Тень и ночь

XXIII. Душа аликорна

Луна закричала.

Вопль не выходил за границы возможностей её голосовых связок, но отчаяние и горе в нём были способны разорвать в лоскуты ткань времени и пространства. Чейнджлинги в ужасе замерли, пригибаясь к земле, прячась от транслируемых страдающей аликорночкой эмоций в зелёной дымке, но всё было тщетно. Для волн не существует преград. Они проникают сквозь любое тело, достигая глубинных структур ядра, что питает его. Крик перестал быть криком, он превратился в исполненную предназначения песнь, и Сомбра задрожал от холодом захлестнувшего его ощущения одиночества и покинутости.

Он задыхался, чувствуя, как его душой овладевает отчаяние, тянущее его в бездну и захлопывающее за собой двери, отрезая от счастливого, беспечного мира. Сомбра разделял эмоции Луны так прочно и беззаветно, что осознание, что они не являются его собственными, выражалось лишь в отчаянном сопротивлении им. Разум, смятённый выворачивающей связки тоской и невероятным страхом перед перспективой быть уничтоженным этой скорбью и забытым, молил привести в исполнение единственно верный порыв: шагнуть вперёд.

Луна висела между полом и потолком, разливая песнь своей трагической ярости во все уголки подземного улья, а из её глаз вместо слёз вырывался резкий белый свет. Он разгорался болезненными толчками раскрывающейся внутренней мощи, и на его фоне аликорночка виделась лишь темнеющим силуэтом, чьи перья слипались и загрубевали, превращая пернатые крылья в заострённые лезвия драконьей кожи. Она менялась, менялась физически, и вместе с метаморфозами преображалось и то, что она источала. Горе крупица за крупицей подменялось бешенством, но тут Сомбра левитацией протащил своё тело вверх и вцепился в аликорночку, обнимая её, как единственное, что могло спасти его, потому что и он мог её спасти. Она одинока, ей страшно и горько? Он разделит это с ней, а два одиночества уже ни одним не являются. Она жаждет уничтожить всё, что увидит, причинив тому немыслимую боль? Он подчинится её воле и принесёт себя в жертву, чтобы она знала, что существуют пони, способные на такое ради неё.

Но смерти, которую обещала бессловесная и оглушительная песнь, не наступило. Звучание резко, немелодично прервалось в одно мгновение, и чейнджлинги подняли свои измождённые, бессильно блуждающие взгляды, чтобы посмотреть, что прервало их мучения: все, как один, стелились по земле, не в силах уйти от всепроникающих волн. В полной тишине Сомбра услышал прерывистое дыхание.

— Тепло… — прошептала Луна, закрывая пылающие светом глаза, и из её рта и ноздрей вырывались клочья пара, когда она говорила. — Такое нежное тепло…

Умершие под скорлупой личинки чейнджлингов подёрнулись шершавой коркой инея, а температура в улье потрескивала морозом, но ни Сомбра, ни Луна не ощущали этого. Вслед за аликорночкой единорог обратился в создание целиком из собственных душевных порывов, и самоотверженность, которой он усмирил её отчаяние, грела их обоих посреди ударившей сверху зимы. Оборотни, шатаясь, поднялись на ноги, но энергия чужой любви была для них недосягаемой, циркулируя лишь между двумя зависшими сверху пони. Совершенная объёдинённая сила, не поддающаяся чужому влиянию и не распространяющая своё благословление на кого-либо ещё.

Демоническая сила, позволявшая Луне левитировать без крыльев и магии и зловеще менявшая её облик, исчезла. Аликорночка и единорог, не размыкая объятий, плавно опустились на пол и отрешённо осмотрелись. Чейнджлинги вновь свалились с ног, и было видно невооружённым глазом, что они умирают, не вынеся интенсивности того, чему стали свидетелями. Взгляд кобылки упал на невылупившиеся кладки, но в нём больше не было злобы. Вместо того, чтобы стереть в порошок оставшееся, Луна посмотрела вверх и заклинанием сожгла огромный кокон, расплескав его отвратительной слизистой жижей. Сомбра успел брезгливо накрыть их обоих куполом и снял его, лишь когда густые зловонные волны осели на полу, тонким слоем забрызгав совершенно не сопротивляющихся захлёбыванию чейнджлингов.

Тело Лета, более не удерживаемое корнями кокона, свалилось вниз. Луна поймала его в копыта без тени омерзения, придерживая магией — аликорн был слишком велик, чтобы хрупкая кобылка беспрепятственно удерживала его.

— Мы должны погрести его, — тихо прошептала та, рассматривая изъеденную чейнджлинговой слизью шерсть.

— Это происходит как-то по-особенному у аликорнов? — спросил Сомбра.

Луна повернулась к нему, и в её подёрнутых слезами глазах был страх.

— Мне ещё не приходилось никого хоронить.

Единорог, поджав губы, молча обнял её и поцеловал в висок. Красный телекинез бережно взял труп из бирюзового.

— Пойдём отсюда, Луна. Не волнуйся, я понесу его.

Он с благодарностью почувствовал, как крыло аликорночки укрыло его спину, и его благодарность распространялась не на сам жест, а на его причину. Луна понимала, что ему тоже страшно. Он держался, чтобы поддерживать её, но даже эфемерностью магии прикасаться к мёртвому телу того, кто должен был оставаться бессмертным, оказалось так жутко, что кровь застывала в жилах.

Оба вышли на свет. Пляжный песок был припорошен снегом, листья пальм озябли и обмякли на ребристых деревьях. Лето будто ушло отсюда с тем, кто принёс его сюда. Луна остановилась, и лёгкий заново нагревающийся воздух перебирал её синюю гриву. Сомбра вопросительно посмотрел на кобылку, и та одними губами попросила:

— Подожди.

Единорог с кивком опустил Лето в снег; тот при соприкосновении с всё ещё не остывшим телом растаял, и аликорн беззвучно провалился на песок. Ждать пришлось недолго, и через пару минут на неразличимом горизонте появилась крылатая фигура, достаточно светлая, чтобы заметить её в ночи. Ни Луна, ни Сомбра не удивились, когда она приблизилась достаточно, чтобы можно было узнать Селестию, но их сердца сжались при мысли о том, как она переживёт встречу с уже мёртвым возлюбленным.

Однако, судя по лицу, с которым молодая аликорница с новой полосой в гриве приземлилась перед сестрой и свояком, она уже знала, что ей предстоит. Знала, но упорно избегала смотреть на Лето, и при взгляде на неё, потерянную и храбрящуюся, сжималось сердце.

— Анима сказала мне, что проводила Лето, — тихо сказала Селестия, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе.

Луна опустила голову, кусая губы.

— Это сделал пони, назвавший себя Килхол, — произнесла в ответ она.

Глаза старшей сестры распахнулись.

— Этого не может быть.

— Может, — поручился Сомбра. — Он даже изменил себя, превратившись в чейнджлинга, ради этой цели.

— Он помогал мне долгое время! — закричала Селестия. — Он помог нам с Луной покинуть Эквус и нашёл проводника… который… — она поперхнулась, и остаток фразы вышло договорить лишь шёпотом: — Оказался… чейнджлингом по имени Кризалис…

— Именно из-за неё кусок Кристального Сердца был украден. Ради этого, — аликорночка кивнула на валун-тайник.

— Что там? — насторожилась Селестия.

Сомбра ответил:

— Логово чейнджлингов. Теперь… вымершее.

— Там была Кризалис?

— Нет. По крайней мере, мы её не видели, — он выдохнул. — Ты чувствуешь в себе достаточно мужества, чтобы посмотреть на Лето?

Селестия поколебалась, но кивнула:

— Только если вы оставите меня одну ненадолго. Пожалуйста.

Её просьба была удовлетворена. Сомбра и Луна без вопросов пошли под непроницаемую ночную тень пальм, не оглядываясь. Они сели рядом, глядя на стылую озёрную воду. Гребни каких-то драконовидных существ иногда беспокойно мелькали среди волн, но не более того — ничто не нарушало безмолвия. Сомбра не решался задать какой-либо вопрос. Состояние возлюбленной оказалось непривычно закрыто от него, и он оказался растерян. Его же собственные ощущения, похоже, оставались для Луны очевидными, и она обняла его. Вновь ставшие нежными и ласковыми крылья обволокли напряжённое серое тело со спины, смыкаясь на груди; тёплые губы уткнулись в макушку, а между лопаток деликатно опустился привычный вес. Но — без единого слова.

Единорог медленно выдохнул, и часть ноши с души улетучилась паром из приоткрытого рта. Нос аликорночки щекотно поелозил в вороной гриве, но никакие силы не могли заставить Сомбру хотя бы усмехнуться.

— Что нам теперь делать? — хрипло разбил жеребец тишину. — Килхол сказал, что сам найдёт нас. Это считать за угрозу?

— Не имеет значения, — бесцветно проронила Луна. — Он в любом случае умрёт. Он должен ответить за то, что сделал — не только перед нами, но и перед всем миром.

— Ты что-то задумала.

— Да. Раскрыть пони реальную роль аликорнов в мире. Это следовало сделать уже давно, и я не знаю, почему никто не пытался. Разве мир не вырос достаточно, чтобы принять тот факт, что не все из нас — монстры? — резко выскользнула вперёд Луна, посмотрев Сомбре в лицо. — Или тому было мало доказательств?

— Луна. Это слишком рискованно. И это не вернёт Лето.

— Остались Зима и Весна. Только Зима и Весна, Сомбра! Что, если из-за своих заблуждений пони позволят умереть и им, что, если они сами убьют их из-за этих заблуждений?

— Луна, — Сомбра умоляюще стиснул копытами плечи аликорночки. — Пожалуйста, подожди. Не делай того, о чём будешь жалеть. Мы все страшно вымотались, и у нас нет плана, но самое главное: то, что ты предлагаешь, ничего не решит… — его передние ноги нежно коснулись вытянувшегося лица Луны, гладя её щёки. — По крайней мере, не сейчас…

Парный крик с поверхности оставленного невдалеке убежища чейнджлингов заставил обоих вскинуться. Быстро переглянувшись и поняв, что ни под каким грузом горя Селестия не может вопить сразу двумя голосами, единорог и аликорночка рванули к ней.

Она стояла, развернув крылья и угрюмо склонив голову. Аликорница защищала лежащее у её задних копыт тело Лета; длинный разноцветный хвост всё ещё был переплетён с его неподвижными копытами. Перед ней, широко расставив ноги в надежде не потерять так и уходящую из-под них опору, стояла Кризалис. Луна сразу поняла, что это она: с момента их последней встречи изменился лишь её рост. Они с Сомброй остановились за заснеженным песочным барханом, наблюдая.

— Ты убила их! — кричала чейнджлинг вибрирующим от слёз голосом. — Ты убила всех моих детей!

— Ты огорчена? — скучно и бесстрастно сказала Селестия. С шерсти на её щеках ещё не испарились широкие влажные дорожки. — Я могу устроить так, что ты с ними повидаешься. Но это будет не сразу. Ты должна будешь ответить за то, что вы с Килхолом сотворили с Летом. Я убила твоих детей? Допустим. Но ты можешь родить их снова.

Колени молодой аликорницы крупно задрожали, когда новая волна слёз нашла себе путь из её глаз.

— А я никогда не смогу воскресить Лето. Я никогда не смогу полюбить никого так сильно, как его!

— Лето — не личность, — прошипела Кризалис. — Лето — всего лишь воплощение идеи! Мы с Килхолом специально выбрали его в качестве жертвы, чтобы его смерть не вызвала мощных негативных эмоций и не нарушила баланс…

— Баланс? — от нежданного ответного шипения Селестии отшатнулась даже чейнджлинг, у которой шипеть от природы получалось лучше и грознее. Аликорницу мелко трясло от злости, шерсть на её загривке и спине стояла дыбом. — Вы убили аликорна, воплощающего четверть природы и течения времени, и говорите, что не нарушили баланс?!

— Нас не волнует время и пространство. Наша специальность — эмоциональная сфера. Мы питаемся любовью и на её основе выращиваем своё общество.

— Ну так вы провалились и здесь, — проскрежетала зубами Селестия, и на её роге взвихрилось золотое пламя. — Потому что я обрушу на вас ярость столь лютую, что она сотрёт в пепел все капли любви, которые вам удалось собрать!

Искривлённый рог оскалившейся Кризалис ядовито запульсировал зелёным, собираясь ударить заклинанием, и Луна с Сомброй поняли, что видели достаточно, чтобы перестать прятаться. Они телепортировались чейнджлингу за спину, сбив её настрой звоном переносящих их вспышек. Заклинание Кризалис не было завершено, заклинание Селестии — было.

Единорог и аликорночка одновременно закрыли друг друга щитами, и чейнджлинг с запредельно высоким визгом врезалась в них спиной, снесённая мощью ревущего огненного потока. Селестия скалила зубы и рыдала одновременно, вливая в заклинание всю глубину и силу своего отчаяния. Неизвестно, как Кризалис оставалась живой, если жар атаки чувствовали даже защищённые двойным заслоном Сомбра и Луна, но её страдание сомнений не вызывало. Пламя, как живое, забиралось ей в ноздри, жрало хитин и плавило насквозь конечности. Когда Селестия выдохлась, а полубессознательное тело чейнджлинга рухнуло оземь, у него не осталось ни единого неповреждённого участка. Новые дыры, обширные, глубокие и сквозные, покрывали каждый его дюйм.

Сомбра поражённо оторвал взгляд от сожжённого чейнджлинга и перевёл его пони, которая, казалось, не так давно проповедовала ему ценность отказа от мести. Вряд ли она сейчас задумывалась о какой-либо морали, когда дело коснулось лично её и того, кого она любила. Её шоковое состояние, выражающееся в резком, отрывистом дыхании, распахнутых подрагивающих глазах и конвульсивной дрожи всего тела, вряд ли относилось к нарушению иллюзорных моральных норм — скорее к тому, как она переживала отдачу столь разрушительного заклинания.

А затем лицо старшей из сестёр рассекла одержимая улыбка, и единорог понял, что она не жалеет. Ей ни капли не стыдно ни за то, что она сделала, ни за то, что она предала собственные идеалы; более того — она готова сделать это снова. Склеры глаз Селестии на мгновение подёрнулись чёрным, а радужки полыхнули прожорливым рыжим огнём.

— Нет! — выкрикнул Сомбра, инстинктивно превращая нечто страшное. — Она ещё нужна нам живой! Только так мы сможем узнать, куда делся Килхол и что они замышляли, — видя, что это нисколько не убедило старшую из сестёр, а глаза Кризалис вдруг безо всяких видимых причин распахнулись от ещё более адской боли, он выкрикнул: — И отомстить за смерть Лета!

Рог Селестии тут же погас, а чейнджлинг бессильно обмякла. Луна с осторожностью подошла к сестре и прикоснулась к ней крыльями, прежде чем заключить в объятья и спрятать лицо в трёхцветной гриве. Аликорница, проморгавшись, вернула тяжёлое дыхание в норму и слабо погладила обернувшие её копыта младшей кобылки, показывая, что снова владеет собой, и её можно отпустить. Сжав ту напоследок крепче, Луна разомкнула передние ноги.

— Нам нужно привести её в чувство, — отрывисто сказал Сомбра, легонько пиная Кризалис в спину. — И надеяться, что вспышка Селестии не повредила воспоминания и разум, хотя лично я был бы не рад под неё попасть.

Дырявое тело всё ещё едва заметно дымилось.

Чейнджлинга прислонили к валуну, и единорог изменил его структуру, обеспечив рост кристаллов. Они проскочили через дыры в ногах Кризалис и оказались подпёрты теми, что выросли ниже и под углом. Пленница оказалась надёжно подвешена на гранёных рогатках и треногах, и судя по тому, как она заёрзала и заморщилась сквозь небытие, способ фиксации был выбран не самый комфортный.

— Очнись, — резко приказала Луна, плеснув той в лицо снопом льдинок с рога. Они вцарапались в хитин и растаяли, сползя по взбугрившимся в гримасе мышцам. Кризалис с явным трудом разлепила покрасневшие от боли и ожогов глаза. — Куда ушёл Килхол?

— Он ушёл? — страдальчески блуждающий взгляд чейнджлинга сделался вдруг панически цепким.

— Да, — процедила Селестия, держа рог угрожающе зажжённым. — И я не советую тебе лгать. Ты связалась с двумя аликорнами и единорогом, повелевающим страхом.

— Он не должен был бежать! — задёргалась на кристаллах Кризалис и зашипела от боли, бесполезно выстрелив раздвоенным языком. — Он не мог б-бросить гнездо…

— Смог и бросил, — разочаровал её Сомбра. — Он сознательно привёл нас внутрь, а когда Луна пришла в ярость — спокойно ушёл, как ни в чём не бывало.

— Луна? — ещё несколько сосудов лопнуло в чейнджлинговых глазах, вперившихся в названную кобылку. — Значит, вот кто уничтожил мой дом? Ты понимаешь, что тебе больше не…

Селестия прервала её, придушив раскалённым телекинезом. Запах палёного хитина заставил Сомбру и Луну отшатнуться; магия шипела и стреляла искрами, как будто была не плазмой, а водой, касающейся кипящего масла, но старшая аликорница оставалась невозмутимой и говорила нарочито медленно, не спеша избавлять Кризалис от мучений:

— Не смей угрожать моей сестре.

Перед исчезновением телекинетическая удавка так резко дёрнула голову чейнджлинга вверх, что едва не сломала шейные позвонки. Селестия села на песок, мокрый от растаявшего снега, и терпеливо повторила поверх надсадного кровавого кашля пытаемой:

— Куда ушёл Килхол?

— Я не знаю, — выдавила чейнджлинг, сжавшись. — Я не знаю! Он не должен был уходить! Его делом была охрана улья, пока я добываю для наших детей пропитание! Я бы сама хотела знать, где он сейчас!

— Зачем вы… — бесстрастный тон старшей из сестёр дал слабину. — З-зачем… — она отвернулась, подрагивая в попытке справиться с подступающими к глотке рыданиями.

— Зачем вы убили Лето? — закончил за неё Сомбра тяжёлым голосом. — И, самое главное, как вам это удалось?

— Мы взяли числом. Килхол сказал, что знает, как нам выводить ещё больше подданных — нужен лишь источник энергии. Тело аликорна, несущего тепло и жизнь, подходило в качестве основы как нельзя луч…

Она была прервана железной пощёчиной.

— Селестия! — возмутился Сомбра.

— Простите, — выпалила в ответ аликорница безо всякого раскаяния. — Я не могу спокойно это слушать.

Кризалис шумно сплюнула новый сгусток крови.

— Зачем вам нужна была армия? Что вы собирались завоёвывать? — потребовала Луна, свирепо глядя на чейнджлинга. Та прикусила и без того разбитую губу и тревожно забегала взглядом, явно не желая отвечать. — Ох. Конечно же.

Перья нежданной хваткой уцепили витающий подбородок чейнджлинга, рывком притягивая её лицо ближе к младшей аликорночке.

— Мне нет никакого дела до политики, — доверительно шепнула она. — Вы, выродки, убили одного из аликорнов времён года. Это — преступление не против Кристального королевства. Это — преступление против природы. Ради ваших жалких империалистических интересов.

— Килхол предал меня, — просипела Кризалис. — Он воспользовался мной, чтобы стать моим подобием. Даже вы — пешки в его копытах.

Луна сурово сузила глаза, но Сомбра пресёк её протест коротким:

— Продолжай.

— Он всегда был везде. Знал каждого бессмертного в мире, наблюдал за становлением аликорнов, имел рычаги влияния в любой области. Он дьявольски умён и невероятно опасен, — Кризалис судорожно сглотнула, чуть заметно затрясшись. — Но знаете, что самое страшное?

Селестия угрюмо смотрела на попытки чейнджлинга подтянуться на кристальных оковах и придвинуться ближе к своим палачам, чтобы втереться к ним в доверие.

— Он начал нуждаться в любви только с того момента, как был обращён. От него нельзя было дождаться ни единой искренней эмоции, у него не существовало привязанности даже в воспоминаниях, он психически не способен к бескорыстию и самопожертвованию, — хрипела Кризалис, выжимая из себя последние силы, чтобы продолжать говорить, и определённо боялась не успеть — тараторила, проглатывала зачастую половину звуков, сбивалась. — И, как чейнджлинг, я не могла в этом ошибаться. Я питалась только тем, что он давал мне добровольно, а не тем, что я могла вытянуть из него пассивно, как из других пони.

— Почему ты не разгадала его намерения? Ты разве не чувствуешь ложь? — придирчиво поинтересовался единорог.

— Не ложь, только любовь, — рвано замотала головой Кризалис. Её глаза уже косили от переживаемых мучений, рассудок путался в пульсации боли. — И её в ней не было, никогда не было…

— Допустим, но разве ты не могла распознать его замысел, когда обратила в такого же чейнджлинга?

— Нет. Иначе это было бы слишком просто. Мы дырявые, и эмоции у нас тоже дырявые. Мы не можем ими питаться, поэтому и считывать их друг с друга — бесполезная трата потенциала. Как только он получил желаемое, сразу стал для меня плотно закрученным свитком, — Кризалис отчаянно рванулась на подвесивших её кристаллах. — У нас общий враг! Разве вы не понимаете, что теперь у нас общий враг?

Рог Сомбры загорелся, и кристаллы втянулись обратно в валун, позволив чейнджлингу с облегчённым всхлипом упасть на землю. Единорог сделал протестующе дёрнувшейся Селестии страшное лицо, и та недовольно уселась обратно.

— Ты знаешь, что он замышляет теперь? — продолжал допрос жеребец.

— Нет, — покачала головой Кризалис, обессиленно не поднимая её с песка. — Но, если он бросил мой улей, позволив Луне его уничтожить… его планы теперь идут против моих.

— Значит, он явно не заинтересован в завоевании Кристального королевства, — мрачно потёрла копытом грудь Луна. — Чего же он может хотеть?

— Стать Богом, — перекатила на языке Селестия. Сомбра и Луна посмотрели на неё с удивлением. — Да, он дьявольски умён и невероятно опасен, как было сказано. Но он был рождён всего лишь земным пони и не мог заявлять о своём могуществе прямо — хоть словом, хоть делом. В своём естественном виде он даже роста весьма невысокого, и это лишало его тех преимуществ, что были свойственны этой расе, а раскрыть свои недюжинные умственные способности, не имея рога, он мог, лишь плетя интриги и манипулируя всеми подряд — но, опять же, тайно. Ему стало скучно и тяжело прятаться, и он захотел открыто заявить о себе, но не бояться при этом свержения. Стать Богом — единственный способ добиться этого.

— Постой, постой, постой, — забормотала Луна, сосредоточенно хмурясь. — Признаваясь в убийстве Лета, Килхол говорил что-то о… пробе сил? — она быстро посмотрела на Кризалис. — В кого он превратился первым, когда ты обратила его в чейнджлинга?

Ответ никого не удивил:

— В аликорна.

— Он хочет стать не просто Богом, а единственным Богом, — безрадостно произнесла Селестия. — Но почему именно Лето? Он планирует захватить контроль над солнцем на эти три месяца?

— Неправильный вопрос, — покачала головой Луна. — Как он вообще сумел найти Лето? Разве это знание — то, во что посвящают простых смертных?

— Килхол — не простой и не смертный.

— Не имеет значения, — отрезала аликорночка. — Он даже при таком положении дел не был тем, кому Лето охотно сообщил бы о своём новом доме. Селестия, об этом знала только ты, не так ли?

— А также Анима и Дженезис, но больше никто, — моргнула старшая из сестёр.

— А вот это уже маловероятно, потому что осколок Кристального Сердца как-то был украден. Что мешало подослать ещё несколько лазутчиков, которые собирали бы информацию? Вы вряд ли обсуждали новое место жительства Лета в Кристальном Архиве.

Селестия, осознав, закрыла лицо копытами с чуть заметным скулежом. Она краем глаза посмотрела на неподвижное тело единственного жеребца, которого любила.

— Мы должны сделать всё правильно, — прошептала аликорница.

— Просто скажи, что, — нежно положил копыто на её плечо Сомбра.

Пони встали треугольником вокруг Лета, со склонёнными головами выражая последнюю дань уважения. Они обменялись между собой печальными взглядами, прежде чем зажечь рога и исполнить заклинание. Три ауры затеплились на разных краях неподвижного тела.

Земные пони предают мертвецов земле, пегасы — сжигают, единороги — оставляют в склепах. Тело аликорна же — величайшее чудо, что может быть использовано во зло и осквернено. Лето заслуживал такой посмертной участи меньше кого бы то ни было, особенно после того, что уже былло с ним сотворено. Был только один способ упокоить аликорна, не оскорбив его память и не воспользовавшись его вечным даром в корыстных целях.

Красное, бирюзовое и золотое сияние пронзило каждую священную клетку. Оно испаряло остатки нечистой слизи, возвращая чертам Лета природную красоту…, а затем развеивая её радужными искрами, возносящимся в тёмное небо. Одна за другой зажигались звёзды над взволнованными и торжественными взглядами трёх пар глаз, несколько минут мерцая красным, бирюзовым и золотым, прежде чем обрести привычную холодную белизну.

— Звёзды… — благоговейно выдохнула Луна, раскрывая крылья. — Это частицы души аликорнов, отправившихся на небеса…

Сомбра нежно потёрся носом о её висок, не отрывая взгляда от новорождённых небесных огней. «Нельзя забывать о том, что у нас появился бессмертный враг, который одержим жаждой власти. Я даже теряюсь, можно ли называть его безумным, — размышлял единорог, — если до сих пор у него получалось обдурить всех так, что они не понимали, что отдали ему, до последнего. И это может означать… что я тоже рискую попасться в его ловушку, и я даже не буду знать, когда. Возможно, я не узнаю этого вообще, даже если станет слишком поздно. Но пока не время об этом думать. Пока…».

Селестия замерла в последних отголосках своей благоговейной страсти, беззвучно роняя на песок прозрачные, искрящиеся слёзы.

Кризалис сквозь ноющую пелену боли смогла увидеть, как Селестия, Луна и Сомбра исчезают с пляжа без следа. Кажется, те маленькие предметы, что левитировала старшая из сестёр, были телепортационными рунами — Кризалис видела их достаточно, чтобы узнать даже в таком состоянии. А чувствовала она себя просто плачевно.

Из-под валуна веяло прохладой, так манящей сожжённое магическим пламенем тело. Стоная и скрипя, чейнджлинг потащила себя по мелкому царапающему песку, чтобы неуклюжей грудой свалиться в расщелину. Родной зелёный дым, эфемерным ковром устилающий пол, приобрёл морозный голубоватый оттенок, и Кризалис яростно заскулила, кроша друг об друга клыки: низкая температура в убежище могла помочь ей оправиться от ожогов, но она же с успехом могла уничтожить все кладки.

Осиротевшая Королева упрямо ползла к гнезду, туда, где раскручивался распространяющий прохладу незримый ледяной маховик. Она прерывисто дышала, с ужасом глядя на валяющиеся всюду тела, трупы её подданных. На нескольких узких проходах ей пришлось ползти прямо по ним, слыша леденящий кровь глухой и безразличный шорох потускневшего хитина. Слёзы защипали расцарапанное и разбитое лицо, но, казалось, под гнётом возобновившегося одиночества и не находящего отклика ментального зова Кризалис забыла о любом физическом уроне, намного больше страдая от душевного.

На входе в сердце логова она остановилась, приподнявшись на шатающихся передних ногах. Они были настолько обезображены, что чуть ли не надламывались под весом её тела, но Кризалис чувствовала необходимость осмотреться. Яйца, вот-вот готовые вылупиться благодаря чудодейственной энергии питающего их Лета, были безнадёжно загублены холодом и погребены под хрусткой плёнкой инея. Частые всхлипы очередью вырвались из Королевы, лишившейся сразу всех своих подданных.

— Килхол… — проскрежетала она, нетвёрдо поднимаясь ещё и на задние ноги. Удушающий жгут сдавил мозг, перед глазами потемнело, и чейнджлинг опасно зашаталась, но не упасть в этот момент было для неё делом чести. Она безысходно прислонилась оплавленным боком к стене, понимая, что никакая злоба не удержит её на ногах, и блаженно застонала от целительного холода. — Воспользовался мной… и бросил, надругавшись над моими детьми и лишив меня надежды возродиться…

Кризалис отдышалась и упрямо сделала маленький шаг по направлению к безмолвным, неподвижным кладкам. Прерывистое и неровное дыхание застывало облачками пара над покрытым легко ломающейся ледяной корочкой полом, присоединяясь к вездесущей зелёно-голубоватой дымке.

— Луна… уничтожила мой народ и превратила их колыбель в их могилу…

Шипя от лишающей зрения и разума боли, Кризалис осознала, что стена закончилась, и дальше ей придётся идти самостоятельно. Раздробленные и изрешеченные ноги готовы были отказать от перенапряжения.

— И я совершенно… никак… не могу отомстить никому из них, — прошелестела чейнджлинг, прежде чем её проливающие горькие слёзы глаза закатились, и покрытое мутными волдырями тело подрубленным деревом рухнуло на ближайшую кладку.

Кризалис с тоскливой, горькой нежностью провела немеющим копытом по крупным пузыристым буграм кладки. Она тихо запела колыбельную заплетающимся языком, упорно выводя мелодию до тех пор, пока не потеряла сознание.

Под её пылающим от ожогов телом расплавился иней, а через несколько минут по скорлупе нескольких яиц слабо ударились изнутри ожившие личинки.