Огранённая красота
Глава IV
Разорванное на неприглядные куски тёмной ткани платье лежало на винтажном ковре перед ними. Эплджек спокойно сидела на белом диванчике, пока Рэрити с помощью магии размешивала сахар в чашках чая для них обеих. Когда она с этим закончила, одна из чашек плавно подлетела к яблочной пони, и та осторожно взяла её в оба копыта. Серебристый дымок поднимался от чашки в воздух, приятно согревая мордочку, если подставить её прямо под него.
Чистый свет солнечного утра пробирался в комнату через распахнутые окна и тонкие белоснежные занавески. Эплджек сделала первый глоток – тогда как Рэрити сделала уже несколько – и, смотря на кучу ткани на полу, наконец, поинтересовалась:
— Так всё же, — она сделала ещё глоток. – Всё было настолько плохо?
— Я обнаружила, что мне не нравилась выкройка, — безразлично сказала Рэрити, немножко отпив из своей чашки.
Такого ответа для Эплджек оказалось вполне достаточно. Она откинулась на спинку дивана, позволяя мягкой обивке уносить её подальше от тревоги и усталости. На её лице красовалась довольная улыбка.
— Что тебя так позабавило? – заинтересованно спросила Рэрити.
— Ты знаешь Кэпитала Стрэйдлайна? Такой успешный бизнесмен, владелец сети гипермаркетов в Филлидельфии. Крупный, интересный жеребец…
— Да, я припоминаю кого-то такого. Владелец сети гипермаркетов… Гипермаркетов «Стрэйдлайн»? Они принадлежат ему?
— Так точно.
— И что с ним?
— Позавчера, когда ты, кхм, ушла, — Эплджек сделала глоток из чашки. – Мы пересеклись в зале. Слово за слово, мы немного разговорились, оказалось, что он тот ещё фанат элементов гармонии, а ещё… он сказал, что было бы неплохо, если бы Эпплы наладили поставки.
— Ты шутишь.
— Именно так всё и было. Он собирается лично посетить ферму, сады, и договориться о том…
— О, Селестия, ты не шутишь.
— Чтобы наши яблоки питали собой почти все гипермаркеты его сети. Может быть и все, я не знаю, это один из тех вопросов, что нам ещё нужно будет обсудить.
— И что теперь? – лицо Рэрити засияло от радости за подругу.
— Ты хочешь узнать?
— Я буквально готова сгореть от любопытства.
Эплджек отпрянула от спинки дивана и поставила чашку на стол, чтобы во время рассказа было удобнее жестикулировать копытами.
— Прежде всего, нам надо будет решить вопрос с массовыми сборами урожая. Кэпитал предложил направить в сад своих рабочих, чтобы те занимались всей тяжёлой работой, так что мне остаётся лишь организация – что спорно. Часть этого вполне сможет взять на себя Эплблум – и какая-то бумажная работа. Внезапно, у меня оказывается на удивление много свободного времени, если сравнивать с тем, что было раньше. Если ты думаешь, что это всё, то не спеши с этим. Очевидно, что рабочим придётся где-то жить всё это время, так что на сцену выходят строительные компании Понивилля, что означает больше инфраструктуры, больше рабочих мест, больше развития у города, а мне уже не терпится рассказать всё мэру. Подумай только… около почти что века назад наш город было выстроен вокруг фермы моей семьи. А теперь она снова играет важную роль в его развитии. Жизнь на удивление налаживается!
— Думаю, бабуля Смит бы тобой гордилась, Эплджек.
Подруга промолчала, многозначительно посмотрев куда-то вперёд.
— Да. Полагаю, что-то такое она бы испытывала, — Эплджек вновь развалилась на диване, не притронувшись к своей чашке с чаем. – Ну да ладно. Это ещё так, попытки предсказать будущее. Сама то ты как? Ну, знаешь… после того, что было позавчера.
— Мне уже гораздо лучше, — ответила единорожка и выпила весь свой чай, после чего отодвинула от себя чашку. – Так значит, тебе скоро уезжать?
— Да, — ответила Эплджек после небольшой паузы. – Завтра утром, если говорить точнее. Надо ещё всё подготовить, продумать некоторые детали.
— Я обязательно провожу тебя.
— Не стоит, Рэрити. Поезд очень рано, и ещё пегасы как раз в это время обещали снег. Мне будет спокойнее, если ты за это время отдохнёшь, и…
— Эплджек, без возражений. Я приду.
Подруге не оставалось ничего, кроме как благодарно кивнуть. Рэрити встала с дивана и пересекла комнату, чтобы добраться до стоявшего в отдалении зеркала. Отражавшаяся в нём комната и утренний свет из окна ярко отсвечивали в зеркальную поверхность, давая на него сильные блики, слепившие глаза. Рэрити, зажмурившись, передвинула зеркало так, чтобы в нём не отражалось пресловутое окно и ничего не блестело; направила его в сторону рабочего места. Теперь она могла нормально, несколько наклонившись поближе, рассмотреть своё лицо: уставшие глаза и едва начинающие проступать мешки под ними. Она с раздражённо-разочарованным взглядом на себя отпрянула от зеркала и досадно вздохнула. В углу отражения были заметны куски валявшейся тёмной ткани.
— Чем теперь собираешься заниматься в своё свободное время? – спросила Рэрити, не отводя взгляда от себя в зеркале.
— Чем-нибудь обязательно займусь, — ответил ей голос земной пони с другого конца комнаты. – Возможно, научусь с кем-нибудь из семьи кататься на этой чёртовой моторной лодке, которую Биг Мак собрал с сыном. Думаю, будет интересно.
— Не боишься, что от переизбытка свободы начнёшь от скуки на стенку лезть? – Рэрити мило улыбнулась.
— С такой большой семьёй – вряд ли.
— Но ведь порой и родственники могут надоесть. Что ты будешь делать, если вдруг захочется побыть одной? У тебя есть простой ответ на это?
Эплджек замолкла, раздумывая. Рэрити тоскливо смотрела на отражение, не особо спеша маскировать невыспавшееся лицо за дорогой косметикой. Типичные городские звуки доносились из распахнутого окна, не давая комнате замолчать ни на мгновение.
— Подумаю ещё. Возможно, буду читать.
Прогуливаясь по парку, она сошла с тропинки и стала ходить меж деревьев, через кроны которых этим днём не пробивалось никаких солнечных лучей; небо было заполнено сероватыми тучами; пегасы готовили погоду к началу зимы. Парковые деревья стояли на довольно приличном расстоянии друг от друга, но Рэрити ходила среди них так, что каждое будто вырастало на пути, заставляя её обходить, петлять, и всё больше забираться вглубь этого небольшого лабиринта. В какой-то момент она так запетляла, что, если бы не маленькие размеры её импровизированного леса и не очевидные его границы, за которыми начинались обложенные плиткой тропинки и были видны гуляющие пони, она бы точно заблудилась.
Лёгкое головокружение и усталость заставили её присесть под деревом у небольшой полянки. Неподалёку находилась детская площадка, сейчас полная резвящихся жеребят. Они лазили по макету разноцветной яхты, бегали друг за другом вокруг неё; маленький островок чистейшей активности и беготни, посреди застывшей в не самый тёплый день поляны. Со стороны Рэрити, на небольшом холме, также стояла пони-художница, сейчас пытавшаяся запечатлеть эту картину из носящихся детишек. Она рисовала на холсте, вместо того, чтобы воспользоваться, например, фотографией, хотя для того, чтобы захватить момент игры детей на площадке она бы подошла лучше. Так, по крайней мере, сперва показалось Рэрити. Рисунок художницы был пока не очень детализированным, скорее даже схематичным: она использовала довольно броскими красками, заполняя холст преимущественно синим цветом; дети на холсте представлялись скоплением бушующей золотистой массы, в которой, однако, если приглядеться, можно было различить довольно подробно прорисованные лица, части копыт, хвостов и грив. Художница, рисуя, не пыталась нарисовать статичную, продуманную картину – это было невозможно, ведь дети носились каждую секунду, перестраивая всю композицию и картину игровой площадки. Вместо этого она словно пыталась запечатлеть общую неразбериху, то самое ощущение непостоянности, что содержал образ перед ней. И в какой-то мере, подумала Рэрити, это было куда лучше и правильней, чем фотография.
Следующим, что привлекло внимание единорожки, оказалась пожилая пара двух пони; единорог и пегаска. Они, прижавшись друг к другу, сидели на лавочке и кормили небольшую стайку белых голубей. Они игриво перебрасывались короткими фразами, которых Рэрити не было дано услышать отсюда. Она попробовала представить себя на их месте, где-то в будущем также сидящей на лавочке в мирном одиночестве, кормящей тех голубей, которые решатся подлететь и поклевать зёрна из её копыт; ей очень понравилась идея, что они должны были бы клевать именно из копыт, как бы имея непосредственный контакт с заботящейся о них единорожкой. И таким образом, они бы сами, непреднамеренно, заботились о ней, сохраняя душевный её покой, служа лекарством для увядающего сознания, чувствующего всё вокруг уже не так, как раньше. Простая, маленькая, сконцентрированная в себе радость от простых, маленьких вещей – вот, что ждёт её дальше. Эплджек будет кататься на лодке по реке, с семьёй, и подкладывать дрова в камин, когда река затянется льдом. Она же будет шить наряды, усложнять пошив, закрывать всё больше, и всё это неизвестно зачем. Такова её роль, наверное.
Она вспомнила балкон театра, Шэйдлав. Меньше всего ей хотелось быть Шэйдлав. И тем не менее, именно к ней, как ей казалось, она катилась. Или нет? Может, думала она, эти мысли – просто следствие её депрессии. Наваждение, которое она сама же себе внушает, вдалбливает в голову, прокручивая эту пластинку раз за разом. Может, на самом деле, ей вообще нравится то, что с ней происходит. Она не понаслышке знала о пони, которые превращали свою вечную грусть в фетиш, наслаждались ею, и им просто нравилось ощущать себя непонятыми, обречёнными, а от того что-то да в этом мире понимающими. Она задумалась, когда у неё началось это состояние, откуда проросли его корни, так обильно проросшие в её сознании. Раньше, когда она считала, что её разум – как и разум любого другого пони – это одна из наиболее величайших вещей, что может быть в мире, она использовала много сил и времени, чтобы развивать его у себя, двигать своё сознание дальше, она нашла достаточно доводов и убедилась в том, что в искусстве есть вещи объективно более сложные, красивые и художественно ценные. Теперь же перед ней предстала картина, когда поиски объективной красоты, огранённой от излишних изъянов, ни к чему не привели; хвалённый разум, в который у неё было столько веры, оказался, по сути, бесполезным перед холодным молчанием мира, столь безрассудным и недосягаемым для понимания. Она смотрела на сероватые облака, плавно парящие по небу; чувствовала шёрсткой холодный ветер, проносившийся по парку, и понимала, что не видит у всего этого цели. Ощущение, словно она муравей, смотрящий на произведение искусства мучало её, сводило всю роль её творчества, её разума к тихой и маленькой ничтожности.
Когда она вернулась к ощущению и рассмотрению реальности, оказалось, что уже полдень, и пожилая пара ушла, оставив после себя немножечко зёрнышек на каменной плитке. Рэрити тоже ушла со своего места, уйдя ещё дальше, вглубь парка. И тогда за деревьями ей удалось рассмотреть возвышавшуюся статую принцессы Селестии, к которой она и направилась. Вообще, Селестия была очень мудрой, любимой народом правительницей. Она направляла Твайлайт на её пути к становлению настоящей принцессой Дружбы. Она даже помогала её подругам – даже Рэрити помогла пару раз, когда та просила – и каждый раз, когда Рэрити видела принцессу вживую, ей казалось, что она правитель удивительного типа. Тот, который действительно печётся о своём народе, который не очень-то полагается на свой – на самом деле, и правда грандиозный – статус. В конце концов, отметая всё поверхностное, Селестия была… просто очень хорошей пони. Обо всём этом Рэрити думала с той целью, чтобы как-то уложить у себя в голове ответ на довольно терзающий её вопрос: ей так была нужна величественная статуя?
Она подошла почти вплотную, сделала это несколько дней назад, перед всем тем, что произошло в театре. И какое-то время, не хотела заглядывать в высеченные из камня глаза принцессы. Образ такой хорошей пони и величественного изваяния, как символа чего-то монументального, сложно складывался в её мыслях, разваливался и просто не сочетался. Она казалась себе очень маленькой, по сравнению со статуей; в полный рост она была не выше даже постамента, на котором та стояла. Не то чтобы она сравнивала себя с Селестией – это было глупо, бессмысленно и абсолютно не при чём. Просто глубоко внутри, ей просто хотелось оказаться сейчас рядом со статуей той принцессы, которую она видела своими глазами, в не всегда формальной обстановке. Впрочем, она решила, что камень не передал бы той Селестии. Как фотография не способна была полностью захватить момент играющей ребятни, беря только часть от того общего, что в себе нёс тот кусочек жизни. Такое суждение, возможно, относилось и ко всему искусству вообще.
Наконец, она подняла голову и заглянула в глаза принцессы. Визуально они были абсолютно те же, что и в прошлый раз, только Рэрити на этот раз заметила, что ей они более не кажутся уверенными, готовыми ринуться вперёд, как в прошлый раз. Тогда ей показалось, что их устремление вперёд, задуманное скульптором, означало твёрдость, планирование; тогда они показались ей грозными. Сейчас же она видела их более мягкими, как бы готовыми к тому, что будет, но при этом смотрящие в будущее с неуверенностью. И надеждой. Более-менее, Рэрити вдруг ощутила, что это была та самая Селестия. В её стойке была и готовность, и мудрость; и готовность ринуться, чуть только над Эквестрией нависнет опасность, и при этом намерение утешить тех, кто пришёл к ней за советом. В ней было всё это и ещё целый букет комплексных, запечатлённых состояний. В Рэрити проснулось какое-то неуёмное желание назвать скульптора, который занимался этой статуей, бескомпромиссным гением. А может просто очень везучим, чувствительным пони. Она ощутила досаду от того, что уже никогда не узнает – статуя стояла здесь больше двух веков, о чём говорила некоторая стёртость на боках, гриве и ещё много где (и это при том, что за статуей постоянно ухаживали).
Всё это напомнило ей о Твайлайт. Проходила ли она через то, что проходит сейчас Рэрити? В конце концов, Твайлайт была аликорном, как и Селестия. А Селестия была, по сути, бессмертной, и потому прожила больше тысячелетия. Она вновь ощутила свою мимолётность в потоке существования огромной вселенной. Обычным пони уготовано едва ли больше века; аликорны же живут куда дольше. Селестия прожила куда дольше, и кто вообще может себе представить, какого это? В их мире было много историй о бессмертии, авторы которых задумывались над этим, кидали пищу для размышлений об этом. Но прочувствовать это, так явно, так наверняка – удавалось ли это хоть кому-то? А что, если да? И как тогда узнать, ведь Селестия ни разу не говорила об этом? Хотела ли она однажды написать об этом свою историю, хоть что-то? Возможно, Твайлайт однажды напишет об этом книгу, она ведь так любила литературу. Что же тогда в ней будет, и через что для её создания должна будет пройти Твайлайт? Вообще, когда что-то подобное окажется, что «вот, пора»? Должно ли для этого у Твайлайт пройти также тысяча лет? Десять тысяч? Сто тысяч? Сто тысяч лет. Рэрити даже не могла объять мыслями в голове подобную цифру, представить, какого это. И вновь, сбившись с мысли о бессмертии аликорнов на размышлении о том, через сколько они должны писать о себе книги, Рэрити поняла, что это ещё одни бессмысленные рассуждения, которые её никуда не ведут. Она не проживёт ни сто, ни двести лет, ни всё время мира. От зимнего ветра и холодного камня она подхватит тяжёлую простуду и умрёт завтра, и это будет очень глупо и не очень подходяще на роль удовлетворительного финала. Всё, в общем-то, как в жизни.
Пока она раздумывала обо всём этом, Рэрити даже не сразу заметила, как к ней подходит знакомая бежевая пегаска.
— Она выглядит величественно, не так ли?
Голос журналистки, с которой она так часто пересекалась прошедшую неделю, вывел Рэрити из задумчивого транса и вернул обратно к реальности, заставив взглянуть на пегаску. Пэппер выглядела вполне повседневно, в тёмно-зелёной курточке, с распущенной волнистой гривой. Она стояла рядом и с неловкой улыбкой смотрела на единорожку. Рэрити мысленно повторила себе её вопрос, чтобы его хотя бы вспомнить.
— Возможно, — ответила она, не особо горя желанием разговаривать с журналисткой. – А может и нет. Я уже просто не знаю.
— Решили прогуляться? В такую-то погоду.
Рэрити недоверчиво метнула взгляд на пегаску, проверяя, не припрятала ли она за спиной блокнот.
— Это очередной вопрос для вашего интервью? Мне сейчас это немного неинтересно.
— Нет-нет, мисс Рэрити. Я… на самом деле, я сейчас даже не на работе.
— Решили прогуляться в такую-то погоду?
— Не думала, что будет так холодно, — она улыбнулась, раскрыв свою белые зубки. – Я должна была встретиться тут кое с кем, но, впрочем, это уже не так важно… он не пришёл.
— Такое случается, — Рэрити тоскливо повесила голову. – Что-нибудь ещё, о чём вы хотели бы спросить, или вам уже пора идти?
— Мисс Рэрити, я… я хотела бы извиниться за то, что было в театре, — услышав это, Рэрити с лёгкой ноткой удивления на лице подняла голову. - Это было непрофессионально, это было недостойно, и…
— Всё нормально.
— И очень неуважительно по отношению к вам, так что я хочу, чтобы вы знали: я сожалею. И прошу прощения.
Рэрити замялась со своим ответом, припомнив тот самый вечер. Впрочем, сил на гнев у неё сейчас уже не осталось.
— Извинения принимаются. Что-нибудь ещё?
— В знак моего раскаянья… и безмерного уважения, мисс Рэрити, на улице довольно холодно – не хотите ли зайти куда-нибудь, в ближайшее кафе? Я угощаю.
От последней фразы Рэрити громко усмехнулась. Не с целью задеть пегаску – ей действительно было забавно.
— Всё-таки хотите взять у меня несчастное интервью.
— Назовём это «задать парочку вопросов, чтобы, возможно, чему-нибудь да научиться». В любом случае, я даже не захватила с собой блокнот.
Они сели за самый крайний столик, возле окна. Пэппер выглядела немножко взволнованной, а Рэрити, наоборот, представляла из себя оплот спокойствия. К ним почти сразу подошёл официант. Пегаска заказала салат; Рэрити решила, что ей вполне достаточно будет всего лишь чашки кофе.
— Итак, — начала Пэппер, когда официант ушёл. – Вы так и не ответили на мой второй вопрос.
— Неужели? Что это был за вопрос?
— Что вы делали в парке в такую погоду? Вы выглядели слегка подавленной. У вас что-то случилось?
Рэрити продержала безмолвную паузу, взглядом уставившись в меню ресторана, прежде, чем ответить.
— Я гуляла.
— В такую…
— Да, очевидно.
— Ладно, — Пэппер закусила нижнюю губу, пристально глядя на Рэрити. – Как вам пьеса Трембла Трупера?
— Бывало и лучше.
— Вы так рано ушли с того вечера.
— Мне стало нехорошо.
— У вас ведь всё в порядке?
— Ахах… у меня всё великолепно, поверьте.
— Я просто хотела узнать, если…
— Вы новенькая в журналистике, не так ли? – Рэрити вдруг положила меню на стол и откинулась на спинку дивана, устремив свой оценочный взгляд на Пэппер.
— Я-я… нет. Я уже лет пять работаю в журнале, и…
— Но вы не профессионал?
— Я бы не назвала себя… но нет, я считаю, что я вполне неплохо справляюсь, я очень быстро поднялась до своей должности, я… пять лет, это приличный срок, разве нет?
— Бросьте. Принт Вордс, редактор «Мэйнхеттенского сегодня», проработал в сфере сорок лет, чтобы стать профессионалом. Теперь он им является уже как десять лет.
— Я… польщена, что вы сравниваете меня с таким гигантом, как…
— Я не сравниваю. Я говорю, что Принт Вордс — профессионал и много лет проработал в индустрии.
— Полагаю, все с чего-то начинают.
— С чего начали вы?
— Что?
— С чего вы начали?
— Я? Разве мы не говорили о Принт Вордсе?
— Нет, мы говорили о вас. Вы сказали, что быстро поднялись по карьерной лестнице. Как у вас получилось?
Чашка с кофе приземлилась на стол перед Рэрити; зеленоватое свечение вокруг неё потухло, и официант ушёл обратно. Салат Пэппер, очевидно, до сих пор проходил процесс приготовления на кухне, оставляя её ждать ещё. Рэрити левитировала к себе чашку и сделала из неё пару глотков, затем поставив её обратно.
— Так как?
— Мне, в какой-то мере, повезло. Я неплохо писала тексты, а три года назад взялась за написание статьи о модной неделе в Троттингеме. Журналист, обычно занимавшийся такими вещами, тогда подвернул себе копыто и слёг в больницу, а я оказалась как раз рядом. Меня отправили написать статью, и я справилась неплохо. Вы ведь помните, как это было? Неделя моды в Троттингеме. Все эти показы, подиумы, наряды, настолько удивительные, что я тогда никогда в жизни таких…
— Я помню, — прервала её Рэрити и сделала ещё один глоток из чашки. – Как вам пьеса Трембла Трупера?
— Кхм, мне? О, мисс Рэрити, я… да что вам моё мнение? Я всего лишь журналистка, я не очень многое понимаю в таких вещах.
— Что же вы там делали?
— Я была вместе с коллегой на эдаком задании. На постановки Трембла Трупера ходит много известных, важных пони, так что нам дали задание по возможности задать кому-нибудь из них несколько вопросов.
— И я оказалась одной из них.
— Я правда извиняюсь за то, что тогда произошло. Я знаю, что это было непрофессионально с моей стороны, но это ведь уже минувшее.
— Может быть я до сих пор обижена.
— Вы ведь приняли мои извинения.
— Хм, — Рэрити промолчала, выпила ещё немножко своего кофе. – Да, и правда приняла.
Наконец, тарелка с салатом, заказанная Пэппер, опустилась и перед ней на стол. Она осторожно — уже не в таком приподнятом настроении, в котором пришла – откусила немного от принесённого блюда. Рэрити при этом не сводила взгляд с пегаски, отчего та заметно съёживалась.
— Так всё-таки, вы не ответили, как вам пьеса?
— Я, — она растерялась, уже успев забыть о том, что был такой вопрос. – Мне она понравилась. Знаете, такие… персонажи, актёрская игра. Театр – это ведь вообще одна из наиболее прекрасных форм искусства, верно? Мне нравится, как в нём... известные пони примеряют на себя маски других пони, живут их жизнью, передают эти ощущения зрителям в зале. Я думаю, хороший театр – это почти как прогулка по улице после дождя. Знаете, так… освежает? Дарит какое-то особое ощущение. Ах, это ведь ваша дочь играла главную роль, так?
— Вы журналист, у которого там было задание. Вы и скажите мне.
— Это была она. Мне кажется, она была прекрасна на сцене. И после спектакля у нас даже была возможность поговорить. Мне она показалась очень приятной, такой тактичной, и… доброй. Такое классическое представление элегантности и грации. Могу поспорить, из вас прекрасная мама, раз уж у вас такая дочь.
— Я знаю некоторых пони, которые с этим поспорят… Это правда? Что дети, во многом, являются повторением родителей?
— Даже не знаю. Мне кажется, я ещё толком не могу об этом говорить, у меня то детей нет. Но если смотреть на вас и вашу дочь, то… вы обе, пожалуй, самые приятные пони, что я знаю, так что, наверное, да. Вы очень похожи.
— А как хорошо вы разбираетесь в пони?
— Мне кажется, хорошо.
— Журналисту ведь важно хорошо разбираться в пони, верно?
— Да, несомненно.
— И вы хороший журналист?
— Да, мисс Рэрити, — внезапно Пэппер вернула себе уверенность в голосе, оторвавшись от салата, переключив всё внимание на единорожку. – Я считаю, что я хороший профессиональный журналист.
— Тогда расскажите что-нибудь про меня. Раз вы хороший журналист, и значит хорошо разбираетесь в пони, скажите обо мне что-нибудь, чего не пишут в журналах.
— Я… — вновь, она осеклась от неожиданности просьбы. – Хотите, чтобы я что-то рассказала про вас?
— Хоть что-нибудь. На основе тех нескольких десятков минут, что мы сегодня провели вместе.
— Мисс Рэрити, но для этого ведь нужно больше времени, чем эта посиделка в кафе.
— Вы карьеристка, неопытны, у вас завышенное мнение о своих способностях, весь разговор вы заикались, несли какую-то чушь про театр, чтобы понравиться собеседнику, и я не понимаю, о каком вообще профессионализме мы говорим, когда ваше повышение обусловлено везением, а мы сидим здесь, потому что в театре вы повели себя отвратительно!
Вместе с ней будто замолкло и всё вокруг. Рэрити сердито – и немного устало – смотрела на пегаску, которая совсем опустила голову, втянув губы. Тарелка с салатом лежала прямо перед ней, но было весьма очевидно, что больше к ней сегодня не прикоснётся никто, кроме уборщика. Рэрити смотрела на пегаску, чьё невыносимое молчание начинало колоть её всё сильнее, капая на сердце чувством вины и разочарования в самой себе. Она сменила выражение лица с сердитого на искренне сожалеющее, пусть и было уже поздно.
— Знаете, — наконец, произнесла журналистка. – Вы правы. Я не очень профессиональный журналист, уж ни коим образом не Принт Вордс точно. И я действительно очень скверно разбираюсь в пони, и очень некрасиво себя вела в театре, в котором, вы правы, не разбираюсь, и… что там ещё не так я успела сделать за сегодня. Но в чём, кажется, я действительно была неправа – похоже, дети всё-таки не повторение своих родителей. Вы с Клэрити не очень похожи. И вы не самая приятная пони, что я знаю.
Она встала из-за стола и спешно пошла к выходу. Рэрити даже не сразу это осознала, продолжая смотреть в пустое пространство, где пару мгновений назад сидела пегаска.
— П-пэпер… — проговорила она.
Она догнала её у конца улицы. Красное зарево заката уже окрасило в свои цвета все мостовые, облака и стены городских зданий. Рядом не было никого из прохожих; опустевший город, лишённый привычного шума, оставлял впечатление застывшего во времени памятника из монументальных белых зданий; было слишком холодно и слишком ветрено для массовых прогулок.
Пэппер, окликнутая Рэрити, встала на месте, принципиально не смотря на единорожку.
— Пэппер… — Рэрити с трудом набирала в грудь воздух после долгой пробежки. – Я… Извините. Я прошу прощения, правда. Я не знаю, что в последнее время на меня находит, это просто какой-то хаос, абсурд, и я делаю очень много вещей, о которых сожалею, в том числе и с вами; то, как я… Вы хороший журналист. Я уверена, что хороший. Может не прямо сейчас, но Селестии ради, не слушайте того, что я наговорила, потому что… просто не надо.
Пэппер обернулась к ней, и от её печального взгляда Рэрити самой стало только хуже.
— Я наговорила лишнего, — продолжила единорожка. – Что самое примечательное, я даже не знаю почему. Но я прошу прощения.
Пэппер смотрела глубоко в неё, вот-вот готовая сорваться. Она отошла к ближайшей стенке; её жёсткая тень упала прямо на фасад белого здания; лицо пегаски также оказалось затемнено. Рэрити стояла рядом, пристально следя за любым движением журналистки. Послышалось несколько громких ударов копытом о камень, когда Пэппер начала проводить ряд ударов по неподвижно стоявшему зданию, а затем, полностью вымотавшись, она упала спиной на его стену и бессильно скатилась вниз. Рэрити не издала ни звука, наблюдая за этой картиной. Пегаска же старалась отводить от неё взгляд, хотя от заходящего солнца было видно, как её глаза блестят всё сильнее.
— Извините за эту сценку, — спустя какое-то время, беспомощно сказала Пэппер. – Просто… понятия не имею, что со мной сегодня. Как будто всё из копыт валится, разом. Сперва погода, из-за неё сорвалось всё свидание, а потом вы… Вы всё сказали правильно. Я никчёмна.
— Нет.
— Как журналист, как пони, как просто член треклятого общества.
— Пэппер, не надо… кхм, не надо меня слушать. Поверь, я совершенно не та пони, к словам которой сейчас надо уделять хоть малейшее внимание.
— Но ведь это правда! И это не только от того, что вы мне сейчас всё сказали. Это то, что уже давно, очень давно надо мной висит, и я сама это прекрасно вижу, я просто… будто предпочитала смотреть в другую сторону.
— Всё, о чём ты говоришь – это просто небольшое расстройство. Так бывает, поверь. Я тоже… была в твоём возрасте, и у меня было что-то подобное.
— И как? Это проходит?
Рэрити удержала себя от ответа. Она с сожалением смотрела на сидящую перед ней отчаявшуюся пегаску, освещаемую красными лучами закатного солнца.
— На самом деле, я даже впечатлена тем, как вы всё там расписали, — тихо продолжила Пэппер. – Вы – вот, кто разбирается в пони, с которыми общается. Гораздо лучше видите общую картину, чем я. Все эти пони, лебезящие перед друг другом, такие хорошие и тактичные, каждый будто сошёл со страниц книги «правила этикета и высокодуховных бесед». Сейчас ведь везде идут крики о том, что у каждого своё мнение, каждый – это отдельная личность, уникальная, волшебная, «всегда будь самим собой». Может быть, я не хочу жить согласно правилам, может быть я тоже какая-нибудь вопиющая личность, а моё мнение подавляет общество. Почему я не могу об этом кричать? Зачем пони этим занимаются? Зачем они так дрожат над тем, чтобы никого не обидеть своими действиями, мнением? В чём смысл?
Рэрити молча стояла рядом, ощущая, как холодный ветер тревожит её шёрстку и гриву. Солнце опускалось всё ниже с каждой минутой и уже не за горами были сумерки. На небе, освободившимся на время от туч, уже начали проступать первые звёзды.
— В том, чтобы не остаться одинокими, — ответила единорожка.
— Да, похоже, что так, — Пэппер тяжело встала на все четыре копыта и бессильно посмотрела на Рэрити. – Времени уже много. Я пойду. Ещё раз извините за театр.
— Да, действительно, уже поздно. Извините за то, что было в кафе.
Они разошлись в разные стороны, и Рэрити, уже неуверенная практически ни в чём, твёрдо была уверена в одной вещи: она придёт домой, закроет все шторы, и очень глубоко заснёт. Копыта уже сами несли её по улицам; она слишком устала.
Звуки спешащих по перронам копыт и гудение поездов наполнили всё пространство вокзала, в центре которого стояли две давние подруги. Большие круглые часы, нависшие над главным входом здания, показывали раннее утро; солнце только вот-вот взошло, а на небе пегасы уже вовсю собирали тучи в целые тесные скопления, заслоняя ими небосвод.
Рэрити ещё раз обняла подругу, крепко, не очень-то горя желанием прощаться. Эплджек уезжала, как и приехала, налегке: всего один небольшой чемоданчик стоял рядом.
— Ты ведь ещё приедешь? – спросила Рэрити, отпуская Эплджек из объятий. – Когда-нибудь.
— Думаю, да. Не то чтобы у меня теперь было много причин всю жизнь проторчать в доме. Это даже немного странно – ощущение того, что целый мир распахнул перед тобой двери. Ты, кстати, тоже можешь как-нибудь приехать. Ты всегда желанный гость на ферме.
— Спасибо, — Рэрити улыбнулась в ответ.
— Чем будешь заниматься то теперь, когда не нужно выгуливать меня по всему городу?
— Не имею ни малейшего представления. Может возьмусь за какой-нибудь новый заказ, но… честно говоря, уже не знаю. Пока не хочется ничего шить. Точно! Я буду все дни лежать в кровати и предаваться блаженной прокрастинации.
— У тебя, подруга, очень специфичные вкусы в выборе занятий. Да, я знаю, что ты ненавидишь разговоры об этом.
— Забудь. Я решила, что буду относиться к этому более спокойно.
— С чего вдруг?
— А смысл? Я всё надеялась найти эту… объективную, сложную форму искусства, переплетение смыслов и символов, как будто мне это что-то даст. Скорее всего, мне просто надоело. Мне кажется, даже если я что-то такое однажды и найду, что мне это даст того, чего не даст простое личное восприятие конкретных вещей? Может быть, это даст мне даже меньше, чем… то, о чём я сказала до этого.
— Более-менее понимаю. Что ж, могу только порадоваться за то, что тебе стало лучше. Тебе ведь стало лучше?
— Да, Эплджек, мне немного стало лучше.
— Вот и отлично! Оу, — Эплджек приметила что-то позади Рэрити. – Смотри, кто к нам идёт.
Рэрити послушно обернулась и увидела, как по прямой линии к ним спешно направляется знакомая лавандовая единорожка, с слегка тревожным взглядом.
— Привет, Клэрити, — поприветствовала её Эплджек, когда она подошла ближе.
— Здравствуйте, Эплджек, — Клэрити чуть-чуть улыбнулась. – Слава Селестии, вы ещё здесь. Я боялась, что уже не успела.
— Мы пересеклись ещё раз на выходе из театра, в вечер спектакля, — начала объяснять Эплджек обомлевшей подруге. Та перевела на неё внимание. – Я рассказала, о Кэпитале Стрэйдлайне, о том, что сегодня уезжаю в Понивилль, и Клэрити вызвалась тоже меня проводить.
— Я поняла по контексту, — сухо проговорила Рэрити.
— Хорошо. Ну что, Клэрити, а ты чем будешь заниматься в ближайшем будущем?
— О, у меня впереди намечается много всего. Трембл Трупер позвал меня сыграть в его следующей пьесе, раз уж эта имела такой успех.
— Ты согласилась? – скептично спросила Эплджек.
— Он сказал, что на этот раз хочет сделать что-то… сложное, интереснее всего, что было раньше. Фактически, у него ещё даже нет идея, но о пьесе уже заявлено. Может быть – как он сказал – мы даже подумаем над этим вместе. Это было бы неплохо.
Гудок поезда и последовавший за ним призыв кондуктора занимать свои места уезжающим пони заставил их ускориться в своих прощаниях. Рэрити и Эплджек ещё раз обнялись, Клэрити сказала своё «до свидания», и Эплджек, не оглядываясь, поспешила войти в вагон. Спустя пару мгновений, импульс, пробежавший по металлическому корпусу поезда, качнул прикреплённые к паровозу вагоны, и поезд пришёл в движение, оставляя позади себя вокзал, перроны, и двух единорожек, всё также стоявших на своём месте. Рэрити взглядом провожала всё дальше удаляющуюся подругу, ощущая при этом, как слабеют её копыта, а к горлу подходит небольшой комок горечи.
— Я хотела бы кое-что сказать, — до неё донёсся голос дочери, и Рэрити обернулась к ней. – По поводу того, что было в театре. Я бы хотела извиниться. Сама не понимаю, почему я так несправедливо…
— Клэрити, — она перебила её, не дав договорить. – Всё в порядке. Извинения принимаются.
— О… так легко? Что ж, я… ну ладно. Я сильно переживала по поводу того, что наговорила тем вечером, и мне правда стыдно. Ты действительно меня прощаешь? Почему?
Ну, — она прошла мимо неё, и направилась к выходу. – А кто из нас идеален?
У неё не было уже ни сил, ни тем более желания не прощать Клэрити. Они вышли из здания вокзала, прямо к широкой каменной лестнице, ведущей в раскинувшийся впереди город. Холодный, сегодня не сильный ветерок приятно освежал и тревожил шёрстку. Клэрити шла впереди, затем остановилась у самого подножия лестницы.
— Что теперь будешь делать? – спросила она, поворачиваясь к матери.
— Посмотрим. Не знаю.
— Ясно.
— Да, — Рэрити замолчала. – Удачи… с новой пьесой. Интересно, какой она будет.
— Да. Мне тоже, — сказала Клэрити. – Ладно, думаю на этом всё… Пока?
— Пока.
Клэрити неспешно пошла прочь от здания вокзала, пока Рэрити тоскливо смотрела ей вслед. Прощание с Эплджек не далось ей так легко, как она себе представляла, и теперь вид уходящей Клэрити вызывал в ней ещё большую печаль, чем когда-либо.
— Клэрити! – неожиданно даже для самой себя окликнула она дочь.
— А? – Клэрити остановилась, обернулась.
— То платье, что ты мне показывала, — сказала Рэрити, ощущая, как ветерок дует ей в спину. – Оно тебе не шло. Жёлтый цвет с твоей лавандовой шёрсткой, плюс довольно простой, очень незамысловатый пошив. Работа так себе, по твоим меркам.
— Почему же ты не сказала мне этого тогда?
— Штука в том, что я действительно не знаю.
— Ясно. Хорошо. Спасибо за информацию. Пока.
Она вновь пошла в своём направлении, ещё медленнее, ещё печальнее, чем до этого. Рэрити вдруг ощутила, как её дух поднимается с земли и распространяется по всему телу. Она вновь окликнула её:
— Клэрити! – она двинулась в её сторону.
— Ну что? – лавандовая единорожка вновь остановилась.
— Ты правда достойна большего. Я считаю, ты достойна исключительно лучшего. Лучших нарядов в том числе.
— Спасибо. К чему ты?
— Если я приму предложение Трембла? Что если я займусь подготовкой костюмов к его следующей постановке?
— Откуда ты…
— Я просто знаю. Так что? Я могу это сделать, я могу с этим поработать.
— Ты можешь? – Клэрити скромно улыбнулась, смотря на подошедшую уже достаточно близко мать.
— Я могу, — Рэрити остановилась в паре шагов от Клэрити. – Мы даже можем поработать вместе, обсуждать, как сделать лучше то, или другое. Простое, чисто формальное проведение времени вдвоём.
— Ты предлагаешь нам вместе думать над тем, какие костюмы лучше подойдут для пьесы?
— И для тебя, в том числе. Зависит от факторов. Я могу шить исключительно для тебя, все свои дальнейшие работы, но если будет необходимость, то можно и над другими поразмышлять, над другими персонажами.
— И ты пойдёшь на это? Тебе ведь не очень нравится творчество мистера Трупер.
— Мне всё равно целыми днями заняться нечем.
Клэрити от этого улыбнулась ещё шире; Рэрити тоже выдала маленькую улыбку. Всё больше просыпающийся город кружил вокруг них спешащими на работу пони, и проезжающими по дорогам экипажами, наполняя воздух шумным гомоном типичной городской симфонии.
— Да. Думаю, мы могли бы что-то такое устроить, — сказала Клэрити. – Я скажу об этом мистеру Труперу, как только представится возможность.
— Значит, до скорого?
— Да. Увидимся.
Они пошли в разных направлениях, подгоняемые ветром, дающим ощущение крыльев за спиной.
— Мам! – окликнула её Клэрити, когда они отошли друг от друга на приличное расстояние. Рэрити обернулась, с вопросительным взглядом. – Я не так хорошо разбираюсь в шитье, но… твоя последняя работа не была куском навоза.
Рэрити улыбнулась, в ответ на это.
— Нет, — произнесла она. – Нет, именно этим она и была.
Они улыбаясь разошлись в разные направления. Когда она была уже далеко от вокзала, Рэрити почувствовала, как что-то холодное касается шёрстки. Она обернулась, но ничего не было видно. Обычная городская улица, по которой в спешке ходили пони. И вновь что-то коснулось её, как будто маленькие капельки дождя медленно опускались на шёрстку. Единорожка подняла взгляд вверх, наконец увидев, как белоснежные хлопья снега порхают в воздухе, падая с небес. Через пару часов, такой снегопад точно покроет весь город, каждую улицу, каждую крышу. Белоснежный покров, оседающий на всякой поверхности уже скоро будет привычным видом из окна. Рэрити была не против. Белый снег хорошо с ней сочетался.
Первое, что она сделала, зайдя в свой кабинет – закрыла окна, чтобы не было холодно; зажгла в камине огонь, чтобы было теплее. Она разложила на рабочем столе бумагу для чертежей и эскизов, намереваясь побыстрее приступить к делу, придумать какое-нибудь подходящее платье, пусть даже она не знала, какой вообще будет пьеса, и что для неё нужно. Просто хотелось сделать что-нибудь красивое. Рэрити поймала себя на ощущении, что по этому чувству она скучала уже очень давно.
Спустя какое-то время работы, поднос с чайным сервизом приземлился на стол рядом с ней. Секретарша Рэрити стояла рядом, ожидая дальнейших распоряжений, не забывая просто любоваться единорожкой за работой.
— Спасибо, дорогуша, — произнесла Рэрити, не отвлекаясь от работы. – Будь добра, если я кому-нибудь понадоблюсь… посылай за дверь.
— Вы вновь вся в работе. Это так чудесно!
— Да, признаться, я этим уже давненько не занималась. Представляешь, на верхних полках была пыль! Как вообще я могла настолько забросить своё рабочее место? Ужас.
— Это значит, вам уже стало лучше? Вы были так подавлены.
— Мне немного лучше, действительно.
— Так вас уже покинуло то ужасное чувство, что мучало вас последнее время?
Рэрити промолчала, откинувшись на спинку стула, пристально всмотревшись в эскиз своей будущей работы. Комната вокруг замолкла в ожидании чего-то. Это способствовало концентрации.
— Нет, я бы так не сказала, — ответила единорожка. – Может быть, однажды.
— Не буду мешать вам работать, — покорно произнесла секретарша и ушла, оставляя Рэрити наедине с собой.