Порядок и спа
Аподитерий
Я бегу.
Я бегу, впечатывая копыта в облака. Белки моих глаз сверкают, а ноздри раздуты и жадно втягивают ледяной высотный воздух. Кровь пульсирует в жилах, и я чувствую, как лицо охватывает жар.
Я думаю о крыльях. О полёте. Отбрасываю эту мысль. Мои крылья ненадёжны. Мне 988 лет, но лишь жалкую долю этого времени я провела, не имея твердой земли под ногами. Мой рог вспыхивает бирюзовым, и я закутываюсь в плащ. Бежим дальше. Бежим д...
Из темноты выскакивает ещё один. Яркий свет бьёт мне в глаза. Я шарахаюсь в сторону, жалобно ржу, резко разворачиваюсь и бросаюсь в новом направлении. Я уже больше не знаю, где нахожусь, я совершенно заблудилась в этих извивающихся, не поддающихся картографам улицах. Старательно вылепленные башни из кучевых облаков, испещрённые окнами с их холодным жёлтым светом, – пегасьи облакоэтажки – возвышаются с обеих сторон. В лунном свете они отбрасывают резкие тени поперёк моего пути. Я не останавливаюсь, чтобы полюбоваться этой картиной. Я бегу.
Слияние переулков, выбор между направлениями. Я приостанавливаюсь и пытаюсь сориентироваться в незнакомых улицах, мечась взглядом между тремя обескураживающе похожими каньонами из облаков. Под толстым капюшоном и плащом я вся в поту, согнать который не может даже холодный ночной воздух Клаудсдейла. Я приостанавливаюсь...
…и тут сзади доносится шум крыльев, и времени на колебания у меня больше нет. Я выбираю левый путь, в основном на инстинкте, и бросаюсь туда, будто шершнем ужаленная. Я бегу. Я бегу.
Я от души надеюсь, что этот выбор в конце концов выведет мой галоп к дому, или, точнее, к са́мому близкому аналогу дома, что у меня есть, – личной гостевой комнате в скромной усадьбе министра-резидента Гегемонии. Настоящим домом, когда дела шли хорошо и правильно, должна была стать для меня резиденция посла в посольстве Гегемонии. Дела перестали обстоять хорошо и правильно, как только я ступила в этот город, и с тех пор так и не оправились.
Сзади снова нарастает шум крыльев (как они могут так быстро летать, как это может быть). Гостевая комната с её безопасностью выглядит сейчас слишком отдалённой, слишком амбициозной целью. Я урезаю список целей до одного пункта: оторваться от пони с камерами.
Я, конечно, уже проиграла. Меня уже поймали в кадр. Завтрашняя «Акта Диурна» будет трубить о том, как принцесса Кейдэнс, Кантерлотка, толкается в очереди за хлебом вместе с простыми бедняками и дожидается анноны. Если повезёт, меня назовут «Кантерлоткой». Иногда пресса ехидно именует меня «Фламинго», потому что я большая, розовая, нескладная и летаю только кое-как; а уж когда кто-то из них пронюхал, что я при каждой представившейся возможности стараюсь перехватить пару креветок у грифонов, это прозвище прилипло ко мне окончательно. Мне невыносимо думать о выражении лица лейтенанта Армора, когда он завтра увидит «Акта», потому что выглядеть он будет расстроенным, строгим, полным решимости; самое главное, он будет винить себя в том, что не сумел помешать мне выскользнуть на улицу из личных покоев после того, как мы попрощались перед сном, и даст зарок следить за мной ещё пристальнее, вне зависимости от моих пожеланий на эту тему. Дела пошли очень, очень неправильно, и всё потому, что я просто не смогла удержаться, потому что я так хотела есть.
Слёзы даже не успевают образовываться, их уносит яростный ветер. Нет. Всё не так. Дела не пошли неправильно. Они обстояли неправильно с самого начала.
Пони выпархивает из облачного переулка слева от меня. Вспышка...
...я как раз успеваю улыбнуться в камеру.
— Спасибо, принцесса! — говорит фотограф цвета зари и приподнимает шляпу. Моя фотогеничная улыбка сама собой превращается в нечто искреннее и безмятежное.
— Всегда пожалуйста, — отвечаю я отработанным Принцессьим Голосом, и пегас, насвистывая, упархивает прочь вдоль пассажа.
Я поворачиваюсь к своему сопровождающему из Королевской стражи, который сидит напротив меня за маленьким столиком кафе, и мои глаза сияют.
— Меня здесь любят, лейтенант Армор, — говорю я. — Меня здесь и вправду любят.
— Как скажете, ваше высочество.
Я цокаю языком.
— Ну что же вы, лейтенант, — говорю я. — Вы прячете слова за словами. Я думала, мы это уже обсуждали: никаких секретов, никакого пиетета.
— Извините, мэм.
Я ободряюще улыбаюсь.
— Я уже смирилась с тем, что вы будете ходить за мной по пятам и докладывать в Кантерлот обо всём, что я делаю и чего достигла, но мне невыносима мысль о том, чтобы у меня над душой постоянно стоял школьный дежурный. Я бы предпочла, чтобы вы были мне другом.
— Вы приказываете мне быть вам другом, мэм?
— Лейтенант, вы совершенно невыносимы, — отвечаю я, бросив на него косой взгляд. — Но если вам так легче... то да. Да, это приказ. Не быть моим другом – этого я, разумеется, не могу требовать, – но, по крайней мере, вести себя по-дружески. Так что давайте начнём этот разговор заново. Я говорю: «Меня здесь и вправду любят, лейтенант Армор». А вы после этого говорите... — я жестом подаю ему сигнал продолжать.
Лейтенант на секунду прикусывает щёку.
— На самом деле они любят не вас, — говорит он. — Они любят в вас новизну. Это не то же самое.
— Ну вот видите, — отвечаю я, моргнув, – его реплика меня немного задела. Но я, в конце концов, сама напросилась. — Не так уж было и трудно, верно ведь?
— Да, мэм, — отвечает лейтенант, без энтузиазма гоняя остатки фалафеля по стоящей перед ним блестящей тарелке.
Тарелка сделана изо льда или, точнее, из стабилизированной высотной облачно-ледяной амальгамы. Очередная гордость Клаудсдейлской корпорации погоды! Кухонная уборка в Клаудсдейле – пара пустяков: покончив с едой, вы просто выбрасываете посуду, и она тает каплями дождя и поливает землю. А заодно, я так полагаю, на землю сыплются кусочки еды. (Мне объясняли, что это не страшно: все понимают, что под облачным городом будет оставаться этакое пятно, поэтому его никогда не размещают непосредственно над населённой территорией.) Изо льда и облаков здесь делают по-настоящему изумительные вещи – я читала об этом, готовясь к назначению. У меня замирает сердце от мысли о том, что я увижу всё это своими глазами.
А ещё у меня замирает сердце от взгляда на этот фалафель. Лейтенант Армор с ним, можно сказать, играет, и тянущее ощущение у меня в желудке напоминает о том, что приближается время очередного постыдного аликорньего обжорства. Насколько неподобающе принцессы будет спросить, не позволит ли лейтенант доесть за ним? Ужасно неподобающе, наверное. Куда пристойнее будет промолчать и довольствоваться своей собственной тарелкой, уже пустой. Очень, очень пустой. Ради приличий мне, вероятно, даже следовало ограничиться меньшей порцией.
Впрочем, приличиями сыта не будешь, а мой аппетит не хочет меня слушать. Я бы, разумеется, не наелась досыта остатками лейтенантского обеда, но, может быть, они приглушили бы голод, пока я не раздобыла бы подходящий торт и не сожрала его целиком где-нибудь за закрытыми дверями. Я уверена, что смогу что-нибудь организовать, когда устроюсь в посольстве, так что пока что незачем беспокоиться, и серьёзно, он же с ним просто играет, что он вообще делает, он что, не понимает...
— Мэм, — говорит лейтенант, — хотите доесть мой фалафель?
— О, — отвечаю я, моргнув. — Да, конечно. То есть я не стала бы сама об этом просить, разумеется. Это было бы невежливо.
— Невежливее, чем нависать над ним, как кошка над мышиной норкой?
— Лейтенант Армор, — начинаю я, сузив глаза. — Не могу сказать, что ваш...
Лейтенант передвигает оставшийся кусочек фалафеля самую малость налево. Вопреки всем моим стараниям, мои глаза следят за его движением. Ну вот.
Лейтенант Армор криво улыбается и левитирует остатки фалафеля на мою половину стола. Я с кислой миной выхватываю их из воздуха – мне не хотелось доказывать правоту лейтенанта, но моей выдержке есть пределы. Я набрасываюсь на последний шарик обжаренных в масле нутов. Соус тахини кислый, чесночный, феноменальное объеденье. Смирение ещё никогда не было таким вкусным. Немного погодя к нашему столику подпархивает стройный усатый пегас и преподносит нам счёт. Я прихлопываю его копытом, не дав лейтенанту сказать ни слова, отсчитываю требуемое количество монет (не забыв оставить щедрые чаевые, разумеется!), и пегас упархивает прочь.
Я улыбаюсь лейтенанту.
— У вас в глазах снова вопросы.
Он кивает и набирает немного воздуха. Лейтенант делает большие успехи в избавлении от почтительности.
— Кошелёк, — тихо говорит он, параллельно оглядывая голубыми, как сталь, глазами посетителей кафе. — Вы заплатили наличными, хотя у вас в седельных сумках лежит самая настоящая куча чеков Королевского кантерлотского банка, и вы могли бы расплатиться ими. Так, наверное, было бы безопаснее.
— Безопаснее или нет, но ими я пользоваться не буду, — говорю я и вынимаю из сумки один из бланков. Он трепещет, как вымпел на башне за́мка, на сильном, пронизывающем клаудсдейлском ветру, а потом я театральным жестом его отпускаю. Ветер уносит его не знаю куда. — Это деньги принцессы, лейтенант Армор. Деньги, которые я получаю за то, кто я такая, а не за то, что делаю что-то полезное. Больше я не намереваюсь жить на королевское довольствие. Я собираюсь зарабатывать себе на жизнь в этом дивном новом мире.
— А наличные?..
— Сбережения от работы няней! — бойким голосом отвечаю я. — Деньги, заработанные тяжким трудом, лейтенант.
— Да уж, — с ухмылкой говорит он. — Твайли бывает сущим наказанием, правильно?
— Ерунда, лейтенант. Ваша сестра – одно удовольствие, с ней бы я сидела и бесплатно. В отличие от этой Луламун, или юной герцогини Д'Артстрингс, или странной маленькой Твинклшайн.
— И долго вы планируете жить на эти сбережения?
— Недолго, — отвечаю я. — Но беспокоиться не о чем. Вам, разумеется, будет поступать содержание от Гвардии, а я очень скоро начну получать посольское жалование. В прошедшие дни меня очень подбадривало знание о том, что для меня уже приготовлена работа.
Я улыбаюсь, кладу в рот последний кусочек покрытой хумусом лепёшки и, в соответствии с этикетом, пережёвываю его тридцать раз. Непреднамеренным побочным эффектом оказывается то, что мои следующие слова звучат необычайно многозначительно:
— Всё складывается как нельзя лучше, — говорю я.
— Простите, она... что?
— Она не уходит на пенсию, — сообщает сидящий за столом официально выглядящий ледянисто-голубой пегас.
Я по-прежнему улыбаюсь, потому что до улыбки ещё не дошла новость о том, что пора исчезнуть.
— Не уверена, что вполне вас поняла.
— Боюсь, что не понимать тут нечего, — говорит мистер Уэзер Ай, кантерлотский министр-резидент в Городе-государстве Клаудсдейл. — Её превосходительство Санни Смайлз решила, что не станет покидать пост, как намеревалась ранее. Как следствие, вакансия, которую вы были призваны заполнить, более не существует.
Он берёт с простого серого стола из слоистого облака снежный шар, хорошенько встряхивает и ставит обратно, наблюдая, как белые хлопья кружат вокруг крошечной модели Клаудсдейла. Предполагаю, что это и вправду настоящие снежинки. Глядя, как они оседают на дно, Уэзер Ай испускает удовлетворённый вздох.
— Это должна быть какая-то ошибка, — говорю я, чувствуя, как от проступающего пота у меня начинает покалывать кожу под розовым волосом. — У меня с собой документы и всё прочее. Очень, очень много документов. Моя тётушка – то есть принцесса Селестия проследила за тем, чтобы всё было улажено заранее. Она учла каждую возможность.
— Но, боюсь, не ту возможность, что Её превосходительство Санни Смайлз передумает и решит остаться на должности. И, хотя ваша „тётушка“, безусловно, может сместить ту с поста, если ей так заблагорассудится, я вполне уверен, что приказа об увольнении среди вашего набора бумаг не содержится.
— Нет! — отвечаю я. — Разумеется, не содержится! Это был решённый вопрос, мистер Уэзер Ай.
— Как выясняется, нет, — пожимает плечами он.
— Я должна с ней встретиться. Нам нужно это обсудить.
Короткий лающий смешок.
— Желаю вам всяческой удачи. Её превосходительство Смайлз не покидала стен посольства уже около месяца. Впрочем, она и до этого не слишком много разгуливала по городу – она же всё-таки единорог. Не всемпони так улыбнулась судьба, как вашему ликтору.
— Моему кому?
— Припаркованному в коридоре лейтенанту с серьёзной миной, которому герб города даёт пегасьи копыта, — Уэзер Ай рассеянно крутит копытом в воздухе. — Так пегасы называют личного помощника и телохранителя в одном лице. Символ статуса. Это местные культурные особенности.
— Ей не обязательно выходить из посольства! Я сама отправлюсь к ней!
— Её превосходительство теперь очень редко принимает посетителей. Бо́льшую часть работы она выполняет по переписке. Уж я-то знаю – я сам неоднократно и безуспешно пытался лично обсудить с ней, на что уходят деньги эквестрийских налогоплательщиков.
Я моргаю, пытаясь подобрать слова.
— Вы хотите сказать, что она откажется встретиться со мной? Мистер Уэзер Ай, я принцесса-аликорн Эквестрии! Одна из двух!
— Сомневаюсь, что вам это поможет.
Я качаю головой и немного отодвигаюсь назад.
— Это... Я пытаюсь подобрать подходящее слово, мистер Уэзер Ай. Я уже прошла мимо «невероятно» и быстро приближаюсь к «возмутительно».
Уэзер Ай наклоняется вперёд и встречается со мной глазами.
— Да, — говорит он. — Да, именно так. Совершенно возмутительно. Если быть откровенным, то я ждал вашего прибытия. Нужно, чтобы близкая к Селестии пони рассказала ей о том, что здесь творится. Её превосходительство Смайлз уже многие годы верно служит Диадеме, и подобное эксцентричное поведение очень на нее не похоже. Я надеялся, что вы донесёте эти новости до ушей солнечной принцессы, когда вернётесь в Кантерлот.
— «Вернусь»? — переспрашиваю я. — Я не собираюсь отправляться обратно!
Жеребец кивает, обдумывая мои слова. Когда он заговаривает, его речь звучит очень взвешенно:
— Но ведь здесь вам пока что нечем заняться?
— Я не собираюсь возвращаться, — с нажимом повторяю я и стукаю обутым в золото копытом по столу, отчего снежинки в шаре вновь поднимаются. — Вы не знаете, каково с ней жить! Не знаете, каково быть фактической дочерью Приносящей Рассвет! Она... она...
Два глубоких, шумных вдоха. Потом ещё один, уже немного более выверенный. На вдохе я подношу копыто к груди, а на выдохе отвожу. Совсем как сёстры меня всегда учили.
— ...она меня испытывает, — заканчиваю я идеально ровным голосом.
— Прошу прощения?
— Это испытание. Она меня испытывает, чтобы посмотреть, как я отреагирую на то, что весь мой мир выдернут у меня из-под ног. Ещё раз. Отношения всей Гегемонии с Городом-государством Клаудсдейл поставлены под угрозу из-за того, что старая кляча хочет преподать мне жизненный урок, — я смеюсь, качая головой. — Как же это на неё похоже!
— Простите, — говорит Уэзер Ай. — Вы полагаете, что Её королевское высочество Селестия и Её превосходительство Смайлз действуют в сговоре?
— Я это знаю. Она снова пытается вывести меня из себя и испытывает пределы моего терпения. Как тогда в «Названиях и стандартах» с этим милым Доттид Лайном. Только он, бедняга, был такой же жертвой, как и я. Нет, я ей обязательно напишу письмо о том, что здесь творится, но письмо будет самое жизнерадостное изо всех, какие вы только видели! Она не получит удовольствия увидеть, как я ползу на брюхе обратно в Кантерлот. Теперь этот город – мой дом, мистер Уэзер Ай, и я не собираюсь отказываться от дома так легко.
— Пусть это ваш дом, но... где вы планируете жить?
— В посольстве, я полагала?.. — отвечаю я, нахмурившись.
— Посольские покои предназначены для посла. Quod erat demonstrandum.
— Тогда я найду себе жильё.
— Чтобы найти здесь жильё, нужно время, — говорит Уэзер Ай. — В особенности – жильё на тверди.
— А мне... нужно именно такое?
Не могу поверить, насколько я не владею ситуацией. Я ведь думала, что изучила эти вопросы, правда думала...
— Хотя у вашего ликтора и пегасьи копыта, пегасьих крыльев у него определённо нет. Это сразу же ограничивает круг ваших возможностей. Про жильё в Колонне можно забыть. Про Мыс или Архипелаг – аналогично. Что с того, что вы не провалитесь сквозь облака, если дорога к вашему дому ведёт по 80-градусному склону или вообще существует не каждый день. Могла бы подойти Новая Венейция возле старой Фабрики погоды – там много земных пони, много мостов – но это сомнительный район, не годится для пони вашего положения. Вы опозорите всю Гегемонию, если поселитесь там. Так что да, вам нужно жильё на твёрдом основании. Либо же квартира где-то на «Багамуте», стоящем на приколе старом флагмане герцогини Портолан.
— Да, знаю. Я видела его с мыса Кумулюс.
— Тогда вы должны знать и то, насколько запредельно высокие там цены за аренду... хотя, если подумать, по крайней мере это для вас проблемы не составит?
Я думаю о чеках в седельных сумках. Мои губы сжимаются в тонкую линию.
— Никакого довольствия из Кантерлота, — говорю я. — Я буду жить здесь на свои деньги.
Уэзер Ай тяжело вздыхает и смотрит на меня со слегка усталым выражением. Он снова поднимает снежный шар и коротко встряхивает. У меня есть дыхательные упражнения, у него – снежные шары. Мы не так уж различаемся между собой.
— Что ж, — в конце концов говорит он. — Я вижу, что вы непоколебимы. Но вы принцесса, а для меня абсолютно непереносима мысль о том, чтобы аликорн Эквестрии жила на каком-то сыром слоисто-дождевом чердаке над термополием. В моём городе такому не бывать. Ergo: вы будете гостить у меня дома столько времени, сколько вам потребуется, чтобы встать на ноги. Это может произойти нескоро, если только к Её превосходительству Смайлз вдруг не вернётся рассудок, но до тех пор мой дом в вашем распоряжении.
Я склоняю голову, пока рог не опускается почти горизонтально, и тепло улыбаюсь.
— Большое спасибо, мистер Уэзер Ай. Я уверена, что мы не обеспокоим вас надолго.
— Никакого беспокойства, — говорит Уэзер Ай. — Мой дом – ваш дом. Берите из запасов всё, что хотите, только не забывайте вести учёт.
Моя улыбка самую малость увядает.
— Вести учёт... например, еде?
— Всё сверх формальных трапез, которые учитывает повар, – да. Помимо этого... туалетные принадлежности, всякие мелочи, что угодно. Вам не нужно ограничивать себя – берите что хотите. Лишь бы это было отмечено в книгах.
Я начинаю что-то говорить, но замолкаю. Начинаю говорить что-то ещё, но опять осекаюсь. В Тартар. В Тартар всё это.
— Ух ты, — в конце концов выдаю я глупость. — Вы, наверное, очень рачительный хозяин!
— Один из немногих в городе, я боюсь. Мы в Клаудсдейле богаты и щедры, но зато бесхозяйственны. Взять, к примеру, аннону.
Это слово я знаю:
— Государственное хлебное пособие. Одна буханка на гражданина в день, и её можно получить где угодно.
Это была одна из самых восхитительных вещей, о которых я прочитала в ходе подготовки к назначению. В моём новом городе и так хватает всего замечательного, но правительство Клаудсдейла ещё и верит в достижение стабильности через щедрость! Разве можно быть ещё лучше? Уэзер Ай считает, что да, если судить по его театральному фырканью:
— О да, задумка именно такая – буханка на гражданина в день. В действительности же царит настоящий бардак. Например, никто не мешает пони прыгать от одного раздаточного пункта к другому и брать буханку за буханкой. А на самых оживлённых пунктах у пони даже не проверяют гражданство, просто выдают хлеб. Дела ведутся просто разорительно – не знаю, о чём думает Сенат. Но у меня дома распоряжаюсь я, и я буду вести хозяйство так, как считаю нужным. И это означает ведение ясных записей, мэм.
— Это очень похвально, — говорю я.
У меня урчит в желудке, и живот сводит от отчаяния.
— Я пошлю кого-нибудь переправить ваш багаж ко мне домой, а когда вы будете готовы, за вами тоже пришлют воздушный экипаж. Вы, без сомнения, захотите обсудить эти прискорбные новости с вашим ликтором.
— Да, — говорю я. — Без сомнения.
Я рассеянно протягиваю копыто для традиционного поцелуя. Это чисто механическое движение. Я даже почти не чувствую прикосновения губ.
— Пожалуйста, разберитесь со всем этим, ваше высочество, — говорит Уэзер Ай.
— Конечно.
Я всё ещё улыбаюсь.
— Я так и знал, — говорит лейтенант. Он сощурился, опустил глаза и смотрит немного влево. Таково лицо лейтенанта Армора, когда он в Серьёзных Раздумьях. Выглядит довольно мило; увы, прямо сейчас мне не до того, чтобы быть очарованной. — Я знал, что нынешний посол не просто забыла послать встречающую делегацию на мыс Кумулюс. Она вас демонстративно игнорирует, ваше высочество.
— Всё вовсе не так уж плохо, — отвечаю я, стараясь звучать непринуждённо.
Я разглядываю окрестности из окна крошечного дирижабля на пегасьей тяге. Очень непривычно видеть так много белого и так мало зелёного.
— Всё именно настолько плохо. Вам нужно с ней встретиться. А если она откажется, то вам нужно её заставить.
— Это было бы чрезвычайно невежливо с моей стороны, лейтенант. Вы так не думаете? — я поднимаю подбородок и устраиваюсь на сиденьи, сложив копыта перед собой. — Как принцесса-аликорн Эквестрии я должна быть терпелива со своими подданными, даже когда они бывают загадочно неуступчивы. Я подозреваю, что на Её превосходительство попросту нашёл приступ малодушия при мысли о приближающейся отставке. С пони её возраста такое случается. Неделя, максимум две, и всё уляжется. Она освободит должность и посольство, и наш план двинется дальше, как если бы ничего не произошло.
— А до тех пор?
— А до тех пор мы будем гостить у мистера Уэзер Ая, который производит впечатление очень любезного жеребца. Строгого, да. Сдержанного. Но очень любезного.
— Тогда почему вы так тревожитесь?
— Я не тревожусь.
— Тревожитесь. Мэм.
Я начинаю сожалеть обо всей этой откровенности.
— Нет, совершенно никаких тревог. Просто... разве что немного беспокоюсь о кухонных делах.
Лейтенант Армор изучает меня этим своим пронзительным взглядом.
— Вы должны рассказать ему про ситуацию с едой.
— Ни в коем случае. Совершенно исключено. Мы принцессы Эквестрии, лейтенант Армор, мы не можем предстать в таком неловком свете. Пони не должны знать об этом. Вы сами не должны знать об этом. Вы бы и не знали, если бы тётушка не забыла запереть дверь на время чая.
— Если он принимает у себя аликорна, то ему требуется знать, что это означает. Я понимаю, что вы не хотите выглядеть невежливой или странной, но нужно рассказать ему, сколько энергии вы сжигаете и что это значит для него как для хозяина. С самого начала.
— Несколько недель я вполне способна и сдерживаться. Если мне потребуется добавка, я сама добуду еду.
— На деньги от работы няней? — с сомнением на лице спрашивает лейтенант Армор.
— И на них тоже. У меня есть кое-какие идеи.
Увлекаемая без устали машущими крыльями тягловыми жеребцами, воздушная коляска огибает возвышающуюся кучево-дождевую колонну, и перед нами предстаёт яркий, сверкающий пегасопольский Акрополь. Здания, ослепительно белые в свете полуденного солнца, обрамлены приковывающей взгляд синевой высотного неба. В небе ни облачка – точнее, облака есть, но мы буквально парим выше них. Сердце прыгает у меня в груди, а глаза слезятся от блеска.
— Как выяснилось, Клаудсдейл – город самых разнообразных возможностей.
И это приводит нас к сегодняшнему вечеру, когда всё летит в Тартар.
Если взять все мои фотографии, напечатанные в «Акта», и собрать их в этакую книжку с бегущими картинками, то можно будет увидеть, что, к моей чести, моя улыбка ни разу мне не изменила за эти прошедшие недели. С другой стороны, эта книжка покажет, как постепенно гас блеск моих глаз параллельно тому, как макияж становился всё гуще и гуще, чтобы замаскировать запавшие глаза и мешки под ними. Но на поверхностный взгляд – всё неизменно.
И в этом-то и состоит цель, верно? Жизнерадостное совершенство, не подверженное влиянию времени и перемен. Неизменность – самое главное в аликорнах! Пусть даже в заголовках на страницах светской хроники пустые чествования сменяются ироническими насмешками. Пусть даже редакторские колонки меняются от осмотрительных комментариев в духе «поживём – увидим» до уничижительной сатиры, восхваляющей Её превосходительство Смайлз за то, что она не стала преждевременно уступать свой пост кандидатке, чьё основное достоинство заключается в количестве конечностей, превосходящем обычное (да славится её тётушка Та-Что-Приносит-Рассвет, тем не менее). Клаудсдейл – это не Гегемония. Здесь передо мной не кланяются. Здесь мне не выказывают почтения. Одним словом, это всё то, что я мечтала получить от первого назначения.
Я несчастна.
Уже закат, когда мы с лейтенантом Армором, крадучись, возвращаемся в тень принадлежащего министру-резиденту облачного особняка с колоннами и скидываем плотные плащи с капюшонами, скрывающие то, что у нас обоих есть рога, а у лейтенанта нет крыльев. Мы можем приходить и уходить, когда нам заблагорассудится, – хвала звёздам, что Уэзер Ай в своём строгом контроле за хозяйством не зашёл так далеко, чтобы установить комендантский час, – но мы всё же скрываемся в тенях, чтобы никто не узнал, где мы были и что делали. Мы пробираемся по чёрной лестнице и затемнённому коридору на верхнем этаже и наконец оказываемся возле моей крошечной гостевой комнаты. Я не жалуюсь на размер выделенного мне жилья. Мне предлагали и больше, но я отказалась. Я вежлива. Вежлива и голодна.
— Ну вот, — шепчу я, стараясь звучать как можно более жизнерадостно. — Ещё одна успешная операция! Два пони на два раздаточных центра будет четыре буханки. Математика!
— Да уж, — говорит лейтенант Армор, достаёт телекинезом толстую, с хрустящей корочкой буханку из складок плаща и левитирует её через порог ко мне в комнату. Я принимаю её и кладу на буфет рядом с остальными, с трудом сдерживаясь от того, чтобы наброситься на них прямо тут же. Лейтенант, нахмурившись, наблюдает за тем, как я раскладываю добытую за сегодня еду.
— Вы ведь понимаете, что мы не можем и дальше так продолжать. Да, мэм?
— Разумеется, не можем, — соглашаюсь я. — Это с самого начала было паллиативной мерой, лишь до тех пор, пока мы не устроим дела. Но у меня наконец-то назначена встреча с Её превосходительством Смайлз – занесена в расписание и всё такое. Я уверена, что когда я наконец смогу сесть и поговорить с ней, то сумею убедить её войти в моё положение. Мы договоримся о какой-нибудь оплачиваемой стажировке или чём-то похожем.
— Мэм, вы не понимаете, — говорит лейтенант Армор в нарастающем возбуждении. — С этим нужно заканчивать не скоро, а уже сейчас. Мы берём хлеб, предназначенный для нуждающихся, просто потому, что вы отказываетесь обналичить один-единственный чек из жалования.
— Лейтенант, — говорю я, — вы что, поучаете меня?
— Я... да, поучаю! — отвечает он. Потом у него в глазах мелькает испуг. — Это всё ещё приемлемо?
Я с шумом выпускаю воздух через ноздри.
— Да, — говорю я после паузы. — Да. Всё же лучше так, чем если рядом будет постоянно таращащийся на меня деревянный болван.
Я вздыхаю, на этот раз потише.
— Что же до ваших беспокойств – да. Да, я понимаю, что то, что мы делаем, нехорошо звучит, но вы не хуже моего знаете, что хлеба в этом городе хватает всем и ещё остаётся. Общественные зернохранилища ломятся от зерна, на раздаточных пунктах хлеб никогда не кончается. Сенат хочет, чтобы жители города были довольны. Почему это не должно относиться и ко мне?
— Это плохо выглядит, мэм. Очень, очень плохо. Вы не такой образ хотите показать городу.
— Поэтому и плащи, — говорю я, вешая свой плащ на крючок возле двери. — Поэтому и скрытность.
— Да, но всё-таки, — не отступается лейтенант, — вся эта маскировка и тайные передвижения – неужели вашей гордости легче перенести такое, чем если бы вы начали тратить жалование? Или объяснились бы с нашим хозяином?
— Наши отношения с тетушкой Селестией очень запутанные и сложные, лейтенант, — отвечаю я, чувствую, как у меня покалывает загривок. — Насколько я могу сказать, она устроила все эти сложности в качестве проверки моего характера.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — говорит Шайнинг Армор, телекинезом извлекая письмо из стопки у меня на туалетном столике, — но разве вот это письмо, которое вы мне показывали, не опровергает это?
— Это вы так думаете, лейтенант. Вы её не знаете.
— «Моя дражайшая Ми Аморе, — зачитывает лейтенант первые строки. — Хочу надеяться, что это письмо найдёт тебя в добром расположении духа, в особенности с учётом обстоятельств. Письмо, в котором Её превосходительство Смайлз по непонятным причинам отзывала своё прошение об отставке, я получила вскоре после того, как ты отбыла в Клаудсдейл, и это развитие событий стало для меня такой же неожиданностью, какой, без сомнения, стало и для тебя».
— Ха, — ворчу я. — Как же, как же.
— «Пока что я всё ещё пытаюсь прояснить для себя этот вопрос, и я буду держать тебя в курсе всего того, что узнаю. Ты мой официально назначенный полномочный посол, и я безгранично уверена в том, что ты сможешь исполнять обязанности этой должности, как только решишь вопрос с Её превосходительством Смайлз. Характер решения я оставляю в твоих более чем способных копытах. Тем временем ты как взрослая пони вольна поселиться, где тебе угодно; но если ты предпочтёшь остаться в Клаудсдейле, а не вернуться под защиту Горы, то, пожалуйста, будь крайне осторожна», — лейтенант Армор складывает письмо и кладёт его обратно на туалетный столик. — Судя по всему, она в таком же неведении, как и все остальные.
— Но всё же, — говорю я. — Не ровно ли такое впечатление она захотела бы создать?
— Это... наверное, зависит от того, в чём именно заключается её цель.
— Именно! — восклицаю я. — Вы не представляете себе, насколько глубокую игру она ведёт. Я и сама не представляю. Единственное, что я знаю точно, – это то, что она может осуществлять свои планы только благодаря вашим докладам, и это, по правде говоря, делает вас частью проблемы. Так что, пожалуйста, не испытывайте моё терпение по этому вопросу. Пожалуйста.
Лейтенант Армор кивает. Он снова в Серьёзных Раздумьях.
— Хорошо, — в конце концов говорит он. — Спокойной ночи, мэм. Я буду внизу, если вам что-нибудь понадобится – буквально что угодно.
— Спасибо, лейтенант, — говорю я, прилагая сознательное усилие, чтобы вернуть себе самообладание.
Лейтенант поворачивается и уходит к себе на служебную половину. Ему этот дом нравится не больше, чем мне – лейтенанту отчаянно хочется держаться ближе ко мне, но спать у меня в комнате он, очевидно, не может, а никакой другой более подходящей альтернативы у нас нет, разве что если бы он свернулся клубком у меня под дверью, как пёс. Несмотря на всё, я на секунду улыбаюсь этой мысли.
Потом я закрываю дверь и принимаюсь за хлеб. Сперва я достаю из маленького магического ледничка, спрятанного под буфетом из облачной амальгамы, четверть фунта масла. Его я купила буквально на последние остатки моих сбережений, а до встречи с Её превосходительством Смайлз (где, я уверена, всё разрешится) ещё как будто целая жизнь. Хлеб... не восхитительный, не настолько хороший, каким выглядит. Слишком много овсяной муки, слишком мало твёрдой пшеницы. Иногда попадаются даже песчинки от жёрнова. Ну да не мне жаловаться. Первая буханка исчезает ещё практически до того, как я осознаю, что ем её. Вторую я пытаюсь растянуть, но без особенных успехов. С третьей аналогично. Они сгорают у меня в желудке, как папиросная бумага, брошенная во всепожирающий огонь аликорньего обмена веществ, и я бессильна этому помешать.
Я долго смотрю на четвёртую буханку. Из моего горла даже вырывается жалобное ржание.
Потом резко поворачиваюсь, раздеваюсь и, цокая копытами по амальгамной плитке, захожу в свою личную ванную-душевую в надежде отвлечься от голода. Мне действительно становится немного легче, потому что ванные в Клаудсдейле просто поразительны. У нас в Кантерлоте считается, что горячая вода и канализация – это уже роскошь, но они не идут ни в какое сравнение даже с самой обыкновенной клаудсдейлской душевой. Омовения в этом городе превратились в настоящий праздник для органов чувств за счёт кабинок, погода в которые доставляется в полном соответствии с вашими пожеланиями по погодопроводам (ещё один продукт, с гордостью представляемый Клаудсдейлской корпорацией погоды!). Хотите туманную ванну? Лишь троньте краны и готово. Вздумалось посидеть под мягко падающим снежком? Лишь троньте краны и готово. Захотели промокнуть под освежающей летней грозой под отдалённые раскаты грома? Всё то же самое. Я выставляю быстро полюбившиеся мне настройки – многоструйная ванна под аккомпанемент брызг горячей радуги и запаха весеннего ветра – и позволяю им ненадолго унести меня.
Ну хорошо, надолго. Стрелки копыт уже начинают морщиться к тому времени, как у меня получается оторваться. Я вытираюсь, сушу гриву продолжительным порывом горячего сирокко из труб, надеваю свежий халат и... снова усаживаюсь перед последней на сегодня буханкой. В Тартар её.
Я держусь дольше, чем ожидала, но вскоре и четвёртая буханка следует тем же путём, что и три предыдущих. Не остаётся даже крошек. С тишайшим недовольным рычанием я выхожу из комнаты на холодный личный балкончик и оглядываю Клаудсдейл. В резком лунном свете его ослепительную белизну сменила тёмная синева, а звёзды в небе блестят, как бритвы. Я стою и смотрю, как окраинные облака города колышутся и разбиваются о более прочные строительные массы в центре, словно волны, набегающие на пляж, а в выси потрескивают одинокие молнии. Смех и музыка начинают доноситься с общественных форумов и мест для собраний, где весёлые пегасы величайшего города в небе готовятся к очередной ночи, полной забав.
Их счастье кажется в этот момент таким близким. Лишь самую малость вне досягаемости, но навсегда. На одно отчаянное мгновение меня охватывает необоримое желание в слезах убежать обратно в Кантерлот – просто взять лейтенанта, обналичить чек, заскочить в доках на ночной рейс и к утру вернуться в простой, предсказуемый уют Гегемонии. От мысли об эквийском завтраке наедине с тётушкой – с горами грибов, тушёных помидор и целыми башнями из жареного хлеба – меня буквально тянет расплакаться, вот я и пла́чу.
Потом я собираюсь с самообладанием и оставляю слабость позади. Я останусь в этом городе во что бы то ни стало. Мне просто нужно немного поесть.
И, так уж удачно сложилось, я как раз знаю про раздаточный пункт анноны, на котором я сегодня ещё не была, и он должен быть открыт допоздна. Он расположен дальше вглубь города, и мне ужасно не хочется выбираться обратно на промозглые улицы, особенно после такого замечательного тёплого душа. Но, если выбор лежит между этим и тем, чтобы зарегистрировать в Кладовочной полиции мистера Уэзер Ая необычно большой полуночный перекус (и столкнуться со всем сопутствующим Вежливым Пониманием), то я знаю, что сделаю. И я знаю, что лейтенант Армор меня не поймёт, так что я отправлюсь одна-одинёшенька.
Я заскакиваю в комнату за плащом, потом прыгаю с балкона в те́ни и вливаюсь в пульс города. Я не издаю ни звука.