Питающиеся страхом
Эпилог. Осколки
— Доложите обстановку.
— Как угодно, мессир, — кристальный пони разложил перед ним карту, на которой были закрашены участки новых территорий. — Благодаря завоеваниям короля Шторма эквестрицы нанесли на карты новые земли и отыскали природные границы континента…
— Эти знания были у Кристальной Империи с незапамятных времен, ещё во время правления первых правителей.
— Как скажете, мессир. Из-за неосмотрительности королевы Кризалис и скорой расправы с королем Тораксом и его подданными, а также его племянницей Оселлус и её друзьями, ей объявили войну сразу несколько королевств и племен: гиппогрифы, драконы и грифоны.
— Это было двадцать лет назад. Сейчас ярость Эмбер так же сильна, как и тогда?
— Мягко сказано, мессир. Её родственница Смолдер до сих пор жаждет мести за смерть своих друзей, а Эмбер была очень… расстроена смертью Спайка и Торакса. Если бы хоть один из них остался жив, меньше пламени лилось бы на юга Эквестрии.
— Она в союзе с гиппогрифами, не так ли?
— Верно, мессир. Си Спрей, Королева Нова и принцесса Скайстар — они все желают отомстить за смерть Сильвер Стрим. Как и грифоны, собственно. Спастись удалось только яку Йоне, поэтому Якякистан не имеет притязаний к Эквестрии. Впрочем, это только потому, что им придется пройти через наши территории, а мы заключили с ними мир. И ещё, мессир. Дуют холодные ветра. Говорят, в Эквестрии начинается голод.
— Вот как, — Сомбра отвернулся к окну, наблюдая за тем, как по мостовой скачут беззаботные жеребята, а кристаллы сияют, будто начищенные к Эквестрийским играм. — Значит, так скоро?..
— Да, мессир. Вендиго уже подбираются к Эквестрии, и даже драконье пламя не может растопить лед, сковавший почву. Земные пони не могут пахать землю и выращивать урожай, пегасы не справляются с снежными облаками — они как будто обезумели. Наша разведка отмечает, что пегасов стало намного меньше, чем всех остальных видов пони, а если они и рождаются, то слабыми и неспособными к полетам, многие не доживают даже до получения кьютимарки. Солнце не греет, луна охлаждает и без того промерзшую землю…
— А что в нашем королевстве? — резко сменил тему Сомбра.
— Всё благополучно, мессир. Жители благоденствуют, Кристальное Сердце продолжает поддерживать барьер, который создала королева, так что нашествия чейнджлингов нам бояться не стоит. Больше ничего сказать не могу, мессир.
— Отлично. Спасибо, Брайт Шеилд, ты свободен.
— Мессир, — жеребец поклонился и, собрав бумаги и карты в сумку, вышел.
В Кристальной империи действительно ничего не изменилось. С момента, как Кризалис, забрав принцессу Флёрри с собой в Эквестрию, уехала, в Империи не было ни одной казни, ни одного убийства — об этом он позаботился вместе с Кейденс, которая, оставшись единственным правящим аликорном, приняла титул Кристальной Королевы от своих подданных с горечью и уважением. Кристаллизация более не проводилась, хоть жители и жаловались, что многим семьям негде устраивать своих детей, а школы переполнены: Сомбра знал, что расширение территории может привести к соседству с Эквестрией, погрязшей в таком хаосе и кошмаре, что сказать страшно. Впрочем, получая ежедневные новости оттуда, он смирился с тем, что сделал именно такой выбор: ради места под солнцем, ради жизни, ради неё стоило жертвовать целой страной, возможно, даже целым видом. Он погладил копытом висящий на его шее на кожаном шнурке ярко-голубой кристалл, и в ноздри ударил сладкий запах сирени и лаванды.
Смерть мужа и кристальника дочери Кейденс ему не простила. Она не выказывала ему своей ненависти напрямую, но Сомбра видел залёгшее на дно зрачков горе и скорбь, в которой она купалась первое время пребывания в Империи. Аликорница часто бродила одна по замку, заходила в комнаты, плакала, касаясь знакомых ей предметов, которые, как думалось Сомбре, были связаны с её мужем и дочкой. Он не тревожил её, не пытался развлекать или показывать неудовольствие её эмоциями, чтил её горе и был влюблен в него. Но уже потом, пребывая рядом с божеством, пред которым склонял гордую голову, понимал свою чувства четче, чище.
Он любил её, как подданные любят своего правителя, как рабы своего хозяина, за которого готовы отдать жизнь только лишь потому, что безмерно, слепо преданы ему. Такой любовью вся Эквестрия любила Селестию — она поднимала солнце и приносила им жизнь, тепло и свет. Кейденс же принесла всё это в его душу одним своим присутствием, исцелила его и дала вздохнуть полной грудью. И чем дольше он находился рядом, тем сильнее осознавал, что она для него не кобыла, которая может согреть холодную постель в зимний вечер, а божество — настолько светлое, чистое и прекрасное, что рядом с ней невольно чувствуешь себя порочным и грязным нищим, оборвышем, который пришел просить милостыню в храм богини.
Он впервые за долгое время чувствовал себя по-настоящему живым. Он жил мыслью, жил телом, а вокруг него разливался запах сирени и лаванды, тянувшийся шлейфом за сверкающим и источающим тепло кристаллом на его груди. Тепло струилось по всему его существу, наполняло силами, не обжигало, но грело, и Сомбра в часы тяжкой думы держал этот кристалл в копытах, шептал драгоценное имя, и тот откликался мелодичной трелью, заставляя улыбку расцветать на его лице. Я спас тебя, шептал, едва касаясь одной из граней губами, я не смог с тобой расстаться, прости. Ты спас меня, вторил ему кристалл, и Сомбра видел улыбку, выглядывающую из-под застенчиво распущенных волос, и игривый робкий взгляд из-под опущенных густых ресниц. В краткие мгновения этого блаженства он чувствовал себя по-настоящему счастливым, и несмотря на смерть тела, Голден Лауриэль была с ним всегда, и это грело душу, заставляло открывать глаза по утрам и жить, жить и исправлять свои ошибки.
Кристальные пони всё ещё боялись советника королевы — он просил этот титул у Кейденс, не желая больше поддаваться пьянству власти, коим сполна упивалась Кризалис, — но уважали его, видя мудрость его решений. Конечно, было время, когда злые языки называли его убивцем, мерзавцем и негодяем, но спустя время эти языки замолкли после любезного приглашения пожить в Эквестрии, а потом вернуться и рассказать о своем опыте. Сомбра никого не казнил, но Кейденс, увидев все этапы исцеления его души, сама вызвалась наказать клевещущих. Она стала для него хорошим другом и наставником, и, чувствуя силу, просыпающуюся в нем, знала, что теперь всё будет зависеть от него. Много добра или много зла он может совершить, а куда направит кипучую энергию, силу жизни — уж не ей решать. Но, глядя на то, как Сомбра занимается улучшением инфраструктуры, защитой границ, как добивается справедливого суда, дает укрытие беженцам, спасая их от преследования чейнджлингов, она чувствовала, что он сам понимал, к чему ему стоит стремиться. «Теперь главное — не потерять этот крохотный осколок рая, оазис в пустоши», — думала она и горько улыбалась, вспоминая, что где-то в этой пустоши её дочь, единственное оставшееся в живых существо, которое ей по-прежнему дорого.
Флёрри Харт шагала по мрачным коридорам замка, в котором выросла, и куталась в мантию, наброшенную поверх доспехов. Она часто слышала от матери-королевы, что воинственность ей досталась от отца, но не придавала этому особого значения. Отца она видела один единственный раз в жизни: он приезжал вместе с послами из Кристальной Империи, Флёрри тогда было девять, и ничего схожего она между собой и им не увидела: гранатовые глаза, смоляные волосы, тёмно-серая шерсть, и её зелень глаз, бледность розовой шерсти и лаванда и бирюза в волосах не имели совершенно ничего общего. Впрочем, доспехи на нем имелись: красная мантия лежала поверх удобного кожаного нагрудника, такого же чёрного, как волосы, но Флёрри предпочитала удобству непробиваемость, и бронированный панцирь и тяжелые накопытники сделались неотделимыми от неё самой. Без них она чувствовала себя голой, освежёванной. Да и значительно теплее было идти, закованной в стальной панцирь, нежели кутаясь в шубы, прячась от воющего ветра, чья песня забирается за ворот и леденит душу. Флёрри знала, что если долго вглядываться в метель, то можно увидеть изящные лошадиные фигуры без задних копыт. Они пели и приносили бури. Ветер — их голос, вьюга — их инструмент. И Флёрри Харт не смотрела в окна, пряча презрительный взор под ресницами. Мать-королева говорила, что если долго вглядываться в этих певцов, они увидят тебя чрез мили и лиги, и посмотрят в глаза, и сердце застынет, заледенеет. Иногда Флёрри казалось, что это уже произошло. Она не чувствовала ни жалости, ни любви, ничего. К матери-королеве она относилась лишь с формальным уважением, да и матерью называла её скорее по привычке, чем по теплому отношению. С ней она тоже не видела общих черт даже в детстве, а потом и вовсе узнала, что принадлежит к другому виду, что мать — чейнджлинг, а она, Флёрри, пони. Сначала она этому не удивлялась, даже в тайне мечтала, что это на самом деле ошибка, и что когда-нибудь её, как и мать, обхватит зелёное пламя, и ноги с крыльями преобразятся, станут длинными и чёрными. Но этого не происходило, и Флёрри разочаровывалась всё больше.
Она выросла в суровом холоде, и у неё самой не замерзали разве что слёзы, не появлявшиеся с детских лет.
— Ваше величество, — она коротко поклонилась, входя в тронный зал. Её обдало жаром, но она знала, что он всего лишь временный — в перестроенном зале горели десятки каминов, в которые каждый час подкладывались дрова, иначе изморозь покрывала внутренние стены замка. Над Кэнтерлотом висел непроглядный смог, и пегасы — старики, которые уже никогда не взлетят, — глядели на него слезящимися от бессилия глазами. Им бы резвые крылья сейчас, да сильные копыта, разогнать дым, впустить солнечный свет, который не приносит тепла.
— Флёрри, — просипела королева Кризалис, кутавшаяся в меха на своем троне. Он был выстроен из материала, который блокировал магию единорогов, но Флёрри научилась обходить блокировку, используя один из амулетов, которые целой связкой хранились под её крыльями и на шее, под панцирем, посему её магия работала всегда. Замок же пустовал: единороги, которые были подавляющей частью прислуги, не выносили пытки делать всё вкопытную, а от длительного отсутствия магии сходили с ума, поэтому служить было некому. Земные пони были уперты, и поэтому часто цапались с контролировавшими их во всем чейнджлингами. Они обнаглели настолько, что несколько раз устраивали драки со стражами, из которых довольно часто выходили победителями. Впрочем, об этом никто, кроме Флёрри, не знал. Головы бунтовщиков украшали шпили над воротами в замок, и те ненадолго становились послушными, шелковыми. Чейнджлинги, которые проигрывали обычным пони, отправлялись на разведку в Вечнодикий лес, который виделся уже под окнами замка и всё больше поглощал город, и больше их никто не видел.
Пони бунтовали и сбегали в дебри этого леса. Флёрри, как командующая королевской стражей, разумно придерживала свои войска. Стоило чейнджлингам приблизиться к лесу, как он шевелился, оживал. Корни деревьев, казавшихся старыми, хоть они появились совсем недавно, путали ноги, ядовитые плющи и лианы резали хрупкие крылья, а желтые немигающие глаза, смотревшие отовсюду, вводили в панику даже не умеющих бояться чейнджлингов.
— Становится холоднее, ваше величество, — Флёрри подошла ближе к трону, не глядя на съеживающихся у совсем не греющего огня чейнджлингов-стражей. — Пони жалуются, что хлеба не хватает для того, чтобы прокормить их семьи. Беженцы с дальних селений подвергаются насилию со стороны наших врагов и наших солдат. Они требуют тепла.
— Разве они не понимают, что это от меня не зависит? — фыркнула королева. — Мне бы самой сейчас тепло не помешало. Вирал! — крикнула она слуге. — Подкинь дров в камин, пусть огонь пылает жарче. Что касается земных пони — закройте ворота в город. Их место в поле, а не в трущобах Кэнтерлота.
— Дрова кончаются, ваше величество, — прожужжал чейнджлинг. — Отправить отряд на вырубку?
Кризалис вздохнула, и облачко пара выползло из её ноздрей.
— Отправляй. Пусть они будут предельно осторожны. Если их опять захватит отряд этой неугомонной зебры, я потеряю почти весь первый выводок!
— Кстати о лесе и зебре, — Флёрри посмотрела на королеву в упор. — Многие беженцы присоединяются к отряду Зекоры, убегают в Вечнодикий лес, не отдав нам положенной части от их хозяйства. Каменная ферма полностью перешла под её командование: у нас нет материалов для строительства жилищ, каминов. Сталь больше не выплавляют, а драконы продолжают отвоевывать южные земли вместе с герцогом Маритании Кьюриппосом II. Он объединился с халифатом, заручился поддержкой гиппогрифов и громит наши земли. Леди Эмбер жжет поля, которые тут же покрываются коркой льда…
— Довольно! — вскрикнула королева. Флёрри послушно замолчала, но смотрела на неё с презрением, прячущимся в зелёных, словно дикое пламя, глазах в обрамлении густых ресниц. Кризалис сжала виски копытами.
— Сделай письменный отчет и принеси его мне.
— Как прикажете, ваше величество, — откланялась Флёрри и развернулась. — Разрешите только добавить вот что, — она повернула голову, исподлобья глядя на королеву. — На землях, куда ступают наши враги, лед тает, а из земли растут цветы.
— ВОН! — завопила королева, и Флёрри, ухмыляясь, покинула зал. Она лучше всякого чейнджлинга чувствовала страх королевы, и знала, что у неё трясутся поджилки при мысли о том, что в холоде, который убивает её и её детей, виновата только она сама.
Флёрри знала, что одним мечом не выигрываются войны. Поэтому она затачивала не только его, но и свой живой ум, который нуждался в книгах так же, как меч в точильном камне. И в них она нашла то, что Эквестрия не в первый раз погружалась в подобный Хаос — был ещё тот, кто этим хаосом управлял.
Она получила доклад от стражи о том, что грифоны вновь разграбили Мэйнхеттен, ограбив Ложу — единственный оставшийся там оплот аристократии, принявший режим королевы Кризалис и вознесший её в ранг богини. Они устраивали кровавые трапезы, расправы, иногда даже оргии, в которых участвовали все — постепенно город перестал заниматься текстилем и другими производствами, взбунтовался против Ложи, сгребавшей себе всю еду и вино, и объединился с грифонами, сбежав на их земли.
Флёрри лишь думала о том, что мать-королева правит пеплом, а остальное её не трогало. Ледяная стужа сковала её грудь, зима поцеловала в чело — и её разум стал холодным, расчетливым, а сердце — каменным.
Иногда на неё находило желание распахнуть крылья и взлететь высоко-высоко в небо, чтобы увидеть солнце, луну, хоть какой-нибудь свет, но вьюга выла сильнее, и Флёрри прижимала крылья ближе к телу. Она давно забыла о полётах, прибегая к использованию крыльев лишь как к оружию, — перьевые клинки она особенно любила, — да к балансированию, чтобы стоять на задних копытах при уклонении было легче. Она тренировалась дни напролет, занималась разведкой и доводила занимавшихся на плацу чейнджлингов до потери сознания. «Наверное, отец тоже так делал», — думала она, вспоминая черногривого единорога, и злилась, ещё яростнее выполняя упражнения, до лоскутков изрезала, кромсала соломенные манекены, до синяков убивала солдат и убивалась сама. Единственное, что грело её сердце — ненависть к отцу, сбежавшему в кристальный рай. Флёрри не грезила, не надеялась, что он заберёт её к себе, никогда не мечтала сбежать, даже в самые сильные ссоры с матерью-королевой. Она была ей верна, как преданный пес, но строгий ошейник слишком сильно сжимался вокруг шеи, и пес рычал, приглушенно, а затем всё громче, а затем заливался лаем и кусал копыто хозяина, протягивающее лакомство.
Однажды она во сне видела аликорницу с гривой трех сладких, конфетных цветов — розового, светло-жёлтого и фиолетового, и нежно-розовой шерстью. Она летела к ней, изо всех сил работая крыльями, маховые перья которых тоже были фиолетовыми. Но, не долетев и метра, останавливалась и плакала, протягивала к ней копыта, обутые в золотые туфельки, и звала по имени с такой нежностью в голосе, что Флёрри невольно протянула ей своё копыто.
Она проснулась от того, что её грудь стеснили рыдания, а из крепко сомкнутых глаз текли жгучие слёзы. Флёрри никогда не чувствовала себя настолько разбитой, обманутой, и первым словом, сорвавшимся с её губ при пробуждении было чуждое, незнакомое «мама».
Больше она её не видела.
Флёрри шла по не застекленной галерее. От серого камня веяло холодом, а на подоконники и голые арки хлопьями падал снег.
По календарю только-только наступал июль.
Флёрри заплетала кудрявые волосы в косы, скрывала их в сетку, чтобы потом надеть шлем. Кризалис своим бездействием вгоняла мир в смертельный холод. Ошейник затянулся слишком туго, и пес начал кусаться.
Она спускалась в подземелья, ведомая картой, которую нашла в библиотеке. Где-то здесь, по её словам, была дверь, открывающая дорогу в другое пространство, измерение. Благодаря нему Кризалис смогла запечатать Хаос, который, как она сказала, был слишком опасен. Флёрри ей не верила. И, если ей удастся заручиться поддержкой этого Хаоса, быть может, она сможет кричать матери-королеве «Вон!» когда ей вздумается?
Флёрри спускалась всё глубже, пока тайный ход не привел её к выложенному кристаллами проходу. На сводчатом потолке были начертаны руны, которых она никогда раньше не видела, а некоторые из них горели рубинами, словно угли. Она прислушалась. Вой ветра доносился даже сюда, будто тихое дыхание громадного существа, покоящегося где-то в глубине земли. Она зажгла рог, разворачивая свиток с заклинанием, и, внимательно вчитавшись в слова, задумалась. Для того, чтобы сорвать печать, нужно было найти чувство, которое может или усилить, или победить эмоцию, запечатавшую измерение, пропитавшую его. Флёрри задумалась. Что может победить или усилить страх, страх смерти, потери?
Она вспомнила аликорницу из сна, и в её груди потеплело, а ответ пришел сам собой. С кончика рога соскользнули три яркие ленты — розовая, голубая и золотая. Они окружили цветным хороводом выступающий кристалл, наполняя его теплом и светом, а Флёрри почувствовала, как пробуждается ото сна её душа, сбрасывает ледяные цепи. Загорелись кристаллы, налились ярким пламенем, обжигающим, кипучим, и, словно зеркала, треснули, разбились на осколки. На месте прохода заклубилась кроваво-красная дымка, поползли тени, цепляющиеся крючковатыми концами за каменную породу, въедаясь в неё, раскрывая портал-проход, сквозь который на неё смотрели злые, немигающие глаза.
Флёрри на секунду не смогла дышать, но невиданное существо уже врылось когтями в камень, словно в мягкую землю, и, скаля разные клыки, вылезало из пространства с утробным рычанием. На секунду его разноразмерные глаза сузились, а затем брови изогнулись в недоумении, будто узнали её.
— Флёрри Харт? Перворожденная?
Она молчала, потому что язык отнимался и не желал шевелиться, а тело сковала судорога от дохнувшей на неё силы и мощи. Она поверхностью рога чувствовала, как накаляется вокруг воздух, как сильно существо, назвавшее её по имени. Смогла лишь кивнуть, и то рвано, будто не кивнула, а от страха головой дёрнула.
— Где Селестия? — голос у существа был хриплый. Он вылез из портала полностью, стуча драконьим хвостом об пол. Флёрри бегло пробежалась по нему глазами: лапа орлиная, львиная, лошадиная голова, рог оленя, рог козы, крыло летучей мыши и крыло пегаса, нога ящерицы и копыто лошади, кустистые брови и козлиная бородка — Флёрри понятия не имела, как такое существо вообще появилось на свет. Всё же, она склонялась к мысли, что это скорее жеребец, чем кобыла, хоть она и не знала, можно ли одним из этих слов обозначить его пол.
— Я не знаю, кто это, — проговорила она осторожно. Он посмотрел на неё с недоумением.
— Луна? Кейденс, Твайлайт? Кто-нибудь из Хранительниц Гармонии?
— Хранительниц Гармонии? — удивилась Флёрри. — Насколько я помню, королева Кризалис казнила всех хранительниц двадцать лет назад, когда взошла на престол.
Он остолбенел, а его глаза стали такими большими, что Флёрри испугалась — вдруг выпадут.
— Всех?.. — осипшим голосом спросил он, с мольбой на отрицательный ответ в глазах.
Флёрри кивнула.
Судорожный вздох и последовавший за ним вой, полный боли и отчаяния, заставили её пожалеть об ответе.
— ГДЕ КРИЗАЛИС? — взревел он, ударяя огромным хвостом по стене — он сам занимал большую часть прохода, а любое его движение грозило обвалом. — ГДЕ ЭТА МЕРЗКАЯ СКОТИНА? КАК ОНА ПОСМЕЛА УБИТЬ ФЛАТТЕРШАЙ, ЭТОТ НЕВИННЫЙ ЦВЕТОЧЕК, КОТОРЫЙ НИКОМУ ЗЛА НЕ СДЕЛАЛ?!
Он не стал её слушать, раскрыл рот и дунул пламенем, которое расплавило и камень, и лед, сковывавший промерзшую землю. Парой взмахов разнопарых крыльев он поднял себя в воздух, продолжая плеваться огнем и проклятиями, беспрестанно щелкая пальцами. Флёрри стояла, как вкопанная, и не понимала, что только что сотворила. У неё в голове звучали имена: Селестия, Луна, Кейденс, Твайлайт, Флаттершай. Кто были эти пони? Где они теперь?
Она, всё ещё не до конца соображая, развернулась и пошла обратно, чувствуя, как содрогается земля над ней, как полыхает зелёное пламя, согревая пропитавшуюся кровью казненных землю.
Ловкая тень села на её нос, обнимая за плечи, гладя щеки и нашептывая на ухо. Мои глаза слепы, я не могу увидеть тебя, мои уши глухи, я не могу понять твоих слов.
Внемли им. Время пришло. Полно блуждать во тьме, иди к своему мягкому свету.
Ты запер меня. Мои крылья связаны, а ноги спутаны.
Я отпираю клетку. Я снимаю оковы. Лети! Ты свободна! Лети же!
Тень спрыгнула, юркнула в угол, прячась среди своих сестер. Бирюзовый, настолько бледный, что почти белый, шарик остановился на кончике рога светочем, разгонявшим мрак в крипте и в разуме. Чьи-то теплые копыта обнимали, подталкивали, голоса звали, и ноги сами двигались, шли вперед. Сознание прояснялось, возвращались уснувшие и погребенные под бесконечную дрему силы, воля и разум. Сердце забилось впервые за двадцать лет беспробудного сна, и душу наполнило тепло, страдание и жажда. Гнев, тревога, ярость — все они наполнили её, образы дорогих ей созданий встали перед глазами, а слёзы закипели, покатились по щекам, брызнули в разные стороны.
Луна открыла глаза.