← Глава десятая: Сердца, бьющиеся в унисон Глава двенадцатая: Судьи и палачи →

Стальные крылья: рождение Легиона

Глава одиннадцатая: На все - ради тебя

Медовый месяц подходил к концу.

Под мерный перестук колес поезд нес нас на северо-восток, оставляя позади жаркие дни под пальмами на тропическом острове Галлопфрей, сутки, проведенные в сухом мраке Обители Кошмаров, высокие башни Мэйнхеттена. Разобравшись с последствиями учиненного праздника, мы подорвались – и укатили в путешествие по всей стране, которое, как оказалось, давно планировал для меня Графит, приберегавший эту романтическую прогулку в качестве последнего аккорда в операции по моему соблазнению. Пакуя вещи, я хохотала, слушая признания мышекрылого супруга, как оказалось, составившего себе целый план завоевания сердца пятнистой пегаски, затрещавший по швам после первой же встречи в подвале дома, в котором исцарапанный, грязный предмет воздыхания пегаса отмачивал свою пропахшую Обителью шерстку. Но теперь, получив меня в свое полное распоряжение, Графит решил, что было бы просто неправильно забывать о столь тщательно составленном, хотя и не удавшемся плане, и попрощавшись со всеми родными и друзьями, мы тронулись в путь.

Остров меня не впечатлил. Лежащий в море, в двух сутках пути от приснопамятного Стэйблсайда, он был явно популярен среди всех трех рас, населявших Эквестрию, и я во все глаза таращилась на дефилирующие под пальмами парочки и группы, большая часть из которых не смогла отказать себе в экзотических нарядах в виде полупрозрачных юбочек-сари и цветочных гирлянд. Не утерпев, я последовала всеобщему примеру, и натянула на себя цветочно-полупрозрачное одеяние красивого бордового цвета, чем привлекла к себе нездоровое внимание окружавших нас отдыхающих, причем, как это ни странно, по большей части – кобыл.

— «Слушай, ты что, опять что-то втихаря добавил в ванную?» — раздраженно поинтересовалась я, отбиваясь от очередного намекающего «Прииииивееееееет…» серой единорожки, положившей свою украшенную витым рогом голову на мой живот – «Ну вот чего они ко мне все именно сейчас лезут, а? Нет, что бы до свадьбы или хотя бы в твое отсутствие – так нет, стоило лишь мне выйти замуж за самого замечательного пегаса в этом мире, как я почувствовала себя куском сахара в окружении мух!».

— «Правило номер семнадцать, Скрапс – «Пони стараются не замечать того, чего не понимают». Вот поэтому они и не обращают на меня внимания до самого последнего момента» — пожал плечами Графит, приподнимая очки и посылая увлекшейся единорожке насмешливый взгляд. Вместе с лучезарной, острозубой улыбкой, он действовал безотказно, заставляя прилипчивых казанов сразу же замечать его мышиные крылья, огромные размеры и демонстративно заброшенный на мои задние ноги хвост. Оторопевшая соблазнительница долго пыталась воспроизвести хоть какой-нибудь звук, судорожно двигая перекосившимся от страха ртом, и лишь когда пегас отвел от нее свой ставший демонстративно строгим взгляд, серая любительница кобыльих прелестей, наконец, нашла в себе силы стремительно ломануться прочь, натыкаясь на рассаженные вдоль пляжной дорожки низкие кустики какого-то экзотического растения.

— «А что же касается тебя… Знаешь, любимая, ты слишком долго была на севере. Погляди вокруг – для остальных ты безумно красивая, экзотическая кобылка необычного окраса, с огромными, никогда не виденными раньше крыльями и черными, как ночь, глазами, в которых тонет солнце».

— «Мммм, ты мне льстишь…» — как можно более томно попыталась улыбнуться я. Однако, надолго меня не хватило и рассмеявшись, я бросила в пегаса кубиком льда, таявшего в большой вазе с бутылочками коктейлей – «Вот ты жук! А говорил, что серенады петь не умеешь!».

«Возник тишайший щебет ласточки-простушки,

И в нем — долина, бриз, голубизна ручья.

Как будто дремлешь наяву, а на подушке, -

Твоя слеза дрожит, улыбка ли твоя?»

— негромко процитировал Графит стихи какого-то поэта. Улыбнувшись, я перегнулась через поручень двойного шезлонга, даря милому полный благодарности поцелуй, ведь я представляла, чего стоило зазубрить эти нехитрые строчки привычному к холодному сумраку теней пегасу. Но слова супруга меня заинтриговали, и откинувшись на белоснежную, дощатую спинку, я нацепила на нос огромные, допотопные солнечные очки, подставляя под горячие солнечные лучи разнежившееся от жары пузо, исподволь принимаясь наблюдать за окружавшими нас пони. Увы, мой суженый был прав, и я тотчас же почувствовала на себе пяток заинтересованных взглядов, с удовольствием проходившихся по моей вытянувшейся в шезлонге фигурке. Большинство наблюдавших за мной были, почему-то, кобылами, хотя и порхавший туда-сюда синий пегас тоже с удовольствием поглядывал, как я принимаю солнечные ванны… По крайней мере, до тех пор, пока я не вздумала потянуться, широко распахивая свои крылья.

Не знаю, что меня предупредило, но в тот же миг я ощутила, как что-то неуловимо изменилось в поведении окружавших меня пегасов. Смотревшие на меня головы резко отвернулись прочь, а летавший над пляжем спасатель едва не окатил меня холодной водой, «случайно» отпустив ручку полотняного ведерка прямо над моей головой. Кончено, ведро-то он поймал, а вот вода… Мне повезло, ведь в тот момент я как раз таращилась в небо, размышляя о столь резкой смене настроения, которая коснулась лишь окружающих меня крылатых пони, поэтому мне удалось пулей вылететь из кресла до того, как на деревянный лежак обрушился ком холодной воды. А вот самому пегасу повезло меньше, ведь на пути холодной воды, обрушившейся на наш шезлонг, оказалась голова Графита, как раз потянувшегося в мою сторону, чтобы поделиться со мной какими-то своими наблюдениями.

*ПЛЮХ*

Лежавшие в шезлонгах пони окаменели, увидев, как вспыхнули глаза ночного стража, мгновенно отыскавшего драконьими зрачками своего нечаянного обидчика. Задергавшийся шутник рванулся было прочь, но через мгновенье на его пути уже висела здоровенная туша, лениво помахивавшая кожистыми мышиными крыльями.

— «Вы ничего не уронили… Уважжаемый?» — холодно, с характерным пришепетыванием, спросил страж, и через секунду, пустое полотняное ведро звонко щелкнуло ручкой, оказавшись одетым на голову незадачливого пегаса, будто носок – «Прошу вас больше ничего не терять, особенно – надо мной».

— «Эй, а ну-ка убери от него свои ноги, кошмар!» — похоже, к синему сородичу спешила подмога, и вскоре, неподвижно висевший в воздухе Графит оказался окружен десятком встревоженных крылатых лошадок, сердито смотревших на него со всех сторон.

— «Слушшаю вас, ссссородичи…».

— «Мы тебе не «ссссородичи», серый!» — свирепо рявкнула голубая пегаска, чья густая, белоснежная грива была завита в огромный сноп вьющихся кудряшек, лениво колыхавшихся в такт взмахам ее крыльев – «А теперь ты извинишься перед ним, и… И… Ай!».

— «Иииииии?» — лениво поинтересовалась я, приземляясь на спину вскрикнувшей от неожиданности пегаски. Мои дурацкие пархалки не позволяли мне многое из того, что было доступно любому пегасу, и в том числе – парение на месте, но вот сгрести и прижать к себе пару-тройку нагловатых крылатых пони – это всегда пожалуйста, и вскоре, я плюхнулась на верхушку растущей неподалеку пальмы, крепко прижимая к себе дергающиеся тела. Хоть силы были явно не равны, я все же умудрилась резко хлопнуть своими бежевыми, перьевыми простынями, отправляя двоих незадачливых заступников в сторону океана, куда они прямехонько и навернулись с громким, греющим душу плеском – «Какие еще есть идеи? Говори-говори, мы всегда готовы выслушать своих «ссссородичей»… Эй ты, еще раз дернешься – башку сверну!».

Ошарашенный пегас вздрогнул и застыл, чувствуя, как мои крепкие передние ноги неожиданно сильно обхватили его шею.

— «Вы посссступаете неразумно, уважжжаемые» — невозмутимо продолжил супруг, демонстрируя поистине безграничное терпение и хладнокровно глядя на немного приувядших пегасов – «Сей недоссстойный сотворил непотребное злой шшшшутки ради, за что и был наказан. Ужель сссие доссстойно порицания?».

— «Я не верю ничему из того, что говорят кошмары, понял?» — похоже, предводительница этой банды туристов явно занервничала, особенно видя мою плотоядную улыбку, с которой я поигрывала горлом попавшего в мои загребущие лапки пегаса, извлекая из него забавные хрипы и кашель – «А эта разбойница, о которой столько пишут и говорят…».

— «Эта «разбойница» — моя юная сссупруга, милейшшшая, поэтому поссстарайся вести себя в рамках приличий, если не хочешшшь, чтобы мы с тобой и в самом деле поссорились» — все так же спокойно сказал Графит, выдавая, однако, себя сердито прижавшимися к голове ушами, кисточки которых тревожно затрепетали на ветру – «Или ты предпочитаешь, чтобы мы обратились к месссстным стражам порядка? Уверен, они с большой готовностью нас рассудят, особенно учитывая то, над кем вы тут решили пошшшшутить».

— «Л-ладно… Пожалуй, нам лучше разойтись» — приняла решение голубая пегаска, встряхивая густой, белоснежной гривой. Повинуясь взмаху ее копыта, группа пегасов заворчала, но поднялась выше и потянулась к виднеющимся за деревьями крышам домов – «Не стоит затевать тут ссору, но учтите… стражи – это не Кантерлот, и тут есть кому вас приструнить!».

Пегасы меня презирали.

Это становилось яснее день за днем, и чем больше крылатых туристов прибывало на райский остров, тем глубже становилась пропасть, отделявшая меня от остального крылатого народа. Пляж, на котором мы частенько отдыхали, вдруг перестал пользоваться популярностью; дорожки под пальмами, где я бродила, скрываясь от полуденной жары, быстро пустели при моем приближении, а вечерние танцплощадки превращались в молчаливое сборище восковых фигур, презрительно таращившихся в мою сторону. Однажды меня даже выпроводили оттуда – двое поднабравшихся летунов из Погодного Патруля решили силой удалить меня от огромного костра, вокруг которого пили, плясали и веселились пони всех видов и мастей. Сделав испуганный вид, я позволила вывести себя в маленький сквер у гостиничного крыльца, где и вырубила великих облачных воителей небрежными ударами по затылку, сложив бессознательных драчунов в довольно пикантной позе. Думаю, им было о чем подумать после пробуждения, однако даже эта маленькая шалость не принесла мне удовольствия, и вскоре, я позорно сорвалась, решив утопить свои несчастья в сидре. Но кто же знал, что они, проклятые, уже научились плавать? Забурившись в полупустой бар, я мрачно наливалась коктейлями и сидром под удивленным взглядом полосатого зебры-бармена. Какие-то пони приходили и тотчас же выходили из бара прочь, бросив недоуменный взгляд на мой столик, окруженный пустыми бутылочками и бокалами – но я их не винила, и упершись взглядом в окрашенный красками заката горизонт, лишь продолжала пить, пить, пить…

— «Лучше?» — нейтральным тоном спросил меня Графит.

Я жалобно улыбнулась, делая вид, что все просто здорово и отлично, но похоже, трясущиеся губы и прижатые уши выдавали меня с головой, поскольку уже через мгновенье, передо мной появился запотевший бокал, судя по запаху, наполненный чем-то слабоалкогольным. Выпитая залпом шипучка, прохладный душ и мятная зубная паста вернули меня к жизни, и хоть и не улучшили моего настроения, но, по крайней мере, изгнали из головы недобрые мысли, маячившие где-то на периферии сознания.

— «Скрапс, что с тобой происходит?» — вновь пристал ко мне с расспросами Графит, когда я наконец вылезла из душа, ежась от прохладного ветерка, долетавшего с океана в нашу хижину – «Неужели тут так плохо? Я стараюсь предотвращать твои свары с пегасами, но…».

— «Нет-нет, ты не прав. Мне тут очень понравилось!» — присев за столик, с истеричным восторгом заговорила я, чувствуя угрызения совести от того, что опять умудрилась испортить кому-то хорошее настроение – «Просто отличный остров!».

— «Скраппи…».

— «Тут все так красиво! Пальмы, цветы, шезлонги и солнце – даже кустики с цветами такие милые. А какие коктейли, ммммм!».

— «Милая…».

— «А ты знаешь, какие тут пальмы? Высокие-превысокие, и на некоторых даже висят орехи! По пути в бар я наверное, целый час бродила по набережной, ожидая, когда же хоть один из них упадет, но увы…».

— «СКРАПС!».

— «Прости» — вздрогнув от резкого удара копыта, хлопнувшего по столешнице, я заткнулась и покорно замолчав, уперлась глазами в стол – «Что ты говорил?».

— «Посмотри на меня» — отвернув голову в сторону, я уставилась на догорающий в море закат. Огромное, кроваво-красное солнце заходило за горизонт, и на миг, мне показалось, что я слышу, как бурлят и ярятся воды океана, принимая в свое лоно раскаленный солнечный диск. Тяжелое копыто, пахнущее морем и песком, осторожно прошлось по моей щеке, и через секунду я с писком перелетела через стол, прижавшись к груди притянувшего меня к себе пегаса.

— «Зачем ты на самом деле отправилась в этот бар, Скрапс?» — негромко спросил муж, покачивая меня в свих объятьях. Острые зубы осторожно прошлись по моей шее, порождая на ней целое восстание приятных мурашек – «Ты хотела кого-то встретить или найти? А может, просто решила учинить разборку со всеми, кто обфыркивал тебя эти дни?».

— «Я думала, ты лучшего мнения о своей жене, милый» — грустно улыбнулась я, изо всех сил сжимая челюсти и стараясь не допустить непрошенную влагу, помимо моей воли, начавшую скапливаться в уголках глаз – «Нет, все прошло спокойно. Просто… Ну… Неважно. Обещаю, я буду вести себя хорошо».

— «Ну а все же?» — копыто вновь прошлось по моей щеке, негромко шурша короткой, летней шерсткой, и наконец, опустилось на подбородок, приподнимая виновато опущенную голову так, чтобы я могла смотреть в драконьи глаза серого пегаса, недобро поблескивающие в разливавшейся по хижине полутьме – «Поговори со мною, Скрапс. Я же вижу, что после того случая на пляже ты выглядишь очень несчастной, хотя всеми силами пытаешься этого не показывать. Или ты и вправду думала, что я буду счастливо загорать, делая вид, что не замечаю, как ты буквально сжимаешься в комочек при приближении очередной группы туристов из Клаудслейла?».

— «Почему они все так реагируют на меня? Почему?» — ну вот, запруда рухнула, и слезы сами хлынули у меня из глаз – «Все было хорошо, пока я не расправила эти тупые, огромные, никому не нужные простыни! Дура! Сраная дура! И тебе весь отдых испортила, и всех остальных отсюда отвадила!».

— «Не говори ерунды!».

— «Не говори? А ты знаешь, почему на этом участке острова осталось так мало пегасов? Еще вчера тут было не протолкнуться от желающих повеселиться, поиграть в пляжный хуфбол, протанцевать всю ночь при свете пляжного костра, петь песни в баре и отдыхать от мирских забот, но спустя день после нашего приезда тут остались лишь эти чопорные единороги из Филлидельфии и Нью Сэддла, да десяток полупьяных земнопони откуда-то с запада. Я отправилась в бар, но никто не зашел в него весь вечер, представляешь? Никто! Оказывается, даже эти рогатые снобы уже прослышали, что на острове поселилась мерзкая недопегаска, презираемая всеми крылатыми сородичами, поэтому их репутация не позволяет им пребывать в обществе столь печально известной особы!» — я говорила все быстрее и быстрее, захлебываясь в слезах. Я чувствовала себя тупой дурой, нагружающей своими надуманными заботами самое близкое мне существо, но просто не могла остановиться, выплескивая в серую шерсть всю обиду, недоумение и страхи, все одиночество, скопившееся за эти дни в моей душе – «И я тупо нажралась. Кажется, потом подтянулись эти шахтеры или как их там… Кажется, бар устоял, но утверждать этого я не могу».

— «Ну-ну-ну, не плачь» — прошептал мне на ухо голос Графита. Мягкие губы прикоснулись к моим щекам, собирая с мокрой шерсти соленую влагу – «Твои крылья просто замечательные, поверь. Ты просто замечательная, добрая, смелая и очень, очень красивая, поверь. Они просто завидуют тебе, вот и все!».

— «Правда?» — шмыгнула я носом – «Я же вижу, какая я в зеркале, Графит! Мелкая, пятнистая, покалеченная… Почему ты выбрал меня, а? Это от жалости, да?».

— «Никогда не говори такого, Скраппи. Никогда!» — голос милого на секунду заледенел, что бы затем превратиться в негромкий шепоток, смешно щекотавший шерстку в моих ушах – «Помнишь нашу первую встречу? Тот фургончик, ночной снегопад, и я, с обалдевшей мордой, лежащий под печкой, куда меня загнала одна не в меру шустрая сталлионградская пегаска, к чьей приемной матери я вломился без приглашения».

— «Да, такое вряд ли забудешь» — помимо своей воли, дрожащими губами улыбнулась я — «Но какое отношение это имеет…».

— «И вот, лежу я, значит, на полу, а моему взгляду открывается тако-ое зрелище…» — негромко продолжил Графит. Хмыкнув, я неуверенно фыркнула, а затем и рассмеялась, представляя себе, что же мог увидеть пегас в неверном свете печурки, присоединяясь к басовитому похохатыванию милого – «Помню, все инструкции разом вылетели у меня из головы, оставив лишь одну мысль: «Ух ты, откуда же тут взялась такая красота?!». Может, это и была та самая любовь с первого взгляда… Не знаю, Скрапс, но прошу, поверь мне – ты самая замечательная, самая любимая и самая красивая пегаска на свете!».

— «Я просто тебя недостойна» — вздохнула я в ответ. Слезы прошли, высушенные губами крепко сжимающего меня в объятьях мужа, и на меня вновь навалилась непонятная тоска и стыд от своего поведения – «То слезы, то пьянки, то хандра…».

— «Ага. А еще драки, приключения и спасенная от четной жути страна. Вот в это-то мне в тебе и нравится, милая – с тобой никогда не соскучишься, уж поверь. Мы просто не принадлежим этому месту, Скраппи» — ответил пегас загадочной фразой – «Наше место в небе, среди облаков, друзей и сослуживцев. Я тоже начинаю тяготиться этой жарой, жгучим солнцем, кобылами, пялящимися на твой круп… Не переживай, прошу тебя. В конце концов, я лишь хотел, чтобы ты отдохнула немного в этом «маленьком раю», как называли его в рекламных буклетах, но… Эх, похоже, план был и в самом деле навоз».

— «Эй, прекрати!» — негромко попросила я, обхватывая копытами голову любимого и изо всех сил притягивая ее к себе, что потребовало от меня недюжинных усилий – «Ты просто замечательный, верный, добрый, красивый… Да блин, ты же знаешь, что я не умею красиво говорить, но поверь – это все моя вина! Мы и вправду не принадлежим этому месту, и я уже начинаю скучать по зиме, плавая в этом теплом, как ванна, море, хотя я и плавать-то толком не умею».

— «Как это не умеешь?» — опешил Графит, отстраняя меня от своей груди и внимательно разглядывая меня своими драконьими глазами, словно у меня, откуда ни возьмись, отросла вторая голова или новая пара крыльев – «Я же слышал, как ты издевалась над своими оппонентами в Обители, утаскивая их в холодную воду на болоте! Да и тут ты…».

— «Тут? Тут я просто по донышку ходила, вот и все. А в Обители вообще – тихонько плавала, как бревнышко, не баламутя воду. Ты же знаешь, что любые резкие движения…».

— «…привлекают водяных змей. Знаю» — кивнул пегас, задумчиво поглядев в окно. Проследив за его взглядом, я почувствовала, как в душе поднимается очень нехорошее подозрение, усиливающееся с каждым взглядом на океан, освещенный последними лучами погрузившегося в него солнца – «Ну что ж, тогда мы просто не имеем права улететь с этого островка, не научив тебя хотя бы немного плавать!».

— «Эй! Ты куда это собрался, а?» — заверещала я, панически дергая задними ногами, в то время как моя тушка уже свешивалась со спины любимого, бодро трусившего к негромко дышащему, словно живое существо, океану – «Я ночи боюсь! Я воду не переношу! И вообще, меня в ночной воде укачивает, слышишь?!».

— «Да-да-да. Бойтесь мести злобного духа» — входя по холку в теплую, не успевшую остыть морскую воду, добродушно проворчал муж, видимо, уже успевший понахвататься всяких присказок от моей милейшей сестрицы – «И это мне говорит лучшая в своем выпуске воспитанница Обители Кошмаров? Ну-ка, давай поучим тебя плавать…».

Спустя несколько минут, я сипло кашляла, барахтаясь в теплой, соленой водичке. Не успевший остыть от дневного зноя океан бодро подбрасывал меня на невысоких волнах, мелкими барашками своих гребней намекавших на скорый прилив. Бодро плававший вокруг меня кругами Графит внимательно следил, чтобы я не попыталась вновь уподобиться одному горбоносому французскому исследователю из древности и не торчала из воды вверх тормашками, нелепо дергая задними ногами. Кажется, у меня даже начало получаться держаться на воде, но каждый раз, чувствуя, как очередная волна ласково и нежно гладит мою шею, я высоко вздергивала голову, испуганно косясь на чернеющий вокруг меня океан.

— «Не раскрывай крылья, Скраппи» — терпеливо втолковывал мне пегас, качаясь на волнах, словно гигантская утка – «Так плавают только жеребята, впервые попавшие в воду. Не пытайся встать – ложись на бок и перебирай ногами, немного опустив их вниз. Позволь воде держать тебя, как ветру».

— «Вот так? Во… Оооооой!».

— «Ну, можно сказать и так» — последовав совету мужа, я изо всех сил заколотила не встречающими сопротивления ногами, и завертелась на одном месте, как перевернувшаяся юла, попутно зачерпнув полные уши воды – «Что, уже накупалась?».

— «Пожалуй, хватит на сегодня» — буркнула я, безуспешно пытаясь вытрясти воду из ушей. Едва не перевернувшись вновь, я сердито забулькала, словно разбуженный водяной, и вскоре вновь свешивалась поперек широкой, серой спины, уверенно двигающейся в сторону берега – «Знаешь, я тут подумала…».

— «О чем?».

— «Прости, что сорвала тебе сюрприз» — вздохнув, призналась я. Отряхнувшись энергичными подергиваниями шкурки, я вновь нацепила на себя прозрачную ткань экзотической юбчонки, ощущая, как невесомая ткань забавно щекочет мокрую шерстку – «И я обещаю тебе – это был последний раз, когда эти крылатые твари смогли довести меня до слез. Я буду сильной, и никогда…».

Осекшись, я почувствовала, как меня вновь затыкают энергичным поцелуем, продолжившимся даже после того, как мы, не глядя, рухнули на низкую кровать, заскрипевшую рассевшимся от влажного ветра досками под весом наших тел. Лежа надо мной, пегас медленно провел языком по моему горлу, глядя, как растопыриваются от нежной ласки мои крылья, и с удовольствием вслушиваясь в мое участившееся дыхание. Светящиеся в вечернем сумраке глаза приблизились к моей морде, и последнее, что я услышала в тот вечер, была моя фраза, негромко повторенная любимым.

— «Ты слишком много болтаешь когда нервничаешь, Скрапс».

«Вот они».

«Вижу. Пусть подойдут…».

Две размытые тени застыли на склоне. Быстрый обмен взглядами, едва заметное подергивание ушей — слова тут не нужны, ведь все не раз отрепетировано двумя годами бесконечной охоты. Пять ничего не подозревающих существ осторожно спускались в распадок, на дне которого, пенясь и звеня, бежал черный, как смола, ручей, не зная страха, прыгающий среди камней огромной горной долины. Вздрагивая, добыча осторожно спускалась к ручью, перебегая от камня к камню по ребристым, покрытым влажным мхом валунам, словно хрусткие скелеты прежних жертв, окружавших живительный поток. Похоже, они уже чувствовали угрозу, но жажда – жажда оказалась сильнее страха, сильнее самого инстинкта самосохранения.

А вот и ручей. Даже мучимые и гонимые жаждой, жертвы не забывали про осторожность и лишь трое из пяти жадно накачивались темной, как деготь, влагой, пока остальные следили за неподвижными камнями вокруг, то появлявшимися, то скрывавшимися в сумерках, когда тучи закрывали белесый диск полной луны, и тревожно вздрагивали, впитывая своими телами самый воздух вокруг них. Но все это напрасно – безмолвные ночные хищники уже вышли на свою охоту, и их тела застыли в неподвижности, смакуя вид дрожавших и вздрагивавших, находящихся в непрестанной подвижности существ где-то внизу, среди камней. Их голод был не столь силен, как жажда беззащитных жертв, но ради удовлетворения его они были готовы на многое.

И в первую очередь, на простое и древнее, как мир, убийство.

Тени пошевелились – и скользнули вниз, скрываясь в тени очередной тучи, скрывшей своими боками ночное светило. Несущаяся по камням тень надежно скрывала огромные, черные как ночь очертания одного из них, позволяя тихой смерти скользить среди камней. Пятнистая же шкура второго не менее надежно скрывала его в полумраке распадка, отлично маскируя охотника среди камней. Луна взглянула на мир – и охотники замерли в той позе, в какой их осветил молочно-белый диск, застывшие, неподвижные, выжидающие. Еще одна тучка – и вновь неслышный бег среди камней, все ближе и ближе к закончившей свой водопой добыче.

А вот и бросок.

В очередной раз выглянувшая из-за рваных туч луна осветила огромную фигуру, несущуюся на своих жертв. Распяленные кожистые крылья, блеснувшие во мраке иглы зубов, светящиеся в темноте глаза – ужас нашел свою добычу. Скользя и падая на влажных камнях, жертвы прыснули прочь, длинными, суматошными скачками устремляясь вверх по каменистому склону, прочь из темной, каменной ловушки… Но поздно.

Зашевелившаяся на противоположном краю ложбины фигура поднялась на задние ноги, по бокам небольшого тела пробежали изломы, и вот уже пятнистая тень раскинула огромные крылья, громким хлопком выбрасывая перед собой вал яростно кипящего ветра. Резкий, обжигающий порыв пробежал по камням, поднимая в воздух тучу мелкого щебня – и врезался в несчастных жертв, уже добравшихся было до спасительного края распадка, сбрасывая их вниз, в чернильную темноту каменного мешка. Оглянувшись, охотники застыли на мгновенье – а затем ринулись во тьму, и вскоре, звонкий глас ручья был заглушен ужасным чавканьем и хрустом.

— «Вообще, моя ненаглядная, это было неспортивно» — заметил Графит, откусывая извивающийся корешок – «У них ведь не было ни малейшего шанса, не говоря уже о том, что я сам едва увернулся от твоей волны. К тебе вернулись твои старые способности?».

— «Мовно подумафь, фто я долвна офтафатьфя голодной ив-ва чьих-то пветфтавлений о фповте!» — возмутилась я, игнорируя вопрос и с громким хрустом уплетая очередной кустик хрум-хрума. Наполовину растения, наполовину насекомые, эти странные существа обладали крепким хитиновым покровом, издававшим забавные пищащие звуки при соприкосновении с твердой поверхностью, а их гибкие, находящиеся в непрерывном движении корешки, давали мелким паразитам возможность лихо прыгать по камням, уходя от преследовавших их неопытных новичков. Обкусав трепыхающиеся отростки, я затолкала в рот всю тушку кустика целиком, проводя языком по шершавой поверхности закованного в хитин тельца, напоминающего крепко сомкнутую речную ракушку. Затрещавший панцирь гнулся и пищал, наконец, расколовшись на моих зубах, наполняя мой рот вяжущей, скользкой влагой. Ухмыльнувшись, я благодарно кивнула головой, принимая от сидевшего напротив пегаса очередную дергающуюся вкусняшку, уже вымытую в чернильной воде.

— «Фпафибо тебе, мивый! Это фамая фкуфная вефь, какую я пвобовала ва ффё фхемя нафего путефефтвия!».

— «Импровизации даются мне лучше, чем строгое следование плану» — вздохнул пегас, наблюдая, как я чавкаю травянистой начинкой хрум-хрума. Опустив копыто в темную воду, он начал осторожно оттирать мою перемазанную зеленой «кровью» мордашку – «Но глядя на то, как ты буквально воспрянула духом, попав в это мрачное место, я думаю, что был прав, притащив тебя сюда».

— «Просто ты умный, добрый и очень чуткий муж!» — негромко рассмеялась я, благодарно чмокая супруга в щеку. Раскинув крылья, я подняла их вверх, прислушиваясь к попавшим в эту огромную звуковую воронку шепоткам, шорохам и шуму ветра, в то время как моя грудь вбирала в себя туманный, пропахший странными испарениями воздух Обители – «Слушай, а давай отыщем Утес Претендентов? Вдруг там встретим кого?».

Удача была на моей стороне, и уже на подлете к высокому, продуваемому всеми ветрами каменному языку, мы услышали громкий рычащий голос, что-то свирепо втолковывающий безмолвной аудитории. Неслышными тенями скользя в неизменных испарениях, клочьями рваного тумана поднимавшихся с земли, мы сделали круг, затем другой, чтобы, в конце концов, беззвучно опуститься за спиной до боли знакомой фигуры. Ну, по крайней мере, нам так показалось…

— «Позор! Позор и поношение! Отрыжка дохлой зебры – вот вы кто такие!» — рычал Шейд, вышагивая вдоль строя претендентов, оказавшихся пегасками всех видов и мастей – «Вот нахрена вы сюда приперлись, а? Сладко жрать? Крепко спать? А может, вы решили, что тут вас будут регулярно трахать, стоит лишь вам задрать свой поганый хвост? Жизнь в Обители хороша лишь для тех, кто этого достоин… Но даже среди них до сих пор встречаются колченогие коровы, не способные спрятать сладенький запах у себя из-под хвоста!».

Вздрогнув, мы переглянулись, затем уставившись на неподвижную фигуру, стоявшую к нам спиной.

— «Ну, и долго вы будете там переминаться, пока, наконец, не наберетесь смелости, чтобы поприветствовать, как положено, старого опциона, а?».

— «Опцион Праул Шейд!» — не таясь, шагнула вперед я, вновь чувствуя под копытами рыхловатую, похожую на вулканическую, почву обители – «Рада снова вас ви… Уф!».

— «Что, становишься мягче, подстилка?» — ухмыльнулся старый страж, резко разворачиваясь и без предупреждения впечатывая обутую в накопытник ногу в мое плечо. Не ожидая такого приветствия, я рухнула на задницу и едва успела пригнуть голову к земле, спасаясь от очередного выпада обутого в сталь копыта – «Это тебе за навоз в моем первом накопытнике, мерзавка. Осталось еще три!».

— «Да? А это… Н-на! Это тебе за «подстилку», старый подонок!» — распрямившись, словно взведенная пружина, я изо всех сил впечатала голову в не прикрытый броней лоб стража, заставив того пошатнуться, а затем, сделала очередную, крайне глупую вещь, за которые меня уже и так обфыркивали все, кому не лень – «А это… Это тебе за все остальное».

— «Ээээ… Кхем…» — откашлялся опцион, явно не понимая, что ему делать дальше, когда мои ноги обвили его шею, и осторожно, неуверенно, провел копытом по моей спине, пока я крепко обнимала его закованное в легкие, вычурные доспехи стража тело – «Вот уж не думал… Кхе-кхе…».

— «Ты сделал из меня ту, кем я стала, Шейд» — искренне произнесла я, не разжимая объятий и краем уха слыша где-то в тумане позади меня ревнивое фырканье мужа – «Хотя ты и остаешься старым, сквернословящим подонком, имей это в виду!».

— «Да брось ты прибедняться, пятнистая – в тебе уже тогда была сталь, изображенная на твоей метке. Мне лишь довелось придать ей форму, и признаюсь, удалось выковать из тебя что-то путное… Хотя ты так и не научилась прятаться и скрывать свой запах» — осклабился старый страж, щерясь на меня увеличившимися за время моего отсутствия прорехами в зубах – «Хотя то, с чем мне в последнее время приходится работать, заставляет вспоминать о прошлых неудачниках прямо с отеческой нежностью. Вот, полюбуйся на них!».

— «А что? Вполне себе пригодный материал, на первый взгляд» — буркнула я, разглядывая разноцветную шеренгу кобыл, переминающихся под порывами ледяного ветра, периодически доносящегося с гор, и отводящих от нас глаза. Теперь я могла практически безошибочно определить среди них гвардейцев, хотя еще одна парочка тоже привлекла мое внимание – уж слишком демонстративно они старались не обращать внимания на холодный ветер, пробиравший их до костей.

«Интересно, у меня тогда было такое же испуганное выражение на морде?».

— «А, ты тоже заметила этих мохноногих, да?» — презрительно скривился опцион. Присмотревшись, я и впрямь заметила, что копыта этих пегасок скрывались в густой бахроме волос, придавая им крайне лихой вид – «Это северные. Жили себе, не тужили, а как только их грифоны из Заброшенного леса поперли – сразу вспомнили о нашей Госпоже. Ну и что ты думаешь мне с ними делать?».

— «Отпинать и вышвырнуть в Грязь» — не задумываясь, буркнула я. Носящая столь неблагозвучное название, внешняя часть долины как раз и предназначалась для обитания потенциальных рекрутов, заслужив свое название за частые подтопления, когда после каждого ливня или короткого снегопада, она превращалась в океан жирной, темной грязи, сносимой в нее из остальной части долины – «Может, они и будут достойны, ведь тяжелая жизнь на севере должна была бы их закалить… Но вот на их идеологическую обработку придется потратить много усилий — мы не торгуемся с нашей Госпожой».

— «А то я не знаю, кентурион!» — насмешливо сплюнул Шейд, прохаживаясь мимо строя разноцветных кобыл, две из которых немедленно нахмурились, уловив в наших словах плохо скрытую насмешку. Длинная шерсть, идущая едва ли не от колен, прикрывала их копыта и стелилась за ними по земле, придавая подругам очень необычный вид, и я почувствовала, как глаза, помимо моей воли, раз за разом поворачивались в сторону этих экзотических ножек.

«Блин, кажется, у меня слюна капать начала. Так, сосредоточься, Скраппи, сосредоточься!».

— «Ладно, разберусь и без твоих советов… Сотница» — хитро прищурился на меня опцион, явно заметив мой нездоровый интерес к этим волосатым фетишам. Похоже, его заметил не только он, и строй расслабившихся кобылок вздрогнул и сбился в большую, испуганную кучу, когда из клочьев испарений донесся злобный, ревнивый рык моего дражайшего супруга, намекающего на то, что ждет меня сегодня ночью – «Лети уж, пока твой избранник от ревности тут всех не перегрыз. И… Приятно было увидеть тебя снова, пятнистая. Я рад, что ты оправдала мои надежды».

— «Ничего, ты еще успеешь пожалеть о своем решении, опцион, когда я вернусь сюда снова, но уже не одна!» — иронично ухмыльнулась я, расправляя огромные крылья под восхищенное «Уууууххх тыыыы!» сгрудившихся сзади пегасок — «И кстати, Шейд, остальные три – это была не я!».

— «А то я не знаю!» — хмыкнул мне вслед ночной страж, насмешливо сверкнув своими драконьими глазами – «Что бы я был за опцион, если бы не был способен отличить вверенных мне крылатых паразитов по одному только запаху их навоза?».

— «Графит! Графиииииит!» — кашляя, я пробиралась сквозь серый дым, разъедавший мои глаза. Спускаясь с потолка, он серой пеленой висел в вагонах, и мне приходилось пригибаться едва ли не до самого пола, чтобы, не задыхаясь, двигаться вглубь горящего поезда – «Да где же ты, черт подери?».

Нападение произошло рано утром. Робкие лучи восходящего солнца едва-едва окрасили верхушки вековых сосен, мелькавших за окном, когда наш крепкий сон был прерван резким скрежетом и рывком, бросившим меня мордой в стенку спальной ниши, которую я делила с немаленьким пегасом. Пробравшийся ко мне поздней ночью супруг расслабленно дрых и похоже, даже не заметил раздавшегося скрежета тормозных колодок, однако мой нос, соприкоснувшись с твердой, осязаемой действительностью в виде лакированной стенной доски, быстро подсказал мне, что дело тут не чисто.

«Ууууу, опять? Мой бедный носик, ну почему всегда страдает именно он?!».

— «Слышу, слышу» — буркнул Графит, едва я открыла рот для громкого вопля «КЕНТУРИЯ, ПАААААДЪЁЁЁЁМ!», которым вот уже который месяц знаменовалось каждое утро в формируемом Легионе – «Двое или трое на крыше. Похоже, грифоны и один пегас. Собирай вещи».

Кивнув, я вновь высунула голову из спальной ниши, присоединяясь к двум рядам разноцветных голов, так же, как и я, недоуменно высунувшихся в проход вагона, чтобы узнать причину столь раннего и странного пробуждения. Навострив уши, я прислушалась и вскоре в гомоне встревоженных голосов отчетливо услышала звук шагов по крыше вагона, копытный топот которых сопровождался странным пощелкиванием, похожим на цокот птичьих когтей.

«Больших, хищных птичьих когтей. Блин, но как он узнал?».

Звон разбитого стекла заставил меня резко обернуться. Оконное стекло, из-за которого засыпающим путешественником было так удобно любоваться проносящимися мимо пейзажами, разлетелось вдребезги, и из-за него, на меня уставился большой, круглый птичий глаз.

«Грифон. Перепачканные серые перья на голове, заломленные вперед лихим ирокезом. Пятна фиолетовой краски на их кончиках – наверное, какой-то знак. Клюв испещрен трещинами и сколами. Какая-то татуировка на перьях под глазом…» — машинально отметила я мелкие детали, в то время как тело, натасканное за два года тренировок и боев, уже действовало помимо моей воли. Пернатый клювокрыл успел лишь похабно ухмыльнуться, увидев мою тушку, взгромоздившуюся на живот лежавшего подо мной пегаса, как остатки стекла разлетелись в дребезги от синхронного удара двух копыт, впечатавшихся в гротескно ощерившуюся морду. Прежде мне не доводилось бить подобных существ, поэтому я внимательно прислушивалась к странному ощущению хрусткой, словно сухарь, кости, раскалывающейся под моим копытом. Вскурлыкнув, грифон исчез в темноте предрассветных сумерек, в то время как мы, синхронно взглянув друг на друга, принялись выбираться из спальной ниши.

— «Скрапс, на тебе организация этой толпы» — скомандовал пегас, с гулким топотом спрыгивая на пол, не решившись взлетать в трясущемся, переполненном паникующими лошадками вагоне. Вздрагивая и скрипя, поезд останавливался, и я мгновенно уловила, как неумело и истерично тормозил его машинист, безбожно насилуя наш слух свистом тормозных колодок – «Если что – попробуй затеряться в толпе, пока я пройдусь вперед и узнаю, что там у них вообще происходит. Грифонов тут быть не должно!».

«Угу, не должно. Можно подумать, они тут спрашивают кого-то, куда и зачем им лететь» — подумала я, глядя на темное тело, словно ледокол, раздвигающее мечущихся перед ним пассажиров. Кажется именно в этот момент, впервые за все время сознательного пребывания в этом мире, я почувствовала глухое раздражение от наличия в нем слабо контролируемых крылатых созданий – «Однако ж, нужно бы уже что-то делать…».

— «Внимание, уважаемые пассажиры!» — проорала я, пытаясь выглядеть как можно увереннее. По-крайней мере, насколько это было возможным, держась за лесенку спальной ниши, дергавшейся в такт последним рывкам остановившегося поезда – «Отставить панику! Поезд остановился, поэтому постарайтесь не нервничать, а лучше соберите свои вещички – возможно, нам придется срочно покинуть этот гостеприимный вагон!».

Однако затея, сработавшая пару лет назад в «кантерлотском скором», не прокатила – после моих слов паника только усилилась, и вскоре топочущая и теряющая свои вещи толпа пони всех видов закружила меня в своем водовороте и потащила за собой, стекаясь из двух вагонов разом в прохладный, еще пахнувший ночной свежестью тамбур поезда. Деревянная, низкая платформа гудела от удара множества копыт, когда причитающие и шумящие пони выпрыгивали из дверей вагонов, словно подталкиваемые кем-то в спины, и я едва успела подхватить зубами ручку валявшегося на дороге чемодана, чтобы не навернуться, споткнувшись о его лакированный коричневый бок.

— «Эй, пятныстый рож! А ну, просай сюда свои весч!».

Остолбенев, я не слишком сопротивлялась, обескураженная громким криком выросшего передо мной существа. Выпихнутые из вагонов пони голосили, причитали и жались друг к другу, вскрикивая от прикосновений больших, химероподобных существ, словно собаки отару, сгонявших их в большую кучу посреди узкой деревянной платформы, возле которой, шипя и плюясь паром, стоял большой, длинный паровоз. Кажется, захват поезда не прошел для грифонов бесследно — двое клювокошек уже щеголяли свежими повязками на головах, в то время как их непострадавшие собратья разгуливали по крышам стоявшего поезда и бдительно сторожили свою добычу. И в гомоне выпихнутой на утреннюю прохладу толпы, я уловила звуки боя, доносящиеся от паровоза.

— «Эй, ты! А ну в кучу!» — рявкнул надо мной злой голос. Странный акцент, с которым произносились гласные в словах, мгновенно дал мне понять, что за моей спиной стоит явно не пони, а когтистая лапа, отбросившая меня в общую кучу, лишь подтвердила эти догадки. Вскрикнув от боли, я отлетела вбок, врезавшись в сбившуюся кучу пассажиров, испуганно заголосивших от столь бесцеремонного увеличения их числа.

— «Молчать!» — раздавшийся над нашими головами голос пробирал до костей. Властный, скрипучий, он заставлял меня ежиться от недоброго предчувствия скорой беды. Синхронно подняв головы, мы увидели крупного грифона, висящего над нашими головами. Лениво пошевеливая крыльями, он презрительно разглядывал сбившуюся под ним толпу, и большая часть пони, вздрагивая, опускала глаза, напоровшись на бешеный взгляд крупных, на выкате, глаз, лихорадочно блестевших над глухо щелкающим клювом – «Я сказал МОЛЧАТЬ!».

На перрон опустилась звенящая тишина, нарушаемая лишь шипением паровоза да глухими звуками ударов, то затихавших, то вновь звеневших где-то невдалеке. Громко сопя, главарь банды – а это был именно их главарь, в чем я удостоверилась практически моментально, видя, как лихорадочно прочие клювокрылы бросаются выполнять его приказания, отдаваемые красноречивыми взмахами когтистых лап, опустился рядом со мной и принялся расхаживать по деревянной платформе. Хищная голова покачивалась, и вместе с ней покачивались разукрашенные какой-то фиолетовой краской кончики перьев на его голове, лихо загнутые вперед остроконечным ирокезом, и большинство пассажиров вокруг меня, как загипнотизированные, таращились на это нелепое украшение, двигавшееся перед ними взад и вперед.

— «Атхааааааззз!» — внезапно прозвучавший крик разрушил оцепенение, опустившееся на станцию. Стекло переднего вагона разлетелось, и из него, царапая синюю обшивку, высунулась передняя часть грифона, испустившего свой безумный вопль. Повторить сей подвиг ему не удалось – какая-то неведомая сила, с глухим, утробным рыком, втянула его обратно, и через мгновение, до нас донесся громкий, захлебывающийся, полный ужаса вопль, переросший в глухой хрип.

«Графит!».

— «Внутрь! Трое!» — рявкнул предводитель банды, сопровождая свой приказ энергичным взмахом лапы, после чего резко обернувшись, упер свой кипящий злобой взгляд в заголосившую было толпу – «Кто?! Кто тут из вас, мерзкие пожиратели травы, решил погеройствовать, а?!».

«Графит бьется там один, без меня!» — завозившись под сидящими на мне телами, лихорадочно думала я, стараясь как можно быстрее вылезти из-под навалившихся на меня пони, шарахнувшихся прочь от лютого крика грифона – «Да чтоб вас всех… Дайте же мне вылезти!».

Кажется, последнюю фразу я выкрикнула вслух, поскольку сидевшие и стоявшие на мне тела разлетелись в разные стороны под ударами тяжелых копий, древками которых подручные атаман-барона начали разгонять сгрудившихся пассажиров поезда, стремясь добраться до моей, валявшейся в ногах своих сородичей, тушки. Я только судорожно вздохнула, чувствуя, как острые когти вновь впиваются с мои плечи и холку, и через несколько секунд, я уже стояла перед злобно щелкавшим клювом предводителем банды крылатых кошек, чувствуя, как мои ребра щекочут острые жала копий.

— «Тыыыыыы!» — злобно выдохнул крылатый, выкатывая на меня глаза, и без предупреждения переходя на крик – «Кто это был? Кто в этом вагоне, а?!».

— «Мрак и ужас» — лаконично ответила я, стараясь, чтобы мой голосок не слишком заметно дрожал, и лихорадочно соображая, что же мне делать дальше. Похоже, я вновь решила положиться на удачу, и теперь никак не могла понять, как же мне выпутаться из этой ситуации, а тычущие мне в бока копья совсем не стимулировали мыслительный процесс, рождая в моем мозгу смутное желание описаться и убежать куда подальше от всего этого кошмара – «По какому праву вы вообще напали на этот поезд?».

— «Нет, вы слышали? Она допрашивает меня, по какому праву я делаю тут что-либо!» — издевательски захохотал грифон. Его подручные охотно заржали, и начали переговариваться между собой твердыми, клекочущими голосами, не забывая, однако, удерживать меня на месте жалами своих копий. Прекратив издевательский смех, главарь схватил меня за шею, удовлетворенно ухмыльнувшись, когда из моего горла послышался первый сип, рожденный неожиданно сильной хваткой когтистой лапы, впившейся в мое горло, и притянул меня к себе, практически упершись клювом в мой нос – «Ну что же, тогда твоему «страху и ужасу» явно понравиться зрелище твоей поганой головы, насаженной на мое копье. Эй ты, в вагоне! Выходи сам, иначе я начну убивать этих коровоподобных тварей одну за одной… А начну – вот с этой!».

— «Нет! Беги! Сообщи в арррргггхххх...» — мой голос сорвался на хрип, когда притиснувший меня к себе бандит вновь впился когтистой лапой в мое горло. Грохот и удары, доносившиеся из переднего вагона, стихли и вскоре, вбежавшие в вагон грифоны вылезли из него, пыхтя и отдуваясь, вытащив за собой нескольких раненых товарищей.

— «Зтороффое чутоффище! Шестерых паллошило, троих насмерть. Клотки перекрысло!» — тяжело дыша, доложил старый грифон, недобро посматривая на меня мутными, круглыми глазами и поигрывая тяжелой булавой, на которой, среди округлых шипов, я разглядела капельки крови с клочками серых шерстинок – «Никакта таких страшилищ не фиттел! Ессли бы не тфой нахотчифость, то ушел пы. Кажисть, я ему коллофу пробил».

«О нет. Нет-нет-нет…».

— «Отлично. Что бы это ни было, удостоверься, что оно мертво» — скомандовал атаман, отпуская мое горло и отбрасывая меня назад. Отлетев, я запнулась о чью-то ногу и позорно грохнулась на спину, вновь влетая в толпу загомонивших пассажиров. Пытаясь протестовать, некоторые пони повысили голос, но окружившие нас грифоны не дремали, и крикуны быстро угомонились, прикрываясь ногами от тяжелых ударов копейных древков, обрушившихся на их головы и спины – «Вяжите их и отправляйте! Поезд – сжечь!».

— «Ахтуууу! Ахтуууу!».

Кажется, это был какой-то знак. А может, сигнал тревоги – я не знала. В моей душе внезапно поселилась страшная опустошенность, как черная дыра, высасывающая все тепло из моего тела. Пропавший дух, презрение сородичей и внезапная, нелепая потеря самого близкого мне существа в этом мире, наконец, кристаллизовались во что-то страшное, уже давно жившее в моей душе, и лишь сейчас нашедшее себе выход. Остановившимися глазами я смотрела в небо, не слыша ни выкриков окружавших нас бандитов, ни страдальческих воплей связываемых попарно пони, которых, словно окорока, подвешивали на копьях негодующе пыхтящие грифоны, взмывавшие со своим грузом в облака, ни заботливого бормотания какого-то старого земнопони, старавшегося укрыть меня своим телом во все уменьшающейся и уменьшающейся куче пленников.

— «Тепперь фот этого и эту, пйятнистую!» — вскоре, раздался рядом ненавистный голос старого убийцы – «Этта мойа путет! Дофольно йейо этот монстр потрюччил – теппер йа путту показывайт, как толжна услашдать самка свой косподин!»

«Что, подстилка, трудно? В тебе мало злости, и это плохо. Зато в тебе есть жестокость, которую ты зачем-то скрываешь, и это хорошо. Я чую, что даже Госпожа вряд ли способна на те ужасы, которые ты можешь делать с холодным сердцем – так научись выпускать их наружу. Покажи врагам свое истинную сущность, и пусть весь мир содрогнется, когда страж выйдет на охоту».

Эмоций не было. Страх ушел, злость не родилась – лишь холодная опустошенность, каплями соленой влаги лежавшей на моих щеках. Повинуясь мягкому пинку кошачьей лапы, я поднялась и молча, не открывая рта, принялась за дело. Как кукла. Как живой автомат.

«Отвлечь внимание взглядом в глаза. Выхватить оружие, болтающееся на боку врага. Кинжал, рукоять средней толщины, на один удар хватит. Работаем».

Нелепо вскурлыкнув, грифон заорал, а затем, хрипя, повалился вперед, царапая острыми когтями свою морду и пытаясь вытащить кинжал, глубоко засевший в глазнице. Крови было не много, но судя по хрипам и подогнувшимся задним лапам, я задела мозг. Вот и хорошо. Теперь, нужно было разобраться с остальными.

«Прикрыться дергающимся телом от ударов копий. Тяжелый — значит плотный, остановит даже бросок копья. Подхватить падающую булаву. Бросить в первого приблизившегося. Завладеть оружием. Работаем».

Самый быстрый, и не исключено, что и самый смелый из этой банды попал под раздачу вторым. Подхваченная булава с неожиданной силой вырвалась из моего захвата, стремительно соприкоснувшись с подлетевшим ко мне бандитом, и с тошнотворным хрустом проломила ему череп, на мгновение окрасив его голову едва заметной зеленоватой вспышкой. Бросив содрогающееся в последних конвульсиях тело, я переместилась за рухнувший рядом со мной труп, распластавшись на окрашенных красным досках платформы. Оставшиеся пассажиры в ужасе заголосили, когда стремительно упавший с небес грифон вдруг судорожно взмахнул своими крыльями – и застыл на месте, нелепо двигая передними лапами, словно надеясь дотянуться ими до копья, наконечник которого высунулся из его спины. Мне оставалось лишь придать ему дополнительное ускорение, и спустя мгновенье, хрипло кричащий бандит ударился о стену вагона, крышу которого уже лизали языки огня.

«Визуально опознается лишь один. Завладеть оружием убитого. Прямой, длинный меч с тяжелой рукоятью и здоровенным шаром противовеса. Удобен для ударов и фехтования. Противник с копьем – скрыться в вагоне. Работаем».

Скрывшись в дыму, расползавшемуся по станции, я запрыгнула в вагон, едва успев убрать свой зад от яростного удара копья, с треском проломившего деревянную дверь тамбура. Закатившись внутрь, я поднялась и быстро развернулась, встречая вломившегося внутрь грифона энергичным ударом левой. Наличие у него короткого кинжала оказалось неприятным сюрпризом, но мне было плевать. Отбросив бесполезный меч, я попыталась бороться с ним грудь на грудь, но быстро поняла, что проиграю этот бой, и все, что мне оставалось делать – это удерживать его лапу, поигрывавшую острым лезвием грязного, давно не чищеного кинжала.

«Удар клювом. Уклониться. Шею больно – кажется, достал. Противник начинает дергать лапой, зажатой под бабкой правой ноги. Скоро освободится. Отвлекает клювом. Промахнулся. Попал по груди. Перегрызть горло? Укусить за клюв? Единственный выход. Работаем».

Захрипев от натуги, я постаралась уклониться от очередного выпада, и поймав врага на опрометчивом вытягивании шеи, я повернула голову и изо всех сил вцепилась зубами в грязные перья, мгновенно забившие мне рот. Как и у всех куриных, шея грифона оказалась крайне тонкой, и лишь густая подушка из перьев, лезших ко мне в рот, придавала ей столь внушительный вид. Мне хватило секунды, чтобы выплюнуть эту царапающую язык гадость и уже на противоходе, вцепиться в желтый, потрескавшийся клюв, уже наметивший своей целью мой блестевший от слез глаз.

«Хруст. Приятно. Кажется, из носовых ходов что-то полезло. Сопли? Неприятно. Противник отступает, выронив кинжал. Подобрать меч. Враг вывалился на платформу. За ним. Ползет к гражданским. Остановить. Работаем».

Сбившиеся в кучу пони дружно заорали от ужаса, увидев ползущего к ним грифона, задыхающегося, перхающего кровью, зажимающего странно сплющенный, свернутый на сторону клюв. Но еще громче был вопль, когда из стелящегося с бодро занявшейся крыши вагона дыма появилась моя фигурка и молча, без каких-либо эмоций, обрушившая длинный меч на спину бандиту, пригвоздив его к заляпанным грязью и кровью доскам перрона. Подняв глаза, я бездумно, непонимающе глядела на отползавших от меня соплеменников, испуганно кричавших и прикрывавшихся зачем-то передними ногами, а потом, с резким всхлипом, рванулась прочь – к началу состава – туда, где уже ярко полыхал паровоз, извергая из себя грохочущие выстрелы лопающихся дров, гулко горевших в тендерном вагоне. Никто не смог бы выжить в этом полыхающем аду, и глухо застонав, я рванулась прочь, яростно дергая двери вагонов. Наконец, мне посчастливилось найти разбитое окно, через которое не так давно был выброшен один из бандитов, и не раздумывая, я подпрыгнула – и скользнула в дымный, чадящий ад.

— «Графит! Граф… Блядь!» — дым спускался все ниже и ниже, заставляя меня громко, хрипло дышать, ежесекундно заходясь громким, заливистым кашлем. Красиво и страшно горел потолок, выбрасывая извивающиеся языки пламени, диковинными цветами облизывающие обуглившиеся доски и изгибаясь, пожиравшие сами себя. Помутневшие стекла чернели и лопались, на мгновение, впуская в окна струи свежего утреннего воздуха, от которых огонь вспыхивал еще ярче и радостнее. Ближайший к паровозу вагон был отведен под сидячие места для небогатых пассажиров, и мне приходилось пробираться сквозь море свертков, седельных сумок и рюкзаков, во множестве раскиданных по полу. Заглядывая под каждую лавку слезящимися от дыма глазами, я наконец дошла до середины яростно горевшей коробки, где и обнаружила…

— «Графит! Графит, милый!».

Слава богиням, это был не он. Раскинувшееся на лавке тело было большим, но бежевое тело химеры с птичьими крыльями и клювом подсказали мне, что это был не тот, кого я искала. Застыв в луже крови, обильно натекшей из разодранного, перекушенного горла, грифон незряче уставился застывшими глазами в потолок, и падающие с него угольки уже начали прожигать проплешины на песочного цвета шкуре.

«Куда же он делся? Неужели они утащили с собой даже его тело?» — я не хотела, не могла уйти оттуда, не найдя хотя бы его труп, но яростно гудевший огонь подступал все ближе, и мне пришлось попятиться, отворачивая морду от волн жара. Запнувшись за ногу бездыханного грифона, я обернулась – и с тихим вскриком подхватила тяжелое, золотое полукольцо, оставшееся в лапе убитого. Похоже, он судорожно цеплялся за крылья рвавшего его глотку пегаса, и в последнем усилии смог сорвать эту дорогую для нас вещь со своего убийцы – но это ему не помогло. Сипя и кашляя, я сделала шаг назад, затем другой, отворачивая морду от ревущего пламени, перекинувшегося с потолка на стены и пол. Дверь, ведущая в тендерный вагон уже полыхала, сотрясаясь от рева бушевавшего за ним пламени, охватившего паровоз. Ощутив запах паленого, я не выдержала и сорвалась, поскакав вглубь поезда, едва не промахнувшись в дыму мимо разбитого окна, через которое я проникла в вагон. Черный дым ел глаза, стелясь густым одеялом по перрону, и в его клубах я увидела лихорадочно мечущиеся фигуры, дружно прилипшие боками к вагонам. Кажется, они пытались что-то сделать с оставшимися вагонами, но я не стала останавливаться – крохотный уголек надежды, щелкнувшей искрой попавший мне в душу, умер, оставив лишь бездушную, ледяную решимость, и я лихорадочно взмахнула опаленными, пахнувшими гарью крыльями, в несколько взмахов высоко подняв себя в воздух.

Лес. Кругом, куда только доставал мой взгляд, простирался безбрежный океан леса. Холодные северные ветры, берущие свой разбег в грифоньих горах, круглый год неслись на юг, выстужая дальний север Эквестрии, и подо мной, едва заметно покачиваясь, лежало огромное, зеленое море тайги. Затянутый громадами серых облаков горизонт был пуст, и сколько бы я ни крутила головой, сколько бы ни вглядывалась в освещенную солнцем полосу виднокрая – нигде я не могла увидеть караван из десятков грифонов, тяжело влекущих с собой связанных, прикрученных к длинным палкам пленников. Я поднималась все выше и выше, уходя от огромного столба жирного, черного дыма, поднимавшегося над горящим составом – но тщетно. Везде пустота. Везде, кроме…

«Три фигуры. Скрываются на облаке, периодически поглядывая вниз, на поезд. Соглядатаи или отвлекающий дозор на случай погони? Могут что-нибудь знать. Взять живыми. Работаем».

Перехватив меч поудобнее, я мощно заработала крыльями, стараясь подняться как можно выше. Вряд ли я могла бы сказать и сама, зачем я выдернула эту железку из трупа, застывшего в огромной луже крови на деревянной платформе – наверное, мне импонировала его соразмерность, красивые серые разводы на лезвии и огромный, молочно-белый шар противовеса, но в тот момент, я чувствовала лишь смутное удовлетворение от приятной тяжести, удобно устроившейся под бабкой правой ноги. Скрываясь за редкими облачками невесомого пара, готового в скором времени слиться в полноценные облака, я подбиралась все ближе и ближе к небольшой белоснежной тучке, в чьих недрах скрывались наблюдавшие за поездом фигуры.

«Упасть сверху на одного. Оглушить ударом второго, ударом противовеса оглушить третьего. Работаем».

Соглядатаев оказалось четверо, что в принципе, в нормальных условиях, стало бы для меня неприятным сюрпризом. Но не в этот раз… Громкий, предупреждающий крик опередил меня буквально на секунду, за мгновение до того, как мое тело всеми четырьмя ногами ударило ближайшего ко мне грифона. С неприятным хрустом оно исчезло, провалившись сквозь разошедшийся под ним облачный покров, и лишь удаляющийся крик и несколько бежевых перьев говорили о том, что тут только что сидело поджарое тело птицельва. Обернувшись на крик, трое оставшихся грифонов лишь открыли свои клювы, и мне показалось, что я увидела, как в круглых птичьих глазах отражается блеск взмахнувшего над ними меча. Увы, я переоценила свои силы, и шлепок плашмя превратился в безобразный рубящий удар, разваливший напополам плечо ближайшего ко мне, еще молодого грифона, в довесок, отрубив ему половину крыла. Неловко отпрыгнув, я едва успела избежать короткого взмаха кинжалом, выхваченного уже знакомым мне «атаман-бароном», с ненавистью переводившего взгляд с моей скорбно застывшей морды на зажатый под моим копытом меч, в то время как его подручная, оказавшаяся довольно миловидной грифиной, с жалобным криком бросилась к раненному собрату. Дико крича, грифон свернулся клубком, судорожно прижимая когтистую лапу то к ране на плече, то к обрубку крыла, орошавшего белоснежную поверхность облака тугими, карминовыми струйками. Впившись друг в друга глазами, мы со старым грифоном начали кружить по облаку, старательно обходя сжавшийся в кучу молодняк. Длинный меч держал грифона на расстоянии, не позволяя воспользоваться коротким кинжалом, а его хрипящий все тише и тише собрат не оставлял ему возможности спуститься вниз, за копьями, уже провалившимися сквозь облачный покров, не зачарованный погодными пегасами. Крик раненного затихал – похоже, сказывалась потеря крови и травматический шок, а может, и все сразу… И это решило все дело.

«Бросок. Удар. Отскок. На трех ногах неудобно – нужно подняться на задние. Упереться распахнутыми крыльями в облачный покров. Поворот, удар!».

Услышав, как затихает голос его подопечного, атаман словно сорвался с цепи. Глухо клекоча, он с ненавистью бросился на меня, отбросив бесполезный кинжал и целясь мне в морду вытянутыми вперед когтистыми лапами. Признаться, если бы не огромные крылья, словно дополнительная пара конечностей, упиравшиеся в облако, мне вряд ли бы удалось остановить поджарую тушу взбесившегося бандита, но с их помощью, все оказалось гораздо проще. Я сделала полуповорот, перемещая весь вес на левое крыло, и вновь, с оттягом, ударила блеснувшим в свете утреннего солнца мечом.

Кажется, я все сделала правильно, и на этот раз плоскость меча, как ей и было положено, соприкоснулась с головой грифона, порождая глухой, смягченный перьями стук. Захрипев, главарь бандитов рухнул, словно подкошенный, в то время как я уже оборачивалась, поднимая меч, к своей последней жертве.

«Иногда разница между жестокостью и состраданием бывает очень тонкой – как лезвие грифоньего меча».

— «Vot eto tsirk!» — раздался надо мной грубый, молодой, с примесью вальяжной наглецы голос. Тяжело дыша, я с трудом дотянула до платформы, таща под собой связку из трех скрученных грифонов, и запнувшись, покатилась по доскам, закончив свой пусть в чьих-то жестких, покрытых металлом объятьях – «Ey, pyatnistaya, kuda letish? Glaza doma zabyla?».

Подняв голову, я с удивлением уставилась на крепкого, песочного цвета земнопони, иронично удерживавшего меня на вытянутых вперед ногах. Тело его было облачено в тяжелые, странного вида доспехи – грубые формы удивительным образом сочетались с продуманно расположенными ребрами жесткости, а покрытый темно-коричневым, ноздреватым налетом металл наводил на мысль о необычайной древности этого боевого облачения. Сверкавшие из-под шлема ярко голубые глаза очень иронично, хотя и не без удивление, обозревали мою тяжело дышащую тушку, страдальчески искривленный рот и длинную, толстую веревку, тянущуюся к тяжело ворочавшемуся грузу за моей спиной. У грифонов нашлось множество мелких, довольно практичных вещей, среди которых была даже веревка, что навело меня на мысль о том, что это был не первых их поход за живым товаром.

— «Ey, starshoy!» — вскинув голову, заорал земнопони, по-прежнему стискивая меня в копытах – «Kajis, ya razboynitsu poymal!».

«Эти слова… Акцент… Он же говорит совсем не по-эквестрийски» — навострив уши, подумала я, глядя, как из белых клочьев дыма, поднимавшихся от догоравшего вагона, появляются все новые и новые пришельцы. Одетые в одинаковые доспехи, они были вооружены даже лучше, чем виданные мной личные стражи Командора Гвардии – каждый из них нес на левом плече круглый щит, украшенный странной эмблемой в виде молота и шестерни; короткий, широкий меч в пристегнутых к боку ножнах, кинжал и нож, засунутые за поскрипывающие при движениях ремни доспехов. Их толстые, потертые рукояти говорили о том, что их владельцы таскают свое оружие не ради парадного вида, и я сочла за лучшее не дергаться, покорно вися на крепко держащих меня ногах.

— «Kak interesno…» — протянул одни из подошедших земнопони – «Poymal, govorish?».

— «Aga» — безучастно согласилась я, шмыгая носом. Слова некогда родного для духа языка, без какой-либо практики звучали непривычно и угрожающе, перекатываясь во рту, словно шероховатая галька – «Poymal okhotnik medvedya. Pravda, tot ni sam ne idet, ni okhotnika ne puskayet».

По толпе окруживших меня земнопони прокатились сдержанные смешки. Словно невзначай раздвинув крылья, я уперлась ими в дерево платформы, после чего, не без труда, разжала, раздвинула задрожавшие от напряжения копыта поймавшего меня воина, и, спрыгнув на истоптанные, изгаженные доски, уставилась на окружавших меня вояк.

— «Bolvan ti! Ne vidish, chto ona odna iz nashikh?» — сердито буркнул седоусый ветеран, отвешивая незадачливому ловцу кобылок звонкий подзатыльник – «A eto kto eshe?».

— «A eto…» — ответить я не успела. Мой голос был прерван громким криком, и вскоре из клочьев дыма вылетела молодая единорожка, распялившая в вопле некрасиво кривившийся рот.

— «Вот! Вот она!» — кричала синяя, останавливаясь рядом со мной и тыча копытом едва ли не мне в морду – «Это все из-за нее!».

— «Из-за нее?» — приподнял бровь пожилой земнопони, щеголявший роскошными, просто буденовскими усами, вполне чисто выговаривая слова. Посторонившись, вояка проводил взглядом спеленатых, злобно сопящих грифонов, которых бравые пони уже тащили куда-то к уцелевшим вагонам – «То есть, это она убила тех четверых, а затем приволокла этих?».

— «Это все она, она!» — продолжала заходиться единорожка, обессилено повисая на спине одного из воинов и заливаясь безутешными слезами – «Если бы не она и ее приятель, ставший драться с этими грифонами, ничего бы не произошло!».

— «Кажется мне, что дело тут непонятное» — подумав, решил усач, привычным жестом крутя растительность на своем лице – «Tak, vi dvoye — begom za sotnikom! Pust on rassudit, kak s nimi postupit!».

— «Они напали рано утром, на заре» — упираясь взглядом в стоявшего передо мной пожилого вояку, доложила я – «Остановили поезд, после чего выгнали всех из вагонов и принялись вязать, подвешивая к каким-то палкам. Мой муж пытался пробиться к паровозу, чтобы узнать причину остановки и судьбу машиниста, но они… Они…».

— «Ndaaa… Nu, dela…» — пробасил земнопони, глядя на запачканное сажей полукольцо, лежащее на моем копыте – «Так, значит, это ты их всех порешила? Неудивительно – я бы и сам за такое шкуру спустил, а затем – швырнул бы в каменоломни под Фланкфуртом. Крепись, кобылка – скоро большой сбор, вышвырнем мы этих унгонов из наших мест. Ишь, чего удумали – пони убивать!».

— «Я притащила вот этих троих. Они сидели в засаде, на облаке, и явно что-то знают о судьбе остальных похищенных» — в моей голове внезапно всплыла какая-то тяжелая, нехорошая мысль, словно пасмурное, скорбное небо заволокла черная пелена приближающегося шторма – «А если у них спросить?».

— «Спросим, непременно спросим» — утвердительно покивал головой старик, подталкивая меня куда-то вперед, к оставшимся пассажирам поезда, сгрудившимся возле откаченных от догорающего паровоза вагонов – «Yarrik, provodi yeyo k ostalnim!».

— «Пойдем-ка, пятнистая. Нечего тебе тут ходить» — в отличие от своего командира, Яррик был настроен менее дружелюбно, но более иронично – «И мечишко этот отдавай – нечего тебе тут с ним расха…».

— «Ubey sebe grifona i zaberi u nego takoy je!» — холодно прошипела я, дергая ногой с зажатой в ней добычей. Песочный земнопони едва успел отдернуть ногу, и теперь сердито шипел, переводя недобро засверкавшие глаза с меня на свое копыто, украшенное неглубоким, но достаточно заметным порезом, прочертившим узкую полосу по всей поверхности костяного башмака – «Chto s boya vzyato – to svyato!».

— «Ух, ну посмотрите на нее!» — иронично прорычал Яррик, вновь принимаясь толкать меня вперед – «Ну прямо-таки бешеная! Одна из тридцати, язвить меня в колено! Смотри, не расплачься, когда придет сотник – уж он-то с тобой поговорит. Не любит он кобыл оружных, ох как не любит…».

— «Da poshel ti!» — едва ли не плюнула я в след удаляющемуся земнопони, плюхаясь на круп рядом с остальными пассажирами. Испуганные разворачивающимися вокруг них, без сомнения, страшными событиями, пони испуганно жались друг к другу, и постарались отодвинуться от меня как можно дальше, испуганно глядя на меня широкими, как плошки, глазами. Понурившись, я отвела от них взгляд, и принялась рассматривать изгаженные доски перрона, крутя в копытах трофейное оружие и неимоверным усилием воли пытаясь не расплакаться.

«Крепись, Скрапс. В поезде его не было – значит, они забрали тело, туда же, куда и всех остальных» — лихорадочно раздумывала я. Не выдержав, я вскочила, и принялась расхаживать взад и вперед, переводя невидящие глаза с поезда на перрон, на котором уже суетилось не меньше полусотни бронированных пони – «О, как же мне нужна твоя помощь, старый циник! Куда же ты пропал? Сначала ты, потом… Потом… Стоп! Не плакать, не плакать, я сказала! Мы его найдем, слышишь? Даже если ты не можешь отвечать – знай, мы его найдем! И кажется, я знаю как, но… О богини, дайте мне сил!».

— «Эй, куда?» — буркнул плечистый истукан, посверкивая глазами из-под рифленого забрала – «К ним нельзя! Старшой приказал!».

— «Где старшой?» — поинтересовалась я, недобро глядя на связанных, словно куры для продажи, грифонов. Похоже, с младшим из них уже успел поработать кто-то, знакомый с ранами не понаслышке, и подрастающий бандит уже щеголял плотными повязками на боку и обрубке крыла – «Я хочу узнать у них, куда они могли потащить пленных. Боюсь, они могут их убить, когда наиграются с ними».

— «Эт бесполезно, мелкая» — кажется, в голосе здоровяка прорезалось сочувствие – «Они уж год как хватают пони, проходящих по этим лесам, но так много – эт впервые. Их в замок унесли какой-нить местный, а живущие там знатные унгоны покрывают своих. Известное дело – ничейная земля, проклятая. Хотя дело то хорошее – поспрошать… Ey, starshoy! Tut dopros hotyat utchinyt! Dozvolyaesh, al v zashey?».

— «Допросить? А чего их допрашивать-то?» — удивился седоусый ветеран, вновь подходя ко мне и недоуменно глядя на пленников – «Мы их поспрашивали ужо, так они молчат. Тут нужно с подходцем действовать, умно. Вот дождемся сотника – и отправим их по этапу, в местный штаб округа. Там-то с ними по-другому поговорят, ох и поговорят… Тебе, маленькая, даже благодарность вынесут – помяни мое слово. Надо же – живьем супостатов взяла, впервые за целый год! Ничче, теперь они от нас не уйдут. Вот вернуться наши Тридцать из Клаудсдейла этого – перестанут вражины так нагло над нашей родиной летать!».

— «Они убили моего мужа, «старшой». Убили и похитили его тело, судя по разговорам вот этих» — проговорила я, стараясь вложить в свой голос как можно больше убедительности, но кажется, все было зря. Старый ветеран отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и я решила прибегнуть к тому, чем никогда и нигде еще не хвасталась, о чем еще не упоминала ни в одном разговоре, за исключением лишь посиделок с Твайлайт, расправляя огромные, покрытые сажей, пропахшие потом и гарью крылья – «Командир, посмотрите сюда. Я – одна из этих тридцати».

«Помоги же мне, Древний! Почему ты пропал тогда, когда я так нуждаюсь в твоей помощи?» — едва слышно шептала я, упираясь лбом в прохладное стекло вагонного окна – «Видишь, как все понеслось под откос? Едва получив свободу воли, свободу выбора, я только и делаю, что совершаю ошибку за ошибкой, и теперь, некому меня остановить, дать совет или просто поддержать, когда мне страшно и очень одиноко. Мне страшно и одиноко, ты слышишь, дух?».

— «Что, крылатая мразь, молишься своей богине? Она далеко, да и нет ей дела до вас, простых смертных. Она сидит далеко, в хрустальном дворце, и своими белоснежными крылышками делит с предателями мою родину, раздирая ее на куски! Ничего, скоро мы обо всем позаботимся, и тогда… Молись-молись, скоро придет и твой черед!» — грифон был связан и растянут, как курчонок, между скамеек сидячего вагона неодобрительно кривившимися земнопони. В отличие от них, охранявший пленников толстяк искрился нездоровым энтузиазмом и лично притащил мне котелок с горячими углями, «изнутри, из самой топочки достал, уголечки-то! Будет чем гостей крылатых угостить!», однако судя по его хитро блестевшим глазам, мой добровольный помощник явно делал это не совсем бескорыстно. Однако в тот момент мне было абсолютно все равно.

— «Что, пожирательница травы, поджилки затряслись?» — вновь подал голос атаман, видя, как я неуверенно отворачиваюсь от окна. Убить в бою, летящего к тебе врага – это одно, а вот так, в холодной ярости пытать связанного пленника… Я зажмурилась, чувствуя, как рот наполняется кислой слюной – «Да, это небе не железом размахивать, мразь, и не калечить беззащитных юнцов. Тут нужно стальные яйца иметь. Так что развяжи-ка меня, а я, может, и шепну чего своим, когда тебя вязать прилетят. Думаешь, бароны местные – они тут просто так сидят, гнида кантерлотская? С ними даже гвардия ваша связываться боится, а уж тебя они вообще оприходуют так, что ходить потом не сможешь!».

— «П-прошу тебя…» — слова дались мне нелегко, просить о чем-то убийцу, отдавшего тот самый роковой приказ, было неимоверно сложно. Я чувствовала, что медленно вонзаю острый нож себе под ребра, неторопливо, с садистским сладострастием, ведя его прямо к сердцу, но вытолкнула, выплюнула, выжала из себя эти слова. Ради памяти своего милого я была готова на все – «Прошу, скажи мне, куда забрали убитого пегаса… Или… Или его тело».

— «Известно куда, пизденка – уволокли его, монстра этого» — осклабился атаман, нагло улыбаясь краями рта, увенчанного костяным колпачком клюва – «Сейчас ребятки эту тушу в лагерь принесут – и расчленят, ебатраха твоего, на кусочки. Славная добыча, клянусь перьями Хрурта! Еще никто не мог похвастаться, что поймал фестрала, мы первые будем, славные трофеи из него сделаем!».

«О нет! Блядь, что же делать, что же делать…».

— «А ты меня отпусти!» — видя выражение беспомощности, застывшее на моей мордочке, лукаво предложил мне грифон. Желтые глаза метнулись в сторону окон вагона, под которыми стояли так и не представившиеся мне вооруженные пони – «Отпусти, и ничего с тобой и не случиться. Пасть в бою – самое милое дело. Ты себе еще кого-нибудь найдешь, а хочешь – я сам тебя провожу, в лагерь наш. Там ты и тело увидишь, раз так рвешься к своему монстру… Вот только птенцов этих мы с собой возьмем. Без них – никуда не полечу!».

Надеюсь, эти записи никто и никогда не прочтет. Я давно закончила отсылать свои «дневники», больше похожие на рапорты, принцессе, но по старой памяти, все еще веду эти записи для себя. Надеюсь, они пойдут в хлам, и моим детям не придется читать о том, как кричала и плакала, как отчаянно молила их мать мерзко улыбающееся, химероподобное существо, вальяжно висевшее на растянувших его веревках. И я верю, что в этом мире есть хоть немного справедливости для маленькой, пятнистой кобылки, которая сдалась – и принялась раскручивать тугие, неподатливые веревки».

— «Да-да-да, вот так!» — удовлетворенно клекотал грифон, с презрительной ехидцей глядя на мою заплаканную мордашку – «Не бойся меня. Просто развяжи эти веревки, и уговори этих крига отпустить моих… Моих подопечных. И я сам отнесу тебя в лагерь. Клянусь крашеными перьями Хрурта – я не прикоснусь к тебе и когтем!».

«Да он же обманывает меня!».

Откровение, свалившееся мне на голову, было похоже на холодную волну, ледяной волной окатившую мое дрожавшее, словно в лихорадке, тело. Застонав от горя и разочарования, я отшатнулась от мерзко лыбящегося грифона, и упала на скамейку, спрятав морду в копытах.

«Кентурион? Какой из тебя кентурион? Ты потеряла голову, развесила сопли и едва не совершила самую большую глупость в своей жизни!» — бурный ледяной поток растекался по всему телу, вымывая из него липкий жар неуверенности, и холодной льдинкой поселяясь в бешено колотящемся сердце, остужая, замедляя его бег. Покалывающий холодок достиг головы, остужая колотящийся в панике разум, и наконец, я смогла, я услышала где-то вдалеке, на грани слышимости, чей-то едва заметный голос. Он был настолько тих, что я не могла разобрать ни слова, ни интонации, ни даже его пол, но что-то во мне уверенно подсказывало – я, наконец, смогла дозваться своего невидимого симбионта.

И он мне ответил – как мог.

— «Значит, не тронешь и когтем?» — мой голос изменился настолько, что грифон вздрогнул от неожиданности, глядя на меня круглыми глазами, в которых появилось какое-то новое, незнакомое мне чувство – «А твои подельнички — они тоже не тронут?».

— «Ну, я все еще их атаман-барон!» — попытался импровизировать мой пленник, но я уже поняла, что это все ложь – «И если ты придешь сама, приведя меня и моих птенцов, то может быть, хорошенько извинившись перед ними, ты и загладишь свою вину настолько, что…».

— «У меня есть встречное предложение, существо» — мои губы раздвинулись в очень нехорошей улыбочке, о существовании которой я раньше не догадывалась и сама – «Ты отвечаешь на все мои вопросы, гад, а я, взамен, передаю тебя вот этим славным местным пони, которые тебя допросят, а затем куда-нибудь ушлют. Может, это будет и карьер, может – каменоломня или тюрьма. Но ты останешься в живых, понял? Ну что, как тебе такое предложение?».

— «Что?! Да пошла ты богам под хвост, ссучка!».

Пододвинув к себе наполненный пышущим жаром котелок, я долго вглядывалась в мерцающее марево подернутых пеплом углей, тихонько потрескивающих, словно в радостном нетерпении от предстоящего действа. Казалось, еще немного – и я откажусь от того, что я задумала чуть раньше, но так и не смогла осуществить… Но теперь, я была не одна, и это новое существо, взявшее контроль над моим телом и эмоциями, наконец, приоткрыло мне доселе скрываемую ото всех грань своей личности. Своего вида. Всего своего вымершего рода.

— «Я хочу знать, куда унесли пленников, захваченных сегодня утром при нападении на этот поезд» — холодно произнесла я, глядя в круглые, птичьи глаза атамана. Ледяная броня, сковавшая меня при известии о смерти мужа, вернулась – и вновь приняла меня в свои холодные объятья. Я больше не сопротивлялась – сожаление, горечь потери и ярость на столь несправедливую судьбу толкнули меня в объятья Древнего – и он считал, что знает, как нужно поступать в таких вот случаях».

«Они никогда не вели переговоров с террористами».

— «Оближи мои шерстяные шары, ты, хренова малолетняя пиздааааааааааааааааааа!» — наглый клекот, в котором сквозила храбрость отчаяния, перерос в хриплый, каркающий крик боли, когда я, недовольно покачав головой, подняла чугунок – и надела пышущий жаром раздутых углей котелок на переднюю лапу грифона.

Сначала не происходило ничего – решивший не сдаваться супостат мужественно терпел, тихонько стуча дрожащим от боли клювом, но уже через минуту за первым криком последовал второй, затем третий, заставляя меня болезненно морщиться от оглушающего звона в ушах. Тошнотворный запах горящей плоти потек по вагону, и неожиданно для себя, я сглотнула, впервые за несколько лет, проведенных в качестве пони, почувствовав запах жареного мяса.

— «Где они? Куда их унесли?» — рыкнула я, сдергивая котелок с лапы пленника, уставившись в круглые глаза и стараясь не обращать внимания на ужасную, почерневшую, скрюченную конечность. Твердая кожа, покрывавшая лапу грифона, сопротивлялась до последнего, но вскоре, лопнула и она, не устояв перед адским жаром разожженных ее же хозяином углей, и выпуская из трещин гладкую, застывшую, сплавившуюся в однородную, красно-оранжевую массу плоть, исходящую паром и запахом горелого мяса. Скрюченные когти навек застыли потрескавшимися, почерневшими кусочками кости на сведенных, обгорелых пальцах птичьей лапы, и где-то в глубине моей замерзшей, заключенной в лед души на мгновенье вспыхнул ужас от понимания, какая же это, должно быть, была боль.

Вспыхнул – и пропал.

— «Ссука! Мразь! Вонючая пиздень!» — дергаясь в путах, бушевал атаман, брызгая на меня клочьями пены – «Я тебя порву, ссука! Своим же клювом кишки выпущу, слышишь? Я тебя найду, ссучараааааааааааааа! Нееееееееееет!».

Пожав плечами, я переставила котелок на другое сиденье. Задние лапы грифона были привязаны гораздо менее удобно, и мне пришлось своими копытами держать тяжелую посудину, надевая ее, словно носок, на дергающуюся, извивающуюся в путах кошачью лапу существа.

— «Где они?» — мой голос долетал до меня будто со стороны – «Куда унесли тело Графита? Где остальные пони, мразь?».

— «Ссука! Тварь! Подстилка для монстра! Вы все, слышишь, все сдохните у нас нааааааааааааахахахахахаааааааааааааааа! Неееееееееееет! Ааааааааааааааааа!» — зашелся в вопле грифон, когда пылающие угли вновь принялись за свою работу. Вагон мгновенно наполнился запахом горелой шерсти, вскоре, вновь переросший в запах сжигаемой заживо плоти. Дергаясь, орлиноголовое существо извивалось и дрыгалось в своих путах, безумно выпучивая глаза от боли, с которой обугливалась, превращаясь головешку его задняя лапа. Отворачиваясь и морщась от пощелкивающих углей, выбрасывающих в воздух струйки горького пара, я чувствовала лишь смутную тень раскаяния, заглушаемую чувством холодной и очень злобной целеустремленности.

— «Ну что, твоя память достаточно прояснилась?» — вновь задала я свой вопрос, когда дикие вопли сменились утихающими стонами. Отставив горшок, я сдернула с ближайшего деревянного сиденья забытую кем-то шаль, и накинула на скрючившуюся, обгорелую конечность, исходящую струйками пахнувшего гарью пара – «Ходить ты уже не сможешь, смирись с этим. Следующими на очереди будут твои крылья, и после этого, ты не сможешь даже летать. Все, что будет тебе доступно – это ползанье из постели на горшок и обратно, если, конечно, у тебя есть дом и те, кто будут достаточно к тебе добры, чтобы позволить тебе такую роскошь».

— «Сдохни, тварь! Сдохни!» — простонал атаман-барон, зажмуривая слезящиеся от гари и боли глаза – «Что ты за чудовище такое?!».

— «Где они, ублюдок?!».

— «Не… Не скажу! Ничего не скажу! Оближи мой член, ссука, пока можешь – скоро за мной прилетят, и тогда…».

Не слушая кричащего, извивающегося в путах грифона, я вышла в тамбур поезда, плотно притворив за собой дверь. Едва заметно поскрипывая на холодном ветру, внешняя дверь была открыта, и, прислонившись пылающим лбом к холодной стенке вагона, я молча стояла, чувствуя, как лучи восходящего солнца мягко согревают своими лучами мою перепачканную шкурку, не в силах, однако, растопить тот страшный лед, сковавший мою душу.

«Так, наверное, ты чувствовала себя, Луна? Наверное, это был такой же лед, холод огромного, безразличного космоса, подчинивший себе твою душу, заставивший тебя поставить все на кон – и выйти против своей сестры. Но нет новых элементов, нет любящей, всесильной сестры, готовой пойти на все, лишь бы вернуть себе свою маленькую, заблудившуюся в холодной вышине сестренку. Никто не создаст новые элементы, да и я сама уже не хочу ничего менять. Со смертью милого мне нечего делать в этом мире. Обещав защитить целый мир, я не смогла защитить даже самое близкое мне существо. Но клянусь, он не останется неотомщенным!».

— «Следующую!» — выглянув из тамбура вагона, я обнаружила, что на меня таращится весь перрон. Стоявшие вдоль вагона земнопони отвернулись, глядя на мою голову, высунувшуюся из дверного проема, в то время как вновь сбившиеся в кучу пассажиры поезда тихо тряслись, глядя на меня наполненными ужасом глазами. Поняв, что никто не собирается мне помогать, я спрыгнула на деревянный настил и сама поволокла дергающуюся, сопротивляющуюся добычу к стальной лесенке поезда. Стоявший рядом с пленниками караул вздрагивал и отворачивался, натолкнувшись на мой взгляд, заставляя меня в очередной раз задуматься о том, что же именно они видят в этот момент в моих глазах, и никто, не один из этих вооруженных удальцов не решился помочь мне, пока я, глухо рыча, затаскивала извивающуюся и кричащую добычу в вагон.

— «Дат! Датти!» — прокричала грифина, дергаясь в опутывающих ее веревках. Прикрывший мутные глаза грифон очнулся и до предела, до треска натянул опутывающие его веревки при виде моей пленницы, забрасываемой на скамейку напротив него – «Вас хат… Вас…».

— «Какая милая встреча, не правда ли?» — мрачно заметила я, прикручивая задние ноги грифины к широким проушинам, с какой-то неведомой мне целью проделанных в углах деревянных скамеек – «Работорговля и разбой – это у вас семейное, как я понимаю? Эдакий клановый подряд?».

— «Ч-что ты соб-бираешься делать?» — хриплым шепотом спросил меня грифон, изо всех сил выворачивая голову, чтобы разглядеть мои приготовления – «Нет! Не смей ее трогать! Она ж еще несмышленая малышка!».

— «Эта «несмышленая малышка» спокойно смотрела, как убивают моего молодого мужа» — хладнокровно пожала плечами я, передергиваясь от ощущения огненной иглы, вонзившейся в сердце – но тщетно. Мой новый ледяной панцирь был крепок, и я лишь философски вздохнула, почти желая повторения этой боли, не дающей мне забыть, не дающей простить… — «Почему ты хочешь оправдать содеянное ее возрастом? Среди похищенных были жеребята и меньше».

— «Ты монстр! Да что же ты за чудовище такое?!».

— «Чудовище? Пожалуй, да» — подумав, согласилась я, приближаясь к грифону и поигрывая небольшим, изящным столовым ножом, любезно забытым при бегстве кем-то под лавкой – «Оказывается, уже как год вы нападаете на пони, грабите их дома, похищаете их самих, их родных и близких, а теперь, когда вы вдруг столкнулись с чем-то по-настоящему страшным, ты смеешь кричать и обвинять меня в отсутствии гуманизма? Странный ты, мой милый атаман-барон. Это чудовище не проснулось – ты сам создал его, когда отдал тот страшный приказ, и вот теперь, ты до конца, до краев напьешься говна из созданной тобой чаши. А начну я, пожалуй, вот с нее».

— «Нет! Мои слуги уже летят сюда! Они разорвут… Истребят…».

— «Охотно жду» — пробормотала я, поворачиваясь спиной к неистово дергающемуся в путах грифону, и приблизившись к пытающейся уползти куда-то под лавку грифине, поставила рядом с ней котелок, в который и положила сияющий металлом столовый прибор – «Хммм, немного туповат, но это даже хорошо. Скажи-ка, милая – а ты сама, случайно, не в курсе, где находится то место, куда уволокли всех этих пони, а? Я видела, что вы сидели очень высоко, и явно видели происходящее во всех подробностях».

— «Ммммфмммр!».

— «Странно. А мне вдруг показалось, что тебе было достаточно интересно на том облаке» — покряхтев, я, наконец, взгромоздила оказавшуюся довольно увесистой тушу грифины на лавку, для верности, зафиксировав ее какой-то длинной простыней, обернутой вокруг шеи и привязанной к другой широкой проушине, в довесок, снабдив ее увесистым кляпом. Поспешное бегство пассажиров и разбросанные в беспорядке вещи вокруг меня облегчали мою задачу, предоставляя множество возможностей для запланированной фиксации и членовредительства – «Но раз я ошиблась тогда, то может, я ошибусь в тебе и еще раз, предположив, что ты все-таки захочешь рассказать мне что-нибудь еще, чтобы я смогла хоть чем-нибудь помочь твоему отцу?».

— «Тварь! Мразь! Не смей!».

— «Мрмрмррмммммффффф!».

— «Странно. Обычно правду говорить легко и приятно, поверь» — я доверительно склонилась над головой испуганной птицекошки, в глазах которой, глядящий на меня, плескался океан ужаса, и осторожно провела по ее животу горячим ножом, неприятно зашипевшим от соприкосновения с взмокшей от страха шерстью на животе химеры – «Итак, мы говорили про твоих старших товарищей, ходивших в отряде твоего отца. Где они, а?».

— «Нет! Нет же! Прекрати, прекрати это, тварь!» — орал и бесновался атаман, пока его дочь громко плакала в кляп от ужаса, ощущая жар и запах паленой шерсти, исходящий от ее живота. Мне даже не потребовалось нажимать на нож, ведь запахи и звуки самой процедуры делали всю работу за меня – «Монстр! Чудовище! У нее же кляп во рту!».

— «Кляп? Какой еще кляп?» — делано удивилась я, оборачиваясь к грифону, глаза которого мгновенно прикипели к ножу, зажатого у меня под копытом – «Ах, так вот почему она так невежливо игнорировала все мое красноречие! Увы, а мне казалось, что все это от недостатка уважения и плохого воспитания, помноженных на грубую, кочевую жизнь севера. Ну, там убил, тут рабов захватил, сям ограбил… Ты же понимаешь, да?».

— «О Хрурт, ты хренова садистка!».

— «Я рада, что мои таланты нашли в тебе отклик, милейший. Учитывая то, что ты меня, можно сказать, создал, я с чистой душой могу теперь звать тебя «папочка», правда? Ох, это будет такая милая семейная встреча – ты, я, и моя новая сестра, на богатый, внутренний мир которой я просто мечтаю полюбоваться с момента нашей первой встречи. Слушай, а вон там, на перроне – это, случайно, не мой новый братец, а? Ну, тот, который без крыла, и без пяти минут как без передней лапы, прости за тавтологию…».

— «Не смей, слышишь, не смей!» — взвизгнул старый грифон, глядя, как выгнулось тело его дочери, скрытое от него моей стоявшей на задних ногах фигуркой – «Меня! Меня пытай! Режь, жги, расчлени на части – но не трогай их… Пож… ПОЖАЛУЙСТА!».

— «Что-что, прости? За этим мычанием я плохо тебя расслышала…» — дергающееся передо мной тело, распяленное на веревках и простынях, выглядело настолько беззащитным, что я решила не торопить события и немного «дожать» любителя экстремальных видов обучения детей. Тем более что у меня была всего лишь тройка по такому милому предмету как «тактика допроса в полевых условиях»… — «Такс, у нас аппендикс располагался справа… А где тут право у них? А, какая, впрочем, разница, правда? Ой, кажется, это был какой-то сосуд…».

— «Мммммрмрмрмммммф-мф-мф-мф-мф!».

— «Стой! Стооооой! Стой же! Я… Я скажу! Я все скажу!».

— «Правда?» — сжав зубы, я титаническим усилием воли заставила себя стоять ровно, не отрывая шипевшее лезвие тупого, десертного ножа от живота рыдавшей в кляп грифины. Это был даже не разрез, а тонкая, едва заметная царапина, которой я отметила попавшую мне в копыта жертву. Я собиралась оставить ей на память несколько хар-роших шрамов, не заморачиваясь с настоящей вивисекцией, но признаюсь, что в тот момент, я была готова на все.

«Когда я молила – ты смеялся. Когда плакала – хохотал. И ты ухмылялся, отдавая приказ об убийстве, мразь. А вот теперь что-то подобное происходит с твоим детенышем – и ты уже готов на все?».

— «Знаешь, ты мог сказать все той заплаканной кобылке, которая валялась перед тобой, унижаясь и моля…» — на секунду замерев, нож медленно двинулся дальше, под хрипы и крик, вырывавшиеся из-под кляпа, надежно засунутого в птичий клюв – «Но монстра, что ты сегодня создал, это совершенно не колышет, поверь. Забавно, еще час назад я была готова есть твое говно, лишь бы предотвратить убийство моего любимого, а сейчас… Скажем так, у меня проснулась лишь слабая тень интереса от твоих слов».

— «Ммрмрмрммммммм! Амммммм! Мааааааааамммммммммммммммффффф!».

— «Они в замке! В замке Дарккроушаттен, в Белых Холмах! Мы выбили оттуда сраную гвардию, и теперь это наш дом! Грифус пообещал что все, захваченное первопроходцами, останется им, и мы заявили права на эти земли, слышишь? Ты находишься на нашей земле! Мы не хотим тут видеть эту гребанную железку, не собираемся слышать гудки ваших поганых паровозов! Оставьте нас в покое, слышите?».

— «Слышу, слышу» — положив затупившийся нож в котелок с углями, я повернулась к извивавшемуся в путах грифону, силящегося разглядеть рыдающую в кляп дочь, распяленную на веревках за моей спиной – «Значит, официальные морды Грифуса – столицы ваших королевств, решили провести экспансию на юг. Умно. Захват земель, ослабление и без того неопасного соседа, и в довесок – решение всех внутренних проблем маленькой победоносной войной. Гражданская война становится войной за освобождение родины, конкуренты гибнут или исчезают в боевых действиях, все кто против – автоматически становятся врагами нации… Кстати, а велика ли эта территория?».

— «От… Отсюда до… До гор на севере».

— «Ух нихрена ж себе!» — с чувством произнесла я, прикинув примерный масштаб. Я знала местную географию лишь по старым, читаемым единственно от скуки картам, отдавая организацию наших перемещений на откуп своему верному опциону, но даже с этими скудными познаниями я была впечатлена – «Это почти четвертая часть центральной Эквестрии, если я правильно помню карты. Неслабо замахнулись химеры…».

— «Наше войско сильно и многочисленно! Оно враз сметет любого, кто посмеет выступить против нас!» — раскачиваясь на веревках, хрипел атаман-барон – «Мы поклонились Грифусу этой землей, и теперь никто, ты слышишь, никто не сможет выбить нас отсюда! Это наша земля, и мы…».

— «Да-да-да. Значит так, пернатый, слушай меня сюда» — пожав плечами, я отодвинула от себя ненужный более котелок, и мрачно посмотрела на застывшего грифона, поджавшего свой хвост при виде моего взгляда, скользнувшего по его промежности – «Сейчас я выйду проведать твоего сына – кажется, его перевязали, но учти, это можно исправить в один момент. Вместо меня, сюда зайдут несколько пони, которым ты любезно поведаешь, где находится этот твой сраный замок, кто там живет, распорядок дня, караулы – в общем, все, о чем они захотят узнать. И если ты не сделаешь этого быстро, если ты не сделаешь этого правдиво, или им чем-то не понравятся твои ответы… В общем, перед смертью ты увидишь, как я буду разрисовывать стекла вагонов кровью твоих милых детишек, которых ты так ревностно натаскивал на прибыльное дело работорговли. Ты. Меня. Понял?».

Вывалившись из вагона, я медленно подошла к станционной оградке, и приложила голову к холодному камню. Лоб пылал. Отсутствие эмоций настораживало меня, как настораживало и то, что я не чувствовала какого-либо раскаяния за содеянное преступление. А ведь это было преступление, и я прекрасно отдавала себе отчет о том, что дома меня ждут суд, который вряд ли оправдает мои действия «состоянием аффекта», лишение всех званий и может быть, даже тюрьма. Да, были в милой, солнечной Эквестрии подобного рода заведения, рассчитанные на разные сроки пребывания в них провинившихся пони, хотя я и не знала досконально, как выглядят и чем в них занимаются преступившие законы солнечной и лунной богинь. Вслушавшись в себя, я поняла, что это более неважно, и все, о чем я могла в этот момент смутно сожалеть, так это о том, что мои действия бросят тень на все мое приемное семейство. Газеты вновь примутся поливать меня грязью, наверняка начнут осаждать моих ошарашенных известиями родственников с издевательскими вопросами типа «А что вы чувствуете, будучи приемным родителем мерзкой преступницы?», изо всех сил «формируя общественное мнение» и занимаясь прочими, очень важными для их хозяев вещами, в то время как я тихо сгнию где-нибудь в темнице, подальше от взбудораженных глаз населения страны. Забавно, но подобный исход меня не пугал. Холодная пустота, образовавшаяся в сердце, откуда вместе с любимым был выдран огромный, кровоточащий кусок, подпитывала лед, сковывающий мое тело, и я лишь вздохнула от сожаления о том, что вряд ли мне доведется провести свои дни рядом с телом любимого. Ведь если его забрали в замок грифоньей знати, да еще и на нейтральной земле…

— «Эй, ты! Пятнистая!» — открыв глаза, я недоуменно уставилась на подошедшего земнопони. Бурая, неотличимая от остальных броня, песочного цвета шкура, голубые глаза… Кажется, его звали Яррик – «Пошли, сотник хочет тебя видеть. Мечишко оставь – он тебе больше не понадобится, ясно?».

— «У тебя ножен, случаем, нет?».

— «Вот тупая кобыла! Сказано ж тебе – положи оружие, не придется тебе им больше махать! Мы сами тут обо всем позаботимся, а тебя, похоже, заберут в штаб местный. Вот им-то ты и расскажешь все, что тут произошло…» — нетерпеливо топнул копытом солдат, негромко добавив – «А так же – что ты тут успела натворить».

Естественно, я не послушалась, и к вновь прибывшей группе пони я подошла, сжимая под крылом свой первый боевой трофей. Лежа в тепле, под боком, меч был не против подобного обращения, и мне периодически приходилось напоминать себе о том, что в непосредственной близости от моих ребер находятся полтора фута острой, крепкой стали, готовой мгновенно вывалиться у меня из-под крыла. Командующий прибывшей сотней был жилист и высок, даже по меркам земнопони, вмиг заставив в моей голове всплыть воспоминания о длинношеих животных дальнего юга. Единственное отличие его было в доспехе – ребристый, похожий на раковину шлем с длинным наносником сверкал, покрытый серебристой краской, красиво блестевшей в лучах утреннего солнца, и из-под него, не мигая, на меня смотрели холодные, ярко-голубые глаза.

— «Я — сотник сталлионградского патруля. Твое имя, откуда родом, что делала в поезде» — сухо задал вопрос сотник, обшаривая меня до отвращения знакомым мне «начальство-очень-недовольно» взглядом. Кажется, ему сразу пришлась не по душе моя перепачканная сажей и кровью фигурка, а то, что я посмела еще и раздраженно дернуть щекой, лишь добавило масла в огонь – «Так, а почему у нее что-то спрятано под крылом, а десятники и ухом не ведут? Вам что, особое приглашение на обыск нужно?».

— «Так ведь она вроде как и из наших…» — разводя копытами, начал оправдываться усатый десятник, уже вернувшийся из вагона со своими подручными – «По-нашему лопочет, хоть и с говорком, крылья эти большие, о каковских мы наслуханы от вас, сотник, были; четверых вражин как есть разделала под орех… Да и вон тех вон, в вагоне которые, приволокла. Сама огнем вражин приголубила, вызнавая, где муж евонный убитый обретается, и кажись, даже нашла».

— «Бардак! Бардак у вас в сотне, а не дисциплина, сотенный!» — вылез вперед какой-то земнопони. Бурая броня на нем, казалось, была новее и чище, чем на остальных, в то время как сверкавший серебром шлем был украшен золотой фигуркой молота и шестерни, приятно гармонируя с белоснежными, новенькими ножнами короткого, широкого меча – «Какая-то кобыла притаскивает трех грифонов, двое из которых еще подростки, зверски пытает их, а ваши воины делают вид, что так все и надо? Скандал! Международный скандал! Немедленно разоружить, связать и допросить!».

— «По чьему приказу?» — злобно, сквозь зубы, прошипела я, крепко сжимая крылья, в то время как двое воинов стиснули меня с обеих сторон, впрочем, не доставая еще оружия и не пытаясь пока связать – «С каких это пор кентурион Легиона должна отвечать перед неизвестным ей солдатом?».

— «Ты? Кентурион?» — удивленно вскинул на меня голубые глаза сотник – «Это значит, что ты командуешь сотней в этом новом отряде, который создала…».

— «Который создала я сама, с повеления Светлой Богини» — кивнула я, чувствуя, как расходятся, перестают сжимать меня покрытые сталью бока невольных конвоиров, как отшатывается от меня разукрашенный выскочка с белоснежными ножнами, и как просыпается неподдельный интерес в глазах стоящих вокруг меня пони – «А зовут меня Скраппи Раг, кентурион Первой кентурии Эквестрийского Легиона, одна из тридцати искусственно выведенных пегасов Сталлионграда… И с сегодняшнего утра – потерявшая мужа, безутешная вдова».

— «Мне кажется, ты еще слишком юна для такого, Раг» — поглядывая в костер, вынес свой вердикт сотник, выслушав мой рассказ. Собравшиеся вокруг большого котелка, установленного под пологом растянутой над нами палатки, двенадцать пони слушали шум дождя, шуршавшего по импровизированному навесу. Разъедавший глаза дым снова не подвел, и уловив его первые поползновения в мою сторону, я ушла бродить по перрону, глядя, как косые струи теплого дождя смывают со старых досок грязь и кровь, возвращая им их прежний, потрепанный временем вид. Догоравший паровоз с тендером и первым вагоном сталлионградцы оставили на месте, оттащив от сгоревших остовов уже начавшие заниматься вагоны остального состава, расположив в них уцелевших пассажиров, делящих свои места с набившимися в вагоны воинами лежащего где-то далеко на востоке страны технологического центра Эквестрии. Я без колебаний отдала своих пленников – узнав то, что мне было нужно, я испытывала лишь отвращение, глядя на орущего что-то оскорбительное в адрес тащивших его воинов грифона и тихо постанывающую, молодую грифину. Увидев мой презрительный взгляд, изуродованный, сломленный птицелев лишь плюнул в мою сторону, но не решился повторить все сказанное, ведь увидев меня, его уцелевшая, хотя и потрепанная дочь зашлась в натуральной истерике, умоляя о чем-то тащивших ее часовых. Рассевшись под тентом, десятники и сотник как-то слишком деликатно промолчали, когда я вернулась в относительную сухость и тепло под навесом, заняв освобожденное для меня место возле подернутых золой углей. Прогорая дотла, угли тихо шипели и время от времени, выстреливали в воздух мерцающими звездочками искр, сгоравших на влажном ветру.

«Как все вокруг. Как мы. Вот лечу я, а вот – Графит. Как мало от нас остается – лишь искры да прах на ветру…».

— «Экхем… Мы нашли в вагоне лишь кучки грифоньих костей. В тендере валялся наполовину обгорелый труп какого-то бедолаги – кажется, это был машинист, судя по остаткам фартука» — прокашлявшись, сказал седоусый десятник, бесцельно помешивая что-то в котелке и пряча от меня глаза – «Никаких следов твоего… Ну… В общем, ничего больше. Может, все не так уж и плохо? Обычно они хватают пленных и уносят их зубр знает куда, ведь за живых им платят мятежные бароны, живущие на окраинах их королевств. Вдруг и твоего туда уволокли, а?».

— «Один из тех, что я убила, показывал булаву, которой он проломил голову Графиту, а этот атаман приказал его добить» — стискивая зубы, пробормотала я. Выудив из-под крыла лежавшее там до времени полукольцо, я принялась прилаживать его на себя, стараясь не встречаться взглядами с остальными земнопони, сидящими вокруг костра. Широкое, оно пахло кровью и гарью, но я мужественно старалась, пока не нацепила его на левое крыло, плотно, до боли, прижав уступившее моему напору золото зубами – «Как бы то ни было, я узнала, куда унесли его тело и где находятся остальные похищенные. Это замок…».

— «Дарккроушаттен, что в Белых Холмах. Знаю» — негромко ответил сотник. Положив свой щит под задницу, он с удовольствием прихлебывал какое-то варево, с присвистом хватая крепкими, чуть желтоватыми зубами горячие куски картошки. Без шлема, он выглядел гораздо моложе, оказавшись зеленым земнопони средних лет, уже украшенным несколькими глубокими, ровно зашитыми шрамами на голове – «Поганое местечко. Кругом лес, подступающий почти к самым стенам, в лесу – завалы. Вроде бы, штурмуй – не хочу, ан нет… Завалы не дают организовать правильную осаду, а штурмовать ворота бессмысленно, если весь гарнизон замка, в один миг, может раскинуть крылья и просто-напросто улететь, поливая проходящие под ним порядки врага своим поганым птичьим дерьмом, оставив колотиться лбом в заваленные камнем ворота. Это ничейная земля, сотница, но похоже, вскоре, она приобретет себе хозяина. Каменоломни под Талосом и Асгартом работают без перерыва, и им постоянно нужны рабы».

— «И представь, что будет, когда ты начнешь, словно крылатый медведь, ломится в эту обитель спаянной команды грифонов» — поднял на меня глаза оранжевый земнопони с зеленой, словно молодая трава, короткой гривой. Его звание комиссара подействовало на меня довольно странным образом, и я буквально чувствовала опасность, буквально излучаемую коренастой фигурой Старх Джуса – «Это приведет не просто к скандалу, поверь. Любая твоя промашка даст грифонам возможность поднять визг о злобных милитаристах, разоривших семейное гнездо уважаемого рода, причем в доказательство, будут представлены даже тела лично убиенных тобой родителей и их птенцов. Хочешь еще осложнить жизнь дипломатическому корпусу, а?».

— «Нет. Я просто хочу вернуть тело моего мужа» — тускло бросила я, поднимаясь на ноги. Кажется, помощи ждать не приходилось, да мне и не слишком хотелось, чтобы кто-то еще пострадал от моих, пусть и ошибочных, действий – «Поэтому мне пора в дорогу».

— «Куда это ты собралась?».

— «Ты никуда не пойдешь, Раг» — твердо сказал сотник, вновь надевая шлем и пристегивая к крючкам доспеха короткий, темно-зеленый плащ – «Помимо того, что это просто самоубийство, ты можешь подставить множество пони, которые, пребывая на территории Грифоньих Королевств, окажутся в ловушке, если твои действия приведут к войне или хотя бы пограничному конфликту».

— «Ты не можешь запретить мне, сотник!».

— «О, еще как могу» — дернул щекой сталлионградец, поворачиваясь ко мне спиной – «Ты сама сказала, что в данный момент находишься в отпуске, а значит – сугубо гражданская пони. Уведите ее к остальным, и следите в оба!».

— «Ах ты…» — злобно зашипела я, стискиваемая с обеих сторон закованными в железо телами, без особого напряжения поднявшими меня над платформой – «Все равно убегу, слышишь?! Все равно…».

— «Тревогаааааа!».

Громкий крик часового разнесся над мокрой станцией, словно звонкий удар колокола. Засуетившись, мои конвоиры лишь крепче стиснули меня боками, и отошли в сторонку, стараясь не мешаться под ногами у выпрыгивавших из вагонов воинов. Прошло очень немного времени, а часть из них уже выстроилась в ровные порядки на мокрых досках платформы, в то время как их облаченные в зеленые, сливающиеся с травой плащи, товарищи опрометью кинулись в подходящий к перрону подлесок, явно намереваясь устроить там засаду для вновьприбывших гостей. Подняв глаза к небу, я закрутила головой, и вскоре, сама увидела множество синих, стремительно приближающихся точек, несущих с собой что-то длинное, блестящее, и без сомнения, очень и очень острое. Сжавшись, как заведенная пружина, я постаралась отставить крыло и выхватить из-под него меч, но тщетно – держащий меня конвой знал свое дело, и мне оставалось беспомощно смотреть на приближающихся птицельвов. Десять, двадцать, тридцать – их было не менее пяти десятков, облаченных в голубые колеты с плохо различимым с такого расстояния белым гербом, однако вместо немедленного нападения, сделавшие над нами круг грифоны размеренно садились недалеко от платформы, намеренно или нет, подставляя свой тыл и фланг под удар затаившейся в лесу осады. Вооруженные лишь длинными, грубыми алебардами, они глухо клекотали, довольно быстро выстраиваясь в компактные линии с обеих сторон застывших вагонов. Вскинувшие щиты Сталлионградцы не двигались, лишь плотнее сомкнув свои ряды, когда из их порядков вышел сотник, перевернувший плащ белой подкладкой вверх, и направился вперед – к приземлившемуся неподалеку от нас пожилому, богато одетому грифону.

— «Что тут йест пхоисходийт?» — поинтересовался смутно знакомый мне голос. Переливаясь и клокоча, он был наполнен строгостью и затаенной до поры яростной злобой, хотя раньше, как мне помнилось, его владелец разговаривал вполне достойно, хотя и с забавным немецким акцентом – «Крапрыйе пойтсы слаффноко Сталлионкхада схашаются с сопстфенными соплеменникхами?!».

«Он был уже не молод, но все еще подтянут и быстр, несмотря на множество тусклых, подернутых проседью перьев, проступавших по всему его телу. Узловатые передние лапы были сухи, а когти и клюв уже не могли бы похвастаться орлиной остротой, но весь его вид, все то впечатление, которое складывалось, глядя на него, просто кричали об одном – этот бодрый и несколько старомодный дед все еще опасен и силен».

— «Гриндофт?» — высунув голову над спиной одного из конвоиров, я вытаращилась на голубой, с опушкой, дублет грифона – «Гриндофт, старина!».

— «О, тохокайа Скхаппи Хаг!» — подходя ко мне, склонил голову в поклоне седой птицелев, начисто игнорируя сердитое покашливание вновь нацепившего серебряный с золотом шлем комиссара, вместе с сотником, повернувшего к подошедшему ко мне грифону – «Тут пхоисхотийльт пой? Повехьте мне, что снайа васс, йа не ошень ошипусь, пхетполошифф, что эти крапрыйе зольдатен пыли посланы именно за фамми».

— «Не совсем, барон» — буркнула я, недовольно покосившись на подошедших ко мне офицеров сталлионградской сотни – «Хотя сталлионградский патруль подоспел вовремя, он не смог защитить этот поезд от нападения, а теперь, они хотят помешать свободной пегаске лететь туда, куда ее зовет ветер!».

— «О, это ошшень плоха!» — невозмутимо ответил Гриндофт, поворачивая морду к подошедшим офицерам и демонстративно хмурясь на них – «Крифоны и пекассы ошшень плиски по сфойей сути, и я пыл пы ошшень нетофолен, если пы мойей топрой снакхомой Скхаппи Хаг кто-нипуть посмел пы фясать кхылья… Тумаю, фы понимайете, о чем йа кховохю, коспота?».

— «Не слушайте ее, барон!» — влез в разговор комиссар, сердито глядя в мою сторону – «Эта особа находится под юрисдикцией Сталлионграда и задержана нами с целью предотвращения крупного конфликта между нашими странами!».

— «О, йа соффсем не утифлюс, йесли малышка Скхаппи сумеет хасфясать какой-нипуть воохушенный конфликт, феть этто получайтсо у нее ошень хагашо» — покивал головой старый грифон, ироничным изгибом рта откликаясь на мое сердитое шипение из-за бронированной спины конвоира – «Но йа не тумайу, што сатехшание ее на спохной, ничейной теххитохии мошно хасценить, как «юхестиксию Сталлионгхада», пхафта? И йа пыл пы ошень нетофолен, йесли пы мне пхишлось отстаифать сфопоту этой копылки силами моих пойтсоф…».

— «Вы угрожаете нам, барон Гриндофт?» — прищурился сотник, глядя то на меня, то на застывшего перед ним в гордой позе старого грифона – «Может, вы забываете, кто перед вами стоит?».

— «О нет, йа пхекхасно помню фас, юный шерепетс» — усмехнулся старик, с удовольствием глядя на обескураженную морду комиссара, удивленно и очень настороженно переводившего взгляд с жеребца на грифона – «И йа натейус, што наше тафнее снакхомстфо не постхатает по пхичине этафо мелкоко хаснокласия».

— «Мы делаем это лишь ради нее самой, Гриндофт» — хмуро откликнулся сотник, бросая на комиссара предостерегающий взгляд, заставивший того поперхнуться какой-то заготовленной фразой – «Кобылка в одночасье потеряла мужа и была вынуждена отбиваться от бандитов, напавших на ее поезд, а после – даже пытать одного из них, чтобы выяснить, куда его подельники утащили тело ее супруга и больше ста прочих пони. Теперь она рвется присоединиться к бедняге в замке Дарккроушаттен, перед этим, забрав с собой кого-нибудь из поселившихся там бандитов. Машинист, муж Раг, четыре бандита — сегодня было достаточно смертей, тебе не кажется?».

— «Йа ошень сошалею о тфоей утхате, фхоляйн Хаг» — подойдя ко мне, негромко сказал грифон, когда, вырвавшись из расступившихся по хмурому кивку сотника тисков конвоиров, я спрятала мордочку в густом мехе опушки его дублета – «Но этот зольдат пхаф – нелся лететь ф этот хасхушенный самок отной».

— «Ненужно, Гриндофт, прошу» — мои глаза были сухи, и лишь где-то в глубине меня разрасталась поселившаяся там тянущая боль – «Я не смогла защитить самое дорогое для меня существо, и теперь, просто хочу исполнить свой долг до конца. Поверь, мне будет гораздо сложнее, если я буду знать, что вместе с собой я утаскиваю кого-то еще. Просто… Просто передай принцессам, что я… Что я прошу прощения за все, и просто вынуждена так поступить. Надеюсь, они поймут».

— «Тааа, тело плохо» — недовольно пощелкал клювом грифон, беря меня за крыло. Потянувшись вслед за направившимся к костру грифоном, оно приоткрылось – и выпавший из-под нее меч глухо звякнул, вонзившись в сырые доски перрона. Оглянувшись, посол нахмурился, и я заметила, как гневно сверкнули его глаза, острыми буравчиками впиваясь сначала в меч, а затем и в мою морду – «Откута у тепя этот мещ, Хаг?».

— «Забрала у одного из подручных этого атаман-барона» — безучастно пожала плечами я, вновь устраивая сверкнувшую полосу стали под крылом. Его огромные размеры позволяли спрятать под ним много всякого нужного хлама без риска выдать себя, но следуя за приглашающим жестом грифона к костру, я все же услышала два звонких подзатыльника, которые словили незадачливые конвоиры, прозевавшие наличие у вверенной им задержанной даже не ножа, а целого меча.

— «Йа снал кокта-то этот мещ, феть тхутно не сапомнить эту хукоять ис кости стахого дхакона» — признался Гриндофт, кивая своему подручному, принявшемуся раздувать угли костра. Расположившиеся вокруг станции грифоны распушили перья и облепили крышу поезда, обсев ее, словно стая огромных синих ворон, готовясь терпеливо дожидаться своего хозяина, в то время как командующие десятками, во главе с сотником и настороженным комиссаром, присоединились к нам, рассаживаясь вокруг весело запылавшего костерка – «Этот мещ кокта-то пхинатлешал отному ошень исфестному кхифону. Он пыл фохом, упийцей, пхойдохой и поэтом, мнокие бахоны и фрайхерры пали от его лапы, но еще польше – от еко остхого ясыка. Тепе уше тофотилось испольсофать этот мещ ф деле? Токта ты саметила, как легко хасфаливает он плоть и таше пхохубает сталь. Он пыл сачахован, пхичем не так тафно, моим сыном, та тахуют ему боги Аскахда силу и толколетие, но покупатель исчес то того, как выплатить фсю толю опещаных тенег, унеся с сопой Фрегарах».

— «Тогда я возвращаю тебе его, дружище Гриндофт» — без эмоций откликнулась я, протягивая украденный клинок грифону, однако лапа старика лишь скользнула по белоснежному навершию меча, мягко возвращая его мне под крыло – «Ты же понимаешь, что это дорога в один конец. Верни его сыну, пусть найдет ему достойного владельца…».

— «Ты не понимайешь, маленькая копылка» — покачал головой старый, седой грифон, задумчиво глядя на притихших вокруг нас земнопони, во все уши слушавших дивную историю, разворачивающихся на их глазах – «Этот клинок носит имя, поэтому йего нелся купить, еко нелся продать – еко мошно фсять лишь с поем, когта туша поет и упифайется кхофопхолитьем, и по лекенде, такие мечи пехутся лишь ис мехтфых, окхофафленных лап их флательтсеф. Кофохят, хогошие мещи покитают сфоего хосяина, кокда он склоняется ко злу, и напослеток мокут оттяпать ему фсю лапу, якопы случайно фыскочив ис ношен. Носить такой мещ не толко пхифелегия, но и отфетсфенность, поэтому тепехь ты и толко ты отфечаешь са Фхегараха… А он – отфечает са тепя».

— «Ну, делааа….» — протянул седоусый десятник, похлопывая себя по копытам задних ног – «А комиссар-то говорил, мол, заберите у нее меч, заберите меч…».

— «Укхафший меч с именем — топхом не кончает, как класят легенды» — надзидательно поднял крючковатый палец Гриндофт, бросая на сидящего неподалеку комиссара ироничный взгляд – «Фхегарах пыл сачахофан моим малщегом лишь слапой магией пхохесания, спосопной усилить удах и помочь пхопить тоспех или щит. Он не успел стелать польше, поэтому лишь опытный фсклят колтуна уфитит налошенные на неко чахы. Они не спосопни сиять, усхашая фхагоф…».

— «Погоди, сиять?» — нахмурилась я, пытаясь припомнить подробности утреннего боя. Кажется, это было что-то связанное с булавой, попавшей в голову одного из бандитов – «Там, под сгоревшим вагоном, должна валяться булава. Так вот она сияла, когда я швырнула ее в голову одному из этих скотов. Помню, я еще удивилась, когда мозги полетели в разные стороны от одного, слабого броска».

— «Йа тошен фитеть эту койлэ!» — заявил грифон. По кивку сотника двое земнопони начали поиски, и через несколько минут, в лапы старого грифона легла тяжелая рукоять, увенчанная массивным, шипастым шаром. Даже легкий удар по подставленному щиту заставлял ее вибрировать и словно живую, рваться из жилистых лап посла, распространяя вокруг себя быстро угасавшее, зеленоватое свечение.

— «Тааа, это поистине корошая накхотка! Йа у тепя ф толку, Хаг, феть флатеть таким охушием достойны немнокие…» — поигрывая тяжелой булавой, расплылся в улыбке Гриндофт – «По кхайней мехе те, кто смошет саплатить са нее столько талантоф солота, сколько фесит она сама!».

— «Неужели это оружие может быть таким дорогим?» — возмутился один из земнопони, бросая ревнивые взгляды то на рукоять меча, торчащую из-под моего крыла, то на подрагивавшую в лапе барона булаву – «Откуда оно тогда у этих бандитов?».

— «Фот это йа тоше ошень хотел пы уснать, мой юный тхуг!» — помрачнел Гриндофт, задумчиво глядя в пляшущие языки разгоревшегося костра. Кажется, дождь зарядил надолго, и промозглая сырость начала пробираться под навес, заставляя всех нас прижиматься поближе к горячему, гудящему пламени – «Поэтому йа фтхук потумал – а не слетать ли мне фместе с моей юной снакомой в этот самый самок?».

— «Нет, Гриндофт!» — как можно тверже произнесла я, хмуря брови, надувая щеки и как можно более грозно посмотрев на покосившегося на меня грифона – «Я лечу туда одна. Кто знает, сколько там еще этих бандитов, и как хорошо они вооружены? Поверь, я не прощу себе, если буду знать, что ты отправился туда со мной. Я лишь прошу тебя передать от меня весточку…».

— «Я не посыльный, как ты мокла уше ф этом упетится, юная фхоляйн» — иронично фыркнул старик, подбрасывая в лапе булаву, издававшую при этом едва слышное, неприятное слуху жужжание, вызывавшее у меня ассоциации с оголенным проводом, висящим где-то над ухом – «А мой долг фрайхерра марки Пелунгофф тхепует от меня фыяснить, откута такие бокатые перфопхохотцы опьяфились на наших кханитсах. Мой сын сачахофыфайет такое охушие, и я снаю, о чем кофохю. Поэтому хешено – я отпхафляюсь с топой, моя петная фхоляйн, и кокта мы найтем тело тфоеко муша, мы сочиним самую кхасифую песнь о еко тоблести и тфоей пхетанности. Пыть мошет, это немноко утешит тфое исстхатафшееся сехтечко…».

— «Дык там и не замок, остался-то» — спустя какое-то время, пробормотал седоусый ветеран, не обращаясь ни к кому конкретно – «Так, стены лишь одни да потолки. Гвардия, кажисть, там много чего порушила, а в стенах дыры остались такие, что бизона пронестить можно, не пригибаясь…».

— «Нет! Мы не можем позволить себе вмешиваться в такой крупный скандал!» — сердито насупился комиссар, мгновенно уловивший, откуда дует ветер. Один за другим, десятники начали переглядываться друг с другом, в полголоса обсуждая возможные перспективы нападения на замок, косясь при этом на озабоченно хмурящегося сотника – «Я запрещаю подобные выходки, слышите?».

— «Я думаю, что он прав» — кивнула головой я. Мерзлый лед все плотнее сковывал мое тело, и временами, мне начинало казаться, что я чувствую, как кровь в моих венах становится все холоднее и холоднее – «Мы не должны рисковать всем ради меня одной. Тем более, что мы не можем бросить этих бедолаг, оставшихся в вагонах. А вдруг на них снова нападут?».

— «Па! Этта не пхоплема! С ними останется полофина моеко отхяда и пофехь, эти опытные зольдатен смокут сащитить их от фтхое польших сил!» — пренебрежительно взмахнул лапой грифон. Похоже, его всерьез озаботила проблема распространения редкого, зачарованного оружия среди бандитов и работорговцев, и слыша, как все громче начинают раздаваться голоса в поддержку выступления в поход, старый негодяй решил подлить масла в огонь — «Как пы то нипыло, я не сопихаюсь опьяснять дфум погиням, почему я не помок етинствфенной и люпимой ученице Ночной Каспаши в час нушды!».

Я назвала бы тишину, воцарившуюся под пологом растянутой над костром палатки оглушающей, если бы не капли дождя, мерно барабанившие по тяжелой, намокшей ткани. Обустраивающиеся пассажиры поезда зажгли в вагонах керосиновые лампы, и теплый их свет разогнал окутавшую маленький лесной полустанок дождливую хмарь, причудливо переплетаясь с танцующими тенями, отбрасываемыми догорающим костром на ошарашенные морды собравшихся вокруг него земнопони.

— «Любимой ученице Ночной Госпожи?» — медленно произнес комиссар, словно пробуя слова на вкус – «Что это вы имеете в виду, барон? Во что ты ввязалась, Раг?».

— «Ну спасибо тебе, Гриндофт!» — сердито прошипела я, смущенно отворачивая голову в сторону, и чувствительно пихая ухмыляющегося грифона под ребра – «Удружил, нечего сказать!».

— «О, наша милая Скхаппи стелала колофокхушительную кахьеху» — ощерился барон – «Она…».

— «Гриндофт, прекрати!».

— «Она стала не только кентухионом…».

— «Заткнись уже, а?».

— «Но и пехфой са тысячу лет ученитсей Пхекхаснейшей пхинцессы Луны Экфесхийской, Пофелительницы Ночи».

— «Я ОБ ЭТОМ НЕ ПРОСИЛА!».

— «Но ты окасалась этофо тостойна, феть так?».

— «Эхмм… Эээээ…» — пожалуй, это была одна из самых коротких и лаконичных речей комиссара – «Ну тогда, в силу изменившихся обстоятельств… Думаю, мы должны… Ээээ… В общем, на нас лежит долг по спасению похищенных пони, и если путь присутствующей среди нас ученицы… Ээээ… А это точно? Эмм… В общем, если она держит путь в этот же замок, то мы должны немедленно… Всеми силами, не щадя врага…».

— «Что ж, позиция комиссара ясна. Тогда, слушайте мою команду» — подвел итог затянувшемуся спичу сотник. Поднявшись со щита, он вновь, привычным движением, накинул на себя плащ, после чего обернулся к уже вскочившим подчиненным – «Десятники, вывести отряд из вагона, распределить запасы еды и питья. Все ненужное оставить тут, готовность через десять минут. Барон, на ваш отряд возлагается безопасность оставшихся после нападения. Собирайтесь, tovarischi – мы выступаем в поход».

Наш путь лежал на север, в пограничье.

Воспоминания, оставленные мне духом, настолько тесно переплелись с моими, что я уже не понимала, где кончается «он» и начиналась «я». Мысли о суициде никогда всерьез не приходили ни в его, ни в мою голову, но в этот раз я просто поняла, что делаю шаг по дороге в один конец. Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие — каждое существо, будь оно пони или человек, при получении известия о скорой смерти, непременно проходит несколько этапов осознания этого факта, и наверное, я должна была бы выплакаться на плече старого знакомца, а может – сделать мужественную, яростную морду, как героиня любимых бестселлеров Рэйнбоу Дэш, и ломануться мстить своим врагам; а может, мне стоило бы написать письмо Селестии, поднять свою первую, и вроде бы пока единственную сотню Легиона, затребовать из Кантерлота войска… Я рассматривала все эти варианты отстраненно, словно зритель, понимая, что каждый из них был гораздо умнее того, что я делала на тот момент, но при этом, я не сделала ровным счетом ничего для того, чтобы претворить их в жизнь.

Эмоций не осталось – лишь сожаление от собственной беспомощности и ледяная уверенность в том, что я поступаю правильно. Что я поступаю как должно.

Естественно, после заявления Гридофта меня не могли просто так оставить в покое. Земнопони перешептывались за моей спиной, и где бы я ни находилась, всякий раз, я ловила на себе по несколько заинтересованных взглядов разноцветных глаз, разом связавших с разлетевшейся, словно лесной пожар, новостью и необычный цвет моих глаз, и огромные крылья, и столь редко встречающуюся, пятнистую шкурку.

Первым из тех, кто навестил меня, был, естественно, сам барон. Подсев ко мне, он старался как мог, пытаясь сбросить с меня ледяную отрешенность рассказав несколько забавных историй из своей молодости и историю знакомства юного тогда пажа захудалого грифоньего рода с повсеместно почитаемой богиней огромной страны и даже прочитал красивую эпитафию на смерть Графита, не потерявшую своего очарования даже в гортанном пересказе Гриндофта. Однако, он не добился ничего. Я вежливо кивала и даже пару раз пыталась растянуть губы в одобрительной улыбке, однако грифон быстро понял, что он старается зря. Так и ушел, опечалено посматривая на меня своим не по-стариковски зорким глазом.

Вторым посетителем был давешний комиссар. Оранжевый, словно апельсин, земнопони очень нудно, обтекаемо и довольно настырно пытался узнать у меня подробности моего «возвышения», как называл он ученичество у Принцессы Ночи. Я лишь кивала головой, отделываясь от него односложными фразами, сведя весь разговор к тому, что я явно была недостойна такой чести, и уж точно не имела никакого права говорить о таинствах богинь. Этот ушел от меня недовольным.

Колонна двигалась на север. Приняв решение, сотник, не мешкая, построил свой отряд и четко довел до своих подчиненных поставленную задачу – поиск и освобождение захваченных пони, в чем им должна была помочь сама, присутствующая здесь, ученица одной из богинь. А после этого, слово взял комиссар, и уже через несколько минут я поняла, для чего в воинстве прагматичный сталлионградцев понадобился такой, отдающий кровавым душком прошлого, персонаж.

Речь его впечатлила даже такого прожженного циника, какой, под влиянием старого Духа, сделалась я. Кратко подтвердив план сотника, комиссар отошел от привычных канцелярских штампов – расхаживая вдоль строя, он говорил о долге, он говорил о чести, он говорил о доблести. Внимательно вглядываясь в морды стоявших перед ним бойцов, он говорил о милости богини, призывающей нести добро и доблестно стоять на страже всех мирных пони, и от его возвышенных, но в то же время понятных любому слов заметно распрямлялись спины, расправлялась грудь и нетерпеливо притопывали кованые копыта, когда гордо стоявший перед строем офицер указывал ногой на окна, к которым приникли испуганные пассажиры поезда. И он добился своего. Сурово хмурящиеся сталлионградцы узкой колонной двинулись от станции сквозь лес, где, разбившись на десятки, резво принялись пробираться сквозь подлесок, практически сливаясь с густой, северной растительностью. Коричневые доспехи были практически незаметны даже с воздуха и лишь открытые поляны выдавали продиравшийся сквозь лес отряд.

Путь в небе был не намного легче. Легкий, докучливый дождь быстро промочил наши перья, и нашей летучей полусотне пришлось подняться повыше, чтобы ненароком не задеть мелькавшие под нами верхушки сосен. Медленно взмахивая мокрыми крыльями, я летела в окружении грифонов, даже в воздухе не выпустивших из лап алебарды и грозно поглядывающих по сторонам. Похоже, о зачарованном оружии, попавшем в лапы бандитов, знали уже все, и я то и дело ловила завистливые взгляды на белоснежной рукояти меча, торчащего из-под ременной сбруи. Полотняные ремни, нашедшиеся в мешке одного из воинов, были мне велики, но с помощью нескольких пряжек, скруток и упоминаний о копытах чьей-то матери, упряжь, наконец, была утянута настолько, что я смогла нацепить ее на себя без риска запутаться во всей этой ременной паутине.

Смотреть вокруг было особо-то и не на что. Островки сосновых лесов, наконец, слились в один огромный, шумящий таежный океан, чьи сосны становились все толще и выше, и временами, мы даже теряли скачущую по лесу сотню за густыми лапами веток. Докучливый дождь перешел в обложной, окончательно вымочив наши крылья, и вынудив всю крылатую братию спуститься с небес на влажную землю, присоединяясь к бодро скакавшим по лесным тропкам земнопони. Копыта пони были гораздо более приспособлены к резвому бегу практически по любой поверхности, и закинувшие алебарды на спину грифоны понуро прыгали вперед, сердито поглядывая на насмешливо фыркавших сталлионградцев, чьи ноги, подбрасывая в воздух комья земли, быстро превращали узкие звериные тропы в разбитые колеи.

Труся за бодро шлепающими копытами по раскисшей лесной подстилке земнопони, я молчала, не откликаясь даже на голоса десятников, периодически проводивших свои переклички. Холод в душе, холод в мыслях, эмоциональная тупость, уничтожившая все желания, уступившие место терпеливому ожиданию, наконец, полностью завладели моей душой. Я отчетливо понимала, что это дорога в один конец.

«Не знаю, что я буду делать, когда увижу твое тело, Графит. Ох милый, милый, ну почему все должно было закончиться вот так, даже не начавшись? Но я обещаю, я клянусь, что те, кто сделал это с тобой, все, кто были причастны – захлебнуться в собственной крови перед тем, как я лягу рядом с тобой».

Ни ответа, ни эмоции, ни чувств – лишь мокрая, разбитая сотнями ног и лап тропа да холод в душе, ледяным ветерком одобрительно щекочущий остывшее, убитое горем сердце.

Замок располагался недалеко от места нападения. Уже к вечеру, под докучливо моросящим дождем, мы укрылись в глубоком овраге, широкой, рваной раной выходящем к бурлящей реке, несмотря на близость лета, еще несущей откуда-то с севера истаивающие льдинки и клочья грязного, ноздреватого снега. Вековые сосны, грозными стражами взиравшие на нас в течение всего пути, уступили место молодой поросли, перемежающейся большими проплешинами палов[9], словно кто-то, каждый раз принимаясь расчищать пространство вокруг высокого холма, вынужден был бросать это дело, отвлекаясь на что-то другое.

Например, на строительство и ремонт замка, венчавшего этот холм.

Возвышаясь над редкими деревцами, карабкавшимися по склону крутого холма, серые каменные стены, сложенные из грубого бутового камня, казались изъеденными оспой, пестря многочисленными выбоинами и сколами. Огромные проплешины и дыры были заботливо заделаны вставками из светлого известняка, а многочисленные зубцы на стенах заменены на новые, выполненные из светло-серого кирпича, за которыми я отметила двух или трех наблюдателей, медленно прохаживающихся по парапету.

Сам замок был не велик, больше напоминая большой особняк, заключенный в кольцо каменных стен. Высокое, изящное строение было настолько не похоже не все, виденное мной раньше, что я непроизвольно приподнялась, стремясь получше рассмотреть высокие, стрельчатые окна, узкие шпили и конические, украшенные лепниной крыши башенок, стерегущих замок с каждой из четырех сторон. Кажется, на фронтоне был нанесен какой-то знак…

— «Куда?!» — тяжелое копыто резко дернуло меня за хвост и чувствительно стукнуло между лопатками, вминая в сырую траву, уныло свисавшую с края оврага – «Скройся, пятнистая! Уткнись в землю и замри!».

— «Вас?!» — каркнуло со стены почти над самыми нашими головами – «Вер из да? Цайге!».

Замерев, мы вжались в шелестящую под дождем траву, слыша где-то над головой глухой стук копья, опустившегося на бортик стены. Мгновения текли как пьяные улитки и все, что мы могли расслышать, был лишь шум дождя да стук наших сердец.

— «Тойфэль!» — наконец, хрипло крякнул дозорный, по-видимому, уставший вглядываться в вечерний сумрак, затопивший подножье холма – «Тирэ…».

Негромко переговариваясь, дозор отправился дальше. Повинуясь очередному рывку за хвост, я тихонько попятилась, смешно дергая задними ногами и следом за своими провожатыми, скрылась в холодной темноте оврага. Все было ясно и без слов – якобы пустующий замок явно кто-то заселил, и можно было уверенно, со всей определенностью сказать, что этот «кто-то» явно не настроен принимать у себя незваных гостей.

— «Ничего не понимаю! Не было тут такого, иконой Богини клянусь!» — хрипел усатый десятник, выпучивая блестевшие глаза. Сидевшие вокруг небольшого, укрытого со всех сторон солдатскими плащами фонаря, сотник и остальные десятники придирчиво рисовали на мокром листе жеваной бумаги примерный план замка. Периодически в круг продирался очередной разведчик, и грифельная палочка вновь принималась скользить по листу, дополняя, помечая, детализируя рисунок стен, двора и подхода к воротам – «Башня тут была квадратная, донжон[10]! Сараи опять же какие-то, стойла для гарнизона… Сам замок в руинах лежал, одни только стены и стояли!».

— «Значит, всего этого…» — копыта сотника взмахнули, изображая в воздухе нечто кружевное – «… этих башенок, шпилей и прочих финтифлюшек – не было?».

— «Я хоть и пью, но ум еще не пропил!» — обиделся седоусый вояка, повышая было голос, но быстро притух под суровым взглядом комиссара – «Да ты и сам видишь, сотенный, какие мы там дыры понаделали! Крепко стояли развалины, и если бы не баллиста эта паровая, которую прошлый сотник опробовать возжелал, хрен бы туда гвардия ворвалась! Жаль, она-то его и сгубила – разорвалась, зараза медная, многих пони поубивав».

— «Ясно. Но откуда же тут появился этот замок?» — нахмурившись, сотник обвел нас глазами, придвигая к фонарю составленный план стен и видимой части двора. Как и во многих других замках прошлого, самыми высокими были стены, примыкающие непосредственно к воротам, в то время как выходящая в лес задняя стена, по сути, представляла собой высокий, каменный забор в три роста пони[11] – «Ворота слишком крепки для нашего отряда, а полноценная осада не представляется мне возможной».

— «Сил моих зольдатофф малофато тля такого хода пхиключений» — признался барон, негромко пощелкивая клювом от холодной сырости, скапливающейся на дне оврага и пробиравшейся под любую одежду и доспех – «Но эти снаки на самке мне снакомы. Отно ис млатших семейстф решило фосфысится, фстаф фо клафе афанкарта, претнасначенноко тля сахвата нофых семель. Ну чтош, ничто не меняется пот этой луной…».

— «Значит, нам предстоит нелегкая задача» — еще сильнее нахмурился командир отряда – «А что ты думаешь, Раг?».

— «Думаю, тут где-то есть подземный ход. Его часто выводили к реке или в ближайший овраг» — в отличие от остальных, я практически не дрожала от холодного, дождливого вечера, ведь что значил он по сравнению со льдом, сковавшим мою душу – «А может и не один. Подводный, служащий водозабором на случай осады, нас не интересует, ведь он, скорее всего, перекрыт решеткой, а может и не одной. Я схожу с разведчиками – может, и угляжу чего».

— «Короши план!» — важно кивнул грифон, демонстративно не обращая внимания на мой безжизненный, тусклый голос – «Пошалуй, я тоше фнесу сфою лепту. Феть ни отин плакоротный крифон не откашет сепе ф утофольствии принять снатноко фрайхерра марки Пелунгофф ф сфоем томе!».

— «Не ходи туда, Гриндофт» — обернувшись, я тщетно постаралась вложить в свой голос всю оставшуюся у меня убедительность – «Не ходи туда, я прошу. Я справлюсь с этим сама».

— «Никто не мошет сапретить крифону лететь тута, кута еко софет фетех» — печально усмехнувшись, ответил мне барон слышанной когда-то от меня фразой – «Ищи сфой хот, Хаг – а я найту сфой».

«Они словно не понимают, что их ждет!» — со смутной досадой думала я, осторожно пробираясь между стволов поваленных деревьев. Двое разведчиков осторожно скользили рядом со мной, умудряясь не потревожить ни одного листка, не хрустнуть ни одной веткой, не вступить ни в одну лужу, в отличие от пятнистой пегаски, последовательно вляпавшейся во все утроенные природой ловушки – «Ведь мы все понимаем, что замок для нас неприступен, не все же планируем, что-то решаем, имитируя бурную деятельность… А может, это просто честь или совесть не дает им признать поражение и отступить, оставляя меня одну?».

Остановившись, я положила голову на покрытый мхом ствол упавшего дерева, утомленно обозревая громаду замка, возвышавшегося неподалеку. Его было видно даже отсюда, из глубины оврага, края которого скрывали от нас очертания задней, самой низкой из всех четырех стен.

«Это даже не стена, а забор, по меркам живших тут когда-то людей» — думала я, оглядывая крутой склон, засыпанный камнями и словно специально набросанными сюда деревьями, создававшими почти непроходимые завалы – «Интересно. Где бы я замаскировала подземный ход?».

Увы, ответа не последовала, лишь едва заметная в темноте трава тихо шелестела под каплями дождя. Вздохнув, я поднялась и с трудом переборов искушения подняться над стеной, побрела по склону, ощупывая копытом крупные россыпи камней, встречаемые на своем пути. Хотя я и не сомневалась, что разведчики скорее найдут тут что-нибудь интересное, чем я, однако попытаться стоило, ведь это я предложила эту дурацкую…».

*БУМЦ*

«Ауч».

*Бум-бум-бум*

«Ауууууууу… Ну вот, опять по носу. Или носом? А что тут вообще у нас такое?».

Оглядевшись, я поднялась на ноги, и только и смогла, что покачать головой. Из всех превратностей судьбы, на мою долю выпала одна из самых ироничных – найти потайной ход, попросту свалившись в него головой, да еще и проехавшись носом по ступенькам широкой каменной лестницы, уходящей куда-то вглубь холма. Вспыхивающие в темном небе зарницы скупо освещали влажные, покрытые растительностью ступени, уходящие куда-то вниз, в темноту, и даже в моем состоянии отрешенности мне хватило достаточно ума не соваться дальше, а повернувшись, тихо выйти из схрона на поиски рыщущих где-то разведчиков. Похоже, я смогла отыскать свой секретный ход.

— «Улетел?» — нахмурившись, я бесцельно перебирала камешки, тихо стукавшиеся о мои копыта. Тяжелые тучи придавили землю, усилившийся дождь буквально вколачивал нас в дно оврага и судя по ярким отблескам зарниц, становившимся все ближе, ночью должна была разыграться нешуточная гроза – «Он оставил кого-нибудь для координации?».

— «Нет. Он забрал весь свой отряд» — покачал головой сотник, сердито запихивая составленный план во внутренний карман плаща, путаясь в намокшей ткани и тихо ругаясь себе под нос – «Значит, нашла подземный ход, Раг? Молодец. Туго, конечно, придется нам одним, но что поделать. Может, он передумал, а может, и в самом деле не захотел выступать против сородича… У них там очень сложная иерархия родов и родственных взаимоотношений, и кто знает, вдруг он во владельце этого герба на фронтоне кого-то из знакомых признал? Так что мы теперь сами по себе, и мне все больше хочется отдать приказ выдвигаться обратно – если в этом замке есть хотя бы две сотни грифонов, то нам его не взять. Поэтому я готов выслушать от тебя любую идею, «ученица богини», но только из тех, что принято называть «разумными», ладно? На напрасный риск я не пойду, ведь кто знает, не обернется ли наша атака гибелью захваченных пони…».

— «Ну, значит, я пойду одна» — пожала плечами я, чувствуя слабое, мимолетное удовлетворение от того, что все идет так, как тому и положено, и мне не придется отвечать за гибель других пони, пошедших вслед за мной – «Уже стемнело, поэтому я попробую перемахнуть через стену и посмотреть, что там да как. Если будет возможность – открою ворота, а если нет… Уйдете на рассвете».

— «Ты переполошишь всю охрану, и уйти нам будет гораздо труднее, чем ты себе это воображаешь, Раг!» — хмуро буркнул комиссар, как можно тише высмаркиваясь и протягивая копыта к фонарю, словно стараясь уловить идущее от него тепло – «Послушайся умного совета – отступись. Ты не вернешь своего мужа, пропадешь сама, да еще и станешь причиной насилия, которое будет совершено над похищенными пони. Вернись с нами, мы тотчас же организуем сверхбыструю доставку письма – вызови свой Легион, а мы подтянем еще две или три сотни, и выдавим этих пернатых из этого замка! Ну что, согласна?».

— «Я… Я дам знать, если смогу что-то сделать» — опустив голову, глухо сказала я, стараясь не смотреть в глаза сидящим вокруг меня земнопони. Сердито хрюкнув заложенным носом, комиссар поднялся, и сплюнув, демонстративно ушел в темноту – «Прощайте и не держите на меня зла. Я просто… Я чувствую, что должна, обязана сделать это».

— «Удачи тебе» — негромко послышалось за моей спиной, когда расправив чуть подсохшие под наброшенным на меня плащом крылья, я резким хлопком поднялась в дождливую темноту – «И будь осторожна».

Проникнуть в замок оказалось на удивление несложно. Несмотря на наличие охраны, обходившей стены с удручающей регулярностью, я без особых проблем перемахнула через заднюю стену, попросту дождавшись подходящего разрыва в патрулях, приближение которых было видно, наверное, за много сотен метров из-за больших, допотопных, свечных фонарей, которыми грифоны освещали себе путь.

«Скрич был прав – брать с собой в патруль зажженный фонарь так же глупо, как и деревянную колотушку – он освещает твой путь всего на несколько шагов, в то же время делая окружающую ночь абсолютно неразличимой для глаз. Пожалуй, нужно будет это… Да, уже не нужно».

Поднявшись повыше, я словно химера, устроилась на одном из каменных желобов, плеск воды в котором надежно заглушал мои шаги, и принялась рассматривать двор замка, прикидывая, найдется ли возможность чем-либо помочь моим нежданным помощникам, но сколько бы я ни вглядывалась в темень, сколько бы ни крутила головой, мне становилось все понятнее, что просто так, с наскока, ворота мне не открыть. Тяжелые створки бдительно охранялись одним из грифонов, просто-напросто присевшим на скамеечку за глухим, каменным парапетом, окружавшим широкую винтовую лестницу, ведущую на небольшой балкон, откуда осаждаемые могли со всем комфортом следить за сколь угодно большим отрядом, бессмысленно колотившимся лбом в крепкие ворота. Проходящие по стене дозорные неизменно бросали сердитый взгляд в сторону сладко дремлющего собрата, по-видимому, вполне обоснованно подозревая его в какой-нибудь хитрости, но со стены, они могли разглядеть лишь блеск его высокого, конического шлема, длинный козырек которого сильно напоминал мне поднятое забрало.

«Ну что ж, если стражу не сопутствует удача – он создает ее себе сам».

Дождавшись ухода патрульных, я расправила крылья и как можно тише скользнула вперед. Холодный ветер с дождем выстуживал мои крылья, превращая их в твердые, негнувшиеся куски жести, привязанные к моим плечам, но докучливый дождь заглушал практически все звуки, и тихое планирование завершилось так, как ему было и положено – ударом, пришпилившим дрыхнущего соню к спинке скамейки.

Тихое «хыссссссссс» — вот все, что смогло выдавить из себя горло химеры, перебитое вместе с позвоночником. Глубоко войдя в спинку лавки, короткое копье, которым снабдили меня перед отлетом сталлионградцы, удерживало сидящего в вертикальном положении, и спустя несколько, показавшихся мне бесконечно долгими, секунд, тело грифона обмякло, издав негромкое, булькающее шипение, неслышное за шумом дождя. Кажется, я успела вовремя, и показавшийся над гребнем стены дозорный лишь неодобрительно каркнул что-то, покосившись на шлем уже мертвого собрата, все так же торчавший у него на виду, после чего продолжил свой путь, освещая фонариком небольшой участок вверенной ему стены. Мне было достаточно кинуть всего один взгляд на ворота, чтобы навсегда выбросить их из головы – огромный брус запора, перемещаемый толстенными цепями, мне было попросту не открыть.

«А ведь эти фонари могу оказаться и приманкой» — думала я, перебегая к стене замка и вновь, несколькими взмахами, поднимая себя вверх, к ажурным, стрельчатым окнам, освещенным ярким, теплым светом, лившимся сквозь узорчатые витражи – «Начальнику караула достаточно выйти на башню, чтобы с ее высоты тотчас же увидеть, что делает стража и где могла образоваться брешь в обороне. Умно, грифоны, умно. Нужно будет и нам… Нет, это будет уже без меня».

Жаль, очень жаль, что не видел меня в тот момент кентурион Дарк Скрич. Порадовался бы старик, глядя, как одна из его выпускниц, даже не обладая ни магией, дарованной ей Госпожой, ни законченным, по сути, образованием стража, неслышно скользит по мокрой, скользкой черепице, ловко обходя и вправду стоявшие там дозоры. Начальник караула оказался умен, и из нескольких узких, вертикальных окон дозорных башен торчали клювы караульных, сонно следивших за перемещением фонарей, неслышно скользивших по стенам башни. Кажется, ни дождь, ни приличное расстояние до стен им были не помехой, но вот все, что было вблизи, они видели гораздо, гораздо хуже, мгновенно породив у меня в голове интересную теорию о «куриной слепоте» [12] гордых потомков льва и орла, не замечавших мою голову, медленно показывающуюся над краем окна и столь же медленно убиравшуюся обратно. Я не пыталась насытиться убийствами, хотя расслабленные, клюющие костяными носами фигуры часовых и были прекрасными кандидатурами для веселой игры «секир-башка», осторожно скользя по балконам, крышам переходов и аркбутанам[13], ведущим к центральному зданию замка. Высокое, вонзающееся в небесную твердь, словно невиданное оружие, оно живо напомнило мне готические соборы прошлого, столь восхищавшие древнего духа, и кажется, где-то глубоко внутри, возникла – и исчезла, отложившись в памяти, одна идея, касающаяся возможности появления здесь этого замка. Вздохнув, я выбросила ее из головы, и перепрыгнув с очередного контрфорса на подоконник огромного окна, приникла к наклонному, витражному стеклу.

Наверное, вот из-за таких моментов, редко встречающихся в нашей повседневной жизни, и возникают, на радость миллионов читателей, героические произведения о неслыханной доблести или ироничные комедии, прославляющие неслыханную глупость. Наверное, моя история могла бы стать и тем, и другим. Ну кто бы мог подумать, что в новом, недавно отстроенном замке, весь облик которого, казалось, кричал о том, как крепки его стены, как неприступны ворота, как бдительна зоркая стража, найдется одно окно, железная рама которого будет так плохо закреплена в проеме, и что именно к этому окну, дождливым весенним вечером, приникнет усталая пегаска, продрогшая не от дождя, но от льда внутри нее, сковавшего страдающую душу?

*БДЗЫНЬ*

Летя вниз, я извернулась и даже успела увидеть тот самый злополучный болт, издевательски блестевший мне вслед отломившейся шестигранной головкой, прежде чем, расставив крылья, неловко спланировать вниз, в освещенную ярким светом глубину высокого зала. Кажется, я появилась не вовремя – с трудом увернувшись от большой, полыхающей яркими огнями пудовых свечей люстры, я едва не сломала себе крыло, зацепившись судорожно раскинутыми пархалками за одну из множества тонких колонн, стоявших вдоль стен зала, и зашипев от боли, грохнулась на что-то длинное, деревянное, и, как оказалось, уставленное множеством хрупких предметов, радостно зазвеневших от моего удара. Прокатившись по столу, я соскользнула вниз, на прохладный каменный пол, и завершила свое героическое падение, уткнувшись многострадальным носом в какую-то ступеньку, почувствовав, что кажется, наконец умудрилась его сломать.

— «Ооооохххх»…

Подняв глаза, я поняла, что добилась того, к чему так упорно шла все это время. Пять невысоких ступеней, покрытых мягкой ковровой дорожкой, вели прямиком к большому, вычурному трону, напоминавшему цветастое канапе[14]. Узорчатая, мягкая спинка возвышалась почти на метр, выгибая туго набитое брюхо, словно важный генерал, а изогнутые, витые рукояти наводили мысль о каком-то легком диванчике легкомысленной особы, но тяжеловесный герб, украшавший стену над ним, не оставлял никакого сомнения в назначении этого предмета меблировки – как и сам его владелец.

Сидящий передо мной грифон был не стар, скорее ему бы подошло определение «существо средних лет», если я вообще хоть что-то понимала в грифонах. Широкий красный дублет, расшитый мелкими золотыми цветами, был украшен огромной, просто героических размеров цепью, напоминавшей о собственных товарках, поднимающих мосты и держащие якоря океанских лайнеров, в то время как украшавший голову грифона золотой обруч был лишен каких-либо зубцов, а просто обвит тонкой жемчужной нитью.

«Кажется, нетитулованный дворянин, если я правильно помню книги принцессы про этот крылатый народ. Церемониальная цепь – кажется, замок и земли ему пожалованы в управление, но не владение, или же это будет независимый, самоуправляющийся кантон?».

— «Так-так-так. И что же это тут у нас?» — иронично скривился сидящий на своем троне хозяин замка, с презрительным любопытством глядя на мою поднимавшуюся фигурку. Зажимая копытом текущую из носа кровь, я повела глазами по сторонам – и остолбенела. Вокруг меня, куда бы ни упал мой взгляд, стояли богато одетые грифоны, недружелюбно глядящие на столь бесцеремонно ворвавшуюся к ним пони. Колеты, дублеты, камзолы, словно экзотические цветы, перемежались более скромными, облегающими платьями грифин, испуганно прячущихся за спины своих спутников, лихорадочно тискавших лапами рукояти мечей и кинжалов, в то время как из огромных дверей на противоположном конце зала к нам уже прыгала и летела стража, громко стучавшая по мозаичному кафельному полу рукоятями своих алебард.

— «Думаю, перед приходом в мой дом стоило бы спросить у меня разрешения, чудесная незнакомка» — вновь скривился дворянин при виде крови, заляпавшей подножье возвышения, и глядя на меня пронзительно желтыми глазами – «Или вы считаете, что ваше общество настолько бесценно, что мы никак не смогли бы без него обойтись?».

— «Ваши холуи не спрашивали разрешения, когда напали на мой поезд» — хрипло пробубнила я, уворачиваясь от взмаха грубой, но остро наточенной алебарды. Вылетевший из полотняных ножен меч радостно свистнул, перерубая сначала ее древко, а затем – и лапы ее владельца – «И раз им не понадобилось ничье приглашение, притаскивая сюда захваченных пони, то я посчитала себя просто обязанной нанести этот визит».

— «О, даже так!» — оживилась фигура на троне, глядя, как еще двое его стражников лишились кто лап, а кто даже и головы – «А мне доложили, что все прошло гладко. Но я не обижаюсь – в конце концов, глупо надеяться, что любое новое дело пройдет без сучка, без задоринки. А ведь вечер обещал быть таким скучным...».

— «Постараюсь его скрасить своим животворным присутствием» — безжизненным голосом парировала я. Припрыгавшие на шум стражники оказались оттеснены от меня несколькими богато одетыми грифонами, обходящими меня со всех сторон. Извлеченные из ножен мечи поигрывали в ярком свете крупными драгоценными камнями, когда их владельцы, посмеиваясь, подходили, делая приглашающие жесты или бахвалясь, принимались делать пробные выпады в мою сторону, снискав одобрительный смех и хлопки лапок дам. Стоять на трех ногах было абсолютно неудобно, и я вновь поднялась на дыбы, удерживая себя вытянутыми крыльями, упиравшимися в каменный пол. Кажущаяся неустойчивой, моя фигурка вызывали лишь смех, и толпившиеся за спинами бретеров[15] благородная знать принялась живо обсуждать достоинства своих любимцев, похоже, делая ставки на то, кто, а главное – как нанесет свой первый удар.

— «Пиращщу фас, medamme – телайте сфой ход!» — заявил первый претендент. Кажется, все происходящее нимало не смутило присутствующих в зале гостей, и мое появление они расценили как еще один способ развлечься, нимало не смущаясь лужами крови, натекшими из утащенных куда-то тел. Кивнув, я подняла меч – и не слишком быстро опустила его вниз. Осклабившись, грифон демонстративно вскинул лапу, подставляя свое сияющее камнями оружие под мой удар, рассчитывая отбить мой слабенький удар… Но я не собиралась лупить по его оружию – мне нужен был он сам. Ударившись о подставленный меч, Фрегарах негромко звякнул, скользнув по плоскости клинка, и набирая скорость, понесся к его эфесу. Поняв, что его перехитрили, задира попытался было отпрянуть, отдергивая меч, но поздно – подскочив на украшающем рукоять толстом золотом кольце, мой клинок оттяпал большой, когтистый палец, и с тихим стуком, почти незаметным за громким вздохом толпы, развалив бретеру клюв.

— «Ахкхикх! Ниээээть!» — послышался где-то справа громкий голос грифины. Мгновенно отрезвевшие противники пригнулись, и, прыгая на трех лапах, стали обходить меня с двух разных сторон, рассчитывая напасть одновременно, но я не собиралась давать им такого шанса. Прыжок на первого, вооруженного кинжалом, позволил мне от души засветить ему копытом в лоб, выводя из игры судорожно прикрывавшегося длинным кинжалом задиру, слишком поздно понявшего, что он выбрал не слишком подходящее для схватки оружие. Резко развернувшись, я вскинула было меч…

— «Хватит!» — рявкнул сидящий на троне грифон. На секунду обернувшись, я увидела стражников, облаченных в красные плащи, с недовольным видом отходящих в сторону дверей. Один из них с трудом остановил уже набравшую бег алебарду, и если бы не приказ его хозяина, то уже секунду спустя, уже я валялась бы на этом изгаженном кровью полу с перерубленной спиной. Оскалившись, умелец презрительно сплюнул в мою сторону и отошел к трону, у подножья которого и застыл, глядя на меня своими желтыми глазами.

— «Итак, у нас всего два раненых, не считая черни, хотя меч все еще остается при ней» — скучающе проговорил дворянин, перебирая тяжелую цепь на груди. Удобно устроившись на троне, полулев сидел на задних лапах, лениво подергивая длинным, голым хвостом – «А мне вот только что обещали знатное зрелище, способное усладить наш изысканный вкус красивой схваткой… Но что же я вижу? Она же бьется как мясник! Кто в наш просвещенный век наносит такие грязные, нелепые, рубящие удары? Убить клинком не сложно, а вот заколоть врага, глядя, как он, теряя последние силы, отдается во власть победителя – вот истинное искусство воителя! Не так ли, дорогой комиссар?».

Осененная страшной догадкой, я резко дернулась в сторону, услышав последнее слово хозяина замка – но поздно. Крепкая нога сильно и очень больно схватила меня, выворачивая до хруста крыло, и мне оставалось лишь жалобно закричать, падая на пол и стараясь хоть как-то вырваться из безжалостного захвата. Но все было зря. Подбежавшая ко мне стража мгновенно скрутила меня, распарывая, срывая полотняную сбрую и уже через минуту, пошатываясь, я стояла перед троном, крепко связанная по всем четырем ногам, а мои крылья были не менее крепко примотаны к бокам испачканной при моем появлении скатертью, которую какой-то шутник завязал на моей спине широким, легкомысленным бантом.

— «Подобного рода развлечения стали слишком популярны среди знати королевств и марок грифонов» — раздался над моим ухом знакомый голос. Валявшийся на полу меч перекочевал в копыта оранжевого земнопони, расставшегося со своей броней и вырядившегося в темно-коричневую безрукавку, явно сшитую из кожи какого-то животного. Новенькая, будто с иголочки, она негромко поскрипывала, обдав меня запахом дубленой кожи и чего-то такого, от чего шерсть на моем загривке моментально встала дыбом, когда оранжевый предатель прошел мимо меня, осторожно придерживая меч за рукоять – «Я всего лишь подсунул вам того, с кем вашим птенчикам было бы очень и очень трудно бороться на равных, сеньор Кёффе. И вы правы – она настоящий мясник».

— «Ну что ж, не всегда мы получаем то, что хотим» — философски вздохнул сеньор, вновь скучающе облокачиваясь на подлокотник трона – «Я прибыл сюда всего несколько дней назад, но уже вижу, как груб и невежественен этот край. Местные крестьянки-земнопони пахнут потом и глупо блюдут свою верность мужьям, пегасок практически нет в этом ничейном краю, а единорожки… Что ж, когда мне доставят хотя бы одну, тогда я смогу сказать, понравится ли мне этот край, или нет. Но вернемся к нашим делам…».

«Предатель. Черт бы его подрал, этого мерзкого предателя» — думала я, опустив голову и глядя, как медленно падают красные капли, скатываясь из разбитого, сломанного носа по моим губам. Странно, но злости не было – лишь горькое разочарование от того, что даже тут я столкнулась с предательством и вероломством. Сделав взмах лапой, надутый грифон обернулся к балкону, и с него вновь послышались неуверенные звуки оркестра, игравшего что-то протяжное и мелодичное. Кажется, это была…

— «О, а вот этто пыло неплохо!» — оценил старания невидимых музыкантов Гриндофт, выходя из соседнего зала, скрытого за толстыми занавесями с непонятным мне гербом. Закуривая изогнутую фарфоровую трубку, украшенную росписями и драгоценными камнями, он застыл на секунду в дверях, позволив полюбоваться собой, в то время как его глаза, перебегая с одного склонившегося в поклоне гостя на другого, словно бы случайно, мазнули по мне – «Они снайут эту пессню? Вундербарр! Но чито, пхостите, стес телайет этот пони? Фи пхикласили кокото еще, Кёффе?».

— «О нет, глубокоуважаемый барон Гриндофт. Всего лишь мелкое недоразумение» — поспешно сказал сеньор, вставая с трона и с вежливым поклоном подходя к барону – «С моей стороны было бы чрезвычайно невежливым не представить вам мою гостью, но увы… Это всего лишь местная пегаска, каким-то образом залетевшая в мой замок, перебившая посуду и бывшая настолько неловкой, что упала, разбив себе нос».

— «О та, мецные слуки мокут пыть ошшень нелофкими, Кёффе, и я фпечатлен, што фы так храпро нанимаете сотни этих пони тля хапоты на фаших каменоломнях» — хохотнул старый грифон, пуская в потолок густые колечки ароматного дымка, в то время как они с хозяином дома принялись прохаживаться по залу, внимательно рассматривая слуг, старающихся как можно быстрее убрать изгаженную еду и разбитую моим падением посуду. Несколько запуганных земнопони, вздрагивая и пряча глаза, изо всех сил мыли, терли и выметали осколки посуды и витражей, в то время как командовавшие ими служанки в фривольных черных платьицах сердито шипели, подгоняя нерадивых лентяев – «Ты ше снайешь, што эту семлю тепе тарофал Грифус, но тепе притется пыть ошень техпелифым хосяином, што пы не фысфать нетофольстфо плислешайшеко Сталлионкрата. Эти семнопони мокут и фспомнить о сфойом милитаристском пхошлом, а то Грифуса ошень талеко…».

— «Да-да, барон, конечно же, я понимаю это» — скривился хозяин замка, безошибочно услышав предупреждающие нотки в голосе собеседника – «И постараюсь, чтобы мое правление было встречено ликованием местной черни, копающейся в своей грязи. О, простите – давайте обойдем это место. Тут еще немного… неубрано».

— «Ах, та-та-та» — в скрипучем голосе Гриндофта слышался неприкрытый сарказм, заставивший следившую за ними знать перешептываться, а самого сеньора – сердито стиснуть клюв – «Уттифительно, как мноко кхофи мошет накапать ис хаспитого носа такой маленькой копылка, йа?».

— «Мои глупые стражники принялись ее ловить и пропороли друг друга алебардами, мой барон» — отмазался хозяин дома, сердито глядя на мою фигурку, все еще стоявшую возле его трона – «Вы же знаете, блистательный маршал, как неловки бывают эти наемные алебардщики приграничных марок, и уж конечно, они никак не могут сравниться с вашими ветеранами, вскормленными с конца алебарды и копья!».

— «То так!» — приосанился старый грифон, явно показывая, как ему приятна эта грубая, но видимо, заслуженная лесть – «Йа пес пхеуфеличения моку скасать, что моих сил кфатит на то, что пы отпить фоохушенный мятеш хоть фсех моих фассалоф, фместе фсятых, и уш тем поле, что пы пхифести к дхушбе или покохности люпой пхигханичный кантон. Натеюсь, фы понимаете меня, люпесный Кёффе?».

— «Да-да, конечно, блистательный фрайхерр!» — вновь согнулся в поклоне сеньор, и следующее за ними стадо грифонов так же повторило этот жест – «Мы с радостью отдадим себя под вашу милостивую лапу, и я уже лелею надежду когда-нибудь войти в число ваших вассалов, хоть это, как я слышал, и нелегко…».

— «Фсе мошшет пыть, мой юный тхук» — философски пожал плечами Гриндофт, небрежно отбрасывая трубку и направляясь к дверям, не удостоив меня повторным взглядом – «А тепехь, я пы пхетпочел фехнуться к сфоей икхе. Фы не состафите мне паху ф Крифоний кфахтет?».

— «О, с удовольствием, мой барон! Вот только разберусь с требующими моего неотложного внимания делами – и я весь в вашем распоряжении!» — кланяясь, заверил уходящего грифона сеньор. Выпроводив молодцевато вышагивающего гостя, за которым потянулась и знать, он вновь присел на трон и уткнул в меня раздраженный, царапающий взгляд – «Ты! Что тебе вообще тут нужно, а?».

— «Я… Я пришла за телом своего мужа» — тихо проговорила я. Желания и сил бороться уже не осталось, и мне оставалось лишь покорно склонить свою голову – «Его доставили к вам в замок, сеньор Кёффе, и я хотела…».

— «Тело? Какое тело?» — недоуменно воскликнул грифон, оглядываясь на своих помощников, принявшихся что-то нашептывать ему сразу в оба уха – «Мне нужны слуги и рабы, но никак не мертвые, бесполезные… Стоп-стоп-стоп! Ты что же, хочешь сказать, что пришла за этим телом?!».

— «Да. На вашем стражнике, стоящем у подножия трона, на шлеме привязан пучок волос из его гривы» — с надрывом прошептала я, стараясь не смотреть на тяжелые, густые, темно-синие волосы, украшавшие, будто плюмаж, ехидно ослабившегося в мою сторону телохранителя – «Прошу вас, выдайте мне его тело… Или похороните рядом с ним».

Голоса в зале постепенно смолкали. Музыканты старались вовсю, и звуки их музыки старались заглушить стук ведер и звон сгребаемых осколков стекла, пока удивленный грифон на троне недоуменно переводил глаза с меня на своих помощников, и обратно. Похоже, моя просьба его удивила, и многие знатные грифоны бросали свои разговоры, подходя поближе к той, что умудрилась так удивить нового хозяина этого замка.

— «То есть ты называешь это существо своим мужем?» — уточнил грифон, выслушав очередную порцию шепотков – «Это же просто превосходно! Комиссар, вы знали что-нибудь об этом?».

— «Все ее мысли были посвящены поискам ее мужа, и я опрометчиво не стал копать глубже, сеньор Кёффе, предполагая, что он и вправду мог попасть к вам в плен» — пожал плечами комиссар, подходя к трону в сопровождении миловидной и очень молодой грифины, периодически клавшей в его рот какое-то угощение с небольшой десертной тарелочки. Похоже, это игривое ухаживание было для него не внове, и оранжевый земнопони даже не глядел на юную соблазнительницу, принимая ее знаки внимания как нечто само собой разумеющееся – «А что вас так удивило, сеньор? Это, попавшее к вам тело, было необычным?».

— «Похоже, эта страна меня будет удивлять еще не раз и не два» — дернул бровью хозяин замка, глядя на меня с каким-то ехидным недоумением – «Пони, сожительствующие с монстрами – что за чудовищный сюжет! Пожалуй, я даже напишу об этом стихи…».

— «О, это было бы просто отлично, мой дорогой сеньор!» — взмахнув вихрем юбок, подскочила к трону какая-то грифина – «Мы смогли бы послушать его, роняя слезы умиления и воспаряя к небесам от звуков вашего голоса!».

— «Всему свое время, милая Грезида, всему свое время…» — светски ухмыльнулся грифон, великодушно похлопывая по щеке сумевшее так быстро подлизаться создание, а затем, вновь обратил свой взгляд на меня – «Итак, раз ты считаешь себя женой… Ох, прости мне мою бестактность – вдовой этого существа, то думаю, ты имеешь полное право забрать себе его тело…».

— «Спасибо, сеньор Кёффе».

— «Однако, я не намерен просто так отдавать такой интересный труп!» — следующая фраза грифона была для меня как удар под дых, выбивший из меня остатки воздуха. Конечно, я подозревала что-то такое, но услышав это наяву, я была ошарашена пониманием того, что я ничего, абсолютно ничего не могу с этим поделать – «Ведь это, кажется, первый случай, когда нам удалось получить в свои лапы тело настоящего фестрала, правда? Так скажи мне, что ты можешь мне предложить за него такого, чего не смогут предложить в самом Грифусе за само тело этого легендарного существа, даже и отправленное им по кускам?».

Трясясь от ледяного озноба, я рванулась вперед, и лишь удары древками копий смогли удержать мою фигурку, отчаянно бросившуюся на гнусно ухмылявшегося грифона. Хрипя, я покатилась по ступеням, где и упала, уткнув голову в лужицу собственной крови, натекшей из моего разбитого носа. На что я надеялась, идя сюда? На героическую гибель? На доблестный штурм? Все, что мне осталось – это насмешки полупьяной знати да несколько трупов, о существовании которых забудут уже к исходу этой ночи.

«Прости, милый. Я не справилась и тут».

— «Фи. Ну вы только посмотрите – она уже сломлена. Какое разочарование…» — раздался надо мной голос грифона, в то время как когтистые лапы с крючковатыми, накрашенными когтями элегантно прошлись вокруг меня – «Комиссар Джус, это даже не развлечение, а просто смех какой-то. Вы были абсолютно правы, когда рассказывали мне о них».

— «Безусловно, сеньор Кёффе. Пони Эквестрии слабы, и Сталлионград лишь проиграет от того, что будет медленно но верно гнить вместе со всей остальной страной» — пожал плечами комиссар, подходя ко мне и несколькими сильными пинками, вкупе с больно зажатым крылом, заставляя меня подняться на ноги – «Грифоны близки нам по сути, и несмотря на отсутствие крыльев, мы можем получить от этого союза больше, чем от всего их поганого Клаудсдейла. Поэтому-то я и здесь, в то время как вверенная моему попечению сотня крадется на юг, где и впряжется в остатки сожженного поезда, отвезя его обратно, в Троттингем».

— «Они не вернуться?» — поинтересовался хозяин замка, придирчиво рассматривая свои когти – «Мне бы очень не хотелось применять против них грубую силу. Это так не эстетично…».

— «Они будут следовать приказу, и к утру выйдут к железной дороге» — уверенно сказал Джус, отстраняясь от меня и вытирая поданным ему платком следы крови – «Однако, я бы не советовал вам подгонять их, сеньор. Иначе, боюсь, вы не досчитаетесь многих и многих бойцов, а приоритеты моего командования могут со временем и измениться. Ведь нам сейчас так не хватает врага, против которого можно сплотить нацию, в то время как владелец нового кантона, хоть и успевший обзавестись несколькими полезными знакомствами, вполне подходит на эту роль…».

— «Да-да, я понимаю. Обсудим это позже» — дернул глазом грифон, делая пренебрежительный жест лапой – «А теперь уведите ее. Чуть позже я возжелаю увидеть все прелести моей новой «служанки», а пока – киньте-ка ее к Вонючке. Я уверен, у него уже давно не было столь миловидных гостей».

— «Эй, просыпайся! Мы привели к тебе гостью!».

Дверь тюремной камеры захлопнулась, наглухо отрезая от меня звуки, царившие в длинном, низком коридоре. Вой, плач, выкрики и стоны доносились со всех сторон, из множества камер, чьи тяжелые, дубовые двери были снабжены лишь маленькими окошками, закрытыми деревянными заслонками. Та, что приняла меня в свои темные объятья, была едва ли не последней, и вскоре, глумливый смех стражников оборвался, когда тяжелая дубовая дверь с грохотом влипла в каменный косяк, толкая меня вперед, на холодный каменный пол, покрытый скользкой, полусгнившей соломой.

— «Ыахкм» — донеслось до меня из угла. Ни единого лучика света не проникало в этот каменный мешок, и лишь какие-то здоровенные, фосфорицирующие грибы на потолке и стенах пещеры скудно освещали сочащуюся влагой каменную кладку, покрытый соломой пол да отвратно пахнущее отверстие в углу камеры.

— «Агкем-кхем-кхыыыыы».

Кажется, постоялец этой камеры проснулся, и теперь разглядывал меня, сверкая из темноты глазами. Я вновь услышала шорох, и невольно сделала шаг назад, когда поднявшаяся в противоположном углу фигура расставила ноги и с шумом втянула в себя воздух – «Укмха-ха!».

— «Да уж, полное «ха-ха», ты прав» — убито подтвердила я. Кажется, скоротечная схватка немного отрезвила меня, позволив ненадолго сбросить ледяное оцепенение, но похоже, я проиграла этот бой – «Наверняка, ублюдки сидят за дверью и делают ставки, как скоро отсюда донесется первый крик. Как думаешь, чей он будет?».

— «Мрррххххкхаххх» — вновь прошипело существо, обдавая меня запахом гниющей под солнцем навозной кучи – «Ахх ты сссама кхакх думмаешшшшь?».

— «Я пока не решила» — все так же ровно ответила я. Рванув, я развязала стягивающую меня скатерть и морщась, подвигала заломленным крылом, разгребая на полу достаточно места, чтобы бросить туда изгвазданную простыню. Похоже, этот ублюдок Джус не понаслышке знал, как укоротить строптивого пегаса, и в моей застывшей душе, впервые с того злосчастного утра, появился крошечный, очень недобрый огонек – «А ты чьих будешь?».

— «Йааааааааа?» — казалось, мой вопрос поставил существо в тупик – «Йа… Йа ношу много имен, но все они… кха-кха-ха-ха… не мои. Йа Слепой Вонючка, и йа же «О богини, прошу, не надо!», а так же «Святая, помоги мне умереть!», кхе-хе-хе-хе. Какое из них выберешь ты, сладенькхая?».

— «Смотря по твоему поведению» — усевшись, я уставилась на темную фигуру, покачивавшуюся в своем углу – «Если будешь хорошо себя вести, то остановимся на Вонючке, раз оно так к тебе прилипло. Да и запах, сам понимаешь… А вот если плохо…».

— «То… кхе-кхе-кхехем…. То что?» — шагнув вперед, мой собеседник подошел ко мне и навис над моей фигуркой, сидящей на белеющей во мраке камеры простыне – «Что токхда будет, а?».

— «Тогда тебе придется сменить имя» — пожала плечами я, морщась от запаха гниющих отходов и давно не мытого тела – «Например, на «Стража, заберите ее отсюда!» и «О Селестия, мои глаза, она вырвала мои глаза!». Думаю, ни одно из них тебе не придется по вкусу».

— «А ты не боишься, маленькха-кха-я. Я чую, дааааа. В тебе страха неееет» — после недолгого молчания, вновь захрипела, закашляла фигура – «Но кудаже он… кхе-кхе-кхе… делся? Нынешние пони все такие мягкие, такие жалкхие – откхуда ты взялась?».

— «Думаю, оттуда же, откуда и все».

— «Ох… Ох… Охкха… кха… Кха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!» — поперхав, внезапно захохотало существо. Запрокинув голову, оно хрипело, захлебывалось, и продолжало хрипло хохотать, трясясь и хлопая себя по бокам – «Ха-кха-ха-ха-ха-хааааааа! Откуда… Кха-ха-ха… Откуда и все…».

— «Ну, чувство юмора у тебя еще осталось, и это хорошо» — буркнула я, когда отсмеявшись, завернутая в тряпки фигура подползла ко мне поближе, устраиваясь на краешке простыни – «Имя твое я не спрашиваю – судя по запаху, сидел ты тут долго, потому-то его и лишился. А вот кашель мне твой не нравится совершенно. Как бы не туберкулез… Кровь при кашле не замечал?».

— «Посмотри на мкхеня, смелая кхобылка, посмотри и подумай, может ли меня беспокоить хоть что-то» — прохрипело в ответ. Скинув покрывавшие его тряпки, рядом со мной трясся скелет пони с натянутыми на него ниточками мышц. Грязная шкура давно уже превратилось во что-то невразумительно серое с кучей черных пятен и полос, напоминающее побитый жизнью половичок, заканчивающий свою жизнь в общественном туалете. Грива вывалилась напрочь, оставив после себя лишь воспоминание черной кисточкой на конце хвоста. И глаза… Насколько я могла видеть, глаза его были затянуты белесой мутью, видимой даже в неверном свете форфорицирующего мха – пони был слеп, и за много лет научился ориентироваться в камере по звукам, находя приносимую ему еду… И скорее всего, подбрасываемых беззащитных жертв.

«Тоже мне, паладинша выискалась. Тут кажется, кто-то хотел умереть? Ну так вот тебе и шанс. Пока он будет есть твою переднюю часть, задняя ему тоже на что-нибудь сгодится…».

— «Понятно. Паршиво ты выглядишь» — глухо произнесла я, вновь накидывая на Вонючку его гнилые, грязные лохмотья – «Хотя если отмыть да откормить, может, я бы и доверила тебе какую-нибудь непыльную работенку у себя в кентурии. Например, рекрутов пугать».

— «Кхен-тху-кху-кху-рии?» — заинтересовался пони, с кашлем придвигаясь поближе – «Рекхруты? Кто ты, незнакхомкха?».

— «Скраппи Раг. Кентурион Первой кентурии Эквестрийского Легиона… Бывшая кентурион».

— «Бывшкха-я?» — казалось, Вонючка задумался о чем-то, словно вспоминая то, о чем долго старался забыть – «Вас разбили? Тебхя взяли в плен?».

— «Нет. Я… Мы были в отпуске. Медовый месяц» — я и сама не знала, зачем рассказываю все это. Броня изо льда намокла, но все еще не поддавалась, и я чувствовала, что застыла на каком-то страшном перепутье, не зная, куда я покачусь, как стоящий на вершине пирамиды шар – «Грифоны… Они напали на наш поезд. Искали себе рабов. И они…».

— «И онхи скхватили… кхе-кхе… вас?».

— «Они убили Графита» — признание далось так тяжко, словно тяжелый молот, опустившийся на спину – «Я сама пришла сюда во главе сотни, но...».

— «Но тхы пришла схюда не за этим, нет-нет» — прохрипел мне пони, поднимая голову к потолку и зачем-то нюхая спертый воздух – «Ты пришла сюда умирать. Так что это бхыло? Предхательство? Тебя пркхе-хе-хедали?».

— «Да. Да, меня предали. Предал тот, кому была дана большая власть!» — внезапно рыкнула я, заставив Вонючку отшатнуться – «Да, я говно, а не командир. Да, я достойна этой камеры, раз не смогла разглядеть предателя. Да, я поганый страж, раз так позорно попалась этим грифонам, но Графит… За что умер мой муж?».

— «Смкхерть – это только начало» — повозившись, заявила фигура. Отойдя от меня, пошатывающийся земнопони начал аккуратно, на ощупь, срывать со стены блестевшие во мраке шляпки грибов и широкие пласты мха, бросая их точно в мою спину – «А йа-то все сидел и дхумал, откхуда в тебе эта… кхе-кхе… эта сталь. Холодная… Кхе-хххххеееее… сталь».

— «Какая сталь, Вонючка? Я просрала все на свете, и пришла сюда лишь за одним – увидеть тело моего милого. Я знала, что это дорога в один конец, но что бы так вот…».

— «А что тхы думала, а, кентхурион?» — спросил меня голос странного пони. Подошедшая ко мне фигура остановилась сзади, и принялась осторожно обкладывать меня мерцающими кусочками мха и грибов, размещая всю эти икебану в странном, одному ему известном порядке – «Тхы понадеялась на благхо-хо-хородство врагов? Или думала, что тебе все будут тут сочхувствовать, обнимут, расцелуют, и выпроводят прочь с телом милого дружкха? Тхак что ли?».

— «Да, ты прав. Я поступила как последняя дура. Я знала, что поступаю глупо, но в тот момент… Черт возьми, даже сейчас мне кажется, что я думаю, что это будет правильно… Но ведь это не так, да?».

— «Вот тхы обо всем и догадалась сама» — удовлетворенно проскрипел Вонючка. Поднявшись на задние копыта, он зачем-то начал разглаживать мою гриву, осторожно касаясь грязными копытами моего лба, затылка и шеи. Прикосновения его грязных ног рождали у меня нервную дрожь, но спустя недолгое время, я внезапно поняла, что расслабилась и прилегла, поддавшись магии несильных нажатий и подергиваний, то сдвигавших мою шкурку на самые глаза, то натягивавших ее на самый затылок. Присев прямо передо мной, странный пони откинул голову и о чем-то молча размышлял, ощупывая своими ногами каждую ямку, каждый бугорок на моей голове, и его дыхание, прежде шумное, как неисправный аппарат ивл[16], замедлилось до редких, едва слышимых вдохов – «Кхаааааааа…. Хаааааааа…».

— «Ч-что за «кхаааа» такое?» — веки подчинялись мне с трудом, и я изо всех сил пыталась не соскользнуть в наваливающуюся на меня дрему – «Чт-то ты там удумал?».

— «Кхаааааа… Кхаребеду Валиш. Виндьяго Валиш. Зиииибууууус, зиииииииибуууууууус» — кажется, крыша у этого пони все-таки съехала далеко, и явно не собиралась возвращаться на прежнее место – «Вижу я сталь в тебе, сталь без формы и местха в жизни этой. Литая заготховка не может выковать себя самха. Лишь те, ктхо достоин, в чьем сердце тхы заняла свое место, смхогут выковать из тебхя… Нхет, это не меч. Это чтхо-то другое…».

— «Вонючка, ты чего там несешь, а?» — поглаживания и ощупывания заставляли мои глаза закрываться, но в тоже время, я прекрасно слышала этот надтреснутый, влажный голос, речной галькой пересыпавшийся в моих ушах – «Мог бы и просто удушить во время сна… Извраааааах… Извращенец».

«Черт бы его побрал, Кашпировского недоделанного… Странно, вроде и спать совсем не хочется… Но почему же так странно тяжелеют веки?».

— «Твхои друзья нуждхаются в тебе, Гханима. Тот, кто тебя любит – стрхадает, но делхает это радхи тебя, слышишь? А тот, кому тхы веришь, кто любит тебя дажхе больше, чем самогхо себя… Он предхает тебя, и ведхет на гибель».

— «Вонючкаааа… Убери… свои… ног…».

— «Спхи, юная Гханима. Спи. Мы больше нхе увидим дрхуг друга. Но тхы должна запомнить – ищи кхогти! Ищи их, и звхезды покхажут тебхе путь. Ты слышишь, дитя звезд? Найди свои когти!».

— «Подьем, гнида копытная!».

Вскочив на ноги, я ошарашено закрутила головой по сторонам, вырванная из удивительно спокойного сна жестким пинком по ребрам. Перед моими глазами все еще стояли бескрайние равнины и холмы, покрытые океаном высокой травы, перемежающиеся островками необычных, раскидистых деревьев. Терпкие, пряные запахи щекотали мой нос, когда я медленно, не торопясь, приближалась к реке, катящей свои бурые, глинистые воды куда-то вдаль, за край горизонта, из-за которого уже поднималось огромное, ярко-красное солнце...

— «Тебе что, все мозги вытрахали, ссучка?» — поднявшись, когтистая лапа отвесила мне хлесткую пощечину, заставившую мою голову мотнуться в сторону. Мгновенно вскипев, словно попавшая на раскаленную сковородку вода, я зашипела, и через мгновение, мой лоб врезался в голову стоявшего передо мной стражника, отбрасывая его вглубь коридора.

— «Ах ты ж хюрэ!» — завопил пострадавший, прикрывая лапой мгновенно принявшийся отекать, пострадавший глаз – «Да я тебя сейчас…».

— «Стой! Хозяину она понадобилась живой и по возможности невредимой!» — второй стражник умело оттеснил меня к двери, прижимая к скользким камням древком короткого копья – «Знаешь, что было вчера с Цгуном, когда он напомнил сеньору о том, что ее бросили, по его же приказу, кстати, в камеру к этому слепому уроду?».

— «Уххх, больно… Ладно, и что же с ним было?».

— «Хозяин выклевал ему глаз!».

— «Ого!» — только и смог вымолвить любитель пинать кобыл по ребрам. За несколько коротких минут его круглый, птичий глаз закрылся наливающейся гематомой, и незадачливому тюремщику оставалось лишь злобно клекотать, слыша мое насмешливое фырканье. Конечно, просто так мне это не спустили, и из подвала я вышла закованная в цепи, с веревочным намордником и длинным поводком, за который держались сразу три грифона, тычками и затрещинами направлявших мой путь по узким, извилистым коридорам замка. Путь наш был не долог, и вскоре, мы уже стояли пред троном местного сеньора в уже хорошо знакомом мне зале. Следы вчерашнего пиршества и последовавшей за ним драки уже убрали, и наряженные в накрахмаленные платьица служанки-земнопони торопливо домывали пол, вздрагивая и пригибаясь, когда проходящие мимо грифоны, не упуская удобного случая, с удовольствием похлопывали их по точащим из-под черно-белой материи крупам.

— «Вот она, благородный хозяин!» — отрапортовал приведший меня грифон, громко стукая в пол древком копья. От громкого, грубого звука сидящий на троне хозяин замка сморщился и приоткрыл мутный, осоловелый глаз. Похоже, праздник затянулся надолго, и стоявшая на изогнутом подлокотнике большая, украшенная драгоценными камнями чаша не стояла без дела, ежеминутно опорожняясь в жадно распахивавшийся клюв благородного выпивохи.

— «Она… Она еще и может стоять на ногах?» — с неудовольствием и вялым удивлением спросил Кёффе своих подручных, уставившихся на меня, словно стая ворон – «Мне доложили, что ее бросили к Слепому Вонючке, испортив мне все удовольствие от ночи!».

— «То так, благородный господин» — поклонился солдат, ударом копейного древка ловко подбивая мне передние ноги, заставив меня опуститься на пол в нелепом подобии поклона на влажный после уборки пол – «По вашему повелению, господин. Однако из камеры не донеслось ни одного крика, а утрам мы нашли ее мирно спящей на грязной простыне! Похоже, она каким-то образом смогла ужиться с этим грязным животным».

— «Северяне!» — сердито скривился хозяин замка, кивком приказывая молодому грифону, стоявшему за его правым плечом с кувшином чего-то явно алкогольного, по новой наполнить чащу – «Мясник мясника видит издалека! Значит, ты прилетела сюда за телом убитого в поезда монстра, да еще и приведя к моему порогу целую сотню солдат, которых с трудом удалось повернуть вспять? Ты принесла мне слишком много проблем, пейзанка, поэтому я снизойду до простого вопроса – а что ты можешь предложить мне взамен?».

Не отвечая, я стиснула зубы, уставившись в пол. От холодной лапы, сжимающей сердце, за ночь не осталось и следа, и единственное, что я ощущала при взгляде на этот замок, на прыгающих, словно огромные воробьи, грифонов, на наряженного словно клоун, сеньора, была тяжелая, подсердечная ненависть. Мысли о смерти отступили, затаившись на краю сознания, и быстро оглянувшись, я увидела не менее трех потенциальных возможностей вырваться и начать буйство, но странно, я даже не задумалась о том, чтобы воспользоваться хоть одной из них. Конечно, они сулили мне свободу и возможность хотя бы немного отомстить, но поколебавшись, я отбросила их, ведь ни одна из этих возможностей не была достаточно… кровавой».

«Я должна была не распускать сопли, а утопить их всех в крови – ведь это ты пытался мне сказать, неизвестный, ослепший пленник этого замка? Ну что ж, ты прав. О, как ты был прав…».

— «Мне нечего предложить тебе за тело любимого» — опустив голову, прошептала я, стараясь, чтобы мой голос звучал так же тускло и безжизненно, как раньше – «Ты уже забрал мой меч, твои холуи сняли с меня кольца. У меня нет ничего…».

— «О да, воистину, ни одна грифина не может дать большего, чем то, что у нее есть… Но она может дать это дважды» — глумливо ухмыльнулся Кёффе, вызвав своим замечанием смех знатных бездельников, несмотря на ранее утро, уже стекавшихся в тронный зал, дабы попасть под благосклонный взгляд своего владетельного сеньора – «Ну что же, никто из населяющей мои земли черни не может сказать, что я несправедлив к своим пейзанам, поэтому я принял решение. Ты, юная вдова, станешь давать то, что у тебя есть – сначала мне, затем моим верным слугам и приближенным. Затем – любому гостью, что польстится на прелести деревенской простушки, ведь я не могу позволить себе прослыть невежливым хозяином, правда? И за каждого, кто останется тобой доволен...» — свора благородных негодяев за моей спиной затаила дыхание, когда подавшийся вперед грифон впился взглядом в мои неверяще расширившиеся глаза – «За каждого удовлетворенного подданного я велю выдавать тебе по кусочку так приглянувшегося тебе тела!».

Через мгновенье, зал огласил дружный, оглушительный хохот. Смеялись все – благородные господа хрипло клекотали, запрокинув головы к потолку, утирая слезившиеся глаза и хлопая себя лапами по львиным бедрам; хохотали их подружки и любовницы, пискливо посмеивались дети, тыкая в меня маленькими когтистыми лапками; глумливо усмехались стражники, ощупывая меня оценивающими взглядами… Стиснув зубы, я опустила голову, демонстрируя безмерное отчаяние и молясь, чтобы никто не заметил безумный оскал, обезобразивший мою мордочку.

«Вы все умрете. Все – до единого».

— «Вымойте ее и приведите в мои покои» — вставая, распорядился сеньор, благосклонно кивая крутившимся вокруг него подхалимам, прославлявших столь умного и изобретательного сеньора – «В присутствии всех гостей я обещаю, что буду добрым хозяином, и сам, лично выдам ей первый кусок. Интересно, что это будет, а? Может быть, глаз? Может, копыто? А может, это будет…».

Поворот коридора скрыл от меня и последние слова, и хохот сиятельных тварей. Трясясь от бешенства, я до боли стискивала зубы, когда моющие меня служанки то и дело отходили, чтобы дать возможность забегающим в купальни для прислуги гостям полюбоваться на мою намыленную фигурку. Кое-то даже пытался залезть ко мне в бочку, наполненную пенной водой, но стоявшие рядом холуи мигом охладили их пыл, строго напомнив уже с раннего утра набравшимся гостям о «праве первой ночи», мигом отрезвив зарвавшихся шутников. Сковывавшая мою душу ледяная скорбь пропала без следа, и мне приходилось напрягать всю силу своей воли, чтобы держать себя так, как положено скромной пленнице и безутешной вдове. Кровавая рана на сердце, растревоженная копытами загадочного узника, стала источником яростного жара, растопившего ледяную броню и заставлявшего дрожать все мое тело от предвкушения, от яростной жажды крови, похоже, принимаемых окружающими за обычный страх.

«Ты был прав, неизвестный – я должна была бы залить эти залы кровью врагов, превратив весь замок в огромную гекатомбу[17] по милому» — думала я, покорно идя вслед за сопровождавшими меня холуями к покоям местного господина. Шатающиеся по замку гости приветствовали мою увитую цветами фигурку, словно это я, а не они, была ведомой на заклание коровой, и мне приходилось старательно опускать голову, пытаясь изо всех сил играть свою роль покорной жертвы – «Ничего, еще все впереди. Я еще не знаю, на что способны сталлонградцы, но раз их нет – придется все делать по старинке. Самой».

— «Стой!» — скомандовал телохранитель сеньора, резким рывком натягивая узду. На глазу грифона красовалась плотная белая повязка, придавая ему недобрый, пиратский вид усиливающийся наличием большого меча, звонко стукавшего ножнами по полу – «Ты! Быть скромной и покорной, сеньора называть «господин» или «хозяин», делать все, что он пожелает. Громко не кричать – сеньор не терпит кобыльих слез и плача. И запомни – все, что случиться с тобой в покоях господина – ничто по сравнению с тем, что я сделаю с твоей поганой пиздёнкой, если хозяин останется недоволен. Ты меня поняла?».

— «Да, я поняла» — покорно ответила я, глядя в пол – «Уверяю вас, господин останется очень доволен... Как и все, кто ни есть в этом замке».

— «Я слежу за тобой!» — еще раз предупредил меня телохранитель. Постучав в большую, украшенную толстыми стальными полосами и заклепками дверь, он выслушал приказ хозяина, после чего грубо втолкнул меня внутрь.

— «О, входи, входи же, моя безутешная пейзаночка!» — проклекотал с кровати хозяин покоев. Закрывшаяся дверь отрезала от нас шум проснувшегося замка, бряцанье копий стражи, несущей караул у дверей покоев сеньора, и в комнате установилась интимная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в жарко пылавшем камине. Оглядевшись, я охватила взглядом мрачные стены, высокие стрельчатые окна, витражные стекла которых отбрасывали загадочные, разноцветные пятна света; секретер со множеством ящичков, откинутая крышка которого являла миру кипы желтоватой бумаги; и наконец, большую, старомодную кровать с балдахином, среди множества подушек которой возлежал сам сеньор Кёффе, уже облаченный в длинный алый халат. На столике, прямо под лапой ухмыляющегося грифона, тускло блестело множество странных предметов, среди которых я заметила непонятную, плоскую штуковину, напоминающую миниатюрное весло и длинную, черную плетку. Крючковатые пальцы птицельва медленно ласкали эти странные предметы, в то время как желтый клюв уже качнулся в сторону камина – «Входи, подбрось дров в огонь. Вот так… А теперь, будь любезна, пристегни вот эту цепь к своей уздечке».

Опустив голову, я внимательно посмотрела на сложенную возле ярко пылавшего огня изящную цепочку, выкрашенную в золотой цвет. Внутренняя поверхность звеньев вытерлась, являя миру свою истинную, стальную сущность, а ее длина, по моим прикидкам, была как раз такова, чтобы прикованная едва-едва могла дотянуться до двери, снабженной тяжелым запором, готовым в любой момент рухнуть в блестящие от масла пазы.

«Ну что ж, как говорил Скрич, сцена готова реквизит ждет жертву».

— «Да, господин» — пригнув голову, чтобы не выдать себя злобно ухмылкой, я пристегнула цепь к обхватывающей мордочку шлейке и встала спиной к двери, словно бы от сильного испуга натягивая цепь – «Чт-то еще прикажете, мой гос… О нет! Нет-нет-нет!».

— «Глупая, зачем же ты кричишь?» — скривился Кёффе, уже расстегнувший свой халат и наслаждавшийся испугом кобылки, обозревающей его обнаженный живот и изготовившиеся причиндалы под хвостом – «Ну же, подойди, не бойся».

— «Я… Я не могу, сеньор!» — как можно громче начала стонать я, пятясь к двери и громко бухая в нее, словно от дикого страха, копытами задних ног. Открывшаяся дверь больно наподдала мне по заднице, заставив уткнуться носом в кровать, а лежащего на ней грифона – прикрыться халатом — «Прошу вас… Пожалуйста…».

— «Вон! Вон отсюда, чернь!» — рявкнул сеньор, и головы стражников мгновенно исчезли, скрывшись за дверью, которую соскочивший с кровати грифон запер на могучий засов – «Значит, ты решила испытать мое терпение, крошка?».

— «О мой сеньор, прошу вас, про… Аааааааа!» — вновь заголосила я, отступая к кровати и увлекая за собой злобно ухмылявшегося грифона. Теперь, все доносящиеся из комнаты звуки будут сочтены за насилие, учиненное распалившимся хозяином замка над беззащитной жертвой, и нас вряд ли потревожит бдительная стража, уже получившая от своего господина хороший отлуп – «Вы же обещали мне, обещали!».

— «О да, милая, я обещал – и я выполню свое обещание» — глядя на меня налитыми кровью глазами и дыша тяжелым запахом перегара, прорычал грифон, схватив меня за шею – «Ты даже не представляешь, как ты близка к тому, чтобы присоединиться к своему монстру! После того, как я примерно тебя накажу, мы отправимся с тобой в мой особенный подвал, где я лично прослежу, чтобы ты смогла выбрать, какие именно куски его поганой туши первыми отправятся в твой голосистый рот!».

Кажется, я нарвалась на настоящего извращенца. Говоривший все быстрее и быстрее, грифон распалялся все больше, следуя за мной по пятам. Его напряженный, эрегированный член, похожий на маленькую, шипастую морковку, уже несколько раз задевал мое отступавшее то наскоков возбужденного хозяина замка тело. Наконец, очутившись рядом с камином, я поднялась на дыбы и прижалась к стене, отвернув голову в сторону от злобно щелкавшего клюва. Мы были на месте. Прижав мое тельце к стене, грифон открыл было пасть для новой порции угроз и оскорблений, но наброшенная на его шею тонкая, прочная цепь моментально заткнула этот смердящий фонтан.

— «Ахххххррррр».

— «Да-да. Проблемы с кислородом, мой добрый господин?» — хмыкнула я, ловкой змейкой выворачиваясь из объятий грифона и резко отскакивая к двери. Натянувшаяся цепь поволокла за собой отчаянно дергавшуюся жертву, пока не натянулась, с резким, щелкающим звуком распялив трепыхающееся тело химеры посередине дрожащей золотой нити. Конечно, мне было бы немного сложнее осуществить этот фокус совсем уж без крыльев, которые, словно третья пара конечностей, упирались в пол, но и тогда итог был бы таким же – не зря я любила тренироваться с земнопони своей кентурии, удерживая на весу тяжелый, неподъемный осадный скутум. Обернутая вокруг моей передней ноги цепь дергалась все реже, но такой исход дела меня совершенно не удовлетворял, и я слегка ослабила хватку, позволяя обмякшему грифону с долгим хрипом втянуть в себя несколько порций воздуха.

— «Я хотела бы услышать, где находится этот загадочный подвал» — злобно ухмыляясь, сообщила я кашляющему и сипящему грифону. Кажется, он что-то там о себе возомнил, потянувшись к висящему на стене кинжалу, но мне хватило всего лишь одного рывка цепью, чтобы скрюченная, когтистая лапа вновь опустилась на шею хозяина в попытке развязать сдавивший ее страшный стальной узел – «И чем быстрее ты это вспомнишь, тем будет лучше… По крайней мере, для тебя».

— «Д-дверь… Балкон… Зал… За ваз-зой» — кажется, убеждать владетельного сеньора в серьезности своих намерений мне было не нужно. Я и сама ощущала тот яростный огонь, что полыхал в моих глазах, отражавших безумную пляску пламени в полыхавшем камине – «К-ключ… Кхе… За зеркалом…».

— «Благодарю» — просто кивнула я, ослабляя цепь. Повернувшись ко мне, грифон злобно смотрел, как я отстегиваю цепь от своей сбруи, однако, его дрожащая, озлобленная ухмылка сменилась гримасой ужаса, когда сеньор вдруг понял, что именно задумала моя увитая цветами фигурка, начавшая от двери свой короткий, губительный разбег.

Хотя все и произошло в течение каких-нибудь секунд, я до сих пор помню эту гримасу, исказившую грифонью морду. Похоже, Кёффе уже все понял, но тело, полное жизни и желания жить, не было готово смириться с уже неминуемой гибелью – задергав лапами, грифон попытался было отдернуться, откатиться, отбежать… Но он не успевал. В два прыжка я очутилась рядом с ним, ловко, словно цирковая лошадка, крутанувшись на передних ногах и поворачиваясь к распластавшемуся грифону задом… Копыта задних ног мягко тряхнуло от удара по чему-то тяжелому, а на стене, прямо над входной дверью, на миг возникла – и пропала тень от грифоньей фигуры, исчезавшей в ревущем огне огромного камина.

«Похоже, я перестаралась со всеми этими предосторожностями» — хмыкнула я, выглядывая за дверь. Первоначальный мой план предполагал, что я тихо закрою за собой дверь, после чего, закатившись слезами, под внимательными взглядами стражников, с плачем убегу прочь. Однако этого и не потребовалось, поскольку за дверью было подозрительно пусто. Я даже почувствовала себя немного разочарованной, тихонько перебирая копытами вниз по лестнице, старательно избегая освещенных мест. Но вскоре, мне стало понятно отсутствие стражников – откуда-то снизу доносился громкий шум, выкрики, и что было немаловажно, звон оружия, ударяющего в щиты и доспехи. Что ж, видимо, кому-то тоже не понравилось местное гостеприимство, однако в тот момент у меня была более важная задача, ведь на моей шее, на тонком шнурке, покачивался большой, черный ключ с хитрой бородкой, найденный мной за большим трюмо, стоявшим в одном из углов весело полыхавших покоев. Благородный сеньор и владетельный господин Кёффе меня не обманул, и я даже почувствовала, что готова даровать ему быструю смерть, добив снятым со стены кинжалом катающееся, обгоревшее тело, однако по зрелому размышлению, я решила не продолжать свое знакомство с этим обгоревшим господином, столь подозрительно пахшим паленым пером, а быстренько найдя ключ, выскочила прочь из занимавшихся огнем покоев.

«Забавно, что я не ощущаю ничего, кроме мрачного удовлетворения от хорошо проделанной работы. Хотя курс по мимикрии и проникновению занимал не так уж и много часов, усердно вдалбливаемая нам наука оказалась вполне действенной. Да, не зря мы тогда посетили нашу Обитель. Ох, милый, ну почему, почему…» — остановившись, я прислонила пылающий лоб к холодному камню стены, пытаясь унять негаданно нахлынувшую боль, и лишь спустя несколько минут смогла собраться с силами, и вновь, свирепо молотя копытами по ступеням, кинуться дальше – «Ладно, утрем слезы – и в бой. Нам еще нужно найти этот подвал».

Однако, жизнь полна разных неожиданностей, и спустившись вниз по лестнице в общий зал, я совершенно не ожидала столкнуться там нос к носу с десятком вооруженных грифонов, окопавшихся в этом большом и просторном помещении. Перевернутые столы уткнулись в дверь, словно подпорки, и трое птицельвов, отставив свои копья, изо всех сил упирались спинами в содрогающееся дерево, пытаясь не допустить в зал противника, уже гулко стучавшего чем-то тяжелым в мерно гудящее под ударами дерево. Сюрприз был обоюдным, и не менее минуты я и еще семеро засевших в разных концах зала грифонов таращились друг на друга в попытке понять, кто же это перед нами – случайная жертва или авангард вражеских сил. Наконец, один из трех защитников парадной двери что-то хрипло каркнул остальным, вырывая их из ступора, и я злобно ощерилась, поигрывая кинжалом и отступая назад, на узкую винтовую лестницу, понимая, что без приличного оружия не продержусь против копий и нескольких секунд…

— «Фооооор Джир анд Хаммееееер!» — ликующий, надсадный вопль забылся под сводами зала, отвлекая от меня внимание врагов. Облаченное в коричневые доспехи тело вынырнуло из бокового прохода, врезаясь в троицу грифонов, уже наставивших на меня свои копья, и через несколько секунд, от двух из них остались лишь обезглавленные тела, нелепо дергавшиеся на полу, словно в запоздалой попытке убежать. Ловко орудуя здоровенной, тяжелой саблей с полукруглой дужкой, удобно удерживающей ее рукоять под бабкой, воин несколькими ударами перерубил наставленное на него копье, после чего, не слишком заморачиваясь фехтованием, снес голову и третьему защитнику двери, схватившемуся было за длинный, плоский меч на своем боку.

— «Какого редиса ты так долго?!» — обернувшись ко мне, злобно рыкнул комиссар Джус, глядя на меня из-под своего серебристого шлема. Золотая эмблема была разрублена пополам, белоснежные ножны – вываляны в глине, словно земнопони долго и упорно лазал по каким-то подвалам, отбиваясь от наседавшего врага. Пошарив за спиной, он взмахнул копытом – и к моим ногам полетели черные ножны, уткнувшиеся в мои копыта тяжелым, белоснежным шаром противовеса вложенного в них меча – «Ты там что, настолько вошла в роль, что решила поебаться с этим придурком, пока мы тут идем тебя освобождать?».

— «Убить их! Быстрее!» — проорал один из стражников, выскакивая из-за импровизированной баррикады. Носившиеся мимо окон тени отвлекли мое внимание, и я едва не пропустила удар здоровенной алебардой, просвистевшей в миллиметре у меня над головой.

Цгун.

— «Что, ссучка, добилась своего?» — с мерзкой ухмылкой прошипел грифон, вися у меня над головой. Наискось разрубив деревянную притолоку, алебарда глубоко вошла в какой-то столик за моей спиной, и отпустив бесполезное теперь древко, бывший телохранитель сеньора, осклабившись, потащил из ножен длинный, волнистый клинок – «Подозреваю, что ты не просто так ушла из тех покоев. Ну, теперь я тебя ломтями настрогаю, мразь!».

Не отвечая, я осторожно отходила назад. Бросив взгляд на комиссара, занятого сразу пятерыми врагами, словно бешеные курицы, набрасывающимися на его закованную в сталь фигуру, я поняла, что мне придется приложить все усилия, чтобы остаться в живых. Цгун оказался опытным мечником, и мне оставалось лишь метаться вокруг, вскрикивая каждый раз, когда отливающий синевой клинок оставлял на моем теле очередной тонкий разрез. Крутясь и отступая, я даже не рисковала раскрыть свои пархалки, понимая, что опытный гад тотчас же обрубит их мне по самые уши, а лишь прижималась к колоннам, стараясь не высовываться на открытое место, и отбивая злобно звеневшим мечом самые очевидные удары.

Дело, как это часто и бывает, решил случай.

— «Эй, не убивайте предателя! Я позабавлюсь с ним позже, когда подрежу его подружку!» — запрокинув голову, проклекотал Цгун. Воспользовавшись шансом, я скользнула влево, глупо и смертельно опасно подставляясь под удар… Но в это же время моя правая нога уже летела вперед, звонко отбивая поднявшийся меч и спустя мгновенье, звеневший от злобы Фрегорах, привычно скользнув по подставленному лезвию и гарде чужого клинка, вошел в грудь попытавшемуся отпрыгнуть грифону.

Удар пришелся со стороны его слепого глаза.

— «Акккрррркххххх…» — отступая, проклекотал грифон, когда моя нога, словно подчиняясь чьей-то подсказке, неловко провернула в ране извлекаемый из тела клинок. Упав на задние лапы, противник все еще пытался ползти ко мне, изо всех сил стараясь поднять свой страшный, ставший таким тяжелым меч, но вскоре, силы покинули его вместе с кровью, тугой струйкой орошавшей заляпанный грязью пол, и вскоре, у моих копыт распростерлось бездыханное, доползшее до меня тело.

Цгун, телохранитель знатного дворянина и владетельного хозяина замка, присоединился к своему господину.

— «Эй, немного помощи мне бы не помешало!» — громкий вопль Джуса заставил меня вздрогнуть, приходя в себя. Вновь подхватив опущенный было меч, я поскакала вперед, где врезалась в спину двум из пяти противников, осаждавших бешено рубящегося комиссара. Проблем с ними не возникло – лишь один из грифонов успел повернуться ко мне, но свистнувший меч легко разрубил красные полотняные куртки стражников, и вскоре, я присоединилась к оранжевому земнопони, оставив за собой растерзанные, обезглавленные тела. И вот тогда-то я и увидела, как может биться опытный мечник.

Вертясь, отпрыгивая и уклоняясь, комиссар рубился как бешеный. Его сабля то и дело звенела о выставленные вперед клинки, отбрасывая нацеленные в него острия копий, в то время как ее хозяин принимал на свою броню менее опасные удары короткого, волнистого меча, раз за разом оставлявшего на шлеме и наплечниках сталлионградца сверкающие сталью зазубрины. Каждый удар приходился к месту, и явно нелегкая сабля порхала легко, словно перо, всякий раз оказываясь там, где было нужно Джусу, то отбивая жало несущегося к нему копья, то принимая на основание клинка звякавшее по нему лезвие вражеского меча. Заглядевшись на красивую работу, я так и застыла, глупо раскрыв рот и лишь сердитый взгляд земнопони, улучившего момент, чтобы злобно покоситься на впавшую рядом с ним в ступор кобылку, заставил меня стряхнуть оцепенение. Подпрыгнув, я легонько хлопнула крыльями – и пронеслась мимо одного из грифонов, разрубив ему крыло и державшую меч левую лапу. Похоже, именно левша доставлял комиссару больше всего хлопот, и пока я злобно месила дергающееся под моими ударами, потерявшее всякое сходство с живым существом тело, он быстро и как-то не слишком напрягаясь, разделался с отчаянными копейщиками, просто-напросто вклинившись между ними и отрубив им по две лапы из четырех.

— «Уф. Заставила ты меня побегать» — тяжело вздохнул оранжевый земнопони, стаскивая с головы искорябанный шлем и горестно глядя на разрубленный пополам золотой значок. Утерев обильный пот, превративший его светло-зеленую гриву в мокрые сосульки цвета болотной травы, он вновь водрузил шлем на место и сердито поглядел на мою фигурку, уже направлявшуюся к нему с весьма недобрым выражением на морде – «Прежде чем ты решишь совершить что-нибудь опрометчивое, я рекомендую тебе подумать головой, а не тем, чем ты соображала все это время, и заняться, наконец, делом! Мы зачищаем замок, пока барон с его грифонами сбивают пытающихся улететь, а твоя задача – найти пассажиров и прочих пони, находящихся в рабстве. Во двор не выходи, в драки постарайся не ввязываться — у нас и так полно забот, поэтому совершенно нет времени на то, чтобы утешать испуганных служанок и прочих, чересчур много возомнивших о себе кобыл!».

— «Ну, ты мне еще попадешься!» — прорычала я вслед удалявшемуся зеленому хвосту. Зажав саблю в зубах, земнопони прикрылся передней ногой и выскочил из зала прямо сквозь витражное окно, с оглушительным звоном рассыпавшееся по полу сотнями разноцветных стекол. Как бы я не злилась на этого скользкого предателя, похоже, он был прав – слишком уж тяжелым оружием были вооружены обе стороны этого сражения, и слишком много было врагов, чтобы я могла вот так вот, голышом, расхаживать по замку, радуя глаз окружающих своей нелепой, увитой цветами сбруей. Оглядевшись, я взмахнула крыльями и тяжело поднялась на балкон, где и обнаружила первых знакомцев – оркестр, ехавший из Троттингема куда-то на восток. Укрывшись за стульями и пюпитрами, испуганные пони выглядывали из своих ненадежных убежищ, бережно держа в копытах инструменты, словно маленьких жеребят, и мне лишь оставалось устало удивиться столь героическому самопожертвованию во имя искусства, ведь на их месте, я даже балалайку использовала бы как ударный инструмент при первой же возможности бегства – «Уважаемые, спускайтесь по лестнице в зал и сидите тихо. Никуда не уходить, слушаться только земнопони в коричневых доспехах – нам пришли на выручку воины из Сталлионграда, поэтому мы должны им помочь хотя бы тем, что будем находиться в безопасности, в определенном месте. Все понятно?».

— «А… А как же быть с теми… С другими…» — набравшись смелости, ко мне подошла серая земнопони, трогательно вцепившаяся в свою скрипку. Ее черная, как смоль, грива и длинный густой хвост красиво шуршали по полу, пока остальные музыканты испуганно провожали ее глазами, делая ей незаметные, по их мнению, знаки не приближаться к моей вооруженной фигурке – «Тут есть служанки, они тоже попали в рабство несколько лет назад. Может, мы сможем им чем-то помочь?».

— «Октавия! Не разговаривай с ней!» — прошипел откуда-то сбоку фиолетовый земнопони с голубой гривой. Его золотистая метка в форме арфы точно повторяла инструмент, стоявший рядом с его скамейкой – «Вдруг она с ними заодно? Мы останемся здесь, и…».

— «Я сказала В ЗАЛ! БЫСТРРРРРО!» — не сдержавшись, зарычала я на смельчаков, храбро бросившихся прочь по узкой винтовой лестнице. Не переломали бы себе кости по дороге, убогие… Обернувшись, я смерила сжавшуюся в комочек, словно кошку, серую кобылку и тяжело вдохнула, стараясь не встречаться глазами с завораживающим меня бархатом ее волос – «Беги вниз, Октавия, и последи, чтобы эти идиоты не откололи какой-нибудь номер. Я найду этих служанок и пришлю их к тебе. Сможешь справиться с организацией этой испуганной толпы?».

— «Я… Хор-рошо» — неуверенно прошептала серая, проскальзывая мимо меня – «Спасибо вам…».

«Решено — на похороны покрашусь в радикально черный цвет».

Кажется, бой подходил к концу. Все меньше и меньше грифонов сновало мимо окон, а звуки яростной рубки, когда сталь бьется о сталь, а хрипящие, ревущие тела яростно бросаются друг на друга в неудержимом порыве, отдалились куда-то в сторону стены и ворот. Зал, уже больше похожий на скотобойню и полигон для тренировки спецназа, был набит пони всех видов и мастей, испуганно жмущихся друг к другу и старательно отводивших взгляд на изрубленные и расчлененные тела, сложенные возле трона. Огромные лужи крови постепенно затаптывались все прибывающими и прибывающими в зал служанками и похищенными пассажирами, из которых в замке остались лишь самые миловидные и, как ни странно, самые физически развитые кобылы, в то время как их пожилые родители и просто жеребцы были заперты в глубоких тюремных подвалах, доступ к которым столь яростно охраняли трое грифонов, успевшие прорваться в захваченный нами зал. Остановившись на пороге, они вскинули было копья, но, предупрежденная криками жмущихся к стенам сородичей, я выбила копытами громкую, частую дробь, и с яростью набросилась на не ожидавших этой стремительной фланговой атаки троицу, в первую же секунду ополовинив их число. Да, тройка неплохо делилась на полтора, и свистнувший меч, с замаха, усиленного глупым, анимешным прыжком, развалил спину одного из красноколетных стражников, практически по самое плечо отрубив правое крыло второму. Перекатившись по полу, я судорожно ткнула вновь засвистевшим Фрегорахом в промежность третьего, и успела-таки нашинковать кричащих от ярости и боли врагов, пока они пытались развернуть или бросить нелепые, неудобные и такие ненужные в узком пространстве под балконом копья. Судорожно ткнув последнего оставшегося в живых врага в вытаращенный от боли глаз, я долго сидела у стенки, стараясь не двигаться и по возможности, не плакать от жгучей боли, гуляющей по всему телу. Удары, прыжки, копейные жала и меч оставили на мне множество меток, и хотя опыт вновь скрывшегося куда-то духа подсказывал мне, что это всего лишь мелкие, не слишком глубокие раны, ни один из прячущихся в зале пони не рискнул подойти к моей заляпанной кровью фигурке, притулившейся возле колонн. Ни один – за исключением ее.

— «Простите… Простите, мисс – я могу вам чем-нибудь помочь?» — раздался надо мной сочувствующий, хотя и очень испуганный голос. Приоткрыв слипшиеся от крови глаза, я увидела черноту волос, красиво спадающих с серой шейки наклонившейся ко мне земнопони. Ее темно-розовая бабочка на шее сбилась в непонятный, уже заляпанный чем-то узел, но я еще чувствовала тонкий аромат каких-то духов, исходивших от шелковой ткани, красиво переливавшейся в свете факелов и масляных фонарей – «Давайте, я помогу вам перейти вон туда? Кажется, там есть мягкое кресло…».

— «Спасибо… Не нужно» — застонав, я усилием воли постаралась поставить себя на ноги, отчаянно гримасничая и скалясь от боли – «Октавия, да? Так вот, Октавия – мне нужно найти в этом зале вазу… Или чашу… Или банку… В общем, что-то возле стены. Поможешь?».

— «Д-да, конечно-конечно» — закивала земнопони, уже через секунду, подпихивая мне под морду какой-то пузатый предмет – «Вот, держите. Вас так сильно тошнит?».

«Стоп. Что за хрень?!».

— «Окти… Где ты, мать твою, так быстро достала эту хрень?» — гулко прохрипела я в темное брюхо большого кувшина, заботливо подсунутого мне сочувственно поглаживающей мое плечо скрипачкой. Оторвав от себя заботливые лапки испуганно отшатнувшейся земнопони, я переводила недоумевающий взгляд то на нее, то на тонкостенный кувшин, пока, наконец, не догадалась бросить взгляд вдоль стен, на стоявшие там… — «О богини! Да какого ж конского хуя?!».

— «П-простите, я не знала, что вам нужна какая-то особенная ваза или чашка, поэтому… Простите…» — сжавшись, отступила от меня Октавия, испуганная моим яростным криком. Сев на попу, я в отчаянии обозревала длинные ряды столиков, пьедесталов и постаментов, украшавших стены, и на каждом их, на каждой деревянной и каменной столешнице, красовались вазы, кувшины и кубки, заботливо расставленные там, словно предметы искусства. Может, так оно и было, но в тот момент мной владело лишь отчаяние, густо замешанное на яростной обиде от такого, по моему мнению, испытания, подкинутого мне судьбой. Словно и забыв, как я собиралась умереть вместе с любимым, я горько сетовала на судьбу, бредя вдоль стен и сбрасывая с постаментов расставленные там вазы, кубки и прочую фарфоровую, золотую и серебряную посуду, придирчиво разглядывая стены в поисках скважины для ключа. Испуганно глядящие на меня пони пытались было протестовать при виде такого вопиющего, по их мнению, акта вандализма, но мне хватило всего лишь одного взгляда налитыми кровью глазами, чтобы тонкие, возвышенные души музыкантов, громче всех пищащих от робкого возмущения, заткнулись и быстро уяснили себе, что в мире есть кое-что намного более страшное, чем разлетающиеся осколки и черепки.

— «Мисс… Простите что я вам… Просто…».

— «Да, Октавия?» — Двери не было. Привалившись к стене, я откинула голову назад, закрыв глаза и горестно сетуя на саму себя, столь глупо поддавшуюся первому порыву, и поверившую лживой, но уже такой мертвой, пернатой мрази.

— «Я не знаю, почему вы хотите разбить их все… А те, что на верху, вы тоже хотите сбросить вниз? Просто тут есть маленькие жеребята, а разлетающиеся осколки могут…».

«Стоп. Наверху?».

— «Тави, ты гений. Ты просто гений!» — со стоном и скрипами поднявшись, я протолкалась в центр зала, обозревая возвышавшиеся вокруг нас стены, мрачная, готическая архитектура которых нарушалась фривольным поясом плоской, украшенной какими-то фресками стены, в нишах которого стояло множество чаш, блестевших на нас позолоченными боками.

«Гениально! Где же еще прятать свои секреты крылатым созданиям, как не на высоте, недоступной прочим видам существ?» — со скрипом поднявшись в воздух, я тяжело полетела вдоль стен, стараясь не задевать широко распахнутыми крыльями за выступающие из них ряды полуколонн. Находившийся на недоступной ни одному земнопони высоте, этот пояс явно использовался для чего-то, судя по блестевшим бокам стоявших в нишах чаш, и вскоре, я уже сбрасывала вниз одну из них.

Ничего.

Что ж, этого следовало ожидать, и тихо постанывая, я принялась летать от ниши к нише, словно ласточка или стриж, цепляясь за них передними ногами и удерживая себя в воздухе заполошным биением крыльев, пока мой нос выковыривал из пыльной глубины очередной фарфоровый или золотой сосуд. Некоторые ранки на теле приоткрылись от этих акробатических этюдов, и раздавшиеся снизу вздохи подсказали мне, что тяжелые, теплые капли попали-таки на столпившуюся внизу толпу, глазевшую на мои потуги. Одна за другой, чаши слетали вниз, разбиваясь или жалобно звеня, пока не осталась всего одна, по иронии, располагавшаяся за гербом “молодого семейства”, находившегося как раз над троном. Двигать ее не потребовалось — внутри фарфоровой оболочки был спрятан довольно тугой рычаг, с глухим хрустом утонувший в стене. Нажав на него, я едва не свалилась с затрясшегося, вычурного украшения, с неприятным щелканьем поехавшего вниз по поддерживающим, и, как оказалось, направляющим его цепям, открывая моему взору наклонный, уходящий куда-то вниз проход. Засучив задними ногами, я влезла в коридор — и оступившись, с глухим воплем полетела вниз, больно стукаясь и без того переломанным, не дышащим носом о каждую ступеньку казавшейся бесконечной, стальной лестницы, уткнувшись, наконец, во что-то мягкое и теплое, едва слышно застонавшее от удара моей тушки, словно пробка из бутылки, вылетевшей из узкого, наклонного прохода. В моих глазах сверкали звезды, больно терзавшие своими острыми кончиками мой исстрадавшийся нос, и мне пришлось долго лежать, уставившись в потолок и пытаясь сморгнуть набегавшие на глаза слезы. Скользнув взглядом по грубой кладке камня, я застонала и попыталась перевернуться, с трудом сгибая оббитые об острые металлические ступеньки казавшейся бесконечной лестницы ноги и осмотреться, пытаясь понять, куда же именно я попала, ведь этот мерзкий извращенец, даже перед лицом смерти, все же пытался меня обмануть... И тотчас же, с тихим вскриком, бросилась вперед.

Графит лежал на полу, под моим боком, и именно на нем покоилась моя, еще несколько секунд назад, бешено кружившаяся голова. Тело мышекрылого пегаса лежало неподвижно, серая шерсть свалялась от крови, в то время как его крылья... Сглотнув, я едва не извергла из себя содержимое желудка, тихонько, отчаянно завопив при виде мешанины, в которую превратились его когда-то большие, кожистые крылья. Теперь это были окровавленные, бесформенные тряпки, покрытые гематомами, из которых торчали острые, желтоватые обломки костей. От моего прикосновения Графит не шевельнулся, но раздавшийся с его губ едва слышный стон заставил меня вновь разразиться долгим, отчаянным воплем в котором смешалось все — боль утраты любимого, отчаяние, желание смерти... И ликующая, безумная, приводящая на грань помешательства радость. Я нашла, я смогла, я выдержала... Переливаясь и звеня, дикий крик еще звучал в низком подвале, мечась среди цепей, запинаясь о низкую скамейку, снабженную кандалами для крыльев и ног, путаясь в шерсти грифонов, безжизненными мешками валявшихся на грязном полу, пока, наконец, не вылетел прочь, отражаясь от стен узкого, наклонного корридора и вызывая панические крики у собравшейся в зале толпы. Шум поднявшейся паники проникал даже сюда, в этот пыточный подвал, но мне было плевать — стараясь действовать как можно осторожнее, я попыталась поднять раскинувшееся тело отключившегося пегаса, чтобы как можно скорее вытащить его наружу — но тщетно. Моих невеликих сил с трудом хватило на то, чтобы перевернуть его на живот, и под аккомпанемент слабых стонов, осмотреть искалеченное тело, горестно вздрагивая и до боли стискивая зубы при виде каждого пореза, каждого ожога и каждой сломанной кости. Похоже, клювокрылые тюремщики знатно оторвались на этом «редком экземпляре», с каким-то маниакальным упорством переломав ему практически каждую косточку, порвав каждую перепонку на каждом мышином крыле, превратив их в месиво из тонкой, рваной кожицы и костей. На его ногах, возле каждого из копыт, красовались огромные рваные раны, и я затряслась от слез, когда поняла, каких же усилий стоило милому сорвать себя со свисавших на длинных цепях крюков, до сих пор перепачканных в крови и шерсти серого пегаса, за которым тянулся длинный, кровавый след. Похоже, даже в таком виде он сумел каким-то образом убить обоих мучителей, буквально разодрав их брюха и глотки своими острыми зубами — посередине комнаты застыли их желто-бежевые тела, до последнего извивашиеся в смертной муке и путающиеся ногами в собственных кишках, вздутыми петлями выпавшими из их животов. Вскочив на ноги, я принялась лихорадочно обшаривать помещение, стараясь как можно быстрее найти что-нибудь для перевязки, и вскоре, зубами, копытами и кривым, перепачканным в крови ножом яростно терзала полотняные куртки убитых грифонов, выкраивая из них длинные полоски импровизированных бинтов, прикрывших рваные раны на ногах, спине и голове любимого. Каждый раз возвращаясь к пегасу, я падала на живот и долго прислушивалась к его тихому, едва различимому дыханию, пока не убеждалась, что мне не послышались негромкие вздохи, после чего вновь принималась за дело. Перевязав и зафиксировав все, что смогла, я принялась обходить освещенный скудным светом чадящих факелов подвал, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы мне помочь вынести из этого места моего супруга, но тщетно — похоже, пленникам еще не доводилось покидать это место в обратном направлении, о чем красноречиво свидетельствовал небольшой провал колодца, плотно закрытый скрипучей крышкой, под которой шумел невидимый в темноте поток. Здоровенная дверь, для открытия которой и подошел черный ключ, оказалась очередным спуском в большую, украшенную новым, еще пахнущим сосновой смолой стеллажом, комнату, в которой я обнаружила лишь несколько сундуков, набитых различными монетами. Там были и квадратные, серебрянные таланты грифонов, и золотые эквестрийские биты, и даже какие-то украшения и прочие безделушки, вид которых заставил меня сначала улыбнуться, а затем, сползя вниз по стенке, хохотать до слез. Этот грифон и вправду думал, что все, за чем я охочусь, было заключено в этих сундуках, и я шаталась как пьяная, все еще всхлипывая от смеха, когда возвращалась из этой комнаты назад, на всякий случай, заперев ее с помощью того же ключа. Ведь никогда не знаешь, когда может пригодиться такой вот уютненький склад...

«Ладно, соберись, Скраппи — тут у тебя муж едва живой лежит! Пожалуй, придется тащить его наверх на своей собственной спине. Ох, и тяжела же ты, доля молодой кобылки и верной жены...»

— «Милый, ты не спишь?».

— «Мммм… Уже нет, но стараюсь. Слушай, дорогая, ты точно не мой кошмар, приставленный меня пытать, а?».

Путь до обители занял у меня двое суток. Два дня бешеной гонки с тяжелой, неподъемной тяжестью самого дорогого мне существа на спине, перемежающейся краткими периодами отдыха на попутных облаках, больше похожими на забытье, и зализывание периодически открывавшихся ран – любой пегас лишь посмеется над вами и обзовет вруном, доведись ему услышать о таком марафоне. Работая распластанными вовсю ширь крыльями, я даже не обращала внимания на периодически возникавшие за мной грохот и треск, когда лизавшие мою задницу потоки раскаленного воздуха вдруг обрывались – и разражались оглушительным грохотом сорвавшейся с гор лавины. Я даже не повела на них глазом. Стремясь как можно быстрее достичь убежища ночного народа, я поступила абсолютно глупо, иррационально, словно мой дражайший супруг, а тогда еще – испуганный жених, точно так же тащивший через всю страну мою отдававшую концы тушку. Как в забытье, я выскочила из замка и раскидав пытавшихся помочь мне пони, взмыла вверх с навалившейся на меня тушей, почти скрывавшей под собой мою отчаянно хлопавшую крыльями фигурку. Грифоны еще пытались меня сопровождать, что-то каркая и делая знаки снижаться, но вскоре, отстали и они, оставляя меня наедине с ветром, бескрайним океаном неба и тяжелой, негромко стонущей тушей у меня на спине. Наверное, это было какое-то испытание, и на своем пути я не встретила ни одного пегаса, решившегося бы подлететь к так пугавшим простых пони ночному стражу, скрывавшего мои очертания трепещущими на ветру, переломанными крыльями. Наверное, им казалось, что серый пегас летит сам, и только в конце пути, на подлете к Вечнодикому лесу, в горах за которым скрывалась наша Обитель, до меня домотался Погодный Патруль, решивший, что втроем-то они уж точно сумеют остановить и допросить одинокого фестрала. Забавное грифонье слово отложилось в моей памяти, и долгие часы, наполненные лишь напряженными взмахами крыльев или парением на восходящих потоках ветра, я перекатывала его во рту, словно камушек, пробуя на вкус этот странный эпитет, похоже, как раз и обозначавших таких вот, как мы. Превосходя меня в скорости, пегасы явно проигрывали мне в выносливости, и поспешно повернули прочь, завидев приближающиеся отроги Заслонных гор, среди которых, я уже видела края огромных, черных туч, скрывавших под собой лежащие в темноте горные долины. Всхлипнув, я поднялась как можно выше – и вскоре, нырнула в грохочущий сумрак Обители.

Вопросов было мало. Встретившие меня сородичи быстро и очень деловито сняли с меня бессильно повисшее тело милого, и небрежно отмахиваясь хвостами от моей устало хлопочущей вокруг фигурки, понесли его в подземный лазарет. Кастровые пещеры, образовавшиеся под замком Обители в результате деятельности злобной, черной реки, буквально прогрызшей свой путь через мягкий известняк и неподатливый гранит, вот уже несколько лет служили пристанищем всем раненым и покалеченным в результате тренировок или службы под крылом Госпожи. Седой апотекарий с трясущимися от старости крыльями выглядел неласково, особенно узрев мою мордочку, сунувшуюся было в приемный зал, по традиции, заваленный стонущими новобранцами, рекрутами и гастатами – похоже, он узнал ту, что так часто, смеха ради, симулировала у себя различные травмы и заболевания, заставляя старого до маразма врача с ассистентами упорно ломать свои головы, отказывающиеся понимать, почему на эту сволочную кобылу не действует ни одно диагностическое заклинание. Я быстро удалилась, но еще долго околачивалась вокруг закрытых дверей, пока, наконец, спустившийся в лазарет кентурион Нидлз, не увел меня проч, заверив, что разбудит меня тотчас же, как только станут известны первые подробности от врачей. И вот, этот момент, наконец, настал.

Нельзя сказать, что это была романтическая встреча, с криками счастья, цветами и поцелуями в окружении ликующей толпы. Войдя в комнатку на вершине одной из башен, куда переводили всех поправляющихся или получивших не слишком тяжелые травмы пациентов, я бросилась к любимому и застыла, клещом вцепившись в темно-серое, распяленное на импровизированных шинах, тело, глотая слезы и тихо шепча что-то ободряющее, пока тяжелая, но все еще столь слабая нога не опустилась на мою спину. Прижав меня к себе, пегас зарылся носом в мою всклокоченную, потерявшую всякую форму гриву и мерно дышал, тяжело сглатывая при каждом моем жалобном всхлипе. Усталость скоро взяла свое, и вот уже целые сутки он спал, пока я бессменно несла свой пост возле его израненного тела. Лишь когда врач, недобро скалившийся в мою сторону щербатой пастью заявил, что «жизнь этого бугая, несомненно, находится вне опасности, пока рядом с ним не наблюдается этой пятнистой сволочи!», я позволила себе выдохнуть – и заняться не терпящими отлагательств делами.

В конце концов, ведь у меня же был целый месяц на отдых, ведь так?

Распорядитель Церемоний, оказавшийся, как ни странно, единорогом, уже спалил на выбитой в камне пола октаграмме[18] мое письмо Госпоже, скупо описывавшее все произошедшее со мной за неполный месяц отсутствия, но я ощущала, что это было не все. Что-то свербело в моей голове, никак не давая покоя, и вскоре, поцеловав любимого и рассказав ему приятную сказку о необходимости срочно повидать мою сестру, которая сможет найти для нас хорошего травматолога-пегаса, я снова двинулась в путь. Мой путь лежал в Кантерлот, ведь именно там была расквартирована моя сотня, и я чувствовала, что вскоре, мне будут необходимы наиболее надежные, наиболее преданные мне пегасы, чьи крылья присоединятся к моим в быстром и скрытном броске на восток.

Ведь у меня еще оставалось одно, незаконченное дело.

________________________________________

[1]Хуан Рамон Хименес (1881-1958) – испанский поэт.

[2] Это не ошибка, как покажется некоторым читателям, а выражение, часто использовавшееся в русской литературе XVIII-XIX веков.

[3] Башмак – одно из названий копытной кости.

[4] Вивисекция – выполнение хирургических манипуляций над живым существом с целью изучения его строения или функционирования внутренних органов.

[5] Колет – короткая куртка без рукавов.

[6] Алебарда – копье с топором. Или топор с копьем. Страшная штука в умелых руках — этими орудиями труда наемная пехота швейцарских кантонов раздавала живительных звиздюлей по всей Европе вплоть до конца XVII века, и до сих пор охраняет Ватикан.

[7] Дублет – обтягивающая, короткая куртка с длинными рукавами, иногда использовавшаяся как поддоспешник.

[8] Фрайхерр – один из титулов в Священной Римской Империи германской нации.

[9] Пал – участок выжженной растительности с целью защиты или расчистки места под сельхозугодия.

[10] Донжон – главная башня средневекового замка, вокруг которой, в принципе, и строился сам замок. Наиболее укрепленное и безопасное место, где, чаще всего, хранили казну и арсенал.

[11] Исторический факт, умалчиваемый в большинстве произведений.

[12] Куриная слепота (гемералопия) – снижение зрения в сумерках или ночное время, характерное для многих птиц.

[13] Аркбутан – наружная полуарка.

[14]Канапе (фр. сanape) — мягкая скамья, диванчик.

[15] Бретер (фр. Bretteur) – профессиональный дуэлянт, провокатор, пытающийся прославиться или подрабатывающий убийствами благородных господ, честь которых не позволяла уклониться от дуэли.

[16] Аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ).

[17] Древнегреческое жертвоприношение.

[18] Октаграмма – восьмилучевая звезда, крестострел.

Сказка об очаге

Рождество Эларионы

Очарование провинциального городка/ Small-town Charm

Принцесса Селестия меняет профессию