Увядание мистера О'Блума
I. В Галоповой улице
В Галоповой улице на окраине Кантерлота лежал утром в постели, на своей квартире, Иллюм О’Блум.
Это был единорог лет тридцати от роду, однако не особенно наблюдательный пони, взглянув мимоходом на мистера О’Блума, сказал бы: «Должно быть, пегас».
И впрямь, имелось в его внешности нечто воздушное и свободное, присущее более резвым пегасам, нежели основательным земным пони и глубокомысленым единорогам: сизая масть мистера О’Блума была точь-в-точь, как окрас голубиных перьев, а всклокоченная белая грива напоминала облако.
Впрочем, в отличие от пегасов, Иллюм О’Блум был отнюдь не резв: его медленные, неспешные движения наводили на мысль, что это даже не единорог, а пухлая вальяжная тучка, неохотно поддающаяся дуновению ветра. Мысль гуляла вольной птицей по его мордочке, порхала на глазах, пряталась в складках лба, а иной раз, бывало, пропадала совсем. В такие моменты мистер О’Блум и вовсе переставал походить на живого пони, а казался – ни дать, ни взять – кусочком безмятежного неба, неведомо как угодившим на землю, и чуждым её суетности.
Сквозь тонкую щель между тяжёлыми шторами, некогда светло-голубыми, а теперь потемневшими от пыли, просочился в комнату Иллюма О’Блума солнечный луч и прочертил на ковре жёлтую линию, отделяющую ту часть помещения, где стояли бюро красного дерева и два кресла, от той, где возлежал под балдахином мистер О’Блум.
Луч медленно пополз прочь от кровати, скользнул по подлокотникам кресел, по рассыпанным на столе газетам, взобрался на полку с книгами, пересёк трещину в потолке, – утренние часы шли, а мистер О’Блум и не думал покидать своей постели.
Он, конечно, был болен, но недуг не истощал его физических сил, поэтому нельзя сказать, что лежание являлось для него необходимостью. Не было оно ни признаком лености, ни следствием усталости. Лежание для Иллюма О’Блума было нормальным состоянием.
Болезнь же его была ненормальной, невиданной прежде в Эквестрии: его Метка Судьбы медленно пропадала. Прежде она являла собою лист бумаги с буквами эквестрийского алфавита, но семь лет назад стала меняться: сперва символы на бумаге сделались бледнее, затем начали исчезать в случайном порядке примерно по одному каждые два-три месяца. А намедни и сам лист слегка пожелтел, на правом нижнем краю его показался разрыв, какие, бывает, оставляют чтецы, небрежно переворачивающие страницы.
Шэйл Пай, друг детства мистера О’Блума, сделавший теперь карьеру врача, взялся исследовать этот недуг и писать о нём монографию, где хотел перечислить все симптомы и описать течение болезни, а также открыть её возбудителя и способы лечения.
Шэйл Пай нанял своему другу, и, в то же время, объекту исследований сиделку – добродушную и домовитую Хоумли Уит – и назначил денежное содержание, как мнилось ему, нелишнее, потому что друг давно уже нигде не работал. Впрочем, мистеру О’Блуму деньги были без надобности: еду для него готовила миссис Уит, она же ходила за покупками и выполняла работу по дому, – поэтому своё жалованье он без раздумий отдавал ей.
Мистер О’Блум зевнул, почти не открывая рта, – можно сказать, просто глубоко вдохнул и выдохнул, – и сдержано, как бы вполсилы, потянулся. Передние ноги его высунулись из-под пухового одеяла и тут же спрятались обратно: слишком уж снаружи было холодно.
На самом-то деле, мистер О’Блум изрядно надышал за ночь, да и стоял разгар бабьего лета, оттого в комнате было вполне тепло, даже, надо признать, душновато, но по сравнению с жарким уютом под одеялом внешний мир казался ледяным.
Тут же в дверь тихо постучали, или, скорее, погладили её копытом, и послышался голос:
– Доброе утро, мистер О’Блум! Принести умыться, или изволите сразу завтракать?
Мысль о том, чтобы не только выбраться из-под одеяла, но ещё и окунуться в таз с водою, была невыносима. Мистер О’Блум тяжко вздохнул и натянул одеяло на голову так, что только кончики ушей торчали наружу.
– Мистер О’Блум, а мистер О’Блум! – не отставала сиделка. – Я уж слышу, что вы проснулись.
– Ах, оставь, Хоумли, – нашёл в себе силы простонать мистер О’Блум.
– Доктор Пай станет гневаться, что вы опять заспались, – возразила миссис Уит и всё-таки вошла.
Это была дородная песочного цвета пони с Меткой в виде двух колосьев пшеницы. Она подтолкнула к кровати заставленный едой столик на колёсиках и недовольно потянула носом:
– Ох, затхло-то как у вас!
Раздвинула шторы с намерением открыть окно и впустить свежего воздуха и увидела, что принесенная третьего дня герань завяла, побледнела и скукожилась, будто её месяц не поливали и держали в темени.
– Вам бы в другую комнату перебраться, – сказала Хоумли Уит. – В этой, видно, воздух совсем дурной: вот уж четвёртый цветок погиб.
Мистер О’Блум не отвечал. Он отвернулся к стене и обхватил голову передними ногами, закрываясь от света из окошка и голоса сиделки.
Та приоткрыла форточку, и мистер О’Блум ещё сильнее сжался под одеялом. На бюро зашелестели от дуновения ветра нечитаные газеты.
Хоумли Уит недовольно пощёлкала языком и удалилась.
Когда стук её копыт перестал доноситься из-за стены, мистер О’Блум выглянул из-под одеяла и сфокусировал взгляд на оставленном ею завтраке. На столике стояли блестящий кофейник с кружкою, стакан виноградного соку, тарелка горячей овсяной каши, от которой валил белёсый пар, миска творогу, разведенного со сметаной, блюдце со сложенными пирамидкой печеньями, а также лежала утренняя газета.
Ветер из форточки не миновал и её, взметнул страницы, и на пол упал скрывавшийся меж ними розовый конверт.
– Опять им неймётся, – досадливо простонал мистер О’Блум. – Что ж они всё меня трогают?
В бытность свою студентом школы для одаренных единорогов он делал определённые успехи и, пусть не мог похвастаться магическим могуществом, в вопросах теории ему было мало равных. Поэтому по окончании учебы мистер О’Блум получил предложение стать лектором, и даже проработал полтора года.
Давно уж он бросил это занятие, но нет-нет, да и приходили ему письма с приглашениями на разные учительские мероприятия: клерки так и не вычеркнули его имя из списков школьной рассылки.
Мистер О’Блум потянулся магией к щеколде и захлопнул форточку. Не без труда сел на постели и придвинул столик к себе.
Отхлебнул кофе, глянул на передовицу газеты: «Первый урожай яблок в новом эквестрийском городе – Понивилле», – гласил заголовок. Полистал страницы, проглядывая другие названия статей, и отправил газету пылиться на бюро. Туда же он, не глядя, отлевитировал и розовый конверт с пола.
Нельзя сказать, чтобы мистер О’Блум совсем не интересовался новостями. Бывало, какой-нибудь заголовок привлечёт его, и он даже начнёт читать статью под ним, да на середине остановится, подумав: «Зачем это всё?»
Иногда он пытался читать и книги, но романы казались ему скучными, а научные труды либо сообщали о том, что он и так знал, либо были совершенно непонятны.
Долгие годы учёбы в молодости начисто отбили у него тягу к печатному слову.
Когда мистер О’Блум уже завершал трапезу – скорее ранний обед, чем завтрак, – дверь распахнулась настежь под мощным ударом копыта, и в комнату ввалился дюжий чёрный с рыжими подпалинами земной пони.
– Здравствуй, Иллюм! – сказал он с требовательной интонацией и, не дожидаясь ответа, присосался к кофейнику: пил прямо из горла. – С утра маковой росинки во рту не было!
– Здравствуй, Шэйл, – печально улыбнулся мистер О’Блум.
Манеры друга забавляли его, но притом и вызывали жалость: вечно он суетился, спешил, мельтешил, не останавливаясь ни на секунду, всё ему было что-то нужно, и он был всем нужен. «А живёт-то он когда? – гадал мистер О’Блум. – Несчастный!»
Шэйл Пай тем временем подскочил к подоконнику и понюхал завядшую герань.
– Уже четвёртая, – пробормотал он. – Я и предполагать боялся, да, видно, так и есть.
– Что есть? – переспросил мистер О’Блум.
Доктор Пай смущенно поглядел на друга. Похоже, сказанное им не предназначалось для чужих ушей, но он не мог удержать в себе ни одного порыва, ни одной мысли.
– Ты бы сходил на прогулку, Иллюм, пора бока-то растрясти.
Шэйл схватил друга за передние ноги и стащил с кровати. Мистер О’Блум пошатнулся и сделал несколько шагов по комнате. Может, сделал бы и больше, да развернуться было особо негде.
– Мой дед землю пахал, – сказал Шэйл Пай, потрясая тяжёлым копытом, – и отец себя не жалел, чтобы я смог в Кантерлот переехать. И мне пришлось в поле трудиться, а потом учиться изо всех сил, чтобы доказать профессорам, что я ничем не хуже вас, единорогов! А тебе же всё было дано с рождения, все дороги открыты: образование тебе родители дали, в школу устроили, там ты с самого начала на хорошем счету был, мог бы карьеру сделать. Ты ведь из семьи книжников, у тебя вместо крови чернила по венам текут, а ты своими знаниями не пользуешься. Да вот моему приятелю перевод с мейританского заказали, хочешь, я его заставлю с тобой поделиться? Хоть чем-то займёшься.
– Не надо… переводов, – пробормотал О’Блум.
– Так какого же тебе Тартара надо? – вскричал Шэйл и гневно указал на смятую постель: – Чего ты ищешь на этом одре? Ты на нём ничего не найдёшь!
– Я ищу свободы и покоя, – тихо ответил мистер О’Блум, оборачиваясь к окну и смыкая веки, – я б хотел забыться и заснуть.
– Эх, вытащил бы я тебя на улицу, да недосуг: надо ещё в сто мест поспеть, а потом записать кое-что для монографии.
«В сто мест поспеть! – обмер мистер О’Блум. – Несчастный!»
– Да и других хлопот вдруг прибавилось… – продолжал Шэйл, но вдруг замолк, стушевался, в отведённом его взгляде померещилась стыдливость, и он добавил извиняющимся тоном: – Ну, да я потом тебе скажу, может, хоть так ты расшевелишься.
– Загляни к Хоумли, пусть она тебе поесть приготовит, – предложил мистер О’Блум, – по дороге перекусишь, ежели так торопишься. А лучше приходи к ужину.
Ему, конечно, стало интересно, о чём таком чуть не проболтался Шэйл, но не настолько, чтобы засыпать вопросами: сам скажет, когда придёт время.
Они попрощались, и доктор Пай ускакал по делам, а мистер О’Блум некоторое время стоял посреди комнаты, думая о том, что, возможно, стоило бы и впрямь прогуляться.
Однако заключил, что надо сперва дать отлежаться пище в желудке, чтобы не причиняла неудобств при ходьбе, и прилёг на постель.
Скользя взглядом по потолку, мистер О’Блум лениво гадал, какие новые хлопоты вдруг появились у старого друга, и что такого он увидел в увядшей герани: «Вечно-то с Шэйлом что-то происходит: не одно, так другое».
Режущий глаза солнечный луч давно пропал с потолка, штукатурка вновь сделалась светло-серой, спокойной, умиротворяющей. Мистеру О’Блуму начало грезиться, что он поднимается вверх, плывёт по потолку, будто пегас по небу, по членам его разлилась лёгкость, ему вспомнились старые годы, когда он ещё выходил из дому рано утром и шёл на занятия, когда общался со многими пони и даже вызывал их приязнь, когда носился жеребёнком по селу…
Так, незаметно мистер О’Блум заснул.