Незаконный транзит

Мутное прелюдие

Незаконный транзит

«Люди забыли, что такое жизнь

Мы купаемся в мечтах.

Наше будущее уже не спасти».

Из записки неизвестного автора.

Лицемерие, грубое развращение истины на потеху и выгоду высшей власти. Высшей во всех возможных пониманиях, почти что безграничная власть над разумами пони своей страны и не только. Оккупация нашего подсознательного, ложная вера, ложная правда — и всё ради выгоды. Многие говорят, что их государство свободное. Здесь нельзя дышать по своему, нельзя просто так выйти из цепи потребительской жизни, жалкого существования для рабов напыщенных террористов в дорогих костюмчиках. Здесь нельзя думать своей головой. Весь мир уже начинает тонуть в крови.

— Посмотри, чего мы достигли вместе, Спраклин. — говорит Альтер, и впервые произносит моё имя целиком. — Вместе мы можем начать новую революцию, и пони пойдут за нами, потому что наше дело бравое.

Всем давно известно — ни одна революция не делала мир лучше, но наш совместный проект исключение. В то время, когда в странах стоит мир, ежедневно производиться двадцать тысяч автоматов СУ-45 и триста истребителей типа «Нефелим» с боевыми ракетами класса «Джордия» в общей сумме свыше семи миллиардов астр. На эти деньги можно было бы навсегда победить голод, но мы тратим их на войну. Короны предпочитают получать только деньги залитые кровью, потому что таких денег всегда больше.

Я стою посреди подземного коридора входящего в сеть муравейника заброшенного метро. Стены и пол покрыты белой плиткой, которая частично осыпалась, подобно мыслям в моей голове. По потолку, словно змеи, тянуться извилистые проржавевшие трубы. Свет ламп освещает коридор, и лишь на конце, за спиной Альтер, оставляет полную темноту. Она стоит примерно в десяти метрах от меня, или в пятнадцати — я не могу этого знать. В голове сидит сильная пульсирующая боль. Только она помогает мне понять, что сейчас я не сплю.

— Расслабь руку… Ты не в себе…

Альтер сжимает в своей правой руке блестящий пистолет, а в левой между пальцами сжимает сигарету. Зияющий свет ровной пеленой стелиться на её плечах, а сзади ей в спину дышит всепожирающая темнота. Из наших ртов идёт тёплый пар, прямо как в последние дни осени. Ледяной холодок скользит по легким.

— Как раз таки я в себе..! Ты не понимаешь, зачем мы построили наш план! Мы можем изменить всё, но ты не можешь достигнуть «просветления»!

Она с роду не промазала, не промажет и сейчас.

— Я хочу понять… Я хочу понять так же, как и остальные… Умоляю тебя, опусти… — в моём голосе звучит неподдельный страх, мурашками бегающий по моей спине.

— Да я не опущу херов пистолет, Кей! хватит себя жалеть! Прислушайся к моим словам!

Стоп. Давайте начнём сначала.

Моё имя — Спарклин Кейборд – имя, придумавшая я сама, чтобы не носить то имя, что дали мне мои родители. Черствые, грубые, жестокие — ещё с самого моего рождения они заботились обо мне как сорные куры, которые засыпают свои яйца доверху грязной листвой и землёй, и выкапывают, если вся эта грязевая каша начинает гнить. Будучи маленькой, я всегда засматривалась на воробьёв. На то, как они прилетают к себе в уютное гнездышко, на высоком дубе, в нашем густом парке, и кормят своих птенцов червячками, согревают своими забавными кругленькими тельцами. Меня хоть и не кормили червями, но о такой заботе я могла только мечтать.

— Ты чего не ешь, тварь? ..

Это обычно. Передо мной на нашем семейном столе стоит моя фарфоровая миска, а в ней мой ужин. Я очень люблю животных и из-за этой любви редко клала в рот куски мяса. Пары тройки оскорблений и подзатыльников легко меняли мои приоритеты, но не сейчас. В этой блестящей при тусклом свете лампочки миске лежали сочные куски мяса: румяные, золотистые, покрытые подгорелой тёмной коркой и приправами собранными прямо с улицы. Дело было совсем не в одуванчиковой приправе, после которой глотку разрывало пополам, а в мясе. Я знала, чьё оно было, и потому не решалась вымолвить ни слова.

— Я задала вопрос, скотина. Отвечай на него.

Иногда лучше всего промолчать. За столом я не смотрю ни на свою мать, ни на отца, как запуганная кошка. Просто смотрю в пустоту перед собой, обычно выбирая для этого обшарпанную белую точку между молочно-зелёными обоями. Эта точка — портал в мир моих внутренних и самых сокровенных мечтаний. Я слишком боюсь получить от них, что потом даже не смогу спокойно спать, мучаясь от колющей боли в спине. И кстати о кошках…

— Это ведь Уголек, верно? ..

— Какая вообще от него польза была, и зачем тебе надо было его тащить в дом? — послышался черствый голос моего отца справа. — Ты только и делала, что таскала ему нашу еду. Сам-то он не мог мышей наловить.

Мой голос дрожит. Неуверенно поджимаю губы.

— Я этих кроликов сама поймала…

Мне не стоило этого говорить. Не стоило. Не стоило говорить.

— Ты что это… своему отцу перечишь?

— Нет… мам…

Ещё с самого начала нужно было промолчать и съесть своего кота, как и должно было произойти, но теперь слишком поздно. Почему тогда я так не сделала?

Стул справа скрипит — отец поднимается и переваливающимися с ноги на ногу шагами направляется по скрипящим доскам ко мне. Этот скрип звонко разносится по моим ушными каналам и по слуховому нерву молниеносно доносятся к мозгу. И я даже чувствую, как это происходит, ощущая весь его процесс, адреналин в бешеной гонке носится по моей крови и заставляет моё сердце биться быстрее. Всё это представляется в моём разуме как ветка станций метро, по которой должны поэтапно проходить процессы в организме. Много разных и сложных путей внутри меня, но снаружи лишь кобыла, мёртво смотрящая в стену и жалеющая о сказанном. Он уже совсем рядом.

— Не надо, пожалуйста… я буду есть…

— … Ну, так жри и не пудри нам мозги! — вновь отзывается мать, держа между своими указательным и средними пальцами дымящую сигарету.

Я буду жрать, потому что лучше съесть это, чем то, что могло произойти, отстаивая я свою точку зрения. В моей семье я редко говорю даже два предложения за разговор, а моё мнение, как и мнение мыслящего табуна, никого не волнует. Отец садиться рядом со мной и громко, будто демонстративно, ставит на половину опустошенную бутылку «Твикстера» — местного дешевого аналога виски. Алкогольный напиток янтарного цвета.

Он сел рядом не просто так, а для более удобного маневра, чтобы схватить меня за гриву в нужный момент и ударить по лицу, если я не стану глотать грудинку Уголька. Жилистую. Снаружи сильно прожарен, но внутри он был холодным. Очень неприятный вкус, но под пронзающим взглядом моего отца любое съестное становилось для меня спасением.

Я не знаю, кого нужно благодарить за то, что теперь моё прошлое стало лишь моими ночными кошмарами. Благодаря ним я просыпаюсь раньше своего будильника на пару или даже десятков минут. Это пробуждения выглядит как новое рождение: глаза расстилает чёрной пеленой, я жадно делаю пронзительный вдох, глотая воздух. Просыпаясь посреди ночи, в тёмной комнате, у меня лишь появляется желание спать ещё больше. Но у меня остается лишь несколько минут или же пару десятков. Для такой мутной пони как я это небольшая разница. Всего-то несколько жалких мгновений сладкой тишины.

И вот звучит омерзительный электронный звон, который выбивает меня из полудрёмы. Такой же отвратительный, как звуки не заводящихся машин за окном, сор соседей снизу и стонов соседей сверху.

Я думаю, они трахаются. По крайней мере, мне так кажется. Пони обычно так стонут, когда занимаются страстным сексом или же сексом, после которого обычно ещё и хрустят пурпурные купюры: страсть существует лишь для одного партнера — того, у которого есть купюры, а тот, у кого их нет, просто издает то, что хочет слышать первый. Судя по тому, как давно это продолжается, они занимаются этим отнюдь не ради денег. Мне этого не понять.

Соседи снизу ругаются, потому что у них проблемы. Проблемы, проблемы, проблемы. Но не такие проблемы, как у меня, а другого характера. Там живет семья больных СПИДом, у них есть ребенок, и никто не знает, кто кого заразил. Ситуация напоминает мне о сухих детективных романах в стиле: «кто же убийца». Так и здесь, как в романе. Они любят друг друга, но их жеребенок совсем другая история. Её истошный крик ещё не одну ночь мешал мне спокойной уснуть и кричит она часто по самым глупым пустякам. Не понравилась каша, прищемила коготок — что ещё можно привести в пример, что б ни соврать? Когда кричит малышка, начинают кричать и её родители. Звуки налаживаются друг на друга, и чёрная информация давит мне на голову, как корзина полная камней.

Попробуйте предъявить такой семье своё недовольство. Я говорю так, как слышит получатель информации — у разных пони, разные взгляды и разное восприятие. Что может сказать сын умирающей матери, который хочет её навестить, но не может из-за того, что перед ним, в очереди, стоит другой в меру упитанный жеребец, который отказывается уступить последнее место в транспорте? Сына вам определенно будет жалко, ведь он не сможет увидеть последние минуты жизни своей мамы, попрощаться с ней, но жеребец покажется вам очередным представителем буржуазной колонны. Богатый и жадный жиртрест. Однако парень не знает, что этот самый толстяк профессиональный хирург, спешащий к умирающей кобыле и единственный, кто сможет вылечить её рак легких. Медицина в глубинках, возможно, может только мечтать о таком враче, а здесь он сам и добровольно вызвался ехать на срочный вызов. И вот… сын поедет вместо врача…

Почему? Хирург не умеет драться, ведь всю свою жизнь он посветил медицине и жеребцу не составит труда опрокинуть его, как бочку, прошмыгнув внутрь. Мама его умрет, не дождавшись помощи, а в памяти сына врач останется как бессердечное и алчное животное. Чем дольше мы живем, тем больше меняется наше мировоззрение.

А соседи сверху… Даже сейчас со смущением на щеках вспоминаю это. На мой настойчивый и одновременно неуверенный стук открывает запыханая кобыла. Глубоко дышит, на лице улыбка, а сама в неглиже. Выглядит так, будто она не удивлена моему появлению. Осматривает меня снизу вверх, как хищная полосатая кошка из зоопарка.

— Извините… не могли бы вы… я просто не могу уснуть из-за ваших возгласов.

— Так чего ты стоишь? Заходи, мы поможем тебе уснуть.

Обычно меня тяжело застать врасплох, но это больная тема. Как глубокая рана, которую все расковыривают, кому не попади.

У меня нет своей личной жизни, есть лишь её комическая пародия. Моё существование бессмысленно, бессмысленно, словно я очередное звено в системе массового потребления, всего лишь ещё один мелкий рачок, покорно движущийся в общественном планктоне. Всего лишь ничтожество, которое не должно думать о том, что что-то не так, как должно быть. Я не особенная — средства массовой информации, политики и скрытные лицемерные толстосумы делают всё возможное, чтобы все мы так думали и развивали в себе потенциальное ничтожество, смиренно кивающее, идущее на поводу у истины, придуманной кем-то левым. Возможно этот «левый» и есть наш бог.

Самое чудовищное, когда все эти крики, звуки сигнализации, сирены, смех, собачий лай и детский плач налаживаются друг на друга в душераздирающем оркестре. В такие моменты чувствуется, что моя голова взорвется подобно налитому красным томату в серебристой микроволновке Маркса.

Мой будильник просто так не выключить привычным для всех хлопком по выключателю. Он - порождение жестоких, бездушных технологий, якобы нужных всем. Для того чтобы остановить струящийся поток музыкального исполнения, нужно ответить на всплывающий, на голубом экране вопрос, выбирая правильный вариант ответа, чтобы мозг заработал. Вопросы не сложные в математическом плане для двадцатичетырехлетней кобылы, однако, спросонья все цифры для тебя расходятся и расплываются, как на холодном льду. Я пытаюсь прищурить свои уставшие покрасневшие после долгой ночи глаза и вижу:

«(35+26) *2=?»

Я знаю ответ, но случайно нажимаю не туда. Как же меня это злит и истязает одновременно.

«57:3=?»

К счастью я попадаю по девятнадцати, и беспощадный будильник перестает клевать мой мозг своим ужасным скромным исполнением «Летнего дождя». Будильник всегда работает по одному и тому же принципу: всегда существует какое-то число, представленное либо одним целым, либо взятым в скобки действием деленное или же умноженное на число от одного до десяти. Он работает так всегда и неизменно, но мне это никогда не помогает.

Я зарываюсь носом в подушку и накрываюсь мягким одеялом до самой шеи. Я специально ставлю будильник на двойное время: на 6:00, а затем на 6:30, чтобы я могла полежать лишних тридцать минут в тишине и покое. Зачем это делать? Для меня это время самое ценное и лучшее за первые часы нового дня, ведь сразу за ними грядет унылая рутина в офисе.

В постели я предпочитаю спать обнаженной в независимости от поры года за окном высотного дома и этому тоже есть своя причина. Таким образом я создаю для себя ощущение, что нежное одеяло ласкает меня, как что-то живое и теплое, и я больше не чувствую себя слишком одинокой. Как ласково оно движет своей рукой по моему плечу, бедру, ногам, копытам. Для меня очень приятная иллюзия тридцати минутной поддельной любви и заботы. Поддельной ласки, поддельной доброты, почти всё в моей жизни поддельное, даже желание, кем-то навязанное. У меня нет парня, который бы мог заменить мне трение о приевшийся стопроцентный хлопок.

Своё утро я обычно начинаю с закрытия окна. Протягиваю руку к прозрачной стеклянной трапеции, нахожу на ней сенсорную панель и касаюсь всплывающего пункта «закрыть» после чего стекло быстро поднялось вверх и уничтожает буйствующий сквозняк. Такое часто бывает — вот тебе кажется, что ночью будет очень жарко, и ты открываешь окно на ночь, а на утро просыпаешься с закупоренным носом. Классика жизни.

Мой утренний ритуал продолжается.

Но вот какой завтрак мне себе приготовить? Либо яичница из куриных яиц, которые когда-то потеряли право на рождение, или же не терять время и поесть мюсли? Будь у меня достаточно времени, я бы попробовала оякодон.

Пища животного происхождения в наши времена всё более и более нормализуется и приближается к естественной кухне. Но не для всех. Остались ещё не малые ячейки общества, которые считают этот чуть ли не актом межрасового каннибализма. То есть… если я выберу на сегодняшний завтрак яичницу, я стану монстром для пони-вегетарианцев. Этот факт не мог не вызывать на моём лице улыбку. В какой-то степени они правы: мне жалко, что для того чтобы я получила нужное количество белка нужно жарить не родимые эмбрионы курицы. Жалко, что перед тем как я отведаю кусочек отбивной, нужно ещё и забить свинью на скотобойне. Но… когда я смотрю на еду… я стараюсь не думать об этом.

Размышлять о семейном положении курицы в вашей тарелке, всё равно, что слушать, как визжит свинья, когда вы её едите. Есть мерзко, отвратно и нестерпимо. Наверное, так и появляются вегетарианцы, а по утрам по их квартире носятся кошки, собачки или какие-нибудь другие зверушки, которые не дают им спать. У меня тоже когда-то была кошка… потом я её сожрала.

Противники пони-мясоедов часто пытаются пробиваться на телевидение, интернет и проводить свои акции в защиту бедным животным. Их нередко можно увидеть у свиноферм и магазинов с табличками, которые должны заставить задуматься каждого — "а правильно ли есть других животных?".

В то утро жизнь пронеслась у меня перед глазами, или точнее чей-то огромный аэрокар — машина, парящая в воздухе, чуть ли не врезалась прямо в моё окно. Большая, изящная, красивая, как знаменитость — похоже это был серебристый "Факел". Меня сильно это напугало, но закричала я не потому, что мне было страшно: неосторожным резким движением я отсекла себе пол указательного пальца, вместе с хлебом. Какая же адская боль, когда ты на неё даже не рассчитывала, а она застала тебя врасплох, как неожиданный поцелуй судьбы. С такими проблемами мы, жители столичного мегаполиса, ходим не слишком далеко — к медицинскому автомату. Такая машина обычно стоит в каждом жилом доме, обслуживается раз в неделю и примерно так же используется. Тоталитаризм делает своё дело и работает подобно огромному сложному механизму.

Когда у вас отрезан палец, деньги высыпаются из дрожащих рук. Я смотрю ровно в экран, выбираю пункт «повреждения конечности>палец» и жду пока металлический ящик, залитый красным светом, догрузит мой запрос.

— Как ты себе палец оттяпала? — спросила меня кобыла опирающаяся плечом о стену.

Вы слышите голос неизвестного, и сразу в вашем сознании начинают строиться возможные картинки, кому принадлежит этот голос. Это может быть кто угодно — бандит, ваш сосед или же просто сантехник. Незнакомец может быть одет в любую одежду и кажется, что лишь от многогранности вашего подсознания зависит, что он наденет. Будь то брюки, куртка, дорогой пиджак, белая рубашка с васильковым галстуком, блузка — всё что угодно. Но все ваши сомнения словно срывает ветром, когда вы, наконец, видите, во что одет собеседник. Тогда мой интерес автоматически удовлетворен и я больше не смотрю на неё.

— Отвлеклась, когда готовила себе завтрак.

— Как говориться… «утро начинается не с кофе».

Её усмешка пулей врезалась мне в прижатые от обиды уши.

Я — озаренный тёплым солнцем цветок на зелёном поле. Для меня нет ничего, кроме сущего счастья существовать покое и гармонии.

Упокоившись, я кладу палец на панель яркую и чувствую легкий магический заряд, проходящий через рану. Необычное чувство, словно кто-то щекочет мясную мякоть и кость.

— Чего вы смеетесь? .. — спрашиваю я с той же неподдельной грустью.

— Ты случаем ничего не употребляешь?

— Нет… и… можете, пожалуйста, мне не «тыкать»?

— Ооо, девочка, я тебе ещё не тыкала.

На этом моменте я убрала залеченный палец с панели и молчаливо ушла обратно к себе в квартиру. В чём была её цель? Спровоцировать меня? В любом случае, если бы она даже хотела меня обокрасть, кругом висели камеры. Значит, она скорее дразнила меня. Сейчас пони почти не вылазят из судов, почти как в древности. Тогда летописи исчислялись сотнями страниц.

Последние минуты своего лимита я провожу сидя перед зелёным монитором компьютера, слушая музыку и покусывая нежную бель яичницы, запивая её горячим чёрным чаем. Слева на ненужных нотах еда, справа клавиатура и мышь — мои инструменты в виртуальном мире. Раньше бы я никогда не подумала о том, что вместо того, чтобы играть «светлый май» Мелона Каркасса, я буду заваривать на его нотах чай и есть свой завтрак. Я, можно сказать, питаюсь на своих загубленных детских мечтах и не нашла им лучшего применения в реальном мире, чем подставка.

Великая громада не нужных сайтов, интернет-магазинов, видеохостингов наполненных всяким мусором и напоминавших мне мусорную свалку, как и те же самые социальные сети. Пони живут плотный абстрактным социумом, который существует лишь пока существует интернет. Интересно, чем бы стало заниматься общество, пропади у них интернет? Наверно тем, что им привычно: смеяться над прохожими, интересоваться всякой беспочвенной и убивающей время ерундой, искажать факты и смеяться над стереотипными шутками — всем чем угодно, лишь бы не саморазвитием. Когда ты сидишь с открытым множеством программ и интернет браузером, ты чувствуешь себя пауком в безграничной паутине.

Со своего прежнего обиталища, в долинных просторах, усыпанного золотистой растительностью как на картинках осеннего выпуска журнала «Природа», я с огромным трудом переехала в залитую светом столицу — Ксардас, аккуратно зажатую между началом северной границы и концом южной, словно бриллиант в ржавых неухоженных плоскогубцах. Утром это солнечный футуристический город кипящий жизнью, а ночью это пульсирующий неоновый маскарад, пропитанный кислым запахом спиртного и дымом сигарет. Кругом на высотных невозможных зданиях висят рекламные щиты корпораций, афиши, продукты массового потребления. Каждую минуту красочные картинки сменяются новыми, более цветастыми. Краски буквально захлестнули город и это хорошо видно особенно ночью. Прожив большую часть своей жизни в деревне, я не могла никак привыкнуть к огромным длинным зданиям, технологиям, аэромагистралям, сенсорным экранам, контролирующим всю мою квартиру, к прохладному полузеркальному и гладкому полу. Ксардас — мегаполис сферы услуг, находящийся на «поясе» Аврелии посреди сразу нескольких королевств, но он принадлежит Югу, а не Северу. Здесь лежит международные рынки и, следовательно, тонны деньги.

— Алло? ..

Мой голос всегда звучит спокойно, неловко, как бы меланхольно. Это мой обычный голос — меня ему учи ещё с самого рождения.

«- Миссис Спарклин?»

— …Мисс Спарклин, если быть точнее.

Всего-то жалкое окончание определяет моё положение. Девушка на другой стороне чем-то неприятно скребет, наверное, водит коготком по трубке. Кажется, я чувствую, как она ковыряется своим когтем в нейронах моего черепа.

«- Мисс Спарклин. — повторяет она. — Меня зовут Фрут Кейк и я из главбанка.»

Решила сократить название — даже у сотрудников язык заплетается говорить по несколько часов эти безумные словосочетания.

«- Скажите, когда вы в последний раз оплачивали кредит?»

— Я… точно не помню, но я точно оплачивала в этом месяце. У меня есть бумаги, о том, что я оплачивала.

Она начинает говорить на середине моей фразы, но я будто её не слышу и продолжаю слепо трепать языком.

«- У вас задолжность за последний месяц составляет 250 астр. Поэтому вам лучше принести ваши бумаги в банк и ваши квитанции».

В банке нет своих денег: они дают взаймы чужие деньги под проценты, чтобы в какой-то момент тот, кто взял кредит нес в банк уже свои заработанные. Общие вложенные банком деньги примерно 3%, а всё остальное являет собой вложенные обычными смертными — рабами системы. Банк предоставляет услуги и каждая услуга это последовательная стратегия по извлечению выгоды. Каждая пони считает, что именно она остается в выигрыше, хотя именно банк и ростовщики получают свой кусок торта. Денежная система — это наша религия. За бумажки можно купить всё что угодно и многие считают бумажки своим счастьем. Можем ли мы есть деньги? Можем ли построить из денег дом для своей семьи? Нет. Деньги лишь бумажки, обладание которыми отделяет нас от нашего счастья и каждый буржуй хочет дарить нам своё «высококачественное и фирменное» счастье, не имея дел с конкурентами в наглую стоя на горе, как короли.

Не многим суждено понять, что на самом деле гора общая. Короли будут существовать вплоть до того момента, пока общество не будет готово к общей реформации.

Деньги основа всех институтов. Огромное количество экономического жаргона вкупе с пугающей математикой отталкивает нас от попыток понять наш мир — средственная механика. Но не стоит забывать, что только 10% денежной массы существует в виде бумажной валюты, а остальные 90% находятся только в компьютерах. Государство выдает облигации в обмен на нужную сумму… Только вот королевство всегда будет должно. Как выплатить долг, да ещё и под проценты, если необходимая сумма для погашения всегда больше суммы имеемой? В мире просто не существует столько денег и королевство никогда не сможет уничтожить полностью долг. Именно поэтому в обществе всегда есть беднота и бездомные это те, кто не смог выжить в этой системе. Всегда будут существовать кризисы и инфляции, дефицит. В наших кошельках лежит чей-то долг, а государство само вовлекает себя в долговую яму. Будет ли банк закапывать эту яму? Конечно, нет, ведь государство не сможет из неё вылезти и единственное, что оно делает — роет глубже.

Некоторые даже брали кредиты, что б погасить другой кредит и так по наклонной вниз, пока из пони уже нечего будет выжимать, как из засохшего яблока. Может я и тщательно продумывала более выгодные для меня предложения, но я не могу назвать себя свежим яблочком. Скорее я сухофрукт. Ненавижу ходить в банки.

Сонно протягиваю высыпающиеся из рук бумаги в стеклянную арку, опускаю их и свожу пальцы на своём лице. Как же у меня болят глаза, и ноет страдающая недосыпом голова. Славу Творцу эта очередь подошла к концу.

— Вы как-то вяло выглядите.

Какая разница вообще этой бледно-красной кобыле в квадратных очках?

— Сухо.

— …Чего?

— Я выгляжу сухо… как выжатый лимон. Вы это имели в виду… Что бы вы знали, я работаю по шесть дней в неделю и свой единственный выходной я полностью трачу на бессмысленные попытки поспать… и вот я здесь. Всё ради того, что б выплатить вашу ипотеку.

Смотрит на меня, как на дерьмо. Но разве кто-то может думать обо мне по-другому? Что, вас застали врасплох «стажёр Фрауд» из «Моно банка»: читаю я её бейджик?

— …Извините, если я вас чем-то задела… Ваши бумаги в порядке… наверное кто-то неправильно написал ваше имя. Понаберут всякую шпану из захолустья и потом сиди, мучайся из-за их ошибок.

— Пони учатся на своих ошибках…

И на ошибках окружающих.

— Думаю, с остальным мы сами разберемся. У вас осталось всего-то две выплаты. Приятного вам дня.

Поддельная натянутая улыбка, холодный блеск в глазах — всего лишь очередная попытка выглядеть приветливо и дружелюбно. Общественный швейцар в беленькой рубашке, с глазными прозрачными окулярами и такой же прозрачной личностью. Такая серьёзная. Авиничи в деловом костюмчике – ли-це-мер. По всюду, где бы я не находилась — все пони пытаются выделить свою личность розовыми шарфиками, дорогими костюмами, на деле все просто носят маски.

— Почему вы улыбаетесь?

— ...Что?

— Вы улыбаетесь мне. Зачем вы мне улыбаетесь, если сами этого не хотите?

Когда-нибудь у меня будет много денег. Но для начала нужно тоже одеть маску доброжелателя и делать как по инструкции. В системе выигрывают только по своим правилам.

Игра в лица

— С тобой всё хорошо?

— М… да-да, всё окей. – срывается с моего молящего о жидкости языка. Я устало моргаю перед пустым тёмно-зелёным экраном. – Просто немного не выспалась…

Мой офис – залы безустанно стучащих клавиш, лишенных интереса в жизни пони и требующих безоговорочной серьёзности звонков. Белая цитадель с множеством компьютеров, но где нет нужды в полном использовании их возможностей, в том числе и серверных. Я работаю в компании, занимающейся организацией торгов, посредничеством и последующими перевозками товаров через королевства. В наших интересах, что б продавец и покупатель получили оптимальную выгоду для их обоих, транспорт и лицензии на международный транзит, а мы хотим получить свой процент от торгов. Процент зависит от самого товара, так, к примеру, я занимаюсь торгами продуктами, материалами и предметами третьего класса – всё, что дороже трёх миллионов и дешевле ста миллионов. Средний процент за подобную сделку в двадцать миллионов составляет от 5 до 15%. Лицензирование в наших конторах проводятся, чуть ли не за даром – основной навар за перевозки и конфиденциальность, если такая должна быть. Мы как стайки пчелок собирающие с предпринимательских цветков мёд для наших сот-клиентов.

— Ты сейчас сидела и лупила в экран, прямо как зомби. О чём ты так задумалась, мечтательница?

В голосе звучит усмешка, но не злая. Добрая усмешка – дружеская усмешка. Холодная рука ложиться мне на плечо, а я всё продолжаю думать о том, как же иронично прозвучала её фраза.

— …О работе. – Говорю я, пробегая по зелёным строчкам в тёмном чёрном поле.

Сидя по семь лишних часов перед монитором привыкаешь к этому экрану, будто к своему второму дому. Сияющие зелёные строки с множеством цифр, коэффициентов и слов, мерцающие на фоне всепожирающей чёрной пустоты. Офисная романтика, зачаровавшая своей монотонностью. Я случайно вздрагиваю от сжимающего холода её конечности.

— Похоже, ты тут единственная о работе думаешь. День то только начался.

Она садиться на своё скрипучее кресло и кладёт руки на батарею рядом со столом. Прижимает их и гладит горячий металл, улыбается.

— Извини, забыла сегодня ночью окно закрыть. Давненько не было так ветрено. Постоянно забываю про это.

Глайдер, или просто Эри. Эри, Джери, Мэри – наверное, одно из самых рифмующихся имен и приятных для произношения. Будто из уст звучит сама лёгкость и беззаботность. Эри моя лучшая подруга, мы работаем в одном отделе. Я специально выбираю дневную смену, чтобы работать с ней, так как вампирам запрещено брать ночную смену, а потом гулять по дневному городу. С ней я чувствую себя спокойнее, чем с кобылой из ночной смены. Она вечно наблюдает за моим экраном, а это заставляет меня нервничать, как под дулом пистолета.

Мой стол – часть моего инструмента. На нём всегда господствует порядок: пустые бланки всегда лежат отдельно от заполненных на правом краю стола, так, чтобы их легко было забирать, идя прямо по коридору. Первые в свою очередь лежат около клавиатуры аккуратной, почти идеальной стопкой. И как бы я не пыталась выровнять их — всё равно не получается. В мире не существует идеальных ровностей. Рядом с бланками в ряд лежит три ручки разных цветов: красного, тёмно-синего и чёрного. Красный – цвет очаровательных роз, мака, одна из самых ярких красок в палитре, которую воспринимают наши глаза, если не самый яркий. Алый цвет нужен для оформления отказов в заказах, видимых замечаний и затрат. Тёмно-синяя ручка являет собой ничего, кроме как записной. Она не участвует в бланках; чёрная выполняет всю главную работу. Все коэффициенты, названия и адреса – это всё она. Для меня все эти ручки влияют на настрой. Если красная – я возмущаюсь, что запрос некорректен. Синяя – расслабленность, а чёрная – это вся моя головная давящая боль. Если в руках оказывается чёрная, что чаще всего происходит, меня ожидает несколько лишних тысяч слов.

Я считаю, что работа не должна менять нас и тем более менять личность. Работа лишь посредственная возможность для получения денег для своих благ, а саморазвитие остается именно за нашими решениями и желаниями. Пусть бы фермер оставался фермером, но зато он был бы умнее, чем любой другой столичный юрист. Обычно пони, которые посвящают свою жизнь саморазвитию отрекаются от всего, лишь бы совершенствовать себя и идти по стопам святых. Религия — это не только нравоучения, но и в более древних записано много полезной пищи для ума. Физик-ядерщик не может назвать себя умным, потому что он таковым на самом деле не является. Он хорошо только физике, может он пишет красивые романы по вечерам, когда есть свободное время. Но пони, которая посвятила себя чему-то одному, уже не вернет потраченные годы. Слово "умный" не принадлежит никому из существующих индивидов. Им можно делать комплименты, но в какой-то степени каждый из нас потребляет достаточное количество информации, чтобы стать "умным" в чём-то. Например я умна в том, что хорошо заполняю бланки сразу двумя ручками. Ещё я люблю думать, прогуливаться, посещать секции для любителей фантастики, а ещё я иногда просматриваю порнографию. Хотя это... тяжело назвать достоинством... но ведь я и вправду в этом знаю не мало и могу объяснить на своих словах, для чего это нужно мне.

Эри привстала с места и, высунув голову из рамы, посмотрела, идёт ли кто-нибудь по коридору. Никого там не находит, возвращает свой стеклянный взгляд на меня.

— Можно сигаретку?

— ..Совсем своё место не ценишь? – я встречаю с её стороны лишь ухмылку. – Тебя всего неделю назад ко мне в отдел взяли, а теперь ты решила себя оштрафовать?

— Просто дай мне её. Никто даже не посмотрит.

Неприятно, когда что-то в кармане твоих брюк может лишить близкую тебе пегаску работы. Я протянула никотиновую палочку с яркой оранжевой полоской. Моя подруга достала из кармана своих серых штанов металлическую зажигалку и, с характерным только для этой зажигалки щелчком, зажгла сигарету.

— Пахнет лавандой... Это ведь не табак, верно?

— …Да.

— Что-то я у тебя клыков не вижу. Хах, ты что, специально для меня их покупаешь?

— Нет, конечно же… Я просто перепутала, когда покупала.

— Ну, ты и чудная!

Конечно же, для неё. Две вещи, которые я знала точно: я не курю и уж точно не путаюсь – для себя я всегда пишу списки в магазине. Мне всегда было очень одиноко, а Глайдер единственная, кто решила скрасить моё одиночество. Я лишь хочу, чтобы мы оставались подругами, но я не могу перестать ждать того дня, когда она уйдёт и просто забудет, что я существую. А я даже не могу сама понять, реальна я или меня давно поглотило современное общество. Я утонула в нём, как в зыбучих песках, но пока Эри даёт мне понять, что я не ушла в песок полностью с головой. Хочу делать что-то не для себя.

— Пойду в туалете покурю. Вспомню школу с её голубыми кабинками.

— Хорошо.

Примерно так мы и общаемся, если можно это так назвать. Иногда моя «немая» речь и ограниченность интересов просто убивает всякие надежды на бессвязные попытки заговорить. У меня не слишком приятный характер. Приятнее говорить с собой – слушать собственный голос в своей голове. Он безграничен, идеален, проникновенен, изящен. Его тональность всегда именно такая, как хочется мне. Внутри себя, на дальних уголках разума можно воспроизвести любую музыку, любое кино, какое я только пожелаю. Но фантазия разрушается подобно карточному домику, если кто-то нарушит её идиллию. Тем более так резко.

— Рад видеть тебя так рано, Спар-клин.

Мой босс умеет появляться внезапно – пожалуй, единственный его талант. Этот момент я помню очень хорошо. Он буквально врезался в мою память вместе с его переживаниями и волнениями. В “Фоур Роадс Компани” царит тоталитаризм, или почти что его апогея, а Оксворд реализовывает его. Хорошо, что он хоть не превратил мой офис в вечернее реалити шоу.

Синяя ухоженная шерсть, короткая стрижка, блеклые с серебристым отливом волосы и эти глубокие глаза цвета острого жгучего перца, одетый в дорогой костюм за десятки тысяч астр – для босса он выглядит через чур стереотипно и примерно так же себя ведёт. Со мной он не общается, сегодня один из самых редких дней, когда он зашёл ко мне лично, а не отправил ко мне свою секретаршу, которую он так же любит иметь, запираясь у себя в кабинете. Когда кто-то стоит на ступеньку выше по должности, он автоматически становиться фаворитом у тех, кто находиться у самого начала лестницы. Мне тошно прислуживать. Пусть лучше ценят мою работу, а не гладкость моего языка.

Оксворд… имя коренного столичного гражданина… Орд прямо подчеркивает высокий статус. Наверное это окончание пересадили со слова “горд”.

— Я… Доброе утро, мистер Оксворд.

Его появление сбило меня с толку. Он будто зажал меня в угол, словно кот из мультика загоняет трусливую мышь, и я уже начала искать объяснения отсутствию моей подруги. Но его голос звучал как-то неестественно добрым, как у маньяка.

— Смотря на тебя, не думаю что оно доброе. У тебя… всегда такие мешки под глазами?

— Нет. Я просто в последнее время не высыпаюсь.

Его не волнует моё состояние – его интересует только выгода. В наш век все крупные дельцы ставят выгоду выше жизни.

— А почему ты не высыпаешься?

— … Я что-то не так сделала?

— «Что-то»?.. Наверное. Попробуй-ка мне объяснить это «что-то».

Демонстративным взмахом он хлопнул по моему столу красной папкой с заполненным бланком, и когда я только прочитала первую строку, то по спине проехался беглый холодок. Первая строка гласила: «Собственник>получатель: «Гранд-Холдинг»>Лост Крайм». Я знала, что это за сделка, и потому меня тут же окутал страх, но Оксворд этого знать не должен. Его незнание должно было спасти весь договор. Этот транзит должен быть инкогнито, и я слишком много потратила времени, что б он таковым и оставался.

-…Так ты объяснишь мне? – словил он мой бегающий по буквам взгляд. – Это ведь ты заполняла. Почему товар был на учете и успешно из него вышел, а у меня на компьютере не было документа на собственность? И зачем для мыла стоит ограничения для таможни?

Слишком много вопросов, на которые я не могу ответить. Обычная дезинформация сейчас тоже самое, что и пользоваться презервативом после секса. В столе лежит белый конверт под многочисленными папками. Его время настало — сейчас эта толстая упаковка должна выручить меня, как сказала мне Коблер. Она сказала, доставать его, если будут проблемы. Только я достаю дрожащей рукой конверт, и глаза моего босса начинают сверкать, как рождественские игрушки. Он молча придвигает конверт по столу к себе, чтобы никто не заметил, затем неловко открывает.

— Если это как-то коснется меня… то ты знаешь, что произойдет.

Я киваю, будто понимаю, о чём идёт речь.

— …У тебя завтра выходной. Отдохнешь.

— Правда?

— Безусловно. Не буду тебя отвлекать.

В современных джунглях деньги могут справиться с любыми трудностями, в том числе и заставить кого-то молчать, на время претвориться слепым и глухим. У меня не так много денег и потому я работаю в «Фоур Роадс». Забавно, какими же доброжелательными становятся пони, после получения денег.

— Ушёл? – спрашивает меня Эри, выглядывающая из за угла.

— Ушёл.

Деньги заставляют нас топтаться на месте в развитии. Пони хотят получать выгоду от всего, но обычные жизни отбрасывают за план их графика. Ежедневно на складах сгнивает большие количества зерна, картофеля, овощей и другой продукции – их срок заканчивается, но пони слишком алчные для того, чтобы верить, что их деньги просто так исчезают. Всех заботят новые продвинутые технологии, которыми можно подчеркнуть свою индивидуальность и похвастаться перед друзьями, хотя на самом деле они показывают свою зависимость от мерзотных стереотипов и общего потребления. Мы листаем модные журналы, позабыв про библиотеки, которые и то дают нам книги бесплатно и работают за гроши, прожигаем свою жизнь в клубах, заливаемся алкоголем, наркотиками и курим, пока бугристая полоса пульса не станет прямой линией. Никого даже не волнует, что где-то в жарких саваннах далеких стран ежедневно умирают тысячи детей из-за примитивных болезней и голода. Зачем нужно лечение, которое «спасёт всех нас от ужасной смерти», если больные раком, лихорадкой, лепрой, малярией даже не могут себе позволить его. Пони это не беспокоит… Их беспокоит, что телефон в их руках устарел и теперь нужно купить новый, более дорогой,чтобы быть в тренде. Будем носить наши органы, продавать вещи из дома, например как классическую литературу и купим себе что-нибудь новенькое. Деньги тормозят развитие и это ни для кого не секрет – для кого-то это тайна, заговор, а для кого-то реальность. Технологии не взмывают ввысь, потому что для кого-то это выгодно, зерно гниет, потому что для кого-то это выгодно, «террористы» и преступные группировки раскручивают по телевизору, потому что для кого-то это выгодно.

Правда, так же как и питьевая вода — должна подаваться чистой, без примесей. Вода прозрачная, но это не значит, что в ней нет вирусных микроорганизмов, металлов, хлоридов.

— А чего это он приходил?

— Да так… решил проведать.

— Может он к тебе неровно дышит?

Если это шутка, то она прозвучала как оскорбление.

— … Похоже, я опять что-то не так сказала. Хочешь сходить куда-нибудь, чтобы я загладила свою вину?

— Не знаю… у нас… столько работы.

— Ты всегда так говоришь. Завтра я за тобой заеду – говорит она мне, будто пропустив мои слова мимо своих ушей.

Но пока в моей голове не было место для отдыха – сегодня ответственный день, который держал меня на нервах. Сегодня к вечеру в город приедет груз, о транспортировке которого заботилась именно я. Именно я скрыла ничем не примечательный продукт среди гор других договоров. Я договорилась о неприкасаемости груза, выбрала пути и обошла таможню, ради общей секретности. Ради собственной выгоды.

Отчетливо помню этот вечер – город к тому времени уже погрузился в темноту, засияли цветастые вывески, приманивающие молодежь, как мошкару, из канализационных люков и решеток по улице вверх поднимался серый тёплый дым, мимо проезжали редкие машины, сигналящие неясно кому и звучал глухой дикий рогот из баров. Я одела чёрную майку, кожаную куртку и натянула на себя джинсы. Но я пришла на эту мрачную криминальную улицу столичного анклава, со своими собственными законами, не для отдыха — для меня это место слишком опасно.

Это место в народе часто называют «мусорным районом», но я думаю это всего лишь из-за вида визуального. Даже в солнечных районах видна только верхушка айсберга, а всё остальное таиться под тёмными ледяными водами. Я здесь, чтобы проведать «груз», вместе с получателем и кажется, получатель несколько перегнал меня. Захожу в один из тёмных узких переулков, по обе стороны лишь две двери, освещенные светом лампы, а дальше одна красная дверь. За ней меня ждёт совсем другой мир, другое начало и моя другая личность: более пасмурная, безнравственная. Наверное, раздвоение личности, но это объяснимо. Когда я вхожу в эту дверь, меня будто заменяет другой клон. Я стучу по грубому металлу, на котором красуется замкнутая в круге буква «V», вызывая нечто за стеной, что впустит меня внутрь. Мало кто знает обозначение этой буквы. Именно буквы, а не цифры древних.

— Кто есть?

— «Транзистор» – отвечаю я тяжелому мужскому голосу и подхожу к двери, чтобы меня могли увидеть.

Верно – название полупроводникового триода стало моей кличкой. В каждом телефоне под сто миллионов транзисторов, а в компьютерах свыше ста миллиардов. Нашу крупную корпорацию так же можно представить в виде этого самого компьютера, но моим подельникам интересна лишь я одна, потому что именно я управляю их энергетическим зарядом. Об идеальном обществе можно только мечтать и маловероятно кто-то уже будет за него бороться.

Войдя внутрь, я оказалась в длинном коридоре, окрашенном в зелёные цвета и обвешанном всякими ободранными листовками, до которых нет никому дела. В углу около двери опирался о стену «привратник», пронзительно смотрящий на меня своими голубыми покрасневшими по краям глазами из темноты. Он всегда был одет как байкер, но на копытах ничего не носил, как типичный хиппи, а у его рта сияла подпаленный папирос. Каждый раз привратник выдыхал из своего рта клубни дыма, словно та самая канализация, совсем не задумываясь о вреде.

Несмотря на моё детство, я выросла уверенной идеалисткой, старалась учиться, хотя образование в деревне мне не дало почти ровным счётом ничего, что помогло бы мне пробиться к вершине.

Пройдя дальше, можно увидеть, как в одной из распахнутых квартир, забитых всяким мусором и грязной обузданной шпаной на полу валяются грязные использованные шприцы. Оттуда просачивалась старая музыка десятилетней давности, вместе с её поддельной простотой и философскими текстами. Это рок, но какой именно мне не было известно. В моей прошлой жизни не существовало музыки – только звук дождя по крыше и пение птиц. Напротив, в другой стороне сидело несколько криминальных личностей, которых я вспомнила, увидев по телевизору в нашем офисе. Я никогда не ввязываюсь в неприятности, если они не принесут мне выгоды, а разговор с ними не принесет мне ничего, кроме как несколько крупных дыр в брюшке.

Они — пятеро разодетых в дешевые костюмы, рубашки и галстуки разных цветов — сидели за столом, на котором лежали игральные карты, несколько пачек пурпурных купюр и два дробовика. Странно, что они не могли позволить себе хорошие костюмы, хотя это была скорее маскировкой, либо старой привычкой и напоминанием, из какой ямы все мы вылезли. Розовая кобыла в жёлтой рубашке и солнцезащитных очках, постоянно улыбалась, хотя на самом деле по её стороне было не так много денег. Рядом с ней сидела полностью белая кобыла, склонившая голову и похоже отдыхающая от напряженной игры на кресле. Рядом с ней не было ни карт, ни оружия, ничего. Она положила свои чёрные руки на стол, а сама, молча, курила что-то, что в её легких превращалось в голубоватую дымку. Загадочная, молчаливая, отстраненная — почти как я, только вот её вид внушал в меня страх.

Я прошла мимо этих комнат быстрым шагом, не дожидаясь пока кто-то обратит на меня внимание. Дальше шёл небольшое расширение, переходящее в просторный зал, полный всяких разукрашенных лавочек и пони-маргиналов. Зал делился на два этажа, на второй этаж шла хлипкая металлическая лестница. Здесь, на чёрном рынке, продавали фактически всё, и всё это можно было найти в сети, если копаться гораздо глубже и усерднее. Наркотики, оружие, кровь, запрещенные препараты, детская порнография, краденые товары, тёмные кристаллы, плазматические гранаты, химикаты, рабы, браконьерские товары, контрафакты — всё это можно было купить здесь. Здесь можно так же приобрести поддельные документы или даже органы, но никто и никогда не «залаживал» это место. Наверняка потому, что все, кому могло взбрести это в голову, давно живут здесь и любой их шаг под присмотром. На чёрном рынке стояли свои законы и потому можно считать его другим миром внутри огромного мегаполиса.

Рабов набирали в основном их земляки и везли через жаркие страны прямиком сюда для продажи в сексуальное рабство или же для мозолистой кропотливой работы. Они заезжают в спокойные деревушки и создают там свои концлагеря, где любой шаг за территорию грозит сотнями пуль в хилых тощих тельцах детей. Там у любого, у кого есть оружие, был способен на такое – он чувствовал себя королем, надзирателем для всякой челяди. Чудовищную боль, которую они причиняли друг другу, была не последним, что творилось в бедных странах побережья. Просто ужасное думать, что каждый день, когда ты выходишь на работу, ежедневно продается по десять неполнолетних жеребят для различных педофилов, извращенцев, которые будут держать их в грязных подвалах вместе с крысами и антисанитарией. Их не продают прямо здесь. На рынке торгуют бумагами на владение рабами, а самих рабов покупатель может увидеть только на фотографиях, а затем получить к ним полный доступ за круглую сумму.

Я редко смотрела по сторонам: видела асоциальные ячейки общества, трущиеся у полок с порнографией и наркотиками, как стадо свиней, дожидающихся своей следующей кормежки. От лавки с тёмными кристаллами всегда веяло пульсирующим беспокойством, и лишь знатоки, понимающие их истинную природу, оформляли незаконные сделки по их перевозке в восточные королевства. В лавке продавца горел слабый фиолетовый свет, и там часто было темно, но, не смотря на всю свою пугающую атмосферу, покупатели на камни находились. Говорят, что теневые кристаллы лучше растут именно в темноте. Продажа оружия шла ничуть не хуже: чаще покупали пистолеты, которые легко можно спрятать в брюках и куртках, а реже трёхствольные дробовики, заряжаемыми разрывной дробью и кристальные гранаты, выпускающиеся из своей маленькой клетки энергетический резак, перерубающий конечности ровной линией. Не сложно догадаться, где и для чего его будут использовать.

Удивительно, но ни одним из этих инструментов войны не пользовались полюбившиеся СМИ террористы, а вместо этого в их руках оказывалась взрывчатка и автоматическое оружие высокого класса – это заставляет задуматься. Возможно террористы вовсе не самостоятельные группировки, которые якобы творят ужасное зло, потому что они зло. Очередная нелепица, придуманная кем-то сверху и хороший повод завладеть имуществом невинных жертв. Настоящее зло не будет афишировать себя для общего обозрения – оно прячется и маскируется, как хамелеоны для каждой ситуации. В современном мире зло ходит в дорогих костюмах, пропитанных кровью невинных.

И вот, поднявшись на второй этаж и пройдя мимо группы пьяных кобыл, распускающих руки, я оказалась в освещенном пустоватом зале с белыми кирпичными стенами и асфальтированным серым полом. Такие места меня пугают, и в них мне становятся неприятно. Меня ободрил внезапный хлопок по плечу.

— Наконец-то! – голос Альтер звучал искренне радостным, словно к ней вошла её старая подруга — Ты как раз вовремя! Грузовик подъедет примерно через пару минут, и ты сама всё увидишь! То над чем ты так долго трудились! Скажи, ведь не терпится посмотреть, ха?

— Верно. А ещё хочу поскорее получить свою долю.

Мы не называем друг другу своих имен и используем кодовые, как в многочисленных криминальных фильмах. Альтер Лоудер выглядит как типичный тинэйджер из так называемой «золотой» молодёжи. Я с ней давно знакома и для меня она вторая подруга после Эри. Она носит красный джекет с инициалами футбольного клуба «Н.К.» когда-то популярного ещё в пятисотых, синие джинсы и чёрные блестящие берцы. На её огненно-оранжевом лице блестел пирсинг: она проколола себе губу и нос, двигаясь лишь желанием выделиться из толпы или какими-либо другими фетишами. Её ярко-желтые глаза, горели пламенным стремлением и жаждой к действию. Полная энергии и сил она затеяла всё это и подключила меня. Не насильно — я сама согласилась внести свою лепту в общее дело.

Альтер протащила из-за тёмного угла два металлических стула и подставила их к деревянному столу, одиноко стоящему посреди зала. Она села на один из них и кивком пригласила меня присесть рядом с ней. Едва я села на место, как панк тут же вытащила из кармана пачку сигарету и закурила. Заглотнув никотин, словно спасительный глоток свежего воздуха, она, полностью расслабившись на спинке стула, начала свою тираду:

— Деньги развращают всех нас. Они превращают пони обратно в примитивных животных, неспособных мыслить самостоятельно. И я не хочу быть овощем, хочу быть живой, а не просто мешком набитого мясом и говном жирных политосов. А они ж сука, думают, что мы не понимаем их логику. Знаешь, почему это место до сих пор не закрыли? Потому что власти тоже получают с этого дерьма свой процент и весьма крупный. Вот зачем нам понадобилась ты — чтобы мы не кормили этих тварей процентами, а забрали всё себе, как честные ремесленники. Для высшего блага нужно идти на жертвы, даже среди народа… его необходимо освободить.

— Я… стараюсь тебя понять… Разве то, чем мы занимаемся – честный труд?

— Ты ничего не продаешь… Ты трудишься, что бы груз оставался мылом.

— Что же это за груз такой…

— Увидишь… Ты всё увидишь… Куртку застегни. Если будешь здесь так ходить, то тебя быстро сцапают… Хех! Дилетантка!

Произнесла как комплимент, но всё же я прислушалась к её предупреждению, застегнула молнию. Возможно подобные действия тоже для меня были как комплимент.

— У меня есть шокер.

— Он тебя может и не защитить – пистолет практичнее… И ойкнуть не успеешь, как тебя прижмут к стенке… О, а вот и наша табакерка изобилия!

С боку донёсся железный скрежет открывающихся ворот грузового гаража. Массивные двери медленно поднимались, а затем внутрь начал заезжать белый грузовик с зелёной длинной полосой на боку и символикой нашей компании – крест, лепестки и круг внутри. Четыре стороны света связанные воедино, круг играет роль непрерывной цепи торговли, хотя можно считать это алхимическим символом золота – символом жадности. Альтер подскочила с места, выбросила недокуренную сигарету, нервно затянувшись в последний раз. Я поднялась вместе с ней и приблизилась к грузовому контейнеру, из которого, едва пришвартовавшись к краю, выпрыгнули двое одетых в голубенькую форму участников транзита. Кобыла и жеребец, примерно одинакового возраста: жеребец носил короткую тёмную бороду, на запястье переливающийся из синего в жёлтый браслет, коричневая жирная слипшаяся шерсть, розовая грива «петушком» и блёклые глаза цвета помадки – не смотря на его неопрятный вид, благодаря своему окрасу, он напоминал мне кофе с зефиркой. Он кивнул мне, будто я его знаю и я киваю ему в ответ.

Кобыла, смерено переступившая пропасть между концом контейнером и началом зала, прошла мимо меня, а я бросила свой беглый взгляд ей в след. Невысокая, стройная, на руках тёмные перчатки, а на шее кулон с бликующим белым кристаллом. Я смотрела на неё, будто маньяк: дивилась её сногсшибательной попе, каскадной стрижке и эталонным ножкам, от которых я была просто без ума. Даже вплоть до того момента, как Альтер внезапно схватила её за голову и придавила к столу.

— Что ты делаешь!? – возмутилась я её внезапному нападению на собственную подручную, — Она же за нас!

— Ага! Солнце на Лунное небо!

— Отпусти меня! Чё ты творишь!? – кобыла попыталась подняться, но лишь вынудила главаря ударить её лицом об стол.

Кажется, Лоудер разбила ей нос.

— У тебя слишком длинный язык!.. Она, сука, хочет нас замести! Она хочет подорвать весь наш план! Она из долбаной стражи!

Кобыла перестала сопротивляться и обмякла.

— С чего ты блять вообще взяла эту херню!? Мы около года работает над этим говном! Мы работаем вместе всё это время!

— Никакая информация не пропадает бесследно… Знаешь есть такая пытка, я о ней в книжке как-то прочитала и удивлялась её жестокости… по ночам не могла уснуть, когда была маленькой… Я буду отрезать тебе руку плавно и небольшими промежутками и каждый раз буду прижигать рану раскаленным металлом... Ад покажется тебе солярием по сравнению с тем, что я с тобой сделаю.

— Я всегда была за вас, ребят! Чего вы от меня хотите!? Я просто хочу, чтобы моя семья жила в достатке!

— Твоя семья и так живет в достатке, Даггер!

— Это паранойя, Альтер! Отпусти её!

— Вот, как значит?.. Паранойя?.. Принеси резак.

На лице перепуганной и беспомощной выступил страх, и не прошло и двух секунд, как она внезапно поразила меня своим признанием:

— Да! Да, я коп!.. Альтер, я коп!.. Прошу, прости меня… Прости… – отрывисто произнесла измученная ужасом и болью кобыла.

-Твоя операция завалилась… Надо же, я доверяла тебе, считала тебя чуть ли не сестрой… а теперь я ловлю тебя, когда ты замахиваешься ножом прямо у меня за спиной.

А та всё слёзно повторяет:

— Прости… прости…

— Хорошо… Я прощаю тебя…

Последние слова прозвучали как успокоительное, я расслабилась, но как оказалось зазря.

Когда Даггер начала подниматься, Рави внезапно выдернула кристалл, висящий на её шее и ловким движением, почти мгновенно, вытащила из джинс пистолет. Шокированная Даггер даже не успела поднять глаза на выставленное на неё дуло, как прозвучал глухой хлопок. Мои глаза на секунду осветило горящей вспышкой, кобыла упала на холодный пол замертво. Стена за её спиной была залита кровавыми брызгами, описывающие картину последних секунд её короткой жизни: медленно стекающая кровь по ровной бледной глади, размазанные остатки мозгов. Наверняка если бы существовал художник, который рисовал свои картины именно таким образом её купили бы какие-нибудь искушенные фанаты, потому что желание выделиться и показать всем свою способность понимать искусство для них всё равно, что насмехаться над необразованным быдлом. Произошедшее трупным холодом глубоко осело в моей глотке.

— … «Прощаю»? – оцепенев, пропищала я и громко воскликнула: — Ты ей блять мозги по стене размазала, Рави!!

— Мы не могли держать её живой здесь, как какую-то пленницу – оно нам без надобности. Возьми кристалл и отправь его на утилизацию. – она бросила мне источающий светлую энергию кристалл и я неаккуратно поймала его руками. – Хаммер, будь добр, убери это.

— Я соучастница в убийстве…

— Она уже была мертва, а теперь подойди поближе. Я покажу тебе, что мы везли.

Внутри контейнера друг на друге стояло множество запечатанных ящиков и казалось тесно, но ловкая Коблер каким-то образом пролезла между ящиками и, взяв чёрный лом, ярым нетерпением стала выламывать самый ближний из них. Гвозди слетели вместе с крышкой, как с консервной банки и мне открылся вид на тёмно-синие ящички сложенные ровным рядом с боку, а левее лежало что-то устеленное защитной белой пленкой. Я ожидала увидеть там наркотики, или же оружие, но увидела именно это. Наверное, если бы там было то, о чём я и думала, то я бы не удивилась и вздохнула, но сейчас я смотрела, приоткрыв от удивления ртом.

— А вот и оно… — усмехнулась Рави. – Вот они – технологии!

— Ч… Что это такое?

Она резво оттянула пленку, разрыв под её личиной множество странный и необычных механизмов. Механизмы выглядели, словно прототипы, сошедшие со страниц детищ фантастов: изящные, пластичные, сложные и выглядели они как искусственные конечности. Руки, ноги, копыта, даже крылья для лишенных возможности парить над ночным городом. Оправившаяся Альтер с искренней счастливой улыбкой взглянула на меня и с восхищением произнесла:

— … Это будущее, Кей… Мир, наконец избавившийся от экономической зависимости… Это будет огромный скачок, который должен был произойти ещё давно… Вместе с этим мы буквально прорвём бронированный занавес и подержим его для других пони…

— Но… зачем их нужно было вести сюда через такую даль и скрывать, как что-то незаконное?

— Посмотри на эти ящики: конечности, крылья, новые органы, аппаратура о которой можно было только мечтать – всё это когда-то должно было попасть на рынки… Каждый из нас, узнав про свой рак, мог бы ходить в магазины и присматривать себе новые легкие… Но это бы сильно ударило по экономике… Множественные лекарства столь дорогие, что пони отдают за них свои последние деньги… На них построилась целая фармацевтическая монополия. Монополия по производству всякой дряни и без того отравляющей наш организм. Денежные магнаты просто могли потерять миллиарды из-за такого скачка… И дело ведь в доступности… Биотики сделаны не из платины, не из бриллиантов и не акульих плавников… Здесь нет чего-либо, что нужно было бы постоянно подпитывать – лежащее в этих ящика способно поднять на ноги и даровать новую жизнь целым поколениям… даже малоимущим.

Она подошла ко мне и ткнула в грудь.

— Всё это здесь благодаря тебе.

— Голова кружиться…

— Я понимаю! Но главное никому не раскрывай наше сокровище. Его нужно отвезти нашим хорошим друзьями из мастерской Проджектов… Мне нужно провести несколько встреч и скоро у нас будет своё место для продажи.

— У меня… нет слов… потрясающе.

— Создание биотиков решили прикрыть ещё лет пять назад, когда их только показали по телевизору. Тяжело даже представить, как же трудно работать учёным из «Подковы» в таких постоянно сжимающихся рамках… У нас там был один знакомый – он помог нам спереть прототипы из закрытых складов, а затем мы отправили их сюда. Здесь не только они, кстати.

— А что ещё?

— Литература, фильмы, химические формулы… Я хреново разбираюсь в химии, как и в науках в частности, но я точно знаю, что это какие-то не выпущенные препараты или же вещества. О них могут знать местные химики… но лучше пока повременить и спросить кого-то более проверенного… Кто знает что могут породить эти формулы… А говоря о остальном… просто взгляни на эту книжку.

Она просунула руку между синих коробок и достала со дна книгу в красном переплете, затем протянула мне.

— Давно я книги не читала.

— Такое ты не читала никогда.

Нигде: ни на корешке, ни на обложке не было названий, имени автора. Загадка овладела мной, будто трёхлетним жеребенком. Первые страницы скрывали за собой много непонятного для меня и противоречащего с моими историческими знаниями. Каково это верить, что Северные королевства на самом деле не такие добрые и милосердные, как рассказывали нам в школе. Здесь шло повествование о жизни некой Тэррибл Саферин – простой приморской девушке, чья деревня одной из первых попала под оккупацию. Депрессивный текст читался с трудом, но больше депрессии меня одолевало возмущение. Пока я сидела на одном из ящиков и жадно пожирала строки этой книги, Лоудер тем временем вместе с Хаммером начинала вытаскивать груз из грузовика. Мне мерещилось, что я слышу сам измученный голос кобылы у себя в голове. Безрассудная жестокость фашистов, множественные казни, концлагеря – почти каждое слово трогало за душу.

 — Встань, пожалуйста. Ты кстати сидишь на термоядерном реакторе!

— В смысле?

— Чертежи!.. Он будет производить в пять раз больше энергии, чем любая другая атомная станция!

— Похоже, твой друг с «Подковы» много тебе поведал. – Спонтанно произнес жеребец.

— А ты бы не хотел знать, с чем тебе придется работать?

— И то верно…

Краем глаза я замечаю татуировку на руке Альти в виде переплетающихся цветов, сочных бутонов, роз с острыми шипами. Узор выглядит очень красиво, как недурное произведение искусства посвятивших всю свою жизнь художественному ремеслу.

— Тебе мы тоже сделаем.

Её голос прозвучит в моём рассудке, как звук, созданный лишь воображением.

— Погоди… ты ведь сейчас мне сказала? Мне-то она зачем?..

Её улыбчивый взгляд, как бы говорил о том, что я всё равно на это соглашусь и вскоре я поняла почему. Налаживание рисунка процесс не болезненный, но и не приятный. В салоне было грязно, кругом висели исписанные рисунки, светили разноцветные лампочки, а у стены стоял розовый диван, похожий на диван из наркопритона с их чудными торчками, нюхающими дорожки дури.

— Чудный круп, Спарки!

— Закройся, Лоуд.

На работу размером с сигаретную пачку уходит около часа. Для большинства татуировок больше сеансов по 2-3 часа. От плеча до локтя 10 часов, а картинка на всю спину не меньше, чем за 80 часов. 80 часов безустанного лежания на животе, от которого затекали конечности, но мне это не грозило. Мастер – покрытая рисунками фиолетовая кобыла с разноцветными волосами и неестественными пугающими чёрными глазами со сверкающей белой коронкой – по словам Коблер была не просто исключительна в своём деле – она была помешенной. Водила машинкой по моей шерстке, словно кистью по чистому полотну. Возможно, для неё так и есть: чисто белая шерсть можно представить как холст. Так она видит и так говорит Коблер. Она рисует чудесные розы, рисует непонятные мне гербы, символики, надписи, рисует окровавленные сердца и цветных мотыльков. Рисунок слишком сложный, чтобы можно было рассказать о нём полностью. Время шло незаметно, мастер монотонно и нагнетающе молчал, а Альти нацепившая на себя очки с красными стеклами, придавалась позитивной музыке из дешевого магнитофона. Это постоянное гудение начинает западать мне в мозг. Я верила в идею своей подруги и была слепа ко всем возможным бедам.

— Дальше не надо… спасибо.

— Дай ей закончить, Кей. Не уж то ты боишься?

Когда дело касается крестца, место, где тату было делать уже стыдно, я была пренебрежительна к чужим словам.

— Дальше делать без надобности.

— Даже сейчас будешь строить из себя целомудренную монашку?

— Дальше будет не красиво… Тату подчеркивает красоту, а не застилает её. – тёмно добавила мастер.

Альтер не любит женщин, у неё натуральные взгляды на жизнь – она называет их «правильными», а всё что отбивается от нормы – «навязанными отклонениями». Она верит, что любое извращение не появляется просто так. Корни любого отклонения от нормы лежат в отношениях неокрепшего разума с внешней средой. То есть большинство маниакальных психопатов, лесбиянок, извращенцев, повернутых кобыл и жеребцов – это лишь плоды чьего-то воздействия. Законы играют на этом, по телевизору транслируются соответствующие передачи, обсуждаются сомнительные темы, проводят акции, а интернет ресурсы в своём большинстве разделяют общество на множество лагерей: так же, как и фашисты против социалистов.

Татуировка, когда она была закончена, шла от локтя правой руки до самых плеч и дальше по всей спине до области крестца и не переставала мне повторять моя не кровная сестрица – «это необходимо». Она хотела индивидуализировать мой образ, чтобы даже самый искусный маголак не мог скопировать меня за счёт сложности рисунка. Пожалуй, чрезмерная паранойя сильно изменило Альтер за длительную поездку через северные страны, но если бы не она, то наше дело могло бы накрыться медным куполом.

Маголаками в наше время называют волшебников-инспекторов, способных копировать другую пони, превращаться в неё, или даже находить её из миллионов других жителей посреди огромного города через специфическую систему «Г.М.К.», которую никто никогда не видел и не знает, на что она способна. Говорят, что с её помощью можно в любой момент найти и «удалить» кого угодно, будто его никогда и не существовало.

В фильмах это место часто изображают, как свод четырех орденов чародеев, которые сидят за столами в огромном зале и посередине располагался навесной монитор, через который можно было следить за проходящими новостями и искать необходимые детали по самым интересным событиям дня. На самом же деле, без киношных штучек, на юге состоят лишь три ордена чародеев: "Пламенная осень", "Белая синева" и "Звёздный хвост". Штабы остального астро-союза находятся в северных и восточных королевствах. О существовании магов-насекомых мало кому известно. Инсекторов, способных к магии, называют — патриархами и ранее ставили на ровне с священными служителями в мечетях. Сейчас патриархи заниматься магией более углублено.

Всё же красивый, как чистой воды шедевр изобразительного искусства, рисунок не мог не вызывать у меня улыбку. Хорошо, что в салоне весит зеркало.

— Мне кажется, этот взгляд означает, что это была совсем не глупая затея.

— Я теперь слегка чувствую себя ходячей картиной…

Стоящая рядом татуировщица потыкала мне в лопатки и довольно сказала:

— Ходячая картина неподходящее обозначение… Произведение искусства звучит гораздо лучше.

— Пожалуй, для полного твоего перевоплощения в легкий образ озорной и кокетливой крутышки зайдём с тобой к парикмахеру… Думаю тебе подойдёт «боб».

— Кто это?

— В смысле кто? – непонято вопросила Альтер, бросив мне мою куртку.

— Кто этот «Боб»? Он парикмахер?

Она лишь весело рассмеялась надо мной.

На двух фронтах

Приближался рассвет и наше дело начинает распускать свои нежные лепестки на поляне общего безумия. Пока я была у местного парикмахера, Коблер мучилась с вопросами, касающимися беспрепятственного хранения груза. Когда она говорит о товаре по телефону, всегда употребляет кодовые слова: груз — мыло, копы – мухи, а биотики – это запчасти. Кроме того, она подстраивает свой акцент под восточный: забавный и наивный. Ещё в возрасте семнадцати лет я познакомилась с ней по пути в Ксардас, когда она подсела ко мне в поезде. Альтер хотела стать хорошим лингвистом, чтобы зарабатывать жить в достатке благодаря дорогим договором крупных корпораций, но судьба подала ей другие краски. Резкие перепады в настроении принесли свои плоды: панкерша отказалась от привычной для всех пони жизни и стала поддерживать анархию, как необходимую панацею от бедноты, страданий населения и бездумного топтания на месте. Она призирала властей, ненавидела бюрократов, унижала поддавшуюся модным течениям молодёжь и не считалась ни с кем. Лоуд одна из немногих кто плывет против течения, выбирая более сложный путь, а не путь подгоняемый чужим ветром.

— Но почему я сделала такой выбор?

— Любая другая пони вправе наступать на ловушки, расставленные верхними колоннами, но определенно не Альтер. В век прогрессирующих информационных технологий именно информация являет собой сильнейшее оружие и даже сейчас, когда казалось мир пребывает в состоянии покоя, идёт активная цифровая война. Эта война может привести к чему угодно, будь то геноцид, или неравное противостояние.

— Для того, чтобы мего держава "А", напала на богатую ценными ресурсами страну "Б"… нужно найти коэффициент причины "Ц"…

— Подписываем к нашей задаче террористические теракты и прямой конфликт неизбежен.

— Сбрасывать бомбы для спасения жизней, тоже, что и сливать мусор в море для чистоты. Они считают нас полоумными идиотами.

— И оба этих сравнения, к сожалению, являют собой чистую правду. Сейчас говорить правду сложнее, чем искажать её самому. Это совсем не теория правдивой лжи, а намеренный трюк для манипуляций легкоуправляемым народом для извлечения пользы лишь для себя. Четверо не придумывали войну, голод, жестокость – её породили мы сами. Зачем?.. чтобы получить то, чего хочется изобретателям.

— Никто не живет без лицемерия. Чего стоят святоши, смотрящие своим воспитанникам под хвост. – Альтер звучно свистит. – Детишки явно не об этом думали, говоря: «заполниться святым духом».

— Хах..! Грубый пример.

— Мы будем искренны.

Мы все хотим, чтобы с нами были искренны, уважали, как самих себя. Если пони получает в свои железные руки власть, то вскоре она её развратит и ей захочется большего, если только это желание сможет пересилить совесть. Пока сидела на кресле перед зеркалом и наблюдала за тем, как парикмахерша с ванильного цвета гривой с пробором на правую сторону неровно подстегает мои тонкие неоново-голубые волосы, я думала о наших надлежащих планах. Мы развалили несколько букмекерских контор прямо здесь, в мусорном районе, конечно же, добрыми словами и длинными тирадами. Оружие решает многое. В том числе и экономического рода проблемы. Нет, ни я, ни Лоуд, ни один член нашей команды никого не убил. Мы просто сожгли их точки не заботясь о том, что они могли кому-то принадлежать. Всё произошло очень быстро: двери отварились, мы зашли внутрь и устроили диверсию. Мне предстояло до крови избить одного старичка и мне ни на секунду не хотелось его пожалеть. Затем я вытянула его на улицу и дождалась, пока мы начнём поджигать крышу здания. Как приятно видеть творение твоих трудов по экрану телевизора.

К нашей команде присоединилось ещё несколько добровольцев после погрома на Мун Стрит, и одной из них была Клауд.

«Дважды» Клауд – бежевая молодая кобылка, работающая в одном из новомодных ресторанов в центре города и вынужденная брать сверхурочные. Её так называют из-за её забавной манеры говорить: она часто повторяет одни и те же слова, когда что-то хочет сказать. Слушая её можно подумать, что Клауд просто сильно волнуется, но это не так.

— А тебе это зачем?

— Деньги-деньги сломали мне жизнь… и я хочу-хочу чтобы всё это прекратилось не меньше-меньше, чем вы.

— Точно? – с усмешкой спрашивает Лоуд и глотает виски.

— Точно-точно. Это bon-bonne affaire, и я хочу быть с вместе с вами-вами. Сражаться за справедливость.

Доктор объяснил ей, что навязчивое повторение может быть проявлением эфферентной-моторной афазии, которая случается при поражении нижних отделов премоторной области коры левого полушария или, короче говоря – персеверация. Клауд прекрасно слышит, как она говорит, но для неё её речь кажется бездефектной.

Она пришла сюда из-за личных мотивов, желая стать одной из первых участниц проекта. Как-то раз её отец сильно задолжал банде из Лунного района, а затем откинул копыта от сердечного приступа, перевесив долг на свою любимую дочурку. Естественно у неё таких денег не было, тем более, когда ещё учишься в институте. Она была куда опаснее, чем кажется на первый взгляд. Когда мы её приняли, то она сама рассказала про свою идею: она пригласила в свою квартиру «синие галстуки» и там устроила взрыв, чтобы бандиты получили своего с полна. Её желание избавиться от собственного имущество поражало меня, видимо она действительно была безразлична к всему этому коммерческому хаосу и хотела жить дальше и просто так оказалось, что мы помогли ей раздавить бизнес остатков банды. Клауд сделала всё, как по расписания: ровно в 9:30 они вошли в её квартиру, четыре пони, как говорят новости, а через пять минут в 9:35 прозвучал взрыв, охвативший всю её квартиру пламенем. Удивительно было узнать, что затем ещё три пони быстро покинули город первым же поездом.

Я чувствовала, что постоянно повторяющая кобыла ещё сыграет свою ключевую роль в нашей истории и это случилось.

Она буквально заполнила гнездо чёрного рынка очищающим пламенем. Всё та адская мерзость, что царила под землёй вдруг была предана огню – всё сгорит и когда здесь будет полиция, они не найдут почти-то никаких остатков прежних постояльцев, ни того, чем они там промышляли долгие годы напролёт. Газообразный фтор способен воспламенить всё, к чему он только прикасается, как злосчастный напал, прилипающий к коже, одежде и сжигающий свою жертву заживо долгих муках. Наверное, потому название фтора произошло от древнего «истреблять, разрушать». Порча заполняет весь воздух внутри муравейника, плавно течёт по канализации, трубам, отведённым каналам, как скрытная крадущаяся змея, а затем всё вспалыхнёт. Да так сильно, что чёрные клубы дыма поднимутся до самых звёзд. Пламя везде, словно наступил настоящий ад.

— Сука, ну и библейский же жест, однако! – всё усмехалась Лоуд, наблюдая за выбегающими из здания уголовниками.

— У неё талант.

— У меня талант-талант. – Клауд кивает на последнем слове и кладёт мне свою руку на плечо, как любимая сестра.

И, наверное, так и было. Она чувствовала неописуемую гордость за то, что она делает, а я пыталась идти её примеру, но её страсть к всему воспламеняющемуся меня пугал. Как рассказывала Клауд, вечерами заседающая в старых пабах, раньше она метила в химические науки. Теперь она официант, потому что сама она какое-то время стояла на учете на учете в наркодиспансере. Возможно оттуда и идут плоды пиромании.

Чем больше пони присоединялось к нам, тем больше чувствовалось наше влияние. Мы взламывали чужие банковские счета толстосумов, проводили DDoS-атаки на СМИ, вновь твердящих нам очередную ересь и ложь про зарубежные бедствующие и якобы "враждебно настроенные" страны. Хакерские сквады уже совершили несколько атак на правительственные программы и даже попытались найти "Г.М.К.", но вскоре их задержали и все стали вести более скрытную и спокойную игру. Резкие и неожиданные блокады каналов не остались незамеченными и в том числе кражи виртуальных валют с электронных счетов. Про нас прознал не только весь город, но и почти что всё королевство. "Вспышка преступности", "террористические акты", "насилие" — ложь. Каждый из нас не делал чего-то, что могло сойти за несправедливость. В наше время слово "справедливость" извращено настолько, что никто не видит дальше своей собственности.

Внезапно я отбиваюсь от мыслей, когда ножницы парикмахера кусают меня за ухо.

— А..!

— Боже, Келпи! Я же заплатила тебе не за то, чтобы ты ей ухо резала!

Растерянная кобыла стала вытирать кровь с моих волос. Я сжалась от боли и потянулась туда руками.

— Извините! Я нечаянно задела!

— Ничего! Ничего, со мной всё хорошо!

Неосторожность, небрежность, нечаянность – почти, что близкие по значению синонимы нашей жизни. Говорят в девстве идеи самые благие и чистые, и, следовательно, чем старее мы становимся, тем больше мы делаем ошибок в своём пути. Например, как сходим с ленты мечты и становимся экономистами, юристами, программистами. Но что же стало с твоей мечтой? Почему ты больше не веселишься днями напролёт? Почему не заводишь большую семью и не хочешь выйти замуж? Куда подевалось то самое желание спасти голодных людей из бедных стран от бедности?

— Почему..?

— Хэй, Кей, а ну спускайся с небес обратно.

— Извини, задумалась…

Существует один универсальный вопрос, придуманный для развращения самого понимания нравственности, который нужно задавать как можно чаще: «Что это даст мне?». Например, что даст мне, если я создам фонд в поддержку бедных? Что даст мне, если я выберу старого, но богатого олигарха, а не молодого симпатичного студента? Что даст мне газировка из автомата, кроме как несколько лишних порций сахара и кофеина?

Я сажусь напротив Альтер за столик у светящегося бледно-голубым светом автомата, стоящего спиной к серой колонне, на которую опирается мост над нами. За спиной моей подруги пролетают редкие машины, озаряющие ночную улицу своими фарами, идут по чёрному тротуару проходимцы, держащие в своих руках телефоны, уже когда-то заявившие свои права на кражу нашей жизни. Я нервно царапаю когтем стол и пью искрящийся в моём горле холодный напиток настолько сладкий, что хочется пить ещё и ещё. По рельсам над нашими головами шумит, гремит своими колесами поезд – он везёт полусонных пони, чья работа начинается именно в тёмное время суток, а заканчивается в середине дня. Поезд приноситься быстро для меня, как обычное явление природы, наравне с наступление дня и ночи. Я отвожу взгляд наверх, и вижу огромные высотные небоскребы, плотно и тесно расставленные рядом друг с другом. Там, как и раньше сияют миллионы разноцветных огней, пролетают редкие аэрокары, бликуют рекламные щиты. Лица, надписи на разных языках и языках, которые непонятны даже Альтер.

— Утро наступит уже очень скоро, а для нас с тобой тьма не рассеяться… — говорит она и закуривает сигарету.

Дым вылетает из её рта, как у огнедышащего дракона старых былинных сказок.

— Один день пролетел незаметно… Сейчас более ста мастеров трудятся над тем, что может изменить наш быт.

— Мне до сих пор не по себе от того, что мы делаем…

— Скажи, тебе бы было не по себе, если бы тебе пришлось делать операцию на сердце? Страх перед будущим – это природное чувство.

— Но это ведь другое…

— Но ведь цель одинаковая?

Для меня одинаковая и одинаковая для нас обоих. Спасти от оккупации подсознания, всё равно, что спасать жизни.

— Пойми ты уже, наконец, я бы не вела эту войну, будь она просто не нужной, а она необходима. Мир сидит на наркотиках, спиртном, желании выделиться и если ничего не предпринять, то наш общий табун начнёт деградировать.

Интересно, почему она носит эти очки даже ночью? Может она хочет скрыть свои глаза от других пони, или создать иллюзию, что её никто не видит?

— Оно уже деградирует... Меня, скорее всего не будет в мастерской, мне нужно…

— Что? Опять переться на свою жалкую работу и продолжать вести своё жалкое существование вместе с другими пони?

— Это уже обыденность. Я хочу немного отдохнуть от этого всего.

— В любом случае нужно послезавтра мы планируем несколько полезных сделок. Было бы очень неприятно не найти тебя.

— Я обязательно прейду.

У Альтер есть свой собственный мотоцикл, покрытый яркой жёлтой краской. Не сказать, что он слишком дорогой, но и не сказать, что дешевый. Всегда может существовать промежуток между двумя этими понятиями – когда существует что-то подороже, но тебя всё более чем устраивает. Я не могу сказать «лучше», потому что слово «дороже» — это самостоятельная частица в торговле. Такими же силами можно купить золотые ложки.

И вот она бросает сигарет в лужу, а сама заскакивает на свой мотоциклет и надевает перчатки.

— Знаешь, что сейчас кто-то занимается разработкой телефона, который будет заряжаться от движения крови, прямо как мини-гидроэлектростанция?

— Нет…

— Представь себе обладателя такого смартфона: драгоценный аппарат в его руке, а от телефона к его руке и под кожу тянуться трубки. И знаешь, что это значит?

— И что же?

— Это значит, что скоро телефоны буквально будут питаться нашей кровью. Заставляет задуматься, не так ли?

Утро, снова звон будильника, снова сильный сжимающий холод.

Ты закрываешь окно, выключаешь будильник, умываешься и чистишь зубы. Ты идёшь завтракать, листаешь страницы в браузере и снова лежишь в кровати с телефоном в наушниках, слушаешь музыку. Всё вроде бы как всегда, всё обыденно и никогда ничего не меняется.

И внезапно звонок в дверь.

И теперь ты идёшь по художественной галерее, смотришь картины вместе со своей подругой, но ничего в них не видишь. Где-то нарисованы яркие пейзажи, где-то мерцают звёзды на ночном небе у пруда, а где-то вовсю кипит городская жизнь. Абстракции, абстракции, абстракции. Я не вижу ничего в этих картинах, не могу понять их смысла – они пустые для меня, словно обычные листки А4. Кажется у меня разрыв шаблона.

— Необычно. – произношу я почти что шёпотом без надежды, что меня услышат.

— Что?

— Необычно. Я никак не думала, что ты решишь пригласить меня в сюда после прогулки в парке… Сколько мыслей было вложено, чтобы нарисовать ту или иную картину. И какой труд…

— Я знаю, ты не любишь ходить по местам, где много пони. Скажи: ты боишься, или это просто комплексы?

Эри улыбается, оголяя свои милые клыки, но и я почему-то улыбаюсь. Не знаю почему, мой мозг просто играет с моим лицом.

— Мне, наверное, нравиться быть одной…

— Но ведь одиночество причиняет сильную душевную боль. – Она будто сочувствует мне. – Мы сидели в одном офисе примерно три месяца и за всё это время ты… не рассказала мне о себе практически ничего.

— Поверь, мне не о чем… Я выросла в деревне и потом уехала работать сюда.

— Святые, почему ты такая мрачная? Нельзя говорить о себе всего лишь в одном предложении. Расскажи, как жилось там, чем ты увлекаешься? Это не допрос – я просто хочу узнать тебя получше.

Я смотрю на её крылья, будто высеченные в скульптуре искушенным мастером эпохи Возрождения. На волшебное бледно-зелёное оперение. Наверное, оно очень мягкое.

— Так ты расскажешь мне?

— … У меня было не совсем счастливое детство, о котором мне не хотелось говорить. Моё мама гуляла на стороне, пока отца не было дома и трахалась в семейной кровати. Мой папа убитый алкаш, бил меня, часто пропадал со своими друзьями на свиноферме, но домой мяса не носил, потому что мы жили настолько бедно, что не могли даже позволить себе мясо. В конце концов, я получила девять классов и уехала в столицу, чтобы пройти дополнительное обучение и начать новую жизнь, а при поступлении у меня выгнали, так как я происходила из глуши. Мне не доверяли… Теперь я работаю в «Фоур Роадс» и лишь хорошее, но лживое резюме и липовый диплом помогли мне с этим.

Мой голос звучал уверенно, но то, что я сказала, даже меня повергло в шок. Я сказала правду, преподнесла её в слишком твёрдой форме и теперь я не могу понять, почему я это сказала? Что заставило меня так сильно развязать язык?

— А… Извини. Похоже, мне не стоило спрашивать.

— … Я ведь не совсем плохой друг, верно?

— Ты хороший друг, Спарк. Мне очень жаль тебя, я чувствую… это больная тема…

Вновь мне сочувствует, а я ещё сильнее удивляюсь её безграничному терпению, которым она просто растопляет мой негатив. Разве существует такие понятия, как негатив и позитив? Разве нельзя найти в чём-то плюсы и минусы? Можно и нельзя одновременно. Если копать яму, грязь из неё никуда не исчезнет.

— Прости, что заставила слушать мой бред. Не нужно было этого говорить.

Не знаю, почему я не говорила о своих проблемах с Коблер — для меня они как будто улетучиваются. Тонные чёрные массы, давящие на голову, невыносимо, как нож ковыряющий глазницу. Лезвие боли разрезает мои нервы, рвёт сосуды, раздавливает мой глаз. Чем больше я держу всё это в себе, тем сложнее и больнее мне становиться. По жизни я флегматик; воспитали меня, мягко говоря, дерьмово. А сейчас… а сейчас я скинула с себя тяжелый груз… хоть и не весь, мне было легче.

— Хочешь, я тебя обниму?

Когда чувства начинают свою буйную ураганную игру, на лице невозможно удержать какую-то точную эмоцию.

— Кхе-х… Обнимешь?

— Знаешь профессора Майнда?.. Попробуй, тебе это точно поможет. Вылечит сердечные раны.

— Мне это не поможет, Глои.

— Не узнаешь, пока не обнимешь! Ничего страшного, просто подойди ближе.

Я делаю неловкий шаг, прижимаюсь к её груди, легонько обхватывая за спину, и смотрю на озаренное маковое поле, на стене. Эри кладёт мне руку на гриву, и я чувствую покой. Мне хорошо, словно я всю свою жизнь обитала в чёрной сырой пещере и вот я нахожу в ней свой лучик греющего солнца. Она прячет меня своими крыльями, как будто закрывая меня в мягком пуховом коконе. Мне спокойно, мне хорошо, мне беззаботно.

Ощущения её гладящихся об щеки перьев, можно сравнивать с райской эйфорией – я таю в объятьях, словно кубик льда. Ммм… я слышу её дыхание и узнаю о ней ещё больше. Её воздымающиеся груди при каждом глубоком чувственном вдохе – свидетельство её не полного перевоплощения в кровососущего. Вот почему она всё ещё теплая, как солевая грелка.

От неё пахнет сладкой ванилью.

— У тебя всегда была эта татуировка?

— Нет, не всегда...

Для неё наверняка тату скрывалось под белой рубашкой, из которой я не вылезала даже по праздникам, когда ходила на работу. У меня дома есть шесть комплектов рубашек – по одной на каждый будний день. Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота. Воскресенья нет даже в расписании, будто такого дня и не существует вовсе.

Когда Эри слаживает крылья, я вижу то, чего я совсем не хотела здесь видеть — Альтер. Стоит в параллельном зале и с ехидной улыбкой смотрит на меня. Всё то тепло, как будто провалилось в бездну…

— Я, сейчас… погоди секунду.

— Хорошо, если что-то понадобиться, я буду тут.

Как же я раздражена. Как же я обозлилась на упертую курящую прямо в картинной галерее кобылу в своих дурацких солнечных очках. Я чувствую, что не выдержу, схвачу её за руки и закричу: «свали отсюда куда подальше».

— Что ты тут делаешь? Я же попросила тебя дать мне отдохнуть!

— Вот значит, как ты отдыхаешь?

Лоуд смотрит на странную картину: на ней был изображен мост и стоящая на нём девочка, махающая своему отражению. Но это было необычное отражение. Оно махало ей не правой рукой, как делала девочка, а левой и она совсем не улыбалась.

— Я имею право на личную жизнь, а вот ты мне мешаешь! Здесь нельзя курить!

— Ох… правда? И что я должна потушить сигарету?

— Да, должна.

— И что произойдет, если я не потушу её? Я заражу кого-то раком через «пассивное» курение?.. В этом городе дым от машин в несколько миллиардов раз вреднее, чем эта сигарета. Только вот водителей почему-то никто не штрафует, а меня оштрафуют, на целую сотку, между прочим! Вот, что я скажу тебе… – наконец она повернулась ко мне лицом и посмотрела мне в глаза, сквозь свои полупрозрачные очки. – К чёрту. К чёрту правила и тех, кто их придумывает. Ты ведь знаешь, что содержится в одной сигарете?

Я пожала плечами.

— Никотин, токсины.

— Это в общем. Смола, мышьяк, аммоний, метан, бутан, угарный газ, цианистый водород! Но я курю, потому что это успокаивает мои нервы, и я не думаю о том, что с каждой выкуренной сигаретой я приближает меня к земле… Все мы потребители… Мы хаваем то, что дарит нам великие корпорации. Как думаешь, можно ли сравнить «Кибер-софт» с богом?

— Зачем ты сюда пришла?

Она вытащила из-под подмышки красную квадратную коробочку, протянула мне и вернула свои глаза на картину.

— Передай это своей подружке. Обрадуешь её.

— Что это такое? Конфеты? Драгоценности? Пазл?

— Великий дракон, какая же ты всё-таки простодушная! Бери, пока даю и иди к своей подруге. А я пока здесь постою… полюбуюсь красоте живописных картин… и подышу ядом.

Жест с её стороны тяжело было счесть и сравнить с чем-то другим. Может это очередной из её приколов, может она просто хочет мне помочь. Я не знаю. Просто хочу надеяться, что то, что на уме у Альтер только хорошие мысли и эти мысли только во благо. И в чьё это благо? Как же меня рвёт вопросами.

— Не забудь про наш уговор. Ровно в одиннадцать. В винно-водочном складе.

Винно-водочный склад. Долго не вылетало из головы, пока кульминация нашей с Эри прогулки не перешла в восторженный престиж. Забирая коробочку с рук Коблер, я никак не могла подумать о том, что эта самая коробочка может способствовать тому, что я в скором времени окажусь в одной постели со своей подругой. За окном сияла одинокая луна, покинутая звёздами. Бывало по её белоснежной серебреной глади пробегали прозрачные тучи, пуская легкие игривые тени на стене заставленной литературой. Я смотрю вперед перед собой на компьютерный стол, сжимаю в кулак одеяло и всеми силами не верю в происходящее, хоть и не верить в это уже очень глупо.

— Спасибо. – говорю я неловко, не уместно, как будто матерюсь в филармонии.

Я чувствую, как её пальцы нежно идут от моего затылка, по спине и к пояснице. Блаженные чувства захлестывают, подобно морской волне.

— Почему ты это говоришь?

— Если бы ты знала, сколько я мечтала о чём-то подобном.

Её шёлковая рука касается ягодиц, поднимается к бедру, и возвращается по талии, а на моих глазах наворачиваются слёзы. Сколько прошло времени, чего всё это стоило? Теперь она лежит в постели со мной и гладит меня, я плачу, придавливая подушку к своему лицу. Всё липнеться и я не расстраиваюсь, потому что сейчас мне по-настоящему хорошо.

— Тебе что, не понравилась?

Её голос звучит так, как обычно говорят при легкой улыбке. Я не вижу её, она греет меня за спиной — мне стыдно смотреть ей в глаза. Она ведь даже почти не знает, кто я такая и чем я занимаюсь. Грёбаная Лоудер… грёбаная Лоудер…

— Я кусок…

— Тише-тише... Как бы ты не хотела строить из себя самостоятельную и дерзкую, знай, что это явно тебе не идёт... Ты нравишься мне такой, какая ты была раньше... тихая, скромная, беззащитная... И в тебе есть всё, чего я могла только пожелать.

— Я слишком де... плохой для тебя вариант. Ты добрая, красивая, спортивная...

— Ты тоже! Хватит нагонять на себя дурные мысли и превращать себя в чудовище. Но если хочешь... я могу уйти... просто попроси.

Я тут же перехватила её руку и крепко прижала к своей груди.

— Нет, пожалуйста... мне очень одиноко. Я не хочу.

— А ещё говоришь, что ты не прелесть...

Пегаска прижала меня к себе и накрыла своим крылом. Тепла её тела очень не хватало в моей постели, и теперь это всё была не иллюзия: её нежные руки, дарующие мне ласки, не были выдумкой моего воображения. Она настоящая, она заботливая и она рядом со мной. Я ещё никогда не спала так крепко. Ночью Глайдер всю ночь слушала музыку из своего плеера, но мне она совсем не помешала кануть в ванильные грёзы и пускать слюни на подушку от удовольствия.

Утро задалось приятнее без лишних тяготивших мыслей. Греющие слова и не менее тёплые объятья. Всю ночь мне снился странный сон после, которого я два раза просыпалась посреди ночи, но затем снова засыпала, наверное, даже не ощущая где было начало, а где конец. Я стояла на каменном мосту, кругом над водой висел молочно-свинцовый туман. Не было не криков птиц, не журчания воды, один лишь давящий писк. Снизу, на бегущей глади чёрной, как смола, реки, я увидела отражения: на ограждении сидела, свесив ноги Альтер – она улыбалась мне и махала, словно приветствуя меня. Она двигала правой рукой.

Я видела всё это в той фазе, когда реальность тяжело отличить от сна. Помахав ей в ответ, внезапно кто-то за моей спиной грубой и резко столкнул меня с моста в воду и тут я подскакиваю. Дыхание сбитое, напуганное, глаза еле проясняют светлую картинку, а сердце бешено рвет грудь. Осознав, что это был всего лишь сон, я прижала к себе одеяла и почувствовала прикосновение к моей спине.

— Ты чего?.. Кошмар приснился?..

Свет солнца за окном судил о том, что я явно сейчас опаздываю на работу и причем, по всей видимости, не одна.

— Мы не опоздали?

— Забей ты! Ложись обратно.

И я легла. Я переборола свой режим. Я не чувствую, что прямо сейчас мне нужно куда-то бежать сломя голову, нужно отчитываться перед боссом и получать грызущий нервы штраф. Мне было глубоко на это наплевать, будто всего лишь жалкая мелочь, которую можно обойти и жить дальше. И оно так и оказалось.

— Какого, сука, хера ты опоздала на целый час!?

— Мне пришлось задержаться… Извините... больше такого никогда не… — я бы закончила свою фразу, но разъяренный Оксворд тут же меня прервал.

— Я это сто раз слышал, Кейборд!

Грива как всегда жирная, на нём лавандовый галстук, завязанный, будто трёхклассником и весь он пахнет табаком. Как же он меня достал.

— Но я-то говорю это первый раз…

— Да насрать мне на это! У тебя что, часов нет нигде, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени!? Какой надо быть тупицей, что б зависнуть где-то на целый час!?

Я — молчаливый холодный камень на берегу моря и на меня дует горячий бриз.

— У тебя ещё и блять наглости хватает мне перечить! Каждый, каждый из этого офиса ведёт себя некомпетентно! Все опаздывают, не только ты, но разве я должен поощрять это?! Они тянут работу, а я должен за ними всё поправлять!

В уме представляю, как прямо сейчас я бью головой своего босса об сенсорную панель гудящего ксерокса. Тёмная кровь затекает внутрь машины, на сканер, пачкает пол, панель разбивается. Затем я подвожу бесчувственного Оксворда к окну и показываю, что оно на самом деле не пуленепробиваемое. Его мерзкая жирная туша летит вниз, с огромной скорость и громким звоном падает на рельсы. Ровно, как по часам, поезд делит его тело на три части. Кишки, внутренние органы, экстравазат: прямо как в фильме ужасов.

-Уф… Что то я разошёлся… Ну, ты поняла что я хотел тебе донести?

Такое происходит всегда и мало кто понимает, что чувствуют они в душе. Если чайник уже заварился, не нужно включать его второй раз. Путь он остынет.

— Вы хотите, чтобы я относилась к работе со всей серьёзностью.

— Да.

— И хотите, чтобы я не опаздывала.

— Верно.

— И хотите, чтобы мой отдел работал лучше.

— Абсолютно.

— Значит, всё поняла. Может, ещё хотите на меня пожаловаться? На то, что цены растут или на эпидемии?

Я ваша боксерская груша, мистер Оксворд.

— Нет… Удачи… И знай своё место.

— Главное, чтобы ты со своего не слетел…

— ..Что ты сказала?

— Главное, чтобы никто не забывал своё место.

Он даже не взял с меня тот самый штраф. Будь у меня такая же уверенность, как у Альтер, я бы попыталась достучаться до его совести: кулаком. Все видели меня, все слышали и все знают – он унижал меня прилюдно, однако я не чувствую себя униженной. Одна из работниц офиса кивает мне, будто осознает моё положение, а я лишь демонстративно зеваю и иду к себе. На моём кресле сидит новый объект возмущения – Аллая, одна из ведущих менеджеров, которая не особо приветлива со мной. Прелестная короткая прическа на двухцветные волосы, зелёные и розовые, невинная улыбка, слетевшая с лица, едва она меня завидела, носит информационные квадратные очки, на которых всплывают всякие циферки и статьи. Наверное, дать ей выполнять три работы одновременно и она с этим справиться. Слишком уж она молодая для этого места.

— А-ам, я тут вас заменяла, пока вас не было. Но, похоже, не помогло?

Я продолжаю монотонно молчать и чем дольше я молчу, тем громче мне кажется эта тишина. Она разрывает мне перепонки, заставляет сердце биться сильнее и его уже можно услышать.

— Нам поступило два новых заказа. Первый на счёт поставки партии мебели, а второй ювелирные украшения. У нас будет хороший процент, если мы обеспечим им поставку с заграницы северных. Нужно будет провести через таможню к завтрашнему дню. Я составила пару бумаг, вам стоит на них взглянуть.

— Зачем ты здесь?

— Хочу помочь, так же, как и вы.

«Хочу помочь» — сказала она и покинула мой кабинет, и это было сказано в век морального разложения. В век, когда пони начали красть деньги из благотворительных фондов и детских домов. Что вообще её сподвигло так поступить?

Я изумленно поглядела ей в след и внезапно почувствовала, как кто-то тянет меня за хвост.

— Почему не поздоровалась? – весело воскликнула Эри и захватила меня в свои объятья.

— Чего ты делаешь?..

— Испугалась… Расслабься, ты же со мной.

Я сразу попыталась расслабиться, но у меня ничего не получалось. Меня не покидало чувство страха, что-то необъяснимое и спонтанное. Я быстро слезла с её колен и напряженно села на своё место.

— Хватит.

— Да что с тобой такое? Ты не в настроении, что этот придурок на тебя наорал? Да ему увольнением пригрозили, так вот он и беситься, а ты здесь совсем не причем.

— Я не про это, святые… — я грустно выдохнула. — Зачем ты делаешь это на работе?

— … Ты мне нравишься, я тебе нравлюсь – что ещё нужно объяснять?

«Что такое, Спарк? Неужели строишь из себя недотрогу?» — говорит Альтер внутри меня. Кажется, я слышу её голос.

— А погоди, я начинаю понимать. – она проглотила последний глоток кофе. – Ты меня стесняешься!

— Нет.

— Да. А почему ты тогда вырываешься?

— …Прости… Дай мне немного времени ко всему привыкнуть...

Ко всему привыкнуть. Эри сказала не совсем правду, я не стеснялась её так, как она думает. Нечто будто говорит мне, что это всё неправильно, будто моя подруга может предоставлять мне какую-то опасность. Так же, как и желание попробовать сладенького для диабетика. Чай с тремя ложками сахара, чтобы он был по слаще. Мороженное сделанное из сливок, масла и нескольких пудов сахара. Я хочу, чтобы меня обняли, и тут же меня одолевает странный холодок — ужас перед чем-то, чего даже я не могу объяснить. Мне становиться неприятно и страшно, словно драной уличной кошке.

Я вновь вступаю в работу: прочитываю и не могу перестать удивляться внезапному альтруизму Аллаи, которая решила сделать работу, пока меня не было. Просматриваю бланки, вижу, как идеально и оперативно она подошла к делу. Наверное, даже слишком. Она заполнила каждую строчку печатными буквами, как будто ей, и делать было нечего, как выводить их.

— Она всегда пишет печатными буквами?

— Хах… Ага, а ты не видела ни разу? Я кстати удивлена, что она вообще сюда пришла… Пытается отмазываться, типа говоря: «это, чтобы могли понять даже иностранцы». Но здесь-то иностранцам делать что? Они сидят и кормятся на своих полянах.

— А у нас свой мёд…

— У неё просто с почерком беда, вот она и пишет так. Знаешь, бывает такое иногда, когда пони пишет днями, ночами, но ничего не выходит. Я думаю, она из таких.

Ещё несколько новых сообщений. Сообщений из самого Велинктона – портового города северных королевств. Снова ничего интересного: одна и та же зелёная рутина. Почему именно зелёная? Большинство пони ассоциирует для себя работу с каким-то определенным цветом, который они видят на своём месте чаще всего. Врач – белый и красный, в цвета стен больничных коридоров. Заводские – серый в цвет унылого металлика механических станков и безжизненных стен. А для меня стал чёрный и зелёный, в цвета тухлого программного интерфейса. От него начинает голова стенать от боли.

— Может, зайдём ко мне, после работы?

— Конечно, на два часика… У меня просто ещё дела, прости за это.

— Какие ещё дела?

— Нужно навестить одного старого приятеля.

Судная ночь

Как же быстро летит время, когда оно тебе не нужно. Уследить за всеми жизненными вибрациями практически невозможно, но можно постараться найти для себя самые главные точки на теле бурлящей от нашего вируса планеты. Био-оружие способное к самоуничтожению и уничтожению всего живого. Как саранча, постепенно и жадно пожирающая все урожаи.

Звонок телефона. Я сонно поднимаюсь после третьего гудка и лениво шагаю к своим висящим на спинке кресла брюкам. Первоначально мне оставалось лишь гадать, кто решил мне позвонить прямо сейчас, всё же друзей у меня было немного. Келпи, которая чуть ли не отрезала мне ухо, дважды Клауд и Коблер. Глайдер, извивающаяся в постели в своём летаргическом сне, явно не могла мне звонить и это лишь добавляло топлива в разгорающееся пламя интриги.

Я вытаскиваю телефон, вижу номер, состоящий лишь из двоичных чисел. Перед номером типично стоял плюс, а за ним сразу шли цифры: 0110010101100111011011110000110100001010. Я поднимаю трубку и подношу ближе. Тихий голос произносит:

«- Забыла спросить тебя, как у вас всё прошло? Ты завалила её в постель?»

Распознав в этом голосе настырную подругу, я как можно быстрее вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь. Из телефона послышалась новая, ещё более провоцирующая фраза. Будто прямо перед лицом быка махают красным платком, цвет которого он даже не различает.

«- Тебе понравилось трахаться с ней?»

— Какого хера ты мне звонишь? Ещё нет одиннадцати!.. – шепотом злилась я.

« — Я просто так тебе позвонила, дорогая. Хотела узнать твои дела, всё ли у тебя хорошо – прямо как любящая мамочка. Она хорошо живет, большой телевизор, свой бар, красивый зал с водопадиком…» — Альтер дышит в трубку, словно маньяк. –..«Тебе не кажется это подозрительным?»

— Нет. Мне кажется подозрительным, что ты звонишь мне и говоришь о том, какая у неё квартира.

«- Не волнуйся, я не следила за всем, что происходило между вами. Меня больше всего опасают твои связи… Вдруг ты поведешь себя так же, как и наивный ребенок, берущий конфетку у взрослой незнакомой тётеньки или дяденьки?»

— Ты параноик, Альти. Ты не просто поменяла мою жизнь, ты её ломаешь. Хватит за мной следить и дай мне спокойно отдохнуть.

«- А тебе нравиться, когда тебя заковывают в наручники… Только вот поверь, это разонравиться, когда тебя в них поведут в зал суда… Ты не можешь отрицать тот факт, что именно моя чуйка спасала наши делишки и ты будешь продолжать мне верить, Спарк, потому что я права. Потому что нельзя перейти реку сухим, если тебе хочется в ней искупаться. Услышь мои слова и на этот раз не забудь бросить кристалл на утилизацию».

Идти домой за кристаллом было уже поздно, и я решила отложить это на потом.

В поезде всегда чувствовался дух общественности. Сидячие места занимали молчаливые подростки, пялящиеся в экраны своих смартфонов и случающие музыку. Стояли в основном работники в красивых дешевых костюмах и с кожаными сумками, либо чёрными чемоданами. Они напоминали мне секретных агентов. Настолько секретных, что они сгущались друг с другом около выходов и даже не обращали внимания на пустые места. Они знали, что поезд будет ехать ещё ровно пятнадцать минут, но продолжали стоять, будто надеясь, что в какой-то момент произойдет межвременной скачок и поезд окажется на нужной станции.

Я не люблю ездить на поездах, летать на самолётах и садиться общественный транспорт. Когда ты внутри, на тебя обращаются взгляды сразу нескольких десятков пони, у которых в голове появляется сразу целый каскад впечатлений. Вроде бы они все знакомы вам, а вроде, как и нет. Ты видишь их здесь каждый будний день, иногда их нет, а иногда есть все. Они заходят в поезд одним потоком, сразу занимают свои примеченные места, делают всё-то же самое, как и раньше – всё как будто идёт вспять, а ты лишь частичка в пазле, который нельзя собрать как-то по-другому. Я бы хотела быть посередине, на месте, которое бросается в глаза.

Если поезд неожиданно сойдёт с рельс, его передний вагон врежется в стену и превратиться в груду сдавленных обломков. Задние же вагоны не успеют остановиться и начнут зажимать друг друга, толкать вперед и когда места уже не будет, всех жертв аварии ждёт жёсткая остановка. Больше всего шансов выжить у самых последних вагонов и у первого, но об этом явно никто не задумывается, когда решает зайти внутрь. Поезд сойдёт с рельс с лёгкостью, если под него случайно упадёт пьяный вампир, или кто-то сэкономит на безопасности. Второй вариант гораздо реалистичнее, чем первый.

Главный вопрос в том, какую страховку получите вы, превратившись в мясной фарш?

На винно-водочном складе не пахло ни вином, ни водкой. Здесь стоял лишь тот запах, который принесли мы сами: запах табака и запах пластика. Электронной музыки из магнитофона, запах щёлкающих пистолетов, хрустящих страниц и готовой «продукции». Эти ящики стояли большими плотными стенами. Мастер, собравший для нас более ста ящиком новейших прототип в своей подпольной мастерской, как раз стоял рядом и прибывал не в самом лучшем настроении. У него золотые руки, если только не считать сухой язык.

— Это что, сука, за шум такой? – хрипливым голосом спросил жеребец в серой копполе.

— Это современная музыка, брат! — ответил ему какой-то молодой парень, сидящий рядом с магнитофоном.

— Выруби эту херню. Звучит, будто кто-то в микрофон напердел. – сам по себе Маркс выглядел как настоящий работящий старпёр с бородой, которому давно стоило бы начать получать пенсию. – Ты знаешь, что мы каждый день производим по тысяче вентиляторов, микроволновок, около сотни холодильников в день собираем? Ребят… будьте хорошими пидарасами и откройте мне вон тот ящичек с грёбаными вентиляторами.

Этот бородатый вонючий исполин пахнет пивом и похмельем. Возможно, он даже сейчас пьян. Когда он говорит, из-за чего-то смотрит именно мне в глаза, даже когда я с ним не разговариваю. Двое наших, Келпи и Хаммер сняли один из ящик, и поставили посреди зала, отперев его ломами. Маркс называет своё детище «вентиляторами», потому что это его официальный род деятельности – производство вентиляторов и другой техники. Так сказать в шутку, но это не значило, что к нему никто не заходил в гости из стражи. По крайней мере, он умел их «убеждать». Он лично раскроил не одну голову.

— Я долго, кстати, думал — идти сюда, или не идти... Ходит слушок, что ты, Коблер далбанутая на всю башку… Тебе бы стоило знать, про пару моих сраных букмекеров, которых вы, мать вашу, выгнали из общей точки… Слышь?.. Общая сраная точка, она на то и общая, что там могут кормиться все те, кто решил заплатить за место. Я заплатил и что же узнается… Оказывается кто-то совсем берега попутал... Раньше деньги гребли, у кого были средства, а теперь все на ляжки срут, услышав про вас.

Возмущение Маркса было объяснимым: кому понравиться лишиться сразу нескольких кормушек в бедных районах. Почти что постоянный доход, чьи основы лежали на бедах обычного табуна. Наши же цели не сходились с целями Маркса. Я не особо хочу лишиться зубов.

Он продолжает смотреть на меня и меня это раздражает. В последних попытках парировать его пронзающий взгляд своим зажатым, я опускаю глаза на ящик и вижу там сложенные друг на друга органы. Что ещё за неприятная дерзость.

— И что ты хочешь этим сказать? – попыталась завладеть его вниманием Альтер, задавившая сигарету сапогом.

— …Мне примечается компенсация… Скажем 40% от прибыли с моих холодильников.

Все девятеро, включая меня, натянули на лицо искреннее возмущение.

— Ты, наверное, сам немного не понимаешь ситуацию... Максимум, который ты можешь получить это 4%. Четыре процента за твою жалкую компенсацию… Ты согласишься и знаешь как? Мы дали тебе работу на несколько миллиардов и я уверена, что ты таких денег в своей жизни никогда ещё не имел и вряд ли когда-то будешь… Но в любой момент мы можем отказаться от сотрудничества со тобой… и больше денег не будет.

— Хех, ты мне уже тут условия начинаешь ставить?.. Ненавижу таких как ты, сук из Веленктона, возомнивших себя главными, чокнутая стерва. – всё так же, не срывая глаз с меня хрипел он.

— Я не буду с тобой торговаться, Маркс. Ты либо согласишься, либо свалишь обратно в свою нору… свою грязную, вонючую, нору, где ты сможешь лишь продолжить вести своё мелочное подобие существования, держа две букмекерские точки прямо на улице… Ты можешь попробовать торговлю оружием, только вот весь внутренний чёрный рынок принадлежит Краймам… И если они узнают, что на их рынке открылась новая лавочка… тебя раздавят, как насекомое…

-От сука, всё равно же соглашусь. Как вам «вентиляторы»?

Коблер сделала характерный жест, и я приблизилась, чтобы расслышать её шепот.

— Скажи ему: «лето будет жарким».

— «Лето будет жарким».

— Надеюсь на то, подруга. Мои "членоногие" не против потаскать ещё парочку ящичков специально для вас!

— Членистоногие — поправляет его Альтер и достает из пачки новую сигарету. — Членистоногие, а не членоногие.

— Да шароглазым так же, как и мне посрать. Ну и дебильные у них имена.

Дядя Маркс не самой доброй души жеребец. Со своими должниками он вёл дела проще – если денег нет, то бородатый прибегал к своего рода казни. Беднягу сажали перед чайником в которым медленно нагревалась астролитовая смесь, а именно – астралит W.Ему пришлось бы томиться в ожидании скорой и ужасной смерти более получаса, так как чайники марки «Эндокс» определяют температуру находящейся внутри жидкости и продолжает её нагревать, пока она не станет нужной температуры. И вот, когда отметка дойдёт до нужного уровня, взрыв будет настолько сильным, что от должника не останется даже костей. Как говорили раньше палачи: «ничто не пытает так, как ожидание пытки».

Маркс жадный парень. Это легко понять всего лишь перекинувшись с ними парочкой фраз, но если дело касается его выгоды, он всегда ухмыляется, словно бородатый разодетый символ нового года наряду с яркой ёлочной звездой.

Я обычно не праздную новый год у себя дома. Я хожу в один из самых больших дворцов культуры, чтобы просто поглядеть на громадную зелёную ёлку, ростом от зеркально чистого пола до самого потолка под волшебную новогоднюю музыку из висящих на колоннах колонок. Двадцать метров красочных игрушек, разноцветной сверкающей мишуры, сияющих шариков, которые могли бы поместиться во всей руке. А наверху она – серебренная полярная звезда, околдовывающая своим великолепием. Обычно, когда я вспоминаю её вид, к ногам прилегает легкий холодок. Люблю стоять на этом ковре посреди большого зала в одних носках и наполняться праздничным духом рождества. В этом зале запрещено ходить в обуви.

Сегодня странный новый год без снега, без конфетти и огоньков. Только этот серый зал, да груда ящиков с незаконкой. Наверное, здесь бы неплохо смотрелась ёлка.

— Я не буду платить за этот хлам десять тысяч! – воскликнул очередной недовольный покупатель и, похоже, очень алчный.

Тяжело назвать творение мастера Маркса и выдающихся ученых из баз «Подковы» хламом. Робо-протез руки в особенности был одним из самых сложных механизмов: по искусственным нервным путям от мозга к биотику поступала информация о движениях, которые нужно было выполнять, и механизм тут же откликался. Сложная и в тоже время гибкая система позволяла совершать любые движения, которые бы могла совершить обычная рука, включая скрещивание пальцев. Я так же видела протезы военного назначения с боевыми лезвиями и оружием, но Альтер отказалась его использовать в качестве прототипа для новых моделей. Все они делались из надежных эластичных материалов, покрывались белой типичной краской и шифровались.

С органами стояла ситуация легче для производителя, но сложнее для хирургов. Соединить все сосуды и нервы с живым телом задачка не из легких, но зато после новое сердце и клапаны будут готовы к перекачиванию крови, что снизит вероятность инсультов.

— Никто не просил, вы сами пришли.

— Сбросьте цену! Я видел, как вы продавали всякой челяди с огромными скидками! И почему я должен платить больше!?

Он ругается, словно перевозбужденный подросток с синдромом Туретта. Наверное ему очень нужна эта правая рука.

— К вашему сведенью, дорого почтенный… Клауд, как называют женатых мужчин в вашей стране?

Клауд, вся в делах, перебирала ново напечатанные книги из подкупленного печатного станка. Только в мраморных районах печатают такие книги: краски кристально чёткие, без ошибок и каких-либо недочётов и все пахнут румяным хлебом. Довольно непривычно продавать книги, тем более запрещенные, но именно такие покупают чаще, потому что они запрещенные.

Удивительно было находить среди запрещенной литературы сказки, которые якобы не соответствовали своей возрастной планке, однако во время, когда сказки про волшебных говорящих животных, драконов и пони, попадающих в невероятные ситуации, знал почти каждый с самого детства, общество было гораздо дружелюбнее и приветливее, чем сейчас. Теперешние сказки просто заставляют детей отупляться своей несвязностью, а авторы сей произведений ведут яркую жизнь в особняках на берегу моря. Военная и историческая литература отходит на другую полку наравне с наркотиками и детским порно, а книги с глубоким смыслом и философским подтекстом отводят к экстремистским.

— Месье-месье.

— Так вот, дорого почтенный месье Грид. Эта сумма для вас не такая уж и огромная. Нам ведь известна та сумма, которая лежит на вашем электронном счёте. Сеть должна была давно прогнуться под этой кучей денег… Интересно, не коррупцией ли и детской работорговлей вы себе эти деньги собрали?

Месье Грид пришёл сюда подготовленным. Рядом с ним стоят двое вооруженных членистоногих амбала, которые постоянно прячут нижнюю пару рук у себя за спиной, будто ожидая начала проблем, а верхняя пара всегда сложена спереди. Эти прямоходящие насекомые на две головы выше меня – выходцы из песчаных королевств. Эмигрантов здесь не особо любят, а работу им найти ещё труднее и в основном они попадают на криминальщину.

— Откуда..? А… долбанные во все щели хакеры! Вы все грёбаные уголовники! Вас всех засадят!

Смешно тот, кто кричит в гневе, а тот, кто в гневе молчит страшен.

— Не совсем. Наши друзья из банка любезно предоставили нам эту информацию. Так что, купите наш «хлам» или мы вместе и дружно пройдёмся до ближайшего участка?.. Стража будет рада узнать, что один из лидирующих по рейтингу депутатов оказывается, торгует детками из бедных стран.

И он согласился. Я ещё никогда не видела подобных мерзавцев там близко. С виду приятные, обеспеченные и знаменитые, а внутри ни принципа. Мы продавали всё: книги, искусственные органы, биотики, панацеи, музыку и так далее. Для таких грязных личностей, как Грид мы специально завышали цены, а ветеранам и страждущим продавали за сущие гроши себе в убытки. Благодаря такой робенской щедрости о нас прознали многие, включая полицию. Казалось, весь город заполняется контрабандой, а мы начинали привыкать к звуку шелестящих купюр.

Со временем к нам подключилось ещё несколько десятков добровольцев, желающих продвигать наши идеи в общество, а ещё чуть позже целые сотни. Нарастала армия, очень богатая и скрытная армия, и даже стража не могла обнаружить нас всех, а когда и находили одного из наших, им не хватало доказательств, чтобы оправдаться. И теперь я поняла, почему тогда моя коллега решила меня подменить, чтобы босс закрыл глаза на моё опоздание. Аллая уже была одна из нас и, так же как и многие, вела себя по отношению ко мне очень странно. Большинство называли меня именем Альтер, будто специально путая меня с ней, а когда она сама была рядом, с вопросами обращались только ко мне. Мне становиться не по себе, особенно когда Коблер говорит за меня.

Но мы не тратили деньги на что попало. Все мы жили, как и прежде: уплачивали долги, несли свою службу, но каждый чувствовал себя, словно он работает под прикрытием. Проект был популярен среди врачей, бандитов, всяких чернорабочих включая посудомойщиков, официантов и обычного офисного планктона. Достаточно было взмахнуть хвостом в сторону смотрящего, чтобы узнать, состоит ли он в нашем сообществе. Если последует подобный жест, то ему или ей можно будет доверять, если же прямым жестом окажется косым взглядом, то, скорее всего это коп. Они знают о нашем присутствии. Мы как крысы, бегающие за стенами и шаркающие по ночам своими тоненькими лапками. Полиция очень хотела накрыть нас прямо с поличным, только вот даже в отделе связи участка были наши пони. Они предупреждали нас о новых ловушках и планах стражников надутых яркими речами политиков из телевизора.

Шло время, по телевизору начали транслировать информационные блоки, говорящие о нашей угрозе обществу и вирусах, которые скрываются в наших товарах, о том, что мы спалили художественную галерею. Грезантелия – выдуманная бактерия, которая попадает в дыхательные пути, просачивается сквозь кожу и начинает питаться. Поедает жадная бактерия всё, что найдёт: мясо, глаза, кровеносные сосуды, сердце, желудок, все внутренние органы и даже мозг. Нас называли биотеррористами, а мы лишь с усмешкой смотрели на этот бред, в который кто-то даже поверил, позабыв о главной проблеме общества – зомбировании.

Стоп. Зачем это нужно?

— В один счастливый день все поймут, что им всегда лгали. Лгали о том, что нужно работать, чтобы получать одно из величайших изобретений нашего народа – денег. Нужно работать, чтобы вы могли удовлетворять себя и своих близких. Свои духовные и материальные потребности… Но когда создавались деньги никто даже и не подозревал, что одно изобретение станет концом других.

Альтер очень хочет, чтобы я понимала это.

— Зачем нужно ныть о нехватке ресурсов не видя безграничной солнечной энергии, которой можно питать весь мир всего-то от нескольких жалких станций? Почему нужно верить в ужасы, которые творили ваши старые враги, а самим учинять ещё более ужасные вещи? Наш мир сошёл с ума. У него крыша поехала…

Когда-нибудь дети будущего спросят своих отцов: «насколько нужно быть дикими и слепыми, что бы жить так, как мы жили и принимать аморальность, ненависть друг к другу и постепенную деградацию за норму?»

---

Меня валят на землю, и она садиться мне на живот. Я чувствую, с какой силой она бьёт мне по лицу своим крепко сжатым кулаком, будто металлической кувалдой, держит меня за рубашку. В ушах сильно звенит, моя кровь начинает затекать в глаза и рот. На вкус кровь солёная, почти как слёзы и она с лёгкостью смешивается со вкусом спиртного. Металлический привкус крови придают ионы железа, высвобождающиеся из гемоглобина. Поэтому этот вкус так и называют – «металлический».

Она хватает меня за волосы и бьёт меня затылком об неровный асфальт. Кажется, этот гребень вышел благодаря проекту массовой застройки, а там всем было наплевать на качество. Мы дрались более двадцати минут, и никто до сих пор не приехал, чтобы нас разнять.

— Думаю, с тебя хватит. – когда по сосудам хрупкой Клауд растворяется адреналин, её голос не дрожит. – Понравилось, подруга?

Клауд тяжело дышит, нависая надо мной и оттягивая двумя пальцами мою щеку. Мне больно, но я не злюсь, потому что это всего лишь игра. Это тяжело объяснить, так же, как и саму цель кровавых игрищ. Я с ломотой приподнимаюсь и сжимаю Клауд в своих ослабленных объятьях.

И я смеюсь. Кашляю кровью, мычу от боли, конвульсивно дрожу, но смеюсь.

Боль провоцирует вырабатывать организм эндорфины и когда всё тело стенает от синяков и ссадин, гормон удовольствия поднимается к голове, как пузырьки только что налитого шампанского. Организм получает свою дозу и ему хочется ещё, но всему должен быть свой предел. Радость ощущать страдания возможно, когда была присуща мученикам и святым. Их благотворили за храбрость, чистоту, однако в священных писаниях не сказано ни слова о мазохизме.

Я иду по ночному тротуару шаткой походкой. Дальние прохожие смотрят на меня и думают, что я пьяна, но подходя ближе, быстро меняют окрас своей физиономии. Я была недавно пьяна, но теперь я более чем трезвая. Кровь окрасила когда-то белую рубашку в кроваво-красный цвет от чего я походила на застреленную и заранее избитую в дуэли поэтессу. Редкие спрашивали, нужна ли мне помощь, больно ли мне, а остальные с призрением таращились на меня и ступали мимо. Но приятно, что были исключения.

— Святые, что с тобой!?

Снова опоздала на своё рабочее место. Снова будете на меня ругать мистер Оксворд?

— Это ссадины, сэр… — проглатывая кровь, хриплю я.

— Ты… вся в крови! Кто тебя так побил!?

— … Хулиганы, сэр.

Оксворд дрожит при виде крови, словно проститутка перед очередной дозой. Страхи – это лишь проделки головного мозга и процессов, которые в нём протекают. Пауки, змеи, темнота, насекомые, ползающие в грязи черви, жрущие трупы мёртвых животных. Раздавленная тушка под колёсами грузовика. Глаз вылез из глазницы, отовсюду течёт гной и можно увидеть, как тельце скрывается под землёй. Как собака гниёт и превращается в питания для почвы и толстых личинок.

Я надену новую рубашку, а окровавленную брошу в мусорный бак и вместе с ней я выброшу один из будних дней. Меня не волнует, что мне в какой-то день недели придется приходить в мятой рубашке. Не волнует, что в моей квартире постоянно слышны сладострастные стоны соседей сверху и душераздирающие крики соседей снизу. Я не больше не брезгаю быть вагоном в цепи дымящего живого поезда, от чьего табака я начинала задыхаться, хотя закон запрещает курить в общественных местах. Не волнует, что прямо за моей кроватью по стене ползут трубы, портящие вид всей комнаты. Мне наплевать на то, со сколькими овощами мне приходиться ехать в метро, чувствуя, что я одна из них. Меня не пугают пони-анориксички, которые считают себя эталонами красоты, просто потому что так выглядят модели с глянцевых журналов.

Я живая – у меня есть разум. У меня есть сердце, и есть свои чувства.

И вот девушка с телевизора вещает о резком спаде цен. Она говорит, что фармацевтические корпорации начинают терять деньги. Говорит о скачке в техническом развитии, которого не должно было произойти.

Власти не вырвут ноги, крылья, руки у ветеранов войн и калек. Полиция уже не вырежет органы из тел когда-то смертельно больных. Они не смогут покрыть прогресс своей цензурой и мздой.

Это было продумано, в этом и была цель.

Вскоре пони захотят докопаться до истины, и они захотят знать правду. Они узнают, и тогда всё рухнет, подобно каждым ста десяти этажам проклятой башни-небоскреба. Однако до начала революции ещё слишком далеко. Нужно провести ещё несколько десятков таких же грузов прямиком в столицу, где они словно семена расцветут на удобренной гнилью почве. Ещё более могущественные технологии. И я проведу их сюда, путь даже ценой собственного счастья и жизни.

— Боже мой! – схлестнула Эри. – Кто это сделал?

Как приятно, когда кто-то жалеет тебя, ластиться и хочет помочь. Я спокойно говорю ей:

— Всё хорошо.

Я скажу ей, что меня побили крысы из лунного района, пока я возвращалась домой, и она мне поверит. В её руках я чувствую себя тем самым ребенком, которому не хватало заботы. Мне хорошо, мне тепло и я тянусь к её милому личику, мечтая лишь о том, чтобы она сомкнула меня в своих руках. Хочу вновь полежать с ней в кровати и укрыться её изящным оперением. Всё плывет, как будто в картине маслом начинающего художника. Всё рушиться, всё разрушается, всё падёт к земле и воскреснет вновь.

— А вместе со всем воскреснем и мы.

Я снова здесь, в глухом и холодном коридоре старого метро. Плитка осыпается под вибрациями бушующего за толстыми бетонными стенами скоростного поезда. Коблер стоит в конце тусклого света, а за её спиной остается тьма. Если бы у мрака были лёгкие, он бы дышал ей в спину своим ледяным дыханием. Ситуация походит на момент из забытой книги, про высокую абстрактную сущность, существующую сразу во всех временах и вселенных.

Она сжимает в руке пистолет направленный прямо на меня. Она не промахнется, если нажмёт на курок, а я не успею дернуться. На лице Альтер появляется легкая улыбка.

— Мы живем в мире, где ненужные политики, принимают ненужные законы. Ему нужна перестройка, но кто сможет совершить её, когда она настолько запущена?

Почему мы здесь?

Я помню. Мы шли по этому коридору, она говорила со мной о святых, священных писаниях, богах. Коблер говорила со мной о религии, и она смеялась. Весело смеялась – её было слышно по всему старому метро.

Кажется у меня амнезия.

— Ты слушаешь меня?

— Всегда слушала, Альтер.

Она кивает, не веря моим словам.

— В этом и проблема… никто не слушает. Мы бы могли построить что-то невообразимое. Мир без политики, болезней, нужды. Мир без бедности, где все жили бы вы гармонии элементов морали. Те, кто говорят, что это не возможно – они лгут. Мы способны на это, у нас есть все, что для этого необходимо.

— Мы вместе строим её… У нас появились последователи… Но почему-то о я не чувствую счастья, Альти. Может это всё зря?.. Может то, что мы творим вовсе бессмысленно и легко рушимо?

— Ты построила всё и ты всё когда-нибудь доведешь до конца. До совершенства…Но если тебя поймают, то найдется кто-то, кто доведёт его за тебя.

— Нет… ты всё придумала… это ты придумала этот план и теперь я на него напоролась.

— Открой глаза на своё детище… Ты построила и снабдила революцию. Сейчас в наших рядах около пяти ста пони и каждый из них верит в тебя. Верит в тебя, потому что именно ты вдохнула в них надежду! Психи, наркоманы, убийцы, маньяки, воры, врущие политосы! Они и есть бич общества. Неужели ты думаешь, что всё это дерьмо: тупое телевиденье, алкоголь, наркотики и фастфуды взялись сами по себе!? Они срут нам в головы, говоря, что мы без этого не куда! И мы действительно не сможет уйти от этого!

— Ты их собрала! Ты ими командовала!

— Меня для них не существует, Кей. Ты сама всё сделала… Не понимаешь?

— Ты чокнутая! Положи хренов пистолет, и мы всё обговорим! Без пистолета!

Замирает тишина.

Рушимая лишь биением моего сердца.

Альтер поднимает пистолет и загибает его в сторону своего веска.

— Ты поверишь и в тебя поверят. – произносит она и раздается выстрел.

Пуля проходит насквозь. Альтер замертво падает в темноту, и теперь я могла видеть только её ноги. Кровь, ползущую рекой по треснутой плитке. Она до сих пор сжимала пистолет в руке, из которого она только что застрелилась. Дрожь пробегает по всему телу и что-то внутри меня умирает.

Шок обливает меня с ног до головы холодным льдом. Всё для меня тухнет, как последний сон перед пробуждением. Не могу пошевелиться.

Я иду по мраморному тротуару и смотрю по сторонам.

Пони. Они все идут по обе стороны и метут хвостами улицу. Смотрят на меня в ожидании чего-то, и я не понимаю чего. Моя голова стенает от боли и мне хочется лишь жить просто. Что бы меня ничего не заботило и я жила, как жила прежде.

Одна из них проходит мимо и шепчет мне:

— Всё идёт, как надо, мисс Коблер.

Это была Келпи – парикмахер, что чуть не отрезала мне ухо. Теперь она была одна из нас, и даже она называла меня именем недавно застрелившейся Альтер. Наши идеи разрослись, словно мощный вирус. Он проник в каждый дом, поставил каждого в известность. Когда знакомые безобидные пони теперь были вовлечены в нашу игру, всё походило на одну огромную партию в мафию, с пистолетами, контрабандой и революцией.

Ни одна революция не приводит ни к чему хорошему.

Я захожу в бар и впервые заказываю для себя «феникса». Искрящийся пламенный напиток греет мне душу, ушедшую куда-то глубоко. Спирт отходит мне в нос, и я глубоко дышу через рот, получая удовольствие от только что выпитого стакана яркого напитка. Вокруг меня звучит душевный дельта блюз, на бокалах, весящих над моей головой, танцевал слабый голубой свет. Был слышен чей-то смех и похотливые истории, которые я была не в настроении слушать. Для существовала только эта музыка. Я смотрела на музыкальный автомат, из которого волшебной плавающей волной струилась гитара, и моё сердце наполнялось ещё большей печалью.

— Время придёт, мисс Коблер. Вы расслабьтесь. – говорит мне бармен в кепке и улыбчиво кивает.

— Я вас не знаю…

— Зато мы знаем вас.

Кем мы все стали. Что мы наделали.

---

В один прекрасный солнечный день я сидела в парке. Сидела там одна, на побеленной скамье и наблюдала за тем, что происходит вокруг. На зеленой поляне пони разбили свой табун: дети веселились и купались у синего озера, а рядом на траве отдыхали их родители. Они постелили под собой белые скатерти в красную клеточку. Устраивали пикник и готовили друг для друга разные вкусности, которые обычно все едят только на природе. Здесь так тепло, приятно и спокойно. И мне так хорошо наблюдать за чьими-то улыбками, за чьим-то счастьем, которого не было у меня. Ласковое солнце нежно опускало на их лица тёплые лучики, лёгкий тёплый бриз обдувает гривы, игриво колошматя, словно сами творцы любяще почесывали их головы. Быть может и это и есть радость? Может это рай?

Смерть моей подруги была непросто непредсказуемой. Этого вообще недолжно было произойти. Почему она так поступила? Чтобы что-то до меня дошло? Зачем нужно было убивать себя ради этого, если можно было просто сказать мне?

— Мама смотри! – кричат выбегающие на поляну двое жеребят.

Они гоняться за волшебной красоты бабочкой – золотым монархом, с её крылышек сыпалась солнечная пыльца. Дети искренне радуются великолепию сказочного насекомого, и тогда я увидела их маму. Рыжего цвета кобыла с изумрудными глазами, чья половина туловища, руки и ноги и даже левая часть лица была продуктом моего производства. Эластичный металл окрашен в классический молочно-белый цвет, а горящие жёлтым светом огоньки пульсировали жизнью. Вряд ли бы кто-то смог выжить без стольких частей тела, но она смогла. Она смогла прийти сюда и порадоваться тому, как детвора смеется и играет на залитой золотом траве.

Мать улыбалась, наблюдая за резвящимися на полянке детьми стоя в сторонке, а я рыдала при виде происходящего. Я не знаю, из-за чего именно я тогда заплакала. Наверное, из-за счастья.

Я запустила руку в карманы, но ничего там не найдя, я вытерла своё лицо ладонью и расслабилась, словно перед наступление смертельной процессии. Лучше бы она наступила именно сейчас.

— Что ты делаешь здесь одна?

Эри подсела ко мне с боку на скамейку, но я так и не оторвала глаз от зелёного пастбища.

— С тобой всё хорошо?

— Им так хорошо…

Дети счастливо смеются, и мне кажется, что слова моей подруги словно стучат в накрепко запертый купол.

— Мы можем тоже туда пойти… к ним.

Пойти к солнцу и насладиться всем великолепиям природы. Ради неё я бы согласилась на всё, но то, что мы натворили, может подвергнуть её опасности. Я не хочу, чтобы кто-то ещё страдал из-за меня и не хочу продолжать эту игру. Лишь хочу жить счастливо.

— Ты любишь меня?

— Что?

Неловкость сдавливает мне гланды. Печаль хватает за горло, нажимает своими холодными пальцами на дыхательные пути и душит. Но я нахожу в себе силы сказать ещё несколько нелепых, неуместных, не вписывающихся слов.

— Одно из чувств морали… одно из самых светлых… оно… — срывается с моих уст, и неожиданно Эри подхватывает.

— Люблю.

Эри улыбается мне, а я улыбаюсь ей, и меня сильно трогает. Беру её за мягкую руку, скрещиваю с ней свои пальцы, со стёртыми после драк костяшками, и крепко сжимаю. Не хочу её отпускать, не хочу расцеплять с ней руку, будто я могу её потерять, если отпущу.

— Я тебя тоже.

Внезапно она поднялась и потянула меня за собой.

— Кей, нам нужно… — успела произнести она, до того, как раздался яростный крик.

— Руки за голову! – воскликнул кто-то за моей спиной и налетел на меня. — Всё что вы скажете, может быть использована против вас в суде!

Наши руки расцепились.

Я бы и не смогла ничего сказать, потому что их внезапное появление почти, что буквально сдавило мне связки. Эри смотрела на меня с жалостью и слезами на глазах, но стража в чёрной броне совершенно её не тронула. Для них она как будто не существовала, а мне было, наверное, так же тяжело, как и медвежонку, которого отрывали от матери.

Мне грубо заломали руки за спину и заковали в наручники, но я в состоянии шока, не сопротивлялась моему аресту. Я даже не почувствовала, что именно меня арестовали. Будто я смотрю криминальный триллер и сейчас главный злодей попал под стражу. Рядом со мной, на соседних сидениях, сидят другие пони и ликуют, потому что главное зло в фильме проигрывает. Но я не ликую, потому что этот фильм про меня и я не верю, что именно я и есть тот самый плохой парень. Я не хотела смотреть это кино.

Мораль

— Зачем вы это делали? Вам нужны были деньги? Так почему вы их не потратили?

Свинцовый занавес поднимается, и вот я сижу в комнате допроса. Маленькая квадратная комнатка с деревянным столом посредине и двумя стульями по обе стороны. Белые кирпичные стены, давящие на мою голову, словно печатный пресс. Тонкие горячие лучи солнца скользят через оконное стекло за моей спиной и греют мою спину, мою голову и плечи. Наверное, сейчас я забавно выгляжу под яркими золотистыми лучами, как ангел. Ангел, совершивший преступление и ждущий своего небесного суда, чтобы кануть в преисподнею. Но пока я ещё не в зале суда моими судьями будут эти двое.

— Для счастья деньги не нужны.

Мой голос звучит спокойно и безразлично. Любой, кто бы ступил на путь святых в современном обществе тут же бы канул в пустоту. Святым здесь не выжить.

-Зачем вы это сделали?

Говорит кобыла, сидящая напротив меня с высокомерной физиономией на лице. Солнце не падает на её сиреневого цвета волосы, и не падает на васильковую шерстку той, что стоит рядом и опирается о стену своим плечом. Оно касается моих рук на столе, окутывая своей любовью подранные в драке кисти. Ранки слегка щиплет, но это не плохо. Мне хорошо.

— А что я сделала?

-Давайте не будем переводить вопросы, мисс Коблер.

— Миссис, Спарклин. – поправляю я соседку напротив.

— Извиняюсь перед вами, миссис Спарклин. Наши агенты давно следили за вашими действиями, а в особенности госпожа Скай. Они сообщили нам о многочисленных транзитах, над которыми работали именно вы. По этим транзитам провозили незаконный груз, а точнее контрабанду из нейтральной научной территории.

Меня с ног до головы заполняет загадкой.

— Кто эта, госпожа Скай?

— Вам она должна быть знакома. Вам она известна под именем Эри Глайдер… Ведь знакома?

Слова стоячего полицейского прозвучали для меня как удар. Для меня ни одно словом не звучало так громко, как эти слова. Они одним мощным зарядом направлялись прямо к моему мозгу и заставляли все извилины искриться от нешуточного шока.

— Как это…

— Она сообщила нам о совершенном преступлении ещё за год до прибытия груза с «Подковы».

Они знали что совершается преступление, но решили дождаться больших возможностей. Теперь я не смогу отвертеться.

— Так почему вы меня не остановили, когда было время, если вы такие продвинутые?

— Послушайте, мисс…

— Нет, это уже вы послушайте… То, чем вы занимаетесь лишь жалкое подобие ловли комаров. Вы ждали, пока груз прейдет сюда, чтобы на меня можно было повесить ещё больше обвинений, а вас бы наградили за крупное преступление. Разве как-то бывает иначе? Вы всегда ищите более простые способы свести концы с концами, чтобы не нужно было разбираться.

— Послушайте!.. – вскипела она, ударив кулаком по столу. — Город начинает кипеть от волнения, которое является плодами вашей деятельности! Вы повергли Ксардас в хаос!

— Откуда вам знать, что это именно мой товар поверг… Ксардас в хаос? Сомневаюсь, что мыло могло как-то повлиять на мнение окружающих.

-Нам известно… что ваше так называемое «мыло» спровоцировало народ на несколько саботажей, множественные подрывы и поджоги. Из-за вас сожгли картинную галерею, взорвали тридцать третий этаж на Кантерлот Стрит, устроили несколько масштабных DDoS-атак на государственные правительственные ячейки, СМИ, платежные системы, банки!

— Оно не могло… оно же… мыло.

— Вы меня очень сильно раздражаете, мисс Спарклин!

— Можете так, и написать в вашем протоколе старший сержант… Добавите эту строчку в примечаниях от себя…

Если бы старший сержант могла бы лопнуть от злости, она бы разбрызгала свои жизненные соки по стенам, как наполненный кровью шарик. Трясется правое колено, тяжело дышит, глаза налиты кровью и яростью.

— Значит, вы сознайтесь в совершенных преступлениях?

— Я сознаюсь в том, что я организовала незаконный транзит мыла через границу. Большего я ничего не совершала… Всё мыло уже продали…

— Хотите ещё чего-то сказать перед тем, как мы всё анализируем?

— Да, можно мне… поговорить с госпожой Скай? Наедине, если можно.

Даже палачи иногда дают право на последнее желание.

— И зачем это?

— Хочу поговорить. Будьте добры, дайте мне поговорить с ней. Чего вам этого стоит?

— Вот как? Раньше вы мне грубили, а сейчас, видите ли, решили просить об одолжении?

Я – разъяренная рысь, крадущаяся меж листвы и я разорву на куски белоснежную гусыню. Я чувствую, что меня посадили в клетку и теперь меня дразнят, унижают, издеваются надомной, и я даже не могу сказать – заслужила ли я этого.

— Пожалуйста. – из последних сил умоляла я.

— Успокойся. Пусть поговорит, если хочет — это её право.

Моей радости не было придела. Я поблагодарила стражницу, которая стояла рядом с чуть ли не кусающим локти сержантом, провела их добрым взглядом и почувствовала облегчение, когда они обе ушли. Но когда за ними следом зашла Эри, или точнее Скай, меня вновь окутала боль. Никогда я ещё не испытывала настолько противоречащих чувств. Она, не отрывая от меня своих сожалеющих глаз, садиться за стол и лёгким голоском произносит:

— Прости меня.

Говорит она легко, так же легко как и раньше. Нежный, ласковый голос молящий о прощении. И я знала, что она похоже чувствовала себя виновато передо мной, а может и нет. Попроси я сейчас позавтракать, я бы вспорола себе глотку ложкой.

— Я не знаю, о чём ты сейчас думаешь… но знай, что ты поступила правильно.

— В самый последний момент… мне захотелось увести тебя от туда… Уехать вместе с тобой подальше. В какой-нибудь горный городок, где всегда стоит чистый воздух, растут радужные хризантемы и все живут большими семьями.

Как же мне хочется всё вернуть.

— Ты и так знаешь, что я бы тоже этого хотела... Раньше я мечтала научиться играть на скрипке, но потом я поняла что это не моё… Сейчас у меня примерно такое же чувство.

— Мне очень жаль...

— Не могу винить тебя в этом. Я это заслужила... всегда наверное заслуживала... за всё что я сделала и за всё... что со мной происходило.

— ..Я стерла память с кристалла, который лежал у тебя на столе дома.

Я удивилась ещё сильнее.

— Что ты сделала?

— Я видела, что на самом деле произошло, Кей… И я это стерла…

Она решила спасти, вместо того, чтобы точно засадить меня и моих спутников в тюрьму на несколько пожизненных сроков. Почему она так добра ко мне? К такому мерзкому созданию, как я, которое возомнило себя героем, даже не видя, что оно творит на самом деле? Сколько разрушает желая построить.

— Можно мне потрогать твои крылья?

— Конечно.

Вновь прикоснувшись к её бархатному светлому оперенью, я более не могла выносить горе внутри себя. Как я могла променять её нежные крылья на твёрдую рукоятку пистолета? Теперь я всё понимала: это я тогда нажала на курок перед лицом агента из правительства и я же построила весь этот план целиком. Это я придумала шифровать себя татуировка, чтобы никто не мог меня распознать. Это я сожгла галерею в тот день и избила букмекеров из подпольных контор, взорвала чёрный рынок вместе с работорговцами, наркопритонами, запрещенным оружием. Я организовала путь транзита через восемь королевств и доставила украденные технологии из исследовательской закрытой базы. И теперь я понимала, что всё-таки произошло всё произошло именно из-за меня.

В тот день Коблер не стреляла себе в весок – это я застрелила её и тем самым убила её внутри себя. Я прислушалась к словам Альтер: она никогда не существовала и она никогда не жила в нашем мире. Она жила только в моём сознании, в моём личном мире, огражденном от воздействия внешнего, более жестокого. У меня никогда не было настоящих друзей, никогда не было Лоудер и не было Эри. Эри не существовало, была лишь Скай из полиции, а я, как полная идиотка теперь винила себя за все грехи.

— Скажи, это всё ведь было серьёзно?.. – слёзно вопросила я — Ты не играла со мной?.. Всё ведь было по-настоящему?..

— По-настоящему, Спарк… По-настоящему.

— ...Так это я застрелила ту девушку?..

— Никто не узнает… Никто не сможет доказать… Когда ты вернешься, мы уедем от сюда… вдвоём.

---

Я сижу на скамье подсудимых, пряча свои руки под стол и отрывая налитую кровью корку с своих рук, наблюдаю за тем, как маленькие капельки крови текут по моим пальцам. Мужчина-судья басистым голосом зачитывает обвинения, а рядом со мной сидит мой адвокат в розовом галстуке под цвет её глаз. Я не нанимала её, она сама предложила мне свою защиту в следственном изоляторе, кишащем крысами и извращенцами, которые уже привыкали к своему заключению. Она знает кто я, а я знаю, что она одна из революционеров, так же, как и пони в зале присяжных. Они ни чем не выделяются среди других, прямо как молчаливые насильники, но лишь по выражению их лица можно понять, что они меня тоже знают. Знают меня, как своего лидера и наставника.

Я не заслужила такого уважения. Не заслужила, потому что я ввела их в заблуждение, и я намеревалась сделать попытку всё исправить. Рассказать обо всём, что должна была рассказать. Возможно, мне дадут пять лет, возможно десять. Во мне нет страха — страх лишь чувство самосохранения.

— Слово предоставляется подсудимой – Спарклин Кейборд.

И вот я неловко поднимаюсь со стула, и все взгляды устремляются прямо на меня. Они ждут, когда я заговорю, и я почти что чувствую, как в воздухе застыла металлическая атмосфера. Я словно стою на сцене, а передо мной сидит полный зал. Все: бюрократы, бедняки, преступники, федералы, капиталисты — они все будто затаили на мне свои тяжелые взгляды и затаили дыхание в ожидании. Они ждут, когда я сделаю вдох и начну говорить.

— …Я искренне раскаиваюсь в том, что я организовала несанкционированный транзит контрабанды через королевства Балтимор, Велингем, территории Нью-Келиота и Новой Селетанской Республики. Прошу винить в этом меня и только меня безо всяких исключений в соответствии с законодательством Юга и королевскому указу согласно статье 88 пункт 4 о транспортировке запрещенной контрабанды в особо крупных размерах…

Произнеся эти слова, я почти почувствовала, как боль слетела с моих плеч, но это ещё было не всё. Адвокат подсуетилась.

— Это чистосердечное признание, госпожа Кейборд?

— А также… — вновь я привлекла всё внимание к себе, – … я бы хотела прокомментировать сложившеюся ситуацию в столице.

— Конечно, продолжаете. – милосердно одобрил судья и почесал подбородок.

Моя жизнь – это прах.

Всё то, что я пыталась построить не может существовать, потому что это наша природа. Всегда будет существовать грех, и всегда будет существовать боль. Что бы мы ни пытались сделать, любой закон будет нарушаться, справедливость никогда не торжествовала, потому что никто и не желал узнать, что же такое на самом деле «справедливо». Кровь будет литься, пока она течет в наших жилах, и деньги будут печататься, пока они будут кому-то нужны. Но всегда будет существовать шанс, надежда на тех, кто действительно готов полюбить жизнь больше денег, искушающей богатой жизни, больше войны и мании к потреблению.

— Ни для кого не секрет, по какой причине появилась данная проблема… Коррупция, угнетение низкоуровневых ячеек общества, постановочные демонстративные действия по отношению нашего народа покрываются нашим СМИ, которые намеренно под управлением правительства ведёт нас по обратной цепочке в эволюции. Так же происходит и в жизни. В наш век обучение в школах уступают обучению на дому из-за слишком упрощенной и извращенной школьной программы. Для многих этот факт выглядит, как целенаправленная попытка заставить нас отбросить в развитии на несколько поколений. Примерно тоже самое твориться и в университетах на платной основе... Постоянно поднимается денежная задолжность страны в меру нехватки средств для её платы, однако мы в силах достичь возможности оплатить все облигации и проценты, взимаемые с нас каждый день.

— Это походит на угрозу государственного масштаба! — воскликнул прокурор, но тут же заткнулся под стук молотка судьи.

— Для уплаты мы делали попытки отобрать ресурсы у других более слабых в огневой мощи королевств и восточных районов и, как всем известно, успешно этого добились. Долги продолжают расти, но наша экономика стоит на месте из-за постоянных инфляций, конкуренций и тормозного механизма в отношении развития технологий. И стоит задуматься: «а нужны ли нам на самом деле эти деньги?»... Денежная система с самого её зарождения и по сей день будут считаться одним из величайших изобретений, породившее капитализм и банки, однако из-за него мы не можем двигаться дальше. Купюра для многих из нас стала синонимом греха, безразличия, боли, которой она причинила за годы своего существования. Мы навязываем кому-то свою культуру, совсем позабыв про её развитие, и желаем, чтобы наша культура разрушила чужие. Думаете, почему мы стали в глазах других народов лживыми лицемерами и политическими убийцами?.. Потому что наша политики направлена именно на это…

Судья поджал губы.

— Вы осуждаете политику, миссис Спарклин?

— Пожалуйста, дайте мне закончить.

— Да ради Великого дракона, заканчивайте.

— ...Мы не можем всё изменить, но мы можем сами измениться в лучшую сторону и перестать брать

чужую правду. Не нужно помогать стране разрушаться. Ни одна революция не приносила ничего хорошего. Умирали невинные, и рушилась экономика… Мы в силах сами сотворить новый Золотой Научный Век, когда жизнь действительно будет стоить гораздо больше денег. В наших интересах поддерживать мирную политику, направленную именно на развитие экономики и технологий и я верю в то… что в будущем мы сможем всё-таки построить идеальный мир без потребностей, где каждому найдется своё место…

Кровавый шелковый занавес опускается. Я слышу аплодисменты, хотя возможно их и нет, а по моим щекам ползут слёзы счастья.

Мы движемся к новому миру даже быстрее ожиданий Альтер.

Примечания

Оякодон – японский омлет с рисом и курицей.

Мелон Каркассо – выдуманный классический музыкант и композитор.

«Четверо» – обожествленные дети (два сына и две дочери) всевышнего творца.

Профессор Майнд – выдуманный ученый психолог.

«0110010101100111011011110000110100001010» – «Эго».

Астралит W — не существующая вымышленная марка жидкой смеси взрывчатого вещества.

Грезантелия – бактерия, пожирающая любые живые ткани.

«Эндокс» — марка умной электротехники.

Коблер – тоже, что и сапожник. Псевдоним.

Авиничи – вымышленный аналог Станиславского.

"Меланхольно" — безразличный, сонный тихий голос.

Маркс — владелец подпольных мастерских, букмекерских точек и производитель электронной продукции из инорасового гетто.

"Г.М.К." — "государственный магический контроль". Специальный отдел объеденных королевских орденов магических институтов высших категорий, созданное для лучшего контроля королевством и получения влияния в мире. Подробная информация засекречена, но известно, что эта система способна находить, следить и даже отправлять агентов-магов для получения необходимой информации.

Маголак — маг, в чьи возможности входит слежка за интересными для правительства личностями и последующее перевоплащение в них для проникновения в преступные группировки. В переводе буквально означает маг-оборотень.

Bon-bonne — повторение слова "благое". "Это благое-благое дело" от франц. Из-за нарушения моторики, может носить двойной характер: Bon-bon — конфеты.