Тень и ночь
XXIX. Оружие массового поражения
Луна открыла глаза, и по ним больно резанул полуденный свет. Аликорница инстинктивно, пусть и вяло, подтянула крыло к лицу, чтобы закрыться от него, и слева сразу что-то двинулось. Краешком зрения принцесса успела заметить мелькнувший в кристальную полупрозрачную дверь искрящийся хвост.
Она тяжело провела сгибом крыла по лицу, словно желая смять и перемешать его черты, и ничего не почувствовала — ни мышцами, ни кожей. Настолько онемевшим ощущалось тело. Воспоминания были размытыми, они посещали её всполохами, и их границы смешивались, путаясь во что-то неправдоподобное. Не зная, как реагировать на подбрасываемые мозгом картинки, Луна лежала в пуховых перинах, не возясь под тонкой простынкой. Любое движение означало сдвинуть ткань холодным, не нагретым телом местом, а аликорница отчего-то была уверена, что малейшее касание прохлады — и её начнёт бить озноб.
Собственное тело ощущалось чужим и почему-то лишним. Гораздо естественнее теперь было пребывать в форме, которая обладала способностью накрыть собой всю вселенную. Луна вздохнула, лишь бы издать какой-нибудь звук — и ни единого слова из песни, которую она пела так, будто та была ей за кислород, не всплыло в памяти. Аликорница устало сомкнула веки, но тут же распахнула глаза на звук знакомых торопливых шагов.
Сомбра распахнул копытом дверь, почти влетая в покои. Луна повернула к нему голову, и он, замерев на миг, чтобы выдохнуть от облегчения, прыжком преодолел расстояние до её постели. Следом семенила, судя по всему, обладательница ускользнувшего недавно в дверь хвоста.
— А я так и знала, что так будет, — щебетала она взволнованно. — Столько просидели у постели Её Высочества, а как только вышли — она и очнулась…
Сомбра не обращал внимания на лепет служанки. Он взял копыто аликорницы своими и слабо погладил, привлекая её внимание.
— Ты помнишь меня? — единым выдохом спросил единорог. Луна обратила внимание на то, как сильно растрёпана чернильная грива, как наводнились кровью из полопавшихся сосудов глаза.
— Сомбра…
Тот прижал уши, утыкаясь в удерживаемое своими передними ногами копыто лбом. Аликорница неуклюже убрала шёлковые пряди гривы, тут же непослушно упавшие обратно, обвела контур родного лица, ероша жестковатые короткие бакенбарды.
— Что произошло?
— Ты нарушила законы времени и пространства, — с оттенком горечи в голосе прохрипел жеребец и откашлялся в сторону. — Дискорд зашвырнул меня туда, где, как он был уверен, меня никто не сможет найти. Но ты… ты смогла. Как ты догадалась путешествовать во времени через Инскриптум?
— Мы просто попросили его сказать, где ты.
— Что ж, — пресно протянул Сомбра. — Это была одноразовая функция. После того, как ты вытащила меня из него на себе, его страницы намертво склеились, и теперь это — просто тяжеленный сплав металлов. А, ну, и ещё Анима Кастоди была в шоке от всего этого, и встречала нас, кажется, половина армии Кристальной Империи, утрамбованная по библиотеке.
— Мы ничего не понимаем, — поморгав, протёрла глаза копытами Луна. — Сколько мы были без сознания?
— Сутки. Я боялся, что будет больше, — он коснулся подошвы её копыта быстрым горячим поцелуем. — Как ты себя чувствуешь?
— Очень холодно, — прошептала аликорница. Сомбра протянул ей передние ноги, и аликорница вползла в его объятья.
— Или тебе принести одеяло? Горячий пунш?
— Нет, — покачала головой Луна, изо всех сил вжимаясь в тело жеребца. — И так хорошо…
Единорог откуда-то левитировал ей диадему. Без трещины, идеально гладкую и отполированную, словно только выплавленную в подарок на коронацию.
— Я починил её, — тихо пояснил очевидное Сомбра, осторожно опуская регалию в спутанную гриву. Луна выдохнула, прикрывая глаза.
— Мы не помним половину из того, что произошло.
— Потому что ты никогда эту половину не знала, — жеребец ласково гладил вминающую себя в него аликорницу по спине. — Мне очень повезло, что в до-пространстве — я решил звать то место так — я оказался не в физической форме, иначе я умер бы раньше, чем моргнул. Очень долгое время я летал там, не испытывая никаких потребностей, кроме одной — вернуться. Я пытался считать, но это было невозможно — цифры ещё не были изобретены, и пустота вокруг словно высасывала их из моей головы. Всё, что мне оставалось — бороздить бесконечность и пытаться найти выход. Луна, кажется, я потратил на это столетия. Но я искал бы и дальше, если бы не совершил ошибку и не начал от скуки пробовать совершить посадку на любую из планет. Планетами, как выяснилось, их можно было называть очень и очень условно… — единорог надолго замялся, небольно сжимая пряди тёмной гривы в попытках сосредоточиться. — В общем, я даже после всего произошедшего не знаю, что это было, но оно словно оборачивало мою суть против меня. Я начал бояться и сходить с ума. Вокруг того места, где я оказался, летало что-то вроде дракона, он…
— Мы видели.
— Да, верно, — осёкся Сомбра. — Короче, даже этот страж показался мне жеребячьим лепетом по сравнению с кошмарами, которые я нашёл в своей голове, и я совершил побег, надеясь, что вырвусь. И там… — жеребец нервно провёл языком по пересохшим губам, до сих пор не веря себе. — Я думал, что это сказки, но там я встретил двух аликорнов. Тех самых, от которых мы все произошли. Они были гигантскими, и их тела… это были скорее скопления галактик, просвечивающие сквозь призрачную кожу. В их глаза было невозможно смотреть, но, — он несмело усмехнулся, — когда меня останавливали законы. Глаза одного были безднами, глаза второго… — Сомбра беспомощно покрутил копытом, хлопая ртом. — Не поддаются описанию. Я просто не знаю, какую подобрать аналогию, чтобы ты поняла то, что я имею в виду, но они были… полной противоположностью бездны?.. И эти аликорны были огромными. Мне пришлось разрастись до предела, чтобы стать одного с ними роста. Я не знал, что в этой форме можно критично разорваться, но почувствовал, что именно это со мной и происходит. Чтобы и дальше иметь возможность рассматривать их, я начал летать вокруг, и они меня заметили, а потом начали следить за мной взглядами. И это оказалось ещё хуже, чем если бы я сам решил заглянуть им в глаза.
Единорог ненадолго замолчал. Луна чувствовала, как истерично участился пульс у него под кожей, и обняла крыльями в ничтожной попытке успокоить. Тщательно подбирая слова и контролируя срывающийся голос, Сомбра продолжил:
— Глаза-не-бездны вливали в меня все знания из каждой секунды существования мира вне зависимости от того, наступила она или нет, а глаза-бездны тут же отнимали всё, что мне давалось. В одно мгновение я терялся от переизбытка информации, в другое — задыхался от неведения, потому что один из аликорнов вместе с воспоминаниями, которые вкладывал в меня другой, утягивал и мои собственные. Я превратился в… буфер, по которому кочуют всеведение и забвение. Друг за другом, бесконечным хороводом.
Аликорница беспомощно зажмурилась, стискивая серые плечи копытами.
— Мне приходилось всматриваться и вдумываться во всё, что мне показывали. Это были как развёрнутые тайны вселенной, так и известные любой букашке истины, но среди всего этого непременно должен был лежать ключ от до-пространства, способ покинуть его и вернуться домой. А скорость потока информации и её исчезновения была такой безумной, что я со своим ничтожным, смешным понийским мозгом не мог обработать и процента, и чем больше я пытался выхватить что-то, а тем более — найти среди этого что-то полезное, тем успешнее я забывал абсолютно всё. Даже то, что изначально было моим. Не знаю, в какой момент я потерял себя полностью и стал не больше, чем тенью… но однажды в этом круговороте раздался твой голос. Я не сразу узнал его. Тем не менее, он послужил мне маяком. Он был среди этого хаоса чужой памяти самым стабильным, самым ярким огнём, и я полетел к нему, оставив аликорнов. Они заинтересовались и пошли за мной, но змей не пустил их к тому, что должно будет стать нашей вселенной. Он сторожил её, чтобы она не разлетелась, не раскатилась по тем краям мира, где не сможет существовать вообще — по крайней мере, именно так я это понял.
Впервые на лице единорога появилась улыбка, и её блаженство после заново переживаемой агонии почти переносило Сомбру в разряд безумцев.
— А потом я сумел найти тебя. И сразу понял, что это ты, — Луна сладко вздрогнула от того, как прозвучало незначительное слово, но не смогла осознать всю глубину вложенных в него чувств ни разумом, ни сердцем. Это было что-то сверх понимания. Что-то, с чем ничтожный, смешной понийский мозг не мог справиться. — Моя душа, всё то, что я потерял и хотел вернуть, единственное, что я обменял бы на все знания вселенной и всё её могущество. Ты понимаешь всю силу того, что я почувствовал, когда прикоснулся к тебе и узнал?
— Да, — Луна сама не уловила, как сказала это. — Да, Сомбра.
— Не сомневаюсь, — она согрелась от одного его взгляда. — Ведь мы были как одно.
— Но почему ты запомнил всё это, а мы — нет?
— Ты вытащила меня на себе, — вновь осунулся единорог. — Я воспринимал тебя, как маяк и якорь, но совершенно не помнил ничего о себе, что не было бы связано с тобой. А это, как ни прискорбно, значительная часть моей жизни — пусть она и была проведена в стремлении увидеть тебя вновь. Эти провалы в памяти тянули меня обратно, не давали пробить ткань пространства, чтобы выйти в родной его срез. Спасая меня уже от этой напасти, ты едва не разорвала связи своей души и тела.
— Мы не помним, — растерянно нахмурилась Луна. — Как вообще оказалось возможным проделать всё это?
Сомбра тут же попросил, доверительно скрещивая с ней рога:
— Не думай об этом. Это не те воспоминания, к которым приспособлена твоя текущая форма, не имеет значения, насколько она божественная.
Луна послушно кивнула. Секунду спустя в дверях деликатно кашлянули.
— Вы закончили? — поинтересовался Дженезис. Рядом с ним стояла Анима, а из-за их спин нетерпеливо выглядывала Селестия, выглядя, несмотря на свою царственность, совсем по-жеребячьи.
Сомбра при виде аликорнов медленно ощетинился. Для полноты картины не хватало только рычания из-под вздёрнувшейся верхней губы, из-за обнажённых смертоносных клыков, но единорог почти идеально спокойно ответил:
— Мы закончили. Если вы потратили всю силу своего голоса и гнева на меня и оставили при себе только умиротворение — вы можете поговорить с Луной.
«Он не подпускал ко мне никого из них? — догадалась та, вспомнив случайную реплику служанки. — Стерёг меня, словно верный пёс? Но почему?». Анима Кастоди наклонила голову и ответила:
— С одной оговоркой: я не могу миролюбиво относиться к тому, что была уничтожена одна из главных и важнейших реликвий мира, воплощение самой его памяти.
В звенящей тишине единорог осторожно выпутался из объятий аликорницы и обнадёживающе поцеловал её в лоб, прежде чем неторопливо, угрожающе выпрямиться и пойти к выходу. Луне на миг показалось, что её сестра и наставники отступили с пути не столько из желания уступить дорогу. Рядом с королевой Сомбра остановился, не обращая внимания на напрягшегося Дженезиса.
— Известен ли Вам основной закон вселенной о том, что если где-то что-то убавилось — где-то что-то прибавилось, Ваше Величество? — нарочито растягивая слова, учтиво осведомился единорог и обжёг один из выпирающих в стороны боков аликорницы презрительным взглядом, прежде чем вернуться к её глазам. — Уверен, что известен.
Он в последний раз ласково посмотрел на Луну, прежде чем окончательно исчезнуть за дверью. Обогнав правителей Империи, Селестия первой оказалась у ложа сестры и обняла её:
— Ты в порядке, Луна? Ничего не болит?
— Такое чувство, что в моём теле чего-то не хватает, — поморщилась Луна, с сестрой оставляя манеру говорить о себе во множественном числе.
— Совести и здравомыслия, — буркнул Дженезис, оставшись неуслышанным, чего и добивался.
— Я рада, что ты воссоединилась с Сомброй, — сдержанно проговорила Анима, подходя к кровати. — Не рада, какой ценой.
— Мне действительно жаль Инскриптум, — повинилась Луна, опуская голову. Селестия укрыла её спину крыльями, бросив на королеву быстрый укоряющий взгляд. — Но я не видела иного способа помочь Сомбре. Дискорд действительно постарался с тем, чтобы спрятать его. Даже Элементы Гармонии не смогли дотянуться дотуда.
— Кстати, о них, — подняла бровь Анима. — Я хочу, чтобы вы подробно изучили их и их свойства и отчитались мне о результатах. У мира появился новый способ защиты, и, насколько я поняла, вы стали его хранительницами.
— Мы уже начали это делать, — ответила Селестия. — Пока выяснилось только, что их не может использовать абсолютно любая пони. Те Элементы, которые охотно отвечают моей сестре, не так послушно работают у меня. В копытах смертных же они молчат вообще.
— Они подавали признаки ума? — поинтересовался Дженезис.
— Нет. Они скорее очень требовательны к неким характеристикам, которые мы пока не открыли. Или, по крайней мере, не можем быть уверены.
— Вот и займитесь этим, — кивнула королева. — Уверена, их возможности намного шире простого превращения в камень. Кстати, можете ли вы привезти их с собой в следующий раз, чтобы посмотреть, как они будут работать в связке с Кристальным Сердцем?
— Любопытная идея, — энтузиазменно хлопнула в копыта старшая из принцесс. — Что думаешь, Луна?
— Да, любопытно, — рассеянно повторила она.
— В качестве компенсации за произошедшее с Инскриптумом, Луна, — надавил Дженезис, привлекая внимание воспитанницы жены, — отныне вы должны будете применять их силы при любой угрозе Кристальной Империи.
Аликорница пропустила половину слов мимо ушей, потому что была способна думать только о том, каким всё стало неправильным после путешествия в до-пространство.
Теперь фраза «я видел начало мира» — отнюдь не метафора. Если я решу выпустить мемуары — и это будут очень длинные мемуары! — у пони будет весомый повод расхватывать их, как горячие пирожки.
…
Только какой?
Тем не менее, Луна оправилась уже к возвращению в Эквестрию, через неделю. А вот с Сомброй начало твориться что-то неладное.
Всё начиналось довольно невинно — бормотание себе под нос, комментирующее любое действие, нетерпимость к яркому свету, проявления чересчур замысловатого чувства юмора и лёгкая рассеянность. Ничего непростительного для пони, который побывал за тысячи лет до становления вселенной.
— Ты в порядке? — тем не менее, поинтересовалась чувствовавшая нутром что-то неладное Луна. Сомбра, удобно уложив голову ей на круп, уже четыре минуты не переворачивал страницу парящих перед ним в красном телекинезе черновиков Старсвирла — их всё-таки не смыло шоколадной рекой.
Но суть в том, что раньше за то же самое время он мог прочитать, понять и запомнить четверть какой-нибудь большой главы сложного магического труда, а теперь не мог осилить и страницу, каким бы неразборчивым ни был почерк.
— А? — с уже ставшей привычной несобранностью встрепенулся единорог и тряхнул головой. — Да, да, в порядке, просто… задумался.
Сомбра проигнорировал жгущий ему висок недоверчивый взгляд. Подобное «витание в облаках» до какой-то поры было милым и даже забавным (взять хотя бы тот случай, когда он очень долго, хмурясь и почти злясь, искал по всем углам оставленную чашку с кофе, которая всё это время порхала рядом с ним в его же собственном телекинезе), но после стольких повторений уже начинало пугать. Однажды Луна поняла, что стоило слушать своё чутьё, но было поздно.
Это была обычная ночь с её рутиной. Аликорница шла к смотровой башне, на ходу слушая отчёт капитана ночной стражи о том, что выживаемость среди молодняка мантикор оказалась настолько высокой, что учащиеся охотиться котята уже появляются в окрестностях окружающих леса деревень, и небо знает, что случится, если матери явятся забрать их и увидят рядом с ними любопытных пони — взрослые особи не славятся ни компанейским нравом, ни дружелюбием. Луна, поджимая губы и покачивая головой, подыскивала способы решить эту проблему без убийств — имидж её гвардейцев и без того страдает слишком часто в последнее время, — когда ночную тишь нарушил жуткий грохот из библиотеки.
В библиотеке должно быть тихо, а шум оттуда достиг аж четвёртого этажа над ней. Не успела принцесса мысленно проворчать насчёт неуклюжих полуночников, как вспомнила, что прямо сейчас там планировал находиться Сомбра, а он — тот, кого можно сравнить с пантерой, а не с быком в посудной лавке. Или, учитывая ситуацию, в книжной.
— Арэйдас, жди нас на вершине башни, — коротко приказала вполголоса Луна, разворачиваясь и быстрым шагом идя к лестнице. — Мы дослушаем твой отчёт там.
Капитан поклонился ей в спину, и аликорница, не теряя времени, телепортировалась на ошеломительно-громкий звук. Представшее перед ней зрелище заставило её ахнуть. Сомбра без сознания лежал под перевёрнутым книжным шкафом; половина сломанной лестницы торчала из-под горы книг рядом с ним.
Чтобы тёмный маг, да не сумел превратиться в тень и избежать падения! Телекинезом расшвыривая завалы, Луна подумала, что отключился единорог явно ещё до удара. Она быстро просканировала его тело заклинанием и послала вдогонку волну, исцеляющую повреждения — жеребцу повезло, они обошлись лишь кожей. Чуть слышно простонав от испаряющейся боли, он открыл глаза.
— Сомбра, — взволнованно позвала аликорница; её голос дрожал от беспокойства, дыханию было тесно в груди, — как это произошло?
Он сильно нахмурился, потирая фантомный ушиб на макушке. Вопрос был совершенно логичным, но до странности раздражающим. Луна дёргано поторопила, но в её голос просачивалась не злоба, а неожиданное отчаяние:
— Что ты делал?
Единорог стряхнул с крупа раскрытую книгу, осмотрелся с уверенным видом и не смог ничего ответить. Луна прижала уши и почти до крови вцепилась зубами в нижнюю губу. Видя её замешательство и чувствуя из-за этого вину и тревогу, Сомбра изо всех сил напряг память и вдруг вскрикнул, хватаясь копытами за голову и часто дыша.
— Не надо! — воскликнула аликорница, притягивая его к груди и сбивчиво гладя по больному затылку. — Не вспоминай. Не надо. Всё хорошо. Мы справимся.
Жеребец не мог сказать ни слова, словно забыл их все до единого. Но он ощущал лихорадочную дрожь Луны и ещё отчётливее — её страх, и не видел причины для него, но это не уничтожало его потребности утешить кобылку. Передние ноги обняли её в ответ, успокаивающе поглаживая по всей спине.
— Всё хорошо, — робко повторил он. — Не надо бояться, Луна, тише, ну что ты…
— Ты меняешься, — отчаянно вцепилась она копытами в его скулы, готовая заплакать. — Сомбра, ты сам не понимаешь этого, но ты меняешься, и я не понимаю, почему. Что с тобой происходит?
Единорог вдруг сделался мрачнее тени. Он бережно отстранил цепляющуюся за него аликорночку и левитировал к себе журнал.
— Я пытаюсь это выяснить, — бесстрастно сообщил Сомбра. Луна приняла дневник из его телекинеза и открыла его.
Последние заметки были больше похожи на бред сумасшедшего. Поначалу соблюдая строки и абзацы, далее единорог начал строчить записи, словно в истерике. Слова наползали друг на друга, одни были много крупнее других, не преследуя цель что-либо подчеркнуть или выделить, а под кое-какими вообще порвалась бумага, потому что Сомбра слишком резко царапал её пером. Много чернильных клякс, много исправлений, много зачёркиваний и перечёркиваний — чем дальше, тем более нечитаемыми становились записи и тем сильнее пестрило в глазах от бесконечных «Луна» и «помни». Самые свежие вообще были сделаны на другом языке — незнакомом и древнем.
— Я ничего не поняла, — заикаясь, вернула журнал аликорница.
— Я тоже, — нахмурился единорог, листая книжицу из конца в начало. — Но сам процесс записи успокаивает меня и даёт иллюзию того, что всё хорошо.
«Он понимает, — загнанно стучало сердце Луны. — Он понимает, что что-то не так, но старается скрывать это от меня до последнего. Насколько же всё плохо на самом деле, моя тьма?».
Я вёл дневник, анализируя своё развитие, упражняясь в изложении мыслей и даже в каллиграфии. Это было для меня развлечением, но, к моему ужасу, оно обретает реальную необходимость. Путешествие в до-пространство не прошло для меня бесследно, и мне кажется, что, чтобы проделать подобное, Дискорд тоже что-то во мне изменил. Я чувствую, как во мне присутствует что-то неправильное и чужое, но не могу уловить и изучить это, а как дашь название тому, чего не видел? Как сможешь бороться с ним? Как определишь меру необходимой борьбы?
Я что-то хотел написать. Вспомню потом.
Ответ на этот вопрос она получила, когда их с Селестией графики сошлись в одной точке — точке, когда пришло время исследовать Элементы Гармонии. Памятуя о том, как плохо Сомбре приходилось в последнее время, Луна пыталась найти его, чтобы проводить к ним, но, к своему ужасу, не могла найти. С сосущим ощущением под ложечкой она приплелась в своеобразную лабораторию, не следя за осанкой и не пытаясь замаскировать напуганный взгляд. Селестия, увидев её такой, кажется, даже не узнала собственную сестру.
— Луна? — она опустила свой камень в виде ярко-розовой шестиконечной звезды, вызывавший у неё самый большой интерес. — Ты не ранена?
— Нет, — сглотнула аликорница. — Но я не нашла Сомб…
— А меня и не надо искать, я уже здесь.
Страшные хрипы в дыхании оповестили о появлении единорога даже раньше его голоса. Безобразно отросшая грива торчала во все стороны так, будто словила удар молнии. Даже серая шерсть стояла дыбом и то и дело подёргивалась, веки дёргались в тике, а длинные мускулистые ноги заплетались. Но ещё более убогим, чем всё это, были его попытки выглядеть бодрым, отдохнувшим и работоспособным.
— Может, тебе лучше прилечь? — неприкрыто ужаснулась Селестия.
— Вздор! — взмахнул копытом Сомбра, раскрыв ещё и проблемы с координацией: он лёгким движением передней ноги отправил в полёт находившийся рядом поднос с зачарованным хрусталём. Луна чудом поймала каждую стекляшку телекинезом, не разбив ничего, и тут же всплыли ещё и проблемы единорога с внимательностью — он на весь этот звон даже ухом не повёл. — У меня есть то, от чего вы точно не…
— Стой на месте! — взвизгнула Луна. Единорог послушно замер в неустойчивой позиции на двух ногах.
— Что? Зачем?
— П-просто… — скривилась аликорница, телекинезом утягивая его подвешенные в воздухе конечности обратно на пол. — Просто стой, ладно? Так будет лучше.
— Хорошо? — озадаченно согласился жеребец. — Итак, о чём я говорил. В моей голове осела информация, которая вам пригодится. А именно: Элементы Гармонии действительно требовательны к условиям использования, конкретно — к основным личным качествам применяющего их. Древо было выращено из семени, созданного Старсвирлом и Столпами Эквестрии. Для создания семени они пожертвовали части своих душ, и именно эти фрагменты стали, м-м-м… почвой? Нет, не так… Корнями?
— Мы поняли, основой, — нетерпеливо помогла Селестия.
— Да. Для роста древа. Плоды, которые оно принесло, стали непосредственно — или посредственно? — отражением того, что их породило. Это Доброта, — по граням камней, обозначая их принадлежность, по очереди запрыгал красный луч с рога Сомбры, — Смех, Честность, Щедр-А-А-А!!!
Из его носа фонтанами брызнула кровь, тело в агонии свалилось на пол. Сотрясающая единорога дрожь буквально сворачивала его в узел. Селестия быстро взглянула на Элементы — они молчали, это не они вызвали такую ужасную реакцию. Луна кинулась к Сомбре, омывая его обезболивающим заклинанием, но, кажется, оно не возымело действия.
— Позовите лекаря! — повелительно прогремела Селестия, пока её сестра отчаянно обнимала жеребца, плача от испуга и безостановочно шепча:
— Я с тобой, Сомбра, всё будет хорошо, тише, потерпи, сейчас мы поможем тебе…
Но, когда его доставили в больничный корпус, после всех исследований и анализов единорожка-врач неприкрыто схватилась за голову:
— Ваши Высочества, мой род происходит от кобылки, обучавшейся лично у Рэдиант Хоуп, но я не могу даже предположить, что происходит с пациентом и тем более — как его лечить!
Луна часто и глубоко дышала, стараясь не кричать. Она не могла потерять лицо перед поданными, даже глядя на то, как её возлюбленный мечется в путах без единого проблеска сознания в стеклянных глазах. Привязать к кровати — самое большое, что лекари смогли сделать для него, чтобы он не покалечил себя, пока его швыряло в неведомой агонии. Сомбра глухо вскрикивал от боли, выгибался в верёвках, а порой принимался шептать и бормотать на родном языке — вымершем для всего мира, но всё ещё остающемся у единорога в памяти.
Мог ли он думать на этом языке всё остальное время? Могло ли именно это наречие вычерчивать вечный зов сквозь земли и эпохи?
Аликорница думала о подобной отвлечённой ерунде, сидя на полу рядом с его кроватью и стискивая передними ногами голову, потому что решение проблемы или даже её определение никак не шли на ум. Она свалила на помощников всю работу, кроме управления луной и охраны снов, и теперь трепетно ждала, когда Сомбра придёт в себя. Она смоченными в холодной воде полотенцами смачивала его сохнущие, трескающиеся губы и вытирала пот, а когда рискнула попытаться проникнуть в его сны — обнаружила, к своему шоку, запретную печать, один взгляд на которую внушал сотрясающую череп изнутри головную боль. Должно быть, именно за этим многослойным, неприступным барьером таится причина всех бед Сомбры, и Луна пыталась пробить его, кроша рог и раскалывая копыта, но, словно смеясь на каждую её попытку, печать становилась всё толще и сложнее, а потом аликорница проснулась.
Она отключилась от усталости, сидя на полу и прижавшись лбом к краю кровати. Кто-то заботливо укрыл её одеялом, завязав его края на груди в узел, которым очень любили крепить свои плащи бэт-пони. Вяло подняв голову и морщась от боли в затекшей шее, Луна встретилась взглядами с Сомброй и не сразу поняла, что видит в его усталых красных глазах осознанность.
Осознанность обречённую. Подобающую случаю.
— Теперь твоя очередь сидеть рядом со мной?
Луна, не ответив телекинезом поднесла к его губам стакан с водой — судя по хрипам в голосе, единорог хотел пить очень давно. В самом деле, он жадно потянул в себя воду и выхлебал всё до последней капли. Аликорница начала наливать её снова, но Сомбра шепнул:
— Не надо, — и откинулся на пропитавшуюся потом подушку. Его грудная клетка высоко вздымалась, прежде чем резко опасть, образовав провал и в без того обычно впалом животе.
— Сомбра, — голос Луны дрожал от слабости и испуга, но глаза источали твёрдость. — Что происходит?
Он ответил не сразу, собираясь с духом и глядя в потолок.
— Мой разум, — осторожно начал Сомбра, — сгорает, Луна. Я прикоснулся к чему-то, к чему не должен был даже приближаться. Мне не стоило заглядывать аликорнам в глаза, мне надо было сбежать от них как можно дальше, но я не сделал этого, потому что был любопытен и беспечен. Я пытался вместить в свой скудный мозг все знания вселенной и думал только о том, что мне было нужно из всего, что мне показывали, но не обо всём остальном, что в меня вливали без моего желания. Из тех видений из глаз-не-бездн я и узнал о древе Гармонии.
— Это ты привёл меня к нему? — прошептала аликорница, и её сердце забилось быстрее. Она была права. Сомбра пожертвовал собой, чтобы привести их всех ко спасению.
Как выяснилось, его жертва была даже страшнее, чем предполагалось сначала.
— Да. И чтобы получить возможность это сделать, я был вынужден отдать как плату часть своей души.
Много страшнее.
У Луны медленно поднялась дыбом шерсть на спине и холке. Сомбра продолжал, крепко зажмурив глаза:
— Вместе с этим я отдал часть своей защиты, своего, если хочешь, иммунитета к психическим воздействиям. Поэтому теперь энергия двух аликорнов циркулирует по моему мозгу, и я снова вижу всё то, что они показывали мне, чтобы моментально забыть.
Единорог медленно повернулся к Луне, открывая глаза. Из их уголков развевающимся знаменем вырвался фиолетовый дым.
— Иногда я забываю больше, чем нужно.
— Так не думай об этом! — в отчаянии воскликнула аликорница. — Игнорируй, не всматривайся, забывай, даже не глядя!
— Я бы рад, — телекинезом развязав путы, Сомбра осторожно сел в кровати, но всё равно поморщился от мигрени. — Но там есть кое-что, что я не могу пустить на самотёк. Это — огромная опасность для тебя и для аликорнов в целом.
— Я ничего не хочу знать, если это сожжёт тебе голову! — отрезала Луна, но единорог больно схватил её копыто, рыча:
— Я уже обречён! Дискорд забросил меня туда, чтобы сломить моё сопротивление и победить мой разум, и ему удалось, но я сумел дать ему здоровенного пинка буквально даже с того света, а теперь собираюсь сделать это вновь, пока не стану бесполезной пустышкой, так что слушай!
Луна, стушевавшись, прижала уши и покорно обмякла. Сомбра вдохнул глубже, выпуская её копыто, и сглотнул.
— Ты помнишь, что я сказал Аниме Кастоди в Империи?
Аликорница сконфуженно помотала головой.
— «Если где-то что-то прибавилось — где-то что-то должно убавиться», — напомнил Сомбра. Из его носа тонкой струйкой полилась на губы и подбородок кровь. — Теперь слушай внимательно. Зима ушла, потому что вы с Селестией и Луной выросли, чтобы взять под полный контроль светила, а пони начали вмешиваться в природу и перекраивать её на свой порядок. Аликорны времён года — не помешанные на власти и амбициях боги, они — слуги этого мира, а как только слугу лишают работы, он становится бесполезным звеном, которое должно быть устранено. Ты слушаешь меня? Оставь эмоции и попробуй подумать, ответь мне: что выйдет из идеи Анимы и Дженезиса вывести сверх-аликорна?
Луне, оглушённой столькими открытиями, было непросто выполнить его требование. Пока она думала, единорог дрожащим телекинезом притянул к себе салфетку и промокнул кровь. Сомбра сдерживал в груди любые звуки, которые могли бы выдать, насколько ему тяжело — эта самая грудь будто была наполнена битым стеклом, а череп тяжелел, как от тонн смолы. Элементарный телекинез истощил жеребца не хуже битвы со стадом вендиго.
— Аликорн, который не сходит с ума от переизбытка знаний и способен бесконечно развиваться, — медленно проговорила Луна, водя глазами по полу, чертя воображаемую схему взглядом. — Не стареющий, не умирающий, с добротой и дружбой в сердце… необычайно могущественный в будущем… не способный обезуметь… — зрачки аликорницы дрогнули, и она посмотрела на крепящегося Сомбру. — После твоего р-рассказа о Зиме звучит так, будто никакие другие аликорны рядом с таким пони уже не понадобятся.
— А Анима и Дженезис уж постарались, чтобы так и было. Они поступили мудрее своих предшественников, чтобы создать настоящее оружие массового поражения.
— Сомбра, о чём ты говоришь?! — ужаснулась Луна. — У них нет таких злых намерений, они позаботятся о том, чтобы сердце их жеребёнка было наполнено любовью!
— А также о том, чтобы он без усилий двигал по небу луну и солнце. Не намеренно, конечно, так — побочно, пока занимается другим достойным бога делом.
— Я не вижу в этом ничего плох…
— Представь, — перебил Сомбра, — твою луну уводят у тебя из-под носа и таскают по небу так, как вздумается. Будешь ты рада этому? Будешь ты рада оказаться в тени и не у дел? Ты — не высший аликорн, Луна, не одна из времён года или, скажем условно, небесных, кто живёт лишь своим Предназначением. Ты — пони, которой тоже хочется любви и восхищения. Ты не сможешь вынести невнимания и забытости. Да, сердце их жеребёнка будет наполнено любовью, но она не возьмётся там из ниоткуда. Его будут любить, и любить больше, чем вас с Селестией. То, что зачали Дженезис и Анима, уничтожит аликорнов как материю.
— Аликорны — материя?
— Да, материя, материя, без которой ты была бы обычным жеребёнком-пегасом. Я понял это, как только увидел тебя там, в момент начала вселенной такой, какой она нам известна.
Единорог придвинулся ближе к краю и нагнулся к Луне, кровью из носа капая на пол:
— В масштабах вселенной, экосистемы, мирового баланса и прочей ерунды мне на это наплевать. Но оно убьёт тебя. И на это я уже не могу махнуть копытом. Запомни и пообещай, Луна: жеребёнок Анимы и Дженезиса не станет аликорном. Помни и обещай.
— Я не могу, — нетвёрдо возразила аликорница. — Как я смогу помешать этому, если пони всё-таки заслужит подобную награду?
Взгляд Сомбры погас. Он тяжело улёгся обратно в постель.
— Ты права. Если всё-таки заслужит — никак.
У меня лихорадка и жар, мне всё хуже. Я готов признать свои проблемы с памятью, потому что начал забывать даже свою жизнь. Воспоминания остаются, но они похожи больше на картинки в старых книжках для сказок, звучат в моей голове, как рассказы кого-то постороннего, с которыми у меня связать себя самого совершенно не получается. Более того — мне не хочется этого делать. Это только усугубляет боль, приносит новые приступы, всё сложнее выстраивать лог
логич
л
Луна мне снова больно
Лицо в зеркале — исхудавшее, дикое и чужое, смотрит широко распахнутыми красными глазами из-под всклоченной, лохматой гривы. Сомбра не знал, что сказать этому лицу. Чем больше он пытался вспомнить — тем глубже что-то вонзалось в рассудок тупой ледяной иглой, упрямо продавливая себе путь внутрь, в самую уязвимую сердцевину. Единорог громко вскрикнул, отворачиваясь от отражения и загнанно обхватывая себя передними ногами.
— Луна, — неровно позвал он вполголоса, заикаясь и не владея собой, — Луна, пожалуйста…
Он был беспомощен и напуган, он чувствовал себя жеребёнком впервые за длинные сотни лет. И единственная, кто могла защитить его и утешить, не была рядом. Сомбра был слаб, он не мог воззвать к теням, и в их немой глухоте видел для себя опасность и угрозу. Велико было желание забиться под одеяло и дрожать, но он и так проводил последние недели безвылазно в покоях Луны, не слишком отличаясь от её питомца, и если в его истощённом теле и остались какие-то крохи самоуважения — они удерживали его личность от окончательного распада.
Единорог, почувствовав в учащающемся дыхании и непроизвольно вырывающихся всхлипах близость панической атаки, ринулся к заваленному записями столу. На самом видном месте был приколот листок с основными сведениями, которые ему ни в коем случае нельзя забывать. Имя той, к кому он взывал, повторялось несколько раз. Сомбра перечитывал список в редких проблесках здравого ума и ничего в нём не менял. Другие же исцарапанные, скомканные и заляпанные заметки регулярно пополнялись. И это был замкнутый круг: чем больше единорог искал пути к спасению, тем дальше от него ускользали любые зацепки и тем сложнее становилось думать.
Он менялся с незаметной постепенностью, смотрел сквозь копыта на новые тревожные звоночки, на фоне имеющихся явных проблем приписывая к пустякам и занимаясь чем-то другим, пока свежие симптомы росли и крепли, обвивая его внутренности. А когда Сомбра пробовал остановить их распространение — податливо останавливались на костях, врастая в них и делая вид, что удерживают от распада, но на деле отсутствием боли и полным покоем скрывая, что кости на самом деле разламываются ещё мельче, а из их крошек, как из мозаики, незаметно выплавляется что-то совершенно новое.
— Ты не должна дать их жеребёнку родиться, — хрипел Сомбра, прижав Луну к стене. — Сделай что угодно, но не дай ему родиться!
— С… Сом… бра…
Он моргнул несколько раз, прогоняя морок, и в ужасе отшатнулся. Аликорница, более не удерживаемая его копытами за горло, с кашлем рухнула на пол. У Сомбры заледенела кровь. «Ты чуть не убил её, — пульсировало в голове. — Ты её чуть не убил!».
Вот как всё было: весь день единорог провёл в поисках способа очистить свой разум от следов пребывания в до-пространстве. Он писал любую, даже самую бредовую идею, перемежая её с переложением на бумагу своего панического состояния и мысленных воплей о помощи — Луне и неизвестно кому. А когда аликорница появилась в покоях с рассветом, чтобы отдохнуть после ночного дежурства, и случайный солнечный луч проник между плотными шторами, Сомбра… не помнил. Провал закончился, когда Луна, совершенно не сопротивляющаяся, произнесла его имя едва ли не перед смертью.
— Мн-не жаль, — прижав копыто к щеке и тут же отдёрнув его, словно оно было обагрено кровью, причитал единорог. — Мне жаль, Луна, мне так жаль! Я н-не знаю, что на меня нашло, я не п-помню…
Аликорница кашляла и корчилась на полу, не в силах применить ни одного заклинания. Сомбра не мог ей помочь: его рог сковывало кольцо, не дававшее использовать ничего мощнее телекинеза. Луна здраво рассудила, что в минуты помешательства единорог способен на что угодно, и не хотела, чтобы его необузданная магическая мощь кому-нибудь навредила, но не ожидала, что потребуется сковывать ещё и копыта.
— Мне жаль, — повторял единорог, глядя в пустое пространство. С век густо капали кровавые слёзы. — Мне жаль, Луна, прости меня, я-я бы никогда…
Он загнанно посмотрел на стол. Комки записей громоздились ввысь и вокруг него. Боль вонзилась в виски так резко, что Сомбра упал на передние колени, тщетно мазнув одним из копыт по стене в попытке ухватиться.
— Нет, — выдавил он, пытаясь подползти к столу, но страшная мука мгновенно заскакала по позвонкам вниз, поражая всё тело. — Аргх! Нет! Проклятье, я д-должен!..
Луна, не говоря ни слова, поднялась с пола и быстро добралась до стола, хватая перо и кивая Сомбре.
— Нал-наладить связь между своим мозгом, — задыхаясь от боли, диктовал единорог, — и сдвоенным кристаллом. Подобное устройство минерала обеспечивает возможность со-со-создания пустого фантома, который можно… ах! — в его груди грянул настоящий взрыв агонической боли, лёгкие, казалось, нашпиговало льдинками. — Запи-ши, Луна, зап…
— Я записала! — заверила аликорница так, словно он не задушил её до полусмерти минуту назад. Сомбра преисполнился бы благодарности к ней и её верности, если бы не был так занят тем, чтобы банально выжить. Но кобылка снова оказалась здесь.
Она обняла единорога крыльями, проливая на него звёздный свет обезболивающего заклинания. Рваное дыхание Сомбры с прорывающимися стонами постепенно выравнивалось. Он уткнулся лицом в мерно вздымающуюся грудь Луны, ненавистью к самому себе выжигая последние силы.
— Я — скотина.
— Нет, Сомбра, — шептала аликорница, целуя его в многострадальную голову. — Не кори себя.
— Я чуть было не убил…
— Замолчи. Замолчи и скажи, что ты придумал.
— Я… я должен прогнать свой разум через фильтр, роль которого будет играть подходящий кристалл. Один внутри другого — идеальный вариант. Я оставлю лишь свои воспоминания, а то, что набрал в до-пространстве, заключу в этом кристалле и уничтожу от греха подальше.
Луна прилежно записала всё это при помощи телекинеза и обвела, как генеральный вариант решения проблемы. Отфильтровать сознание — это выглядело и вправду самым разумным и правдоподобным выходом.
— Я добуду тебе его, — пообещала аликорница, закрывая глаза. Потрескавшиеся до шершавости губы коснулись её шеи, оцарапали нежную шею вверх и надолго вжались в изящную впадину горла.
ЧТО-ТО В МОЕЙ ГОЛОВЕ НЕЖИВОЕ НО ОНО РАСТЁТ РАЗВИВАЕТСЯ ДВИЖЕТСЯ ВСЁ ГЛУБЖЕ В ТЕЛО ЗАХВАТЫВАЕТ ЖДЁТ СВОЕГО ЧАСА ЧЁРНОЕ УГОЛЬНОЕ ПОДБИРАЕТСЯ К СЕРДЦУ
Луна сдержала слово и достала нужный кристалл из той породы, которая лучше всего сохраняла и удерживала в себе магию. Он стоил целое состояние, и Селестия будет, мягко говоря, не рада, когда узнает, что на него пошли не только личные сбережения Луны, но и часть эквестрийской казны, но покупка того стоила. Подобные кристаллы выращивались специально для зачарования и занятий магией, а конкретно такие вообще появлялись раз в столетие в количестве скудных нескольких штук. На их основе можно было создать хоть артефакт.
И эту бесценную вещь аликорница едва не уронила на пол покоев, как только увидела Сомбру.
Нет, ничего ужасного и сверхъестественного, но видеть его после месяцев непрерывной агонии расхаживающим по комнате с ровной спиной, праздно рассматривающим себя легкомысленным взглядом во всех отражениях — это перешло в разряд непривычного. Луна несмело промычала, привлекая его внимание:
— Сомбра?
Единорог повернулся к ней и озарил не по-сомбровски широкой улыбкой:
— Привет. Извини за мой вид, — он потеребил копытом слишком сильно отросшие бакенбарды. — Будь тут что-нибудь острое — я бы исправил этот ужас. Кстати, не найдётся ножниц?
— Что ты помнишь? — её взгляд невольно метнулся к неизменно погребённому под записями столу со слишком красноречивой надеждой. Наблюдательный и цепкий ум Сомбры уловил это, и он легко приблизился к горе бумажных листов. Почитав тут и там с полминуты, единорог весело и звонко ухмыльнулся:
— Что за бред? Какая ещё, хех, «арка лей-линий»? Кто это написал?
Сердце Луны сбавляло обороты до тех пор, пока, кажется, совсем не встало в груди.
— Ты. И ты не помнишь, кто я, верно?
Сомбра вскинул уши озадаченно, но совсем не встревоженно.
— Верно, — протянул он бесстрастно и тут же обольстительно улыбнулся. — Но чем не повод познакомиться?
Аликорница вообразила, как будет представляться жеребцу, чья с ней любовь старше львиной доли цивилизаций, и со стоном накрыла лицо копытом. «Привет! Я принцесса Луна, и я знаю о тебе всё». Впрочем, она тут же осеклась. Она не знала об этом пони ничего. Он смотрел не как Сомбра, двигался не как Сомбра и говорил не как Сомбра.
И в дальнейшие дни он был совершенно не похож на себя. Луна уже изучила его за время этого жуткого помешательства. Она знала, в каком порядке рассказывать обо всём, знала, что вызовет у него вопросы и сомнения, знала, как эти сомнения опровергнуть и какие доказательства привести, знала, каким тоном говорить, когда Сомбра встречал её взъерощенным и злым, насмешливым и ироничным, испуганным и почти юным. Однажды он был непривычно тихим и мягким, и Луна растерялась. Единорог не требовал никаких объяснений, не задавал вопросов, которые обычно сыпались из него, как из рога изобилия — он лишь молча рассматривал онемевшую аликорницу, по-птичьи наклоняя голову в выражении любопытства, а затем тихо изрёк:
— Странно, я не знаю тебя, но такое чувство, будто вижу не впервые. Я должен видеть в тебе незнакомку, но вместо этого я как… искал тебя всю жизнь, сам того не зная.
Он протянул к ней дрожащее копыто тогда.
— Почему мне… почему мне больно при мысли, что я не прикасался к тебе намного больше, чем успел прожить?..
Новый Сомбра не выказывал ровно никаких признаков узнавания. Он, незнакомый и чужой, слонялся по дворцу без дела всё то время, пока не флиртовал с ней напропалую, как жеребёнок, и был… стабильным. Уже вторую неделю единорог не переключался на новую личность и надёжно сохранял новые воспоминания, но Луна не чувствовала в нём своего Сомбру. Она не могла отделаться от мысли, что кто-то другой просто занял его тело. Он даже спать начал ночью, как обычный пони!
— Я не понимаю, сестра, — почти хныкала Луна, уткнувшись Селестии в плечо, пока та поднимала солнце. — Я пытаюсь помочь ему, я делаю всё, что в моих силах, и даже больше, но это бесполезно. Чем больше он пытается вспомнить — тем ему хуже, и такое чувство, что каждый раз, когда он просыпается с новым уровнем амнезии — это попытки организма выжить, но… я теперь совершенно не знаю его, Селестия. Это совершенно чужой пони, каждый раз полностью чужой. Я хочу помогать Сомбре, своему Сомбре, а не этим незнакомцам.
Селестия погасила рог и мягко посмотрела на сестру, собираясь с мыслями.
— Чем больше он пытается вспомнить — тем ему хуже?
— Да. Перед этими потерями памяти он уже запинался на середине предложения, забывал, как выглядит, и даже сколько у него ног. В одно утро мне пришлось учить его ходить заново, сестра!
— Может быть, ты права, и потеря воспоминаний — не такая уж большая цена за то, что он будет жив, здоров и счастлив?
— Но это будет уже не он…
Аликорница поймала дрожащий подбородок Луны копытом и посмотрела ей в глаза, нежно унимая растущую в горле сестры истерику.
— Что бы с ним ни происходило, сколько бы он ни забывал, одно оставалось неизменным. Ты всегда была у него вот здесь, — белоснежные перья коснулись сердца принцессы ночи. — Он мог забыть тебя, но он тебя никогда не отвергал. Даже сейчас, когда он больше похож на шута, чем на… Сомбру. Ведь сейчас он меньше всего напоминает самого себя, верно?
— Чтобы Сомбра, да ничего не делал и жаловался на скуку, — с горькой усмешкой подтвердила Луна.
— И он всё равно лучится обожанием к тебе. Мне жаль, но, кажется, у тебя больше нет выхода, кроме как смириться и привыкнуть к этому Сомбре. Если только дворцовые маги не смогли что-нибудь придумать.
— Нет, — всхлипнула аликорница. — Они никогда не сталкивались с этим и не знают, как с таким бороться. Только Сомбра мог что-то придумать, но, как только он это сделал, он тут же исчез.
Селестия предостерегающе подняла крыло, и Луна уже хотела протестующе продолжить мысль, но увидела, что внимание сестры приковано вовсе не к ней. К балкону, на котором они обе расположились, летела крупная снежинка.
— На небе ни облачка, — после паузы озадаченно заметила младшая из принцесс. — И сейчас весна. Вендиго?..
Селестия поймала неожиданный предмет телекинезом и усмехнулась:
— Это не снег.
Ветвистые лучи снежинки блеснули от касания магии к ним и начали множиться, раскрываясь, разворачиваясь и сливаясь в одно плоское полотно.
— Это письмо. Кристальная Империя, лично от Анимы Кастоди… новый формат, — весело заметила аликорница и принялась читать, а очень скоро многозначительно посмотрела на Луну, сдерживая улыбку. — Она родила. У нас появилась маленькая племянница, и нас зовут на её кристаллизацию.
Сомбре, искавшему свою покровительницу и наконец нашедшему её здесь, показалось, что из его тела раздался стеклянный хруст.
Дискордовы слёзы, вымочили всю бумагу, и теперь невозможно писать Она называла себя моим другом, говорила, что попытки вспомнить только сделают хуже, а потом заставляла вспоминать. Но — ровно то, что ей было нужно. Ей, как аликорну. Люблю я её или нет Она не хотела, чтобы я вспомнил самую важную вещь из до-пространства — это аликорны развязали войну. И началась она не с удара, а с кражи. Собственной гармонии аликорнам, стремящимся к всемирному господству ублюдкам, было мало, и они начали подчинять себе дисгармонию тоже. Она не виновата Виновные поплатятся. Я имел право знать.
Лицо в зеркале — хищное и настоящее. Ровно подстриженные бакенбарды похожи на боковины дерзкого шлема, загнутый назад рог больше ничем не пленён и жаждет выплеснуть накопившуюся силу. Под улыбающимися губами скрываются острые клыки-иглы, позеленевшие склеры пышут фиолетовым огнём. Сомбре нравится это лицо, но он закрывает глаза, прячет все посторонние приметы и открывает их уже обычными, вовремя, чтобы взглянуть на Луну.
Она подошла к нему со спины, такая же лживая, как и всё это время. Едва держится на ногах, глаза опухли от недосыпа из слёз, и для бессмертной богини она выглядит по-смертному жалко, но всё равно пытается улыбаться и играть в энтузиазм.
— Ты закончил прихорашиваться?
Сомбра похвально быстро натягивает маску беззаботного и игривого дурачка, каким он был здесь последнее время.
— Да, mi amore! Мне всего-то нужно было пригладить гриву.
«Развевающаяся, как у аликорнов, она вызовет некоторые подозрения».
Пегаска, которую породила Анима Кастоди, тоже выглядела вполне обычной. Как только аликорны умудрились возвести вокруг себя такой культ? Так ли давно они были презренными изгоями, которых затаптывали, едва увидев, не делая различия между чужаками и собственными жеребятами?
Сомбра смотрел на маленькую розовую кобылку с гривой трёх сладких цветов, и в голову приходили мрачные мысли. Ему запрещалось Он не хотел думать обо всём, что было после знакомства с одной аликорницей и знал, что во времена его жеребячества эту безобидную с виду кроху непременно убили бы. А он разнообразил бы процесс пытками и, возможно, изнасилованием…
Единорог не стал развивать эту мысль, приятно отозвавшуюся между задних ног. У него была намного более крупная мишень, даже несколько. Нечего распыляться на всякую мелочь. Пока что.
— Поздравляю, — искренне сказала Селестия.
— Пусть звёзды осветят её земной путь, — пожелала Луна. — Как вы решили назвать её?
— Смешно, но нам пришлось думать об имени в последний момент, — ответил Дженезис, обнимая привалившуюся к нему боком Аниму. Та выглядела измождённой, пусть и была на редкость для своей мрачности счастлива. — Но, раз это кобылка, мы хотим назвать её, — он сделал паузу, в которую внимание Сомбры невольно заострилось на ответе, — Ми Аморе Каденза.
Зрачки единорога на мгновение схлестнулись до кошачьих.
— Красивое имя, — уважительно одобрила Селестия. — Звучит очень старым.
— Древним, — глухо исправил Сомбра.
— Это как-то переводится? — поинтересовалась младшая из сестёр.
— Да, — легко отозвался Дженезис, но Сомбра мрачно опередил его:
— «Я люблю каждого», — он выдержал четыре удивлённых взгляда. — Это мой родной язык. Очень лестно, Анима. Это же ты выбрала имя, я угадал?
— Сомбра, с тобой снова… — Луна хотела коснуться плеча единорога, но тот словно невзначай вывернулся.
— Я устал с дороги, — огрызнулся. — Малышка прелестная, мои поздравления. Прошу меня простить.
Сиротливый взгляд принцессы ночи по спине окатывал ледяной водой, но Сомбра сосредоточился на другом: Анима вряд ли помнила мунвайни, если знала его вообще. Она уловила предупреждение от единорога ещё во время своей беременности и… решила доказать ему что-то?
Кобылу, некогда владевшую самим Инскриптумом, нельзя упрекнуть в отсутствии прозорливости.
Так и есть — она бросала вызов. Сомбра уже догадался, что любовь, которую соберёт новорождённая в будущем, станет её самым верным щитом — невозможно увидеть зло в том, кого любишь. В Луне единорог его не видел до сих пор. И теперь, когда токсичная зависимость перестала застилать глаза, уступив место фиолетовому дыму, единорог прозрел. Ему стало ясно предназначение бессмертия, которое никогда не ощущалось проклятьем.
Он один собирался заменить всех аликорнов. Единороги, в отличие от них, не могут сходить с ума, даже если прямо сейчас доказывают обратное.
Сомбра шёл по Империи, с мрачным торжеством ощущая себя не меньше, чем чумным духом. За шлейф мантии, наброшенной на плечи, ему была тьма, тянущаяся за ним. Одного прикосновения к какому-нибудь кристаллу хватало, чтобы получить ключ от управления им, и жизнерадостные тона сменялись ночной чернотой. Единорог не собирался выдавать своих намерений раньше времени, он «порабощал» лишь стратегически важные районы, располагающиеся вдали от замка с надзором аликорнов.
Впрочем, о присутствии одного из них рядом с собой он знал даже после ухода мистического чутья на него. Но почему она просто смотрит, не пытается помешать и не атакует?
Нагулявшись перед сном, Сомбра вернулся в свои покои — он запомнил, что занимал именно эти апартаменты, с прошлого раза, мысленно закрепил их за собой и теперь гнал воспоминания о том, как провёл сутки у постели Луны, как то, что было способно воззвать к нему настоящему нечто постыдное. В своей правоте жеребец убедился, обнаружив покои пустыми и увидев на туалетном столике забытый ободок.
Его подарила ему Серпент Гланс, чтобы помочь побороть Дискорда. Эта побрякушка могла пригодиться ему сейчас, пусть и оказалась бесполезна против могущественного драконикуса.
Сомбра поднял ободок телекинезом и посмотрел в своё отражение. Интересно, получится ли
ему завоевать расположение Дискорда, когда срок заключения в каменной тюрьме закончится? Будет ли тот достаточно ослабленным, чтобы согласиться сотрудничать? Единорог немного повернул ободок, чтобы Луна, бесшумно остановившаяся за спиной, тоже отразилась в нём. Бирюзовые глаза бесстрашно посмотрели на него, оттолкнувшись от полированного металла:
— Ты изменился намного сильнее, чем в любой другой раз.
— Нет. Я стал самим собой, — жеребец спокойно водрузил артефакт себе на голову.
— Это не ты, Сомбра, я не чувствую тебя, — настаивала аликорница с редким бесстрашием для пони, которая вот-вот окажется вздетой на чёрные кристаллы.
— Не я, — развернулся к ней единорог, — или не то, чем было так легко управлять?
— Я никогда не управляла тобой, и тебе это известно.
— Неужели? — прищурился Сомбра. — Кто отослал меня от себя по мановению собственного желания? После чьего решения использовать меня, как разменную монету, я оказался в камере пыток среди помешанных кобыл? По чьей воле была оставлена в живых кобылка, которой лучше бы и не быть зачатой вовсе?
— Ты искажаешь факты! — повысила голос Луна. — Ты убираешь или добавляешь детали, подменяешь понятия и забываешь своё собственное согласие и самоотверженность! Ты лучше, чем это!
В красных глазах на миг отразились растерянность, вина и узнавание, но они были утоплены в зелёном яде, насытившем белки.
— Уж не хочешь ли ты назвать своё тело достойной платой за все выпавшие на мою долю мучения? — тем же ядом засочился и голос Сомбры. — Одна портовая шлюха когда-то высказала удивительно мудрую мысль: многие кобылы не понимают, какую власть обретают над жеребцом, становясь перед ним на колени.
Редкое удовольствие — наблюдать за тем, как столбенеет холодная и невозмутимая принцесса, как распахиваются её обычно бесстрастные на публике глаза. Верный пёс счастлив с ошейником вокруг горла, но хозяйка перетянула поводок, и зверь прогрыз намордник.
— Не смей, — тихо и грозно пророкотала Луна, — равнять меня с портовой шлюхой.
— Всё познаётся в сравнении, — глумливо ответил Сомбра. — Так и хочется поставить тебя рядом с ней по одной цене и посмотреть, кто окажется успешнее. Я подыщу для тебя самый большой и грязный бордель — под стать тем делам, которые ты проворачивала, поверив в свою избранность. Грош ей цена, если ни капли не напрягавшаяся всё это время сестра пользуется у подданных большей популярностью, чем ты, жертвовавшая раз за разом самым преданным пони из всех.
Второй выверенный удар. По горлу аликорницы челноком прокатилась слюна, уши подавленно опустились. Сомбре очень захотелось увидеть в её глазах слёзы.
— Почему бы не жертвовать им? Бессмертный, поклявшийся помнить. Превосходная живучесть и верность — настоящая неразменная монета, разве нет? Бросай куда хочешь — всё равно простит и вернётся, выберется из любого пекла, чтобы тут же кинуться под медные трубы. Новые и новые жертвы, новые и новые вложенные в одну кобылу силы, о которых запрещено забывать и которые так жалко оставить, пока они не окупятся. Бессмертный, поклявшийся помнить. Этот готов терпеть и ждать вечно.
— Верность.
Единорог осёкся. Это слово, несмотря на схожесть с подтверждением всего, что он только что сказал, было словно сказано вне контекста, относясь к совершенно другой теме.
— Что?
— Ты не успел назвать по одному Элементу Гармонии, — в глазах Луны мерцали слёзы, но у Сомбры куда-то исчезла способность ими гордиться. — Я разгадала название последнего из тех, что принадлежат мне. Добродетель, представляющая его — Верность.
Она резко подошла к жеребцу вплотную. Он отпрянул, врезавшись в туалетный столик.
— Сомбра, которого я знаю, не требовал бы доказательств, — рычала аликорница, пока слёзы горячо лились по её щекам, щипля уголки глаз, — и не устраивал бы мне испытаний, потому что то, на что я способна ради него, не требует подтверждения. Это — уже случившиеся вещи, факты, идти против которых бесполезно. Моя честность, моя верность, моя вечная надежда на лучшее и то, что ты — не тот, кого я люблю, а тот, кто им прикидывается. Те чувства, которые ты испытывал, не могли мгновенно обернуться ненавистью.
— И что же ты сделаешь со мной? — криво ухмыльнулся единорог. — Попросишь вспомнить? У меня уже есть все мои воспоминания.
Его рог зло зажёгся красным, стремительно искажаясь на чёрный, фиолетовый и зелёный.
— И места тебе в них больше нет!
Поток чёрной магии стрелой сорвался Луне прямо в сердце, но не достиг даже кожи. Между аликорницей и единорогом возник кристалл, внутри которого располагался ещё один. Ход времени замедлился на мгновение, когда нечестивый заряд плеском отразился от чистейшей поверхности, но ни единой искре не удалось отлететь далеко: внутренний минерал вспыхнул и начал затягивать всё до последнего импульса.
Луна улыбнулась.
— Н-нет! — выпалил Сомбра, пытаясь разорвать кристалл заклинанием, остановить ход энергии, отпрыгнуть, телепортироваться прочь, но всё было тщетно. Кристалл не блокировал его магию, как это делало кольцо раньше, а, напротив, вытягивал всё до последней доли.
— Дворцовые маги не могли справиться с твоим недугом, — торжественно объявила Луна, всецело демонстрируя, почему Элемент Смеха выбрал именно её, — но зачаровывать камни они всегда умели. Момент, когда в тебе не осталось ничего от того, кем ты был раньше, тоже имеет свои плюсы: можно уничтожить всё лишнее, потому что то, что прячется глубоко внутри, никак от этого не пострадает!
— Не смей! Остановись! — глаза единорога взорвались чёрными кострами.
Под потусторонний вопль, вырывающийся из его глотки, тьма взвилась над его рогом, чтобы тут же быть ненасытно утянутой кристаллом. Невесть откуда взявшийся ветер закрутил мантию жеребца в жгут и заставил Луну пригнуться; монолитный дворец сотрясла серия мощных ударов, и трещины поползли по сверкающим стенам. Когда, сохраняя снежную белизну стенок, кристалл почернел изнутри, Сомбра свалился на пол рядом с Луной, как подрубленный. Ободок соскочил с его головы и укатился куда-то за софу.
— Ты жив? — подскочила аликорница, отбрасывая кристалл туда же. Сомбра завозился, тяжело выдыхая, и посмотрел на неё ясным взглядом.
— Да… Да, вполне…
Его голос звучал глухо и слабо, и Луна, всхлипнув, обняла единорога копытами. Тот моментально вцепился в неё в ответ, прижимаясь всем телом, утягивая ближе к себе и обвиваясь, как лоза.
— Я думал, что больше тебя не найду, — лихорадочно гладил аликорницу Сомбра, стремясь коснуться её везде одновременно. — Луна, вся та грязь, которую ты слышала…
— Я знаю.
— Не перебивай меня, иначе я прислушаюсь к словам своего альтер-эго про управление мной! — шутливо пригрозил Сомбра. — Так вот: я не был ни с какой портовой шлюхой.
Луна моргнула.
— Я вообще брезгую кем-то, у кого статус ниже принцессы.
— Пошёл ты, — прыснула аликорница, слабым пинком в живот отталкивая Сомбру. Хихикая, тот откатился и в притворном ужасе ахнул, делая вид, что сомневается, стягивать ли ему мантию:
— Это было совсем не по-королевски! А ты точно принцесса?
— Что у вас происходит и зачем вы разнесли дворец? — сонно поинтересовалась Селестия, заглядывая к ним в покои.
— Не могли потише, что ли, кроватью стучать? — добавил Дженезис, просовывая голову над бывшей ученицей. — Вы мне дочь разбудили.
— Извините, — пискнула Луна, чуть покраснев. — Но дело было не в кровати.
— Да, это больше было из-за меня, — единорог левитировал к себе отброшенный кристалл, заодно прихватив ободок.
— Кстати, тебе лучше? — повернулась к нему принцесса, и Сомбра спокойно ответил:
— Нет.
— Что?
— Я был прав, — продолжал жеребец, стараясь сохранять ровное дыхание. — В моей голове что-то есть, и я чувствую, как оно прямо сейчас снова пускает корни. И оно намного злее, чем было.
Три аликорна в непонимании уставились на единорога. Тот медленно посмотрел на них исподлобья.
— Я не рискую сейчас, — членораздельно надавил Сомбра, — орать в панике, чтобы вы соображали быстрее, поэтому слушайте так: бегите. Я почти полностью остановил свою мыслительную деятельность и сейчас говорю, как по бумажке, но я чувствую, как каждая извилина моего мозга забивается чем-то похожим на уголь, а сквозь рог что-то прорастает. Берите Ми Аморе Кадензу и бегите отсюда, я попытаюсь выиграть для вас время.
— Делайте, как он сказал, — твёрдо приказала Луна после паузы, и Дженезис с Селестией, переглянувшись, исчезли.
Единорог выпустил воздух сквозь сжатые зубы и откинулся на пол, рассматривая почерневший изнутри кристалл в своих копытах. Луна беззвучно сглотнула, справляясь со страхом, и положила голову ему на грудь.
— Ты тоже беги.
— Я останусь с тобой. До последнего.
— Луна, — закрыл глаза Сомбра. — Я не уверен, что смогу долго это сдерживать. Я снимаю с тебя клятву не причинять мне вреда.
— Чт… да ты же прощаешься! — ужаснулась Луна, и единорог посмотрел на неё с безразличием. — Я ведь применила тот двойной кристалл, всё должно было быть нормально!
— Нет, ты всего лишь защитилась от моей минутной вспышки, — единорог перевернул упомянутую вещицу, как песочные часы, но кипящая чёрной смолой внутри энергия даже не перекатилась. — То, что отравляет меня, до сих пор находится вот здесь, — копыто постучало по его виску. — Посаженное Дискордом.
— Но Элементы Гармонии должны были устранить любые последствия его нападения! — отчаянно возразила Луна. От теплоты и жалости во взгляде Сомбры ей стало почти больно.
— От Элементов можно спрятать даже пороки их носителей, любовь моя. Не то, что одно маленькое чёрное зерно в одной большой безумной голове.
— Это бессмысленно, — задрожал голос аликорницы. — Элементы теряют смысл.
— Вовсе…
— Теряют, — настойчиво повторила Луна, жмурясь, — если я снова буду вынуждена с тобой расстаться.
— Боюсь, — боль рвано просочилась в речь Сомбры, — что это так.
Принцесса ночи открыла глаза и ахнула. Загнутый назад рог почернел и теперь раскалялся докрасна.
— Просить убить меня будет глупо, правда? — вымученно улыбнулся единорог. — Беги, Луна.
— Нет. Не так.
Сомбра оторвал голову от пола и с вежливым удивлением посмотрел на аликорницу. Та стояла на ногах, но единорог не мог вспомнить момента, когда она покинула его грудь.
— Если ты прощаешься — ладно, не в первый раз, — нервно протараторила кобылка в такой спешке, будто потолок был готов рухнуть ей на голову в любую секунду. — Но попрощайся со мной так, будто ты вернёшься.
Сомбра негромко и горько рассмеялся. Он посмотрел аликорнице в глаза, и с рвущегося из глаз фиолетового пламени улетучивалась нежность.
— Мой разум горит. Самый лучший способ лечения, который я смог придумать, оказался нерабочим. Знаешь, говорят, что самый тёмный час наступает перед рассветом, но и обратное тоже верно — после того, как солнце разгорится до самого яркого, ему только и останется, что начать гаснуть. Я люблю тебя сейчас как никогда сильно. Настолько, чтобы достаточно обезуметь от счастья, надеяться на лучшее и просить тебя… помни. Я не знаю, сколько времени у меня займёт то, чтобы собрать самого себя обратно, но я умоляю тебя не забывать обо мне. Где-то там, очень глубоко внутри, под личиной монстра, я буду ждать, и я вернусь. Я не питаю иллюзий по поводу того, как скоро я разобью это… — единорог коснулся своего виска снова, щурясь. — Но я прошу тебя помнить меня, и вера в твоих глазах станет для меня маяком. Как было всегда.
Луна не шевелилась, молча смотря на осторожно садящегося единорога. Нечестивая зелень его глаз, рифмуясь с краснотой раскалившегося рога, отражалась в слезах, одна за другой срывающихся на пол с синей шерсти.
— Беги же, — проскрежетал он, отворачиваясь, чтобы рвущаяся наружу ненависть не омрачила его последних слов. — Беги, но помни меня.
Двумя быстрыми шагами аликорница приблизилась к нему, повернула к себе голову и поцеловала.
Последним, что почувствовал Сомбра, была соль на бархатных губах.
Больше он ничего не мог. Всё происходящее виделось, как сквозь пелену серого кипящего тумана, и даже самые яркие всполохи магической битвы не могли достигнуть его погребённого под чёрными корнями с голубыми шипастыми наростами сознания. Разум единорога находился под отупляющим действием того самого обезболивающего, которое ненавязчиво и мягко отодвинуло его от управления телом куда-то на задний план, и теперь он был не больше, чем топливом для демона, взращенного на угольном семени хаоса. По его сгорающей душе рикошетом били аликорньи заклинания, но они тонули в общем гомоне носящихся перед глазами воспоминаний каждого существа во вселенной, да и сами по себе становились всё реже, беспомощнее, слабее. Сознание Сомбры тоже гасло, он медленно засыпал навсегда, уступая своё тело кому-то другому, кому-то, у кого хватило жестокости и цинизма отражать атаки Анимы и Дженезиса их собственным Кристальным Сердцем, повергнув их подданных в состояние животного ужаса, чтобы они не смогли его активировать.
В Империи больше не осталось любви.
Сомбра почти поверил в это, но тут он потрясающе чётко увидел силуэт Луны, взлетающей над ним рядом с Селестией. Любовь осталась, она не могла умереть, потому что слишком долго жила и крепла, сделавшись чем-то настолько несокрушимым, что даже победивший самого Сомбру демон не мог противостоять ей.
Она не давала причинить Луне вред; не имело значения, какой мощи чёрная магия направляется в аликорницу — та подавляла её едва ли не силой мысли.
Несмотря на своё бескостное, марионеточное тело, Сомбра улыбнулся этому где-то глубоко внутри перед тем, как навсегда сгореть вместе с паразитом под жаром объединённой мощи двух оставшихся аликорниц.