Шанс

Пролог, который становится концом

Они стояли друг напротив друга.

За её спиной бросала блики кристальная тренога замка, пытаясь выжать из себя последнюю каплю защитной магии, способной спасти жителей Империи от зла. Нежно-розовый аликорн с кудряшками градиентной фиолетовой гривы с бирюзовыми полосками расправила крылья, закрывая ими постамент с Кристальным Сердцем.

Несмотря на решительность её позы, в глазах переливались слёзы, скатывающиеся по изящной мордочке к подбородку. Скорбь и сожаление витали в воздухе, оплетая силуэт молодой правительницы.

Но она не могла отступить, позволить детским воспоминаниям заслонить стоящего перед ней жеребца. Он не тот, кого она знала, кого любила.

За его спиной полыхали пожары. Кристальные дома горели зачарованным огнем, что своими зелёными языками облизывали двери, стены и кровли. Фиолетовые каёмки пламени утекали в воздух, окрашивая бледно-голубое небо в чернильный цвет. Кристальная брусчатка под копытами была агрессивно красного цвета, пульсировала, будто живая, призывая жителей Империи поделиться своей радостью и защитить Родину.

Только вот защищать было уже нечего.

Он знал, что все уцелевшие пони заперты в замке: их стенания и мольбы святым сёстрам были слышны даже здесь. Он знал, что принцесса-аликорн осталась одна: вся стража, что находилась во дворце, была уничтожена в первые же минуты его появления.

Теперь между его целью и ним стояла только она.

Он любил её и не скрывал этого. Они долгое время были дороги друг другу, но в душе он оставался монстром, которого ничем не усмиришь — ни любовью, ни дружбой. Лишь ярость, гнев и ненависть ко всему живому может источать его жестокое сердце, пусть даже взращенное в заботе. Это не его выбор. Так было предрешено другим.

Магическая дуэль измотала аликорна, жеребец это видел, но отступать она не собиралась. Она была мягкой и отзывчивой, наивной и доверчивой, но на своём стояла намертво. Так было во всём: в играх, в учёбе, в их отношениях. Но сегодня её упрямство послужит залогом её смерти.

Нахмурив брови, жеребец пристально вглядывался в родное лицо, заново повторяя все его контуры. В последний раз. Когда всё закончится, он его больше не увидит. Лишь сотрет мёртвое тело в пыль и развеет прах по ветру. Ничто не сможет помешать ему завершить финальную главу своей жизни широким росчерком с красивыми лёгкими завитками. Он знал, что должен это сделать, но ещё он знал, что после её смерти жизнь для него потеряет значение, оставив лишь серую смазанную маску.

— Я не позволю тебе, — голос кобылки звучал слабо, измученно, — сделать это. Так нельзя.

— Твоего мнения никто не спрашивал, — прошипел единорог, чуть подавшись вперед, сокращая расстояние между ними на шаг-два. — Ты знаешь, что так всё и произойдет. Ты знала об этом, и они тоже знали.

— Неправда! — воскликнула принцесса, и в её светло-зелёных глазах загорелся огонь справедливости. — Ты не обязан был становиться монстром! Это не твоя судьба!

— Ты не понимаешь, — жеребец приблизился, отвлекая кобылку разговором. За её спиной мелькнуло желанное Сердце — цель его визита, и во взгляде появилась хищность. — Это моя природа, сестра. И против неё я не могу пойти.

— Нет. — Аликорн покачала головой, на миг опустив глаза. — Это твой выбор. Ты просто сдался.

Этот опущенный взгляд был её фатальной ошибкой.

Рассерженной алой молнией между двумя столбами, держащими замок, пронеслось энергетическое заклинание, образуя поле Боли, сковывающее движения и разум. Попавшаяся в сеть принцесса трепыхалась, как рыба на берегу. Сжавшее горло облако красного тумана не позволило ей вскрикнуть, лишь только захрипеть, а густеющая на глазах сеть оплетала тело аликорна, впиваясь в нежную кожу, упругие бёдра, мягкие крылья.

Жеребец знал, что в полном коконе Боли ей не выжить. Он погасил рог, оставив заклинание не завершенным, чтобы спасти её позже. Когда он завладеет артефактом, когда предрешенная судьба будет выполнена… Она поймет, она обязательно всё поймёт…

По спине полоснул ярко-жёлтый с примесью лилового луч. Из лёгких выбило воздух, а глаза застлала кроваво-алая пелена. Тело единорога безвольным мешком упало рядом с постаментом, а висящее в воздухе заклинание начало рассеиваться.

Упавшая рядом с ним принцесса закрыла глаза, полные слёз и горечи, а потом одними губами прошептала:

— Это был твой выбор.

Глава первая. Твои сомнения рассмотрению не подлежат

Я постаралась логически объяснить все причины попадания Сомбры именно к кристальным правителям, именно в Империю. Если у вас есть какой-то другой контраргумент к тезису "Он должен жить в семье Кейденс и Шайнинга не только по авторской задумке", то, пожалуйста, пишите в отзывах. Предложенные варианты будут дополнительно освещены или в этой же главе, или в следующих.
Воскрешение спишем на доброту каноничной Эквестрии.

Уши закладывало от треска сталкивающихся друг с другом энергетических сфер. Небо было искорёжено сотней пролетающих молний, кривыми штрихами режущими чёрные густые облака, а мрак, опустившийся на Кантерлот, опутывал всё густой и липкой сетью. Разразившаяся буря не была внезапной: принцесса ночи специально напустила темень, чтобы лучше ориентироваться, вовремя увиливать от атак врага и стараться пробить его защиту внезапными пируэтами и энергетическими залпами.

Битва началась три дня назад, когда в одном из закоулков библиотеки Кантерлотского дворца был найден ещё один портал, подобный тому, в котором скрылась Сансет Шиммер с Элементом Магии в сумке. Обнаружившая его библиотекарша была здесь же — разодранная в клочья так, что одно её копыто лежало прямо у ног божественных сестёр, а остальные три моментально исчезли в пасти чудовища, вылезшего из зеркала.

Его телесно-розовое, цвета мяса, тело было покрыто складками, будто оно в кратчайшие сроки потеряло в весе. Провисала глотка, провисали бока, ещё больше выделяя широкие позвонки. За спиной свисали суставчатые крылья с красными перепонками, закрывавшие задние ноги.

Но самым страшным в этом монстре были глаза. Безумно голодные, полные боли, ненависти и ярости, они смотрели на аликорнов с неуемным любопытством, будто существо уже пожирало их точно так же, как несчастную библиотекаршу. Скалящиеся острые зубы, подобно акульим, располагались в три ряда. Мелкие, треугольные и острые, они отрывали куски мяса и костей и заглатывали их не прожевывая, лишь только дёргая головой, выдирая сухожилия.

И божественным сёстрам пришлось вспомнить искусство боевой магии. Синхронно загорелись рога, озаряя темный угол золотистым и бирюзовым всполохами, яростно зарычало существо. Соединившиеся ауры огромным клубящимся шаром понеслись прямо на врага, искря и треща подобно грому.

Сквозь поднявшуюся пыль ночной аликорн смогла разглядеть только то, что существо совершенно не пострадало, лишь встопорщились складки обвисшей кожи, выпуская странный зеленоватый газ. В следующую секунду сестру смели когтистые лапы, а ночную принцессу задел скорпионий хвост — монстр оказался мантикорой.

Но Луна ещё не видела таких мантикор. Львиная часть была совсем не похожа на себя, а хвост имел чересчур крепкие мышцы. Выбив собой стекло зала, аликорн оказалась на улице, и лишь яркие золотые всполохи говорили о том, что солнечная принцесса ещё жива.

Никакие заклинания на зверя не действовали. Селестия перепробовала весь свой репертуар, но в конце концов её магия только истощилась. Луна помогала ей, но даже их объединенные атаки оставались тщетны. И теперь, когда им ненадолго удалось запереть зверя в устроенной ими ловушке, ночной аликорн устраивала бурю. Силы природы помогут ей справится с этим исчадием Тартара, а Селестия, серьезно раненная в грудь, сможет регенирировать и восстановить силы.

Зверь вырвался на свободу, и Луна считала секунды. Усталые крылья чуть подрагивали, пульсировали суставы. Им удалось эвакуировать всех жителей столицы, но теперь всё зависело лишь от неё. Раз магические атаки не действуют, значит остаются только физические. Аликорн поглядела на своё отражение в доле длинного меча с лунной копытоятью. Давно его никто не использовал.

В общем грохоте послышался звериный рёв, и кобылица приготовилась. Подхватив копытоять телекинезом, она влетела в грозовое облако, скрываясь из виду и чувствуя приятное покалывание по всему телу. Электрические заряды, готовые вот-вот сорваться вниз, служили ей поддержкой. Сверху хорошо было видно мантикору, перебившую практически всех их солдат. Лишь те стражи, что уводили жителей, остались живы и по большей части целы: одному из солнечных копий оторвали крыло вместе с большим пластом кожи, зацепившим кьюти-марку.

Зверь остановился возле дерева, слегка помахивая дряблыми крыльями и покачивая огромным хвостом. Он принюхался, склонив морду к земле, потом поводил жалом, будто готовясь ударить жертву. Луна тихо раскрыла ноющие крылья, готовясь к стремительному взлёту, а затем увидела нечто странное.

Мантикора улеглась под деревом.

И больше не вставала.

«Заснул или умер? — подумала принцесса, морщась и тихо перелетая с одного грозового облака на другое. — Похоже, наша магия имеет какое-то запоздалое действие, раз он только сейчас… Или „кисонька“ просто устала?.. В любом случае, лучше убить наверняка. Одна жизнь в уплату сотни других».

Аликорн пикировала на мантикору, выставив меч вперед. Несколько бесконечно долгих секунд — и острая сталь вошла в мягкое тело, а холодный клинок согрелся свежей кровью. Пронзительный вопль заложил уши, а Луну откинуло на несколько метров в сторону.

Вскочивший зверь бешено водил мордой, ища обидчика, а меч, торчащий из его бока, сломался пополам, раскрошив остатки клинка на мелкие осколки. Украшенный полумесяцем эфес с глухим шлепком упал на траву, а застрявший меж ребер дол зашипел и расплавился, вытекая из раны тонкой струйкой раскалённой стали, переливающейся всеми оттенками красного и оранжевого.

От увиденного перехватило дыхание, и аликорн забыла как моргать. Сердце отбивало бешеный ритм где-то в горле, грозясь разорвать его. Единственный её шанс, единственная надежда на спасение и победу были разрушены в мгновение ока, а завороженно искрящийся металл её личного меча стекал на подпалённую им траву. До ноздрей донёсся мерзкий запах. Безумные глаза вновь уставились на неё и, казалось, пожирали заживо, не глотая, лишь отрывая от неё всё новые куски.

«Он горит! — внезапно поняла принцесса. — Он горит изнутри!»

И действительно: вместо яда из жала выстрелила самая настоящая плётка из огня. Складки кожи, потрепавшиеся от магических ожогов, воздействовавших лишь поверхностно, превратились в полыхающую волну, разнесшуюся на несколько метров вокруг. Пламя подпалило дерево, которое тут же зашлось трескучим огнем.

Огонь немедленно перекинулся на траву, и уже буквально через секунду Луна оказалась в полыхающей ловушке: со всех сторон шел жар, от запаха палёной шерсти и перьев тошнило. Едкий дым не давал вздохнуть, сжимая грудь железным обручем, заставляя принцессу корчиться от безумной боли. Ей казалось, что при каждом вдохе её нёбо и слизистые опаляются нещадным огнем. Взмахнув крыльями, кобыла поняла, что взлететь не удастся: маховые перья съежились от адского пламени. Магия была на исходе, да и какую пользу она могла принести в борьбе с невосприимчивой к ней мантикорой?

Горящие глаза, опьяненные ненавистью и голодом, остановились на темно-синем аликорне. Голова принцессы начала раскалываться, веки наполнились тяжестью. Несмотря на боль, жутко захотелось спать. Луна попыталась встать на ноги, но копыта подгибались, раз за разом роняя её на землю, подниматься с которой было с каждым разом всё тяжелее и тяжелее. Пульсировал рог, монотонной болью отдаваясь во лбу, горело нёбо, плавились корона и нагрудник, стекая по синей груди, раскалёнными ручьями катясь на землю, сердце билось уже под подбородком, но веки всё так же закрывались, одурманенные взглядом монстра.

«Гипноз», — мелькнула запоздалая мысль у принцессы, но яркая ассоциация, бесшумной, но яркой чёрной тенью мелькнула перед закрывающимися глазами.

«Может, мне удастся призвать его дух? — сонно подумала принцесса. — Нужно… хотя бы… попытаться…»

Зверь осторожно переступал лапами, подбираясь ближе к ней, горящим брюхом поджигая траву под собой. В этом кругу огня, он чувствовал себя как нигде комфортно. Тепло пробиралось по каждому изгибу тела, заставляя кровь бежать резвее. Скоро и это существо станет добычей.

Сосредоточив взгляд на этом комке пламени, принцесса собрала всю свою волю в копыто, вкладывая все силы в идущий в пустоту зов. Откликнется ли? Поможет ли? Ей оставалось лишь уповать на то, что у старого врага проснется великодушие.

Магические каналы наполнились белым светом, соединяя два мира: мир живых и мир духов. Тонкая серебристая ниточка метнулась от грани одного до грани другого, преодолевая невидимую стену, чрез которую ступают лишь избранные жнецами Смерти. Мир перед глазами стал нечётким, превратился в расплывчатые пятна, и прямо перед ней образовался огромный огненно-рыжий дух хищника.

Зверь, увидев, что глаза аликорна, в которых танцевали оранжево-алые блики, налились белым сиянием, зарычал ещё громче, готовясь к нападению. Прижав пышущее жаром брюхо к горящей земле, монстр чуть приоткрыл крылья. Жертва беззащитна и больше не будет тыкать в него стальными колючками. Она станет едой. Вкусной свежей едой.

Серебристый сгусток света несся вперед, хаотично двигаясь то вправо, то влево, лавируя между разными духами, пытаясь отыскать нужного. Смазанная плёнка, едва видный след, шлейфом тащившийся за недавно усопшими, мешали ему, но, дрогнув, он стремительно полетел к тлеющему темно-красному следу, практически растаявшему, чуть заметному.

Лапы согнулись, крылья встопорщились, и, взрыхлив землю, когти оторвались от земли.

Красное синие извернулось зигзагом, увиливая от светящегося поисковика. Тот ринулся ближе, чуть ли не касаясь, будто умоляя: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Уже в прыжке мантикора натолкнулась на что-то твёрдое. По лбу будто ударило тяжелой палкой, а лапы перебило. Заскулив от боли, зверь посмотрел прямо перед собой, пытаясь понять, обо что же он споткнулся.

Перед его носом возникла полупрозрачная красная завеса, переливающаяся витиеватыми узорами чёрных вихрей. Сидящая за ним аликорн изменилась: её глаза застлала зелень, около ресниц заклубилось фиолетовое пламя. Белые нити магии оборвались и повисли в воздухе, на их место пришли густо-чёрные, тягучие, плавно перетекающие в фиолетово-зелёное сияние, витающее на самом кончике длинного рога.

Аликорн встала, расправив огромные крылья, и над её головой возник эфемерный призрак черногривого жеребца с серпообразным рогом. Его пустые глазницы смотрели на зверя, а удерживающие призрак на месте пурпурные контуры облегали тело принцессы.

Из теней соткалась алебарда с граненым лезвием, остро заточенным битвами прошлых лет. На шее ночной кобылицы появился призрачный доспех, спину покрыла едва видимая мантия, а мордочка расплылась, сливаясь с контуром лица единорога. Её крылья больше не дрожали от усталости, копыта не подгибались от слабости, а глаза, широко раскрытые и налитые кровью, больше не закрывались.

— Думаешь, можешь безнаказанно убивать ни в чем не виновных? — усиленным двойным голосом прокричала Луна, чувствуя, как каждая клеточка её тела наполняется энергией. — Мы не позволим тебе остаться безнаказанным! Возмездие будет страшным!

Рог принцессы-аликорна покрылся пульсирующим сиянием, и хищник завыл от жгучей боли. Его подбросило вверх, в лапы воткнулось что-то острее стали. Полилась шипящая горячая кровь, а дикий безудержный вой прервался смачным хрустом костей и свистом рассекаемого воздуха.

Насаженный на кристальные колья зверь больше не двигался. Всё его тело было пробито тонкими чёрными кристаллами, на которые не воздействовала ни магия, ни грубая сила. Разрушить их мог только свет, и свет этот появится ещё не скоро. Лишь когда Селестия придет в себя…

Обессиленная принцесса упала на колени, теряя связь с призраком. Ощущение чужой ауры и металлический привкус крови всё ещё коробили её, даже отголосок запаха заставлял морщиться от чуждости. Окровавленная алебарда, перерезавшая глотку монстра, упала рядом с ней, источая какой-то странный антрацитовый свет. Луна приподняла голову, глядя на лезвие. Из-под потеков крови виднелись зелёные склеры глаз, с едва проступающей рубиновой радужкой.

— Спасибо, — прошептала аликорн, опуская голову на траву. Она не рассчитывала, что старый враг откликнется на её мольбу о помощи. Лишь слепо надеялась. — Эта тварь была угрозой для всей Эквестрии. Ты помог нам одолеть её.

Глаза стали видны ярче. Теперь они уже смотрели на неё с любопытством и ожиданием, будто ждали чего-то кроме благодарности.

Луна ничего не могла дать духу. Мёртвым ничего не нужно. Лишь покой.

Ничего, кроме шанса всё исправить.

— Своим поступком ты заслужил прощение, — проговорила она, вставая на ноги. — И шанс на новую жизнь.

Ударил гром. Облака, предвестники бури, разродились настоящим ливнем, а воздух наполнился паром. Горящая трава и деревья гасли, издавая облегчённое шипение, а аликорн подхватила копытами повисшие в воздухе ниточки магии.

— Этого должно хватить, — пробормотала принцесса. Копытами она направила потоки к алебарде, в которой уместился дух. Зависнув в воздухе, Луна закрыла глаза и сосредоточилась.

Тучи расступились, заставляя лунный диск появиться на небосводе. Серебристый свет пал на плечи аликорна, призывая появиться сияющий божественный свет вокруг её головы и крыльев. Луч стал материальным, обволакивая тело принцессы и плавно перетекая с него на лезвие оружия.

Ярко-серебристое сияние, подхватившее алебарду, разошлось яркой вспышкой. Образовавшийся столб света изменил форму предмета, поглотив чёрный кристалл, а густеющая вокруг тишина застыла непроницаемым куполом.

Свет погас, аликорн опустилась на траву. Из-под полуоткрытых век просачивались отголоски божественной силы, снова скрывающейся внутри древнего существа. Мир оставался беззвучным, лунный свет угасал, диск превратился в тонкий серп.

Тишину прорезал детский крик.

---

— Почему ты не посоветовалась со мной? — воскликнула белый аликорн, чуть морщась от боли. — Ты хоть представляешь, насколько это могло быть опасно?

Ночная принцесса стояла посреди комнаты. В камине горел огонь, и пламенные блики играли витиеватой светотенью на её лице и чёрном нагруднике. Рог слегка покалывало, а под глазами появились еле заметные морщинки.

— Я руководствовалась твоим правилом, — вспылила кобылица. — Ты всегда говорила, что если твой враг помог тебе, то он заслужил прощение!

— Я не о твоем решении дать Сомбре второй шанс, — нахмурилась Селестия. — А о том, что ты сама могла пострадать, когда творила заклинание. Твой запас магии был практически на исходе, а ты решила использовать Силу Аликорна…

Сестра прервалась, чтобы перевести дыхание, а ночная аликорн удивленно приподняла брови.

— То есть, — осторожно уточнила она, — ты сердишься не на то, что я вернула короля в мир живых, и он мог завладеть моим телом и напасть на тебя, а на то, что я могла подвергнуть себя опасности?

Белая кобылица снисходительно улыбнулась. В её розоватых глазах плескалась нежность, внезапно исказившаяся болью. Аликорн пошатнулась, крылом прижав бинты на груди, но затем снова улыбнулась.

— Ты правильно использовала моё правило, сестра, — она кивнула в сторону небольшого свёртка, лежащего на кровати-подушке. — Для нас достаточно одного лишь обещания, чтобы простить врага. Пусть Сомбра коварнее и хитрее Кризалис, отвергшей нас, но не думаю, что он сможет навредить нам в таком возрасте.

Луна тепло улыбнулась, глядя на жеребёнка, завёрнутого в бирюзовое полотно. Маленький, просто крохотный Сомбра не вызывал ни страха, ни ненависти, лишь умиление. Ну как такое милое чадо могло вырасти столь жутким и злобным монстром?

— Наверное, ты права, — кивнула принцесса. — Но я думала, что заклинание просто вернёт его в наш мир. В собственном возрасте и теле. А тут… — она растерянно махнула копытом. — Жеребёнок. Да ещё и такой маленький…

— Ему от силы месяца два. — Селестия присела рядом с подушкой, чуть поглаживая копытом макушку малыша. — Как думаешь, может если его воспитают в заботе, то он не превратится в злобного тирана, каким мы его знали?

Луна последовала её примеру, садясь напротив сестры. Трудно было представить Сомбру в жеребячестве, тем более таком раннем, но сейчас он совершено не отличался от других единорогов его возраста. На удивление отсутствовал серпообразный рог, его заменял обычный, прямой, глаза были чисто рубиновые. Он ещё никогда не владел тёмной магией, и из его глаз никогда не плыло фиолетовое пламя, а склеры не становились зелёными и пугающими. Ещё не совершено ни одно преступное деяние. Чистый, как белый листок, жеребёнок с туманным неопределённым будущим.

— Мы должны пристроить его куда-нибудь, где есть жеребята его возраста, — тихо проговорила ночная принцесса. — Без кормящей матери ему не выжить, а мы с тобой в роли воспитателей не годимся.

— Да. — Кивнула Селестия. — Мы не сможем уделять ему достаточно времени, чтобы пристально следить за развитием его характера. Но, — она повела мордочкой, — кажется я знаю семейную пару, которая подойдет. У них тоже недавно родился жеребёнок, и они явно смогут обуздать магические способности Сомбры, если в том возникнет необходимость.

Возникло минутное молчание. Луна перевела взгляд на сестру, дожидаясь ответа, но Селестия молчала, предоставив ей догадываться самой. Принцесса несколько секунд помолчала, пытаясь понять, кого имела в виду сестра.

— Кейденс и Шайнинг Армор? — наконец подняла бровь аликорн. — Ты уверена в том, что они согласятся?

— Мне остается лишь надеяться, — улыбнулась солнечная принцесса, но Луна по её взгляду поняла, что кристальным правителям от второго жеребёнка не отвертеться, хотят они того или нет.

— А Кристальное Сердце? — напомнила аликорн, шевеля перебинтованными крыльями. — Оно ведь уничтожило его в прошлый раз. А если сейчас оно тоже убьет его?

Белая кобылица опустила глаза. Луна беспокойно оглянулась на малыша, чью судьбу они решали так легко. Если данный ему шанс окажется провальным? И всё по её вине? Вернувшись за грань, будет ли он всё помнить, или невинно убиенная душа младенца не оставит за собой пятен на её совести?

— Ты понимаешь, что речь идет о смерти ещё невинного жеребёнка? — угрожающе спросила темная аликорн, склоняясь ближе к малышу, будто пытаясь защитить его. — Он не Дискорд — в камень не превратится. Он умрет. И умрет в муках.

— Насколько я помню, существует заклинание удержания, — склонила голову Селестия. — Если что-то пойдет не так, Кейденс сможет защитить его от воздействия Кристального Сердца, и тогда мы подумаем, что с ним делать ещё раз. Мы могли бы отдать его в семью обычных пони, но ты понимаешь, что за ним нужен присмотр именно принцесс? А Кристальная Империя — лучшее место для этого.

— А её жители? — в лоб спросила Луна. — Не думаешь, что они будут подозрительно смотреть на жеребёнка как две капли воды похожего на их тирана?

— Не думаю, что кто-то из кристальных пони знает, как выглядел Сомбра в детстве, — усмехнулась Селестия. — А расцветка… Мало ты видела черногривых серых единорогов? А как же твои стражи?

Ночная принцесса потупилась. Да, в её гвардии были черногривые единороги с тёмно-серой шерстью, но они были ночными стражами, и жили в Кантерлоте, а не в Кристальной Империи.

— Кристальные пони помнят его глаза, — прошептала аликорн, сжимая край подушки.

— Он ведь ещё малыш. Не всегда же у него был такой взгляд.

— Убедила, — сдалась ночная принцесса. — Я доставлю его Кейденс и Шайнинг Армору. Следует ли их предупредить?

Белая аликорн загадочно улыбнулась.

— Пусть это будет для них сюрпризом.

Глава вторая. Ты - член семьи

— Вы серьезно?! — вопль белого единорога граничил с отчаянием и возмущением одновременно. — Вы предлагаете нам усыновить короля Сомбру?! Вы хоть понимаете, как это звучит?!

— Не короля, а малыша Сомбру, — холодно поправила его Луна, покачивая у груди гугукающий свёрток. — Посмотри на него. Он совсем безобидный кроха.

— Сейчас — да, — Шайнинг Армор чуть ли не волосы на голове рвал, расхаживая по их с супругой комнате. Цокот копыт по голубому кристальному полу отражался эхом. — Но когда он вырастет, это обеспечит нам большие проблемы!

— Селестия поручила тебе задание, — нахмурилась тёмно-синий аликорн. — Ты должен гордиться тем, что тебе доверяют такое важное дело, как опекунство над этим жеребёнком. Мы с сестрой уверены, что именно вы двое сможете воспитать малыша так, чтобы вырастить из него достойного и доброго принца, а не злобного короля.

— Это безумие, — отчаявшись пробормотал принц Кристальной Империи, закрывая лицо копытом. — Это безумие… Кайди, что ты скажешь?

Розовый аликорн лежала на светло-голубой постели, держа в копытах дочурку. Флёрри вертелась и обсасывала её ногу, пуская реки слюней, изредка хлопала большими крылышками. Принцесса любви избегала взгляда темного аликорна. Губы были плотно сжаты, словно она серьезно о чём-то думала.

В глубине души Луна надеялась на то, что материнский инстинкт племянницы не позволит ей оттолкнуть беззащитного жеребёнка. Безусловно, в отличие от мужа, Кейденс понимала необходимость именно её надзора. Безысходность в аметистовых глазах читалась превосходно, но ещё там был страх. Она помнила те первые дни в Кристальной Империи слишком хорошо.

— Покажите его мне, — еле слышно попросила она, не повернув головы в сторону принцессы. Луна бережно подхватила свёрток телекинезом, опуская его рядом с копытами розового аликорна и фиолетовыми подушками, не дающими жеребятам упасть. Малыш как раз проснулся, открыв рубиновые глазки с чёткой радужкой и зрачком, зевнул и зашевелил копытцами.

Кейденс сначала не смотрела на него, наблюдая за собственной дочкой, и Луна выжидательно сглотнула, чуть дёрнув поврежденными крыльями. Шайнинг Армор мрачно глядел на жену, переводя взгляд с неё на Сомбру и обратно.

Вместо принцессы любви на нового малыша обратила внимание Флёрри. Чуть крупнее его самого, маленькая принцесса переползла копыта матери, устремляясь к новому объекту изучения. Сам жеребёнок водил глазами, широко раскрытыми от удивления, а, наткнувшись на малютку-аликорна, с интересом пополз вперед.

Аликорн любви будто ожила. Подавшись вперед, она чутко наблюдала за тем, как дочурка весело хихикает, ставя копытца на нос Сомбры, а тот в свою очередь недоуменно моргает, а потом тоже хихикает. Луна с замиранием сердца смотрела на то, как на лице племянницы расцветает улыбка, а нежные копыта тянутся к смеющемуся жеребёнку.

Шайнинг Армор отчаянно застонал и закрыл лицо копытами.

— Какой крохотный, — проворковала Кейденс, прижимая малыша к груди и поглаживая его по голове. Сомбра дёрнул копытцем и улыбнулся глядя на принцессу. — Такой маленький и милый…

— Ладно, — муж принцессы поднял копыта, показывая, что сдаётся. — Хорошо. Приёмный сын. Но вы же понимаете, что от того, что он маленький и миленький, он не перестает быть Сомброй? Вы не думаете, что при взрослении он подкинет нам немало проблем?

— Не говори так, Шайнинг, — перебила его Кейденс, вовсю ласкающая маленького жеребёнка. — Посмотри на него — как такой малыш может создать проблему?

— Не собираюсь я на него смотреть, — мотнул головой жеребец, отводя глаза от Сомбры. — Ты ведь помнишь, кем он стал, когда вырос…

— Возможно, тогда его воспитанием никто не занимался, — вставила свои пять копеек принцесса ночи. — Мы с сестрой верим, что то, кем станет пони, зависит не от того, кем он был в прошлой жизни. И я, как Селестия, истово верю, — она остановила полный нежности взгляд на угольном жеребёнке, положившим голову на нагрудник Кейденс, — что этот малыш заслуживает право на новую жизнь. Он спас всю Эквестрию, приняв участие в битве с мантикорой из другого мира. Если бы не Сомбра, — она на секунду прервалась, замешкавшись, — меня не было бы в живых. И Селестии тоже.

В комнате повисла тишина, и лишь задорное хихиканье малышей и нежное материнское шипение нарушало её. Шайнинг вздохнул, встал со своего места и подошел к жене, с сомнением глядя на малыша.

— Значит, нас ждет ещё одна кристаллизация, — проговорил он, касаясь носом скулы супруги. — Надеюсь, в этот раз она пройдет спокойнее.

— Кейденс, — Луна подошла ближе, — ты должна понимать, что Сердце может навредить ему. Селестия передала тебе свиток с заклинанием, которое сможет изолировать его от воздействия артефакта на некоторое время. — Аликорн телекинезом вытащила из висящей на боку сумки свиток и передала его племяннице. — Если во время кристаллизации что-то пойдет не так, или он будет чувствовать себя плохо…

Розовый аликорн молча кивнула. Луна закусила нижнюю губу. За короткое время, что она провела с малышом Сомброй, принцесса уже успела к нему привязаться. Теперь расставание было неотвратимо, и от этого делалось немного больно.

— Думаю, нам нужно будет дать ему другое имя, — тихо прошептала Кейденс, одновременно удерживая и Флёрри, и Сомбру. — Кристальные пони не поймут, если мы назовем нашего сына в честь тирана, правившего ими до нас…

Луна заметила, как Шайнинг Армор передёрнулся, когда супруга назвала жеребёнка «сыном». Ему предстоит смириться с тем, что его заклятый враг должен стать членом его семьи. Аликорн лишь мысленно понадеялась, что принц скоро всё поймет и примет.

— Это так, — кивнула она.

— Но нельзя забывать о том, кто он, — сурово проговорил Шайнинг. — Лучше помнить об опасности и не покупаться на внешнюю милость.

— Шадоу, — тихо проговорила принцесса любви. Единорог дотронулся губами до её виска, а Луна чуть приподняла голову.

— Тень остается тенью, как ты её не назови. Да будет так.

Флёрри закуксилась и начала хныкать. Шайнинг Армор телекинезом перехватил дочку, опуская её на копыто.

— Ей пора спать, — холодно заявил он и ушел в соседнюю комнату, хлопнув дверью. Кейденс прижала ушки к голове, встревоженная звуком, а жеребёнок, оставшийся в её объятьях испуганно захлопал глазами.

— Он привыкнет, — тихо прошептала принцесса любви. — Он обязательно привыкнет.

— Ты осознаешь всю ответственность, которую мы на тебя налагаем? — серьезно спросила Луна, опускаясь рядом с аликорном. — Кейденс, от тебя зависит будущее этого малыша. Я дала ему шанс на новую жизнь, и мне совестно перекладывать на тебя заботу о нём, но я не смогу успокоиться, пока ты не поймешь всей важности этой миссии.

— Я понимаю, — проворковала кобылица, улыбаясь и пытаясь рассмешить маленького Шадоу. Она поменяла голос, будто говорила не с Луной, а с ним. — И мы сделаем всё возможное, да, малыш? Мы с тобой обязательно подружимся и будем расти большими и здоровыми.

— А твой супруг?

Кейденс ткнулась носом в нос жеребёнка, чем вызвала визг восторга с его стороны. Шадоу смешно наморщил нос, дрыгая ножками и издавая какие-то космические звуки: то ли кряхтение, то ли смех.

— Он всегда хотел сына. — Кейденс повела глазами. — Так что не волнуйся. Наверняка он взбесился только из-за того, что это Сомбра, а не его родная кровь. — Аликорн вздохнула. — Шайнинг привыкнет. Я уверена.

— Мне бы твою уверенность, — вздохнула Луна, поглаживая единорожка по загривку. — Что ж, мне пора уходить. Я буду навещать вас во снах, если что-то случится — скажете мне тут же.

— Спасибо, — кивнула аликорн, склоняя голову к Шадоу. — Он давно кушал?

— Я смогла найти ему кормилицу на один день и взять молоко с собой, — ночная принцесса сняла с бока сумки, кладя их рядом с кроватью. — В дороге он капризничал, видимо, летать на колесницах — не его способ передвижения —, но мне удалось его покормить и усыпить.

Кейденс мягко улыбнулась, качая головой.

— Думаю, моего молока им обоим хватит. Спасибо.

«Об этом я как-то не подумала», — мысленно ойкнула аликорн, пряча припасённую бутылочку обратно в сумку. Забирать её она не стала, на всякий случай. Затем принцесса выпрямилась и отошла подальше.

— До свидания, Кейденс, — кивнула она. — Удачи тебе.

Племянница улыбнулась, переворачиваясь на бок, чтобы покормить сына. Луна развернулась и быстро вышла из покоев кристальных правителей. Сердце неровно стучало, волнуясь о будущем оставленного ею малыша, но верховная правительница приказала ему успокоиться. На Кейденс и Шайнинг Армора можно рассчитывать.

В коридоре её встретил патруль кристальных стражей. Отдав честь, два фиолетовых стражника встали слева и справа от неё, провожая принцессу до выхода. Луна кивнула им, но в душу незваной гостьей закралась печаль. Пусть и на время, она почувствовала себя матерью. Аликорн знала, что никогда не должна иметь жеребят, ровно как и сестра, и посему это было ещё мучительнее для неё. До того, как родилась Флёрри, сёстры не думали, что рождение кого-то бессмертного вообще возможно.

Раньше они имели и друзей, и любимых. Но время шло, новоявленные аликорны крепли и развивались в плане магии, а все, кого они любили, умирали. Жнецы Смерти отводили их за грань, а ночная принцесса со слезами на глазах и скорбью в душе провожала их в последний путь.

Аликорнам нельзя любить. Время заберёт у них всех, кто им дорог. Крайне высокая, но справедливая цена за бессмертие и силу. Когда-то и Кейденс с Флёрри испытают эту скорбь, когда Шайнинг Армор состарится и умрет, если не найдется способ аликорнизации жеребцов. Ну, а пока пусть наслаждаются своей почти обычной жизнью. Ведь сколько не предупреждай молодежь, пока она сама не обожжется, толку не будет.

Возле дверей замка её ждала колесница. Шестёрка быстрейших бэтпони фыркала в упряжке, выбивая копытами искры. Луна величественно кивнула стражам, те отдали ей честь, и сошла со ступеней. Недалеко висело Кристальное Сердце, бросавшее голубые блики на потолок и пол. Проходя мимо него, аликорн чуть замедлилась, повернула голову.

— Надеюсь, ты не навредишь ему.

Кристальный блик волной прошелся по граням артефакта, но принцесса уже отвернулась. Садясь в колесницу, она пыталась унять дрожь в горле. Казалось, если она заговорит, то не сможет сдержать маску невозмутимости и расплачется.

«Мы всё ещё живы, даже если думаем, что бессмертны», — подумала Луна. — «И от эмоций нам уйти не дано».

Взлетевший эскорт заработал крыльями, попадая в восходящие потоки воздуха. Кобылица закрыла глаза, опустив голову на грудь и предавшись размышлениям и волнениям.

Империя оставалась позади, но тревога, терзавшая ночного аликорна, лишь росла. Страшно и совестно было скидывать Сомбру на хрупкие плечи Кейденс, выдержавшей рождение аликорна и поддержку защиты Кристальной Империи. Луна чувствовала себя ответственной за будущее Сомбры, доверившегося ей.

Будет ли малыш вспоминать о своем прошлом? И если да — то к чему это приведет? Принцессе оставалось надеяться лишь на чудо. В случае угрозы Кейденс сможет защитить себя и Империю. В ней, пусть и не такая сильная, как у сестёр, тоже дремлет сила Аликорна, залог их вечной жизни. Залог, защита и поддержка.

Колесница плыла по воздуху, хлопки крыльев нарушали вечернюю тишину, иногда заглушая свист воздуха. Солнце клонилось к закату. В его последних лучах облака казались оранжевыми, а небо — кроваво-красным. Встречный ветер трепал эфемерную гриву и холодил кожу, отчего принцессе пришлось укутаться в шаль.

Поднимая серповидную луну такого же багряно-красного цвета, аликорн думала о том, что поступила правильно.

Глава третья. Ты никогда не станешь прежним

Кейденс с умилением наблюдала за тем, как малыш присасывается к груди, сминая сосок беззубым ртом. Она поглаживала его по холке, едва касаясь копытом: казалось, что он хрупкий, как хрустальная вазочка — чуть сильнее надавишь, и сломается, разлетаясь сверкающими осколками.

Шадоу для неё был самым обычным жеребёнком, нуждающимся в семье и заботе, а не злобным тираном, которого они с мужем с таким трудом прогнали из Империи. Да, он по-прежнему оставался Сомброй, но теперь всё было в её копытах.

— Ты вырастешь большим и сильным, — проворковала она, когда жеребёнок отпал от груди и начал сонно прикрывать глаза. — Будешь самым лучшим принцем во всей Эквестрии!

Осторожно подхватив его копытами, аликорн прижала его к сердцу, поддерживая спинку малыша. Шадоу склонил голову ей на грудь, поджав копытца под себя, и кобылица, аккуратно и плавно встав на ноги, начала его укачивать. Жеребёнок ещё минут пятнадцать повздыхал, сжимая копытцами шерсть на шее и груди, а потом затих, закрыл глазки и тихо засопел.

Устало улыбнувшись, принцесса любви крылом пододвинула ближе небольшую люльку-переноску, в которой обычно Санбёрст носил Флёрри. Сейчас кроватки для нового жеребёнка нет, а появится она ещё не скоро, поэтому пока будет спать в ней. По крайней мере ночью.

На исчезнувшее тепло Шадоу отреагировал равнодушно, разве что чуть затрепетали крохотные реснички. Кейденс накрыла его тонкой пелёнкой, осторожно заткнув края копытами — телекинез был слишком ярким и мог разбудить малыша —, а затем, удостоверившись, что он точно спит, вздохнула и направилась в спальню. Нужно было поговорить с Шайнингом и посмотреть, удалось ли ему усыпить Флёрри.

Бесшумно открыв дверь, аликорн прошла в светлую голубую комнату, практически не отличавшуюся от детской. Поменяны местами были только стенные панели: кристаллы потолка были голубыми, а стен — фиолетовыми. Стоявшая у противоположной стены постель была скомкана, большая часть одеяла сползала на пол, показывая белую овечью шерсть. По ночам супруг жутко мёрз, поэтому им пришлось покупать теплое зимнее одеяло. Хоть в Империи и стояло вечное лето, времена года менялись прохладными сезонами. Вот и сейчас по меркам Эквестрии был конец августа, когда листья только начинали желтеть, и самые первые золотые кораблики отрывались и неслись по ветру. А в Империи подступающее дыхание осени различалось лишь лёгким холодным ветерком, дующим отовсюду.

Шайнинг полулежал на краю кровати, копытом слегка покачивая стоящую рядом детскую кроватку, подарок заботливой Эплджек. Флёрри, завёрнутая в пеленки, лежала в ней, плотно сомкнув глазки и длинные ресницы, и чуть слышно сопела во сне. Усталая мать улыбнулась и подошла с противоположного края кровати, подняв одеяло и закинув его на подушки.

— Давно уснула? — спросила кобылица, перебираясь через кровать и кладя голову на плечо мужа. Тепло родного тела начало согревать её, веки налились тяжестью. Предыдущая бессонная ночь напоминала о себе усталостью и сонливостью, а опустевшие железы начали вырабатывать молоко.

Шайнинг чуть склонил голову, прислоняясь щекой к щеке жены. Кейденс прикрыла глаза, чувствуя, как растворяется в сладких объятьях ленивости, окутывающих её незримой шелковой сетью.

— Минут двадцать назад, — тихо прошептал он, продолжая покачивать кроватку.

— М, — сонно улыбнулась принцесса. — Они даже в одно время заснули…

— Кейденс, это неправильно. Мы не должны были принимать его в нашу семью.

Всю сонливость как копытом сняло. Аликорн пошире раскрыла аметистовые глаза, недовольно уставившись на мужа, и мигом отодвинулась от него. Комнату недавно проветривали, и прохладный воздух освежил её мысли.

— Шайнинг, он всего лишь ребёнок…

— Нет, Кайди. Он не просто ребёнок. Он — тот самый единорог, который на протяжении трех дней истязал тебя своими постоянными атаками. Он — тот самый призрак, напугавший мою сестру и заключивший её в ловушку на вершине замка. Как ты могла это забыть?

Принцесса шумно вздохнула, закатывая глаза. Шайнинг смотрел на неё с укором, осуждая её за выбор. Его голубые глаза были необычно холодными, а плотно сжатые губы и нахмуренные брови выдавали в нем сейчас больше капитана королевской гвардии, чем любящего мужа.

— Ты слышал, что сказала принцесса Луна. Сомбра помог ей спасти Эквестрию. Мы могли позволить Кризалис встать на путь исправления, — да, Кризалис, не морщись так, — просто так, доверившись её слову, а ты не хочешь верить тому, кто уже сделал первые шаги к исправлению? Да ещё и беззащитному маленькому жеребёнку!

— Тише, — поморщился единорог, интенсивнее покачивая кроватку — Флёрри захныкала во сне. — Разбудишь ведь.

Кейденс с трудом подавила в себе желание донести справедливость до ума мужа и замолкла. Чуть повернув голову, принцесса наблюдала за своей крохой, причмокивающей во сне.

Спустя некоторое время разговор продолжился.

— Не верю я ему, — прошептал Шайнинг, качая головой. — Не верю, хоть убей. Вдруг Луна ошибается? Мы все думали, что Кризалис примет наше предложение, до последнего надеялись на это, но ты видела, как она нас одурачила. Что если Сомбра сделал так же? Прикинулся помощничком…

— Ещё скажи, что он мантикору из другой вселенной выпустил, — фыркнула аликорн, толкая мужа крылом. — Сомбра не глуп, это верно, но все его воспоминания стёрты. Шайни, это абсолютно чистый и невинный жеребёнок. Он ничем не отличается от Флёрри.

— Флёрри наш жеребёнок, — мрачно возразил жеребец, упирая взгляд в стену поверх колыбельки. Кейденс на секунду замолкла, а затем ответила:

— Шадоу тоже.

Лицо принца исказила кривая усмешка, которую Кейденс раньше никогда не видела. Он спрыгнул с кровати на мягкий ковер, поглощавший шум, подхватил телекинезом колыбельку с дочерью и, развернувшись лицом к супруге, заявил:

— Твой. Но не мой.

Эти слова больно ударили по рёбрам. Принцесса поняла, что разумными аргументами на мужа воздействовать не удастся, решила надавить на жалость.

— Шайни, ты его ведь даже не разглядел толком! Он ведь такой маленький, такой беззащитный! Помнишь, какой Флёрри только родилась? Ей два месяца, а он ещё меньше! Ну что он может тебе сделать?

Супруг молчал, держа кроватку телекинезом. Кейденс знала, что сейчас он видит, как в её глазах закипают слёзы и скатываются по щекам к подбородку. Шайнинг Армор никогда не мог устоять перед её слезами. Таким образом она могла уговорить его на всё что угодно, лишь бы он больше не видел её такой несчастной.

— У меня нет выбора, — наконец пожал он плечами. — Принцессы нам его навязали, и от этого никуда не деваться. Но сыном я его никогда не назову, так и знай.

— Ты же всегда хотел сына, — аликорн стёрла слёзы перьями и грустно посмотрела на единорога. — Почему ты не хочешь его сейчас?

— Я хочу своего сына. Мою плоть и кровь, а не резко впавшего во младенчество врага.

Слёзы моментально высохли. На их место пришел убийственный взгляд, вытворявший со своенравным единорогом такие вензеля, что живым он вряд ли остался бы, превратись все мысли его жены в реальность. Вместо огромной мухобойки в лицо жеребцу прилетела подушка, а голубой телекинез подорвал малиновый и перетащил колыбельку ближе к кровати.

— Ещё раз ты назовешь нашего сына врагом, — прошипела Кейденс так, что все окрестные змеи трусливо спрятали клыкастые головы обратно в норы, — я заставлю тебя пожалеть об этом. Очень, очень сильно пожалеть.

Шайнинг молча левитировал подушку на место и вышел из комнаты, не оглядываясь на разозлённую жену. Она глубоко вздохнула, согнув копыто у груди и вытянув его вперед. Такое упражнение всегда помогало ей оставаться спокойной в любых ситуациях, сколь плохи они не были бы. Отвлечься от мрачных мыслей также помогла Флёрри, выглядящая во сне настолько милой, что все самые мрачные мысли уходили на второй план, а потом и терялись где-то на задворках сознания.

«Он ещё изменит своё мнение, — думала принцесса, заглядывая в детскую. Мужа там не было, а спящий в переноске Шадоу куксился — вот-вот проснется. — Шайни полюбит его, я уверена».

Телекинезом подхватив ручки переноски, Кейденс левитировала её к себе и успокаивающе зашипела, протягивая копыто к единорожку. Почувствовав тепло, он сразу успокоился, лишь подмял копыто под себя, положив на него голову. Осторожно взяв его на копыто, принцесса вернулась в спальню, улеглась на кровать, одним крылом прикрывая свёрток, а вторым покачивая колыбельку с дочкой. Она должна заботиться о них обоих, пока супруг пытается разобраться в своих подозрениях. И ведь с Кризалис не возникало таких проблем…

За ночь и Флёрри, и Шадоу проснулись всего один раз. С непривычки Кейденс сначала подумала, что Флёрри стала плакать громче и по-другому, но потом поняла, что слабое хныканье сильно отличается от громкого плача. Хныкал Шадоу, морщась и моргая каждым глазом попеременно. Такой тихий плач заставил принцессу забеспокоиться. Нормально ли это для малыша его возраста? Ведь обычно жеребятки плачут громко, особенно Флёрри. С этим она решила разобраться утром, а пока сосущие молоко детки заставляли её неудобно поддерживать одного из них задней ногой, чтобы малышам хватило места.

Они толкались, несильно пинались копытцами, пытаясь усилить поток молока, но потом всё-таки заснули. Укладывать дочку обратно в кроватку аликорн не стала, вместо этого легла на живот, с облегчением растянув задние ноги, и крыльями прижала жеребят к теплым бокам — Флёрри справа, Шадоу слева. Сама принцесса смогла уснуть, лишь услышав дружное сопение.

Утро застало троицу спящими. Кристальная принцесса вместе с детьми сладко спала, уткнувшись носом в розовую подушку. До чуткого носа донесся запах свежего кофе, а глаза непроизвольно сощурились, когда до них добрался солнечный свет из отдернутого окна.

— П-принцесса, — донесся до неё знакомый заикающийся от волнения голос, — я…

— Доброе утро, Санбёрст, — подавляя зевок, поприветствовала кристальника Кейденс. — Что-то случилось?

— Ш-шайнинг Армор сказал мне, — сбивчиво начал рыжий единорог, — что нужно готовиться к ещё одной королевской кристаллизации. Я-я-я просто хотел спросить… У вас разве должен появиться второй жеребёнок?

Аликорну хотелось рассмеяться из-за выражения лица кристальника. Панически удивленное, оно казалось настолько смешным, что сдержаться было невозможно. Просмеявшись, Кейденс ответила ему:

— Вчера вечером принцесса Луна привезла нам с Шайнингом малыша-единорога на усыновление. Я не беременна, если ты об этом.

— А-а, — Санбёрст покраснел, посчитав такой вопрос с его стороны бестактным и грубым. — Извините, я не хотел… Просто… Принц Шайнинг выглядел мрачно, и я подумал, что он не рад второму жеребёнку…

— Так и есть, — вздохнула Кейденс, осторожно садясь на кровати и демонстрируя кристальнику спящих жеребят. — Посмотри, какие крохи. Милые, не правда ли?

— Да, — тихо кивнул Санбёрст, с улыбкой глядя на Флёрри. — Но кто второй малыш? Тот самый жеребёнок, присланный принцессой Луной?

— Шадоу, — кивнула Кейденс. — Хотя, — она опустила взгляд, — думаю, ты имеешь право знать его настоящее имя…

Выслушав рассказ, кристальник на время погрузился в себя. Кофе был уже выпит, малыши проснулись, аликорн умыла и искупала их, поменяла пелёнки, а Санбёрст всё сидел с задумчивым лицом, отстранёно глядя на чашку с остывшим напитком. Когда он наконец отмер, принцесса вся извелась от нетерпения.

— Вы поступили правильно, принцесса Кейденс, — всё ещё задумчиво кивнул единорог, держа в копытах Флёрри, играющую с его бородкой. — Если вы будете растить короля Сомбру как собственное дитя, то, возможно, вам удастся пресечь его садистские наклонности на корню, или даже не дать им развиться! Вы буквально сможете вырастить такого Сомбру, который не будет представлять опасности ни для вас, ни для Империи, а наоборот, приносить пользу!

— Я так рада, что ты меня понял, — облегчённо вздохнула аликорн, чуть приобнимая копытом с любопытством глядящего на кристальника Шадоу. — Но, погоди, о каких садистских наклонностях ты говоришь?

— О, — маг тряхнул головой, вырывая свою бородку из цепких копыт подопечной, — пока я жил в Кристальной Империи, я успел много чего узнать о её прошлом. Ну, большинство книг времен короля Сомбры было уничтожено, конечно, но одна моя знакомая поделилась своими воспоминаниями. По её словам, он был весьма… как бы это сказать… Жестоким в плане наказаний за непослушание или попытки сбежать.

— Пытки? — упавшим голосом догадалась Кейденс, сильнее прижимая к себе жеребёнка, инстинктивно защищая его от клеветы.

— Хуже, — мотнул головой кристальник. — Он погружал их в самые жуткие их кошмары, а иногда и превращал их в реальность. Моя знакомая говорила, что иногда он просто развлекался таким способом. — Санбёрст передёрнулся. — Но у этого малыша не будет таких… увлечений.

— Ни за что. — Подтвердила розовая кобылица, глядя на сына. — Я этого не допущу.

Санбёрст согласно кивнул, поспешно отставив чашку с холодным кофе подальше от озорничающей принцессы, успевшей сунуть в него нос. Кейденс слабо улыбнулась, глядя на это, а потом попросила:

— Санбёрст, ты не мог бы мне помочь? Шайнинг всё ещё противится, но кристализацию нужно провести как можно скорее. Ты можешь поискать кого-нибудь на роль кристальника? Честно говоря, — она насупилась, — доверять я могу только тебе и Твайлайт, но её сейчас нет, а ты уже являешься кристальником Флёрри…

— Я попробую что-нибудь сделать, — закивал жеребец. — Возможно, если не найдется подходящей кандидатуры…

— Спасибо, Санбёрст, — улыбнулась принцесса. — Что бы я без тебя делала!

Единорог смущённо пожал плечами тряхнул головой.

— Тогда я пойду. Нужно много чего учесть…

Аликорн великодушно кивнула и, когда сине-зелёная мантия скрылась за дверью, осторожно прижала к груди сразу двух своих деток. Флёрри весело забузила, пытаясь копытцами дотянуться до единорожка, а Шадоу довольно жмурился и улыбался.

— Теперь у тебя есть братик, Флёрри, — проворковала кобылица, пряча внесенное Санбёрстом беспокойство. — Это Шадоу, и он никогда не будет тебя обижать, правда, Шадоу? Вы ведь будете дружить?

Ответом ей были детское гуление и очередная река слюней от Флёрри. Кейденс безысходно хихикнула, вытирая рот дочери и собственную шерсть платочком. С тумбочки, объятые голубым пламенем телекинеза, полетели пустышки, а капризное детское «Апф!» было заглушено чмоканьем.

Глава четвертая. Ты часть Империи - часть Сердца

В моем представлении не все единороги-малыши могут пользоваться магией безболезненно. Это, всё-таки, важный орган, который нуждается в развитии и контроле, и не у каждого от рождения бывает большой потенциал.

Сидящая на кушетке, обитой нежно-фиолетовым бархатом, под стать шёрстке, золовка с улыбкой игралась с племянницей, задорно гулящей в летающей рядом колыбельке. Рог аликорна полыхал малиновым огнем, объявшим ручки колыбельки, и его сияние отбрасывало блики на нежно-розовую шерстку Флёрри. Кейденс сидела напротив, не спуская с копыт единорожка, крепко прижавшегося к ней. Шадоу не сходил с копыт, капризничал, если его клали на кровать или в колыбельку, начинал хныкать. И лишь так, уткнувшись носом в шею аликорна любви, он вел себя спокойно, наматывал на копыто желтый локон и не безобразничал.

— Спасибо, что откликнулась так быстро, Твайлайт, — улыбнулась Кейденс, поудобнее перехватывая малыша затёкшими копытами. — Принцессы Селестия и Луна уже поставили тебя в известность?

— Если ты говоришь о перерождении Сомбры, то да, — Твайлайт оторвалась от Флёрри, осторожно опустив переноску на кушетку рядом с собой. — До сих пор в голове не укладывается.

— У меня тоже, — усмехнулась принцесса, телекинезом отбирая у малыша собственные волосы, которые он уже успел засунуть в рот. — Но, знаешь, он практически ничем не отличается от Флёрри. Разве что меньше и без крыльев.

Твайлайт кивнула, внимательнее присматриваясь к скулящему жеребёнку. Он снова начал хныкать, слегка потирая носом розовую шерстку. Рубиновые глазки слезились, а жалобный голосок вызывал у принцессы-матери приступ слёз.

— Он сегодня крайне плохо спал, — попыталась оправдаться Кейденс, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону вместе с единорожком. — Всю ночь прохныкал, я боялась, что Флёрри проснется. И днем всё никак не уснет.

Твайлайт хотела что-то сказать, но её перебила прилетевшая в неё, как снаряд, Флёрри, выпутавшаяся из трех пеленок и расправившая крылья. Набравшийся крик отчаяния почти сорвался с уст усталой кобылицы, но золовка, своевременно отреагировав, поймала раздурившуюся племянницу. С губ принцессы слетел облегченный вздох, а Шадоу почему-то сжался в комочек и захныкал ещё жалобнее.

— Пресвятая Селестия, — Кейденс приобняла жеребёнка крылом, — я так устала от этих внезапных приступов Полёта. За ней ведь не угонишься.

— Я помню, — просипела Твайлайт, удерживая летающую по кругу племяшку в малиновом пузыре. — На кристаллизации мы за ней знатно погонялись…

— Кстати про кристаллизацию, — подхватила нить разговора аликорн. — Шадоу тоже нужно кристаллизировать, а кристальника мы ещё не нашли. Ты не хочешь…

— Моя сестра не будет кристальником для этого жеребёнка.

От неожиданности Кейденс вздрогнула, а Шадоу вздрогнул вместе с ней. Он, будто чувствуя беспокойство матери, ещё сильнее сжался и заскрёб копытцем по её груди, продолжая хныкать.

Аликорн перевела взгляд на вошедшего в детскую единорога, строго смотрящего на неё и малыша. Твайлайт удалось угомонить яростно машущую крыльями Флёрри и усадить её себе на копыта, отчего малышка ещё сильнее начала озорничать, молотя копытцами по шее тети.

— Почему? — спросила принцесса Дружбы, слегка морщась от напора племянницы. — Что в этом плохого?

— Ты должна была быть кристальницей для Флёрри, а не для Сомбры, — резко осадил её Шайнинг. — Это может быть опасно.

— Да ладно тебе, старший братец, — усмехнулась аликорн, с укоризной глядя на жеребца. — Я переживала приключения гораздо опаснее, чем кристаллизация такого милого жеребёнка. — Она подмигнула Кейденс. — К тому же, он явно не разрушит Кристальное Сердце, как Флёрри.

Неожиданно для всех Шадоу сильно заплакал. Горько, жалобно, словно ему было больно.

— Тише, тише, маленький, — Кейденс постаралась покачивать его сильнее, но плач лишь усилился. Осторожно пощупав его животик, кобылица убедилась, что колик нет. Но единорожку явно было больно.

— Может, ему что-то передавило? — с сомнением спросила Твайлайт, удерживая в копытах рвущуюся к брату Флёрри.

— Или это Сердце на него так влияет, — мрачно вставил супруг. У принцессы любви перехватило дыхание. А если это и вправду Сердце? Если Луна была права, и у Шадоу непереносимость на кристальный артефакт? Что если её малыш умрет, не прожив и трёх месяцев?

Аликорн метнулась к дверям спальни, возле которых стоял единорог. Быстро всучив ему малыша, не принимая возгласов протеста, она судорожно выдрала все ящички из тумбочек, столов, шкафов, в поисках свитка с заклинанием удержания. Глаза застилали слёзы, а пронесшиеся в голове сюжеты с фигурирующим в них детским гробиком заставили сердце пойманной птицей трепыхаться в груди, грозя выскочить на свободу.

— Кайди!

— Не мешай! — на грани истерики выкрикнула она. — Если это Сердце, мы…

— Кайди, успокойся, — голос жеребца звучал убедительно и странно одновременно, словно он был удивлен. — Слышишь? Он затих.

Кобылица обернулась и посмотрела на мужа. Тот стоял в дверном проеме, неловко держа Шадоу, будто стараясь избегать контакта с ним. Малыш напротив жался к нему сильнее, но уже не плакал, лишь изредка вздрагивал, когда Шайнинг пытался отодвинуть его.

На плече отца сидела Флёрри, обнимая его шею крылом, а второе протянув брату. Светло-розовые пёрышки едва касались его рога, щёк, вытирая скатившиеся слёзы, словно малышка хотела его утешить.

— У него просто магические импульсы пробуждаются, — в проем влезла Твайлайт, тесня брата таким образом, чтобы он невольно прижал жеребёнка к себе. — Для некоторых маленьких единорогов первое использование магии болезненно. Ты разве забыла?

Неимоверное облегчение накрыло принцессу с головой. Всё в порядке, с её малышами всё будет хорошо. Рог Шадоу заискрился красным, но полноценного заклинания не вышло: лишь небольшое красноватое облачко тумана поднялось к потолку, а потом осыпалось маленькими крошками кристаллов.

— Слава Богиням, — вздохнула Кейденс. — Я так испугалась…

— Так что там с кристаллизацией? — спросила Твайлайт, глядя на брата. Тот удивлённо смотрел на серый комочек, жавшийся к его груди, пытающийся зарыться носом в белых шерстинках. Жеребца будто погрузило в оцепенение, и на вопрос он ответил с опозданием, когда принцесса любви уже улыбалась, глядя на супруга.

— Да, кристаллизация… Я потом скажу… Мне надо караулы проверять.

Неумело, словно никогда не держал жеребят на копыте, он передал сына Твайлайт, а сам скрылся за дверью. Флёрри слетела с его плеча, оставаясь в комнате, и пересела на спину тёти, с любопытством наблюдая за братиком, клюющим носом.

— Ну вот, — усмехнулась фиолетовый аликорн, — можешь считать, что мы его уговорили. Ты была права, — она крылом обняла сразу и Флёрри, и Шадоу, — он действительно такой милый.

— Нужно найти в библиотеке книгу, — устало потёрла виски кончиками перьев розовый аликорн. — Или заклинание, облегчившее бы этот процесс. Я же с ума сойду, если такое ещё раз повторится.

— Я найду, — кивнула Твайлайт. — Ты пока отдохни, а я посижу с малышами и найду заклинание.

— Лучше просто поищи заклинание, — рассмеялась Кейденс. — Не забывай о прошлой кристаллизации.

Твайлайт улыбнулась, смешно наморщив нос, и спустила племянницу на пол. Та уверенно поползла к манежу с игрушками, по дороге агукая и высовывая язык. Шадоу же отправился на копыта матери, уже совсем не вздрагивающий, лишь немного сонный. Грохот погремушек заставил его резко открыть глазки, но Кейденс, нежно шипя и поглаживая его по спинке, удалось его усыпить.

На удивление для всех, Шадоу спал очень крепко: ни плач, ни шум Флёрри его не будили. Напрасные страхи матери о его ночном пробуждении от криков сестры были лишь иллюзиями. Но Флёрри, переключив свое внимание на маму, подлетела ближе, подползая к свернувшемуся в комочек брату.

— Тише, Флёрри, — ласково шикнула Кейденс, копытом придвигая дочурку к себе. — Видишь, твой братик спит. Он не может с тобой сейчас поиграть.

Светло-розовый аликорн высунула язык и запыхтела, но затем сложила крылышки и улеглась рядом, смешно дрыгая копытцами. Принцесса любви спокойно положила голову рядом со своими детьми.

---

Спустя пару дней Твайлайт принесла ей свиток с заклинанием. День кристаллизации был назначен на завтра, но Шайнинг Армор, вышедший из состояния умиления малышом, всё ещё был против.

— Твайлайт, ты не обязана быть кристальницей для этого жеребёнка! — страстно объяснял он, пытаясь, по его мнению, вразумить сестру. — А если он не сможет контролировать магию? Ты можешь пострадать!

— Ты придумываешь проблемы там, где их нет, — упрямо фыркнула Твайлайт, нахмурившись. — С Флёрри же подобных «причин» не возникало! Успокойся! Он абсолютно нормальный жеребёнок, и ты, и я были такими же.

Жеребец застонал и закатил глаза, пробурчав про себя: «Только никто из нас тиранами не стал…»

Кейденс не обращала внимания на его обиженные взгляды, посвящая всю себя малышам. Флёрри активно игралась с Шадоу, рог которого всё ещё болезненно щёлкал красными искорками. Жеребёнок куксился, но плакать не начинал: стоило кому-нибудь погладить его по лбу, набегала широкая детская улыбка, заставлявшая кобылицу умиленно ахать. Дочка хулиганила, разбрасывая крыльями лежащие на кровати игрушки, а сын лежал на животе и с интересом пялился на пузатую неваляшку ярко-синего цвета.

Когда солнце закатилось за горизонт, а на небо взошла серебряная луна, принцесса любви попросила слуг набрать ванну, чтобы искупать малышей, а сама, отдав Флёрри и Шадоу Санбёрсту, с тихим вздохом усталости растянулась возле окна, наблюдая за тем, как постепенно гаснут огни окон кристальных домов. Империя засыпала, превращаясь в большого сонного медведя, спрятавшегося от снега в уютном уголке вечного лета.

— Кайди.

Оклик мужа заставил её невольно вздрогнуть. Жеребец подошел к супруге, опускаясь на круп рядом с ней. Аликорн перевела взгляд на вид за окном, избегая укоризненного взора мужа. Единорог молчал, не заставляя её реагировать на его появление. В конце концов, она первая нарушила молчание.

— Пообещай мне, что перестанешь так относиться к нашему сыну, — проговорила она, крепко сжимая копыта. — Да, к нашему! Завтра он официально станет членом нашей с тобой семьи, поэтому не смей так закатывать глаза.

— Я знаю, — единорог ласково ткнулся мордочкой ей в щёку. — Я постараюсь, любимая. Но не ради него. Ради тебя.

— И на том спасибо, — вздохнула аликорн, отвечая на ласку. В глубине души она лелеяла надежду, что Шайнинг привыкнет. Привыкнет и полюбит малыша, забыв о том, кем он был раньше. Это ведь уже совсем не важно.

— Санбёрст уже уложил их спать. Ложись тоже, завтра важный день.

Устраиваясь в постели и обнимая любимого мужа, Кейденс волновалась. Ей не давали покоя слова Луны о том, что артефакт может навредить её сыну. За эти несколько дней она полюбила его всем сердцем и ужасно переживала за малыша. Чуть прикрывая глаза, аликорн будто на внутренних сторонах век видела маленький серый комочек, жмущийся к ней изо всех сил, жалобно скулящий, будто от нестерпимой боли.

Проворочавшись так с полночи, принцесса встала и тихонько пробралась в детскую. Кроватку для Шадоу уже успели изготовить: вырезанная из цельного красного кристалла, лёгкая, изящная, она великолепно сохраняла тепло маленького тельца. Флёрри лежала в деревянной колыбельке, подаренной семьей Эплов, выбравшись из всех пеленок и полу-расправив крылья, вылезавшие за бортики кроватки.

Аликорн подошла поближе, копытами складывая маленькие тонкие суставчики. Доченька слегка поёрзала во сне, сунула копыто в рот и затихла. Схватившись зубами за одеяло, Кейденс накрыла её, чтобы малышка не замёрзла. Несмотря на вечное лето, осенний дух отдавал прохладой именно в замке: кристальные стены будто источали холод, и принцесса поёжилась при мысли, как же холодно тут будет зимой.

Убедившись, что с малышкой всё в порядке, мать перешла к сыну. Он тоже выбрался из пелёнок, но, в отличие от Флёрри, он не развалился, выкинув копытца в разные стороны, а съежился в клубочек, в темноте больше походя на промокшего котёнка.

На глазах принцессы навернулись слёзы. Почему-то ей казалось, что малышу плохо от этих стен, источающих холод, от этих споров, ведущихся вокруг него, от всей этой шумихи. Безудержно захотелось осторожно взять его на копыта и прижать к сердцу, согреть, ласково поцеловать серое ушко, погладить по спинке и начать укачивать, тихонько напевая…

Чувствуя, как бьется маленькое сердечко, Кейденс тихо душила в горле вскипающие рыдания. Завтрашний день может обернуться или всеобщим счастьем, или великой катастрофой. Аликорну почему-то красочно представлялся маленький детский гробик и свежевырытая могилка на самом дальнем уголке Империи. Заброшенное старое кладбище, куда никто уже давно не ходил. Она была там лишь однажды, но ей этого хватило: старые покосившиеся надгробия, кристальные кресты и одинокий склеп, где покоились останки первой королевы Империи.

Они пришли туда в надежде, что дух королевы укажет им правильную дорогу, поможет восстановить традиции и обычаи Кристальной Империи, но ничего не вышло. Королева не откликнулась, а затхлый запах могилы и тлена ещё долго преследовал её. Не помогали ни ванна, ни духи: везде витал запах старой смерти.

— Нет, — она замотала головой, разбрызгивая слёзы вокруг. — Ты будешь жить. Я сделаю всё, чтобы защитить тебя.

Слезинка упала на щёку единорожка, и он поморщился во сне. Кейденс осторожно подобрала её губами, едва касаясь нежной шерстки и кожи. Такой крохотный, такой беззащитный…

— Что бы не случилось, — прошептала она, осторожно кладя его обратно в кроватку и украдкой вытирая слёзы, — я всегда буду рядом. Ты не повторишь свою прошлую судьбу. Даю слово.

Укрыв жеребёнка одеялом, аликорн вернулась в спальню. Часы пробили три часа ночи. С трудом забывшись сном, принцесса не почувствовала, как её супруг соскользнул с постели, а удаляющийся цокот копыт не смог доложить, что он ушел в детскую.

Тихо притворив дверь, Шайнинг Армор проверил сначала дочку, немного постоял у её кроватки, умилённо вслушиваясь в тихое сопение, а затем подошел к красной кроватке. Лицо его сразу стало жестким, губы сомкнулись в плотную линию.

С каждым днем недоверие к жеребёнку, занявшему практически всё свободное время его супруги, которое раньше уделялось ему, росло в геометрической прогрессии. Но сердце единорога не было каменным: жмущийся к груди живой комок вызывал жалость. Но не отвращение, как подумалось ему сначала. А искреннее сочувствие с ироничным привкусом.

— Завтра решится твоя судьба, Сомбра, — негромко прошептал Шайнинг, сверля взглядом вынужденного сына. — И если ты выживешь — так и быть —, я позволю тебе жить под моей крышей. А если нет… Тогда и разговора не будет.

Единорожек не ответил ему, лишь махнул копытцем под одеялом. Принц Кристальной Империи развернулся и хотел уже было уйти, но потом, осторожно засветив рог, телекинезом поправил одеяло черногривого жеребёнка, подоткнув бока.

---

Помост, заново построенный возле двух основ Кристального замка, скрывался от глаз большими бордовыми шторами, пряча наполняющиеся улицы. Кристальные пони, узнав о ещё одной королевской кристаллизации, начали собираться у площади с самого раннего утра, принося с собой раскладные шезлонги и занимая лучшие места. И впервые в жизни Кейденс была не рада видеть радость в их глазах. Радость, которая может обратиться горем или неподдельным ужасом.

Луна и Селестия шли к ней, величественно расправив крылья. Верховные правительницы приехали несколько часов назад, и теперь настал тот самый момент, которого все ждали. Который так пугал принцессу любви и принцессу ночи.

Примет ли Сердце Шадоу или обречёт его на мучительную гибель?

— Приветствуем тебя, Кейденс, — Луна кивнула, слегка покусывая губу. — Ты готова?

Аликорн была готова. Всё утро, одним копытом держа у груди Шадоу, она учила заклинание, данное ей Луной. Хоть Твайлайт и уверяла, что сможет подхватить малыша в случае чего, но Кейденс каким-то шестым чувством понимала, что никого, кроме неё, Сердце слушать не станет. Она была его Хранительницей, и лишь её воля могла донестись до него криком материнской мольбы.

— Да, — принцесса любви кивнула, сглотнув комок в горле. — Твайлайт вот-вот…

Из дверного проема вышла аликорн, крыльями придерживающая сидящего на спине единорожка. Малыш вертел головой, изредка жмурясь, не плакал и не смеялся. Невольно розовая кобылица подалась вперед, но остановилась, взяв себя в копыта.

Рысцой добежав до них, Твайлайт поздоровалась с наставницей и принцессой ночи, а затем подмигнула Кейденс.

— Мы готовы, — бодрым голосом проговорила она, крылом щекоча будущего кристальника, отчего тот сразу заулыбался, вызвав улыбку умиления сразу у трёх принцесс. — Шайнинг?

— Я здесь, — хмуро отозвался единорог, подходя ближе. Грациозно ступающая за ним Рэрити телекинезом несла за собой ларец с чистейшими кристаллами. На кристаллизацию, как и в прошлый раз, приехали подруги Твайлайт, но сейчас это нисколько не успокаивало и не радовало. — Тогда начнем. К чему тянуть?

Кейденс бросила последний затравленный взгляд на сына, прежде чем кивнуть и зажечь рог. Объятая голубым телекинезом, часть бордовой шторы отъехала в сторону, а вторая, полыхающая малиновым сиянием, отодвинулась на секунду позже. Ликующая толпа пони встретила свою правительницу весёлым гомоном и улыбками, и Кейденс постаралась улыбнуться им. Санбёрст вместе с Флёрри и Старлайт встал справа от неё, Шайнинг, Твайлайт и Шадоу — слева.

«Пожалуйста, лишь бы всё было в порядке…»

Твайлайт произносит какие-то слова, но Кейденс их не слышит, внимательно следя за реакцией Шадоу. Рубиновые глазки изумлённо захлопали, когда они вышли на помост, но в целом он был спокоен. Готовая в любую секунду начать формировать заклинание, аликорн подошла ближе к Твайлайт, держащей на копыте единорожка. Шайнинг подошел с другой стороны.

«Только без глупостей, прошу, Шайнинг, без глупостей…»

Объединив телекинетические поля, супруги отошли на некоторое расстояние, глядя на поднимающегося в воздух малыша. Шадоу махал копытцами, словно искал опору, но не плакал, даже улыбался. Из толпы послышались умилительные вздохи, а Твайлайт, собрав кристаллом энергию, скрылась за помостом, нырнув сквозь шторы.

Красное поле телекинеза, держащее Шадоу, оборвалось, а серебристо-голубая волна пронеслась по всему телу, лишая аликорна зрения всего на секунду.

На одну драгоценную секунду.

Глава пятая. Примирение с тобой было пыткой

Аликорн отчаянно взмахнула крыльями, пытаясь заглушить чуждую сейчас радость, распространяемую Кристальным Сердцем, и бросилась вперед. Голубая вспышка исчезла, и принцесса словно в замедленной съемке видела, как падает вниз малютка-единорог. Встревоженный крик с губ не слетел: практически в момент вокруг малыша появилось малиновое пламя, и он плавно опустился на копыта её мужа.

Шайнинг Армор с неким удивлением наблюдал за тем, как всё вокруг начинает сверкать кристальной чистотой, но ещё больше внимания он уделял маленькому жеребёнку, который стрелял туда-сюда рубиновыми глазками. Его шёрстка тоже начала сверкать, на лбу, обвивая рог, появилась серебряная вязь венца, а выражение радости на лице не сменялось ни болью, ни страданием. Сердце приняло его. Империя приняла его.

«Похоже, у меня нет выбора».

На принцессу любви накатило невероятное облегчение, и она выдохнула, улыбаясь от счастья. Рядом прыгала Пинки Пай, весело пища, восторженно ликовали кристальные пони, резвясь на площади и приветствуя нового жителя Империи. Аликорн подошла к мужу, ласково провела носом по его щеке, выражая благодарность, и склонилась к сыну, тянущему к ней копытца.

— Вот ты и член нашей семьи, — прошептала она, нежно целуя единорожка в щёку, от чего малыш засмеялся и восторженно приоткрыл рот. Шайнинг телекинезом передал его ей, и принцесса, чуть поправив копытом по-новому уложенную гриву, осторожно прижала малыша к сердцу.

Самое страшное позади. Теперь всё будет хорошо. Все её детки в безопасности, никому из них ничего не угрожает. Кристальное Сердце приняло Шадоу, а значит, с его прошлым больше нет никакой связи. Он не вырастет тираном и садистом. Его будут любить.

— Кейденс, — к аликорну подбежала Твайлайт, мило улыбнувшись своему подопечному, — принцесса Луна хочет поговорить с тобой. Мы пока поиграем с Шадоу, да? — она умиленно сощурилась и потёрлась носом об носик жеребёнка. Шадоу легко вздохнул, улыбаясь, и копытцами уцепился за щёки Твайлайт.

— Хорошо, — кивнула аликорн, вверяя малыша в копыта золовки. — Я скоро вернусь.

Чмокнув единорожка в лоб, принцесса поспешила к повелительнице ночи, ждущей её возле Кристального Сердца. Луна стояла, крепко прижав крылья к бокам, и с волнением глядела на неё. Убедившись, что жеребёнка на её копытах нет, аликорн разочарованно переступила копытами.

— Всё прошло нормально? — спросила она, как только Кейденс подошла ближе. — Заклинание не понадобилось?

— Нет, — принцесса любви покачала головой, улыбаясь сверкающему аликорну. — Видимо, Сердце подействовало на Сомбру разрушительно из-за чего-то ещё.

— Я надеюсь, что мы сможем выяснить этот фактор, — Луна окинула Сердце подозрительным взглядом. — А, пока мы будем это выяснять, постарайся сделать так, чтобы Шадоу не чувствовал себя изгоем.

По спине розового аликорна пробежал холодок. Она заглянула в бирюзовые глаза и увидела в них плохо скрытую за холодностью жалость.

— Вы видели его сны? — тихо спросила она, вспоминая нынешнюю ночь. Бедный малыш, он выглядел таким одиноким…

— Сны жеребят такого возраста часто не представляют ничего определенного, — пожала плечами темно-синий аликорн. — Но я решила понаблюдать за ним. Пока ему снятся лишь цветные пятна и голоса. От одного, тёплого пятна, он чувствует любовь и ласку, а от второго, пустого, холод и отчужденность. — Принцесса пристально посмотрела на Кейденс, и та почувствовала себя провинившимся жеребёнком. — Шадоу должен вырасти мужественным и отважным жеребцом. Объясни это своему мужу и не вздумай прятать его под своими крыльями.

Такая резкость слегка покоробила кристальную правительницу. Она дёрнула ушами, а затем склонила голову.

— У меня и в мыслях не было…

— Я знаю, Кейденс. Но я должна была сказать тебе это в лицо, — верховная правительница глубоко вздохнула, расправив крылья. — Но сейчас тебе ни к чему грустить, моя племянница. Жизнь — это великая ценность, за которую мы платим кровью и страданиями, но не сегодня. Сегодняшний день — праздник для твоих подданных, поэтому иди к ним и веселись. Поверь мне, — она горько усмехнулась, — наплакаться ты ещё успеешь.

Но аликорн не послушалась её совета. Оставив Шадоу на попечительство Твайлайт, а Флёрри отдав Санбёрсту, она вернулась в замок. В холодных стенах собственных покоев принцесса чувствовала себя гораздо лучше, чем внизу. Впервые в жизни ей захотелось побыть одной, подремать, быть может, порассуждать о том, что она будет делать теперь. На её копытах два маленьких жеребёнка, о которых нужно заботиться. Глядя вниз, на площадь, и прижимаясь разгорячённым телом к холодному подоконнику, Кейденс думала о том, что Луна права. Нельзя, чтобы Шадоу чувствовал холодность от отца.

Шайнинг Армор тоже удостоился беседы с принцессой ночи, но в этот раз она была жестче. Холодный, как снежный ветер за пределами Кристальной Империи, голос верховной правительницы навсегда засел в его голове.

— Шайнинг Армор, — принцесса-аликорн пристально глядела на него из-под ресниц, а в глазах её мелькали блики бирюзового пламени, идущего словно изнутри, — твоё отрицание и неприязнь к этому жеребёнку может сыграть ведущую роль в его будущем. Усмири своё праведное негодование. Мы просим тебя, но можем и приказать.

За пределами замка продолжалось веселье, а к ним уже спешили Селестия и Твайлайт. Сестра держала у сердца нового жителя Кристальной Империи, который забавно кряхтел, размахивая крошечными копытцами. Луна улыбнулась сестре и принцессе Дружбы, а потом медленно отошла, исчезая из поля зрения, как утренний туман. Шайнинг вздохнул, а затем обернулся к Твайлайт.

— А мы как раз идем к маме, — весело объявила аликорн, целуя единорожка в макушку. — Пойдешь с нами? Санбёрст и Старлайт решили побыть в замке, Флёрри с ними.

— Да, — единорог помотал головой, вытряхивая посторонние мысли. — Давай я его понесу. У тебя, наверное, копыта уже устали.

Твайлайт лишь улыбнулась, телекинезом передавая малыша. Тот сразу затих, словно ожидая подвоха. Единорог через силу поднял копыто и, едва касаясь мягких чёрных волос, погладил его по гриве.

— Пойдем к маме.

Идя по коридорам замка и вполуха слушая рассказ Твайлайт о её предстоящих уроках дружбы вместе со Старлайт, он думал о том, что ему придется мириться с этим кошмаром ещё долгое время.

— Вот вы где, — улыбнулась Кейденс, радостно обнимая всех троих крыльями. — А я как раз вас ждала. Жеребятам пора кушать.

— Тогда я пойду разыщу Флёрри, — махнула крылом Твайлайт, телепортируясь к дверям. — Пусть Старлайт пообщается с Санбёрстом, пока может.

Шайнинг Армор продолжал держать малыша на копыте. Его супруга улыбалась, глядя на них, и тогда единорог догадался опустить голову вниз. Шадоу смотрел на него, задрав голову и уткнувшись затылком в его шею, и глаза его были полны любопытства. Жеребец перехватил жеребёнка удобнее, и тот сжал копытцами белую шерсть у самых темно-синих копыт.

— Я рада, что ты изменил своё решение, милый, — ласково проговорила аликорн, целуя мужа в губы. — Вот увидишь, у нас будет самая крепкая семья.

— Я надеюсь на это, — Шайнинг попытался передать сына жене, но тот вцепился в его ноги всеми копытами и не желал отпускать. — И что мне теперь делать?

— Попробуй усыпить его, — посоветовала Кейденс, безуспешно пытаясь переманить малыша. — Может, он не голодный, раз не хочет уходить.

Единорог вздохнул, но подчинился. Кругами ходя по комнате, он слегка покачивал единорожка, внимательно разглядывающего его рубиновыми глазками. Шадоу вел себя на удивление тихо: не гулил, не плакал, даже не кряхтел. Лишь молча смотрел на отца, будто пытался понять, как к нему будут относиться теперь.

— Закрывай глазки уже, — буркнул Шайнинг, даже не пытаясь звучать ласково. Единорожек склонил голову набок, головой прижавшись к его груди. Жеребец продолжил ходить, и непривычная тяжесть на копытах становилась всё ощутимее. «Как же Кайди с ними двумя ходит?» — задавался он вопросом, а Шадоу всё не засыпал и не засыпал. Будто намеренно смотрел на него, не отводя глаз. Принцу даже показалось, что он не моргает.

В конце концов, уставший отец улёгся на кровать, слушая, как в соседней комнате треплются о чем-то своем, кобыльем, супруга и сестра. Флёрри была с ними, но усыпляться она, видимо, не собиралась.

Шадоу, всё никак не желавший отрываться от новоиспечённой няньки, положил свою голову рядом с щекой единорога, уткнувшись в неё носом. Шайнинг не отодвинулся, чувствуя, как дрожит маленькое тельце, лишь зажег рог, телекинезом накрывая себя и жеребёнка одеялом. Малыш прижался к нему крепче, вытянув копытца перед собой, полностью копируя позу отца. Принц Кристальной Империи закрыл глаза, надеясь, что жеребёнок уснет сам, и провалился в зыбкий сон.

Зайдя в комнату, Кейденс умиленно застыла на пороге. Её муж лежал на кровати, щекой подпирая прижавшегося к нему сына. Флёрри залетела следом за ней, покружила над спящими и приземлилась на трёхцветную гриву отца, крыльями накрывая и его, и брата.

Аликорн включила неяркий ночник, чмокнула дочь в щечку, и улеглась рядом с любимыми. Младшая принцесса выключилась, уткнувшись лбом в основание рога отца, и Кейденс даже не пришлось её усыплять. Обняв их крыльями, аликорн заснула. Ей больше не придется беспокоиться о том, что Шайнинг не принимает их сына. Она знала, что он смягчится.

Дни летели незаметно. Шайнинг всё меньше противился оставаться с детьми, когда Кейденс нужно было уйти по королевским делам. Иногда, во время приездов Твайлайт, он даже не спешил отдавать ей кристального, проводя с ним больше времени. Но сначала это было редкостью: он отдавал Шадоу сестре, заботливо тормошил гриву Флёрри и уходил отдохнуть или поработать с солдатами.

С каждым днем жеребята крепли и росли, всё больше взаимодействуя друг с другом. К пяти годам они стали неразлучны, и чем старше становились, тем это было заметнее. Мать с улыбкой глядела на то, как дети что-то увлеченно рисуют, переговариваясь друг с другом. К её счастью, малыши никогда не дрались ни за игрушки, ни за маму. Наоборот, Флёрри всегда делилась с братом, крылом приобнимая его, когда они сидели на копытах у кобылицы. Шадоу хихикал и фыркал, когда перья попадали ему в нос, но не отстранялся, лишь шептал что-то, уткнувшись в розовую шерсть.

С отцом отношения у детей складывались разные. Флёрри была его любимицей: её он баловал, катал на спине, называл «сердечко моё». На маленького аликорна он всегда смотрел с нежностью и любовью, но как только его взгляд падал на резвящегося рядом сына, тот сразу становился по стойке «смирно», лишь опустив голову.

Он чувствовал какой-то благоговейный страх перед отцом, и поэтому старался вести себя тише, что ему практически не позволяла делать Флёрри. Озорная и шаловливая, она всегда втягивала его в любые авантюрные передряги, и каждый раз, когда что-то выходило из-под контроля, наказание получал он.

По-началу это было обидно, но затем, чувствуя, какую горячую благодарность испытывает Флёрри, крепко обнимая его за шею, Шадоу переставал дуться. Рядом с принцессой это было просто невозможно.

Солнце вставало и садилось, времена года сменяли друг друга, и настал день, когда луна отмерила им обоим по шестнадцать лет. Нежась в теплых постелях, вчерашние дети даже не представляли, что впереди их ждет непростое будущее.

Туманное и неопределённое будущее.

Глава шестая. Эхо твоего прошлого

— Мы опаздываем!

Нега сладкого сна была вдребезги разбита, а резкая паника, в которую вводил истерический вопль, заставила тёмно-серого единорога подскочить на кровати так, что он практически стукнулся рогом об потолок. Он, надо сказать, составлял чуть менее трех метров, поэтому падать обратно на пуховую кровать было холодно и немного больно.

То ли задыхаясь, то ли пытаясь выдавить из себя хрипом ушедший воздух, жеребец, хлопая ртом, перевел взгляд на будильник, которого не оказалось на положенном ему, будильнику, месте. Придя в некое замешательство, пони не сразу понял, что его телекинезом вытаскивают из постели и куда-то тащат.

— Флёрри! — наконец выдавил он из себя. — Да что случилось?!

— Мы проспали! — чуть ли не в ухо закричала ему аликорн, старательно встряхивая брата магией. В то же время она перебирала всеми четырьмя копытами, топчась на месте, будто действительно куда-то спешила, а её глаза бегали от предмета к предмету, пытаясь что-то найти.

— Куда проспали? — не понял Шадоу, нахмурив брови. Вчерашний вечер представлялся ему смутно, размыто: тренировка по фехтованию его совсем измотала, так что даже не ясно, в каком именно состоянии он пришел — полуобморочном или сонном.

Флёрри посмотрела на него таким взглядом, будто хотела придушить на месте за недогадливость. Впрочем, она тут же смягчилась, когда золотое поле телекинеза подхватило отполированный чёрный гребень, который, повинуясь её магии, тут же принялся прохаживаться по такой же чёрной гриве.

— На занятия, — при всём этом процессе принцесса не переставала торопиться, а Шадоу только сейчас вспомнил, что им действительно надо было с утра на занятия по истории, которые вела профессор Халсиен — строгая и помешанная на точности и времени кристальная пони.

Метнувшись к настенным часам в комнате, Шадоу с уходящим в пятки сердцем осознал, что уже восемь часов утра, и до занятий осталось всего десять минут. Внутри будто распрямилась пружина, волнами толкнув к краям тела панику, а единорог, вопя от ужаса, принялся носиться по комнате и собирать нужные принадлежности, впопыхах запихивая их в сумку.

— Ты почему меня не разбудила?! — воскликнул он, пробегая мимо сестры. Та побежала за ним, параллельно пытаясь его причесать. Шадоу уклонялся от назойливого гребня, но иногда он попадал по смоляной гриве и непослушной чёлке.

— У меня будильник сломался, — виновато пропыхтела сестра, вытягивая у него из-под носа тетради и перья с чернильницей и кладя их в сумку.

— А мой будильник где?! — находясь в крайнем возбуждении, Шадоу забывал о том, что голос принцам повышать нельзя, но сейчас был крайне неподходящий момент вспоминать об этикете. Флёрри красноречиво кивнула на впечатанный в стену кусок кристалла с часовым механизмом, из которого красочным водопадом отсыпались шестерёнки, валяющиеся на полу.

Не останавливаясь ни на секунду, Шадоу попытался вспомнить, когда он так сильно разозлился, что метнул бедный будильник в стену, да ещё и с такой силой. Но скорость движений лишь тормозила воспоминания, заставляя его отбросить этот бесполезный труд. Уже через десять секунд они с Флёрри уже бежали по лестницам дворца, стараясь достичь учебной комнаты как можно скорее.

На общий сбор у них ушло семь минут, но из-за того, что кое-кто так и не причесался, им пришлось задержаться ещё на две минуты. Когда жеребята ворвались в кабинет, наталкиваясь друг на друга, профессор Халсиен предъявила им карманные часы, показывающие одиннадцать минут девятого.

— Вы опоздали на минуту сорок семь секунд, — властным стальным голосом проговорила она, буквально пригвоздив учеников к месту. Оба синхронно виновато опустили головы и уставились в пол.

— Простите, профессор Халсиен, — нежным голоском, способным успокоить разъяренную мантикору, пролепетала Флёрри. — Наши будильники сломались.

— Что ж, извольте их починить, — безапелляционным тоном заявила кристальная пони, наклонившись к единорогу, отчего её огненно-рыжие локоны затрепыхались. — И впредь, ваше высочество, не стоит вымещать свою злобу на времени. Однажды время отплатит вам сполна.

От взгляда пронзительных льдистых глаз профессора Халсиен Шадоу делалось не по себе, а по спине бежали предательские мурашки. Он потупился, пытаясь перестать ощущать себя какой-нибудь тушкой, которую шпиговали древние предки пони, похожие на хищников лошади, живущие на далёком востоке, в Терра Инкогнито. Мысль «А откуда ты знаешь про мой будильник?!» отчаянно билась в мозгу, но сейчас Шадоу предпочел молчать. Так и целее останешься и темно-серую, стараниями сестры причёсанную, шкурку сбережёшь.

— Всенепременно, профессор Халсиен, — тихо проговорил жеребец, не поднимая глаз. Кобылица выпрямилась, продолжая буравить его взглядом, но уже не таким убийственным, развернулась и прошла за стол.

— Присаживайтесь, ваши высочества. Начнем занятие.

Для Флёрри история может и была пыткой, но Шадоу просто обожал этот предмет. Нельзя сказать, что он хорошо запоминал даты и имена: он ненавидел цифры, даты и термины, которые надо было сдавать. Зато любил слушать то, как именно рассказывает профессор Халсиен, её глубокий голос, объясняющий все тонкости монархии в Эквестрии и объединенной с ней Кристальной Империей.

— Итак, ваши высочества, тема нашего сегодняшнего урока «Эпоха темного ужаса», — проговорила профессор, встав за конторку возле зелёной меловой доски. — Вы приготовили ваши домашние задания?

На секунду в классе повисла тишина. Шадоу, стараясь быть совершенно незаметным, что в этой ситуации выглядело крайне нелепо, постарался сползти под парту. Отчаянно порываясь найти тетрадь в сумке, он безнадёжно шарил телекинезом по тетрадям, но лицо Флёрри, искаженное таким же искренним недоумением, ясно давало понять, что если им и будет крышка, то обоим.

— Как ваша гувернантка, я должна заметить, что вы совершенно не контролируете свои чувства, — чуть приподняв бровь, проговорила кобылка менторским голосом. — Вы должны контролировать выражение вашего лица, сохраняя его спокойным и невозмутимым вне зависимости от ситуации. На данный момент ваши способности просто отвратительны.

Шадоу и Флёрри переглянулись, пытаясь понять, что им пророчит такая речь, но профессор вдруг улыбнулась.

— И да, никакой домашней работы я не задавала. Но видели бы вы свои лица, ваши высочества.

Невольно из груди вырвался вздох облегчения, но Халсиен тут же указала на единорога указкой.

— Ещё одно замечание, принц Шадоу, и вы проведете весь оставшийся день перед зеркалом, учась самоконтролю. Если вы хотите стать будущим правителем, вам следует быть сдержаннее.

Закусив нижнюю губу, Шадоу постарался растечься по парте, чтобы его выражение лица осталось в тайне. Впрочем, небольшой телекинетический тычок в бок смог заставить его выпрямиться и внимательно слушать лекцию.

Профессор Халсиен взглянула на часы, а затем начала говорить.

— Как вы знаете, ваши высочества, власть ваших родителей не была вечной в Кристальной Империи и не будет таковой. Когда настанет ваше время, вы возьмете управление Империей на себя. Но это будет только если ваше обучение не окажется напрасным. А пока в моих силах рассказать вам о прошлом правителе нашего дома.

— Это о том тиране, о котором всё время рассказывает Спайк? — спросила Флёрри, чуть покусывая кончик пера. Шадоу поежился: каким бы плохим рассказчиком не был Спайк, мёртвый король в нем выглядел жутко. — Его звали…

— Сомбра, — холодно закончила за неё профессор. — Его зовут Сомбра.

— Но, профессор, — единорог поднял на неё рубиновые глаза, — разве короля Сомбру не расщепило на куски? Ведь Кристальное Сердце уничтожило его, не так ли?

— Вполне вероятно, — ухмыльнулась кобылица, закусывая мундштук длинной вишневой трубки. — Но нет ни одного подтверждения, что он мертв, верно? К тому же, — она посмотрела на него в упор, будто состязаясь в силе взгляда, — время всегда отматывает нужные нам периоды. Поэтому сейчас мы перенесемся на тысячу лет назад, когда ещё король Сомбра был несомненно жив.

Она вышла из-за конторки, попыхивая трубкой и пуская ароматные кольца дыма. Шадоу приготовился внимательно слушать, даже Флёрри собралась с силами и подобралась.

— Итак, Кристальная Империя, где-то около тысячи лет назад. До изгнания принцессы Луны осталось около пяти лет. Правление династии Первой Королевы прерывается из-за смерти последней королевы. Её гибель окутана тайной и мраком, историки до сих пор спорят о её смерти: отравление, естественная смерть или убийство. Было известно, что у Её Величества слабое сердце, поэтому не отрицают и непричастность короля Сомбры к её кончине. Однако, именно после этого события на престол вступает до тех пор практически никому неизвестный правитель…

Как только речь зашла об убийстве, Шадоу почувствовал резкое отвращение и комок в горле. Почему-то сложилось стойкое впечатление, что темный король всё-таки приложил своё копыто к смерти последней королевы, хотя он и не знал, почему.

— Всех ужасов, которые он творил как правитель, мне вам не рассказать, — профессор Халсиен многозначительно взглянула на Шадоу. — Кристальные пони до сих пор боятся вспоминать о времени его правления, поэтому я не владею абсолютно полной и достоверной информацией ни о личности Сомбры, ни о его политике. С полной уверенностью можно сказать лишь одно: Империю он развалил как в экономическом плане, так и в социальном.

— А как ему удалось вообще завладеть троном? — задала вопрос Флёрри. — Разве у королевы не было Большого и Малого совета, как у мамы с папой?

— По известным данным, король Сомбра обладал могущественной темной магией, — профессор выпустила дым из носа, заставив аликорна поморщиться. — И все советники королевы были казнены или посажены в темницы в первые же дни его правления. Вполне возможно, что был совершен дворцовый переворот…

Шадоу уставился в пустой листок перед ним, телекинезом держа перо. Уже обмакнув его в чернила, единорог не решался написать ни единой буквы. Отчего-то у него было стойкое ощущение того, что почти все из гипотез историков лживы, и от этого становилось больно, будто слова, сказанные о короле Сомбре, задевали его самого.

Флёрри ещё что-то спросила, но брат её не слышал. Внезапно он почувствовал нестерпимую головную боль, кувалдой бьющую в висках. Смазанными пятнами появились какие-то странные книги, кучи бумаг на богато украшенном столе, склянка с ядом…

Почему он решил, что в ней яд, Шадоу объяснить не мог. Но боль тут же усилилась, заставив единорога чуть слышно заскулить.

— Ваше высочество? — голос профессора Халсиен пробрался сквозь резкую пульсацию. — Вы пытаетесь указать на свое отношение к данной теме?

— Можно… выйти? — задыхаясь от боли пролепетал принц. — Пожалуйста.

— Хорошо, — кобылица обернулась к Флёрри. — У вас есть две минуты и ни секунды больше.

С грохотом отодвинув стул, Шадоу вылетел из кабинете быстрее Вандерболтов на гонках. В прохладном коридоре замка он почувствовал себя лучше, головная боль начала затухать. Прислонившись лбом к холодной стене, единорог глубоко задышал. «Наверное, во всём виноват табак, — решил он. — Меня всегда немного воротило от него… Да, точно, табак».

— Шадоу? Ты почему не на занятии?

Темно-серый единорог вздрогнул и оторвался от стены. Посреди коридора стоял отец, одетый в позолоченные доспехи и парадный шлем с крылатыми вставками. Шадоу невольно сглотнул и изобразил подобие улыбки.

— Отец, — он чуть качнулся в поклоне. — Я попросился выйти. Мне стало плохо.

— Сейчас тебе лучше? — холодно поинтересовался единорог, и Шадоу пришлось кивнуть. — Марш на занятия.

— Да, отец, — тихо молвил жеребец, направляясь обратно к двери. Шайнинг Армор уже пересек коридор и скрылся из виду, когда единорог осмелился поднять голову и окликнуть его. Но белый жеребец не остановился: более того, не услышал.

«И почему у меня такое ощущение, что отец меня ненавидит?» — застряла тоскливая мысль в голове, когда Шадоу вновь сел за парту. Приступы головной боли больше не повторялись, но урок прошел для него в клубах вишневого дыма.

Выйдя из кабинета вполуха слушая щебетание Флёрри, Шадоу чувствовал себя потерянным. Он блуждал взглядом по полу, пока не дошел до своей комнаты. Следующее занятие было только через полтора часа, поэтому он мог попытаться починить будильник.

Но вместо этого жеребец улегся на кровать, уставившись в потолок. Грива пропахла дымом, и теперь его воротило от запаха собственных волос.

Словно почувствовав его состояние, в комнате материализовалась Флёрри. Развеяв последние остатки золотой вспышки, она птичкой порхнула к нему, крылом смахивая легшую на глаза челку.

— Ты чего такой мрачный? — задорно спросила она, садясь рядом. Шадоу меланхолично вздохнул и спросил:

— Тебе никогда не казалось, что отец меня ненавидит?

— С чего ты это взял? — искренне удивилась она. — Папа любит нас. И тебя, и меня.

— У него всегда такое кислое выражение лица, когда он со мной говорит, — раздраженно мотнул головой Шадоу, возвращая чёлку назад. — И я…

— Что?

— Мне всегда кажется, что я недостаточно хорош для него. Я стараюсь изо всех сил, но он ни разу меня не похвалил. За всю жизнь.

— Да брось, — Флёрри накрыла его крылом. — Не может такого быть. Даже когда мы были детьми?

— А ты не помнишь? — горько усмехнулся Шадоу. — Мы рисовали кем хотим стать в будущем. Ты нарисовала какую-то каляку-маляку и подписала «Принцессой как мама», и отец похвалил тебя.

— А я помню твой рисунок! — воскликнула Флёрри, улыбаясь воспоминаниям. — Ты нарисовал папу, так ведь? У тебя всегда были художественные навыки сильнее, чем у меня.

— Да, — кивнул он. — И он промолчал. Он всегда молчит.

На это у Флёрри не нашлось контраргументов. Она осторожно обняла его крылом, проскальзывая перьями под копыта, и проговорила:

— Может, у него просто нет слов? Или тебе стоит стараться лучше?

— Определенно второе, — мрачно рассмеялся Шадоу, садясь на кровати. — Ладно, давай сменим тему. Например, что ты думаешь о короле-тиране?

— По-моему он был конченным ублюдком, — серьезно ответила аликорн. Шадоу расценил её грубость как честный вердикт и не стал спорить. — Если всё, что предполагает профессор Халсиен верно, то он не просто тиран и рабовладелец, а ещё и убийца.

— Ты знаешь, — внезапно заявил единорог, — он отравил королеву. Не знаю почему, но я в этом уверен.

Глава седьмая. Твои воспоминания могут причинить нам боль...

Автор порылся в источниках, докопался до учителей и носителей языка и выяснил, что правильно всё-таки "Шэдоу". Но он шлет английскому языку привет, показывая два мистралийских пальца (читай:средний) и оставляет "Шадоу", потому что ему так больше нравится.

В этот раз за окном шел дождь. Огромными прозрачными каплями он скатывался по пурпурным витражам, огибая выступы чёрных швов меж цветных стёкол, и срывался вниз, на голубизну кристальных стен. На улице не было ни души. Было пустынно в Кристальной Империи, странно пустынно и до одури громко от барабанящих по потолку и стенам капель.

Шадоу ненавидел дождь. Каждый раз, когда небо хмурилось и грозилось разродиться ливнем, черногривый спешил уйти в сухое место, где мерзкие и промозглые потоки воды не заставят его стучать зубами от холода. В такие дожди, как этот, ему казалось, что проклятая вода попадает на него сквозь стены, влага скатывается по лбу, плечам и оголённой от волос шее, заставляя единорога зябко ёжится. Не помогал ни пышущий жаром камин, ни тёплый мягкий плед, в который он непременно укутывался. Холод, будто сквозящий сквозь стены, добирался до него в любом случае, словно зима, бушующая за пределами Империи, своим ледяным дыханием застигает его врасплох, заставляя загривок покрыться мурашками. Тонкие липкие щупальца мороза всё равно сжимали его сердце каждый раз, когда за окном вёдрами лилась столь любимая сестрой вода.

Шадоу ненавидел дождь.

В его комнате, как назло, камина не было, но жеребец знал, что он ему всё равно не поможет, равно как и темно-красный плед, неплотно накинутый на плечи. Неуютно дёрнув плечами, он телекинезом натянул его по самые глаза, зарывшись носом в мягкий, пахнущий пылью ворс. Из-за плохой погоды занятия по фехтованию отменили и принцу ничего не оставалось делать, как отсиживаться в комнате. Флёрри с восторженным визгом улетела на улицу вместе с парой своих фрейлин-пегасок, а его пажи отправились по домам. Принц не любил, когда за ним наблюдают лишние глаза.

Он и так постоянно чувствовал пристальный и подозрительный взгляд на своей спине.

Каждый раз, оборачиваясь, он видел лишь уходящую тень отца. И каждый раз Шадоу хотел окликнуть его, и каждый раз слова застревали у него в горле. На языке всегда был один и тот же вопрос.

«Чего, чего ты от меня хочешь?»

Год за годом юный принц сталкивался с холодностью отца. Она тоже сквозила через его скованные движения, вынужденные касания и ложную, фальшивую улыбку.

Шадоу никогда не смотрел ему в глаза, потому что знал, что эта ледяная синева проникнет к нему в сердце, заставив то покрыться коркой непробиваемого льда. Он видел все взгляды отца, чувствовал их кожей.

Единорог всегда ощущал, что ему не доверяют. И никогда не будут доверять.

Рядом с отцом ему становилось так же холодно, как в дождь. Он не знал, что ненавидит больше: дождь или фальшивую улыбку, скрывающую стоящую в глазах подозрительность.

Постель была ужасно холодной. Постаравшись забиться в угол изголовья, чтобы быстрее согреть её, Шадоу улегся на краю. Возле стены было бы так же холодно, как на улице. Тело била крупная дрожь, а плед и простыни показались снегом, заваленным за воротник.

— Шадоу!

Резкий хлопок двери и оклик заставили единорога вымученно повернуть голову. На пороге его комнаты стояла Флёрри, за её спинами маячили две её фрейлины-близняшки, мокрые с головы до ног. Сама принцесса была такой же вымоченной, будто её окунули в большую бадью. С её кудрей ручьями текла вода, а воздух наполнил запах мокрых перьев.

— Здравствуй, сестра, — Шадоу постарался улыбнуться, но, судя по хихиканью пегасок, у него это не получилось. — Как твоя дождевая прогулка?

— Мне она очень понравилась, — задорно тряхнула гривой аликорн, расплескивая вокруг воду. — Тебя очень не хватало, знаешь ли.

Жеребец фыркнул и зарылся носом в подушку, пока сестра велела фрейлинам затопить камин в её комнате. По весёлому цокоту копыт единорог понял, что она уже стоит возле его кровати, расправив крылья и готовясь стряхнуть на него холодную, чуть ли не превращающуюся в сосульки, воду.

— Флёрри, — прогнусавил он в подушку, — если ты сделаешь так ещё раз, я заставлю твои крылья вырасти у тебя на лбу.

— Тогда мне будет удобнее стряхивать с них воду на тебя, — неунывающим голосом заявила принцесса, золотистым пламенем телекинеза стаскивая с брата плед. — Фью-ють!

— А-а! — Шадоу постарался закрыться копытами, но ненавистная вода всё-таки попала на нос и рог. — Ну что ты делаешь! Прекрати!

— Ты бяка! — аликорн высунула язык и бесцеремонно плюхнулась рядом с ним на кровать, замочив всё, что только можно было. Единорог издал слабый погребальный вой в честь промокшего матраса, а Флёрри уже уютно пристроилась на его шее, захватив в ловушку из крыльев.

— Ненавижу, когда ты так делаешь, — констатировал Шадоу, ежась от прикосновения мокрой шерсти к коже. Рог сестры блокировал его подбородок, поэтому это он смог лишь прошипеть. Впрочем, под мокрой розовой шерсткой чувствовалось живительное тепло, заставляющее принца лишь подстроиться под удобство Флёрри.

— Я знаю, — тихо и наигранно серьезно проговорила сестра. — Поэтому и делаю.

— Ты хоть понимаешь, что моя кровать теперь пропиталась этой холодной водой, которая с тебя водопадом льется? Ты заболеть решила?

— Неправда, — фыркнула аликорн, чуть толкая его в бок копытом. — Где там водопад, так, ручеек маленький. И вовсе не холодный дождь, не вредничай.

— Ты гриву свою потрогай, — Шадоу из вредности сунул бирюзовую кудряшку ей в рот, отчего принцесса зафыркала и забулькала попавшей в рот водой. — Совсем с ума сошла в такую погоду летать?

— Рэйнбоу говорит, что если я хочу быть таким же сильным летуном, как она, то должна летать в любую погоду. Так я стану сильнее.

— И почему я младше на год? — риторически вздохнул единорог, телекинезом утаскивая из ванной полотенца и набрасывая их на плечи сестры. — Флёр, как можно быть такой наивной? Что бы там не говорила Рэйнбоу, это не повод летать в такую ужасную погоду.

— Ага, — ухмыльнулась сестра, игриво шлепая его по плечу. — Ты просто дуешься на неё за то, что она не оценила твой мастерский удар рапирой, когда она вызвала тебя на поединок, — Флёрри засмеялась. — Она жаловалась, что у неё до сих пор саднит та крохотная царапинка, которую ты оставил ей на маховом пере.

Шадоу надулся, отчего принцесса засмеялась ещё громче.

— Я просто промахнулся, — пробубнил он, отводя взгляд. Флёрри уткнулась ему в плечо и хихикала, но уже беззвучно. — Ты знаешь, что мне сложновато даются магические приемы. Могла бы и не смеяться тогда.

— Прости, — кобылка выпрямилась, всё ещё посмеиваясь, но в её ярко-зелёных глазах заиграло раскаяние. — Я не смогла тогда сдержаться. Не знала, что тебя это так задело.

— А, ерунда, — Шадоу махнул копытом и слабо улыбнулся. — Иди сушись. Простынешь ведь.

— Мяу, — Флёр ткнулась носом ему в щёку, вскочила с кровати и, чуть подпрыгивая, понеслась к выходу.

— Не мур, — специально немного картавя «р», проговорил Шадоу, провожая её шутливо тяжелым взглядом. Флёрри раздосадованно запрокинула голову и высунула язык, скривив рожу, а затем выпорхнула из комнаты. Единорог почувствовал, что в комнате, несмотря на мокрую кровать и дождь за окном, стало гораздо теплее.

Но теплее стало не в комнате, а в душе.

---

Каким-то образом мысли Кейденс нарушились громким и заразительным смехом дочери, о чем-то болтавшей со своими фрейлинами. Она улыбнулась удаляющемуся хохоту, а затем снова обратилась к старому потрепанному фотоальбому, сделанному из множества разных деталей: кусочков ткани, бисера, вырезок из журналов, частей моченого в кофе пергамента. Пинки Пай называла эту вещь «Искренним скрапбуком малышки Флёрри Харт», но Кейденс было предпочтительнее называть это фотоальбомом, в котором они хранили кусочки своих воспоминаний.

Она перевернула страницу, проведя копытом по кромке листа. Он уже обветшал, покрылся хрупкой рамкой замусленной бумаги, расходящейся, будто кровеносные сосуды в организме. Эту страницу она открывала чаще всего, смотрела на неё некоторое время и закрывала альбом. После этого оставался неприятный осадок в душе, скребущие кошки в горле и гадкое чувство, будто кто-то бросил в неё грязью.

Эта страница была посвящена их первому приезду в Кристальную Империю.

Шайнинг говорил, что они должны помнить, кем был Шадоу. Он заставлял её каждый день смотреть в альбом и вспоминать, как тяжко им давалась защита Империи. Как тяжко мне давалась защита. Не ему.

Зачем, в чем смысл этого всего? Разве накатывающие раз за разом воспоминания о прошлом могут как-то помочь им в настоящем? Разве это правильно — жить в прошлом и бояться?

Каждый раз Кейденс всё больше убеждалась, что её сын — не Сомбра. Глядя на его изображение в альбоме, она не находила его черт в Шадоу, хотя он выглядел абсолютной его копией. Принцесса видела только собственное дитя, улыбающееся, счастливое, и глаза его не были полны алчности и ненависти, как у Сомбры из прошлого.

Лишь иногда в них пробегала тень боли, которой она жутко боялась.

И, кто знает, если бы муж не заставлял её каждый вечер смотреть на прошлое, может она забыла бы его. Перестала бы каждый раз, обнимая сына крыльями и целуя его в лоб, вспоминать ужасную изматывающую боль в роге, смертельную усталость и голод.

И если бы не кошмары, мучившие Шадоу в детстве.

— Мама, — встревоженный голосок жеребёнка заставил аликорна приоткрыть один глаз. — Мама, ты спишь?

— Что случилось? — принцесса приподнялась на постели, стараясь сильной возней не разбудить мужа. — Ты чего вскочил?

Шадоу, дрожа, как осиновый листок, забрался к ней, неловко преодолев высокий край кровати. Кейденс прижала его к сердцу, укрывая неопрятными ото сна крыльями, чувствуя, как часто бьется маленькое сердечко.

— Мне страшно, — прошептал он, копытами цепляясь за её шерсть на шее и груди. — На меня из зеркала кто-то смотрит.

— Глупый, — Кейденс умиленно чмокнула его в ушко. — Там же твоё отражение, милый.

— Но я маленький, — возразил малыш, прижимаясь к ней ухом. — А там кто-то большой, темный и страшный.

Аликорн покачала головой, чуть улыбнувшись детским страхам жеребёнка, а затем осторожно встала, удерживая его у груди крылом и левым копытом. Он был тяжелее младенца, но пока его ещё можно было таскать на копытах.

— Давай посмотрим вместе. Покажешь мне, кто там, а я попрошу его уйти, ладно?

— А тебе не страшно? — Шадоу поднял на неё рубиновые глазки, сверкнувшие алым блеском в лунном свете.

Тогда ей не было страшно. Кобылица думала, что это просто обычный детский кошмар. Что это так подействовала очередная страшилка недавно приезжавшей Рэйнбоу Дэш.

Как же она ошибалась…

Когда они подошли к зеркалу в его комнате, Шадоу слез с копыт и, глубоко вздохнув, словно страшась предстоящего, шагнул вперед. Он зажмурился, ожидая, когда мама подойдет к резной раме, чтобы попросить страшного пони уйти. Кейденс умилённо улыбнулась, подошла ближе, глядя на сжавшегося в комок малыша.

— Ну и где твой страшный по…

Фраза оборвалась на полуслове. Шадоу раскрыл глаза, указывая копытцем на зеркало, но Кейденс и сама прекрасно видела, кто там.

— Я же говорил, — прохныкал жеребёнок, невольно делая шаг к матери. — Я же не такой большой и страшный, мама.

Аликорн не могла оторвать аметистовых глаз от собственного испуганного отражения. Вернее от того, что стояло слева от него.

Высокий темный силуэт, укутанный в бесформенный балахон, смотрел на них пустым отсутствующим лицом. Под капюшоном не было понятно, было ли оно там вообще. Казалось, там лишь засасывающая пустота, тьма, поглощающая всё на своем пути. Через некоторое время она зашевелилась, и к краям капюшона поползли скользкие липкие щупальца, пурпурной завесой оплетая контур несуществующего лица.

Шадоу всхлипнул от страха, а Кейднес отступила на шаг. До её ушей донесся мёртвый, не принадлежащий пони хрип, а из капюшона показался покрытый струпьями и язвами язык.

— Уходи, — прошептала аликорн, не замечая сбегающих по щекам слёз. — Оставь моего сына в покое.

Язык удлинился, становясь похожим на змею, и потянулся к её отражению. Язвенный кончик коснулся щеки, пополз к рогу, замыкаясь в кольцо, и принцесса почувствовала на этих местах мертвецкий холод. Мышцы одеревенели и она не могла шевельнуть ни единым мускулом.

— Прочь, — снова прошептала она. — Я тебя не боюсь и Шадоу тоже.

— Мама? — жеребёнок переводил взгляд с зеркала на аликорна, соотнося появляющуюся изморось на её лице с действиями зеркального монстра. — Мама, он делает тебе больно?

— Убирайся, — уже громче произнесла Кейденс, глядя и чувствуя, как язык монстра обвивает её шею. — Убирайся прочь.

Холод схватил её, как хозяева хватают собак за ошейники, когда те пытаются кого-то покусать. Воздух резко исчез из легких, словно его там и не было, а в глазах потемнело. Язык душил аликорна в отражении, и реальный аликорн свалился на пол, пытаясь захватить ртом воздух. Под капюшоном прорезались две зелёные щели, с каждой секундой её агонии раскрывающиеся всё больше и больше.

В глазах уже потемнело, когда тишину, нарушаемую её хрипом, прорезал звон битого стекла.

Когда сознание вернулось, она услышала, как над её ухом плачет Шадоу. Он гладил её своими крохотными копытцами, путая и так растрепанные волосы ещё сильнее, гладил и плакал, шепча: «Мамочка».

Она подняла копыто и опустила его ему на голову, поглаживая мягкие чёрные волосы. Это удалось ей с титаническим трудом, зато малыш сразу слез с её шеи и припал к щеке, беспорядочно целуя её. Аликорн заметила, что с его копыт стекает что-то темное.

— Что это, Шадоу? Кровь?

Жеребёнок всхлипнул, снова целуя её в щёку, а потом кивнул.

— Этот страшный пони делал тебе больно. Я… я его убил.

Кейденс оглянулась. Из деревянной рамы торчал впившийся в дерево острой гранью будильник, а осколки дорогого зеркала валялись на полу. Некоторые из них были окровавлены.

— Ты молодец, Шадоу. — Она слабо улыбнулась сыну, вставая на ноги. — Ты мой маленький герой.

После этого она целую неделю спала в его комнате, вслушиваясь в редкие вздохи сына. И дело было даже не в том, что он боялся монстра в зеркале.

Она сама боялась его больше, чем Шадоу.

Это было их секретом. Шайнинг не знал причин её частой бессонницы, считая это просто признаком переутомления. И Кейденс делала всё возможное, чтобы он продолжал так считать.

Единственное, что её пугало, должно было исчезнуть в далёком прошлом.

Скользнула в зеркале утренняя тень ночного сна, забытым холодком пройдя сквозь душу. Аметистовые глаза сузились от ужаса.

То, что должно было оставаться в прошлом, вернулось.

И теперь она боялась, что разбитым зеркалом не обойдется.

Глава восьмая. Ты боишься холода

— Держи рапиру ровнее! Это — часть тебя, продолжение твоего рога! Куда ты её вбок накренил! Ровнее!

С кристального стадиона доносились яростные и раздраженные крики, а иногда и ругань, заставляющая уши прижиматься к основанию черепа и сворачиваться в дискордовы трубочки. Яркое солнце, сменившее вчерашний дождь, спешило разогнать утренний туман, тяжелыми клубами висевший над самой травой, оставляя на зелёных стебельках хрустальные шарики холодной воды. Иногда на дневное светило наползали остатки дождевых облаков, которые пегасы сгоняли обратно к Клаудсдейлу, и тогда на сражающихся единорогов наползала большая кучерявая тень.

Ноги до колен были мокрыми, шерсть свалялась и покрылась сосульками грязи и пота. Выступающие чёрные копыта, блестящие от обильной влаги, то и дело скользили по траве, норовя сместиться в песок. Шадоу поскальзывался, падал, но упорно продолжал отражать удары отца, стараясь исправлять подмеченные им косяки.

— Ноги должны пружинить, а не стоять, как палка! Ты в любой момент должен отскочить в сторону или назад, так какого Дискорда ты стоишь, словно девица на ярмарке невест?! Ноги в коленях согнуть!

Разрезающий воздух свист настиг единорога справа, оставив хлёсткий отпечаток на боку. Шадоу глухо застонал, стараясь удержаться на дрожащих от слабости ногах, но скользкая трава вновь подвела его. Все четыре ноги подкосились вправо, следуя за ударом рапиры противника, и жеребец завалился на бок, тяжело дыша. Он зажмурился, пытаясь снова встать и стряхнуть с лица и шеи грязь, в которую превратилась каша-земля, но мгновение спустя в его шею уткнулся стальной шарик.

— Ты мертв. Поединок проигран. Поднимайся.

Холодящий кожу конец отцовского оружия исчез, и Шадоу, потерявший контроль над телекинезом, заметил, что теперь их рапиры воткнуты в землю перед его носом крест-накрест. Отец развернулся к нему спиной и уходил. Лишь трехцветный синий хвост покачивался в такт его шагам, как и всегда. Он снова уходил.

Внезапно в сердце взыграла злость. С яростным воплем черногривый рывком поднялся, выхватил из земли рапиру, объяв красным пламенем широкую гарду, и в два прыжка преодолел расстояние между ним и отцом. Шадоу послал рапиру вверх, занося её над спиной отца, уже предвкушая то, как белый единорог упадет в топкую грязь, замарав чистую шерсть…

Не разворачиваясь Шайнинг Армор со свистом отразил удар ярко-малиновой вспышкой. Шадоу почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, и отлетел в сторону, чувствуя сильный удар в грудь. В барабанных перепонках зазвенело, рядом с глазами мелькнули осколки. Столкновение с землей выбило из лёгких весь воздух, заставив его закашляться, а спина и волосы пропитались холодной росой и грязью, перемешанной с соленым потом.

Оглушенный и беспомощный, Шадоу хлопал ртом, захватывая воздух. Шайнинг Армор приблизился к нему, холодно глядя на жалкие попытки встать.

— Нападать со спины? Мерзко. Отвратительно. Низко.

Шадоу стиснул зубы, пытаясь перекатиться на бок и встать, но темно-синее копыто отца, сжавшее шею, пригвоздило его к земле. На секунду единорог вздрогнул: копыто слишком сильно давило на трахею, будто хотело её вырвать.

— Так действуют только трусы и убийцы. Если в следующий раз хочешь незаметно нападать, сдержи свою ярость. Крик — лучшая сигнализация.

Убрав копыто, единорог рассеял в воздухе сверкающий меч, малиновыми всполохами играющий перед его лицом. Яркие искры осыпались на траву и песок, а белое копыто подхватило тёмно-серое, ставя его на ноги. Темно-серый жеребец опустил голову, чувствуя, как по его лицу скатываются потоки пота и слёз, капающие с подбородка. Унижение, как грязь на шерсти, свалявшейся в плотные сосульки, обволакивало его, заставляя появиться знакомую горечь поражения.

— На сегодня всё. Тренировка окончена.

Шадоу помотал головой, всё ещё пытаясь прийти в себя, а когда открыл глаза, отец уже ушел. Наползшая туча убежала с яркого золотого шара, и стадион засверкал сотней маленьких бликов. Посреди этого сияющего великолепия Шадоу, мокрый, грязный, вспотевший, чувствовал себя нищим оборванцем в замке. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять боль в груди, и оглядел бок. На тёмно-серой шерсти, ещё сильнее потемневшей от воды и грязи, проступили багровые капли крови, тонкой струйкой стекающей по рёбрам.

Жеребец поморщился, зажигая рог и проводя по магическим каналам формулу телекинетического заклинания. Гарды обеих рапир засветились алыми всполохами, и, поднятые в воздух, поплыли вслед за ним. Шадоу, морщась от ноющей боли в боку и всё ещё задыхаясь от мощного удара в грудь, дошел по скользкой траве до небольшого склада оружия, поместившегося в маленьком здании из кристалла глубокого фиолетового цвета.

Там он тщательно протер хлёсткие лезвия, отполировал до блеска витиеватые гарды и поставил оружие в специальные чехлы. Заняло это около пятнадцати минут, но воздух всё так же поступал с трудом. Единорог старался дышать глубоко и нечасто, чтобы не было так больно, но каждый вздох приносил с собой колкую резь в мышцах, бунтующих и непокорных таким нагрузкам.

— Только трусы и убийцы, — пробормотал он, злобно глядя на блестящий арсенал широких мечей и изящных сабель, хлёстких рапир и зазубренных кинжалов. — Он считает меня трусом, — Шадоу с раздражением толкнул попавшую под копыта подставку с семью съемными гардами. — Трусом!

Снова закашлявшись, единорог взял себя в копыта и, глубоко вздохнув, заставил своё лицо принять непроницаемое выражение. Он должен быть невозмутим и спокоен, чтобы стать достойным правителем. И ярость со злобой не помощники ему совсем.

Выходя из оружейной, он уже не чувствовал клокочущей в груди ярости и унижения. «Спокойный, как вода», — подумал единорог, стараясь заглушить отвращение и страх к тихому плеску и темному омуту. Холодная, как зимние сумерки, вода вызывала в нём лишь животный ужас, неподобающий принцам.

«Я должен быть храбрым, — думал Шадоу, стараясь изо всех сил сдержать постыдные слёзы. — Но отец прав: я трус. Я боюсь этой дурацкой воды, боюсь этого холода, пробирающегося до костей. Боюсь отца».

Он прошел по незаметному темному переулку, где переодевались и ждали своей очереди спортсмены, приезжавшие на Эквестрийские Игры и другие соревнования, взял несколько чистых полотенец и постарался стереть грязь и пот. Вышло ужасно. Оглядев коричневые разводы по бокам, единорог вздохнул и зажег рог, мысленно представляя, как его тело переносится в его комнату.

Физическая нагрузка слишком сильно влияла на его магические способности, но Шадоу об этом как-то забыл. Поняв, что он снова промахнулся, и легче было бы дойти пешком, он отвел глаза, спрятав их под короткой челкой. Весёлый плеск замолк, обдав его пахнущим мылом молчанием, а затем поднялся визг и гомон. Единорог попытался в спешке телепортироваться куда угодно, лишь бы подальше отсюда, но рог выдал только пару слабых искр, отказавшись работать совсем.

— Шадоу, ты что творишь?! Специально подглядываешь?!

Узнав по голосу Флёрри, жеребец чуть не завопил от стыда и ужаса. Он интуитивно шагнул назад, не глядя, и, не нащупав копытом опоры, упал навзничь. Визг тут же повторился, но теперь он был полон страха, а не «о боже, жеребец зашел в кобылью раздевалку!». Ударившись затылком обо что-то деревянное и опрокинув на себя ведро с холодной водой, Шадоу закрыл копытами стремительно краснеющее лицо, стараясь не завыть в голос.

Послышался плеск, грохот, еле различимый на фоне треск магической ауры, а потом его рога коснулось нежное распаренное копытце.

— С тобой всё в порядке?

— Прости, я не хотел, — Шадоу поморщился и робко приоткрыл один глаз. — Ты одета?

— Я в халате, не бойся, — Флёрри задорно фыркнула, помогая ему подняться. — Ты откуда такой грязный? С тренировки?

— С неё, — кивнул единорог, чуть пошатываясь. — Ну и шишек у меня будет за сегодня…

Чувствуя, как по нему стекает вода вместе с жидкой грязью, образующей большую коричнево-чёрную лужу на кафельном полу, и глядя на чистенькую, разрумянившуюся от горячего пара Флёрри, Шадоу испытывал необъяснимое чувство собственной ущербности. Сестра казалась ему каким-то далёким, божественным существом. Спадающая на глаз мокрая кудряшка, на этот раз розовая, глубокие светло-зелёные глаза, смотрящие на него с незабвенной искоркой смеха, нежный изгиб шеи, прячущейся в вороте махрового халата, веяли какой-то неведомой красотой, заставившей его сердце на мгновение сделать в два раза больше ударов.

Но это чувство продлилось ровно секунду. В следующий миг она встревоженно воскликнула:

— Это что, кровь?!

— А, — единорог часто заморгал, стряхивая наваждение, — это. Рапира хлестнула по боку. Наверное, просто рассекла кожу, ничего страшного…

Но сестру это не убедило. Ступая чистыми копытцами по грязной луже, постепенно утекающей в канализацию, она подхватила телекинезом мягкую пористую губку, нежно промокая ею саднящий бок. Сам того не осознавая, Шадоу остановил свой взгляд на её лице. Он смотрел на то, как она чуть прикусывает нижнюю губу, плавно перенося губку по царапине, как скользят под опущенными густыми ресницами глаза. Смотрел и не мог оторваться.

— Ты, — в конце концов, он спохватился и опустил голову вниз, на грязную лужу, — ты запачкаешься, Флёр.

— Уже запачкалась, — улыбнулась она, осторожно промокая его бок. — Фу, какой ты грязный. Сейчас мы кого-то будем мыть.

— Не-ет! — единорог дёрнулся в сторону, но золотистый телекинез уже подхватил его за бока. — Нет, только не это!

— Это, это, — хихикнула аликорн, подходя к большой кристальной ванне, наполненной чистой горячей водой с ароматной пеной. Шадоу попытался выбраться из магического захвата, но рог отказывался блокировать более мощную магию сестры.

— Плюх! — радостно воскликнула она, погружая его в воду. Половина содержимого тут же вылилась на пол, смыв остатки грязи с кафеля, на что принцесса только восторженно засмеялась.

Черногривый, мокрый с головы до ног, выпучил глаза, а его брови заломились домиком. Бок защипало от мыла, но после холодной воды, горячая наполнила тело теплом. Флёрри стряхнула с копыт грязь, промыв их под проточной водой, а затем подхватила телекинезом сразу кучу баночек и бутыльков с шампунями, кондиционерами и прочими моющими прелестями.

— Нет! — Шадоу предпринял попытку сбежать от экзекуции, рванув к краю ванны, но скользкое дно кристального сосуда для купаний подвело его. Ненадолго оказавшись под водой с головой, он запаниковал, барахтаясь и молотя копытами во все стороны, пока его за шкирку не вытянула Флёрри.

— Не убежишь. Я тебя всё равно вымою!

Вернувшись на поверхность, единорог немного успокоился, и ему ничего больше не оставалось, как смириться с тем, что сейчас его волосы будут мылить, потом поливать водой, потом снова мылить, и снова поливать. Флёрри подтащила его к краю ванны, устроившись за его спиной, и щедро полила на его слипшиеся волосы всевозможные шампуни, круговыми движениями бутыльков распределяя их по всей голове.

Такие же холодные, как недавняя вода, полоски шампуней заставили его поёжится, но затем Шадоу позволил себе немного расслабиться. Он закрыл глаза, глубоко вдыхая горячий пар и запах чистоты, ароматным шлейфом тянущийся от Флёрри. Её копыта начали нежно ворошить его волосы, заставляя появиться обильную пену, осторожно счищая с кожи грязь, вынуждая течь по лицу тонкие струйки коричневой воды.

От тепла и ласки единорог разомлел, совсем успокоился и позволил сестре делать с ним всё, что душе угодно, чем она не преминула воспользоваться. Осторожно подхватив лейку, она омыла его лицо, заставив всю грязь стечь в помутневшую воду. Мягкими движениями массируя голову брата, она телекинезом подхватила губку, промокая его шею и передние копыта, лежащие на бортиках.

Шадоу чувствовал себя в безопасности. Сейчас не было холода, не было презрительного взгляда отца, лишь нежность и тепло, укутывавшее его большим одеялом. Усталые мышцы, ноющие от напряжения, под действием воды расслабились, бок почти не саднил, дышалось легко. Легкие приятные касания действовали убаюкивающе, и единорог заклевал носом.

— Эй, — мягко погладила его по щеке крылом сестра, — не засыпай. Я уже почти закончила.

Жеребец кивнул и пошевелил задними ногами. Вода смыла с него грязь, оставив запах чистоты и мыла. Флёрри ещё раз полила его из лейки, а затем золотым пламенем опустила на его голову полотенце.

— Вылезай, а то совсем размякнешь.

Осторожно встав на скользкий кафель, Шадоу быстро накинул протянутый халат и улыбнулся сестре. В её глазах бегали задорные искорки, и они излучали такое приятное тепло, ярким всполохом пробиравшееся в грудь, которое он не мог игнорировать.

— Спасибо, — прошептал он. Аликорн развела крыльями, улыбаясь ему.

— А сам вопил. Так ведь гораздо лучше, правда?

Шадоу кивнул и указал головой на дверь. Принцесса поняв его, подошла ближе и протянула крыло.

— Держись. А то поскользнемся оба и упадем.

Позволив крылу лечь поверх его спины, единорог вместе с сестрой направился к выходу, чуть поскальзываясь на лужицах воды. Флёрри весело хихикала, когда её копытца тоже разъезжались в стороны, и Шадоу не было так неловко.

Ему было тепло рядом с ней. И тепло это подозрительно быстро завладевало всем телом.

---

— Шайнинг, так нельзя! Я видела, как ты сегодня его избил!

— Кайди, — белый единорог раздраженным голосом призывал жену прекратить истерику, — это была тренировка по фехтованию. Я тренировал его, а не избивал.

— Принцип фехтования — уколы противника, а не битье лезвием рапиры по бокам! — возопила принцесса, топая копытом в золотой туфельке. — Ты рассек ему бок! Я видела кровь!

— Да это просто кожа треснула, — фыркнул Шайнинг Армор, сверля Кейденс взглядом. — Вот и всё.

Единственной возможностью убедиться в том, что Сомбра всё ещё не опасен, была их каждодневная утренняя схватка. На протяжении десяти лет Шайнинг тренировал его, но фехтование давалось молодому жеребцу с трудом. И принц Кристальной Империи, видя, как беспомощно барахтается в грязи юный Сомбра, чувствовал себя в безопасности. Этот молокосос не сможет навредить его семье, пока не научится хоть чему-нибудь.

— Это не оправдывает то, что ты ударил его не по правилам, — настаивала аликорн. — И потом… Этот удар в грудь! Ты понимаешь, что мог его убить?!

— Астральным мечом — нет, — упрямо возразил жеребец. — Я специально сотворил его тупым, только чтобы отбить удар. Прекрати истерить, в конце концов.

— Ты должен быть мягче с ним, — продолжала наседать принцесса. — Он ещё всего лишь жеребёнок!

— Он взрослый жеребец, Кейденс, — парировал Шайнинг, разворачиваясь лицом к супруге. Она стояла возле дверей, поэтому одно мимолетное заклинание смогло повернуть защёлку. — И враги или соперники не будут с ним мягкими, уж поверь.

— Какие враги?! Шайнинг, что ты делаешь?! Перестань! Мы о ребёнке разговариваем, вообще-то!

Единственный безотказный способ заткнуть его любимую принцессу — это прижать её к стене и целовать, пока податливые розовые крылья не раскроются. Скользя губами по нежной шее и перехватывая слабое сопротивление жены копытами, единорог дождался этого момента. Спор затух и малиновое пламя, задёрнувшее шторы, погрузило комнату во тьму.

В этот раз ему удалось избежать выяснения отношений. Но он знал, что Кейденс не угомонится, пока считает Сомбру своим сыном. Шайнинг Армор никогда не терял бдительности, внимательно наблюдая за «сыном» издалека.

Когда он издал яростный крик и кинулся на него со спины, Шайнинг подумал, что вот оно. Вот тот самый момент, когда он может от него избавиться. Но, обернувшись, он увидел лишь разозлённого подростка, а не давнего врага.

«Где ты, сволочь, — думал он в тот момент. — Покажись, гнида. Дай мне повод тебя прикончить».

И лишь по счастливой случайности астральный меч ударил плашмя.

Ведь ранее он разрубил кристалл, внезапно обвалившийся с верхних этажей стадиона.

Глава девятая. Любовь, пробудившая чудовище

Шадоу прерывисто дышал, остановившись возле угла. Коридор блистал начищенными кристаллами, а до начала занятия оставались считанные минуты. Он немного отдышался, а затем рванул с места так, что Вондерболты стыдливо закрылись бы крыльями от собственной медлительности и пошли снимать со стен свои награды. «Если я ещё раз опоздаю, — думал Шадоу, преодолевая расстояние со скоростью гепарда, — мне крышка. Профессор Халсиен заставит меня писать самостоятельную работу по кристалловедению, но это ещё полбеды…»

На самом деле, с кристалловедением Шадоу дружил ещё с детства. Мама часто рассказывала ему, как он напугал её и тетю Твайлайт, когда, будучи ещё совсем малышом, обсыпал их маленькими красными кристалликами. Такие же красные кристаллы украшали его бок — три остроконечных шпиля в окружении двух золотых лент. Его кьюти-марка появилась как раз на практической работе, когда единорог самостоятельно вырастил переливающийся всеми оттенками красного кристалл.

Флёрри тогда восторженно запищала, кидаясь ему на шею, а профессор Халсиен, строго пожевав зубами незыблемую вишневую трубку, чуть улыбнулась краем рта.

— По инструкции практической, принц Шадоу, вы должны были вырастить голубой кристалл. Но ввиду того, что ваш бок теперь не пустой, оценку за цвет я не снижу. Поздравляю.

Распахнув дверь телекинезом, он стрелой метнулся к собственному месту, не глядя на профессора, стоящую за кафедрой. Но как только сердцебиение успокоилось и Шадоу огляделся в аудитории, то он понял, что она пуста. Ни профессора Халсиен, ни Флёрри здесь не было.

— А, — протянул он, пытаясь понять, не смеются ли над ним боги. — А как же практическая по кристалловедению?

Вопрос остался риторическим. В комнате, смеясь от удачной шутки, не появилась Флёрри, профессор Халсиен не вышла из-за дверей, и во всей аудитории повисла гробовая тишина. Лишь пылинки танцевали на свету, завораживая своими балетными движениями.

Решительно не понимая, что могло произойти такого сверхъестественного, что профессор Халсиен не пришла на занятия, да и Флёрри здесь нет, Шадоу направился на поиски сестры, пытаясь выкинуть из головы утренний сон. Снилась ему как раз-таки принцесса-аликорн, моющая ему голову, как вчера, только вот… Было странное ощущение того, что он испытывал к ней несколько иные чувства, нежели благодарность и братская любовь.

На уровне сознания Шадоу понимал, что это как-то неправильно. Но, решив особо не зацикливаться на мимолетном вывихе мозга, он поспешил в комнату сестры. Не найдя её и там, принц, немного пораскинув мозгами, решил направиться в тронный зал, где должна была быть мать. Уж она ему точно всё объяснит.

Как и оказалось, Флёрри и профессор Халсиен были здесь. Мама, с улыбкой скользнувшая по нему взглядом, стояла возле подножия трона, дружелюбно приветствуя верховных правительниц Эквестрии. Шадоу приподнял бровь: никто не предупреждал его о том, что принцессы прибудут сегодня, да и вообще приедут в Кристальную Империю.

— Доброе утро, ваши высочества, — он учтиво поклонился, прижав копыто к груди. — Прошу прощения, но я что-то пропустил?

— Шадоу! — его кристальница Твайлайт Спаркл приветливо помахала ему копытом, выходя из-за высокой фигуры принцессы Солнца. — Как дела? Ты так вырос с нашей последней встречи!

— Здравствуй, — единорог искренне улыбнулся, обнимая тетушку. — Хорошо, спасибо. Я немного потерялся во времени, простите. Не знал, что вы приезжаете сегодня. — Рубиновые глаза обратились к верховным принцессам, смотрящим на него с высоты своего роста.

— Мы и сами не подозревали о нашем приезде, — Луна немного вышла вперед, приближаясь к ним. — Здравствуй, Шадоу. Мы рады видеть тебя.

Перед принцессой ночи принц испытывал благоговейный страх, чувствуя, как мощная аура покровительницы снов заполняет всё пространство, заставляя его собственное тускло-красное сияние съежиться маленьким огоньком. Он избегал смотреть ей в глаза, предпочитая сверлить взглядом пол, но сейчас не мог отвести глаз.

Принцесса Луна всегда ассоциировалась у него с чарующей, но страшной и опасной красотой. Была ли в том вина глубоких бирюзовых глаз, временами наполняющихся болью и страданиями, или повинны в этом были сверкающие звезды в её волосах, но Шадоу не переставал восхищаться ею. И сейчас, когда глубокий взгляд скользнул по нему тревожной бирюзой, он не смог не заметить, какое облегчение промелькнуло на дне чёрных зрачков принцессы.

— Я счастлив вашему визиту, — единорог поспешно склонил голову, кланяясь, но его щёку поймало изящное копыто, обутое в сверкающую искорками голубую туфельку.

— Не склоняй пред нами головы, юный принц. Мы хотим видеть твой взор.

— Луна, перестань говорить с кантерлотской вежливостью, — наставительно хихикнула Селестия. — Мы же приехали в гости, а не на прием.

— И правда, — темно-синий аликорн ласково скользнула копытом по скуле единорога, вгоняя его в краску. — Прости, Шадоу. Но я всё равно рада видеть, в какого красавца ты превратился.

— Здравствуй, — подошедшая Селестия благосклонно кивнула, изучая принца взглядом внимательных фиалковых глаз. — Ты действительно очень вырос. Даже щетина начала появляться.

С ужасом поняв, что сегодня он бритву даже в телекинетическое поле не брал, Шадоу постарался сдержать непроницаемое выражение лица, сохранив невозмутимость. Твайлайт, заметив его тщетные попытки, встала на защиту подопечного.

— Ваши высочества, перестаньте смущать ребёнка! Посмотрите, вы вогнали его в краску!

«И почему мои сосуды не мутировавшие, как у пони-ведьмаков?» — с прискорбием подумал единорог, изо всех сил стараясь улыбаться и одновременно убежать из-под насмешливых взглядов старших. «А самое обидное, что они всё ещё считают меня ребёнком».

— Извините, — в неплотный круг аликорнов нежданным штормом ворвалась Флёрри, возникнув рядом с Шадоу, — но я украду у вас брата.

Крылом заставив его идти рядом, аликорн раздраженно фыркнула и потопала в сторону двери. Единорогу оставалось лишь следовать за ней, не понимая, отчего она так зла.

Выйдя в коридор и отойдя на достаточное расстояние от входа в тронный зал, Флёрри взорвалась.

— Ну чистый курятник! Ненавижу, когда они вот так приезжают и начинают допросы устраивать! Ладно мама, ладно тётя Твайлайт, но Селестия и Луна…!

— Они наши тёти, — попытался успокоить её Шадоу, пожимая плечами. — Им положено.

— Нет у меня ещё особенного пони, — рассержено топнула ножкой принцесса, увлекая брата за собой. — Ну нет и всё тут! Каждый год одно и то же!

— Поэтому занятия отменили? — поинтересовался Шадоу, учуяв исходящий от Флёрри аромат вишневого табака. Она кивнула.

— Профессор Халсиен рассвирепела не на шутку. Столько табака выкурила, что я чуть не задохнулась, пока она возводила копыта к небу, вопрошая, какого Дискорда их высочества решили осчастливить нас своим визитом.

— Да успокойся ты, — Шадоу вырвался из-под крыла, с недоумением глядя на сестру. — Какая муха тебя укусила, что ты такая злая, Флёр?

Кобылка вздохнула, а затем пожаловалась:

— Они опять слюнявили мне уши про моё предназначение. Откуда я знаю, что обозначает то, что у меня всё ещё нет кьюти-марки? Может то, что я ещё не нашла свою судьбу?

Шадоу тяжело вздохнул и молча обнял Флёрри, разрешая той уткнуться ему в плечо и по-детски зареветь. Хоть принцесса и была старше на год, она всё ещё была пустобокой. Сразу после того, как он получил свои красные кристаллы, Флёрри несколько дней подряд прыгала по комнате, нетерпеливо болтая про то, что она тоже скоро получит свою кьюти-марку.

Только вот годы шли, а бок юной кристальной принцессы оставался пустым.

— Пойдем куда-нибудь? — Шадоу ласково погладил сестру по голове — несмотря на её высокий, для кобылки, рост он всё же был выше на пол-головы. — А то если тети увидят тебя заплаканной, начнется допрос.

— Да, — всхлипнула кобылка, отстраняясь и вытирая копытцем мокрые ресницы. — Давай на вершину замка заберемся? Посидим под куполом, на облака посмотрим?

— Я не против, — видя, как на заплаканном лице подобно бутону розы расцветает улыбка, Шадоу думал, что сделает всё, что угодно, лишь бы из этих глаз больше не лились слёзы.

---

— Что ж, начнем, — принцессы-аликорны уселись за большим круглым столом в комнате, где когда-то договаривались о проведении кристальной ярмарки Твайлайт и её друзья, приехавшие в Кристальную Империю, чтобы защитить её от короля Сомбры. Твайлайт нервно кусала губы, взглядом перебегая со снохи на верховных правительниц. Резкий контраст их настроения её пугал: если в тронном зале в присутствии самого Шадоу они были веселы, то сейчас на лицах тяжелыми тучами играло беспокойство и встревоженность.

И Кейденс выглядела взволнованнее всех остальных.

— Я не заметила присутствия чёрной магии, — Луна двинула бровью, веером кладя перед собой магические карты — Лунное Таро. Она носила их с собой, когда приезжала в Империю, и Твайлайт знала, что каждая из карт зачарована особым образом. Некоторые из них служили защитой от мощных заклятий, некоторые — порчей. — Перед нами стоял самый обычный единорог шестнадцати лет.

— Что ж, это радует, — Селестия золотым телекинезом опустила на центр стола тяжелую чашу с инкрустированными сапфирами и аметистами. — Но, я вижу, твои сомнения, Кейденс, это не успокоило. Ты что-то знаешь?

Розовый аликорн понурилась, комкая в копытах платочек. Она дёрнула крыльями, а затем прошептала:

— Отражение вернулось.

От одной этой фразы воздух в комнате загустел и застыл, он с трудом попадал в лёгкие. Твайлайт тяжело сглотнула, пытаясь переварить услышанное, а Селестия холодно спросила:

— Халсиен?

— Не могу утверждать обратное, — из тени комнаты выступила кристальная пони с зажатой в зубах вишневой трубкой. — Во время изучения его правления у принца Шадоу случился припадок. Скрытый, но случился.

— Он что-то вспомнил? — подалась вперед Луна, но профессор покачала головой.

— К счастью для нас, нет. Лишь смутные образы и необоснованная уверенность в смерти первой королевы. Я так понимаю, можно заносить это в учебники?

— Оставьте свой исторический интерес в стороне, — раздраженно фыркнула темно-синий аликорн, кладя копыто на карту с изображением зимородка. — Вы же не хотите снова отправиться в то место, из которого мы вас достали?

Кобылица лишь вынула трубку изо рта, растянув тонкие губы в улыбке.

— Как скажете, ваше высочество. В ином измерении всё же гораздо холоднее, чем здесь. Холод и вода, кстати, страшат его гораздо больше.

Кейденс уткнулась лицом в копыта, чуть слышно всхлипывая. Твайлайт, сидевшая рядом, накрыла её вздрагивающую спину крылом.

— Я виновата, — прошептала кристальная принцесса в копыта. — Я не доглядела, из-за меня он чуть не утонул…

— Кейденс, успокойся, — Твайлайт погладила её по плечу. — Это было давно, и Санбёрст оказался рядом. Всё кончилось хорошо.

— Карты сказали, что сегодняшний день будет решающим, — Луна нахмурилась и перетасовала колоду. — Сегодня он или проснется, или сгинет на веки вечные.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь затихающими всхлипами принцессы Кейденс. Твайлайт сама чуть не заплакала, вспомнив, как чуть не лишилась племянника. То ли случайно, то ли специально, она не знала, но брат оставил малыша в ванночке совсем одного с включенной холодной водой. На жалобный плач прибежал Санбёрст, возившийся в соседней комнате с Флёрри, но, когда он пришел, ванна была переполнена, ледяная вода лилась на пол, с шумом утекая в канализационное отверстие, а маленький единорожек плавал в воде лицом вниз.

С трудом откачав малыша, Санбёрст разыскал Кейденс и рассказал всё ей. Твайлайт мгновенно примчалась на зов снохи, помогая лечить племянника, пока кристальная принцесса срывала горло, крича на мужа. Шайнинг Армор, с удивлением узнавший о происшествии, поинтересовался здоровьем сына, но выглядело это настолько фальшиво, что даже Твайлайт захлопнула перед ним дверь, а сама Кейденс, вся в слезах и с хрипящим голосом, не разговаривала с ним целый месяц, пока Шадоу полностью не оправился от воспаления лёгких.

— Что с его боком? — поинтересовалась сиреневый аликорн, вспомнив красную полосу на коже племянника. Кейденс шмыгнула носом и со злобой в голосе произнесла:

— Шайнинг его «тренировал». Рапира хлестнула по боку и рассекла кожу.

— Это ерунда, царапина, — отмахнулась Селестия. — Он совершает успехи в магии или других занятиях, мисс Халсиен?

— В магии — нет, — кристальная пони приблизилась к столу, затягиваясь. — Его аура крайне слаба для того, чтобы обладать могуществом короля Сомбры. Более успешен он в выращивании кристаллов, о чем, собственно, говорит его кьюти-марка.

— У короля Сомбры не было кьюти-марки, — покачала головой принцесса Солнца. — Может, мы зря беспокоимся, и второе пришествие нам не светит?

— Сомневаюсь, сестра, — замогильным голосом откликнулась Луна, заставив Твайлайт перевести взгляд на неё. В телекинетическом поле принцессы летала тонкая карта. Рубашка, витиеватым узором образовывавшая кьюти-марку принцессы, мрачно посверкивала. — Очень сомневаюсь.

Принцесса перевернула карту и со свистом опустила её на стол лицевой стороной.

С карты на них глядел «Призрак прошлого» с его пустым лицом, отсутствующим под капюшоном, и длинными заполняющими всю карту копытами, плавно переходящими в расплывчатые тени темно-фиолетового цвета.

---

Сидя возле подоконника в объятиях Флёрри, Шадоу смотрел на солнце, потихоньку катящееся за горизонт. Они просидели здесь весь день. Сначала единорог всеми силами успокаивал сестру, стараясь высушить слёзы обиды на тетушек, а затем, когда блестящие от влаги глаза снова заблестели искрами смеха, просто сидели и обменивались шутками, каламбурами и веселыми историями, услышанными где-то обрывками.

Но ближе к вечеру их веселье утихло, и, опустив щёку ему на плечо, а спину укрыв нежно-розовым крылом, Флёрри примостилась рядом с ним. Единорог упирался боком в кристальную колонну, отражающую догорающую рваную рану на горизонте, и тепло сестры не давало холодку заползти в его сердце.

Дышалось ровно и спокойно. Хотелось сидеть так целую вечность. Флёрри смежила глаза, уснув у него на плече, и Шадоу мог теперь подумать о чем-нибудь своем. Например о том, как двухцветные кудряшки красиво обрамляют длинный рог, как с изящной небрежностью стелется розовая прядка, окаймляя её ушко, как темнеющие к кончикам нежно-розовые пёрышки треплются ветром…

Думать хотелось о тёплом и приятном, но, сколько бы Шадоу не старался, думать о солнце не получалось. Вместо ласковых лучей, шаловливыми витками касавшихся лица, он ощущал прикосновения сестры, а слепящая звезда неизменно исчезала, стоило единорогу заметить что-то зелёное в периферии. Стараясь не шевелить плечами, жеребец повернул голову. Аликорн чуть приоткрыла глаза, глядя на закат, а её копытце мягко опустилось на его ногу.

— Знаешь, — вздохнула она, — теперь я даже рада, что они к нам приехали. Мы так мало времени проводим по-настоящему вместе: то учёба, то занятия, то тренировки…

— И правда, — Шадоу улыбнулся, переводя взгляд на горизонт. От солнца осталась догорающая кромка, окрашивающая небо в ярко-оранжевый всполох. Флёрри отстранилась от него, садясь рядом, и единорог снова посмотрел на неё, отмечая изящный и нежный изгиб шеи, правильно очерченную линию подбородка, густоту ресниц.

— Красиво, да? — спросила она, продолжая смотреть на закат. — Никогда не видела ничего красивее садящегося солнца.

— Ты красивая, — прошептал единорог. Принцесса повернула голову и улыбнулась.

— Спасибо.

— Нет, правда, — неожиданно даже для самого себя, Шадоу подался вперед, взяв копытца Флёрри в свои. — Ты очень красивая. И умная. И вообще, Флёр, ты самая замечательная кобылка во всей Эквестрии!

— Кобылка? — тихо переспросила аликорн, и Шадоу пораженно замолк. Кобылка. Не сестра. Как он мог так оговориться? Они же… нет, это неправильно…

— Я… — жеребец попытался что-то сказать, но не смог подобрать слов. Оставалось только замолчать и ждать решения.

Вместо толчка в грудь, которого он ожидал, его окружили мягкие перья. Подняв глаза, Шадоу утонул в том трепетном взгляде не моргающих зелёных глаз, глядящих на него с затаённой надеждой. Крылья кобылки щекотали его лопатки, но единорог не обращал на это внимания, лишь смотрел в два зелёных моря, дрожащих от волнения.

Нерешительно приблизившись к её лицу, жеребец осторожно копытом выбившуюся кудряшку за ухо заправил, едва нежной шерстки касаясь. Флёрри на секунду замерла, затаив дыхание, а потом чуть-чуть подалась вперед, сокращая расстояние между ними на пару сантиметров. Шадоу понял, что смотрит на её губы, слегка приоткрытые от волнения, аккуратные, невинные.

Они подались вперед одновременно. Поцелуй можно было бы назвать столкновением, будь оно болезненным, но боли Шадоу не почувствовал. Мягкие влажные губы податливо сминались, розовые копытца гладили его лицо и шею, а шершавые язычки тёрлись друг о друга. Притянув аликорна к себе, заводя свои копыта за её спину, единорог целовал её, робко, нежно и осторожно. Но с каждой секундой в груди появлялась неведомая до тех пор страсть, сравнимая с яростью на поле боя, отчего движения становились всё более быстрыми и неаккуратными.

Он схватился копытами за основания крыльев, сминая их, заставляя аликорна вздрогнуть от неожиданности. Не позволяя ей выйти из поцелуя, он следовал за движениями её головы, кусая нижнюю губу, припухшую от поцелуев. Флёрри отчаянно сжимала шерсть на его шее, но ему это нравилось. Ему всегда нравилось причинять боль.

Внезапно сердце остановилось. На секунду замерло, будто забыло что-то или решило отдышаться. А вот забившуюся в его объятьях королеву никто останавливать не собирался.

Глаза единорога резко широко распахнулись и расширились, превратив зрачки в две огромные чёрные дыры, занимавшие всю радужку. Сквозь грудь и рог рванула неведомым потоком сила, сокрытая от него, замурованная, спрятанная за семью печатями. Он резко отпрянул, позволяя аликорну вырваться, чувствуя, как корёжится пространство вокруг него. Далёкий голос первой королевы… или юной принцессы… Мир вокруг плыл… Мелькал…

Когда Флёрри осмелилась открыть глаза, из глаз Шадоу вырывалось фиолетовое пламя, расходящееся по бокам, а белки и радужку залила опасно мерцающая зелень.

Глава десятая. Ты не виноват в том, кем был...

— Шадоу! Шадоу, очнись!

Сквозь мутную зелёную плёнку проступали контуры умирающего мира. Зажмурившись и снова открыв глаза, Шадоу почувствовал, как по щекам текут горючие слёзы, а над ним склоняется Флёрри, крыльями приподнимая его за голову. В висках шумело, словно большая океаническая волна с рокотом накатывала на берег, готовясь обрушить всю свою мощь на ничего не подозревающих жителей побережья, а рог немного покалывало от пропущенной через него магической силы.

— Флёр? — позвал он, изумляясь, каким слабым и скрипучим слышится его голос. — Что случилось?

— Я не знаю, — кобылка помотала головой, и единорог заметил стекающую вишневую струйку из её рта. — Мы… мы целовались, а потом…

— Это кровь? — сев, Шадоу протянул копыто к подбородку сестры. Она вздрогнула, когда он коснулся светлой шерстки, стирая красную полоску.

— Ты мне губу прокусил, — тихо сообщила принцесса, пряча глаза. Жеребец вскинул бровь, а затем повинно зажмурился.

— Прости! — он подался вперед, но аликорн шарахнулась в сторону. Обречённо остановившись, уже теряя всякую надежду, единорог тихо спросил:

— Сильно больно?

Принцесса помялась какое-то время, будто думая, что ему ответить, а потом качнула головой.

— Прости, пожалуйста, — взмолился принц, протягивая копыто к ней. — Я не хотел сделать тебе больно, правда!

Аликорн вздохнула, а затем подошла к нему, внимательно всматриваясь в рубиновые глаза, неуловимо поменявшиеся. Казалось, что зрачки слишком сильно сужены, хотя яркого света и не было.

— Верю, — Флёрри помогла ему подняться, хватаясь копытом за его ногу. — Верю.

Он обнял её, робко целуя висок, прикрытый розовой кудряшкой. Аликорн улыбнулась, отгоняя внезапный испуг и беспокойство. Шадоу просто разволновался вот и всё. Нет ничего ненормального. А пламя из глаз… Наверняка это просто признак стресса. Или чего-то более тревожного.

— А почему тебя так отбросило? — спросила Флёрри, мордочкой потирая шею единорога. — И пламя из глаз…

— Что? — рассеянно переспросил Шадоу, носом поправлявший непослушные кудряшки. — Какое пламя?

— Ты лежал на полу, — каким-то образом единорог почувствовал, что в этот момент аликорн испытывает страх. — Вроде как без сознания. И у тебя глаза были зелёными. И фиолетовое пламя из их уголков. Ты…

— Не помню. — Нахмурился жеребец. — Ты напугалась?

Утвердительный кивок послужил ему ответом. Проклиная себя, Шадоу как можно нежнее обнял кобылку, губами исследуя каждый миллиметр кожи виска.

— Прости меня. Я не хотел сделать тебе больно или испугать. Честное слово.

Она кивнула и замолчала, предоставив ему отдаться угрызениям совести. Единорог так и стоял, обнимая принцессу, и всё никак не мог понять назойливые и неизвестно откуда взявшиеся ощущения и ассоциации. Например, почему вид с вершины Кристального Замка стал невообразимо маленьким, а просторы самой Империи и вовсе кажутся крошечными? Было смутное желание покорить весь мир, расширить эти жалкие границы и…

Поймав себя за этими мыслями, Шадоу передёрнулся. Он уткнулся в её волосы, положив голову выше рога, вдыхая аромат шампуня из кровавых апельсинов. Мысли о крохотности мира ушли, оставив только прелестную принцессу, её запах и её вкус.

Вкус её крови.

— Что скажем родителям? — тихо спросила Флёрри, удобнее устраивая голову у него на груди.

— Ничего, — пожал плечами Шадоу. А про себя подумал: «Отец этого не оценит».

— Значит, будем молчать, — кивнула аликорн, отстраняясь. — Хорошо.

Она прошла мимо него, на ходу складывая крылья, и направилась к спуску. Шадоу запоздало поспешил за ней, остановив кобылку на первой ступеньке. Развернувшись, она встревоженно посмотрела на него сверкнувшими от волнения глазами.

Поймав обе её щеки копытами, Шадоу прильнул к её губам, вкладывая в это всю нежность, на которую был способен. Флёрри, растерявшись сначала, поспешила ответить, осторожно подхватывая его копыта и перекладывая их себе на плечи. Найдя языком всё ещё кровоточащую ранку, единорог поспешил зализать её, чтобы остановить кровь, на что аликорн неконтролируемо улыбнулась сквозь поцелуй.

Разомкнув их губы, Шадоу спросил:

— Так лучше?

— Лучше, — улыбнулась Флёрри, нежно проводя копытцем по его щеке и склоняя голову на бок. — И всё-таки тебе надо побриться.

Единорог сконфуженно насупился, а площадку заполнил звонкий смех.

---

Краем глаза заметив, как дёрнулась Халсиен, Луна судорожно сглотнула. Лежащая на столе карта продолжала смотреть на них пустым лицом, но аликорн чувствовала неуловимое изменение в пространстве. Грань. Она нарушилась, побеспокоив мир живых из мира мёртвых. То, что должно было навсегда покоиться во чреве Богини Тьмы, вернулось в Эквестрию. Сулит ли это беду?

— Что такое, мисс Халсиен? — холодно спросила Селестия, глядя на кобылицу, уставившуюся в потолок. — Вы что-то почувствовали?

— О, да, — протянула та, опуская голову. Невольно Луна зажмурилась от взгляда этих глаз — темно-красные, тлеющие, угли в зеве дыр в реальности, своей чернотой способными потягаться с самым чёрным вороном. — Очередной припадок. Сильный. Он здесь.

— Нет! — всхлипнула Кейденс, порываясь встать, но Твайлайт удержала её в объятьях. — Шадоу! Мой сын!

— Оу, — Халсиен поморщилась, закрывая глаза и открывая их вновь, уже обычные. — Подождите. Кажется…

Она замолкла, оставив принцесс в тяжелых клубах ожидания. Минуту она стояла, закрыв глаза, а затем отмерла, кивнув.

— Всё это очень странно… — протянула она, без разрешения садясь на место вставшей принцессы Солнца. — Очень странно…

— Что именно вам «странно»? — раздраженным голосом спросила Селестия, сверля пони взглядом. — Прекращайте говорить загадками, Халсиен. Мы не для этого вылавливали вас из Глубин.

На секунду ночному аликорну показалось, что кобылица оскалилась, растянув рот в кривой усмешке.

— Конечно. Вы вытащили меня, чтобы я помогала вам воспитывать маленького короля. Вы вытащили меня, чтобы шпионить за ним, — она оглянулась на верховную принцессу. — Но я не стану напрасно чернить имя моего воспитанника из-за собственных сомнений. Шадоу не столь невинное дитя, каким он был для вас. Поверьте, я знаю, как он мыслит, когда он зол, когда счастлив, когда напуган. В отличие от вас.

— Халсиен, пожалуйста, — мягко всхлипнула Кейденс, — давайте не будем сейчас ругаться. Скажите лучше, что с моим сыном?

— На данный момент он очень сильно возбужден, — хмыкнула кобылица, складывая копыта на груди. — Его посещают странные мысли… не более того.

— Насколько странные? — поинтересовалась Твайлайт, крылом поглаживая спину Кейденс.

— Например, почему его сестра использует шампунь из кровавых апельсинов, ведь у него она непременно ассоциируется с чем-то сладким, а не цитрусовым, — с небольшой иронией в голосе ответила Халсиен, усмехаясь. Луна не сдержалась и чуть слышно прыснула. — Или о том, что она красивее заката.

— Слава Гармонии, — выдохнула Кейденс, смаргивая остатки слёз. — Но чего нам следует ожидать? Он… он всё вспомнит?

Повисло тяжелое молчание. Халсиен методично набивала трубку, предварительно вытряхнув выкуренный табак в специальный серебряный ларчик, который всегда носила с собой, и все, включая Луну, ждали её вердикта.

Селестия развернулась к столу, телепортировав себе подушку, села рядом с Луной. Темно-синий аликорн закусила губу, вспоминая, как давным-давно вернула единорога к жизни. «Он пришел в этот мир, сотканный из оружия, — подумала принцесса, уцепившись за мелькнувший в сознании силуэт чёрной алебарды. — Могло ли это что-то означать? Могут ли красные кристаллы его метки хранить больше секретов, чем мы можем предполагать?»

— Боюсь, — наконец заговорила кобылица, изящным движением поджигая табак, — что это так. По моим скромным предположениям, он будет вспоминать всё яркими ассоциативными вспышками. Так уж вышло, что среда, в которой он рос, благоприятно повлияла на его тип мышления, поэтому вместо холодного и расчетливого рассудка Шадоу приобрёл эмпатические способности, которые, впрочем, имел всегда.

— Даже когда был Сомброй? — вильнула бровью Твайлайт. — Я имею в виду, если он чувствовал страдания своего народа, то почему…

— Да, — перебила её Луна. — Он их всегда имел. Он всегда знал, чего ты боишься. Всегда чувствовал, где надавить больнее.

— Но…

— Проблема была не в том, что он не чувствовал, — голос Халсиен прозвучал на удивление мягко, словно она объясняла всё любимому воспитаннику, а не принцессам. — Чувствовал. Но, вследствие неизвестных нам обстоятельств, ему это нравилось.

— Санбёрст говорил мне, — кивнула кристальная принцесса. — Но я никогда не видела, чтобы Шадоу…

— Шадоу не просто эмпат, — фыркнула Халсиен. — Он двухсторонний эмпат, моя дорогая принцесса Кейденс. Он может не только чувствовать эмоции других пони, но и внушать им свои. Правда, — она нахмурилась, — последнее развито просто отвратительно. Никакого контроля за собой, что чувствует, то и эманирует, и ладно б просто распылял, так на лице ведь всё видно…

— А король Сомбра? — робко поинтересовалась Твайлайт. — Он мог только что-то одно?

— У него не было проблем с внушением, — Халсиен пожевала трубку. — Но это ещё крайне спорный вопрос, потому что здесь скорее темная магия, чем эмпатия. Впрочем, насколько мне известно, она распространялась лишь на отрицательные эмоции. Ужас, страх, злоба — сущие пустяки, но вот внушить кому-то доверие к себе или любовь…

«Наверное, он был глубоко несчастен, — мысленно пожалела его принцесса ночи. — Но это не оправдывает его поступков. Сомбра совершил зло, за которое поплатился, и заслужил прощение».

— Давайте лучше решим, что будем делать сейчас, а не ударимся в воспоминания, — деловито предложила Селестия, с небольшой укоризной посматривая в сторону Халсиен, окуривавшей её табачным дымом, будто пчелу. — Сомбра спас Луну и меня, когда на Кантерлот напала мантикора…

— Вы так и не выяснили название этого вида? — тут же подалась вперед Твайлайт, но затем, осознав свою бестактность, порозовела и смутилась. — Извините…

— Ламасу, — ответила за сестру Луна. — Ещё живая ламасу. Я нашла в нашей библиотеке одну из книг из того портала. Обычно их поднимают в виде мёртвых прислужников, что-то вроде пушечного мяса на войне.

— Но сейчас нас больше интересует Сомбра, — холодно вставила верховная правительница. — Если воспоминания будут накатывать вспышками, то…

— Что он вспомнит первым? — подсказала Халсиен. — Зависит от того, что вызовет у него похожие эмоции. Как я уже говорила, Шадоу очень чувствительный и…

— Если ещё раз меня кто-нибудь прервёт, — чуть ли не прорычала Селестия, холодным взглядом фиалковых глаз втыкая в кобылицу сотню солнечных лучей. Луна поспешно встала со своего места и, положив крыло на плечо сестры, вывела её за дверь.

— Тия, успокойся, — раздосадованно шикнула она. — Ты становишься такой раздражительной рядом с Халсиен, даже при упоминании одного её имени! Что с тобой такое?

Солнечная принцесса выдохнула, закрыв лицо крылом, а потом прислонила голову к окантованной кристаллами двери.

— Прости, Лулу, — аликорн измученно прикрыла глаза, — ты же знаешь, моя природа абсолютно противоположна природе Безликих. Мы — враги от самых начал времен, и, хоть я умом и понимаю, что Халсиен хочет помочь, один её голос меня сводит с ума! — Принцесса вздохнула, чуть слышно взрыкнув от досады. — Меня так и тянет её ударить, а ты ведь знаешь, что я никогда не поднимаю копыта на кого-либо.

— Расслабься. Постарайся не думать о том, кто она. Ты же видишь перед собой только кристальную пони. Представь, что она всего лишь подданная Кейденс.

— Я пыталась, — трагически заломила брови аликорн. — Но я всё ещё её вижу. И это не дает мне успокоиться.

Вздохнув, Луна огляделась и решительно произнесла:

— Говорить буду я.

— Договорились.

Вернувшись, солнечная принцесса спокойно села на свое место, стараясь не смотреть на кобылицу с трубкой. Её глаза были холодны и спокойны, словно не она кипела несколько минут назад.

Луна прошла к столу, но садиться не стала.

— Прошу нас простить за заминку. О чем мы говорили?

— О том, стоит ли рассказывать принцу Шадоу, кем он был, — услужливо подсказала Халсиен, выпуская клуб ароматного дыма. — Ваша сестра спрашивала о его воспоминаниях. Если вы не против, я продолжу.

Аликорн благосклонно кивнула. «Она специально её подначивает. Интересно, это тоже влияние расового инстинкта, или откровенное хамство?»

— Если Шадоу будет попадать в ситуации, схожие с его прошлым, то, скорее всего, заряды эмоций будут накрывать его хаотично. Опасность в том, что он не сможет контролировать это, а значит есть риск подмены его эмоций на эмоции Сомбры.

— Но вы же сможете об этом узнать? — с надеждой спросила Кейденс, чуть расправив крылья от волнения. — Ведь сможете?

— Возможно, — пожала плечами Халсиен. — Но это лишь гипотеза.

— Нам следует рассказать ему, — Луна провела копытом по краешку стола. — Если он будет знать об этом, то сможет отделить свои чувства от чувств короля.

Подняв глаза, она увидела, что гувернантка смотрит на неё с одобрением, словно она её воспитанница и правильно ответила на уроке.

— Я сделаю это, — Кейденс встала, решительно сверкнув глазами. — Я расскажу.

— Мы расскажем, — присоединилась к ней Твайлайт. Кристальная принцесса благодарно улыбнулась ей.

— Я тоже должна присутствовать при этом, — решила Луна. — В конце концов, я его возродила. Наверняка Шадоу захочется узнать о том, как именно он заслужил прощение.

— В таком случае я вас оставлю, — благосклонно кивнула Селестия, изящно вставая с места. — Мне, в любом случае, рассказывать нечего, а в Кантерлоте ещё остались незавершенные дела.

— У меня тоже есть кое-какие дела, — уклончиво проговорила Халсиен. — Помните: Шадоу очень чувствителен, вам не стоит обвинять его в чём-либо. Даже в том, в чем он действительно виноват.

Кейденс кивнула, провожая аликорна и пони взглядом, а затем печально вздохнула.

— Как бы я не хотела, чтобы это случалось.

— Не переживай так, — ободрила её Твалайт. — Сомбра знает, что заслужил прощение. Может, он не будет больше рисковать своей жизнью?

— Его имя — Шадоу, — резко прервала её кристальная принцесса. — И он мой сын.

— Твайлайт права, — Луна направилась к выходу, кивком подзывая остальных аликорнов. — Скорее всего, нам нечего бояться.

«Я на это очень надеюсь».

---

Спускаясь по длинной лестнице, Флёрри не произнесла ни слова. Шадоу тоже хранил молчание, потому что на место возбужденности пришло смущение и неловкость. На вершине замка они были свободны — там не было холодных голубых стен, дышащих тебе в затылок и наблюдающих за твоими мыслями. Там было только небо и умирающее солнце, которое, сев окончательно, унесет их секрет с собой в могилу.

Сейчас он особенно остро чувствовал неловкость. И, ему казалось, что не только он её испытывает. Флёрри была слишком тихой, даже ступать старалась неслышно, будто боялась привлечь к себе внимание. И Шадоу её понимал. Как бы то ни было, они всё ещё оставались братом и сестрой, ближайшими родственниками. И, возможно, их отношения могли бы остаться на уровне семейных поцелуев, слегка перешедших грань дозволенного, но…

Он чувствовал, что его тело совсем не считает Флёрри сестрой. По крайней мере, желание, возникавшее каждый раз, когда она касалась его губ, было самым настоящим.

И, судя по смущенно краснеющим щёчкам и отведенному в сторону взгляду, Флёрри испытывала те же ощущения.

«Это неправильно, — думал Шадоу, размышляя в тишине. — Я не должен был её целовать. Но она ведь тоже подалась вперед, значит, она меня тоже поцеловала? — он досадливо поморщился. — Нужно было как-то вывернуться. Не молчать, тогда она бы не подумала… Чёрт…»

Метнув взгляд на аликорна, единорог отметил, что она закусила губу. Так она обычно делала, когда очень сильно сомневалась или задумывалась. «Если отец узнает, он меня убьет. Но, может, стоит пресечь это, пока ещё есть время? Пока можно списать это на… На что? А что скажет мама? Она — Принцесса Любви, это так, но… Приемлема ли настолько близкая любовь брата к сестре? Или сестры к брату… друг к другу? В истории древней Эквестрии были такие случаи, но они порицались обществом, порицались богами…»

В коридоре их ждал неприятный сюрприз. Мама, тетя Твайлайт и принцесса Луна стояли возле дверей и целенаправленно поспешили к ним.

«Нет! — мысленно вскрикнул Шадоу. — Они не могли узнать! Не могли…!»

— Шадоу! — слегка встревоженный голос матери резанул по ушам. — Вот ты где, — аликорн погладила его по скуле и нежно поцеловала в лоб, будто он только что вернулся из какой-нибудь поездки. — А мы тебя повсюду ищем…

«Не может быть. Неужели всё-таки знают?»

— Мы должны с тобой поговорить, — на этот раз Твайлайт и звучала, и выглядела серьезно, а фиолетовые глаза выглядели напряженными. — Флёрри, будь лапочкой, иди в свою комнату.

Едва скрыв краснеющее лицо от тёти, Флёр кивнула и, пройдя мимо Шадоу, шепнула: «Удачи». Единорогу оставалось лишь незаметно вздохнуть и отправиться следом за матерью, ведущей его крылом. Несмотря на внешнее спокойствие, единорог чувствовал, что она очень волнуется, а на её щеках он заметил дорожки от недавних слёз.

— Как себя чувствуешь? — спросила она, носиком поправляя его чёлку. Шадоу смутился, пожал плечами.

— Да нормально вроде, — ответил он, подозрительно поглядывая на Твайлайт и принцессу ночи, идущих по бокам.

— Угу, — хмыкнула принцесса, чуть сильнее прижимая крыло к его спине. — Это хорошо, хорошо…

Метко брошенный взгляд Луны, заставивший её замолкнуть, нельзя было не заметить. «Они что-то подозревают? Или… или дело в чём-то другом?»

Они шли до небольшой комнаты, когда-то бывшей их с Флёрри детской. Твайлайт зажгла рог и створки распахнулись, объятые малиновым пламенем. Они вошли и аликорны сразу прикрыли двери. Мама крылом указала на небольшую светло-фиолетовую подушку, предлагая сесть. Шадоу послушно опустился на неё, перебегая взглядом с аликорна на аликорна.

— Шадоу, — Кейденс ласково улыбнулась ему, но тут же замялась, будто не могла подобрать слов. Это продлилось несколько минут, прежде чем единорог окликнул её:

— Да, мам?

Она глубоко вздохнула, закрыла глаза, а потом снова улыбнулась.

— Мы должны рассказать тебе кое-что. О твоем… возрасте. Да, сначала возрасте.

— А что с ним не так? — недоуменно приподнял бровь единорог. — Я на год младше Флёрри, разве нет?

— Нет, — остальные принцессы хранили молчание, пристально глядя на него, поэтому Шадоу занервничал. — Нет, ты правда младше, но не на год. На месяц, если быть точным.

— На… на месяц? — оторопело переспросил Шадоу, подсчитывая что-то в уме. — Но… этого не может быть, ты ведь не могла… да и если бы мы были близнецами, и Флёрри родилась раньше срока, мы ведь были бы похожи, а…

Внезапно он задохнулся догадкой. Его непохожесть всегда вызывала вопросы у него самого. Если в лице Флёрри можно было найти черты отца и матери, то он…

Сколько бы Шадоу не рассматривал себя в зеркало, он не видел никакого сходства с отцом. «Неужели я совсем на него не похож?» Про Шайнинга Армора, капитана королевской гвардии, принца Кристальной Империи, сражавшегося с королем Сомброй, победившего чейнджлингов, слагали песни. «Я бы хотел быть как отец, — часто думал единорог, глядя на то, как отдает честь белому жеребцу его гвардия. — Тогда он мог бы мной гордиться».

И вот теперь всё было предельно ясно. Он не мог походить на Шайнинг Армора, потому что не был его сыном. И не был сыном принцессы Кейденс.

«Кто же я? И кто мои родители?»

— Я вижу, ты понял, — тихим дрожащим голосом произнесла Кейденс. — Но ты всё равно мой сын, — она быстро подошла, садясь перед ним на пол и глядя ему в глаза снизу вверх. Её копыта ласково придерживали его за плечи. — Слышишь, Шадоу? Ты мой сын и всегда им будешь!

— Я не понимаю, — пробормотал единорог, стараясь не заплакать. Та, кого он звал «мамочкой» всю свою жизнь, оказалась вовсе не ею, а просто… просто… И отец, на которого он так хотел быть похож… — Почему? Я не понимаю…

— Это длинная история, принц Шадоу, — голос Луны заставил его вздрогнуть, а мама… или как мне теперь её называть?.. осторожно коснулась его щеки копытом, но он отшатнулся. — Ты позволишь нам её рассказать?

— Мам, — он взглянул на розового аликорна, — мам, скажи, что ты пошутила. Это же просто такая шутка, да? Шутка ведь?

— Нет, Шадоу, — покачала головой Твайлайт. — Это не шутка.

«Неужели в моей жизни нет ничего настоящего?»

— Тогда ты не моя тётя, — прошептал он, стыдясь вскипающих слёз. — Наверное, ещё и не кристальница.

— Здесь ты не прав, — возразила Луна, выпрямляясь. — Твайлайт Спаркл действительно является твоей кристальницей.

— Хоть что-то, — горько усмехнулся единорог, а Кейденс погладила его по копыту. — А как я… очутился здесь? И…

— Я всё расскажу, если позволишь. — Луна кивнула в сторону, и кристальная принцесса, последний раз крепко сжав плечо единорога, отошла в сторону.

— Ты ведь уже прошел правление короля Сомбры по истории Кристальной Империи? — поинтересовалась принцесса, глядя ему в глаза. Вопрос сбил его с толку, и единорог несмело кивнул.

— Но причем тут это?

— Отлично, — Луна не ответила на его вопрос, сразу перейдя к делу. — Шестнадцать лет назад в Кантерлоте случилось ЧП. Один из порталов, — Твайлайт, ты рассказывала ему? Хорошо, — выплюнул в наш мир крайне опасное существо — ламасу. Если захочешь, я расскажу тебе о них позже. Суть в том, что на них не действует ни магия, ни простые атаки. Мы с сестрой сражались с этим монстром, пока не эвакуировали весь город. Чудовище было опасно — оно убило и сожрало несколько стражей, представить страшно, что оно могло сделать с мирными жителями.

Наши силы были на исходе. Селестия ранена, моя магия не действовала, а чудовище рассвирепело настолько, что начало поджигать всё вокруг. Сил не осталось. Мой меч, — принцесса горестно вздохнула, — мой Лунный Меч разбился на кусочки о шкуру этой зверюги. Надежды не оставалось. Ты ведь чувствуешь, правда?

А Шадоу чувствовал. Чувствовал идущую от слов принцессы безысходность и долю ужаса. Чувствовал обречённость того момента, когда меч-реликвия раскололся на мелкие кусочки.

— Мне ничего не оставалось делать, как звать на помощь. Но звать мне было некого. Поэтому мне пришлось молить о том, чтобы тот, кто умер за свои преступления, тот, кто был нашим врагом, откликнулся на мой зов. Я позвала на помощь короля Сомбру. Я позвала на помощь тебя.

Шадоу почувствовал, как его сердце обрывается и падает к подошвам копыт.

«По-моему он был конченным ублюдком. Если всё, что предполагает профессор Халсиен, верно, то он не просто тиран и рабовладелец, а ещё и убийца».

— И Сомбра откликнулся на зов, — продолжала Луна, — пришел и спас нас. Этим поступком он заслужил наше прощение и шанс на вторую жизнь.

— Вы хотите сказать, — медленно, протягивая каждое слово, спросил Шадоу, — что я — король Сомбра?

«По-моему он был конченным ублюдком. Если всё, что предполагает профессор Халсиен, верно, то он не просто тиран и рабовладелец, а ещё и убийца».

— Да, — кивнула принцесса ночи. — Твоё настоящее имя — Сомбра.

— Шадоу, — Кейденс попыталась дотронуться до него, но единорог отшатнулся и вскочил. По его лицу уже неконтролируемо лились кипучие слёзы, а ломающийся голос вопил:

— Нет! Это неправда! Это всё неправда!

— Шадоу, успокойся! — Кейденс вскочила вслед за ним, но жеребец был сильнее и моложе. Он оттолкнул мать и вихрем пронесся мимо, грудью распахивая дверь и вылетая в коридор. Его слова доносились до них ещё долго, и Кейденс, ринувшаяся за ним, была остановлена темно-синим крылом.

— Мы продолжим беседу, когда он успокоится, — менторским тоном заявила она. — Халсиен была права — Шадоу слишком чувствителен. Возможно, я была слишком прямолинейна.

— Бедный мой жеребёнок, — всхлипнула Кейденс, глядя на пустой проём. — Мне так… так жаль…

Стоящая за дверями Флёрри глотала слёзы.

Глава одиннадцатая. Твоя метка хранит много тайн...

Мчась по кристальным коридорам, Флёрри задыхалась от рыданий. Она не могла сказать точно, что заставило её глаза увлажниться, но сама интонация Шадоу, его голос и полный отчаяния крик вынудили сердце судорожно сжаться. Кобылка бежала вслед за единорогом, боясь, что слишком эмоциональный брат что-нибудь натворит. Шадоу никогда не проявлял склонностей к насилию и ничего с собой не делал, но сейчас он находился в отчаянии, а кто знает, что взбредет в голову эмоционального братца…

Резко завернув за угол, аликорн краем глаза заметила, как захлопнулась дверь его комнаты, а резкий хруст лишь подтвердил это. Кобылка смахнула слёзы кончиком крыла, крепко зажмурилась и подбежала к двери.

Ручка не поддавалась: Шадоу заперся изнутри. Флёрри постаралась докричаться до него, но в ответ ей слышалась лишь смутная тишина. Иногда она разбавлялась негромким стуком, но ей казалось, что это эхо от её ударов.

— Шадоу, открой! — долбилась в дверь она. — Это я! Шадоу!

В конце концов, аликорн рассерженно топнула ножкой и зажгла рог, пуская по магическим каналам формулу телепорта. Её бока окутала золотая вспышка, а затем Флёрри очутилась в комнате, в которую её так упорно не пускали.

Было темно, окна занавешены, и лишь секундная вспышка магии осветила её, заставив кобылку зажмуриться. Она помотала головой, разгоняя искры, и прислушалась. Ожидаемых всхлипов было не слышно, но Флёрри знала, что брат сейчас лежит на кровати, уткнувшись носом в подушку или уставившись в потолок.

— Шадоу? — тихо позвала его аликорн. — Братик, ты где?

— Я не твой брат, — как она и ожидала, Шадоу лежал на кровати. Флёрри зажгла рог, оставив на кончике осветительный шарик, сразу вырезавший из теней контуры тела единорога. Его голос был надтреснутым, словно он долго плакал. Телекинезом коснувшись штор, аликорн впустила свет.

— Не говори ерунды, — кобылка быстро подошла к кровати, пытаясь говорить бодро и скрыть дорожки слёз. — Конечно, ты мой брат.

— Ты не понимаешь, — Шадоу поднял на неё глаза. — Ты не знаешь, кто я. Ты не знаешь моего настоящего имени.

— Сомбра, — пожала плечами аликорн, чувствуя, как ком в горле постепенно уходит, скрываясь за напускной беззаботностью. — Ну и что, подумаешь. Ты для меня навсегда останешься Шадоу, поэтому…

— Ты забыла, что нам про него говорили?! — вдруг закричал единорог, резко садясь на кровати. Флёрри вздрогнула и инстинктивно сжалась, прикрывая бок крылом. Жеребец не моргал, боясь выпустить наружу вставшие в глазах слёзы, но взгляд его полон был боли и страха. — Ты забыла, что сама про него говорила? — уже тише спросил он.

«По-моему он конченный ублюдок. Если всё, что предполагает профессор Халсиен, верно, то он не просто тиран и рабовладелец, а ещё и убийца». Вспомнив свою характеристику, аликорн виновато вздохнула и прикусила губу.

— Шадоу… — она протянула к нему крыло, но единорог лишь повернул голову в сторону. Кобылка закрыла глаза, чувствуя, как по щекам стекают слёзы.

— Мне плевать, — прошептала она, — мне плевать, кем ты был раньше. Для меня важен ты настоящий. Даже если король Сомбра кого-то убил — плевать, это было в прошлом! — Принцесса настойчиво подползла ближе, обхватывая плечи единорога кончиками крыльев. — Ты — мой брат, Шадоу, мой особенный пони, и мне всё равно, кем ты был раньше. Ты в этом не виноват!

Она с надеждой смотрела в его лицо, копытами оглаживая его щёки и скулы. Глаза единорога изумленно округлились, когда она назвала его «особенным пони», но боль из них испарилась, что порадовало аликорна.

— Правда? — он несмело улыбнулся, ловя её копыто в свои. Флёрри кивнула, не отводя глаз.

— Конечно, правда, — она облегченно вздохнула, когда улыбка Шадоу стала ещё шире. — Не будь так строг к маме. Ты рос со мной всю нашу жизнь, и она ни разу не бросала тебя, — кобылка ткнулась носом в грудь брата. — Ты всегда был её любимчиком, потому что она знала, что ты ни в чем не виноват. Не вздумай на неё обижаться.

— Не буду, — пообщал единорог, гладя её по волосам. — Обещаю.

— Обещаешь-обещаешь? — игриво переспросила Флёрри, хихикая. Шадоу поднял её голову, копытом упираясь в подбородок. Принцесса казалась ему сейчас особенно красивой: после слёз глаза блестели, улыбка выделялась ещё больше, а губы, губы…

Аликорн его опередила. Незаметно скользнув копытами ему за шею, она примкнула к его губам, вздыхая в секундных перерывах. Шадоу обхватил копытами её талию, притягивая кобылье тело к себе, чувствуя, как горячее тепло, растущее в груди, распространяется по всему организму, заставляя кровь отливать от мозга и приливать к совершенно противоположной части тела.

Флёрри это почувствовала, — не могла не почувствовать! — зашевелила крыльями, расправляя их во всю немалую величину. Поцелуи стали глубже, влажнее, и Шадоу почувствовал, как теряет голову. Он ощущал сердцебиение кобылки сквозь тонкую кожу и рёбра, ловил ртом её дыхание, осторожно слизывал капельки слёз, оставшиеся на краснеющих щёчках. Аликорн повалила его на себя, взметнув подушки, но даже падение не смогло помешать им.

— В этом даже есть плюсы, — мурлыкнула она, целуя его. — Теперь наша совесть чиста…

— Ведь кровь разная, — закончил за неё Шадоу, останавливаясь на секунду. — Значит, мы можем…

Флёрри нетерпеливо фыркнула.

— Ой, заткнись. Лучше поцелуй меня.

Просьба была тут же исполнена, отчего аликорн громко замурлыкала, копытами притягивая жеребца к себе. И то ли из-за шумного дыхания, то ли из-за того, что оба были в дичайшем возбуждении и восторге, но никто не услышал громкого хлопка двери.

— Ах ты, гнида!

За одно короткое мгновение ласка Флёрри и жар от их тел сменились резким свистом воздуха, а затем глухим ударом. Шадоу почувствовал, как в спину врезается холодная стена, а на его горле сжимается темно-синее копыто, окантованное белой шерстью.

Испуганно подняв глаза, Шадоу впервые в жизни столкнулся взглядом с отцом. И то, что он увидел, испугало его так, что все мысли о нежно-розовом аликорне вылетели из головы со скоростью пушечного ядра.

Холодные голубые глаза, в полутьме похожие на льдинки, запускали в него сотни тысяч морозных стрел, пригвождавших голову и горло к стене. В них стояла злоба и ненависть, возмущение и презрение, и Шадоу видел это без всяких линз. Его вдруг окатило волной настолько осязаемой ненависти, что всё тело заныло, а копыта болезненно скрючились.

— Папа, не надо! — Флёрри вскочила с кровати, путаясь в одеяле, и побежала к отцу. — Что ты делаешь, перестань!

— Уходи отсюда! — рыкнул Шайнинг Армор, бросая короткий взгляд на дочь. — Я разберусь с этим маленьким уродцем! — копыто сжалось на шее ещё сильнее. — Только попробуй ещё раз домогаться до моей дочери, гнида!

Шадоу попытался оттолкнуть отца задними копытами, но удар в челюсть лишил его такой возможности. Мир помутился, рядом завизжала Флёрри, а удары всё сыпались и сыпались. Рог работать отказывался, воздух заканчивался, до сознания доносились возгласы Флёрри. Беспорядочно дрыгая копытами, единорог пытался защищаться, пока копыто отца не задело рог.

Вспышка боли на мгновение ослепила его, заставив вскрикнуть. А по груди пронеся мощный залп эмоций.

Ярость, злоба, жгучая обида и стыд за собственную беспомощность.

Следующего удара не последовало. Флёрри закрыла рот копытами, отпуская хвост отца, за который пыталась оттянуть его от Шадоу, а сам белый единорог удивленно-испуганно уставился на блестящее красное копыто, перехватившее его железными клещами. Он попытался дёрнуться, но безуспешно.

Всё тело Шадоу обратилось в красный кристалл, блестящий в тех местах, куда попадали лунные блики. Граненая форма его тела, потерявшая округлость и плавность, выглядела внушительно, но неестественно. Даже его угольно-чёрная грива поменяла цвет на красный, но более тёмный, кровавый. А рубиновые глаза потеряли живость. Единорог был похож на плохо вырезанную скульптуру неопытного мастера, который не может придать ей живости.

— Что за? — взрыкнул отец, дёрнувшись ещё раз, но попытка опять не увенчалась успехом. Второе копыто сомкнулось на ноге, державшей горло. Флёрри чувствовала, как по щекам катятся слёзы испуга, но больше ничего не происходило. По-крайней мере, она так думала.

Неожиданно отец закричал от боли. По кристальному копыту потекла кровь, а белая шерсть заалела. Послышался хруст ломающейся кости.

— Шадоу, перестань! — теперь Флёрри не знала, кого ей защищать. Она метнулась к жеребцам, пытаясь помочь отцу, но чем больше они старались расцепиться, тем сильнее сжималось кристальное копыто. — Хватит, пожалуйста!

— Флёрри, уходи отсюда, — прошипел Шайнинг Армор, морщась от боли. — Уходи, пока он тебя не схватил!

— Он мне ничего не сделает! — воскликнула кобылка, кидаясь на шею статуе. — Шадоу, миленький, пожалуйста, отпусти его. Шадоу, слышишь! — она прижалась к его груди, влезая между ним и отцом, но вместо тепла брата чувствовала лишь холодную поверхность кристалла. Не было гладких упругих мышц, перекатывающихся под кожей — лишь неровные красные грани, углами впивающиеся в нежную грудку. Подняв голову, Флёрри не увидела родных глаз: их заменяли тусклые стекляшки с сыплющимися кусочками красной крошки.

— Шадоу, — всхлипнула она, копытами обхватывая его шею и не обращая внимания на возмущенные выкрики отца, — Шадоу, это я, Флёрри, пожалуйста…

Медленно красные копыта разжались, и отец, стоящий на задних ногах, больно упал на круп. Словно находясь в чём-то вязком, кристаллы приблизились к её спине, обнимая, и аликорн поспешно расправила крылья, чтобы они не оказались в ловушке. Со скрежетом голова брата опустилась к ней и кобылка смогла разглядеть на его лице странную зигзагообразную линию.

Он улыбался ей.

— Архг, — простонал отец, зажимая вторым копытом кровоточащее первое. — Флёрри, отойди от него! Сейчас же!

— Нет! — аликорн лишь сильнее прижалась к кристальной статуе, постепенно нагревающейся от её тепла. — Не трогай его, никогда больше не трогай его! За что ты его ударил?! Он не сделал ничего плохого!

— Да он тебя чуть не изнасиловал! — отец встал прижимая сломанное копыто к груди, отчего шерсть заалела и там. Флёрри недоуменно вздёрнула брови.

— С чего ты это взял? — она повернула голову к нему, но не смогла увидеть единорога из-за ограниченного обзора. — Я сама его целовала, Шадоу не виноват!

— Что? — голос отца, громкий по-началу, внезапно показался ей шепотом. Флёрри сцепила кончики крыльев за спиной красной статуи и сказала:

— Я сама его целовала. Я люблю его.

— Что здесь происходит? — хлопок двери возвестил о прибытии Твайлайт. Аликорн уткнулась носом в граненую грудь, не желая видеть тетушку. — Старший брат, что с тобой?!

— Этот подонок сломал мне копыто, — прорычал Шайнинг Армор, вверяя себя в копыта заботливой сестры. Флёрри фыркнула.

— А ты начал бить его по лицу! Не разобравшись ни в чем!

— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! — прикрикнул на неё отец, но тут же застонал от боли. — Аккуратнее, Твай.

— Ты его ударил? — судя по цокоту копыт, аликорн отшатнулась. — Шайнинг, да как же можно быть таким болваном? Что такого Шадоу сделал, что ты кинулся бить его?

— Они чуть не… — видимо, оставшуюся часть он прошептал сестре на ухо, потому что Флёрри ничего не услышала. Вместо этого она ощутила влагу на том месте, где лежала её мордочка. Она подняла голову и увидела серую шерсть, выбивающуюся из-под кристалла маленькими клочками.

— Шадоу! — воскликнула аликорн, заглядывая в глаза единорога. Они уже не были пустыми и гранеными: рубиновые радужки снова налились жизнью, а красный цвет постепенно уходил, возвращая родной серый. — Шадоу, братик, пожалуйста…

— Вот не надо… — отец хотел было что-то сказать, но замолк, когда Флёрри уткнулась носом в теплую серую шерсть на груди черногривого единорога. Она едва слышно всхлипнула, цепляясь копытами за его загривок, и лишь мягкие поглаживания по спине смогли её успокоить.

— Флёрри, всё хорошо, — Твайлайт подошла к ним, осторожно разъединяя племянников. — Всё хорошо, не плачь.

— Нет! — аликорн попыталась ухватиться за брата, но тот отпустил её, мягко отстраняя тянущиеся к нему копыта. — Шадоу!

— Тш-ш, — голос тёти долетал до неё словно из тумана, а глаза внезапно налились тяжестью. — Всё хорошо, милая, всё в порядке. Ты просто устала. Уже поздно, ты просто очень устала…

— Шадоу, — сонно пробормотала принцесса, закрывая глаза. — Шадоу…

Осторожно уложив её на кровать телекинезом, принцесса Дружбы повернулась к брату и кристальнику. Шадоу опустил глаза в пол. Вид у него был потрепанный, а ярко-светящаяся кьюти-марка постепенно затухала, принимая свой обычный вид. Брат же упёрся взглядом в темного единорога. Его нижнее веко нервно подрагивало, а в глазах бегал испуганный и злобный огонёк.

— Сейчас мы все идем в старую детскую, — тихо, но повелительно проговорила Твайлайт, — и вы оба рассказываете нам, что произошло. Без криков, — она метнула предупредительный взгляд на старшего принца, — без копытоприкладства и без превращения в кристаллы. Вам ясно? Хотя нет. Сейчас, — она зажгла рог и копыто Шайнинг Армора заволокло пурпурное сияние. — Не болит? Отлично. А теперь в детскую.

— Да, тётя Твайлайт, — кивнул Шадоу, направляясь к выходу. Шайнинг Армор фыркнул и резко бросил:

— Не называй её тётей, щенок. Ты к ней вообще никакого отношения не имеешь, приемыш.

— Не выйдет, — парировал Шадоу. — Я уже знаю.

Твайлайт посторонилась, выпуская племянника. В голове рассерженным роем Кризалис летали мысли о том, что брату следовало бы следить за языком. Что она не преминула озвучить.

— Молчал бы ты. Или в курсе последних новостей был. Кейденс ему уже всё рассказала.

— Жаль меня там не было, — поправив магический бинт, наложенный сестрой, он выпрямился. — Ты видела, во что он превратился?

— Прекрати, — Твайлайт поморщилась. — Твоя паранойя по поводу сына просто вымораживает! Сомбра так не умел, так что не надо делать из мальчишки вселенское зло! Пошли!

Аликорн резко развернулась и вышла за дверь. Единорог ещё некоторое время постоял на месте, вздыхая, а затем пробормотал:

— Надеюсь, Халсиен сможет это объяснить. Она всегда всё объясняет, Дискорд её дери во все щели.

Кинув последний взгляд на спящую дочурку, единорог вышел вслед за сестрой. Но он поклялся, что никто, кроме него и Шадоу, не будет знать, что увидел темно-серый единорог во взгляде отца, когда кристальное копыто сомкнулось на белом.

Ужас и страх.

Глава двенадцатая. Твой выбор

Поговорить тем же составом не удалось. Заклинание обезболивания перестало работать раньше, чем Шайнинг Армор доковылял до середины коридора, поэтому Шадоу и Твайлайт вынуждены были остановиться и подхватить капитана.

— Архг, Дискорд тебя дери, — выругался единорог, кастуя себе костыль. Малиновая гибкая палка зафиксировала ногу, позволяя безболезненно опираться на неё. — Больно!

— Тихо, — аликорн крылом придержала брата за бок. — Почему заклинание не работает? Я же отрабатывала его сотни раз…

— Раны, нанесённые кристальным пони, нельзя обезболить магией, принцесса Спаркл, — из боковой комнаты, будто из ниоткуда, появилась Халсиен, держа в зубах неизменную трубку. На этот раз Шадоу учуял странное сочетание лимона и… кровавых апельсинов. — Вы ещё молоды и неопытны, поэтому не знаете этого.

— Что? — кристальница выпрямилась, слегка распушив перья. — Кристальным пони? Но они же…

— Нет, они совершенно выбиваются из определения «обычных», ваше высочество, — кобылица подошла к ним, одним копытом придерживая трубку. — Я расскажу вам и вашей золовке об этом позже. А сейчас советую отвести вашего драгоценного брата в медицинское крыло, потому что очень скоро его нога почернеет, и тогда, — она переместила трубку из одного уголка рта в другой, — его уже ничего не спасет.

Шадоу почувствовал, как у него сердце сжали ледяным копытом. Отец может погибнуть из-за него? Он дёрнулся вперед, но тут же остановился. Челюсть всё ещё болела от мощного удара, а под глазом наливался мощный пунцовый синяк. Единорог поморщился, усугубив боль, и остался на месте.

То ли Твайлайт была слишком взволнована состоянием брата, то ли просто не обращала внимания на чересчур командный тон мисс Халсиен, но её рог тут же запылал малиновым пламенем, и через секунду ни её, ни отца в коридоре не было. Профессор приподняла одну бровь, а затем повернулась к ученику.

— Идемте, принц Шадоу. Вам нужно успокоиться и перестать бояться. Ваш отец не умрет из-за вас. А вот из-за своего излишнего героизма, деленного на отсутствие мозгов, — вполне возможно.

— Откуда вы…

— Знаю о ваших мыслях? — усмехнулась кобылица, разворачиваясь и направляясь к противоположному концу коридора. — Не спрашивайте, ваше высочество. Вы ещё слишком молоды, чтобы ощущать это, поэтому я не смогу вам объяснить. Мы опаздываем, — она резким движением достала карманные часы, — ужасно опаздываем.

Тёмно-серый единорог вздохнул и поплелся вслед за профессором. В голове было отвратительно пусто, не хватало только перекати-поле и шума ветра. Последнее, что он помнил: удар по лицу, а вот потом… Сквозь неразборчивую красную и мутную пленку он видел лишь силуэты, звуки почти не доносились. Было ощущение, что его окунули под воду, заставив открыть глаза. Но он не чувствовал ни обжигающего холода, ни горящих лёгких. Казалось, что ему совсем не нужен кислород.

И единственное, что он осознал точно, это слёзы Флёрри. Они капали на его грудь, ставшую твёрдой, будто каменной, и шипели, шипели, кислотой разъедая броню. Шадоу слышал её молящий голос, чувствовал, как аликорн обнимает его, пытаясь вернуть, вот только откуда? Он был и не был одновременно. Мир вокруг стал двигаться слишком быстро, или это он замедлился? Воздух казался вязким, желейным, сквозь него было безумно трудно двигаться.

А снова почувствовав тепло, Шадоу испугался. Испугался, что ему было гораздо лучше без него.

Халсиен привела его в класс и жеребец по привычке сел за свою парту, но профессор поманила его в другую сторону.

— Это не урок, мой юный принц, — проговорила она на удивление мягко. — Вернее, не такой, как обычно. Ты ведь хочешь знать, что случилось с тобой, когда Шайнинг Армор неосмотрительно полез в драку?

Единорог не мог вымолвить ни слова, поэтому просто кивнул. Постепенно к нему возвращалось ощущение реальности происходящего. Он дал отпор отцу. Он сломал ему копыто. Но это было не самое шокирующее.

Он не просто поднял копыто на отца. Отец его боится.

— Прошу, входите, — кобыла открыла дверь в лаборантскую, пригласительно махнув копытом. Шадоу закусил губу и прошел вперед, шерстью спины ощущая, как Халсиен смотрит на него, закрывая дверь. — Присаживайтесь на эту кушетку, — она указала на немного подранный диванчик цвета спелой вишни.

Жеребец осторожно сел и огляделся. Раньше лаборантская была запретной зоной для них с Флёрри. Пару раз они пытались пробраться сюда, но попытки не увенчались успехом. Теперь же Шадоу жадно разглядывал интерьер не такой уж и загадочной комнаты, какой она казалась им в детстве.

Помимо диванчика, в комнате были ещё письменный стол, каким-то чудом уместившийся в захламленном бумагами углу, пара стенных шкафов, массивом горной лавины нависая над головами, и небольшая модель Солнца и Луны, выглядящая странно-упорядоченной.

Остальное место занимали часы.

Часы настенные, напольные, с маятниками, с грузиками, с кукушкой в виде Дискорда. Кристальные, деревянные, каменные, металлические — часы были всех видов и форм. Круглые с изогнутыми стрелками, с прямыми цифрами и без стрелок, перелистываемые, пресвятая Селестия, здесь были даже солнечные часы! И характерное тиканье, показавшееся Шадоу до ужаса жутким.

— Время всегда работает против нас, — улыбнулась Халсиен, становясь возле стола. — Поэтому нельзя упускать ни секунды, иначе произойдет что-то непоправимое. Вы хотите узнать, что случилось с вами, когда ваш отец поднял на вас копыто, — она посмотрела на него чуть внимательнее. — Но скажите мне, что случилось с вами, когда ваша сестра вас поцеловала?

— Вы знаете? — вскинул голову единорог, пытаясь потушить пылающие щёки. Он сглотнул, выравнивая дыхание, но паника и не думала уходить. Если об этом знает отец и Твайлайт, а теперь ещё и Халсиен, то… О, Селестия…

— Я знаю, — подтвердила кобылица. — А ещё я знаю, что вы сомневаетесь в правильности своего поступка. Честно сказать, это делает вам честь — значит, я не зря заботилась о вашем нравственном воспитании.

— Но откуда? — единорог поднял красные глаза, пытаясь понять логику профессора. Та лишь усмехнулась.

— От меня ничего нельзя скрыть, Шадоу. Я знаю всё. Даже то, как вы с сестрой зовете меня за глаза.

От этого знания Шадоу захотелось провалиться под землю и не показываться на поверхность, пока солнце не уничтожит всё живое.

— Вам не кажется, что здесь темновато? — в помещении и вправду было темно, а тиканье продолжало сводить с ума. Жеребец зажег рог, чтобы оставить световой шарик, но буквально через секунду понял, что свет не имеет характерного красноватого блика. Он был абсолютно белым.

— Что за…? — прошептал единорог, оглядываясь на профессора. Она лишь ухмыльнулась одной стороной лица. Вторая будто была парализована и совсем не двигалась, отчего выглядела ещё более жутко. Тик-так.

— Вы пока не можете использовать магию, так как вся ваша концентрация маны ушла на кристаллизацию.

— Кристаллизацию? — поднял брови Шадоу, пытаясь понять связь между праздником и его «приступом». — Что…

— Вы никогда не задумывались, принц Шадоу, почему Кристаллизация называется именно так? — Халсиен вытряхнула трубку и начала методично набивать её снова. Тик-так.

— ХАОС! — прокричала кукушка над головой принца, срывая орлиной лапой рогатую голову и вертя её на указательном пальце. — ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС! ХАОС!

— Полночь, — пробормотал единорог, а затем задумался над заданным вопросом. — Ну… Кристальные пони радуются новому члену Империи, заряжают Кристальное Сердце, оно выплёскивает радость и младенец становится кристальным пони.

— В целом, всё верно. Но, — Халсиен указала на него трубкой, — раньше всё было гораздо понятнее. Будучи королём Сомброй, вы уничтожили все упоминания настоящих кристальных пони и истребили всех оставшихся представителей, чтобы никто не повторил вашей судьбы.

— И-истребил? — дрожащим голосом переспросил принц, ёжась и морщась от света. Тик-так. — Хотите сказать… я кого-то убил?

— Нет, — Халсиен мягко покачала головой. Тик-так. — Но то, что вы с ними сделали, гораздо хуже смерти, мой дорогой мальчик. Вы поймете, когда вспомните всё до конца. Ваша задача: не перепутать свои эмоции и эмоции вашего прошлого. Но об этом позже, — она закрыла глаза и прислушалась. Тик-так. Её голос превратился в шелестящий шепот. — Кристаллизация это не просто ещё один повод активировать Сердце, и даже не название обряда принятия нового жителя. Это — способность пони обращать своё тело в кристалл твёрже алмаза и прочнее стали.

Вы могли думать, что Империя названа так, потому что при помощи магии любви и радости захватывала ближайшие территории, но это не так. История лжет, потому что король Сомбра захотел, чтобы она лгала. Кристальное Сердце — артефакт, созданный при его жизни, не всегда был главным атрибутом Кристального замка и площади под ним. Раньше там была пустота.

Только ответьте мне, Шадоу. Что вы хотите: знать правду или продолжать свою беспечную жизнь? Быть обычным — она вытянула копыто вперед, демонстрируя светло-голубую шерсть, — или раскрыть свои природные способности? — копыто Халсиен резко дёрнулось и, сначала потеряв какую-либо форму, обратилось в ярко-голубой кристалл, заострённый на конце, словно кол.

— Вы тоже так умеете, — прошептал принц, не веря своим глазам. Халсиен усмехнулась и её копыто тут же стало обычным, перетекая в форму ноги пони.

— Умею. И научу вас. Только скажите, что вы хотите.

Тик-так. Шадоу опустил голову, уперев взгляд в собственные копыта. Он смутно помнил, что они были красного цвета, когда он обратился, но были ли они красными по природе, а не от крови? Кто он такой? Где его родители? Что было с Кристальной Империей? И с её прошлым? Его прошлым. Что стало с первой королевой? Почему король Сомбра уничтожил всё, что рассказывало об истории Империи? Как он сумел взойти так высоко?

Как он посмел пасть так низко?

— Я хочу знать правду, — твёрдо проговорил единорог, поднимая глаза. — Расскажите её мне.

---

— Не волнуйтесь, с принцем Армором всё будет хорошо, — дежурная медсестра доверительно приобняла Твайлайт, сидящую в коридоре больничного крыла. У кристальных правителей не было собственного врача, поэтому аликорн телепортировалась с братом прямиком в больницу, где единорога в срочном порядке осмотрели и наложили шину. — Кровотечение удалось остановить и без помощи магии, а его копыто очень скоро срастётся и придет в норму. Будет бегать лучше прежнего.

— Спасибо вам, — Твайлайт с трудом выдохнула, пытаясь обмозговать происходящее. Флёрри крепко спала, Шадоу с Халсиен, Шайнинг — в больнице, и только она сейчас должна сказать Кейденс о том, что вся её семья посходила с ума. Дети решили поиграть во взрослых и узнать о предназначении половых органов, а муж кидается с копытами на сына, которого и так недолюбливает. «Блеск», — подумала несчастный аликорн, мягко отстраняясь от медсестры и выходя на больничный балкон. Над головой сияла луна, освещая Империю, отчего блики на кристальных домах причудливо освещали город.

— Здесь когда-нибудь бывает темно? — буркнула под нос принцесса, расправляя фиолетовые крылья и думая, как же она расскажет золовке и принцессе Луне об «инциденте». По её юному лицу бежали целые струйки холодного пота, а мозг пытался лихорадочно сообразить, как ей следует поступить.

«Если скажу Кейденс правду — она кинется на Флёрри или на Шадоу? — уныло подумалось Твайлайт. — А если промолчу, как объяснить сломанную ногу Шайнинга?»

Пока она летела, ветер стряхивал с неё нервозность. Периодичность взмаха крыльев помогала успокоиться, выровнять дыхание, заставить кровь циркулировать в нужном ритме. Кружа над балконом, с которого когда-то её брат бросил принцессу любви в Кристальное Сердце, аликорн подумала, что нужно рассказать всю правду, но постараться защитить Шадоу от нападок. Он сам всё расскажет, и тогда, выслушав обе версии, они смогут решить, стоит его наказывать, или избиение уже вылилось в наказание.

В центральной зале, примыкавшей к балкону, было тихо. Пара стражей отреагировали на внезапное появление принцессы лишь отданной честью, на что Твайлайт вежливо кивнула. Свет был приглушен, свечи почти везде потухли, отчего в кристальных стенах было видно лишь размытое пятно вместо её отражения. В собственном замке кристальные вставки не так смущали аликорна, поскольку были редкими, но каждый раз, как она проходила мимо и краем глаза видела отражение себя, где-то в мозгу брякал звоночек паранойи.

«Надеюсь, они всё ещё в детской», — подумала принцесса, бредя по коридорам. Цокот её копыт эхом разносился по помещению, давя на мозг, заставляя крылья плотнее прижиматься к бокам, а репицу хвоста — дрожать. Было что-то жуткое в этом отражении, хотя его Твайлайт не боялась никогда.

А стоило бы.

---

Кристальные пони называются так не только потому, что в состоянии радости и счастья их шерсть приобретает кристальный блеск, а блики в глазах становятся шестигранными. Ещё до того, как Эквестрией начали править Божественные Сёстры, Кристальная Империя процветала. Залогом её богатств были не только кристаллы, ягоды и научные промыслы. Главной силой Империи всегда является армия. Но, в отличие от других, армия кристальных пони является лучшей армией во всём мире.

Когда тело кристального пони кристаллизуется, оно становится неуязвимым к физическим атакам, повышая защиту воинов. Они могут становиться живыми щитами, за которыми прячутся лучники и арбалетчики. Такая тактика помогала Империи присоединять к себе соседние земли и охранять собственные. Как вы думаете, почему среди жителей вашей родины совсем нет пегасов и единорогов? При обращении крылья пегасов становятся слишком хрупкими — их сбивают достаточно сильным ударом булавы или палицы. Кристальные пони становятся тяжелее и уже не могут подняться в воздух, а воздух между перьев не проходит, уничтожая аэродинамику. Крылья, как и рога, стали редуцентами в природе кристальных пони.

Почему рога? О, мой принц, это лёгкий вопрос. Обратившись, пони тратит всю свою энергию на поддержание кристальности. При этом, если он освоил её в достаточном уровне, он может трансформировать лишь одно копыто, например, но тогда уровень концентрации значительно возрастает. У единорогов просто не остается сил, чтобы использовать природную магию, а те, кто всё-таки пытался, быстро погибали в бою, валясь без сознания от истощения под ноги противников.

Армия кристальных пони была лучшей не по своей неуязвимости, а по своей тактике. У кристальности есть огромное количество минусов, помимо отсутствия внутренней магии. Вы чувствовали, каким вязким вокруг вас становится воздух? Будто вы заключены в камень и не можете двинуться? Так ощущали себя большинство воинов. Ваш навык ещё очень слаб, он только проснулся, откликнувшись на внешний фактор. Ваше подсознание само защищает вас.

Но, чтобы таких «припадков», как вы их назвали, не повторилось, вы должны контролировать себя и свои чувства. Научившись разбираться в себе, вы сможете узнать то, что хотите, и стать тем, кем вам суждено быть. И я могу вас научить.

— И что мне нужно сделать? — спросил единорог, завороженно глядя на светло-голубую кобылку, пускающую ароматные клубы дыма. Халсиен усмехнулась.

— Для начала, преодолеть свой страх. А затем… Что ж, я научу вас, ваше высочество. Только, поверьте мне, ваше любопытство даст вам гораздо больше, чем вам нужно. И вы об этом пожалеете. Не захотите принять себя. И, — она пожала плечами, — в конце концов, спишете на других.

— Нет, — буркнул Шадоу, сжимая копыто. — Чего я боюсь?

— А этот вопрос вам следует задать себе, ваше высочество, — свет в комнате погас, а Шадоу очутился возле дверей детской комнаты, откуда несколько часов назад выбежал в слезах.

«Этого я боюсь? Объяснения? Боюсь посмотреть матери в глаза и увидеть там… Что увидеть?»

— Шадоу! — единорог обернулся и увидел спешащую к нему тетушку. — Хорошо, что ты здесь. Пойдем, нам нужно поговорить с твоей мамой…

— Вы рассказали? — обеспокоенно спросил он, нервно переступив копытами. А затем тише повторил: — Вы рассказали ей?..

— Нет, — жеребец облегчённо вздохнул. — Я хотела, чтобы она услышала это от тебя, Флёрри и Шайнинга.

«Забери меня Дискорд к себе домой», — мысленно простонал Шадоу, косясь на дверь. Сейчас его больше заботил не его главный страх, а лежащая в его комнате на его кровати аликорн, усыплённая магией. И то, что в ближайшее время им явно не позволят больше остаться наедине.

— Идём, — Твайлайт накрыла его крылом и открыла телекинезом дверь. — Не волнуйся, я не позволю Кейденс на тебя ругаться. Всё будет хорошо.

— Надейся на это, принцесса, — прошептала Халсиен за углом, но её никто не мог услышать. — Скоро вам придется ругаться. О-очень скоро.

Глава тринадцатая. Запреты и волнения

— Пресвятая Селестия, Шадоу! Кто тебя так ударил? — едва жеребец вошел в комнату, как на него коршуном накинулась мать. Она осторожно коснулась копытом его скулы, внимательно вглядываясь в синяк и разбитую губу, но единорог дёрнулся, поморщившись и сбросив материнские копыта.

— Сейчас мы всё расскажем, — Твайлайт попыталась подбодрить кристальника поглаживанием крыла, но тот лишь поёжился. — Садись, Шадоу. Не волнуйся, всё будет хорошо.

— Кто это сделал? — продолжала вопрошать Кейденс, от волнения кидающаяся в разные стороны то к сыну, то к снохе. — Да что же вы молчите?! Рассказывайте, немедленно!

— Шайнинг в больнице, — мрачно доложила фиолетовый аликорн. На секунду могло показаться, что принцессу любви ударили чем-то тяжелым по голове. Она застыла, тупо уставившись на сноху.

— А что с ним? — не улавливая связи между побитым лицом сына и нахождением мужа в больнице, спросила аликорн.

— Перелом ноги, — ответила Твайлайт, незаметно утирая пот. — Видишь ли…

— Вы что, — природная проницательность Кейденс вернулась, не успела она моргнуть, — с отцом подрались?

— Шадоу, — Луна, всё ещё находящаяся в комнате, встала с кушетки и подошла ближе к ним, демонстрируя расправленные крылья, — твои нервные потрясения не оправдывают твоих действий. Думаешь, раз тебе что-то рассказали, так ты можешь позволить себе поднять копыто на отца?

— Принцесса Луна! — перебила её Твайлайт, загораживая кристальника. Тот повесил голову, спрятав глаза под смоляной чёлкой. — Вы судите о событиях, ничего о них не выслушав!

— Замолчите обе! — чуть повысила голос Кейденс и принцессы замолкли. Мягко отодвинув сноху, она приблизилась к сыну, села рядом с ним и приобняла крылом. — Шадоу, расскажи, что случилось. Тебя никто не будет ругать, обещаю, — при последнем заявлении она красноречиво поглядела на ночного аликорна.

Единорог некоторое время молчал. Кейденс поглаживала его по плечу, стараясь расположить к себе при помощи тактильных ощущений. Маленький Шадоу всегда был ласковым жеребёнком, и каждый раз, когда он что-то ломал, успокоить его можно было только лаской. Но сейчас он сидел как в воду опущенный: таким подавленным и расстроенным она его никогда не видела.

— Я… — наконец начал он. — Я не могу сказать. Я пообещал.

— Хорошо, — Твайлайт устало провела копытом по глазам. — Тогда я расскажу. На ушко.

Кейденс кивнула, позволив аликорну приблизиться к ней. Сиреневая кобылка что-то прошептала ей на ухо, а Шадоу ощутил нарастающее в комнате возмущение. Возмущение, растерянность и ярость.

— Что? — севшим голосом пробормотала розовый аликорн. Луна выгнула бровь, явно недовольная тем, что её не ставят в курс дела. Но к ней Твайлайт не подошла, решив ограничиться одной лишь матерью. — Шадоу, это правда?

Сын не отвечал, отвернувшись в сторону и блуждая взглядом где-то в других мирах. Кейденс крылом заставила его взглянуть на себя, мягко упираясь самым длинным пёрышком в его скулу.

— Шадоу…

— Принцесса Луна, могу я попросить вас отойти со мной на пару минут? — деловито предложила Твайлайт, делая бровями и взглядом различные многоходовые комбинации, указывающие на неуместное нахождение. Ночной аликорн кивнула, поспешно складывая крылья, и вышла вслед за сиреневой кобылкой. Когда голубая и блестящая дверь с тихим щелчком закрылась, Кейденс позволила себе говорить в полный голос.

— Это правда, Шадоу? Ты попытался изнасиловать мою дочь? Твою сестру?

— Нет! — от мерзкого «изнасиловать» у единорога резало уши. — Я не пытался… — он сжал зубы, цедя слова. — Это было по обоюдному согласию. Флёрри меня поцеловала и я…

Почувствовав, как мать обнимает его, жеребец замолк. Сестра просила не обижаться на неё. Она вырастила его как собственного сына, воспитывала, спасала от ночных кошмаров. Волновалась за него, плакала из-за него. А теперь, когда правда уже известна, почему продолжает за него переживать? Почему не кричит и не ругается? Не обвиняет его во всех прошлых грехах?

— Шадоу, — по щекам аликорна скатились две жемчужные слезинки, — расскажи мне всё. Начистоту. Как давно?..

— Меньше суток, — буркнул единорог. — Я не хотел… Я сомневался. Прости, мама.

Вместо ожидаемой истерики, криков, ругани, он получил лишь молчание. Глухое молчание, иногда прерываемое шмыгающим звуком. Кейденс сидела, обнимая его, и не произносила ни слова.

— Мам? — Шадоу попытался заглянуть ей в глаза, но увидел лишь влажную дорожку от слёз. Трёхцветная грива скрывала лицо матери, но в груди стояло ощущение сильного предательства. Будто то, во что он верил истово, сердце всё вверяя, разрушилось, пыльным облаком окатив, заставив посереть шерсть и глаза плёнкой заволочь.

— Только стоило тебе узнать о твоем происхождении, как ты тут же начинаешь целовать свою сестру, — горько проговорила принцесса, отстраняясь. Единорог стыдливо спрятал глаза под чёлкой, пытаясь понять, почему от такого несчастного голоса матери ему хочется плакать, уткнувшись в розовую шерсть и молить о прощении. — Я ведь тебя вырастила. Своим молоком выкормила. Вы всё равно брат и сестра, — молочные, — но ты… Шадоу, как ты мог…

«Это не я! Флёрри тоже это чувствовала! Она тоже меня любит! Я её люблю!»

Но возразить он не смог, промолчал лишь. Он привык всегда брать вину на себя. В любых шалостях, в которых были замешаны они оба, Шадоу всегда защищал сестру. Флёрри оставалась белой и пушистой, в то время как черногривый единорог получал нагоняй. Так вышло и сейчас. Как всегда.

«Шайнинг был прав. Неужели он всё-таки был прав? Но он же мой сын, мой малыш, как так вышло…»

— Отец застал вас вдвоем? — тихо спросила она. Единорог смазано кивнул. — Как ты умудрился сломать ему копыто?

— Я…

— Впрочем, неважно, — Кейденс встала, спешно направляясь к небольшому столику с графином воды. — Твой отец мне сам всё расскажет. Иди, — она налила себе чашку и залпом выпила её, помотав головой. — Иди к себе в комнату. Разберемся потом. Уже поздно, — аликорн горько улыбнулась, а затем расхохоталась. Только в этом смехе Шадоу услышал отчаянные нотки боли. «Мир вокруг тебя — карточный домик. Дунешь, и он разлетится, и неизвестно, какая карта выпадет рубашкой вниз».

Неуверенно встав, Шадоу поспешил к двери. Мать продолжала нервно хихикать, но стоило двери закрыться, до слуха донеслись рыдания. Серый единорог прижал уши к голове, пытаясь заглушить их, но ничего не помогло. Он побежал по коридору, стараясь разобрать, куда ведут его ноги.

«Мама сошла с ума. И в этом я виноват».

Незнамо как, но Флёрри в комнате больше не было. Шадоу закрыл дверь, плотно задёрнул шторы и рухнул на кровать. Постель всё ещё хранила запах Флёрри: кровавые апельсины и запах её кожи. Он был каким-то особым, неповторимым, но крайне приятным.

«Что же теперь будет с нами? Если родители запретят… Конечно, запретят, о чём это я… Но… Они так быстро узнали…»

По привычке завернувшись в одеяло, Шадоу уснул. Он не успел даже подумать о том, что их ждет, как сон тут же забрал к себе все его беспокойства, мягко заставив отложить их на потом. Блаженство продлилось недолго: кто-то отдёрнул шторы и яркий свет, просвечивавший даже сквозь веки, ударил по глазам.

— Вставайте, ваше высочество. Их высочества ждут вас в королевских покоях.

Кое-как продрав глаза, Шадоу увидел небольшого песчаного единорога по прозвищу Кэп. Он долгое время был его пажом, но принц не видел его уже несколько дней. Впрочем, из-за увлечённости сестрой и мыслями о ней, он этого не замечал.

— Они сильно злы? — спросил Шадоу, вставая на ноги. Голова слегка побаливала, глаза казались высохшими. Кэп пожал плечами.

— Как знать, ваше высочество. Принцесса Кейденс выглядела очень расстроенной, а принц Шайнинг Армор ходил по залу с перебинтованным копытом.

«Дискорд», — мысленно простонал единорог. Поспешно приводя себя в порядок, иногда приказывая Кэпу подать ту или иную вещь, он думал о том, что скажет отец о вчерашнем.

— Ты не знаешь, — угольный жеребец деликатно облизнул губы, — моя сестра будет там?

— Насколько я слышал от Мистери, с принцессой Флёрри уже поговорили. Она вышла из зала вся в слезах, — песчаный единорог вздохнул. — Теперь бедняжки её утешают…

Шадоу скривился. Нет, он знал о некоторой доле романтики между его пажом и близняшками-фрейлинами, но чтобы так говорить о Флёрри…

— Ещё раз их пожалеешь — лишу жалования.

— Простите, ваше высочество.

А лучше языка.

---

Идя в тронный зал, Шадоу нервничал. По лицу катились капли холодного пота, но он незаметно вытер их копытом, стараясь ничем не выдать волнения. Он виноват, с этим принц спорить не мог, но как заставить себя не думать о Флёрри? Как перестать неосознанно тянуться к ней, обуздать желание? «Если бы я был хоть каплю похож на отца», — по привычке подумал единорог, но эта мысль болезненно кольнула глаза. Он не мог быть на него похож, потому что Шайнинг Армор не его отец.

Стоящие у дверей стражи отдали честь и зажгли рога. Створки обволокло разноцветное пламя — розовое справа, светло-голубое слева — и Шадоу, выпрямившись и крепко сжав зубы, вошел внутрь.

Мать сидела на ступенях у подножия своего трона. Её трёхцветная грива была неровно собрана, будто она дёргала себя за волосы, а под глазами залегли глубокие тени. Весь собранный настрой куда-то исчез, оставив лишь скребущее чувство вины. Шадоу перевел взгляд на отца, стараясь держаться хотя бы для того, чтобы уязвить его, но белый единорог выглядел сурово, не более.

— Мы поговорили с Флёрри, — холодно проговорил он, прищурив голубые глаза-льдинки. — Она подтвердила твои слова об обоюдном согласии. Но это всё равно что…

— Шайнинг, помолчи, — резко прервала его жена. Шадоу поразился, каким властным, но одновременно обессиленным может быть её голос. Капитан королевской гвардии замолк, с сочувствием глядя на аликорна. В груди угольного жеребца закололо, стало невыносимо тяжко дышать. Отчаяние и одна единственная мысль «Так будет лучше для всех», билась в голове пульсацией, будто напоминая, пытаясь объяснить это обливающемуся кровью сердцу.

Кейденс некоторое время молчала. Черногривый мог бы искусать себе все щёки, но нельзя было выказывать волнения перед отцом. «Ты жеребец! — звучали в голове его слова. — А жеребцы должны принимать все удары молча! Издавая стон, ты показываешь врагу свою слабость, рыдая на поле боя — уязвимость! Держи лицо!»

Было только больно от того, что отец позиционировался как враг.

— Я не знаю, — аликорн подняла голову, но Шадоу не увидел в её глазах слёз. — Я не понимаю, как вы оба могли. Мне не хочется в это верить, Шадоу. Вы же мои детки, — она горько улыбнулась. — Но я не могу закрыть глаза на такое. Что бы там не было с кровью и биологическим родством, вы всё равно остаетесь родственниками! Как, — её голос, почти вернувшийся в норму, снова упал, — как так получилось, Шадоу? Когда ты понял, что… что любишь Флёрри в таком плане?

Единорог молчал. Он не знал, когда это началось. Всегда? С первых осознанных лет? С детства?

— Впрочем, — Шайнинг Армор решил снова подать голос, — я не считаю это удивительным. Она тянулась к нему с первого момента его появления, — при этих словах единорог поморщился, будто раскусил барбарис. — Нужно было придать этому значение, но теперь уже поздно что-либо делать.

— Шадоу, — принцесса запрокинула голову назад, а затем опустила её, глядя прямо на него, — теперь вы с Флёрри не будете видеться вне занятий. Пока ваша лихорадка, — она запнулась на этом слове, будто сама в него не верила, — не пройдет.

— Нет! — вскинул голову принц. — Вы не можете…!

— Ты действительно считаешь, что мы не можем? — прервал его отец. От его голоса Шадоу съежился, но тут же выпрямился и отважился посмотреть ему в глаза.

Жгучий и полный негодования взгляд алых глаз столкнулся с суровым и холодным ледяным. Шадоу старался не моргать, или хотя бы не делать это так часто, чтобы выдержать этот поединок. Грудь словно сковало кольцом, тугим обручем, лишающим воздуха, но он старался держаться, бороться с собственной слабостью, страхом перед отцом…

«Побори свои страхи».

— Мы уже приняли решение, Шадоу, — голос матери срывался, словно она пыталась сдерживать рыдания. — И оно окончательно. Ступай.

«Вы не сможете запретить нам видеться, — мысленно буркнул он, резко разворачиваясь. — Вы не сможете!»

Он наморщил нос, чтобы казаться себе разозлённым, но в глубине души понимал, что от несправедливости хочется кричать. За спиной мать вздохнула тяжко.

— Мне на ежегодный саммит надо уезжать, а они тут…

Нарочито громко топая, Шадоу пошел в свою комнату. Сегодня с утра должны быть занятия. И, пусть они сейчас и не занимали голову жеребца вовсе, подготовиться к ним следовало.

«Я смогу увидеть Флёрри. Интересно, что она думает? Кэп говорил, что она плакала. Ох, если бы мы могли сбежать…»

Постепенно эта мысль, формировавшаяся с каждым шагом всё отчетливее и отчетливее, начала нравиться юному единорогу. «Я напишу ей записку и закину в рюкзак. Как только мама уедет из Империи, мы сбежим, и отец не сможет нас найти! Никто не сможет нас найти!»

Флёрри…

Копошась в собственной комнате, Шадоу тихо шептал её имя. Оно успокаивало его, заставляя усмирить бушующую в груди ярость и злость на родителей, накрывших его только сейчас. Запретить видеться вне занятий! И как они себе это представляют? Никто не помешает использовать им магию, чтобы телепортироваться в комнаты друг друга. Наивные родители.

Громкий треск аур за дверью заставил чуткие уши дёрнуться в сторону. Шадоу повернул голову, звук повторился. Неуверенно приблизившись к двери, он толкнул её копытом.

— Санбёрст? — удивился единорог. — Что ты здесь делаешь?

— Подбираю нужное заклинание, — маг копытом поправил очки, концентрируя всё своё внимание на полыхающем роге. — Их высочества попросили меня найти подходящее заклинание для блокировки магии определённых единорогов. Позволь-ка, — он переместил телекинез на его голову и Шадоу зашипел от боли. Вырванный волосок подлетел к магу и был убран в специальный мешочек.

— Это ещё зачем? — фыркнул Шадоу, потирая саднящую кожу головы. Санбёрст посмотрел на него таким взглядом, будто он спрашивал что-то примитивное.

— Для блокировки частот твоей ауры мне нужна твоя ДНК. У Флёрри я уже взял волосок, остался только т-твой.

«Дискорд…»

— Ладно, — угольный единорог замотал головой, разгоняя прыгающих перед глазами духов хаоса, — мне нужно идти на занятия. До свидания, Санбёрст.

— Д-до свидания, принц Шадоу, — кивнул ему маг и снова погрузился в летающую рядом книжку, что-то бормоча.

«Отвратительный день. Отвратительнейший день».

Впрочем, надежда на спасительную записку всё ещё грела душу. Завернув за угол, Шадоу достал из сумки карандаш и написал:

«Мама уезжает на ежегодный саммит завтра. У нас есть возможность сбежать из Империи. Если согласна — встречаемся возле Кристального Сердца послезавтра ночью, в полночь.

Немного подумав, он добавил:

«Я люблю тебя».

Осторожно сложив записку в форму небольшого кристалла, чтобы Флёрри могла понять, от кого это послание, Шадоу положил его между креплением сумки и кожаным ремешком. Хотя он надеялся, что она не сможет перепутать его ни с кем другим.

Флёрри уже сидела в классе, когда он вошел. Её светло-зелёные глаза покраснели от выплаканных слёз, а ушки повисли. Несмотря на солнечный день, шерстка принцессы казалась тусклой, неяркой.

Не кристальной.

— О, вот вы и здесь, — Халсиен появилась, как всегда, неожиданно, выйдя из лаборантской. — Что ж, начнём. Присаживайтесь, ваше высочество. Надеюсь, вы уже починили ваш будильник?

«Она узнает. Она обязательно узнает, что мы собираемся сделать. Но не узнает, куда».

— Нет, профессор, — мотнул головой он, садясь за парту. — Я займусь этим завтра.

— Надеюсь на это, — холодные глаза насмешливо блеснули, а чуть ссохшиеся губы пожевали разгорающуюся трубку. — Итак, тема нашего сегодняшнего занятия…

— Флёрри, — прошептал жеребец, посылая записку сестре. Та осторожно приземлилась той на копытце. Принцесса поспешила закрыть её свисающей гривой, пока мисс Халсиен объясняла что-то про устройство Кантерлотского дворца.

До конца занятия Шадоу еле дотерпел. Сестра не читала записку, пока Халсиен что-то говорила, лишь внимательно её слушала.

«Ну же, пожалуйста, прошу тебя, прочита-ай!»

И лишь когда до конца урока оставалось несколько минут, Халсиен встала за кафедру и начала что-то зачитывать. Флёрри осторожно разгладила записку копытами, пробегаясь по ней глазами. Шадоу чутко следил за выражением её лица. Оно сначала было обречённым, затем осуждающим, а когда дочитала до конца, её губы растянулись в тёплой тронутой улыбке.

Почувствовав в груди небывалый восторг, единорог с замиранием сердца видел, как будто во сне, что аликорн подняла голову, кивнула и одними губами прошептала: «Я приду».

Халсиен лишь усмехнулась, переправив трубку в другой уголок рта.

Глава четырнадцатая. Воспоминания иногда приходят не вовремя

В тронном зале, сверкавшем сегодня особенно ярко, стояли небольшие чемоданы и сумки, сгруженные в разные кучки. На одной из них красовалась шестиконечная малиновая звезда, на другой — голубое кристальное сердце. Принцессы Кейденс и Твайлайт Спаркл стояли рядом с ними, прощаясь с Шайнинг Армором, который недовольно зашипел от того, что аликорны слишком сильно прижали сломанное копыто, держащееся на перевязи.

— Ох, милый, я так волнуюсь, — не размыкая объятий проговорила Кейденс. — Мне так боязно оставлять вас, когда тут…

Она не договорила, лишь сильнее прижавшись щекой к гриве жеребца. Он, неловко встав на задние копыта, погладил её по шее.

— Не волнуйся, Кайди, я справлюсь. Всё будет в порядке, можешь уезжать на саммит и ни о чем не волноваться.

— Я знаю, мой храбрый муж, — хихикнула принцесса, целуя его в губы. — Но мне всё равно чуточку страшно.

— Не думаю, что тебе есть о чём беспокоиться, Кейденс, — задорно улыбнулась Твайлайт, подмигивая брату. — Шайнинг Армор самый храбрый жеребец во всей Эквестрии, он со всем справится в одиночку.

— Ха, но я не такой храбрый, как моя младшая сестрёнка, — единорог обнял сестру, потрепав её по голове. — Ты же приедешь к нам после саммита?

— Я бы рада, — вздохнула сиреневый аликорн, — но не могу. У меня неотложные дела в Понивилле, Старлайт не совсем справляется с работой, да и скоро визит Торакса, мне нужно всё подготовить…

Уже увидев в глазах сестры восторженный взгляд, видящий в далёком будущем километровые списки, организационные мероприятия, кипящую работу и прочие прелести работы принцесс, Шайнинг Армор шутливо махнул копытом, а потом, когда аликорн отошла в сторонку, вздохнул. Сестричка всегда была чересчур педантичной и усидчивой. Не то, что он в её годы.

— Я навещу вас, возможно, — откликнулась Луна, стоящая рядом с сумками. Её собственного багажа не было, так как вещи остались в Кантерлоте, но зато ночные стражи, доставившие её сюда, увезут всех трёх принцесс в столицу. Поэтому ночная принцесса зажгла рог, бирюзовое пламя которого объяло все чемоданы и сумки, и применила заклятие легкоподъемности. Теперь все вещи аликорнов весили не больше пёрышка из их крыла. — Но это ещё неизвестно. Сестра может попросить меня остаться.

— Не переживайте вы так, — Шайнинг Армор улыбнулся темно-синему аликорну, а затем оглянулся на детей, стоящих неподалёку. Его голос сразу изменился, обдав леденящей строгостью. — Я за ними присмотрю.

Флёрри ещё сильнее опустила ушки, стараясь не заплакать. Санбёрст, стоящий справа от неё, утешительно положил копыто на её плечо, но вызвал только лишь раздражение. Она терпеть не могла, когда кто-то клал копыта ей на плечи. Если это был не Шадоу, конечно же. О его объятьях кобылка могла теперь только мечтать, хоть он и стоял так близко, буквально крыло протяни, накрыв им двух стоящих рядом пони, и коснись самым длинным маховым пёрышком. Аликорн оглянулась. Профессор Халсиен, стоящая по правое копыто от Санбёрста, жевала во рту трубку, иногда громко втягивая воздух. Её грива, цвета пепла, была заплетена в тугой узел, делавший её лицо похожим на слишком стянутую кожаную маску.

Невыносимо было то, что рядом с Халсиен стоял Шадоу, скрытый от взора Флёрри дымовой завесой. «Дурацкая трубка, — расстроенно мотнула головой принцесса, стряхивая с плеч копыта Санбёрста. — Неужели нельзя хоть на секунду перестать курить? Это ж сколько она себе злокачественных клеток заработает…»

— Пока, Флёрри, — неожиданно она оказалась в объятиях тёти, и аликорн вздрогнула. — Я правда хотела бы ещё приехать, но дела, дела…

— До свидания, тётя Твайлайт, — оглушено проговорила кобылка, отходя от задумчивости. Подняв глаза, она увидела перед собой мать. Она мялась, будто не зная, куда кидаться, что делать. В её движениях даже Флёрри разгадала терзающее душу сомнение: уехать на саммит или плюнуть на всё и остаться дома, рядом с детьми.

— Флёрри, милая, обещаю, я ненадолго, — принцесса любви обняла дочь, копытом поглаживая макушку аликорна. — Всего лишь две недельки и я дома. Ты только веди себя хорошо, ладно?

— Хорошо, — понурила голову кобылка, покусывая губу. Её мысли сейчас были далеко от уезда матери, совсем далеко. Она уже мечтала о сегодняшней ночи, когда они с Шадоу встретятся у Кристального Сердца и убегут. Родители не смогут поймать их, а отец… Ох, знал бы он, сколько раз они с братом в детстве убегали за пределы дворца, пока он был занят со стражей или тренировал солдат. Тогда он вряд ли был бы так уверен в своей способности удержать на расстоянии два горячих сердца.

Кейденс выпустила её и, кивнув Санбёрсту и Халсиен, подошла к Шадоу. Флёрри привстала на цыпочки и постаралась увидеть черногривого брата. Розовый аликорн сначала лишь несмело, колеблясь, протянула копыто, но остановилась на полпути. «Неужто не обнимет его даже?» — подумала Флёрри, грустно опуская глаза, но схваченное на периферии движение заставило её вскинуть голову. Колыхнувшимся розовым пятном была мама, кинувшаяся вперед. Двумя копытами обхватив шею сына, она прижалась к нему и потёрлась щекой о его скулу. На секунду Флёрри ощутила маленький укол ревности, иголкой воткнувшийся в сердце, но потом подумала: «Нет, это просто разыгравшееся воображение. Она ведь его мать».

Тот факт, что она сама как бы его сестра, Флёрри предпочла не вспоминать. Но неприятный осадок остался.

Медленно, будто нехотя, отстранившись от сына, Кейденс отошла к Луне, позволяя попрощаться Твайлайт. Флёрри случайно заметила, что в глазах матери встали слёзы, и хоть она и была жутко зла на родителей за то, что они запретили им с Шадоу видеться, её сердце в этот момент вздрогнуло. «Она всё так же любит нас обоих. Считает нас её детьми, ещё совсем маленькими и глупыми жеребятками, которые не могут сделать правильное решение самостоятельно, — вздохнула аликорн. — Мы уже взрослые, мама. Мы уже взрослые».

— Пока, Шадоу, — Твайлайт легко чмокнула племянника в щёку, а потом хихикнула. — Побрейся уже, чудо с рогом.

— Угу, — буркнул единорог, потирая щёку копытом, но не краснея, как обычно. Флёрри заметила, что сейчас он выглядит подавленным и кислым, как лимон проглотил. Ей безумно захотелось подойти и обнять его, согнать такое неподходящее выражение с его лица, заставить улыбнуться, ласково прошептать на ухо ответ к его словам.

Аликорн сначала подумала, что он спятил, предлагая сбежать. Труда это, конечно, не составило бы — отцовские караулы никогда не отличались бдительностью, сколько бы отец не кричал на них благим матом — но о последствиях Флёрри боялась и подумать. Что с ними станет, если отец всё же найдет их? Если поймают? Или, того хуже, найдут и снова схватят на горячем?

О том, что произошло между ними в комнате Шадоу, принцесса думала со смесью стыда, разочарования и бурлящего адреналина. Она думала о том, что их отношения могут зайти дальше поцелуев, даже надеялась на это, но, обдумав всё на холодную голову, поняла, что тогда была совершенно не готова. Флёрри сглотнула вязкую слюнку, вспоминая, как сильно билось её сердце в тот момент, когда она опрокинула Шадоу на себя. Пульсация внизу живота, поцелуи, прерывающиеся только для вздоха, безумный запах, заставляющий кровь ударить в голову…

Неловко ойкнув, принцесса опустила голову, закрыв лицо и полыхающие щёки гривой. Наедине с собой она могла думать о Шадоу, но в присутствии Санбёрста, ещё не уехавших принцесс и отца это было абсолютно недопустимо. Жаль, что она не может хотя бы поговорить с братом. Хоть бы словечком перемолвиться, дотронуться копытом до шерсти на шее, обнять…

— Всё, мы уехали! — воскликнула Твайлайт, стараясь скрыть беспокойство. В отличие от мамы, у неё это получалось довольно неплохо. — Старший братец, пока!

— До скорой встречи, кристальные высочества, — Луна изящно кивнула, бросив на них печальный взгляд. — Надеюсь, когда мы снова свидимся, ситуация изменится.

«Да, — подумала Флёрри. — Изменится. Ты нас больше не увидишь, а мы с Шадоу заживем вдвоем и будем счастливы. Сбежим на край мира, где нас никто-никто не найдет, а потом… Интересно, какими будут наши жеребята?»

Как только Луна и Твайлайт увели Кейденс буквально под крылья, рвавшуюся назад, — видимо, никак решиться не могла, — Шайнинг Армор тяжело вздохнул и проговорил:

— Итак, дети. Вашими стараниями, у меня теперь на две головных боли больше, чем обычно. Поэтому, — он кашлянул, прочищая горло, — вы никуда не выйдете из своих комнат, пока не вернется ваша мать.

— Что? — удивленно воскликнула Флёрри. — А занятия?

— И тренировки? — вторил ей Шадоу, и аликорн чуть улыбнулась. Ей было приятно слышать его голос, пусть даже спрашивающий о ненавистных ей тренировках.

Она пыталась убедить в этом себя и Шадоу, но глубоко внутри догадывалась, что отец жутко зол на него за что-то. Как она не пыталась выяснить, за что конкретно, отец всегда менял тему разговора, пускай и не так ловко, как это делала мать или тётя. И каждый раз, видя, как сильно измотан брат, как ярко пунцовеют синяки на его боках, она всё больше убеждалась: единорог ненавидит сына. А теперь выяснилось за что.

Просто за то, что в прошлой жизни он был Сомброй.

— Тренировок не будет, — сердито фыркнул жеребец. — У меня, если забыл, копыто твоими стараниями сломано, поэтому радуйся, — Шадоу закусил губу и опустил уши, а единорог ещё раз вздохнул. — На занятиях вас будут сопровождать Халсиен и Санбёрст. Учиться вы, кстати, тоже будете раздельно.

— Это ещё почему? — вскинулся темно-серый единорог. — Вы же сами говорили: не видеться вне занятий!..

— А теперь вообще не будете видеться, — нахмурился отец. На попытку возразить он чуть повысил голос. — И не спорить! Пока Кейденс не вернется, вы у меня будете по струнке ходить! А теперь — марш в свои комнаты. Халсиен, Санбёрст, проследите, пожалуйста.

— Идём, Флёрри, — вздохнул кристальник, осторожно подталкивая аликорна в бок. Халсиен положила копыто на плечо Шадоу и повела его в другом направлении.

— Но наши комнаты рядом! — Флёрри вывернула шею, глядя на отца слезящимися глазами. — Почему ты так жесток к нам?!

Отец строго посмотрел на неё, но затем смягчился.

— Сердечко моё, — проговорил он, уговаривая её взглядом, — так надо. Поверь, мне самому это всё не в радость. Но, пока мы не уладим этот, — он резко мотнул головой, устремляя взгляд на Шадоу, и с издёвкой проговорил, — «инцидент», вам придется жить по таким правилам.

Аликорн обиженно фыркнула и позволила Санбёрсту увести её вверх по лестнице. Шагая по ступенькам, она со жгучей обидой думала о том, что отец несправедлив, что они имеют право быть вместе, ведь они любят друг друга, а любовь — самое светлое чувство на земле, они ведь сами это доказали, победив королеву Кризалис!

Он любит! Он любит меня!

«Но ничего, — подбодрила себя кобылка, — ничего. Сегодня же мы всё изменим. Всё будет так, как мы хотим! Шадоу, — она вздохнула, смущённо улыбаясь, — я тоже. Я тоже люблю тебя».

Халсиен вела его по коридорам замка, не произнося ни слова. Шадоу знал, что ей совершенно не нужно ничего спрашивать, чтобы знать о его самочувствии, поэтому он просто напряженно думал. Думал о том, что должен починить будильник, пока не наступила ночь и не стало слишком темно.

Такой уловкой он надеялся провести профессора, чтобы она не догадалась об их планах. Впрочем, он подозревал, что Халсиен и так всё знает, но продолжал упорно думать о будильнике, чтобы не пустить мысли о Флёрри, её мягких крыльях, губах… Так, стоп, будильник!

Кобылица чему-то усмехнулась, причмокнув. Шадоу закусил губу, стараясь не выпустить наружу эмоции. Он помнил угрозы суточных упражнений перед зеркалом, а учитывая отмену тренировок, они становились вполне реальными. Сидеть и разглядывать собственное лицо в зеркало Шадоу совершенно не хотелось: он с удовольствием предпочел бы этому видеть улыбку сестры, сверкающие светло-зелёные глаза, пушистые ресницы…

— Зря стараетесь, принц, — Халсиен фыркнула и закатила глаза. — Вы можете сколько угодно пытаться имитировать мозговую деятельность не связанную с вашей сестрой, но есть такое правило: когда запрещаешь себе думать о чём-то, мысли об этом заполняют голову. Вы абсолютно неразвиты в плане контроля над собой и своими мыслями, хотя должны были давно распознать, когда в ваш разум вмешиваются, а когда нет.

— А бывает время, когда в него не вмешиваются? — мрачно парировал Шадоу, глядя на кобылицу исподлобья. — Ночью принцесса Луна приходит в мои сны, днем — вы…

— Отнюдь, — улыбнулась Халсиен, с весельем глядя на ученика. Этого единорог совершенно не ожидал. — Но, впрочем, это не важно. Вам следует обучиться контролю хотя бы над своим разумом, чтобы потом лезть в чужой.

— А какой смысл мне лезть в чужое сознание? — жеребец остановился и вопросительно взглянул на профессора. — Магия разума это ведь чёрная магия. Её нельзя использовать.

Халсиен тоже остановилась, глубоко вздохнув. Она повернулась к нему лицом и с усмешкой спросила:

— Тогда принцесса Луна — преступница? Она ведь использует магию разума, чтобы проходить в сны других пони, не так ли?

Шадоу смешался. Получается, что да. Но ведь принцесса Луна не злодейка. Она сестра принцессы Селестии, Богиня Ночи, Хранительница Снов. Как же тогда?..

— Но, — осторожно начал высказывать догадку он, — её высочество использует эту магию, чтобы помогать пони, а не вредить им. Она… она не преступница.

— Именно, — Халсиен благосклонно кивнула. — Магия разума признается чёрной, если только она используется во зло. Я не говорю, что вы должны загипнотизировать кого-то или заставить чувствовать гнев или ярость. Вы должны осознать самого себя, чтобы разобраться в ваших способностях и воспоминаниях.

— Вы имеете в виду, — тихо прошептал Шадоу, — осознать короля…?

— Да, — кобылица двинулась вперед, приближаясь и нависая над ним. — Вы часть его, а он — часть вас. Но при этом у вас обоих разные характеры, разные взгляды на жизнь и разные типы мышления. Вы сентиментальны, чувствительны и ранимы. Вашей основой являются эмоции. Сомбра — холоден, расчётлив и жесток, но на жестокость у него были причины. Вы знаете об этом, просто ещё не помните о них. Когда вы сможете узнать его, а главное — отличить от себя, тогда мои наставления вам больше не понадобятся.

Единорог отступил на шаг, сглотнув комок в горле. Халсиен пугала его, а от её слов по телу пробегала дрожь. Две разных личности? Отличать их? Но…

— Откуда вы знаете, что у него были причины?

Кобыла разочарованно выпрямилась, прекращая давить на него своим льдистым взглядом, и фыркнула.

— Вы задаете не те вопросы, которые нужно. Что ж, отвечу. Я читаю не только ваши мысли.

Больше он вопросов не задавал, а профессор ничего не говорила. Когда они дошли до коридора, Санбёрст стоял у дверей Флёрри, затворяя их телекинезом.

— О-о, эм, принц Шадоу, профессор Халсиен, — маг неловко мотнул головой в знак почтения и куда-то побрёл, стараясь не оглядываться. Халсиен подняла одну бровь, открыла дверь и пригласительно повела копытом.

— Входите, ваше высочество. И помните: без пятнадцати полночь кто-то взломает заклинания блокировки, а в одну минуту первого вас уже будут искать по всей Империи.

Заговорщический тон вселил какую-то таинственность в сердце юного единорога, и он крепко запомнил названное время. Профессор лишь улыбнулась, зажимая трубку в слегка пожелтевших зубах.

— И почините свой будильник. Он вам, всё-таки, ничего не сделал.

Вечер умирал. Наступала ночь и Шадоу маялся от скуки. Он успел собрать небольшую сумку всего, как ему казалось, что могло пригодиться в запланированном побеге, и таки починить будильник. Правда, идти он от этого не стал, но шестеренками больше не плевался. Заглянувший в комнату Кэп тут же был выдворен, а нервно наматывающий круги единорог продолжал молиться, чтобы время поскорее подошло к нужной ему минуте.

«Без пятнадцати полночь… Неужели она решила нам помочь? Разве Халсиен не осуждает инцест? Никогда бы не подумал… Впрочем, неважно, всё это неважно! Скоро мы с Флёрри будем вместе, и тогда никто не сможет нам помешать! Раз Халсиен не будет нам препятствовать, я могу думать о ней сколько захочу! Только… Лучше не думать, куда мы отправимся — родители могут её расколоть. Предоставлю выбор Флёрри. Она обрадуется…»

Он с лёгкостью мог представить, как она, хихикая и визжа от радости, обнимает его и указывает самым длинным пёрышком крыла направление, в котором они побегут. Но, что он точно знал, на юг им путь заказан — Кристальные Горы можно преодолеть только на поезде, а проводники сразу доложат родителям о том, что видели в купе принца и принцессу. В конце концов, не так много аликорнов во всей Эквестрии. Возможно, если они оба наденут плащи, то их могут и не узнать, но подходящей одежды у них обоих не было. Богато расшитые золотой канителью камзолы, жилеты, бархатные галстуки совершенно не подходили простым путникам. Шадоу представил, как Флёрри в своем самом роскошном платье из шелка нежно-мятного цвета с вырезом в виде сердца пытается преодолеть снежные завалы. Это вызвало у него улыбку, особенно когда в его воображении сестра споткнулась о подол юбки и упала вниз носом, отчего её хвост метнулся вверх, а подол спал на спину.

Мотнув головой, отгоняя сладкое видение, Шадоу глянул в окно. Солнце уже почти село, до полуночи осталось не больше двух часов. «Скорей бы, — нетерпеливо думал он, изредка поглядывая на мёртвый будильник. — Ох, быстрее бы всё это кончилось!»

В комнату постучали. Шадоу дёрнул ушами и повернул голову. Дверь отворилась, за ней оказался отец.

— Ложись в кровать, — сказал он. — Уже поздно, вам пора спать.

— Хорошо, отец, — Шадоу сначала хотел возмутиться, но потом, сообразив, что так вызовет меньше подозрений, решил подыграть. Послушно скользнув под одеяло, он отвернулся к стене, но единорог и не думал уходить. Он постоял ещё немного в нерешительности, а потом закрыл дверь и подошел ближе, встав рядом с кроватью.

— Послушай, Шадоу, — принц явно чувствовал себя неловко, — я должен извиниться перед тобой. За то, что ударил и… И за излишнюю строгость. Халсиен объясняла мне, но я не верил. Не хотел верить. Вот.

Единорог не верил своим ушам. Он повернулся, чтобы посмотреть отцу в глаза, но Шайнинг Армор смотрел куда-то в сторону, поэтому Шадоу не увидел его взгляда. Прислушавшись к ощущениям, единорог не почувствовал чего-то сверхъестественного. Ни жгучего холода, ни раскаяния, граничащего с отчаянием… Лишь осознание того, что был неправ все эти годы. Что зря критиковал любимую за её излишнюю, на его взгляд, доброту, что ненавидел малыша, который был практически ни в чем не виноват и мог стать ему хорошим сыном. Что всё, что он делал, было неправильно.

— Ладно, — белый единорог встал, тряхнув гривой. — Спи. Спокойной ночи. Я пошел.

Уже на пороге Шадоу остановил его.

— Отец!

Шайнинг Армор застыл у двери и вопросительно поднял бровь. Шадоу хотел сказать ему, что несмотря на отношение к себе, он всё ещё считает его отцом, что он ему не чужой, что он и вправду его сын…

— Спокойной ночи.

Синегривый жеребец улыбнулся и вышел, аккуратно затворив дверь. Шадоу сел на кровати, сжав в копытах подушку. Нет. Только не сейчас, только не сейчас, когда они с Флёрри уже всё придумали, когда уже договорились сбежать! Он крепко зажмурился и закусил край подушки. Надежды лучик на улучшение отношений с отцом забрезжил вдалеке, ласковым мановением щеки жеребца коснувшись, заставив сердце вздрогнуть радостно, а душу заныть жалобно. Почему именно сейчас?!

Шадоу всегда хотел быть похожим на отца. Он старался подражать ему, быть таким же сильным и храбрым, как папа. Но, как бы жеребёнок не старался, синегривый единорог всегда находил повод придраться. Он воспитывал его, прикапывался к мелочам, никогда не хвалил, но от этого не переставал быть идеалом для маленького единорожка. Но с каждым годом отношения становились всё больше похожими на соперничество. Пока, наконец, не вылились в драку.

«Если мы с Флёр сейчас сбежим, — думал Шадоу, чуть не плача от досады, — то отец подумает, что я его обманул. Что я хочу продолжать эту борьбу. Но я не хочу! Если я останусь, то смогу стать… смогу стать… О, Селестия, это бессмысленно!»

А время шло. На небосвод уже взошла большая серебристая луна, заставившая небо стать чернильно-фиолетовым. Рассыпанные по нему звёзды ярко сияли, иногда подмигивая, и Шадоу показалось, что где-то возле самой луны мигнули семь ярко-алых звезд, будто бы связанных белой ниточкой, как свернутые в букву «S» бусы. «Наверное, это какое-то созвездие. Интересно, у него есть название?»

Решение всё никак не приходило на ум. Шадоу не мог понять, чего он хочет больше: подружиться с отцом или любить Флёрри. О первом он мечтал всю свою жизнь, теряя постепенно всю надежду, кусочками стекла отлетающую от каждого удара резкого, холодного слова. А о Флёрри… О ней он думал лишь несколько месяцев, и то, гнал мысли прочь, пытаясь внушить себе неправильность, а теперь… Как выбирать? Что выбрать?

Флёрри согласилась сбежать со мной. Я не могу её подвести. Не могу. Я дал ей слово.

Прости, отец. Я… я не хотел… Я не мог поступить иначе…

Внезапно раздался резкий щелчок, заставивший уши единорога дёрнуться в сторону. Шадоу завертел головой, а потом услышал навязчивое „Тик-так“. Он повернул голову в сторону звука и увидел, что его будильник светится белым, а стрелка часов показывает без четверти полночь.

Время будто исказилось. Звёзды на небосводе перестали мигать, облака, подталкиваемые ленивым ночным ветерком, замерли, а тени, падающие из окна, остановились. Шадоу помотал головой, пытаясь убедиться, что это не его галлюцинация, а затем осторожно встал с кровати и на пробу подкинул подушку в воздух.

Мало того, что подушка поддалась слишком легко даже для подушки. Она, подлетев до потолка, застыла в воздухе, словно гравитация на неё не действовала.

«Или у неё нет времени на неё действовать».

«Время зациклилось в одной минуте! Нужно торопиться!»

Шадоу бросился к сумке, закинув её себе на спину, а затем ринулся к двери. Как он и ожидал, рядом с ней стояла стража, но пегасы не видели его. В сорок пять минуть двенадцатого принц Шадоу мирно спал в кровати, а не пробегал мимо них к комнате сестры. Они никого не видели. Не могли видеть.

Открыв двери, единорог увидел сестру, сидящую на кровати. Под золотистыми изогнутыми ножками спряталась небольшая сумка. Шадоу левитировал и её, опустив себе на плечи кожаные ремешки. Флёрри, как и стражи в коридоре, не двигалась, даже не дышала. «Так даже лучше, — подумал жеребец, осторожно обнимая кобылку и обхватывая её за талию передними копытами. — Мы сможем сбежать незамеченными, и никто не узнает куда. Ах, отец, прости нас…»

Магические каналы засветились алым, постепенно формируя заклинание общего перемещения. Шадоу выбрал ближайшие к северу координаты — их с Флёрри любимое место для игр в детстве, когда родители оставляли их на попечительство рассеянного Санбёрста, — чтобы в первую минуту новых суток оказаться уже за пределами Империи. Полупрозрачные красные искры посыпались на их тела, превращаясь в алые звездообразные вспышки, и вот они уже не в комнате, а на продуваемом ветром плато, в полумиле от которого находится небольшая уютная пещерка, где они часто играли в прятки.

Тик-так.

— Ой, — Флёрри внезапно вздрогнула, захлопав ресницами и застучав зубами от холода. Она судорожно огляделась, отчего её кудряшки забавно колыхнулись, а затем воскликнула: — Где мы?!

— Недалеко от нашей пещеры! — постарался перекричать ветер Шадоу, копытом призывая сестру прижаться к нему боком, чтобы было теплее. — Идем!

— Но как мы здесь оказались? — Флёрри отобрала у него свои сумки, перевесив их себе на плечи, и накрыла его крылом, прижимаясь горячим боком к телу жеребца. Он мотнул головой, щурясь от падающих в лицо хлопьев снега.

— Потом расскажу!

Мороз проходился по лёгким подобно маньяку с ножом, что колет каждого прохожего во все части тела. Снег, похожий на пенные гребни, забивался в рот, нос и уши. Шадоу телекинезом достал из сумки припасённые мантии и накрыл ими их спины. Флёрри зажгла рог, удерживая застёжку на месте. Теперь, помимо воя ветра, им по ушам бил громкий хлопок ткани, становившийся с каждым разом всё громче и громче. Пока они шли, неловко переставляя тут же окоченевшие ноги в леденящем снегу, раз семь обоим казалось, что мантии вот вот порвутся, настолько громким был треск.

Они блуждали больше часа, как ослеплённые котята. Пару раз Шадоу казалось, что он слышит голоса стражей, рыщущих в их поисках, и он прибавлял ходу, заставляя Флёрри торопливо подпрыгивать, чтобы поспевать за ним. Аликорн пыталась закрыться от ветра крылом, но это ей не помогло: порыв воздуха был слишком силён, и гибкий сустав просто вывернуло в другую сторону. Принцесса поморщилась и сложила его, снова открыв лицо продувающему до костей ветру.

«Нужно было подумать о теплых шарфах и шапках, — запоздало пожалел единорог, щурясь. — Вот будет здорово, если мы оба погибнем от ангины или останемся под этим снегом, когда упадем без сил и он занесёт наши тела».

В конце концов судьба смилостивилась над влюблёнными детьми — в темноте они наткнулись на начало гористого хребта, в предгорье которого пряталось их убежище. Знакомый камень, закрывавший вход, был завален снегом, но, объединив свои силы, пони удалось разнести его небольшим взрывом. Сама дверь практически не пострадала, разве что небольшой обугленный кусочек камня напоминал о том, что туда ударил магический луч. Кивнув Флёрри в сторону, Шадоу подошел поближе и крепко зажмурился, концентрируя всю свою магическую энергию. Тёмно-серые линии магических каналов накалились, налились сначала белым, а затем ярко-красным светом. Точно такой же охватил и огромный камень. Мотнув головой, Шадоу откатил его, открыв лишь небольшую щель, в которую поспешила протиснуться Флёрри. Она немного повозилась с сумками, мешавшими её крупу проскользнуть внутрь, пока не догадалась подхватить их телекинезом и пронести над головой. Единорог знал, что так нужно сделать с самого начала, но молчал, наслаждаясь открывшимся обзором.

Флёрри придержала дверь с другой стороны, и Шадоу смог протиснуться следом. Закрыв проход, оставив за ним и завывание ветра, и лютый холод, они оба сползли на пол, постанывая от усталости и возможности просто полежать и расслабиться.

Спустя некоторое время Флёрри подняла голову, глядя на потолок, и произнесла:

— Шадоу, ты видишь хоть что-нибудь? Тут же темно как в бочке!

— Ага, — устало кивнул единорог, прикрывая глаза. — Сейчас немного отдохнем и зажжем свет. Интересно, наши припасы всё ещё здесь?

— Ты имеешь в виду старое печенье, которое мы сюда таскали, когда были ещё детьми? — по звуку жеребец понял, что сестра фыркнула от смеха. — Да они уже в камень превратились!

Шадоу улыбнулся и засветил рог, оставив на кончике светло-красный шарик. Увиденное поразило его до глубины души.

— Скорее уж в кристаллы.

Весь потолок пещеры превратился в увешанный сталактитами аттракцион, больше похожий на очередные ловушки в стиле произведений Эй. Кей. Йёрлинг. Известняковые или кристальные — Шадоу не знал, — но наросты выглядели внушительными и устрашающими. Казалось, если подлететь к ним и коснуться копытом, оно закровит.

— Ой, — Флёрри зажгла свой рог тоже, освещая ещё немного пространства. — Тут всё изменилось.

— Да уж, — хмыкнул Шадоу. — Когда мы были здесь в последний раз, этих сталактитов не было так видно. Они вообще были?

— А в чем разница между сталактитом и сталагмитом? — поинтересовалась аликорн, поворачивая голову в сторону брата. Тот вздохнул и прошел вперед, таща за собой сумки.

— Сталактиты растут на потолке. Сталагмиты — на полу.

— А колонны из их соединений как называются?

— Сталагнаты. А тебе зачем?

— Просто любопытно, — пожала плечами Флёрри, следуя за ним. — Ты всегда с химией и кристалловедением лучше разбирался.

— Ага, — кивнул жеребец, ухмыляясь. — Спасибо.

Они прошли вглубь пещеры и оставили сумки возле небольшой кристальной ширмы из сталагмитов. Флёрри закружилась по «комнате», стены которой состояли из сталагнатов темно-зелёных цветов. Шадоу вытер пот со лба, нашёл несколько принесённых ещё в детстве фонариков и зажег их, заставив те повиснуть в воздухе. Их мягкий, будто от свеч, свет заставил играть бликами всё помещение, пуская приятные зелёные зайчики на пол, потолок, лицо, шею Флёрри. Аликорн застыла посреди комнаты, уставившись на летающий фонарик с необыкновенным восторгом, а затем села прямо на пол, продолжая наблюдать.

— Мы наконец-то свободны, — прошептала она, протягивая копытце к подлетевшему ближе фонарику. — Представляешь, Шадоу, мы свободны. Как корабли в океане, как пегасы в воздухе, как…

— Да, — кивнул единорог, подходя к ней со спины и опускаясь рядом. — Мы свободны, Флёр. И никто больше не сможет нас разлучить.

— Обещаешь? — принцесса повернулась к нему и в зелёных глазах вопрос застыл, сомненье девичье. Тронула нежная губы улыбка, лишь уголки растянув слегка. Он осторожно взял её копыто в своё, медленно-робко приближая его к сердцу, чтобы кобылка ощутила, как сильно его биение.

— Обещаю, — произнес Шадоу, крепче сжимая ещё холодное копытце. — Мы всегда будем вместе.

Флёрри повернулась к нему полностью, протянув крылья для объятий. Единорог придвинулся, зажимая их копыта между трепещущей нежно-розовой грудкой и собой. Оледенелые копыта быстро согревались, становясь теплее, облачка пара от их дыхания становились всё чаще и меньше, а столкнувшись взглядами, пони замерли. Им обоим хотелось утонуть в глазах друг друга, когда кажется, что им не нужно никаких слов, чтобы понять мысли, проносящиеся в голове, что нет ничего прекраснее этих насыщенных радужек, с чуть выступающим оттенком ведущего цвета. Фонарики бросали мягкие, плавные тени, из-за которых зрачки аликорна расширились до предела. Шадоу глядел в эту темноту и видел собственное отражение: влюблённое, трепетно замершее, будто боящееся спугнуть неведомую птичку небывалой красы. Он смотрел и думал, что не рождалось ещё кобылки прекраснее, чем та, что сидит сейчас напротив него.

Инстинктивно подавшись вперед, единорог поймал губы принцессы в поцелуе. Она ответила ему, высвободив передние копыта и обняв его за шею. Шадоу скользнул собственными копытами за её спину, оглаживая напряженные суставы крыльев, слегка надавливая на косточки, заставляющие их расправляться. Флёрри хихикнула в поцелуй, но это лишь позволило ему включить в поцелуй язык и мягко, но настойчиво повалить кобылку на пол. Продолжая целовать её, но уже в шею и щёки, жеребец чувствовал, как беснуются гормоны. Аликорн лишь часто вздыхала, а шерсть на вздымающейся и опадающей груди щекотала шею. Она снова почувствовала его. Только теперь отец им не помешает.

Шадоу чувствовал себя как в дурмане. Он чуял необычно манящий запах, исходящий от Флёрри, и он словно бы пьянил его, отключал сознание. Кровь отходила от мозга, из-за возбуждения было совершенно невозможно думать. Единорог хотел только одного: Флёрри.

Момент, когда они стали едины, от него ускользнул. Он лишь продолжил целовать её, только теперь это чередовалось с неровными и неумелыми толчками бёдер. Флёрри не плакала, лишь гладила его копытами, что-то шептала, выгибаясь под ним. Жеребец ловил её губы поцелуем, глядел в светло-зелёные глаза… пока они внезапно не поменяли цвет.

«Я отравил её».

До перехода от сладкой истомы к безумной эйфории оставалось буквально несколько мгновений, но Шадоу внезапно понял, что целует совершенно другую кобылку. У Флёрри никогда не было таких тёмных, густо фиолетовых глаз.

«Я отравил её».

С ужасом отпрянув, но так и оставшись в ней, единорог увидел, что шерсть аликорна налилась насыщенно розовым цветом, а грива изменилась с двухцветной на градиентную однотонную. Темнеющие от корней и светлеющие к концам пурпурные кудряшки рассыпались по плечам принцессы, а её лицо… Оно было похоже на лицо Флёрри, но подобного выражения на нём Шадоу не видел никогда. В нём смешались страсть и похоть, и от светлого непорочного ангела, коим была его сестра, не осталось ни следа.

«Я отравил её».

Жеребец не мог перестать двигаться, но почему-то знал, что если оргазм настигнет его ещё внутри кобылки, то случится что-то ужасное. Голоса в голове истерически кричали, вопили, заставляя кровь пульсировать в висках, а затем он услышал крик:

— Сталактит!

Глаза заволокла красная плёнка, а воздух резко загустел. Будто сквозь воду он услышал треск и звук разбитого кристалла. По спине прошел град осколков, а удар не заставил его даже пошатнуться. И лишь медленно, со скрипом опустив голову, Шадоу понял, что кое-чего он, возможно, не услышит уже никогда.

Лицо его сестры было искажено болью, а где-то внизу, меж её задних копыт, текла красная, как кристалл, находившийся в её лоне, кровь.

Я отравил её. Отравил своим семенем.

Глава пятнадцатая. Твоя боль - твое убежище

С самого вечера, когда Шайнинг Армор отправил детей в постели, он знал, что сегодня обязательно что-то случится. Он чувствовал, что просто так уезд жены не пройдет, что всё не будет гладко и спокойно, но мог ли единорог сказать о своих сомнениях и так расстроенной Кейденс? Жеребец нервно кусал копыта, после ухода Санбёрста и Халсиен, но старался держаться подобающе. В конце концов, он капитан королевской гвардии. Он должен.

Но чутье не подвело Шайнинг Армора в этот раз. Беспокойный сон прервал громкий и панически частый стук в дверь. Единорог рывком поднялся с кровати, чуть тряхнув синей гривой. Тарабанили не переставая, и лишь когда малиновое пламя обхватило ручку, грохот замолк.

В полоске света, падающего из коридора, стоял взмыленный Шадоу. Его бока часто-часто вздымались и опадали, с них хлопьями стекала пена, то же самое было со ртом. Но это он заметил уже после.

Первое, что бросилось в глаза, была свисающая с темно-серого плеча голова дочери. Она безвольно болталась, а розовая кудряшка чёлки закрывала сомкнутые глаза.

— Отец! — Шадоу влетел в комнату, подбегая к нему. Флёрри, которую он нёс на спине, несколько раз подпрыгнула, оцарапав и так кровоточащий подбородок жеребца рогом. — Помоги!

Не успев даже возмутиться, Шайнинг Армор заметил лужицы крови на полу в коридоре, а теперь уже и в своей комнате. Сердце подскочило до горла, а рог автоматически зажег свет и подхватил бессознательную дочку.

— Что ты с ней сделал?! — собственный голос звучал теперь незнакомо, будто он сорвал его, пока кричал на стражников или сына. — Что случилось?! Откуда кровь?!

— Я, — прежде, чем Шадоу смог что-то произнести, Шайнинг Армор заметил источник. «Селестия милостивая, нет!» Нежно-розовая шерстка между задних копыт дочери побурела, покрылась свалявшимися сосульками. В голове стучало, мозг лихорадочно соображал, — я… я не знаю! Там упал сталактит, я испугался, Флёрри закричала…!

Метнув удивленный взгляд на жеребёнка, принц увидел, что он рыдает. Лицо Шадоу исказила непонятная гримаса то ли сожаления, то ли вины, а затем он взвыл:

— Это я во всём виноват! Я один! Я не должен был уходить! Теперь она погибнет из-за меня!

— А ну-ка успокойся! — прогремел принц, отвешивая юнцу пощёчину. Шадоу всхлипнул, будто раненная собака, но паниковать перестал. Заставив дочь зависнуть в сияющем шаре, Шайнинг Армор подтащил единорога за грудки и прошипел:

— Сейчас жизнь твоей сестры зависит от того, насколько быстро она попадет в больницу. И ты сейчас прекратишь истерить и поможешь мне, ясно?

Мальчишка виновато хлопал глазами, но тут же закивал.

— Отлично, а теперь сиди здесь и жди, пока я не вернусь.

— Я с тобой! — поняв, что отец собирается телепортироваться в больницу вместе с Флёрри, единорог вцепился в его копыто мертвой хваткой. — Я её не брошу!

Раздраженно мотнув головой, Шайнинг Армор сосредоточился. Формируя заклинание, он взглянул на юнца. Тот с умирающей надеждой смотрел на Флёрри, плавающую в поле телекинеза, и в его глазах плескалось отчаянное раскаяние. Боль вытекала оттуда вместе со слезами, и это заставило сурового отца смягчиться. Он крепче обхватил копыто сына, приблизил к себе дочь, а затем малиновая вспышка унесла их в цветной водоворот.

---

Всё было красным маревом. Шадоу не помнил как выскочил из пещеры, как добрался до замка, проскочил мимо охраны. Осознание реальности вернулось к нему только после отцовской оплеухи, больно разлившись по покрасневшей щеке. До этого в голове билась только одна мысль.

«Бежать, бежать домой немедля».

А теперь, в полубреду сидя в коридоре больничном и глядя на отца, нервно гарцующего возле дверей реанимации, он чувствовал глубочайший стыд и вину. Маленький идиот, на что ты надеялся? Сердце билось, словно пойманная птица, а копыта пронизывал холод. Как единорог не старался согреть их дыханием или растираниями, это не помогало. «Надеюсь, с Флёрри всё будет хорошо…»

Шадоу помнил только, что сильно испугался, вернувшись в нормальное состояние. Да, его неожиданное превращение в статую спасло им жизнь, и они не оказались проткнуты сталактитом, но он ранил аликорна. От боли сестра потеряла сознание, и как бы он не старался дозваться до неё, всё было тщетно.

«Это я во всём виноват. Нужно было остаться дома, тогда бы всё было бы хорошо!»

Синегривый единорог приподнялся на цыпочки и заглянул в круглое отверстие в двери. За ней бегали врачи с капельницами, а где-то внутри этих комнат лежала нежно-розовый аликорн. В её тонкие вены вводили иголки, а врачи старались остановить кровотечение.

Крови тоже было много. Шадоу не знал, какой именно: девственной или другой. По вытянувшимся мордочкам врачей, которым они сдали Флёри, понял, что всё-таки другой. «Это я во всем виноват, я один, Флёрри тут ни причем».

Отец не спрашивал его. Он лишь нервно кусал копыта, иногда садясь на скамейку, но практически всегда наматывал круги. Шадоу чувствовал, что он тоже боится. Что ему до одури хочется кричать от той степени паники, которая охватила его, когда врачи увезли Флёрри на каталке крича про срочную реанимацию. Но жеребец сдерживал себя, оглядываясь на заплаканного единорога, и лишь однажды Шадоу удалось увидеть слезу, скатившуюся по щеке и оставившую серебристую дорожку.

От волнения темно-серый жеребец не мог заснуть, хотя глаза его слипались, а веки наливались тяжестью. Каждый шорох воспринимался как знак того, что идет кто-то из операционной, чтобы сказать самую страшную весть… И каждый раз оба жеребца подскакивали на месте, когда кто-то проходил мимо. Шадоу взглянул на часы: пресвятая Селестия, уже почти утро!

Рассвет забрезжил сквозь кристальное окно, бросая яркие розовые и желтые блики на двух поздних-ранних посетителей. Шайнинг Армор поморщился, когда солнечный луч ударил ему в глаза, Шадоу же просто закрылся копытами, молясь, чтобы Флёрри тоже увидела этот рассвет. Он боялся представить, что будет, если она всё же погибнет. Погибнет от его копыта, от его…

«Я отравил её. Отравил своим семенем».

Голос, звучавший в его голове и повторявший одну и ту же фразу, был похож на его собственный, но он был старше. Намного, может, лет на двадцать старше. Низкий, хрипловатый, похожий на бархат. Но единорог мог чётко представить, как звучит Голос, когда он гневается или ярится. Как начинают «рычать» даже тянущиеся гласные, как бьет по нёбу воздух, вырываясь из лёгких.

А сейчас он звучал горько, убито, а вслед за этим приходили новые видения. Тот аликорн, которого он отравил когда-то… Кем она была? Первой королевой? Но ведь король Сомбра убил её, разве нет? Отравил или как-то ещё, но королева умерла. Что же он сделал с ней? Неужели то же, что Шадоу сделал с Флёрри?

«Она должна жить. Она должна выжить, должна, должна, должна…»

Стук копыт и скрип дверных петель вернули его к жизни. Рядом с отцом стоял усталый хирург, скинувший маску на одно ухо. На его шапочке летали чёрные птицы на голубом поле, а усталые глаза, цвета сердолика, глядели на принцев с сожалением.

— Мы сделали всё, что смогли, ваши высочества, — он пожал плечами.

Внутри у Шадоу что-то оборвалось. На глаза навернулись слёзы, а копыта подогнулись, он чудом устоял. Шайнинг Армор побледнел пуще обычного.

— Её состояние стабильно тяжелое, кровотечение удалось остановить, но оно было слишком обильным, — земной пони потёр глаза, а единороги украдкой вздохнули. — Мы не знаем, когда принцесса Флёрри придет в себя. Может, завтра утром, может, через неделю или две. Её осмотрела гинеколог, но…

— Спасибо, — Шайнинг Армор мотнул головой, сжав зубы. — Куда её повезут теперь?

— Пока будет лежать в реанимации. Потом — посмотрим. Возможно, если её состояние улучшится, то её можно будет отправить домой.

Белый единорог поблагодарил врача ещё раз, а затем кивнул Шадоу. Тот поплёлся за отцом, опустив голову и уши. На выходе из больницы их уже ждали крылатые стражники.

— Отец, я…

— Позже.

В душе царило отчаяние, смешанное с возрожденной надеждой. Флёрри будет жить! Она не умрет! Но в то же время, как скоро она придет в себя? И… захочет ли видеть его, когда проснется?

Осмелится ли он прийти к ней?

— Шадоу, — после долгого молчания голос отца казался осипшим, — за мной.

Ему ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться. Глядя под ноги, Шадоу изредка отмечал мельчайшее изменение цвета кристаллов, считал едва заметные швы плиток. Он боялся поднять взгляд, пусть даже и встретить ему суждено было лишь отцовскую спину, но смотреть на белого единорога было невыносимо. Черногривый себя предателем чувствовал, и гниль, в сердце засевшая, изнутри терзала его болезнью ужасной. Резко у двери остановившись, Шайнинг Армор толкнул её головой, придерживая у груди сломанное копыто.

— Проходи.

Было странно думать об этом, но сейчас Шадоу не услышал в голосе отца льда. Он прозвучал устало, горько, но не холодно. Не так как обычно.

Закрыв за собой дверь, отец распахнул шторы, впуская солнечный свет внутрь комнаты. Солнце уже показало свой золотистый бок, а Кристальная Империя сияла всеми цветами радуги.

Сев на резной стул, покрытый бархатной тканью, Шайнинг Армор потёр глаза здоровым копытом и кивнул ему на второй стул.

— Садись. И рассказывай всё. Возможности стереть тебя в порошок у меня пока нет, можешь не бояться. Но если с Флёрри случится что-нибудь ещё…

Шадоу сглотнул. Он зажмурился, стараясь не заплакать снова, но пульсирующая боль в висках заставила его открыть глаза. Так было немного легче.

— Я не знаю с чего начать, — пробормотал единорог, смотря на свои копыта. Жеребец сидел как в воду опущенный, нахохлившись и ссутулившись, уши повисли безжизненно. — Всё так быстро…

— Начни оттуда, где мы с тобой последний раз виделись, — предложил отец, но в голосе его презрение и обида неприкрытая звучали, как Шадоу и боялся. Единорог ещё сильнее сжался.

— Мы договорились сбежать ещё до того, как ты пришел. Я…я хотел остаться, правда. Но я не мог подвести Флёрри. Если бы она пришла к Кристальному Сердцу одна…

— Вас никто не видел у Кристального Сердца, — прервал его Шайнинг Армор. — Каким образом вы оказались рядом? Я спрошу у стражи, как ты вышел из комнаты под их бдительным присмотром.

Лицо Шадоу ещё сильнее исказилось виной. Он провел копытом по лицу, стирая нежелательные слёзы.

— Я не должен был убегать с ней. Я не должен был писать ей эту дурацкую записку…

— С записками разберемся позже, — белый единорог выпрямился. — Объясни мне, какого Дискорда моя дочь оказалась в таком состоянии? Почему у неё кровь хлестала сам знаешь откуда?

Шадоу молчал. Сказать правду было очень стыдно и больно, но побледневшее лицо Флёрри так и маячило перед глазами. Оно тут же менялось на другое лицо, похожее, но незнакомое, и это пугало единорога. Он чувствовал на себе взгляд отца, его осуждение, гнев и презрение, но лгать не мог. Лишь слово лжи на языке являлось, как тотчас челюсть судорогой сводило. Отец терпеливо ждал, чуть тарабаня копытом по подкопытнику.

— Мы целовались, — наконец выдавил черногривый, — а потом… ну… стали единым целым…

Единорог бросил короткий взгляд на отца. Лицо того побагровело от гнева, но он ещё держал себя в копытах.

— И, — Шадоу колебался, рассказывать отцу про видение или нет, — я вдруг что-то почувствовал. В голове, — он помахал копытом возле виска, — кто-то говорил про отравление, а потом Флёрри закричала «Сталактит!» и я, — единорог сглотнул, — превратился в кристалл…

Некоторое время в комнате царила тишина. Не было слышно даже навязчивого «тик-так», преследовавшего единорога в каждой комнате. Единственными звуками были биения сердец и дыхание двух единорогов, одинаково любящих нежно-розовую кобылку, лежащую в реанимации под капельницами.

— То есть, — и снова голос отца ударил по барабанным перепонкам, хотя он и не кричал, — ты не только лишил мою дочь невинности, но и поранил её. Ты хоть представляешь, что ты натворил?

— Мне жаль, — как Шадоу не старался, он не смог сдержать слёз. Они катились по щекам и падали с подбородка, а ломающийся голос продолжал скрипеть. — Мне правда очень жаль! Я виноват в этом, Флёрри…

— Когда она придет в себя, — Шайнинг Армор перебил его, вставая с места, — я сам у неё спрошу об этом. А теперь — убирайся с глаз моих, пока я не превратил тебя заклинанием в кучку пепла.

— Превращай, — мотнул головой единорог. — Я заслужил.

— Вон отсюда, — после секундной паузы ответил принц, а малиновый телекинез подхватил черногривого и вышвырнул за дверь. Чуть не впечатавшись в стену, жеребец отскочил и поглядел на захлопнувшиеся двери. Из-за слёз они стали расплывчатым серым пятном, а мгновением позже перед ним возникла Халсиен, будто из-под земли выросла.

— Вы поступили крайне опрометчиво, ваше высочество, — она протянула ему платок, но единорог лишь отвернулся, оскорблённый такой заботой. — Впрочем, хорошо, что вы не рассказали о часах. Их механизм слишком сложен для вашего отчима, так что вряд ли он способен поймать вас на лжи. Идемте. Вы должны кое-что рассказать.

— Что именно? — Шадоу робко последовал за ней, всё так же склоняя голову к земле. Халсиен подхватила его подбородок и подняла выше, из-за разницы в росте привстав на цыпочки.

— Держите голову высоко. Замок ещё не знает о ваших приключениях, поэтому вам следует вести себя естественно. По-крайней мере, до тех пор, пока фрейлины вашей сестры не увидят отсутствие своей госпожи. А расскажите вы мне видения ваши. Кого вы видели, когда случился приступ, что слышали.

— Хорошо, — буркнул жеребец, отдёргивая голову. Копыто Халсиен показалось на ужас холодным, будто ледяным. Кобылица кивнула, слегка улыбнувшись краешками губ, и пошла вперед. Шадоу еле поспевал за ней.

Спустившись по лестнице, кристальная кобыла прошла мимо стражи, тут же расступившейся, и пригласила пройти в кабинет. Затворив дверь, она развернулась и неожиданно распустила завязанные в узел волосы.

— Ч-что вы делаете? — недоуменно воскликнул принц, невольно ловя себя на мысли, что грива Халсиен оказалась куда красивее, чем он думал. Кобылица улыбнулась, чуть качнув головой, чтобы сбросить прядь волос с лица.

— Ничего, что могло бы угрожать вам, принц. Садитесь, — она махнула копытом, указывая на небольшой диванчик, обитый потрёпанным плюшем. В комнатах профессора почему-то всё было потрёпанным и старым. «Странно, — удивился Шадоу, садясь. — В замке всё блестит новизной, а здесь…»

— Это место существует вне времени, ваше высочество, — Халсиен улыбнулась, а потом на удивление звонко рассмеялась. — Видели бы вы сейчас своё лицо. Как вам такой фокус?

Фигура кобылицы вдруг расплылась в контуре, будто художник нечаянно пролил воду на холст, а затем снова приобрела чёткость, только вот Халсиен стала какой-то не такой. Исчезли еле заметные морщинки под глазами и на лбу, льдистые глаза заблестели голубизной, а пепельные волосы налились густотой и силой.

— Вы стали моложе! — вскричал единорог, не веря своим глазам. Юная кобылка, не старше его самого, хихикнула.

— А вы старше, принц Шадоу. Взгляните в зеркало.

Едва он отвел взгляд от притягательной кобылки, перед ним возникло отражение, обрамлённое в резную раму с четырьмя когтистыми лапами. Сердце вдруг замерло, а в горле застыл крик. Он уже видел это отражение. Уже видел это существо в зеркале, когда был маленьким.

— Нравится? — пони встала, опираясь передними ногами на раму, будто нарочно дразня его изгибами соблазнительного тела. — Это ты, Шадоу. Вернее, эта часть тебя — то, что осталось от его величества. И она хочет вернуться.

— Нет, — единорог сглотнул и замотал головой. — Это всё просто галлюцинация, я просто сплю! Этого не может быть, вы ведь обычная кристальная пони, вы не умеете колдовать, Халсиен! У вас нет магии!

Приподняв одну бровь, Халсиен с разочарованием и презрением посмотрела на него.

— У меня нет магии? Бездарь. Ничему так и не научился.

Зеркало исчезло, а его вдруг окружил зелёный туман. Достигнув его, он превратился в белый, как зимний снег, а глаза перестали видеть. Шадоу понял, что стоит на чем-то скользком, и лишь копытом двинув растянулся на холодном. «Лед», — понял жеребец.

— Что вы видели? — шептал лёд. «Что вы видели?» — вторили ему клубы тумана, забираясь в горло и нос, вползая в уши, вливаясь в душу липким ужасом. Шадоу замотал головой, панически дёргаясь, но стоило ему поднять голову, как он вынужден был зажмуриться — над ним склонялась зеленоглазая тень, а на её плече, озорно перекрестив копыта, сидела Халсиен.

— Говорите, принц, — кобылка прислонилась к тени, погружая в неё копыта. — Что вы видели? Нам очень интересно, так скажите же нам.

— Аликорна! — закричал Шадоу, стоило покрытому струпьями языку коснуться его копыта. — Я видел розового аликорна!

Язык отдернулся, но не оставил его в покое. Бесконечный, всё тянущийся из ощеренной в дегтевых клыках пасти, он окружал его, как удав окружает своих жертв, чтобы затем сомкнуться и задушить.

— Опишите её, — Халсиен улыбнулась, но улыбка эта Шадоу не понравилась. Тень наклонилась к нему ещё ближе.

— Пурпурные локоны, светлеющие к кончикам, густо фиолетовые глаза! — от страха у Шадоу кололо в груди. — Больше я ничего не видел, клянусь!

— Она, — прохрипел низкий голос, и единорог с ужасом осознал, что это говорит Тень. Говорит его голосом. — Он видел её.

— Значит, он готов, — Халсиен растворилась в воздухе, а затем появилась рядом с ним — уже в своем обычном облике. — Вспоминай, Шадоу. Вспоминай.

В горло и лёгкие вдруг влилась вода, а крик потонул в шуме. Дёргая копытами, пытаясь всплыть и достичь кислорода, единорог тонул, а движения сковывали чёрные щупальца. В окружающей тьме проступило светлое пятно. Его несло туда, толкало в спину, а Шадоу упирался как мог. «Нет! Не хочу! Не хочу это вспоминать! Нет! Больно!»

Под ногами оказался твёрдый кристальный пол, а единорог с изумлением узнал немного поменявшуюся спальню родителей. Разве что вещи были совсем чужие, да более старинные. На кровати лежала аликорн, напоминавшая Флёрри, только вот выглядела она неважно. Пурпурные локоны от пота свалялись в сосульки, под глазами залегли глубокие тени, копыта дрожали. Рядом с ней сновали другие кобылки, кто с тряпками, кто с водой, но Шадоу хватило этого, чтобы понять — в комнате вот-вот появится новый член Кристальной Империи.

Но он ошибся.

Королева закричала. Закричала так громко, что у Шадоу заложило уши, и этот крик заставил двери распахнуться, впуская его самого внутрь.

— Кристалла! — выше и старше, черногривый жеребец ринулся к аликорну, подхватывая её копыта. — Держись, любимая, осталось недолго. Ты справишься.

— Сомбра, — аликорн улыбнулась слабо, копытом по лицу его проведя, но боль тут же исказила её лицо. Шадоу стало безумно жаль кобылицу, но он не видел того, как текли слёзы из глаз повитух.

Королева дёрнулась, подскочив на кровати, а затем упала на подушки. Черногривый единорог подхватил её, копытами оглаживая шею и плечи.

— Господин Сомбра, — пробормотала одна из кобылиц, глядя на жеребца, — ваш сын…

— Это мальчик? — единорог метнул взгляд на неё, одаривая улыбкой, но лишь только слёзы замечены были, как радость с его лица сошла. — Что? Что случилось?!

— Сомбра, — голос королевы звучал слабо, с каждой секундой она таяла, как снежинка на её кьюти-марке. — Я не могу. Я умираю.

— Нет! — жеребец, оглянулся на повитух. — Сделайте что-нибудь?

— Мы не можем! — запричитала одна из кобылок. — Малыш в кристалл превратился и лежал неправильно: крупом вперед. Его уже не спасти, если боги нам не помогут.

— Кристалла! — жеребец склонился над королевой, глаза которой почти закрылись. — Нет! Нет, Кристалла, останься со мной, слышишь? Кристалла! Кристалла!

Тело на его копытах обмякло, а вой кобылиц-повитух заложил уши.

— Кристалла, — прошептал тёмно-серый единорог, глотая слёзы, а Шадоу понял, что эти слёзы принадлежат ему. Разбитые осколки, бывшие его сыном, плотью от его плоти, и кровь на копытах — вот и всё, что ему осталось.

А ещё Шадоу почему-то знал, что способность превращаться в кристалл передалась сыну именно от него, а не от матери. «Это я её убил. Моё семя отравило её и уничтожило».

Судорожно подскочив и пытаясь вдохнуть, Шадоу свалился с плюшевой кушетки, на которой лежал, и упал на пол. Светло-голубое копыто помогло ему подняться, осторожно придерживая плечи.

— Теперь вы понимаете, принц?

Шадоу стиснул зубы и выпрямился. Одно он понимал и знал точно. Он не позволит этому повториться.

— Прекрасно понимаю.

Глава шестнадцатая. Смерть сближает

На следующее утро Флёрри не очнулась.

С самого утра отец и сын сидели в больничном коридоре, ожидая времени посещения, но вышедшая к ним медсестра лишь покачала головой, молча толкая перед собой тележку с окровавленными бинтами и снятыми капельницами. С одной стороны Шадоу это расстроило: он не сможет увидеть Флёрри; но с другой…

Он не знал, сможет ли смотреть на неё, под грузом вины смятый, раздавленный.

Шайнинг Армор лишь сурово кивнул в сторону выхода, и младшему принцу пришлось за ним пойти, едва ноги переставляя. Весь вчерашний день и вечер, и даже сегодняшнюю ночь его не отпускала одна единственная вещь.

Кристалла! Кристалла, останься со мной, слышишь?!

Едва веки смыкая, Шадоу видел её лицо, маской слетающее с черт Флёрри, туманом заволакивающее глаза. В ушах, стоило им расслабиться и упасть, вставал вой повитух и собственный разбитый шепот, разлетающийся эхом, каменеющий кристальной крошкой. Но чуть уши вздрагивали, а глаза открывались, всё исчезало: оставалась лишь комната, в которой он находился безвылазно. Компанию ему составляли тиканье часов, да иногда захаживающий Кэп, приносящий подносы с едой.

— Вам следовало бы поесть, ваше высочество, — он вздохнул, беря на копыто нетронутые блюда. На трёх ногах он ходил прекрасно, но сейчас слегка пошатнулся, видно, пьян. — Принцесса Флёрри ещё в больнице, но вам не следует морить себя…

— Ещё одно слово и ты вылетишь отсюда, — прорычал Шадоу, не поворачиваясь к кристальному пони. — Пошел вон.

Кэп вздохнул, но подчинился. Оставив на столе поднос со свежими и ещё горячими гренками и чашкой какао, он поклонился и вышел, безмолвно шевеля губами. Шадоу знал, что он испытывал искреннее сочувствие, и что зря обидел верного помощника и товарища, но любой разговор о Флёрри оставался болезненным для него. Вечно кусаемые теперь губы кровоточили, во рту был постоянный привкус крови.

Единорог перевернулся на живот, подминая под себя копыта и телекинезом подтянул к себе небольшой альбом и уголёк. Совершенно игнорируя соблазнительный запах, он начал набрасывать портрет той, что владела когда-то сердцем чёрного короля…

Он осторожно вырисовывал глаза, уделяя им особое внимание. Именно они были ключевым отличием между ней и его сестрой. Именно они на каждом рисунке наполнялись или похотью, или несоизмеримой болью, а иногда просто угасали. И каждый раз, глядя на законченный рисунок, Шадоу видел Флёрри. С другой причёской, но это была его сестра.

— Дискорд! — принц выругался, смял листок и бросил его в стену. Бумага отскочила, упав на кристальный пол, полный таких бежево-коричневых комков. Шадоу закрыл глаза копытами, стараясь понять, что чувствует он сам, а чьи чувства ему не принадлежат. Или не совсем ему…

— Вы делаете линию лба слишком выпуклой, принц. У королевы Кристаллы он прятался под чёлкой, потому что она стеснялась его чрезмерной покатости.

Шадоу вздрогнул и поднял голову. Прямо перед ним стояла Халсиен. Её, как всегда, окружал клуб дыма, но на этот раз он имел запах персиков. Кобыла глядела на него поверх очков половинок, а собранные на затылке пепельные волосы растягивали её лицо, как надтреснутую маску.

— Давно вы здесь? — Шадоу потупился, заметив в её копытах один из своих рисунков. — Отдайте. Я не хочу, чтобы вы это видели.

— Я всё равно это увижу. В ваших мыслях, — пони протянула ему эскиз, который единорог тут же выхватил. — Насколько я слышала, принцесса всё ещё в реанимации. Ваш отчим вас не пускает?

— Он мой отец, — жеребец нахмурился, сжимая зубы. — Даже если я не его родной сын, он всё равно мой отец.

— Даже если он так не считает? — ухмыльнулась Халсиен, ловя его подбородок копытом. От этого прикосновения Шадоу стало не по себе. — Вы слишком наивны, ваше высочество. Вы всё ещё верите, что это всего лишь страшный сон. Что вам солгали. Кутаетесь в эту спасительную ложь, пытаясь защититься. Но с другой стороны, этот факт вам помогает сблизиться с сестрой.

— Вы лжете, — прошипел Шадоу, резко отдёрнув голову в сторону. — Я не ищу спасения во лжи, как трус, и я уже не жеребёнок, чтобы быть наивным. И с Флёрри я не сближаюсь.

— А, то есть то, что вы лишили её невинности, покалечив при этом, не является фактом вашего «сближения»? — Халсиен двусмысленно потянула последнее слово. — Вы не трус, принц Шадоу, но вы боитесь. Страх — основная ваша стезя, то, что сделало вас великим. Вы творили ужасные вещи, да, — она усмехнулась, глядя на набычившееся выражение лица принца. — Ужасные, но великие.

— Я не Сомбра, — слова прозвучали холодно, твёрдо. Лицо Шадоу исказил оскал. — И никогда им не был и не стану. И вы сами говорили, что он экономику Империи развалил.

— Сейчас вы больше всего на него похожи, — льдистые глаза кристальной пони смотрели будто сквозь него, вспоминая облик короля. — Та же злоба в глазах, тот же оскал. Продолжайте в том же духе и однажды вы поймете, что отступать уже поздно. Вы станете Сомброй. Или же учитесь контролировать свои чувства.

Кобылица пристально посмотрела ему в глаза, и Шадоу понял, что её слова действительно его напугали. «Я не хочу им становиться. Я не Сомбра. Я никогда им не был и никогда не стану!»

— Вы лжете сами себе. Трусливо прячетесь за своими убеждениями. Посмотрите правде в лицо, — Халсиен зажала трубку в зубах, вдыхая персиковый дым. — Взгляните в зеркало и скажите, что вы видите.

Шадоу повернул голову, глядя на висящее на стене зеркало. Там он видел лишь себя: растрёпанного, непричесанного и небритого.

«Побрейся уже, чудо с рогом!»

— Себя, — вздохнул единорог, трогая копытом щетину.

— Только себя?

— Да.

— Хорошо, — кобылица кивнула, подходя к столу и оставляя за собой клубы дыма. — Вам стоит поесть и привести себя в порядок. Если вы будете игнорировать свое состояние, вас могут положить рядом с вашей миленькой, покалеченной вашими стараниями сестричкой. Не в реанимацию, конечно, но близко…

— Замолчите, — Шадоу не понял, когда его голос превратился в низкий, утробный рык. Зубы скрипели, чуть ли не крошились, желваки выступали, подрагивая от напряжения. Обычно мягкий голос исказился невообразимо, заставил гласные зарычать, поток воздуха вырваться из горла прямо в нёбо. — Закройте свой рот.

Халсиен лишь усмехнулась, оставив голову вполоборота. В льдистом глазу скользнула удовлетворенная искорка. Подойдя к столу и подхватив поднос, она вернулась к его кровати, протягивая еду на правом копыте.

— Ешьте. Я зайду к вам завтра и мы приступим к занятиям. Если вы хотите контролировать свой гнев, вам следует быть сдержаннее.

Шадоу лишь смотрел на неё сквозь неровный прищур. Он телекинезом подхватил поднос, перенеся его к себе на кровать, но к еде не притронулся. Кобыла лишь кивнула, развернулась и ушла. Единорог ещё некоторое время глядел ей вслед, сверля дверь взглядом, но затем спрыгнул с кровати, предусмотрительно обезопасив чашку с какао, и ушел в ванную.

Вышел он оттуда уже побритый и причёсанный, хотя настроение ничуть не улучшилось. Спать не хотелось от слова «совсем», да и закрывая глаза он видел искаженное болью лицо аликорна. А какого именно — различить не мог. Они сливались, как абсолютные близнецы.

«У них разные глаза и разные гривы, — убеждал себя Шадоу, ходя по комнате кругами. — У них разный окрас, разный цвет волос, разный голос, разный возраст. Они не близнецы. Флёр не она, и она — не Флёрри. И сестру свою я защищу. Я спасу её. Спасу».

В конечном итоге, день ознаменовался ещё двумя посещениями Кэпа, менявшего подносы с так и не тронутой едой, а под вечер пришел отец.

Он выглядел усталым, а свет закатного солнца лишь сильнее подчёркивал морщины на его лице, появившиеся буквально за несколько часов. В синей гриве промелькнула пара поседевших прядей, хотя, может быть, Шадоу просто показалось.

— Кэп сказал, ты ничего не ешь, — сухо произнес он, оглядывая комнату и находя поднос с лимонным пирогом как факт подтверждения его слов.

— Я не голоден, — серый единорог лежал на кровати, смотря в потолок, но, услышав голос отца, отвернулся к стене. Раздался цокот копыт, он подошел ближе.

— Ты не ел с того самого дня, как вернулся. Не смей мне лгать.

— Я не хочу есть, — процедил Шадоу, закрывая глаза и пытаясь сохранить спокойствие.

— Я тебя не уговаривать пришел. Сказал: ешь, значит ешь. Если не будешь двигать вилку сам — запихну насильно, понял? Если с тобой что-нибудь тоже случится, Кейденс с меня шкуру снимет вместе с мясом, а потом ею же будет утирать слёзы.

Младший принц едва слышно фыркнул, но не пошевелился. Мама… Единственная, кто его любит. Кроме Флёрри. Будет ли она делать то, о чем говорит отец?

— В общем, я приду через полчаса. Если ты это всё не съешь, я тебя обездвижу и затолкаю в глотку насильно, ясно?

Бросив безликое «ага», Шадоу услышал, как удаляется цокот копыт и хлопает дверь. Он достал из-под подушки рисунок, разгладив его копытами, и внимательно всмотрелся в него. Это была уже не Флёрри и даже не Кристалла; похожая на них, но другая аликорн, такая же нежная и мягкая, доверчивая и любящая…

— Я не причиню ей больше вреда, — Шадоу покачал головой, закрыл глаза, а затем его рог обхватила лёгкая красная дымка. Бумага съежилась в магическом пламени и упала на простынь щепотками пепла. Чернеющие, осыпающиеся, но ещё тлеющие комочки, они стирали лицо и черты аликорна.

Заснув, единорог видел прошлое. Он видел, как в Кристальной Империи проводился какой-то великолепный и пышный бал, где он танцевал с самой королевой. Кобылка положила голову ему на плечо, ловко вальсируя на трёх копытах, а сам единорог счастливо улыбался, глядя на неё. В его глазах, красных, как рубины, светилась искренняя радость, а зрачки и блики имели гранёную правильную форму. Шерсть и грива сияли, как и всё вокруг, но с блистающей улыбкой ничто даже сравниться не могло.

Проснулся Шадоу только утром, когда Кэп теребил его за плечо. Он снова принес поднос с едой, но принц сразу же послал его прочь вместе с тостами и джемом.

— Ваше высочество, ваш отец мне выговор сделает!

— Это единственное, что он может с тобой сделать. Уходи и не возвращайся сюда с этой гадостью. Видеть её не могу.

Урчащий на всю комнату желудок и сосущее ощущение под ложечкой говорили об обратном. Кэп заломил брови, осуждающе покачал головой, но подчинился. Оставшись один, принц почувствовал, как голова раскалывается надвое, а в висках шумит.

Дверь снова открылась и он не глядя крикнул:

— Я же сказал: убирайся прочь со своей едой!

— Я вовсе не собираюсь кормить вас, я не ваша нянька и не ваша мать. Впрочем, ваша голодовка ничего не даст — если вы хотите умереть голодной смертью во искупление грехов, Кристальная Империя самое неподходящее для этого место.

Единорог резко вскинул голову. Перед ним стояла Халсиен, держа в копытах длинный синий, как звёзды, кристалл. На его боковых гранях были начертаны какие-то руны, светящиеся белым.

— Что вам нужно? — устало спросил он, отводя голову в сторону. — Или вы опять пришли говорить мне о том, чего нет?

— Вы заблуждаетесь, говоря, что проблемы нет, но нет. Я пришла не за этим. Вы хотели, чтобы Сомбра остался в прошлом — я пришла помочь вам в этом. Научить.

— Как? — Шадоу повернулся, с подозрением глядя на профессора. — Каким образом вы можете меня учить контролю? Разве такие вещи не блокируются магией? Разве обычные кристальные пони могут такое сделать?

Халсиен скривилась, будто её заставили раскусить лимон.

— Насколько же вы бездарны, ваше высочество, — процедила она сквозь зубы, глядя на него с презрением. — Я столько раз показывала вам, что мои способности вырвались далеко за пределы, которые вы привыкли видеть. Да, Я могу вас научить. Будете спрашивать как — не отвечу. Должны же вы хоть до чего-то додуматься сами.

Кобылица поставила кристалл на стол и развернула его гранью с руной луны к себе. Шадоу щурился, наблюдая за ней, но держал себя напряженно. Что-то пугало его в Халсиен после того сна с тенью.

— Для начала вам нужно освоить собственное тело, — Халсиен взмахнула копытом; кристалл на столе вспыхнул, а часть её тела превратилась в непробиваемую броню, отливающую голубизной. — Кристалл, стоящий на столе — Кристалл Защиты. Благодаря ему я могу превращаться в нерушимое вещество с кристаллической решеткой. В зависимости от количества граней и длины мои силы и способности к кристаллизированию увеличиваются или уменьшаются. Как вы видите, у моего кристалла три грани: грань Защиты, грань Здоровья и грань Мудрости, — она указала на руны. — Это их графические отображения.

— То есть, кристаллизирование напрямую зависит от кристалла извне? И он концентрирует силы, которые получают все кристальные пони? — Шадоу внимательно рассматривал синий брусок, излучающий тихий, но безумно синий свет. — Тогда почему я кристаллизировался? У меня ведь нет такого накопителя.

Халсиен ухмыльнулась, а затем протянула ему что-то.

— Вообще-то есть.

Из груди Шадоу вырвался невольный вздох. На голубом копыте Халсиен лежал небольшой красный кристаллик, четырехгранный, неровный, но такой знакомый.

— Это…

— Самый первый кристалл, выращенный вами на лабораторной работе. Так уж вышло, что он стал вашим накопителем.

Шадоу с превеликой осторожностью его на копыто взял, боясь дохнуть лишний раз, чтобы не сломать хрупкую вещицу. С щемящей тоской он тотчас вспомнил, как сильна была его радость, когда это маленькое, хрупкое сооружение всё же появилось на столе перед ним, слетев красными искорками с рога.

— Тут четыре грани, — Шадоу приблизил кристалл к глазам, рассматривая его, вспоминая снова и снова свой восторг и восхищенные вопли Флёрри под ухом. — Это что-то значит, да?

— Да, — Халсиен наклонилась так, чтобы их глаза были на одном уровне. — Грань Защиты, грань Агрессии, грань Магии и грань Здоровья. Грани Защиты и Здоровья у вас развиты лучше, — она кончиком копыта указала на более широкие стенки кристалла. — Но остальные начала у вас тоже есть. Просто управлять вы ими не можете.

— А вы можете? — Шадоу оторвал взгляд от кристаллика, переведя его на Халсиен. — У вас нет граней Магии и Агрессии, насколько я понял.

— Контролировать свои специфические грани вы научитесь сами. Моя задача — обучить вас контролю над кристаллизацией Защиты и Здоровья. Сядьте. Я расскажу вам, на что они влияют, и как вы можете их использовать.

Шадоу пришлось подчиниться. Опустившись на кровать, он приготовился внимательно слушать.

— Вы правы: грани Агрессии и Магии я вам объяснить не смогу. Но Защита и Здоровье — две грани, которые есть у каждого кристального пони. По крайней мере, были до того, как король Сомбра истребил их до единого, оставив себя одного.

— А вы? — недоверчиво спросил Шадоу, морщась от упоминания короля. У него сложилось весьма стойкое впечатление об этом историческом лице; Единорог с кривым рогом должен был навсегда остаться в истории и не вернуться вновь.

— Он так думал, — Халсиен ухмыльнулась. — Но вернемся к граням. Защиту вы уже дважды использовали: резкое превращение в кристальную статую спасало вас от ударов отца и падения сталактита. Единственное — ваши превращения были стихийными и неконтролируемыми, полагались на ваши эмоции. Когда вашей жизни угрожала реальная опасность, вы обращались. Это к вашим мыслям о том, почему вы не становились кристаллом на тренировках. Вы знали, что отец не причинит вам вреда, поэтому и были спокойны.

Грань Здоровья — восстановительная. Если ваше тело сильно повреждено, вы можете по собственному желанию превратиться в кристалл. В момент превращения вы уязвимы, но ваше тело будет регенерировать быстрее, залечивая даже самые ужасные раны. По сути, — Халсиен загадочно улыбнулась, — именно благодаря этому свойству его величество выжил после нападения грифонов, незадолго до его изгнания во льды. Только там его ускорила темная магия.

— Жаль, что они его не убили тогда, — Шадоу скривился, осторожно кладя свой кристаллик на кровать. Профессор приподняла бровь.

— Вы хотели бы сейчас быть мёртвым, принц Шадоу?

«Да. Тогда я бы не покалечил Флёрри. Она была бы здорова и счастлива без меня».

— Что ж, воля ваша, — Халсиен выпрямилась и направилась к двери. — Вы должны хорошенько подумать. Я приду к вам послезавтра, и мы продолжим. Урезоньте свою ненависть, пока она вас не уничтожила.

---

Флёрри не очнулась даже через неделю, а Халсиен так и не пришла.

Единственными посетителями Шадоу были Кэп с едой и отец, захаживающий редко. Правда, последний не бывал в этой комнате дольше пяти минут — скажет что-нибудь жесткое, прикажет не грубить Кэпу и есть и уйдет. Слуга же оставался с ним подольше, принося новости, пытаясь хоть как-то развлечь. Комнатный арест и голодовка не прекращались, но принца это заботило не больше, чем цвет Кристального Сердца на ярмарке.

Флёрри не приходила в себя, а больше он ничего знать не хотел.

Кипа рисунков скопилась по всей комнате. Служанок он не пускал, как только Кэп пытался притронуться к бумагам — рычал, словно дикий зверь, а сам всё продолжал рисовать мёртвую королеву и живую принцессу, соединенных единой плотью.

Живую ли ещё?..

За прошедшую неделю он осунулся, щёки впали, под глазами появились круги и глубокие тени залегли на всём лице. Большую часть времени Шадоу спал, остальное — рисовал. Рисовал так много, что в комнате кончилась бумага и ему пришлось перейти на стены. Уголь ложился на кристалл хорошо, но смазывался быстро, стоит неловко копытом махнуть. Он посылал за бумагой, но Кэп лишь разводил копытами: всё, что было в замке, он уже принес, а когда будет новая закупка — только принцесса Кейденс знает.

Каждый вечер отец заходил к нему в разное время, говорил одно и то же. «Флёрри не проснулась». А следом, но уже в мыслях, Шадоу слышал: «Из-за тебя. Ты её ранил, ты ей навредил. Ты. Ты. Ты. На её месте должен был быть ты».

Сердце от таких мыслей сжималось болезненно, отец уходил, а единорог продолжал рисовать. Казалось, он уже выучил досконально все черты лица обеих кобылок, но теперь Шадоу не мог сказать, где рисовал сестру, а где — мёртвую королеву. Называть по имени он её не хотел: оно и так слишком громко звучало в его снах, громом в перепонках барабанных отдаваясь. А к этому имени прибавлялось истошное «Сталактит!», и Шадоу просыпался, чувствуя, как сердце бешено скачет в горле, пытаясь защитить, закрыть собой, спасти.

А пару раз он чувствовал, как его грудную клетку пронзает каменный клинок, острым концом пробивая дыру, из которой фонтаном брызжет кровь. Она капает на нежно-розовую шерстку, придает ей бурый оттенок, но Флёрри жива, невредима. Напугана, правда, но это не суть.

В конце концов, когда его копыта начали трястись, перепачканные в угле, — рисовать Шадоу привык копытами, телекинез был недостаточно точен, — он обессиленно упал на кровать, раздавленный своим горем. Флёрри так и не проснулась. И всё из-за него.

«Если бы я не кристализировался, она была бы жива. Если бы я не сбежал с ней, она была бы невредима. Если бы я не поцеловал её тогда, всё было бы хорошо. Я должен защитить её. Оградить от себя. Ей не нужно быть рядом со мной, раз я причиняю ей боль».

С каждым заходом солнца надежда на выздоровление принцессы умирала. Шайнинг Армор говорил, что её состояние остается стабильно тяжелым, но Шадоу в это не верил. Она умирала так же, как и его мечты о светлом будущем.

«Если она умрёт, я не смогу жить с этим. А если мама узнает? Отец скажет ей. Конечно, скажет. Я сделал их несчастными. Я столько горя принёс ей, моей маме, единственной, кто действительно меня любил. Я должен прекратить. Решить эту проблему раз и навсегда».

До чутких его ушей донеслись вопли, визги и чей-то плачь. Единственное, что Шадоу смог разобрать — «Принцесса Флёрри!»

«Вот и всё. Она умерла».

Слёзы из глаз не потекли, лишь горло сдавило скребущим копытом, заставив сердце ухнуть вниз. Шадоу встал с кровати, с полным безразличием в глазах подошел к столу и вытащил из него ножик для заточки перьев. Маленькое, но острое лезвие. Самое то.

Он хотел пойти в ванную, но ноги подкосились; единорог кое-как успел схватиться за край кровати, чтобы не упасть от слабости.

«Она умерла, значит, мне незачем жить. Я и так принёс слишком много горя. Лучше я умру, чем буду жить в вечном обвинении. Они будут лгать мне, говорить, что всё хорошо, но я-то знаю, что они будут меня винить. Я не смогу жить с этой виной сам».

За дверями кто-то бегал, что-то кричал, но Шадоу уже не слышал. Он опустил голову, глядя на свои копыта. Потускневшее поле телекинеза кое-как удерживало на весу ножик, но глаза туманом заволокло. Единорог будто не осознавал, что творит. Он лишь опустил нож, выводя линию, которая должна лишить его жизни.

Боль пробудила.

Шадоу едва слышно вскрикнул, но от недоедания его голос не смог даже всколыхнуть воздух. Жгучая полоса, из которой капала на простынь и пол кровь, заставила его зашипеть от боли, но вторую Шадоу провести уже не смог. Телекинез прервался, ножичек со звоном упал на пол, а единорог уставился на стекающую густо-вишневую жидкость. Во рту почудился металлический привкус, глаза испуганно зажмурились, не желая видеть. В горле встал комок, как при тошноте, в животе — спазм.

Хлопок двери и знакомый голос, всегда холодный, а теперь встревоженный, испуганный:

— Шадоу, ты что творишь?!

Жеребец открыл глаза лишь тогда, когда услышал приглушенный треск рога, выдававший едва понятную формулу заклинания. На его копыте тут же появилась эластичная повязка из неизвестного малинового материала; наверняка магический бинт, заживляющий раны и порезы.

— Ты совсем голову потерял? — голос отца перешел на рык, а оказавшись рядом с ним, единорог здоровым копытом схватил его за плечо. — Ты с ума сошел?!

— Тебе-то какое дело? — вяло спросил Шадоу, а затем начал сдирать повязку, вгрызаясь в неё зубами, прокусывая вены выше. Сквозь пелену ярости, внезапно накатившей на него, он слышал голос отца, но не понимал слов. Хотелось рвать себя на части, уничтожить это тело, умереть наконец окончательно и не воскресать больше. Он уже и так слишком много боли причинил! Уже успел за свою короткую жизнь заслужить ненависть за то, чего не совершал! Уже и так считается виновником всего плохого, что происходит! Из глаз хлынули слёзы, но они мешались с рычанием и непонятными, животными криками. Только отчаяние, гнев и злоба на самого себя лились бесконечно, окружающее пространство заполняя, застилая глаза.

Внезапно Шадоу понял, что его обнимают.

Он не смог сопротивляться: сказалось голодание. Шайнинг Армор даже одним копытом сумел обхватить его за плечи и прижать к груди, становясь между окровавленными зубами и искусанным копытом. На него тотчас опустились такие же повязки, останавливающие кровь, а отец необычно тихо прошептал:

— Ты мой сын, Шадоу. Мне есть до тебя дело.

Внутри единорога что-то дрогнуло, а чуждая ласка отца показалась сначала миражом.

— Я был к тебе несправедлив. Я погряз в подозрениях. Ты ведь действительно не виноват, — младшему принцу послышались странные нотки слёз в голосе отца. — Я слишком строго к тебе относился и считал врагом. Прости. Прости меня, Шадоу. Мне нужно было слушать Кайди; она всегда тебя защищала.

Белый единорог лишь сильнее обнял серого, стараясь этим объятием передать всё, что он чувствует, но Шадоу этого было достаточно. Он был настроен на прием, и слова отца не противоречили эмоциям. «Он назвал меня сыном. Он назвал меня сыном!»

По серой шерсти скатились последние слезинки, а грудь разрезал кривым ножом всхлип. Шайнинг Армор погладил его по голове, стараясь успокоить, а Шадоу не верилось. Всегда суровый, как зима, отец теперь казался гораздо ближе и роднее, чем раньше. Уткнувшись в его шерсть, единорог пытался перестать плакать, но всхлипы один за другим разрезали лёгкие.

— Я не должен был уходить, прости меня… Это я виноват… Я трус и слабак.

— Ты сделал то, что сделал. Прошлого нам не изменить. Ты спас свою сестру от смерти под сталактитом. А затем не стал паниковать на месте и вернулся, не раздумывая. Я не могу сказать, что-то, что вы оба натворили — правильно, но ты сумел найти в себе силы сделать всё для спасения Флёрри. Ты сумел признаться в своем страхе — это уже делает тебя храбрым.

— Но ты ведь всегда говорил…

— Шадоу, взгляни на меня. Я пытался воспитать из тебя воина, превращаясь в него сам. Я на много лет забыл, что значит мягкость и слёзы. Я шестнадцать лет боялся собственного сына, Шадоу. Из нас двоих трус — я.

Шадоу молчал, пытаясь переварить информацию. Дыхание отца успокаивало его, сердцебиение клонило в сон. Он не мог обнять отца так же, как мать или сестру, но чувствовать такое нужное тепло было приятно и необычно одновременно.

— Спасибо, пап. Спасибо.

Шайнинг Армор лишь погладил его по голове, а через минуту выпустил, убедившись, что сын успокоился.

— Флёрри пришла в себя. Ты пойдешь к ней?

Шадоу закрыл глаза и убито покачал головой. Он хотел увидеть Флёрри больше всего на свете, но…

— Нет. Я не должен больше её видеть. Мама права: эта лихорадка скоро пройдет, и тогда всё снова станет хорошо. Я уверен.

Шайнинг Армор понимающе кивнул. Шадоу вздохнул и закрыл глаза. Под повязкой жгло, но единорог не морщился. Сам виноват.

«Я должен защитить Флёрри. Даже от самого себя».

Глава семнадцатая. Начало нашего конца

Когда она проснулась, было светло и ярко. Запах лекарств щекотал нос, казался привычным; они поступали через маленькие трубочки, тянущиеся от лица к неизвестному аппарату под кроватью. Боли не было, лишь слабость и желание как можно скорее заснуть обратно.

Сделать этого не дали: какая-то пони во всём белом вскочила со стула и подошла к ней, кладя копыто на лоб.

— Как себя чувствуете?

Аликорн раскрыла глаза пошире и увидела стены. Кристальные, белые, слепяще-блестящие. Матовые блики от них били по глазам, а дрогнувшее копыто ощутило неприятное присутствие иглы в вене. Принцесса завертела головой, стараясь сориентироваться, но копыто медсестры помешало ей резко двигаться.

— Успокойтесь, с вами всё в порядке. Вы в Кристальной Империи, в больнице. Больше вам ничего не угрожает.

— Где?.. — хриплым от молчания голосом просипела Флёрри, но она её перебила.

— Вашего отца уже извещают. Скоро он будет здесь. Он всё время был рядом, но сегодня решил отдохнуть. Как только он придет, вас тут же оповестят.

— А Шадоу? — аликорн зарделась, но потом добавила: — Мой брат тоже был здесь?

Лицо приятной на вид кобылки резко стало осуждающим.

— Поверьте, на вашем месте я бы беспокоилась о нём меньше всего. Отдыхайте, я принесу вам поесть.

Как только за дверью скрылся блестящий желтый хвост, Флёрри села на кровати. Почему эта пони так резко отозвалась о Шадоу? Разве он сделал что-то плохое для неё? Нагрубил что ли? Но это ведь не повод так говорить…

Аликорн не задумываясь скинула одеяло и замерла, глядя на всё, что находилось ниже поясницы.

Теперь, кажется, она понимала, почему о брате так высказались.

Тело, начиная от пупка и заканчивая репицей хвоста, было замотано бинтами, выпускающими наружу лишь хвост, двухцветной градиентной волной падающий с кровати на пол. Отсутствующие кьюти-марки тоже были скрыты пористыми лентами, сквозь которые едва-едва просвечивала шерсть.

Двинув ногами, она чуть не согнулась от боли; низ живота будто полоснуло ножом. Кое-как сдерживая болезненный стон, она легла обратно, подушку сминая. Это… Это то, что сделал с ней Шадоу? То, из-за чего она потеряла сознание?

Флёрри помнила только свой безумный вопль и испуганные глаза Шадоу. Неизвестно почему, висящий над ними сталактит начал падать, а Шадоу… Он был в ней, когда это произошло. И его глаза начали стекленеть.

Потом яркой вспышкой сверкнула боль, отдаваясь в животе. А после — темнота, в которую падаешь с головой; которая притягивает тебя, оплетая плечи и ноги скользкими лентами, пахнущих гнилью и фиалками. Воздуха нет, а в лёгкие вливается чёрная вода, такая плотная, что даже закашляться не выходит, а открыть глаза невозможно и вовсе. И спасением остается лишь сон.

Флёрри видела сны, но не помнила их. Сплошные цветные пятна, оттенки и спектры. Перед глазами постоянно плавали какие-то круги, окутанные дымкой, а слух искажался, говоря голосами тех, кого она любила, то, что они никогда бы не сказали. Мама кричала на неё, проклинала и взывала к лордам Тартара, отец плакал, что-то бормоча, а Шадоу гнал аликорна прочь. Слова-ножи впивались в её душу, заставляя ту истекать кровью, корчиться в муках. Они во всём винили её, но Флёрри не понимала, что она сделала. Она чувствовала себя виноватой, но не знала, за что должна винить себя.

Воспоминания прервала всё та же медсестра, подошедшая к ней с небольшим подносом. На нем стояла тарелка овсянки с черникой и медом и апельсиновый сок. Пони помогла ей аккуратно сесть, развернула ножки подноса, поставив его так, чтобы Флёрри было удобно есть, и кивнула.

— Ешьте, ваше высочество. Ваш отец уже в пути.

— Что со мной было? — голос получился на удивление дрожащим, взволнованным. Флёрри смотрела на кобылку, стараясь не упустить ни единое подрагивание мышц лица, ни один отведенный взгляд. Пони замешкалась, а затем, осторожно отодвинув поднос от её копыт, спросила:

— Вы уверены, что готовы принять всю правду, ваше высочество?

Принцесса лишь кивнула, затаив дыхание.

— Во время полового акта ваш партнёр каким-то образом повредил ваши внутренние репродуктивные органы, вызвав обильное кровотечение. Из-за этого вы потеряли сознание от болевого шока, а затем начали истекать кровью. Ваш брат и отец вовремя доставили вас в больницу, но это мало помогло. Вы были сильно ослаблены, а внутренние раны продолжали кровоточить, даже когда врачи их зашили. Вы пролежали без памяти около недели, принцесса.

Флёрри показалось, что внутри неё что-то оборвалось.

— Но не волнуйтесь, с вами и вашими будущими детками всё будет в порядке, — медсестра ласково положила ей копыто на плечо. — Ваша наставница подсказала нашим врачам правильный метод вашего лечения и вы, хвала Селестии, очнулись.

Дальнейшие слова пролетали мимо ушей. Аликорн сидела на кровати, не понимая смысла сказанного, а в глазах туманной пленкой встали слёзы. Какое-то неведомое чувство, зловонное и отвратительное, нашептывало ей гадости, говорило, что Шадоу её не любит, что он предал её, бросил здесь, в больнице, оставил её одну, вернул обратно в Империю. Они же хотели сбежать, сбежать и быть счастливыми, а он… а он…

— А вот и ваш отец! — кобылка кивнула вошедшему принцу и отстранилась. — Добрый день, ваше высочество. Я вас оставлю, если что — зовите.

Дождавшись, пока пони уйдет, Шайнинг Армор подошел к дочери, тихо положил копыто на её. Флёрри сидела, как в воду опущенная, свесив мордочку, и слёзы из глаз её бежали медленно, вязко.

— Ты как, сердечко моё?..

— Нормально.

Не выдержав, принцесса развернулась к отцу и обхватила его копытами, сжимая в объятиях, молча всхлипывая и утыкаясь ему в шерсть. Единорог, встав на задние копыта, мягко обхватил её плечи поверх крыльев своим копытом, мордочкой потираясь о её гриву, успокаивая.

— Всё хорошо, Флёрри. Всё в порядке, главное — ты пришла в себя.

Флёрри молчала сначала. А потом спросила:

— Где Шадоу?

Шайнинг Армор вздохнул, закрыв глаза на мгновение. Открыв их, он с как можно большей лаской взглянул на дочурку.

— Твой брат не смог прийти, сердечко моё. У него… некоторые проблемы. О! — он зажег рог; заструилось малиновое пламя, и из седельной сумки вылетела потрёпанная и замусоленная улитка. — Я принёс тебе твою Вамми. Врачи говорят, что тебя ещё не скоро выпишут, и я подумал…

— Спасибо, — сухо ответила Флёрри, мрачно глядя на игрушку детства, опустившуюся на кровать. Потасканная, с одним оторванным глазом, улитка представляла собой жалкое зрелище. Может, она когда-то её любила, но вот только ей был год, а теперь…

Комната погрузилась в неловкое молчание, прерываемое только всхлипами, и то редкими. Отец стоял возле её постели, переводя глаза с неё на игрушку, но, поняв, что его затея провалилась, незаметно кивнул и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Лишь мотнул головой и сказал:

— Отдыхай. Тебе надо набираться сил. Я ещё зайду.

С несвойственным ей равнодушием Флёрри кивнула и улеглась на подушки, слушая скрип двери и матрасных пружин. Лёгким движением копытца улитка была сбита, свалена на пол. Но от этого так грустно сделалось на душе. Невыносимо. Аликорн с каким-то затравленным взглядом, словно прося прощенья, проводила исчезающую под ближайшей тумбочкой игрушку. Показалось в этот момент, что какой-то кусочек детства у неё отобрали, разбили вдребезги, и не склеишь, не соберёшь обратно.

Светлый ангел в ней умер, оставив после себя лишь пару шрамов и упавшие перья, реющие на ветру.

---

Он хотел убить себя.

Черногривый единорог сидел за столом, упершись в него локтями и положив на копыта голову, а прямо перед ним стоял изысканный кубок с отделкой из темных аметистов. Издалека они казались чёрными и бездонными. Словно всасывали окружающее пространство, забирая всю радость, всё счастье, оставляя лишь леденящий душу холод и звуки. Шепот. Чей-то тысячелетний шепот, шелестящий, говорящий на тысячи языках. Глухой, пугающий и неизвестный.

Он сам положил туда яд.

Вино. В кубке всего лишь вино. Жеребец знал, что это ложь. В кубке его смерть — долгая и мучительная, но он должен принять её. Он обязан это сделать. Ради той, кого любит. Он отравил её, так пусть будет называться отравителем по праву, по делу.

Красное пламя обхватило тонкую гранёную ножку, подняв сосуд в воздух. Он боится; по щеке стекает слеза, но не ужаса, а горя. Смысла жить дальше нет. Он стоит на краю пути и готов войти в бесконечную реку, что несет души дальше в потоки. Её называют рекой времён. Жаль только, что его время так скоро подошло к концу.

Пригубив, единорог зажмурился и вздрогнул, услышав внутренний голос. Она плакала, молила его это не делать. Но он лишь стиснул зубы, а затем залпом опрокинул жидкость, готовясь к смерти.

Казалось, горло сдавило тисками. Дышать было невозможно; он молотил по нему копытами, кашлял, выгибался в агонии. Жеребец упал на пол, ударившись виском о грань квадратного стола, и заскреб копытами по полу. Горло и лёгкие жгло драконьим пламенем. Теперь он понял, почему этот яд так называется. Ты будто горишь заживо, только изнутри, задыхаясь от дыма, а тело твоё пронзает боль, выворачивая суставы, заставляя кровь кипеть…

Глаза затуманились, или из ноздрей и вправду пошел дым? Он стиснул зубы в последний раз, отпуская сознание, позволяя ему наконец умереть и попросить у неё прощения. Какой теперь смысл что-то решать, когда-то, чего он хотел больше всего на свете, то, чего он не мог дождаться, умерло у него на копытах? К чему был целый год счастья, кружившего, пьянившего, заставлявшего улыбаться и дарить нежность, если оно закончилось такой грязью?

Зря он это сделал. Зря отпустил.

Глаза покрыла мутно-красная плёнка, а движения стали скованными. Валяющиеся на полу аметисты, чёрные, как пустынные зёвы Тартара, отражали его в себе, постепенно поглощая, утягивая реальность. Он моргнул. Слишком медленно. Кристальные веки не могут моргать быстро…

Единорог надеялся, что он умрёт. Что он заслужит прощение. Что ему больше не будет так больно. Но природа дала о себе знать.

Если бы он только не пустил сознание на самотёк! Если бы он только заставил себя подавить рефлексы и умереть!

Единорог молниеносно встал на ноги, глядя на тающие в остатках вина камни. Бордовые лужи на ковре шипели, а подняв голову, он понял. Яд подействовал. Но не так, как он ожидал.

В виде кристального пони он покрывался красной чешуей, гибкой, как драконья, с небольшими пластинами на боках и спине, помогающими быстро и ловко передвигаться. Мир всегда виделся сквозь красную плёнку, мешавшую всё с кровью, которую он никогда не видел на своих копытах, хотя проливал её достаточно.

Но не теперь.

Его облик изменился. Чёрные, блестящие, словно покрытые дёгтем, ноги и бока обросли шипами, шея и копыта до колен покрылись серебряной броней, которую он после никогда не снимет, до прихода двух сестёр. Из точеных, словно вырезанных искусным лобзиком глаз плыли фиолетовые языки пламени, перетекающие в тени, клубившиеся за его спиной. Светящиеся склеры, ядовито-зелёные, как аура чейнджлингов, пускали блики на чёрный кристалл, переливающиеся на каждом выступе, каждой грани. И лишь озлобленные, полные ненависти к себе и другим, красные глаза, — единственное, что осталось прежнего, — сверлили пространство. Будь у них сила, они бы поджигали всё, что могли, рушили, кромсали, ломали, крушили, рубили, резали…

«Я даже умереть не могу, — подумал единорог, с размаху опуская копыто на стол. Нога прорезала воздух как нож — масло, и оставила на столешнице глубокую трещину. Буквально чрез секунду он на куски развалился, пылью жеребца осыпав. — И всё из-за проклятой природы. Она погибла из-за неё! Если бы мой сын не кристаллизировался, она была бы жива… Если бы я не был таким, она была бы жива… Кристалла…»

Чёрная, как ночь, ненависть захлестнула его сердце. Яростной вспышкой полыхнул гнев, заставив жеребца встать на дыбы, запрокинуть голову и заржать, выпуская пламя из ноздрей. Удар копыт пришелся по остаткам стола, превращая его в пыль, в прах, а заползающая в сердце тьма скользкими щупальцами окутала душу, затмила глаза, одурманила.

«Я уничтожу каждого кристального пони на этой земле. Никто больше не пострадает от маленьких жеребят, разрывающих чрево своим матерям. О, теперь я понимаю, за что отец так ненавидел меня! „Ты разорвал свою мать на куски! — кричал он в бешенстве. — Ты, маленький паршивец, погубил мою любовь!“ Как я его понимаю! Только он винил во всем меня, но я не буду винить сына. Это моя вина. Я отравил её, отравил её своим семенем, но больше я такого не допущу. Никто больше не пострадает от этой генетической холеры! Я не позволю!»

Шадоу вздрогнул. Тиканье часов равномерно плыло по комнате, наполняя её уютом и некой таинственностью. Сердце билось в груди, как пойманная птица трепыхается в силках, а глаза, привыкающие к темноте, болели.

Чиркнула спичка, и единорог на секунду увидел лицо наставницы. Она закурила и потушила уголёк, и теперь только тлеющий табак в трубке давал понять, где находится пони.

— Вы увидели что-то ещё, принц Шадоу?

Единорог поморщился и зажмурился. Выдохнув так, что воздух бил в гортань, и вырывался тихий рык, он кивнул.

— Король пытался покончить с жизнью.

— Разве? — Халсиен мотнула головой; трубка качнулась вправо. — И что же, у него получилось?

— Нет, — Шадоу на ощупь сел на круп, пытаясь вглядеться в темноту. — Что это был за яд? Он содержался в драгоценных камнях?..

— Драконье пламя, — чиркнула ещё одна спичка, и в комнате появился маленький огонёк одинокой свечи, горящей синим пламенем. — Очень изысканный яд. Растворяется в напитке бесследно, невидим ни для экспертиз, ни для магического следа. Ящеры, видите ли, знают толк в драгоценностях, мой принц. То, что для пони, яков, зебр и грифонов является предметом роскоши, для драконов — банальная еда. И, — кобылица усмехнулась, и её лицо в темноте выглядело жутко, — как это бывает в каждом обществе с четкой иерархией, кому-то не понравился тот, кто стоит выше его по статусу. Драконы любят аметисты, принц Шадоу, а чёрные аметисты даже для нас редкость. Подавать их как десерт к ужину считалось верхом роскоши. Пока один из великих лордов не умер, вкусив один из камней. Книги говорят, его смерть была долгой и мучительной. Он задыхался, плакал, бил лапами и крыльями, царапался, а под конец своей никчемной жизни его заплывшие жиром глазки лопнули, как два слишком сильно надутых шарика.

Шадоу поежился, прогоняя по спине мурашки, и решил перевести тему.

— В виде кристалла он двигался гораздо быстрее. Да и выглядел…аккуратнее.

— Его величество был весьма искусен в обращении своей второй ипостаси, — с каким-то благоговейным почтением сказала Халсиен. — Каждый раз, как вы превращаетесь в кристалл, вы учитесь контролировать своё тело. К слову, король Сомбра редко когда обращался полностью; он, по большей мере, контролировал лишь передние копыта, превращая их в смертоносные клинки или секиры. Полное кристаллизирование лишало его магической поддержки. Если вы будете прикладывать больше усилий, вы постепенно научитесь менять форму вашего тела. Ходили слухи, что самые искусные кристальные пони могли менять его до уровня других существ. Слышали о кристальных драконах?

— Нет, — Шадоу покачал головой, скидывая задние ноги на пол. — Хотите сказать, я смогу превращаться в дракона?

— Я говорила о самых древних и искусных, — сухо повторила Халсиен, поджав губы. — Такого мастерства они достигали лишь к тысячам лет. Вы, мой принц, вряд ли сможете научиться хотя бы восьмой части всего того, что заложено в вас.

Единорог насупился, но показывать этого не стал. Кобылица приблизилась, пуская клуб дыма ему в лицо.

— Но, поверьте мне, и одной восьмой будет достаточно, чтобы завершить начатое.

Её глаза оказались неожиданно близко, и Шадоу даже показалось, что он чувствует прикосновение её губ. Это ощущение продлилось лишь мгновение, после чего она исчезла в темноте.

— На сегодня вам хватит воспоминаний. Я слышала, ваша сестра пришла в себя. Не хотите навестить её?

— Нет, — Шадоу осторожно слез с диванчика, на котором сидел, и, ориентируясь по памяти, дошел до двери. — У меня есть… кое-какие дела.

— Как знаете, принц, — проскрипела пони. — Как знаете…

Единорог вышел за дверь, а синий огонёк потух, погрузив комнату и стоящих в ней пони во тьму. Стелющиеся по полу тени клубились, формируясь в бледный образ, следовавший за Халсиен по пятам.

— Я очень надеюсь, что мальчишка сможет справиться с этим, — сказала она вдруг вслух. — Не хотелось бы, чтобы он решил повторить собственные подвиги в его новой жизни. Иначе будет очень-очень жаль…

Глава восемнадцатая. Старая кровь и новые узы

Спустя пару дней её забрали домой.

Флёрри с облегчением покидала стены кристальной больницы, пропахшие лекарствами и спиртом. От самой палаты её сопровождал конвой из стражей, а перед крыльцом госпиталя стоял паланкин, в который её бережно усадил отец. Четверо крепко сбитых единорога одновременно зажгли рога, подхватив кристальные ручки, и понесли её к замку, стараясь передвигаться как можно более плавно. Богато расшитые шелком шторки паланкина трепетали на ветру, а аликорн удобно устроилась на нескольких подушках, крыльями прикрывая задние ноги и перебинтованную поясницу.

— Мы скоро вернемся в Кристальный Замок, — отец лежал напротив, удерживая в поле телекинеза бокал с прозрачной водой с плавающими в ней кубиками свежего льда. — Ты знаешь, я ненавижу передвигаться при помощи своих соратников, но я подумал, что тебе будет грустно ехать одной и решил составить тебе компанию.

Флёрри отвела глаза, уронив голову на подушки. «Лучше бы это сделал Шадоу». Она искоса смотрела на блестящие улицы сквозь неплотно прикрытую ткань. Кристаллы продолжали сверкать, но пони оглядывались на процессию с каким-то сожалением в глазах, будто знали о том, что произошло между ней и Шадоу в пещере, будто им было какое-то до этого дело.

Аликорн чувствовала запах осуждения, шлейфом тянущийся вслед за ней.

Остальную дорогу они провели в молчании. Отец один раз предложил ей мятной воды, но Флёрри отказалась. Пить хотелось ужасно, но она не могла даже поднять головы. Жара на улице, духота внутри паланкина — это сводило её с ума. Дуновение ветерка сквозь шторки казалось божественной милостью, хотя она предпочла бы окунуться с головой в прохладную ванную или перекинуться парой снежков вместе с любимым братом. Принцесса вспомнила, как в детстве они убегали за пределы Империи и играли в снежки, лепили снеговиков, строили горки.

Как бы она хотела, чтобы Шадоу сейчас тоже думал о ней.

С одной стороны, Флёрри была обижена на брата за то, что он ни разу не пришел к ней, не послал ни одной записочки, не дал о себе знать хоть как-нибудь. И не поинтересовался ею. Но с другой, глядя на свои бока, перебинтованные кьюти-марки, она думала о том, что и не хотела его видеть.

Но факт был в том, что она безумно соскучилась.

— Пап, — Флёрри безучастно глядела в сторону, пытаясь хоть как-то прийти в себя, — Шадоу спрашивал про меня хоть что-нибудь? Почему он не пришел?

Шайнинг Армор замялся, а затем ответил так, как отвечает ученик, который тщательно подготовился к экзамену:

— У Шадоу пошли очень сложные тренировки, профессор Халсиен тестирует его знания. Плюс он сказал, что занимается контролем своих кристаллизаций, поэтому ему нужно уединение и покой, чтобы понять, почему это происходит.

— Это не мешало бы ему прийти ко мне! — раздраженно вскрикнула-всхлипнула принцесса, отворачиваясь, чтобы отец не видел её злых слёз. — Он никогда бы не игнорировал меня, ты же знаешь!

— Флёрри, — единорог пытался сделать голос как можно мягче, но небольшая льдинка всё же кольнула аликорна, — в отличие от тебя, Шадоу полностью осознал свою вину в твоей травме.

— Поэтому он решил забыть обо мне и посвятить себя тренировкам? — аликорн неровно дёрнулась, нахмурилась и с обидой взглянула на отца. — Так получается?

Жеребец только пожал плечами и поправил сложенное у груди копыто.

Флёрри шумно выдохнула и снова опустилась на подушки. Врачи сказали, что некоторое время её будет беспокоить тупая боль в районе низа живота, но это скоро пройдет. Каждый день к ней будет приходить врач-единорог, обученный специальному заклинанию. Оно будет восстанавливать покров клеток, которые были повреждены. Медпони предупреждала, что это будет не больно, но аликорн передёргивалась от одной только мысли, что к ней будет кто-то прикасаться.

Скорей бы они уже приехали домой, и Шадоу пришел бы к ней. Он не мог прийти в больницу, но в замке-то он никуда не денется, верно?

Оказалось, денется.

Принцесса, с трудом принесенная отцом в комнату и уложенная в постель, провела в ней несколько дней, прежде чем почувствовала в себе достаточно сил встать и выйти в коридор. Конечно, она могла сделать это с помощью магии, — удерживать себя в воздухе телекинезом Флёрри умела, — или просто подлететь в воздух, размахивая непомерно огромными крыльями, но доктора предупредили её об быстром истощении магии и утомлении. «Сейчас все силы вашего организма направлены на восстановление, — сказала ей медпони, меняя повязки. — Вам не следует напрягать рог или крылья, иначе вы можете упасть. Это спровоцирует открытие кровотечения, и мы вряд ли сможем вас спасти».

За всё это время Шадоу не пришел к ней ни разу. Флёрри начала терять терпение, каждый раз видя непроницаемое лицо отца, когда она задавала этот вопрос, поэтому перво-наперво решила найти этого дурного серого единорога, с таким упорством забывающего о ней.

— Ваше высочество, помедленнее, вы всё ещё слабы! — лепетала в ухо Скайла, одна из близняшек-фрейлин, придерживая её бок крылом. — Осторожнее, шаг поменьше, вот так.

— Нет нужды спешить, — её сестра, Айша, придерживала её с другого бока, осторожно переплетая свои нежно-голубые перья с перьями аликорна. — Ваш замок никуда не денется, землетрясений здесь никогда нет, поэтому бежать в спешке нам никогда не придется.

— Айша, замолчи! — шикнула на неё Скайла, свободным крылом пихая её через спину Флёрри. — Опять ты со своими землетрясениями, как жеребёнок, Селестия милостивая!

Флёрри не смогла сдержать улыбки. Пегаска Айша была помешана на геологии, могла отличить настоящий драгоценный камень от поддельного, а так же знала буквально всё о составе почвы Кристальной Империи. Именно благодаря ей принцесса узнала, что Империя стоит на плато, зажатом между горных хребтов. Возникло оно под действием магии, но именно из-за неё удалось обуздать выходящую на поверхность магму. Айша говорила, что большая часть гор, покрытых ледяными шапками — спящие или потухшие вулканы, поскольку литосферные плиты лежат по-другому и столкнуться и образовать горы никак не могли. Скайла же перечила ей во всём или просто говорила, что сестра несет чепуху.

— Скажите, вы видели принца Шадоу, моего брата? — Флёрри с надеждой оглядела своих фрейлин. Лицо каждой было подёрнуто дымкой сочувствия.

— Нет, ваше высочество, — покачала головой Скайла. — Ваш брат не попадался нам на глаза. До того, как вы очнулись, он не выходил из комнаты, нам Кэп сказал, а после…

— После мы его не видели, — закончила за неё Айша, крепче сжав крыло Флёрри в утешение. — Осторожнее, порожек.

Аликорну оставалось только аккуратно переставить ноги и спуститься в столовую, где её ждал отец и Санбёрст. Глаза утратили блеск, а уши безжизненно повисли.

«Где же ты, Шадоу, почему ты не придешь ко мне?»

---

Прошла уже неделя, а черногривый единорог так и не появился. Пару раз она замечала черную гриву или хвост то там, то тут, но как только она подходила ближе они исчезали, иногда и во вспышке телепорта. Флёрри тосковала, изредка выходя из комнаты, чтобы пройтись, и даже общество подруг-близняшек её не веселило. Иногда Флёрри была так зла на них, что хотела прогнать, но чаще всего их щебетание давало хоть какую-то информацию о замке. Так она узнала, что вместе с Шадоу куда-то делась мисс Халсиен, а из-за плохих погодных условий поезд с саммита задержали на целые сутки. Кобылке было страшно думать о том, что скажет мама, когда отец сообщит ей о состоянии здоровья дочери.

Что Флёрри знала точно, так это то, что будет защищать Шадоу до последнего. Он покрывал её всё их детство, и теперь её черед за него заступиться. В конце концов, он её брат, пусть и не родной.

Или после того, что они сделали, их нельзя считать родственниками?

В любом случае, аликорн не намеревалась сдаваться. Но сначала она хотела бы увидеть его, прижаться к груди, почувствовать тепло его тела, ощутить нежное прикосновение губ… А потом уже всё остальное.

Поэтому, собравшись с духом и силами, она гордо прошествовала к двери комнаты напротив под покровом ночи. Стражи около них, на удивление, не оказалось, и Флёрри смело постучалась, представляя, как створка сию же секунду отворится и Шадоу затащит её внутрь, покрывая лицо и шею поцелуями, зарываясь копытами в её кудряшки, а она обнимет его за плечи, укрывая крыльями, целуя в ответ…

Дверь отозвалась глухим молчанием. За нею не было слышно ни звука, будто гробовая тишина и мрак сковали пространство, заложив уши единорога, который точно был там.

— Шадоу? — позвала его кобылка, стучась во второй раз. — Шадоу, это я, Флёрри.

Но даже после этого жалобного стона ничего не произошло. Аликорн часто-часто задышала, стараясь убрать вскипающие слёзы, но её копыто в третий раз опустилось на кристальную поверхность двери.

«Глупая, он же просто спит!»

Эта мысль её успокоила. Кобылка тепло улыбнулась двери и ушла в свою комнату. Лежа на кровати между Айшей и Скайлой, она представляла, как Шадоу заходит к ней в комнату, пока она спит, и целует её губы, гладя нежный бок и суставы крыльев. От таких мыслей по коже пошли мурашки, а крылья полу-раскрылись, пуская ветерок по пёрышкам внутреннего оперения.

Наутро она вскочила раньше своих фрейлин, как только первые лучи солнца пробрались в комнату сквозь тонкую занавеску. Стараясь не разбудить спящих пегасок, аликорн осторожно перелезла через Айшу и поспешила к двери, на бегу причесываясь и складывая крылья ровнее. Через секунду она уже стояла позади распахнутой двери собственной комнаты, а высокая синяя кристальная створка будто слилась со стеной.

— Шадоу! — Флёрри схватилась телекинезом за ручку-кольцо, как вдруг дверь поехала куда-то в сторону, сбрасывая с себя заклинание. Захлопав ресницами, Флёрри побежала за ней. Попыталась применить заклинание — дверь снова уехала, на этот раз на место.

— Что это за колдовство? — воскликнула аликорн, пытаясь открыть дверь копытами, но та выкинула такой финт: дёрнулась вверх и переместилась на потолок, заставив кобылку повиснуть в воздухе. Если бы Флёрри не была аликорном, она бы больно ударилась крупом, падая на пол с такой высоты. Можно сказать, была бы счастливицей, если бы не сломала себе что-нибудь.

Взмахивая крыльями, она приземлилась на пол, не отрывая глаз от зачарованной двери. Из-за этого ей пришлось задрать голову, поэтому она не видела никого вокруг. Обойдя дверь по периметру, отображавшемуся тенью на полу, она нечаянно задела крупом небольшую колонну со старинной вазой. Та закачалась, свалилась на бок, а затем и вовсе полетела на пол. И если бы не красное пламя, обхватившее её ручки, Флёрри ждали бы крупные неприятности.

— Шадоу! — воскликнула она, завидев серого единорога. — О, Селестия, я так соскучилась!

Но брат, судя по выражению его лица, подобных эмоций не испытывал. От её объятий он отгородился копытом, поставив между ними барьер длиной в свою ногу, а в глазах и во всем лице читалась какая-то боль смешанная с отвращением.

— Не подходи.

Эта простая фраза подействовала как пощёчина. Флёрри отступила на шаг, Шадоу опустил ногу. Аликорн чувствовала, как колыхается в груди обида на эти слова, как часто-часто бьется сердечко.

— Что ты сказал? — прошептала она. Шадоу виновато отвел глаза, но затем его лицо стало жестче, а голос — тверже.

— Я сказал: не подходи ко мне.

Всё-таки она не ослышалась. Но дальнейшее просто повергло её в шок.

Шадоу просто прошел мимо, скрывшись за поворотом.

— Стой! — чуть замешкавшись, Флёрри кинулась за ним, но единорога в коридоре уже не было. Послышался небольшой хлопок. Аликорн вздрогнула и взглянула на потолок: дверь исчезла, будто её и не было вовсе.

— Как же так, — бормотала она сквозь слёзы, капающие на пол. — Что с ним случилось за время, пока меня не было? Может, профессор Халсиен что-нибудь знает?

Окрылённая надеждой на скорое получение ответов, принцесса понеслась к отцу, чтобы он отвел её к учительнице. Шайнинг Армор нашелся в своем кабинете, сидящий за столом и проверяющий какие-то бумаги. На просьбу Флёрри он лишь пожал плечами и ответил:

— Ты больше не занимаешься с Халсиен. Твоим обучением займется Санбёрст.

— Но, — Флёрри попыталась вернуть пропавший дар речи. — Но почему?

— Она сказала, что и так сильно нагружена занятиями с твоим братом, — отец нахмурился. — Ходи помедленней, сердечко моё, ты ещё слишком слаба. Сегодня приедет мама, я не хочу, чтобы ты снова слегла в постель.

— Ты расскажешь ей? — с волнением спросила кобылка, кусая губу. Единорог с сожалением кивнул.

— Я должен. Она в этих делах понимает больше моего, уж поверь.

Флёрри кивнула и вышла из комнаты, повесив голову и уши. Стены казались блёклыми, перламутровый пол — грязным, а поющие за окном птицы — какофонией различных звуков.

В коридоре ей удалось поймать Кэпа, но этот скользкий тип убежал, бросив что-то типа «его высочество велел ничего не говорить», оставив аликорна в одиночестве. Ненадолго, правда: тут же прибежали Айша и Скайла, начали щебетать о своем, о кобыльем. Но Флёрри казалось, что отвратительнее звука нет на свете, а любимое ею имя вдруг стало недосягаемым, непроизносимым, будто его и не существовало в мире.

Флёрри чувствовала себя всё несчастнее и несчастнее с каждой минутой. А когда рев флюгергорнов объявил о том, что принцесса Кейденс вернулась в Империю, ей стало только хуже.

Впрочем, её страхи оказались напрасными: мама не пришла к ней с разборками, потрясая копьем и молниями. К ней вообще никто не пришел. Скайла с Айшей во что-то играли на полу, а Флёрри лежала на кровати, закутавшись в одеяло. За окном лил дождь, и в камине жарко пылал огонь, заставляя пегасочек вытянуть крылья от живительного тепла. Принцесса знала, что это всего лишь затишье перед бурей, но она надеялась, что после этого Шадоу снова начнет говорить с ней. Это ведь просто игра. Он снова пытается защитить её. Да-да, так и есть. Он любит её так же сильно, как и прежде, просто нужно создать видимость. Вот и всё.

Взяв со стола телекинезом пергамент и перо, она несколькими штрихами нарисовала голову единорога. Она получилась непропорционально большой, рог вышел слишком загнутым, а шея — слишком толстой.

«Определенно Шадоу рисует лучше, — вздохнула кобылка. — Куда уж мне…»

— Ваше высочество, скоро придет врач, — Скайла подошла незаметно, отчего она вздрогнула. — Прикажете подать вам воды?

— Да, пожалуй, — Флёрри поморщилась. Заклинание очищения организма от осколков переносилось ею плохо; кобылку мутило и тошнило, если не рвало. Зато после этого она чувствовала, как уменьшается боль, как шевелиться становится легче и приятнее. Сегодня должен был быть последний сеанс, и принцесса как можно дольше оттягивала этот момент.

Уже знакомая медпони в белом халате вошла в комнату, затворив двери. Поздоровавшись с принцессой и фрейлинами, она спросила: «Вы готовы, ваше высочество?»

Флёрри лишь кивнула и зажмурилась. Она ощутила, как нежной кожи касается щекотная аура, проникающая внутрь неё, а потом к горлу подступила тошнота, перед зажмуренными глазами поплыли зелёные пятна.

— Вот и всё. Последний осколок достали, — единорожка провела по её носу ваткой с нашатырным спиртом. — Теперь вам осталось только отдыхать, ваше высочество.

— Спасибо, — пролепетала Флёрри. Наконец-то этот ужас закончится.

Глава девятнадцатая. Кристальные страхи

В его комнате было неимоверно душно. Он заперся, используя заклинание, о котором ему рассказывала тетя Твайлайт — подобным фокусом была заперта дверь, ведущая в башню, где король Сомбра прятал Кристальное Сердце. Она поделилась формулой, на что Флёрри только фыркнула, сказав, что темной магией занимаются только преступники, а Шадоу посмеялся и запомнил. А затем записал, немного поколдовал и создал новое, более безобидное заклинание. Оно просто не давало никому открыть дверь — та уезжала от непрошенного гостя. А сейчас непрошенными были все.

Шадоу зарылся носом в подушку, пытаясь унять бушующие в нем чувства. Это всё в прошлом, это ведь всё в прошлом, не так ли? И кристальная королева, и её умерший ребенок, и самоубийство короля? Это всё было в прошлом, так почему же оно сейчас так жестоко ранит его, так сильно колет юное и неокрепшее сердце? Почему он винит себя в том, что случилось тысячу лет назад?

Всё просто. Всё повторяется.

Жеребец до сих пор вспоминал, как обмякла на его копытах Флёрри, как мир вдруг окрасился в красный. В памяти вспыхивали и сопоставлялись картинки одного умирающего аликорна и второго, и от этого Шадоу беззвучно кричал, пытаясь разобраться хотя бы для себя, что же происходит. «Я всегда думал, что я — это я, — бормотал он едва слышно, — но на самом деле я был тем, кем мне было предназначено раньше. Я всегда был им, королем Сомброй, я всегда внушал страх в сердца пони. Отец… он не ненавидит меня. Он просто боится, что я снова стану…нет, что я начну проявлять агрессию. Я должен был это сделать рано или поздно, ведь так?»

Этого он не знал. Лежа на кровати, он игнорировал любые контакты с окружающим миром. Он избегал отца, мать, даже Кэпа не пускал к себе. «Я не могу ничем поделиться, — горько думал Шадоу. — Они только сильнее испугаются. А если испугаются настолько, что снова изгонят меня на арктический север?» На секунду ему показалось, что всё тело окружили иголки мороза, вонзающиеся сквозь шерсть под кожу. Наваждение схлынуло, но ему от этого стало только хуже. «Я ещё помню. Я ещё помню, как там было холодно. Я никогда этого не забывал. Я всегда знал, кто я, просто я лгал себе.

Я Сомбра».

Он хотел бы заплакать, но не мог себе этого позволить. Он думал о том, почему его бывшие враги вдруг приняли его в собственную семью, взяли под нежное крыло. Хотели они воспитать его немного иначе, чтобы исправить его прошлые ошибки, или же в скором времени ему стоит ждать убийцу у изголовья постели? Шадоу поморщился; нет, его мама, принцесса Кейденс, не может так поступить, она добрая, она его любит как родного сына. А отец…

Насчет отца Шадоу не знал.

«Он назвал меня сыном. Он сказал, что ему есть до меня дело. Неужели он обманулся? Неужели всё, что я сделал, было ложью? А я так не хотел, так не хотел становиться Сомброй… Я верил, верил до последнего, но Халсиен права, надо посмотреть правде в глаза. Я — Сомбра, бывший король Кристальной Империи, тиран, садист и темный маг. И я должен контролировать это. Я должен… исправиться? Я ведь смогу?

Нет. Я слишком слаб для этого».

— Шадоу!

Единорог вяло дёрнул ушами, пытаясь по голосу узнать, кто пытается его дозваться. С остановками сердца и невнятным возгласом он понял, что это мама, но встать с кровати не смог — банально не хватило сил. Он взглянул на стол — к подносу он так и не притронулся, уж слишком сильно сковала тело слабость. Решив игнорировать всё, единорог отвернулся к стене.

— Шадоу, открой дверь, пожалуйста. Я принесла тебе бумагу.

Жеребец мигом вскочил с кровати, словно его током ударили. Но запал тут же исчез, забрав остатки энергии. Он вяло доплелся до двери и отпер её, позволяя розовому аликорну осторожно войти. Она действительно принесла бумагу — вслед за ней в облачке голубого искрящегося телекинеза плыла огромная стопка.

— Здравствуй, — единорог хотел сказать «мам», но запнулся. Они уже говорили ему, что несмотря ни на что останутся его родителями, что всё так же любят его, и Шадоу это чувствовал, но теперь… Теперь его эмпатия сбоила. Он улавливал сотни оттенков чувств, но не мог понять, кому они принадлежат. Он будто потерялся на огромном перекрестке чужих эмоций, но всё окрасилось каким-то странным цветом — чёрно-красным, переливчатым, цветом страха и ужаса, которым он когда-то был. Которым он непременно станет. Это лишь вопрос времени, которое со скоростью света бежит по копытам.

— Шадоу, — Кейденс ласково протянула к нему копыто, но жеребенок не шелохнулся, будто ожидая подвоха. — Как ты?

— Нормально, — голос показался на удивление хриплым и низким, таким, какого у него никогда не было. «Наверное, таким голосом говорил король Сомбра, — горько подумал он. — Наверное, я и вправду становлюсь прежним собой. Как же жаль, как мне жаль…»

— Ты что же, совсем не выходишь отсюда? — принцесса поморщилась, отставляя стопку бумаги у него на столе и открывая окно. — Духота какая. Как ты здесь сидишь?

— Сижу, — пожал плечами Шадоу. — Рисовал.

— И голодал, — укоризненно заметила мать, искоса глядя на него. — Шайнинг мне всё рассказал. А теперь объясни мне, какая Дискордова муха тебя укусила, что ты решил довести моего супруга и твоего отца до сердечного приступа, а меня — до седых волос? Совсем совесть потерял?

От строгого отчитывающего тона матери Шадоу неосознанно сжался. Она всегда так говорила, когда они шалили в детстве, но сейчас он чувствовал себя ещё хуже. Он хотел бы, чтобы всё действительно было так, как говорила Флёрри. Что он — не Сомбра, но больше убеждать себя у него не было сил. Халсиен была права. Он слабак и бездарь. И он не сможет бороться с тем, что называется чувствами, возникающими из прошлого. Раньше Шадоу списывал это на случайность, на свою растущую личность, но он не мог объяснить себе сейчас, что его чувства — это не чувства короля Сомбры. Единорог терялся и не доверял себе, своим эмоциям и мыслям. Ему с каждой секундой всё больше и больше казалось, что они принадлежат не ему.

— Шадоу, — голос матери стал более ласковым, а сама она подошла ближе и погладила его щёку, — пойми, я не хочу на тебя злиться. То, что вы с Флёрри сделали, это аморально, да, но…

— Я знаю, — жеребец замотал головой, вырываясь. — Я больше не хочу её видеть. Это неправильно!

— …но это не значит, что я перестану любить вас обоих, — закончила аликорн. Шадоу отвернулся от неё, пряча усталые глаза. — Ты чего-то боишься. Скажи мне, чего. Я всегда тебя выслушаю, помнишь? У тебя нет причин не доверять мне.

«Я бы рад. Но я не могу рассказать тебе. Ты посчитаешь меня слабаком и будешь права».

— Молчишь? — кобылица снова попробовала его приобнять, но жеребец вывернулся, не желая чувствовать ничьей ласки. — Шадоу, ты уже не жеребёнок. Если тебе плохо, не стоит закрываться в себе. Поговори с кем-нибудь. Испытывать страх — это нормально. В мире нет ни одного пони, который не боялся бы чего-нибудь.

— Чего же боишься ты? — без особого интереса спросил он. Кейденс изменилась в лице, опустила голову.

— Я боюсь потерять вас, — тихо-тихо проговорила она. — Тебя и Шайнинга.

— Почему только нас? — поинтересовался Шадоу, поворачивая голову. — А Флёрри?

— За неё я тоже боюсь. Но Флёрри — аликорн. Аликорны живут тысячелетиями, Шадоу. А единороги — нет.

Жеребец присел у кровати, пытаясь осознать сказанное.

— То есть, — начал он, едва шевеля языком, — ты…

— Я переживу тех, кого люблю, — кивнула мать, и две серебристые дорожки скользнули по её щекам неожиданно, совсем внезапно. — Мой любимый муж умрет, а я буду жить. Мои дети умрут, а я буду жить. Мне говорили об этом, но я не верила, что это случится так скоро. Я всегда думала, что Шайнинг будет со мной вечно, но вчера… Вчера я поняла, что в его волосах слишком много серебра, Шадоу. А ты попытался покончить с жизнью.

Он обнял её. Мгновенно встал и без слов, совсем молча, обнял, прижимаясь щекой к её шее. Аликорн обняла его в ответ, накрыв ещё и крыльями. Шадоу вдруг почувствовал скребущий в горле комок, будто ему хотелось безудержно плакать. «Вы часть его, а он — часть вас. Но при этом у вас обоих разные характеры, разные взгляды на жизнь и разные типы мышления. Вы сентиментальны, чувствительны и ранимы. Вашей основой являются эмоции. Сомбра — холоден, расчётлив и жесток, но на жестокость у него были причины. Вы знаете об этом, просто ещё не помните о них. Когда вы сможете узнать его, а главное — отличить от себя, тогда мои наставления вам больше не понадобятся», — прозвучал в голове голос Халсиен. «Пока ещё есть надежда, — подумал Шадоу, крепче прижимаясь к аликорну. — Пока я чувствую, пока иду на поводу у эмоций, я — это я. И я должен, я обязан остаться собой. Я должен».

— Прости меня, — прошептал он, крепче обнимая мать. — Я не знал. Я не хотел сделать тебе больно.

— Пойми меня правильно, сын. Смерть — любая смерть абсолютно любого пони, всегда принесет кому-то боль. Потому что у каждого пони есть семья, друзья, близкие. Они всегда связаны и нет случайных и забытых. И очень грустно думать о тех, кто лишил себя жизни сам, подумав, что никому не нужен. Постарайся это понять. И, — она немного отстранилась, глядя ему в глаза, — кстати, что ты такое рисуешь? Всю бумагу во дворце извел!

Шадоу зарумянился, а Кейденс засмеялась, и в этом смехе ему почудилось облегчение, будто она поделилась с ним тем, что давно грызло её душу.

---

На самом деле Кейденс боялась не только этого.

Она боялась не только пережить своих любимых, но и потерять их. Потерять Шадоу. Дать ему окончательно превратиться в Сомбру, позволить тому монстру из зеркала забрать её сына. Она отогнала его один раз, но сможет ли второй? Сможет ли вновь защитить свою семью от безликой и упорной тени, которая рушила купол защитного заклинания над Империей и которая пришла на помощь тогда, когда ситуация была безвыходна? И что, интересно знать, заставило его это сделать? Хотела бы она спросить его, да только это бесполезно.

Кейденс спрашивала у Халсиен, как идут дела с контролем разума. Та только развела копытами. «Я делаю всё, что в моих силах, ваше высочество, — отвечала она, убрав трубку изо рта. — Но принц Шадоу не может контролировать его. Иногда мне приходится блокировать импульсы, следить за каждым малейшим изменением… Мне кажется, он сам себе внушает то, что думал о нем ваш супруг. И это может плохо кончиться».

«И что же мне делать? Да ещё и в нынешней ситуации с Флёрри?»

«Пока надо ждать. Когда принц определится, кто он есть, будет уже поздно. Но мы не имеем права мешать ему делать этот выбор. Так или иначе, я очень надеюсь, что он любит вас больше, чем боится».

Ей следовало поговорить с ним. Давно, ещё до того, как…как они с Флёрри… ох, как бы хотелось, чтобы этого не происходило. Как она могла не заметить этого, как могла списать их нежные чувства на семейные? Кейденс вздохнула, не зная, что же теперь делать. Ругать дочь не было сил, а Шадоу только-только оправился после голодовки. Может, им стоит отдохнуть где-нибудь? Выбраться в небольшой семейный отпуск на пару дней, провести времени друг с другом побольше? Как ещё можно показать Шадоу, что его любят?

— Кайди? — окликнул её супруг. Аликорн грустно повернулась к нему, коротко улыбнувшись.

— Здравствуй, Шайни, — ответила она, снова включаясь в поток безысходных мыслей. — Я наконец-то дома. Как нога?

— Почти срослась, спасибо нашей больнице, — он помахал гипсом, а потом встал рядом с ней, целуя в нежную кожу на виске. — Ты говорила с Шадоу, да?

— Ага, — вздохнула принцесса, и единорог повесил уши.

— Прости меня. Это я виноват. Я не уследил.

— Пустое. Что было, то прошло. Но мы должны как-то это исправить. Ты для него больший авторитет, чем я. Поговори с ним.

— Я пытался, — развел копытами жеребец. — Я сказал всё, что мог, даже учитывая моё кособокое красноречие. Я не знаю, как ещё ему донести то, что он не чужой.

— Тебе следовало быть мягче, — с упреком произнесла Кейденс, переводя укоризненный взгляд на мужа. — Да, нам нельзя было забывать, кто он, но почему нельзя было делать вид, что нам это не важно? Почему надо было мучить меня и его глупыми страхами и сомнениями? Почему, Шайнинг Армор, ты так боялся его?

Белый единорог понурился, опустив уши и закрыв глаза спадающей челкой. Принцесса раздраженно вздохнула и отвернулась к окну.

— Мне не стоило пытаться его провоцировать. Кайди, мне так жаль…

— Халсиен сказала, что Шадоу сам внушает себе, кто он есть. Мы должны сделать всё, чтобы он внушил себе и то, что он наш сын. И не имеет никакого значения, кем он был до этого.

— Я поговорю с ним, — Шайнинг выпрямился, отошел к двери. — Я постараюсь ему это объяснить.

Ответом ему было молчание. Единорог кивнул, принимая это к сведению, и вышел из комнаты, направляясь к сыну, а Кейденс, сидя у окна, положила голову на копыта и, устало прикрыв глаза, уснула, провалившись в зыбкую дрёму.

Глава двадцатая. Холод мысли и сердца

*Клячка — канцелярская принадлежность для коррекции и осветления угольных и пастельных рисунков, для удаления загрязнений с плёнки и кальки. Представляет собой специальную легко мнущуюся очищающую резину, имеющую тестообразную консистенцию и высокие адсорбирующие свойства. При применении она захватывает частички графического материала, не повреждая бумагу и не размазывая рисунок.

Шайнинг Армор своё обещание держал. После разговора с женой он чувствовал себя виноватым в собственной упёртости и подозрительности, но чего-чего, а решительности у кристального принца можно было брать взаймы, всё равно через край плескаться будет. Именно поэтому его твердые и жесткие шаги слышались по звенящим кристальным коридорам, готовым, казалось, рассыпаться от такого небрежного обращения. Единорог всё ещё прихрамывал на сломанную ногу, но, как он уже говорил своей жене, благодаря современной медицине, которую они не замедлили привезти в Империю буквально после сражения с королем Сомброй, нога почти не беспокоила хозяина, лишь отнимая у него тот горделивый вид, какой он любил принимать перед теми, кто называл его «ваше высочество». За последние шестнадцать лет Шайнинг Армор изменился, с этим соглашались все, кто знал ещё сопливого мальчишку, грезившего о подвигах и славе, службе в королевской гвардии и ратных поединках. Он закалился в тех малых битвах, в которых принял участие, заимев семью, остепенился, начал задумываться о тех вещах, которые раньше не тревожили беспечную геройскую душу. Умер герой и мечтатель, думал про себя принц. Его место заняли опыт и мудрость, подозрительность и осторожность. И где-то она действительно помогала ему: восстанавливать экономику разрушенной почти до пепла страны было непросто, но они с Кейденс справились.

Но в отношении сына ему следовало хотя бы ненадолго воскресить молодого Шайнинга, не считавшего за абсурд выпить с врагом, пообещавшим перед сёстрами-аликорнами исправиться и начать вести достойную жизнь, пинту сидра или чего по-крепче. Кто знает, быть может, это могло бы что-то изменить?

Дверь в комнату Шадоу была заперта, чего, впрочем, следовало ожидать. Шайнинг стиснул зубы до скрипа — казалось, на пол сыпется белая крошка эмали, — и, привстав на задние копыта, неловко постучал здоровым передним. Ему отозвалась лишь какая-то возня, а затем странный звук внутри, будто что-то тяжелое упало на пол, и на секунду принц подумал о том, что случилось нечто страшное. Но его волнения оказались напрасными; тут же в комнате завозились, а из внезапно распахнувшихся дверей выпорхнула одна из фрейлин дочери в помятом переднике и сбившейся на бок шапочке. Шадоу, пряча глаза, показался следом.

— Н-да-а, — холодно-удивленно протянул Шайнинг Армор, глядя вслед убегающей и краснеющей от стыда пегаске. — Уж чего-чего, а этого я от тебя не ожидал.

— Прости, отец, — Шадоу упорно не смотрел на него, скрывая взгляд под чёлкой смоляных волос. — Я…я просто…

— Пустое, — усмехнулся жеребец, вспоминая себя в его годы. — Не стоит объяснять мне то, через что проходил каждый. Это нормально и логично, тем более после того, как ты попробовал первый раз. Я могу войти?

— Э…ну…да, — старшему принцу показалось, что сын покраснел до корней волос, а глаза его заметались, словно ему хотелось бы скрыть то, что находится в комнате. Немного неловко отойдя в сторону, он пропустил отца вперед, а сам закрыл дверь, одновременно телекинезом пытаясь убрать что-то внутри комнаты. Судя по темному силуэту — заправить кровать. Единорог только усмехнулся, принюхиваясь: запах возбуждения пропитал ткань и воздух комнаты, поэтому как бы Шадоу не старался скрыть свои «приключения», Шайнинг мог лишь деликатно сделать вид, что не заметил очевидных вещей.

— Я надеюсь, в этот раз всё прошло более успешно, чем в прошлый? — с невеселой усмешкой поинтересовался принц. — Скайла, вроде, бежала очень резво…

— Это Айша, — жестко прервал его сын, будто бы с какой-то злобой упрекая отца в том, что он не может различить близняшек.

— Оу. Это же, — он немного напряг память, — та из сестёр, которая без умолку трындит о геологии? Я так понимаю, ей очень понравилась твоя способность превращаться в кристалл, я прав?

— Да, — Шадоу вздохнул. — Ей было интересно. Она умоляла меня обратиться, но у меня плохо получалось. А потом…

— Можешь не продолжать, — улыбнулся Шайнинг. — Но позволь задать нескромный вопрос, дабы нам не собирать потом черногривых жеребят по замку…

— Я предохранялся, если ты об этом, — тут же выпалил единорог, и румянец снова выступил у него на щеках, а затем сменился бледностью. — Вам не придется…собирать черногривых жеребят. Никогда.

Они немного помолчали. Шайнинг огляделся кругом: испачканные в угле листки, смятые страницы блокнотов, куча листов и огромный кусок клячки* на столе. Но белый единорог всё же спросил:

— Хочешь сказать, что внуков от тебя мы с Кейденс можем не ждать?

— Они и не были бы вам внуками, — буркнул Шадоу. — Биологическими.

— Мне кажется, мама уже говорила тебе об этом. Или я не прав?

— Говорила. Но я… — жеребёнок замялся. — Я… Аргх, какая разница, их всё равно никогда не будет!

Шайнинг присел на один из стульев, поставленных возле письменного стола и внимательно посмотрел на сына.

— Может, объяснишь почему?

Шадоу вздрогнул. Вздрогнул заметно, сильно. Осел потихоньку на пол, но не проронил ни слова. Отец не торопил. Незачем. Теперь-то он знал, что давить на юного единорога бесполезно: только сильнее в себе закроется, как жемчужница створки захлопнет, не подступиться. Нужно было только ждать. Понимающе молчать и ждать.

Тактика оказалась верной. Спустя пару минут Шадоу поднял глаза на отца. От зоркого взора не укрылся подозрительный блеск вокруг рубиновых радужек. Но сын даже не скрывал его. Шайнинг почувствовал, как внутри него что-то болезненно сжимается: когда-то он тоже лил слёзы, тоже ставил эмоции впредь рассудка и считал это постыдным. И он, честно признаться, жалел о том, что не объяснил сыну, что это не так. Что плакать — не стыдно. Стыдно — сбегать прочь, когда от тебя зависит многое. Когда на тебя надеются. Когда ты нужен.

— Когда я…когда я был Сомброй, — слова эти дались Шадоу с трудом, словно исторгать их из горла он мог только ужасно болезненными толчками, которые вызывали озноб и рвоту, — давно, ещё до того, как стал тираном… Он любил королеву. Первую королеву. Ту, что организовала Кристальную Ярмарку. Они ждали жеребёнка. И в час, когда он должен был родиться, случилось то же, что и со мной в той пещере. Жеребёнок… малыш кристаллизировался, и Кристалла умерла. Король винил в этом себя. Профессор была права: у него были причины на жестокость к кристальным пони. Он поклялся, что не позволит никому больше умирать из-за испорченного гена. Сомбра лишь хотел защитить их… Защитить от такой смерти…

Шадоу судорожно вздохнул, набирая воздуха сквозь плотно сжатые зубы. Шайнинг Армор слушал, глядя на сына, и не мог поверить своим ушам. Кристаллизировался во время родов? Кристалла? Твайлайт рассказывала ему о Первой Королеве, они с Кайди даже были в её склепе, но никогда и нигде он не видел её имени: ни в книгах, ни на пыльном надгробии, богато украшенном каменной вязью. Почему-то Шайнингу подумалось, что каменной она казалась только из-за того, что была покрыта огромным слоем пыли, а на самом деле это были кристаллы. Красные, рубиновые кристаллы, последний подарок.

— Я не хочу, чтобы это повторилось, — глухо проговорил Шадоу. — Поэтому да. Вам не стоит ждать от меня внуков.

— Понимаю, — по слогам и в наступившем молчании произнес единорог. Голова будто потяжелела от той информации, которой поделился с ним сын. — Откуда ты это узнал? И…почему тебя это так тронуло?

— Я видел это собственными глазами. Профессор Халсиен показала мне. А тронуло… — он помолчал, всхлипнув. — Я ощутил на себе весь спектр эмоций, когда увидел. Я интуитивно знал это, когда…когда мы с Флёрри…были вместе. А потом… Я не хочу, чтобы это её коснулось! Я не хочу, чтобы история с Кристаллой повторилась, отец! Не могу объяснить это, но то, что я увидел, что чувствовал тогда, оказалось настолько пронзительным, что не выходит из головы! Я слышал его мысли о том, что его отец ненавидел его, потому что он убил свою мать точно так же! Он хотел всё закончить на себе, но у него не получилось! Так же, как и у меня!

Шадоу вскочил на ноги, отвернулся от него и уперся копытами в стену, сжимая украшающую её полоску кристаллов, служившую своеобразной полкой для мелких вещей. По его щекам лились слёзы, которых он стыдился, и от этого Шайнингу было ещё больше его жаль. Он осторожно встал, медленно приближаясь, но единорог лишь сжался, будто готовясь к удару, и это остановило принца.

— Флёрри заслуживает большего. Гораздо большего, чем смерть из-за моего проклятия. Оно и так уже чуть не убило её. Я не хочу, чтобы она пострадала. Снова.

Шайнинг молчал, Шадоу тоже. Но всё же старшему принцу было что сказать.

— Ты считаешь, что Флёрри не должна знать об этом, и я разделяю твое мнение. Я знаю свою дочь: она станет уверять тебя в том, что всё будет хорошо. Её уже не будут останавливать моральные принципы, хотя я всё ещё надеюсь донести их до её светлой головушки. Но ты скрываешься от неё, тем самым привязывая к себе всё больше. Один из древних классиков Эквестрии когда-то написал: «Чем меньше понюшку мы любим, тем больше нравимся мы ей»…

— О да, я помню эту цитату, — слабо улыбнулся Шадоу. — Отвратительный слог.

— Ты поступаешь точно так же по отношению к Флёрри сейчас, — нахмурил брови Шайнинг Армор. — Тебе не нужно скрываться от неё. Продолжай общение. Но при этом рассчитывай её реакцию на твои действия. Попытается обнять — обними, но так, чтобы ей захотелось как можно быстрее высвободиться из твоих копыт. Отстраняйся, если покажется, что она стоит слишком близко, но не делай это резко. Больше плавности. Больше сдержанности. И, поверь мне, она охладеет.

— Ты говоришь с такой уверенностью, будто знаешь это как инструкцию, — проворчал Шадоу, поглядывая на отца и шевеля ушами.

— А ты думаешь Кейденс была у меня первой и последней? — усмехнулся Шайнинг Армор, вспоминая бурную молодость. — До прекрасной принцессы любви у меня было несколько кобылок, и со всеми я расставался именно таким образом. Работало безотказно. А уж от Кайди я отлипнуть не смог сам. И, что очевидно, не смогу отлипнуть никогда.

От внезапной откровенности отца Шадоу слегка повеселел, даже начал робко улыбаться. Единорог даже не заметил, что сам улыбается, неосознанно узнавая в сыне свои повадки и думая о том, что не такие уж они и разные с Сомброй на самом деле. Мелькнула холодная мысль о том, что он бы сделал на месте лишившегося всего жеребца, обладая теми же способностями, что и он, но принц отогнал её на время. Он подумает об этом, но не сейчас. Сейчас он должен…

— А как вы с мамой познакомились? — задал внезапный вопрос Шадоу, глядя на отца и склонив голову набок.

— Ну, — усмехнулся жеребец, ероша гриву и вспоминая события чуть ли не тридцатилетней давности. — Началось всё с того, что твоя тётя и кристальница…

---

На следующий день они собрались за столом всей семьей на королевском завтраке. Шадоу, как Шайнинг заметил, держался молодцом: вел себя непринужденно, вел беседу с Санбёрстом по поводу выращивания разных сортов кристаллов. Кейденс наблюдала за ними с улыбкой, рассказывала о том, как прошел саммит, временами окликала Флёрри. И только она да ещё, быть может, Халсиен, вели себя странно тихо. Флёрри лениво ковырялась вилкой в омлете, Халсиен же не ела ничего, лишь пристально наблюдала за серым единорогом. Старший принц осязал магию, пронизывающую столовую тонкими ниточками, и понимал, что та просто сканирует Шадоу на предмет контроля разума. И, судя по тому, как менялось её выражение лица, была весьма удивлена его поведению.

— Я вчера подумала, — вдруг заговорила Кейденс, прерывая Санбёрста, вдохновенно что-то рассказывающего о способе выращивания кристаллов на шерсти пони, за что тут же извинилась. — Неплохо бы нам всем вместе куда-нибудь съездить. Взять, так сказать, небольшой отпуск. Может, навестим Кантерлот и тетушек? Или твоих родителей, Шайни?

От такого предложения единорог, мягко говоря, обалдел. Нет, Кейденс достаточно хорошо ладила с его родителями — Твайлайт Вельвет и Найт Лайтом, но всё ж таки особым желанием проводить с ними время не горела. Казалось, несколько долгих секунд Шайнинг находился в каком-то странном состоянии прогрузки мозга, а потом замотал головой, пытаясь заставить её работать.

— Ну, знаешь, я не думаю, что они будут против, но нужно хотя бы послать письмо, спросить их…

— Э, мам? — робко поднял копыто Шадоу, привлекая внимание кобылки и тем самым спасая отца от медленно пожирающего стыда. — Я сейчас занимаюсь проектом, связанным с моими…гхм, особенностями моего организма. Я не могу уезжать из Империи.

— Но в Кантерлоте огромная библиотека, — было видно, что принцесса любви начала сдавать свои позиции, видя такой весомый аргумент, но всё ещё трепыхалась. — Ты мог бы узнать что-то новое о своей…

— Мам, — перебила её Флёрри, громко отложив вилку, — в Кантерлоте большая библиотека, да. Но всё, что связанно с кристаллами, явно находится не там, а здесь. Зачем нам туда ехать?

— Да, именно это я и хотел сказать, — прохладно кивнул Шадоу. — Спасибо, Флёрри, но я бы и сам справился не хуже.

Аликорн надулась и нахохлилась, будто птичка, отвернулась от брата. Тот продолжал осторожно и деликатно излагая свои мысли.

— Не думаю, что сейчас я смогу куда-то уехать. Гарантировать безопасность других пони я не могу, а тем более тех, кто понятия не имеет о кристальности в прямом смысле этого слова, по моему мнению, мне следует держать это в тайне. Это сложно говорить, но я не хотел бы, чтобы меня считали за монстра с кровавыми глазами.

— Думаю, он прав, Кайди, — тут же поддакнул Шайнинг Армор. — Пока Шадоу не может контролировать превращения, не стоит ему пугать эквестрийцев. Это в Империи все уже более или менее знают, а в Кантерлоте…

Бровь принцессы любви поднималась вверх всё выше и выше, пока оба единорога в её семье находили аргументы для того, чтобы никуда не ехать. Выглядело это так, будто они были настолько закадычными друзьями, что договаривали друг за другом фразы, говорили одно и то же одновременно, перекидывались шутками и забавно-язвительными упрёками. Понимала её, похоже, только Халсиен; столкнувшись глазами, она увидела, что профессор находится в полнейшем шоке и тоже не понимает, что вообще вокруг происходит.

И только Флёрри сидела за столом, чуждая от веселья. Она хмурилась, дёргала крыльями, искоса глядела на брата. Пару раз он замечал её взгляд, улыбался ей, но Флёрри была глубоко обижена на него за то, что он не приходил. И обида эта съедала её изнутри, заставляя ещё сильнее хмуриться и вжимать голову в плечи. Когда слышать голоса отца и Шадоу стало невыносимо, она вскочила со стула и быстрым шагом ушла из столовой, оставив за собой только молчание. Принцесса достаточно окрепла, чтобы ходить самостоятельно, да вот только злость отнимает силы как моральные, так и физические. Добравшись до коридоров, по которым она любила бегать в детстве, аликорн остановилась перевести дух. И чуткие ушки уловили знакомые голоса.

— Сейчас? — звонко и с непонятным смехом в голосе спросила Айша. — Здесь?! Но, ваше высочество, а вдруг кто увидит!

— Не увидит, — пообещал ей бархатный голос, от которого у Флёрри мурашки по коже прошлись — с такой же интонацией он сам когда-то шептал ей в ухо. — Смотри, что я умею…

Аликорн побежала вперед, но вспышка телепорта рассеялась раньше, чем она смогла застать пару врасплох. В закутке рядом со старинной вазой никого не было, а телепортироваться они могли куда угодно, хоть даже и на вершину башни, где она впервые позволила кому-то прикоснуться к своим губам, повинуясь нежному трепету в сердце.

И это самое сердце сейчас сжалось в холодном спазме, вызывая в душе лишь злобу и ненависть. А вслед за ними — потоки слёз по всему лицу и горькое, отчаянное желание забыть.

Глава двадцать первая. Главная цель

* — две строчки из стиха Paul Marie Verlaine "В саду, где стужей веет от земли..."

Так прошло ещё несколько недель. Флёрри старалась не замечать сияющую как новогодняя гирлянда Айшу, вертевшуюся возле неё, невозмутимо-непроницаемое лицо Шадоу, фальшивую улыбку матери и строгий взгляд отца, которым он награждал её каждый раз, как она пыталась приблизиться к брату. Она всеми силами старалась игнорировать смешки и мимолетные улыбки, долетающие до неё обрывками облачков слухи, погружалась в себя, становясь всё больше и больше похожей на тех кристальных пони, которых Кейденс и Шайнинг увидели войдя на территорию Империи. Её грива и шерстка, несмотря на тщательнейший уход, который обеспечивали Айша и Скайла, потускнела, начала сваливаться комочками, которые было невозможно расчесать обычным гребнем. Глаза потеряли былую живость, лишились задорного блеска, стали больше похожи на матовое стекло, через которое проходил неясный свет. Обеспокоенные этим Айша и Скайла доложили о состоянии принцессы её матери, отчего пурпурно-розовый аликорн лишь вздохнула, печально кивнув и отправив заботливых фрейлин на их пост.

Кейденс вошла в комнату дочери плавно, неторопливо, боясь резкостью спугнуть меланхоличную кобылку, глядящую в окно потухшим взглядом. Флёрри лишь дёрнула ушками на тихий стук закрываемой двери и цокот копыт, но более никак не показала свою осведомленность о посетителях. Она сидела, положив правое копыто на подоконник, а сверху на него опустила голову, позволила крыльям безвольно опасть по бокам, а её хвост и грива, вопреки всем стараниям и сетованиям фрейлин-близняшек, были до того спутаны и тусклы, что даже блики, прыгающие на них от окна и слепяще ярких кристаллов, казались тусклыми и блёклыми. Младшая принцесса бесстрастно смотрела куда-то в пустоту, не обращая внимания на вошедшую мать, словно её и не было здесь вовсе.

— Флёрри, — даже когда её мягкий голос прозвучал над самым ушком, аликорн не прореагировала, — милая, нам надо серьезно поговорить.

— О чем? — бесцветный, лишенный какой-либо интонации голос бросил Кейденс в дрожь. Реакция дочери казалась абсурдно неправильной, до такой степени невозможной, что старшая принцесса чуть не задохнулась от собственного неверия. Она в жизни не думала, что её милая дочурка, такая радостная и вечно счастливая, может говорить вот так, словно из-под воды.

— О тебе и Шадоу, Флёрри. О том, как ты себя сейчас чувствуешь.

Дочь слабо пожала одним плечом, как бы говоря, что ей всё равно. Вдруг она прошептала:

— Надежда, как лазурь, была светла.

— Надежда в чёрном небе умерла.*

Она повернула голову к матери, но Кейденс не увидела ожидаемых слёз. Глаза были сухи, но казались мёртвыми, и это пугало больше всего. Будто, продекламировав строчку, она увядала, падая в чёрное небо. Маленький кусочек рассветного солнца, она гасла с каждой секундой, и Кейденс метнулась было к ней, но Флёрри вновь отвернулась к окну, молчаливо отгоняя её назад. Принцесса вздохнула и попыталась начать разговор, тяготивший её душу.

— Я понимаю, что сейчас не совсем подходящее время, и ты вряд ли хочешь слушать меня, но я должна объяснить тебе. Ты можешь повернуться лицом ко мне, чтобы я могла видеть, что ты слушаешь?

Флёрри неохотно повернулась.

— Спасибо, — Кейденс встала рядом с ней, глядя на дочь и не узнавая её прелестного лица. Оно осунулось, побледнело, а под глазами залегли синие тени, которых раньше никогда не было на её милой мордашке. Аликорн вспомнила, сколько раз она целовала её, пока Флёрри была совсем маленькой, и у неё защемило сердце. — Я не знаю, как вышло то, что вышло. Я не представляю, как вы оба могли влюбиться. Но я не буду упрекать ни тебя, ни Шадоу. Но и хвалить вас не за что, ты согласна?

— Мне уже всё равно, — надломленным голосом проговорила Флёрри. — Я его не люблю. Больше нет.

Кейденс ласково поймала её щёку копытом, глядя ей прямо в глаза. А затем произнесла лишь одно слово, ударившее бледную аликорна, как молния ударяет дерево, воспламеняя обречённую древесину:

— Лжешь.

Флёрри разразилась рыданиями.

Она ощутила, как материнские копыта окутывают её, стараясь заполнить собой пустоту в душе, как по спине бегут мурашки от того тепла, что жаром струилось от них по её телу, согревая замершее, будто застывшее сердце, как ласково гладят по плечам и голове. Флёрри осторожно уткнулась носом в шею мамы, чувствуя, как бьется жилка, и, всхлипывая, начала говорить. Говорить о том, что она знает, что это выглядит плохо. О том, что она совершенно не жалеет об их любви, о том, что пошла бы с Шадоу в ту пещеру ещё раз, даже зная, чем всё может закончиться. О том, что она всё ещё любит его и ждет, когда он вновь придет в её комнату. О том, что это, похоже, никогда не случится, потому что Айша выглядит слишком счастливо-смущенной, когда единорог бросает на неё пылкий взгляд, который она, Флёрри, хотела бы ощутить на себе.

О том, что ей так плохо, что хочется умереть.

Их беседа была долгой. Кейденс уже второй раз говорила о своих страхах, второй раз обнимала плачущую дочь и плакала сама. Она всем своим существом сочувствовала сломанной любви дочери, интуитивно скорбя по ней, и её Предназначение хотело помочь. Изо всех сил рвалось на волю. В конце концов, их кровь не была единой. В конце концов, Шадоу когда-то был совершенно другим пони. В конце концов, если любовь настолько сильная, что находит путь даже сквозь моральные устои целых стран и империй, стоит ли топтать её, будто виноград в бочке? Конечно, после того, как виноград растопчут, из него реками польется вино, но будет ли это вино так же сладко, как свежие ягоды, и будет ли оно стоить затраченных на него усилий?

Они молчали. Кейденс пребывала в смятении, по-настоящему не зная, что делать. Если она даст дочери свое покровительство, то не взбунтуется ли общество кристальных пони, обвиняя её в разврате и поощрении кровосмесительства? То, что Шадоу — приемыш, вынужденно взятое дитя, — аргумент слабый и не терпящий какой-либо критики. Её в любом случае будут винить в неправильном воспитании, допущении подобной любви в семье между братом и сестрой, росшими вместе, питавшимися одним молоком, воспитывающимися у одних родителей. Флёрри всхлипнула, утирая опухшие глаза копытцем.

Ну и пусть обвиняют.

Счастье дочери и сына — вот что главное для неё в этой вечной жизни. Пусть Флёрри будет счастлива хотя бы немного. Ей ещё предстоит мука, длиною в тысячелетия.

---

— Вот, видишь, у тебя почти получилось! — восторженно воскликнула Айша, сидя на нём верхом и упираясь копытом ему в грудь. В другом копыте она держала красный кристалл четырехгранной формы, две стороны из которых были больше, чем две другие. Шадоу запрокинул голову, выравнивая дыхание, и снова напрягся, посылая импульс.

— Так лучше?

— Намного, — мурлыкнула Айша, пристально и внимательно глядя на одну из граней кристалла, которая, казалось, немного увеличилась. — Ты определенно делаешь успехи. Грань Магии немного увеличилась, но она по-прежнему уступает Защите и Здоровью. Нужно ещё немного практики.

— Ладно, я сдаюсь, — фыркнул единорог, отпуская вспышку с рога, которая ударила в потолок и заплевала искрами. Он обвил копытами передние ножки пегаски, нежно гладя их, отчего Айша хихикнула и наклонилась к нему, свесив щекочущую нос гриву.

— Я никогда не думала, что увижу такое когда-нибудь, — промурылкала она, касаясь носиком его носа. — Я находила какие-то древние-предревние книги в библиотеке Кристальной Империи, но о кристальных пони там было сказано лишь несколько слов, да и то в небольшом контексте. А тут… Какой же ты интересненький…

— Король Сомбра уничтожил всё, что касалось кристальных пони и их реальной сущности, — Шадоу резко провернулся, оказываясь сверху и прижимая пегаску к постели, но буквально тут же сел на край кровати, углубляясь в видения прошлого. — Он считал это проклятием, которое может уничтожить пони. Поэтому уничтожил их сам. И всё, что о них было известно.

— А почему?

— Ну, — Шадоу почувствовал, как она положила голову на его плечо, и ему вдруг стало противно до глубины души. Захотелось резко выкинуть эту кобылку из своей постели, из своей комнаты, из жизни, но он не мог. Не имел права, — кристальные пони, если вступают в браки с обычными пони, теми же эквестрийцами, рискуют потерять своих жен и детей. Практически всегда кобылы не в состоянии родить кристального жеребенка. Это ведь стресс не только для матери, но и для плода. А при стрессе кристальные пони обращаются, порой даже во чреве матери…

Он замолк, но почувствовал, как шаловливое копытце гладит его спину.

— Но разве нельзя было просто ввести запрет на межвидовые браки? Мол, кристальные пони только с кристальными пони, остальные — как хотят? — спросила Айша, подаваясь вперед и заглядывая к нему в глаза.

— Он был ослеплен ненавистью и горем, — пожал плечами Шадоу. — Не думаю, что он смог бы принять такое гуманное решение. Да и любовь не выбирают, а он лишь хотел предотвратить смерти…

— И сеял смерть всюду, куда ступало его копыто, — перебила его пегаска, сдувая прядку с глаз. — Большего придурка я в жизни не видела. Нет, я его, правда, не видела и так, но, судя по твоим рассказам, он был ещё тем психом!

Шадоу внезапно охватила безудержная злость. Захотелось треснуть копытом по столу, чтобы он разлетелся вдребезги, стащить Айшу за волосы и хорошенько приложить головой об стенку, раз она не понимает таких очевидных вещей. У него не было выбора тогда! Нет его и сейчас! Он не может быть с Флёрри, потому что они брат и сестра и ещё потому, что его гены испорчены этой проклятой кристаллизацией! Он лишь хотел оградить своих подданных от собственной участи, хотел защитить их, а не прослыть «психом» и «придурком»! Конечно, он не рассчитывал на почести и памятники, но они могли бы быть благодарны! Благодарны за то, что больше нет генетически мутировавших ублюдков, убивающих своих матерей, нет вдовцов, ненавидящих своих сыновей и дочерей, нет сирот, лишившихся семьи и кормильцев.

— Не говори о том, чего не знаешь, — прорычал он, не скрывая в голосе раздражения и чего-то звериного, внушающего опасность и страх. Айша на секунду прикрыла ротик, но почти тут же начала нарываться снова.

— Но если вся Империя говорит о том, каким он был ужасным, разве стоит сомневаться в их словах? Они же жили при нем, разве…

— Замолчи сейчас же!

Он не понял, как это произошло. Вот он сидел на кровати, а вот уже вцепился в нежную шейку пегаски, прижимая её к стене копытом, которое внезапно перестало чувствовать температуру. Единорог прикипел взглядом к испуганным глазам Айши, будто питаясь её страхом, её животным ужасом, и только через несколько секунд он понял, что его нога от колена до копыта превратилась в кристалл, раздвоенный на конце, подобно камертону или ухвату.

Только вот кристаллы были чёрными, как ночное небо.

Дыхание его сбилось, а сердце оборвало стук. Невидящим взором уставившись на завораживающую темноту, он кое-как оторвал копыто от стены, не заметив оставшихся на ней вмятин, не обратив ни малейшего внимания на осевшую на кровать пегаску, которая судорожно схватилась за горло и пыталась наглотаться воздуха как можно быстрее. В её глазах засел ужас, а краем глаза она заметила, как сверкнул красный кристалл, оставшийся на постели.

Грань Агрессии расширилась, тесня магию и становясь равной Здоровью.

Шадоу каким-то шестым чувством ощутил приближающуюся опасность и резко сделал выпад вперед. Лампа, которая целилась ему в голову, разбилась о противоположную стену, а мгновенный вольт позволил ему тут же перехватить Айшу за хвост; пегаска взмыла в воздух вместе с его накопителем, собираясь бежать.

— Отпусти меня! — крикнула она, но Шадоу мощно дёрнул её вниз, отчего кобылка заверещала от боли в репице, а затем из неё выбило весь дух от удара об пол. Красный кристалл, гораздо больший, чем он был, когда единорог увидел его впервые, охватило облачко телекинеза и поставило на стол, подальше от края.

— Ты хотела меня убить! — рыкнул Шадоу, и пегаска вжалась в пол. — Ты просто жалкая дрянь, которая не понимает всей сути и уже берется судить других лишь по слухам, которые распространяют облезлые кошёлки на всяких ярмарках! Ты не осознаешь тупости своих слов! Ты просто не понимаешь, отчего твою суку мать, возможно, я спас! Я их всех спас, понимаешь?! У меня не было выбора! Этот ген убил тех, кого я любил больше всего на свете, убил моего сына и жену, и я просто спас всех вас! Я не только истребил, но и отправил кристальных пони в изгнание вместе с Империей, чтобы они выродились! Чтобы вы были свободны и живы! Чтобы вы…!

— Ты чудовище! — Айша закричала ему прямо в лицо, копытами ударяя его по груди. Шадоу слышал лишь глухие удары — его грудь покрылась панцирем из чёрных кристаллов, а разум всё больше и больше застилала пелена гнева. — Ты говоришь так, будто ты и есть Сомбра! Проклятый монстр, отпусти меня! Да как вообще можно любить такого, как ты?!

Тяжелое чёрное копыто опустилось на её лицо.

Громкий неприятный хруст взвесью окутал воздух. Шадоу не совсем осознавал, что делал, только месил копытом влево-вправо кровавую кашицу, растирая в порошок зубы и костную маску лица. Тело под ним уже не двигалось, слабая судорога окончилась едва начавшись, а единорог глядел такими же чёрными глазами на единственный цвет, который он мог видеть в таком состоянии, — на алое пятно, растекавшееся вокруг его передних копыт и такие же алые мазки, оставшиеся на его груди и копыте. На губах он ощутил привкус крови.

Он не помнил, как пришел в сознание. Знал только, что разум его вдруг помутился, а эмоции ушли на задний план. Осознавал, что сотворил, но не верил в это. Между его чувствами и мыслями была огромная пропасть, и они не были согласованы друг с другом. Ему не было жаль пегаску, помогавшую ему развиваться и ублажавшую его в постели. Нет. Он понимал, что только так мог эволюционировать, только путем крови и ненависти мог развить грань Агрессии. И только открыв её, он получил доступ к Магии, но не простой единорожьей, но более могущественной, тёмной.

Шадоу широко раскрыл глаза, без особого интереса глянул на труп, вытер копыта, снова покрывшиеся шерстью, и вышел из комнаты. Он почти достиг своей цели. Почти уничтожил всех кристальных пони. Но остался ещё в Империи кое-кто, помимо него.

Осталась Халсиен. И её время пришло.

В коридоре в него вдруг влетела Флёрри, отчего он сначала остолбенел. Она пыталась что-то сказать ему, судя по тону, очень радостное и важное, но Шадоу не слушал её. В нем вдруг разгорелся огонь ненависти ко всему, что он видел, в том числе и к аликорну, пытавшемуся его обнять и притянуть к себе.

— Да что с тобой?! — вскричала она, когда он резко отмел её в сторону. — Шадоу! Ты вообще слышал, что я тебе сказала? Мы можем быть вместе! Мы можем любить друг друга! Шадоу, пожалуйста, прошу, взгляни на меня!

— Нет, — в его голосе прозвучала сталь, которой он никогда не слышал раньше, но сталь эта понравилась ему, становясь защитой и надежной опорой. — Не можем. Уходи, Кристалла. Ты мне больше не нужна.

— Какая к Дискорду Кристалла?! — Флёрри встала на дыбы, хлопая крыльями. — Шадоу!

Он пошел дальше по коридору так быстро, как только мог, но всё же услышал брошенные вдогонку слова:

— Ты опять всё испортил! Ты всё тщательно продумал и спланировал, чтобы оставить меня! Да когда же ты стал таким рассудительным и чёрствым?! Шадоу!

«Я проиграл», — подумал он, и еле заметное сожаление проскочило в его глазах. На миг захотелось вернуться к Флёр, обнять её, но этот порыв тут же был стёрт, словно мокрой тряпкой прошлись по стеклу, смывая рисунок из измороси, накорябанный детским копытцем.

«Я Сомбра. Я всё-таки Сомбра».

Он открыл дверь в комнату Халсиен. Часы остановились. Внутри никого не было.

Глава двадцать вторая. А сказки оказались правдой

Она бежала по кристальной мостовой так быстро, что пони вокруг шарахались и отскакивали в стороны, чтобы не попасть под ноги странной голубой кобылке с серыми волосами, распавшимися из аккуратного пучка на голове в отдельные полуседые пряди. От гигантских прыжков копыта выбивали искры, сыпавшиеся небольшими дорожками вслед за ней, но кобыла не переставала бежать. Её подгоняло неистовство, внезапно возникшее в сознании, и жгучий, парализующий страх.

В голове пульсировало столько ненависти, что Халсиен в первую секунду взвыла от боли и подступившей тошноты. Она заметалась по дивану, растрепав гриву и хвост, и упала на холодный пол. Последние силы кобыла бросила на то, чтобы отключиться, перестать мониторить сознание воспитанника, но и это ей далось с большим трудом и такой адской болью, распиравшей рёбра изнутри, что она не смогла не закричать. В первые секунды она не понимала, что происходит, каким образом у принца мог случиться припадок ярости. Ненависть, которую он испытывал, была так сильна, что начала действовать в обратную сторону, лишая её способностей. Во внезапно наступившей тишине Халсиен увидела своё отражение — распластавшаяся на полу голубая кобыла с темными зёвами глаз, в которых горели угольки красных зрачков, с длинными седыми и серебряными прядями, рассыпавшимися по полу. Она уже не могла контролировать завесу, скрывавшую её настоящие глаза, и не могла даже думать о том, чтобы использовать магию.

Негромкий хруст объявил о том, что её накопитель лопнул, осыпавшись голубыми осколками на кристальный пол. Мгновение спустя кобыла почувствовала слабость, да такую, что поднять веко стало непомерной тяжестью. Халсиен почувствовала, как вся связующая её и принца магия идет в откат, как ударяет по её существу волна ярости и ненависти, облаченная в чёрный непробиваемый кристалл.

Она поняла, что всё, что она сделала, оказалось напрасным.

Ярость не искоренить, ненависть не заглушить. Принца Шадоу ничто не спасло, ни любовь, ни семья. Он стал другим. Проблема была не в том, чтобы он стал Сомброй, который мыслил холодно, рассудительно, но от этого не менее жестоко. Семена ненависти к самому себе, к другим уже были посеяны в его сердце, а её действия, её рассказы только помогли их прорастить. Если бы он не знал о том, кем он был, если бы они не рассказали ему об опасности… Но Селестия решила, что так будет лучше… И Луна поддержала её…

Теперь перед ними другой король. Яростный, слепой от ненависти, не щадящий тех, кто не согласен с ним. Не менее страшный, более предсказуемый, но от того всё же опасный.

«Когда ярость застилает глаза, рассудок умирает от тяжести того, что ему придется разгребать».

Халсиен вскочила и побежала к двери, чувствуя, что её больше ничего не защищает. Тело отзывалось тупой болью, но адреналин в крови заставил её двигаться игнорируя её. Кобыла не стала собирать какие-то вещи, которые могли ей пригодиться, не взяла даже кошелек с деньгами. В висках лишь билось безумное чувство опасности, висящей над её головой гильотиной.

Сомбра шел за ней. Разгневанный, разъяренный, опьяненный чьей-то кровью, шел за ней, чтобы пролить её ещё больше.

Как промчалась по лестницам, не помнила. Как выскочила на улицу, напугав стражу, тоже. Она даже не предупредила Кейденс и Шайнинг Армора, не говоря уж о том, чтобы передать сообщение Селестии или Луне.

Страх ослепил.

Они забрали её из Тартара, так как подумали, что именно она, последняя из гиарков, сможет проконтролировать рост маленького единорога, который может принести или много добра, или много зла. Халсиен с самого начала думала о том, чтобы предложить ему в качестве партии принцессу Кристальной Империи — возродились бы старые порядки, которые она ещё застала, до того, как её, словно помойную шавку, выбросили в горящую бездну, пульсирующую багровой дымкой. Да, пусть единорог и не являлся единокровным братом принцессы, для общества он был этим братом, хотя бы официально. Среди кристальных пони не было дураков. Они прекрасно понимали, кто этот черногривый единорог на самом деле. И лишь многозначительные взгляды Шайнинга Армора и похрустывания копыт солдат сдерживали толпу от панической расправы.

Она была последней из гиарков. И она должна была выжить. Выжить, чтобы научить хоть кого-нибудь владеть таким же уровнем ментальной магии, как она. Выжить, чтобы оставить хотя бы одного последователя. Раньше она видела в нем Шадоу, но теперь понимала, что ошибалась. Для него это был лишь способ обрести могущество. После пары погружений она обнаружила его потенциал, подтолкнула к его раскрытию. Не зря же говорили, что король Сомбра никогда не пытал своих рабов. У него были более надежные способы заставить их бояться.

И пусть никто не унаследует её природную магию, скомбинированную между способностями кристальных пони и особенностями жителей потусторонней реальности, запертых в портале где-то глубоко в подвалах Кристального Замка, пусть никто больше не взглянет на мир такими же чёрными зёвами глаз с краснеющими угольками зрачков, но она сможет прожить ещё долго. Без потомства, но можно же попробовать передать магию при помощи обучения…

Он давно истребил их всех, когда только пришел к власти, путая гиарков с кристальными пони. Она осталась одна, маленькая напуганная кобылка, забившаяся под кровать и чудом не попавшаяся на глаза стражнику, чьи глаза были покрыты мутной зелёной плёнкой.

Она упивалась страданиями этого жалкого мальца, его переживаниями. Играла его судьбой, подталкивая к поступкам, которые могли рассорить его с теми, кто его любит, несмотря на то, что Селестия дала совершенно иное задание, как условие её освобождения и жизни. Ей было за что мстить королю. Видя отчаяние и ужас в его глазах, она вспоминала себя, смотрящую из-под кровати на то, как стражи крошат черепа её родителей, сестёр и братьев. Вспоминала лужу крови, дотёкшую до кристальной ножки, в которой она испачкалась, когда попыталась вылезти наружу и помочь. Чувствовать страх этого жеребёнка было упоительно приятно.

Пока Халсиен не поняла, что сама становится таким же монстром, как и тот король, что приказал убить её семью.

В очередной раз погружаясь в его сознание, она увидела лишь маленького жеребёнка, напуганного собственной тенью. Она не видела жестокого правителя, поэтому показала ему то, кем он стал тогда, давным-давно, осознав свою способность. Возможно, он и сам был наполовину гиарком, потому что Халсиен почувствовала в его ауре что-то знакомое, похожее на себя.

Может, это был лишь запах монстров, которым она пропиталась насквозь.

Внушать свои мысли она не стала, опасаясь, что это будет неправильно. В конце концов, каждый пони должен иметь свою голову на плечах, а если он живет по чужой указке, какой правитель вырастет из него?

Возможно, не стоило делать его наследным принцем империи, которую он поработил? Может, стоило подыскать для него обычную семью? Семью единорогов, которые могли бы следить за его силой… Но никто не обладает такими навыками. Никто не может контролировать силы магов, кроме аликорнов. Кроме аликорнов и её, Халсиен.

В боку кололо, но кобыла продолжала бежать. Могла ли она противостоять волне гнева, идущей на неё? Нет. Не теперь. У каждого гиарка были свои способы накопления магии. Кто-то использовал собственные тела, заставляя их быть более крепкими и устойчивыми к холоду и магическому воздействию, кто-то предпочитал вымещать лишнюю магию в предметы и не светить ею перед остальными жителями. Халсиен избрала второй путь. После того, как её дом оказался залит кровью и мозгами, по-другому было нельзя.

Теперь она была полностью беззащитна. Каким-то образом Сомбра разрушил накопитель её силы, лишив её хоть какого-то преимущества. Сейчас, как он говорил много раз, она была обычной земной пони, разве что глаза выдавали в ней гиарка. И ей оставалось только одно: бежать, бежать на юг, хоть в свою камеру в Тартаре, куда она попала случайно, просто потому, что напала на стража, не спрятав глаз, когда принцессы были рядом и особо не стали разбираться, кто она и что хотела. Просто бросили в камеру, а оттуда — в Тартар, как опасный вид неразумного существа. Тогда она и вправду была больше похожа на животное, ищущее пищи, но годы заключения в самой ужасной тюрьме заставили её одуматься. Она не испытывала голода, но могла думать, и думала. А, когда принцессы пришли к ней с просьбой о помощи, не сказала о том, какую кару придумала для сопливого единорожка, показанного ей в поверхности зеркала.

Она хотела выйти и мстить.

Халсиен свернула в переулок тесно поставленных домишек — новостроек, и наткнулась на стену. Это был тупик, гладкий и ровный, который, казалось, взялся из ниоткуда. И до неё сразу же дошло, почему: кристальная стена была чёрной и матовой, а её отражения в ней не было. Сердце провалилось в копыта. Кобыла попыталась метнуться обратно, но путь ей преградила ещё одна чёрная стена. Из тени шагнул единорог, возвышавшийся над ней по крайней мере на голову. Халсиен, привыкшая смотреть на Шадоу сверху вниз, поняла, что принц перестал сутулиться, наконец. Он высоко поднял голову, распрямил плечи, и теперь казался настоящим правителем. Похожий на прошлого себя, смешанный с неосознанным подражанием военной выправке Шайнинг Армора, Шадоу пугал до дрожи. Халсиен заметила, что его глаза изменились: обращенные к тьме зрачки сузились, став похожими на драконьи, а волосы слегка шевелились, будто от ветра. Рог покрывал чёрный налёт, постепенно впитывающийся в магические каналы, а всё его тело блестело, словно покрытое смолой.

Она не смогла. Не смогла ни отомстить, ни помочь. Проиграла свою жизнь и способности. Проиграла мальчишке, которого могла спасти, но не спасла, ослепленная гневом и местью.

— Думали, я не вспомню о ваших уроках, профессор? — спросил единорог, сверля её взглядом. Халсиен оказалась у стены, прижавшись к ней крупом. Глаза метались в разные стороны, ища способ побега, но стены были слишком высокими, чтобы перепрыгнуть их, а окна домишек были направлены в другие стороны: глухой квадрат, где выход — лишь небо, недоступное, но манящее.

— Жаль, что ты пришел лишь для того, чтобы от них отказаться, — шутка получилась не смешной. Халсиен даже не была уверена, что это именно то, что следовало сказать. Но жеребец ухмыльнулся, протягивая копыто вперед, заставляя его подошву сделаться тонким лезвием секиры, такой же чёрной, как и его грива.

— Ваше время управления мной истекло. Прощайте, профессор.

Сопротивляться было бесполезно, но кое-что Халсиен сделать всё-таки смогла. Кое-что, подвластное даже обычной земной пони.

Она закричала.

Удар, опустившийся на её шею, от крика мягче не стал. И не откинул прочь лезвие, срезавшее плоть и рассекшее кости. Но он выполнил свое предназначение.

Пони на улицах заглянули в переулок и увидели стены из чёрных кристаллов.

Паника прокатилась волной пожарищ. По всей Империи мгновенно пронесся крик, истошный вопль; новость о том, что король Сомбра вернулся, потрясла всех, в том числе и принцессу с супругом, которые вдруг озаботились пропажей ребёнка после того, как к ним в комнату влетела заплаканная и встревоженная дочь, кричащая о том, что с Шадоу что-то случилось. Вдвоем с нею, Кейденс взмыла в воздух, игнорируя вопли мужа о том, что это может быть опасно. Она не хотела потерять своего малыша, даже если все вокруг считали, что он — чудовище.

Флёрри судорожно искала брата, стреляя зелёными глазами по однотипным и блестящим зданиям внизу. Она не знала, что и думать, знала лишь одно: Айшу она ему не простит.

После того, как брат вдруг телепортировался с порога комнаты Халсиен, Флёрри бросилась в его покои, чтобы хоть что-то понять. С порога ей в нос врезался запах крови, а потом она увидела труп фрейлины, чёткой картинкой отпечатавшейся в её мозгу. Пусть Айша и была под подозрением, которое подтвердилось. Пусть она действительно спала с её братом. Но она была её подругой с самого детства. Она была сестрой Скайлы. И её смерть, совершенно напрасная и бездумно жестокая, заставила принцессу иначе взглянуть на серого единорога.

Она искала его лишь за тем, чтобы он ответил за свои преступления.

Больше закрывать на это глаза она не могла. Да, она любила Шадоу. Да, он был её братом и возлюбленным. Но он совершил убийство, а за убийство всех карают одинаково. Вечное изгнание в Тартар или смерть. Зависит от того, что выберет осужденный. Халсиен не зря втолковывала им законодательство Эквестрии. И Флёрри, окаменевшая сердцем, не собиралась давать ему поблажек. Их интересы слишком сильно разошлись. И теперь, когда Шадоу намеренно выбрал жестокость и насилие, она должна была его остановить. Любой ценой.

Они с матерью опоздали: успокоенные Шайнинг Армором пони активировали Сердце и разрушили чёрные кристаллы, но Шадоу и след простыл. Кристальные пони, которые говорили о стремительно метнувшейся в сторону тени, вскоре умолкли, внезапно ощутив тревожное покалывание в сердце и виске. А обезглавленная голубая кобыла, чья кровь лилась по кристальной мостовой к сточным канавам, навсегда закрыла глаза, уничтожив свою последнюю особенность. Кейденс прижала копыто ко рту, стараясь остановить слёзы, внезапно сжавшие горло спазмом. Халсиен была последней из своего рода. И он теперь прервался навсегда.

Шадоу так и не нашли. Он появился только спустя много лет, когда убитая горем Кейденс, похоронившая любимого мужа и так и не отошедшая от утраты сына, отреклась от трона и ушла на покой. Где она была — никто не знал, но ни Твайлайт Спаркл, тоже опечаленная смертью брата, ни Луна, ни Селестия не смогли утешить её. Даже единственная дочь, которая всеми силами старалась помочь матери с правлением в Империи, казалось бы, последняя отдушина, не смогла подавить горе, дать стимул к жизни.

Кристальные страхи принцессы пришли в исполнение, и пускай она знала о них, но не была готова к тому, что они исполнятся так скоро.

Шадоу появился в Империи с одной целью — уничтожить Кристальное Сердце, которое, как ему казалось, являлось источником всех бед. Но и в этот раз их интересы не совпали. И в этот раз, чувствуя, как сердце обливается кровью при виде такого родного, такого близкого душе брата, Флёрри понимала, что не сможет ему уступить. Она должна бороться. Бороться не за себя, но за других, за тех пони, что засели в замке, что молятся за неё Двум Сестрам, что ждут защиты и спасения. А Сердце — единственная их защита — заснуло под влиянием страшной магии, позволив Шадоу устроить нападение и убить ещё сотни невиновных пони.

Он должен был ответить за свои деяния. Он должен был ответить за свой выбор. Они всегда считали рассказы о короле Сомбре сказками. А сказки оказались правдой.

Убить или быть убитой. Как бы больно не было. Она должна защитить тех, ради кого её отец умер. Ради кого её мать сражалась с призрачной тенью из зеркала. Возможно, ей удастся изгнать его на луну, или вынудить сдаться. Но Шадоу никогда не сдавался. И не сдастся и теперь.

Они стояли друг напротив друга.