Хищник

Глава 22. Радужные слёзы. Часть 1

Глубоко извиняюсь за столь долгую задержку (как и после каждой главы). Эта глава тяжело мне далась и вышла столь огромной, что пришлось разделить её на две равные части (просто для удобства чтения). Вторая часть тоже готова и будет выложена сразу после редактуры. Не позже пятницы.

***
Отредактировано.
**GOR**

Над Эквестрией замер шторм. Тёмные тучи непроницаемым слоем укутали небо, угрожая в любой момент обрушиться потоками ледяной воды. Ветер, порывистый и резкий, по осеннему ледяной, готовился стать бурей. Перепуганные пегасы отчаянно боролись с взбунтовавшейся погодой. Одичавшая природа стирала их усилия в считанные мгновения. Всё застыло в хрупком равновесии. Незримое напряжение делало воздух ледяным и прозрачным.
Рейнбоу Дэш хандрила. Это не та чёрная всепоглощающая депрессия, что была раньше. Нейросеть корректировала баланс нейромедиаторов, гормонов, правила биоритмы тела пегаски. Не настолько сильно, чтобы оказать существенное влияние на личность кобылки. В самый раз, чтобы избавить её от лишних страданий. Можно было исправить всё ещё сильнее, вернуть радость и бодрость… но совсем не этого они желали. Рейнбоу хотела остаться собой, что бы это ни значило. Нейросеть слишком ценила свою носительницу, чтобы превращать её в легкомысленную идиотку.
Рейнбоу хотелось грустной музыки и немного поплакать. Слёз не было, зато музыки — сколько угодно. Архивы разведки казались бездонными, а нейросеть лишь ей ведомым способом доставала оттуда только то, что нужно. Апатия, грусть, немного тоски — музыка резонировала с чувствами кобылки.
Рейнбоу смотрела на непривычно тёмное небо. Под его тенью весь мир становился таким же — выцветшим и тяжёлым, по-своему прекрасным. Ветер, кусачий и злой, становился меланхолично-ласковым рядом с пегаской — играл спутанной гривой, приглаживал шёрстку и перебирал пёрышки. Ветер заботился о пегаске, как любящий отец.
На самом краю поля зрения размеренно сменялись надписи — логи нейросети, какие-то измерения и показатели. В этой информации не было смысла. Таким образом нейросеть как бы говорила: «Я здесь, рядом». Такое ненавязчивое присутствие примиряло жажду одиночества со страхом перед ним.
Чьё-то приближение она почувствовала заранее. Однако, даже не оглянулась на приближающуюся пегаску, хотя манера полёта была ей не знакома. Рейнбоу легко могла узнать знакомого пегаса по взмахам крыльев. И так лететь могла только одна пегаска. Каждый взмах был силён — крылья у нежданной гостьи были развиты на удивление хорошо, что совершенно невозможно без регулярной практики. И при этом летела она неуверенно, словно совсем недавно научилась летать.
— Привет, шустрик, — с невольной улыбкой поздоровалась Рейнбоу, приглашающе расправив одно крыло.
— Привет, — немного смущённо отозвалась маленькая железнокрылая пегасочка. Забралась под расправленное крыло, прижалась к тёплому боку. Пристально, требовательно и вопросительно посмотрела в алые глаза старшей пегаски. — Скажи, что с тобой случилось? — тихо спросила Скуталу.
— Ничего, — мотнула головой Рейнбоу. — Я в порядке.
— Когда ты в порядке, ты спишь или летаешь. Иногда читаешь. Делаешь хоть что-нибудь, а не сидишь на земле и часами пялишься на небо! И тем более не затягиваешь это небо такими тучами!
Рейнбоу виновато опустила голову. Она вовсе не хотела обрекать всю Эквестрию на непогоду. Особенно стыдно ей было перед погодниками — бедняги вынуждены разгребать учинённый ей беспредел. К сожалению, как-то сознательно влиять на погоду она не умела. Всё получалось будто само по себе, без её участия.
— Мне ты можешь рассказать, — Скуталу преданно заглянула ей в глаза. — Я не какой-нибудь глупый жеребёнок, которого надо от всего защищать. Я видела и кровь, и смерть, и много другого дерьма. И тем более, я не стану относиться к тебе по-другому, что бы ты ни рассказала.
И вновь этот взгляд — не по-детски серьёзный и понимающий, но полный детской доверчивости и преданности. Взгляд, перед которым Рейнбоу была абсолютно безоружна. Пегаска поспешно отвернулась. Рассказывать или нет? Скуталу ведь была лишь жеребёнком, как она отреагирует, если узнает, что делали с её кумиром? Как это на неё повлияет? А с другой стороны… она ведь всё равно узнает. Слухи о том, что случилось с Рейнбоу, ходили по Эквестрии ещё до того, как она вернулась. Тёмные приложат все силы, чтобы каждый житель этого мира узнал, кем была его доблестная защитница, в этом Рейнбоу была абсолютно уверена.
— Меня… — попыталась сказать пегаска, но голос её подвёл, сорвавшись на жалкий писк, задрожали и сделались ватными ноги.
Она просто не могла выговорить этих слов. Слишком мучительным был стыд, слишком свежа память тех дней. Рейнбоу было страшно признать случившееся вслух. Словно несказанное не происходило по-настоящему, словно признать себя жертвой вслух — значит остаться ей навсегда.
«Всё уже случилось, — мысленно сказала она себе, — и никакие слова этого не изменят. Так не будь же мешком с дерьмом, который даже сказать об этом не может!»
— Меня изнасиловали, — тихо сказала она, истратив все душевные силы на эту короткую фразу.
Устало закрыла глаза, уже неспособная даже посмотреть на Скуталу, с дрожью ожидая реакции маленькой пегасочки. Жеребёнка молчала. Воображение Рейнбоу рисовало отвращение и ужас на лице её приёмной дочери. Вместо этого два крохотный копытца обняли её с недетской силой.
Рейнбоу недоумевала. Чужое прикосновение должны было вызвать в ней хоть какие-то эмоции. Пегаска должны была вздрогнуть или хотя бы почувствовать дискомфорт (всё же у неё были очень неприятные воспоминания о любого рода прикосновениях) или наоборот, порадоваться (всё же её обнимала Скут!). Тело исправно посылало мозгу сигналы, но никаких эмоций это не вызывало. С тем же успехом пегаска могла обнять себя самостоятельно, и это бы вызвало больше эмоций (по крайней мере, раньше).
— Для меня ты всё равно самая крутая пони на свете! — с воистину жеребячьей упёртостью заявила Скуталу.
— Спасибо, — слегка улыбнувшись, ответила Рейнбоу.
С отстранённым равнодушием пегаска поняла, что понятия не имеет, как должна реагировать. Обнять Скуталу в ответ? Погладить? За ушком почесать? Так и стоять как столб? Может, сказать хоть что-нибудь ещё? Нет ответа.
— Поговори со мной, — тихо попросила Скуталу, но Рейнбоу не знала, что сказать. — Ну же… ты не должна разбираться с этим одна.
— Прости, — неловко ответила радужная пегаска, неспособная подобрать других слов… и она так и не отважилась посмотреть на Скуталу.
— Ничего, я тоже понятия не имею, что делать. Если только… вот, лови, — сказала жеребёнка, и в голове радужной пегаски явственно пискнул характерный сигнал. Жеребёнок скинула ей визитку какого-то клуба вместе с расписанием собраний.
— Сходи, если решишься с кем-нибудь это обсудить. Ну, если не хочешь поговорить со мной, — пегасёнка тепло улыбнулась, пытаясь хоть как-то подбодрить свою приёмную мать. И выскользнула из объятий. — А теперь мне пора. Сегодня мы будем сжигать Эпплблум! — и радостно подмигнула.
— Э-э-э-э, — только и смогла протянуть Рейнбоу.
— Не знаю, что там с ней сделала разведка, но она теперь совершенно огнеупорная! — охотно поделилась Скуталу. — Вот мы и хотим выяснить насколько. Интересно же! Пока!
Маленькая пони стремительно и неловко упорхала.
— Будьте осторожны! — крикнула ей вслед Рейнбоу и мысленно похвалила себя за столь материнское проявление заботы.
На всякий случай написала Стил Рейну. Единорог тут же её успокоил, мол, жеребята с их примитивными огнемётами никак не перекроют огнестойкость Эпплблум. Если, конечно, не додумаются запихнуть кобылку под дюзы Нагльфара, но об этом беспокоиться не стоит — корабль достаточно умён, чтобы не дать испарить маленькую пони. Наверное, Рейнбоу была не очень хорошей матерью — эти слова её действительно успокоили.
Слова Скути про Нагльфар навели Рейнбоу на одну мысль. Чувствуя себе сумасшедшей, что пытается общаться с тостером, она сказала:
— Нейросеть… мы можем поговорить? — она не рассчитывала на хоть сколь-нибудь внятный ответ. Но ей ответили.
— Я буду рада, — тихо отозвалась нейросеть приятным женским голосом. Совершенно живым голосом. И Рейнбоу готова была поклясться, что её нейросеть печально улыбалась.

** *

— Пресвятой рандом! Эпплджек! — воскликнула Рэрити, кидаясь к подруге.
Единорожка нашла её в какой-то мрачной подворотне. Земнопони была в довольно печальном состоянии. Лохматая спутанная грива и хвост, перепачканная шерсть, измочаленная шляпа и, как вишенка на торте — кобылка валялась прямо на земле. Ну, хотя бы не в грязи, благо в Кантерлоте (даже в самых мрачных подворотнях вроде этой) грязи просто не найти.
Рэрити моментально накинула на свою подругу несколько диагностических заклинаний, приподняла голову, пристально вглядываясь в глаза. И так и застыла с распахнутыми от удивления глазами.
— Ты… ты…
Рэрити буквально затрясло. Она всё поняла, стоило лишь увидеть крошечные точки зрачков.
— ДА ТЫ ОБДОЛБАНА ПО САМЫЕ УШИ!!! — во весь голос заорала кобыла.
Несколько лечащих заклинаний — резких и хлёстких, словно удар кнутом, судорогой отозвались в теле земнопони. Эпплджек скрутило и вырвало, кобылку затрясло словно в лихорадке, мерзкий, липкий пот смочил шкуру. Если до этого она выглядела как просто потрёпанная жизнью пони, то теперь походила на многоопытного бомжа.
С трудом она встала на трясущихся ногах.
— Ну спасибо, — мрачно прохрипела Эпплджек. — И так хреново, а тут ещё ты…
— Я могла бы сделать всё нежно и деликатно, но тебе, дорогуша, нужен этот урок, — наставительно сказала Рэрити. — Ты хоть можешь сказать, зачем ты накачалась сильнодействующими наркотиками?
— Могу, — пожала плечами земнопони. — Просто хотела забыться. Понятия не имею, что это за чёрная хрень внутри меня, но она постоянно рвётся наружу.
Эпплджек мрачно посмотрела на единорожку, немного скосив голову. Теперь она напоминала не бомжа, а маньяка.
— Рэр, эта дрянь хочет, прямо неистово желает, обманывать, убивать и причинять боль.
Волна изменений медленно распространялась от груди земнопони, меняя спектр света на чёрный. Рэрити осторожно проверила — нет, это определённо не относилось к Тьме. Чёрный свет был самым настоящим светом, только каким-то другим.
— И мне всё труднее сопротивляться её зову. Я буквально на части разрываюсь! — говорила Эпплджек тихо, но эмоционально.
Рэрити оставалась равнодушной, лишь разглядывала подругу с живым любопытством. Чёрная волна полностью изменила земнопони и рывком подмяла весь переулок. Внезапно всё стало как прежде. Только из переулка больше не было выхода. Даже над головой смыкались дома, отрезая всякий путь к отступлению.
— Зря вы тогда меня вытащили, зря. Я, — Эпплджек всхлипнула, её тело начало меняться, — я не знаю, сколько ещё продержусь.
У кобылки стремительно вырастали новые, уродливые конечности, по всему телу открывались глаза, шерсть слипалась в невнятное месиво. Рэрити смотрела на это со всё тем же равнодушием. Изменения на краткий миг замедлились, а затем стремительно возобновились ещё быстрее чем раньше. Облик Эпплджек менялся и плавился, она была пластична и подвижна. Самые разные формы на миг проявлялись в этом будто в пластилине и тут же исчезали. Ещё через мгновение весь переулок оказался втянут в это буйство.
— Всё ещё не страшно, — покровительственно, словно жеребёнку, улыбнулась Рэрити.
Мельтешение образов ускорилось. Оно старательно пыталось отыскать потаённые страхи и глубоко запрятанную боль, выцепить тонкие ниточки, что сделают кобылку беззащитной. Но в единорожке не было страха. Образы перестали быть бессмысленными. Вместо Эпплджек на мгновения проявлялись другие пони, возникали самые разные места, имитировались сотни разных событий, ища уже не страх, но хоть что-нибудь. Любую ниточку, самую крохотную эмоцию, незаметную уязвимость. Даже Владыка оказался в её власти, но эта единорожка не поддавалась. Ничто не могло тронуть её сердца. Рэрити была совершенно неуязвима для этого создания. И оно отступило. Развеялись все иллюзии, оставив двух кобылок посреди пустого переулка.
— Но как? — спросила растерянная Эпплджек.
— «Нет проблем, есть квесты», — с усмешкой процитировала Рэрити. — Ты правда думаешь, что с таким отношением я буду хоть чего-то бояться? Мне больше интересно другое. Почему иллюзии, которые эта дрянь создавала из своего света, в разы материальнее настоящей материи?
Эпплджек наконец обратила внимание на то, как пристально Рэрити пялится на её грудь. Опустила взгляд и обомлела. В её груди ярко полыхал кусочек чёрного света.
— Да я звезда! — присвистнула земнопони. — Это вот так оно на самом деле выглядит?
Рэрити молча кивнула, разглядывая собственную ногу. Под светом чёрной звезды сквозь плоть проступали очертания неведомой твари. И, что самое плохое, Рэрити эту тварь чувствовала. Вот только все её чувства говорили, что это создание совершенно не жизнеспособно. Стоит ему, подобно монстру Эпплджек, прорваться на поверхность, и оно буквально развалится, не выдержав тяжести существования.
Рэрити мрачно усмехнулась. Она была умной пони и быстро разобралась с происходящим. Конкретно для неё заклинание иллюзии было простым и создавалось быстро. Она наложила иллюзию на себя и Эпплджек. Иллюзию, полностью копирующую действительность. Повторно наложить только что созданное заклинание было совсем просто, и главное — очень быстро. За десяток секунд кобылка наложила несколько сотен одинаковых иллюзий.
И ведь помогло! Чёрный свет, пылающий в груди Эпплджек, стремительно угас, да и сквозь шкуру Рэрити больше не проглядывали всякие инородные сущности. Земнопони с восхищением посмотрела на свою подругу.
— Помогло! — радостно прошептала она. — Я больше не чувствую эту тварь!

* * *

Раньше это был милый маленький домик. Эмоции хозяйки заставили его обвешать и выцвести. По стенам расползались пушистые подтёки тоски. Пол и потолок пятнали кровавые пятна гнева.
Сиба зябко поёжилась, переступив порог. Даже её тело не давало полной защиты от пропитавших воздух эмоций. Немного расправив крылья, киберпони подчинила окружающее пространство своей воле, попыталась исправить местную атмосферу. С глухим и тихим звуком свалилась с петель дверь, а доски под ногами пони сгнили в труху. Устало вздохнув, кобылка прекратила все попытки влиять на мир вокруг. Её воздействие было многократно хуже того, что могла выдать Флаттершай.
— Хорошо хоть дальше гостиной я не полезла. — пробормотала она себе под нос и уже громче позвала: — Дискорд! Ты вообще тут?
Дух Хаоса появился молча. Не возник из воздуха и не сотворил что-нибудь безумное. Просто пришёл. Даже не двух ногах — выполз на всех четырёх. Выглядел он до крайности паршиво.
— Неужели она тебя так загоняла? — усмехнулась Сиба, картинно приподняв одну бровь.
Попытка пошутить не удалась — Дискорд лишь устало покачал головой. Сиба в ответ изобразила смущение.
— Как она? — тихо спросила пегаска.
— Сама видишь, — мрачно буркнул драконид, обведя дом движением руки.
— Отведёшь меня к ней? Сама я тут до следующего года петлять буду.
Домик, может, и был маленьким, но сейчас картографические системы киборга мучительно агонизировали, пытаясь изучить внутреннее пространство дома. Дискорд молча кивнул.
Попетлять им пришлось изрядно. Флаттершай была в своей комнате. Сжалась в комочек у изголовья кровати под крылышком у Дискорда (тем, что было покрыто перьями). Дух хаоса ненавязчиво гладил кобылку по голове и крыльям. Сиба насчитала примерно шесть рук, но откуда они берутся понять не могла. И глаза, и все анализы системы упорно утверждали, что рук у него, как обычно, две. С другой стороны, эти же глаза и системы легко насчитывали сразу шесть выглаживающих кобылку конечностей. Забавно, но когда Дискорд не пытался казаться нарочито хаотичным, из его действий напрочь пропадала всякая логика, порождая такие вот выверты. «Спасибо», — шепнула Сиба тому Дискорду, что привёл её. Он в ответ просто пропал. Зато другой Дискорд наконец обратил на неё внимание.
— Привет, — осторожно поздоровалась Сиба.
Флаттершай её услышала. Выглядела кобылка не очень. Заплаканное личико, растрёпанные волосы (несмотря на все попытки Дискорда как-то привести их в порядок) и взгляд, словно она сама не могла решить, боятся ей или злиться.
— Не оставишь нас ненадолго? — попросила киберпони у Дискорда.
Флаттершай едва заметно кивнула, и Дискорд… ну, в общем, он ушёл, хотя Сиба и не могла с уверенностью сказать, каким именно способом.
— Что со мной происходит? — всё так же тихо спросила Флаттершай и сбивчиво продолжила. — Я… я вспоминаю то, чего со мной никогда не случалось. И эти воспоминания такие яркие, что порой они мне кажутся куда более реальными чем то, что происходит во круг. Если бы не эта штука у меня в голове… нейросеть, да, я бы давно потерялась. И эмоции. Они ведь тоже не могут быть моими! Я никогда не чувствовала… так. Я помню, я всегда реагировала по-другому. Чувствовала по-другому!
Сиба молча подошла к Флаттершай. Легла рядом, но так и не смогла заставить себя посмотреть на пегаску. Сибе было мучительно стыдно.
— Это всё моя вина. Мало кто знает, но родители передают небольшую часть своей памяти детям. Не полноценные воспоминания — скорее некоторые навыки, иногда эмоции… всё то, что принято называть инстинктами и немного больше. Потомственные маги, музыканты, кондитеры обычно более талантливы и обучаются гораздо быстрее, чем их менее родовитые коллеги. Те же Эпплы даже без всякого обучения легко справляются с земледелием. Просто знают, что и когда нужно делать.
Сиба тяжко вздохнула, стыдливо глянула на Флаттершай. Пегасочка явно не понимала, что хочет сказать ей Сиба.
— Родовая память несёт в себе не только хорошее. Пони инстинктивно боятся волков просто потому, что когда-то они пугали наших предков. Да, иногда некоторые личные особенности подавляют часть родовой памяти. Иногда наоборот, усиливают. Буч считает, что наши особые таланты завязаны именно на родовой памяти — получая кьютимарку, ты получаешь также и какую-то часть навыков своих предков в этой области.
— Не понимаю, — устало качнула головой Флаттершай. — При чём тут ты?
— Иногда с пони происходит что-то настолько… не знаю даже как сказать… яркое и значимое, что это событие сохраняется в родовой памяти почти неизменным. Это случилось и со мной. Я… я потеряла свою семью. Да, я не очень похожа на пони, которая может иметь семью. Большинство, из тех, кто меня знает, абсолютно уверенны, что я даже любить не умею!
Сиба замолкла, запуталась в своих объяснениях, воспоминаниях и ощущениях. Ей больно было всё это рассказывать, но что-то глубоко внутри желало всё высказать. Флаттершай молча легла поближе к киберпони и укрыла её крылом. Сиба едва заметно вздрогнула. И заговорила. Медленно и отстранённо, немного прикрыв глаза и покачиваясь в так словам.
— Я родилась около тысячи лет назад. Обычная пегаска в обычной семье. У меня была добрая и любящая мать, отец… отца я почти не помню. Он был стражником и в один день просто не вернулся домой. Мама плакала. У меня были друзья и милая кьютимарка. Я любила летать, даже в гонках участвовала. Ни разу даже до первой десятки не дотягивала, но мне всё равно нравилось. Самая обыкновенная кобылка. Однажды решила срезать путь до школы. Я часто так делала, просто не понимала, чем могут быть опасны тёмные переулки. Натолкнулась на одного жеребца и…
Голос Сибы резко оборвался, буквально на середине звука, а тело напряглось до металлической твёрдости. Флаттершай нервно дёрнула хвостом от такого явного проявления искусственности. Сиба обмякла так же резко, как и напряглась.
— Он ушёл, а я осталась в том переулке. Изнасилованная и искалеченная. Меня нашли только к полудню. Доставили в больницу. Я проспала несколько дней, а когда проснулась у меня не было ни крыльев… ни кьютимарки. Она просто исчезла, словно и не было её никогда.
Флаттершай обняла её покрепче и едва удержалась от вопроса. На кьютимарки Сибы она уже давно не обращала внимания — слишком уж часто та их меняла, а вежливость не позволяла спросить, что же на самом деле изображено на её крупе.
— Как потом выяснилось, вместе с прочим я потеряла и друзей. Ко мне относились как к прокажённой, родители запрещали своим жеребятам общаться со мной. Не буду говорить, что в этом не было моей вины. Я… озлобилась. Могла вспылить по любому поводу или наоборот, перепугаться от самого невинного жеста. Не замечала, когда кто-то хотел помочь, воспринимала сочувствие как насмешку. Мои реакции были очень далеки от адекватных, я сама оттолкнула от себя всех, кого могла. Своими собственными копытами я загоняла себя всё глубже в эту трясину. Знаешь, за одно только это стоило запретить мне иметь детей.
— Нет, — резко возразила Флаттершай. — Не стоило. Со многими пони случаются плохие вещи.
— Добрая ты, — улыбнулась Сиба. — Тем не менее, это даже не вся история. Даже не начало. Просто захотелось излить душу. Знаешь, в те времена к нам в школу перевелась одна пегасочка. Она меня невзлюбила сразу и сильно. Возможно, я сама в этом виновата. Не знаю. Жеребята иногда бывают жестокими, сама знаешь.
— Она издевалась над тобой? — тихо спросила Флаттершай. Сиба кивнула.
— Сначала она, потом подтянулся весь класс. Это сейчас я понимаю, что их шалости были, в общем-то, довольно безобидные, но тогда я была слишком уязвима. Да и отпор дать не могла, несмотря на то, что была злобной стервой. И это продолжалось довольно долго.
— Ты убила её, — даже не пытаясь имитировать вопрос сказала Флаттершай. Сиба посмотрела на неё немного удивлённо.
— Нет и даже не сильно старалась. У нашей школы была небольшая колокольня, может, чуть выше чем у Понивилльской школы. Этажа два, может, три. Я её туда заманила. Очень хотела сделать с ней что-нибудь ужасное. Избила, сломала крылья. Хотела изнасиловать, но так и не придумала, что одна кобылка может сделать с другой. И это было так легко! Она ведь почти не сопротивлялась — моя жестокость и злоба так напугали бедолагу, что она и шевельнуться лишний раз боялась. И это было так разочаровывающе. Я злилась на неё, но ещё сильнее на себя. И просто сбросила её с этой колокольни. Надеялась, что это её убьёт, но даже для хрупких единорогов такая высота не слишком опасна. А потом прыгнула следом. Меня бы это падение точно убило — прыгнула я головой вниз. Где-то на полпути меня поймал Стил.
— Кажется, он появился очень вовремя.
Сиба очень странно посмотрела на Флаттершай.
— Ну-ну. Он был там всё время. Следил за тем, как я избивала несчастного жеребёнка. И её он даже не пытался поймать. Почему? Сама спроси, я так и не решилась задать этот вопрос, — Сиба тяжко вздохнула и опять опустила взгляд. — Самое страшное, что за всё это я получала кьютимарку. Не ту, что была раньше. Знаешь, я бы предпочла вовсе остаться без этой картинки, чем получить то, что получила. В любом случае, Стил предложил мне работу… и крылья в качестве аванса. Протезы, разумеется. Довольно топорные, тяжёлые, бестолковые, их хватало всего на пару минут полёта. И всё же — крылья. За них я была готова на всё. И где-то в то же время я познакомилась с одним жеребцом. Единорог, один из разработчиков моих крыльев. Умный, добрый… безопасный. Даже со всей моей паранойей я его почти не боялась. Вечно рассеянный, увлекающийся, с очень грустными глазами. И с маленьким жеребёнком. Отец он был замечательный. Знаешь, я так и не набралась смелости спросить, что случилось с матерью жеребёнка.
Взгляд Сибы стал пустым и мечтательным.
— Наши отношения развивались довольно неспешно. Два года ушло только на то, чтобы стать просто друзьями. И ещё три, чтобы начать видеть друг в друге не только друзей. Когда мы познакомились, мне было… двенадцать, вроде. Месяц до девятнадцатилетия, когда мы впервые поцеловались. Двадцать, когда мы наконец-то поженились. Двадцать пять, когда мы решили завести жеребёнка.
Сиба уныло поникла и Флаттершай обняла её покрепче.
— А ещё несколько месяцев спустя он погиб. И мой муж, и его сын. Знаешь, я ведь относилась к этому жеребёнку как с собственному сыну, да и он называл меня мамой, хоть и был всего на десять лет младше. Плохая у них была смерть. Страшная и жестокая. Это не просто разбило мне сердце. Их смерть разбила меня целиком. Буквально расколола душу на части. И треть её я сожгла собственной ненавистью и злобой. Три дня носилась по Эквестрии как богиня мщения! Много всякой погани положила, но так и не нашла тех, кто убил мою семью.
Киберпони смахнула непрошенную слезинку и волевым усилием отключила возможность плакать. Отключила все средства выражения эмоций, вкопытную настроила интонацию голоса и выражение лица. Сиба не хотела нагружать Флаттершай своими рыданиями, пегасочке и так тяжело.
— Наверное, именно в те три дня я наложила проклятье на весь свой род. Я ведь была бремена, так что… — Сиба беспомощно пожала плечами. — Всё это дерьмо передалось моей дочери. Несдержанность, гнев, жестокость, даже умение драться и многое, многое другое. От моей дочери всё это перешло к моей внучке… Знаешь, она очень изменилась, стоило ей родить. Словно до этого жила не она, а моей проклятье. Я была просто в ужасе, когда поняла, что совершенно не знаю свою дочь. С тех пор это проклятье так и передаётся от материи к её первому жеребёнку, лишь косвенно задевая остальных… и первый жеребёнок — всегда кобылка.
— Погоди, хочешь сказать, я — твой прямой потомок по женской линии?!
— Ага. Я твоя очень много раз «пра» бабушка, — Сиба глупо хихикнула. — И ни одного жеребца между нами не затесалось. И самое страшное в том, что мы очень похожи. Да не смотри ты на моё лицо! Мне его столько раз в фарш разбивали, стоит сказать спасибо хирургам, что я вообще как пони выгляжу! Если верить моим старым изображениям… ну, на не цветных нас можно отличить только по кьютимаркам. Даже цвет глаз и гривы отличается скорее из-за магии, чем из-за генетики. Вот взгляни…
Сиба виновато улыбнулась и пожала плечами. Флаттершай невольно вздрогнула, когда перед глазами вспыхнуло уведомление от нейросети (кобылка точно помнила, как полностью их отключила). В сообщение от Сибы была её, Флаттершай, чёрно-белая фотография. Кобылка не сразу поняла, что тут не так. Это точно была она, даже подпись гласила «Флаттершай». Различия она заметила не сразу. У кобылки на фото была другая кьютимарка, и она была старше. И дата. Этой фотографии было больше девятисот лет.
Флаттершай устало вздохнула, прикрыла глаза и надолго затихла, пытаясь привести в порядок сумасбродные мысли.
— Получается, — неуверенно начала Флаттершай, — я просто… путаю тебя с собой?
Сиба кивнула. Флаттершай с самым глупым видом заморгала.
— И как мне это… — хотела было возмутиться пегасочка, но резко передумала. Почему-то новоприобретённое знание действительно помогало. А может, все эти разговоры просто помогли ей отвлечься.
— Ладно, — тряхнула головой Флаттершай. — Допустим, я во всё это поверю. Это всё и на треть не так странно, как некоторые недавние события. Что мне со всем этим делать? Я теперь, кажется, ещё больше запуталась!
— Ну не тупи! — протянула Сиба. — Мы слишком похожи, да и меня в тебе многовато.
Флаттершай покраснела.
— Ну во-о-от! — довольно протянула киберпони. — Ты всё правильно поняла, надо всего лишь извлечь всё хорошее из той кучи дерьма, что тебе досталась от меня. А у тебя тут такой самец под копытом! А он ещё и раздваиваться может! И это как минимум!
Флаттершай вздрогнула и опустила голову, ещё пуще заливаясь краской. Сиба готова была поклясться, что смущённая пегасочка дымилась.
— Уверена, он с радостью накачает тебя «положительными эмоциями», — Сиба очень красноречиво выделила последние словами, ещё сильнее смутив несчастную кобылку. Мгновением спустя киберпони как-то резко обмякла.
— В любом случае, тебе недолго осталось всё это терпеть. Ещё пару месяцев — и вся эта дрянь окончательно уйдёт к твоей дочери. Увы, помешать этому нельзя. Ладно, пойду я. Развлекайтесь.
Сиба заговорщически подмигнула и самым обычным образом вышла из комнаты. Флаттершай недоумённо моргнула, глядя ей вслед. Кобылка ожидала чего угодно, но не чего-то столь… обычного.
— Это правда? — холодно спросил Дискорд, пристально разглядывая Сибу. — Родовая память пони способна передать многое, но не воспоминания. И тем более не личность или её части.
Киберпони ответила духу Хаоса столь же пристальным взглядом и необычно злобно процедила сквозь зубы:
— Наш мир — это тонкая вуаль чистой магии, накинутая на огромную кучу метафизического дерьма. Если ты считаешь что-то невозможным — значит, просто не подобрал правильную позу, в которой надо отыметь реальность. Кстати, насчёт этого… тебе разве не нужно позаботиться о Флаттершай?
— Я могу раздваиваться, — ехидно ответил Дискорд. — Не думал, что разведка настолько глубоко познала тайны мирозданья.
— Полная масса моего тела как две с половиной Кантерлотских горы, — закатила глаза Сиба. — И всё это богатство компактно ужато до миленькой меня весом немного больше полусотни килограмм. Мы в этой заднице настолько глубоко, что можем ненавязчиво почесать миру гланды.

* * *

Рейнбоу всё же решилась посетить собрание того клуба, что так ненавязчиво рекомендовала Скуталу. Собрания проходили на окраинах Кантерлота. Не в «парадной» части, расположившейся на горе, а на подножиях одноимённой горы, в простонародье именуемой «нижним» Кантерлотом. Размерами он не уступал верхней части, но плотность населения тут была гораздо ниже — большую часть города занимали различные мастерские, офисы и прочие конторы. Да, жило тут не так уж много пони — гораздо больше приезжали из окрестных деревень или «верхнего» города. Кто-то ежедневно ездил сюда на работу, кто-то приезжал за покупками и развлечениями.
Радужная пегаска, несмотря на всю её приметность, легко могла затеряться в толпе. Ей не хотелось, чтобы на неё лишний раз смотрели, и этого было достаточно, чтобы «выпадать» из восприятия большинства. Только один довольно могущественный единорог с удивлением посмотрел на пегаску, способную сырой магией воздействовать на целую толпу. Но даже он лишь пожал плечами и тут же выкинул из головы странную кобылку.
На языке рекламщиков это называлось «бизнес-центр». Зачем оно вообще надо, Рейнбоу никогда не понимала. Большое здание со странной, местами запутанной планировкой и кучей пустых помещений. Для жилья они не подходили. Не только из-за отсутствия удобств. У всех этих помещений отсутствовало то тонкое и неосязаемое, что превращало огороженное стенами пространство в жильё. Зато это место прекрасно подходило для работы, чем пользовались маленькие компании, облюбовавшие эти комнатушки. Подходило оно и для встреч с пони малознакомыми, но родственными духом. Рейнбоу насчитала целых три клуба любителей настольных игр и десяток других, самых разных. Названия проплывали перед глазами — выгравированные на табличках, написанные на пожелтевшей бумаге, красиво выведенные краской. Разные. Столько дверей, и за каждой многие часы смеха и труда, побед и поражений. Рейнбоу осознавала, не разумом, а сердцем, как же много существует пони. Таких разных, со своей историей и судьбой, своими радостями и печалями. Столь много существ, которых мы пропускаем мимо себя, даже не осознавая их существования. Не статисты, не фоновые персонажи. Живые. И уже мы — второстепенные персонажи их историй.
Такие мысли не в первый раз посещали Рейнбоу, но поражали до глубины души, как и в первый раз. Нет, в этот раз было отличие. Развеялась тонкая иллюзия, прочно сидевшая где-то в глубинах разума. «Признайся хоть самой себе, — мрачно думала Рейнбоу, — ты ведь всегда считала себя главным персонажем чудесной истории. Важной Частью Всего Мира. Может, не центром вселенной, но где-то близко, да?»
Рейнбоу устало вздохнула, уныло повесив голову. Мир будет жить и без неё. И все эти пони будут жить без неё. Вся её боль их даже не заденет. Признавать это было больно — слишком уж глубоко засело это чувство. Оно было родом откуда-то из детства, когда любому кажется, что любые события — лишь последствия его внутренних стремлений, выраженных через действия… или мысли. Некоторые жили с этой мыслью всю жизнь. «Мысли материальны» и всё такое, да? Рейнбоу невольно усмехнулась, вспомнив, как едва не поверила тому идиоту, что пытался её убедить, будто можно изменить свою жизнь, если правильно мыслить. «Посмотрела бы я, — ухмыльнулась про себя Рейнбоу, — как это «положительное мышление» и «сила намерения» помогло бы ему спастись от рабского ошейника».
На нужной ей двери не было ни табличек, ни надписей. Лишь сухой официальный номер… и маленький рисунок карандашом. Почти набросок из быстрых, эмоциональных штрихов. Увядающая роза, короткий стебелёк с ровной линией среза и несколько упавших лепестков. Сухих и хрупких.
Рейнбоу неуверенно толкнула дверь. Она пришла почти на час раньше и отчаянно надеялась, что дверь окажется заперта, что никто ещё не пришёл… Тогда она сможет развернуться и уйти. Просто уйти. Избежать встреч и разговоров, той неловкости и стыда, что они принесут.
Но дверь приоткрылась. Рейнбоу так и застыла на пороге, не решаясь зайти… но и уйти она не могла. Впрочем, всё решилось без неё. Дверь окончательно отворили изнутри, и Рейнбоу окончательно застыла. Она ожидала кого угодного, но только не эту пони. Жёлтая шерсть и рыжая грива, обычно уложенная в агрессивно-шипастом стиле. Но не в этот раз. Рейнбоу впервые видела Спитфайр с простой причёской. Кобылка теряла львиную долю агрессивности с распущенной гривой. Рейнбоу, конечно, уже давно не верила в образ «суровой командирши» которого старательно придерживалась Спитфайр в рабочее время, но видеть её настолько мягкой ей не доводилось. И дело не только в распущенной гриве. У неё был на удивление добрый взгляд.
— Рейнбоу? Что ты тут… — начала было Спитфайр, возвращаясь к привычному Рейнбоу образу, но тут же запнулась. Глаза её широко распахнулись, став круглыми словно блюдце. Она обняла Рейнбоу резким, порывистым движением. — О Селестия, мне так жаль, — прошептала она дрожащим и срывающимся голосом. — Этого не должно было случиться. Видит небо, ты меньше всех это заслужила.
Спитфайр тихонечко всхлипнула, её тело немного дрожало, словно от холода. Рейнбоу почти физически ощущала её боль. И это было так странно. Почему случившиеся с ней так ранит Спитфайр? И всё равно это не вызвало у Рейнбоу никаких эмоций, только удивление… и неловкость. Кобылка не знала, что делать. Как ответить на объятья? Как реагировать на слова? Что думать по поводу эмоций? Рейнбоу опять настигло острое ощущение пустоты, словно отсутствовала какая-то очень важная деталь самой сути Рейнбоу Дэш.
Наконец Спитфайр отстранилась и вытерла слёзы. Рейнбоу торопливо отвела взгляд. Смотреть кому-то в глаза было физически неприятно, словно лежать на отвратительно неудобной кровати… над которой висит куча ножей на тонких нитях… и всё это на сцене под презрительным взглядом суровой толпы. Взгляд Спитфайр зацепился за ошейник, и что-то в нём показалось ей неправильным. Кобылка заворожённо протянула копыто к ошейнику, осторожно подцепила за край и потянула. Рейнбоу замерла в ужасе, застыла в ожидании боли. Спитфайр едва удержалась, чтобы не отшатнуться. Любой житель магического мира легко догадается, что означают вросшие в кожу предметы. Особенно ошейники.
Спитфайр несколько раз пыталась завязать с Рейнбоу разговор, но очень ненавязчиво, оставляя ей возможность закончить всё односложным ответом, а то и вовсе отмолчаться. Рейнбоу не то чтобы не хотела разговаривать, просто ей было безумно неловко… и немного стыдно перед Флаттершай. Если она чувствовала что-то хоть немного похожее в те давние времена, то Рейнбоу искренне не понимала, почему Флатти продолжала общаться с ней после всех совершенно бестактных попыток «растормошить» стеснительную пегаску.
Постепенно начали подходить другие кобылки. Самые обыкновенные, ничем не примечательные. Рейнбоу не видела ничего особенного ни в их глазах, ни в манере держаться. Просто обычные кобылки. Они приходили здоровались, удивлённо таращились на Рейнбоу (когда считали, что она их не видит) и делали вид, что смотрят вообще в другую сторону, если Рейнбоу поворачивала к ним голову. Рассаживались по диванчикам или креслам, кто-то предпочитал собираться группками, кто-то сидеть в одиночестве.
Только одна кобылка (кажется, её звали Муншай) вела себя по-другому. Словно готовилась в любой момент сбежать, словно за каждой тенью притаилась опасность. Вот только когда-то давно Флаттершай вела себя почти так же, тем более что это компания была относительно новой для неё (она точно видела этих пони раньше, но вряд ли больше одного-двух раз). Рейнбоу и в голову бы не пришло, что эту кобылку когда-то изнасиловали.
Потом они разговаривали. Долго и почти обычно. Рейнбоу не раз так же общалась со своими подругами, если волей событий они не виделись дольше недели. Но всё же были некоторые специфические особенности. Первое что бросалось в глаза — никого осуждения. Даже в шутку. Ни критики, ни замечаний, даже советы касались только будущего и никогда — прошлого. Зато поддержки целое море. Любые, даже самое крошечные успехи, встречались одобрительным гулом, похвалой и искренней радостью. Неудачи… вопреки опасениям Рейнбоу отнюдь не жалостью. Здесь не говорили «какая бедняжка!», здесь говорили «ты справишься». Рейнбоу бы уже скривилась от такой слащавости, но всё это было настолько искренне, что даже Рейнбоу (несмотря на её довольно сумрачное состояние) прониклась атмосферой. Один раз, неожиданно даже для себя, она присоединилась к общим подбадриваниям.
Тут никогда не трогали тех тем, которые кобылка сама не поднимала. Это был довольно неочевидный момент, поскольку все друг друга хорошо знали (кроме, может быть, той стесняшки), и многие разговоры были продолжением старых. Хотя всё равно бывало, когда, расспрашивая о чём-то, кобылка не получала ни одного вопроса в ответ, пока сама не решалась что-нибудь рассказать. Рейнбоу не особо понимала, в чём смысл такой щепетильности — большинство присутствующих давным-давно справились с последствиями постигшего их несчастья и свободно болтали обо всём на свете.
Обсуждали и жеребцов, хотя этой темы касались со всей осторожностью. Одна из кобылок (молодая единорожка, примерно одного возраста с Рейнбоу) уже довольно долго встречалась с жеребцом и была полна решимости довести дело до постели. Попытки уже были, но ей так и не хватило храбрости дойти до чего-то серьёзного. Благо жеребец ей попался хороший. Терпел все её заскоки, не торопил и всецело поддерживал.
Её щебет навёл Рейнбоу на мысли о собственных отношениях с противоположным полом. Почему-то ей казалось, что сама мысль о подобном должна её то ли пугать, то ли вызывать отвращение. Однако мысли о сексе не находили в ней никакого отклика. А если вспомнить её нулевую реакцию на объятия… Рейнбоу беспокоило, что любые отношения навеки останутся для неё чем-то пустым и далёким.
Рассказ другой кобылки об отношениях с подругой навёл её на другие мысли. Может, нафиг его, этот противоположный пол? Впрочем, и тут её ждало лишь равнодушие. Ничего из пришедшего ей в голову (начиная от невинных прогулок и заканчивая бурным развратом) не тронуло ни единой струны измученной души. Никто из знакомых ей пони (и кобылок, и жеребцов) не вызывал у неё каких-то особых эмоций. Да и эмоций в целом. Были редкие исключения, вроде сестринско-материнской любви к Скуталу или благодарности к Сибе, но ничего особенного или хотя бы сильного. Все было как-то приглушённо и вяло.
В дверь деликатно постучали. Спитфайр радостно вскинулась и одним плавным движением оказалась возле двери. Как назло, разглядеть новоприбывшую Рейнбоу не могла — помимо Спитфайр встречать её кинулось больше половины присутствующих, вот ни разу не прозрачных. Рейнбоу изрядно удивило, с каким уважением Спитфайр обращалась к неизвестной пони. Не подчёркнутым, как один аристократ мог общаться с другим. Тут было совершенно иное. Так ученик говорил со своим старым учителем. Твайлайт так же разговаривала с Селестией после того, как стала принцессой. Без положенного этикетом вежливого «Вы», без званий и регалий, но с каким-то глубоким признанием, видимым в целом, но не в деталях.
— Рейнбоу, Муншай, знакомьтесь, — она наконец отошла в сторону, позволяя разглядеть пришедшую. — Наш бессменный предводитель, меценат и просто хорошая пони — миссис Стил Харт.
Невысокая пегаска, целиком золотисто-жёлтая. На её кьютимарке и впрямь красовалось анатомически точное сердце, разве что железное. Для простых пони железное. Знающие влёт опознают продукт высоких технологий.
Рейнбоу с трудом удержала прежнее выражение лица, едва не скривившись от гнева. Ну действительно, откуда ещё у Скуталу взялась бы визитка этого клуба?! Кто мог надоумить жеребёнка послать сюда Рейнбоу? Пегаске стало по-детски обидно. Её с таким трудом принятое решение оказалось пшиком — результатом продуманной интриги этой престарелой кобылы. Миссис Стил Харт оказалась Сибой (стальной рог, разумеется, был надёжно сокрыт, разведчики не стали бы делать что-то настолько приметное без возможности скрыть это от посторонних глаз). Ну, а кому ещё могло понадобиться так поступать с Рейнбоу? Пегаска никак не могла решить, то ли ей всё высказать в лицо этой предательнице, то ли просто молча уйти.
Сиба же, едва увидев Рейнбоу, застыла со странным выражением. Словно жеребёнок, застуканный посреди ночи с перемазанным вареньем лицом и в обнимку с пустой банкой из-под печенек. Рейнбоу решила не спешить с выводами и решениями — слишком уж натурально выглядел шок Сибы. Хотя в её случае это мало о чём говорило — с тысячелетним опытом, да кибернетическим телом можно и не такое изобразить.
Сиба пришла в себя почти мгновенно и всё же поприветствовала новеньких (совсем новенькой тут была только Рейнбоу, но со стесняшкой они ещё не виделись), сказав что-то вроде «Я рада, что вы решились к нам прийти» или что-то такое. Рейнбоу почти не слушала, что там говорит её подруга, завороженная незнакомой стороной этой кобылки.
Куда только делась легкомысленная и развратная, кажущаяся столь юной Сиба? Не было следа и грозной воительницы, способной заставить понервничать целого бога. Была миссис Стил Харт. Не по годам мудрая пони со взглядом добрым и понимающим. Пони, которая решает проблемы. На какое-то время всё завертелось вокруг неё. У неё просили совета — и она никогда не говорила ничего очевидного, невозможного или хотя бы очень тяжёлого для просящего. Зрела проблему в корень и подсказывала, как устранить её причину. У неё просили помощи — и она никогда не отказывала. Нет, она вовсе не вывозила все трудности на своём горбу, но подставляла плечо в трудное время.
Сиба аккуратно разговорила стесняшку. И тут же подыскала ей какую-то работу, едва узнав, что у неё с этим проблемы. Что-то непыльное и без других пони (какие-то архивы, как поняла Рейнбоу). Причём Сиба выставила это не как услугу. Просто миссис Стил Харт совершенно случайно знает какого-то пони, которому совершенно случайно нужна помощница и совершенно случайно как раз в той глухомани, где эта кобылка живёт. Рейнбоу была готова аплодировать, ведь Сибе поверили!
А потом началось что-то странное. Когда все наконец выговорились на какое-то время воцарилась тишина. Все молча взирали на Сибу, а она словно собиралась с мыслями. Наконец она начала говорить:
— Для наших новичков сразу скажу — то, что будет дальше, может показаться вам странным и даже травмирующим. Просто помните, что никто не заставляет вас участвовать. Совершенно нормально, если вы решите просто отмолчаться, никто вас за это винить не станет. Здесь все свои. Мы понимаем. Никто не ждёт, что вы так сразу вывернете душу на изнанку. Знаете, у многих ушло намного больше одной встречи просто чтобы начать говорить с другими, так что вы уже молодцы. Вы заслужили моё глубокое уважение просто за то, что решились прийти сюда.
И так проникновенно она это сказала, что даже Рейнбоу ей поверила, а стесняшка даже немного улыбнулась.
— Ну, я подам пример молодым и воспользуюсь правом на молчание. Спитфайр, не против быть первой?
Спитфайр кивнула и начала рассказ. Рейнбоу до последнего не могла, не хотела верить, что она действительно будет об этом говорить.
Спитфайр говорила спокойно, почти равнодушно. Словно её совсем не трогали те события. Хотя сердцебиение всё же не много ускорилось, дыхание стало чуть поверхностнее и чаще чем обычно. Рейнбоу бы и внимания не обратила (хоть и могла слышать каждый удар сердца всех присутствующих), но нейросеть скрупулёзно подсчитывала все параметры. Да, Спитфайр были неприятны эти воспоминания. Да, они вызывали гнев. Но всё это было крайне слабым — лишь тень старых эмоций. Она даже немного гордилась. И ей было чем!
Спитфайр не просто стала жертвой. Шестнадцатилетняя пегаска с горячим сердцем и ветром в голове ринулась спасать ещё более молодую пони от насильника. У неё получилось, кобылку она отбила. А вот сама сбежать не смогла. Насильник, как назло, был единорогом и легко спеленал неопытную пегаску. О том, что было дальше, Спитфайр рассказала крайне подробно. Случившееся плотно въелось её в память. Рейнбоу ужасало, насколько мелкие подробности помнила Спитфайр. Слушать её было физически неприятно. Радужная пегаска невольно выдохнула с облегчением, когда закончилось это ужасающее описание надругательства. Причём закончилось не естественным способом. Спасённая кобылка привела стражу. Слушать про избиение насильника было даже приятно. Спитфайр закончила свой рассказ заученными словами:
«Со мной случилось ужасное, но в этом нет моей вины. Это не делает меня хуже. Это не делает меня слабой. Я переступлю через это и буду жить дальше. Я не буду винить себя за случившееся. Я не буду страдать от того, что случилось — оно прошло и его не изменить. Я буду жить дальше».
И снова привычный круг всеобщей поддержки. В этот раз гораздо активней чем обычно, и все восхищались Спитфайр. И за то, что она сделала, и просто за мужество вот так всё рассказать. Капитан Вондерболтов оказалась не единственной, кто решился всё это рассказать. Истории были похожи друг на друга, словно написанные под копирку, и вместе с тем разные, как близнецы сходные внешне, но разные по духу. Кто-то говорил спокойно, оставив случившееся далеко в прошлом. Кому-то было тяжело — этот груз всё ещё висел на их сердце. Что шокировало Рейнбоу больше всего, так это тот факт, что в большинстве случаев насильником был хорошо знакомый пони. Даже не просто знакомый — это был тот, кого они считали другом. Не все решались рассказать всё, как Спитфайр. Кому-то было слишком тяжело говорить (или даже вспоминать) о насилии, и они ограничивались тем, что было до и какие беды принесло после. Кто-то помнил всё настолько смутно, что и рассказывать было нечего. И все заканчивали теми же словами, что и Спитфайр, иногда повторяя по несколько раз.
Рейнбоу не хотела их слушать. Слишком тяжело, слишком больно. Поэтому она считала. В сети разведчиков оказалось на удивление много официальных документов. В общем-то, тут была копия каждого за последние несколько сотен лет. Рейнбоу вытащила и рассортировала вообще всю информацию по изнасилованиям. И по всем подсчётам выходило, что на всю Эквестрию происходило около 1-2 случаев… ЗА ГОД. Даже если считать, что только треть жертв заявляли о случившимся это меньше чем случалось ЗА ДЕНЬ в том городе, где «работала» Рейнбоу. Несмотря на все проблемы с подсчётом. Жители того мира считали изнасилованием не совсем то же, что Рейнбоу. Например, это не считалось, если насильник был мужем жертвы или стал им после («отличный» способ кого на себе женить был в том мире). Не раз Рейнбоу доводилось слышать что-то вроде: «Ну какое же это изнасилование? Сама виновата, что туда пошла» или что-то в том же духе, ссылающееся на положение, должность, богатство насильника, а то и вовсе на родство с жертвой. Причём зачастую слышала это именно от жертв. Как это может оправдывать преступника, Рейнбоу искренне не понимала. Как вообще можно в чём-то обвинять жертву?! Радужную пегаску вгоняло в отчаяние (ну, то есть, ещё сильнее, чем было), с каким упорством жители того мира спихивали всю вину на пострадавшую, выставляя насильника едва ли не жертвой обстоятельств, а то и вовсе — практически героем. Всего этого она не понимала.
Зачем кому-то заниматься подобным, когда есть эти проклятые бордели?! Да, посещение подобных заведений было не слишком дёшево. За саму Рейнбоу просили одну серебряную монету. Пять за ночь. За серебряный можно обеспечить себя едой и кровом на сутки. Если сильно экономить и знать правильные места, то и целую семью. Но тот бордель считался достаточно дорогим по меркам квартала полунищих работяг, в котором и находился. По крайней мере, в их заведении ни один клиент не блевал, когда, протрезвев, видел с кем спал. Ближе к центру города бордели драли золотой за час, но и сервис там был получше. Где-нибудь в трущобах можно было сговориться и на один медяк, если брезгливостью не мучала. Да и просто так всегда были желающие развлечься. В том мире секс был едва ли не доступнее еды. В трущобах так уж точно.
Даже в Эквестрии всё было не так просто, хотя тут к этому относились довольно спокойно и целомудрием особо не увлекались. И, несмотря на это, насиловали в том мире намного чаще. Даже если считать по количеству жертв. А уж если считать каждое изнасилование, то одна только Рейнбоу в удачные (не для неё) дни перекрывала десятилетнюю «норму» по Эквестрии. А ведь в том мире Тьма была не так давно! Даже управляющая борделя помнила времена, когда этой дряни не было в их мире, а ведь ей было лишь чуть больше сорока.
Рейнбоу тревожило не только количество изнасилований. Просто именно эта тема была наиболее болезненна для неё и потому приковывала больше всего внимания. А что насчёт убийств, грабежей и воровства? Или чего-то более варварского вроде рабства, каннибализма, жертвоприношений и прочего дерьма, которого просто не было в Эквестрии? Да даже на весь их мир этой дряни было меньше, чем в одном городе того мира!
Радужная пегаска отчаянно боялась, что они проиграют эту войну и уже их мир погрузится в эту грязь, что по улицам Понивилля нельзя будет пройти, не боясь, что кто-нибудь прирежет тебя из-за пары монет. И ещё сильнее пегаска боялась, что они победят. Несмотря на всё, она ненавидела убивать. Ненавидела убийства вообще. Та их победа этого не стоила. Если бы это был её выбор, то сама пегаска не променяла бы целый мир, полный разумных существ, даже на спасение Эквестрии от Тьмы. Она бы сама притащила эту ляганую Тьму в свой собственный дом, если бы это спасло тот жалкий мир! В конце концов, не все там злы. Сейчас, слушая все эти истории, Рейнбоу с удивлением поняла, что никому не желает смерти. Даже самым жестоким из её мучителей. Наказания и той же боли, что они причинили ей — да, хотелось. Но не больше и уж тем более не смерти. Быть может, это всё потому, что тот мир был столь безжалостно разрушен. Рейнбоу не знала, почему она чувствует то, что чувствует. Хотелось считать себя хорошей, доброй и светлой пони.
Из пространных размышлений её вывел очередной гул всеобщей поддержки. Кажется, это была последняя на сегодня история — остались только она сама и Муншай. Рейнбоу не хотела говорить и была уверена, что и Муншай не решится.
— Раз все старожилы высказались, повторюсь ещё раз, — всё с той же ласково-понимающей интонацией обратилась Сиба к новичкам. — Вы не обязаны прямо сейчас выворачивать перед нами свою душу. Никто вас за это винить не будет, и как я уже говорила, то, что вы просто решились сюда прийти — уже огромное достижение. Но если вы всё же желаете высказаться, то мы вас выслушаем и поддержим.

* * *

Я лишь ещё ниже опустила голову. Меня не хватало даже просто головой мотнуть, чего уж говорить про какие-то рассказы. Смущение, стыд и усталость сковали тело, даже мысли текли вяло, словно им приходилось продираться сквозь болото. А вот Муншай ощутимо замялась.
— Я… хочу, — пробормотала она тихо-тихо, почти про себя.
Ни один нормальный пони просто бы не смог её услышать. Наверное, попроси её повторить погромче, она бы лишь головой помотала, но среди нас была Сиба, а её слух ничуть не хуже моего. Киберпони ободряюще улыбнулась смущённой и немного напуганной кобылке. И та наконец окончательно решилась. Её поза неуловима изменилась, стала чуть меня жалкой. Муншай подняла голову и опасливо всех оглядела, словно искала что-то. Ну да, когда ты в таком состоянии, вечно кажется, что все над тобой смеются или презрительно кривляться, стоит тебе отвернуться. Тут так не делали — я проверяла. Муншай нашла отнюдь не то, что искала, немного расслабилась и наконец начала говорить.
Ей было тяжело и больно. Я понимаю её чувства. Ещё в том, похожем на игру мире мы несколько раз сталкивались с лучниками. На них мне не везло, и без пары стрел в моей несчастной тушке обычно не обходилось. Муншай ощущала что-то похожее. Что-то инородное, застрявшее глубоко внутри, причиняющее жгучую, невыносимую боль. Безумно хочется вырвать его, но даже малейшее прикосновение причиняет ещё большую боль. Ты знаешь, что стоит избавиться от этой дряни — и станет легче, но парализует даже мысль о том, какую это причинит боль.
И всё же Муншай говорила. Медленно и неловко, сбиваясь, повторяясь, иногда срываясь на шёпот, слышимый только мне и Сибе. И всё же она говорила. Я даже восхищалась её упорством. Та Рейнбоу из тех далёких времён, ещё до Сиваса, точно не смогла бы, случись с ней что-то похожее. Сомневаюсь, что мне хватило бы решимости просто прийти сюда. Сейчас я гораздо сильнее прошлой себя, и всё равно… А вот Муншай смогла. Это стоило уважать. Я не могу просто опять уткнуться глазами в пол и отрешиться от её рассказа. Так что я подняла голову с твёрдым намерением выслушать её, как бы тяжело это ни было. Муншай поймала мой взгляд и сбилась, замолчав на несколько долгих секунд. В её глазах промелькнуло удивление. Ну да, до этого я ведь не отрывала взгляда от своих копыт, лишь изредка оглядывая всех исподлобья. Смею надеяться, что в моих глазах она увидела именно то, что я чувствовала. По крайней мере, говорить она стала чуть-чуть уверенней.
Её история была просто и незатейлива. Подобное я слышала уже много раз в том мире, да и сейчас минимум раз. Я слышала много гораздо более страшный историй и в том мире, и в этом. Это не делало конкретно эту историю менее ужасной. Задевала она ничуть не меньше той, что я услышала первой. Особенно шокировало то, что насильником был не какой-то чужой пони, а родной дядя! Которого Муншай искренне любила. «Не как жеребца!» — одёрнула я себя. После всего случившегося мысли регулярно соскальзывали в странное русло. Увы, но в том мире эти «странные мысли» редко меня подводили. В Эквестрии они всегда были мимо.
Рассказать всё она не смогла. Дрожа и заикаясь, она поведала о тех двух часах, что провела с этим проклятым ублюдком за вполне невинными развлечениями. Слышались нотки «ну как я могла не заметить, что он что-то замышляет?» в её рассказе. Закончила она тем, что они остались в доме одни. Муншай порывалась говорить дальше — её трясло, беспрерывный поток слёз промочил шёрстку практически до груди, но она всё же пыталась говорить с потрясающим упорством. Сиба сорвалась со своего места, подскочила к ней, и только тогда до меня дошло — это не упорство. Это — саморазрушение в чистейшем его виде. Муншай отчаянно стремилась причинить себе боль. Такое мне было в новинку. Приступы столь яростного саморазрушения, с которыми сталкивалась я, обычно заключались в нанесении себе травм и увечий. Обычно резали верхние конечности или бёдра — такое я часто видела в том мире. Сама тоже пыталась, но моя шкура гораздо прочнее металла, так что ножи были беспомощны.
А Сиба молодец — быстро отвлекла Муншай бессмысленно-ободряющей, но гипнотически плавной речью. Какая-то расширенная версия тех слов, что все повторяли в конце своего рассказа. Ещё и повторять её заставляла, чем вогнала кобылку в почти трансовое состояние. Я почти случайно заметила, что делает Сиба. Этого нельзя было заметить привычным зрением или слухом, только какими-то совершенно новыми, ещё непривычными мне чувствами.
Вся эта болтовня была не ради какой-то гипотетической пользы. Это буквально делало их беззащитными на каком-то глубоком уровне, открывало если не душу, то что-то очень к ней близкое. И Сиба этим пользовалась. Неуверенность, страх, боль — она забирала эти чувства. Неудивительно, что вся эта хрень работает! Попробуй пострадать, когда этакий вампир выкачивает из тебя весь негатив. Да, это даст лишь кратковременный эффект и вообще лишь борьба с симптомами, но всё же это даст время немного разобраться с собой, да и просто покажет, что нормальная жизнь всё же есть. Ну и столь мощное положительное подкрепление для этих встреч гарантирует, что кобылка обязательно сюда вернётся.
Только одно больше «но» заставляло меня едва ли не скрипеть зубами от злости. Сама Сиба! Она не просто сливала куда-нибудь весь негатив — она именно забирала его себе! Большая часть этого дерьма, конечно, исчезала, едва соприкоснувшись с Сибой. Ему просто не за что было зацепиться! Трудно чувствовать неуверенность, когда можешь испепелять целые города, тяжело бояться всех подряд, когда можешь дать прикурить даже всемогущему богу, и совершенно невозможно считать себя ничтожеством, имея полный перечень своих ТТХ, список заслуг, способный заполнить целую библиотеку, и поголовно обожающую тебя разведку (серьёзно, вся сеть этих ребят была забита Сибой). Да и её сознание довольно сильно отличалось от нормы. Сиба даже в этом плане была киборгом — не нормальным живым существом, но и не машиной. Что-то среднее и вместе с тем совершенно иное. Хотя я и не смогу сказать, что точно с ней не так, моей чувствительность на это просто не хватит.
Только всё это не панацея, и какая-то часть поглощаемого негатива всё же находила в ней отклик и присоединялась к той дряни, что до краёв наполняла разум этой кобылы. Я даже представить боюсь, что она должна из-за этого чувствовать. Это и бесило — Сиба ведь буквально приносила себя в жертву. Постоянно, по чуть-чуть и год за годом портила жизнь себе, чтобы немного облегчить её другим. В этом даже не было необходимости! Муншай справилась бы и так, пускай это и заняло бы больше времени. Все, кто решился прийти сюда, смогли бы справиться с этим.
Успокоилась Муншай быстро. Всего десяток минут — и она уже едва заметно улыбалась. Неловко и словно бы неумело, но улыбалась. Её напоили чаем, наперебой хвалили и поддерживали. Муншай постепенно оттаивала. Даже изначальная застенчивость куда-то пропадала.
— Рейнбоу? — повернулась ко мне Спитфайр. — Не хочешь поделиться с нами своей историей?
— Я… Хочу, — и этот ответ стал неожиданностью даже для меня.