The Conversion Bureau: Ушедшие в пони

День Одиннадцатый: ...Говорят, у Гринча в этот день сердце выросло на три размера

ТЗЗЗЗ… Простите, Мисс Бертарелли? Эм-м... то есть Венеция, мэм? Через несколько минут мы сядем на Хантерс-Пойнт. Если быть совсем точным, в семь тридцать пять, когда уже совсем стемнеет. Эм... Эрнесто хочет ещё раз поблагодарить вас за вашу доброту. И... мы все тоже хотим. Мы решили, что направимся затем в Оклендскую запретную зону. Полагаем... что это хорошая идея. Было честью служить вашим лётным экипажем. Может... ещё встретимся... когда-нибудь... ТЗЗЗЗ

---

Картрайт беспокоилась — для неё, всегда хладнокровной, никогда не показывавшей эмоций, это было крайне необычно. Даже в центре урагана, сквозь который им в прошлом году пришлось пролететь. Если уж Картрайт нервничала — это говорило о многом: значит, вокруг творилось кое-что похуже урагана.

Эрнесто выставил на неопластиковый лётный поднос две чашки кофе. Бертран любил много, много, очень много сахара, человек упорно зарабатывал себе диабет, но, какого чёрта — это была его жизнь и его кофе. Бертран был капитаном “Авксесии”: хотя, по большому счёту, кораблём управлял ИскИн, присутствие на борту дежурного капитана и его команды не только рекомендовалось, но и очень хорошо оплачивалось.

— Похоже, у девочки нервный срыв. Или на дрянь подсела.

Картрайт была старейшей сотрудницей Транспортной Службы Бертарелли, резкой, въедливой... и почти никогда не ошибавшейся.

— Да, она странно ведёт себя в эту поездку. Она пьёт, иногда бывает, но не помню, чтобы даже под алкоголем она вот так теряла управление. Нет... это точно не наркотик. Думаете, это что-то вроде истерического припадка?

Эрнесто попытался размешать ещё один пакетик подсластителя в кофе Бертрана, но, раз кристаллики уже не желали растворяться, решил, что хватит. При мысли о том, каково это на вкус, его желудок скрутило, но капитану нравился такой кофейный сироп.

— Я боюсь только, чтобы папаша не обвинил в этом нас. У богатеньких деток постоянно случаются срывы — и ничего удивительного, на самом деле, но винят в них всегда не тех, кого стоило бы.

Картрайт взяла чашку с бортовой кухни и налила себе кофе. Чёрный, без сахара. Весь облик этой суровой женщины сегодня просто кричал о нервозности.

— Дерьмо всегда стекает вниз… или... как там говорят.

Эрнесто потупился под суровым взглядом Картрайт. Та “считала подобные высказывания признаком непрофессионализма” и довела это до всеобщего сведения. Это уак-то само получалось, у неё на борту все по струночке ходили, сами до конца не понимая, почему. Ведь по журналу Картрайт была всего лишь бортпроводницей. Ну, хорошо, старшей бортпроводницей.

— Будем надеятся, что данная ситуация не станет угрожать нашей работе, штурман.

Картрайт скупым движением опрокинула в себя кофе и бросила чашку в Переработчик. Рой наномашин немедленно начал разбирать чашку, чтобы собрать другую — чистую и новую. Эта система очень помогала экономить воду.

— Эм-м… да.

Эрнесто понимающе кивнул Старшей Бортпроводнице и поднял свой поднос с двумя чашками. Он внимательно убедился, что левая чашка — Бертрана... однажды он перепутал, и уже после первого глотка ему было очень нехорошо. Как человек способен такое пить?

Эрнесто прошёл по “умной” зелёной дорожке сквозь широкую корабельную кухню. В стеклянито-серебряном баре сверкали хрустальные бокалы и рюмки. Столы и стулья здесь были моднейшего авторского дизайна, все в зелёных тонах. Зелёный был цветом семьи Бертарелли, на их прилизанном дирижабле он был везде.

Эрнесто осторожно поднялся по спиральной лестнице на лётную палубу и прошёл в лётную рубку. Бертран как раз запрашивал у ИскИна статус. Это положено было делать в начале каждого часа и каждый раз во время входа в систему. ИскИн говорил приятным мягким голосом молодого человека — не то подростка, не то мужчины. Он напоминал Эрнесто любовника, который несколько лет назад был у него в Еврозоне.

— Ваш кофе. Сладкий как содовая, только вдвое тошнотворней — в точности, как вы любите.

Эрнесто сел, надёжно устроил поднос у себя на коленях и протянул капитану кофе.

— Знайте, эта штука вас убъёт. Сахар вам совсем не полезен.

— А, если б это был сахар... Эта дрянь в миллиард раз хуже, она даёт опухоли. Но до чего же вку-у-усно!

Бертран громко отхлебнул сладкое месиво, наслаждаясь гримасой на лице навигатора.

— Как наши дела?

Эрнесто пригубил свой кофе. Одним из преимуществ работы на элитную семью было то, что кофе у них был отменный. Иногда даже настоящий. У Бертарелли были связи в Антарктике, и время от времени они позволяли себе такую роскошь, как выращенный кофе.

— “Авксесия” прибудет точно по расписанию, и Малыш Бобби заявляет, что сегодня она чувствует себя особенно прекрасно. Я не знаю, что он имеет в виду, просто предполагаю, так ИскИн хочет сказать, что всё в порядке.

'Малыш Бобби' — так звали главный корабельный ИскИн и даже Картрайт не помнила, кто придумал назвать так чёртову штуку.

— Смотри кстати, вон там на девять часов — это стоит увидеть.

Эрнесто выглянул сквозь панорамное остекление рубки влево и увидел за тучами дугу гигантского светлого купола, возвышавшегося над вершинами самых высоких облаков. Высоко-высоко над горизонтом, такой невероятно огромный, что даже изгиб земной поверхности не мог его скрыть. Его большая часть простиралась в космос, за пределы атмосферы.

Эквестрия находилась в сотнях миль от них, и её всё ещё было видно.

— Какого же он размера?

Последний раз Эрнесто слышал, что купол дорос уже где-то до пятисот миль над уровнем океана.

— На данный момент — шестьсот тридцать девять миль над уровнем моря, что означает тысячу двести семьдесят девять миль в диаметре. Это вообще-то сфера, просто невидимая часть её скрыта внизу, внутри планеты!

Это говорила их пассажирка, Венеция Элспет Бертарелли, и она при этом... улыбалась им. Она стояла в их контрольной рубке. Улыбаясь.

Эрнесто и Бертран внутренне содрогнулись. Это было не к добру. Визит хозяев никогда был не к добру.

Венеция подошла к окну и наклонилась над длинной, изогнутой полукругом стойкой под наклонной активной поверхностью-дисплеем. Она встала на цыпочки, чтобы быть поближе к окну и лучше видеть Эквестрию за горизонтом.

— Это “Сфера Рюкера”. Поверхность пересечения Вселенных. Вообще-то, это вовсе не сфера, просто наши глаза воспринимают это как сферу. На самом деле это гиперсфера! Ну разве это не удивительно?

Венеция повернулась к двоим мужчинам и как-то по-детски, легко и непринуждённо, улыбнулась им. У них встали дыбом волосы на затылке и кажется, застыла кровь в жилах.

— М-мисс.... Бертарелли? Можем мы... как-нибудь помочь вам?

Эрнесто пытался сохранять спокойствие. Последний раз, когда кто-то из семьи Бертарелли заходил в лётную рубку, половину лётной команды уволили. На месте. С них стребовали плату как с пассажиров за остаток полёта. Один тогда просто вылез на крыло и спрыгнул.

— Да, вообще-то можете.

Венеция отошла назад и уселась в свободное кресло.

— Можно я попробую?

Она указала на кофе Эрнесто.

Рука Эрнесто дрожала, когда он протягивал чашку Мисс Бертарелли. Венеция поднесла чашку к носу и принюхалась.

— Ха! Знаете, ведь я никогда ничего не нюхала. Мне было всё равно как-то, чем там оно пахнет. Всегда была где-то там, далеко в стране электронных грёз. А ведь я могу это понюхать. Своим собственным носом!

И снова детская улыбка. Почти оскал.

Возможно, у бедняжки и правда случился срыв. Это было очень серьёзно. Эрнесто и Бертран смотрели, как она осторожно пробует кофе. Она скорчила гримаску.

— Фу-у... ой, я совсем забыла. Я не люблю кофе. Но мне нравится, как он пахнет. Разве не удивительно? Может быть так, что вам нравится запах чего-то, но не нравится, какое оно на вкус!

Она сделала ещё глоток.

— Точно! Ненавижу кофе!

Она хихикнула и протянула чашку Эрнесто.

Эрнесто принял свою чашку, и без слов застыл с ней в руках. Они возили дочь Романа Бертарелли по всему свету уже несколько лет. Это был первый раз, когда она произнесла более пяти слов. И точно первый раз, когда она говорила не в своей обычной — брезгливой, холодной и отстранённой манере. Не похоже, чтобы она была под дозой, как предположила Картрайт. И непохоже, чтобы у неё был срыв — спокойная и... милая.

Это было глубоко неправильно. И это пугало.

— Я только что поняла, что не знаю ваших имён. Я обитаю на этом корабле годами, но так и не удосужилась выучить ваши имена. Это... довольно нехорошо, не так ли? Я... прошу у вас прощения. Я вела себя плохо. Нет, не так. Я вела себя ужасно. Вы не могли бы... ненадолго... сделать вид, что я не злая? Ита-ак... привет! Я Венеция! Просто — Венеция. А вы...?

Эрнесто кинул на Бертрана панический взгляд. Это Бертран был капитаном, а он просто штурманом. Работой Бертрана было разбираться с таким. Бертран секунду глядел в ответ, затем проговорил:

— Представься уже милой леди.

Такого Эрнесто не ожидал. Но он, по правде, уже не знал, чего ожидать. Он неуверенно повернулся к Мисс Бертарелли.

— Эм... здравствуйте? Я Эрнесто. Эрнесто Томайо. Штурман. Составляю наш курс.

Эрнесто оглянулся на Бертрана, как будто ожидая, что капитан как-то сумеет вернуть на место мир, вдруг слетевший с катушек.

Венеция кивнула.

— Эрнесто, значит. Привет, Эрнесто! А вы?

Она перевела глаза на капитана.

— Доброго дня, Мэм. Я — Бертран Гудичини, капитан “Авксесии”. Она славный корабль и я горжусь тем, что летаю на ней.

Бертран пригубил свой кофе. Он был опытнее юного Эрнесто. Он видел подобное раньше. Иногда, очень редко, хозяева надевали маску человека и ходили общаться с холопами. Одного раза за жизнь им обычно хватало. Чаще всего это были пожилые женщины, один раз старик — очень давно, когда Бертран только-только стал капитаном. Просто веди себя естественно, и всё станет как раньше. Так было всегда.

Венеция снова кивнула, как будто сохраняя имена где-то в памяти.

— Бертран. Рада познакомиться, Бертран.

Она снова встала и подошла к окну. Далёкие облака огибали невероятно огромный купол эквестрийского Барьера, чьё основание скрывалось где-то за горизонтом. Магический барьер в солнечном свете, как мыльный пузырь, переливался на фоне ядовитого неба и серого моря чистыми радужными цветами.

— Эрнесто и Бертран... известно ли вам, что означает для нас появление Эквестрии? Я это только что узнала. А что вы знаете об этом?

Венеция спрашивала серьёзно, они оба это поняли.

— Конец света, как говорят учёные.

Капитан ждал, пока Эрнесто скажет своё, но штурман, кажется, пребывал в ступоре.

— ...Говорят, что Эквестрия поглотит нашу планету в следующие пять или шесть лет. Семь — крайний срок. Всё, к чему она прикасается, превращается в неё же, в их мир. Но они кажутся мне довольно неплохими, поэтому я не думаю, что они сделали это нарочно. Они согласились принять нас к себе — значит, точно не такие уж плохие.

Теперь Эрнесто нашёл, что сказать:

— Ага, принять — но только как одного из них! Они говорят, внутри смогут жить только подобные им. Нужно стать одним из них, чтобы попасть туда. А они выглядят как звери, Бертран. Они превращают людей в зверушек!

— А вы, что вы об этом думаете, капитан Бертран?

Венеция снова отошла от окна и села. Она наклонилась вперёд, подперев подбородок руками и расставив локти на ручках кресла.

— Возможно, всё не так плохо. Они вполне счастливы на вид. У них есть технология, есть магия, они живут в домах, у них есть магазины, фермы, школы и книги. Я видел, как ловко они работают копытами — точно так же, как мы работаем руками, иногда даже лучше.

Бертран проверил что-то на широком изогнутом дисплее, затем обернулся назад. Солнце спускалось всё ниже.

— Правительство прямо говорит всем: уходите туда. Там где есть жизнь, там есть и надежда, так ведь?

— В последнее время я многое узнала об Эквестрии. Я смотрела сериал, про то как одна женщина прошла через Бюро. Прошлой ночью я закачала много разной информации в свой мозг. Я теперь умею читать на их языке, и даже говорить... немного.

Венеция издала серию странных мелодичных звуков.

— Я только что сказала, “у вас прекрасная грива”, Эрнесто. Так и есть, кстати.

Эрнесто гордился, даже слишком, своими тщательно ухоженными волосами. Но услышать похвалу от господ — это было... крайне некомфортно, он опустил глаза и беспокойно заёрзал.

— Капитан Бертран, сколько до посадки?

Венеция откинулась назад, закинув ногу на ногу.

— Шесть часов до посадочной площадки Бертарелли в Гавани. Сядем где-то около семи-тридцати, если ветер не изменится.

Бертран проверил монитор.

— Да, в семь-тридцать.

— Сколько людей на корабле? Сколько команды?

Венеция повернула кресло, чтобы снова видеть купол Эквестрии.

— Одиннадцать, мэм. Я, Эрнесто, Картрайт — старшая бортпроводница, три её стюарда, двое инженеров, бармен и две горничных. Все — отличные люди.

Теперь и у Бертрана появилось нехорошее предчувствие. Происходило что-то такое, с чем он не сталкивался. Что-то было не так во всей ситуации.

Венеция на мгновение погрузилась в себя.

— А-га. Я только что прочла ваши личные дела, происхождение, биографию и финансовую истории. Ох, Эрнесто... Жаль твою бабушку. А у вас смотрю, капитан, интересная жизнь была, а?

Теперь капитан Бертран очень сильно нервничал.

— Не всё так плохо. Были и светлые моменты.

— Бертран и Эрнесто... только одна вещь отличает меня от вас, и это — богатство. Большое, просто невообразимое богатство. Если бы у вас были такие деньги, что бы вы с ними делали? Серьёзно, мне нужно это знать.

Венеция пристально смотрела на двух мужчин, ожидая услышать искренний ответ.

— Ну... если бы я был так же богат, как вы, я бы купил собственный корабль. Собрал бы команду, из людей которых я знаю и которые мне нравятся — из тех, с кем я раньше работал, и отправился путешествовать по нашей старой планете, пока она есть. Я посетил бы места, куда никто больше не летает, вроде Японии или Амазонской пустоши, и то, что осталось от Южной Еврозоны. И ещё Антарктику. Чтобы увидеть последний лес, он растёт под куполом в Новом Мак-Мердо. А в конце, мисс Бертарелли...

— Венеция, Капитан. Пожалуйста, зовите меня просто Венецией. Я серьёзно. Венеция. Вы, оба.

— Хорошо, а в конце, Венеция, я отправился бы в Бюро, чтобы пройти понификацию. Перед самым концом. Я бы помнил и рассказывал другим о нашем мире, о том, что видел в нём. И Земля была бы жива в нашей памяти.

Капитан Бертран отвернулся к дисплею.

— Эрнесто? А что бы ты сделал с такими деньгами за шесть лет до конца света?

Эрнесто нервно ёрзал, не зная, куда деть глаза.

— Я не верю, что эту штуку не смогут остановить, мисс Берта... Венеция. Я всё ещё надеюсь, что правительство что-нибудь придумает.

Придумает или нет, но что бы ты делал следующие шесть лет?

Венеция налонилась вперёд, пристально глядя на испуганного штурмана.

— Я бы... взял бы свою семью и... поселил их в хорошем доме. Большом, не таком огромном как у вас, но просто большом. Я проводил бы больше времени с женой и сыном. Возил бы их по разным местам, у них бы было всё самое лучшее. Отцу бы помог, оплатил ему настоящее лечение.

Эрнесто изучал свои ботинки как смущённый школьник, он был выбит из своей зоны комфорта.

— И... может быть, попытался бы помочь другим бедствующим. Вокруг полно людей, кому нужно помочь.

Венецию последнее явно задело.

— Ты бы тоже ушёл в пони в самом конце, как Бертран? Ну, то есть, если всё же не найдётся способа остановить расширение?

— Я... Не знаю, мэм. Венеция.

Эрнесто было очень неуютно. Ему хотелось, чтобы это поскорей закончилось, и мисс Бертарелли снова стала холодной и отстранённой.

— Эрнесто и Бертран, я собираюсь сделать кое-что... что может создать для вас проблемы. Но... поскольку теперь вы мои друзья, я не хочу, чтобы вы из-за меня пострадали. Понимаете, я не могу просто взять и уйти через парадную дверь. Стоит мне выглянуть наружу — и я под присмотром. Что-то похожее на свободу у меня есть только во время перелётов на этом корабле. Члены экипажа все проверены, за самим кораблём непрерывно ведётся наблюдение. Но конкретно за мной никто не следит, они уверены, что я могу полететь только в те места, куда летает элита, а там всё под контролем.

Говоря, Венеция сцепила пальцы в замок.

— Я хочу направиться туда, куда мой отец... не позволит. Я хочу, чтобы вы сели в неохраняемой части Сан-Франциско. Возможно, в развалинах порта, или в бывшем парке Пэн-хендл. Я собираюсь сбежать. Но если я так сделаю, вашей карьере придёт конец — за то, что вы позволили мне так поступить. ...Поэтому у меня предложение. Я сделаю каждого на этом корабле, каждого из вас, неприлично богатым. Я в любую минуту могу это сделать. У меня есть доступ и к моему личному счёту, и ко всем вашим личным счетам. Всех, и инженеров Ренье с Виллисом, даже горничных Тани и Руми. Всех. Я переведу вам больше кредитов, чем вы можете представить. Бертран сможет купить собственный корабль. Эрнесто сможет построить дом и помочь отцу. Картрайт сможет вернуть себе сына.

Эрнесто обернулся к Бертрану.

— У Картрайт был сын? Почему я не знал? Когда она успела?

Бертран помотал головой, для него это тоже была новость, хотя уж он-то знал Картрайт много лет.

— Вы сказали — до посадки шесть часов. Сейчас уже немного меньше. Соберите всех и озвучьте моё предложение. С теми деньгами, которые я предлагаю, лишиться работы и попасть в чёрный список не страшно, денег хватит до конца дней. На шесть лет уж точно — улыбнулась Венеция. — Я буду в своей каюте, досмотрю сериал. Когда будете готовы ответить, свяжитесь со мной.

Венеция поднялась, собравшись уходить. Остановилась и обернулась к ним.

— Если не вам, тогда мои деньги достанутся наземному персоналу. Так или иначе, но в тот особняк я не вернусь.

— Бертран и Эрнесто вздрогнули, услышав это.

— Вы хотите пойти в Бюро?

Это был прямой вопрос. Эрнесто шокировало, что Бертран осмелился что-то — вот так, прямо! — спрашивать у Мисс Бертарелли.

— Да, Бертран — капитан славной “Авксесии”. Я ухожу в пони. Отец мне этого никогда не позволил бы. Он даже не подумал известить меня о конце света. Мне кажется, он в него не верит. Но... я делаю это по другой причине. Я вам скажу кое-что.

Венеция вернулась и наклонилась поближе к старому капитану.

— Недавно я узнала одну важную вещь. Трудно в это поверить, но... счастье правда не купишь.

Венеция развернулась и удалилась лёгкой походкой.

— От второй звезды направо, и до самого рассвета, капитан!

И исчезла в коридоре.

Эрнесто глянул на Бертрана.

— Последнее — о чём это она?

Бертран глядел на закатное небо. Гигантский купол переливался всеми цветами радуги, его невообразимо высокая дуга доставала до самых звёзд.

— Эрнесто, мне кажется, Венеция только что научилась радоваться жизни.

И Эрнесто совсем перестал что-либо понимать.

ЩЁЛК

— И... мы снова вернулись. Вы смотрите 'Ушедших в пони', супер-пупер-захватывающее шоу о том, как... стать пони... Хи-хи!

Хи-хи-хи!

— Это — ярчайшая звезда моей жизни, и заодно, этого шоу: Саншайн Лафтер! Е-и-и!

О-о-о... как мило, Роуз. Ты наверное, тогда солнце моей жизни, моё маленькое сияющее солнышко.

— Наверное, надо вас предупредить: сегодня у нас вечер сладенькой мелодрамы. Если вы хотите чего-то мрачного, плохого и злого — эта передача не для вас. Когда уходишь в пони, может, там и не будут одни мармеладные дожди с солнечными леденцами...

Солнечными... леденцами?

— Эй, я придумываю на ходу, ясно? Если не солнечные леденцы, тогда... радуги. Мармеладные дожди и радуги. А я хочу солнечный леденец. Всепони бы только критиковать. БЭЭЭЭЭ!

Высунь этот язык ещё, и узнаешь, где ему самое место!

— Обещаешь? Хи-хи!

Хи... о да, обещаю. Так, ладно, давай успокоимся... Уф! Эй, ты упала мне на... как называется то, что ты мне сейчас отдавила?

— Скакательные суставы. Между голенью и берцовой костью. Саншайн, ты до сих пор не знаешь частей собственного тела?

Я, ну... надеялась, что ты проведёшь мне экскурсию. Объяснишь там, что к чему. Может даже не английским, а... понячьим языком.

— Будет тебе понячий язык.

Примерно это я и имела в виду.

— Хи-хи-хи! О, Селестия, мы сегодня какие-то чокнутые, да?

Ага, есть немного. Но это потому, что сегодня был чудесный день. Не могу поверить, но мне удалось впечатлить мистера Бризи. Ух.

— Напомню, если вы ранее пропустили: этим утром Саншайн серьёзно впечатлила своего лётного инструктора. Она произвела вертикальный взлёт едва шевеля крыльями, долетела до облаков и принесла кусок сюда.

Ну, вообще-то, на самом деле смога, его первый слой довольно близок к земле, я поднялась туда, и принесла клочок. Вблизи он не такой жёлто-серый. Хотя и вонючий. По нему можно ходить, как по настоящему облаку!

— Это ТЫ можешь по нему ходить, моя одарённая пегаска, а мы, земнопони — нет. Ох, я та-а-ак завидую. Мне тоже хочется походить по облаку. Я дуюсь. Видишь, надулась?

Ты очень мило дуешься, Роуз. Может, я могу ходить по смогу, зато ты — выращиваешь клубничинки, а они пахнут, лягать их, куда как лучше! И на вкус лучше. Это тоже было сегодня, смотрите ранее в 'Ушедших в пони', Роуз заставила клубнички вырасти и созреть, и Боже, как же это было вкусно! Она точно станет главным поставщиком клубники там где мы будем жить.

— Это было всего-то шесть ягодок, Саншайн. Но... Должна признать... неплохих.

Они были фан-тас-ти-ческие, Роуз. Так, что сегодня ещё было такого, что будет интересно пониллионам наших зрителей?

— Пониллионам?

Почему нет? Я понятия не имею, сколько пони нас вообще смотрит. Может, всего десять. Но, эй, раз уж мы не можем знать наверняка, почему бы не представить, что мы — суперхит? Буду думать, что мы самая популярная холопрограмма на Земле!

— Круто, а вдруг это правда?

Даже если это так, мы этого уже никогда не узнаем. Мы будем в Эквестрии уже через два дня. Ты только подумай, Роуз! Два дня, и мы в Эквестрии! Я так волнуюсь, а ты?

— Ты же знаешь, что я тоже! Дни тянутся бесконечно. Два дня. Два. Дня. Это всё, о чём я могу думать. О! О! Рассказажи им свою теорию про магию пони!

Какую теорию?

— Про поля, то что ты мне говорила после того, как вертикально взлетела?

А... а-а, да! Да, у меня возникла теория о том как работает магия, понимаете? Мне никак не давало покоя: и как я вообще могу летать, и почему брать вещи копытами и ртом оказалось так легко, что бы там ни говорили, и как можно вертикально взлетать, почти не маша крыльями? Но потом я увидела, как Роуз ступила на обнажённую землю, и маленькие зелёные травинки тут же показались из-под её копыт, и вот тогда-то у меня возникла идея.

Возьмём вот силовое поле: скажем, вроде электромагнитного поля, так? Думаю, что та штука из которой сделаны рог и копыта, она служит как бы антенной. Как же она называется, сейчас вспомню... эм... кератин. Копыта, рога и волосы и сделаны из белкового материала — кератина, и...

— Саншайн, это у земных существ. На Земле кератин, а у нас — аликорн. Этот материал называется аликорном.

Погоди, это же принцессы. Они — аликорны.

— Да, их так называют в английском языке. Ну а, вообще-то, этим словом в старину называли материал, из которого сделаны рога единорогов. Серьёзно, Саншайн, я читала. Это слово использовали, когда описали внешний вид принцесс, просто по ошибке. Неважно, название всё равно прижилось. В человеческом мире всепони его используют. Так что, да, принцессы с крыльями и рогом это аликорны, но та штука из которой сделаны рога, крылья и гривы — тоже называется аликорн.

Я запуталась.

— Это ошибка. Очень древняя. Крылатых единорогов — таких как принцессы — называли “Аликорнами” ещё задолго до Большого Коллапса. Просто кто-то когда-то ошибся и с тех пор так пошло. Но исторически — это вещество... единорожьего рога. Штука, из которой сделан рог.

Ладно, проехали. Я к тому, что это вещество, аликорн, неважно — органическое оно, как кератин, или нет, работает как антенна для магии, для тауматической энергии. Это очень многое объясняет.
У единорогов есть рог из этого вещества и их мозг прошит, чтобы с помощью этого большого куска... аликорна... левитировать вещи и творить заклинания, так? А у земнопони есть толстые, тяжёлые копыта. Толще чем у меня или у Сноуфлауэр, и — могу поспорить, внутри эти копыта тоже отличаются. Так или иначе, их магия идёт через копыта — тоже самый большой кусок аликорна в их телах. А у нас, пегасов, есть копыта и крылья, и тонкие, мягкие перья крыльев — ведь тоже сделаны из этой штуки. Я думаю, что пегасы излучают и направляют тауматическую энергию крыльями. И копытами тоже. Поэтому мы можем летать и ходить по облакам.

Я думаю, что благодаря этой рого-копытно-крыльевой штуке из наших тел исходит что-то вроде поля или тока, чего-то такого. А вещи мы все можем поднимать потому, что у всех нас есть небольшая способность к телекинезу, как у единорогов, только слабая и на небольшом расстоянии. Хватает, чтобы заставить вещи чуть-чуть прилипнуть, поэтому носить их на голове, на спине и на копытах становится намного легче. Как будто у нас магнитные копыта и магнитные шкурки, вот так вот.

— Расскажи им, что ты почувствовала. Когда взлетала.

Да, точно! В общем, я взлетала, как Бризи нас учил, вертикально и заметила — от моих крыльев истекает вниз воздушная струя, как будто у меня в них реактивные двигатели. Нет, этого было недостаточно, чтобы полететь, но воздух, и это точно, начал двигаться сам, как только я подумала лететь. Для полёта, видимо, должно выполняться несколько условий, но одно из них то, что пегасы — как-то — управляют воздухом вокруг себя.

В общем, я наверное хочу сказать... Мне кажется, пони используют рога, копыта, гриву и перья чтобы излучать, ретранслировать и преобразовывать тауматическую энергию в движение и манипуляции с материей, и эта штука, “аликорн”, служит антенной для этого, а её толщина и форма влияет на то, как именно можно манипулировать энергией. Фух. Вот моя теория.

— По-моему, отличная теория, Саншайн!

Ты моя самая лучшая фанатка, Роуз! И наверно, единственная. Но мне этого достаточно. Если это ты — мне этого достаточно.

— Са-аншайн... сладенькая.

Хи. Так, что у нас ещё на пред-пред-последний день?

— Ну, я собираюсь проведать мои чернички, они любят, когда им поют колыбельную на ночь, а потом бы мы пошли ужинать.

О, напомнишь мне? Я хочу спросить у Ханидриззл, как она получила Метку. Она у неё, кажется, с первого дня. Насколько я понимаю, она с ней проснулась. Всё забываю спросить.

— Ну, расспросим всепони и...

ЩЁЛК

Капитан Бертран говорил по интеркому с командой “Авксесии”. У них еще оставалось немного времени подумать. Один из инженеров колебался. Дело было не в деньгах или карьере, ему просто нравилось быть лётным инженером. Бертран пообещал, что возьмёт его на свой корабль, который собирается купить. Они согласятся. Оставалось только решить, где сесть.

Венеция переодевалась, параллельно обсуждая план с капитаном. Она выбрала синий спортивный костюм — бог его знает, почему, но среди низших классов в этом году на такие была бешеная мода, так что было решено, что это идеальная одежда для слияния с нижним миром. Под джемпер она надела белую блузку антикварного шёлка — джемпер был колючим, и терпеть такое неудобство, пусть даже недолго, ей совсем не хотелось.

Переодеваясь, она заметила припухлость на правом колене. Это была опухоль. Она уже несколько дней забывала принять Малингостат-ХР. Венеция почувствовала себя дурой. Не пьёшь “Стат” — появятся опухоли. Мир был ядовит. Она посмеялась про себя — тело было ходячей витриной самых лучших имплантов и усовершенствований, какие можно купить за деньги, и при всём при том — опухоль на колене, потому что недосуг было принять самое распространённое на планете лекарство.

Это уже, конечно, было неважно. Тело могло обрастать какими хочет опухолями, она уже очень, очень скоро от него избавится. При первой же возможности. Однако быстро же они вытросли, если она заметила их только сейчас... или это она настолько погрузилась в мир своего маленького, бесценного холошоу, что обо всём забыла?

Она ведь правда собирается сделать это. Спрыгнуть с корабля, убежать от Папеньки, от богатств, привилегий, от технологий, чтобы быть пони? Как это немыслимо. Венеции стало весело и легко. Её тщательно выстроенная, строго контролируемая жизнь летела в тартарары ради сиюминутной причуды. О, это будет классное пони-имя! 'Причуда'. Или, может, 'Каприз'? 'Причудливая'... нет, слишком длинно. Но сейчас она, определённо, собиралась начать действовать, не распланировав каждую мельчайшую деталь у себя в голове. Просто взять и сойти с корабля! Невероятно!

Бертран и Венеция сошлись наконец на мысе Хантерс-Пойнт. Это было немного южней, чем она хотела, но зато — широкая плоская площадка, и, что ещё важнее, достаточно далеко от баз Черносеточников, чтобы команда успела скрыться. Исчезновение одной из богатейших женщин на планете заодно с лётным экипажем должно было поднять страшный переполох. Им нужно было время, чтобы вновь обретённое богатство обеспечило им безопасность.

Кстати говоря — Венеция снова открыла доступ к своим счетам и счетам команды. Она быстро составила протокол перевода, по которому, в момент когда она окажется на земле и на свободе, все её личные деньги будут поделены между членами команды “Ауксезии” и переведены на неотслеживаемые счета. Лис многому её научил и одним из самых полезных трюков были игры со счетами. Хм. Её личный кулхацкер никогда больше её не увидит. Было уже поздно что-то ему писать. Хотя нет, не совсем.

'Дорогой Лис:
Я решила уйти в пони. Я говорю серьёзно. Считаю, что тебе стоит поступить так же. Взглянем правде в глаза, Сингулярность уже никогда не наступит. Миру конец. Осталось всего пять или шесть лет. Но я поступаю так не потому.
Послушай! Я собираюсь сделать то, чего раньше никогда не делала. Я собираюсь быть с тобой честной.
Я использовала тебя, как и ты, я полагаю, использовал меня. Ты никогда не нравился мне, я всегда оценивала тебя исключительно с точки зрения твоей полезности. Я прошу прощения за это, Лис. Это было неправильно. Не думаю, что следующей стадией человеческой эволюции станут машины. Думаю, что мы приобретём куда больше, став эквестрийцами — и дело тут не только в выживании.
Эквестрийцы могут многому нас научить, Лис. Дружбе. Заботе. Любви. Это важнее богатств, власти и даже самых лучших имплантов. Я умею видеть в электромагнитном спектре, но скажу тебе вот что: в глазах понибудь, кого ты любишь, можно видеть всю бесконечность Вселенной. Да, я сказала “понибудь” и сделала это намеренно.
Спасибо за твою помощь и твою службу мне. Я должны была обращаться с тобой с бóльшим уважением. Да... хоть с каким-нибудь уважением. Пожалуйста, прости меня.
Венеция'

Это было мало, было куда меньше, чем ей бы хотелось, но... по крайней мере, она не ушла, не попрощавшись. Плюс — послание, конечно же, обнаружат, когда начнут большое расследование — все её контакты неизбежно перетряхнут — и это письмо поможет отвести подозрения от команды корабля.
Вообще-то, следовало сделать намного больше. Венеция покачала головой: как же туго она стала соображать. Совсем непохоже на неё. Она составила ещё несколько писем, просто извещая, что уходит в пони, с задержкой отправки — три недели. К тому моменту она давно будет в Эквестрии.
Она долго не могла решить, какие кроссовки надеть для последней прогулки человеком. Красные или чёрные? Внезапно она решила и те, и те. Красный на одну ногу, чёрный на другую! Хи! Вот это — причуда!

Венеция взглянула на себя камерами каюты. Картинки по краям зрительного поля показывали, что она выглядит дико. Короткие растрёпанные волосы, импланты на лбу, синий джемпер и разные кроссовки. Настоящий пролетарий, как миллиарды других внизу. Это было пугающее и волнительное чувство.

Гигантский дирижабль тонул в ночи. Абсолютно бесшумно, без огней, они летели в чернильной мгле. ИскИн сажал “Авксесию”, пользуясь инфракрасным зрением. Члены команды надели очки ночного видения. Они заранее просканировали район посадки на предмет банд и подозрительных типов.

Венеция спустилась в служебный коридор корабля, ориентируясь в кромешной тьме не хуже, чем в дневном свете. Её Ночные Скитальцы были зорче, чем глаза любого, когда-либо жившего человека. Она заметила отблески своего телесного тепла на стенах и обернувшись, увидела свои следы, ярко светящиеся на дорожке. Её тело сияло в инфракрасном спектре как диодная лампа. Она была как ангел из чистого света.

Венеция покачала головой. Нет, она была далеко не ангелом. Если честно, до сегодняшнего дня, скорее чем-то прямо противоположным. Но, как Селестия говорила Роуз — всё что есть у нас, это наше сегодня и завтра. Венеция выпрямилась. Она собирается стать чем-то лучшим. Нужно было решиться и начать новую жизнь. Если Роуз Вэйл смогла это сделать, если Лаванда и Ньюмун смогли, то она сможет тоже. Первый шаг в пони — это не когда пьёшь сыворотку. Это когда решаешь стать кем-то лучшим, чем ты вчерашняя.

Внезапно она захихикала. Не зная, почему. И это было так здорово. Просто... захихикала. Может, от того, как запредельно серьёзно было то, что она сейчас делала? Нет, о нет! Оттого, что она боялась неизвестности? Она не боялась. Она понимала, что наверно, стоило бы, но нет. Ей было… легко. И по-новому. Она стала... другой, и ей от этого было щекотно. Ей было щекотно, вот она и хихикала.

Венеция завернула за угол и по широкой лестнице спустилась к главному люку. Команда ждала её там.

— Мисс Бертарелли?

— Венеция. Мы теперь равны, Эрнесто. Вообще-то, нет. Теперь вы богаты, а я бедна. Скоро у меня совсем не останется денег, вот уже... сейчас. Готово. Всё переведено. Информация о счетах на вашей почте, проверьте её. Закодировано, но вам откроется.

Команда пребывала в лёгком ступоре. Некоторые проверяли почту. Картрайт тихо выматерилась. Одна из горничных присвистнула. Венеция повернулась к капитану Бертрану.

— Приятель, не найдётся пары кредиток для девушки в бедственном положении?

Она слегка улыбнулась. Сначала. Затем широко оскалилась. Так, что заломило лицо. Первый раз в жизни она улыбалась до ушей. Камера над люком показывала, что она, как хороший вурдалак, сверкает зубами и сияет глазами в инфракрасном спектре, но ей было плевать. По правде говоря от этого она улыбнулась ещё шире и лицо заболело ещё сильнее.

— Если интересует работа, мне нужна горничная на мой новый корабль.

Бертран улыбнулся в ответ. Хотел встать по стойке “Смирно”, но передумал и спрятал руки за спиной.
Венеция внезапно шагнула вперёд и обняла старого капитана. Прежде чем сама поняла, что делает. Всё было таким новым.

— Вы первый на свете, кто предложил мне работу. Спасибо.

Венеция отстранилась, и у Бертрана возникло странное чувство, что она не шутила.

— Надеюсь, из вас получится счастливая пони… Венеция.

— Думаю, да, Кэп.

Венеция сошла с трапа на чёрную выжжённую землю. Она обернулась, глядя на команду. И внезапно, широко взмахнув руками, как на сцене, поклонилась.

— Чтобы у вас всё было, и вам за это ничего не было!

Восемь членов команды рассмеялись.

— Удачи вам.

Эрнесто помахал в темноту, его очки всё время падали с лица.

Венеция ускользнула в ночь. Оставалось только пройти шесть миль, или около того, сквозь разбомбленные руины Сан-Франциско.

Вскоре она лежала, прижавшись к земле и вдыхая запах гнили, с набитым грязью ртом, пока мимо неё с бормотанием и слепящим импланты светом факелов плелась банда рейдеров, и думала, почему же они не сели возле одного из двух Бюро в относительно безопасном Ванкувере. Они могли бы приземлиться прямо у главного входа, ей бы осталось только войти.

Это будут длинные шесть миль.