Blue Angels

Глава XI. Тепло

Там оказалось ожидаемо тесно, несмотря на целых две комнаты, соединённые аркой, не считая небольшого тамбура. В темноте первого помещения различались контуры широких лавок по бокам грубого стола, рядом с дверью была прибита массивная полка, у другой стоял высокий шкаф до потолка. Последняя стена была занята камином — именно к нему Соарин направился широкими шагами. Спички лежали прямо на его деревянной полке, рядом были в кучу свалены дрова. Видимо, этот домик построили какие-то моряки, чтобы можно было остановиться и отдохнуть.

Пегас уложил Дэш на пол перед камином, бормотанием уговаривая потерпеть, и разжёг огонь. В шкафу обнаружился плед и несколько полотенец; Соарин сгрёб всё в охапку, не разбирая, и, просто-напросто разорвав промокший костюм и отбросив его в сторону, принялся вытирать кажущуюся бездыханной пегаску, одновременно с этим сильно растирая её тело.

— Рэйнбоу, Рэйнбоу, Рэйнбоу, — надрывающимся шёпотом звал он, и имя кобылки звучало из его уст литанией.

Жеребец завернул Дэш в найденный тёплый плед и положил ближе к огню, после чего наскоро разделся, вытер себя оставшимися полотенцами и отбросил их в сторону: развесит сушиться потом, когда жизнь пегаски не будет висеть на волоске. Метнувшись к полке, пегас нашёл бутылку рома и моток бинтов. Он отыскал рану на голове кобылки, наскоро перебинтовал её, чтобы не текла кровь, сделал несколько глотков рома, а потом открыл Рэйнбоу рот и влил в него немного согревающей жидкости. Но она, несмотря на все принятые меры, ничуть не потеплела. Немного присмотревшись, Соарин понял, что кобылка ещё и не дышит, а ром отправился ей в желудок только благодаря тому, что пегас задрал её голову.

— Рэйнбоу! — испуганно закричал он, взрывая тишину домика и перекрывая звуки грозы снаружи, и обвил её копытами, прижал к себе, неистово пытаясь реанимировать. Копыта растирали, ударяли, гладили мертвенное лицо, губы судорожно покрывали холодную кожу поцелуями перед тем, как вновь начать вдыхать в Дэш жизнь искусственным дыханием, и сломленно скулили: — Селестия милостивая, Рэйнбоу, Рэйнбоу, прошу тебя, пожалуйста, не умирай, открой глаза, только не умирай, умоляю, Рэйнбоу…

Грудь Рэйнбоу несколько раз поднялась и опустилась в вернувшемся дыхании. Ресницы вздрогнули несколько раз, веки тяжело разлепились — и мутные вишнёвые глаза еле-еле сосредоточили на Соарине свой взгляд. Пегас издал полный облегчения и радости вскрик, продолжая гладить лицо кобылки копытами.

— Не закрывай глаза, Дэш, ты молодец, ты сильная… — бессвязно бормотал он, теснее прижимая её к себе и придвигаясь ближе к камину, чтобы жар разгорающегося огня обжигал их тела. Что угодно, лишь бы пегаска согрелась. Тем не менее, её наоборот начала бить дрожь.

Соарин теснее закутал Рэйнбоу в большой тёплый плед, обнимая крыльями и прижимая к своей груди.

— Теперь всё будет хорошо, — закрыв глаза и укачивая кобылку от нервов, прошептал жеребец и мягко поцеловал пегаску в мокрую макушку. — Обязательно будет. Только не спи, пока не согреешься, — он копытами вторгся под плед, бередя хрупкое, только сформировавшееся тепло, и стал уже намного мягче растирать копыта Рэйнбоу своими. Опасность миновала, дело оставалось за малым, но в груди Соарина не убывало непонятное волнение.

Стояла тишина, нарушаемая только негромким пыхтением жеребца, треском камина да редкими, едва слышными полустонами пытающейся не заснуть пегаски. Напряжённые до предела нервы не желали успокаиваться, движения Соарина, пусть и сделались намного мягче и нежнее, не теряли своей суетливости, будто он что-то упускает, что-то невероятно ценное, что лежит прямо у него под носом, а он этого просто не видит, но чувствует и потому спешит.

Рэйнбоу в очередной раз уткнулась лбом ему в основание шеи, пытаясь заснуть. Её копыта, спина и шея всё ещё были холодными, поэтому пегас снова отстранил её, заставляя принять не такое удобное для сна положение, и слегка встряхнул. Голова Дэш безвольно запрокинулась, и рот Соарина на мгновение скривился в жалости. Пегас облизнул грубые солёные губы и прижался ими к губам кобылки: напористо, словно желая намеренно причинить ей боль. Это возымело действие — глаза радужногривой резко распахнулись. Её взгляд не выражал абсолютно ничего, но теперь она хотя бы не спала.

— Рэйнбоу, в любой другой ситуации я бы сейчас же уложил тебя спать, — извиняющимся тоном объяснил жеребец, скрывая, что даже горькая соль на их губах не могла омрачить сладость поцелуя, — но сейчас нельзя, понимаешь? Нельзя, иначе ты не проснёшься. — Он продолжал активно, но безболезненно массировать её передние ноги, с облегчением отмечая, что плечи начинают понемногу теплеть. — Я сделаю всё, чтобы ты не уснула, пока не согреешься.

Пегаска сглотнула и, тронув верхнюю губу кончиком языка, открыла рот. Соарин напрягся, готовясь отразить порцию возражений или ругани, и чуть не обмяк, когда услышал хриплое:

— Ещё.

— …Что?

— Ещё. Поцелуй меня. Поцелуй меня ещё.

Одна из передних ног Рэйнбоу легла на шею жеребца и слабо потянула к ней; пегас помедлил, отыскивая подвох, но уже через секунду жарко припал поцелуем к её шепчущим губам, закрывая глаза, отмахиваясь от всех сомнений. Даже если это сон, агония, даже если они на самом деле умирают, и подсознание пытается смягчить прощание с жизнью — пусть так оно и будет, слишком уж это сладко и соблазнительно, чтобы от этого отказываться.

Соарин всё смелее прижимался к пегаске, поцелуй становился глубже и страстнее, и у неё во рту не осталось ни единого участка, который не обласкал бы язык пегаса. Рэйнбоу Дэш отвечала крайне слабо, она могла лишь, тихо вздыхая от удовольствия, крепче вжиматься в жеребца. Каким-то чудом его голос разума смог пробиться сквозь туман страсти: «Моё тело намного горячее, чем её. Она чувствует это, пытается согреться. Она чувствует, снова чувствует!». Поняв это, Соарин неохотно разорвал поцелуй и попытался проигнорировать разочарованный стон кобылки. Спасательная операция завершилась.

— Почему ты остановился? — негромко спросила Рэйнбоу. Кожа жеребца покрылась мурашками, а крылья сладостно запульсировали, когда он почувствовал, как пегаска гладит копытами его спину. — Я больше не нравлюсь тебе?

Сердце застучало сильнее. Соарин, сглотнув, посмотрел в лицо кобылки, но увидел только неподдельное желание. Жеребец с беззвучным вздохом пересилил себя и снял копыта Дэш со своего тела, снова сводя их вместе у неё на груди, и членораздельно произнёс:

— Рэйнбоу, ты понимаешь, что если я не остановлюсь сейчас — у тебя не получится остановить меня вообще? — Кобылка кивнула. Она дрожала намного меньше. — Хорошо. Ты…

— Хватит болтать, не заткнёшь! — раздражённо бросила Дэш и, тяжело дыша, самостоятельно вернула поцелуй. Он вышел ожидаемо неуклюжим, пегаска просто бездумно проталкивала язык Соарину в рот безо всякого знания дела.

«Глупая кобылка, всему тебя надо учить!» — рассерженно подумал жеребец и под счастливый полустон-полувздох Рэйнбоу перехватил инициативу, целуя её так, как давно хотел — до нехватки воздуха, до полуобморока, заставляя пегаску в перерывах между смыканием губ шептать бездумно, звать его по имени, вплетая копыта в спутанную мокрую тёмно-синюю гриву.

Когда Соарин уложил Дэш спиной на плед и поворачивать назад было поздно, он наконец-то понял, что за чувство владело им всё это время. Он не знал ему названия, но это чувство испытывают солдаты, вернувшиеся с войны живыми. Они смеются без причины, счастливо целуют всех кобылок, обнимаются с друзьями.

Их сознания радовались тому, что выжили, и у Рэйнбоу, более близкой к смерти, чем он, эта радость была более яркой. Ключ был найден. Но пегас не желал им воспользоваться, он бросил его в огонь их страсти и позволил расплавиться. Дэш же, кажется, уже поняла к этому моменту, на что напросилась, но её робкое сопротивление было мягко, но уверенно подавлено, а разум ещё ближе подтолкнут к границе, за которой простирается будоражащее и восхитительное безумие.

Пусть будут сожаления, пусть будет гнев, пусть будет что угодно — но не сейчас. Сейчас — только тепло тел и жар копыт, только тихое, сдерживаемое поскуливание пегаски, только её копыта, царапающие его спину, когда он, накрыв её своим крепким телом, мягким движением вошёл в неё до упора.

— Тише, хорошая моя, всё хорошо… — полубезумно шептал Соарин, бесконечно целуя Рэйнбоу Дэш и дрожа от практически невыносимой узости. — Всё прекрасно, всё так и должно быть, просто подожди…

Едва пегаска перестала, сжимаясь, спазмически подрагивать вокруг него, жеребец с тихим стоном принялся скользить, двигаться в ней, беря в жаркий, тесный плен своих передних ног и губами лаская шею Рэйнбоу, прокладывать дорожку поцелуев к её губам через щёки и подбородок. Дэш таяла под ним, стоная, задыхаясь от граничащей с нежностью страсти, цеплялась за каждое движение пегаса и наслаждалась, оставив на потом всё остальное. Кипящая кровь шустро побежала по телу, согревая и омывая его жизнью.

— Я люблю тебя, — выдохнул Соарин в слабо трепещущее ухо кобылки чуждые, незнакомые слова. Теперь они легко слетели с зацелованных до боли и припухлости губ, когда пегасы, до дна насладившись друг другом и впитывая стоны через поцелуи, лежали обессиленные и подрагивающие на скомканном пледе у камина, смакуя отголоски затихающего экстаза.

Ночь была неспокойной и волшебной. Утро же оказалось иным.

Рэйнбоу проснулась в одиночестве. Она сонно осмотрелась. В узенькое окошко лился свет, был виден краешек океана, почти голубого, ярко искрящегося под солнцем — ничего общего с той стихией, что ещё вчера жаждала убить неосторожно рухнувших в неё пегасов. Гребни волн, обрушиваясь и разбиваясь о колючий песчаный берег маленького островка, ласкали слух.

Полежав ещё несколько секунд и насладившись прибоем, Дэш наконец-то осознала, что находится в домике одна — заботливо укутанная со всех сторон пледом, но совершенно одна. Пегаска не была ни плаксивой, ни романтичной, но после такой ночи проснуться в одиночестве было обидно.

Хотя на самом деле кобылка была благодарна Соарину за то, что он ушёл. Она совершенно не представляла, что делала бы наутро после произошедшего, по-прежнему находись пегас рядом с ней. Единственное, на что Рэйнбоу надеялась — что жеребец вернётся. Остаться использованной и брошенной на острове ей не хотелось.

«Использованной? Это кто ещё кого использовал», — невольно подумала пегаска, и её щёки вспыхнули, когда она вспомнила, как беззастенчиво стонала и купалась в наслаждении от ласк Соарина. Даже боли почти не было, она терялась на фоне удовольствия. И ещё… ещё он сказал, что любит её.

Пегаска нахмурилась и перевернулась на другой бок; всё тело отозвалось неприятной, тупой болью, заставив поморщиться. «Не было ли это признание уловкой? Но зачем? — думала она. — Хотя Спитфайр много раз шутила на тему того, какой он кобылий угодник — может, за всё время эти слова потеряли для Соарина какую-либо ценность, и он разбрасывается ими налево и направо?».

Дэш ни за что бы не призналась ни сама себе, ни кому-либо ещё, но у неё были свои соображения насчёт любви. Они сформировались случайно — в тот миг, когда пегаска узнала о заключённом в ней духе Элемента. Определённо, это был очень важный момент в её жизни, разделивший существование на до и после: Рэйнбоу втайне ото всех ещё много думала о том, что ей делать с обретённым титулом, как поддерживать его, как не оплошать. В итоге она пришла к выводу, что просто должна жить как прежде — в конце концов, именно этот образ жизни и привёл её к становлению воплощением Верности.

Но в конце концов кобылка решила оставить эти размышления на потом: она чувствовала себя не самым лучшим образом и, кажется, заболевала. В горле першило, всё тело болело, и ещё постоянно хотелось спать. Дэш пересилила себя и поднялась, поёжившись, когда плед мягко соскользнул с её спины.

На столе что-то стояло. Это оказалась горстка сухарей на потускневшей от времени тарелке и бутылка рома — нехитрый завтрак, собранный из того, что удалось найти в домике, но оформленный так, будто был блюдом в ресторане: несколько сухарей было прислонено друг к другу домиком, а остальные, лёжа вокруг них, образовывали какое-то подобие лучей солнца на кьютимарке Селестии, понятное только ассоциативно. Да ещё и салфетка была уложена, похоже, по правилам этикета.

«Богини, какой же придурок, — подумала Рэйнбоу, засмеявшись. — Что ж, по крайней мере, это эффективный способ сказать, что вернёшься. Надеюсь».

Она взяла копытом засохший хлеб, с трудом откусила и задержала во рту, надеясь, что слюна хоть немного его размягчит. В этот момент раздался короткий шорох перьев, стук приземляющихся на сырую древесину копыт — и распахнулась дверь.

— О, ты проснулась, — с широкой улыбкой обрадовался Соарин, стряхивая с гривы соль и какую-то стружку. — Доброе утро.

— До… доброе, — растерянно прошамкала пегаска с набитым ртом.

— Смотрю, ты уже завтракаешь. Я теперь знаю, где мы, так что доедай — и полетим обратно.

— «Завтракаю»? — проворчала Рэйнбоу Дэш и бросила взгляд на хлеб, которым можно убивать. — Ты это шутканул так?

— Как, ты ещё привередничаешь? — возмутился Соарин. — Когда я с таким трудом добыл нам еду, да ещё и щедро оставил тебе большую часть!

— Потому, что твои зубы больше разжевать ничего не смогли? — ощетинилась пегаска. Несколько секунд они смотрели друг на друга с раздражением, разыгрывая свои роли, а потом засмеялись. — Спасибо, кстати.

— Не за что, Дэш. Что нашёл — то и притащил. Неудивительно, что они оставили это здесь, дерьмо порядочное.

— Выбирать не приходится, — отстранённо пробормотала кобылка. Её мысли уже были где-то далеко отсюда. — Слушай, насчёт того, что случилось вчера…

— А что случилось вчера?

Рэйнбоу чуть не поперхнулась, но, увидев искорки смеха в глазах устроившегося за столом напротив неё пегаса, возмущённо фыркнула:

— Соарин!

— Не разговаривай с набитым ртом. И не усложняй ничего. Да, я уже вижу, что ты взвилась на дыбы и собралась обрушить на меня какую-то пламенную речь. Но — не в этой жизни. Мы переспали, потому что нравимся друг другу. Вот и всё. Никто никого не изнасиловал, все остались довольны.

— Все… остались… довольны? — беспомощно повторила Рэйнбоу. Её копыта нервно вцепились в столешницу. — Это значит… это значит… всё?

— Что? — не понял пегас.

Дэш не ответила, собираясь с мыслями. Соарин осторожно поторопил её, позвав по имени.

— Ничего, — неправдоподобно, скомкано улыбнулась кобылка. — Ты прав, усложнять не круто.

Она поёрзала под взглядом жгучих изумрудных глаз.

— Рэйнбоу, — мягко сказал Соарин, подаваясь вперёд и накрывая копыто пегаски своим. — Я не собираюсь бросать тебя и делать вид, что ничего не было, если ты об этом.

— А? — подняла глаза Дэш. Она по-прежнему не знала, что ей делать или чувствовать — с одной стороны, случившееся для неё не было тем, что можно забыть и выбросить, но с другой, она не была уверена, хочет ли… продолжения.

— На самом деле, — выпрямился пегас со смехом в голосе, — ты — первая, кого бросать мне не хочется вообще. Поэтому я хотел предложить тебе более постоянные отношения.

— Брак? — подняла бровь Рэйнбоу Дэш.

— Не гони лошадей, — укоризненно покосился на неё Соарин. — Я говорил о том, чтобы встречаться. Если ты не хочешь — я не обижусь.

— Не хочу, — всё-таки определилась Дэш. — У меня пока другие приоритеты.

— Другим можно не сообщать.

— Да? А, тогда ладно, — обрадовалась пегаска. — Блин, просто как-то стрёмно пока. Я ещё не привыкла.

— В случае чего объяснить всё нашим друзьям и всему миру смогу я, — ласково потрепал её по огненной чёлке жеребец. — Будем вести небольшую двойную жизнь, втайне ото всех. Как тебе?

— Я за, — со всем авантюризмом кивнула Рэйнбоу, по-прежнему улыбаясь.

— Хорошо, — тоже улыбнулся Соарин. — Ну как, ты можешь лететь, или мне понести тебя?

— Не дождёшься, — гордо задрала нос пегаска, расправляя крылья.

Жеребец в ответ хмыкнул:

— Ну-ну.

Через пару минут две фигуры поднялись с острова и, плавно взмахивая крыльями, полетели от него прочь.