Воспоминания в Вечер Теплого Очага

6. Первые места в зрительном зале

Ответы на эти вопросы пришли со светом, что медленно разгорался, по мере того, как тускло мерцающие магические шары, висящие в воздухе, набирали яркость. В центре зала стояло двенадцать новых аликорнов. Шесть жеребцов, шесть кобыл. Жеребцы все единого темно-серого цвета, кобылы же весьма разнообразных, хоть и сильно приглушенных оттенков. В них необычным было все — на груди их сияли металлические украшения изысканной ковки, из золота, серебра, меди и кобальта. Глаза жеребцов были черны как ночь, глаза кобыл — белы как солнце. Но самое главное — это их гривы и хвосты. Ничего похожего на волосы в привычном понимании у них не было — вместо них клубились струящиеся, вихрящиеся облака темно-серого сумрака. Каждый из них имел метку на бедре — черные песочные часы, сломанные пополам. Символ вечности как проклятия.
Вздох пробежал по рядам аликорнов. «Древнейшие. Древнейшие вернулись во-плоти» — прокатилась волна шепотков.
Селестия разглядывала их во все глаза. Она никогда не видела их всех, одновременно. И никогда не видела их столь материальными, настоящими, объемными. Время от времени в своей жизни она сталкивалась с одним из таинственной шестерки жеребцов, реже видела одну или две кобылы из их числа. Но никогда еще прежде всех вместе. Их величие поражало в самое сердце, заставляя врастать копытами во все еще подрагивающий в конвульсиях прошедшего землетрясения пол.
Один из Древнейших оглядел зал, и произнес:
— Мы приветствуем вас, наши дети. Время нашего невмешательства прошло, и мы явились прежде, чем закончилось голосование по причине вашей великой нужды.
Над головами снова вспыхнули цифры голосования, показывающие «сто тридцать два» за исход и «шестьсот семьдесят» за бой. В сумме получалось число, равное количеству всех присутствующих в Зале, хотя Селестия помнила, что столб света не успел пройти и половину пути по спирали вокруг Зала.
— Мы заглянули в ваши души, очистили от сомнений все ваши мысли и подсчитали ваши голоса, и ускорили тем самым этот процесс. У нас нет времени на тот примитивный способ, который вы избрали. Но я вижу сомнения на ваших лицах. Это нормально. Нам нет причин лгать вам, хотя мы не будем скрывать — в варианте, выбранном большинством, мы заинтересованы.
— Вы сделали правильный выбор. — продолжил другой Древнейший, таким же монотонным голосом. — Вариант исхода был бы удручающ, но мы бы не стали останавливать вас.
— Вы подтвердили своим выбором, что вы лучше своих предков и лучше нас. — вступил третий. — Вы готовы исправить ошибку, совершенную нами в прошлом.
— Потому мы явились к вам на помощь. — заявил четвертый. — В противном случае мы лишь дали бы вам воздух для дыхания и ушли бы обратно в Пустоту, ожидать следующего шанса.
— Мы ляжем фундаментом возрождения мира. — столь же монотонно говорил уже пятый. — Мы станем основой для преобразования энергий Пустоты в энергии творения.
— Мы сотворим новые Солнце и Луну, и вернем жизнь на эту планету. — закончил шестой. — Но вы поможете нам так, как вы и планировали. Ваше развоплощение создаст строительный материал для нового мира, и ваши духи вместе с нашими, будут хранить его целостность в вечности. Этот мир должен жить, ибо в волнах грядущего мы видели Совершенство, что будет порождено во Вселенной благодаря жизни ваших творений — пони.
— Я... Я не хочу показаться грубым, мастера Древнейшие, но... — замялся оранжевый аликорн, низко поклонившись перед стеной из живого сумрака, которой казалась эта дюжина аликорнов. — Мы благодарны вам за наше спасение, но ваш тон безапелляционен — значит вы уже все решили? Что если мы хотим просто уйти, и не хотим терять телесность? Сто тридцать аликорнов голосовали за исход.
Древнейшие устремили на него свой пустой, пугающий взгляд. Они глядели на него несколько долгих, почти вечных секунд, и за это время он как будто уменьшался в росте, опуская голову все ниже и ниже под тяжестью этого молчания. Наконец, один из них заговорил:
— Вы должны будете все равно внести свою лепту. Отдать часть себя. После этого вы потеряете не всю телесность целиком, а лишь ваше бессмертие. Вы сможете жить в новом мире, но век ваш будет короток, равен веку ваших творений. Если это устраивает вас — да будет так.
— Мм... Спасибо, о мудрейшие. В таком случае, я с радостью последую вашим указаниям. — с энтузиазмом залебезил оранжевый, показывая им натянутую улыбку. Видно было, как сильно он разочарован. Но той власти, что излучали Древнейшие, сопротивляться было невозможно.
— Только два истинных аликорна останутся на земле. — заявила бесцветным голосом одна из Древнейших, кобыла с фиолетовой шкурой. — Эти две отроковицы будут каналом, направляющим наши усилия на поддержание мира в целостности. На них будет возложена великая ответственность, ибо они единственные, кто отныне будет иметь доступ к Пустоте.
Селестия сначала никак не могла понять, кого она имела в виду. Но по мере того, как Зал оборачивался в ее сторону, до нее начало доходить. Ее мать и отец переводили взгляд с Древнейшей, на своих дочерей, не в состоянии вымолвить ни слова.
— То есть... они останутся совсем одни? — наконец нашла слова мать.
— Да. И нет. Духи аликорнов смогут общаться с ними. Посредством мира снов. Давать советы. Наблюдать. Такое устройство вещей необходимо для восстановления Гармонии и сотворения Совершенства. Только не заработавший еще метку сможет принять судьбу Древнейших. Никто другой. Они займут наше место в физическом мире, тогда как мы останемся в Пустоте и на ее границах.
— А что мы должны будем делать? — спросила Луна, не отрывая глаз от фиолетовой Древнейшей. — У нас будут такие же часы как у вас, да? Они кстати не похожи на те, ну, у того земного пони. Ни чуточки не похожи.
— Вы будете управлять небесными телами, что мы, и другие присутствующие здесь сотворим. Мы не сможем воссоздать настоящее Солнце, мы сотворим лишь... — Древнейшая запнулась на мгновение, пытаясь подобрать слово, понятное аликорнам. — Проход для света из далеких уголков Вселенной сквозь Пустоту. Он будет вращаться вокруг планеты, а не наоборот, и посему должен быть поддерживаем неустанно, чтобы не закрыться или не упасть, и двигаться с нужной скоростью.
— Мы знаем о пони, носителях золотых песочных часов. Именно поэтому мы здесь. Они — часть того Совершенства, что породит этот мир. — закончил один из Древнейших.
— Готовы ли вы приступить? — спросил другой Древнейший. Только по смыслу произнесенной фразы можно было бы предположить, что это был вопрос. Слова его, равно как и всех остальных двенадцати необычных аликорнов, текли как медленные воды великой реки. Монотонно, серо. И гривы их следовали тому же образу.
— Мы не в силах перечить вашей мудрости. — смиренно произнес Эквилибриат. — Я объявляю окончательное решение Совета — мы принимаем бой с Виндиго и возрождаем этот мир. Те же, кто пожелает остаться в физической форме, пусть выйдут вперед.
Возбужденные голоса в зале усилились, кто-то в задних рядах вставал на задние ноги, чтобы разглядеть происходящее получше. Первым вперед вышел оранжевый, уже сомневаясь в своем решении. Следом за ним пришел еще десяток аликорнов — жеребцов и кобыл, испуганно озирающихся. Их подбадривали, не желая им зла, не обвиняя их в предательстве. Остальные, проголосовавшие за исход решили все-таки остаться.
К выстроившимся в ряд аликорнам подошел один из Древнейших. Оглядев их, он на секунду закрыл глаза, и можно было видеть, как поток белого света хлынул от них к нему. Эта короткая вспышка полностью обессилила те одиннадцать аликорнов, и они повалились на колени, а затем и вовсе рухнули без сознания. Все присутствующие взолнованно переглянулись, но Древнейший пресек обсуждения:
— Они будут спать, пока мы не закончим. Их жизненная энергия передана нам, и она будет применена с пользой. Их метки гласят о том, что они не сыграют ценной роли в акте. Так было предначертано.
И снова один из Древнейших задал вопрос:
— Готовы ли вы приступить?
Нестройное «да» пронеслось по рядам.
— Тогда мы приступим. Шесть из нас лягут в основу мира. Шесть других станут замковым камнем Гармонии, последними цепями, связывающими все воедино. Двое вас, те юные девы, единственные дети вашего рода, станут сердцем нового мира. Двое из вас, их родители — станут связующей силой солнца и луны. Все остальные станут духами воздуха, земли и воды, флоры, фауны, разумных племен и прочих сущностей. Вы перейдете к новой форме существования, но она не будет сильно отличаться от того, что вы имеете сейчас. В мире духов вы все будете рядом, физическое расстояние между землей, солнцем и луной не будут иметь никакого значения. Ваши сознания построят вам ваш новый дом, если вы захотите. Или откроет вам бесконечность возможностей, о которых мы, отказавшиеся от эмоций и эстетических чувств, от скуки и радости, можем только предполагать. Каждый из вас знает свою роль, ибо так было предначертано. Ваши метки и имена подскажут вам.
— А как же Виндиго? Кто разберется с ними? — подал голос отец.
— Виндиго не потревожат вас. Акт массового развоплощения нарушит структуру Некросферы и угроза исчезнет. Мы не будем преследовать их, ибо риск велик, такова одна из причин. Вторая причина заключена в необходимости их существования. Баланс и гармония жизни и созидания невозможны без хаоса и разрушения. Без движения и циклов нет жизни. Без ненависти нет любви. Без страха нет радости. Эти механизмы выше нас. Мы изгнали зло и страх из своих душ, но вместе с ними ушла любовь и радость, сделав наше бессмертие нашим проклятьем. Сумрак и Пустота дают великую силу, но отбирают суть жизни. Только став корнями мироздания мы сможем обрести покой. В отличие от вас, наши дети, мы потеряем наши личности, станем не более чем лишь деталями машины творения.
— Совершенство что грядет, заключается в идеальном компромиссе. Абсолютном балансе. — продолжил другой Древнейший. — Наша жизнь положена во имя него. Свет первого из камней в здании Совершенства освещает Пустоту, но Пустота губительна для Совершенства, и посему должна быть изолирована навсегда.
Сказав это, Древнейшие застыли подобно статуям, и лишь их гривы таинственно струились и вихрились — кусочки материального, поглощающего цвет и свет сумрака. Прочие аликорны начали разбредаться по залу, живо обсуждая произошедшее. Они оглядывались на свои метки, искали знакомых с метками подобными по смыслу. Многих терзали сомнения, все пытались друг другу выговориться о своих переживаниях. Волнение можно было буквально чувствовать в воздухе как запах. Прошло слишком много времени с тех пор, как аликорнам уже единожды пришлось навсегда покинуть родные места. Воспоминания в деталях стерлись, но осталась память о той безграничной печали прощания с родиной. Селестия еще тогда не родилась, естественно, и она так же сомневалась, что родились тогда и ее родители, но она прекрасно представляла себе, через что проходили в душе аликорны старших поколений. А теперь их ожидало что-то совершенно иное. Переход на новый уровень сознания. Что можно ожидать от такого? Никто не мог ответить на этот вопрос. Но вопрос этот раздавался то там, то здесь в Зале, как мантра. Но шло ли это на пользу? Едва ли. Риторические вопросы никогда не работали как средство самоуспокоения. Они только делали ожидание еще хуже. Это понимала как юная Селестия, так и умудренные возрастом аликорны. Но все они ничего не могли с собой поделать. Страх, тревожное ожидание, и даже предвкушение? Все это читалось в напряженных позах, широко раскрытых глазах, подрагивающих ушах и распрямленных крыльях.
Селестия же и Луна сидели бок-о-бок на своих местах, погруженные в свои мысли. Происходящее казалось каким-то странным, глупым сном. Сестры уже смирились с тем фактом, что понятие реальности больше не имеет ничего общего с тем, к чему они привыкли. И потому они лишь сидели и наблюдали. Маленький пегас по прежнему жался к боку Луны, зачарованно разглядывая Древнейших, разинув рот.
Вот несколько кобыл и жеребцов, с целым разнообразием символов, обозначающих огонь, камни и кристаллы, собрались вокруг бессильно лежащего на полу Петригниса. Он тяжело дышал, борясь со сном, он заставлял свои глаза держать открытыми, время от времени проигрывая в этой битве. Тогда он начинал плавно опускать голову на свои сложенные передние ноги, но тут же резко вскидывал ее обратно, часто-часто моргая. Одна из кобылок опустилась рядом с ним на покрывало и коснулась рогом его рога, прильнув боком к его боку, обняв его крылом. Рог засветился, вливая в него силу, и туман сна и слабости рассеялся в его глазах. Остальные из этой небольшой группы, тихо переговариваясь друг с другом, смотрели на застывших Древнейших.
Трое жеребцов из числа последних нарушили свою неподвижность и сделали несколько шагов вперед. Двое из них закрыли глаза, и произнесли хором, действуя абсолютно синхронно:
— Мы готовы. Отныне, всякий доступ в Пустоту закрыт, кроме случаев нами разрешенных. Мы войдем в нее и не вернемся. Мы встанем на границе, и наша стража будет вечна. Никто не проникнет в этот мир извне с темными намерениями, никто не покинет его самовольно. Основа будет заложена, возведение Совершенства должно начаться.
Затем они высоко вскинули голову и развернули свои крылья. Их рога превратились в потоки чистого белого света, их грива стала клубящейся тьмой, абсолютной, как самые дальние горизонты Пустоты. Странное чувство пронеслось сквозь тело Селестии, будто из нее вынули что-то. Или наоборот, затянули дыру в душе? Она почувствовала себя жутко неуютно, ей захотелось вскочить на ноги, завопить, сделать какую-нибудь глупость. Чувства бушевали подобно океану в шторм. Связывающий по ногам страх через мгновение сменялся беспричинной радостью, чтобы еще через мгновение стать нежной грустью, и тут же перерасти в убийственную депрессию. И снова оказаться смытой эйфорией и тем особым чувством, когда осознаешь, что тебя любит кто-то важный для тебя. В порыве чувств она обняла Луну и глупо захихикала, но тут же перестала, почувствовав ее слезы на своей шее. Вскоре, эта буря утихла, оставив сумятицу в мыслях и ощущение, что чего-то не хватает. Как выпавший зуб ощупывается языком, так и это чувство маячило в сознании.
Когда она пришла в себя и взглянула на тех двух Древнейших — она их уже не обнаружила. Их не было, и никто будто и не обратил на это внимание. Оставшиеся из дюжины Древнейших по-прежнему изображали незыблемые статуи, а прочие аликорны все еще приходили в себя после этого эмоционального шторма, что, очевидно, настиг и их.
Третий из Древнейших, вышедших из ряда вместе с теми двумя, как по неслышимой команде, двигаясь подобно машине, подошел к группе окружавшей лежащего Петригниса. Они обменялись взглядами и коротко кивнули друг-другу.
— Основание заложено. Барьеры отныне обезопасят нас, и никто не помешает нам. Пришла пора для следующего шага. Земля должна быть успокоена, раны ее залечены, бег ее — замедлен. Готовы ли вы, те, чья судьба лежит на пути огня и камня, стать частью целого, стать душой ранее бездушного? — проговорил монотонно и безэмоционально Древнейший.
— Мы готовы. — нестройным хором ответа группа аликорнов.
Древнейший повторил действия, проделанные его предшественниками, и аликорны старались делать так же. В потоках света и тьмы они растворились один за другим и, став призрачными сгустками серой материи, провалились сквозь пол, оставив оранжевые пятна раскаленного гранита на тех местах, где они стояли. Через мгновение, далекий низкий подземный гул начал стихать. Конвульсии, время от времени пробегавшие по земле, заставляя уцелевшие стекла в окнах и куполе хрустеть и трещать, сошли на нет. Селестия почувствовала, как страшная тяжесть сваливается с ее спины, освобождая ее. По мере того, как сила тяжести возвращалась к норме, ей казалось, что она теряет контакт с землей. Еще чуть-чуть, и она воспарит от невероятной, давно позабытой легкости.
Тем временем, брожения в Зале продолжались. Испуганно озираясь, нервно сглатывая, глядя на те места, где только что стояли их братья и сестры, аликорны продолжали объединяться в группы. Образовав весьма обширные отряды, состоящие из носителей меток связанных с водой, воздухом, растениями, животными, они обменивались печальными взглядами с теми из друзей, что оказался не с ними. Больше всего аликорнов носили метки связанные с солнцем и луной. Многочисленные варианты меток, обозначающих эти светила, мелькали сейчас перед носом у Селестии, собираясь вокруг ее матери и отца, носящих метки в виде восходящего лучистого Солнца и полной луны окруженной облаками.
— Интересно — а как там на солнце? — задал вопрос один аликорн другому, нервно переминаясь с ноги на ногу. Собеседник его, стоящий где-то за пределами видимости для Селестии, ответил:
— Не знаю... Тепло и светло, это уж точно.
— Ах, волосы моего хвоста выцветут от солнечного света — закатила глаза миниатюрная аликорнка. Селестия фыркнула, услышав такое бессмысленное заявление.
— Боюсь, что ты вообще не увидишь свои прекрасные волосы и мягкие перышки — ворчливо ответила ей другая, постарше на вид.
— Зачем вы такое говорите! Как же так! Ничто не стоит такой жертвы! — на полном серьезе возмутилась аликорнка. В ее голосе начали нарастать нотки истерики: — Это... Это же ужасно! Как вы не понимаете! Разве может достойная кобылка пожертвовать такой ценностью, в которую вложено столько сил?
— Ну что вы, леди. Я уверен, что вы получите достойную замену. — галантно ответил один из молодых аликорнов. — Представьте себе, что вы станете изысканным цветком огня и света, любая форма и оттенок будут доступны вам, и все будут приходить любоваться на вас, как приходят сейчас, не в силах оторвать взгляда от этих прекрасных сияющих волос и идеально уложенных перьев. Представьте себе, что каждый ваш волос станет лучиком света, а каждое перо — ажурным лепестком разноцветного солнечного пламени.
— О... Вы правда так думаете? — аликорнка захлопала глазами, с глупой улыбкой. Селестия обменялась взглядами с Луной, и обе синхронно закрыли лица копытами, чтоб не засмеяться в голос.
По другую сторону от Селестии слышались разговоры в стане носителей элемента луны. И если среди элементов солнца часто звучал нервный смех, шутки невпопад, громкие выкрики в жарких спорах, то лунные аликорны были настроены куда сдержаннее. И печальнее. Говорили немногие, и голоса их были тихими.
— Если нам суждено потерять наши тела, то это значит, что мы потеряем и наши чувства, разве нет? Ведь боль, волнение, страх, радость и любовь — это все чувства тела, а не души. — задумчиво размышлял один аликорн, обращаясь к смотрящей к нему в глаза стройной черной кобылке. — Все это лишь химия, и чистое сознание не подвержено таким томлениям. Я... Я не хочу потерять радость и любовь. Я даже не готов расстаться со страхом и болью. Ведь именно это все и определяет жизнь, ведь так? Получается, если мы потеряем это — то мы умрем. Перестанем существовать, в том виде, к которому привыкли. Нет ничего ужаснее, чем измениться, перестать быть тем, кто ты есть. И что самое страшное, ты даже не осознаешь своей потери. Просто в один момент тебе станет... все равно. И когда я представляю себе такое, я хочу сбежать отсюда, я хочу остаться тем, кто я есть. Со всеми моими проблемами и ошибками.
— Дурачок. — проворковала черная аликорнка. — Ты что, плохо слушал Древнейшего? Они отказались от чувств сами. И они сказали, что мы сохраним наши чувства. Просто они будут другими. И наверное, их будет больше... Но если ты прав... Что ж, мне всегда было интересно, что это значит — измениться.
— Я не хочу, чтобы ты менялась. Я слишком ценю то, кем ты являешься сейчас. Потому, я не хочу уходить.
— Хочешь я поклянусь...
— Нет, клятвы бессмысленны. — остановил он ее. — Пусть будет что будет.

От ряда неподвижно стоящих Древнейших, сейчас почти полностью скрытых

за многочисленными спинами носителей небесных меток, отделилось еще два жеребца, и направились к ним. Селестия почувствовала укол страха. «Не забирайте их от меня! Не так скоро, прошу вас!» — мысленно кричала она, глядя на свою мать и отца сквозь муть в глазах. Луна рыдала в голос, бормоча что-то неразборчивое, но очевидно, озвучивающее мысли Селестии.
Родители, видя в каком состоянии находятся сестры, склонились над ними, с ободряющими улыбками. Они говорили что-то утешающее, но Селестия не слышала слов. Она слышала голоса, но смысл произнесенного не доходил до нее, не откладывался в памяти. Только звучание голосов. Ничего больше.
Древнейшие, степенно ступая, предстали перед сестрами и прочими аликорнами. Взглянув на Селестию и Луну, один из них сказал:
— Мы не забираем ваших родителей от вас. Они всегда будут с вами, но вы должны будете учиться их слышать и говорить с ними. Все будет хорошо. — последняя фраза, произнесенная Древнейшим казалась издевательством. Безэмоциональный голос его превратил утешение в некое подобие приговора.
— Если вам будет спокойнее, они могут уйти позже остальных. Они будут лишь заключительной чертой. — сказал второй Древнейший.
— Как мило с вашей стороны. — холодно сказала мать. — Я как раз хотела вам заявить, что не покину моих дочерей. Вам придется отнимать их от меня силой.
— Ваш гнев неоправдан, хотя и ожидаем. Мы не станем прикладывать силу, по крайней мере, пока не останется более никакого выхода. Но мы настоятельно рекомендуем вам передумать. Ваша судьба не имеет других вариантов. Вы не можете пойти против нее. Таков закон мироздания, и даже мы не в состоянии спорить с ним. Вы можете остаться, но до тех пор, пока не придет момент.
— Хорошо. Будь по-вашему. Простите меня за мои эмоции, затуманившие мое суждение. Если прочие аликорны солнца и луны не против — мы желаем остаться с нашими детьми настолько долго, насколько это возможно.
Мать оглянулась на остальных аликорнов. У многих на глазах блестели слезы, многие обнимались друг с другом, или просто стояли рядом, бок-о-бок, задумчиво глядя куда-то вдаль. Услышав, что к ним обращаются, они на мгновение прояснили взгляды, и ответили кивками с рассеянными улыбками. Мыслями они уже были далеко — растущее волнение уже выплеснулось за край, превратилось в апатию. Ни разговоров, ни нервных смешков более не было слышно, когда подошли Древнейшие.
Все шесть кобыл-Древнейших присоединились к аликорнам, собравшимся вокруг Селестии и Луны. Не глядя ни на кого конкретно, они встали по обе стороны от сестер.
— Элементы Луны. — провозгласил один из двух жеребцов-Древнейших, стоявших рядом. — Следующая ступень принадлежит вам. Я помогу вам сотворить новое небесное тело, но я буду лишь направлять вас и питать энергией. Вы готовы?
— Мы готовы... — пронесся шепот по рядам аликорнов. Они закрыли глаза, напрягли тела, в ожидании неизбежного.
И их окутало сияние. Почти две сотни аликорнов поглотили ленты обжигающей глаза белизны и абсолютной черноты. Селестия зажмурилась, не выдержав потока света, а когда открыла глаза вновь, она увидела лишь легкий сгусток искрящегося дыма уносящийся ввысь. Через мгновение распался щит, который все это время удерживал Эквилибриат. Он был одним из носителей лунной метки, и потому магия его пропала, когда он пропал сам. Огромная куча снега и битого стекла устремилась вниз, потеряв опору, но была вовремя подхвачена стараниями десятков аликорнов, в том числе и самой Селестии. Поддерживая общее телекинетическое поле, она отдала бразды управления потоком своей энергии одному, наиболее опытному аликорну, носителю метки воздуха. Вскоре так же поступили и другие. Получив контроль над рогами всех аликорнов, он смог поднять огромную массу снега, провести ее сквозь покореженные рамы купола, и выбросить куда-то за стену. Когда телекинетическое поле вернулось к Селестии, она на мгновение потеряла ориентацию, и затрясла головой, стараясь вернуть мысли на место. Ее взгляд зацепился за вид, открывшийся над куполом. Жуткие останки Солнца находились в зените, освещая Зал мертвенным бледно-зеленым светом, а на фоне этого чудовища расположилось новое небесное тело. Еще бесформенная, светящаяся собственным светом расплавленного камня луна. Постепенно увеличиваясь в размере, по мере того как на ней оседал плотный рой ярких искр, она обретала правильные сферические очертания, но что-то мешало ей удерживаться в идеальной форме, и она постоянно норовила расплыться бесформенной амебой. Луна черпала материю из подобных щупальцам спрута лентам газа, пересекающим черное звездное небо, и по мере того как на ее поверхности оседало все больше ярких искр, ленты светились все тусклее и истончались, а луна росла.
— Луна, дитя. Готова ли ты принять контроль над этим небесным телом? — одна из кобыл, голубого цвета, спросила ее монотонным голосом.
— А... А что я должна делать? — ответила вопросом на вопрос Луна, тихо и неуверенно. Она глядела на метаморфозы в небе, и не способна была отвести от них глаз.
— Двигать ее вокруг планеты. Держать на одинаковом расстоянии. Ты сама поймешь, когда попробуешь. Но имеется важное предупреждение. Обращение с такими силами может быть непривычным и пугающим. Ты готова? — сказала Древнейшая, по прежнему не меняя интонации.
— Н-ну... Давайте, я... постараюсь. — Луна сидела и нетерпеливо теребила копытами шатающийся камень в гранитной кладке пола.
Древнейшая кивнула, и коснулась своим рогом ее рога. Какое-то время ничего не происходило, но тут случилось нечто неожиданное. Вскрикнув, Луна вскочила на ноги. Ее глаза остекленели, уставившись в пустоту, и в них заплясали белые огни. С ее волосами начали происходить странные вещи — ее грива и хвост перестали быть таковыми — по волосам прокатилась темная, искрящаяся волна, поднимая их в воздух будто в невесомости. Постепенно теряя материальность, исчезали ее ее светло-голубые волосы, заменяясь объемной, поглощающей свет субстанцией. Темно-синяя, искристая и полупрозрачная как вуаль материя заменила собой ее гриву и хвост, и заструилась как у Древнейших. Но если Древнейшие носили на себе клочки серого тумана и тьмы, то Луна обрела кусочек звездного неба, воздушный и невесомый, но при этом вполне реальный на вид. Материя эта была одновременно объемной и реальной, и одновременно казалась непрерывно меняющим очертания разрывом в ткани пространства, открывающим то, что скрыто за камнем стен, за деревьями и земной твердью. Великое звездное небо. Селестия зачарованно приблизила голову к Луне и увидела, что рисунок звезд в гриве изменился, как если бы она действительно заглядывала в дыру в небо.
На этом метаморфозы не закончились. По волоскам ее шкуры зазмеились тонкие молнии, сходясь на бедрах, в том месте, где должна находиться метка, и Селестия отскочила от сестры в страхе. Вскоре вся поверхность бедра оказалась покрыта яркой, искристой энергией, свет которой давал причудливые отблески на столпившихся вокруг аликорнах. Никогда прежде никто не видел, как возникает метка. Она всегда появляется когда никто не смотрит, или когда ее будущий носитель спит. Нельзя было сказать, что в этот момент чувствовала Луна, но одно можно было сказать точно — ей было плохо. Ее била крупная дрожь, в остановившихся глазах стояли слезы, она не реагировала ни на слова, ни на жесты. Касаться ее никто не рисковал. Наконец, сияние на ее бедрах утихло, являя миру магический рисунок — белый, светящийся в сумраке полумесяц, окруженный черными круглыми пятнами. И хотя молнии и искры пропали, состояние Луны не менялось.
— Отсутствие практики в магии Пустоты может быть причиной душевных расстройств, при внезапной экспозиции ее энергиям в столь великих масштабах. — констатировала Древнейшая, голосом, которым можно говорить разве что только цитаты из учебника по точным наукам, но никак не обращаясь к сестре и родителям маленькой девочки, испытывающей страдания на их глазах.
— Что ты с ней сделала?! — вскричал отец, бросившись к Древнейшей.
Та даже ухом не повела, и отец остановился, налетев на невидимую стену.
— Ситуация находится в пределах нормальных параметров. — сказала она. — Родительское беспокойство оправданно, но в данном случае, причины для него отсутствуют. Она справится с этой проблемой самостоятельно, когда научится контролировать поток.
Взглянув на невозмутимую Древнейшую с неприязнью, он отвернулся от нее, и подошел к Луне. Обняв ее передними копытами, он пытался унять ее дрожь, шепча на ухо слова:
— У тебя появилась метка, малышка. Она почти такая же, как у меня, только лучше, как ты и мечтала. Давай, взгляни на нее! Она красивая, она светится — ни у кого нет светящихся меток, только у тебя.
Бережно взяв ее лицо копытами, он стер с ее щеки слезу. Он смотрел ей в лицо, но она не видела его — ее остановившиеся, сузившиеся до предела зрачки смотрели в бесконечность. Но дрожь ее утихла — почувствовав родное прикосновение, она, похоже, обрела какую-то часть сознания. Но вся остальная ее сущность блуждала в неведомых далях. Вскоре к отцу присоединилась и мать, и заключила свою младшую дочь в нежные объятия, уткнувшись носом в ее шею. Так они и сидели рядом друг с другом, а Селестия не могла пошевелиться. Она чувствовала, что должна сделать что-то, должна присоединиться к своей семье в этих объятиях поддержки, но не находила в себе сил для этого. Она просто стояла и смотрела размытым зрением на светлый силуэт матери, плавно перетекающий в темные силуэты Луны и отца, окутанные струящимся лоскутом ночного неба.
Происходящее в Зале, тем временем, шло своим чередом. Многие аликорны все еще стояли, не в силах оторвать взгляд от Луны, но большая часть вернула свое внимание друг к другу. К тихим прощаниям, к нервным разговорам, к изливанию страхов. Группа солнечных аликорнов нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и оглядывалась на Древнейшего, что подошел вместе с тем другим, что уже отбыл на луну. Они будто чувствовали облегчение, что первыми ушли не они, но то было лишь мимолетное впечатление. Нервозность от ожидания только нарастала, и только огромный возраст аликорнов, их образ мыслей и жизни удерживали их от открытых истерик, заставляли ограничиваться лишь нервными смешками и несмешными шутками.
Масла в огонь подкинул внезапный вопрос, заданный отцом. Отвлекшись от Луны он, какое-то время помолчав, морща лоб, спросил:
— А кто сейчас держит лагерный барьер? Эквилибриат ведь покинул нас.
Зал взорвался взолнованными криками. Аликорны засуетились, пытаясь решить, кто следующий должен поддерживать стену, огораживающую Зал Совета от толп беженцев, считающих, что с ними обращаются нечестно.
Древнейшие хранили невозмутимость, подобно скалам в бурных приливных волнах. Селестия, поддаваясь общим настроениям, чувствовала себя крайне неуютно, не зная чего ожидать. Ей хотелось верить, что ничего не случится, что беженцы даже и не заметили исчезновения барьера...
Один аликорн, не желая бессмысленно толочься среди близких к панике собратьев, одним прыжком взлетел на галерею, опоясывающую Зал и, подойдя к окну, выглянул наружу.
— Они здесь! Пока ничего не делают, впрочем, и их не так уж и много. — сказал он, прячась за стеной, и вытягивая шею, чтобы разглядеть что происходит за окном. — Подождите-ка... Все назад! От дверей!
— Не бойся, они не пройдут. — лениво отмахнулся другой аликорн, стоящий неподалеку от массивных дубовых врат, окованных бронзой — изысканными растительными завитками и силуэтами птиц. Двери были неприступными, даже чтобы просто открыть их — требовалось немалое приложение магической силы, по крайней мере — для юной Селестии. Несмотря на свой уверенный тон, аликорн все-же зажег огонек на своем роге, окутав сиянием темный массив дерева и бронзы. Невидимые обычно руны, выбитые в бронзе, засветились под воздействием магии, запечатывая двери намертво.
И только аликорны вздохнули с облегчением — страшный грохот и рев сотряс Зал. Пол качнулся и бросился навстречу глазам Селестии, но она, неловко взмахнув крыльями, удержалась на ногах, и, боясь увидеть причину грохота, медленно повернула голову ко входу. Массивных дверей больше не было. Точнее, они лежали на полу, и клубы пыли оседали, открывая огромную фигуру дракона, жестом победителя стоящего одной лапой на поверженной преграде его ярости. Могучий удар гигантского крылатого ящера не просто сорвал с петель двери. Он уничтожил целый кусок каменной стены, и зияющая рваная дыра в ночь резала глаза своей чужеродностью. Осколки гранита и мрамора разлетелись по всему Залу, и некоторым аликорнам не повезло оказаться на их пути. Сбитые с ног, истекающие кровью, они лежали на полу, без сознания, или в ужасе косясь на ворвавшегося агрессора.
Дракон был не один. Следом за ним в дыру прошмыгнуло несколько грифонов, кажущихся мышами по сравнению с ним.
— Хватайте лекаррррей! — рыкнул дракон, показывая когтистым кривым пальцем куда-то в толпу. И одновременно с этим, он двинулся по Залу, с оглушительным рыком размахивая своими жуткими шипастыми лапами, изрыгая потоки зеленого огня. Один за другим, столь хрупкие и изящные на его фоне аликорны валились на пол под могучими ударами лап — кто успевал — закрывались прозрачными сферами щитов, остальные же — получая болезненные раны. Все происходило невероятно быстро. Зал, наполненный криками, громовым победным ревом и воем, мелькал перед глазами испуганной, до потери контакта с реальностью, Селестии. Аликорны отражали атаку как могли, ставя щиты, поливая дракона потоком молний и огненных вспышек. Магия Пустоты была утеряна для аликорнов после того, как Древнейшие закрыли вход в нее для всех, кроме их самих и равных им... Потому, единственная магия, доступная некогда самым могущественным колдунам мира, была лишь жалкими фокусами, не оставляющими на кобальтовых чешуях и царапины. Сами же Древнейшие, похоже, не воспринимали происходящее как угрозу. Селестия с паникой в глазах оглядывалась на застывших как статуи шесть кобыл-Древнейших, но те лишь смотрели вдаль, недвижимые и безмолвные.
Дракон продолжал свои бесчинства. Аликорны, поняв, что им не справиться с чудовищем, начали отступать, укрываясь за слишком быстро создающимися щитами, которых едва хватало на один удар. Десятки раненных оставались лежать на полу, чудом не затоптанные. В поисках следующей жертвы, с безумной ухмылкой на кровожадной, покрытой копотью зубастой морде, дракон оглядывал Зал. Его голова, усеянная множеством рогов и шипов, на длинной, не менее шипастой шее, опустилась до уровня пола. И глаза его, встретились с глазами Селестии. Она застыла, не в состоянии оторвать взгляда от этих гипнотизирующих сфер зеленого пламени с косыми вертикальными зрачками. Дракон, увидев действительно интересную жертву, ухмыльнулся, демонстрируя ряды зубов-игл, и язычки зеленого пламени, вырывающиеся из-за них. Хриплое, рычащее дыхание раздувало пламя, делая его прямым как лучи света, и это зрелище окончательно приморозило Селестию к месту.
— Зззнакомая мааленькая девочка. — прошипел-прорычал он, окутанный волнами дрожащего раскаленного воздуха из пасти. — Я ххххочу попробовать твои ххххрустящие крылышшшки. Прошшшлый разззз ты сссссломала мне чешшуйку на носссу, и теперь я зззол. Твоя молния была куда сссильнее этих жжалких попыток твоих вззззррррослых дрррруззей. Я не зззнал, что взззрррросслые аликоррррны такииие сссслабакиии.
Подтверждая свои слова, он с легкостью поймал очередную молнию, одну из сотен, непрерывно бьющих в него из рогов почти отчаявшихся аликорнов. Подержав в кулаке извивающийся сгусток энергии, он запустил им куда-то в толпу. Крик боли был ему ответом.
— Не тооолько выы ууумеете колдовать, мои хррррупкие лошшадки. Плохххая идея огрррраничивать патррриаррха дрраконов, очень плохххая.
Дракон шел к Селестии, делая небольшие, но плавные шаги, грацией напоминая кошку.
— Оооо, твоя сесстррренка такая крррассивая. Наверррное ее кррылышшки еще вкусссснее. — дракон издал несколько отрывистых кашляющих звуков. Похоже, это был смех.
Селестия почувствовала, что ее накрывает та же волна гнева, как тогда, в лагере. Гнев мешающий дышать, мешающий думать, заставляющий действовать. Рванувшись навстречу дракону, не соображая, что делает, она встала в угрожающую позу, и заявила дрожащим голосом:
— Ну только попробуй!
Рог ее засветился, когда она призвала все доступные ей силы, до последней. И по мере того, как она вытягивала энергию по капле, ее внезапный приступ гнева таял как весенний лед. Ужас сменял его, лишающий дара речи, сковывающий сердце и суставы ледяной жгучей хваткой. Борясь с собой, она осмелилась взглянуть на морду дракона, чтобы ударить его молнией — прямо в его гипнотизирующие, жуткие глаза, а не как в прошлый раз. Но страх уже отнял последние ее силы. То, что должно было стать яркой вспышкой энергии, оказалось жалким чихом. С рога посыпался сноп искр, и больше ничего. Столь красивые искры, подумалось Селестии неуместно. Голубые. И только после этого до нее дошло осознание своего провала. Вместе с оглушительным хохотом дракона — он смеялся взахлеб, выпуская целые клубы дыма, стуча когтистой лапой по полу, оставляя глубокие царапины в граните.
— Это прекрассссно. Ты очень смешшная лошшадка. Жжаль что я ссслишком ххочу попррробовать твои жжжарррреные крррылышшки! — выговорил дракон, сотрясаясь в конвульсивном хохоте.
«Кажется это конец» — пронеслось в голове Селестии, когда она, не чувствуя ухнувшего в копыта сердца, с трудом сохраняя вертикальное положение от головокружения, безвольно уселась на пол. Ноги ее уже не могли удержать. И думая о том, что смерть от огня она уже испытывала, и ничего нового не узнает, зажмурилась. Волна жара ринулась к ней, она чувствовала, что не может вдохнуть раскаленный воздух — боль на лице и в горле перебила дыхание.
Тишина.