смогли бы нормально жить. Таких личностей бывший маг всегда сторонился и старался даже не связываться. Все же пересилив рвотные позывы, он вновь уткнулся в старинные записи и продолжил чтение:

“Боятся рабы пегасов больше всего на свете. Особенно страшатся, когда приходят и забирают небольшую группу жеребцов. Их ведут на арену, где, под улюлюканье толпы, дерутся они против мантикоры или грифона. Никто не выживает на таких побоищах кровавых, зато пегасы после подобного в хорошем расположении духа находятся и меньше рабов бьют.

Если пегасы чью-то оплошность обнаруживают, провинившихся рабов тот час же убивают. Нередко убивают и целыми семьями. Способы убийства пегасы изобретали под стать своему кровавому образу жизни. К примеру, они могут заживо сдирать с жертвы шкуру, пока та еще не умерла. Или отрезали понемногу от каждой ноги, начиная с копыта и продвигаясь к туловищу, отчего раб умирал от болевого шока или большой кровопотери. Порой земных заживо поджигали. Могут и бросить раба живого в масло кипящее или смолу. Нередко их заживо в землю закапывают. Но самой любимой их казнью является та, когда особо провинившемуся рабу надрезают брюхо, и кончик кишок через рану вытаскивают. Затем к столбу его прибьют, и идти казнимого вокруг него заставляют. Коли тот не пойдет, то умрет в муках медленных, а ежели пойти решиться – то муки его быстрее кончаться, но зело страшные будут. Бывало, что их забивает копытами кто-то из пегасов, дабы милосердную смерть даровать, если на то их воля будет.

И всегда останки трупов скармливают мантикорам, что выступают на арене…”

Крэлкин судорожно сглотнул и отодвинул книгу. Что-то внутри у него сжалось в комочек. Он вспомнил то время, когда был еще ребенком. Он был маленьким и беззаботным, радостным мальчиком. Он любил читать, и ему в руки попалась приключенческая книга. Он уже даже не помнил, как та называлась, но одна сцена из нее врезалась в его память на всю жизнь. В те времена, при любом упоминании о ней, он вздрагивал и закусывал губу, чтобы отвлечься от той лжи, в которую он не хотел верить. Сейчас, став безразличным циником, он уже ничего не чувствовал, вспоминая ту картину, но тогда он прочувствовал все сполна.

Подробная сцена "расчлененки" живого человека вначале резанула его глаза, потом сердце, а потом его руки затряслись, и он, как во сне, пошел с книгой на пустырь и сжег ее. Он не хотел, чтобы такая литература вообще была в его небольшом детском мире, ему не нужны были такие жестокие откровения, такие подробности темной стороны жизни. Он не понимал, как такое можно читать, и у него в голове даже не укладывалось, как можно было такое написать своими собственными руками. Он понимал, что для написания подобного, необходимо либо иметь очень хорошую фантазию, либо пройти через подобное. И правдоподобное описание мелочей, со всеми анатомическими особенностями, со всеми нюансами человеческого тела говорило ему, что автор на самом деле занимался этим в жизни.

После этого случая он не мог несколько недель спокойно спать потому, что как только он закрывал глаза, ему виделся образ психа с ножом в руке, который стоит над своей прикованной цепями жертвой и сухо смеется. А жертва кричит, плачет, умоляет прекратить и отпустить, но палач смотрит на него налитыми кровью глазами и подходит, чтобы начать свои бесчеловечные пытки. Крэлкин будто перед глазами видел, как холодная сталь клинка врезалась в хрупкое человеческое тело, слышал, как жертва истошно вопила от боли и как звон цепей разливался по затхлому темному помещению, пропитанному запахом крови и разложившейся плоти. И слезы непроизвольно лились у него из глаз, а сердце гулко отбивало чечетку. Один раз его забрали в больницу с диагнозом “аритмия”, но никто так и не смог точно сказать, что же послужило причиной. Никто, кроме него самого.

Какое-то время Крэлкин вообще не мог подходить к книгам, опасаясь, что вновь попадет на подобные сцены насилия. Но потом он начал читать энциклопедии для детей, позже – познавательные книги и, в итоге, вернулся к обычной жизни, стараясь обходить подобные описания и литературу вообще. Затем, он стал черствым. И ему уже было попросту все равно.

Закрыв глаза, Крэлкин лишь вздохнул, понимая, что когда он пришел в мир пони, в нем что-то поменялось. Он был циничной личностью, но даже для него описание таких откровенных сцен жестоких убийств было чересчур. Лишить кого-то жизни он при необходимости, конечно, мог, но сделал бы это быстро, чтобы никто не мучился. То же, что творили пегасы, было для него немыслимо, это выбило его из колеи. Многие фильмы ужасов, которые он смотрел сам или с друзьями показались ему неудачной пародией на быт пегасов, а маньяки-убийцы – жалкая инкарнация крылатого пони в теле человека. То, как убивали эти монстры, отпечаталось в сердце и мозгу новоиспеченного жителя Эквестрии, ничего не понимающего ни в мотивах пегасов, ни в их мировоззрении.

«Какими бы пегасы не были, но они изменились», – напомнил себе Крэлкин, но легче от этого ему не стало. Мутный осадок наложился на двух знакомых крылатых пони, и теперь они, наверное, никогда не смогут очиститься в его глазах, хоть и были совершенно непричастны к тем ужасам. Он понимал, что нельзя судить отпрысков по родителям, но жестокость – генетическая болезнь, передающаяся половым путем. И вычиститься от нее можно только уничтожив носителя этого недуга.

Бывший маг заметил, что он начал многое вспоминать, после того, как попал в мир пони. Вспоминать то, от чего он отрекся в своем мире, от детских страхов, которые его преследовали, от неприятных моментов, которые ему пришлось испытать в жизни. Вспышки эйфории также были неприятны. Они вынимали наружу все то, что у него хранилось в глубине души, запертое под надежным замком и опечатанное семью печатями. Он начал испытывать те чувства, о которых намеренно забыл. Он уже давно не испытывал чувств жалости или сожаления, страха или всепоглощающей радости, и уже практически не помнил о них. И не хотел вспоминать ради сохранения собственной личности, которую он выстраивал годами. Но здесь все его нутро начинало переворачиваться и выворачиваться наизнанку, рваться наружу, и ему это не нравилось. Он хотел сопротивляться, но не мог. Его дух и мораль начали ломаться. Возможно ли, что на него воздействовали неизвестной магией, о природе которой он даже не подозревал?

Мотнув головой и попытавшись привести мысли в порядок, и выкинуть все ненужное из головы, он перевернулся на другой бок и передвинул книгу, чтобы было удобнее читать. «Похоже, что наши миры мало чем отличаются. Кроме конечного результата, разумеется. Мы живем в том болоте, о котором рассказывает их история, они же переросли его и стали… И кем же стали пони? Безвольными рабами, которым нужны только чудеса и авторитет, или же сильными, свободными индивидами, которые познали вкус к жизни.

Нет, они не познали вкус к жизни и никогда не познают, так же, как не смогли и люди. Селестия убрала источник боли и страдания, забрала ту часть существования разумного создания, которая необходима для понимания целостного счастливого бытия. И теперь пони наверняка кажется ужасом нашествие каких-нибудь паразитов или сход снежной лавины. Стихийные бедствия для моего мира – необычное явление, но здесь, в мире пони, такого не может быть в принципе. Тут ежечасно следят за погодой, не говоря уж о земле. Пропавших без вести пони, избитых или убитых быть не должно. Но как они добились этого? Неужели тотальным контролем?»

Еще немного обождав, пока яркие картины кровавых убийств не оставят его, он открыл глаза и еще раз пробежался взглядом по последнему абзацу, пытаясь воспринять его лишь умом, но не эмоциями; он пытался найти мотивацию таким жестоким убийствам, но не находил. Он полагал, что пегасов просто очерняли, но не нашел ни строчки в их оправдание. Пегасы убивали, убивали жестоко и беспощадно. Вероятно, даже наслаждаясь подобными зверствами, но Крэлкин не мог понять, что же все-таки стало причиной такого поведения. Собравшись с духом, жеребец прочел еще один абзац:

“…в ночь звездную вывели их, да спариваться им приказали. А сами смотрят, жрут и смеются. Рабов заставляют до утра это делать, с кем попало. Нет пар никаких, никакой любви, никаких чувств, лишь спаривающиеся изуродованные самцы и самки. А потом, под утро, уводят только кобыл, а жеребцов обессиленных бросают на поживу волкам древесным.

Так пегасы по…”

С негодованием перевернув сразу большой ворох документов, жеребец удивился, что он вновь почувствовал эмоции. Над ними преобладали возмущение и даже бешенство от того, что он узнал: об издевательствах над незнакомыми ему существами, пускай даже те умерли давным-давно. Словив себя на мысли, что, прочитав подобное про людей, он даже бы и бровью не повел, он непроизвольно понял, что его сознание стало принимать новый мир по-другому, но он даже не понимал, почему так получилось.

Ожидая, пока нахлынет волна эйфории, предположительно вызванная мощным заклинанием Селестии или какого-нибудь “специального” единорога, Крэлкин задумался над тем, чем же теперь стала для него Эквестрия. По непонятным для него причинам, страна пони превратилась из обычного укрытия в нечто большее. Вливаясь в общество Понивиля и борясь с приступами эйфории, он упустил из виду, что существует неприятное последствие столь длительного контакта с чем-либо: привязанность.

Избегая этого в своем мире, белый жеребец с осторожностью и неким цинизмом относился ко всему, с кем и чем он контактировал. Здесь же, в мире пони, он отвлекся и забыл, что это необходимо контролировать. Попав под действие этого неприятного обстоятельства, Крэлкин все же пока не торопился избавляться от этого чувства привязанности. Он отдавал отчет себе в том, что это необходимо как-то пресекать, но делать подобное не был намерен, по крайней мере, в ближайшее время. Возможно, что это могло бы стать припрятанным в его рукаве козырем против Селестии. Он надеялся, что она поймет, насколько Эквестрия врезалась в сердце Крэлкина, и не сможет отправить его назад. Но на это он сильно не надеялся. Вспомнив, как Твайлайт и ее подруги не сжалились над ним, когда разрывали пространство вместе с Трикси, жеребец понял, что не сможет тягаться с правителем целой страны на ее же поле боя в прямом противостоянии, и продолжил искать слабое место принцессы.

Так и не дождавшись эффекта от воздействия заклинания, которое должно было вывернуть его чувства наизнанку, Крэлкин начал листать историю дальше, пропуская все документы, заляпанные и перепачканные какими-то пятнами, не то от слез, не то от крови, а не то и чем похуже. Он остановился на относительно новой подшивке листов, собранных вместе холщевой нитью и выглядевшей наподобие самостоятельной книги, вложенной в историю. На первой странице было аккуратными словами выведено: “Сравнительный современный анализ быта и строя общества пегасов и единорогов довендиговской эпохи”, а в углу, как и у всех документов в истории стояла дата: 513 год.

«Квинтэссенция мыслей? – подумал жеребец. – Краткие выдержки из всей этой старинной литературы? Да, это то, что мне необходимо. Просто быстро пройтись по двум-трем пунктам, чтобы понять, кем же действительно были пегасы и единороги древности. Да, интересно будет глянуть, как жили крылатые пони, минуя ту мерзость, на которую я наткнулся в летописях».

Однако жеребца уже начинало клонить в сон, и, прикоснувшись головой к подушке, он тут же заснул.

II

Твайлайт сидела напротив Принцессы Селестии в большой зальной столовой перед длинным накрытым белой скатертью столом и смотрела, как ее учительница неспешно ест сено, запивая его апельсиновым соком. Перед единорожкой тоже стояла серебряная тарелка, рядом с которой лежали ложка, вилка и нож, но пока она еще не притронулась к еде. Ее живот был скручен от напряжения, а мордочку искривила судорожная улыбка. Она помнила каждый из тех случаев, когда Селестия сама звала ее на серьезный разговор, и каждый раз это не давало ей покоя.

Большие окна пропускали яркий утренний свет, освещая улыбающуюся мордочку принцессы, явно наслаждающейся трапезой. Коронованная особа брала небольшие порции еды и тщательно, подолгу пережевывала пищу. Твайлайт отвлеклась от своего ментора и обратила взор на знакомые с детства окна, некоторые из которых были выложены мозаикой, составлявшей непонятные ей до сих пор образы. Витражи играли лучиками света, окрашивая их и каменный пол мягким разноцветным светом. Несмотря на размеры помещения, в нем было тепло и уютно.

Твайлайт была одета в лиловое вечернее платье, которое ей сшила когда-то Рарити. Она постоянно поправляла его, боясь показаться правительнице неопрятной, но казалось, что Селестия не замечает этих неловких движений.

Тарелка принцессы постепенно опустела, и она промокнула уголки рта белым платочком и аккуратно положила его рядом с тарелкой. Лиловая пони судорожно сглотнула, понимая, что сейчас состоится разговор. «Что же хочет узнать Принцесса Селестия? О чем хочет поговорить? Что хочет поведать? Неужели ее беспокоят проблемы с чужаками? Эту проблему необходимо решить раз и навсегда!»

– Твайлайт, почему ты не притронулась к еде? – ласково спросила августейшая, чем вызвала недоуменный взгляд своей ученицы. Единорожка ожидала совершенно другого вопроса, не связанного с трапезой.

– О, спасибо, но я не голодна, – моментально отозвалась кобылка. Она пыталась собраться, вернуть себе уверенность и твердость, но что-то тревожило ее в намечающемся разговоре.

– Ты чем-то обеспокоена? – вновь спросила принцесса.

– Конечно, нет, – махнула пони копытом, как если бы она общалась с бывшей подругой, а не с правителем страны и своим учителем. Однако внезапно поняла, что поступила достаточно вульгарно для такого приема, и спрятала ногу под стол, виновато улыбаясь.

Селестия тепло улыбнулась ученице, и та немного расслабилась.

– Как поживает Спайк? – спросил аликорн.

– Замечательно. Он мне очень помогает в учебе.

– С ним все хорошо?

– Конечно, а что с ним может быть не так? – озадачено поинтересовалась лиловая пони.

– Крэлкин и Альтус с ним подружились? – уже серьезнее спросила Селестия.

«Неужели это то, о чем хочет поговорить принцесса? Подружились ли Крэлкин и Альтус со Спайком?».

– Крэлкин с ним неплохо ладит, – заверила единорожка. – Альтус не очень, но он дружит, с другими пони.

– С кем? – поинтересовалась венценосная.

– Ну, он дружит с Флаттершай и ЭплДжек, – сказала уверенно Твайлайт. – С Рэйнбоу Дэш они ведут себя как-то странно: то дружат, то нет. Я не понимаю, что происходит между этими двумя пегасами. А еще он защищал Флаттершай, когда ее обидели на рынке. Он хороший пони… в смысле, людь… то есть, человек.

Ученица Селестии вздохнула, пытаясь сбросить с себя напряжение, но оно лишь навалилось на нее с новой силой.

– Значит, Альтус нашел себе друзей, – подвела итог принцесса. – Даже Флаттершай защитил.

– Да, – подтвердила единорожка, преданно смотря на своего учителя и ожидая следующего вопроса.

– А как он себя ведет по отношению к другим?

Библиотекарша задумалась. Что она могла сказать о том пони, с которым почти не общалась, кроме того, что она знала от подруг. Альтус казался ей не очень общительным и все, что она видела – как чужаки ругаются или разговаривают друг с другом. «Он часто ходит к Флаттершай и ЭплДжек. Они говорили, что он помогал им и никогда не мешал. Да и, учась летать, он не мешал другим пегасам, его даже в городе не было».

– Он старается никому не мешать, держаться в стороне. Правда, он Крэлкина побил в больнице… Но он тогда меня защищал, – быстро добавила лиловая пони, как только увидела нахмурившийся взгляд Селестии.

– Защищал тебя от Крэлкина? – переспросила ее принцесса.

– Ну, да, – нехотя сказала Твайлайт. – Крэлкин… неприятно со мной общался, и он… заступился.

– И довел дело до драки? – спросила белая кобылка.

– Крэлкин обидел не только меня, но и Флаттершай… – добавила пони, понимая, что, выгораживая Альтуса, она низводит его друга.

– И что же он сказал? Что обидело ее?

– Он сказал, что Флаттершай и Альтус… ну, что они… ну, в общем… как бы вместе… – неуверенно произнесла Твайлайт, отведя взгляд от аметистовых глаз своей наставницы, и слегка покраснела. Она не хотела говорить, что на самом деле говорил бывший маг. Она чувствовала себя виноватой, обвиняя одного и защищая другого, но понимала, что по-другому сейчас было нельзя. Только правда должна быть поведана правителю Эквестрии, но полную правду она говорить была не готова.

«Если принцесса узнает, что на самом деле сказал Крэлкин, то его могут бросить в тюрьму! Или отправить в изгнание. Хотя нет, его не могут отправить в изгнание, ведь его надо вернуть. Но его могут бросить в темницу и не выпускать до момента возвращения. Он, конечно, не такой, как другие пони: грубый, бестактный, иногда, агрессивный. Но это ведь не повод, чтобы запирать его в клетке. И к тому же он начинает становиться моим другом…».

– Крэлкин с кем-то подружился, кроме Спайка? – сменила тему Селестия.

«Подружился ли он с кем-то еще? Я даже не уверена, что его дружба со Спайком – это та дружба, о которой мы говорим. Он не верит в дружбу, так может ли он дружить по-настоящему? Вероятнее всего, что нет. Но Крэлкин порой бывает сам не свой. Он несколько раз на меня смотрел не как друг, а как влюбленный. По крайней мере, так этот взгляд характеризовался в книгах, которые я читала. Но неужели он… Нет, он не мог…»

– Думаю, что он не только не подружился, но даже отдалился от своего единственного друга, с которым пришел. Они, конечно, с Альтусом не ладили с самого начала, как только попали к нам, но сейчас они еще и подрались. Я даже не могу понять, что между ними происходит. Они говорят, что они друзья, даже лучшие друзья, но на самом деле оказывается, что они могут побить друг друга. Возможно, мы их не можем понять потому, что у них просто мир другой?

– Мы не можем судить об их мире, Твайлайт, – сказала Селестия и улыбнулась. – Мы можем лишь сказать, что они такие, какие есть.

– Но они же пришли из другого мира, а окружающая действительность, как известно, очень сильно влияет на построение личностного мировосприятия, – сказала единорожка научным тоном, будто читала лекцию перед большой аудиторией.

Аликорн вновь добродушно улыбнулся. Лиловой кобылке стало казаться, что проблемы с чужаками ее не волнуют, и ее учитель решила действовать, только когда придет время.

– Что ты можешь еще сказать о Крэлкине? – поинтересовалась правительница.

– Ну… – Твайлайт не знала, что сказать. Каждое ее слово, которое она могла сказать о бывшем маге, казалось ей придуманным, а то, что он совершал – неестественным. – Он пытается остаться здесь, в мире пони. Любой ценой. Он даже с Трикси поссорился… и подрался.

– Трикси тоже дралась? – изумилась принцесса.

– Я думаю, что она защищала себя и книгу, которую Крэлкин хотел сжечь.

«Я не видела, что на самом деле произошло. Крэлкин мог пытаться остановить Трикси, чтобы та не сделала что-то дурное. Но все выглядело так, будто он хотел сжечь книгу, он даже первым напал на нее. Да и Спайк видел часть драки».

– Сжечь? – спокойно спросила Селестия. – И что это было за книга?

– Пособие по слиянию магии единорогов, – выдохнула Твайлайт.

– Значит, он ни перед чем не остановится, – в задумчивости произнес аликорн. – А Трикси защищала книгу…

– Да, они вдвоем такой сильный шум подняли, всю кухню разворотили. Спайк сказал, что он несколько часов убирался.

– Значит, он опустился даже до такого, – подытожила Селестия.

– До “такого”? – непонимающе переспросила единорожка.

– До драк, – объяснила ей ментор. – Именно поэтому нельзя, чтобы Крэлкин и Альтус тут оставались. Они не только нарушат пространственные связи, но и разрушат Гармонию нашего мира.

– Но ведь с ними можно и поговорить, Принцесса Селестия. Сказать, что так делать нельзя, что это неправильно. Они поймут и изменятся. И потом мы отправим их домой.

– Моя верная ученица, ты пробовала подружиться с Крэлкиным или Альтусом? – строго спросила белая кобылка.

– Я была занята изучением разрывов пространства и отправкой их домой, – парировала в сердцах библиотекарша.

– Это хорошо, но все же я просила тебя следить за ними, – строгость в голосе Селестии улеглась, но Твайлайт еще смотрела на нее извиняющимся взглядом.

– Я следила за Крэлкиным, – сказала единорожка. – Он постоянно что-то читал у меня в библиотеке.

– А что он читал? – спокойно спросил потентат.

– Ну, он читал…

Лиловая пони замешкалась. Она никогда не интересовалась, что же читал Крэлкин. Она знала, что он изучал магию, по крайней мере, она слышала, как он просил Спайка принести ему книги о теории магии. Но у нее не было ни времени, ни желания, чтобы следить за каждым шагом пришельца. Она была занята, изо дня в день погружаясь в то, что должно было вернуть чужаков домой.

– Я не знаю, – ответила она наконец.

– Твайлайт, это очень важно. Те знания, которые он мог там получить, смогут стать опасными в его копытах.

– Но вы же сами дали ему доступ в главную библиотеку Кэнтерлота!

– Да, – согласилась принцесса. – Однако я прочитала все книги, которые там находятся, и точно могу сказать, что он будет читать в первую очередь. И я уже заведомо знаю, как он распорядится полученной информацией.

– Как?! – моментально выпалила Твайлайт. Ей не терпелось узнать, что же знает Принцесса Селестия о Крэлкине.

– Ты сама это увидишь, если будешь внимательно наблюдать, – умерила она энтузиазм своей ученицы.

– Но что Вы тогда от него хотите? – не унималась единорожка.

– Его знания, – просто ответила Селестия.

– Его знания? – озадачено отозвалась ученица. – Но он даже не из этого мира. И он не единорог. Как Вы хотите использовать его знания? Да и как они могут пригодиться здесь?

– Он бывший маг, Твайлайт. И он мог творить магию в нашем мире. Это значит, что те принципы, на которых зиждется его искусство обращения с энергиями и материей, работают здесь точно так же, как и в его мире. Я хочу получить от него именно эти знания. Конечно, сведения о его мире было бы тоже интересно изучить, но у нас нет времени на то, чтобы детально рассматривать другие вопросы, не касающиеся магии.

– Вы хотите понять, как работают его руны? – уточнила лиловая пони.

– Не только, – сказала Селестия и вздохнула. – Но это тоже было бы занятно. Лишь если у нас останется на это время. Возможно, ты бы смогла увеличить свою силу, если бы попробовала использовать его руны.

– Вы уверены, что это поможет?

– Иногда необходимо просто верить. Но лично я больше полагаюсь на эксперименты. Попробуй использовать его рисунки, не думаю, что в них может быть что-то опасное.

Твайлайт опустила взгляд, разглядывая копыта. Селестия налила себе из графина оранжевый сок и потянула его, закрыв глаза.

– Почему Вы скрываете их появление от других пони? – спросила единорожка, дождавшись, пока принцесса напьется и поставит кружку на стол.

– В каком смысле? – непонимающе спросила Селестия.

– В смысле, что Вы никому не говорите, что к нам прибыли чужаки из другого мира, – с некоторой обидой в голосе сказала единорожка. – Мы бы могли многому научиться у них. Они, вероятно, могут рассказать, как справляются с некоторыми проблемами, которые есть и у нас. Например, как повышают урожайность, или как человеки справляются с паразитами, вроде параспрайтов, как избегают наводнений и пожаров, или же то, как они строят. Крэлкин рассказывал, что их мир очень похож на наш, но…

– Твайлайт, дорогая, – прервала ее Принцесса Селестия и улыбнулась. – Я понимаю, почему ты так озабочена этим вопросом, но тебе не стоит переживать на этот счет. Нет никакой необходимости в том, чтобы о них знали другие пони.

– Но почему? – изумилась лиловая единорожка.

– Потому, что Крэлкин ведет себя неподобающим для Эквестрии образом, – просто сказала Селестия. – И если остальные пони узнают, что он не отсюда, то они могут это неправильно понять. Его могут преследовать или изгнать из страны.

– Но он Вам нужен, правда?

– Он нужен не столько мне, сколько другим пони, – спокойной сказал аликорн.

– “Другим пони”? – непонимающе уставилась единорожка в лиловые глаза главы Эквестрии. – Информацией?

– Именно, – улыбнулась та.

«Возможно, принцесса сама хочет узнать все, что тревожит и меня. Все-таки она правит целой страной и знает, что для нее лучше».

– Тогда, зачем вы дали ему историю Эквестрии? Мне вы ее не даете?

– Он готов получить это знание и трезво оценить его, – сказала праительница, чем вызвала недоумение в фиалковых глазах своей ученицы. – Твайлайт, история хранит в себе ценные знания древних времен и уроки, которые не каждый может понять. Крэлкин имеет некоторую стойкость к таким откровениям. И я полагаю, что он сможет понять, что к чему и почему все происходило именно так, а не по-другому.

– Но… – начала было единорожка, шаря глазами по столу.

Она искала, пыталась найти какой-то скрытый смысл в речах учительницы, но не находила. Она хотела спросить, почему же все-таки она не подпускает ее к настоящей истории, но не знала, как правильно задать такой вопрос. Она очень хотела ее прочесть, но Крэлкин, который пришел непонятно откуда, после одного разговора с ее ментором получил доступ к самым старым архивам библиотеки, которые Селестия хранила, как зеницу ока.

«Как же так? Ведь он не был никогда близок с принцессой. А я была. Это несправедливо! Я тоже хочу почитать историю! Может быть, это знание мне поможет в дальнейшем. Но Принцесса Селестия почему-то не хочет, чтобы я поняла это. Вместо этого, она дает историю тому, кто максимум через месяц покинет наш мир!

Но, возможно, она права, и я еще не готова к этому. Но что же там может быть написано? Какие откровения могут таить страницы древней книги? Возможно, это что-то опасное или пугающее. Что могло случиться тогда, когда еще не было принцесс? Не могут же там быть ужасы. Наш мир не таков!».

– Принцесса Селестия, а Вы знаете, как отправить Крэлкина и Альтуса в их мир? – спросила ученица.

– Конечно, знаю, – ответила та.

Твайлайт немного помедлила, прежде чем задать еще один интересующий ее вопрос. Селестия отрешенно посмотрела на чистое бездонное небо, расстилающееся за окном.

– А Вы знали, что у нас с Трикси ничего не получится?

Аликорн оторвал взгляд от окна и перевел глаза, полные тепла, на свою ученицу. Единорожка замерла, ожидая ответа.

– Дорогая моя ученица, я осведомлена о той магии, которой вы пользовались. И я уверена, что ваша попытка могла быть успешной. И она была успешной. Вы великолепно провели ритуал, в точности повторили все нюансы техники. Но вы увлеклись магией и ее силой, и это могло погубить не только вас, но и весь Понивиль с частью Вечносвободного леса.

– Это могло произойти? – с ужасом переспросила Твайлайт, не веря, какой разрушительной может быть магия, которую открыли для себя две волшебницы.

– Могло. А могло и не произойти. Слияние энергий единорогов – это очень опасная и тяжелая магия. Она хранит в себе очень много сопряженных с риском, тонких моментов. Если неправильно сделать хотя бы один шаг, то последствия могут быть катастрофическими и необратимыми.

– Но мы ведь все сделали правильно? – осведомилась лиловая кобылка.

– Да, вы молодцы, – сказала Селестия. – Но больше я не разрешу вам проделывать такое. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал.

– Но эта магия очень сильная. Почему бы не воспользоваться ей, чтобы делать хорошие дела? К тому же мы могли бы заменять Вас, Принцесса Селестия, на Вашем посту, могли бы помогать Принцессе Луне двигать…

– Твайлайт, остановись, – мягко прервала ее Принцесса Селестия. – Я хочу, чтобы ты жила обычной жизнью, радовалась и горевала, заводила новых друзей и справлялась с обычными проблемами и жизненными ситуациями. Не нагружай себя больше того, что сможешь унести и с чем можешь справиться. Не всегда нужно все знать, порой необходимо просто жить и плыть по течению в бурной реке жизни.

– Я буду нормально жить, если ситуация с чужаками решится. И чем быстрее, тем лучше.

– Не стоит о них беспокоиться. Решать дальнейшую судьбу чужаков теперь буду я. И как только замечу что-то неладное, то смогу с ними справиться или же немедля отправить их назад.

– А зачем тогда Вам нужна я? – изумилась единорожка.

– Мне необходима одна книга из старых архивов Кэнтерлота. Я ее никак не могу найти. Я хотела бы попросить у тебя помощи, если, конечно, тебя это не затруднит.

«Как будто я могу упустить случай заглянуть в старые архивы», – подумала Твайлайт и улыбнулась, представляя себя в окружении старинных фолиантов, таящих в себе древние знания.

– В старых архивах Кэнтерлота? – удивилась единорожка, еще не до конца веря своему счастью. – А как называется книга?

– “Колебания маятника”.

III

Проснувшись, Крэлкин почувствовал необъяснимое беспокойство. Он рывком встал с кровати, резко открыл глаза и взвыл от боли. Растирая глаза копытами, он осознал, что уже день и что копыта не такие твердые, как кажутся на первый взгляд. По крайней мере, он понял, что начал неплохо управляться с новым телом и понимать тонкости его строения.

Поднявшись, он осмотрелся и впервые увидел в лучах солнца библиотеку, стройные книжные ряды которой были освещены ярким белым светом, льющимся из окон, занавески на которых были отодвинуты в сторону. Между полками уже кто-то ходил, изредка цокая копытами по каменному полу. Крэлкин слышал, как книги с шелестом покидали свои места и возвращались назад. Белый пони моментально посмотрел на книгу по истории Эквестрии, вспоминая предостережение Селестии, и чертыхнулся, понимая, что перед сном он не позаботился о том, что кто-то мог увидеть книгу и даже прочесть кое-что из нее. Однако история Эквестрии была закрыта и положена рядом с фонарем на табуретку. Два пирожных, которые он принес к кровати еще ночью, исчезли, не оставив даже крошек.

Вспомнив о еде, он сразу же заметил неприятное урчание в своем животе и бросил взгляд на стол, на котором еще вчера стояла ваза с фруктами. Сейчас ее не было, а вместо нее стоял поднос с тарелками и стаканом оранжевой жидкости. Усевшись на край кровати, Крэлкин мотнул головой, стряхивая оставшуюся дремоту, словно пыль, и посмотрел в сторону книжных полок, откуда раздавались звуки. Он намеревался встать и проверить, кто же нарушает его спокойствие, но не хотел торопить события.

Живот еще раз протяжно заурчал, и Крэлкин услышал приглушенный добрый голос Принцессы Селестии, доносившийся из-за полок:

– Добрый день, Крэлкин. Еда на столе, – оповестила она.

– И что Вы тут делаете? – спросил жеребец потягиваясь.

Венценосная не ответила, и лишь цокот копыт оповестил, что принцесса решила поговорить с чужаком, смотря ему в глаза. «Опять применит свой прием, чтобы прочитать мои чувства? Что ж, пусть будет так. Пусть почувствует, что я привязался к Эквестрии». Вывернув из-за угла, белый аликорн предстал перед настороженным земным пони.

– Почему ты не здороваешься? – спросила та добродушно.

– Добрый день, Ваше Высочество, – язвительно проговорил Крэлкин и, сидя, склонил голову в небольшом поклоне. Безмятежная мордочка принцессы ему не нравилась, поэтому он сразу же захотел выбить ее из колеи, но не смог. По крайней мере, он не видел никакого проявления смещения эмоций в какую-либо сторону. Ему казалось, что потентат живет по своим, только ей ведомым законам.

– Я зашла проведать тебя еще утром, после разговора с Твайлайт, но ты крепко спал, и мои попытки поднять тебя оказались тщетными, – сказала она, посмеиваясь. – Потому я решила тут погулять и посмотреть кое-какую литературу.

– И что Вы хотели от меня? – с подозрением спросил белый жеребец, размышляя над тем, о чем могли говорить Селестия и Твайлайт и почему правитель целой страны ждет его пробуждения. «Неужели у нее нет более важных дел?».

– Хотела попросить тебя закрывать и убирать с глаз историю Эквестрии. Это особое знание, как ты уже должен был понять и не каждому оно…

– Ну, конечно же, особое! – ударил жеребец копытами друг о друга и злорадно ухмыльнулся. – Кровь и жестокость не могут быть не особенными! Да и если учесть тот уклад жизни, в который Вы замкнули пони, то они просто не должны получить эти знания. Для них это будет подобно смерти, а Вы потеряете все рычаги власти над Вашим безвольным стадом.

Селестия помолчала с минуту, разглядывая решительно настроенного чужака, готового вести борьбу с ней до конца, и добродушно улыбалась.

– Об этом мы поговорим не здесь и только после того, как ты прочтешь историю полностью, – сказала она спокойным голосом.

– Это произойдет быстрее, чем Вы думаете, – предупредил жеребец. – Да и полагаю, что Вы не сможете объяснить мне все, из того, что я прочитал.

– Возможно. Я тогда еще не жила.

– Интересный факт, что я пока что, не встречал об аликорнах ни одного упоминания.

– Мы и об этом поговорим, когда придет время, Крэлкин, – произнесла принцесса. – Имей терпение.

– Хорошо, – недовольно отозвался тот. – Это все?

– Есть еще кое-что, что ты должен мне объяснить, но сейчас мне важно, чтобы ты понял ценность книг и не бросал их на пол. Я попросила их убрать. Ты можешь найти литературу там же, где ты ее взял. Хотя я, право, не понимаю, зачем она тебе. Это, конечно, интересно, но знания, которые хранятся в зебриканских книгах, не помогут тебе ничем. – Аликорн вздохнул. – Я понимаю, что ты ищешь способ остаться здесь, но ты не сможешь ничего изменить. Я верну тебя, хочешь ты этого или нет. Эквестрия не станет тебе домом.

– Это мы еще посмотрим…

– Это не обсуждается. Ты находишься здесь до тех пор, пока я тебе это разрешаю.

– Тогда какой смысл мне передавать Вам мои знания? Что это изменит?

– Если ты хочешь остаться здесь хотя бы на время, то, думаю, что стоит хоть немножко быть благодарным за то, что тебя здесь кормят и предоставляют кров. К тому же, другие пони заботятся о твоем пропавшем друге.

– А если он мертв? – с подозрением спросил тот: это стало бы неприятной потерей для осуществления его плана.

– Ты допускаешь, что он мертв? – изумилась Селестия, и ее брови слегка приподнялись.

«Вот я тебя и зацепил. Ты очень трепетно относишься к жизни или тебя удивляет природная жестокость людей? В любом случае, факт остается фактом: я смог ее удивить, и она показала это».

– Нет, не хочу, но допускаю и такую возможность, – сказал спокойно Крэлкин, ощущая зыбкую, но все же почву под ногами. Теперь он привел мысли в порядок и посмотрел на кобылку уверенным и хладнокровным взглядом.

Улыбнувшись, принцесса опять приняла свой обычный вид и спросила с некоторой осторожностью в голосе:

– А что бы ты сделал, чтобы спасти его?

– То же, что и другие, – ответил Крэлкин, чувствуя себя “на коне”.

– Значит, ты отдал бы за него жизнь? – осведомилась пони и тут же, не дожидаясь, пока чужак успеет что-то сказать, добавила: – Похвально.

– Спасибо, – не растерялся жеребец и уставился в аметистовые глаза аликорна, ожидая продолжения.

– Пожалуй, мы продолжим разговор в другое время, – сказала та. – Покушай и продолжай изучение истории. Как только закончишь со всем, оповести кого-нибудь и мне обязательно передадут. Не ходи сам по замку, можешь заблудиться.

– Я учту Ваши пожелания, Ваше Высочество, – спокойно сказал гость. – Буду с нетерпением ожидать нашей следующей аудиенции.

– До встречи, – сказала Селестия.

Аликорн пошел к выходу, а Крэлкин остался сидеть и проводил ее взглядом до выхода из библиотеки.

– А почему Вы скрываете, что я из другого мира?

Селестия остановилась перед дверью и обернулась.

– А как ты сам думаешь?

– А почем мне знать? Мне интересно Ваше мнение.

– После того, как дочитаешь историю, я поведаю тебе и это, – произнесла правительница. – И береги вверенные тебе знания: они могут причинить вред. И что хуже, их может кто-то прочесть. К примеру, Твайлайт, – сказала она, улыбнулась и покинула библиотеку.

Нехорошие мысли, порожденные ответом аликорна по поводу сокрытия его природы, охватили его пытливый разум и не собирались отпускать. Но сейчас для него было важнее понять историю и найти слабые места Селестии. Вся история Эквестрии, которую он уже прочел, казалась ему надуманной, высосанной из пальца. Такого в мире пони просто не могло быть. Он подозревал, что в идеальном мире, которым представлялся ему мир Эквестрии, были подводные камни, но он даже не подозревал, что это могут быть такие огромные морские рифы.

«Я не удивлен, что Селестия прячет такое от жителей. Однако будь я у кормила власти, то я бы поступил с точностью до наоборот. Я бы открыл глаза своим гражданам на то, что реально происходило тогда, в давние времена. И пусть каждый сам решал бы, что делать с этой информацией. Странно, но именно так и поступают в моем мире. Каждый имеет полный доступ к истории своей страны и мировой истории, но то, как живут у нас… это ужас. Может, просто потому, что никому нет дела до своей жизни, до знаний. Что же тогда руководит общей массой людей? Гордыня? Алчность? Желание стать незаменимым и всегда быть в центре внимания?

Это все для меня потеряло смысл еще тогда, когда я убил ту собаку. Я понял, что необходимо не только добиваться своего, но и понимать окружающий мир. И я начал изучать психологию людей. Почему же я тогда оказался без работы и лишь влачил свое жалкое существование? Да все просто: я не видел целостной картины мира, не понимал закономерностей, проходил мимо связей. Теперь я понимаю, как это важно, однако я по-прежнему не вижу целостной картины Эквестрии, как бы ни приглядывался к ней. Я еще не могу увидеть подводные камни, которые скрываются под зеркалом воды.

Теория магии пони, физика, химия, биология, физиология, психология, история, экономика, политика, военное дело… Это все очень важно понимать, чтобы узнать то, куда я попал и в каком направлении мне двигаться дальше. Важны ли подобные знания для других – очень большой вопрос, как по мне. Зачастую всем плевать на это. И я их понимаю. Проще лежать где-то, ни о чем не думать, ничего не знать, ничего не делать и скатываться по течению вниз, в глубину выгребной ямы, даже не пытаясь выбраться. А ведь даже доказать то, что они оказались на пути ко дну им попросту не получится. У каждого такого индивида есть его, ничем неоспоримая, точка зрения, подкованная множеством “авторитетных” изданий. Но они не умеют использовать знания для улучшения своей жизни. Мало просто знать, надо еще хотеть и делать. И тут уже каждый сам должен открыть ненавистную ему книгу и вобрать в себя необходимые знания, которые, возможно, будут не интересны. Иногда необходимо идти на компромисс с самим собой, чтобы чего-то добиться в жизни, и каждый день бороться за нее. Но порой просто делать что-то недостаточно; чтобы сделать что-либо качественно, необходимо приложить тройные усилия в освоении теории и практики.

Но в Эквестрии все по-другому, нежели в нашем мире. Или же нет? Поменять радужную бездонную пропасть на помойную яму? И что лучше в моем случае? Что в своем мире, что в мире пони я нахожусь между молотом и наковальней. Мне нигде не рады. И каждый день мне приходится бороться за свое существование, пусть и не физически, но психологически. Поменял шило на мыло? Хотя, думаю, что сейчас лучше радужная пропасть. Пусть падение и будет больнее, зато падать дольше».

Крэлкин быстро поел, запихнув в себя поджаренный хлеб, печеные баклажаны и какое-то зеленое мороженое растение, название которого он не знал, но на вкус оно было похоже на морскую капусту, и наскоро выпил сок. Потом он разложил книгу на полу под окном и развалился рядом, нежась под лимонными лучами солнца, и вновь принялся читать историю.

Листая страницы, жеребец нашел сравнительный анализ, который ночью привлек его внимание и принялся искать информацию, которая бы могла быть интересной. И уже через несколько перевернутых страниц обобщенных данных, он наткнулся на релятивное описание празднований различных рас пони. Желая найти более достойные его внимания сведения, он уже был готов листать дальше, но что-то его задержало, и он, выхватив взглядом кусок текста, принялся читать:

“…был посвящен владыке Альриху Крылатому, который просидел на троне до глубокой старости. При своей жизни он победил сотни претендентов на престол, и даже выработал иммунитет к ядам, что не раз спасало ему жизнь. Ходили легенды, что он даже не пони вовсе, а отпрыск дракона и крылатой кобылки: быстрый, как пегас, и смертоносный, как дракон. В честь Альриха часто устраивали шумные вечеринки и восхваляли его силу. Жеребята наряжались, как их кумир и тоже хотели править Ландаухиминном стальной хваткой, так же, как и он”.

Переворачивая страницу, жеребец задумался: праздник в честь сильной исторической особы был не в новинку, легенды о необычной природе легендарной личности – тоже. Но он начал по-новому смотреть на историю, под другим углом. Теперь его больше поразило сходство между историей пони и историей людей, нежели какие-то обособленные факты о древней Эквестрии. В частности, единороги были очень похожи на человечество привычками и пониманием того, что в мире действительно имеет значение, пусть оно и немного разнилось.

В конце концов, Крэлкин признал, что и в его истории был период, когда одни люди безраздельно властвовали над другими, и что на самом деле происходило в имениях помещика-человека, никто не знал. Те документы, которые белый пони получил в копыта о жизни единорогов и их крепостных, были намного красноречивее тех десятков человеческих историков, что уличали друг друга во лжи и навязывали свое собственное мнение благодарным слушателям. Все, на чем стояла история мира Крэлкина, как он сам это видел – черепаха без панциря и три слона на поломанных ногах.

«Тут есть хотя бы правда, такая, какая она есть. Без ненужных украшений и банальных поливаний грязью неугодных рас или народов. Теперь я понимаю, почему Селестия запретила показывать историю Эквестрии пони, и закрыла ее ото всех. Такая история сделает их неуправляемой массой, а этого ей не нужно. В ее стране сейчас все тихо и мирно, но что будет, узнай земные пони, что их когда-то нещадно убивали пегасы и презирали единороги? А вековая неприязнь между единорогами и пегасами? Во что она может вылиться?

И в итоге масса кровопролитных войн, столкновений противоборствующих рас, хаос… Очень интересно было бы посмотреть на массовую истерию в исполнении пони. Однако, возможен и другой исход: полное бездействие. Пони аморфные создания и вряд ли смогут что-то сделать самостоятельно. Нужен сильный лидер. Но он может быть подвергнут пыткам, допросам и, в конечном счете, будет убит копытами Селестии, Твайлайт или других «специальных» пони, которые служат при королевском дворе. И чем тогда Селестия будет лучше старых пегасов?

Очень интересно, какие единороги все же смогли прочесть историю, и как они ее восприняли. Если в Эквестрии не было революций, то эти пони были, либо просто аморфными личностями, либо жили под крылом у Селестии. Какие же единороги хотели посмотреть на историю и удостоились подобной чести? Скорее всего, это кто-то, кто имеет или имел отношение к обороне страны или к другим важным областям знаний. В любом случае, это избранные сведения, которые получали только единороги, если судить по записям специального архивариуса кэнтерлотской библиотеки».

Он ехидно улыбнулся, понимая, что история – это слабое место главного политика Эквестрии, и что ее можно использовать для своих личных целей, дабы развязать противостояние внутри страны и даже разжечь гражданскую войну, отвлекая тем самым внимание от себя. Но он рассматривал и другой вариант развития ситуации: Селестия разгневается на него, и тогда его либо моментально отправят обратно, при условии, что принцесса действительно знает, как это сделать, или же убьют, потому как терпеть такого морального урода в мирном обществе пони будет непозволительно и скрывать истинные намерения будет слишком дорого.

«Да и для чего я нужен Селестии? Я недобрый, неотзывчивый, неконтролируемый кусок нейронов, который пытается играть с нею в психологические игры, причем крайне неудачно. Она говорит, что ей нужны знания о магии моего мира, но должна представлять, что это магия боевая. Тогда встает очень интересный вопрос: а зачем боевая магия мирной Эквестрии? Возможно, кто-то ей угрожает, а я, как достаточно сильный маг даже в своих кругах, смогу помочь ей выбраться из всего того безобразия, в котором она сидит. Хотя я уже не маг. Теперь я бесполезный кусок мяса. И помочь никому не смогу.

Что я могу сделать? Кого победить? Помочь я не смогу, пусть даже и буду мозговым центром при атаке. Нет, это все гиблое дело. Селестии тогда нужны пегасы и их воинственный образ жизни, чтобы убить, уничтожить, растоптать угрозу, которая нависла над обществом пони вообще и Эквестрией в частности. В таком случае все, что мне грозит – это просто жить и надеяться на то, что Принцесса все же сжалится и оставит меня в покое.

Так почему же мне все-таки дали прочесть историю? Не для того ли, чтобы я подготовился к чему-то, что меня ждет впереди? Понимал, какие опасности меня могут поджидать. А все, что я буду рассказывать о магии, нужно лишь для того, чтобы понять, насколько я сильный и насколько хорошо смогу управиться с командованием? Запугивание меня возможным возвращением назад – лишь провокация на активные действия, которые и покажут мой потенциал стратега?

Надо было показать письмо Селестии Трикси, чтобы я ее больше не увидел. Конечно, не исключено, что я останусь в Кэнтерлоте навсегда, но эта больная аферистка может далеко пойти в достижении своей цели. Официальный ответ Селестии охладил бы ее пыл и указал бы на дверь, которую та должна закрыть с другой стороны.

Но самым слабым звеном во всей этой ситуации выглядит Твайлайт. Она хоть и пытается помочь, но явно не всегда слушает, что ей говорит ее ментор и делает все по-своему. Может Селестия и заложила крепкий фундамент в основу личности своей ученицы, но она не сможет никак построить эту самую личность за единорожку. Трикси уже имеет целостную сильную личность, как и Селестия, потому Твайлайт и смотрит на них, доверяет их убеждениям: Селестия сказала помочь нам остаться и Твайлайт покорилась, хотя была явно против этой затеи; Трикси настояла на том, чтобы они продолжали тренировать слияние магии, и она бы согласилась, не будь я рядом».

Машинально листая документ, он прервался, отбросив мрачные мысли. Прикинув объем текста, который был пропущен, жеребец смутился, поняв, что перевернул лишь несколько страниц. Но он все же выхватил новый кусок текста и прочел:

“…на арене нередко умирали, погибая во имя Альриха Крылатого. Кровавые бои продолжались, пока не оставался стоять на копытах лишь один претендент на титул самого сильного пегаса. Весь оставшийся день его называли Альрихом, и оказывали такие же почести, как и Дроттинну. Сам Верховный Вождь пегасов поздравлял его с нелегкой победой и щедро вознаграждал, одаривая его златом и рабами.

Однако бывало и так, что на следующий день победитель внезапно умирал при загадочных обстоятельствах, если он слишком сильно гордился собой и говорил, что мог бы вызвать на поединок самого Дроттинна и низвергнуть его. Яд в «Напитке Небес» был классическим ходом. Но иногда, бедолагу похищали и за пределами баиров , где-то в глуши, жестоко убивали. Бывали и чрезвычайно кровавые расправы, когда находили лишь фрагменты тела, свидетельствующие об убийстве. Зверства эти происходили потому, что Дроттинн защищал занимаемое им место главного пегаса от посягательств со стороны, а в победителе на самом кровавом хольмганге он видел прямого соперника...”

«Пегасы жестокие. Очень жестокие, – подвел итог для себя жеребец. – Но они все же выжили в той многовековой вражде, несмотря на постоянные убийства. Однако же и такие тонкие ходы, как яд в напитке, им были не чужды, как и единорогам. Неужто они контактировали настолько тесно, что перенять такие тонкости уничтожения врагов Трона?

Интересен факт наследования престола у пегасов. Дроттинн, насколько я понял – вождь пегасов, низвергается, то есть убивается или побеждается в поединке между ним и претендентом. Претендент занимает его место, титул и правит, пока его не вызовет на очередной поединок следующий претендент на трон. Если это так, то неудивительно, что пегаса, позарившегося на трон, убирали такими изощренными способами.

Что же чувствовал победитель их “хольмганга”, когда он просыпался утром следующего дня, а почести, как Дроттинну ему уже не воздают. Попробовав один раз славу на зуб, захочется попробовать еще. Это неизменный закон жизни. Значит, либо выступление на арене в следующем году, либо сражение с Дроттинном за место под солнцем. Хотя может наступить и психологический коллапс, и новая безвольная машина для убийства будет готова».

Крэлкин двинулся далее по книге, шелестя бумагой и вдыхая старинный запах залежавшихся страниц. Он не только привык к нему, но и получал некое удовольствие от пробегающих ностальгических ноток о магической библиотеке его мира.

Следующий праздник пегасов, который ему попался, был посвящен летним и зимним Солнцестояниям. Постаравшись припомнить, что же было связано с этим праздником в его мире, Крэлкин ничего толкового припомнить не смог, так как просто никогда не интересовался этим вопросом. Как-то раз он слышал от знакомого, что корни этого праздника уходят к языческим ритуалам, однако, проверять эту информацию он не захотел, а слепо верить в слова одного человека не стал.

“Особое место занимали праздники летнего и зимнего Солнцестояния. Это были традиционные праздники, которые отмечались и в каждом баире, и на главной площади страны неподалеку от дворца. Туда съезжались пегасы со всей округи, чтобы отметить этот знаменательный день вместе со своим владыкой. Празднования были обязательными, и те пегасы, что не праздновали, попадали под косые взгляды своих сородичей. Нередко такие пегасы становились нидингами .

Одной из традиций этого дня было разжигание больших и маленьких костров. Они символизировали победу сил света над тьмой, если праздновалось зимнее Солнцестояние, или, в случае летнего Солнцестояния, то, что свет не ушел, а лишь затаился на время. Традиция разжигания костров исходит от Валорема Снисходительного, который, побывав в стране единорогов на празднике зимнего Солнцестояния, принес ее пегасам. Хоть это и было мирное празднество, пегасы увидели в нем еще один повод пить «Напиток Небес» и устраивать поединки.

Были, однако, и исключения. Нередко на праздники Солнцестояния пегасы устраивали игрища, в которых они могли умерить свой боевой пыл. Это были жестокие забавы, в которых крылатые пони перебрасывались небольшими камнями, завернутыми в мягкую ткань с целью попасть в противника и выбить его…”

«То, что пегасы все превратят в очередное жестокое празднество, я и не сомневался. Драки и игры наподобие вышибал с использованием камней – все, что можно было ожидать от этих дикарей. Праздники устраивали они с одной целью: высвободить лишнюю энергию и померяться силами с другими. Не могли померяться силами мирно – дрались. Для них все было просто, как для детей, которые не знают тяготы взрослой жизни. Малыши всегда требуют того, что они хотят, но никогда не задумываются о последствиях своих просьб. Да и просьбы с каждым поколением становятся все страннее. То, что раньше хотел ребенок у современного недоросля вызывает только смех. У многих атрофировались мыслительные способности, и они стали похожи на тех пегасов. И если не физически, то психологически.

Выгребная яма начала затягивать не только отдельных личностей, но уже всю расу. Есть, правда, и сильные люди, но я к таковым не отношусь, к сожалению. Меня забраковали, проигнорировали и попытались выбросить за борт. И косвенно у них это получилось. Я за бортом корабля под названием Земля. Вот только никто не думал, что я окажусь на палубе другого».

Отвлекшись от мыслей, белый пони посмотрел на текст исторического документа и прочел несколько абзацев:

“Костры имели не только символический смысл, но и практическое применение. Их использовали, чтобы инициировать молодых пегасов, которые уже научились летать и прошли начальную инициацию у себя дома, а также подготовить к инициации совсем маленьких жеребят.

В сложном и опасном процессе инициации это был последний этап, одинаковый для всех без исключения семей. Хоть начальный процесс перехода из незрелого пегаса во взрослого полноценного крылатого пони, разнился в зависимости от местности, как было написано выше, но испытание огнем обязаны были пройти все. Это была самая важная часть, которая раскрывала истинный потенциал пегаса, как воина. Все действо заключалось в том, что молодой пегас своими крыльями и копытами должен был затушить достаточно большое пламя. Некоторые погибали прямо в костре, так и не сумев потушить его, некоторые, немногим позже, от полученных ожогов, в кругу семьи. Но в большинстве своем пегасы проходили это испытание успешно, хоть и не обходилось без травм.

Тушение пламени занимало достаточно много времени. Стандартный способ, который описывался в большинстве источников, был таков: пегас взлетал вверх, устремлялся в центр пламени и бил в раскаленные угли и горящие поленья копытами, после чего вновь взлетал и повторял сызнова. Соискатели, обжигали морду, шерсть, гриву и хвост, также многие сильно травмировали жаром ноги, особенно венчики. После инициации многие отлеживались дома и залечивали раны. Бывали, однако, и такие жеребята, которые умудрялись тушить огонь, как и взрослые: потоками воздуха из-под крыльев. Но их было крайне мало, и они расценивались, как будущие сильные воины.

Маленькие жеребята готовились к будущей инициации, прыгая через небольшие костры, разводимые их родителями. Они тоже порой травмировались, но эти случаи были единичны и упоминаний о них практически…”

«А дальше мне неинтересно, – подумал белый жеребец и перевернул несколько страниц. – И тут смерти, даже в таком светлом, казалось бы, празднике. Да и что за инициация жеребят? Все больше и больше пегасы походят на дикое племя аборигенов из какой-то Африканской страны.

К примеру, жеребята проходили инициацию, причем в несколько этапов, но зачем же такую жестокую и опасную проверку делать в конце? По крайней мере, понятно, что инициацию проходили пегасы, которые уже научились летать. Флаттершай точно бы ее не прошла, а вот у Рэйнбоу Дэш были бы все шансы умереть в пламени из-за своей твердолобости и безрассудства.

Кажется, что весь процесс был нужен лишь для того, чтобы получить сильных воинов, вырастить идеальные машины для убийства, но зачем? В чем суть военизированного государства, в котором, скорее всего, не развивалась ни наука, ни культура. В противовес пегасам существовали единороги, которые не имели даже регулярной армии, зато они были утонченными личностями с сильной культурой. Возможно, это и было ключом к объединению крылатых и рогатых помещиков. Однако почему они признали земных пони равными себе и приняли, как соплеменников, а не как рабов?»

Просмотрев еще раз недавно прочитанный текст, Крэлкин обратил внимание на интересный факт тушения костра взрослыми пегасами: взмахами крыльев. Он понимал, что это опасно, не только для тушащего, но и для окружающих, потому как огонь или небольшие угли могли попасть на горючие предметы поблизости и учинить пожар, также можно и обратным воздушным потоком подпалить себя. Однако, вспомнив о теории магии пони и строении крыла пегасов и расположение албидо стилла в нем, он дал себе ответы на некоторые вопросы, хотя и с трудом. Не было до конца понятно, как именно тушили кострище, да и не ясно было, где его вообще его разводили. В мыслях Крэлкину представилась большая песчаная территория, на которой разожгли несколько костров, а молодые пегасы пытаются его потушить на потеху парящей вокруг публике.

Перевернув еще несколько страниц, Крэлкин увидел еще один текст о празднике пегасов, именуемом “Подношение Рах’Хейма”:

“В этот день происходило ритуальное подношение Духам Зимы самим Дроттинном на его собственном жертвенном алтаре в присутствии единорогов-советников. Он просил Духов, чтобы зима была теплой и короткой. Сжигание овощей, фруктов и других ритуальных предметов происходило на главной площади. Каждый пегас обязан был принести немного своих запасов еды или сделанную им вещь, которая должна была задобрить духов, и сжечь вместе с другими в жертвенном пламени. Пегасы выстраивались в длинную очередь к алтарю и отдавали то, что могли.

Все это действо должно было происходить в молчании и тишине, но каждый раз кто-либо обязательно затевал драку из-за какого-нибудь незначительного происшествия, вроде смешков или разговоров. Дроттинн жестоко карал таких пегасов, иногда даже лично”.

«Явный языческий ритуал. Задабривают духов жертвоприношением. – Крэлкин фыркнул. – Но и тут стычки и драки. Варвары, они везде варвары. Ни манер, ни культуры, как и у нас, у людей.

Меня всегда поражало безответственное отношение к таким ритуалам почитания предков и выказывание такого уважения им молодого поколения, как минута молчания. Разве нельзя выстоять одну единственную минуту, чтобы передать свою дань уважения тем людям, которые сделали что-то хорошее для нашего мира? По-видимому, нет. Всем плевать на умерших героев, и целая минута, проведенная в бездействии, кажется сущим адом для гиперактивной молодежи. И это просто стыдно. Неуважение хуже ножа, загнанного в спину.

Такая же болезнь была и у пегасов с тем лишь отличием, что некоторые за справедливость радеют и готовы отстаивать традиции своими собственными копытами. У нас все наоборот: разброд и недовольство, но все могло быть иначе, если бы мы пошли по пути пони. Или мы идем, но только еще не дошли до того заветного момента, который я сейчас вижу перед собой в чужом для меня мире? И после всего, что я узнаю, Селестия действительно думает, что я уйду из ее мира? Да она еще наивнее, чем кажется на первый взгляд».

Крэлкин перевернулся на спину и уставился в потолок, вспоминая жуткие картины убийства пегасами своих рабов. Все же, и в современном человеческом обществе были такие личности. Назвать их моральными уродами для бывшего мага – было все равно, что ничего не сказать. Однако он понимал, что чем больше общество сетует на данного индивида, тем больше оно будет сетовать на убийцу, забравшего жизнь морального урода его же методами. И мир всегда будет яростно дискутировать о многих ненужных вещах, забывая, что есть и высшее правосудие: законы, и то, что они должны быть беспристрастны ко всем и каждому.

«Странно это все, если рассмотреть поближе. Пони хоть и выше людей в социальном развитии, может, даже в политическом, экономическом, моральном или каком-то другом, но технологический прогресс стоит у них на месте. Или развивается неспешными шажками. Почему? Может, причина того, что пони счастливы как раз и кроется в том, что у них плохо развита классическая наука, в нашем понимании? Что они изобретают, что открывают?

Книга по физиологии показалась мне неживой, вырванной из контекста этого мира, будто была написана не в разрезе существующих знаний, а, наоборот, в давние времена. Почему? Неужели наука о теле пони не развивалась сродни человеческой? Расчленить и рассмотреть, что и как работает. Да, это просто, но ужасно кровожадно. А учитывая глубину знаний, которые были в книге…

Нет, единороги – маги и наверняка магией своей могут увидеть тело пони изнутри. Другой вопрос, а что если такую книгу составляли пегасы вместе с советниками-единорогами? Да и что за бред: советники-единороги у пегасов, которые их терпеть не могут.

Откуда могут появиться изысканные рогатые пони в стране крылатых варваров? Если это “специально обученные единороги” Аукторитаса, то они должны вести очень тонкую игру, чтобы руководить страной посредством манипуляций Дроттинном. Но это может быть и не Аукторитас. Зачем ему это? Держать в узде пегасов, которые к ним не суются? Или они не суются в Юникорнию как раз по той причине, что их сдерживают советники?

Если так, то пегасы не только жестокие, но и глупые. Ежели единороги, как и Селестия, управляют ходом солнца и луны, то крылатые вообще должны держаться от земель Юникорнии подальше.

Хотя все можно представить и по-другому: сильные единороги от рабов… Нет, бред. Рабов они не жалуют, а их сильных рогатых отпрысков продают на сторону. Но как же упоминание о том, что за магов много платят? Не думаю, что они настолько глупы, чтобы не понять, почему на сильных единорогов такие большие цены. Но достаточно любопытно и само появление первых единорогов в рядах пегасов.

Что же еще может быть? Возможно, эти советники просто праздношатающиеся изгнанники из Юникорнии? Не зная чем заняться, они пришли к пегасам и в отместку единорогам стали тем служить, показав парочку сильных приемов и убив несколько пегасов, потому как только язык силы и крови был тем доступен лучше всего. А дальше устроились у них рядом с Вожаком и сидели, затаившись до поры, до времени. А по окончании срока жизни, советники могли выбрать приемников и из обычных рабских семей, у которых рождались сильные единороги. Они, конечно же, научили тех своим премудростям и так далее и до окончания существования страны пегасов, как самостоятельного государства».

Крэлкин прокрутил в голове эти три возможных варианта появления единорогов у пегасов и остановился на первом. Он очень хорошо ложился на его видение мира старой Эквестрии: единороги плетут интриги, и заслать своих соплеменников в стан недруга, было резонно и практично; пегасы же чтили силу, и могущество магии единорогов должно было произвести на них впечатление.

«Потому, один из пегасов, Валорем какой-то там, и побывал на праздновании единорогов, так как признавал их силу. Даже традицию поджигания костров от них принес. А простым крылатым гражданам, похоже, попросту было все равно, кого бить и кого признавать. С другими странами у них должен был быть либо конфликт, либо очень хорошие отношения, которые должны были поддерживаться какими-то силовыми и опасными состязаниями. Какие еще существа тут живут, кроме пони, драконов, мантикор и грифонов? Было бы интересно узнать».

Белоснежный пони поднялся на ноги и решил пройтись меж книжных полок, чтобы размяться и заодно поискать книги по зельеделию на известном ему языке, так как возня со словарем его не прельщала. В библиотеке было тепло и уютно, и Крэлкин наслаждался этой безголосой теплотой. Свет, льющийся из окон, хорошо освещал проходы между стеллажами и позволял скользить взглядом по разноцветным корешкам книг, посвященных разнообразным тематикам, и читать названия томов.

Так он гулял достаточно долго, пока не услышал, как его кто-то поприветствовал. Жеребец подпрыгнул от неожиданности и обернулся. У стола, нагроможденного книгами, стояла небольшая земная пони темно-синего, словно океан, цвета, с песчаной гривой, аккуратно собранной под небольшой черно-белой шапочкой, и робко смотрящая на него агатовыми глазами. На ней была надета черная накидка с белой каемкой, скрывающая ее кьютимарку. Крэлкин невольно улыбнулся, заметив это. «Сделано специально для меня или просто так заведено в замке? Интересно, какой вес в обществе единорогов могла бы занимать земная пони, работающая в замке у принцессы?» На столе стоял новый поднос с двумя тарелками, графином с соком и чашкой.

Пони поклонилась, опустила глаза и, подхватив поднос с грязной посудой, засеменила к выходу. Чужак лишь мгновение наблюдал за всем этим, а потом окликнул гостью:

– Привет, – поздоровался он. – Давай я тебе помогу, – предложил он.

Однако помогать он не хотел, но прогуляться по замку ему было любопытно. Твайлайт хоть и показала ему большую часть огромного дворца, но все равно для него этого было недостаточно. Он хотел узнать о тайных ходах дворца, найти хотя бы некоторые из них, а для этого ему надо было, как минимум, начинать гулять по нему, чтобы запомнить его запутанные коридоры. Служанка поставила поднос на пол.

– Спасибо, но это моя работа, – сказала она немного недоуменно.

– Ну, а я просто помогу в ее выполнении, – заверил ее белый жеребец. – Разве это плохо?

– Нет, – резковато ответила та. – Я должна делать свою работу потому, что если я не буду ничего делать, то превращусь в… Дискордово отродье, – бросила кобылка несмело, подхватила поднос, кое-как поклонилась с ношей и вывалилась за дверь.

– “Дискордово отродье”? – в задумчивости повторил Крэлкин. – Что бы это могло значить?

IV

Альтус вскрикнул от резкой боли и невольно попытался отстраниться, но не смог. Открыв глаза и скосив их в сторону, он увидел, как серая пони в черную полоску, вроде той, что были у зебр в его мире, стояла около него и, держа в зубах глиняную колбу, лила из нее зеленую жидкость на левое плечо пегаса, прямо на рану, куда того ударил зверь своим ядовитым хвостом. Он почувствовал сильную, режущую боль, словно рану пронзала холодная сталь клинка, но не смог ничего сделать, и крик непроизвольно срывался с его уст. Он был прикован к кровати. Пегас попытался посмотреть, что же его сдерживает, но голова тоже была зафиксирована. Однако достаточно свободно, чтобы рассмотреть помещение, куда он попал. Тем не менее, все, что он сейчас мог сделать – смотреть бешеными глазами на свою мучительницу, которая показалась ему очень знакомой.

Озабоченность в глазах серой пони, которые следили за льющейся струей жидкости, насторожила Альтуса. Он не знал, что происходит. Тогда, рухнув на снег в лесу, он уже был готов умереть, но сейчас был жив и чувствовал все, что с ним происходит. Видимо, судьба пожелала, чтобы он лежал на удобной теплой кровати в незнакомом месте и корчился от боли.

«Что же тогда произошло? Где я? Что делает эта пони? Как же больно! Неужели я в аду? Нет, бессмыслица какая-то! Но тогда где я? Что с теми жеребятами? Если я отключился, то зверюга сожрала тех глупых меткоискателей, будь они неладны! И что за зеленый туман там был? Наверняка, это предсмертные глюки. Я чувствовал, как яд растекается по телу. Я не мог выжить, даже если хищник оставил меня подыхать. Разве что меня спасли, но, сколько времени было у моего спасителя? Где же Крэлкин? Он бы знал, что делать. Глупый маг! Почему я его не слушал? Мне надо было бросить этих детей и валить оттуда. И тогда я бы выжил. Жив ли я сейчас?»

Он смотрел то на пони с торчащими в виде ирокеза волосами, то на бутылочку, что она держала в зубах, то на рану, на которую лилась зеленая жидкость. Пегас думал о том, что же она хотела сделать: помочь или поставить эксперимент на полуживом создании. Он лишь понимал, что его крики ее не беспокоят, и никто не придет на помощь.

Как только пони прекратила лить жидкость, она отошла от больного и улыбнулась. Альтус скосил глаза и рассмотрел ее внимательнее. Она была зеброй, с торчащими вверх волосами, которые были украшены полосками черного и белого цвета. На шее было несколько золотых колец, как и на правой передней ноге. В ушах были большие золотые кольца сережек. Ни крыльев, ни рога у нее не было. Откуда-то эта пони ему была знакома, но он никак не мог понять, не мог вспомнить, где же видел ее раньше. Тем временем, зебра подошла к столу и начала что-то кидать в небольшую деревянную ступку. Некоторые веточки растений с увядшими ягодами висели над столом, и она виртуозно сбивала плоды в емкость своим жестким хвостом. Добавив несколько листьев каких-то жухлых побегов, пони начала тщательно толочь содержимое пестиком, держа его в зубах.

Альтус некоторое время следил за движениями зебры, как завороженный. Потом отвлекся, чтобы осмотреться, и заскользил глазами по помещению. Все вокруг было выполнено в коричневатых тонах, даже некое подобие мебели. Стены были усеяны полками, на которых стояли разного размера и цвета бутылочки с непрозрачными или мутными стенками. Даже с потолка на веревках свешивались целые гирлянды разных склянок. Вероятно, думал пегас, им не хватило места на полках. На глаз он определил, что большинство емкостей сделано из глины. Также стены помещения украшали несколько масок, вырезанных из дерева и украшенных высушенными травами и другими, непонятными для спортсмена, предметами. Посреди комнаты, в углублении, стоял огромный котел с опаленным днищем. Пегас тут же прикинул, что в него можно было бы засунуть, не особо напрягаясь, целого пони. Другой хозяйственной утвари на виду было немного, но, по мнению гостя, предметы наверняка просто лежали в каком-то ящике или шкафу, спрятанные от глаз. Неподалеку от кровати, на полу, была расстелена перина, на которой недавно кто-то спал. Картину завершал круглый оберег, висящий над входной дверью.

Вся обстановка напомнила Альтусу африканскую культуру его родного мира и магию Вуду. Он моментально припомнил все виденные им фильмы ужасов, в которых присутствовала черная магия и подобная обстановка. На какое-то время к нему в голову даже пришла дурацкая идея, что эта пони хочет сделать из него зомби, но он быстро от нее отмахнулся. Не зная, чего ожидать дальше, он размышлял, как поступит и что предпримет зебра. А та перетолкла травы в ступке и вылила содержимое в небольшую красную колбу с непонятным орнаментом. Когда кобылка повернулась к нему, она держала емкость в зубах. Альтус машинально дернулся. Плечо еще ныло с предыдущего раза, и он не хотел испытывать новую боль от очередной процедуры.

– Я не хочу, – простонал он, как только пони начала приближаться к нему.

Она ненадолго остановилась и удивленно вскинула брови. Нежно-красный жеребец даже подумал, что она хочет что-то сказать, но ей мешает ее ноша. Подойдя к нему и не проронив ни звука, зебра опрокинула колбу над его плечом, и красная жидкость тонкой струйкой полилась на рану. Пегас взвыл от нового спазма боли и закатил глаза. Сжав зубы, он ныл и умолял прекратить, хотя понимал, что это бесполезно. Боль не утихала, пока жидкость продолжала течь.

Постель промокла и провоняла от травяных смесей, смешанных с потом пегаса, но, как заметил Альтус, хозяйку дома это не смутило. Только сейчас больной учуял острый неприятный травяной запах, которым было пропитано все ее жилище. Закончив мучительно долгую для пострадавшего процедуру, зебра отошла к своему рабочему месту и вновь принялась что-то смешивать, смахивая хвостом ягоды в ступку. Плечо у жеребца по-прежнему болело, а мышцы были напряжены до предела. Нежно-красный пони все видел, как в тумане, и готовился к новой порции боли, как только пони сделает все, что ей необходимо.

Вздыхая, он проклял тот момент, когда увязался за меткоискателями. «Если бы не они, то я бы сейчас прятался от Рэйнбоу Дэш или выслушивал лекции от этого зануды Крэлкина о какой-то очередной особенности пони, о которой люди могли только мечтать. Но вместо этого я лежу, прикованный к кровати, в неизвестном мне месте, а какая-то пони, которую я, по всей видимости, еще и знаю, что-то делает со мной. Может, она мне помогает, но зачем и почему?» Он не привык принимать помощь от других. Он, сам себе помогал, как бы тяжело это не давалось.

Ему вспомнился момент из жизни, когда он также лежал в больнице. Тогда он подрался с мальчиком, который был намного сильнее его. Несмотря на это, он не мог не подраться, ведь тот на его глазах обижал девочку. К тому времени он уже покинул банду, в которой состоял и защищал всех, кого мог, не жалея ни себя, ни врагов. Перед той роковой дракой, он спас друга своего знакомого от двух хулиганов. Он намеревались попросту обокрасть свою жертву. Тогда он смог побить обоих, хоть это и было тяжело. Но в роковой день, когда он попал в больницу, со шпаной он справиться не смог.

Альтус прогуливался по неблагополучным районам и внезапно увидел, как девочку обижал какой-то здоровенный мальчуган в окружении компании пацанов помладше. Тот был выше него примерно на голову и старше на несколько лет. Он заступился за девочку и оттолкнул обидчика от жертвы, закрывая собой пострадавшую. Отступив на несколько шагов под напором Альтуса, обидчик скривился, а его “свита” напряглась.

– Иди куда шел! – Рявкнул Альтус, с гневом смотря на верзилу. Сердце его гулко ухало.

– Это тя не касается. П'шел отсюда, – буркнул тот, смотря сверху вниз на заступника.

– А она не касается тебя, – ткнул он пальцем в девочку, которая с испугом наблюдала за всем происходящим из-за плеча защитника. – Ты чего к ней лезешь, а?

– Ты дебил? Я тя тут щас поломаю, – желчно пригрозил грубиян.

– Да силенок у тебя не хватит, поломать меня! – крикнул Альтус. – Нашелся тут борзый.

– Не нарывайся! – предупредил тот, теряя контроль и самообладание.

– Я и не таких, как ты обламывал, – процедил сквозь зубы заступник.

Друзья недруга отступили на несколько метров, обозначив место для сражения, и Альтус понял, что сейчас ему придется драться. Он отодвинул девочку и сказал ей, чтобы она убегала отсюда. Послышались задорные крики и улюлюканья: толпа хотела зрелища. Не дожидаясь внутреннего гонга, Альтус напал на рослого мальчугана и ударил того по лицу. Послышался крик и смешок. Обидчик отошел на несколько шагов и уклонился от очередного удара...

Уже после того, как Альтуса выписали из больницы, он узнал, что тот хулиган ходил на обучение каким-то боевым искусствам, и даже его горящее сердце защитника, не терпящее несправедливости, не смогло противостоять отточенным и выверенным ударам, пусть и на уровне новичка. Он помнил, как первый раз получил удар, который сбил ему дыхание, как его повалили на землю, как эта сволочь взобралась на него, придавив всем своим весом, не давая даже шанса на победу. А потом Альтус почувствовал, как по его лицу посыпался град хаотичных ударов. Эта неудача ударила плетью по его желанию совершать благие намерения.

Когда он сидел дома и грустил по поводу своего поражения, к нему в комнату зашла его мама. Он очень любил ее: она всегда поддерживала его в самые трудные времена, и сейчас он был очень рад увидеть ее снова. Она присела на кровать рядом с ним, и они очень долго общались на разные темы. В конце концов, Альтус поведал ей, что в больницу он попал, когда пытался защитить девочку от хулигана. Он также рассказал, как дрался до этого, и как побеждал и проигрывал. Как ему нравилось помогать слабым и ставить на место выскочек.

– Но в этот раз все было по-другому, – грустно заключил он. – Я проигрывал и раньше, но тот раз было не как всегда. Он просто… – он замолчал, уставив глаза в пол, и не знал, как продолжить.

– Альтус, у тебя доброе сердце, – сказала ему тогда мама, и глаза сына обратились на улыбающееся лицо матери. – Ты делаешь хорошие поступки. Я расскажу тебе одну притчу, которую мне когда-то рассказала твоя бабушка.

Альтус навострился: он знал, что когда его мама пыталась ему что-то сказать, то это были не простые упреки, а жизненная мудрость.

– Однажды на берегу моря был большой шторм, – начала она, – который принес много бедствий. Тогда много рыбы выбросило на берег. Один человек, гуляющий по пляжу после этого шторма, увидел, как другой бегает по берегу, подбирает рыб и кидает их обратно в воду. Человек очень удивился и подошел к этому, как ему показалось, ненормальному. Подойдя, он спросил: “Что ты делаешь?” “Я бросаю рыб в море, чтобы они выжили”, – просто ответил тот. “Но ты же не сможешь помочь всем рыбам”, – изумился человек. “Всем – нет, – сказал второй, поднял рыбу и бросил в воду. – Но этой рыбе я уже помог”.

Альтус сидел и смотрел в глаза своей мамы и не мог поверить, что она его не только не ругает за то, что он дерется, но и поощряет.

– Сынок, не сворачивай со своего пути. Я, конечно, не довольна тем, что ты дерешься, но если ты без этого не можешь или видишь в этом свое жизненное призвание, то иди по своему пути и не сворачивай. Постарайся помочь как можно большему количеству рыб, которых ты встретишь на своем пути. Ведь кто это сделает, если не ты?

Когда мама ушла, Альтус много думал о том, что она ему сказала. Он начал понимать, что зло всегда было сильнее добра. Так было и так будет до конца времен. Шторм был злом. Тотальным. Беспощадным. Безжалостным ко всему, что было на берегу и в море. И что лишь немногие люди, пытаются что-то изменить, уменьшить зло, исправить то, что оно натворило. Он был один из таких людей, которые творят добро вне зависимости от того, плохо им или хорошо, удобно или неудобно, страшно или нет. Это было его жизненным кредо. Мама тогда вселила в него надежду на перемены к лучшему. Притча, которую она рассказала, открыла ему глаза на многое. И пусть он будет единственным безумцем, который бегает по бескрайнему берегу, выбрасывая рыб в море своими руками, но он решил, что таким он и останется.

Так было и с меткоискателями. Как бы ни сетовал на себя Альтус за то, что пошел за ними, но он понимал, что поступил разумно и правильно. И пусть его в жизни перемалывали жернова шоу бизнеса профессиональных и непрофессиональных боев, но в душе он остался тем же Альтусом, которым был в детстве. По этой причине он и защитил Флаттершай от пегасов, от издевок Крэлкина. Она стала ему не только тренером, но и другом.

Внезапно зебра развернулась, держа в зубах очередную глиняную бутылочку, и прервала ход мыслей пегаса. Альтус даже забыл на мгновенье, что находится в другом мире. Но реальность быстро расставила все на свои места, и он застонал, наблюдая, как пони подходит к нему. Пегас начал бояться ее. Страх мгновенно перерос в панику, а паника в мгновение ока превратилась в ужас. И уже через несколько мгновений он боялся полосатую пони больше всего на свете. Он бы был не прочь еще раз сразиться с тем зверем, лишь бы не испытывать острой, режущей боли, которую он чувствовал в плече, когда зебра лила ему на рану свои разноцветные снадобья.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился он, смотря на то, как бутылочка начала опрокидываться в зубах незнакомки. – Это ужасно больно, – прошептал пегас.

Резкая боль вновь пронзила его плечо, и Альтус опять непроизвольно вскрикнул, слезы брызнули у него из глаз. Он закрыл их, сжал зубы и протяжно застонал. Он старался вспомнить что-то: какой-то фильм, какую-то забавную ситуацию, хоть что-нибудь, чтобы отвлечься от боли, но ничего в голову не лезло, кроме образа пони, льющей ему на рану какую-то жгучую дрянь.

Как только поток жидкости прекратился, и боль немного утихла, пегас открыл глаза и посмотрел на рану. Большая дыра в плече ужаснула его, но взгляд зебры, когда она смотрела на нее, был заинтересованным. По краям рана была обожжена. Но он увидел, как она постепенно затягивалась. Была ли это заслуга зебры, он не знал, но, в любом случае, он шел на поправку. Попытавшись пошевелить копытом, он почувствовал лишь острую боль и вскрикнул.

– Опасен мантикоры яд – из крови должен быть изъят, – сказала зебра, после того, как подошла к столу и положила на него колбу.

Альтус перевел на нее взгляд. Кобылка вновь начала бросать в ступку какие-то травы и ягоды. «Яд кого? Мантикоры? Что это еще такое? И она еще кто такая?».

– Кто ты? – спросил жеребец хриплым голосом.

– Зекора я, в лесу живу и память предков берегу, – ответила пони, не отвлекаясь от дела.

«Значит, я все еще в лесу. Что же произошло после того, как на меня напал зверь? Я же должен быть мертв. Или она меня спасла? Но кто она? Почему она кажется мне знакомой? А как же те трое жеребят?»

– А что с этими меткоискателями случилось? – спросил ее пегас.

Зекора не ответила, вместо этого она взяла зубами пестик и начала толочь в ступке травы. Это продолжалось довольно долго, а Альтуса продолжали мучить сомнения, что же случилось с жеребятами. Неопределенность в душе, которую он сейчас испытывал, разрывала его на части. Он хотел услышать хоть какой-то ответ: “да” или “нет”, но хозяйка дома молчала. Она что-то подливала в ступку. И Альтус вновь почувствовал резкий травяной запах, и поморщился. Пони перелила жидкость в кружку и влила содержимое жеребцу в рот. Тот нехотя выпил и сухо откашлялся.

– С ними все нормально, спи, и ни о чем не говори, – сказала Зекора.

Неприятное послевкусие расплылось во рту и заставило Альтуса решиться попросить воды, но его глаза уже начинали закрываться, а приятная нега, которая вытеснила боль и нытье в мышцах, расплылась по всему телу. Он попробовал открыть рот, но не смог и провалился в приятную дрему.