Кто бы там ни пришел

First and the Last

Мой поезд задержался на полчаса. Не знаю, почему: может быть, что-то случилось на железнодорожной линии. Пони зря волновались; я вообще представить себе не могу, зачем беситься ради тридцати минут, когда твой поезд доезжает до Понивилля только к полуночи.

Хотя я и сам разнервничался, когда посмотрел на черное окно, за которым мелькали тени пролетающих в езде деревьев. Шесть часов сна не очень хорошо сказались на моей больной голове, я хотел еще, хотел скорее покинуть этот душный вагон и проспать до полудня так, чтобы меня никто не разбудил, будь то пони-проводник, шумный сосед или даже родная мама, которую я не очень хорошо помню.

Попытавшись скоротать потерянное время, я пытался почитать книгу. Четвертый том из серии про Дэринг Ду — это такая занятная жвачка для мозга, в которой можно пробежать глазами десять страниц за минуту без потери нити повествования. Даже самый уставший мозг самого уставшего пони на свете (я не намекаю на себя, просто к слову пришлось) может с легкостью отсеять в такой книжке много ненужного и сконцентрировать внимание на самом приключении, в котором много прыжков, взрывов и отсылок на знаменитых пони-музыкантов и художников. Это хорошая книга. Не самая лучшая из того, что я читал, да и миссис Йерлинг иногда дает маху со своими «неожиданными поворотами». Мне нравится, как бы я ни пытался браться за что-то серьезное.

Остановившись на десятой странице, я оглянулся. Мои соседи по койкам проснулись раньше меня, убрали простыни и матрасы, в молчаливом ожидании поглядывая то на окно, то на своих родных — купе со мной разделили кобылка с двумя неугомонными жеребятами, пегас в железных доспехах и усатый земной пони, который просил его не беспокоить до приезда в Эппллузу. Он спал на верхней койке, сдвинув на глаза ковпоньскую шляпу.

Что касается пегаса-стражника, и еще одного пони, который дрыхнет в другом конце поезда, неподалеку от туалета, то эта парочка — мои лучшие друзья. И единственные. Никогда не терпел толпы знакомых и знакомых знакомых. Стражника зовут Клауд Найн. В Роте Почетного Караула королевской гвардии принцессы Селестии предпочтение отдавалось белым и серым пегасам. Он был желтым, так что его оставили работать на кухне. На кухне Мэйнхеттенского отделения Роты. Жестокий удар для королевского гвардейца в четвертом поколении. Клауд постоянно твердил мне, что легкая, пятнадцатипроцентная желтизна досталась ему от прабабки по материнской линии.

-Ко мне придрались. Давай скажем честно, ко мне придрались.

-О чем болтаете? — за столом между двумя койкам к нам присоединился мой второй лучший друг друг. Его зовут Ноутворси, а в Мэйнхэттен он приехал, чтобы покорить музыкальную арену. Почему-то мне кажется, что он своего добьется — его нынешняя работа на подпевках у Сапфир Шорс уже кое-чего да стоит. Собственно, он мог без всяких проблем платить за аренду нашей общей комнаты в одиночку, если бы не наша с Клаудом уязвленная гордость.

-Сам-то как думаешь?- безвольно махнул я ему копытом. Ноутворси собрал вещи в ожидании приезда, но присел с нами, чтобы послушать очередную исповедь неудачливого стражника.

-Ты немного не понимаешь сути той чудовищной, отвратительной коррупции, в которой прогнила королевская гвардия. И не вздумай надо мной смеяться, Ноутворси, прошу тебя — тебе проще сомневаться о таких вещах со своего золотого трона, но вздумай ты с него спуститься — и жестокая правда разобьет твое нежное сердце.

-У меня нет никакого золотого трона, — простодушно ответил ему Ноутворси, — у Сапфир есть один, для музыкального шоу. Хотя в нем нет золота, просто он блестит и светится, как золотой. Но это бутафория.

Клауд Найн раздул ноздри.

-Очень смешно, мистер Зазнайка. Но я о серьезных вещах говорю, — когда он говорил о серьезных вещах, то сразу же превращался в очень сурового жеребца, — Коррупция — это не шутка, особенно когда она бушует на самых верхах. Слышал про рыбу, гниющую с головы? Так вот, я видел в Кантерлоте жеребцов пожелтее меня. И даже у принцессы Каденс на службе один пегас был настолько желтым, что после отпуска он позволил себе вернуться оранжевым!

Ноутворси нахмурил лоб.

— Погоди-ка, мы его видели, да? — спросил он.

— Да, когда приезжали на ярмарку в прошлом году, — добавил пегас.

— А, этот? — Ноутворси позволил себе усмехнуться, — тут слухи идут, что он стражник необычный. Якобы, у него какие-то дела с Твайлайт. Любовные преимущественно.

— С принцессой? — я удивился. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как я окончательно не покончил со всеми слухами о романе с ней? К слову сказать, превращение Твайлайт в аликорна мне немало помогло.

— Для стражника он какой-то слащавый, — категорично заметил Клауд, — совсем не похож. Я еще тогда подумал, что это какой-то ряженый клоун.

-Это еще почему?

-Он не белый. Даже не серый. Знаешь, Ноутворси, — пегас повысил голос, — еще мой прадед говорил, что белые пегасы ослепляют противника, подлетая к нему со стороны солнца. А серые отлично сливаются с землей. А оранжевые с синей гривой... не, я не могу себе это представить. Он не настоящий стражник. А если он еще и с Твайлайт тусуется...

-Встречается, — поправил его Ноутворси.

-Да хоть и так. Чтобы получить важный пост, — говорил Клауд, — Нет, это слишком. Встречаться с принцессой для нормального стражника — такое только в сказках бывает. И даже в сказках вместо стражника обязательно окажется какой-нибудь клоун.

---

-Мы как-то долго едем, — первым голос подал Ноутворси, — что у нас со временем, Карамель? Мы успеваем?

Я посмотрел на свои часы.

-Двадцать пять минут первого, — заметил я, — что-то не сходится.

Мой друг-стражник посмотрел в окно.

-Ага, не сходится. Опаздываем. Хотя, сдается мне, — он посмотрел на окно, — скоро приедем. Я вижу дом Флаттершай. От её дерева до Понивилля минут пятнадцать пешком. Значит...

Я полез за своей сумкой. Ноутворси пошел за своей. Клауд Найн, пожалуй, взял с собой меньше всего: какой-то небольшой портфель, доверху забитый сувенирами из Мэйнхэттена. Ноутворси... ну, он постоянно пребывает в мире музыки и никогда от него не отвлекается, так что помимо личных вещей он всегда таскает с собой какой-нибудь небольшой музыкальный инструмент, причем размер его варьируется в зависимости от того, сколько времени он проведет в Понивилле. На эти несколько дней он решил ограничиться губной гармоникой. В моей сумке, помимо моих вещей, лежали и чужие. Наш общий друг, к которому мы приехали на эти три дня, оставил после себя немного одежды и личные вещи , позариться на которые никто из нас не посмел. Мы думали, что он еще вернется к нам. Да и он думал так же, я надеюсь.

Поезд останавливался медленно, неохотно. В книжке про Дэрин Ду я тоже читал что-то подобное. Там был эпизод с огромным носорогом, который бежал на пегаску, связанную по всем четырем копытам. Потом его кто-то подстрелил снотворным дротиком. Огромное животное замедлило ход. Движения становились всё тяжелее и тяжелее, огромное животное рухнуло у её ног...

-Карамель, подъем! — раздался голос Найна.

Я открыл глаза. Собрал вещи, встал за Ноутворси, и, когда поезд окончательно остановился, а проводник вышел, чтобы открыть двери и выставить ступеньки, мы дружно шагнули навстречу холодному ветру.

---

С друзьми я расстался у мэрии. Семейство Клаудов жило на Блоссом Стрит, дом Ноутворси находился примерно там же, так что мои друзья пошли своей другой, а я — своей. Я шел по тихой, глухой улочке и старался не стучать громко копытами по мостовой.

Я уверен, что за полгода этот город сильно изменился. Ба писала мне, что после битвы с Тиреком на месте сгоревшей библиотеки появился огромный дворец. Я тогда еще был в командировке, в Эппллузе. Дворец, впрочем, я заметил, но вот незадача — мне уже было как-то всё равно. Да и библиотека мне нравилась больше, я помню её с самого детства. А дворец, он... ну, большой. И сверкает. Большого и сверкающего я насмотрелся в Мэйнхэттене. Большое и сверкающее тоже имеет свойство надоедать, когда его видишь слишком много.

От улочки дорога выходила в небольшой тупик. Там была всего одна дверь, и она вела в мой дом. Ну как, мой... здесь жила Бабуля, она приглядывала за мной с самого детства. Она научила меня многому, и...

Надо же, дверь покрасили.

---

Ба не знала, что я приеду сегодня — даже не знала, зачем я сюда приехал. А я никак не могу удержаться от таких вот «сюрпризов».

Моя комната находилась на втором этаже, попасть на который можно, пройдя по лестнице в прихожей. Этажом назвать это сложно: чердак, да и только. Отец, узнав о пополнении, рассудил, что жеребенку не помешает своя комната. Немного косметического ремонта, обои да замена слухового окошка превратили сырой и прогнивший чердак в самое уютное место на этой планете.

Ремонт ремонтом, а лестница всё так же скрипит.

-Карамельчик, это ты? — я так и подскочил. Я и не заметил, что в её спальне горел свет. И в окно я тоже не посмотрел. Вот дурак.

-Да, это я.

Ничего не поделаешь. Раньше до моей комнаты можно было добраться через дерево, оно как раз росло рядом. По веткам можно было бы залезть на крышу и открыть слуховое окно, которое я принципиально никогда не закрывал — на случай, если какая-нибудь залетная пегасочка замаячит на виду. И крылатых друзей, как ни странно, у меня в детстве было куда больше, чем обычных или рогатых. Клауд, кстати, из моей детской компании. Как и Ноутворси.

И Дэйвенпорт... хм. Всё же, я немного не того возраста, чтобы скакать как кот по веткам.

Я оставил сумку возле двери а сам зашел в спальню. Наверное, стоило всё же постучаться, но право слово — тогда я об этом как-то не думал. Тяжело думать, когда тебя клонит в сон. Хотя бабуле тоже было не до этого. Она готовилась ко сну, и, увидев меня на пороге своего дома, явно разнервничалась. Ну право, не стоило так волноваться.

— Карамельчик, — грустно протянула она, — выйди на свет, я тебя не очень хорошо вижу.

Для того, чтобы понимать, что представляет собой Бабуля, нужно знать кое-что о нашей семье: больше всего отличительных черт передаются именно от материнской линии. Цвет гривы, глаза, окрас. Бабуля по всему этому очень на меня похожа. Была когда-то, в далекой молодости, которая осталась на старых фотографиях и её воспоминаниях, весьма неточных. Она, как и многие престарелые пони, маленькая, сухонькая и сморщенная, как старый гриб. И она сама любила собирать грибы. Когда-то. Сейчас об этом ей напоминает кьютимарка, потому что она начала забывать.

О том, что она забывает, говорила её спальня — на некоторых вещах висели наклейки с названиями. Я прошел мимо большого зеркала с надписью «Зеркало» и встал перед кроватью с надписью «Кровать». Бабуля в этот момент одела очки, и, смешно морщась, пододвинулась поближе.

 — Ох, — только и сказала она. Я медленно кивнул. Да, я очень сильно похудел. И не брился давно.

 — А зарос-то как. Хочешь кушать?

 — Нет, спасибо. Я....

 — Хорошо, я разогрею чай. И бутерброды.

-Я не хочу кушать.. Правда, Ба...

— Я вспомнила! — она уже надевала на копыта тапочки, — У меня есть печенье! Овсяное. Как раз к чаю. Ты любишь его, я точно помню.

---

-Кухню прям не узнать, — минут через пять я уже потягивал чай в новенькой, белоснежной кухне. Прямо как на каталоге мебельного магазина, где я и заказал этот прекрасный набор из тумбочек, полочек и прочих кухонных принадлежностей. Обои, кстати, тоже были поклеены. И новая раковина стоит.

-Большой Маки подсказал хороших строителей из своей семьи. И сам помог, — бабуля пододвинула мне тарелку с бутербродами. Как бы я ни утверждал, что не голоден, что объелся в поезде, по дороге... но готовит Ба отлично.

-Да, спасибо ему.

Я заодно вспомнил про те деньги, что ему должен был отдать его кузен, Брэйберн. Я тогда работал на железнодорожной линии — мы прокладывали рельсы для новой линии от Эппллузы до Алькруперки. Я до сих пор с содроганием вспоминаю об этих трех месяцах своей жизни — а точнее, «не-жизни», потому что продвижение на самый юг обернулось самой настоящей трагедией для моих спекшихся мозгов. Поднимались рано поутру, заканчивали ближе к полуночи — роль тягловой лошади превратила меня в странное, окончательно забывшее о себе существо. Я к тому времени окончательно потерял счет времени, и помню, как удивился, когда в один прекрасный день мне отсыпали много-много монет и сказали, что я могу вернуться домой.

«Могу вернуться...»... хех, думаю, Король Сомбра всё сделал неправильно. Чтобы перестать быть королем-тираном и стать добросовестным начальником ему всего-то надо пообещать кристальным пони бесплатное медицинское обслуживание да рабочий профсоюз.

— Карамельчик, — бабушка подсела ко мне за стол, так, чтобы я мог заметить её рассеянную улыбку. У неё всегда был такой странный взгляд, когда она о чем-то серьезном спрашивала. То ли она извинялась за вопрос, то ли...

— Я думала. что ты всё еще в Мэйнхэттене. Работаешь, да?

-Да, я приехал на пару дней. Взял отпуск.

-А, хорошо... вчера приходила твоя хорошая подруга, как же её звали...? Она тебя спрашивала всё время...

И тут я проснулся. Да, я хорошо знал, о ком идет речь.

-Это Шошайн, ба. Это ведь она?

-А... — бабушка понимающе кивнула. И тут же испуганно раскрыла рот, — точно, она. Я и забыла, что она сестра малыша Дэйви...

Её взгляд стал совсем тяжелым.

-Ты к нему приехал, да?

Я так и не ответил. Мой чай закончился, и мне следовало бы пойти спать. Я давно это планировал, как и визит к моему товарищу. Дэйвенпорт, он... хех, я много чего могу о нем вспомнить, благо он был знатным чудиком в нашей пестрой компании.

Я думал расспросить бабушку о том, что произошло в тот день, когда Дэйв умер от легочной пневмонии в больнице Понивилля. Тогда я был на подработках в Эппллузе, и что-то произошло с моей кьютимаркой. Она исчезла, как и тысячи других меток других пони по всему миру. Потом я уже узнал про Тирека, сгоревшую библиотеку и битву с Твайлайт Спаркл.

Какое отношение это имеет к смерти Дэйвенпорта?

Какое-то да имеет. Нельзя сказать, что Тирек его убил. Это не так. Просто определенные события настолько неблагоприятно сложились в жизни моего друга, что в той или иной мере привели к его смерти. Одним из таких событий была потеря жизненных сил из-за кьютимарки, причем в тот самый момент, когда он больше всего в них нуждался. Вылечился бы он, если бы остался при метке? Да, возможно. Скорее всего.

---

Моя комната не сильно изменилась. Здесь поклеены новые обои. И застелены свежие простыни. Бабуля часто забывает, но видимо, кто-то всё же сообщил ей о моем приезде. Может быть, об этом ей когда-то рассказала Шошайн; она подрабатывает сиделкой для старых пони, оставшихся дома и не знающих, зачем им это нужно на старости лет.

Я недолго думаю о подобных вещах. Когда я уснул, черная бездна поглотила меня. Не было никаких сновидений... я не видел их с самого юношества, и даже тогда мне было тяжело их воспринимать: реальные картинки из моей жизни приобретали сюрреалистичный характер, коверкая воспоминания и привнося в них немало пошлости. Больше всего меня пугало не то, что сны были безумны; страшнее было осознать, что они казались чем-то абсолютно нормальным. Плохо было и то, что я жил в одном из таких снов, но никак не мог заставить себя проснуться.

И сейчас не могу.

---

В десять утра за мной зашел Ноутворси. Он подождал, пока я проснусь и приведу себя в порядок. Ба наверняка посадила бы его на кухню, так что он добудился до меня с помощью пары камешков, брошенных в окно. Я понимал, что бабушка и меня не оставит без завтрака, потому не собирался расстраивать её отказом. Вместо этого я прибегнул к позорной тактике скрытого побега. Эта тактика частенько помогала мне увиливать от чрезмерной бабушкиной опеки, да и сейчас помогает. Я поспею к ужину, она и не заметит моей пропажи. Правда, это означало, что на могилу к другу я пойду голодным и без кофеиновой заправки, но это я переживу.

— Как бабуля? — спросил он, пока мы шли по городу. Понивилль идеально подходил для тех, кто любил вставать пораньше и поприветствовать мир распахнутым окном и сияющей улыбкой. Яркое субботнее утро, солнце светит, и даже пони улыбаются. Не то чтобы я любил Мэйнхэттен с его вечной слякотью и армией недовольных морд, спешивших на работу, но может быть, я настолько к нему привык, что город, полный счастливых пони воспринимается мной как нечто не совсем нормальное.

— В порядке, — автоматом ответил я, хотя вспомнил, что о её жизни я ни сном ни духом. Надо будет расспросить Шошайн по возможности.

— Кто еще будет? — спросил я. Ноутворси наморщил лоб.

— Мак, Чирили. Шошайн еще. Больше вроде никого.

— Славно.

До дома Клауда мы особо не разговаривали, в этом нет ничего странного. Мы часто молчали, потому что каких-то необычных вещей в нашей жизни за восемь с половиной часов не случилось. Можно было поговорить о смерти Дэйвенпорта, конечно, но эту тему мы уже обсосали и сгрызли со всех сторон, как собака — кость, и добавить чего-либо...

— Ты про вещи Дэйва не забыл? — спросил Ноутворси, на что я в ответ только поджал губы. Я какой-то забывчивый в последнее время.

— Ладно, потом отдашь.

— Можно в воскресенье к ней заглянуть, если она сегодня не сможет, — предложил я. Ноутворси согласился. До дома Клауда добраться несложно. Мы всегда ориентировались на библиотечное дерево. Золотой Дуб... про него много всяких легенд шло, он был старше Понивилля, а вырубить его и выкорчевать запретила сама Селестия. Считалось, что его листья приносят удачу, так что у меня еще со второго класса остался солидный гербарий на эту тему.

— А вот и дуб. Мы уже близко, — заметил мой друг. Но из его уст это прозвучало весьма безрадостно. Да, мы заметили... то, что от него осталось, вид обуглившихся до черноты останков дерева определенно не дотягивал до роскошного зеленого маяка, которым когда-то, и во все времена до Тирека, служила библиотека Золотого Дуба.

Что касается дворца Твайлайт Спаркл, то достаточно расставить еще парочку таких же по другим сторонам от города, чтобы вывести из города всех пони с эпилепсией. Этот маяк нам был не по пути, он привлекал к себе какой-то нездоровый интерес среди толп пони-туристов, так что мы свернули в обратную от него сторону — к дому Найнов.

Пегас курил. Оглядывался вверх и по сторонам, чтобы высмотреть родных, наблюдающих за ним из окон. Служи наш друг в Кантерлотской Роте (или хотя бы в постоянном составе Мэйнхэттенской), то с курением ему бы пришлось распрощаться. А так ничего, ему можно.

— Я сейчас, — недовольно всхрапнул он. Клауд выбросил сигарету и несколько минут постоял с нами, и только потом перелетел через окно на втором этаже.

— А твои друзья просто будут стоять и ждать, пока ты изволишь одеться? — услышали мы.

— Что значит «одеться»?

— А ты пойдешь почтить память друга голым?

— Что значит «голым», я по городу должен при полном параде ходить?!

Из окна на втором этаже высунулась мордашка маленькой беленькой пегаски.

— Заходите! -крикнула она нам, — Клауд с папой сцепился, это надолго.

Чтобы вытащить нашего друга из дома, нам потребовалось полчаса. Мы торопились, нас ждали Мак и Чирили, и выслушивать спор двух пегасов, каждый из которых c годами тренировался в том, чтобы привести его к бесконечности — себе дороже.

Клауд поравнялся с нами на улице, громко стуча отцовскими накопытниками по мостовой. Шлем, кстати, нашему другу тоже отец презентовал, причем я бы никогда не подумал, что когда-то королевская стража носила на голове большие бронзовые тазики. Традиция восходила вроде как к первому пришествию Дискорда: уж больно Селестию позабавил вид заколдованных стражей. Шлем, кстати, не то чтобы постоянно сьезжал с его головы... голова Клауда как раз помещалась в него по самый нос. Я видел его отца, поверьте мне, ему этот шлем пришелся бы маловат, посему он великодушно одолжил его сыну.

— Хватит ржать, — угрюмо донеслось из «тазика», хотя нас уже было сложно остановить. Нет, мы не смеялись. Смотрели друг на друга, я и Ноутворси, и искренне силились не хохотать, и лучшего доказательства нашему самообладанию было не сыскать. Клауд этого не оценил и на улице ругался приглушенным голосом, за что стыд ему и позор — он стражник всё-таки, ему не привыкать к тяготам и лишениям строевой службы. Друг наш, впрочем, походил не на гордого стражника, а скорее на жеребенка, который спер отцовские регалии, чтобы похвастать ими на улице. Вот настолько нелепый был у него вид. Хотя, на вкус и цвет: худой, синий и долговязый Ноутворси и чуточку упитанный, желтый, но куда более заспанный и расхлябанный я выглядели не лучше.

— Эй, Карамель! — окликнул меня Ноутворси.

— Да?

Ноутворси усмехнулся:

— Как зовут соседку Лиры Хартстрингс?

Я дважды постучал по шлему Клауда. «Бон-бон», — ответил шлем. Его обладатель разразился глухой бранью и чуть не споткнулся о брусчатку. Ноутворси вздохнул.

— Твои родители не будут за тобой следить, просто сними этот таз с головы, — попросил он.

— Не сейчас, — Раздалось из-за шлема, — когда выйдем из города.

— А пока ты решил побыть посмешищем для всего города. Ладно, дело твоё, но на нас кобылки смотрят, между прочим, а ты чуть плетешься, чучело огородное.

Огородное чучело опустило голову от досады. Зря, конечно, потому что на нас никто не смотрел, на самом-то деле. Ноутворси любит сгущать краски.

— Знакомые хоть смотрят?.. Если что, я проспорил, — заявил Клауд. Ноутворси кивнул мне.

«Бон-бон», — постучал я по шлему. Как ни странно, на нашего друга это повлияло в лучшую сторону при не самой лучшей стороне самого Клауда — он, выражаясь метафорически, «психанул», и сбросил с себя сначала накопытники, а затем — шлем. «Тазик» он забросил за шею, Накопытники отправились на спину.

— Теперь придется этот лом до кладбища тащить, — сообщил стражник, — хотя, мне не привыкать, но лучше мы в него по дороге яблок наберем, верно?..

И с этими словами он попытался отвесить Ноутворси пинка.

---

Для пони, живущего в Понивилле, самый быстрый и простой путь попасть на кладбище — это срезать дорогу через морковное поле. Оно одно из самых больших во всей Эквестрии, кстати, чем и знаменито. Земля на нем вспаханная и свежая, но если смотреть, куда идешь, то можно пройти по сухостою и не запачкать копыта грязью. Ноутворси из нас самый легкий на подъем, под ним даже лёд по зиме не ломался, а вот земля под Клаудом проявляла свою подлую, коварную сущность и чуть-чуть проседала, оставляя тонкий мокрый слепок на копытах. В походе по морковным барханами видно немало — и одинокую мельницу на юго-востоке, и Понивилль, оставшийся далеко позади, тоже можно было увидеть, хотя дурацкий дворец больно бил по глазам. Засеянные морквой грядки мы старались не топтать, да и кусты с репеем лучше обходить стороной, ибо в этих маленьких липких шариках скрывались тысячелетние страдания эквестрийской нации.

Поле заканчивалось у поймы небольшой реки, пересекающей наш путь неудачно разорванным, как после землетрясения, оврагом. По весне пройти вброд здесь было бы не очень легко: в половодье река разливается вширь и вглубь. Здесь, к счастью, не так глубоко, вода доходила обычному пони где-то до метки, и не то чтобы купальный сезон можно считать открытым, но... Первым пошел Клауд; стражник, груженый больше нашего, пересек реку с должной ему напористостью, с которой обычно продираются через джунгли герои приключенческих рассказов. Когда вода дошла ему до крупа, он остановился, снял с шеи свой скарб и швырнул его на другой берег, чтобы разок окунуться с головой. Ноутворси решился не сразу; он несколько секунд озирался туда-сюда, надеясь, что ему волшебным образом повезет не промокнуть, и в поисках заветного брода в десяти шагах отсюда он нащупал место, где дно не такое глубокое Пока Клауд отряхивался, Ноутворси, осторожно ступая копытами, пошел по гладкому дну. Следом за ним пошел и я.

— Зря, кстати. Водичка теплая, — заявил на другом берегу Клауд Найн. Ноутворси в ответ только кивнул; мол, поверю на слово. Мы старались лишний раз не плескаться, и речной поток мы никак не потревожили, пока осторожно поднимали и опускали копыта, на которых потом плотно осел сухой песок с берега.

Отсюда до кладбища осталось совсем недалеко. Оно располагалось на остатках земляного вала, воздвигнутого много лет тому. Если я помню что-то из школьных историй, здесь когда-то находился сторожевой пост земных пони — пограничная застава на границе с Кантерлотом. Со временем от поста остались лишь вал да сторожевая башня на холме, вход в которую наглухо заколочен досками и завален всяким мусором, чтобы жеребята не лазили. Вверх по холму вела протоптанная дорожка, по которой можно было добраться до самого сердца кладбища, минуя плотно и абы как заставленные старые, поросшие мхом каменные плиты — забытые могилы, холмики на которых густо поросли сорной травой. Первые памятники на холме были хорошо видны с нашей стороны — не видно только имен, могилы были повернуты против нас.

Мы взобрались на холм. Клауд тоже шел пешком, впереди нас. Поднявшись, мы прошли через первые могилы, и я, не удержавшись, оглянулся. Тех, кто здесь лежит, я не знал.

— Видишь их? — спросил я. Ноутворси покачал головой. Так, нам следовало пройти вперед, где старые могилы сменялись новыми, более ухоженными. Или стояли вместе — там, где жива память о новых могилах, о старых никто не забудет.

Я услышал, взмах крыльев за своей спиной. Это был Клауд. Он поднялся вверх и аккуратно приземлился на единственный целый зуб старой башни.

— Вижу, — услышали мы. Пегас спустился вниз. Поправил шлем и уверенной походкой пошел по могильным рядам. Мы потрусили за ним следом.

На кладбище всегда можно кого-нибудь встретить. У семейного склепа, принадлежавшего, кажется, местному богачу, Филси Ричу, крутилась пара пони-строителей с рулетками. Кто-то трудился: пони убирали мусор, чистили надгробия, подметали. Их было не очень много; в остальном, обстановка здесь была тихая и спокойная, как в летнем парке. И погода не подвела.

Чирили и Большого Макинтоша я приметил, когда мы вышли на перекресток, деливший площадь кладбища на четыре части. Поначалу я заметил красного жеребца с хомутом на шее, стоявшего за несколькими оградами разных форм и размеров. Он стоял к нам спиной, и тогда я заметил Чирили. Вишневая кобылка заметила нас и сказала что-то Маку. Он повернулся к нам и махнул копытом — мы здесь, идите сюда. Ноутворси поравнялся с Клаудом, а я первым устремился к ним.

Шутка ли, но копыта сами несли меня туда, и делали это очень быстро. Самое страшное заключалось в том, что я давно не видел беднягу Дэйва, и так уж получилось, что никогда не увижу. Я и правда хотел попасть на его похороны.

Дэйвенпорт был одним из самых странных пони, которых я когда-либо знал, более того — знал хорошо, с самого детства. Я познакомился с ним так же, как и со многими своими старыми друзьями: хотя это было намного сложнее, чем с тем же Клаудом, или даже Большим Макинтошем, которого от улицы было просто не оттащить. Дэйви никогда не был здоровым; предрасположенность к болезням часто делала его неспособным ходить в школу или гулять с нами.

Жалко конечно, но я начал его забывать. В моей памяти Дэйвенпорт, его облик, был обычным, лишенным каких-то заметных достоинств или недостатков: грива серая , сам он чуть темнее, телосложение худощавое, почти как у Ноутворси. И на этом всё, практически всё. В моей памяти Дэйв превратился в карандашный набросок на промокшей бумаге. Придя сюда, я хотел уцепиться за что-то, что помогло бы освежить память о нем, придать его жизни в моем понимании хоть что-то запоминающееся. Что-то важное.

— Привет, Чирили, — поздоровался я с вишневой пони. Кивнул Большому Макинтошу, — Мак.

Он кивнул в ответ.

— А где Шошайн? — спросил я.

— Сейчас подойдет, — ответила Чирили. Её слегка удивил наш не до конца высохший вид: — вы купались?

— Клауд окунулся, — слова Ноутворси пегас подтвердил кивком, — ну и мы, когда через речку перебирались.

— Вроде не сезон? — с сомнением спросила она, и почти одновременно в обратном её заверили Клауд и Большой Мак. Чирили моргнула.

— Понятно, — и она перевела взгляд на могилу, подытожив тем самым жизненный путь нашего друга, — В общем, вот.

Нас было пятеро и мы стояли у холодного серого куска мрамора, на котором выбили имя, года жизни и кьютимарку. У Дэйва это был бумажный самолет. Он любил складывать самолетики из бумаги. У него они дальше всего летели.

Странно, но при том, что я долгое время тусовался с Дэйвом, мне почти нечего о нем рассказать. История о нем, в каком бы временном промежутке не начиналась, рано или поздно забивалась огромным количеством действующих лиц, причем к концу этих самых лиц оказывалось так много, и все они были такими заметными, что тихий Дэйвенпорт оказывался на задворках своей же собственной жизни. Не знаю, почему так. Он и правда был очень славным пони. Хорошим и верным товарищем. А теперь он умер, и у меня даже нет времени достойно его оплакать. Я даже не уверен в том, что значит «достойно оплакать». Я должен плакать? Надеюсь, нет.

---

У нас с младших классов сложилась небольшая тусовка: Я, Дэйв, Клауд, Большой Мак и Ноутворси. Чирили прибилась позже, когда наш тайный домик-клуб на дереве с годами оказался немного тесноват, да и правило «Кобылам здесь не место» выглядело глупо при наших-то годах. Впрочем, Дэйвенпорт и Клауд заветам клуба остались верны, Клауд — исходя из долгих попыток познакомиться с кобылкой, Дэйв — из отсутствия оных. Что касается Чирили, то она, в общем-то, кобылка на миллион, дружба с которой никогда не обесценится, потому что дружить с такой умной пони — это честь. Мы не дураки, конечно (хотя, когда как), но она одним своим видом прибавляет нам интеллекта. Даже Макинтош со своим здоровенным хомутом на шее потянет в её обществе за академика наук, ну или за тяглового жеребца для академика наук. А еще Чирили и Мак встречаются, и почему-то кто-то посчитал Макинтоша недостаточно умным для неё. Зря. Ой, зря, потому что если кто-то считает Мака недалеким, то он его не знает, и скорее всего, встречаться с ним побоится.

-Как так получилось? — первым подал голос Клауд. Ноутворси и я стояли перед могилой, позади нас Клауд, Мак и Чирили остались стоять там же, где и стояли — по правую и левую стороны от памятника.

— Сто раз уже обсуждали, — раздраженно подал голос Ноутворси, — и пачку писем получили, и все версии разобрали по полочкам, может хватит уже, а?

— Ворси прав вообще-то, — сказал я возмущенному пегасу, потому что тот наверняка собирался ляпнуть что-нибудь обидное, — тем более, что никого из нас там не было, так что о случившемся знают только пони из больницы.

— Когда Тирек уничтожил библиотеку, в городе объявили чрезвычайное положение, — сказала Чирили, — врачи и больные попрятались в подвале под больницей.

— И Дэйва вывезли?

Чирили кивнула.

— Мне Шошайн рассказывала, что он еще держался, пока в городе шел бой.

— Он долго держался, — тяжело вздохнул Клауд, — Пока Тирек забрал силу у всех пони, это почти два дня прошло...

— Он похищал магическую силу у пони, — заметил я, хотя Клауд, в общем-то, был прав. Проблемы со здоровьем начались у многих пони. Кто-то даже умер, не считая Дэйвенпорта — в крупных городах. В основном, старики и безнадежно больные, хотя в том же Мэйнхэттене погиб один пегас-высотник. Не помню, что там было, вроде его вместе с рухнувшей балкой утянуло на пятьдесят этажей вниз.

— Да какая разница? — ответил мне раздраженный пегас, — Держался, сразу понятно. Мне интересно только: его вообще спасти пытались?

Чирили и Мак нерешительно переглянулись.

— Ну конечно пытались! — подал голос Ноутворси, — подвал забит медицинскими пони под завязку, что им еще остается?!

— Больными он под завязку забит, Ноутворси! — кажется, Клауд начинал потихоньку входить в спорный раж, что может привести к слабо контролируемой ярости из ничего.

— А еще здоровыми! Когда в нашем городе начинается спасение всего мира, нормальные пони в первую очередь бегут в сторону больницы! Особенно, если от дома Твайлайт остаются одни угольки, а Тирек отбивается от атак принцессы крышей мэрии!

— Не, ну мэрию он не тронул...

— ПОГОДИ НОУТВОРСИ ДАЙ МНЕ ЗАКОНЧИТЬ! Толпа пони, бегущая куда-нибудь — это, в первую очередь, толпа. Они напуганы, они боятся всего подряд и всех вокруг себя. Единственное правило, которому учат следовать в случае опасности — это «Пригнись и накройся», и оно не работает, если ты находишься посреди психанутого табуна всех цветов радуги. Так вот, если половину пони в пути не затопчут по пути в больницу, то врачам придется полдня проторчать с ушибами и переломанными костями. Про Дэйва могли забыть.

— Не-а, — подал голос Мак. И Чирили добавила, что эвакуация прошла без паники. Макинтош и пара его родичей следили за порядком. Большинство пони обошлось синяками и ссадинами, а одну пегаску дернуло небольшой молнией от собственной же тучки. В остальном, всё прошло мирно.

— Но Дэйв к тому времени был уже мертв, — закончила Чирили. Мы промолчали. Клауд открыл рот и сразу же его закрыл. Все дружно переглянулись, и Мак вдруг подпихнул кобылку в бок.

— Кто-нибудь хочет кофе? — вспомнила она.

Клауд и Ноутворси отказались. Я осторожно принял из её копыт металлическую баночку и пригубил горячий напиток. А на вкус ничего так, со сливками. Я отпил немного, и, не желая дальше слушать затянувшееся молчание, спросил у Мака и Чирили:

— А у вас-то как дела?

Ну, то что они встречаются, это слепому понятно, но я тут из одной переписки еще кое-чего прознал, чего Ноутворси и Клауд пока не знают. И мало кто знает, а меня попросили особенно на эту тему не заговаривать. Хотя, Мак и Чирили могут в любое время сами признаться в том, что помолвлены, и, если честно, мне стоило больших трудов не написать им поздравительное письмо, и тем самым испортить весь «сюрприз». «Сюрприз» следовало отложить на неопределенное время, пока Мак не придумает, куда можно девать несколько сотен съехавшихся на праздник Эпплов без очевидных последствий для города. Скорее всего, они где-нибудь дружно соберутся и отпразднуют. Арендуют где-нибудь стадион.

— Неплохо, — бодрым голосом ответила Чирили. Она и сама была рада, что мы нашли тему для разговора, — Я в школе, Мак на поле. Вы-то как сами, работаете?

Я ответил утвердительно. Клауд и Ноутворси кивнули.

— Я по стройкам мотаюсь, Клауд на страже Мэйнхэттена, Ворси на подпевках у Сапфир.

— Мы с Маком ездили в Лас-Пегасус, когда Сапфир Шорс давала там концерт, — на это Большой Мак заявил свое веское «Агась»:

— Мы тебя тоже там видели, Ноутворси. Ты на сцене был в золотой маске, да?

Ноутворси замялся.

— Ну да, было дело, — проговорил он, — Жеребцы на бэк-вокале носили такие. Вы бы я не знаю, подошли хоть...

— Мы честно пытались, — призналась Чирили, — Но ты стоял возле Сапфир, а вокруг неё после концерта собралась огромная толпа пони с альбомами «Принцессы Нефрит» на подпись. Мы не смогли протиснуться, извини.

— Обратная сторона славы, — заметил Клауд.

— Причем даже не моей, — ответил ему Ноутворси, — я не жалуюсь, нет. Просто там было скучно. В город выходить нельзя, мотель для труппы сняли самый паршивый, какой только могли найти. Одно хорошо, — Жеребец вздохнул: — Сапфир различает меня от остальных синих жеребцов на бэк-вокале. На репетиции я был Синимзесом Первым. По мне так это успех.

— Можешь его развить. Иди в сольную карьеру, — посоветовал стражник. Ноутворси улыбнулся.

— Легендарный синий жеребец, первый в четвертом ряду. Окей, — беззаботно ответил он.

---

Примерно в это время к нам присоединилась Шошайн.

Что бы про неё рассказать такого... она работает в соцслужбе при больнице Понивилля. Приглядывает за одинокими старыми пони, которым еще хватило ума не попасть в дом для престарелых. Моя бабуля тоже у неё в списке. С братом, кстати, они совсем не похожи: Дэйв темного оттенка, она голубого, да к тому же и пегаска, в отличие от него. Хотя, есть одно сходство: что он, что она — оба молчуны.

Что еще...

Остальное, если подумать — мелочи. Когда у неё день рождения, любимые цветы и прочее, что обязан знать особенный пони. Конечно, про ту же Чирили можно рассказать гораздо больше, потому что у неё образование, да и умнее она нас на порядок, но Шошайн я люблю... любил, и знаю о ней гораздо больше маленьких, но очень важных мелочей, которые (в чем я уверен) знает и Биг Мак в отношении со своей Чирили. Так-то, возможно, не каждый незнакомый жеребец с нахрапу узнает, что день рождения Шошайн приходится где-то на начало февраля. И цветы. На день рождения она очень любит синие цветы с толстым стеблем и желтыми пятнышками по лепесткам. Название... раньше я их покупал у кобылок-цветочниц, как-то не имел желания спросить.

В общем, я знаю это, знаю и многое другое, и это немного не то, что можно так просто взять и выложить на ходу. Эти воспоминания останутся со мной, думаю.

Когда она пришла, мы целиком поняли, насколько из нас отвратительные вышли бы актеры. Опыта в похоронах друзей у нас не было, и друзей утешать мы тоже не умели, так что реакция у каждого из нас была своей. Чирили обняла её и рассказала, что нам всем очень жаль, что так получилось. Дэйв был другом для нас... Ноутворси тоже что-то там буркнул невнятно, на что Клауд тоже что-то пробурчал и неуклюже потоптался на одном месте. Большой Макинтош, наоборот, молча и в скорби склонил голову, и это показалось мне правильным. Я поджал хвост и опустил взгляд, хотя прекрасно понимал — среди нас я был единственным, на кого смотрела Шошайн.

Всё же, я нашел в себе силы сказать ей «Привет». Она смерила меня усталым взглядом, тяжелым и пустым, без тени робкой улыбки, которой всегда меня приветствовала. Мне стало не по себе при виде её глаз, высушенных досуха, потерявших последние слезы много дней тому, потому сквозь них на меня смотрела донельзя знакомая пустота.

Я продолжал говорить. Извинялся, что мы не пришли на похороны. Она монотонно кивала на расспросы Чирили о её здоровье. Иногда односложно отвечала, составляя конкуренцию Большому Маку. В общем, правдами и неправдами, но мы поняли, что засиделись здесь достаточно. Можно было из уважения к Шошайн посидеть еще, но я кое-что о Шошайн еще помню. Вот: этого она как раз и не любит.

— Нам, наверное, стоит идти, Шошайн, — осторожно сказала ей Чирили, — мы не думали, что тебя не будет так долго.

— Да, я понимаю, — сказала она. Даже попыталась улыбнуться: — спасибо вам, друзья.

Чирили хотела что-то еще сказать, и сочувствующе улыбнулась ей в ответ.

 — Если ты нас подождешь, мы можем добраться до города вместе. Я и Мак здесь еще немного побудем.

— Агась, — добавил Мак.

— Я тоже останусь, — вызвался я. Ноутворси и Клауд переглянулись.

— Я к тебе тогда вечером зайду, ладно? — сказал Ноутворси, пока Клауд спешно влезал в отцовские накопытники.

— Без проблем, заходи, — махнул я ему копытом. Мы попрощались, и мои друзья пошли своим путем. У могилы остались лишь я и Шошайн — Макинтош ушел недалеко, «проведать родных», как кратко и веско заметил он. Чирили решила оставить нас наедине, хотя и к Маку не пошла — задумчиво бродила вокруг кладбища, пока не исчезла где-то у деревьев.

Я подошел к Шошайн.

— Хотел спросить про бабушку. С ней всё хорошо?

Пегасочка улыбнулась. У меня аж от сердца отлегло.

— С ней всё хорошо. Забывает часто, приходится напоминать, — отвечала она.

— Я видел фотографии, да.

— В остальном... так, мелочи. Это у всех старых пони. Давление скачет. Еще она собралась недавно по грибы сходить...

Я вздохнул. Да, с каких-то пор это стало проблемой. Не то, что она ищет грибы в ту пору года, когда их еще нет, вовсе нет (К тому же, раньше она как-то умудрялась их находить), просто она спустя некоторое время забывает о том, куда собиралась сходить, и зачем. Пока, к счастью, обходилось без эксцессов, и... лучше бы их не было. Не хватало только, чтобы она заблудилась в лесу.

— ...Так что мне пришлось спрятать всё, что напоминает ей о грибах.

— Не получится, — сказал я, — любовь к грибам — это у неё в крови. И в кьютимарке тоже...

Я запнулся.

— Всё равно спасибо, Шошайн. Еще, ну, вещи Дэйва остались. Из его комнаты. Я хотел тебе их отдать, но забыл... можешь зайти сегодня, если не трудно, хорошо?

Она отрывисто кивнула.

— Заберу как-нибудь.

На том и порешили. Я не рискнул больше посмотреть на неё, и, тихо извинившись, покинул её. Нечего мне было ей сказать. Мне и правда, очень её жаль.

---

— Уже уходишь?

С Чирили я столкнулся почти сразу же. Она недалеко ушла, и по всей видимости, планировала пойти к Большому Маку. Она просто стояла, оперевшись передними копытами за ограду у какой-то неизвестной могилы. И больше ничего, я понятия не имею, почему она здесь стояла.

— Да, наверное, — сказал я.

Чирили покачала головой. Кобылка о чем-то крепко задумалась.

— А ты тоже решила здесь кого-то навестить?

— А? Нет, — Чирили тряхнула головой, — с моими родителями всё нормально. Живы-здоровы. Просто неприятно мне бывать в таких местах, — окинула она взглядом бесчисленную армию могил, — У меня нет привычки разговаривать с мертвыми. А вот Маку помогает.

— Мне иногда мама снилась, — ляпнул я, встав рядом с ней — хотя с тех пор времени немало прошло... забывать её начинаю.

Чирили посмотрела на меня.

— Она тоже здесь?

— Не-а. Она родом из одной деревеньки, южнее Лас-Пегасуса, — проговорил я, пока смотрел себе под ноги, — Дыра дырой. Где-то у границы с Сан-Паломино. Ну, и, в общем, мы с отцом туда ездили однажды.

— Они там познакомились?

— Ну да. Отец был там проездом. Заприметил её и увел за собой. Мама молодая была, глупая. Читать и считать, кстати, — вдруг вспомнил я, — мы потом вместе учились.

Чирили моргнула.

— Это сколько же ей лет было?

— Достаточно. Просто её никто не учил. Боялись, что станет слишком умной и сбежит. Так её хотели выдать замуж за кого-то из соседей... там вся деревня так жила, вроде как.

— Слишком умной, значит, — реакция Чирили была неоднозначной. Мысли о неграмотной пони, которую собирались насильно женить на абы ком и мне не нравилась. Хорошо, что она не знает, каким образом отцу удалось её приманить. Никогда бы до такого додумался, но по крайней мере, я потом узнал, почему мама назвала меня Карамелем. Не потому, что я желтый, просто для счастья молодой кобылки в глухой деревне многого не нужно. Мой отец обошелся пачкой конфет.

— Я еще хотел к Маку заскочить, вот, — вспомнил я, — он же с ремонтом помогал.

Чирили довольно кивнула:

— Я видела дом. Отличная работа. Мак и компания там на славу постарались.

— Мне тоже очень понравилось. Я просто хочу убедиться, что всё прошло хорошо. Брэйберн должен был отдать деньги бабушке, — как можно спокойнее сказал я, — я когда на Алькруперке загибался, немало их получил, золотом.

— Кстати, да, тебе стоит переговорить с Маком, — я посмотрел на Чирили, и заметил некоторое беспокойство, — я не знаю, что там случилось, но что-то насчет денег он у тебя хотел спросить.

 — А, ну хорошо... — и я как-то сам забеспокоился. Дело в том, что сумма с лихвой покрывала ремонт. Там было очень много золотых монет. Неужели не хватило? Да нет, бред какой-то. Там хватило бы на два ремонта.

 — Бедная Шошайн. Ей сейчас тяжело, — рассказывала мне Чирили, — и если честно, я даже не берусь думать, насколько. Полагаю, ты или Мак могли бы её понять.

— Я навряд ли, — отозвался я, — вот Мак — да, хотя он не слишком разговорчив, сама знаешь.

— Что есть, — согласилась она, — думаю, ему это знакомо. Я что вспомнила... ты видел его хомут? Ты знаешь, что он ему от отца достался?

Ну... что-то слышал, хотя про отца не знаю. Я кивнул. Большой Мак с упряжью никогда не расстается. Удобно, с одной стороны — можно впрягаться смеха ради в чужие телеги и переставлять их по разные стороны улиц, Мак с такой работенкой справится за пару минут. А с другой, такой хомут, наверное, тяжело таскать. Он довольно массивный. Я повидал в свое время немало упряжек, и большинство из них легки на подъем и рассчитаны на удобное ношение, но к хомуту Макинтоша это точно не относится. Вроде как, хомут у него специально утяжелен, чтобы глубоко вспахивать землю, но я мало что в этом понимаю.

— Однажды, когда мы гостили у его кузена в Эппллузе, — начала она, — мы решили сходить на танцы. Мак танцор хороший, но хомут ему всё-таки мешает. Так что он просто повесил его на заборе у входа и пошел танцевать. Мне тогда показалось, — кобылка прыснула, — что забор немного просел.

 — Ага, — я не мог сдержать улыбки.

 — ...И вот играет музыка, мы с Маком на пару отплясываем, как вдруг прибегает шериф и спрашивает про хомут. Выходим, а оказалось, что хомут пытались украсть. И не абы кто, а какие-то очень хитрые воришки, за которых заломили большую цену — вроде так в Эппллузе ловят преступников. Вот их хомутом и придавило. Один пытался его снять, у него почти получилось, но хомут упал и потянул его вниз. К нему на помощь подбежал его подельник, но пока поднимали, ему отдавило копыто...

— Надеюсь, их было только двое, — хохотнул я. Шутки шутками, а физическая сила Большого Маки меня всегда поражала. Я бы и четверым грабителям не позавидовал.

— Только двое. Может, втроем бы они справились. А моему дорогому жеребцу хоть бы что. Одел его, и пошел себе дальше. Но я вот о чем подумала, — и Чирили вновь стала серьезной, — сколько ему было, когда он потерял родителей? Насколько я помню, у него тогда даже кьютимарки не было...

А я как-то даже и не задумывался об этом. Большая часть жизни Макинтоша была проведена у яблочного поля. В школе он появлялся нечасто, кстати: едва ли чаще Дэйвенпорта. Весь в работе был: посадит яблони, проследит за ними, соберет урожай, продаст его — это отнимало уйму времени. А еще в поместье «Сладкое яблочко» немало хозяйства: амбар, кузница, даже пара-тройка хрюшек есть. Он со всем этим справлялся? Нет, это даже для Большого Макинтоша слишком.

— Миссис Смит говорила мне, — продолжала Чирили, — что когда к ним пришли Эпплы с весточкой о его семье, Большой Мак остался один. Совсем один. У него были две маленькие сестренки, бабушка и огромное поместье, которое легко могло развалиться, но он был единственный, кто не дал этому случиться. И... ну, — она слабо улыбнулась, — ему это удалось. Но стоит мне подумать о том, как он жеребенком впрягался в хомут, который ему даже по весу не подходил...

Я просто согласился. На свою жизнь после такого как-то жаловаться стыдно.

— Твоя правда. Но он не остался?

— Он-то нет, — нахмурилась Чирили, — он никогда не будет одинок, Карамель, какой бы тяжелой не казалась его доля. С ним буду я, сестренки, неважно кто. Он бы сошел с ума, останься один. Но к счастью, он Эппл, а Эпплы никогда не бывают одни.

---

— Всё в порядке, Мак?

— Агась, — ответил мне Большой Макинтош. Чирили встала рядом с ним и приободряюще подпихнула сидящего жеребца в бок, и тот улыбнулся ей в ответ.

— Чирили мне сказала, что ты хотел со мной поговорить.

— Агась, — кивнул он. И тишина в ответ. Всё же, иногда Макинтош бывает просто невыносим.

— Ну... что-то случилось, да? — пришлось держать свое раздражение при себе, — Я хотел тебе спасибо большое сказать за ремонт. Я уже видел. Там всё прекрасно.

— Всегда пожалуйста, — добродушно ответил Мак, и мне самому как-то полегчало. Не всё так уж и...

— Мы — одна большая дружная семья, Карамель, — сказал он, — если что-то нужно — всегда обращайся, мы рады помочь. Твоя бабушка расстроилась, когда узнала, что от тебя не было весточки...

— Ээээ... стоп, — нервно сглотнул я, — Мак, я посылал через твоего кузена деньги.

— Агась, — кивнул он, — я спросил у него. Он не смог приехать, но обещал передать их через моего троюродного племянника, Эппл Синамона.

— И?

— Вроде он передал.

— Что значит «вроде»? — я занервничал. Не поймите меня неправильно: некоторая часть тех денег ушла на ремонт... должна была уйти, по моим расчетам, и сумма по понивилльским меркам весьма немалая. Оставшаяся же часть, куда большая — это на уплату большого-пребольшого долга, который мне достался по наследству от отца.

— Он уехал на юг за семенами зап-яблок, — вставила за него Чирили, — туда почти не летают почтовые пегасы из-за погоды.

— Я написал письмо, — добавил Мак.

— Пока оно дойдет, Синнамон сам быстрее сюда приедет...

— Вы не получили деньги, — прошептал я, и Мак покачал головой, подтвердив мои опасения.

Где-то глубоко в душе я начал паниковать. Не по поводу того, что деньги пропали — найдутся. Если и нет, то куда им пропасть? Если только Ба сама их не выкинула. И мысль об этом тоже не вызвала ничего, кроме скрытой улыбки: чем не обладаешь, того и не теряешь, я всё равно планировал в следующем месяце подыскать работенку на севере, дальше Кристальной Империи. Вроде железную дорогу к якам начнут строить...

Без работы не останусь. Нет, в моем представлении просьба о помощи с ремонтом со стороны Ба равносильна милостыне. По отцовской линии у меня есть несколько яблочных предков, но сложно видеть в этом какое-то особенное преимущество, когда в той или иной мере большая часть Понивилля — Эпплы.

— Мак, мне так жаль, — выдал я, — я всё верну.

Но Макинтош великодушно махнул копытом. Вообще, у семьи Эппл принято помогать друг другу в беде, но я никому из них не помогал, да и в их дружных посиделках никогда не участвовал. У меня и метки яблочной нет, свою кьютимарку я получил за то, что умею быстро бегать. Очень быстро.

— Ничего страшного, — повторил Большой Макинтош, посмотрев на меня, — мы всегда рады помочь, ничего не нужно.

— Не дождешься, — с вызовом сказал ему я. Мак, конечно, сама щедрость, — Я отдам тебе всё, что обещал.

— Не надо, — сказал он. Чирили посмотрела на него, и поторопилась сказать:

— Карамель, всё не так просто. Мы решили, что тебе нужна помощь.

— Мы, в смысле...

— Семья Эппл. Ну, может я немного поторопилась, — Чирили аж порозовела, — но мы знаем, что для тебя сейчас каждая монетка важна.

— Важна, — кивнул я, — но не настолько, чтобы быть кому-то должным.

— Ты ничего не должен, — устало вздохнул Макинтош, но разве меня переубедить?

— Ты разбогател, смотрю, — искоса глянул я на него, — Нельзя просто так разбрасываться деньгами, Мак. Я еще живой и рабочий, всё отдам до последней монетки. Даже если придется вернуться в Алькруперку и проложить новое полотно.

Что, скорее всего и случится. Чирили покачала головой.

— В этом и проблема, Карамель. Мы знаем про твой долг. Ты поэтому расстался с Шошайн, да? Не стоило этого делать.

— Так и есть. Она знает? — на что Мак покачал головой, — А вот так даже лучше. Ей лучше не знать.

— Лучше ли? — Чирили с сомнением покачала головой, — ты остался один.

Я кивнул.

— Именно.

Они переглянулись.

— Нельзя так. Никто не должен оставаться один, — сказала она.

— Я должен.

— А Шошайн?

Я промолчал.

— Мне жаль, что так получилось, Чирили, — подумав немного, сказал я, — Правда, очень жаль. Может быть, если я разберусь со всем...

— Она не должна была остаться одна, Карамель. Что-то пошло не так, верно?

Но я уже собирался уходить. Напоследок я тряхнул головой, согласившись — да, не так, и вяло обменялся традиционным брохуфом с друзьями. Стыдно, конечно, перед ними светить своим разбитым копытом, но ничего не поделаешь: на ту же Алькруперку подков было не напастись, там они ломались с невероятной быстротой.

Покидая кладбище, я напоследок посмотрел на Чирили и Мака. Кажется, когда я уходил, они о чем-то говорили, и красный гигант, устало улыбнувшись, поцеловал её. Они остались там, у пары могил, сокрытых за бесчисленным множеством других, забытых и старых. Понивилль на моей памяти всегда был городом стариков, а потому и жизнь в нем казалась размеренной и скучной, а за его пределами — до бесконечности интересной. В основном, благодаря рассказам моего отца, которому судьба отмерила не так много лет, оборвавшись на пороге всемирного открытия.

Конечно, Чирили была права. Её слова прижгли в моей голове отвратное черное тавро, за болезненной вспышкой от которого скрывались тысячи мыслей, единых в одном — в том, что же пошло не так. Мы с Шошайн расстались задолго до смерти Дэйва — сам он отреагировал на эту новость вяло, его наши проблемы интересовали меньше всего на свете. Расстались тихо: я не стал ей говорить о подлинной причине отъезда, списал всё на... да в общем, ни на что не списывал, просто долго просил у неё прощения за то, что мы не можем быть вместе. Проще было бы сказать, что я её разлюбил, но это не так.

Проблема в том, что моя ноша, которую я таскаю с собой по сей день оказалась бы слишком неподъемной для неё, и поэтому я тащу ношу один, и впрячься в неё никогда не позволю ни ей, ни Ба, ни кому-либо еще. Не сомневаюсь, что попроси я об этом Шошайн, она бы пошла со мной, не раздумывая. В этом, пожалуй, заключается самое плохое, что только может быть в наших отношениях — они не спасают от падения в глубокую пропасть, и если уж мне решено упасть, то упаду я туда один, и никого за собой не потяну.

---

Домой я вернулся обычной дорогой, из Понивилля. В уютный теплый полдень в городе куда меньше народу, и даже у замка Твайлайт Спаркл почти никого нет. По улочкам в случайном порядке стояли небольшие торговые точки: так, кто цветами приторговывает, кто еще какой-то мелочью, но и они за недостатком покупателей потихоньку сворачивались; продавцы засели в каком-нибудь ближайшем кафе, или просто обедали у импровизированного прилавка. Так, в тишине, я добрался до своего дома и открыл дверь.

— Бабуля? — тишина в ответ. На кухне, на столе, лежала записка.

— Ушла к миссис Смит, скоро буду, — повторил я прочитанное. Ага. Хорошо, очень хорошо.

Я приступил к поиску. На кухне искать было нечего, я решил начать с бабушкиной спальни. Не очень, конечно, приятно лазить по чужим вещам, но она была первой на очереди, куда Ба могла по глупости забросить деньги. Я, прежде чем открыть туда дверь, оглянулся — мало ли. Но нет, всё тихо. Я осторожно открыл её и оказался внутри небольшой комнатушки, большую часть которой занимали роскошная двуспальная кровать (еще когда был жив дедушка) и туалетный столик из сандалового дерева, привезенный моим отцом из экспедиции в Седловую Арабию.

А еще фотографии на стенах. Я невольно содрогнулся. Я никогда раньше не видел подобного в её комнате. На этих фотографиях был я. Пустобокий, с кьютимаркой, на выпускном, в колледже... больше всего там было меня. Был и отец: карточки из отдельного, его собственного фотоальбома, где он стоял у развалин древнего города Чикен-Пиццы, или на подножии ступенчатого храма Ауицотля... хотя, когда я в школе сказал, что мой папа — Дэрин Ду, меня подняли на смех. Не было на фото только мамы. Оно и неудивительно: она боялась фотовспышек, как огня, и единственная карточка с ней сгинула вместе с отцом в его последнем путешествии, в поисках затерянной страны Зебри-ла, где зебры носят золотые обручи на шее: чем больше зебре лет, тем больше колец на её шее, и с годами шеи вытягиваются, превращая их в полосатых жирафов. Золото у них не ценится, потому что его слишком много. Отец заложил всё, что имел, и даже сверх того; в последние годы после смерти мамы он был особенно одержим золотой страной, и потому облазил полмира в поисках этого сокрытого уголка. И вроде как нашел, но этого мне уже не узнать, возможно, никогда. Там он сгинул без следа.

Фотографии. Мне больно их видеть. Каждую из них бабушка подписала клейкими бумажками: мои любимые сладости, моя профессия, за что я получил метку, и в конце концов — кто я такой. Первая же фотография: «Карамель, лучший внук на свете». Рядом с ней — вторая, где мы сидим с Шошайн в кафе. «Шошайн, помогает мне по дому. Карамелю с ней повезло».

Я не нашел деньги. Спешно прибравшись, я покинул её комнату. О золоте я не думал: плевать мне на него. Сколько я еще проработаю: к тому времени, когда я расплачусь со всеми долгами, я уже буду на пенсии, или около того. Но я успею прожить лет пять-десять, зная, что больше меня никто не потревожит. Я порылся в кабинете отца, в кладовой, спустился в погреб. Пусто. Так, пошарил повсюду, заглянул даже в мусорные мешки во дворе. Глупость, конечно, но мало ли?

---

Деньги я нашел в своей комнате. Поднявшись наверх, я полазил среди тонн всякого хлама, и наткнулся на «лишний» ящик: не считая еще парочки, с моими детскими игрушками. Картонный ящик был подписан «Карамелю», и это точно был не почерк Ба.

— Иди-ка к папочке, — И в нетерпении, с которым в детстве обычно открывают подарки в канун Согревающего очага, я чуть не разломал его на куски.

Золотом, золотом,

Чистым — без обмана,

Полновесным золотом

Набивай карманы.

Вспомнилось почему-то. Но в ящике лежат мешочки. Много-много мешочков, полных золота. Я перед тем, как отдать Брэйберну, каждую монетку пересчитал и разложил в каждый мешочек по пятьдесят битов. Получилось десять мешков, четыре из них уйдут за ремонт Большому Макинтошу. Завтра ему отдам. Присев рядом с ошметками ящика, я дал ему свой усталый брохув.

Подниматься мне уже не хотелось. Даже для того, чтобы завалиться на кровать. На улице еще светло, можно отдохнуть, перевести дух, пока не придут Ба, Шошайн, или Клауд с билетами... И как-то легче на душе стало: деньги за ремонт отдам Большому Макинтошу, оставшиеся попадут в фонд помощи одинокому должнику по наследству.

Я остался наедине с самим собой, и долго думал: о себе, о других, о Шошайн, о круглой форме окна, которое видел перед собой — оно было крепким, способным выдержать пегасьи нежности в бреющем полёте. Стекло здесь менялось всего раз в полгода, не считая праздников, когда серая крылатая почтальонка разносит подарки. Не знаю, что творится у неё в голове, но стекла она в упор не видит. Впрочем, всё это мелочи. Хорошо жить в мире мелочей.

Была у меня такая мысль: фотографии, судя по всему, помогают ей вспомнить какие-то отдельные отрезки жизни, или с их помощью она вспоминает всё остальное? А что, если она и про них окончательно забудет? Посмотрит на фотографию, где написано «Карамель, мой внук», и не вспомнит, что такое «внук»? И сколько в наше время стоит нанять сиделку, или обговорить с Шошайн, чтобы та приглядывала за ней... за отдельную плату, конечно же.

В доме престарелых! А дом можно продать, что сократит мой долг почти вполовину, хотя старость в домике из коробок меня не очень радует. Не знаю, каким образом мой папа умудрился раздобыть такую сумму для своего путешествия в Зебри-Ла, да и не могу представить, на что она может пойти. Если, только, он не решил въехать в волшебный город на личном слоне, в сопровождении прекрасных кобыл. Отец, кстати, мог. В отличие от меня, он родился и жил во времена приключений, для него сбежать — проще простого. Он был жутким эгоистом, но не стоит его за это винить. Когда-то, давным-давно, он чуть ли не с боем привез в Понивилль полуграмотную кобылку, прельстив её миром, в котором она может есть столько карамелек, сколько захочет, и... я думаю, после этого он действительно собирался пожить простой жизнью, потому что по старости в древних гробницах особо не побегаешь. А когда её не стало, интерес к жизни он потерял. У него был большой дом и взрослый сын, у которого не хватало смелости бегать от всех и всякого до конца своих дней. Особенно, сейчас.

---

Проснулся я где-то к вечеру. От того, что много думаешь, начинает уставать голова, так что неудивительно, что я после долгого дня, окончательно вымотавшись, уснул на полу, рядом со своим скарбом. Я не был уверен в том, сколько сейчас времени, но на улице заметно потемнело; здесь нет ни фонарей, единственное окно в соседнем доме закрыто на ставни.

Мне стоило некоторого труда встать, и, тряхнув заросшей шевелюрой, спустился вниз. Там, на кухне, хозяйничала Ба.

— А я-то думала, куда ты пропал, — сказала она, на секунду отвлекшись от плиты.

— Я не пропадал. Вздремнул немного, — Я зевнул, подошел к столу, и передо мной почти сразу же появились горячий чай и бутерброды с розмарином.

— Печенья пока не будет, хорошо? Я капусту потушила.

— Хорошо, — Пока я занимался чаем, вспомнил кое-что еще: — никто не приходил, пока я спал?

— А? Нет, — бабушка тряхнула головой, — нет, вроде никто.

Понятно. Нет, ну если бы Клауд или Ноутворси появились, то скорее всего, они бы попытались перелезть через окно. Найн с легкостью может перебросить худого жеребца через окно.

— Ты завтра поедешь уже, да?

— Угу, — с набитым ртом сказал я, — жду, пока друзья возьмут билеты на вечерний. Уедем завтра, ближе к полуночи.

— Постригись обязательно, — сказала она, — завтра же сходи.

— А разве парикмахерская в воскресенье открыта?

— Я попрошу миссис Скиссорс, чтобы она тебя постригла. Зайдешь пораньше с утра, часиков в десять, она как раз будет готова...

— Кхм, — строго посмотрел я на неё, — Надеюсь, она хотя бы в этот раз возьмет деньги? Я не могу стричься за бесплатно, это ненормально.

— Скиссорс моя старая подруга. Она с радостью согласилась тебе помочь.

— Ненормально, — пробурчал я.

— Как твой отец говоришь, — добродушно заметила она, — никогда не любил оставаться в должниках. Даже если от него ничего не требовали, всегда старался отдать хоть что-нибудь взамен. Да... — она призадумалась, — так, вроде, он всегда и поступал.

Бабушка откинула крышку от кастрюли и взялась мешать капусту деревянной лопаткой. Весь остальной дом был погружен в кромешную темноту, и я забыл проверить, на месте ли вещи моего друга. Может быть, Шошайн приходила в моё отсутствие, чтобы их забрать. Я, к стыду своему, не знаю, сколько сейчас времени и поздно ли будет ожидать гостей.

— Бабушка?

— Да, Карамельчик.

— Я вот спросить что хотел... я сегодня виделся с Шошайн, и...

— Как она? С ней всё хорошо?

— Да. Да, всё в порядке, — рассеянно проговорил я, — мы встретились с ней на могиле Дэйва, и... не знаю, мне даже нечего было о нем сказать. То есть, я должен был — он мой друг, как-никак. И...

Бабушка внимательно слушала меня, отвлекшись от кастрюли.

— Я думал, что мне будет что рассказать о нем Шошайн: хотел её утешить, они родня, как-никак, и друг к другу всегда хорошо относились. Может быть, в последнее время они почти не общались, Дэйв с нами жил долгое время, пока не заболел.

Не знаю, я не нашел подходящих для него слов. Он был хорошим пони, это так... и в общем-то, всё. А Шошайн... мне нечего было ей сказать, но я видел, что ей сейчас тяжело. Потому что она осталась одна.

Бабушка грустно склонила голову.

— Быть хорошим пони тяжело, — проговорила она, на секунду обратив свое внимание на медленно поднимающуюся смесь из воды и овощей.

— Согласен. Тяжело. И грустно.

— Грустно, — заговорила она, — Шошайн осталась одна-одинешенька. И ты остался один. Почему так?

— Я не знал, что всё так пойдет, — ответил я и допил свой чай, — Всё-таки, у неё был брат. Я думал, он её поддержит, пока мы не позабудем друг друга окончательно.

Бабушка покачала головой.

— Нет, Карамельчик. Так нельзя. Всегда можно помогать друг другу. В одиночку целое поле не перепашешь.

— Ну, у Большого Мака как-то получалось. Я тоже пока еще тоже живой, здоровый. Тяжести на себе таскаю. В одиночку будет тяжело, я знаю, — я положил пустую кружку на стол, — но я правда надеялся, что сделаю правильно, если не дам ей впрячься вместе с собой. Что я за жеребец, который втянул любимую пони в свои долги?

— У нас свои беды, у Шошайн — свои, — я невольно дернулся, потому что голос Ба прозвучал умоляюще, — будете порознь, и никогда с ними не разберетесь. Не оставляй её, Карамельчик, ты и представить себе не можешь, как тяжело быть одному. Я вот...

Она попыталась еще раз перемешать овощи в кастрюли, но потеряла концентрацию и чуть не сбросив кастрюлю вниз, присела на пол. Несколько раз она тяжело, со всхлипом, выдохнула воздух и положила лопатку рядом с собой, приложив копыто к сердцу.

Я подскочил к ней.

— Бабушка!

— Всё в порядке. Всего лишь давление, — с моей помощью она встала и проследовала за таблетками, опираясь о меня, — о чем я говорила... поживи с моё, увидишь. Тяжело быть одной. Страшно.

В этом, как во многом другом, я был согласен с ней, и отвлек меня от тяжелых мыслей стук в дверь. Бабушка посмотрела на дверь.

— У нас гости? Так поздно? — она посмотрела на меня, — ты бы открыл.

Я посмотрел на дверь.

— Нет уж. Сначала нужно положить тебя в кровать, — я нашел в себе силы улыбнуться бабушке, — и принять таблетки… я не знаю, что ты там от давления пьешь. Потом открою. Кто бы там ни пришел, на ночь глядя.

McWroom, 2015 год.