Малышка
Сироты Эквестрийской мечты
Полицейский остановила нас. Мы попались.
В резервации полицейские беспокоились лишь из-за одной вещи. Насилие. Если вы хоть как-то проявили его, то всё, считайте, вас сцапала полиция. Патриция – сестра Вэйт, рассказывала мне об этом. Она всё насмехалась над юриспруденцией Эквестрии. И каждый раз повторяла: «Знаешь, что самое забавное в юриспруденции Эквестрии? Её не существует!». Так оно и есть, зачем в столь прекрасном обществе свод правил, если пони не хотели их нарушать? Отсюда и появилось мелкое жульничество, потом кражи, грабежи, и вот мы докатились до массовых драк на стадионах. Все мы тогда удивились, когда один из участников драки не встал с газона.
Вот так и родился Тигр. И до сих пор неизвестно, чей бессмертный взор, любя, создал страшного зверя. И гореть бы ему в ночных лесах да наводить страх на Эквестрию, но принцессы собрались, подумали и вывели тигра за большую стену. А там пущай делает, что хочет.
— Куда направляемся? — улыбнулась пони офицер. Её душа скрывалась за тёмными очками.
Тигра меньше бояться не стали. Злодеяния всё ещё порой происходили на территории старой Эквестрии, но уже намного реже. Можно было даже притвориться, что всё теперь как по-старому. И если за тигром в старой Эквестрии принцессы надзирают чуть ли не лично, то в резервации за этим следят полицейские.
— В Додж Дженкшн. Сестрёна попросила приглядеть за племяшкой, — я потрепала Малышку по гриве.
— Да вы что, — усмехнулась пони. — Представляете какое совпадение! Хммф, — она шмыгнула носом, — в розыск объявлена маленькая кобылка. Возраста вашей племянницы.
— Оу, — удивилась я. Малышка всё это время смотрела в сторону Меридиана. — Что случилось с той бедняжкой?
Прикидываться шлангом — это наисложнейшая техника сценического искусства. Труппа коней Станиславского освистала бы моё выступление, но, может, полицейская не такой искушённый зритель. Потому что, если нет, она немедля забьёт меня насмерть. Такая у неё работа. Как бороться со злом по-другому — никто не знал, поэтому просто гасили под корень, и у полицейских такие полномочия были.
— Не суть, – выцедила наконец пони. — Лучше не знать об этом.
Я уже хотела облегчённо выдохнуть, но полицейская вцепилась в дверь автоповозки и грозно произнесла:
— Знаете, что это такое? – я кивнула. — Пистолет. Может разнести вашу башку на кусочки. Мы раньше забивали убийц на смерть, но это долго, грязно и утомительно. Так что наша любимая принцесса снарядила нас такими классными штучками, — она нежно приложила дуло пистолета к губам и облизнула. — Я знаю, что это вы убили жеребца у Эпплузы. Я знаю, что это вы убили ту суку в «Гармонии». Так что теперь у меня к вам один вопрос... – она направила пистолет на нас, разрывая мостик слюнки между дулом и ртом. — Вы когда-нибудь ели шоколад?
— Чего?
— Шоколад. Чёрный такой. Иногда белый бывает.
— Чего?
— Шоколад, блять. Ели когда-нибудь?
— Ну да.
— Дешманский такой, да? Который на любой заправке можно купить?
— Д-да... Ну, наверное.
Она прикусила губу, огляделась по сторонам и наклонилась ближе.
— А ели когда-нибудь настоящий шоколад?
— В смысле?
— Ну вот, — она поставила копыта так, будто держит в них воображаемый предмет, но затем прорычала и бросила эту затею. — Я когда мелкой была, моя тётка постоянно какую-нибудь вкуснятинку таскала домой. Ну, мы, дети, лопали всё подряд, ну, сами понимаете, не задумываешься, чё жрёшь, лишь бы не мамкин тыквенный пирог. Так бы я и жрала себе в удовольствие шоколадки, если бы тётка однажды не уехала в Ванхувер. И вот приносит нам мама магазинский шоколад, пробую я его, и... Твою мать. Такое чувство, что просто ложку сахара съела. Просто гольного сахара... И, и ещё с маслом. Вот! Сахар с маслом. Таким жирным маслом, и при этом из-за сахара ужасно приторный вкус. Точно. Так и было. Мама тогда копытами развела мол, хрен знает, где тётка этот шоколад брала. Ждала долгих четыре года, пока она приедет в гости, и наконец спрашиваю. А она мне загнала долгую историю про её знакомую зебру, мол, которая работала... Короче, там где какао-бобы выращивают, и вот, мол, она-то ей этот шоколад и дарила. Теперь они общаться перестали. Ну, там эта вот вся эта тема с резервацией началась, и зебры-то спешно сваливать начали. Тётка мне как объяснила. В магазинском шоколаде очень мало какао-порошка, там как раз-таки вот сахара и молока куда больше. А настоящий шоколад — он целиком из какао-порошка состоит. Так вот тогда я начала повсюду искать этот грёбаный шоколад, полностью состоящий из какао, облазила все магазины и вот вижу. Упаковка, там написано "99% какао". Беру, значится, вскрываю её, даже не расплатившись, и запихиваю себе в рот чуть ли не целиком.
Полицейская протёрла нос копытом и смачно шмыгнула.
— На вкус как дерьмо мангуста.
Малышка и я внимательно смотрели на её пушку.
— Вообще не ела дерьмо мангуста, но мне кажется, оно такое же противное и экзотическое. Так вот, теперь, с тех пор, я провела свою жизнь в поисках шоколада, состоящего на 100% из какао. Знаете, где такой найти?
В пустошах скользнул ветер, поднимая пыль и трепля наши гривы. Полицейская смотрела на нас без злобы, с интересом ожидая нашего ответа, но дуло пистолета продолжало смотреть в нашу сторону.
— Но так этот шоколад и должен быть на вкус как дерьмо, — кротко начала я. — Как он будет вкусным, если в нём вообще нет сахара и молока? – полицейская недоумевающе наклонила голову. — Я не шоколатье и, может, чего-то недопонимаю, но вкус шоколада зависит не от того сколько в нём какао, а скорее от качества ингредиентов. Вам в детстве просто приносили качественный шоколад, тётя у вас что-то потом напутала.
Полицейская убрала пистолет в сторону, продолжая смотреть на меня.
— Ты хочешь сказать... Все эти годы...
Она отошла от автоповозки. Взгляд её провалился в землю.
— Где мне теперь найти в резервации качественный шоколад? – тихо прошептала она.
— Я знаю место, – прошептала я.
Уговор составили почти такой же, как на ночь кошмаров имени Найтмер Мун. Сладости или гадости. Офицер могла нам такую гадость выхлестнуть, что лучше найду для неё сладость. Полицейская меня считала бандитом, а себя Паломинским Рейнджером, но на самом деле она скорее Уайт Эрп, а я Док Холидей, которые скончались в резервации год назад. Для неё не будет большой удачей убить меня. Ни награды, ни похвалы. Каким бы убийство ужасающим не было, поимка убийцы — это лишь одна галочка в долгом списке по очищению Эквестрии. Никто не узнает, что она позволит мне скрыться, и вскоре нас с Малышкой всё равно поймают... Нас поймают, если мы вдруг не окажемся в старой Эквестрии.
Наш рейнджер уселась на заднее сидение рядом с малышкой и постоянно болтала без умолку. Про то, как жестоко принцесса обращается с едва провинившимися стражами закона и виноваты в этом такие идиоты, как я – она всё ещё не подозревала, что это малышка разорвала башку тем ублюдкам, – да и вообще надо бы по-хорошему пристрелить меня, но слишком уж хочется шоколада.
— Это государство бросило меня... Твари. Я ведь всякого повидала. Убийцы, буттлегеры, наркодилеры, воры, контрабандисты, торговцы оружием, и ни к одному из них я не отношусь. Маленькая оплошность, хватают меня, ведут к принцессе, и она лично сообщает, что я могу искупить свою вину только одним способом – отправившись в резервацию. Капелланы Лунной церкви благословили, и ближайшим поездом меня доставили до полицейского отделения в кандалах, будто какую-то преступную шваль. Маленькая оплошность, блин. И что за странная политика, а? Чтобы попасть на небеса после смерти, мне нужно отправится в пекло при жизни. Бред какой-то. Не так всё должно быть. Как думаешь, малышка?
— А что такое церковь?
Это место, где молятся пони. Говорю я ей.
— Это место, где одни пони диктуют другим, что делать а что нет, и говорят, что так небеса велели, – вклинивается в разговор рейнджер. — Молиться? Молиться и дома можно.
Малышка. Говорю я. В церкви могут найти помощь даже те, кто отчаялся и сбился с пути. Там можно найти утешение и прощение.
— Ну, не знаю. Меня вот назвали воплощением греха, а после этого отправили грешить ещё более тяжко, и всё это даст мне спасение. То есть, снеси я башку тебе, то я праведница, а сейчас я грешница и преступница, попрала честь порядка и закона, отказываясь убивать тебя на глазах у этой маленькой кобылки. То есть, важны, получается, не поступки, а намерения? Почему мы тогда убиваем всех убийц без разбора? Вот давеча лично пришлось забить на смерть кобылку – пистолет не прихватила с собой. Пони превысила самооборону, её обнаружили в одной комнате с дохлым жеребцом, у которого в башке нож торчал. Как выяснилось, сожитель избивал свою ненаглядную, та не стерпела, и вот мои копыта врезаются в её морду... Она даже не сопротивлялась. Какая-то странная гармония.
Рейнджер покряхтела и, усевшись поудобней, замолчала.
— Тогда почему вы стали полицейской? — спросила Малышка.
И тут началось.
— Так говорю же. Обосралась, меня и скинули сюда. Всех стражников и полицейских Эквестрии отправляют в резервацию при любом подозрении на не гармоничное поведение. За убийство нас, конечно же, убивают, как и всех остальных убийц, но вот если своровать или сжульничать в казино старой Эквестрии, то тебя прощают и дают шанс искупить вину. Мол, когда все преступники, совершившие тяжкие преступления, будут мертвы, ворота старой Эквестрии распахнутся перед нами. Поэтому все полицейские так поначалу и рвут крупы, лишь бы упиздошить подобных вам. Но со временем понимаешь, что единственные ворота, которые перед тобой распахнутся, находятся на небесах.
Тут она улыбнулась и слабо посмеялась, а после запела слегка с хрипотцой.
— Мама, брось моё оружие на землю.
Я больше из него стрелять не буду.
Тук-тук в небесные врата.
Тут-тук в небесные врата.
За мной на хвосте была полиция и та банда агентов Матрицы, так что я решила заправиться, пока была возможность. Энергокристаллы разрядились не полностью, но будет обидно, если я заглохну, не доехав километра до Меридиана. Нас очень долго и муторно обслуживали. Полицейской пони стало не по себе, так как причина задержки крылась в ней – все ненавидели полицейских в резервации. Но эта показалась мне вполне ничего. Наверное, из-за того, что она решила не убивать меня.
Малышка игралась с кошкой, что обитала на заправке. Одноглазое создание наверняка было целым заповедником для блох, но не забирать же у дитя минутку радости. Пока никто вокруг не собирается подавать жалобу в органы опеки, пускай хоть целует этот клубок шерсти, если ей это так нравится.
Я стояла около кассы, ко мне подошла наша рейнджер.
— Она уникальная, да?
— Да. И не только для меня, — с грустью добавила я.
Рейнджер подобрала валявшуюся жестяную банку, на которую не раз наступили, и вытащила из мусорки пару стеклянных бутылок.
— Знаю. Те уроды приходили к нам в полицейское отделение. Мы бы на ваш след месяц выходили, не принеси они нам фотографии. Они знали всё. Они следили за вами. И они преследуют какую-то выгоду. Пытаются забрать твою приёмную дочь. Но ты ведь им не позволишь?
— Нет.
— Тогда слушай сюда, — она расставила бутылки на земле. — Там, в отделении, мне всё стало очевидно. Ты невиновна и никого не убивала, а если убила, значит, были на то причины. Но я должна знать, куда ты направляешься.
— К Меридиану. В старую Эквестрию.
— Разве ты сможешь пройти через врата? Если ты преступница, ты знаешь, что тебя ждёт.
— Я смогу.
— Ну, тогда ладно, — кивнула она, вытащила из-под куртки пистолет, но уже другой, прицепила к нему приклад и затем протянула мне. — Я провожу вас дотуда. Моя ложь спасёт вас от полиции, а моя власть защитит от всего остального, но я не знаю, что могут выкинуть те уроды в чёрных костюмах. Так что... – я взяла пистолет. — Я, конечно, не Оукли, но у нас и не шоу Буффало, да? – усмехнулась она. — Так что попробую научить тебя стрелять.
Рейнджер молчала. Она вместе с Малышкой глядела на бескрайнюю равнину пустыни. Юкка, Ларрея и бесчисленные Ферокактусы вносили разнообразие в однотонную пыльную плоскость. Солнце было высоко над головой и нещадно палило на нас. Малышка обмотала голову своей кофтой, рейнджер слегка сдвинула шляпу, прикрывая глаза, а я изнывала от жары. С глупыми мыслями в голове я смотрела на кактусы. С обеих сторон бескрайнее море кактусов. Вода, вода, одна вода, мы ничего не пьём.
Мы направлялись на бесконечную вечеринку одного пижона, он был знакомым Патриции и давно звал меня жить в его особняке, но помимо меня он позвал чуть ли не всю резервацию. Я не совсем уверена чего было ожидать от скопления кучи народа, добровольно отправившегося в резервацию, запасшись при этом алкоголем, сигаретами и кучей дилдо. Я проезжала мимо них пару раз – светошоу под музыку пони Дилана – сразу ведь понятно, что они все там в запредельном угаре обретают нирвану, которую путают с кратковременным экстазом.
Я называю своё имя.
Я Лэйт.
Охранница с болтающимся между ног страпоном улыбается игре слов и говорит, что моя мама знатная шутница. В ответ я отвечаю, что эта кобыла после моего рождения разучилась смеяться. Охранница звякает по телефону – они тут повсюду. У того, кто организовал этот вечер, куча битов. Он Гэтсби местного разлива, правда, свою миссис Бьюкен он окучивает каждый день. Вместо того, чтобы её зачаровывать огнями дорогостоящего представления, он просто-напросто накачал её продукцией «Чейс инкорпарайтед», этим полуалкоголем-полунаркотой, из-за которой у Патриции были проблемы. А огни... Это так. Он оставил их для себя.
С телефона раздаётся радостный вопль. Разумеется, ему похуй на меня, но, раз я почти родственница Патриции, не принять меня – очень глупое решение.
Рейнджер проходит вперёд после того, как нас пропустили. Все смотрят на неё с лёгким неодобрением. Хотя нет. Брехня это. Для них бедная рейнджер — как мишень. Наговнить ей, обосрать, нахамить — желанное дело. Но, бля. Не будешь же ты хамить больной на голову пони, которая забьёт на смерть любого правонарушителя при всей миллионной толпе.
Рассказывают, что южнее были поселения в пустынях. Смешанных рас – пони и зебры в основном, но остальное население было ещё колоритней. Так вот, они добывали сок местной агавы и затем гнали бухло. Ну, это не суть вообще. Поговаривают, что поселения эти были ещё до великого переселения и остались после раскола Эквестрии. Так вот. Чтобы там ни случилось – Вендиго, Тирек, Старлайт, любое другое магическое дерьмо, цунами, торнадо, блять, да если бы у них в пустыне лавина появилась, я думаю, им было бы глубоко плевать, потому что веками они тусили и называли это карнавал.
Здесь было нечто похожее. Пони бухали и трахались прямо во дворе, но при этом вели себя куда цивильней большинства жителей резервации. Тут куда спокойней, чем снаружи. Я спотыкалась о пустые бутыли, а копыта покрылись сигаретным пеплом. Он тут горами был навален, вместе с тлеющими бычками. Здесь была куча разных напитков, начиная сидром, заканчивая ромом от которого у меня буквально копыта отнимаются. Ничейные пачки сигарет принадлежали всем, и табак найти легче, чем огонь. Большинство прикуривали от мангала, на котором жарились булочки для сенбургеров, их пожирали с удовольствием, но набивать брюхо не торопились, и едой чаще кидались, чем наслаждались; поодаль от основной массы народа устроили перестрелку пищей. Фу, блять. Конечно же, тут повсюду валялись кандоны с семенем, а большинство пони бродили обмазанными в сперме. Только что мимо меня проскочил довольный жеребец с засохшей белой жижей на крупе, на покрышках перепивший единорог тушил сигарету об свою залупу и громко смеялся, в изнывающей жаре трахались все подряд, потные тела елозили, извивались, как в каком-то там кругу преисподней, кобылка с пеной изо рта качалась на качельке, а подле неё расположились свингеры, пегаска всё никак не могла получить удовлетворение, она только за эту пару минут, что я шла ко входу в особняк, перепробовала четыре члена, несколько бутылок и парочку вибраторов. Из окна особняка наполовину высовывался накренившейся диван – на нём началась лесбийская оргия, и звали всех желающих. Они нежно засмеялись, когда одна земнопони закатила глаза от удовольствия.
— Если хочешь — можешь идти, — сказала Малышка, — мы подождём тебя.
Она же здесь. Совсем забыла о ней, да и вообще, похоже, о многом, я наблюдала за этими молодыми и красивыми шаловливками. Вот. Я чудесный родитель, просто квинтэссенция педагогики. Привести дочь в место, где мораль разлагается трупом под палящим солнцем, где классические представления о крепкой семье ебутся в жопу и чинарятся бычками, где будущие матери губят свои яичники в алкоголе и никотиновой смоле. Нет, я не против никаких извращений, просто хочу чтобы моя дочь выбрала свой путь. Я лояльна ко всему, но если моя дочь пришьёт себе член, то я хочу чтобы она эта сделала потому что ей хотелось, а не потому что в детстве в её сознание закралась картина – кобыла со страпоном шпорит жеребца. Я понимаю, что мы сформированы под воздействием окружающей среды, но я хочу быть главным фактором, формирующим её сознание, более того — как та, кто придерживается идеалистического мировоззрения, я не могу не хотеть, чтобы Малышка сделала свой собственный выбор. Или мне хочется, чтобы она просто была похожа на меня.
Нет, Малышка. Говорю я. Я туда не пойду.
Она возражает и просит не стесняться.
Я, конечно, стесняюсь, но это не та причина по которой я не иду туда. Говорю я ей.
— Тогда в чём причина?
Я однолюб, Малышка. Только одна лишь кобылка. На всю жизнь.
Она задумывается и сама начинает уводить меня от этой красивой, но пустой картинки.
Можно подумать, что это замечательное воспитание, но НЕТ. Мне всё ещё нужно увести её отсюда, но на хвосте у меня придурки в костюмах тройках, и спасти от них меня собирается коп-сладкоежка, для которой нужно отыскать шоколадку. В особняке треша было поменьше, но поразнообразней. Жеребец пихал себе в анус расчёску, кобыла ебала брюкву, напротив них сидел пегас, который на всё это дело наяривал, лишь грифон мудро раскуривал тыкву в бульбуляторе, залив её при этом своей кровью – крыло всё ещё кровоточило, бедняга-единорог блевал сахаром, около него валялось четыре пустых упаковки прессованного песка белоснежной сахарозы, а его блевоту, как котёнок, слизывал другой единорог, громко при этом посмеиваясь. Может, он пьян или что-то ещё, но блевота ему определённо нравится, такое вот расположение дел.
А вот и хозяин благопристойного заведения. Его спутница молчаливо пыталась вспомнить, кто она и где находится, ломка от продукции «Чейс» жестока и уродлива. Бедная Кэли долго мучилась.
Он мне кричит "Здравствуй!", будто мы давние знакомые, но для него теперь каждый пони, вошедший сюда, лишь элемент его бесконечной вечеринки, а свою вечеринку он обожает. Мы с ним немного говорим. Немного о Патриции, немного об Эквестрии старой и её бунтующей дочке – резервации. Слегка касаемся элементов дружбомагии. И я затем наконец-то спрашиваю о том, что мне нужно. Слегка стыдно, не люблю ни у кого ничего просить, но, поскольку я бомж в отчаянной ситуации, приходится выкручиваться.
Он говорит, что знает, где достать шоколад, но просит и нас о помощи. Отказать мы конечно не можем. Спрашиваю о своей дочери. Он говорит что она может сесть за спокойный стол. Там и вправду сидят тихие пони, хозяин вечеринки быстро представляет Малышку остальным и просит её оберегать, все спокойно соглашаются.
Малышка, ты побудешь тут? Спрашиваю я. Она говорит – да.
Ну ладно, говорю я. Поешь, говорю я. Тебе нужно подкрепиться.
— Проблема в том, что у нас тут один торчок затесался. Я вот уверен и, думаю, госпожа полицейская может помочь в этом.
— Ух ты, как вы заговорили, — выдаёт рейнджер. — Откуда такой трепет к представителям власти?
— Послушайте, — лебезятничает он. — Возможно, к вам относятся с пренебрежением, но мы тут все законопослушные граждане резервации. Мы все добровольно пришли сюда.
— Именно поэтому как раз-таки меня и ненавидят. Вы считаете, раз вы припёрлись дрочить и нажираться в обитель дерьмища по собственной воле, вы лучше тех, кто оказался здесь из-за проступка. Одного, блять. Единственного. Проступка.
Повисло молчание. Ну, как молчание. На заднем фоне кто-то громко оргазмировал, и звуки рвотных позывов не прекращались не на секунду, но рейнджер и хозяин вечеринки замолчали.
— Так или иначе, мы надеемся на помощь хранителей порядка в резервации, — наконец произнёс хозяин вечеринки, а затем оглянулся на охранницу, которая подозвала его. — Думаю, каждому пора заняться его делом, кажется, слишком агрессивные посетители хотят войти к нам.
Он удалился, а рейнджер направилась к торчку. Я уже упоминала, что единственная вещь, о которой беспокоятся полицейские в резервации это насилие. Так вот, как ни странно, наркотики относились туда же. Потому что они убивали. Из-за этого и было столько срача вокруг «Чейс инкорпарайтед». Полубухло-полунаркотик. Все известные наркотики Эквестрии убивали пони. ВСЕ. Медленно и не сразу. Слезть с них было невероятно сложно и удавалось пару раз за всю историю. Стоит вдохнуть пыльцы бризи — и ты хладный труп, пусти радужную сыворотку по венам — и вскоре твоё холодное тело с кучей пролежней вынесут из гостиницы, как кучу мусора. Вонючего мусора. И ты будешь дышать после того, как вдохнешь пыльцы бризи, и ещё несколько месяцев будешь искать очередную дозу радуги. Но поверь. Рано или поздно. Ты станешь кучей гнилого мусора, который угробил сам себя.
Так что наркош гасят ещё на стадии ненасилия. Единственная возможность предотвратить преступление ещё до его свершения – мечта каждого честного полицейского. Потому что рано или поздно наркоманы попытаются подсадить другого или убьют ради дозы, своруют, да и вообще они совершают пакости. Так почему бы их не убить, пока они не наделали бед, раз они всё равно скоро станут гниющим мусором. Как говорится, чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят.
— Я могу пойти позвонить? – спрашиваю я.
— Конечно, — отвечает она, — самое веселое начнётся не сразу.
Тут была куча телефонов, как я говорила. Тот же самый номер и то же самое волнение. Из раза в раз копыта дрожат, нажимая кнопки. Цифры, гудки, скрежет в трубке, прочее дерьмо — и так каждый раз. Она ответит мне. Я сомневаюсь, конечно, но её голос прозвучит сейчас. Стандартное телефонное приветствие в одно слово, которое заставит меня бросить трубку. Проскрежетало.
— Алло.
Телефон звякнул – звонок оборвался. Ко всем злачным местам, в которых я слышала её "Алло", можно добавить особняк.
Вокруг рейнджера собралась толпа. Её ненавидели и, вроде как, в таких случаях пони нуждаются в поддержке, но только не она. Ей было весело. И в тоже время это была её работа. Она остановила вечеринку, которая длилась непрерывно, и у неё на это есть полное право. Она будто невероятный кайфолом, и это служба родине. Она сейчас убьёт другого пони, и лунная церковь это одобрит.
— Не-не-не-не-не-не-не. Ты мне объясни. Вот для чего тебе наркота? Разве жизнь тебя не впечатляет, или, может, тебе тяжело, и ты бежишь от мира сего? Нет, я ведь тоже эскапист. Но почему именно наркотики?
Она не наставляла на него пистолет, она не избила его, а торчок сжался и не знал куда ему деться. Пони, стоявшие вокруг, терпеть не могли копов, но при этом создали клетку для правонарушителя. Ему некуда было ринуться, нечем отмахнуться. Сквозь толпу не пробиться, а полицейского ему не победить, а если он убьёт ее, то его дни сочтены.
— Ты ведь мог научиться играть на укулеле, заняться вязанием, сёрфингом, трахать шлюх, бухать, совершить прыжок со стратосферы и преодолеть скорость звука, ты мог нажраться пастилы и умереть от слипшейся ректальной кишки. Есть тысячи способов избежать встречи с реальностью, и ты выбрал самый уёбищный. Да мало того — хуй с тобой, ты уёбище, а как же остальные? Вот сколько, скажи мне, сколько же пьяных пони употребили психотропные вещества по твоей вине? Наверное, ты у них ещё и деньги взял. Да ты, кусок гнусного дерьма, ответь мне уже, блять, хоть что-то!
— Пошла нахуй.
— Ясно. Всё предельно ясно с такими личностями, подобными тебе... Я ведь так долго училась, чтобы стать следователем. Хотела разгадывать загадки, будто Шерлок Холмс. Думала, у меня будет удивительная жизнь с опасностями и благородными поступками. И что в итоге, — она раскинула копыта указывая на толпу. — Меня медленно убивают в котле с кучкой преступных тварей, которые не осознают, что каждый. Каждый поступок влияет на мироздание. Гармония была разрушена хулиганами и мелкими воришками, они взрастили насильников, грабителей и убийц. Ты можешь сказать, что твоя наркота всего лишь шалость и убивает она только тех, кто сам этого захотел. А я тебе скажу, что это первородный грех изо дня в грёбаный день. Мы расплачиваемся не за грехи первых пони. Мы просто уёбки, которые не могут остановиться. Мы восклицаем. Как так! Зачем же они ели это яблоко из небесного сада?! Зачем?! Мы бы уж точно не стали его есть, мы бы не поддались искушению, мы восклицаем это. Мы восклицаем и пережёвываем яблоко из сада небесного, — она шмыгнула носом. — Скольким ты продал? Сколько пони употребило наркоту по твоей вине?
— Много.
Она достала пистолет и приставила к его лбу.
— Ты хоть сожалеешь?
— Нет.
Она стрельнула. Кровь с мозгами брызнула на позади стоящий народ, на мордочку рейнджера, на её пистолет и асфальт. Она продолжила стрелять, и кровь продолжала хлестать. Она стреляла не по нему, как мне кажется, а по самой природе греха. Или, быть может, она просто больная сука. Одна из особо сумасшедших пони, которые уверены, что своей кровавой бойней смогут сделать мир лучше. Одна из особо сумасшедших пони, которые уверены, что своими действиями могут сделать мир хоть чуточку лучше. Она была уже не той блаженной в неведении, коих полно в старой Эквестрии. Она отчаявшаяся. Она видела всё. Дерьмо, грех, убийство, растление малолетних и все те вещи из-за которых ненавидишь зло. НО. При всём это она не сдалась. Она свихнулась. И вот такие больные продолжают упорствовать в попытках сделать мир лучше, несмотря ни на что и осознавая свой проигрыш, они идут на меры запредельные и неожиданные.
Прибежал хозяин особняка. Начал пиздеть на нас и на то, что мы тут устроили. Рейнджер спокойно спросила, где тут шоколад. Хозяин особняка начал пиздеть ещё больше. К нему опять пристала охранница, потому что её всё спрашивали те, кому так хотелось войти сюда.
— Ты, бля, хоть видишь что-нибудь?! У меня тут проблема есть! – орал он.
— Блять, — тихо выругалась охранница. — Они вошли без спросу. Вон идут.
По дорожке к нам шли пони в костюмах.
— Мисс Лэйт, всё-таки у вас не получилось скрыться, — произнёс седой пони в костюме. — И тут как раз представители правопорядка. Офицер, прошу вас. Арестуйте эту опасную преступницу. Вы должны знать её по наводкам.
Толпа начала потихоньку съёбывать. Труп — нелицеприятное зрелище, и осталось лишь пара пьянчуг, которые решили потыкать в мёртвую плоть копытами, остальные спрятались подальше и наблюдали за происходящим.
— Стойте, — полицейская уставилась на меня. — Так это та опасная преступница, совершившая два зверских убийства?
— Правильно, мэм. Также она удерживает в заложниках маленькую кобылку, так что прошу вас, сначала допросите её.
— Вы хотите сказать она удерживает дитя против её воли?
— Правильно, мэм.
— Какой ужас. Только истинный зверь способен мучить ребёнка, не давать ему родительского тепла и использовать в своих целях.
— П-правильно мэм, — занервничал седой пони. — Может, уже арестуете её?
— Конечно. Сию минуту. Только один вопрос к вам. Вы правда думаете, что пони, который похитил малютку пони, мучает её, использует её, заставляет грешить и при этом грешит сам, врёт и изворачивается и пудрит головы официальным представителям власти, заслуживает смерти?
Она перезарядила пистолет.
— Ну... Разумеется. После того, как спасём маленькую кобылку.
— Да будет так.
Пара пуль в грудь старика — и тот отлетел в прихвостней, стоявших позади. Сплит. Осталось сбить кегли по бокам. Рейнджер толкает меня в сторону, когда агенты достают своё оружие. Они почти все единороги и медлить не собираются. Но когда они достают свои пушки, её пули уже убивают их. Глаз — пуля вонзается в него и пролетает насквозь. Слепота — хуйня, когда у тебя мозгов нет. Ещё одному разрывает щёку, он хватается за неё – она целится чуть левее — и агент ловит пулю промеж глаз. Она стреляет, не прекращая — багряный фонтан для фондю. Кровавый Рэйнбоу Фоллс. Пульверизатор с алым соком – всё это они. В это она превращает их. Непрекращающееся конфетти из форменных элементов крови. Пули пролетают насквозь и остаются в теле. Она стреляет в мёртвых и живых, тут не разберёшь, кто есть кто.
Она стреляет и стреляет, и они сделали пару выстрелов, но мимо, конечно. Это была часть их агонии, как последний вздох — так и случайный последний выстрел, когда оружие направлено чуть ли не в противоположную от нас сторону. Всё это произошло на самом деле за пару мгновений. То есть – бах-бах-бах-бах. Кто-то орёт и затем затыкается, кто-то до сих пор стонет и шевелится. Есть огромная лужа крови и испачканный в ней газон. Кандоны и блевота теперь покрыты тонким слоем багрянца. Тёплого багрянца. Все стояли, заткнувшись, глядя на это, как вдруг сквозь ворота, отпихнув кобылу-охранницу со страпоном, вбежала куча агентов.
Мы отступали в особняк. Она шла спиной и продолжала стрелять. Один выстрел — одно ранение, повезёт – смерть. Они не успевали стрелять, просто гурьбой валились на нас и умирали, об трупы соратников запинались, сквернословили, и вообще было месиво. Натуральное такое месиво, то есть обыденное, без красоты. Просто много крови и трупов. Каждый из них — пони, которого дома ждут и каждый из них умеет стрелять, просто удача сегодня на стороне рейнджера, или, быть может, она соврала, когда сказала, что она не Оукли.
Наконец в доме. Рейнджер захлопывает дверь и говорит пьяной шатающейся кобыле встретить гостей. Та подходит к двери начинает орать, и я лишь краем глаза заметила её тело, отброшенное выстрелом, а потом и звук дробовика послышался. В доме обеспокоены, а за спокойным столом до сих пор спокойно сидят.
Они нашли нас, кричу я Малышке.
— Мама, я не смогу защитить нас.
— Спрячьтесь, блять! – кричит рейнджер и переворачивает спокойный стол, чтобы укрыть нас за ним.
Выстрел дробовика. Один из гостей ударяется об стену – у него в груди дробь и он мёртв. Рейнджер выхватывает ещё один пистолет – сколько ж их у неё там – и шесть раз подряд беспрерывно стреляет. Я выглядываю – шесть агентов с простреленной головой.
— Мама, они убьют тебя! — причитает Малышка.
Я обнимаю её и с надеждой смотрю на рейнджера. Она не смотрит на меня. Она перезаряжается. Вся прихожая теперь красная. Забегают ещё агенты, ломают окна, и с улицы на нас сморят пистолеты. Рейнджер хватает два своих пистолета, направляет в разные стороны и жмёт поочерёдно на спусковые крючки. Её голова поворачивается влево-вправо. Она целится, внимательно целится, куда стреляет. У неё кончились патроны. Рядом с ней взрывается от выстрела ваза. Она кидает пистолет в морду агенту и подхватывает их пистолеты с пола. Они липкие, наверное, и с них стекает кровавая жижа, всё вперемешку. Она подхватывает пистолеты и пока тянет их к себе начинает стрелять. Жеребец, получившей копытояткой по виску, получает вдобавок пулю в ногу. Он падает в лужу крови, пока рейнджер отстреливает его товарищей. Он барахтается в крови, а рядом с ним умирают его товарищи – кому-то мозги разнесло, кому-то прострелили лёгкое. Он смотрит в глаза жеребца с дыркой в груди. И ужасается. Зачем он здесь? Ему заплатили? Или это какая-то идеология? Быть уёбком — это не идеология. Может, он думает об этом же. А может, нет. Я не знаю.
Рейнджер перезаряжается, а в окно заскакивает пегас. Он крепко держит один пистолет в копытах и неуклюже стреляет, при этом паря в воздухе. Рейнджер слегка приподнимает брови от удивления и бросается за тело мёртвого спокойного гостя, до которого добралась дробь. Ему уже всё равно, а она жизнь спасёт. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. Едва получается различить звук, с которым пуля входит в тело. Угрюмый хлюп. Хлюп. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. Пушка пегаса перестала звучать, он с трудом делает вдохи выдохи – до усрачки паникует, как и все в этой комнате, кроме рейнджера. Она нацеливает перезаряженный пистолет ему в морду. Он с глухим звуком падает на землю, но перед этим буквально секунды его голова запрокидывается, и из дыры хлещет кровь. Он невольно запрокидывает голову и, словно рокер с ирокезом, бахается со сцены в толпу. В прихожей ещё шевелится пони с простреленной ногой. Он смотрит на рейнджера с долей ужаса и с ещё каким-то странным выражением. Что-то в его глазах. Неуловимое для тех, кто ещё притворяется живым. И она оставляет его. Хоть он преступник. Она оставляет его.
— Съёбываем, – коротко говорит она.
Берёт меня за шкирку, а Малышка тянется за мной. Весь дом в кровавой ебзде. Вообще везде. Все уёбывают, кроме самых бухих и ёбнутых. Мы обходим дом. Там всё ещё стоят агенты и караулят окна. Рейнджер, слегка расслабившись, уже не целится, но всё равно убивает их. Не всех — кто-то остался жив и истекает кровью. По долгу она должна бы добить тут всех, и можно подумать, что ей уже плевать, но это не так. Просто у неё теперь свой кодекс.
Мы бежим к ограде, агентов ещё слишком много, и пара из них догадывается, что к чему. Стреляют и, разумеется, мажут, потому что рейнджер уклонилась. Ой. Блять.
Нет.
Она не уклонилась.
Она орёт, и у неё прострелен круп. У неё пуля в жопе. В мясе. Всё кровоточит, как от геморроя, но, так или иначе, её жизнь и так геморрой. Она стреляет куда попало. Ей уже плевать. Пули едва касаются агентов, она больше занята тем, как отползти и, как бы у неё не случился ректальный пролапс. Хотя у неё теперь вся жизнь один сплошной ректальный пролапс. Выбегает агент с дробовиком. Стреляет. Дробь странным образом. Чудесным образом. Таким же чудесным, как точная стрельба рейнджера. Короче говоря, дробь долетает до её брюха и разрывает его, слегка, но кишочки видно. Тогда я хватаю её и тащу отсюда. Она орёт и истекает кровью. Её подстреленный круп оставляет кровавый след, он тянется от ограды и выходит за неё, всё следуя за нами. Малышка помогает положить её в автоповозку на заднее сидение. Мы прыгаем на переднее и гоним отсюда. Наша перестрелка у корраля О-Кей закончена.
Но жизнь ведь продолжается.
— Бляяяяя! АААААААААА! СУКА! БЛЯТЬ. БЛЯТЬ! Блятьблятьблятьблять... Ах... АААААХ! Я умираю блять... УМИРАЮ! УМИРАЮ, БЛЯТЬ! Как тебяяяя... Аааааа... Как тебя зовут?! Лэйт. Да? Так тебя зовут.
Она окровавленным копытом пытается дотянуться до моего плеча. Она перемазала все задние сидения и теперь перемазывает передние. Кровь ведь тяжело оттирается. Как там? Кашица из крахмала? Она наконец коснулась меня копытом, кровавым и трясущимся и ещё больше разбрызгивающим кровь.
Да, говорю. Меня так зовут.
Она просит меня гнать дальше и не останавливаться. Я говорю, что мы доедем до города, и её спасут. Она стонет и постоянно сквернословит. И затем выдаёт, что я лживая сука, которая знает, что никакого города поблизости нет. Затем она кричит, что умрёт.
Ты врач, спрашиваю я. Ты врач?
Она говорит, что нет, и снова стонет.
Тогда, говорю, заткнись и тоже не лги. Ты об этом нихрена не знаешь.
Она начинает громко смеяться... После чего начинает плакать.
Тут Малышка громко произносит:
– Я нашла шоколад.
Она держит телекинезом шоколад и рассказывает, что за тем столом он был в избытке. Малышка даёт его рейнджеру. Кобыла окровавленными копытами держит плитку.
— Это он, — произносит она. — Это он. Вот он. Его я искала. Искала столько лет, — она уже не кричит, хоть из крупа и живота до сих пор течёт кровь, но рейнджер даже не хочет прижать рану. — Тогда, в магазине, я тогда не расплатилась за шоколад. И начала его есть. Я ела -открывала упаковку за упаковкой. И не платила. Пони переживали меня, а я, словно оголодавшая, рычала и зубами потрошила упаковки с шоколадом. А он был на вкус, как дерьмо. Меня в резервацию отправили именно из-за этого поступка. И сейчас, когда у меня в копытах самый вкусный шоколад на свете. Я осознаю. Это моё яблоко из небесного сада.
Она выкидывает плитку шоколада. И продолжает сквернословить. И причитать о том, что жизнь её загублена зря, она так и не стала той, о ком мечтала, из-за шоколада. Но я ей возражаю:
— У тебя изумительные философские речи. Столько наговорить перед, тем как мозги разнести – это уметь надо. Так даже Шерлок Холмс не делал.
— Да ладно?
У неё сепсис и вскоре начнутся околосмертные переживания, а её волнует соответствует ли она своему кумиру.
— Конечно! И ты, как он, не стала уподобляться своим коллегам из полицейского отдела и выбрала свою судьбу. Ты анализируешь происходящее и идёшь к цели даже когда шансов нет. Шерлок Холмс бы гордился тобой.
Она плачет.
Я хочу умереть, как он. Заявляет она. Доктор Ватсон не видел, как он умер. Попытки отыскать трупы были тотчас же признаны безнадежными, и там, в глубине этого страшного котла кипящей воды и бурлящей пены, навеки остались лежать тела опаснейшего преступника и искуснейшего поборника правосудия своего времени. Хочу, чтобы было также...
Я остановилась у зарослей Фацелии. Алая жидкость смешивалась с пылью пустыни и превращалась в ужасную кашицу, в которой перевозюкались кишки. Рейнджер стонала, но она стоически выдерживала это испытание, старалась выглядеть красиво и спокойно – будто контролирует ситуацию. Она ворочается, чтобы глянуть нам вслед намокшими глазами. Там, в траве, мы оставили лежать истекающую кровью кобылу, которую я буду считать самой благородной и самой мудрой из всех известных мне пони.
Мы уезжали как можно скорей оттуда. Вся автоповозка была перемазана в крови, и, останови нас кто-нибудь, мы немедленно будем арестованы. Но ветер, ласкавший гриву, и мягкое солнце успокаивали. Кровь запекалась. Малышка была со мной. Всё прекрасно. И с этим трудно поспорить. Сегодня мной была обретена чудесная мудрая мысль – правильнее сказать, рейнджер подарила мне её.
— Мам?
Да, доченька?
— Так вы так и не сказали точно. Церковь это хорошо и же плохо?
Стена Меридиана тонкой серой полоской сверкала под лучами солнца вдалеке.
Всё слишком неоднозначно, говорю я. Вот как думаешь, спрашиваю я, убивать это плохо?
Малышка колеблется.
Невинных пони, которые просто хотят жить и помогать другим. Как думаешь? Ведь плохо будет, если убить их?
— Да, — уверенно отвечает Малышка.
А если убивать агентов. Злых пони, которые хотят забрать тебя, если убивать, чтобы спасти невинных пони? Это хорошо?
— Да, — уверенно отвечает Малышка.
Так же и с лунной церковью. Она — не хорошо, да и не плохо. Всё зависит от пони. И от их намерений. Желаний и действий. Есть, дочка, хорошо, и есть плохо. Добро есть и зло. Так вот, хорошее не зря хорошим зовётся. Как ты думаешь? Не знаю, кем ты вырастешь, кем захочешь стать, но так уж случилась, что твоя мама из тех, пожалуй, идиотов-пони, которые верят, что однажды добро победит.