Воспоминания в Вечер Теплого Очага

4. Порог

Трудно сказать, были ли это считанные секунды или вечность, необъятная для разума. Ни память, ни сознание не способны удержать такое переживание. Просто, в один какой-то момент, в тишину начали робко пробиваться звуки, запахи и прочие чувства. Шум листвы, беспокойная муха под потолком. Тихий шорох колышущихся на ветру занавесок, тончайший свист сквозняка в каких-то неведомых трещинах стен. Вся жизнь состоит из миллиардов таких маленьких частиц, складывающихся в единую картину мира. И только побывав в настоящем ничто, чем бы оно ни было — просто отсутствием сознания или настоящей смертью, можно разглядеть эти частицы как отдельную сущность, разглядеть границы между одним и другим, узреть все полутона.
Тот самый легкий ветерок из окна нежно перебирал волоски гривы, щекоча ухо. Селестия чувствовала холодок несколько более сильный, чем было дозволено приносить ветру в Долину весной.
Полная невесомость и бестелесность, точнее, память о ней, таяла в сознании, сдаваясь под натиском реальности, замещающей чувство полета на незыблемую тяжесть тела. Возможно с непривычки, но тело казалось невероятно массивным. Матрас кровати позволял утопать в себе, что говорило о его мягкости, но Селестию не покидало чувство, что она лежит на каменной плите. Или, даже, делая скидку на то, что перина буквально обволакивала ее — В каменной плите. А на ее груди уселся еще один аликорн, а то и два. Если ее поразила такая слабость — проблемы ее действительно велики.
Продолжая прислушиваться к своим ощущениям, Селестия чувствовала, как она пробуждается от смертного оцепенения. Как деревья выступают из тумана, обретали чувствительность разные уголки ее тела. Ноги ее, безвольно лежащие на столь удивительно жестких перинах, казалось, были залиты в гипсовую форму. Если бы она могла посмотреть на себя сверху и видеть сквозь одеяло, она бы увидела себя неким подобием статуи скачущего аликорна. Крылья ее, столь же безвольно развернутые за спиной, дополняли картину, будто бы она собиралась взлететь, одним коротким и мощным взмахом крыльев, как она всегда делала. Мысленно позабавившись такой аналогии, она попыталась избавиться от той воображаемой гипсовой оболочки, что стискивала ее суставы.
Напрягшись, она попробовала сдвинуть одно копыто. Но вместо этого, рефлекторно дернулись все ноги, будто мышцы ее были заржавелым часовым механизмом, заводимым нетерпеливым часовщиком. Она почти услышала скрежет и стук переклинившихся шестеренок. Ощущение гипсового плена пропало, но желание двигаться, размяться — осталось, и только усилилось.
Вернув себе осознание собственного тела, Селестия убедилась, что она в материальном мире и является самой собой и никем иным более. Тем не менее, она не спешила открывать глаза. Под веки будто насыпали целые дюны песка, и даже мысль об их открытии причиняла ей дополнительную боль.
Так что, пока что она могла полагаться только на остальные чувства. Ветерок, что тянул из открытого окна холодом, нес с собой ароматы цветущих садов Долины, свежесть с вершин гор, и... запах гари. Он отличался от обычного, уютного дымка из каминных труб, спутать было невозможно. Он был ближе к тому тревожному запаху, витавшему там, в Пустоте, и сопровождавшему поля битв.
Воспоминания кольнули ее сердце. Самые страшные воспоминания ее жизни оставили глубокие шрамы, если только... Что если это был всего лишь сон? О, как бы она хотела, чтобы это был всего лишь страшный, реалистичный сон, из числа тех, что часто посещают на рассвете, в сладкие минуты перед пробуждением навстречу Солнцу. И вот сейчас она встанет со своей уютной постели, и все будет как раньше... Но нет. Она лежала в постели чужой, не дома. Не слышен был шум водопада, не пахло жасмином, растущим под окном ее комнаты. И пробудилась она не от рассвета. Солнце... Стена ужасающего, всепоглощающего пламени стояла перед глазами Селестии и не желала уступать любимым образам мягкого светила. Нет, то не могло быть сном. Виденное ею тогда, выходило за все пределы ее воображения, было слишком чудовищным. А то что она слышала... Как теперь забыть эти голоса, как заставить уйти этот ужас? Ответ на это Селестии был неизвестен, и ей оставалось лишь страдать, или закапывать поглубже эти воспоминания.
Так или иначе, но под веками ее было черно, а значит, кругом была темнота. Сейчас ночь?
Она попыталась открыть глаза. Ресницы спеклись от какой-то засохшей колючей мерзости и не поддавались обычному усилию. Рефлекторно дернув ушами, она напрягла веки. Никогда раньше она и не могла даже представить, что можно приложить столь большие усилия для всего лишь поднятия век. Мгновение борьбы, и она почувствовала, что ресницы разлепляются, нехотя, неровно, но дело пошло. По глазам будто провели куском древесной коры. Резкая боль... Не выдержав ее, она зажмурила глаза, ища силы чтобы попытаться открыть их снова.
Маг, пользуясь заклинаниями Пустоты, вынужден держать глаза открытыми, так как они являются проводником магической энергии не меньшей важности, чем рог. Глаза являются окном в Пустоту, и потому стороннему наблюдателю они кажутся бездонными провалами в густую, матовую тьму. Отсюда и растут корни суеверных страхов пони-обывателей и юных учеников, только-только начавших изучать магию. Вот оно, еще одно доказательство реальности того, что с ней случилось. Глаза высохли за долгие часы неподвижности. И хоть нематериальная форма, в которой ее тело пребывало все это время, и способствовала некоторому облегчению, урон был нанесен.
На этот раз, Селестия попыталась заморгать, чтобы вызвать хотя бы одну единственную слезу. Но все было тщетно. На несколько долгих секунд она смогла открыть глаза полностью, но не более того.
К ее ужасу, она увидела лишь туже черноту. «Я ослепла?» — пронеслась отчаянная мысль в ее сознании, и сердце ее сжалось и будто неуклюже провернулось в груди. Но стоило ей подумать об этом, как очертания комнаты начали проступать из мрака. Смутные силуэты богато обставленных интерьеров формировались из черных и темно-зеленых пятен. Завешанные портьерами стены, высокие потолки. Изящная мебель растительных мотивов. А так же маленький силуэт пони с длинным тонким рогом аликорна на одной из кушеток, возвышавшихся у стены над кроватью Селестии. Кровать ее была встроена в пол, и потому она смотрела на комнату снизу вверх.
Торопливо обведя взглядом помещение, она не смогла более бороться со скребущей болью и, застонав, закрыла глаза и зарылась носом в подушку, как будто стараясь спрятаться от этой рези.
Мгновенно, будто ее тихий стон был громче боевых горнов пегасов, комната наполнилась суетой и движением.
— Она очнулась! — завопил тоненький голосок. По паркету звонко простучали копыта, и волна воздуха с запахом бергамота бросилась в лицо Селестии.
Мягкая перина кровати качнулась, одеяло натянулось, зажимая ее вытянутую вперед ногу, и Селестия почувствовала радостно возбужденное дыхание над своим ухом.
— Луна... — тихо прошептала она, улыбаясь плохо слушающимися губами.
— Тиа! Наконец-то! Ты как? Все нормально? Оооо, тут такое было! Такое! Впрочем, ты наверное и сама видела... Когда загорелось небо, Клариникс, Стеллантаре и этот... как его... Короче, отшельник из Ежевичного ущелья — они поднялись наверх над всей Долиной. Молнии, гром, свет — они сияли ярче, чем эта жуткая радуга и раздувшееся Солнце!.. Так красиво!
— Подожди, подожди, Луна, не тараторь... — Селестия приподняла голову над подушкой, но тут же повалилась обратно, от невероятной слабости. — Принеси, пожалуйста, воды. Мне надо промыть глаза.
— Ой. Прости... — торопливо сказала Луна, явно смутившись. — Я сейчас!
И она убежала, звонко цокая копытами по коридору за дверью. Дом, тем временем, наполнялся звуками. Хлопали двери, доносился топот и возбужденные голоса. Не прошло и нескольких секунд, как в комнату вошло несколько аликорнов. Они нетерпеливо прошествовали к кровати, и Селестия чувствовала их присутствие волосками своей шкуры.
— Селестия! Как ты себя чувствуешь? — над ухом раздался нежный теплый голос матери.
— Ох... Жуткая слабость. И глаза... Мам? Прости меня пожалуйста за то, что я влезла в такое... Все ведь из-за меня произошло, да? — Селестии было страшно стыдно за свою выходку, она любила свою мать и знала, как она ценит разумность поступков и честность. Все это буквально гарантировало неизбежное наказание.
— Ну что ты, девочка моя. — голос матери был столь же тепл и мягок, ничто не говорило о том, что она в обиде на свою своевольную дочь. — Все что произошло — произошло само по себе, но зато тебе удалось вовремя предупредить нас. Мы услышали твой зов, увидели удивительные вещи, что творились с Пустотой в тот момент. Но... Это было глупо. Невероятно глупо, совершенно недостойно аликорна, и самое главное, то состояние в котором мы нашли тебя... Это было ужасно. Я боялась за твою жизнь, как ничего другого когда-либо.
— Я не хотела тебя пугать, мам. Я... — голос, и без того слабый, сорвался, и Селестия уткнулась носом в подушку, не в силах совладать с собой.
— Все прошло, все нормально, милая. — сказала мать и поцеловала ее в висок. Чувство этого нежного касания было самым лучшим, что Селестия когда-либо ощущала. Именно в этот момент, именно с этими словами — это замещало собой все. — Луна! Не стой в дверях, давай сюда чашку.
Луна, прибежавшая назад, похоже, только что, нетерпеливым, но осторожным шагом подошла ближе.
— Не расплескай! О! Ромашковый настой. Моя маленькая умница! — с легким потрескиванием магическое поле матери перехватило чашку у Луны, и перенесло поближе к лицу Селестии. В нос сразу же потек приятный аромат настоя, смешанный с легкими нотками озона от магии.
Прохладная ароматная вода коснулась век, стекая с платка, или просто какой-то тряпочки, которую использовала мама для смачивания. Блаженное чувство наполнило Селестию, щипучая, горящая боль в глазах уходила, утекала струйками ромашкового настоя, по щекам, на подушку. Селестии хотелось плакать от облегчения после всего того ужаса что она пережила, и вот, ее слезы наконец-то явились. Пусть они были холодны и пахли ромашкой, но это не имело значения. Они приносили облегчение, и другого не требовалось.
Наконец, она смогла открыть глаза, когда процедура закончилась. Их все еще щипало, но они уже были почти в норме. «Какого жуткого красного цвета они сейчас наверно» — подумалось Селестии. Наконец-то она смогла снова увидеть столь любимые лица, память о которых, казалось, смыло разрушительной волной ужаса того дня. Комната теперь была озарена рассеянным голубым светом от левитирующих шаров под потолком. Свет этот скрадывал детали, но не напрягал глаза, позволяя видеть главное. Полную бликов шелковистую гриву Луны и искры в ее больших прекрасных глазах, радостно смотрящих на Селестию. Изящные строгие линии лица и шеи матери в обрамлении идеально причесанной рыжей гривы, кажущейся в этом свете почти черной. Она с улыбкой смотрела на свою старшую дочь, и в глазах ее, казалось, сиял собственный, особый свет. Рядом с ней, нетерпеливо переминался с ноги на ногу отец, с такой же волшебно бликующей гривой как и у своей младшей дочки. Он тревожно вглядывался в лицо Селестии, и когда поймал ее взгляд — облегченно улыбнулся.
— Я так рада вас видеть... Как будто прошла целая вечность... Пожалуйста, расскажите, что здесь произошло? Что в мире? — Селестии нетерпеливо выдохнула эти вопросы, и тут же пожалела о такой поспешности, так как голова ее закружилась.
— Не сейчас, моя дорогая. Ты слишком слаба, тебе надо еще поспать немного. — сказала мама, опускаясь на колени перед ее ложем.
— Я не хочу больше спать. Не могу. — Селестия попыталась снова подняться, но шея предательски задрожала, и она снова позорно плюхнулась в мягкую подушку, принявшую ее в свои нежные объятия.
— Я тебе помогу. Тебе придется поспать еще десяток часов. Трое суток было недостаточно для восстановления твоих сил. — мать засветила свой рог мягким оранжевым сиянием и коснулась им плеча Селестии, сквозь одеяло. Мгновенно, мир начал вращаться и терять четкость.
— Трое суток... Как же так... — пробормотала Селестия, и голос ее прозвучал как из-под воды. Она была без сознания трое суток? А как же пони? Что с ними? Что с теми пони в Пустоте? А другие...
Мир уплыл в бархатную темноту, убаюкивающие теплые волны лечебного сна подхватили Селестию и унесли ее в мир грез. На этот раз она действительно видела сны, хотя и не запомнила почти ничего. Яркие образы, радость, счастье... Солнце. Но Солнце теплое, ласковое и доброе, неспособное причинить то зло, свидетельницей которого ей пришлось стать.
Пробуждение от целебного сна было совсем не похожим на то, что Селестии пришлось пережить в прошлый раз. Каждая частичка ее тела пела от наполняющей ее энергии, дрожала в предвкушении рассветных солнечных лучей, которые омоют ее подобно теплому речному потоку, и она будет потягиваться в них, любуясь собой и своей тенью.
Сейчас она откроет глаза, встанет... Или может еще чуть-чуть полежать, понежиться? Она перевернулась на спину, ловко подогнув крыло, будто они и не были еще вчера безвольными хрупкими веточками.
— Ну ты и соня, радость моя. Ты должна была проснуться еще час назад. — послышался тихий голос матери почти у самого лица.
Селестия распахнула глаза и увидела маму, сидящую в той же позе что и тогда, когда она коснулась ее рогом. Ее глаза по-прежнему таинственно посверкивали в синем полумраке, а контур ее тела почти сливался с фоном. Комнату освещал лишь одинокий шар, висящий над входом, и тусклый его свет скорее добавлял тени, чем освещал.
Никакого рассвета. Ночь. Совпадение? Селестии хотелось верить в это, но надежда эта была глупа и наивна. Бессмысленно отрицать реальность.
— Привет мам! — сказала она, придав своему голосу столько энергичной веселости, сколько смогла. — Ты просидела здесь все это время, пока я спала?
— Конечно. Целебный сон требует подпитки. Ты хорошо себя чувствуешь? Глаза, голова, ничего не болит?
Селестия прислушалась к своим ощущениям. Она была совершенно здорова, это она могла сказать с уверенностью. Некоторая слабость еще осталась, впрочем. Но вполне можно жить.
— Все в полном порядке. Спасибо, мам! Правда, большое спасибо. Ты столько сил потратила на меня, наверное... — Селестия тревожно заглянула в глаза матери. — Ты сама нормально?
— Конечно, Тиа. Это было не так уж и трудно. — мать улыбнулась еще шире, и, откинув волосы движением головы, встала на ноги. — Давай, пора вставать. Через несколько часов, сегодня... ночью, должен состояться Совет. Мне кажется, вам с Луной необходимо будет там присутствовать.
— Ночью? Через несколько часов? — Селестия вскинула бровь.
— Сейчас вечер. Примерно пять часов... Короче говоря, тебе стоит взглянуть на небо.
Селестия на мгновение замерла в процессе выпутывания из одеяла. Значит, ее ужасные предположения подтвердились? Вечная ночь... Родина аликорнов была утрачена именно из-за наступления Вечной Ночи... Сказки, мифология, вот во что это событие превратилось, пройдя сквозь поколения пони, когда они об этом узнали от кого-то из аликорнов. Сами же аликорны предпочитали не вспоминать об этом вообще. Расспросы взрослых не приносили внятных плодов, а книги были слишком расплывчаты.
Продолжая вылезать из-под одеяла, Селестия чувствовала, как ее ноги подгибаются, и она будто пытается подняться с огромным грузом на спине. Но то была не слабость, и не нервная ее реакция на мрачные мысли. К тому же, одеяло еще зацепилось за что-то, и не поддавалось дальше. Селестия дернула посильнее, и услышала, как кто-то тихо ойкнул рядом. Из вороха теплой ткани вылезла, зевая, Луна, и уставилась на свою старшую сестру заспанными глазами.
— Ооо... Ты уже проснулась! — воскликнула она. Одним из талантов Луны была непосредственность — способность в любой ситуации оставаться беззаботным жеребенком, излучая целые потоки жизнерадостной энергии. Даже только что со сна. И вот, она уже вскочила на ноги и радостно заговорила: — О, ты сейчас такое увидишь! Такое! Упадешь просто! Только осторожнее, если соберешься падать. Не падай на колени, расшибешь. Сейчас вообще прыгать и падать нельзя совсем. И летать не получается. Когда вся эта красота жуткая тут случилась — все изменилось. Сначала все такое легкое-легкое стало, а потом вдруг как потяжелело!
— Погоди... Луна. Не спеши. Опять. — Селестия помотала головой, будто пытаясь утрясти весь этот поток информации.
— Ой. Извини. Ну, короче, я не знаю, как это объяснить. Там какие-то еще слова умные говорили по этому поводу, но я ничего не поняла. Маам? Расскажи ей ты лучше. А то я все напутаю. — уже медленнее сказала Луна, и посмотрела на мать выжидающе.
Та, качнув головой, поведала:
— Это гравитация. Когда Солнце уничтожило луну во время вспышки сверхновой, планета потеряла гравитационное равновесие, и потому начала вращаться в два раза быстрее. Это усилило гравитацию, нет, не в два раза, а меньше, но ощутимо. А еще, взрывной волной нас отбросило с орбиты, и теперь мы несемся сквозь пространство... В неизвестном направлении, с неизвестной скоростью, и нам остается лишь надеяться, что мы не столкнемся ни с чем-то уже в самое ближайшее время. Благодаря твоему предупреждению мы успели вовремя установить щиты, и тем самым спасли ночную сторону и Долину от полного уничтожения, и не дали земле расколоться... Но планета потеряла половину атмосферы, почти всю воду...
— Воот, видишь, ты чего-нибудь поняла? Я ничего не поняла, но звучит круто... ммффрр. — заявила было Луна, но тут же была заткнута копытом Селестии. — Ммммфрррффф!
У Селестии в ушах стоял звон, ее подташнивало. Половину атмосферы? Дневная сторона стерта до скал и открытой магмы? Что же наделали эти... чудовища? Как они вообще могли пойти на такое? И... что теперь будет? Этот мир мертв, то, что они вдыхают прохладный воздух и чуют ароматы цветов — лишь фикция, все это уже обречено.
— И... Что теперь будет? — дрожащим голосом спросила она, убирая копыто от лица Луны, и невидящими глазами глядя куда-то в сторону матери.
— Я не знаю. Мы не знаем. Потому и должен собраться Совет. Мы не сможем долго удерживать щиты над Долиной. С минуты на минуту должны вернуться последние аликорны с эвакуированными оленями, грифонами, драконами и прочими выжившими расами, которым повезло находиться на ночной стороне. Нам придется отдать почти всю планету ледникам и вакууму, что бы сэкономить силы на Долине. Все должно решиться в ближайшие несколько дней.
— А что же пони? Что с ними? — спросила Селестия, наконец сойдя с постели и ступая на твердый пол. С усиленной гравитацией каждое движение давалось с огромным трудом. Легкий шаг по твердому паркету, отдавался в костях как прыжок с большой высоты. И как только Луна могла бегать в таких условиях? Она оглянулась на свою младшую сестру, хранящую обиженное молчание, и двинулась к окну.
— Выжили десятки. Может быть, сотни. Но не более того. — тяжело вздохнула мать. — Может быть и к лучшему. Хотя, что я говорю... Я не должна так думать. Но ничего не могу с этим поделать. Это их жуткое оружие, эта их война... Они обрекли себя на такое.
— Это были не они, мам. — ответила Селестия, нащупывая копытом край занавеси на окне. — Это были Виндиго. Я видела их, я говорила с одним из них.
— Да... Мы знаем. Мы видели их после этого — они перестали прятаться. И сейчас они ликуют, в своей Пустоте, мерзкие твари. Но оружие сотворили не они, это было от начала и до конца изобретение пони. Кстати, вот что странно. Души пони будто бы продолжают жить. Виндиго сожрут их, в итоге, но может быть, они станут чем-то большим. Смогут жить в Пустоте.
— А мы можем им помочь? Хоть как-то. — Селестия отказывалась верить, что надежда утрачена навсегда.
— Может быть, спрятать их от Виндиго. Но ненадолго. Большего ожидать не приходится, увы. — мать вздохнула. — Ты не думай, мне жалко их, многие из них были совершенно невинны, да чего уж там говорить — невинны были практически все. Но были и те, кто держал в своем сердце слишком много ненависти.

Зависти и жадности. Все это давало дорогу для Виндиго. И это-то и привело к катастрофе.
— А кто... ох. — начала было Селестия, но осеклась, выйдя на балкон. Зрелище открывшееся ей превосходило всякое ее представление о реальности.
Небо было иссиня-черным, с яркими, до боли в глазах, сияющими звездами. Они не мерцали, как обычно, они казались каплями раскаленного добела металла, и если закрыть глаза, этот свет никуда не уходил. Среди ярких точек звезд по небу протянулись красные и зеленые призрачные нити и волокна мерцающего тусклого света. Они закручивались причудливыми завитками и находились в постоянном движении, как дым на сильном ветру. Подобно щупальцам медузы они охватывали собой весь небесный свод и сходились в одной точке. Над западными горами, озаренными голубым свечением по контуру, расположилось нечто, похожее на голодное чудовище с разверстой пастью. Зелено-красная масса почти осязаемого светящегося тумана. Он был похож на причудливое грозовое облако, по своей структуре, если бы грозовое облако можно было представить в виде сложно оформленной вырезами, ажурной неровной сферы. Темная и бурая снаружи, она светилась зеленым светом внутри, создавая захватывающую дух, циклопическую объемную фигуру, которая была готова поглотить все в Долине, раздавить своей чудовищной массой. Структура эта находилась так же в постоянном движении, медленно вращаясь, закручиваясь и перестраиваясь. Из одной прорехи, настолько огромной, что планета наверно могла поместиться в ней несколько тысяч раз, выглянула маленькая, но нестерпимо яркая белая звездочка. Все что осталось от Солнца — злой белый свет в буро-зеленой сфере, как жемчужина в жуткой раковине. Лучи неестественного белого света коснулись вершин гор, озарили Долину, сделав ее похожей на мифологическое царство мертвых. Земля казалась источающей ядовитый туман пепельной пустошью, а деревья — неказистыми уродами, опутанными светящейся белесой паутиной. Ужасная иллюзия, и в тоже время, завораживающая, захватывающая взгляд и не отпускающая его.
— Красиво, правда? — раздался тонкий голосок Луны за спиной. Продолжая говорить, она протиснулась между Селестией и косяком балкона. — Теперь ты понимаешь, о чем я говорила тебе каждый раз? Ну, про все эти цветные туманности в небе. Вот, теперь ты видишь все сама. И я хотела бы поменяться с тобой местами! У меня устают глаза от этой штуки... Так ярко... Оно прямо таки жжется.
Селестия не чувствовала ничего серьезного, она, впрочем, почти и не слушала свою сестру. Неспособная оторвать взгляд от невероятного зрелища в небе, она лишь стояла и смотрела. Туманность не грела, свет ее был холоден, но неприятное ощущение, будто шкура нагревается, действительно присутствовало. Странное чувство, будто тепло идет откуда-то изнутри, из-под кожи.
Мать подошла к краю балкона, и повернув голову, сказала:
— Извините, девочки. Мне придется вас покинуть раньше времени. Мне только что передали, что вернулся последний аликорн. Приходите в зал Совета, когда будете готовы.
Она развернула свои крылья широко, и они засветились голубоватым светом. Призрачный контур возник вокруг них и раздался в стороны, сохраняя форму. Таким образом, ее крылья стали в три раза длиннее за счет новых перьев, будто сотканных из тончайшей голубой светящейся паутины. Тяжелый взмах поднял могучий поток воздуха, овеявший лицо Селестии. Мама, оттолкнувшись от гранитного пола, взмыла высоко в воздух и тут же начала долгое плавное планирование к роще внизу.
— Ухтыы! — выдохнула Луна, растопырив собственные маленькие крылышки. — Я тоже так хочу! Я даже подпрыгнуть толком не могу из-за этой дурацкой гра-ви-таации.
— Придется идти пешком... Зал Совета отсюда не близко. Сегодня я пройду самое большое расстояние по твердой земле с тех пор как научилась летать... — задумчиво произнесла Селестия, обращаясь скорее к самой себе. И когда она сказала это, она почувствовала, как ее ноги наливаются свинцом, в предчувствии невероятной усталости. Она бросила тревожный взгляд на Долину, в поисках Зала. Найти его несложно, даже в таком неверном свете как сейчас. Его громада, крытая высоким стеклянным куполом, сложенным из органично струящихся длинных пластин-полос, была видна из практически любой точки. Сейчас, освещенный тусклым, но контрастным белым сиянием, он четко выделялся на общем фоне, порождая причудливые текучие блики. Между высокой башней, на балконе которой стояли сестры, и залом пролегали обширные просторы когда-то прекрасных, ухоженных садов, ныне изрядно поредевших стараниями беженцев, нуждающихся в огне для обогрева в стремительно холодающем мире. Их костры, казалось, повторяли собой созвездия над головой. Тысячи ярких, трепещущих точек, распространяющих запах гари. Внезапное воспоминание об ужасах ледяной Пустоты, заставило Селестию содрогнуться.
— Мама не разрешает мне ходить к беженцам, она говорит, что они могут быть опасны... — печально сказала Луна, заглядывая сестре в глаза. — Они действительно плохие?
— Не знаю... — покачала головой Селестия. — Мир там, за пределами Долины очень опасен. Был... Но я не думаю, что их стоит бояться. Они сами напуганы и беззащитны сейчас, и мы их единственная надежда. Но ты права, мне, признаться, не хочется спускаться туда.
— Может, пойдем окольным путем? — спросила Луна.
Селестия перегнулась через перила, и поглядела по сторонам башни. Везде, куда только хватало глаз — были огни. Ни одного свободного места.
— Мы пойдем напрямик. — она покачала головой, с усталым разочарованием на лице. — Кстати, Луна, а почему мы в гостевой башне, а не в нашем собственном доме?
Луна, прежде чем ответить, на секунду замялась, переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь... А наш дом сгорел. Все те книжки, что я притащила для тебя — тоже. И моя плюшевая пони! — она шмыгнула носом и отвернулась.
— А что случилось? — Селестия не ожидала такого поворота и даже замерла на месте, только начав двигаться к выходу с балкона.
— Ну, когда Солнце начало сгорать, и когда эта радуга на небе появилась — был поздний вечер, и почти вся Долина была в тени от гор. Кроме нашего дома. И соседнего. Нумисий даже сгоряча двинул копытом одному колдуну, который поднимал наш сектор солнечного щита, в общем, ну, там где его дом и наш. За то, что отвлекся, напутал чего-то. Никогда его таким нервным не видела. Даже не подумала бы, что он так может. Все такие странные были тогда, орали на меня, мол, под ногами путаюсь. И ничего я не путаюсь!
Селестия вздохнула, и решительно двинулась через комнату, в коридор. Ее сестра мелкой дробной рысью поспешила за ней. Дом было безусловно жалко, но бессмысленно горевать о такой незначительной потере, пережив в тот же день то, что пережила Селестия. Детскую же непосредственность Луны было, похоже, не переломить ничем. Оставалось надеяться, что все эти переживания, обрушившиеся за последние несколько дней, не настигнут ее когда-нибудь в будущем. Она читала о таких вещах в разных книгах написанных пони, о том, что дети переживают то что с ними случилось относительно легко, но эти незаметные в начале раны, болят потом со все нарастающей силой, грозя горечью и замкнутостью в зрелости.
Сестры шли по коридорам и крутым винтовым лестницам, спускаясь все ниже по запутанному лабиринту, а мысли Селестии все возвращались к бесконечным рядам вопросов, толпящихся в ее голове. Она так и не успела задать матери свой вопрос о Виндиго, о том, кто же они на самом деле, зачем им все это... Ответы же на такие вопросы как «что же делать дальше?» или «Можно ли вернуть все на свои места», она даже не пыталась искать. Просто повторяла их про себя, как мантру, почти не вникая в смысл.
Луна нарушила молчание, ответив как раз на один из вопросов, который терзал сознание ее старшей сестры, пусть и не самый важный:
— Слушай, а ты знаешь, как мы тебя нашли? О, это целая история. Я честно-честно не болтала ни слова, да никто и не интересовался. Все думали, что к ужину ты вернешься, как обычно. Мама с папой лежали в саду, читали там что-то, или я не знаю, чем занимались. И тут вдруг треск! Ветки хрустят, листья летят — из кустов вылезает пони! Маленький, совсем не такой как обычные взрослые пони. С меня ростом, может чуть больше. Земной пони, бурый такой, с растрепанной гривой и смешным выражением лица. Как у тебя, когда мама начинает клубничный пирог готовить. И вот с этим же выражением он орет папе прямо в ухо, что ты в большой опасности, что мы должны прислушаться к Пустоте, и что от этого что-то там зависит. Какая-то фиксированная точка, в которую он, говорит, вляпался, и стал ее частью. И еще сказал, что если мы хотим разорвать круг, мы должны остаться. После чего с таким же треском убежал обратно в эти свои дурацкие кусты. Мама была такая напуганная. Папа тоже, но виду не подал. Побежал вслед за тем пони. А у мамы почернели глаза! Я прямо так и села где стояла. Представляешь, наша красивая мама — и с черными глазами, и туман из них черный струится. Как в страшных сказках! А потом стала нормальной обратно. Только печальной, и даже заплакала немного. Я было подошла к ней, но вернулся папа, сказал что не смог догнать даже на крыльях, как сквозь землю провалился этот смешной пони. А потом они вместе улетели за тобой. Я хотела за ними полететь, но отстала. Так что ходила тут вокруг, беспокоилась. А тут еще небо начало ломаться! Я так запаниковала, почти не помню, как все началось даже. Огонь, свет кругом. А у меня глаза много света не любят, ну я и спряталась куда-то в кусты, страшно, кругом ужас что творится, и не видно ничего! Потом вылезла, хотела помочь кому-нибудь, а на меня все орут. И пинаются. Не путайся под ногами, говорят, мелочь. Ужас какой. А тут еще мама с папой возвращаются! И тебя несут за собой. Тебе на рог надели смешную шапку из проволоки, но все остальное совсем не смешно было. На маму и папу было страшно смотреть, а ты была вся в грязи и плакала кровью...
Луна прервала свою тираду и хлюпнула носом. Сестры тем временем покинули башню и шли под открытым небом, ступая по контрастным, почти осязаемым пестрым теням деревьев, а заходящий за горы белый злобный зрачок в гигантской радужке, казалось, неотрывно глядел в самую душу, заставляя содрогаться при каждом случайном взгляде в его сторону. Поймав дыхание, Луна закончила:
— В общем, я так рада, что с тобой все в порядке! В следующий раз бери меня с собой, хорошо? Я тебя защитю. Защи... Защищу, вот.
— Спасибо, Луна. — сказала Селестия нежным голосом.
Тем временем, сестры уже подошли к границе временного поселения, и шум голосов, звон металлической походной посуды, стук топоров и молотков достиг пика. В нос ударил острые запахи дыма, готовящейся еды, перемешанные с куда менее приятными запахами крупного и плотно заселенного лагеря стоящего на одном месте уже 3 дня.
Яблони, посаженные десятилетия назад, равно как стройные и светлые березы — все это исчезло, пошло на нужды огромной толпы выживших, и аликорнам ничего не оставалось, как смириться с этим. Вопрос о том, что же будет, когда не останется дерева для костров, тогда как воздух будет только становиться холоднее и холоднее не просто с каждым днем — с каждым часом, нависал над душами обитателей лагеря, и можно было слышать везде вокруг беспокойные обсуждения дальнейшей судьбы.
Когда Селестия и Луна проходили мимо чьего-то костра, сидящие у него озирались на них, прерывая разговор, или то дело, которым занимались. В глазах их, больших и малых, наделенных обычными или вертикальными зрачками, было одно и то же. Помимо бликов от костра и злого выгоревшего солнца, в них было ожидание. Мольба к проходящим мимо двум маленьким аликорнам, как к богам. О помощи, о совете и об утешении. Но сестры ничего не могли им дать. Они лишь испуганно жались друг к другу, ускоряя шаг и озираясь вокруг, везде видя тысячи глаз, устремленных на них.
Больше всего в лагере было оленей, так как их земли были ближе всего, и аликорны-спасатели эвакуировали их первыми. Немало было и бизонов, грифонов и драконов, чей раскатистый рык перекрывал время от времени общий гам. Было и несколько пони, хотя число их исчезающе мало, и глаза их были безжизненны. Долина была огромна, но обитаемый континент был еще больше, и потому здесь присутствовали не все... Кто-то оказался за границей щита, и был накрыт взрывной волной, или что ужаснее, выкинут в космос сокрушительным потоком убежавшего воздуха. Кто-то так и не дождался эвакуационных групп и был обречен вмерзнуть в ледники, по мере того как дальние щиты слабели, пуская космический холод в и без того ледяной от разреженности воздух. Катастрофа поражала своей чудовищностью, и даже то, что душа Селестии была обессилена до полного безразличия свидетельством гибели миллионов пони, не делало открывшееся перед ней зрелище и мысли о судьбе остальных легче.
Селестия просто шла вперед, стараясь глядеть себе под ноги, а на глаза ее наворачивались слезы. Их было мало, так как у нее во рту не было и маковой росинки уже, получается, несколько дней, но достаточно, чтобы сделать зрение размытым, превратить вопрошающие и умоляющие лица вокруг в смутные пятна, а острые блики костров в мягкие лучистые звезды. Слух, тем не менее, лишить обычной остроты было сложнее, и до нее доносились разговоры, вырванные из общего фона то более сильным голосом, то временным затишьем вокруг.
«... бедная Джинни... Она так хотела повидать Пегасополис, даже несмотря на войну. Она отправилась туда неделю назад, всего лишь неделю назад я смотрел на ее уверенное лицо, а она говорила мне, что с ней все будет хорошо, ведь король грифонов подписал союз с пегасами...»
«... Я хочу домой, мама!
Мы обязательно вернемся, детка, только подожди немного...»
«... Я не чувствую своего дерева. Я не чувствую своего дерева. Я не...
Успокойся, Орешник. Мастер-друид говорит, что мы можем прожить и без наших деревьев, это просто привычка.
Я НЕ ЧУВСТВУЮ СВОЕГО ДЕРЕВА!!»
«...Единороги, самовлюбленные ублюдки, если хоть один из них выжил в том аду что сотворил — он пожалеет что у него есть рог. Я найду ему много применений!..»
«...Это все аликорны. Они это задумали, мы им зачем-то нужны, они хотят принести нас в жертву и смыться!
Не неси чушь. Они нам помогли, спасли твою никчемную жизнь, будь ты хоть немного благодарен!»
«... Виндиго, ты слышал? Кто-то говорил о Виндиго...
Это всего лишь бабушкины сказки. Не существует их, и не было никогда. Иди спать.
Но пророчества же существуют! И про то, что все это было прежде и повторится вновь, и красный огонь с белым холодом, и знамением конца будет раздор и долгие зимы. Все это было! Не отрицай очевидное!
Пророчества — чушь. Даже тупой олений шаман... э, извини, без обид, без обид... Так вот, любой, кто разбирается в магии знает, что они не работают.»
«...Я... Я принес тебе немного яблок, Энаи.
Спасибо! Но... зачем? Это ведь твой личный рацион.
Сейчас, наверное, уже слишком... поздно. Что ж, я привык делать все в последний момент. Я... люблю тебя Энаи...»
«Мама! Кто-нибудь видел мою маму?»
Внезапно Селестия остановилась, почувствовав, что Луна отстала. Обернувшись, она увидела свою сестру, смотрящую на маленького-маленького жеребенка-пони, крохотного пегаса с шарфом, намотанным на лицо, видимо, чтобы защититься от запахов или согреть нос в стремительно остывающем воздухе. К слову, дыхание уже давно парило, а холод пробирался сквозь тонкую, хоть и плотную шерсть на теле, заставляя вздрагивать при каждом дуновении ветра.
— Где моя мама? Ты моя мама? — спросил жеребенок, глядя огромными глазами на Луну.
Подойдя ближе к нему, Селестия обратила внимание, что грива на голове у него поредела по сравнению с нормой, и шерсть казалась слегка потертой. Похоже, он был чем-то болен. Оглянувшись по сторонам, она приметила, что многие вокруг выглядели так же. У грифонов и рухов выпадали перья, у оленей и бизонов редела шерсть. Все они были больны, но чем? Прошло всего три дня, как какая-то эпидемия могла так быстро настичь их? Прислушавшись к себе, она со страхом заметила, что тот зуд от света солнца никуда не делся, и даже, казалось бы, усилился. Кожа горела, ощущения были похожи на то, как если зайти с мороза в жарко натопленный дом. Причем холод никуда не делся и только усиливался.
Луна осторожно коснулась облезлого виска маленького пони и тихо сказала:
— Я не твоя мама, малыш. Но мы ее обязательно найдем, правда, Тиа? Пошли!
Селестия вздохнула. Им не стоило бы задерживаться, но устоять перед грустными, но полными надежды глазами ребенка было невозможно. Они пошли вместе, между рядов импровизированных шалашей и лежбищ, ища пони, спрашивая окружающих, не знают ли они, не ищет ли какая-нибудь пони своего ребенка. Но никто ничего не знал. Кто-то искренне сожалел и сочувствовал, касался жестом утешения малыша. Кто-то не мог выговорить ни слова, дрожа от страха перед аликорнами, о которых прежде слышали лишь в сказках. Кто-то бросался к ним в ноги, хватаясь за копыта и моля о помощи, захлебываясь слезами. Кто-то просто молчал, глядя в пространство, не реагируя ни на что. Кто-то злобно глядел исподлобья, и от таких сестры старались отойти как можно скорее. Особенно популярны последние настроения были среди драконов и грифонов, никогда не отличавшихся особой любовью к пони.
Описав немалый крюк по лагерю и практически заблудившись, Селестия и Луна столкнулись с одним огромным, крепко сбитым драконом, который еще прежде чем они задали свои вопросы, с глухим рыком навис над ними.
Селестия застыла в ужасе, чувствуя раскаленное дыхание огромного змея на своей холке, Луна и маленький пони с писком прижались друг к другу, обнявшись передними ногами.
— Ооо, маленькие, хрррррупкие аликорррррнчики к нам пожаловали. Прррривет вам, крррррошки. Вы-то мне и нужжжжны. У меня, видите ли, к вам деловое пррррредложжжжение, в своем рррроде. — с этими словами он резко выбросил когтистую лапу вперед, и выхватил из объятий Луны испуганно запищавшего жеребенка. Зажав его в кулаке, он поднес его к своим гипнотизирующим зеленым глазам, и пригляделся внимательно. Морда его, украшенная множеством рогов и шипов, хищно ощерилась. — Ищщешшшь маму, малышшш? А эти добрррые девочки тебе помогают, дааа? Вот скажжжжи мне, дрррружжок. Может быть, эти добрррые девочки помогут и мне? И тогда твоя маленькая глупая головка оссстанется на месссте. Я не о многом пррошшшу. Всего лишшшь маленькая поблажжжжка, которрррую большшшие и серрррьезные аликоррны нам не поззволяют. Пррраво на охоту. Мы, конечно, едим камни и все такое, но нам нужжжны и раззные... витамины. Мы пррривыкли так жжить, а олени и овцы всегда были нашшшей добычей. А эти мягкие, нежжжжные ммм... аликоррны, наложжжжили на насс какое-то ссвое гнуссное ведовсство. Оно нам мешшает. Как только мы ххотим позволить ссебе что-нибудь... ссразу жже сстановится очень больно. Нам это не нррравится. Ты, девочка, пойдешшь к большшому и умному аликорррну, и передашшь ему нашши сслова. Мне ххватит сссил, чтобы оторррвать этому малышшу голову, если ответ будет «нет». Я уссспею, прежжде чем его ззаклинание подейссствует и оссстановит меня. Мне будет немножжжко больно. На такую жжжертву я вполне могу пойти. Ну так что жжже ты скажжжешь?
Лагерь вокруг затих, и гул голосов отдалился куда-то за деревья и кусты. Все вокруг устремили свои взгляды к происходящему. Луна испуганно попятилась за спину Селестии, дрожа всем телом, а она, в свою очередь, чувствовала, как в ее сердце растет гнев, буквально заставляющий ее задыхаться. Она превратилась в сжатую пружину, готовую в любой момент распрямиться в ударе. Ее былой страх причинить кому-то боль вмиг куда-то улетучился, но разумом она понимала, что действовать в лоб она не может. Это будет стоить жизни жеребенку и наверняка ей самой. Сделав глубокий вдох, она попыталась успокоиться. Особого эффекта

это не произвело, но какое-то воздействие все же было. Она смогла сконцентрироваться, хоть немного, и вовремя остановить себя от слепого броска на дракона. Твердо стоя на копытах, она наклонила голову, выставив рог вперед. Со стороны она наверняка выглядела угрожающе — развернутые и поднятые вверх крылья, длинный рог с бегущими по нему искрами... Черные, клубящиеся мглой глаза. Почти инстинктивно уже она вызвала Пустоту, не ощущая и следа усталости от переизбытка колдовства три дня назад. Память, оставшаяся от того единорога в тронном зале дворца, подкинула ей несколько неизвестных ранее заклинаний, боевой направленности. Выбрав удар молнии, и начертив диаграмму, Селестия вернулась в реальное время, и, не убирая Пустотное зрение, по большей части для эффектности, сказала твердым, дрожащим не от страха но от злости голосом:
— Ну что, попробуй, ящерица. Давай, махни когтями. Хватит ли у тебя на это сил?
— Тиа?! — закричала Луна, стуча копытами ей по бедру. — Что ты делаешь?!
Жеребенок, плакавший все это время в когтях дракона, залился слезами еще сильнее.
— Ну?! Что же ты ждешь? Давай! Я никогда позволю тебе того, что ты просишь. Никто здесь не получит ничего больше чем то что они имеют! НИКТО!
Дракон испустил утробный рык и занес лапу. И в этот момент его скрутило судорогой. Он был слишком самоуверен, считая, что может преодолеть заклинание, наложенное опытным аликорном, и Селестия знала это. Хотя до последнего момента сомневалась в успехе. Но у нее не было выбора. Дракон разжал лапу, и жеребенок, размахивая ногами и куцыми крылышками начал падение в грязь. Но тут же был подхвачен мягкой подушкой телекинеза, и осторожно перенесен к ногам сестер. Отвлекшись на эту магическую манипуляцию, Селестия тем не менее, не сводила взгляда с дракона, отходящего от припадка, а внутренний же взгляд она держала на диаграмме заклинания удара молнии.
Дракон взревел так, что листва посыпалась с деревьев и земля под копытами сестер задрожала. Он бросился вперед, разбрасывая комья грязи из-под своих жутких лап, но мгновенно был остановлен яркой вспышкой. Прямо в морду ему ударила молния, с сухим треском, заставив его попятиться, зажмурившись и размахивая передними лапами.
Селестия, же, не теряя времени, снова обратилась к Пустоте и быстро начертила диаграмму щита полной изоляции. Воздух вокруг сестер загустел, захрустел как тонкий ледок под копытом, и образовал сферу из ажурных белых нитей. Через мгновение нити потускнели и стали прозрачными, позволяя видеть мир вокруг беспрепятственно. А мир вокруг потерял равновесие. Тишина взорвалась криками возмущения. Часть была направлена против драконов, часть же, большая часть — против сестер. Требования увеличить рационы, выдать лекарства от странной болезни, объяснить хотя бы что будет дальше — посыпались со всех сторон на двух маленьких растерянных аликорнов и напуганного пегаса-жеребенка.
Они попятились, отступая от напирающих масс грифонов, драконов, медведей и прочих, чьи крики страшно звенели в ушах, даже приглушенные стенкой сферы-щита.
Щит надежен, он выдержит любую атаку, даже несдержанную наложенным на хищников заклинанием — это Селестия знала. Но паника перед наседающими толпами охватила ее, и она, поторапливая Луну и жеребенка, бросилась к уже виднеющемуся вдали Залу Совета.
Толпа позади росла, ряды беженцев спереди расступались, чтобы пропустить их и, возможно, присоединиться к погоне. Или остаться на месте, сокрушаясь о растоптанных вещах и разрушенных шалашах.
Так бежали они, поскальзываясь в жидкой грязи, помогая друг-другу подняться после падений, пока впереди, наконец, не забрезжило зеленоватое сияние щита, окружавшего Зал. Всего несколько десятков метров отделяли его от стен из желтоватого мрамора одного из крыльев Зала. Аликорны отдали в распоряжение беженцев столько пространства, сколько смогли, почти не оставив ничего для себя самих. Щит, на мгновение задержав их подобно вязкому желе, пропустил сквозь себя, и Селестия, вздохнув с облегчением, убрала свою сферу, и наконец, позволила себе моргнуть и зажмуриться. Это было совершенно невозможно, пока заклинание было активно. Глаза, все еще не отошедшие от прошлого раза, жгло немилосердно, и в темноте под веками плясали белые круги. Толпа, по ту сторону щита, накатилась подобно морскому прибою на вязкую стену, и остановилась. Тысячи лиц разных очертаний и размеров, тысячи глаз разных цветов и форм, неотрывно смотрели на сестер. Голодным взглядом, полным вселенской обиды на несправедливость.
Селестия и Луна помогали друг-другу отряхиваться от липкой грязи, которая, впрочем, только размазывалась и втиралась глубже в мягкие перья крыльев. Они боялись глядеть на толпу за барьером, боялись смотреть на небо, на котором медленно угасало сияние, по мере того как останки Солнца скрывались за горным хребтом, а звезды затягивало тяжелыми облаками, подсвеченными зеленым. Глядя только друг на друга и на землю, они не обратили внимания как к ним подошло несколько аликорнов. Услышав покашливание, Селестия отвлеклась от грязных перьев Луны, и взглянула на подошедших. То была их мать, и еще двое, имен, которых Селестия не знала, или не помнила. Несмотря на то, что аликорны жили все на одной земле и были тесным и закрытым сообществом, они, тем не менее, ценили одиночество, и потому больше половины из тех, кто сегодня соберется на Совете, Селестия даже никогда не видела.
— Ох, девочки, похоже вам необходима ванна. — улыбнулась мама. — Но боюсь, у нас нет на это времени. Извините меня, пожалуйста, что мне пришлось бросить вас... Я правда сожалею что так получилось. Но мне надо было спешить — последние аликорны вернулись в Долину, и вернулись с плохими вестями — энергия, что мы отдаем на щиты окружающие планету — иссякает. Виндиго пожирают ее с ужасающей скоростью. У нас всего несколько дней, прежде чем последние щиты в Долине падут, и... Все. Каламарктус и Люминар не выдержали утечки силы... Пустота поглотила их.
Селестия ахнула, сердце ее замерло. Двое аликорнов погибли... Бессмертные, мудрые, всемогущие — даже они не устояли под натиском врага. У них у всех есть шанс не пережить ближайшие три дня. Селестия больше не боялась смерти, она видела и чувствовала ее слишком много даже для крепкого разума аликорна. Страх просто смыло этим потоком, смерть обесценилась в ее сознании, растеряла свою жуткую тайну. Но мысль о смерти родителей, Луны, тех немногих аликорнов-друзей, которых она обрела за свою жизнь — ужасала ее невероятно, буквально примораживала к земле. Которая, к слову, уже хрустела тонким ледком под копытами.
— Не бойся милая, мы справимся с этим. Успеем. А пока, позволь мне представить Флориана и Лаврита. Это наши лучшие алхимики, именно они научили в свое время земных пони многим вещам, которые они умеют... умели. Они как раз собирались отправиться в лагерь, чтобы испытать лекарство на добровольцах. Лекарство от той самой странной болезни, терзающих народы, и, что самое неприятное, нас в том числе. Но, похоже, сейчас входить в лагерь опасно... Придется организовать все как-то иначе.
— О, этот маленький пегас... Он, похоже, показывает весьма запущенные симптомы болезни. — подал голос один из алхимиков. — Можно попробовать лекарство на нем, если вы не против экспериментов над детьми.
— А это опасно? — тревожно спросила Селестия, на всякий случай прикрывая малыша крылом.
— Нет, что вы. Под вопросом исключительно эффективность единичной дозы, а не токсичность или побочные действия.
— Ну... В таком случае... Дайте это лекарство и мне тоже. Я тоже чувствую себя не очень хорошо — Селестия подошла к алхимику, и подтолкнула жеребенка за собой.
— Подождите, она только что отошла от сильного магического истощения после столкновения с Виндиго! Тиа, дорогая, не рискуй! — громко сказала мама, переводя взгляд от алхимика к своей дочери.
— Не стоит волноваться, миледи Аврисия. Организм молодого аликорна крепок, и, на самом деле, даже не нуждается пока что в этом лекарстве — потому мы дадим половинную дозу. Исключительно для проверки функциональности в организме аликорна.
С этими словами, алхимик вытянул из сумки на боку плоскую коробочку с жидкостью внутри. Ухватив зубами маленькую крышечку с одной стороны, он явил свету пучок из десятка коротких, тонких иголок, выглядывающий из одного угла этой коробочки. Которая, к слову, выглядела специально созданной для использования с простейшим копытным телекинезом, доступным земным пони и пегасам. Видимо, это было одно из изобретений пони — скорее всего земных, как наиболее сведущих в медицинских вопросах. Коробочка легла на бедро жеребенка, и иголочка воткнулась в кожу. Маленький пегас пискнул и заплакал, но второй алхимик держал его магией, когда первый осторожно нажал копытом на чуть выпуклую полупрозрачную стенку коробочки. Жидкость внутри с коротким пшиком исчезла.
Затем, убрав коробочку, алхимик коснулся затихшего, и лишь коротко всхлипывающего жеребенка рогом, изливая на него целебную силу. Покрасневшая кожа видная в проплешинах на шкуре мгновенно вернулась к норме и сразу же подернулась тонким пушком. Жеребенок захихикал, чувствуя щекотку от быстро растущих волос, и принялся яростно чесаться.
Теперь они подошли к Селестии, и достали еще одну такую же коробочку. На мгновение, она почувствовала себя очень неуютно — похоже это было весьма болезненно. Она тут же одернула себя — бояться таких глупостей просто смешно, после всего что произошло, и все равно она ничего не могла с этим поделать. На всякий случай она зажмурилась и напряглась в ожидании.
Укол практически не ощутился, и лишь легкое касание и тихий пшик свидетельствовал о том, что процедура закончилась.
Чтобы скрыть свое нервное облегчение, она быстро спросила:
— А что же это за болезнь такая? Откуда она?
— О, это интересный вопрос, юная леди. Мы считаем, что во всем виновато Солнце. Его останки светят совсем в другом спектре, в который в том числе входит и так называемый «Мертвый свет». Природа этого явления еще очень плохо изучена, хотя мы регулярно сталкиваемся с ним в магических экспериментах, а так же при занятиях алхимией. К примеру, особые, очень тяжелые по весу и редкие металлы светятся этим смертным светом очень сильно. Все алхимики мира ценят их на вес радужного вещества, так как они могут быть страшным ядом и великим лекарством, а магическая энергия в них заключенная превосходит все природные источники многократно. К сожалению, если дать этому свету разгореться слишком ярко, можно получить болезнь, похожую по своим симптомам на то, что мы наблюдаем здесь. Мы смогли создать вещество, способное заставить тело сопротивляться этому свету, не разрушаться под потоком этих энергий. Но эффективная длительность его не так велика, как мы надеялись, а ингредиенты редки и дороги, особенно в сложившихся обстоятельствах.
— Что снова заставляет нас торопиться. Все должно решиться в ближайшие дни, иначе будет слишком поздно. — твердо сказала мать, тревожно оглядываясь на толпу за барьером. Многочисленные беженцы там наблюдали сцену исцеления жеребенка безмолвно, но сейчас по рядам бежал ропот, нарастающий как звук морского прибоя в приближающийся шторм. Через мгновение толпа взорвалась криками и требованиями немедленно раздать лекарства, исцелить больных. Матери воздевали своих больных детей над головами как флаги, демонстрируя свою нужду. Остальные кричали и напирали на вязкую стену барьера, и барьер дрожал и колебался под давлением. Кое-где связные слова перекрывались криками боли, когда кто-то невысокий ростом оказывался задавленным толпой.
— Нам надо уходить, мы не можем их так провоцировать — выдохнула мать, подходя к барьеру.
— Я понимаю вашу нужду! — закричала она, используя особый, усиленный магией голос. — Я знаю, что вам нужна наша помощь! Вы получите лекарство и исцеление, как только будет изготовлено нужное его количество! Пожалуйста, разойдитесь по своим местам, не создавайте давку! Не усугубляйте свое положение ненужными конфликтами.
Толпа чуть поутихла, почувствовав нотки истинной, благородной властности в ее голосе, но расходиться не торопилась.
— Миледи, вы правы, мы должны идти. Нас ждут наши обязанности. Они уйдут сами, когда увидят что никого не осталось перед барьером. — сказал один из алхимиков.
— Да, конечно... Господа, я считаю, что вам пора приступить к созданию такого количества лекарства, какое вы сможете. — мать отвернулась от барьера, и поманив сестер за собой, пошла к Залу. — Вы же, девочки, отправляйтесь в Зал. Совет вот-вот начнется. Кстати, на окончательное заседание я жду вас так же, Флориан и Лаврит.
— Безусловно, миледи. — почти хором ответили алхимики, и, кивнув головой, быстрым шагом двинулись куда-то в мрак ночи.
— Ой, смотрите — снег! — внезапно подала голос Луна, скосив глаза на быстро тающую большую снежинку у нее на носу. Скоро такие снежинки, одна за другой, заполнили собой все, мгновенно приглушив звуки лагеря за спиной. Большие белые хлопья падали как дождь, быстро и хлестко, а не как подобает нормальному снегу, плавно кружась... На планете с нормальной гравитацией.
— Внешние щиты слабеют. — вздохнула мать, устало покачав головой. — Снова спешка, столько спешки... Идемте скорее, мы не можем терять ни минуты.