Fallout Equestria: Садовник
Глава 4: Всему есть искупление
Вот и пролетело три месяца.
Времена года сменились, и на место весны пришла знойная пора позднего лета. Я знал, что в скором времени должны нагрянуть осенние дожди, поэтому в свете приближающейся уборки урожая нам ещё много чего предстояло сделать. Летние грозы уже известили нас, к чему стоит готовиться, так что мы были готовы встретить величайший из всех сезонов: сезон дарований.
Прошедшие месяцы сделали Шарм сильнее, позволив её телу привыкнуть к работе на полях и пустошах. На моих глазах она превращалась из напуганного подростка в закалённого жителя пустошей. За эти месяцы ей не единожды приходилось встречаться со смертью, и не только во время очередной вылазки за умершими, но и когда ей собственными копытами приходилось убивать ради спасения нашего дома. Подобный опыт, конечно, оставил на ней свой отпечаток, но он никак не затронул её очаровательную внешность и непреклонное желание работать в паре со мной. Когда единорожка была рядом, я одновременно чувствовал как отраду, так и неутихающее волнение.
Меня, несомненно, тешило то, что мои наставления будут переданы поколению, которое не только поймёт смысл моего послания, но и сполна оценит все жертвы прошлого, отданные ради их будущего. До чего же приятно было общаться с тем, кто видел во мне личность, а не источник халявного яблочного виски. Я восторгался её магическим способностям и, не смотря даже на то, что теперь наша парковка была буквально завалена этими шариками, она смогла очистила наш дом от губительной отравы. Прямо сейчас каждый из нас чувствовали себя более здоровым и преисполненным жизнью, чем за все последние годы. За стенами простиралось выжженное радиацией пекло, но на землях парковки царила чистота и покой.
Что же меня по настоящему беспокоило, так это как быстро мы с ней сблизились. Каждую секунду она была рядом и внимала тем учениям, которые я пытался до неё донести. Спустя месяц я уже передал ей каждую крупицу своей мудрости. После этого я стал обучать единорожку различным проповедям, молитвам, а также обрядам восславления Селестии. Работая со мной бок о бок, она внимала моим наставлениям. С её помощью нам удалось расширить нашу парковку от парочки дюжин теплиц до более чем сотни. Именно поэтому мы были вынуждены засаживать ничейные земли между изгородью и стенами.
Вместо деревьев мы засаживали их пшеницей. Недавно к нам вновь наведался Стеклодел и принёс с собой подарки. Этими подарками были зерна, которыми мы, засеяв землю и присыпав её костной мукой, дадим начало новой жизни. Некоторые из моих последователей уже усомнились в целесообразности засеивания заражённой радиацией почвы. Я же уверил их, что Селестия воздаст верующим, но только если наша вера будет непоколебима. Мои наставления они восприняли с неохотой. Я не был знахарем, да и чудес не обещал, но мудрость, которой мне удалось с ними поделился, вселяла веру в мои слова, и я с радостью отплачу за это хлебом, взращённым на этой земле.
Но куда большей проблемой были шарики Шарм. Каждая частичка ничейной земли была очищена единорожкой, и теперь у нас стояло несколько тележек, полных опасных радиоактивных отходов. Гаучо сказал, что их можно было бы использовать в качестве топлива для радиационных реакторов, но подобное было за границами его научного понимания. Также мы поклялись, что больше никогда не будем их переплавлять, поскольку из-за подобных экспериментов одно из ближайших зданий теперь оказалось заражено радиацией. Этот просчёт всё же вылез нам боком: оказалось, что способности Шарм были крайне полезны в работе с неодушевлёнными предметами, но для живых существ процедура очищения становилось сущей пыткой.
Единственное применение, которое мы нашли опасным шарикам – это делать из них боеприпасы. Недавно нашу парковку посетил редкий гость: пегас, скитающийся в поисках пристанища на ночь. Разумеется, мы его приютили. Когда наш гость наткнулся на один из шариков, над которым экспериментировал Гаучо, он предложил использовать их в качестве сердечников для бронебойных патронов. Какими миролюбивыми бы мы ни были, Гаучо всё же прислушался к его идее и создал боеприпасы, с лёгкостью пробивающие цельные листы металла. Зарядив турели новыми самодельными патронами, он отблагодарил незнакомца несколькими бутылками яблочного виски.
После того, как мы снарядили максимально возможное количество патронов, я решил собрать все оставшиеся сферы в месте, где никто не смог бы на них наткнуться. Надев костюм радиационной защиты, я ушёл на небольшую прогулку, чтобы избавиться от целой тележки опасных шариков. В этот раз Шарм также умоляла меня взять её с собой, и вновь я вынужден был ей отказать, напомнив, что она подвергает себя опасности, каждый раз покидая стены нашего дома. Пустошь – не место для кобылы вроде неё.
В полукилометре от парковки находилось как раз подходящее место для хранения этих смертоносных сфер. Ещё до войны тут были возведены несколько бассейнов, которые располагались в здании, напоминавшем мне тренажёрный зал. Верхние помещение захламляли беговые дорожки, гантели, сгнивший спортивный инвентарь, тогда как бассейны внизу всё ещё были в отличном состоянии. Помнится, когда я только начинал хоронить мёртвых, то наткнулся на несколько скелетов.
Внутри размещалось два бассейна. Первый был округлым, глубиной почти в двадцать футов, и над ним возвышалась большая платформа для... чего-то. Я всё же не мог вообразить, зачем кому-то могла понадобиться пустая платформа с ведущими на неё ступеньками, если, конечно, этот кто-то не собирался с неё прыгать. Глубокое, укромное, обнесённое со всех сторон бетоном – это место будет идеальным хранилищем сфер. Здесь они никому не навредят и даже не будут просачиваться в грунтовые воды, тем самым уберегая наши будущие поколения от неприятных последствий. Выгрузив всю тележку в бассейн, я направился вглубь здания.
Второй бассейн отделяло от первого несколько толстых стен, и он был куда более мелким – глубиной до шести футов. Меня так и манило наполнить его водой, чтобы в одиночестве наслаждаться своим личным оазисом. Но для этого понадобилось бы столько чистой воды, что даже богатейшие аристократы Эквестрии с трудом смогли бы себе такое позволить, что уже говорить о бедных поселениях, которыми была усеяна вся Пустошь. Быть может, когда Эквестрия наконец станет единой и везде будут протекать реки чистой воды, внуки Касы смогут себе позволить подобную роскошь. Чтобы воплотить нечто подобное на пустошах, мне понадобился бы водный талисман либо же...
— Шарм... — сказал я себе. Её дар мог очистить подобное количество воды, но его использование в столь корыстных целях было за гранью моего понимания. Я ощутил несоизмеримое чувство вины от одной лишь мысли об этом, осознавая, что Селестия не простила бы меня за столь бездумное расточительство. Я должен был покаяться за свою корыстную и алчную мысль, а также...
— А что с ней? — раздался голос Касы. У меня чуть душа в копыта не ушла. Развернувшись, я уже достал кувалду, готовясь к схватке. Но в этом не было необходимости, так сзади я обнаружил лишь земнопони цвета корицы. Обронив молот, я принялся жадно хватать воздух. Я был уже слишком стар для подобных сюрпризов.
— Святая Селестия, Каса, что ты здесь забыла? — задал я вопрос. — Ты же должна быть на парковке.
— Я шла следом за тобой, — ответила она. — Разговоры о ней с самим собой уже говорят о том, что мне следует с тобой побеседовать наедине.
— И чего же ты такого хотела у меня спросить, что для этого понадобилось столь уединённое место? — поинтересовался я у Касы. Слегка оглянувшись по сторонам, она вновь посмотрела на меня.
— Ты счастлив? — наконец спросила она.
— Я хотел бы возрождения Эквестрии, — ответил я. — Об этом мечтают многие из нас. Разница лишь в том, что я тружусь ради достижения этой цели, а не прячусь по пустошам в ожидании смерти, — даже я содрогнулся от столь резкого высказывания. Нужно будет покаяться за своё грешное высокомерие. — Суть в том, что не важно, счастлив я или нет.
— Но почему? — спросила она.
— Потому, что меня благословили, — сказал я в ответ. — Мне была дана миссия и инструменты её выполнения. Ты, Шарм, Гаучо, парковка – все вы дары Селестии, и с вашей помощью я могу восстанавливать пустоши. Использовать такие подарки судьбы в корыстных целях – это верх расточительства столь ценных и редких на Пустоши ресурсов. Неважно, счастлив я или нет. Я делюсь потому, что это правильно.
— И каково же твоё вознаграждение? — спросила Каса. — Ведь Селестия не могла возложить на тебя миссию, не пообещав воздать за неё сполна?
— Не то чтобы я верил, что голос падшей богини и вправду говорил со мной, — произнёс я. — Иначе я был бы безумцем. Щедрость сама собой является наградой, Каса. И тебе это известно. Мне ничего не нужно, кроме простых потребностей моего бренного тела.
— Все чего-то хотят, — настаивала Каса. — Подавляя свои желания, ты лишь порождаешь жадность, а она для тебя – злейший враг на пустошах.
— И с чего ты это взяла?
— Ты сам говорил, что пони желают того, чего у них никогда не будет, — ответила она. — Жадность – главный бич Пустоши, и все грехи исходят от неё. Отречься от всего значит, что твоё желание сильнее, чем кто-либо может себе вообразить. Ты самый непреклонный из всех, кого я когда-либо знала, и если перед тобой есть намечена цель, то тебя уже ничто не остановит. Ты бы cровнял с землёй половину пустошей, если бы тебя об этом кто-то попросил. Поэтому я снова тебя спрашиваю: чего ты хочешь?
— Возрождения Эквестрии, — ответил я вновь. — Это всё, чего я когда-либо желал.
— Чушь собачья, — возразила она. — Ты хочешь Шарм.
Я заглянул в её оранжевые глаза, отказываясь верить в то, что она смогла сказать нечто подобное.
— Почему тебе так кажется? — спросил я. — Почему ты так говоришь?
— Не вижу, чтобы ты это отрицал, — подметила она. — На пустошах ты можешь казаться богом среди пони, но при этом ты остаёшься вполне смертным жеребцом. Я замечала, как ты на неё смотришь. Вы так много времени провели вместе, что я поражена, как это у вас до сих пор ничего не получилось.
— Она ещё дитя! — резко возразил я.
— Она кобыла, — парировала Каса. — Да, Шарм ещё юна, но она же души в тебе не чает. Мы с ней часто разговариваем, когда ты уходишь в пустоши на сбор. Она хочет осчастливить тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.
— И что с того? — спросил я. — Мне не суждено быть с ней. Попросить её о чём-то подобном – всё равно что наплевать на все принципы, которыми я дорожил. Мои желания ничего не значат, и никогда не значили.
— Ты ей уже об этом говорил?
— В ночь, когда она впервые сюда пришла, я объяснил ей, что члены семьи не трахаются друг с другом, — ответил я.
— Но Гаучо и я...
— Вы женаты, — перебил я Касу. — Всё, что вы делаете – это ваша любовь. То чем, вы занимаетесь, ясно говорит о силе вашей любви. И раз уж о ней зашла речь, то это правда что...
— Да, — улыбнулась Каса. — Уже как месяц. А спустя год, на нашей парковке зацокают маленькие жеребячьи копытца, — я улыбнулся, услышав это. Ничто не осчастливит меня сильнее, чем возможность увидеть ребёнка моих двух лучших друзей.
— Тогда что мы здесь с тобой забыли? — спросил я, указав на пустой бассейн. — Давай же вернёмся на парковку и отпразднуем это!
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — напомнила она. — Чего же ты всё-таки хочешь? — я хорошенько задумался над этим вопросом. Разве у меня не было простых плотских желаний? Мне было так отрадно делиться столь многим и с улыбкой в душе наблюдать, как мои друзья продолжают круговорот жизни на пустошах. Быть может, их дитя станет спасением Эквестрии.
— Я не желаю ничего, окромя того, что у меня есть, — ответил я наконец. — Если я чего и хочу, так это видеть наши земли чистыми, твоих детей здоровыми, а мир – вновь живущим в гармонии, как это было раньше, — я окинул взглядом пустой бассейн. — Хочу, чтобы вода в реках была чиста, а подобные места опять наполнял смех. Хочу вернуть мир, каким он было ещё до войны, — после этих слов я взглянул Касе в глаза. — Всю свою жизнь я хотел лишь этого. Все остальные мои желания не имеют значения. Мирские утехи доступны тем, кто не собирается делиться своими благами. Мне не нужен бассейн, в котором можно плавать. Не нужен красивый домик с бескрайней лужайкой. Не нужна любовь прекрасной молодой кобылы. Все эти желания мне недоступны, и жаждать их – всё равно что поселить жадность в своём сердце, — услышав это, Каса лишь прискорбно покачала головой.
— За всё время, что я тебя знаю, ты ещё ни на кого так не заглядывался, будь то кобыла или жеребец, — произнесла она. — Ты простой смертный, Садовник, и однажды тебе придётся это понять.
— Я пытаюсь быть выше этого, — парировал я. — Много ли на нашей парковке пони, пришедших ради богатства? Или секса? Или власти? Я не стану уподобляться остальным, даже если из-за этого мне предстоит умереть в одиночестве посреди пустошей. А как же наставления, которые ты передашь следующему поколению? Уверена ли ты, что твой ребёнок пойдёт по твоим стопам? — тяжело вздохнув, я наконец заключил. — Не этого я хочу от Шарм. Мне хочется видеть в ней дочь, которой у меня никогда не было. И от одного лишь осознания, что я думал о ней... таким вот образом, мне становится тошно до глубины сердца. Помнишь ту неделю, когда я ушёл в пустошь? Это было покаяние за совершённый мною грех. Я не образчик добродетели, коим хочу казаться, и, боюсь, однажды мои недостатки разрушат все многолетние труды, как карточный домик.
— Тогда тебе ещё не ведомо, что значит даровать, — сказала Каса. — Ты можешь отдать всё, что имеешь, всё, что выращиваешь, но тебе не удастся понять, что такое дарование, пока сам не будешь готов отдать всего себя кому-нибудь другому, — она отстранилась от меня. — Я была куда лучшего о тебе мнения, Садовник.
Её слова ранили меня не хуже лезвия. Каса всегда была моей путеводной звездой, и, раз она во мне разочаровалась, значит, я свернул с верного пути. В конце концов, чего плохого в том, чтобы быть смертным? Иметь то же, что есть у них с Гаучо? Я покачал головой. Она ошибалась. Я был выше этого, и мне нужно было это доказать.
Я последовал за кобылой на парковку, стараясь не глазеть на её круп. Каса была красавицей, но, так же как и Шарм, для меня она была запретным плодом. Я никогда не думал о ней ничего подобного, но наша беседа заставила меня задуматься обо всём, чего я избегал все те года, пока нёс знамя великодушия.
Разумеется, я сторонился воровства. Избегал убийств, если была на то возможность. Воздерживался от пьянства и наркотиков, коими была усеяны все пустоши. Не поддавался искушениям тела, но ради чего? Делало ли это меня это лучше остальных? Сильнее? Более приспособленным для выживания? Или же это попросту был способ возвыситься над остальными? И тут меня осенило.
Причиной отказаться от собственных удовольствий была помощь окружающим. У меня попросту не осталось бы на это времени, займи я свои мысли личными проблемами. Призывать других делиться, не отдавая при этом всё, что у меня есть, было бы верхом лицемерия. То, что я хранил ради Селестии, предназначалось для всех пони на Пустоши, а не для собственной наживы. Порой мне приходиться напоминать себе об этом, когда я собираю яблоки или же разливаю остальным воду. Всё, что я даю – это дары Селестии, и забрать их себе означает навлечь на себя её гнев. Подобные раздумья успокаивали меня, хоть мне ещё и предстояло покаяться за недавние мысли, полные жадности и высокомерия.
Обычно я каялся, ища путников на пустошах и исполняя любую их просьбу. Пока у меня было чем делится и желание не перечило моим принципам, я мог помочь чем угодно. Многие просто просили у меня кое-что из моих вещей, тогда как остальные хотели, чтобы я проводил их в качестве охранника. Как-то раз один пони попросил меня почитать своему жеребёнку сказку, потому что сами они читать не умели. За неделю моего отсутствия я успел сопроводить караван в Филлидельфию и обратно.
Но сегодня не нужно было искать, ведь я уже знал, кому предложить свою помощь. Когда я сказал Касе, что должен заработать у неё прощения своих грехов, она лишь покачала головой, сказав, что ей ничего от меня не нужно. Когда я всё же настоял, она привела из сада Шарм и потребовала искупить мою вину перед единорожкой. Я нервно зашаркал ногами, раздумывая о том, какой же будет её просьба.
Она попросила разрешения присоединиться ко мне, когда я отправлюсь в очередную вылазку на пустоши. Я хотел отказаться, укрыть её за этими стенами, как можно дальше от радиоактивного пекла, ждущего её снаружи. Но раскаяние требовало жертв, и теперь пришёл мой черёд. Я согласился и попросил Гаучо изготовить для единорожки бронекостюм. Как оказалось, он предусмотрел необходимость в подобном снаряжении, заранее сделав для неё комплект кожаной брони.
На следующее утро мы с Шарм выдвинулись вглубь руин Мэйнхэттена в поисках давно ушедших жителей Эквестрии. Она слепо следовала за мной, и её неопытность стала бросаться в глаза. Конечно, Шарм всё время хранила молчание, однако её поступь была ужасной, ведь она постоянно задевала ногами различные вещи в самый неподходящий момент. Сегодня я был больше обеспокоен возвращением кобылы домой в целости и сохранности, нежели поиски погибших пони. Мёртвые могли подождать ещё один день, но потеря Шарм была недопустима для пустошей. Мы шли к району, который я знал как относительно безопасный.
Я поведал ей о характерных для нашего задания опасностях, которые поджидали нас в городских руинах. Мёртвые зачастую находились рядом с живыми, и тела отбрасывали достаточно далеко, чтобы забыть о их присутствии. Нашей задачей было сохранить память об ушедших и наконец упокоить их бренные останки. Мертвецы не могли нам навредить, и она знала, что даже самый жутко осквернённый труп не стоило бояться. Живые были куда большей проблемой. Среди руин можно было встретить всего два вида пони. Три, если брать гулей за пони, коими я их не считал. Тела гулей были слишком облучены для порождения новой жизни, поэтому я по возможности старался сжигать их трупы.
Мусорщики – превосходные помощники в руинах Мэйнхэттена. Они были из тех пони, которые могли пробраться куда угодно и поделиться местонахождением тел усопших. Большинство из них были доброжелательными и готовыми послушать мои речи, даже если их не особо интересовала идея возрождения. Мусорщики были прирождёнными исследователями, и фермерство их мало привлекало. Однако они находили мудрость в моих словах и постоянно следовали моим советам, куда бы ни отправлялись. К тому же, как оказалось, они были чрезвычайно отзывчивыми. Далеко не единожды мне приходилось идти с мусорщиками через здания, полные скелетов, и видеть, как они бросают свои дела, чтобы помочь мне их вынести. Так что они были хорошими ребятами.
А вот к рейдерам я не испытывал подобной симпатии. Я слишком часто получал от них копытом или ножом, чтобы доверять пони с наплечниками из покрышек. Да, некоторые из них маскировались под мусорщиков и охотились на торговцев, но, как показывает практика, из большинства пони с меткой в виде чего-то кровавого обычно получаются никудышные деловые партнёры. Я не испытывал сожаления, когда узнавал про поглощённые пустошами лагеря рейдеров, как и не чувствовал жалости, закапывая кого-нибудь из них. Рейдеры были полной противоположностью всему, во что я верил. Они брали, не давая ничего взамен. Они оскверняли тела погибших, вместо того чтобы их хоронить. Они шествовали по пустошам, насилуя и грабя всё на своём пути, словно вымирание стало лишь вопросом времени и они были последним нашим поколением. Пони заслуживали лучшего.
Я отвёл Шарм в заброшенное офисное здание, признаков жизни в котором не было вот уже несколько лет. В помещениях царили пыль и разложение, а выветрившиеся трещины говорили, что неумолимое время вскоре всё здесь обрушит. Многими годами ранее я приходил сюда, однако был выдворен созданиями, засевшими глубоко в недрах этих руин. Тогда эти насекомые меня страшили и вызывали сильный дискомфорт. С другой стороны, блотспрайты послужат отличной проверкой для Шарм, и если понадобится, то я разберусь с их выводком.
Несмотря на одинаковые цвета шерсти и гривы, Шарм не разделяла мой врождённый талант в обращении с холодным оружием. Тем не менее, она на редкость хорошо обращалась с пистолетом, которым со мной расплатился её отчим – мелкокалиберным револьвером с никудышной убойной силой, но зато с приличной точностью и надёжностью. Ей инстинктивно было известно, как и куда следовало целиться для достижения лучшего результата, и вскоре она отстреливала блотспрайтов быстрее, чем те успевали появляться. Мне уже было жаль тех, кто недооценит эту единорожку. Она была прирождённым стрелком, и её открывшиеся способности в обращении с огнестрельным оружием стали приятным сюрпризом после полной разочарований недели.
Спустя час тренировочной стрельбы по блотспрайтам я начал учить Шарм, где надо искать тела. Большинство из этого она уже знала, просто слушая мои разговоры в поле. Я вновь ей напомнил, как сильно пони любили укрываться от конца света в уборных, а также под столами и в разного рода безоконных помещениях. По пути она обнаружила несколько запертых дверей. Я выбил их для неё, и за ними она обнаружила ещё больше тел. Я подсказал Шарм, что когда-то мертвецы тоже были живыми и, чтобы найти их, порой нужно поставить себя на место пони, охваченного паникой.
В общей сложности мы нашли дюжину скелетов в этом офисе. Когда в Эквестрии пробил судный час, пони работали здесь чисто для виду, посему этот безмолвный склеп оказался скромным на тела. Не такого улова я здесь ожидал. Нам всё же удалось найти на верхних этажах несколько ценных устройств, включая парочку энергетических кристаллов, питающих коляску Гаучо. Он точно обрадуется, и это ещё мягко сказано.
Также на последнем этаже нам удалось обнаружить приличный запас медицинских препаратов в на удивление хорошо укомплектованной аптеке. Целая куча обезболивающих, противорадиационных препаратов и зелий всех цветов и разновидностей стала нашей сегодняшней наградой. Собрав их, мы двинулись дальше осматривать здание. К сожалению, мы с Шарм не разбирались в терминалах, поэтому тайны этого места останутся для нас загадкой. Всё, что хотели поведать пони прошлого, так и останется неуслышанным. Собрав всё, что можно было потом продать или использовать, мы направились в фойе к нашей тележке.
Само фойе особо не впечатляло, ведь две сотни лет разложения внесли свою лепту во всеобщий гнетущий вид. Пол был украшен большой розой ветров, и а по найденными визиткам я понял, что эти пони были частью юридической системы, существовавшей задолго до нашего рождения. Снаружи раздались тихие шаги. Услышав их, я остановил Шарм у входа в фойе и велел ей спрятаться. Достав револьвер, она укрылась за дверным проёмом.
В здание вошло трое пони, облачённых в типичную для рейдеров броню. На шее одного из них было ожерелье, свисающее между шипастыми наплечниками. Завидев меня, они достали своё оружие, на что я тут же отреагировал, расчехлив свой молот. Я предупредил их, что если они не хотят стать свежим удобрением для моей парковки, то им лучше не подходить. Страх от осознания последствий взял верх над одним из пони, и тот ускакал прочь. Оставшиеся же, либо из-за собственной дерзости, либо из-за действия наркотиков, не вняли моему предупреждению и рванули в атаку.
Один зашёл на меня слева, размахивая монтировкой в своих зубах. Нырнув под удар, я пнул его по ногам, повалив тем самым на землю. При падении он сломал свою челюсть о напольную мозаику розы ветров. Обрушив молот на череп рейдера, я положил конец его мучительной жизни, украсив фойе кровью и серым веществом. Свершив сей акт милосердия, я обернулся и впечатал копыта в грудь следующего пони. Его отбросило на стоявший позади стол. Когда рейдер упал на землю, я услышал знакомый хруст ломающихся костей. Он завопил от боли, безуспешно пытаясь пошевелить своими задними ногами. Я направился к нему, всё ещё держа молот на изготовке.
— Почему? — задал я ему вопрос. — Ещё ни разу в жизни мне не удалось добиться от рейдеров ответа на один вопрос: почему они живут подобной жизнью? Сейчас ты умрёшь, как и многие, кто были до тебя. Можешь ли ты мне поведать о своём образе жизни? Я хочу знать, какая сила вами движет, чтобы в будущем не дать остальным молодым пони также впустую потратить свои жизни.
Среди огромного обилия ругани и угроз я узнал, что однажды он был обычным жителем деревушки, которую вырезали рейдеры. Окончательно утратив надежду на светлое будущее, жеребец облачился в рейдерские доспехи и отправился в руины павшего города, чтобы окончательно уничтожить остатки пони, коим он однажды был. Ему казалось, что сами богини отреклись от Эквестрии, и теперь он должен жить так, словно у мира не было уже надежды на спасение.
Как же легко этот пони скатился в безумие. Было горестно осознавать, что лежащий передо мной изувеченный жеребец когда-то был нормальным членом общества. У него были соседи, друзья, родные. Теперь его семьёй стали любые свихнувшиеся наркоманы, которые не пытались его убить или изнасиловать. Он не вызывал у меня ничего, кроме жалости. Возможно, у рейдеров была непростая жизнь, однако они сами решили стать теми чудовищами, в каких превратились. Я спросил, чего он сейчас желает, ведь, чем бы оно ни было, это станет его последним подарком при жизни. На мгновение его разум прояснился, и он попросил о безболезненной смерти. Калека вроде него станет всего лишь мишенью для садистов, и остатки его жизни обернутся для него невообразимым кошмаром. Приняв его пожелание, я ввёл ему огромную дозу недавно найденных обезболивающих. Прежде, чем уснуть, он поблагодарил меня, также сказав, что хотел бы увидеть безрассудство своих действий прежде, чем стало слишком поздно. Его голова легла на прохладный кафель, и дыхание остановилось.
Шарм спросила, почему я истратил дорогостоящие припасы на кого-то столь ничтожного, как рейдер, вместо того чтобы просто пристрелить его. И я ответил ей, что милосердие – это величайший из даров, который мы способны предложить другому пони. Приставив ему пистолет к голове, мы лишь заставили бы его умереть в страхе. Он и без того влачил жалкое существование, а смерть без мучений могла быть первым актом щедрости, который ему приходилось видеть за долгие годы своей жизни. Шарм помогла мне оттащить тела рейдеров к нашей тележке. Сгрузив в неё погибших, мы покинули здание и вышли наружу.
Сбежавший рейдер вернулся с полудюжиной своих дружков. Большинство было вооружено огнестрельным оружием, однако один из них нёс при себе меч. Им был фиолетовый единорог, чья броня не особо отличалась от моей. Он потребовал отдать им мою тележку, а завидев Шарм, и её в придачу. Вежливо отказав, я предложил им идти своей дорогой. Шарм мне не принадлежала, и да проклянут меня обе богини, если я позволю упасть хоть одному волоску с её чёрной гривы. Пони бросились в атаку, и я приказал ей укрыться в здании.
Когда они открыли огонь, я резко отгородился от них тележкой. Пока я сокращал дистанцию, трупы их павших товарищей поглощали большую часть пуль, а толстая металлическая обшивка телеги делала все их выстрелы напрасными. Я сменял одно укрытие другим, отвлекая их огонь на себя. На секунду один из ближайших пони потерял меня из виду. Выскочив из-за развалин, я ухватил рейдера за плечи и повалил его с ног, заставив оставшихся рейдеров обернуться и открыть по мне шквальный огонь. Их друг послужил мне отличным щитом. Тело истекающего кровью пони я отбросил в двух стоящих рядом рейдеров. Они были сбиты с ног своим же мёртвым сотоварищем. Метнувшись из укрытия к павшим противникам, я ударил их головы друг о друга, раздробив обоим черепа.
Внезапно, пуля угодила мне в бедро. Хоть моя броня и поглотила большую часть поражающей силы, я всё равно ощутил резкую боль, когда возникла гематома. Выстрел, затем ещё один отскакивали от моей брони, покрывая кожу синяками. Я прыгнул за булыжник и подобрал их оружие. Им оказалось нечто вроде штурмовой винтовки. Она крайне неудобно лежала в зубах, зато достаточно эффективно помогла мне уложить очередного пони, заставив последнего участника перестрелки укрыться в развалинах. Он вновь выглянул, чтобы сделать прицельный выстрел, как вдруг из разрушенного здания позади меня раздались выстрелы пистолета Шарм. Обе пули угодили прямо в затылок рейдера, и тот замертво повалился на землю. Отбросив винтовку, я обратно взялся за кувалду. Фиолетовый единорог принял на себя мою атаку, и наши меч с молотом скрестились.
Вскинув копыто, он задел мой висок. Мой шлем зазвенел, и я тут же пригнулся под ударом его меча. Я слышал звук свинца, отскакивающего от брони единорога, сопровождаемый выстрелами пистолета Шарм. Его броня была в ровню моей, так же как и боевые навыки. Мы кружили, делали ложные выпады, пытаясь найти брешь в обороне.
— Почему? — спросил я его. Я пригнулся под очередным ударом и взмахнул собственным молотом. Он кружил вокруг моей кувалды, словно это был вальс. — Неужели у тебя нет никакой цели, помимо очередного предстоящего рейда?
— Ты даже не представляешь, за чем я сюда явился, Садовник, — ответил он. — Отдай мне девчонку, если не хочешь потом об этом пожалеть. Поверь, тебе лучше не становиться врагом Эндера.
— И какая жизнь её с тобой ожидает? — воскликнул я. — Жизнь, полная изнасилований и пыток? Сломите её окончательно, превратите в очередного дикаря с пустошей? И, когда с ней вдоволь наиграетесь, просто выбросите? Оставите её лёжа умирать, прямо как своих приспешников?
— Эти пони были лишь инструментами в достижении конечной цели, — произнёс Эндер. — Они оказались столь же бесполезны, как и ожидалось. Но ты... — взгляд его жёлтых глаз встретился с моими. — Ты из тех пони, которых Красный Глаз желал бы видеть среди своих генералов. Мне известно о тебе, Садовник, как и о твоих великих свершениях.
— И с чего бы мне хотелось к нему присоединяться? — поинтересовался я. — Путь к его цели вымощен жизнями рабов. Весь его город возведён на спинах беззащитных пони. Быть может, мы и разделяем взгляды о возрождении Эквестрии, однако его глазам не суждено узреть истину.
— Истину? О том, что все пони эгоистичны в своих порывах? — заявил Эндер. — То, что они слишком тупы и корыстны для работы ради общего блага? Во всей Пустоши лишь вам ведомо такое слово как "дарование". Я слушал твои проповеди, Садовник. Ел твои яблоки, пил твою воду. Как думаешь, долго ли ты сможешь бороться с натиском пустошей?
— Столько, сколько потребуется, — ответил я. Из здания донёсся ещё один выстрел, который угодил в неприкрытую часть шкуры единорога. Изогнувшись от боли, он открылся для моего молота. Удар раздробил его переднюю ногу и отправил на землю под аккомпанемент всевозможного мата. Я встал над ним и был готов совершить последний, смертельный удар.
— Пощади, Садовник, — взмолился он. — Даруй мне своё милосердие.
Мой взгляд опустился на единорога. Даже если я его отпущу, он будет уже не в состоянии напасть на меня, но всё же что-то в этом пони говорило мне, чтобы я не оставлял его в живых. Он не был рейдером, нет, он был кем-то гораздо более опасным. Однако Селестия требовала прощения для всех пони. Скрепя сердце, я всё же отложил свой молот.
— Тебе только что было дарована пощада, — обратился я к нему. — Впредь если я тебя увижу вновь, то следующим моим даром станет дар погребения. А теперь прочь с глаз моих.
Единорог подобрал свой меч и скрылся в развалинах города. Шарм наконец вышла из разрушенного здания, чтобы взглянуть на поле минувшей битвы. Она спросила меня, почему я его не убил. Я же ей объяснил, что он молил о пощаде, а Селестия требует от нас проявлять милосердие к любому, кто его попросит.
Загрузив в мою тележку тела и припасы рейдеров, мы отправились домой. Я надеялся, что к следующей неделе заражение сразит фиолетового единорога и мне удастся предать его тело земле. Но всё же эта надежда была слаба, и я начинал беспокоился, что скорее рано, нежели поздно, мои грехи жадности, блуда и гордыни таки погубят меня.