Тень и ночь

XXII. Комплекс Бога

Это случилось в самое неподходящее время. Вышедшие из-под контроля фронты непогоды затопили поля, и урожай, даже тот, что удалось спасти из ледяной воды, оказался размякшим, недозревшим и просто отвратительным на вкус. Среди зимы и так было тяжело вырастить хоть что-нибудь съедобное, а обрушившиеся на землю один за другим катаклизмы и вовсе свели все попытки на нет. Земные пони в отчаянии и ярости винили пегасов, которые недостаточно усердно обороняли границы диких земель с неуправляемой погодой. В ответ те лязгали перьевыми клинками и вопили, что трудно справляться с многотонными тучами и лезвиями дождей, когда выдаваемый «грязедавами» паёк насытит разве что мелкую пичужку, но никак не славного воина. Единороги напоминали о том, что скоро осень, и им потребуется немало сил, чтобы производить смену дня и ночи, а тупые болваны, что орут друг на друга почём зря, и представить себе не могут, что такое адские головные боли от магического перенапряжения и как трудно на голодный желудок сохранять во время ежедневного ритуала. Маг должен думать о том, как синхронизироваться со своими соратниками и опустить солнце, а не о том, сколько дней назад он ел или может ли опрокинуть дом ветер, что разрывает по швам его одежду.

Тем не менее, находились столь упорные колдуны, что работали, при необходимости всячески обманывая желудок курением или огромным количеством воды, и больше всех усердием отличался Старсвирл. Его способ борьбы с резью в животе был более чем специфичным: он отрастил бороду и время от времени пожёвывал её кончик, и это каким-то странным образом помогало не падать в обморок при разработке заклинаний. Его проекты были более чем неоднозначными. Например, в период нужды он искал способ подчинить погоду единорожьей магии, чтобы у Хорниогии отпала нужда в пегасах, и их, вопреки всем договорам устраивавшим безжалостные налёты на поселения, где ещё осталась какая-либо еда, можно было безболезненно для экосистемы уничтожить. Сумел только выяснить, что в прошлом встречались единороги, способные телекинезом захватывать облака, и пришёл к выводу, что для продолжения экспериментов ему как раз необходим геном такого погодного мага, но где же его теперь возьмёшь, когда свои таланты развивают только безумцы вроде него? Оставалось только довольствоваться зачатками заклинания для выращивания крыльев, которым заинтересовался другой маг с говорящим именем Скай Аспирэйшн.

Да, для жеребцов после короткого, но яркого периода отборных унижений открылась полная свобода, если она не ущемляет интересы других пони, и Старсвирл был рад этому больше всех, пусть и заимел репутацию ворчливого и несносного единорога, с презрительным снисхождением относящегося к любому, чьи магические способности были ниже хоть на ступень. Исключение составляли только Сомбра, Рэдиант Хоуп и Кловер — их талантливый маг смело и открыто называл семьёй, единственной, что у него осталась после убийства матери.

Старсвирл, тем не менее, в противовес своей гениальности обладал островком непробиваемого упрямства и старомодности: он признавал за магию только то, что ею выглядело — искрило, сияло и полыхало. Он был непоколебим в своём убеждении и не щадил здесь даже свою ученицу, Кловер. Два мага, придерживающиеся разных точек зрения, могли до хрипоты и чуть ли не до дуэлей спорить о том, считаются магией дружба или семья или нет.

— Дружба — это бескорыстные взаимоотношения между пони, основанные на общности интересов и увлечений, взаимном уважении, взаимопонимании и взаимопомощи и предполагающие личную симпатию! — чеканя каждое слово ударом по столу передней ноги со щётками столь же густыми, сколь его борода, настаивал жеребец. — Вид социального взаимодействия не может зваться магией, иначе по такой логике и вражду можно было бы отнести к колдовству!

— Правда? — с дерзкой усмешкой парировала Клевер. — Значит, если одинокий и озлобленный пони вдруг обзаведётся любящим другом, его аура и помыслы никак не изменятся? И как тогда объяснить, что мощь совместно творимых заклинаний выше, когда колдуют пони, состоящие в устоявшихся крепких дружеских отношениях, нежели те, кто плохо или совсем не знают друг друга? И как в этом же случае объяснить негативные побочные эффекты от наложения чар, а то и вовсе потерю контроля над заклинанием, если совместно колдующие терпеть друг друга не могут?

В их совместную лабораторию заглянула недовольно сдвинувшая брови королева:

— Вы так кричите, что вас слышно во всём замке. О чём это вы так спорите?

— Ах, не важно, Ваше Величество, — отмахнулся Старсвирл, и поклонившаяся Кловер вздёрнула голову с гневно заалевшими щеками, но ничего не сказала. — Ничего особенного. Сожалею, что нарушил Ваш покой, но, тем не менее, хорошо, что Вы заглянули. У меня есть, чем Вас порадовать.

Старсвирл открыл способ обходиться без рун и прочих усилителей при творении мощных заклинаний. Решение, как обычно, было спрятано у всех на виду, и на эту мысль, как признался маг, его вдохновила учившая его в юности Мидоу Дроп. А причина крылась в неком магическом предохранителе, который, как мгновенно поняла для себя Луна, с рождения отсутствовал у аликорнов, но присутствовал у единорогов. Именно этот предохранитель смягчал вспышки формирующейся у малышей магии, делая её безопасной или, по крайней мере, гасимой. Невероятная сила аликорньей же магии обуславливалась тем, что ничего подобного у них не наблюдалось, и они с жеребячества привыкали манипулировать большим количеством высокомощных потоков, что, однако, практически всегда приводило к несчастным случаям, потому что крохи не понимали последствий их экспериментов для окружающих. Старсвирл написал комплекс новых несложных заклинаний, которые мог понять и пошагово выполнить любой пятилетний жеребёнок, и сумел снять этот предохранитель у себя, что и продемонстрировал, выполнив несколько сложных приёмов без единой руны, а затем изобрёл способ написания заклинаний уже под новую систему. Это произвело фурор и навсегда изменило саму суть колдовства, но так и не смогло решить насущную проблему понижающейся температуры и усиливавшейся пурги.

Все три племени прожили зиму и весну впроголодь, плача над каждое утро увеличивающимися потерями в своих народах и с пеной у рта обвиняя другие расы во всех бедах.

Буря становилась сильнее, а морозы — суровее. Даже если докопаешься сквозь сугробы до земли — обнаружишь лишь намертво смёрзшуюся ледяную корку, а об отвердевшую почву ломались лопаты и плуги. Кристальное королевство наотрез отказалось отправлять свои караваны в такие условия. Селестия не пыталась настаивать, прекрасно понимая положение дел. Для Эквуса началось страшное мясоедское время, когда пони были вынуждены поднять оружие не против непогоды или естественных врагов, а против совершенно безобидных животных, потому что те могли дать мясо, способное отпугнуть голодную смерть, и мех, укутывающий замёрзшие тела убийц и спасающий их от обморожения. Переход на такую диету не мог пройти бесследно для здоровья, а на такую деятельность — для морали, и градус межплеменной ненависти только возрастал. Начались Лесные войны — единороги, пегасы и земные пони, порой полностью игнорируя приказы или запреты правящих верхушек, устраивали сражения за дрова и прочее топливо для растопки очагов. Угрозы трибунала, казней и других кар стали ничем перед перспективой замёрзнуть до смерти без еды и тепла; влияние лидеров начало ослабевать, а количество городов, объявивших о своём выходе из союзов и вознамерившихся дальше выживать своими силами, без самодурства вождей или командующих, существенно возросло.

Но не сказать, что дела у них после этого начинали идти лучше.

Казалось бы, в этой вечной пурге не различить, день или ночь, но солнце хоть немного согревало воздух, пусть и было постоянно скрыто за тучами. Оно давало мизерный, но шанс на выживание. Днём дышать становилось немного легче, воздух не так царапал слизистую морозным наждаком, а мороз кусал намного милосерднее. Отсутствие солнца не могло остаться незамеченным даже в таких непроглядных условиях.

…Два укутанных в роскошные меха единорога, только один из которых не выдавал себя за кого-то другого, стояли на продуваемом всеми ветрами балконе и смотрели в заснеженное небо со смешанными чувствами. Им обоим нравилась ночь. Они оба чувствовали себя сильнее в одетой серебром темноте, их глаза беспрепятственно смотрели сквозь мрак, ужасы мглы не были властны над ними и не могли привести их разум в смятение; напротив, тьма обостряла все их чувства, они растворялись в ней и дышали каждой своей клеткой, втягивая прохладу и звёздную свежесть. Но они были в меньшинстве. Большинству пони больше нравился день, чьи обличающие лучи высвечивали каждую деталь и прогоняли таинственное и непознанное, оставляя ту простоту, ясность и тепло, без которых невозможна жизнь.

— Ваши Величества, — позвал начавший стареть Старсвирл, остановившись далеко за спинами королей, чтобы снег не хлестал его по лицу. — Все пони давно проснулись. Солнце должно было взойти, но с ним что-то случилось… прямо как осенью. Прикажете созывать Чудотворный орден? — единорог почтительно склонил голову.

Рэдиант Хоуп поджала губы. Она знала, что внутри неё таится мощь, способная заменить как минимум половину этого ордена, но смена светил была изматывающим мероприятием. Круг единорогов, способных ворочать по небу солнце и луну, не зря получил именно такое имя — жар и могущество, к которым они прикасались, медленно сжигал их собственный потенциал. А королей от такой участи берегли, ведь именно магия была визитной карточкой единорога и его силы.

— Созывай, — отрывисто кивнул Сомбра и повернулся к жеребцу. — Мы с королевой собираемся уйти и проверить, что произошло с солнцем. Ты и принцесса Платина станете нашими заместителями, пока мы не вернёмся.

— Да, Ваше Величество.

— Войск не нужно.

Старсвирл поражённо вскинул голову:

— Н-но Ваше Величество! Вы не можете уйти одни! Это смертельно опасно! Метель достигла своего пика!

Королева не вмешивалась, не поднимала глаз. «Это моя вина. Наказание должно было настигнуть только один род; вместо этого оно выкашивает всех подчистую. Я ответила намного большими страданиями, чем были причинены мне, — думала Луна, скашивая взгляд в необозримую даль. Всё было занесено снегом, и новые ледяные вихри закрывали вид даже на этот скудный пейзаж. — И теперь мы просто сбегаем, оставляя то, что натворили. Я никогда прежде не чувствовала себя хуже».

— И помни, — услышала замаскированная аликорница голос Сомбры, когда выпала из своих неутешительных мыслей, — что об этом никто не должен знать. Мы уйдём тайно.

— Вы сбегаете! — Старсвирл был зол. Он откровенно кипел и не собирался скрывать своего гнева. — Вы просто сбегаете! У нас не хватит сил поднимать солнце ещё три месяца, и даже речи не идёт о том, скоро ли другие племена поставят его отсутствие единорогам в вину! Начинается война сразу после мора, а вы просто сбегаете! Сомбра, — его голос безнадёжно упал. — Ты был мудр. Ты всегда решал все проблемы и разногласия…

— И это привело к тому, что буря усилилась, — единорог устало обернулся на бушующий ураган. — Не заметил ли ты никакой связи между тем, как сильно ненавидят друг друга пони, и тем, как сильно дуют ветра? — Сомбра помолчал. — Мы это начали. Но не нам суждено положить этому конец. Мы относимся к другой эпохе, эпохе более давней и древней, чем ты можешь себе представить. И мы должны остаться в старом мире, пустив в новый наших жеребят.

— Это безумие! — почти взвыл Старсвирл, дрожа от холода и негодования. — Уж не хотите ли Вы сказать, что доверяете это дело принцессе Платине?

— Прежде всего — тебе. И той, в кого ты веришь.

Луна слабо вставила:

— Известно ли тебе, что Платина была оставлена в живых лишь для того, чтобы создавалась иллюзия законности новой власти? Эта кобылка не годится больше ни на что. Лишь ширма, лицо единорожьего союза. Она умна и образованна, но её врождённые качества губят всё воспитанное искуственно.

— Кловер же, — медленно произнёс Старсвирл, — мудра, находчива и от природы благодетельна. Несомненно, Ваше наследие, — поклонился Рэдиант единорог. — Никто и никогда не мог обвинить Вас в корысти или предательстве, и даже теперь Вы во всей своей верности следуете за мужем, пусть даже он совершает очевидно неправильный поступок.

— Вовсе нет, — покачала головой единорожка. — Принцесса Платина могла стать такой же, как её фрейлина, потому что даже её вздорный темперамент можно было бы направить в нужное русло воспитанием и наставлением. Но все попытки были испорчены уцелевшими приспешниками Сильвер Рэйзор, которые до сих пор мечтают о восстановлении старого режима. Пусть он и продержался всего несколько лет, некоторые кобылы успели к нему пристраститься. Гораздо больше вопросов, — Луна обменялась с Сомброй туманными взглядами и получила в ответ кивок, — у тебя должна вызывать её магическая одарённость и редкое хитроумие.

— Кловер всегда щёлкала даже сложные задачи, как орехи, — размышлял единорог. — Я выбрал её своей ученицей, потому что она единственная понимала ход моих мыслей и даже была способна дописывать мои заклинания, когда я в исследовательском азарте бросал их незаконченными. Что же может быть причиной этому, если не естественный природный дар?

Луна нежно улыбнулась ему. Её рог засветился, и аура плавно потемнела на глазах Старсвирла.

— Я снимаю трансформацию, — чётко произнесла кобылка, будто заклинание, и её маскировка спала. «Вечная» руна, ещё сохранившая немного заряда, лишь слегка померкла, не рассыпавшись в пыль, и Луна подхватила её маховыми перьями крыла, а затем посмотрела на реакцию единорога.

Тот был шокирован, но этот шок отличался от того, к какому привыкла аликорночка. Это не был «о небо, это же аликорн, несите вилы и факелы»-шок. Это было скорее «о небо, это же аликорн, который двадцать лет тайно помогал нам, лечил наши болезни, смягчал нашего короля-тирана и был образцом благодетели»-шоком.

— Это… очень многое объясняет, — наконец выдохнул Старсвирл, оглядывая Луну без каких-либо признаков страха за свою жизнь. — Значит, именно Вы освободили тогда всех единорогов?

— Да. А моя сестра под именем Мидоу Дроп в своё время обучала тебя магии. На самом деле её зовут Селестия, и она тоже аликорн. Но самая важная вещь, которую ты должен знать, — Луна понизила голос. — Солнцем и луной также управляли аликорны. Солнце остановилось в первый раз, потому что погибла Осень. Солнце не взошло сейчас, потому что что-то случилось с Летом. И мы с Сомброй не просто сбегаем, — по голосу аликорночки было понятно, что она утешает скорее себя, чем единорога, — мы собираемся выяснить, какой монстр оказался способен на это. Теперь.

— И мы не бросили бы своих подданных без защиты, — дополнил Сомбра, подходя к жене и обнимая её передней ногой, тайком вдыхая естественный запах её гривы. Как же давно он не видел её настоящего лица… — Ты и Кловер должны установить мир между племенами. Не бойся, потому что у них не останется другого выхода. Все мы, единороги, пегасы и земные пони, загнаны в угол и вот-вот замёрзнем от собственной спеси и ненависти. Именно раздор является пищей для существ, что нагоняют бурю — вендиго.

— Вендиго? — жадно шевельнул ушами Старсвирл на новое слово.

— Духи Зимы. Только они были способны создать такой лютый холод. Вендиго были посланы пони в наказание за их слепоту и нетерпимость, в надежде, что те одумаются и сплотятся перед лицом общей беды. Но пони пока не были готовы сделать этого без чужой подсказки.

— Значит, Кловер была права? — небрежно фыркнул жеребец. — Род пони должна спасти магия… дружбы?

— Наша дочь всегда была мудрой не по годам, — ответила Луна. — Верь ей так же, как верим мы.

Это заявление не вызвало у Старсвирла никаких эмоций. Он догадывался обо всём едва ли не с самого начала.

— Клянусь своим могуществом, — поклонился маг, — я сделаю всё, что от меня зависит, и даже больше, чтобы прекратить вражду меж племенами. Но теперь улетайте! — его рог с шипением засветился, и струящаяся по бороздкам жёлтая плазма сформировалась в шарик, который Старсвирл смахнул со своего рога на рог Сомбры — и аура покорно сменила цвет на красный. — Никто не должен видеть Вас здесь в таком виде. Активируйте это заклинание, Ваше Величество. Оно не было доработано так, как нам всем хотелось, но оно в состоянии даровать Вам временные крылья, чтобы быстро удалиться от дворца. Улетайте же, улетайте! Скоро здесь должен пройти патруль.

Сбегающие короли крепко обняли своего друга, советника и брата.

— Береги Кловер, — шепнул напоследок Сомбра, активируя заклинание, и два бессмертных существа бросились с балкона. Из спины единорога по велению магии вырвалась пара больших кожистых крыльев, у которых вместо когтей на локтях росли поблескивающие чёрные кристаллы.

Он быстро сумел освоиться с ними и выровнялся с явно соскучившейся по своим собственным крыльям Луной. Аликорночка, всё это время с волнением наблюдающая за мужем, облегчённо выдохнула, развернула вокруг них защитный пузырь — и оба полетели прочь, изолированные от холода, снега и ветра. Их, как намагниченный, вёл на юг пущенный вперёд маяк. Следовали в молчании, лишь Сомбра украдкой любовался вернувшимися синими перьями, уверенно загребавшими воздух.

Пегасы забыли путь сюда. Чтобы добраться до той самой оазисной зоны, требовалось преодолеть непогоду, порой ломающую крылья даже самым подготовленным и матёрым летунам. Никто не мог так рисковать своим основным инструментом выживания, поэтому Сомбра и Луна даже не всматривались по сторонам в надежде встретить кого-нибудь ещё. Они стремительно, порой пользуясь заклинаниями ускорения или скачков, преодолели бесплодные замёрзшие земли и, оказавшись в спокойствии нейтральной погоды, совершили посадку, чтобы отдохнуть. Сомбра коснулся копытами земли, и его крылья, уже и так наполовину поросшие мелкими тёмными кристаллами, рассыпались в тускло переливающуюся пыль.

— И как дальше? — риторически поинтересовался единорог.

— Наверное, надо было потерпеть и долететь до конца, — усмехнулась Луна, жестом подзывая заклинание-проводник и глядя в него. — Хотя после привала мы вполне можем доскакать своими силами.

Сомбра, с мягкой улыбкой любуясь врождённой грацией аликорночки, расстегнул застёжку своей массивной меховой мантии, и та складками сползла по его боку.

— Я не уверен в этом. Скорее всего, нам понадобится два привала, — ответил он. Кобылка в ответ подняла бровь, сдерживая собственную ухмылку.

— Что такое, любовь моя? После вечной зимы Хорниогии степь тебе кажется жаркой?

— Слишком жарко, чтобы носить меха, недостаточно жарко, чтобы не мёрзнуть совсем, — голос единорога понизился на октаву, когда он магией потянул свою мантию за края, расправляя, и простёр к Луне копыто.

— Не беда, что твои крылья исчезли, — приняла его копыто аликорночка так, словно они были готовы скользнуть в танец. — Они всё равно не могли тебя согреть.

— А твои?

Луна приблизилась к нему, обнимая перьями. Сомбра невольно заурчал от удовольствия, снова ощущая их на своём теле и отмечая, что они подросли с их последней встречи в этом её воплощении. Единорог притянул не сопротивляющуюся аликорночку к себе, обнял и заглянул в глаза, что по-прежнему оставались теми же бирюзовыми светочами звёзд среди потемневшей до синего шерсти. Серое копыто нежно накрыло щеку, и Луна тихо мурлыкнула, выпрашивая ласку. Сомбра не заставил её долго ждать, легко опрокидывая спиной на свою мантию и целуя то в губы, то в шею.

Луна блаженно прикрыла глаза, инстинктивно выгибаясь под жеребцом и потираясь о его тело. Копытца блуждали по крепкой спине низко склонившегося над ней единорога, забирались в разметавшуюся после полёта гриву, что, казалось, поглощала своей чернотой свет; даже солнце отражалось лишь от высокой жёлтой травы да былинок вокруг, но только не от неё.

— Как же, — прошептал Сомбра, прежде чем его поцелуи стали настойчивее, — как же я соскучился по тебе…

— Я всегда была подле тебя, — со смехом в понизившемся от возбуждения голосе напомнила аликорночка, и единорог выпрямился с серьёзным лицом, оглядывая жену.

Сквозь тёмную шерсть уже просветил слабый румянец, взгляд затуманился от мыслей, что были рождены ласками, а тонкий изящный мех взъерошился и распушился сам собой, переливаясь на высоко поднимающейся в сдержанном пока дыхании груди; и крылья, что единорог так любил, по-прежнему приобнимали его за плечи.

— Я соскучился по настоящей тебе, — ответил Сомбра, соскальзывая вниз и позволяя перьям полностью обнять его. — По каждой твоей части… — он щекой потёрся о сгиб левого крыла, прежде чем вдруг прикусить его и довольно улыбнуться на ошеломлённый вскрик аликорночки. Кровь моментально устремилась к укусу, будто стремясь омыть граничащую с болью щекотку — и перьевые объятья разомкнулись, когда мышцы начаи отвердевать.

— С-Сомбра… — в этом выдохе смешались и возбуждение, и смущение, и недовольство — острое, пряное сочетание, которое единорог тут же накрыл своими губами в страстном поцелуе, проникая копытами под спину Луны.

Аликорночка выгнулась с развратным грудным стоном. Натруженные после полёта крылья просто умоляли о массаже, и она не могла воспротивиться тому, как Сомбра разминает чувствительные основания, проводит по мышцам-сгибателям и зарывается в пух, щекоча кромками нежную кожу. Раздался глухой хлопок по земле сквозь мантию, когда жеребец добился полноценного стояка. По нервным окончаниям пронёсся дурманящий импульс, и Луна разорвала поцелуй ради глотка воздуха.

— Да, — протянул Сомбра так, что по спине кобылки пробежали мурашки от похоти. — Я скучал по каждой твоей части…

Он перевернул подрагивающую и разомлевшую кобылку, щекотно поглаживая копытами её талию, а затем прижался губами к чувствительному местечку между крыльями. Луна ответила громким участившимся дыханием; разгибатели, казалось, затрещали от напряжения, но когда Сомбра начал издевательски медленно вести шершавым языком по мышцам каждого крыла, бирюзовые глаза и вовсе сбились в кучку от ощущений.

Единорог всегда любил ласкать её, долго и упоительно. Но годы в главенствующем положении оставили на нём отпечаток: когда его копыта касались тела Луны, она не могла забыть, сколь крепко они удерживали поводья власти. И вот теперь она задыхалась под жарким сильным телом безжалостного зверя, что был покорён любовью к ней и которому она покорялась в ответ, будучи не менее смертоносным созданием. Он был жаден и нетерпелив. Его острые зубы дерзко смыкались на узких краях крыльев, язык шершаво зализывал оставляемые ими следы, а копыта творили нечто невероятное, то сжимая сверхчувствительные основания, то сжимая вымя с напрягшимися до боли сосками, то проверяя, насколько аликорночка намокла и можно ли добыть из неё ещё немного смазки, если приняться ненавязчиво растирать клитор…

Дрожащие передние ноги Луны упёрлись в мантию, но Сомбра разгадал её попытку встать, с собственническим рычанием скользнув вперёд. Аликорночка захлебнулась воздухом и послушно подняла круп, ощутив на загривке острозубую хватку. Жеребец потирался о её истекающую соками вульву головкой члена, подёргивающегося в идеальной твёрдости; единорог собирался взять её на шкурах среди степи, покрыть с дикостью тех времён, из которых он произошёл, и Луна не могла удержать предвкушающего стона. Она провокационно потёрлась спиной о живот мужа, позволяя навершию его члена приоткрыть горячие скользкие складки и тут же отступая, и тот с коротким гортанным хрипом ворвался в неё сразу на половину длины.

Это в какой-то мере оказалось неожиданностью для обоих, и им, дрожащим от ощущений, потребовалось несколько секунд, чтобы Сомбра намного плавнее скользнул в кобылку до упора, а она, в свою очередь, подалась ему навстречу. Ласковый жар, нежность и влажность, окутавшие ствол, смягчили единорога, и он выпустил закушенный загривок, зарылся носом в потемневшую гриву, целуя кожу шеи и головы и посылая по спине и основаниям крыльев Луны табуны мурашек. А затем жеребец начал неторопливо, основательно двигаться, и аликорночка непременно задумалась бы, может ли на грешной земле быть так хорошо, если бы могла.

Они отдавались друг другу со всей страстью, получая чисто животное удовольствие от соития. Луна, вскрикивая от нарастающей мощности фрикций, сжимала Сомбру трепещущими в наслаждении внутренними мышцами, и он, стоная в её гриву глупые нежности, признания в любви и порочные обещания, благодарил её за это умелыми ласками. Телекинез ворошил перья и потягивал кончики крыльев, горячо пощипывал соски; одно из копыт, пока другое удерживало вес единорога, сминало вымя с бесцеремонной рьяностью, доводя до сладкой, резкой, мимолётной боли, теребило клитор и даже изредка придушивало за шею, доводя аликорночку до тёмных искр перед глазами.

Зверь внутри Сомбры брал верх, ему хотелось полновесно ощутить власть над стелящейся под ним кобылкой, вдолбиться в неё до упора, до вспышек перед собственными зрачками — и на нежной коже кобыльей шеи расцветали всё новые следы принадлежности в виде укусов и засосов. Терпкие запахи слившихся воедино тел переплетались со свежестью ветра и пряной духотой полусухих трав, кружа голову и начисто лишая рассудка. О том, что Луна кончила, единорог догадался лишь потому, что стало теснее, жарче, невыносимее двигаться. Он вжался в аликорночку всем телом, пережидая её экстаз, впитывая всем существом её восторженные вскрики и сокращения её лона.

Стараясь не кончить вслед за ней, Сомбра до натужного скрипа сжимал зубы и скрёб копытами вздымающиеся и опадающие бока кобылки. В своей отчаянной концентрации он упустил момент, когда Луна оправилась и коварно оказалась сверху, по-прежнему сжимая внутри себя его член. Единорог низко замурлыкал, позволив аликорночке заблокировать его копыта над его головой и прекрасно понимая, что теперь вырываться бесполезно.

— Будешь мстить мне за то, что я с тобой сделал? — поинтересовался Сомбра и непоседливо шлёпнул аликорночку по крупу хвостом. Та хихикнула.

— Нет, милый. Благодарить…

Она оседлала его с редкой, невозможной для простых смертных грацией. Единорог прикусил губу, его кадык дёрнулся, пока он смотрел, как Луна опускается на его колом стоящий член, сверкающий от смеси их смазок. Возвращение его в тёплое и тесное нутро ознаменовалось удовлетворённым вздохом, выгнувшейся спиной и поджавшейся задней ногой единорога, и аликорночка, в контраст сияющим похотью глазам нежно улыбаясь, перехватила его копыта одним своим и очертила контуры его лица. Они разделили мгновение этой нежности, когда Сомбра ловил невесомые касания её копытца скулами и губами, прежде чем Луна начала двигаться.

Сквозь стрекочущую дымку возбуждения жеребец смотрел на неё из-под ресниц, не моргая. Он наслаждался чувственной пластикой её обманчиво-хрупкого тела, тем, как сбивалось её дыхание и крупно вздрагивали крылья, стоило кончику члена ткнуться в преграду глубоко внутри, любовался полуприкрытыми и косящими от удовольствия глазами, губами, что припухли от поцелуев и теперь не способны сдержать негромкие пока стоны. Аликорночка хотела позволить и ему кончить тоже, но Сомбра не собирался отнимать у неё наслаждение объёзжать его. Ещё бы он собирался — под ощущением горячей нежной плоти, обнимавшей его идеально туго, до негромких хлюпающих звуков при каждом новом цикле движений Луны…

Кобылка стремительно наращивала темп, и единорог больше не мог сдерживаться. Возбуждение, подхлёстываемое щедро открывшимся зрелищем беснующейся на нём возлюбленной, толкало его вперёд и в буквальном, и в переносном смысле. Сомбра, громко застонав, принялся подкидывать бёдра, вбиваясь в Луну глубже и снова зверея от похоти — своей и той, которой были густо окрашены уже не поддающиеся никакому контролю рваные вскрики кобылки. Она отпустила серые копыта, чтобы впиться в рельефные плечи — и освобождённые передние ноги немедленно обвили её талию. Сомбра рывком поднялся, чтобы заглушить их обоюдные стоны глубоким поцелуем, столь страстным, что граничил с грубостью и принуждением. Накал низведённых до мощи инстинктов эмоций был таким, что это и было бы войной, а не любовью, если бы Луна не ответила ему с той же похотью и силой, обвив его тело задними ногами и позволив не только проникать в себя как никогда глубоко, но и самостоятельно подаваясь навстречу этим глубоким, мощным толчкам.

Стоны сквозь переплетшиеся языки, яростные объятья, сильные сокращения, рифмующиеся с оглушительной пульсацией — это не могло продолжаться дольше, как бы любовники того ни хотели и как бы ни ухищрялись, продляя экстаз. Бешеное трение шерсти о шерсть рождало статические искры, скачущие по телам и с треском срывающие все предохранители. Сознания и тела, бывшие едиными и до этого, сплавились в нечто неразрываемое и неразрушимое в данный момент. Чувствуя наслаждение друг друга впридачу к своему собственному, Сомбра и Луна не могли точно сказать, в какой момент достигли столь нередкого для них одновременного пика, но это было потрясающий всё их существо взрыв, лишивший обоих разума и оставивший в выцветшем, утратившем значение мире. Они были одни, абсолютно одни, и им только и оставалось, что цепляться друг за друга ещё крепче, хотя ближе прижаться было уже попросту невозможно — между их телами не осталось ни единого просвета. Аликорночка и единорог задыхались, звали друг друга, откликались и вновь выпивали до дна через поцелуи, сцепку, объятья…

«Я могу умереть от удовольствия прямо здесь и сейчас», — подумали оба.

«Лучшая смерть», — решили они сразу после этого.

Всё было в тумане. Тумане, полном отголосков бушевавшей недавно страсти, удовлетворённого возбуждения и серо-синей гаммы запахов тел. Сомбра и Луна выбирались из него неохотно, полубессознательно. Очнулись они, раскинувшись на противоположных сторонах широкой меховой мантии и соприкоснувшись кончиками копыт на её середине. Аликорночка, всё ещё раскрасневшаяся после дикого соития, улыбнулась мужу.

— Всё проверил? — мягко уточнила она вполголоса.

Единорог разделял её хорошее расположение духа. Он с усмешкой переплёл их копыта, осторожно притянул Луну к себе по меху и сыто погладил её тело с груди до бёдер через живот и обласканное вымя, заставив кобылку довольно зажмуриться и прикусить уголок губ.

— Да. Всё та же моя Луна, всё та же кобылка, которую я люблю и желаю. Но почему ты стала темнее?

— Аликорны не умеют седеть, — пожала плечом та. — Вместо этого наши тела становятся выше, лучше синхронизируются с магическими потоками, и с каждым годом мы внешне всё больше приближаемся к тем, кем являемся на самом деле.

— Значит, у смертных — угасание, — задумчиво сделал вывод Сомбра, — у вас же — развитие.

— Развитие, которое должно быть лишено малейшей толики зависти, — горько ответила Луна. — Каждое новое достижение приближает нас к безумию, и плата за такое могущество — собственный разум.

Единорог прижал её к своей груди, утешающе гладя по спине.

— Сомбра…

— Да?

— Если я когда-нибудь начну вредить пони — обещай, что ты убьёшь меня.

Жеребец поднял голову Луны за подбородок, заглядывая ей в глаза.

— Единственное, что я могу пообещать — то, что никогда в жизни не сумею навредить тебе, даже если сам превращусь в безумца.

— Нет…

— Да, — мягко пресёк Сомбра и поскрёб аликорночку копытом за ухом. — Помни, Луна: никогда. И пообещай, что ты, в свою очередь, никогда этим не воспользуешься. Сила моей преданности тебе может покачнуть земную твердь.

— Клянусь, — легко слетел выдох с её губ. Единорог тут же запечатал обещание поцелуем, и они уже сомкнули веки, готовясь вновь обернуть друг друга в пелену томной неги и страстной агонии, как вдруг Луна услышала шаги и резко отстранилась от Сомбры.

Шумели намеренно — топали, шуршали травой, с треском ломали сухие стебли. Единорог поднялся на ноги, хмурясь, и зажёг рог, накапливая энергию для удара, но, когда гость — или скорее хозяин? — показал себя, медленно погасил заряд. К ним вышел невысокий земной пони пегого окраса с проколотым кончиком уха, но Луна засомневалась, стоит ли его с такой уверенностью относить к этой расе.

Несмотря на очевидную внешнюю схожесть и отсутствие рога или крыльев, облик пришельца существенно отличался от всех пони, которых аликорночка когда-либо видела: он был выше, его ноги были длиннее и точёнее, но вместе с тем тело было словно рубленым, мощным, воинственным; тем не менее, всё вместе смотрелось на удивление гармонично. Жеребец был облачён в лёгкий доспех из шкуры цвета слоновой кости, отороченный грубой каймой с вышитыми на ней родовыми знаками; броня, держась за счёт пущенного под животом ремня, закрывала полностью его спину и лишь частично — грудь, бока (да и то благодаря полупустым перемётным сумкам) и круп с меткой в виде недостроенного полевого шатра. Грива незнакомца была начисто сбрита, но перехваченный несколькими кожаными лентами недлинный хвост присутствовал и своим бледно-песочным окрасом уравновешивал рыже-бурую гамму его шерсти.

— Это же аргамак! — воскликнула Луна, признав встретившего их пони, и тут же захлопнула рот, устыдившись своей несдержанности. Но её удивление имело место быть: аргамаки были крайне закрытой степной расой, не ищущей контактов с остальным миром.

Жеребец остановился, презрительно прищурившись, но быстро вернул лицу нейтральное выражение со словами:

— Кровный Долг — моё имя. Вы выбрали неподходящее место.

— Кровный Долг? — шепнул Сомбра. — Серьёзно?

— Нам стоит это принять, — краем рта ответила Луна и громко ответила: — Здесь — Ваша территория?

Аргамак нахмурился. Аликорночка поспешила исправиться:

— Луна — моё имя. Сомбра — имя мужа моего.

Кровный Долг расслабился. Оружия он не носил, но весь его вид убедительно внушал чужакам, что оно ему и не нужно.

— Наши владения — вся степь, — ответил аргамак, широко проведя передней ногой. — Но мы готовы разделить кумыс с существами, что потерялись в ней и не желают никому зла.

Единорог, поначалу отнёсшийся к ответу со здравой долей равнодушия, встрепенулся и навострил уши.

— Подожди. Он сказал… кумыс?..

Луна неловко прижала уши — ей не хотелось шептаться при незнакомце, так трепетно относящемся к вербальным ритуалам. Она нырнула в телепатию: «У кочевых народов высокая смертность молодняка. Очень часто они умирают, даже не высосав положенное им молоко. А ещё аргамаки могут в этот момент оказаться очень далеко от какого-либо колодца, поэтому… выбирать не приходится. Молоко таких несчастных кобыл стало культовым и символичным напитком — потеряв одну жизнь, она может спасти десять», — «Оу. Ясно. Понятно. Спасибо», — «Хм? За что?» — «Ты только что нечаянно пополнила оптимистичный список моих благодарностей судьбе».

— У нас определённо нет воинственных намерений по отношению к тебе и твоему клану, — примирительно сообщила Луна Кровному Долгу. — Мы держим путь в оазисы за вашей степью.

Глаза жеребца блеснули, когда тот наклонил голову набок. Он развернулся и призывно махнул за собой копытом, зовя путников в гости:

— Наш лагерь расположился на полпути туда.

— Неужели мы были настолько шумными? — усмехнулся Сомбра, шагая следом за аргамаком.

Аргамак открыл было рот, чтобы ответить что-то на «л», но передумал и замолчал.

Луна и Сомбра могли только догадываться, как возможно было ориентироваться в этом не блещущем разнообразием жёлто-песочном пейзаже, способном оживляться лишь полузасохшими остатками деревьев да редкими чахлыми кустами; тем более не представляли они, какой смысл в пожизненной скачке по этим просторам, в боях за них и их обороне. Но, видимо, должна быть в этом мире раса, олицетворяющая всепоглощающую любовь к родине, суть которой — быть смыслом их жизни. Аликорночка любопытно рассматривала Кровного Долга, думая о том, что, возможно, он находит высшее удовольствие в доказательстве своей силы, в том, как ветер треплет на бегу во весь опор его гриву, в осязании солончака под копытами да в ароматах выжженных солнцем трав, и большего счастья для него не существует.

Из-за высоты зарослей стойбище аргамаков предстало перед троицей почти внезапно. Приземистые шатры из шестов и сшитых вместе шкур — Луна поражённо узнала на ближайшем драконью — пёстрым беспорядком рассыпались по вытоптанной многочисленными копытами земле. Между ними с редкими резкими воплями сновали играющие жеребята, а несущие что-то в корзинах на боках кобылы изредка прикрикивали на шалунов, когда те рисковали попасться под ноги. Жеребцы расположились в стороне, чиня и мастеря одежду, инструменты и оружие. Все они ожидаемо были земными, хотя в степи пригодилась бы хоть парочка пегасов.

— Род мой! — зычно крикнул Кровный Долг, и на него устремились настороженные взгляды. — Обратите взоры свои на гостей в нашей степи, Сомбру и жену его, Луну!

— Сомбру? — из-под отворота крыла драконьей шкуры моментально показался светло-голубой земной пони с вороной гривой.

Единорог едва не поперхнулся, невольно шагнув вперёд и прижав уши:

— Килхол?! Что ты здесь делаешь?

Племя было заверено в том, что пришедшие — дружественные, да и вовсе не чужаки вдобавок. Кровный Долг, с уважением взглянув на чуждо выглядящего среди его сопеменников Килхола, оставил гостей в покое, и те были тут же приглашены внутрь, под кров матовой драконьей кожи. Земной пони занял дальнее место за внутренним костерком; Луна и Сомбра уселись напротив него на равном расстоянии друг от друга, и им тут же были протянуты выдолбленные в дереве чаши кумыса. Гости уважительно приняли их телекинетическими полями, но пробовать не торопились.

Было жутко даже держать в копытах свидетельство чьего-то горя и утраты. У Луны сжалось сердце при мысли о том, что это могло бы быть её молоко, если бы с маленькой Блюнесс Флит что-нибудь случилось.

— Как ты сюда забрался? — нетерпеливо поинтересовался Сомбра. — Разве аргамаки — не некая закрытая секта?

— Далеко не секта, — земной пони с удовольствием сделал небольшой глоток напитка. Ещё тёплого. — Славный народ, хотя и слишком принципиальный. Прибиться к ним было той ещё задачей, но ты же должен знать, как они уважают старость… — Килхол недобро хмыкнул.

— Не я, — мотнул головой Сомбра и показал на Луну. — Это она оказалась удивительно сведущей даже в таких редких расах пони.

— Не била баклуши на королевских уроках географии, — попыталась пошутить аликорночка, сбитая с толку совершенно спокойной реакцией земного пони на неё. Килхол вдруг прищурился, а затем едва не выронил чашу с кумысом.

— Быть не может. Луна? Малышка Луна? Сколько же прошло лет с тех пор, когда я помог Селестии увести тебя с Эквуса?

Луна при упоминании имени сестры и таких далёких событий распахнула глаза. Этот пони не мог знать о таком!

— Откуда тебе это известно? — быстро и подозрительно спросила она. Сомбра усмехнулся, прикрывая глаза и с опаской пригубляя кумыс.

— Килхол знает всё обо всех. Он не только бессмертный, но ещё и древний.

— Я старше слов, малышка, — ровно подтвердил Килхол. — И не сошёл с ума лишь потому, что перешагнул из дикости в разумность вместе со всем родом понийским и вместе с ним прошёл весь путь.

— Ты старше Анимы и Дженезиса? — в голос Луны закрался страх. Ей было сложно представить, что такое количество прожитых лет и собранной мудрости заключено в тело земного пони, а не аликорна, дракона или кого-либо ещё, способного принять бремя столь долгой жизни.

— Я старше Витаэра.

Аликорночку будто поразило громом. Сомбра придержал её телекинезом, притянул к себе и спрятал её лицо на своём плече, показывая, что готов защитить от всего мира.

— Это нормально, — пресно прокомментировал Килхол. — Далеко не все готовы осмыслить тот массив лет, что я прожил. Это трудно даже осознать.

— Но как у тебя получилось? — не верила Луна. — Это невозможно! Это трудно даже представить!

— Это был долгий, тяжёлый и тёмный путь, — мрачно ответил Килхол. — И в вопросах того, как выжить, судьба не всегда предоставляла мне выбор. Но, — он мгновенно стал веселее, — гораздо интереснее, что Вы, дорогая принцесса, забыли в такой глуши. Могу представить цели этого бродяги, но Ваши?

— Лето был убит.

— Хм? — повёл бровью земной пони. — Вы думаете?

— Солнце не взошло, — кивнула Луна. — И даже то, что оно заходит сейчас — заслуга магов Хорниогии, а не признак здравия Лета. Мы собираемся найти его.

— Или, — неохотно добавил Сомбра, — его тело. В истории не было случаев, когда аликорны времён года устраивали себе выходные.

— Но и чужую работу они на себя не брали тоже, — подмигнул Килхол. — Идеальное олицетворение здравомыслия природы.

— Что ты хочешь этим сказать?

Земной пони посмотрел на Сомбру исподобья.

— Заносило ли тебя когда-нибудь в табуны гну? Если у коровы умирает телёнок, она не подпустит к вымени другого, даже если будет реветь от того, как молоко разрывает его изнутри и бродит там. Она не отступает от заложенной программы даже в случае крайней нужды. Глупые создания, — усмехнулся он в чашку с кумысом, который продолжал совершенно спокойно хлебать даже после такой аналогии, — но они олицетворяют весь смысл выживания. Излишняя благодетельность вредит. Ресурсов организма хватает только на определённое количество действий, а организм, знаете ли, эгоистичен. Его главная задача — собственное выживание. Если бы корова пристроила к себе осиротевшего телёнка, её собственный зачах бы, ведь теперь получал бы лишь половину того, что ему положено. Не выжил бы и усыновлённый малыш, потому что у него возникла бы та же проблема. Благотворительность в чистом своём виде продлевает мучения, а не решает проблемы.

Луна подняла брови. «Что-то ты поторопился с тем, что не сошёл с ума», — подумала она и медленно, но настойчиво заметила:

— Мы не гну. Мы — пони. Делиться и помогать — в нашей природе.

— Неужели? Именно поэтому Эквус разрывается на части в междоусобных войнах и сверху присыпается метелями — потому что взаимовыручка свойственна тем, кто на нём обитает?

Аликорночка хлопнула ртом. Крыть было нечем.

— Значит, ты считаешь, что пони было бы лучше заботиться каждому самому о себе?

— Такого тоже никогда не было, — протянул Килхол, довольно щурясь, словно проверял, насколько гостья умна и находчива. — В этом — самая главная ирония вашего существования, вся прелесть внутреннего противоречия всего вашего вида и основной предмет моего интереса. Испокон веков, а я уж точно могу заявить об этом со всей ответственностью, пони вынуждены взаимодействовать, чтобы выжить. Причём вы не можете брать пример с волков, которые сбиваются в стаи, но при склоках каждый из семьи способен выжить в одиночку — нет, вы не такие, вы намного более хрупкие и беспомощные, но зато у вас есть интеллект.

Земной пони отставил в сторону опустевшую чашу.

— И, милая Луна, не только у аликорнов разумность является проклятием. Интеллект даёт не только преимущество в выживании, позволяя своему владельцу изобретать и хитрить, но и такой подвох, как амбиции, устремления и вселенское любопытство. Не замечала ли ты, что все проблемы между тремя расами используют в качестве своей основы обыкновенное высокомерие и гордыню? В вашей крови — стремиться быть лучшими, главенствующими, тешить своё эго. Вы гордитесь, что возвысились над животными, но вы сделали это лишь оттого, что инстинкт власти перерос вас ещё раньше.

Кобылка молчала, не в силах отделаться от двух мыслей: ей нечего на это возразить и присутствие Сомбры несущественно. Килхол буквально был сосредоточен только на ней, он изучал её взглядом и впитывал каждую мимическую или телесную реакцию на его жёсткие, правдивые слова. Причина такого повышенного интереса открылась тут же:

— И если бы хоть бессмертные были выше этого в силу своей мудрости, но нет! Даже аликорны не лишены пороков.

— Тому полно подтверждений, — раздражённо заметила Луна, не в силах больше никак отреагировать.

— О, не думай, что я ставлю это в вину. Когда живёшь вечно, трудно не захотеть… намного большего, чем предоставлено тем, кто этой радости лишён. В конце концов, все мы, бессмертные, любим возомнить себя настоящими богами.

Сомбра заинтересованно дёрнул уголками рта:

— Знаешь, я размышлял над этим. Чем сложнее становится пони — тем больше возникает противоречий и соблазнов в его личности, а сколько их может накопиться за целую бесконечность?

— Столько, сколько не может вместить одна его сущность, — вздохнул Килхол и серьёзно посмотрел на единорога. — Взгляните на это.

Шатёр изнутри осветил резкий всполох, но вовсе не взревевший костёр был ему причиной. Сомбра и Луна рефлекторно отшатнулись, а затем вскрикнули. На месте Килхола сидело в той же позе чёрное существо намного выше коренастого земного пони. Не шерсть, а хитин покрывал его тело, глаза были лишены разделения на белок, радужку и зрачок — только сплошная мелкая розовая фасетка. Стрекозиные крылья демонстративно пожужжали над голубой броневой пластиной, больше похожей на размазанный по спине и рёбрам гель.

— Килхол? — опасливо протянул Сомбра, и на его роге с треском и рёвом взвихрилось заклинание, слишком опасное, чтобы применять в закрытом помещении. — Или что ты такое?

— По-прежнему Килхол, — ответило создание искажённым, но узнаваемым голосом. — В своей новой сущности.

Луна смотрела на него, не моргая, широко распахнутыми глазами. Дежавю овладело ею, оставив сидеть в беспомощном оцепенении.

«Сколько же прошло лет с тех пор, когда я помог Селестии увести тебя с Эквуса?»

— Кризалис! — возопила Луна, широко распахивая крылья. Воспоминания за давностью лет подёрнулись нечёткой рябью; она понятия не имела, насколько опасно это существо и чем — лишь помнила, что Анима и Дженезис не были ему рады и выдворили за пределы королевства. И вот оно вернулось! Оно ли?

Не находя больше вариантов, аликорночка объяла пламенем телекинеза столбы шатра и вырвала его из земли, отбрасывая прочь. Волна воздуха прибила костёр; заходящее солнце озарило вскочившую следом за кобылкой фигуру. В сумрачном свете Килхол или то, что им притворялось, выглядело ещё ужаснее; дыры в его ногах свободно пропускали кроваво-красные лучи.

Аргамаки повернули головы на звонкий перестук вырванных шестов о землю. Сомбра услышал крик Луны, увидел её реакцию и просто поверил ей. Не медля больше, он метнул в чудовище заготовленное заклинание, и оно, со свистом разрезая воздух, стремительно врезалось в выставленный перед Килхолом щит, словно слепленный из слюдяных крылышек насекомых. Несмотря на внешнюю хрупкость, щит лишь зазвенел на высокой ноте, пуская весь заряд заклинания по многочисленным своим желобкам и полностью гася его ещё на середине пройденной площади. Сомбра ошеломлённо поднял брови. На его памяти это заклинание было способно разрушить каменный мост, перевитый одеревеневшими за века лианами.

— Хороший совет на будущее, малыш, — спокойно свернул щит Килхол. — Не соотности хрупкость внешнего вида противника с хрупкостью его внутренней мощи. Любовью, которую вы источали там, в степи, можно было с излишком насытить целую армию. И вам не следовало относиться ко мне так враждебно, я собирался принять вас, как своих гостей, но теперь…

Спиралевидные столбы превращений заметались там и тут. Каждый из аргамаков превратился в подобное Килхолу насекомоподобное существо, но меньше ростом и не такое… индивидуализированное. Луна воинственно ощетинилась, когда с низким жужжанием крыльев не армия, но отряд пришёл в движение и закружил вокруг них с Сомброй и Килхолом.

— Удивительно, — протянул последний. — Вы даже не замечали того, сколько чейнджлингов кормятся из вас. Более того: вы генерировали столько энергии, что она почти была способна убить каждого, кто пытался её вкусить. Если бы вы целенаправленно распространяли её вокруг, как взрыв, так бы и было. Сказалось длительное пребывание около Кристального Сердца? — Килхол потёр подбородок, глядя на Луну, и стал ясен ещё один пункт его к ней интереса.

— Откуда ты знаешь… Как… — Сомбра напряжённо сцеплял зубы, крутясь вслед за хороводом хитиновых тварей. — Как ты вообще стал этим?!

— Помнишь ли ты Кризалис? — прострекотал Килхол, отвечая на вопрос единорога, но глядя при этом на аликорночку. — Твоя память — удивительный железный капкан. Если ты хорошо постараешься, то вспомнишь, что ей нужно было за помощь в вашем исходе из Эквуса.

— Кристальное… Сердце… — по наитию пробормотала Луна, погружаясь в транс воспоминаний.

— На самом деле хватило бы всего одного фрагмента.

— Который был выкран пару десятков лет назад?! — вскричала аликорночка, отрываясь от земли, словно стремилась уйти из-под удара осознания. — После которого Кристальное королевство перестало оказывать помощь иноземцам?!

— И правильно сделало, — одобрительно хмыкнул высший чейнджлинг. — Потому что каждый рогатый засланец принадлежал нам с Кризалис. Это была одна из самых удачных сделок на моей памяти. Бывшая королева Хорниогии, Сильвер Рэйзор, охотно продала нам всех своих рогатых жеребцов за сущую безделицу: убить вашу дочь. Психопатка или нет, но мстительности в ней было хоть отбавляй — умрёт, но укусит, — Сомбре почудилось уважение в голосе Килхола.

— Наша дочь жива, — твёрдо рыкнула Луна, но её сердце забилось быстрее.

Оборотни. Эти существа были оборотнями. Они могли менять облик. «Блюнесс? — в голове аликорночки набирала оборот череда щелчков. — Блюнесс Флит? Могли и они подменить мою кобылку?!».

— Наша дочь жива, — повторила она уже не так уверенно и прищурилась, взлетая выше, чтобы чувствовать себя хоть в чём-то превосходнее Килхола. — Как чейнджлинги реагируют на маскировочные руны? Разве не должен возникнуть конфликт?

— Умно, — вяло похвалил Килхол. — Да, ваша дочь жива, и она настоящая. Тут я вас успокою. Кризалис не сочла нужным рисковать, выполняя условие явно ненормальной кобылы — потребовалось бы слишком усложнить план. Её раб всего лишь выкрал заряженный любовью кристалл, — раздвоенный язык хищно мелькнул между зубов, облизывая клыки, — и за многолетнюю помощь она отдала мне почти всю его мощь, сделав тем, чем я теперь являюсь.

— Зачем?! — схватился копытами за голову Сомбра, брезгливо оглядывая бессмертного знакомого. — С какой стати тебе превращаться в такое?!

Взгляд Килхола сделался сочувствующим. Чейнджлинг покачал головой, раздражающе-быстро цокая языком: новое строение ротовой полости открывало ему новые способности по части звукового диапазона.

— Божественность, мой старый друг, — острозубо улыбнулся наконец жеребец, подойдя вплотную к Сомбре. — Та гордость, которая не позволяла тебе скрывать твою истинную личность большую часть жизни. То тщеславие, с которым ты принимал или даже отвоёвывал власть, с каждым разом поднимаясь всё выше и выше. Тот страх, который ты испытывал при мысли быть стёртым из времени и забытым.

— Я никогда не был бы забыт, — отчеканил Сомбра, и Килхол поднял голову, словно из самого сердца Луны после этих слов гуще полился нерушимый, ярчайший свет, от которого шарахались тёмные лапы временного забвения.

— О, я чувствую, — Килхол, словно плывя, неторопливо обходил замершего единорога кругом, против направления движения замкнутой вереницы чейнджлингов. Луна видела какую-то неправильную, поломанную гипнотическую спираль в сочетании их хороводов. — Но даже с такой мощной поддержкой комфортно ли ты чувствуешь себя под грузом, который взвалил на свою спину? За всю жизнь ты сделал множество ошибок и принял массу страданий, и под их гнётом пытался перестроить мир под себя. Ты ориентировался на свои прихоти, опыт и домыслы, ты сравнивал их с ограниченным мировоззрением простых пони — и вот итог: старался создать что-нибудь совершенно своё, отгораживался от действительности ради успокоения совести, извращал картину мира… и впадал в иллюзию богоподобия. Думал, что теперь тебе простительны высокомерие, жестокость и даже преступления, ведь ты вершишь судьбы во имя лучшего мира.

Килхол сделал паузу, чтобы улыбнуться едва ли не по-отечески и прикоснуться к подбородку Сомбры копытом:

— А разве же я допускал чего-то из этого… в последние несколько столетий? Разве является чем-то недопустимым создание себе условий для жизни, обзаведение семьёй и, если хочешь, подданными, культом, фанатиками, которые будут безоговорочно верны тебе и твоему режиму, которые увековечат твоё имя и будут нести твою славу, требуя взамен лишь твою родственную, покровительскую любовь?

— Что ты сделал с аргамаками и где Лето? — не поддаваясь сладкой игре голоса Килхола, прорычала сверху Луна. Её глаза ярко сверкали в тени, словно подсвечиваясь из глубины свето-бирюзовых радужек.

Лицо Килхола, задёргавшись, брезгливо скривилось.

— Это закон жизни. Слабые должны умереть. Ну… кроме некоторых, — он с кривой ухмылкой поднял голубым телекинезом пустую чашу из-под кумыса.

Аликорночка моментально спикировала на него, заставив неосознанно прижаться к земле, но не нанеся удар и лишь угрожающе зависнув над жеребцом:

— Ты уничтожил целую расу невинных пони, чтобы освободить место для своей собственной — это я могу представить, но что ты мог сделать с могущественным и древним аликорном?!

— Обустроить им это место, — маниакально прохрипел Килхол сквозь восторженную улыбку. Луна сглотнула, теряясь между яростью и страхом.

— Что ты хочешь этим сказать? — непонимающе нахмурился Сомбра, скаля зубы.

Килхол мягко прищурился. Чейнджлинги с грохотом обрушились на землю, зажимая единорога и аликорночку в кольцо. Они шипели, клацали клыками и облизывались, предвкушая, сколько любви смогут высосать. Сомбра уже захватил контроль над их ажурными тенями, собираясь устроить чёрному воинству сюрприз, как вдруг с расслабленных губ их… отца слетел небрежный приказ:

— Не трогать их, — и кольцо моментально расформировалось, а вокруг Сомбры и Луны образовалось свободное, почти уважительное пространство. Килхол растянул рот в практически ехидной гостеприимной улыбке: — Вам суждено стать одним из кючевых звеньев моего плана. Не согласитесь ли вы взглянуть на наши оазисы?

Сомбра понимал, что за предложением кроется нечто большее, чем простая экскурсия, и не был уверен, готов ли к тому, что ему может там открыться, а также — хочет ли туда идти. Также он понимал, что Килхол не психопат. Не мог двинувшийся умом жеребец прожить целую историю. Взгляды, которых он придерживался, показались бы безумием и дикостью нормальным пони, но следовало считаться, что именно благодаря этим взглядам он тысячи лет держался на плаву. Вот и теперь он был в доминирующем положении.

«Он говорил что-то про целую армию? — Луна лихорадочно пересчитывала взглядом уже не так явно, но окруживших их чейнджлингов. — Это не похоже на армию, но даже это мы заметили… далеко не сразу. Кто знает, сколько ещё их прячется поблизости… Да и до ‘их’ оазиса не так уж далеко… И, похоже, это единственный способ выяснить судьбу Лета… хочется мне того или нет». Она собралась с духом и невесело кивнула, прохрипев:

— Веди.

Шли в молчании. Мрачный конвой отряда чейнджлингов, пасший их даже сверху, не предрасполагал к разговорам. Луна не рисковала скользнуть в телепатию: ей казалось, что такие одинаковые с виду создания одинаковы и внутри, а значит, имеют доступ к некой своей общей сети, и им ничего не будет стоить коллективно проникнуть в чужой канал.

Оазисы не изменились. Не то, чтобы Сомбра и Луна видели их раньше — просто под властью таких жутких существ райское место непременно должно бы стать бесплодной пустыней, но нет. Пони и чейнджлингов ждал приятный мелкий песок на берегу вытянутого чистого озера; над кристальной водной гладью круто склонились лохматые кокосовые деревья, росшие отдельными, но многочисленными группами; количество промежутков между ними и давало этому месту название во множественном числе. Но в целом оазисы были такими, какими им полагалось быть. Всё дышало безмятежностью, и даже свежий ветерок игриво колыхал гривы и обтекал жёсткие гребни, пока Килхол вёл процессию к неприметному лазу под огромным валуном.

Сомбре до последнего не хотелось пролезать туда. Какое-то нелепое чувство клаустрофобии захватило его перед перспективой вползти в узкую тёмную щель, когда позади его круп будут сверлить взглядами — и хорошо, если только взглядами — безобразные хитиновые отродья. Но ему пришлось пересилить тебя, потому что чувствовавшая за спиной его защиту Луна пробралась за Килхолом практически без колебаний, а оставлять её наедине со странным древним жеребцом единорогу не хотелось больше, чем быть укушенным — и хорошо, если только укушенным.

У чейнджлингов было как минимум десятилетие, чтобы создать под землёй такую экосистему. Для гармоничной картины не хватало только неба, но вместо него был лишь земляной потолок, из которого сочилась какая-то отвратительная зелёная слизь. Такой же дымок, только на несколько тонов светлее, лениво клубился под ногами; летающие в нём бледные мелкие пузырики, натыкаясь на шерсть или острые края хитиновых дыр, мгновенно лопались и исчезали без следа. Неизвестная тёмно-сизая трава неприглядного вида криво росла тут и там, не поддаваясь, очевидно, вытаптыванию. Она в целом больше напоминала проволоку, чем растение.

— Следуйте за мной, — поторопил озадаченно осматривавшихся гостей Килхол, и чейнджлинги тут же подогнали их предупреждающим шипением и стрекотом. Сомбра резко обернулся, рыча в ответ и вместе с этим посылая в конвоиров волну страха.

Питавшиеся эмоциями существа, настроенные на их поиск и получение, повеселили единорога даже больше обычных пони: всё то, что он в них метнул, они ощутили в сотни раз острее, но и реакция была другого уровня. Они не заверещали в диком ужасе, не начали взрывать влажную землю пробитыми копытами в бесподных попытках убежать — вместо этого они, кажется, позеленели под хитином, а некоторые даже не сумели справиться с рвотным рефлексом. Тошнить им было нечем, но после этого комичного акта ни у кого из них уже не получилось двигаться так уверенно и дерзко, как раньше. Килхол на такое недовольно повёл длинными ушами, но ничего не сказал, хотя очертания его рта недовольно исказились.

Все прошли через множество рабочих помещений подземного логова, прежде чем остановиться в самой большой нише, невероятно ноздреватой по структуре потолка, стен и даже пола. Одна узкая дорожка разматывалась посередине сердца улья; над ней тускло светился мерзкий слизистый слепок, пускающий между отверстиями земяного свода множество извилистых нитей, врастающих в почву и незримо простирающихся, очевидно, по всему строению. А в каждом доступном углублении между ними зрели яйца.

Луна широко распахнутыми глазами пыталась хотя бы прикинуть, сколько здесь этих белесых пульсирующих чем-то живым изнутри скорлупок. Они были на разной стадии созревания: некоторые были едва ли не полужидкими, колышущимися от любой вибрации, другие приобрели устойчивый глянец и даже пустили по своим поверхностям причудливые тёмно-зелёные узоры; на последние этапы развития намекало сигментирование оболочек, делавшее яйца похожими на коротких толстых гусениц. Однако Сомбра, заторможенно тычущий аликорночке копытом в плечо, как мог пытался показать, что рассматривает она далеко не ту вещь, которую следовало бы.

Луна проследила за направлением взгляда шокированных красных глаз и смертельно побледнела. В основании кокона, прижатое его массивными желейными корнями, виднелись пришпиленные к потолку крылья и безвольно свисающая рогатая голова. От гранёных, словно вырезанных из кристалла локонов осталось только воспоминание: пряди не распрямились до конца, но всё же обвисли и утратили свой огневой блеск. Медленно выпадающие из крыльев перья будто примагничивались к нагромождениям зелёной мерзости, прилипали к её верхнему подёргивающемуся, как живой, слою, лишённые возможности даже после гибели своего владельца покинуть это тошнотворное место.

— Лето! — не своим голосом вскрикнула аликорночка и рванулась вверх, но невесть откуда взявшийся десяток чейнджлингов навалился на неё сверху, в то время как ещё десять потянули вниз, схватив за хвост с земли. Визгливо зарычав, Луна начала брыкаться, беспорядочно хлопая крыльями. — Отпустите меня, твари! Отпустите!

— Чейнджлинги не позволят постороннему приблизиться к источнику, питающему их братьев и сестёр, — нараспев сообщил Килхол и приструнил взглядом Сомбру. — Не советую пытаться бороться. Вы в меньшинстве. Я показал вам это по… старой дружбе, если хотите.

— Как ты сумел это сделать? — поражённо прошептал единорог, не в силах оторвать взгляд от трупа, но затем, чувствуя, как его потряхивает от злости, резко повернулся к Килхолу и закричал: — Как ты посмел это сделать?!

— Разве я сумел бы добиться этого один? — мурлыкнул Килхол. — То, что вы видите — это результат усердной работы двух чейнджлингов, один из которых был щедро обращён другим в благодарность за многолетнее союзничество и пособничество. Кризалис была так добра, отдавая мне львиную долю драгоценной магии из украденного кристалла, помогая мне вырваться за пределы тщедушного земного тела и открывая новые горизонты могущества, что я не мог не принять участие в очередной грандиозной идее… и не опробовать свои возросшие силы в действии, — тихо посмеяся чейнджлинг. — И, разумеется, силы своих отпрысков, — он скорбно прижал копыто к груди, опустив голову. — Нам бы не потребовалось производить новых в таком количестве, если бы большинство прежних не полегло в том славном сражении.

— Зачем ты это сделал?

Луна дрожала. По внутренним стенкам её черепа словно стучали наперебой тысячи молоточков, всё возрастая, угрожая сломать либо боёк, либо саму кость. Зрение рябило, застилаясь темнеющей с каждым лихорадочным ударом загнанного сердца красной пеленой. Аликорночка не знала этого состояния, не знала ему названия, знала только одно: она разочарована, напугана, зла и сходит с ума одновременно.

— Я всегда говорил, что тела аликорнов — величайшее чудо, — был ответ. — Если знать, как именно, можно сохранить их основные свойства даже после их смерти. Конкретно этот способен давать неограниченное количество живительного тепла и света.

Луна напряжённо перекачивала носом воздух, вдыхая и выдыхая столько, что от переизбытка или недостатка кислорода начинала кружиться голова и приливами непроглядно темнело в глазах. Аликорночка не видела ничего, кроме мёртвой аликорньей головы, свисающей из опутавшей и склеившей всё тело слизи. Она тонкими побегами проросла в ноздри, заполнила губчатое нутро лёгких, растворяла столь медленно разлагающуюся, что всё ещё наверняка тёплую, плоть, терпеливо сокрушала сопротивляющиеся кости и выходила из каждой поры, сочась мелкими зловонными каплями густого зелёного пота.

Её брат, любовь её сестры, носивший на этой некогда гордой голове незримый венец самой природы, был превращён в удобрение для чейнджлинговой слизи. В инкубатор для чейнджлинговых личинок.

— Не ищите меня, — весомо приказал Килхол, удаляясь. — Я сам найду вас.

Сомбра протянул копыто к зависшей в аффекте Луне и уже собрался позвать её по имени, но тут очередным взмахом крыльев его обдало лютым морозом. А затем единорог вместе с растерявшимися от ухода своего отца чейнджлингами содрогнулся от ударной волны шума и холода с поверхности земли.